Как я пела на оперной сцене

     Пение я любила с детства: сначала ходила на занятия хора в музыкальной школе и вообще гордилась своей способностью правильно интонировать  звуки  по  сравнению с теми, кому, как говорится, медведь на ухо наступил, хотя абсолютным музыкальным слухом, увы, не обладала — это когда услышав звук, ты мог сказать: «ля второй октавы» или «ми бемоль первой». Невероятно, но факт! И такие у нас    в школе были.
 
     Потом — второе сопрано в хоре музыкального училища и опять же зависть к первым сопрано, которым-то и партию учить не надо: знай, пой мелодию. Обожала «Лакримозу» из моцартовского «Реквиема», рыдала при её исполнении без перерыва.          Последовавшие за этим долгие годы  учебы  и работы в Ленинградском государственном университете не отбили у меня охоту петь в хоре, тем более что им руководил сам Григорий Сандлер, огромная хоровая величина. Но, сдерживаемая страхом «а вдруг не возьмут», так и не рискнула попробовать себя в новом коллективе.
     А тут сам Сандлер, видимо, так меня и не дождавшись, ушел в мир иной.
Самая последняя попытка осуществления задуманного, когда я влилась в хор преподавателей-ветеранов Института Герцена, длилась совсем недолго. Но хоровое пение нежно люблю до сих пор.

     Но петь соло я, конечно, любила больше всего. Дома было много нот с русскими романсами, которые я страстно исполняла под собственный аккомпанемент, на «радость», к счастью, немногочисленных соседей. Гурилёв, Алябьев, Варламов, Глинка — все мои любимцы. Тут же на память приходят смешные ситуации, некоторые из которых я и понять-то не могла в свои 13–14 лет. Помню, никак не могла уразуметь, что смешного было в том, что сокурсник по музыкальному училищу, намного старше меня, козявки, своим шикарным баритоном пел, несколько изменяя знаменитый романс Варламова «На заре ты её не буди» на «На заре я её ля-си-соль диез». Другую смешную романсовую ситуацию спровоцировала я сама, уже живя в Ленинграде. Как-то мы с мужем стояли в длинной очереди за абрикосами на тогдашней площади Мира, она же Сенная. Мне было скучно, и я затянула один из своих любимых романсов Варламова «Как дорожу  я прекрасным мгновеньем». Но не пропела и первых трёх слов, как увидела вокруг себя лица людей, вперившихся в меня вопросительно-недоумённым взглядом. Только тогда я внезапно осознала причину возникшей реакции: дело в том, что слова «Как дорожу я» прозвучали в пении как «Когда рожу я». Я захихикала, а люди, которые так и не смогли дать ответ на поставленный вопрос, думаю, не поняли, была ли это шутка преднамеренной или случайной.
     Ну и поскольку я люблю цифру 3, вспомню ещё один любимый романс Чайковского «Растворил я окно, стало грустно невмочь…» Уже потом, спустя годы, мне было весело узнать, что этот романс служит гимном химфака: «Растворил я окно» — на то они и химики.

     По мере приближения к заявленной теме вспомню свою страсть к прочтению оперных клавиров: с упоением играла и пела оперные партии, без гендерного различия. Но скрывать не буду: лучше всего мне давались арии вердиевского Риголетто из одноимённой оперы.
     Запомните, это нам еще пригодится...

     Были времена, когда я почти ежегодно ездила в Одессу; благо родственники по папиной линии жили там чуть не на каждом углу. «Ах, Одесса, жемчужина у моря!..» Да уж, красавица! А, по моему мнению, самая красивая улица мира, Пушкинская, как раз и приведёт вас от вокзала, где неподалёку знаменитый базар Привоз, к роскошному одесскому Театру оперы и балета. На сцене этого театра выступали оперные звёзды первой величины — не буду вас отягощать перечнем великих, но Шаляпин среди них был.
     Здание великолепное, акустика, заслуживающая высших похвал. А уж местоположение — вообще, нет слов! Даже   у меня!

     К счастью, судьбе было угодно, чтобы я посмотрела и послушала практически весь репертуар этого театра шестидесятых годов прошлого века. Объясняется всё очень просто: мой родственник был главным бухгалтером театра. Но я должна вас разочаровать:  это был исключительно честный,порядочный и интеллигентный человек, который жил в коммунальном подвале на улице Греческой, что, к счастью, недалеко от театра. Дядя Яша занимал две комнаты в подвале старого, страшного дома, где, кроме него, жила неизлечимо больная дочь и ухаживающая за ними сестра умершей жены. Тётя Аня была ангелом неземной красоты, нежности и деликатности, которая лишила себя всех радостей жизни ради помощи овдовевшему дяде. Но всё-таки одним правом он пользовался — бесплатного посещения любых спектаклей его дочерью. Тётя  Аня везла её в инвалидной коляске  туда и обратно и во время спектакля всегда была рядом.
     А тут ещё и мы с сестрой зачастили в гости к морю,и я впервые в жизни увидела оперные и балетные спектакли, да в таком количестве, да такого отменного качества! С тех пор  моими  любимыми  стали балеты «Жизель» и «Шопениана», а опера, конечно, «Русалка» Даргомыжского.
     А вот сегодня там концерт солистки Киевского театра оперы и балета, народной артистки СССР и УССР, колоратурного сопрано Евгении Мирошниченко. На сцене — роскошная женщина в облегающем малиново-лиловом бархатном  платье,  красоты  необыкновенной,  и сама, и голос.
     Сольный концерт  прошел на «ура», но вот всё стихло   и зал опустел. Остались только мы втроём в ожидании человека, который поможет вывезти коляску на улицу.

     И тут я, недолго думая, взлетаю по ступенькам, и осознание того, что я на великой оперной сцене и что другой такой случай может больше в жизни не представиться, укрепляет невесть откуда взявшуюся наглость.
     Я начинаю петь: «Куртизаны, исчадье порока, за позор мой вы много ли взяли?» Э-эх, было же времечко, когда пели по-русски. И кому это всё мешало? Не мне, это точно. И думаю, я не одинока. Я успела допеть арию до конца и успех, сами понимаете, был огромен.
 
     Поэтому, когда меня познакомили с солисткой Мариинского театра, которая в прошлом было прелестной оперной дивой Одессы, и я ей с гордостью сказала: «А знаете, мы с Вами пели на одной сцене», я ничуть не погрешила против правды.