Шахорская шаль

- Леха, быстрее! Что ты как тюфяк! Лестницу! Провода обрезай! – орал во все горло командир пожарной бригады.
Леха и без того, казалось, мгновенно приставил к столбу лестницу и, взметнувшись вверх, с глухим щелчком быстро перекусил толстые провода в жесткой оплетке. Они хрустнули, словно позвоночник мощного зверя, подающего плотные волны электричества в Главный архив города.


Огонь красными горячими языками облизывал окна первого этажа,  жадно подступаясь ко второму. Пожарные в синих костюмах с невиданной ловкостью растягивали  рукава с водой.  Стихия только входила в азарт, будто хотела поспорить: ну посмотрим, кто кого. Рамы трещали. Стекла мигом закоптились. Что-то с грохотом упало, дым повалил из всех щелей, будто долго-долго готовился к побегу и вот теперь плотными серыми сгустками сочился ядовитым туманом из каждого сантиметра старого деревянного здания.

Командир продолжал орать:
- Люди в здании есть? Баллоны? Кухня где?   Главная задача – сохранить жизнь и обезвредить детонаторы беды. 
- Только я. Нет людей больше, - тараторил растерянно охранник, дрожащими руками шаря в карманах телогрейки.  - И кухни нет, столовая в соседнем здании.  Это…  Ключи от подавала. Слева надо обойти здание. Архив военный! Спасите хоть что-нибудь, там же документы!
- Дверь железная? Дерево? – жёсткие синие глаза командира впились в растерянное лицо охранника.
 Тот вмиг постарел и как будто стал ниже ростом. Виновато ответил:
- Железная прогнила… В том году деревянные поставили, нет других, говорят…
- Твою мать! Леха, Вадика бери, Женьку, в архив! Спасайте бумаги! Дед, давай точнее, где вход в подвал?  Эй, стой! Поживи еще! Руками показывай!
- Тудой и налево! – охранник обтер горячее лицо рукавом телогрейки и махнул рукой вдаль.

Архив сгорел частично. Выгорела дверь, рухнув вместе с проемом в глубь комнаты. Столы работников архива, стоящие у входа, напоминали обгрызенное черными зубами голодного огненного дракона печенье.  Плотно заполненные картонные папки с документами не дали огню быстро пробраться внутрь. Они, словно футболисты перед пенальти, плотно-плотно прижались друг к другу и решили вместе противостоять ударю огня.  У многих папок обгорели края.  Еще теплые, местами мокрые от пожарной пены,  уцелевшие документы выносили на улицу и складывали тут же на траву. Сусальные, легчайшие бабочки пепла кружились меж архивных полок, сбивались в невесомые водовороты, ложились под ноги.

Пожар случился ближе к ночи в субботу. Весть о нем разнеслась по городу быстро. Люди приходили  поглазеть и посильно помочь. Охали и ахали каждый на свой лад. Женщины постарше плакали, зная, что в архиве сгорели не только важные военные документы, но и надежды узнать, как погиб чей-то отец, муж, где потерялись брат, сеста, папа…

- Ольга Николаевна, куда складывать архив? Что с ним делать? -
молодой человек указал на огромные ящики с закопчеными документами, которые на старых жигулях привез охранник Архива.

 - Паш, я пока не знаю… Заносите, спускайте в подвал, разберемся, - Ольга Николаевна укуталась плотнее в синюю шаль, провела рукой по пухлой зеленой папке, пахнущей костром, обхватила голову руками и покачала головой: нет, не может быть, я не верю… Короткое замыкание? Так вроде бы пожарная проверка была недавно…

- Ольга Николаевна, так я несу коробки в подвал?
- Давай, Паш, пока туда. Сейчас я тебе помогу.

 Практикант Павел Соловей всегда был для нее,  Рябининой Ольги Николаевны - заведующей огромной городской библиотекой, просто Пашей. Приехав отработать практику после института, Паша сдружился с ней. Да и она к нему тепло относилась. Воспитанный, добрый, интеллигентный. И всегда готов помочь. Вот и сейчас поздно вечером в субботу таскает коробки, не боясь испачкаться или не выспаться. Удивительное дело: каждая папка – судьба. У каждой свой рисунок, свои дороги, своя жизнь. Может, ещё удастся распутать чей-то давно запутанный войной клубок? Часть архива осталась. Надо, надо постараться помочь. Да и у самой Ольги за жизнь столько непростых историй собралось, что хоть ты садись и пиши книгу. Взять хотя бы ее судьбу.

Приемная мама рассказывала маленькой Оле, как у большой рябины на повороте в город в послевоенное голодное время нашли корзинку с девочкой. И записка была: так и так, жизнь тяжелая, кормить нечем, заберите малюток, самой нести в приют  стыдно. Детей зовут Оля и Витя Шахорские. Но в корзинке был только один ребенок – девочка. Никакого Вити не было и следа. Может, женщина передумала отдавать сына? Может, его забрал кто-то другой, не сумев взять двоих? Девочку забрала, дала ей другую фамилию – Рябинина, боялась, что рано или поздно ее найдет настоящая мать.   Приемная мама была хорошая. Ольга помнила ее теплые руки и как уютными домашними флагами мелькали в памяти подолы ее платьев. Любимое платье  – зеленое в белый горох. А в бордовом с пионами  мама казалась немного строже и оттого ещё красивее. С мужем детей не нажили, а тут такой подарок – дочка. И как будто похожа на нее: носик небольшой, серые глазки.  Мамочка… Ольга, опершись подбородком на руку, смотрела в окно. Нужно помочь Паше разместить архив. А что с ним делать дальше – решим завтра…

***


- Паш, ну что там у тебя? Как дела? Может, чаю попьем, сделаем перерыв?
- Да, Ольга Николаевна, сейчас! – Тут, оказывается, очень интересно! Смотрите, какие фамилии редкие.

Паша обогнул стеллаж и положил на стол перед Ольгой несколько досье. – Фамилия интересная – Басурманский, да? А тут, смотрите, Кошечко! А вот дело Шереметева. Не графья ли?

- ОЙ, Паш, не знаю… Тут хоть бы немного разобрать что к чему. Давай сначала просто все это где-то разместим, а потом по фамилиям будем сортировать.
- А еще была фамилия красивая… Сейчас вспомню… Шахровский!
- Какая? – Ольга пристально посмотрела на Пашу.
- Нет, не так. Не Шахровский, не Махровский, а это… Шахорский! Виктор! Я запомнил. Красивая, правда?

Ольга сглотнула, вытерла пот со лба.
- Где эта папка, Паша?
- А где-то тут… Поискать? Это Ваш знакомый, Ольга Николаевна?

Ольга встала из-за стола. Потом снова села. – Паш, воды принеси! В сумочке зашуршала фольга  упаковки от таблеток.

Скругленные пожаром края, сырые желтые листы. История. Судьба. Огонь сожрал ровно половину листов. Съел весь первый этаж Архива, добрался до подвала и на папке «Шахорский Виктор» наелся и решил, что хватит. Тонкая папка, хлопковые завязки тронь – рассыпятся в пепел. Шахорский Вик… Детский дом…шко… служи… прож… Ничего не понятно. Совпадение? Где год рождения? 1950-й? Так и ее такой же. Шахорский? Шахорский… Господи, не может быть! Неужели должны были сгореть сто дел, чтобы восстало из пепла одно?

Ольга внимательно перелистывала обгоревший лист. Подписи, непонятные фамилии, но одно видно четко - деревня Забавское, дом 13.  Где это?
 
- Паша, Забавское – это где? – спросила пересохшим голосом.
- Не знаю, Ольга Николаевна, - ответил Паша, неся очередную тяжелую коробку в угол подвала. Та с гулким стуком плюхнулась об пол. – Сейчас спрошу у охранника. Минутку!
- Ольга Николаевна, 120 км отсюда.
- Отвезешь меня, Паш?
- Когда?
- Завтра.
***



Дорога петляла мокрой змеей. Фольга, полбутылки воды, круглая таблетка легла на ладонь пожилой женщины, укутавшейся в темно-зеленую шаль. «Надо бы еще одну купить, - подумала она. - Нарядную». И тут же поругала себя: «Такой день, а я о шалях думаю».

- Паш, останови?
- Да, Ольга Николаевна. Как себя чувствуете?
- Паш, я тебе хоть спасибо сказала? Ты взялся меня везти за 120 километров! Возьми деньги хоть на бензин. Пожалуйста. Который раз прошу!
- Ольга Николаевна, ничего не нужно! Дружба дороже бензина. На свадьбу приглашу, обещаю, как договаривались, - Паша улыбался. Ольга в ответ покачала головой и тоже улыбнулась.  Ей нравилась Пашина девушка.  Светлая, нежная, как будто немножко фарфоровая. Она часто прибегала в библиотеку взять новые книги, сдать старые, а потом стала приносить пирожки с малиновым вареньем. Если есть на свете настоящая любовь, то иногда, поднимая глаза к небу, можно увидеть звездную пыль. И только влюбленные увидят в ней золото. И тогда уже ни пожары не страшны, ни рябины на перекрестках.

- Забавское, Паша! Забавское!
Машина снизила скорость, пошла по гравию, съезжая моментами в грязь. Первый дом, третий, еще дома… Сердце стучало так, будто хотело, чтобы открыли грудную клетку и оно бы вырвалось, наконец, на свободу.
- Это здесь… Тринадцатый…
- Пойти с Вами, Ольга Николаевна?
- Я не знаю… Нет, не надо, я сама.
- Оля Николаевна, пожалуйста, берегите себя. Столько времени прошло…
- Спасибо, Паш. Я пошла… Хотя подожди. Дай мне руку. Взяв сильные мужские ладони в свои, Ольга крепко сжала их и, помолчав, тихо сказала:
- Держи крепко тех, кого любишь, Паша… Запомнил? Держи крепко, Паша, не отпускай. Чтобы потом не плакать возле чужих калиток. Это так горько.


Мокрый, словно уставший, серый забор в патине пушистого зеленоватого мха. Вдоль заросшей каменной плитки примятые дождём настурции, разросшиеся в каком-то хаотичном порядке. Сырая листва, которую давно не убирали. Пустая будка.
 
Звонок. Пронзительный, сверлящий. И в противовес ему  - тишина. Дерматином обитая коричневая дверь, пустая эмалированная миска у порога с остатками еды. Значит, в доме есть кошка. Или кот.
Второй звонок. Штора на веранде качнулась.
Глухое «кто?»
Ольга вдохнула, выдохнула и хотела сказать уверенно, но получилось очень тихо:
- Это Оля… Я Витю ищу. Шахорского.
Дверь скрипнула. На пороге стояла пожилая женщина. Красноватые глаза и недоверчивое лицо:
- Какая Оля?
- Сестра, возможно. Я в библиотеке работаю.  В городе, 120 км отсюда. Архив сгорел. Его перевезли к нам в библиотеку, я там нашла документы на Витю Шахорского.
Лицо женщины смягчилось:
- Олечка? Ты ли это? Ты нашла его? Господи, неисповедимы пути твои! Как ты его нашла? Архив сгорел? Если сгорел, то как нашла?

И Ольга начала свой рассказ снова, сбиваясь на дрожащие ноты. Все говорила, говорила и понимала, что эта женщина ее не слышит. Или слышит, но выборочно, не до конца, не улавливает суть вещей.  В узеньком коридоре рассмотрела женские сапоги и туфли. Мужской обуви не было. Разулась, прошла в комнату. Такое же ощущение неухоженности и забытости. Пыль одиночества на всем. «Ибо пыль – это плоть времени; плоть и кровь», - пронеслось в мозгу. Ольга быстро осмотрела все вокруг – никаких признаков мужчины в доме. Она очень хотела побыстрее спросить, где Витя, но как будто предчувствовала печальный ответ, не спешила с вопросом. Вместо этого спросила:
- Как Вас зовут?
- Маша.
- Мария… а по отчеству?
- Маша. Не надо по отчеству. Витя меня Машуткой звал.
- Звал??? Где-то в космосе лопнула струна и с шумом в сердце оборвалась в груди Ольги.
- Как тебя? Оля? Садись вот здесь. Нету Вити, Оля...  Семь лет как нету…
Женщина пододвинула стул с истёртой бархатной обивкой. Сели.
 Опоздала… Опоздала… Гулкое эхо оборванной струны металось по грудной клетке, не находя выхода. Опоздала…

Мария говорила сбивчиво, местами путала события, даты. Казалось, ее сознание заросло такой же травой, как и дорожка к дому. Да, маленького Витю нашли в корзинке у большой рябины на въезде в город. Его забрали и отвезли в детский дом. Кто – неизвестно. И почему только его, а Олю оставили – тоже непонятно. Работал в колхозе, пахал землю, женился. Говорил, земля силу даёт, надо любить ее – из неё все родится. А вот детей бог не дал. Что ещё? Знал, что есть где-то сестра Оля. Всю жизнь искал, писал письма по всяким архивам, приходили одни отписки: не найдена, не значится, не числится… Да и в историю с корзинкой мало кто верил. Так и прожил жизнь и ушёл тихо, во сне. Сказал, что-то сердце болит и лёг спать. Во сне и ушёл. Ольга кусала губы и смотрела в окно. Жизнь, зачем ты такая? Где твои разгадки? Одни вопросы без ответов…

Настурции во дворе трепал ветер. По опавшей листве гуляла белая кошка.
- Мария, а фото Вити есть? Сохранилось?
- А нет, Олечка, нету… Пожар же был в нашем доме. Замкнуло что-то в проводах, все выгорело дотла.  Чистый лист. Трудно с него начинать… Альбомы, вещи – все погорело. Но вы с Витей похожи. Глаза такие же.
- Я пойду, наверное… Ольга вставала и стала глазами искать выход.
- А там выход, Оля, там, - Мария указала на дверь.
«Она странная», – подумала Ольга.
- До свидания, Мария!
- До свидания… Хорошо, что ты приехала.

Стемнело. «Интересно, как давно в этой будке жила собака?» -  подумала Ольга.
- Оля, подожди!
- ???
- Забыла совсем! Витя же оставил тебе подарок! Он же не только землю любил. Он такой рукастый был! Вязал крючком – загляденье! Говорил, ну и что не мужское это дело. Говорил, что по душе - то и надо делать.Подожди, сейчас принесу!

Мария вернулась в дом, белая кошка уселась возле ног Ольги.
- Вот! Спасли от пожара. Документы и деньги рядом лежали, так я первым делом этот сверток и выхватила.

Мария развернула коричневую бумагу. На ней лежала шаль. Белая, пушиста, невесомая, будто сотканная из теплого снега.
Ольга держала в руках сверток и понимала, что в нем все – и любовь, и память, и надежда.
- Спасибо, Мария! Она такая красивая! Витя сам связал? – от навернувшихся слез слова застревали в горле, не найдя выхода в звуке.
- Витя говорил, Оля приедет – подари ей, обязательно подари. Она найдет меня. Я не нашел – она найдет. Бери, Олечка. Надо это… Листья собрать и цветы что-то разрослись, порядка никакого… Но я наведу порядок. Обязательно.


***
На свадьбе Павла и  Вероники Соловьей было не много людей. Только самые близкие. Третий тост – за вторую маму  - Ольгу Николаевну Шахорскую-Рябинину, которая, смущаясь, говорила самые важные слова, скромно кутаясь в шаль. Нежную, ласковую и  белую, как чистый лист.










 


-


Рецензии