Менуэт

 
Ссылки на звучащие в рассказе музыкальные произведения:

https://www.youtube.com/watch?v=kT0exWFRT4o

https://youtu.be/YNXJj2H785

Менуэт





— Пожалуйста, проходите.
Тусклый свет одиночной лампы с цоколем античной бронзы подчёркивает высоту потолков.
Щелчок кнопки выпукло округлого оригинала ретровыключателя и её голос.
— Можете не разуваться,— говорит  она.
Он,  не успевает как следует разглядеть её.

— Прошу вас,— она делает жест рукой, минуя коридор с канделябрами, указывает на дверь ведущую в комнату, толкает её. 
— Он здесь.
— Ознакомьтесь. Я сейчас подойду, — и закрывает за ним  дверь.

 — Она пожелала оставить меня одного, чтобы я освоился в непринуждённой обстановке.
Он осматривается. Блёклые обои со старинными фотографиями на стенах. Тяжёлые бархатные, когда-то зелёного цвета, портьеры с ламбрекенами. Воздух настолько густой, что запах дубового модульного давно не реставрированного пыльного паркета стоит в носоглотке, но всё же необыкновенно красив — кресты, вписанные в квадрат, вписанные в ромб, вписанные в квадрат.
Казалось, он забывает цель своего визита, бродит вдоль стен, рассматривает фотографии в изящных рамках. С пожелтевшей от времени бумаги смотрят женщины в платьях из тафты и шёлка с рукавами три четверти украшенные кружевом и вышивкой. Мужчины одеты в длинные жилеты и короткие брюки, на их головах, впрочем, как и на женских белеют парики.
Он открывает свой взгляд от стен, когда через полотно плотно зашторенных окон начинает пробиваться свет — бьёт косым лучом, практически с самого верха под углом к полу. Невооружённым взглядом заметны пылинки, сверкающие в нём. Луч постепенно укорачивается, поднимается вверх, меняет угол траектории. Создаётся впечатление, что за портьерами подсвечивают его.
Предмет становится настолько объёмным, что ему не вертится, в свете софита стоит не замеченный им ранее инструмент. 
— Этого не может быть!
— Пианино! То самое! Первое! С педалями!  Тысяча восемьсот первого года, созданное самим Мюллером — второе в мировом масштабе после Хокинса.
Не отрывая взгляд от инструмента, в испуге, что через мгновение раритет исчезнет, на подкосившихся ногах он ставит свой рабочий чемоданчик на паркет.
Протирает вспотевшие ладони о джинсу брюк, трепетно дотрагивается до крышки...
Он так медленно приоткрывает её, наклонивши голову набок, пытаясь заглянуть под неё, что со стороны будто боится увидеть пустоту, таящуюся внутри.
Наконец откидывает её. Прикасается к клавише ля первой октавы — настраивающейся по камертону в четыреста сорок герц, выжимает из неё звук снова и снова. Пытается услышать фальшь, но он кристально чист.
— Не может быть. Инструменту столько лет!
— Что же сыграть? Для проверки, пожалуй, прелюдию Сергея Рахманинова двадцать три номер пять?
Он опускает руки на клавиши. Изрезанные шрамами пальцы не хотят слушаться его, ещё совсем недавно полные залы рукоплескали ему, а сейчас прелюдия соль минор, построенная на контрастном сопоставлении сурового, можно сказать, грозного и неуклонно нарастающего маршевого движения сводит до судорог пальцы.
Автомобильные фары дальнего света, скрип тормозов, сирена скорой помощи всплывают в памяти.
Он нажимает на правую демпферную педаль, и контраст между утихающим звуком и звучанием струны во время удара по ней молоточком сглаживается. Они начинают вибрировать, появляются вторичные звуки.

— Я думала, это никогда не закончится, — произносит она, когда в средней лирической части он переходит на левую педаль. Под её действием молоточки смещаются вправо, удары получают две струны вместо трёх, уменьшается сила размаха — звук становится менее громким, приобретает другой тембр.
 Боковым зрением он видит, что женщина поправляет, покачнувшийся от его игры, угол фотографии с портретом молодого черноволосого мужчины.
— Оказывается, всё это время она стояла у меня за спиной,— анализирует он и прекращает игру, разворачивает вращающийся стул в противоположную инструменту сторону — она держит в руках пластинку.

— Я не могу определить её возраст. Она стройна. Зачёсанные кверху в причёску волосы с намечающейся проседью. Длинные плавные руки с тонкими пальцами, перемещают пластинку в проигрыватель, стоящий у противоположной стены на этажерке. Указательным она аккуратно опускает  на пластинку держатель с иглой. Пару секунд шипения пустой дорожки и первые аккорды мелодии звучат в загадочной комнате, поражая своей завершённостью.
Плавными шагами она движется в его сторону.
— Почему вы до сих пор сидите?— она смотрит на него сверху вниз.
Я считала вас более галантным. То, как вы присаживались за инструмент во время своих концертов — взмах пол фрака, не может быть отрепетированным до совершенства. Это присуще избранным. Она изящно поднимает палец вверх.
 
— Вы были на моих концертах?, — удивлённо спрашивает он.
Вместо ответа, слышит лишь её раскатистый смех.

— Ну, же...
Жестом она заставляет его подняться.
— Я не умею, — пытается отказаться он.
— Нет ничего сложного. Просто доверьтесь мне.
— Всё что нужно это двигаться в такт этой чудной мелодии, естественно — непринуждённо.
— Вы знаете, кому принадлежат эти ноты? — она ведёт его в центр комнаты.
Он на минуту задумывается.
— То что звучит менуэт — это бесспорно, но кому принадлежит сонет, я не могу припомнить. Кажется, я слышал его когда-то. Но когда?

Она приседает в маленьком реверансе, он, к своему удивлению отвечает поклоном. Комната начинает кружиться. Мелодия кажется бесконечной.

— Оказывается, она одного возраста со мной. И весьма очароваьельна. Бледно-серебристо-серое платье, кружевной вырез оката с округлыми белоснежными плечами. На щеках едва уловимый румянец.
— При очередном развороте я вскользь вижу свои ноги. Короткие брюки слишком облегают их.
Мы делаем ещё пару-тройку кругов.
— Вы  до сих пор не помните, кто написал этот сонет?
— К сожалению, нет. Поможете?
— Хорошо. Я подскажу вам, — соглашается она.
— Музыка которую вы слышите первое в мире произведение, написанное конкретно для фортепиано.

— Фотографию композитора вы поправляли на стене во время моей игры? — спрашивает он, поднимая её руку вверх.
— Да, — жеманно, прикрывая разрез глаз, говорит она, и делает разворот.
— Он итальянец?— спрашивает он, и делает шаг назад.
Она в знак согласия кивает, делает шаг к нему.
— Композитор и клавишник эпохи позднего барокко и ранней классической эры, — произносит она при повороте.
— Когда он написал его?— поклон.
— В тысяче семьсот тридцать втором году,— поворот. 
— Сколько лет было ему на тот момент?— присест.
— Сорок семь. Как вам сейчас,— поворот.
— Откуда вам известно, сколько мне лет и зачем вы пригласили меня к себе, если инструмент в полном порядке?
— Это не я, — она пожимает плечами, — в реверансе.
— А кто?
— Не знаю, — вновь пожимает плечами она...

— Что кто? Что кто! Проснись! Ну же, проснись!— женщина лежащая рядом пытается разбудить его. Он открывает глаза
— Ты, наверняка знаешь, кто написал первое музыкальное произведение для фортепиано.
— Ну ты  даёшь! Только открыл глаза и такой вопрос.
Она на минуту задумывается, а потом отвечает,
— Людовик Джустини.
— Кстати, ты очень похож на него. Те же глаза, поворачивает его голову  от себя, — Тот же профиль.
— А ещё, ты снова музицировал всю ночь.
— И да! Могу поздравить тебя,— она нежно целует его.
— Вот! Полюбуйся! Утром увидела,— открывает почту в телефоне.
— Правда, я уже не твой концертмейстер, но секретарь получится из меня неплохой.
— Читай, ты зачислен в высшую академию имени Теодора Стейнвея.
Из тебя получится достойный концертный настройщик.
Так, что летишь в Гамбург. Пока ты музицировал, я заказала билеты.

— И, кстати, у тебя первое приглашение. Ни за что не угадаешь.
— От какого-то чопорного сноба?

— А вот и нет! От владелицы антикварного магазина. Не могу понять, как она узнала о твоём предстоящем пребывание в Германии?