Обыкновенная жизнь. сумбурные заметки

Михаил СОРК










Обыкновенная жизнь
Сумбурные заметки

(Издание 2-е, дополненное и переработанное)








Москва,  2021





Как появилась эта книга
Сегодня мемуары пишут  многие. Политики и артисты, академики и бизнесмены, спортсмены и даже зеки. Цель большинства авторов – любыми способами прославиться. Не случайно Интернет (да и мемуары!) заполонила информация: кто кого домогался 30 лет назад. Причём, многих из тех, кто якобы домогался, уже давно нет в живых. Можно смело валить на них! (Кстати, поэтому и цена подобных мемуаров – заоблачная).
Я не отношу себя к выдающимся личностям. Просто – обыкновенный человек, проживший немалую жизнь. Со своими достоинствами и недостатками. Но прожитые годы – это часть истории моей страны. Сначала Советского Союза, теперь – России.
Оглядываясь назад, вспоминаю много интересного. Нет, это не ностальгия по прошлому. Жизнь не может стоять на месте. И то, что происходит в стране, вполне закономерно.
Но я, наверное, никогда бы не взялся за перо, если бы не дети. Слушая мои рассказы о тех или иных событиях, они не раз предлагали изложить свои воспоминания на бумаге. Довод был всегда один: вот вырастут внуки и ничего не будут знать о людях прошлого века. Ведь в книгах будет трактовка исторических событий так, как их видят учёные мужи. (А это – очень опасная тенденция. Например, в школе и институте меня учили, что все цари были плохими. Сегодня же – один лучше другого. Зато советские правители – преступники . Здесь и далее – выделенные курсивом примечания и отступления - мои. М.С.). А почитают то, что ты напишешь, и сразу станет понятным, в какой обстановке жили их дедушка и бабушка. Да и мы о многом не знаем. Всё-таки интересно.
Возможно, они правы. Ведь если бы каждый человек, проживший более полувека, смог оставить своё жизнеописание, получился бы правдивый (пусть и в определённой степени – субъективный)  рассказ о времени, о себе, о жизни той страны, которая когда-то называлась СССР. И никто никогда бы не осмелился фальсифицировать историю, умаляя победы старшего поколения в годы первых пятилеток, Великой Отечественной войны, в результате которой я и тысячи моих сверстников росли без отцов; никто не стал бы рисовать свастику и осквернять память воинов.
(Небольшое отступление. В 2015 году мы с женой, старшей дочерью и внучкой Алёной побывали в Германии. Жили практически рядом с тем местом, где чуть не началась третья мировая война. Это Checkpoint Charlie. Там множество музеев, где вы найдете буклеты на десятках языков, кроме… русского. Вот вам и отношение к истории!).
Так появились эти заметки. Заметки обыкновенного человека, прожившего обыкновенную жизнь.










От автора
(Эти строки предваряли первое издание, хотя и сейчас, и в дальнейшем буду вносить в книгу изменения,  исходя из реалий времени, прошедшего  после написания)
Мне уже за восемьдесят. Для человека – много. Ведь сколько событий произошло за эти восемь десятилетий. Война и эвакуация. Раздельное обучение в школах. Развитие транспорта: от паровозов – до электровозов, от лошади – до авиалайнера. Запуск первого искусственного спутника Земли и первые полёты человека в Космос. Сталин, Маленков, Хрущев, Брежнев, Андропов, Черненко, Горбачёв, Ельцин, Путин, Медведев и снова Путин… Развал Советского Союза и становление новой России… Наконец, коронавирус…
Я очень люблю произведения Аркадия Гайдара. Хотя сегодня в Интернете можно найти про него всякие небылицы, ценность его произведений от этого не снижается. И очень хочется привести строки из  рассказа «Горячий камень»:
Измазавшись грязью и глиной, с трудом вытянул Ивашка камень из болота и, высунув язык, лег у подножья горы на сухую траву.
«Вот, - думал он, - Теперь вкачу я камень на гору, придет хромой старик, разобьет камень. Помолодеет и начнет жить сначала. Люди говорят, что хватил он немало горя. Он стар, одинок, избит, изранен и счастливой жизни, конечно, никогда не видел. А другие люди ее  видели».
«Так пусть же и несчастный хорошую жизнь увидит», - великодушно решил Ивашка.
Он встал и терпеливо потащил камень в гору.
И вот перед закатом к продрогшему и измученному Ивашке, который, съежившись, сушил грязную, промокшую одежду возле горячего камня, пришел на гору старик.
-Что же это ты, дедушка, не принес ни молотка, ни топора, ни лома? – вскричал удивленный Ивашка. Или ты надеешься разбить камень руками?
- Нет, Ивашка, - отвечал старик, - я не надеюсь разбить его рукой. Я совсем не буду разбивать камень, потому что я не хочу начинать жизнь сначала. И на что мне иная жизнь? Другая молодость? Когда и моя прошла трудно, но ясно и честно».
Вот и я, как и тот старик из гайдаровского рассказа, вспоминая прошлое, порой думаю: «А если  начать жизнь снова,  что-нибудь изменил бы в ней?»
И сам себе отвечаю: «Нет, жизнь  была интересной и насыщенной, и мне не стыдно за прожитые годы».
Сегодня многие хают советское время. Да и я не в особом восторге от него. Немало неприятностей доставило мне оно. Но, как говорится, из песни слова не выкинуть. И время не повернуть вспять. Все-таки немало хорошего было в нашей жизни.
Мои заметки не предназначались для публикации. Но ведь есть что рассказать своим потомкам.
Возможно (я бы даже сказал – несомненно!), они сумбурны. Но я не ставил перед собой цель написать законченное произведение. Просто вспоминаются отдельные эпизоды, сыгравшие определённую роль в моей дальнейшей жизни или кажущиеся мне интересными. Потому, не придерживаясь хронологии, описываю те или иные моменты своей жизни так, как их запомнил. (Повторяю: я никогда не вёл дневниковых записей). Более того, название той или иной главы не всегда отвечает её содержанию, поскольку наряду с основными, в ней описываются события, в той или иной степени связанные с темой, вынесенной в заголовок.
Наконец, особое внимание старался уделить тем казусам и несуразицам, которые имели место в моей жизни. Ведь я же – коренной одессит, а одессит не может быть вечно серьёзным.
P.S. (дополнение 2020 года). Сегодня я обязан говорить не только о своей жизни, но и обо всей семье. И я постараюсь это сделать. Почему, читатель поймет.

Светлой памяти моей единственной
жены  Лилии ПОСВЯЩАЮ

Предисловие ко II изданию

Роковой месяц – ноябрь
В ноябре 1954 года я стоял на перроне одесского вокзала, откуда вот-вот должен был отправиться поезд Москва – Новосибирск. На нём в далёкий Челябинск (ехать надо было трое суток) уезжала моя школьная подруга – Лиля. Уезжала, как мне  казалось, навсегда.
Но прежде, чем описывать дальнейшие события, я должен поведать историю нашего знакомства и зародившейся дружбы.
Началась эта история в сентябре упомянутого года. Именно тогда было принято решение о введении в крупных городах совместного обучения мальчиков и девочек. До этого мы учились раздельно – в мужских и женских школах.
Для родившихся в последней трети ХХ – начале ХХI века сделаю небольшой экскурс в прошлое. В школе учились 10 лет: 4 – в начальной, 3 – в неполно-средней и 3 – в средней. После четвёртого класса можно было поступать в Ремесленное училище, после седьмого – в техникум, после десятого (когда выпускник получал Аттестат зрелости /так назывался документ о среднем образовании/ - в институт или университет). Кроме того, мальчики и девочки учились раздельно и были злейшими врагами. Моя двоюродная сестра - сверстница   училась в школе, мимо которой я проходил, идя на свои занятия. Естественно, до этого места мы шли вместе. И хотя все знали, что это моя сестра, меня дразнили за то, что я вожусь с девчонками.
Введение совместного обучения сразу вызвало неподдельный интерес противоположных полов друг к другу. Между мальчиками и девочками завязывались дружеские отношения.
Нет, они были не такими, как сегодня. Единственное, что мы могли позволить себе – это ходить, взявшись за руки, Такова в то время была мораль.
Моему появлению в средней школе № 58 предшествовали трагические (во всяком случае – для меня!) события. Дело в том, что семилетку я окончил годом ранее. В 8-й класс пошёл учиться в мужскую среднюю школу № 71. Здесь вступил в комсомол, был избран секретарём комсомольской организации школы. Но в феврале и апреле 1954-го перенёс две сложные операции глаз. И с февраля до окончания учебного года школу не посещал.
Тогда существовало жёсткое правило – если пропустил 42 дня, ученика оставляли на повторный курс. Можете представить моё состояние: хороший ученик – и на второй год… Обидно!..
В нашей мужской семилетке историю преподавала  заведующая гороно (это – городской отдел образования) Екатерина Константиновна Скавинская. Я пошел к неё на прием (и представьте – меня, пацана, приняли, что  сегодня немыслимо). Учительница  быстро нашла способ успокоить. Она сказала:
- Ну чего ты переживаешь? В армию тебя не возьмут, а в 9 классе ты будешь в числе отстающих.
И я снова пошёл в 8-й класс, но уже в другую школу, где потом оказались многие мои соученики по семилетке.
Но я отвлекся. О своём знакомстве с Лилей я расскажу позднее, а пока мы прощаемся, как потом оказалось, на долгих пять лет. Лишь в 1959-м встретились вновь, а еще через два года создали семью, чтобы уже никогда не расставаться.
…И снова ноябрь. Теперь уже 2020 года. Первого числа моей Лилички не стало… Всего 10 месяцев она не дожила до нашей бриллиантовой свадьбы. И вот я теперь один… Впрочем, почему один? У меня есть потомство, ради которого надо жить.

Сумбурные заметки
Это было почти 10 лет назад – в августе 2011 года. Мы отмечали золотую свадьбу – полувековой юбилей совместной жизни. Наши дети сделали все, чтобы такое событие стало запоминающимся.
Выйдя из квартиры на улицу, мы увидели старинную карету, которая сначала повезла нас в ЗАГС, где нам вручили изготовленное детьми Свидетельство о браке, а затем – в ресторан.
В этот день мы с женой заменили обручальные кольца, а старые отдали внукам – Вове и Алене.
В ресторане нас ждал украшенный зал, в котором проходило торжество.
Но на этом сюрпризы не кончились. В разгар праздненства передо мной положили пакет.
Раскрыв его, поразился: дети издали книгу, которую я написал для них.
Естественно, о редактуре  особо не заботился: ведь мои воспоминания не предназначались для печати.
Хотя заглавие – «Обыкновенная жизнь» и подзаголовок – «Сумбурные заметки» своим воспоминаниям все же дал.
Книга была издана тиражом 200 экземпляров. Практически все экземпляры раздарил.
Я не собирался писать продолжение. Но, скажу без ложной скромности, все, кто читал эти воспоминания, дали о них самые восторженные отзывы. Это касалось как содержания, так и литературного стиля.
И тем не менее,  ничего не хотел повторять.
Но случилось большое горе: ушла из жизни моя жена. И я поведал компьютеру свои мысли, выложив их в Фейсбук и Одноклассники.
Вот этот текст:
Ушла из жизни замечательная женщина - жена, мать, бабушка, добрый и терпеливый Учитель - моя  Лиличка. Я понимаю, что тебя не вернуть. Но примириться с этим не могу. Ведь мы столько лет были вместе, воспитали четверых детей, дожили до внуков. А вот до правнуков дожить вместе не удалось... Мне очень будет не хватать тебя, моя родная! В нашей жизни было все - и ссоры и непонимание. Но  это проходило. Осталось взаимоуважение. Мы доверяли друг другу. Нам не надо было отчитываться о своих тратах, потому что знали: есть вещи, которые можно сделать без совета, а есть - где нужно принять совместное решение. Возможно, ненароком я тебя порой обижал, но ты всегда была мудрым человеком. Ты была предана своей семье, своему дому. И ещё - своим ученикам. Всегда думала о них.  Никакие слова не помогут мне выразить своё горе. Прости, родная, за все и прощай навсегда. Пусть земля тебе будет пухом!
Эти строки вызвали шквал комментариев. Писали не только мои знакомые, но и друзья  детей и внуков,  бывшие ученики жены. А дети и внуки буквально потребовали продолжить свои воспоминания. Я не имею права отказаться. И начинаю их в эти грустные для себя  дни. Теперь для меня ноябрь всегда останется месяцем расставания.
Сначала было желание написать новую книгу. Но ведь десять лет назад мои внуки еще не могли в полной мере осмыслить то, что я излагал в своих заметках. Сегодня они уже большие и, уверен, способны воспринимать эпистолярный стиль. А что касается самой маленькой – Марты, то она вырастет и поймёт.
В итоге решил переработать и дополнить старую, сохранив прежнее название. Поэтому в тот опус, что держит в руках читатель, практически полностью вошли все главы «Обыкновенной жизни».
Что же нового найдет читатель в этой книге? Да хотя бы то, что за прошедшее время наша семья увеличилась на два человека (правда, одного мы уже потеряли…). И в ней буду говорить не только о себе и жене, но и о детях, внуках, их творчестве.
Повторяю: я не собираюсь придерживаться хронологии событий. Попытаюсь писать о том хорошем (и не очень), что было в нашей жизни. В каких-то случаях попробую заполнить пробелы, пропущенные при написании прошлых воспоминаний
А ты, уважаемый читатель, сам делай выводы, насколько книга получилась интересной.















































Часть I  У самого Черного моря

Глава 1. Мы – дети войны
Я не воевал. Но первые годы жизни пришлись на период войны. Когда она началась, отец ушел на фронт и пропал без вести. Дома нет ни одного письма, не осталось ни одной фотографии.
Мама (позже она это мне рассказала) с тремя детьми эвакуировалась из Одессы последним пароходом. (Точнее, предпоследним. Став взрослым и изучая историю обороны Одессы, я узнал, что наш пароход успешно покинул порт, а следующий – последний – переполненный пассажирами, был потоплен вражеской бомбой прямо у причала. Не выжил никто.)
Отдельные моменты военных лет помню. О них и поведаю.
…Самарканд (это город в Узбекистане), 1942 год. Прямо посреди города вырыт арык для полива полей. Воды в нём нет. Я, 3-летний малыш, вместе с другими ребятами спускаюсь на одно арыка. А в этот момент его начали заполнять водой. На улице жара. Водичка приятно ласкает тело. Старшие ребята, поняв, в чем дело, выскочили из арыка и разбежались, а я остался сидеть на дне.
Трудно сказать, чем бы все закончилось. Но мимо проходил мой двоюродный брат Яков, почти совершеннолетний. Увидев меня, он тут же вытащил  из арыка, да ещё отшлепал. За что, тогда я, естественно, так и не понял.
(Почти похожая история (связанная с непониманием ситуации) произошла 72 года спустя. В июне 2014 – го мы с женой приехали на два месяца в Израиль. В один из дней решили съездить на экскурсию в Иерусалим. Прямо от дома, где снимали квартиру в городе Кирьят-Оно, доехали до места сбора экскурсантов в Тель-Авиве. Там пересели в экскурсионный автобус и поехали знакомиться с достопримечательностями Вечного города.
По окончании экскурсии нас привезли на прежнее место, и мы сели в рейсовый  автобус, идущий к нашему дому.
Автобус еще не тронулся, как вдруг практически все пассажиры выскочили из него и легли на землю., опустив головы к земле и выставив «пятые точки». Водитель быстро закрыл двери и включил скорость. Какая-то женщина (а нас осталось человек пять) начала ругаться с шофером. А мы, не зная иврита, ничего не понимали.
Так и доехали до дома. Не успели войти в квартиру, как раздался телефонный звонок. Двоюродный брат жены, живущий в этом же городе, интересовался, где мы.
Ответили, что дома и услышали странный для нас вопрос:
-А как воздушная тревога?
-Какая тревога? – удивились мы.
Оказывается, в момент нашего пребывания в стране началась операция «Нерушимая скала» и неоднократно объявлялась воздушная тревога. А  нас спасало незнание языка…
Чтобы не возвращаться к этой теме, отмечу, что израильтяне настолько привыкли к непрекращающимся к военным конфликтам, что при остановке транспорта во время тревоги вместо того, чтобы бежать в ближайшее убежище, фотографировали на свои смартфоны, как сбиваются ракеты.
И еще. Практически рядом с нашим домом находилась станция скорой помощи. От дикого воя сирен ее машин мы страдали больше, чем от сигналов воздушной тревоги.)
В  памяти осталась огромная комната, в которой жили человек 25 (практически  все родственники). Спали на полу, поскольку в ней была всего одна кровать. На ней «валетом» лежали заболевшие сыпным тифом мои старшие брат Семён, едва достигший совершеннолетия, и 14-летняя сестра Гитя. Сестра переборола болезнь, а брат умер и был похоронен в Самарканде.
Я не знаю, с чем это было связано, но после смерти брата мы уехали в Башкирию, а с родственниками встретились уже после войны.
…Башкирия, село Кугарчи, 1943 год. Хотя я был очень маленького роста, но есть хотелось всегда. Как-то к столу подали суп и деревянные ложки. Я ел с такой жадностью, что откусил кусочек дерева. Ну и досталось…
…Там же. В селе в основном жили башкиры, и маленький Миша нередко видел, что многие смазывали волосы маслом, чтобы блестели. Мальчику это очень понравилось, и он решил попробовать.
В доме было граммов 300 масла. Мама и старшая сестра ушли на работу. А я стал потихоньку мазать голову маслом. Да так увлекся, что незаметно извёл весь продукт.
Когда они  пришли домой и стали искать масло, я сказал, что смазал голову. Что оставалось делать? Смириться. Кстати, мне уже 81 год, а волосы до сих пор густые.
…И снова Кугарчи. Дома было скучно, и я нашел себе дело. Стал бегать в школу. Прибегал, садился в какой-нибудь класс и сидел. Меня никто не выгонял. Наоборот , всегда приветливо встречали.  Вроде никогда не был смешливым, но почему-то из того класса, где в тот момент находился, всегда слышался громкий смех. По этой примете мама всегда знала, откуда забирать сына.
…Одессу освободили 10 апреля 1944 года, и мы начали собираться домой, в родной город. В июне вместе с мамой и сестрой выехали из Башкирии, и в конце месяца были уже в Одессе.
Третьего июля мне исполнилось 5 лет. А на следующий день вдруг объявили воздушную тревогу. Все жильцы дома спустились в подворотню, где и пересидели налет.
Это была последняя попытка фашистов вновь овладеть городом. Но ничего не получилось.

Глава 2. Наша квартира
Пожалуй, трудно найти человека, который даже ни разу не побывав в Одессе, не слышал о Молдаванке. У всех на слуху прославленная в песне  Мясоедовская улица. На Молдаванке жили небезызвестные Мишка Япончик и Беня Крик. Отсюда вошла в воровской мир Сонька – Золотая Ручка.
Именно здесь, в самом центре Молдаванки, в доме № 39 по улице Госпитальной, я и родился. Отсюда в последние дни перед оккупацией Одессы мы покинули город.
Но когда мы возвратились из эвакуации, оказалось, что квартира наша занята. Не знаю причины, по которой мама не стала бороться за нее (тем более странно, что в этом же доме жили несколько наших родственников), но мы решили обосноваться в другом месте.
Этим местом оказался дом № 41 по улице Красной Армии ( затем улица получила имя – Советской Армии, а в настоящее время на фоне декоммунизации ей вернули прежнее название – Преображенская).
Нас данный дом вполне удовлетворил, так как  здесь жил со своей семьёй родной брат отца – дядя Лазарь. (Два интересных факта, связанные с войной. По национальности дядя Лазарь – еврей, жена его тетя Шура – караимка. В начале войны он пошел добровольцем на фронт. Но под Одессой был ранен и, как многие одесситы, отправлен долечиваться домой. Вместе с женой и двумя детьми он прожил всю оккупацию в родном доме и остался жив. Никто его не выдал. А румыны, оккупировавшие город, особо и не интересовались /хотя были исключения/.
И еще одно. Дом был включен в план капитального ремонта 1941 года. Война помешала этим планам. Но по иронии судьбы в период обороны Одессы бомбы попали в соседний дом № 43 и примыкающий к нашему угловой дом № 110 по улице Новосельской. Наш же  (во всяком случае, по состоянию на лето 2012 года)  так и не был капитально отремонтирован. Да и развалины соседних домов не восстановили.)
Двор  представлял собой прямоугольный треугольник с одним трехэтажным и двумя двухэтажными флигелями. Причем, на третий этаж можно было попасть как из подворотни, так и со двора.
Но над примыкающим к третьему этажу двухэтажным флигелем находилась еще одна  квартира, хозяин которой служил румынам и вместе с ними сбежал под натиском наступающей Красной Армии. Её нам и предоставили.
Квартира № 19 состояла из двух комнатушек, высота которых не превышала 1,5 – 1,7 метра, и самостоятельного балкона. От основного трёхэтажного флигеля ее отделяла одна ступенька.
Первая комната была полуразрушена, так что мы с мамой и сестрой ютились в уцелевшей комнатушке. Никаких удобств: вода в колонке во дворе, туалет – на улице, отапливались печкой-буржуйкой.
В этой квартире мы прожили 7 лет (1944 – 1951 гг.). Отсюда через два года после окончания войны я пошел в 1 класс мужской средней школы №  47. И лишь когда перешел в пятый класс, мы получили две комнаты в коммунальной квартире № 17, где были и вода, и туалет. В квартире жила еще одна соседка.
С прежней квартирой связана комическая история. Когда мы переселились в  другую, эту передали не стоявшей в очереди семье с условием, что новые хозяева за свой счет капитально отремонтируют её и поднимут стены и потолок до стандартного уровня.
Когда туда пришли строители и начали разбирать стены, в нише под окном полуразрушенной комнаты они нашли несколько миллионов рублей, имевших хождение в стране до декабрьской денежной реформы 1947 года (а мы-то жили там и ни о чем не догадывались). Естественно, все дети нашего двора игрались никому уже не нужными бумажками.

Глава 3. Мама 
Мне, маленькому мальчику, моя мама Сара Яковлевна (из-за ошибки паспортистки во всех официальных документах её имя писалось с одной буквой «р») казалось старой. А ведь ей было всего 37 лет, когда проводив мужа на войну, она осталась с тремя детьми, младшему из которых было всего два года.
Я помню  только отдельные моменты военных лет. Поэтому могу лишь догадываться, как тяжело ей было содержать нас в то военное лихолетье. Она скрывала от меня и сестры слезы, когда в период эвакуации потеряла старшего сына. Но она всегда помнила о нем и даже сохранила его паспорт.
В двенадцатилетнем возрасте она потеряла мать, а в шестнадцать  - отца. Поэтому образование получить не удалось: класса четыре только закончила. Зато научилась шить.
Мама вышла замуж в 19. Мужем её стал простой парень из многодетной семьи Давид, работавший «водителем кобылы» на кондитерской фабрике, продукцию которой развозил по магазинам города.
Через год у молодой четы родился сын, а ещё через четыре года – дочь. Старшие дети уже были достаточно большими: (Семёну было 15, Гите – 11), когда  на свет появился третий ребёнок. Это был я.
Ни мама, ни сестра ничего о довоенном времени не рассказывали. Впрочем, по молодости меня это не очень интересовало. Зато после войны вся их жизнь проходила на моих глазах.
С полугода до двенадцати лет я страдал экземой. Болезнь отпустила только в военные годы. Да и то потому, что башкиры, среди которых мы жили в эвакуации, зимой после бани бросали меня в снежные сугробы в чем мать родила. На все протесты мамы они отвечали: здоровее будет. И впрямь, я практически не подвержен простудным заболеваниям.
Как только после войны мы возвратились в Одессу, болезнь снова стала напоминать о себе. Пришлось вести меня в кожный диспансер. В кабинете дерматолога приём вела женщина лет 50 – 55. Увидев маму, она долго смотрела на неё. Обе молчали. И вдруг бросились друг другу в объятия. Оказывается, лет 20 назад эта женщина (имени её, к сожалению, не помню) учила маму швейному делу. А потом получила медицинское образование и стала врачом.
Она-то меня и вылечила от этого неприятного кожного заболевание, выписав какую-то мазь, имеющуюся в любой аптеке по крайне низкой цене. Рецепт этой мази долго хранился у меня, я давал его многим знакомым, у которых были проблемы с кожей. А потом кто-то не вернул его мне.
(Думаю, молодым будет интересно узнать, что раньше в аптеках рецепты отбирали, а к баночкам с лекарствами приклеивали  длинный узкий  ярлык – его называли сигнатуркой, -  который служил рецептом при последующей покупке. Вот такую сигнатурку у меня и «заиграли». И когда в первом десятилетии нынешнего века у меня случился рецидив заболевания, ни один врач так и не смог найти рецепт этой мази.)
Из-за войны сестра не смогла учиться. В эвакуации с 15 лет уже работала в лесхозе. И потому по приезде в Одессу поступила в зубоврачебную школу, по окончании которой получила свидетельство зубного техника.
Правда, трудиться по этой профессии ей не довелось. Чтобы устроиться на такую «хлебную» должность, нужно было заплатить большие деньги, которых, естественно, у нас не было. Зато без неприятностей не обошлось.
Как-то, проснувшись утром (было это году в 1946-м, незадолго до поступления в школу), я не застал дома никого из взрослых. Никак не мог понять: где они?  Лишь где-то днём зашел ко мне мой дядя, живший на нашем же этаже (у нас двери всех квартир выходили на общий балкон), и повёл меня…в милицию. Оказалось, ночью маму и сестру забрали в отделение. Правда, пока мы дошли до милиции, они  встретили нас у входа.
По дороге домой  рассказали, что против руководителей зубопротезной школы было возбуждено уголовное дело за какие-то махинации. И (как это всегда умели у нас!) в одну ночь задержали всех работников и выпускников последнего выпуска этой школы. На следующий день подавляющее большинство задержанных (в том числе, и мои близкие) были  отпущены вследствие непричастности к преступлению.
Не знаю, как мама и сестра провели эту ночь, но ещё долго с опаской проходили (если нужно было идти в этом направлении)  мимо этого страшного здания городской милиции.
Мои детские воспоминания о маме связаны с ее работой. Она никогда не сидела дома, уходя утром и приходя вечером. У меня где-то была её трудовая книжка, где значилось, что до 1946 года она отработала 17 лет. Правда, запись сделана со слов и никакими документами не подтверждена.
Из маминых рассказов я знаю, что  какое-то время она трудилась в артели, которую возглавлял один из наших соседей по дому. Но, вероятно, и тогда существовал «чёрный нал», потому что зарплату она получала, в платежной ведомости расписывалась,  но никаких документов о её работе там впоследствии найти не удалось. Значит, скрываясь от налогов, артель выпускала «левую» продукцию, которую потом реализовывала по фиктивным документам через определённые торговые точки.
(Но в принципе артели были благом, напрасно ликвидированным социалистической системой. Их ценность заключалась в том, что они оперативно откликались на запросы потребителей. Нужны были сетки-авоськи / молодые даже не имеют представления, насколько удобными были эти плетёные сумочки, занимающие немного места в женской сумке или мужском кармане, и выдерживающие  до 50 килограммов/ - ими тут же наводнили рынок. В 1961 году после обмена денег большим спросом стали пользоваться кошельки, как женские, так и мужские. Буквально в течение нескольких месяцев спрос на них был удовлетворён.
Для сравнения возьмем ситуацию с медицинскими масками во время пандемии Covid. Сначала потребовалось время, чтобы организовать их выпуск, а затем – время на то, чтобы снизить цены. Впрочем, если исходить из материального положения основной части нашего населения, то 4 рубля – тоже неподъемная цена, ибо если использовать хотя бы 10 масок в день, то получится нехилая сумма.
И чтобы немного отойти от грустной темы, расскажу анекдот того времени.
В артели идёт общее собрание. Председатель разошелся и кричит:
-У нас в коллективе все воры и мошенники. – И талдычит это уже целый час.
Наконец, рабочим надоело, и кто-то крикнул:
-Бекицер (быстрее – с идиша – еврейского языка, распространенного в основном в Европе).
В запале докладчик, не разобравшись, воскликнул:
-И ваш Бекицер тоже вор и мошенник!
Грянул общий смех. Обстановка разрядилась).
Два года мама работала на химическом заводе, находящемся в трех кварталах от нашего дома. Иногда приходил к ней на работу, и вахтеры всегда пропускали меня на завод.
Через дом от нас, на Преображенской, 45 находился гарнизонный банно-прачечный комбинат. В эту баню всегда ходили жители близлежащих улиц. По имени прежнего владельца все называли это заведение «Баня Исаковича». Здесь мама проработала до ухода на пенсию. Уже  в пенсионном возрасте, ей установили первую группу инвалидности по зрению. И ещё три года она трудилась на учебно-производственном предприятии Общества слепых Последние 20 лет жизни  уже не работала.
Всю себя мама посвятила своим детям, отрекшись от личной жизни. Я женился в 22 года. В жёны взял девочку-сироту. Конечно, мама была недовольна моим выбором. Ей хотелось, чтобы у  меня была  жена из обеспеченной семьи. Но ни слова упрека  не услышал
Моя мама прожила 81,5 года ( столько же  сейчас мне, когда пишу эти строки). Она стала бабушкой в 61. Но успела увидеть всех четверых внучек. Правда, помогала в воспитании только двух старших; далее годы и здоровье уже не позволяли. Но помощь эта была существенной. Именно благодаря маме мы купили пианино, что позволило пойти в музыкальную школу сначала  старшей, а потом всем остальным дочерям. Казалось бы, откуда у пенсионерки с небольшой пенсией средства на такую покупку? Признаюсь, в какой-то степени к этому причастен я.
Было мне лет 9 – 10. Ребенком рос любопытным, и возвращаясь из школы, внимательно читал все попадавшиеся по пути объявления. Как-то на улице увидел щит с призывом застраховать свою жизнь. Висел он как раз над тем домом, где помещалось агентство Госстраха. Ну и решил я застраховаться, не понимая сути объявления.
Меня встретил немолодой (как мне тогда показалось, хотя вряд ли он был старше моей мамы) мужчина. Узнав, зачем я пришёл, расспросил, где я живу, как зовут мою маму. И сказал, что придёт к нас домой.
Слово своё он сдержал. Придя к нам, уговорил маму застраховаться. Он приходил к маме лет двадцать, даже тогда, когда она переехала в другой район Одессы. Поэтому, платя 3 – 5 рублей в месяц, мама смогла собрать приличную по тем временам сумму, что позволило нам и музыкальный инструмент приобрести, и кое-какую мебель.
Кстати, я до сих пор не знаю его имени, поскольку мама обращалась к нему: «Товарищ Бершадский!»
Мама была мудрой женщиной. Никогда не вмешивалась в мою жизнь, не выражала недовольство, хотя, наверное, и были основания для этого. Лишь за пару лет до смерти в присутствии жены сказала какой-то соседке:
-За что я люблю свою невестку,  это за то, что она никогда поперек мне слова не сказала. Но… всегда поступала по-своему.
Возможно, эта житейская мудрость и способствовала тому, что мы прожили с супругой шесть десятилетий.
Заботясь обо мне, мама не забывала о своей старшей дочери. В 1965 году моя сестра вышла замуж практически за своего ровесника (он был всего на год старше её). Игорь – так звали мужа – был женат вторым браком. Родом из Ленинграда, он переехал в Одессу ради первой жены, уговорив родителей разменять свою квартиру на две – в Ленинграде и Одессе. Но когда уходил из семьи, оставил все жене и сыну.
Через несколько месяцев после свадьбы сестры мы с женой переехали в Подмосковье. А ещё через год мама из своих двух комнат в коммунальной квартире всего с одной соседкой переехала в одну комнату коммуналки с шестью соседями.
Мои внуки сегодня и представления о коммунальной квартире не имеют.  Да и дети, пожалуй, тоже. Разве что старшая дочь работая в Ленинграде, воочию убедилась, что такое квартира, в которой мирно  (да и то не всегда) сосуществуют десятки семей (например, в одной из квартир на Невском проспекте, где жили ее ученики, было 15 школьников!
В Одессе таких густонаселенных квартир не было. Но представьте себе кухню, где стоят 6 столов; коридор и туалет, где у каждого висит своя лампочка, «привязанная» к отдельному выключателю. И хорошо, если на газовой плите есть конфорка для каждого. А то еще очередность приготовления пищи устанавливать приходилось. На наружной двери висело или огромное количество звонков, или один звонок, рядом с которым был список, указывающий, к кому сколько раз звонить.
Естественно, обмен был небескорыстным. Но полученные в виде доплаты за неравноценный обмен деньги позволили сестре переехать в Ленинград, где её муж,  как переживший блокаду, вне очереди был принят в жилищный кооператив и смог внести первый взнос.. Семья получила хорошую квартиру, за которую потом они расплачивались несколько лет. (В те годы наше поколение ничего не слышало об ипотеке. Но взносы в жилищный кооператив были столь мизерны, что почти любая семья могла потянуть эти выплаты. Не то, что сегодня!..)
…17 сентября 2010 года исполнилось 25 лет с того дня, как мамы не стало. Этот день я вместе со второй дочерью Дианой и внуком Вовой встретил в Санкт-Петербурге, где в земле городского крематория покоятся урны с прахом мамы и сестры. Последний раз я возложил цветы к могиле моих близких.
Больше я в Санкт-Петербурге не бывал. И, наверное, именно поэтому, ощущая ритм нынешней жизни, мы с женой договорились и объявили детям, чтобы после смерти нас кремировали и прах захоронили в колумбарии. Не хочу, чтобы по нашим могилам топтались и чтобы они зарастали сорняками.
Увы, реализовать этот уговор пришлось очень быстро. И эта печальная процедура выпала на мою долю.

Глава 4. Старшая сестра
Память ребёнка избирательна. Я не помню свою сестру в годы войны. Но хорошо помню, как сначала ее принимали за мою маму, затем – за старшую сестру, и, наконец, - за мою девушку.
Гитя была очень красивая. Отбоя от женихов не было. В 17 лет она решила выйти замуж (на Украине брак регистрировали с 16-ти), но мама воспротивилась. И сестра начала перебирать претендентов. Впрочем, это позволило мне в отрочестве встретиться со многими интересными людьми.
В соседней квартире жил  инженер Семён Михайлович Корхов (1911 – 1979) , один из патриархов советской шашечной школы (русские шашки), чемпион СССР 1930 года. Он пользовался огромным авторитетом среди шашистов всей страны. И каждый шашечный мастер, приезжая в Одессу, считал своим долгом навестить его.
Сын мастера Эдик был на два года старше меня, поэтому от нас толку было мало. И, чтобы как-то занять своих гостей, дядя Сема (так я его называл)  знакомил их с моей красавицей- сестрой.
Так я познакомился с многократным чемпионом страны и мира по русским и международным шашками киевлянином Исером Куперманом, гроссмейстером Зиновием Цириком из Харькова, одесситом Михаилом Становским и другими.
Как  уже писал, сын Семёна Михайловича шашками не интересовался. Поэтому дядя Сема начал тренировать своего племянника Михаила, ставшего впоследствии одним из ведущих гроссмейстеров-шашистов мира.. Он претендовал на звание сильнейшего на планете, но чиновники от спорта почему-то  решили не выставлять наших спортсменов на турнир, где шел   спор за мировую корону. И чемпионом мира был провозглашен сенегалец Баба Си.
Внимательный читатель обратил внимание, что все выдающиеся шашисты были одной национальности. Евреи первенствовали и в шахматах. И плевать было чиновникам на престиж страны! Вот почему все, о ком я пишу, вынуждены были эмигрировать кто в Израиль, кто в США, где успешно выступали в международных турнирах под флагами других государств. А ведь практически все они, за исключением М.Корхова, были участниками Великой Отечественной войны, награждены орденами и медалями.
В какой-то степени  считаю себя причастным к выбору моей сестрой учительской профессии. Причиной тому – опять-таки мое любопытство. Я страстно любил читать, и прочитывал в газетах все, даже объявления.
Как-то  наткнулся на газетное сообщение о том, что свидетельство об окончании зубопротезной школы приравнивается к документу о неполном среднем образовании и дает право на поступление в среднее специальное учебное заведение.
Эту заметку показал сестре, работавшей в то время машинисткой в штабе Одесского военного округа. Она заинтересовалась сообщением, и вскоре поступила на заочное отделение Белгород-Днестровского педучилища, перейдя работать старшей пионервожатой в школу.
Имя Гитя было непривычно для слуха учеников, потому вскоре она официально сменила имя на «Евгения». Но в новых документах её записали Евгенией Давыдовной, хотя я, её родной брат, Михаил Давидович.
Получив диплом учителя, Женя стала преподавать в начальных классах одной из одесских школ. Позднее, получив высшее образование, преподавала русский язык и литературу
В июле 2004 года я приехал в Санкт-Петербург по печальному поводу: Женя умерла. На похоронах встретился с женщиной, которая училась у моей сестры в самый первый год её педагогической деятельности Клава – так звали эту ученицу – рассказала, как радовались они, что у них такая красивая учительница и как завидовали им другие первоклассники.
Долгие годы Клава, переехавшая в Санкт-Петербург с помощью моей сестры, поддерживала связь со своей любимой учительницей, а затем проводила её в последний путь. Мы снова встретились в годовщину смерти Жени, и вновь Клавдия рассказывала о моей сестре, раскрывая её с неизвестной мне стороны.
А вот в личной жизни Жене не везло. Не выйдя замуж в 17, она никак не могла встретить своего единственного. (Видимо, памятуя об этом, мама не препятствовала моей женитьбе). Лишь в 32 года сошлась в гражданском браке с рабочим парнем, который, работая на каком-то опытном заводе и хорошо зарабатывая стал требовать от жены, чтобы та  бросила учебу в Московском государственном университете имени М.В.Ломоносова (женщине, мол, достаточно педагогического училища: он в состоянии содержать семью!), где она заочно училась на филологическом факультете. Словом, довольно скоро они разошлись. Итогом этого краткосрочного союза стала внематочная беременность, не позволившая сестре впоследствии иметь детей. Всю свою нерастраченную любовь она перенесла на своих учеников и на  старшую племянницу – мою первую дочь.
В Ленинграде сестра преподавала русский и литературу. Она оставила работу в 73 года, а еще спустя три года умерла. Ей пришлось пережить смерть свекрови и свекра, кончину матери. Заболев, она ослепла и уже не смогла разглядеть на фото мою вторую внучку – свою внучатую племянницу.
Муж, с которым она прожила почти 40 лет, пережил ее всего на четыре года.
(И здесь я опять не могу не привести эпизод, характеризующий Женю как учителя. На могиле сестры муж поставил прекрасный памятник, оставив место и для себя. Когда же он умер, оказалось, что как блокаднику ему положен памятник за счет государства. Поставив на маленьком участке два памятника, мы испортим внешний вид могилы.
Пошли посоветоваться к мастеру. Узнав, о ком идёт речь, мастер воскликнула:
-Это же моя учительница! – И предложила вариант: скоро в крематории (а они, хотя кремированы, похоронены в земле) открывается новый участок Девушка взяла на себя перенос праха и памятника сестры, а рядом обещала отвести место для её мужа. Единственное, что требовалось, за чисто символическую плату подержать урну с прахом мужа несколько месяцев на хранении в крематории.
Так благодаря доброй памяти учеников о своей учительнице, был решён этот вопрос. Супруги покоятся рядом. И на каждой могиле стоит свой памятник).

Глава 5. Школьные годы чудесные
Первый раз в первый класс
В первый раз меня повел в школу мой двоюродный брат Валентин, который был старше меня на 9 лет и учился в шестом или седьмом классе (в годы войны семья дяди оставалась в оккупированной Одессе и, естественно, он не учился).
Школа находилась в четырех кварталах от дома, но чтобы дойти до нее, нужно было пересечь три трамвайных и одну троллейбусную линии. Впрочем, очень скоро, несмотря на маленький рост, я стал ходить в школу сам.
Моей первой учительницей стала Клара Ароновна Креймер, очень приветливая и доброжелательная женщина лет сорока. Её муж Борис Львович преподавал в старших классах математику.
За каждой партой сидели по три мальчика (я уже писал о раздельном обучении), посередине стояла чернильница-непроливайка (по замыслу  создателей, чернила из нее не должны выливаться, но на самом деле и парты, и наши пальцы всегда были измазаны чернилами).
В классах было очень холодно, хотя отапливались они печками. Но больше холода нас мучил голод. После войны еще существовала карточная система. На все продовольственные и некоторые промышленные товары выдавались карточки. При этом количество продуктов напрямую зависело от статуса их владельца. Различные нормы отпуска существовали для рабочих, служащих, иждивенцев. Когда человек приходил в магазин, у него из карточки вырезали соответствующий талон и после оплаты выдавали  товар.
Но иногда в школьном буфете выдавали без карточек булочки или леденцы. Эти дни были для нас праздниками.
Наш дом № 41 по улице Преображенской (несмотря на переименования, практически все улицы центра Одессы называли по их старым названиям) был угловым и граничил с домом № 110 по Новосельской. Здесь жил один из наших одноклассников, кажется, Толей звали. В семье у него все были ворами. Кто-то уже сидел в тюрьме, кто-то периодически попадал туда. И мальчик с детства пристрастился к воровству. Он крал всё, что, как говорится, плохо лежало. Но…только не в своем классе. За то время, что мы учились вместе, ни у одного нашего мальчика ничего не пропало. Своего рода воровская этика.
Первый год учебы памятен еще одним событием. Моя сестра встречалась с военным моряком, служившим на быстроходном катере. Как-то он пришел к нам, будучи немного навеселе. Дома, кроме меня, никого не было.
-А хочешь посмотреть военный катер? – неожиданно спросил он.
Ну какой же пацан откажется от такого заманчивого предложения?! Конечно, я согласился. Алексей (так звали моряка) повел меня на катер, команда которого встретила очень приветливо. Однако к вечеру вдруг объявили тревогу, и судно на трое суток вышло в море.
Мне-то конечно, как теперь молодежь говорит, в кайф, но дома творилось что-то невообразимое. Хорошо, что кто-то из соседей видел, как Алексей уводил меня. Мама с сестрой побежали в военную гавань, где узнали, что со мной все в порядке и скоро я буду на берегу.
Не знаю, как был наказан матрос за самовольный привод гражданского лица, но мне дома попало п первое число..
Кстати, этот поход имел ещё одно последствие. Забрав меня в порт, Алексей решил покормить. Зашли в столовую. Он предложил выпить. Естественно, я отказался. Тогда он налил мне лимонад и разбавил его небольшим количеством водки.
Поверьте, большей гадости я не пил никогда. И, видимо, этот случай привил мне если не отвращение, то неприятие к алкоголю. В течение всей жизни (за крайне редким исключением) я никогда не выпивал более 100 – 150 граммов горячительного.

Мишка всё расскажет
Было это примерно во втором классе. Я как самый мелкий, сидел за первой партой. Как-то учительница задала нам списывание с доски. Выполнив задание, сдал тетрадь. Клара Ароновна стала проверять работы, и вдруг, расхохотавшись, обратилась ко мне с вопросом:
«И что же Мишка нам расскажет?».
Оказывается, вместо «Книжка все расскажет», я написал «Мишка  все расскажет».
Так я понял, что плохо вижу.
В это время очки носила жившая в нашем же доме моя двоюродная сестра Аня, которая была старше меня на четыре месяца. И многие (мама, сестра, дядя, тетя) подумали, что я завидую ей.
К тому же, в те годы популярным было стихотворение Агнии Барто «Очки». Вот некоторые строки из него:
Ничего не видит Дима.
Стул берет — садится мимо
И кричит:— Я близорукий!
Мне к врачу необходимо!
Я хочу идти к врачу,
Я очки носить хочу!

— Не волнуйся и не плачь,—
Говорит больному врач.
Надевает он халат,
Вынимает шоколад.

Не успел сказать ни слова,
Раздается крик больного:
— Шоколада мне не надо,
Я не вижу шоколада!

Доктор смотрит на больного.
Говорит ему сурово:
— Мы тебе не дурачки!
Не нужны тебе очки!

Вот шагает Дима к дому,
Он остался в дурачках.
Не завидуйте другому,
Даже если он в очках.
И когда я говорил, что плохо вижу, мне напоминали строки из этого стихотворения. Чтобы не возвращаться к этой теме, скажу, что в 10-летнем возрасте, не поставив в известность маму, поехал в глазную клинику на другой конец города. Осмотрев меня, врач велела прийти вместе с мамой. Оказалось, что ничего я не выдумывал, у меня действительно плохое зрение. Мне сразу выписали очки со стеклами минус 9 диоптрий.

Пятьдесят третья неполно-средняя
В 1949 году я перешел в третий класс. После летних каникул очень ждал встречи с  любимой учительницей Кларой Ароновной. Но неожиданно нам сообщили, что весь класс переводят в  неполно-среднюю школу № 53, где учились только до 7 класса, а в восьмой надо было переходить в другую, среднюю школу.
Школа находилась на два квартала дальше от нашего дома. Но главное не в этом. Если прежняя имела собственное помещение (по моим сведениям в 2014 году она ещё существовала на прежнем месте), то новая находилась в жилом доме и в ней не было ни спортивного, ни актового залов.
(Забегая вперед, скажу, что возможность проводить перемены во дворе большого жилого дома имела свои преимущества. В старших классах мы прятались в многочисленных подъездах (или, как тогда говорили, - парадных)  и тайком от учителей покуривали).
Чем запомнилась эта школа?
Во-первых, в четвёртом классе некоторые дисциплины у нас уже преподавали учителя-предметники. И впервые после четвертого класса мы сдавали экзамены
Кроме того, я нигде не встречал столько мужчин-учителей, сколько здесь. Историю, математику, географию, физкультуру преподавали мужчины. И даже старшим пионервожатым был мужчина.
Наконец, именно здесь я столкнулся с бытовым антисемитизмом, ставшим косвенным поводом для исключения меня из школы.
В нашем 7 «в» учились два еврея. Изя Захаревич был старше всех на два года, поэтому его не трогали. Я же – невысокого роста да ещё в очках – нередко становился предметом насмешек.
Как-то на уроке математики (ее преподавал Лев Бенцианович Ройзен – известный в городе шахматист, кандидат в мастера спорта) мальчики с задних парт стали стрелять в меня из рогатки. Я долго терпел, говорил, чтобы перестали. А потом не выдержал и таким трехэтажным матом «припечатал» их, что стрельба прекратилась.
Поскольку урок вел учитель-мужчина, обошлось без последствий. Но мои обидчики решили повторить «эксперимент». На сей раз – на уроке немецкого языка, который преподавала наша классная руководительница Евгения Викторовна Тупикова.
Надо сказать, что они не ошиблись. Я не стал никого уговаривать, а немедленно отреагировал нецензурной бранью.
На сей раз не обошлось: меня не только на две недели выгнали из школы, но еще и из пионеров исключили. Но вот с исключением из пионеров произошла курьезная история.
В декабре 1952 года приближалась очередная годовщина со дня рождения Сталина. Этому событию решили посвятить собрание городского пионерско-комсомольского актива. Причем, для проведения столь помпезного мероприятие и соответствующий зал подобрали – Одесский театр оперы и балета – один из красивейших театров мира.
Естественно, выступающие должны были представлять все районы города. Не знаю почему, но из нескольких десятков школ Ворошиловского района выбор пал именно на нашу. А в школе решили, что лучше меня никто не выступит.
И вот в срочном порядке меня восстанавливают в пионерах. Более того – избирают председателем совета дружины (для современного поколения, не знакомого со структурой пионерской организации, поясню: на левом рукаве звеньевой (руководивший группой из    семи человек) носил одну лычку красного цвета. Председатель совета отряда (а  это уже целый класс) – две лычки. Наконец, руководивший пионерской организацией всей школы председатель совета дружины – целых три лычки). И начинают готовить к выступлению. Его писал я сам. Точного содержания не вспомню, но было в нем недовольство зданием нашей школы. Кроме того, говорил, что городу нужен другой кукольный театр. Ну, что-то там еще. Текст выступления проверяли и в роно, и в райкоме комсомола, и в райкоме партии. Но, видимо, оно было настолько по-детски наивным, что практически ничего не выхолостили.
На собрании актива сидел в президиуме рядом с первым секретарём обкома комсомола. А моя старшая сестра, находясь в зале (в это время она уже работала старшей пионервожатой в школе), прослушав  выступление, сказала, что оно было неплохим.
Что же касается антисемитизма, то история эта имела продолжение. Ребята из 7 «а», где большинство составляли евреи, как-то предложили перейти к ним в класс явочным порядком, что я и сделал.
Сняв очки, сел на первую парту прямо перед учителем истории (ее преподавал директор школы Василий Пименович Хортов). Всё шло нормально, но в конце урока он вдруг обратил на меня внимание и спросил: почему я сижу не в своем классе? Я встал и твердо заявил, что в 7 «в» больше не вернусь. Все ребята хором стали просить, чтобы меня перевели к ним. И директор сдался. Так я перешел в 7 «а» и учился в нем до окончания школы.

Пионерские лагеря
До 1953 года сестра работала в штабе Одесского военного округа (ОдВО) машинисткой. Сегодня далеко не каждый молодой человек знает, что это за профессия. Попробую объяснить популярно.
Текст этой книги я набираю на компьютере. Могу его сохранить, могу перекомпоновать. (Кстати, все главы, которые я решил взять из первого издания, просто скопировал в нынешнее, произведя потом соответствующие правки). С помощью принтера могу распечатать нужное количества экземпляров.
Пишущая машинка тоже имела клавиатуру. Но каретка, куда закладывалась бумага, двигалась. И выходил сразу готовый текст, который уже нельзя было исправить.
Правда, в 70-е годы прошлого века появился «Штрих», с помощью которого можно было забелить ошибку. Но такой вариант подходил только для первого экземпляра. Остальные (а закладывалось до пяти экземпляров, которые печатались с помощью копировальной бумаги: поэтому каждый последующий лист был бледнее предыдущего) исправлению не подлежали.
Итак, необходимо быть предельно внимательным, чтобы не допустить ошибку. А если составитель документа что-то забыл вставить в него, приходилось перепечатывать весь лист.
Впрочем, я несколько отвлекся. Эта аббревиатура – ОдВО – запомнилась мне возможностью каждый год ездить в пионерские лагеря.
Впервые путевку сестра достала в 1947 году. Лагерь находился на Французском (тогда – Пролетарском) бульваре на территории военного госпиталя.
Первое лагерное лето запомнилось мне несколькими моментами. В лагерь мы ехали на трамвае и везли с собой деревянную кровать-раскладушку, где в качестве матраса использовался брезент, потому что кроватей там не было.
По приезде в лагерь, кроме путевки, надлежало обязательно сдать хлебную карточку. А поскольку она еще дома была отоварена, в день приезда я получил на обед, полдник и ужин все, что дали другим, только без хлеба. Его я стал получать  со следующего  дня.
Но самое главное то, что жили мы в солдатских палатках. Спасаясь от  комаров, прямо в палатке раскладывали костёр. И никакие санэпидстанции (или, по новомодному, Потребнадзоры) нам не докучали. Да и болезней мы не знали.
Практически 10 лет подряд я ежегодно отдыхал в лагерях. Став постарше, был и председателем совета отряда и председателем совета лагеря.
Лагеря разные: Судоремонтного завода и промкооперации (помните, я рассказывал об артелях? Вот они и образовывали промкооперацию), потребкооперации (это многим знакомые горпо, которое есть и в нашем городе) и штаба ВВС.
Последний особенно запомнил. Туда  ездил несколько лет подряд, порой даже на две смены. Лагерь размещался на 16-й станции Большого Фонтана недалеко от пляжа «Золотой берег» на территории Школы сержантов медслужбы, курсанты которой летом выезжали в полевые лагеря, а кирпичные спальни школы занимали дети.
У калитки всегда стояли дежурные пионеры, имеющие телефонную связь с кабинетом начальника школы, «оккупированным» на время лагерных смен ответственным дежурным по лагерю. И посторонних на территорию пускали только с согласия последнего.
Что примечательно: когда в лагерь приезжал хозяин этой территории – полковник Михаил Гедеонович Хаит, он всегда дожидался, чтобы его пропустил дежурный по лагерю.
Особенностью наших пионерских лагерей было полное отсутствие каких-либо экскурсий (хотя наряду с одесситами, там отдыхали ребята из других городов). Мы ходили на пляж, проводили смотры строя и песни, различного рода спортивные и культурные мероприятия. Правда, старшие отряды изредка ходили в двухдневные походы по окрестностям Одессы с обязательной ночевкой где-то в поле. Но  никто и никогда не заставлял нас делать то, что не хочется. А вожатыми работали люди, по-настоящему любящие детей.
Впрочем, с лагерем моя жизнь была связана долго. В последний раз в качестве отдыхающего я находился там в 17-летнем возрасте. Причём, смена подобралась такая, что почему-то все числились четырнадцатилетними…
Через два года после описываемого события я и сам пришёл в лагерь в качестве пионервожатого. Затем в этой же ипостаси работал в 1962-м.

Как я не стал музыкантом
Напротив нашего дома были детская библиотека и Дом художественного воспитания детей. Оба заведения я часто посещал. Библиотеку – потому, что очень любил читать. Ну, а в «доме  худвоса», как мы его называли, работали кружки. Я, например, ходил в кружок юных авторов, хотя, признаюсь, успехов в поэзии не достиг.
В начале 50-х годов прошлого века в Одессе на весь город функционировали всего две музыкальные школы. И конкурс туда был огромный, хотя плата за обучение по тем временам не каждой семье была под силу. А вот дети погибших в годы войны (а я относился именно к такой категории детей) могли учиться там бесплатно.
Я очень любил и стихи, и музыку. Ещё в годы войны, услышав песню «Синий платочек», выучил ее и распевал к месту и не к месту. Пел и в школьном хоре. Мы даже по радио выступали.
И захотелось мне выучиться играть на музыкальных инструментах. Но какой из них выбрать? Конечно, знал, что ни скрипку, ни флейту, ни даже балалайку мама не в состоянии мне купить. Поэтому остановил свой выбор на фортепиано.
Почему именно на нем? Ведь этот инструмент мне подавно не купят. Но  подумал, что смогу заниматься у проживающей на Молдаванке тети, которая имела инструмент. Кроме того в «доме худвоса» было пианино и мне в случае поступления разрешили бы играть. Словом, было где готовиться к урокам.
Когда я «созрел» для занятий музыкой, мне уже исполнилось 12 лет. Ничего не сказав дома и собрав необходимые документы, пошел на вступительный экзамен. Он продолжался довольно долго. Кого-то не дослушивали до конца; кому-то, наоборот, давали всё новые и новые задания.
Как проходил лично мой экзамен, я теперь не помню. В памяти осталось только то, что домой не ушел в ожидании результата.
Через какое-то время меня пригласили в зал.
-Ты прекрасно сдал экзамен, - сказали педагоги Но, понимаешь, для фортепиано ты стар (это в 12 лет! Хотя при нормальных условиях среднюю школу  я бы окончил в 17, а  музыкальную – в 19. Так что логика в словах педагогов была). Советуем тебе учиться играть на виолончели. Как раз одновременно с аттестатом зрелости ты получишь свидетельство об окончании музыкальной школы. А главное, виолончель – это всегда верный хлеб. Посоветуйся с мамой и приходи.
Я прекрасно понимал, что мама не в состоянии купить  инструмент, хотя обо всем ей рассказал. Но поразило, что здесь со мной разговаривали как со взрослым. И хотя мечтам о музыке не суждено было сбыться, я на всю жизнь запомнил этот разговор на вступительных экзаменах.
Сегодня, умудрённым житейским опытом, прекрасно понимаю, почему наш документ о среднем школьном образовании назывался «Аттестат зрелости». Мы, дети войны, рано повзрослели и научились ориентироваться в жизни.

Смерть Сталина
Сколько помню себя, в квартире всегда висела радиоточка-«тарелка», которая никогда не выключалась. Ранним утром 1 марта 1953 года мы услышали голос Левитана (Юрий Борисович Левитан – один из выдающихся дикторов нашего времени, долгие годы передававший все важные правительственные сообщения. Сила его голоса была такова, что Гитлер включил диктора в число своих личных врагов), который прочитал правительственное сообщение, повергшее всех в шок: тяжело заболел товарищ Сталин. С этой минуты мы по несколько раз в день слушали сообщения о болезни вождя и его состоянии. Сводки были неутешительные. Но о худшем никто не думал.
Обычно я просыпался сам, потому что в школу мне надо было к девяти утра. Но 5 марта мама разбудила меня в шесть. На глазах её были слезы.
-Товарищ Сталин умер, - сказала она.
Как ошпаренный,  вскочил я с кровати и, наскоро умывшись, побежал в школу. Сюда уже стекались ученики, оглушенные печальной новостью.
В школьном коридоре мы установили бюст Сталина, а возле него -  сменявшийся каждые 15 минут почетный караул из двух пионеров. Я в эти дни не учился, потому что  как председатель совета пионерской дружины школы периодически заходил то в один, то в другой класс и несмотря на то, что шел урок, стараясь не мешать учителю, вызывал очередную смену почетного караула. Естественно, никто не возражал.
…Есть в Одессе Соборная площадь (в те годы – площадь Советской Армии). В течение ста с лишни лет ее украшением был Свято-Преображенский кафедральный собор. В первые годы советской власти его снесли, а из камня разобранного храма рядом выстроили школу.
В начале 50-х годов прошлого века в стране одновременно строились несколько гидроэлектростанций и каналов, их называли «великими стройками коммунизма». Так вот на месте разрушенного собора была создана рельефная карта этих строек, по обеим сторонам которой соорудили сидящие в креслах фигуры Ленина и Сталина. Рядом с этим местом (в радиусе трёх-четырёх кварталов) находилось  8 общеобразовательных школ. Представители всех школ с цветами и венками собрались 9 марта 1953 года у этой рельефной карты. Возле утопающей в цветах фигуры Сталина был выставлен почетный караул. И все мы, затаив дыхание, слушали прямую радиотрансляцию из Москвы, где на Красной площади проходили похороны вождя.
Горе было искренним. Ведь подавляющее большинство людей понятия не имели о культе личности. Все это стало известно гораздо позднее.


Первая заметка
Летом 1953-го я получил свидетельство об окончании неполно-средней школы. Никаких особых задумок о будущей профессии у меня не было,  и я решил продолжить обучение в восьмом классе.
Впрочем, я не совсем точен. В предыдущей заметке («Смерть Сталина») рассказывалось о рельефной карте строящихся гидроэлектростанций: Каховской, Куйбышевской, Сталинградской, Цимлянской, а также ряде каналов. Так вот, годом ранее Областная станция юных техников (она находилась рядом с нашим домом, и я время от времени заходил туда) объявила конкурс под названием «Заочное путешествие по великим стройкам коммунизма». Его участники должны были избрать какую-то профессию и с точки зрения этой профессии описать свое воображаемое путешествие на одну из строек.
После долгих раздумий  решил «поехать» на стройку (честно говоря, даже не помню, какую) в качестве журналиста.
Видимо, получилось удачно, потому что  вошел в число победителей и был награждён поездкой на строительство Каховской ГЭС. Особых впечатлений в памяти она не оставила. Запомнилось только, что мой дядя дал мне в дорогу 50 рублей – немалые по тем временам деньги.
Ближайшей к нашему дому средней школой была мужская школа № 71. Туда я поступил в восьмой класс. В памяти моей эта школа осталась несколькими событиями.
Уже в первый месяц учебы здесь я вступил в комсомол. Тогда это была сложная процедура. Следовало знать не только Устав ВЛКСМ, но и фамилии всех руководителей коммунистических партий социалистических стран. Моей двоюродной сестре несколькими месяцами раньше (она старше меня на  четыре с половиной месяца) чуть было не отказали в приеме только потому, что в годы войны она оставалась с родителями в оккупированной Одессе. Претензия: почему не потребовала от родителей эвакуироваться? (Это двухлетний ребенок должен был потребовать?..). Практически сразу после получения комсомольского билета был избран секретарем  школьного комитета комсомола и делегатом на районную конференцию. И еще. Здесь меня во второй раз в жизни исключили из школы.
Случилось это так. Жили мы бедно, и потому у меня был единственный костюм, в котором  ходил в школу. Спортзал у нас отсутствовал, и на переменах в коридорах творилось что-то невообразимое (энергию куда-то выплеснуть надо было!) Одной из забав была битва шарфами. Один конец шарфа завязывали узлом, а владелец, не выпуская второй конец  из рук, раскручивал его, стараясь попасть в соперника.
В школе было печное отопление. Перед началом отопительного сезона все печные заслонки выкрасили масляной краской. Как-то во время перемены я проходил по коридору, и кто-то из ребят нечаянно зацепил меня шарфом.
Нет, боли особой не было. Но, отшатнувшись от неожиданности, я невольно прислонился к заслонке, вымазав краской костюм.
До дома было всего три небольших квартала, и я подошел к директору (помню только его фамилию – Тимошенко) с просьбой отпустить меня домой, чтобы растворителем смыть краску. Но он почему-то не отпустил. А я уперся: костюм-то единственный, жалко его. И ушел  без разрешения, за что был исключен на неделю из школы.
К чести директора, хочу сказать, что когда мы через несколько лет (я уже работал) случайно встретились, и в разговоре вспомнили об этом эпизоде, он не постеснялся признать, что был неправ.
В нашей школе вечером работали курсы иностранных языков, и я решил пойти изучать английский. Имея небольшой заработок, мама все же согласилась оплачивать эти курсы, поскольку в школе я был освобожден от платы за обучение как сын погибшего.
Сегодня никого не удивишь частными школами, где родители вбухивают немалые деньги, чтобы их отпрыски учились в престижном заведении. И после войны, начиная с восьмого класса, обучение было платным. Правда, плата была настолько символической, что даже дети из малообеспеченных семей могли позволить себе продолжать учебу с целью получения среднего образования.
Но долго учить английский  не пришлось. Наш дом № 41 имел сквозной проход через дом № 43. И в зависимости от того, с какой стороны шел, заходил либо сразу в свой дом, либо проходил через соседний. В некоторых квартирах обоих домов воды не было, и во дворах стояли водопроводные колонки. Возле них из-за подтекающих кранов летом постоянно были лужи, а зимой образовывалась наледь. Дворы, естественно, не освещались.
Декабрьским вечером 1953-го я возвращался домой. Путь лежал через соседний двор. Проходя мимо обледеневшей колонки, я поскользнулся и упал, ударившись виском о дужку очков. Очки, естественно, разбились.
На следующий день пришлось идти к окулисту в районную поликлинику.
Это сегодня вам могут сделать новые очки в течение часа. А в годы моей юности с их изготовлением возникали проблемы. Порой несколько месяцев приходилось ожидать исполнения своего заказа. Зная и понимая это, врач выдала справку о том, что без очков мне нельзя читать и писать. Представьте себе: конец четверти, идут контрольные работы, а мне ничего не надо делать. Как бы сказало нынешнее поколение – «Кайф!».
Новые очки, конечно, со временем сделали. Но я стал замечать, что не вижу написанное на доске, хотя сидел за первой партой.
Сначала подумал, что это из-за некачественного мела, однако с каждым днем зрение становилось всё хуже и хуже. Пришлось обратиться в клинику Одесского мединститута, где я наблюдался. Приговор врачей был суров: отслойка сетчатки, требуется операция. И в феврале 1954-го меня положили в стационар.
В то время для детей выходили три газеты: всесоюзная – «Пионерская правда» и две республиканские – «Юный ленинец» на русском языке и «Зiрка» («Звезда» или «Зорька»: оба варианты верны) – на украинском. В одном из номеров «Юного ленинцы было опубликовано письмо какой-то школьницы и призыв к читателям обсудить его и высказать своё мнение.
Решил откликнуться, Не помню, о чем писал,  но именно в тот день, когда  лег в больницу, газета опубликовала мою первую заметку. Честно говоря, моего ничего в ней не было: редакция полностью переработала её. Но подпись стояла моя!.. (Лет восемь спустя, изучая на факультете журналистики МГУ виды правок, я столкнулся с понятием «правка-переделка». То есть все, что написал автор, редакция переделывала на свой лад. И это не вызывало ни у кого возражений. Зато опубликовали!)
…Мне пришлось перенести две операции  (с того времени и до сегодняшнего дня я работаю только одним глазом). Но всё время, пока  лежал в больнице, мне приходили десятки писем от  сверстников. Тогда очень модно было переписываться. Причем, писали на бумаге, а не СМС-ки, в WhatsApp, Фейсбук или Инстаграм.
Писали мальчишки и девчонки. Письма были разные: умные и дурацкие (например, «Тебя зовут Миша. Мне это имя очень нравится. Меня зовут Аня. Нравится ли тебе моё имя?»), серьёзные и шутливые С некоторыми адресатами впоследствии удалось встретиться. Но главное, что я усвоил: печатное слово имеет большую силу.
Возможно именно тогда и решил посвятить себя журналистике. В том же 1954-м опубликовал в одесской областной комсомольской газете статью «Что произошло с Олегом В. (В заголовке и тексте, естественно, называлась его фамилия)» Речь в ней шла о сыне умершей учительницы, который, живя с дедушкой и бабушкой, запустил учёбу, дерзил старшим, плохо вёл себя. После её публикации меня пригласили в школу, где учился Олег, чтобы принять участие в обсуждении этой статьи. Именно данная публикация и предопределило мою судьбу. Но об этом позже.


Девочка с косичками
Свои  воспоминания я посвящаю недавно ушедшей из жизни жене, с которой мы вместе  прожили 59 лет 2 месяца и 20 дней. О нашей совместной жизни и о большой семье впереди будет отдельный рассказ. И первоначально мне хотелось в новый раздел  книги  включить и эту часть повествования, и ещё одну, следующую за ней. Но вдумываясь в написанное, пришел к выводу, что заметки хотя и сумбурные, читатель все же  потеряет  нить рассказа). Потому решил оставить эти строки в главе, посвященной школьной жизни.
В отечественном образовании год 1954-й стал переломным. Во-первых, в старших классах отменили плату за обучение. Во-вторых, уменьшилось количество экзаменов и сдавать их стали не с четвертого, а с пятого класса. Наконец (и это самое главное!), произошло слияние школ. Мальчики и девочки стали учиться вместе.
В школу № 58  я пришел снова в 8-й класс. Из-за двух операций глаза пролежал в больнице все второе полугодие и был оставлен на повторный курс. Таковы были правила: пропустил даже по уважительной причине более 40 дней, не можешь быть переведен в следующий класс.
В самом начале я рассказывал, как моя учительница (она же – заведующая гороно) самыми простыми словами  убедила, что прийти снова в 8-й класс лучше для меня. И я успокоился.
Впрочем, моё второгодничество  имело некоторое преимущество. Так, я был старше многих одноклассников. Кроме того, в отличие от них,  уже был комсомольцем, а они ещё носили пионерские галстуки. И потому уже на первом отчётно-перевыборном собрании был избран в состав комитета комсомола школы.
Введение совместного обучения привело к тому, что мальчики и девочки – ранее непримиримые враги– стали тянуться друг к другу. А технология знакомства была такова.
Многие девчонки в то время вели дневники-анкеты. Вопросы были самые разнообразные: твои увлечения, что любишь читать, какие фильмы (артисты, авторы) тебе нравятся. Но главным был вопрос: с кем ты хочешь дружить из мальчиков (девочек)?
Кто-то дал мне такую анкету, и, отвечая на последний вопрос, я написал: с Лилей Патюк. Эта невысокого роста худенькая девочка с огромными голубыми глазищами почему-то сразу привлекла мое внимание. (Даже теперь, когда мы прожили вместе более полувека, я так и не могу ответить на вопрос: почему именно она? Судьба, наверное).
Через несколько дней ко мне подошла одноклассница и показала страницу, заполненную Лилей. В ее ответе на этот же вопрос значилось мое имя. Так началась наша дружба.
Уже к концу сентября я дал Лиле рекомендацию для вступления в комсомол.
Мы учились в одном классе. Но под каким предлогом приходить к девочке домой, чтобы чаще встречаться? И мы придумали. Приходя к соученице, я всегда спрашивал: что задали по английскому языку? (А учил-то немецкий…)
Вообще в нашей дружбе было много совпадений. Я уже писал, что жил в дом № 41 по улице Преображенской. Она – в доме № 42 по той же улице. Только ее дом находился в одном квартале от школы, а мой – в пяти.
Я жил с мамой и сестрой в двух комнатах коммунальной квартиры с одной соседкой. Лиля с бабушкой, старшей сестрой, дядей, его женой и их маленьким сыном ютилась в 16-метровой комнате в коммуналке, где общую кухню делили  еще три семьи. Благо, в комнате был широкий подоконник, служивший ей кроватью.
Наибольший интерес представляла ее бабушка. Старая еврейка, она, как и многие одесситы, говорила на «суржике» - смеси русского, украинского и идиш (еврейского) и была страшно любопытной. Естественно, первое, чем она поинтересовалась при моем появлении у подруги – национальностью. С этим было всё в порядке.
Вспоминается один эпизод. Химию у нас преподавала директор школы. Как-то была дана контрольная работа. Состояла она из трех заданий. Я самостоятельно решил первое и третье задание, а второе списал у подруги. Ей же дал списать третье задание. Каково же было наше удивление, когда мне вернули тетрадь, в которой стояла четверка, а ей поставили тройку да еще с припиской: «Списано в Сорка» (сохраняю орфографию учительницы). Мы долго смеялись над этой «резолюцией», но друг друга не выдали.
Впрочем, наши встречи продолжались недолго. Вскоре бабушка умерла, и сестра дяди (Лилина родная тетя), видя стесненные квартирные условия своего брата, предложила переехать одной из девочек в пригород Челябинска – Копейск, где у неё был просторный собственный  дом.. Выбор пал на Лилю, поскольку старшая сестра Маня в то время училась в техникуме (или даже на первом курсе института). Месяца через два после начала учебного года (об этом писалось в самом начале моего повествования) Лиля уехала в Челябинск. И наше общение продолжилось по переписке.

И опять в новой школе
После отъезда Лили в Копейск средством нашего общения стали письма. Естественно, переписывалась она и со своими одноклассницами. В принципе в этом возрасте содержание писем отличалось только именем адресата, а в основном, что мне, что подругам сообщалось одно и то же. Разница была лишь в том, что мне письма приходили на домашний адрес, а своим подругам она отправляла их на адрес школы.
Как-то я получил очередное письмо. В нём Лиля сетовала, что поругалась со своим двоюродным братом Мишей (сегодня ему уже 84 года, живёт в Перми, до недавнего времени кандидат наук Михаил Львович Зинштейн еще преподавал сопромат в университете). На следующий день тетя пришла в школу к своей племяннице. Девочка подумала, что она расскажет директору о ссоре.
(Я не сохранил ни одного письма. Да и содержание нашей переписки не помню. Но строки этого врезались в мою память на всю жизнь: «Тетка поперла в школу, и если бы обо всем узнал дирик, я бы попухла»).
Обычный молодежный сленг того времени. Вроде бы ничего особенного. Но последовало продолжение.
Как-то классный руководитель Анна Ивановна (фамилию забыл) во время очередного классного часа начала цитировать письма матерям, авторами которых были Маркс, Энгельс, Ленин, Николай Островский. Вспомнила и отрывок «Руки матери» из фадеевской «Молодой гвардии». А в заключение произнесла:
-А вот как пишет о взрослых ваша бывшая соученица Лиля Патюк… - И начала вольно интерпретировать вышеупомянутые мною строчки из Лилиного письма, отправленного её подруге на адрес школы.
Я возмутился:
-Какое Вы, Анна Ивановна, имели право вскрывать чужие письма? Ведь Конституция гарантирует советским людям тайну их переписки. (Для непосвященных скажу, что в 7 классе у нас был отдельный предмет – «Конституция», который в конце года выносился на выпускной экзамен. Так что мы были учениками подкованными). Реакция учительницы последовала незамедлительной: меня выгнали из класса.
Возмущению нашему не было предела. Мы жаловались секретарю партийной организации школы, ходили в райком партии. Наконец, написали письмо в газету «Комсомольская правда», откуда спустя некоторое время пришел ответ примерно такого содержания:
«Конечно, вскрывать чужие письма нехорошо. Вероятно, произошло какое-то недоразумение. Но личные письма лучше писать на дом».
Мы были очень недовольны таким ответом. Но только став взрослым, я понял его глубину. В наши школьные годы всячески поддерживался авторитет учителя, а потому в школах в большинстве своем работали настоящие подвижники, не жалеющие ни сил, ни времени для того, чтобы их ученики стали настоящими людьми. И если среди этих педагогов  изредка попадались случайные личности., все равно статус учителя поддерживался на всех уровнях. Невольно сравниваю  с нынешнем временем, когда авторитет учителя опущен, как сегодня говорят, ниже плинтуса, а потому он бесправен.
Но речь не об этом. В школе существовало правило: если за четверть ученику по поведению ставили четверку, решение об этом принималось на педагогическом совете школы. А если речь заходила о тройке, то на педсовет вызывались ученик и его родители.
…Заканчивалась вторая четверть. Ничего особенного она не предвещала. Правда, на отчетно-выборном комсомольском собрании  администрация школы «не услышала», как весь зал скандировал мою фамилию при выдвижении кандидатур в состав комитета комсомола, и на голосование моя кандидатура поставлена не была. Впрочем, это мелочи.
Однако речь об итогах четверти. На родительское собрание, как всегда, пришла мама. Вышла она из класса почему-то удрученная. Нет, оценки у меня были неплохие. Но по поведению стояла отметка «3».
Сказать, что я был возмущен – это ничего не сказать. Я был просто взбешен и заявил маме, что больше в этой школе учиться не стану! И хотя (помните?) городским отделом образования руководила моя бывшая учительница,  решил не прибегать к ее протекции, а пойти только в ту школу, где меня примут с тройкой по поведению. А уже потом буду требовать исправления оценки.
Обошел несколько школ. Практически везде под разными предлогами мне отказывали. И лишь в школе № 49, которая находилась в другом районе (я жил и учился в Ворошиловском районе, а школа была в Сталинском) у меня приняли документы.
Уже учась в сорок девятой, пошел в свою бывшую школу и добился, что мне исправили оценку по поведению и выдали положительную характеристику. Все это (табель и характеристику) принес в новую школу и с гордостью показал своему классному руководителю Анне Антоновне Богаченко.
А что касается 58-й школы, то я все-таки получил сатисфакцию. Дело в том, что мой уход был преподнесен как исключение из школы, чего я стерпеть не мог.
В 1957 году в Москве должен был состояться (и состоялся!) Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Подготовка к нему шла по всей стране. На комсомольских собраниях обсуждали задачи членов ВЛКСМ по подготовке к фестивалю.
Я узнал, что в школе № 58 будет проходить собрание, и решил явиться на него как представитель горкома комсомола (как я стал активистом городского масштаба, будет рассказано ниже).
Пришел, представился. Через несколько минут ко мне подошла одна из членов комитета комсомола.
-Миша,-  сказала она, - а у тебя есть какой-нибудь документ?  Директор интересуется…
Я показал ей горкомовское удостоверение и она пошла к директору.
 Начинается собрание, как всегда, с избрания президиума. Затем надо было переходить к  утверждению повестки дня. И вдруг встает завуч школы.
-Товарищи комсомольцы, - обращается она к участникам собрания. – Я предлагаю доизбрать в состав президиума представителя горкома Михаила Сорка.
В зале раздался гомерический хохот (ведь всем говорили, что я исключен. И вдруг – на тебе, - представитель!). Естественно, все проголосовали «за». А потом уже после избрания нового состава комитета комсомола поддержку получило и мое предложение о кандидатуре секретаря (правда, моя бывшая одноклассница Света Скрипка заслуживала того, чтобы быть во  главе школьной комсомолии).
Так я реабилитировал себя в глазах бывших соучеников. Но одновременно все мы стали свидетелями лицемерия и подобострастия  к тому, как твое место в иерархической лестнице влияет на отношение к тебе иных должностных лиц.
В новой школе я проучился со второго полугодия 9 класса до окончания десятого. Всякое было за эти полтора года. Но припоминаю несколько эпизодов.
Хотя мы уже были выпускниками, нам разрешалось писать только перьевыми ручками. Как-то в классе задали сочинение по украинскому языку. Я написал его, используя перьевую ручку. Да только не ту, перо которой надо обмакивать в чернильницу, а автоматическую. В результате – двойка, хотя тема была раскрыта и в тексте учительница не нашла ни единой ошибки.
Другой случай. Учился в  нашем классе мальчик – Эрик. Хороший парень, да только баламут из баламутов. Любил почудить на уроках. Нет, это было не хулиганство, просто из парня энергия била фонтаном.
Как-то на классном часе классный руководитель, обращаясь к ученику, сказала:
-Почему от всех учителей я каждый раз слышу: «Эрик сделал то, Эрик сделал это?» Когда, наконец, ты  станешь серьёзным?
Ответ был обескураживающим.
-Анна Антоновна, да если бы все были хорошими, жизнь была бы неинтересна.
Ну что ответить на это?
В последний год учебы, ближе к выпуску, мы решили коллективно прогулять уроки. В классе оставили старосту, комсорга и ещё одного парня, у которого недавно произошел крупный конфликт с учителем истории и прогул мог привести к исключению его из школы.
Признаюсь, что сию акцию организовали довольно нагло. На большой перемене все мы вышли во двор школы, стали в кружок и начали демонстративно щелкать семечки. А как только прозвенел звонок, всем классом ушли. Сходили в кино, погуляли в парке. А на следующий день, как ни в чем не бывало, пришли в школу.
Конечно, такое нахальство не могло пройти незаметно. Всех вызвали        «на ковер» к директору и наказали прийти в школу с родителями. Кто-то привел своих родителей сразу, кто-то позже, а я все не приводил маму, ссылаясь на то, что она работала посменно.
Не знаю, чем бы закончилась эта история, но помог случай. В школу приехала заведующая гороно. Проходя с директором по коридору, увидела меня. Естественно, я поздоровался со своей бывшей учительницей. Екатерина Константиновна поинтересовалась, как мне в этой школе. Ответил, что все здесь нравится. И они пошли дальше.
Я посмотрел им вслед и услышал слова завгороно:
-Хороший мальчик!
-Да-да, хороший, - поспешила согласиться директор.
Больше о необходимости привести маму мне не напоминали.
Я учился в 10 «а», классным руководителем которого была преподаватель немецкого Анна Антоновна. А 10 «в» руководила математичка Анна Соломоновна, преподававшая этот предмет и у нас. И наши классы вечно соперничали.
В 10 классе у нас серьезно заболела учительница химии. Полгода предмет не преподавался. Начинался новый раздел – неорганическая химия, но наши знания были что называется на нуле.
Наконец, нам прислали нового учителя – молодую выпускницу вуза Наталью Степановну. Проведя три-четыре урока, она сообщила, что на следующем занятии будет контрольная работа. Мы дружно запротестовали. Но учительница оставалась непреклонной.
Наступил день контрольной. Перед началом урока староста от имени класса попросил перенести контрольную. Учительница отказалось.
Ничего не сказав, мы сели выполнять работу. Кто-то выполнил одно задание, кто-то больше. Но когда прозвенел звонок, ни один ученик не сдал работу. Молодая учительница вся в слезах выбежала из класса.
На следующий день на уроке математики Анна Соломоновна с гордостью сообщила нам, что её 10 «в» все-таки написал контрольную и все сдали учительнице свои листки.
Спустя несколько лет я работал во Дворце пионеров (об этом рассказ впереди). Это заведение я посещал  с детских лет и знал историю каждого зала. А когда работал там,  нередко сопровождал в качестве гида экскурсии школьников.
Как-то на экскурсию привела своих учеников давно уже работавшая в другой школе Наталья Степановна. Мы очень тепло встретились, а на прощание она сказала, что наш отказ писать контрольную послужил для неё серьезным уроком. Впоследствии она всегда оценивала реальную обстановку.
Вот какие учителя работали в школе во времена нашего детства и юности!
Приближались выпускные экзамены. Из 24 человек их должны были сдавать 22: одного ученика не допустили к экзамену и он остался без аттестата зрелости (сравните с нынешними временами, когда тройки «рисуют» всем, лишь бы школу не ругали за неуспевающих). Меня же освободили по состоянию  зрения. Но страшно переживая за своих одноклассников, всегда приходил на экзамены, хотя и сидел в коридоре.
…На Приморском бульваре возле знаменитой Потемкинской лестницы стоит памятник Дюку де Ришелье – одесскому градоначальнику, а позднее – губернатору Новороссийского края. В канун письменных экзаменов у памятника собирались толпы учеников, чтобы узнать экзаменационные задания по математике или темы сочинений. И хотя в городском Окне сатиры висела карикатура с эпиграммой:
«Перед экзаменами мука –
Все шпаргалисты и лентяи
Стоят у бронзового Дюка,
На завтра темы узнавая», - 
почему-то из множества самых немыслимых вариантов где-то к часу ночи, а иногда и позже, появлялись именно те, которые наутро выносились на экзамен. Естественно, ночь перед экзаменом была бессонной и посвящалась коллективному  решению заданий или же подготовке к  сочинению.

Глава 6. Стиляги
Нынешнее поколение молодых людей знакомо с фильмом «Стиляги». Мне же события фильма близки и понятны. Ведь стиляги появились в годы нашей юности.
Как правило, в середине пятидесятых все одевались скромно. Девушки и женщины понятия не имели о колготках, мини-юбках, топах, брюках. Шиком для ребят были брюки-клеш непомерной ширины, волочившиеся по земле. Но для мальчишек из приморского города это считалось вполне нормальным.
В школу девочки ходили в школьной форме (коричневое платье, обязательно с белым воротничком и белыми манжетами, черный (по праздникам – белый) фартук. На ногах – чулки на резинке или носки. Мальчики школьной формы не имели и ходили в основном в костюмах или брюках со свитером.
Была у нас в классе девочка из очень обеспеченной семьи. Но высоким уровнем жизни никогда не кичилась, училась очень хорошо, была примером в поведении.
Как-то раз пришла она в школу в капроновых чулках. Что тут было?! Учительница русского языка 64-летняя Клавдия Никифоровна Некрасова, ходившая всегда с прямой спиной и носившая длинное платье с белыми подворотничком и манжетами (она начинала преподавать еще в дореволюционной школе), так ее высмеяла перед классом, что Чарна (так звали девочку) не знала, куда деваться от стыда. В дальнейшем она появлялась на уроках одетая, как все.
Как все… Но ведь каждый человек индивидуален. Однако этого советская мораль не могла признавать.
И началась повальная охота за модными вещами. Особенно это ощущалось в столичных и припортовых городах (Москва, Киев, Минск, Рига, Одесса, Новороссийск, Владивосток, Мурманск и т.д.).
«Писком моды» для парней являлись тогда брюки – «дудочки», пестрые галстуки и рубашки, такие же пестрые пиджаки в обтяжку, длинные волосы с чёлками на глаза. Девчонки начали надевать короткие платья, мини-юбки, делать немыслимые прически, приобретать капроновые чулки, туфли на высоких каблуках. Особенно модными были каблуки-шпильки или толстая платформа.
Все, что не вписывалось в строго регламентированные советские порядки, считалось пережитками капитализма. А раз пережитки, значит, с ними надо бороться. Это сегодня чуть что, поднимается шум о правах человека. А в пятидесятые годы прошлого столетия (да и позднее, вплоть до развала Советского Союза) правила морали диктовала коммунистическая партия. Методы же борьбы с пережитками выбирались на местах, исходя из понимания тамошних руководителей.
 В конце 20-х – начале 30-х годов прошлого века в Одессе существовали отряды «легкой кавалерии». Они включали в себя и комсомольские агитбригады, и  борцов с наследством буржуев и разного рода предрассудками. Вот эту форму работы  и решено было возродить с воссозданием в городе молодежной газеты. Не помню, каким образом, но случилось так, что я вошел в состав городского штаба комсомольских отрядов.
Отряды «легкой кавалерии»  решали самые разнообразные задачи. Художники и поэты, объединившись, выпускали высмеивающие различные пороки, а порой и конкретных людей, остросюжетные карикатуры с едкими надписями, которые вывешивали в огромных окнах Управления китобойной флотилии на углу Дерибасовской и Карла Маркса. Посетители близлежащих театров, музеев и ресторанов толпами стояли у этих карикатур. А некоторые подписи под ними становились крылатыми, как, например, приводимое  стихотворение о Дюке и шпаргалистах.
Группа активистов (в числе которых был и я) проводили рейды по торговым точкам. Работая в контакте с госторгинспекцией, мы, имея на руках чистые бланки удостоверений, могли, предварительно заполнив бланк и указав в нем номер или название объекта,  зайти в любое торговое заведение.
Сегодня, оценивая ситуацию с высоты прожитых лет, я понимаю, насколько наши действия были провокационными. Ведь для того, чтобы зафиксировать обман, обмер или обвес, нужно прежде всего приобрести товар.  Но и этого мало. При фиксировании обвеса или недолива следовало и принесенных с собой, и магазинный мерный инструмент (мензурки, гири и т.д.) запаковать, опечатать и отправить на экспертизу.
Мы же действовали наскоком. Несколько ребят-провокаторов производили закупки.  И как только они расплачивались с продавцом и получали (а иногда и не получали) сдачу, мы, стоявшие за ними, предъявляли свои удостоверения и объявляли о проведении контрольной закупки. Дело завершалось составлением актов, некоторые из которых  даже становились предметом судебных разбирательств.
Но, пожалуй, наиболее непредсказуемыми были комсомольские оперативные отряды, патрулировавшие улицы города. Увидев парня в брюках-«дудочках» и со стильной причёской, они могли завести его в ближайшую подворотню или даже на виду у всех изрезать эти брюки ножницами, а заодно и клок волос  выстричь.
С девушками тоже не церемонились. И лицо обтирали тряпкой, чтобы помада и тушь перемешались, превращая девиц в чучела (ведь на улице нигде не вымоешься), а особо рьяные могли и причёску повредить так, что потом приходилось идти в парикмахерскую и стричься «под мальчика».
-Произвол, беззаконие, - скажете вы, и будете абсолютно правы. Но если сегодня о правах человека много философствуют, хотя на самом деле их нет (возьмите ситуацию с коронавирусом, когда всех людей старше 65 лет принудили практически не выходить из дома, а десятки тысяч людей дурацкими запретами лишили работы, при этом нарушая все конституционные права граждан), то в пору моей юности об этом и речи не могло быть. Нельзя! – и всё. Жаловаться некуда.
О стилягах обязательно сообщали в комсомольские организации по месту работы или учебы. И желающие идти в ногу с модой ребята становились предметом всеобщего осуждения (хотя многие  рьяные «защитники» нравственности и морали сами не прочь были так приодеться).
И все же, утверждаю, стиляги победили. Уже в начале, а особенно в середине 60-х годов узкие брюки начали носить практически все. Вошли в моду кримпленовые платья и костюмы. Длина юбок резко укоротилась. Девушки начали носить брюки.
Я смотрю на висящую в моей комнате фотографию, сделанную спустя полгода после нашей свадьбы. На мне – модный костюм с узкими брюками и галстук-шнурок. Жена надела платье длиной выше колен и туфли на каблуке-шпильке.
Поэтому сегодня, видя увлекающуюся сидящими на бедрах джинсами и короткими топами молодежь, я особенно не переживаю: пройдёт! Просто хочется, чтобы молодые знали чувство меры и понимали, что то, в чем ходят на дискотеку, не подходит для  театра или ресторана.
Кстати, о ресторане. Году в 1965-м нас, нескольких мужчин и женщин, желающих отметить окончание предпоследнего курса университета, не пустили в находящийся на седьмом этаже тогда еще не снесенной гостиницы «Москва»  ресторан только потому, что мужчины были не при галстуках. А ведь стоял жаркий летний день…

Глава 7. Первые шаги в журналистике
С 1954 по 1956  год я не опубликовал ни строчки. Но как активный комсомолец был членом городского штаба «легкой кавалерии». Входил  в состав комсомольских отрядов, помогавших наводить порядок в торговле. Помимо противозаконного с точки зрения сегодняшнего дня (об этом писал в предыдущей главе), на нашем счету было немало хороших дел. И молодежная газета постоянно освещала эту работу.
Летом 1956 года Центральный комитет комсомола Украины  решил провести в Киеве первый (как оказалось потом, и единственный!) слет рабочих, сельских и юношеских корреспондентов молодежных газет Украины. От Одесской области требовалось направить около 20 человек.
Задача оказалась не из легких. Дело в том, что единственная молодежная газета жила в основном благодаря творчеству штатных сотрудников. Поэтому в состав делегации, возглавляемой заместителем  начальника городского отдела милиции по комсомольской работе, включили в основном имевших хотя бы одну публикацию в районных газетах ребят из села, а также активистов «легкой кавалерии».  В их числе оказался и я – единственный, кто хотя бы когда-то публиковался в областной газете.
Летний Киев заслуживает особого описания. Он поразил своей красотой и великолепием многих зданий. Но это не тема моих заметок.
Не припоминаю, в каком именно зале проходил слет, однако от каждой области должен был выступить представитель. Наша делегация поручила сделать это мне, как имевшему публикацию в молодежной газете.
Речи тогда не писали, всё произносилось экспромтом. И выйдя на трибуну, я стал рассказывать о работе наших отрядов «легкой кавалерии» и их сотрудничестве с  газетой. Не имея понятия о регламенте, вдвое или втрое превысил отведенное на выступление время. (Трудно судить, но, видимо, выступление было интересным, раз не остановили).
Уже на следующий день республиканская комсомольская газета «Сталинское племя» опубликовала довольно подробное изложение моего выступления с фотографией. (Помню, как мучился корреспондент, фотографируя меня: солнечные блики всё время падали на стекла очков. Наконец, он не выдержал и со словами «ретушер всё исправит» отпустил ).
А выходящая на украинском языке газета «Молодежь Украины» в качестве комментария к моему выступлению привела такие строки (воспроизвожу их на украинском с переводом только отдельных слов (они выделены курсивом):
Їх можно бачить (видеть) тут і там,
Завжди (всегда) готовими до бою.
Нелегко скритись шахраям (плутам, мошенникам)
Від кавалерії легкої.
Осенью  вернулся в школу знаменитым. И той же осенью в редакции газеты открылась школа молодых корреспондентов, старостой которой я был избран. Нас учили собирать материалы, направляли в командировки в близлежащие районы области. Но, откровенно говоря, особо серьезных публикаций не было: так себе, небольшие заметки.

Глава 8. Начало пути
В руках у меня аттестат зрелости. Что делать дальше? Поступать в институт? На очном отделении учиться не смогу: преимущество в те годы отдавалось имевшим двухлетний трудовой стаж. А чтобы идти на заочное, нужно работать.
Но выбор у меня ограничен. Физический труд противопоказан. А без образования куда возьмут?
Около месяца  проработал заведующим сектором учета комитета комсомола Одесского университета (он имел права райкома), заменяя ушедшую в декрет сотрудницу. Здесь научился печатать на пишущей машинке, что очень пригодилось в дальнейшей  жизни. Произошло это так.
Как-то ко мне зашла сотрудница какой-то лаборатории и попросила снять копию с диплома. О ксероксах мы тогда ничего не знали, поэтому нужно было напечатать на машинке. О том, как на ней работать, я понятия не имел. Но как 18-летнему юноше признаться в своей беспомощности?.. Пришлось прибегнуть к хитрости.
;Я сейчас занят. Поэтому оставь диплом и приходи часа через полтора, ; сказал я девушке.
Как только она ушла,  сел за машину. Извел кучу бумаги, но отпечатал все как положено. А дальше уже пришлось оттачивать технику печатания.
К этому времени я уже твердо решил идти в журналистику.  Но  где же найти работу? На счастье, в начале 1958 года произошло реформирование районных газет. Выходившие дважды в неделю на двух полосах формата А3 они стали выходить трижды в неделю на четырех полосах, что потребовало увеличения числа сотрудников.
Мне предложили поехать в районный центр Ивановку, что в 70 км от Одессы. Я согласился и сразу после нового года приехал туда. Ивановка не имела с Одессой никакого транспортного сообщения – только попутный транспорт. Но это меня не смущало.
По подсказке сотрудников начал  свою трудовую деятельность с визита к председателю райпотребсоюза Федору Павловичу Деревянко (или, как его все называли, к Федору с палочкой: во время войны он получил ранение в ногу и ходил с тростью), чей сын работал литературным сотрудником до меня и ушел в связи с поступлением в университет. (Впоследствии Борис Деревянко стал известным журналистом, депутатом Съезда народных депутатов. В начале 90-х годов был убит. Убийц, естественно, не нашли).
Визит этот носил сугубо меркантильный характер: мне нужны были сапоги, поскольку в городской обуви по бездорожью ходить было невозможно. Он позвонил в магазин, дал указание и сапоги я себе купил. А вскоре наяву понял, что такое бездорожье.
Как я уже писал, связь с Одессой осуществлялась только с помощью попутного транспорта. В субботу мы напрашивались на почтовую машину, а в воскресенье часа в 4 дня шли на окраину города ловить попутку.
Спустя две недели после начала работы поехал домой, чтобы взять постельные принадлежности. Упаковав все в весьма увесистый тюк,  отправился ловить машину. Нас собралось несколько попутчиков. Машины все не было, а тут еще и метель закружила.
Кто-то из попутчиков предложил:
;Давайте поедем на станцию Сортировочная и на рабочем поезде доедем до Буялыка. Оттуда все-таки 27 километров. Может, подвернется машина.
Сказано – сделано. Сели и поехали. В Буялыке более старшие и опытные попутчики помогли мне перепаковать поклажу, чтобы удобнее было нести, и мы решили идти пешком до ближайшего села Благоево, что в 6 километрах от станции. Шли долго. К тому же, и само село на несколько километров растянулось.
Дошли до правления колхоза. А дальше путь шел в гору. С трудом поднялись, и тут услышали невдалеке волчий вой. Идти дальше побоялись. Вернулись вниз к домику правления колхоза. Пожалев нас, сторож пустил в помещение и мы прикорнули на столах. А утром снова двинулись в путь.
Еще в 6 километрах от Благоева находилось село, по-моему, Баланино, где жил один из попутчиков. Дойдя до села, остановились в его хате. Поели и легли спать.
Проснулся часа в два дня. В доме были только хозяева. Остальные уехали на попутной машине в свое село (им не надо было в райцентр).
Хозяева сказали мне, что до Ивановки 12 километров и нужно идти прямо, никуда не сворачивая.
Вышел на дорогу. Зима, вокруг белым-бело. Ни одной попутной машины. И хотя мне сказали, что идти надо прямо, никуда не сворачивая, честно говоря, я испугался. Вдруг на дороге показался трактор с прицепом: это везли призывников в военкомат. Остановил его. Меня предупредили, что надо будет еще заехать в Благоево (то есть, вернуться назад), где взять еще группу призывников, а потом уже – в райцентр. Но я был рад и этому.
Лишь поздно вечером добрался в Ивановку, при этом отморозил левую ногу, которая много лет напоминала мне об этом «путешествии».
Образовательный уровень сотрудников редакции был невысок. Пожалуй, только редактор Михаил Рыбак окончил высшую партийную школу да кто-то ограничился техникумом. Остальные работники – со средним и даже с семилетним образованием.
Проработал в редакции месяц. Как-то меня вызвал редактор и сказал, что райком партии снял с работы какого-то председателя колхоза и требует его трудоустроить в редакции. От меня, конечно, пользы больше, но ослушаться он не вправе.
;Ты напиши заявление об уходе, а через несколько месяцев я тебя снова приглашу, ;предложил он. – Этот горе-председатель долго у нас не задержится.
Так оно и произошло. Но мне где-то надо было работать.
Случилось так, что в феврале 1958 года мне установили вторую группу инвалидности по зрению. Это давало право работать на учебно-производственных предприятиях Украинского товарищества слепых (УПП УТОС). Туда в марте я и пришел  учеником в картонажный цех.
Цех изготавливал коробочки для скрепок. Я никак не мог привыкнуть, что на прессах и картонно-резальной машине работали абсолютно незрячие люди. Но особенно меня поразил один из работников. При полном отсутствии зрения, имея одну руку,V он ловко управлялся с заготовками картона, пропуская их через риц-машину (с помощью этой машины на заготовках делали насечки, по которым потом выгибалась коробка.) Саша (так звали молодого рабочего) тасовал заготовки, словно карты, а затем пускал под ножи машины. И делал это так быстро и ловко, что, став впоследствии за такую же машину, я не смог с ним тягаться.
Пришел я в УПП в марте, а в июне сделал первую попытку поступления на факультет журналистики Киевского университета. Попытка провалилась, причем, вина в этом была полностью моя: плохо подготовился к экзаменам и набранных баллов не хватило. К тому же и работал не по специальности.
Правда, на предприятие уже не вернулся. Редактор ивановской газеты сдержал свое слово, и с 1 июля я вновь оказался там в должности литературного сотрудника.
Чем запомнилась Ивановка? Прежде всего, секретарем райкома комсомола Володей Азлером. Ему в то время было 30 лет, его жене – 19 (она работала у нас в редакции техническим  секретарем). Несмотря на разницу в возрасте, он не допускал, чтобы к нему обращались по имени и отчеству: только по имени. Несколько маленьких кабинетиков, которые занимал райком, вечно были переполнены людьми. Вечерами сельские комсомольцы собирались вместе и выходили на улицу с песнями. Словом, жизнь бурлила.
Как-то в начале сентября я пригласил к себе своего одесского друга Рудика Балинера. На окраине Одессы сели на попутную машину. Едва выехали за границы города, нас остановили гаишники и, посчитав, что в кузове очень много людей, сняли тех, кто сидел сзади.
У нас с собой были кое-какие вещи, в том числе и еда. Но чтобы легче было добираться, попросил кого-то из знакомых, оставшихся в машине, забрать их с собой.
Попутки долго не было. И вдруг Рудик предложил:
;Давай пойдем пешком. Подумаешь, 70 километров…
Мне бы вспомнить о своем зимнем приключении и предложить поехать поездом до Буялыка, а оттуда идти 27 километров до места, но сгоряча  согласился. И мы пошли.
За первый час  прошли километров 8. Очень захотелось есть, но в попавшемся на пути селе магазин уже был закрыт.
Делать нечего, идем дальше. Как назло, ни одной попутной машины… Так прошли 49 километров. Решили сделать привал. Будь у нас с собой хоть какая-то еда, отдых  получился бы полноценный. А так полежали на земле минут тридцать, и, едва встав, пошли дальше. Естественно, темп резко снизился.
До намеченной цели оставалось каких-то два километра. Но мы выбились из сил. И в одном из попавшихся по дороге сел (кажется, в Прохоровке) рухнули на крыльцо местной школы и проспали часа два.
…Здание редакции и типографии находилось в самом начале села. Здесь уже печатался очередной номер газеты. Я посмотрел на часы. Оказывается, эти 70 километров мы шли двенадцать с половиной часов.
Предупредив печатника, что  задержусь и объяснив причину, повел своего друга на квартиру, которую снимал. Там мы поели и еще пару часов проспали.
На работе мне дали возможность в этот день отдохнуть. Естественно, я повел Рудика в райком комсомола, где мы рассказали Володе Азлеру о своих приключениях. Выслушав нас, комсомольский секретарь стал очень серьезным. Его лицо приняло торжественное выражение. Он встал,  встали и мы. И вдруг с самым серьезным видом Володя вручил нам значки… «Юный турист». И вместе с нами расхохотался, довольный своей шуткой.
После этого случая я не раз ходил пешком в окрестные колхозы по 10, 20, 25 километров.
Были и курьезы. Завершался 1958 год. Страна готовилась к внеочередному XXI съезду партии, который должен был узаконить создание бригад коммунистического труда. И, как водилось тогда, все вместо социалистических стали принимать коммунистические обязательства на предстоящий 1959 год.
По заданию редакции я выехал в соседний колхоз, где должно было состояться собрание по принятию коммунистических обязательств. Точнее, вышел, пройдя до центральной усадьбы 8 километров пешком. Оказалось, что собрание будет проходить в бригадном сельском клубе, что в девяти километрах от центральной усадьбы.
В конторе колхоза собрались все члены правления. Перед отъездом председатель пригласил всех присутствующих в чайную поесть.
Каждому налили по стакану водки. Вместе со всеми выпил и я (не мог же показать себя маленьким…) Налили по второму. Понимая, что мне готовить материал для газеты, пить  отказался.
;Пей, а то не возьмем с собой! – грозно сказал председатель колхоза.
Пришлось выпить. Чувствовал себя неважно, и потому решил воспользоваться известным всем старинным способом (пропагандировать его не буду, щадя нервы читателя). По закону подлости, не помогло: меня не вырвало.V
;Ну ладно, поедем в кузове грузовой машины, там меня продует: все-таки декабрь на дворе, ; подумал я и успокоился.
Увы, к клубу подъехал не в лучшем состоянии. Электричества  в клубе не было, он освещался керосиновыми лампами. Но мне повезло. Перед последним рядом стоял стол и я сел за него, решив конспектировать ход собрания в потемках.
Началось собрание. Я стал делать записи в своем блокноте. И вдруг встал какой-то доброжелатель.
;Товарищи, ; сказал он. – У нас здесь корреспондент присутствует. Ему неудобно работать. Давайте поставим ему на стол лампу…
Можете представить, какими словами я про себя крыл этого заботливого колхозника… А материал  все-таки в редакцию принес.

Глава 9. Коминтерновское
В сентябре 1958 года мне предложили работу в коминтерновской районной газете. Поселок городского типа Коминтерновское находился менее чем в 50 километрах от Одессы. С городом его связывала прекрасная асфальтированная дорога, автобусы ходили несколько раз в день. При желании можно было бы хоть каждый день ездить из дома на работу и обратно, затрачивая на это не более четырех часов.
Естественно, согласился. Подал заявление об уходе. И услышал в ответ:
;А мы тебя не отпустим!
Я не знал, что делать, потому и остался. Оказывается, еще в 1922 году в Кодекс законов о труде была включена норма, обязывающая работодателя расторгнуть трудовой договор по требованию работника, если заявление от него поступит не позднее двух недель до намечаемой даты ухода.
Так жизнью мне был преподнесен первый урок правоведения.
Впрочем, через два месяца я ушел. Случилось это так. В редакцию пришло письмо из  села Благоево. Автор (кажется, Василий Возный) был нам неизвестен. И в очередную поездку в это село мне поручили выяснить его личность. Обратился в сельсовет, где мне сказали, что данному человеку за 60 лет, он давно здесь живет и характеризуется положительно. Об этом сообщил в редакции и заметку напечатали.
Честно говоря, сходить к нему и познакомиться лично поленился (ранее уже говорилось, что данное село раскинулось более чем на 6 километров). И вдруг в середине декабря в редакцию заходит молодой человек и представляется: «Я – Василий Возный»). Оказывается, отец и сын были тезками, и именно сын являлся автором письма.
И тут ответственный секретарь Галина Литовченко (дама с семилетним образованием, но уже лет 20 просидевшая в редакции и   вершившая здесь всеми делами) стала обвинять меня в том, что я соврал, умышленно не сообщив подлинные сведения об авторе.
Возможно, в другой ситуации  стал бы оправдываться. Но последние слова Галины («Ты подавал заявление, можешь уходить!») подвигли меня на подачу нового заявления, которое тут же было удовлетворено. 
Уже через два дня, 19 декабря 1958 года, я был принят на должность литературного работника коминтерновской районной газеты «Прапор перемоги» («Знамя победы»). Тираж ее был небольшим – всего 1700 экземпляров. Причина тому – острое лимитирование газетной бумаги. В стране ее не хватало, а потому районные газеты обеспечивались по остаточному принципу и их тиражи строго ограничивались.
          Забегая вперед, расскажу о таком случае. Где-то году в 1959–1960 в одном из заголовков вместо «Визит Хрущева»  было набрано «Визит Хрощева». Перепечатать тираж невозможно: нет бумаги. Пришлось нам лезвиями подтирать все 1700 экземпляров, а затем чернилами, которыми заполняли паспорта (их нам одолжили в милиции) вручную исправлять заголовок.)
Редакцию возглавляла Тина (Харитина) Германовна Гречаная, 37-летняя женщина, участница Великой Отечественной войны. Мне она тогда казалась очень старой. Да и вообще весь состав редакции состоял из людей зрелого возраста. Только мне было 19, да корректор была моложе.
Комнату  снял у фельдшера Логвина Ивановича Конюка. За 150 рублей в месяц мне были обеспечены и кров и трехразовое питание (для сравнения: моя зарплата без учета гонорара составляла 690 рублей).
Вообще интересным человеком был Логвин Иванович. Высокий, худощавый, он по бездорожью в любое время года  ездил на вызовы на велосипеде. Дома разводил кроликов, очень любил охоту, потчевал меня зайчатиной. В 60-летнем возрасте заочно окончил с отличием школу пчеловодов. Когда ушел на пенсию (в то время работать и получать пенсию не разрешалось), стал пасечником в местном колхозе.
И еще Логвин Иванович всю жизнь вел наблюдение за погодой. Его довоенные записи не сохранились, но начиная с 1946 года,  каждый день был записан. Он даже предложил одесскому Гидрометцентру на общественных началах проводить эту работу для области. Только требовался минимум приборов и согласие, чтобы междугородние переговоры оплачивали сами метеорологи. Но  инициатива поддержки не нашла.
Этот фельдшер приучил меня к двум вещам. Во-первых, по утрам есть суп (к сожалению, эта привычка у меня не сохранилась). А  второму его совету следовал более полувека.
Я курил  с 1954 до 2018 года. Причём,  ни разу не пытался избавиться от этой вредной привычки. Лишь когда почувствовал, что пора отказываться  от сигарет, одномоментно прекратил курить без всяких медицинских средств. И вот уже третий год не потребляю табак. Но в то время, понимая бесполезность антитабачной агитации,  старый фельдшер наставлял меня:
;Запомни одно: никогда не кури натощак. Если нет возможности позавтракать, выпей стакан воды. И уж потом закуривай.
Этот его совет я запомнил на всю жизнь. И ничто не могло заставить меня курить натощак.
Но вернемся к редакции. Работать было интересно. Каждый день новые люди,  много встреч, много знакомств. Однако вспоминаются в основном случаи, оставившие наибольший след в памяти, либо в какой-то степени повлиявшие на дальнейшее мировоззрение.
В 1959 году я был избран членом райкома комсомола, а на организационном  пленуме – членом бюро. Так сложились обстоятельства, что в нашей редакции было несколько мотоциклов, но всего два мотоциклиста. А в райкоме комсомола была обратная ситуация: мотоциклисты есть, а мотоцикл один. Вот мы и кооперировались. С инструктором райкома комсомола ехали в какой-либо колхоз. Там я выполнял редакционное задание. Вечером мы проводили комсомольское собрание, а ночью выезжали в рейд по полям, собирая для газеты материал о том, как идет посевная или жатва.
Газета в те годы набиралась вручную. Это сейчас я сижу за компьютером и в течение нескольких минут набираю страницу текста. А тогда четыре наборщика в течение двух дней набирали по буковке по одной  полосе формата А3. Естественно, для наборщиков удобнее было набирать более крупным шрифтом. Но каждый хотел, чтобы его публикация была дана в номер без сокращений. Тем не менее, газета не резиновая, и редактор нещадно кромсала рукописи, «выжимая» из них всю «воду».
И тут я нашел выход. Машинисткой в нашей редакции работала Нина Ивановна Усова, тоже участница войны. Как правило, журналист писал свой материал, затем редактор правила рукописный текст и отдавала на перепечатку.
К работе машинистки Тина Германовна относилась с большим уважением. Напечатанный текст подвергался, как правило, незначительной правке.  Этим я нередко пользовался. В редакции была лишняя машинка. И , умея печатать, прямо из блокнота, игнорируя рукописные варианты, печатал материалы начисто.. Принесу их редактору, она внесет небольшую правку, приговаривая при этом:
;Вот, Миша, если бы писали от руки, получилось  лучше.
Возможно, она была и права. Но зато мои опусы сокращались минимально.
В редакции был небольшой штат: редактор, его заместитель (он же – заведующий отделом партийной жизни), ответственный секретарь, заведующие отделами сельского хозяйства и писем, литературный сотрудник, два корректора (а после сокращения штатов – один) и машинистка. Мы все добросовестно относились к своим обязанностям. Но бывали и промахи. За провинность полагалось наказание. Было оно весьма оригинальным.
Заведующим сберкассой в райцентре работал Алексей Федотович Шишацкий. Об этом человеке ходили анекдоты, передававшиеся из одного поколения в другое.
Дело в том, что до войны Алексей работал секретарем сельского совета. В суровые тридцатые годы чуть ли не каждый день кто-то из партийных или государственных деятелей объявлялся врагом народа. И висевший в  сельсовете портрет немедленно снимали, заменяя его на новый. Но ведь сам портрет – это имущество, и уничтожать его без соответствующего акта не допускалось. А списание  производилось не чаще одного раза в год. Вот секретарь сельсовета и завел специальную папку, куда складывал эти портреты, написав на обложке: «Папка негодных вождей».
Об этом знали все, но никто не донес на молодого работника. А то мог бы и он превратиться во врага народа. Но после войны многие старожилы порой подшучивали:
--Алексей Федотович, а как поживает твоя папка негодных вождей?
С войны Шишацкий вернулся без одной руки и стал работать в сберкассе. Он часто выступал в нашей газете. Но свои заметки писал своеобразно. Мелкий убористый почерк, буква набегает на букву, между строчками нет пробелов. Да  к тому же листы склеены так, что образовывался свиток.
И вот представьте себе: такой текст надо расшифровать, перевести на украинский язык (все газеты в Одесской области, в которых  я работал, выходили на украинском языке). Времени на это уходило очень много. Поэтому каждый сотрудник старался отбиться от опусов завсберкассой. Вот и решила редактор давать эти заметки на обработку тому, кто в чем-то провинился.
В одном дворе с нашей редакцией находились типография, милиция и… винный погребок местного колхоза. Время от времени (примерно раз в месяц) наша редактор подходила к вешалке, снимала чью-то шапку (как правило, это была фуражка Гриши Гуты – по-моему, заведующего сельхозотделом: у него была самая большая голова) и обходила по кругу всех сотрудников редакции и типографии. Собирали примерно от одного до трех рублей. Затем в конторе колхоза (он носил имя ХХ съезда партии) выписывали одно-два ведра вина. С этой квитанцией Володя Ходак (одновременно и наборщик и печатник типографии) шел в винный погребок. К квитанции прилагалась трехрублевая купюра. Выходил оттуда он чуть навеселе (успев перепробовать все сорта вин), но зато с ведерком отличнейшего вина. И начиналось пиршество.
И еще о соседстве. Вместе со мной членом бюро райкома комсомола был офицер милиции по имени Семен, года на четыре старше меня. Как-то перед очередным пленумом райкома мы сидели в кабинете первого секретаря  Толи Деркача, ожидая, когда все соберутся. Будучи чем-то занят, я обратился к Семену:
;Выйди, пожалуйста, в соседнюю комнату и проверь, есть ли кворум.
Минут через десять он возвратился.
;Слушай, Миша, я посмотрел списки членов райкома, кандидатов в члены райкома, членов ревизионной комиссии, но нигде такой фамилии не нашел.
Он подумал, что это фамилия, а на самом деле «кворум» ; количество присутствующих, достаточное для принятия решения.
Вообще 1959 год принес мне много нового. Я стал заведующим отделом писем, и зарплата существенно выросла. Впервые в качестве представителя исполкома мне пришлось участвовать в выборах. Об этом подробнее.
В марте проходили выборы в местные советы. Избирались депутаты областного, районного и сельских советов. Как правило, от района избирался один депутат областного совета (за него голосовали на всех избирательных участках).  В районный совет входило по 25-50 депутатов, а на каждый избирательный участок (в зависимости от его величины) приходилось от одного до трех округов. Зато в сельские советы избирали по 25 депутатов. Но если бюллетени по выборам в областной и районный советы печатались типографским способом, то для сельсоветовских бюллетеней печатали специальные бланки, куда потом от  руки  вписывали номера избирательных округов  и фамилии кандидатов.
На каждый избирательный участок направляли представителей от райкома партии или райисполкома. В отличие от нынешних наблюдателей, они имели право вмешиваться (в определенных пределах, конечно) в работу избирательных комиссий, участвовать в подсчете голосов, а затем представляли в райком партии письменную информацию о том, как проходило голосование.
Меня направили в поселок Кремидовка. Здесь была железнодорожная станция, и многие жители поселка работали в Одессе машинистами поездов или выполняли иную работу на железной дороге. Население – в основном болгары, хотя было немало украинцев.
Голосование проходило в местном клубе с 6 часов утра до 12 ночи. Мне рассказали любопытную историю. Долгое время, когда молодежь собиралась на танцы, в клуб приходили родители, бабушки и дедушки молодых людей. Смотрели, кто с кем танцует, а потом судачили о каждом.
Ребятам это надоело, и они решили отвадить непрошенных свидетелей их свиданий. Но как это сделать? Выход был найден. Как-то перед началом танцев они посыпали весь пол клубного фойе молотым перцем. Поначалу все было хорошо. Когда же молодежь растанцевалась и многие вспотели, перец с пола стал попадать на лицо, в глаза и рот присутствующих. Молодежь, конечно, терпела, но старики не выдержали: их словно ветром сдуло. Больше на молодежные посиделки они не ходили.
Но вернемся к выборам. Участковую избирательную комиссию возглавлял председатель местного потребительского общества Николай Дмитриевич Караджогло. Думаю,  у него был большой опыт проведения выборных кампаний. Он прекрасно знал, что солидная часть избирателей, работая на железной дороге, приезжает на избирательный участок где-то от 23 до 24 часов. А ведь надо и бюллетени подсчитать, и протоколы составить. Да потом еще в райцентр все протоколы отвезти. Значит, всю ночь до утра сидеть.
И вот что сделал Караджогло. Примерно часов в 10 вечера он посадил двух членов комиссии со всеми списками избирателей и маленькой переносной урной в фойе клуба. А остальные члены комиссии в это время вскрыли большие урны и начали считать бюллетени. В двенадцать ночи была вскрыта последняя урна и уже через полчаса с готовыми протоколами мы поехали в райцентр.
Сегодня, оценивая это грубое нарушение выборного законодательства,  с высоты прожитых лет, я понимаю поступок председателя комиссии. И впрямь: в бюллетене был всего один кандидат. А при безальтернативных выборах что могло случиться? По сути, все депутаты уже были назначены.
Это было мое первое участие в выборах не просто как избирателя. Но об этом позже.
Летом того же года я предпринял попытку поступления на факультет журналистики Львовского университета. В приемной комиссии познакомился с парнем, шахтером из Донецка. В отличие от меня, он украинским языком не владел.
Абитуриентам общежитие не предоставляли, и надо было искать частную квартиру. За помощью пошли к коменданту здания. Обратился к нему на украинском языке:
;Товарищ комендант, может, вы подскажете какой-либо адрес.
;Ничего нет, ; безучастно ответил он.
Так продолжалось несколько раз. Наконец, кто-то нас надоумил.
;Проше пана коменданта, ; снова обратился  к нему, ; может, найдете где нас поселить.
Лицо его преобразилось: «Проше, проше пана. Приходьте години через пiвтори -двi, може що знайду. А то вiдкрию аудиторiю, там нiч  проведете, а вранцi   знайдемо квартиру». (Приходите часа через полтора-два, может, что-нибудь найду. А то открою аудиторию, там ночь переспите, а утром найдем квартиру.)
И действительно, когда мы пришли часа через полтора, он дал нам адрес. Хозяйка попалась замечательная.
С подобным национализмом я столкнулся еще раз. Готовясь к экзаменам, познакомились с несколькими девчонками – тоже абитуриентками. Решили готовились у них на квартире (они тоже снимали комнату). Хозяйку звали Марией Ивановной Граб. Но будучи уже научен, обращался к ней «пани Грабова».
Естественно, вместе со мной готовился к экзаменам и Николай (ведь мы с ним вдвоем снимали комнату).
Буквально на следующий день после наших совместных с девчатами занятий, одна из них сказала мне:
;Знаешь, что заявила наша хозяйка?  Если нам придется долго заниматься, то ты можешь остаться у нее ночевать, в доме есть свободная комната. А вот Николаю вообще нечего заходить сюда…
И все потому, что Николай обращался к ней по имени и отчеству, а я – пани Грабова.
Оставить товарища я не мог, а потому пришлось совместные  занятия прервать.
Впрочем, во Львове мне опять не повезло. Я завалил экзамен по украинскому языку. В этот день у меня поднялась температура и я пришел на экзамен в полубессознательном состоянии. А, может быть, и не в состоянии было дело: просто недостаточно подготовился. Сейчас уже сказать трудно.
В том же 1959-м в стране развернулось гагановское движение. Российская ткачиха Валентина Гаганова перешла из передовой бригады в отстающие и вывела новых подруг в передовики, за что и была удостоена звания Героя социалистического труда. Ее поступок решили сделать примером для подражания.
Но, как это часто случалось в советское время (да и сегодня это можно наблюдать на фоне разного рода реформ и оптимизаций), многие нововведения принимали уродливые формы. Под знаком необходимости укрепления кадров нашу Тину Германовну перевели на должность второго секретаря райкома партии, хотя она этого не хотела. Редактором стал Иван Александрович Буряковский, наш зав. партийным отделом, тоже участник войны. Он был очень спокойным и добродушным человеком с большим чувством юмора.
Как раз в этот период Хрущев развернул кампанию по ликвидации скота в личном подсобном хозяйстве, заявив, что государство обеспечит всех молоком и мясом, яйцом и птицей. Но наш редактор не спешил расстаться с коровой. На все вопросы у него был один ответ:
;А чем я буду своего Саньку кормить?
Мудрый был человек Иван Александрович.
В нашем районе находился сельскохозяйственный техникум, которым руководил Павел Владимирович Волошин. Как члену бюро райкома мне как-то пришлось присутствовать там на отчетно-выборном комсомольском собрании. Не помню по какому вопросу, но на собрании развернулась очень бурная дискуссия. Продолжалась она долго. Наконец встал директор и объявил:
;Собрание считаю закрытым.
Я опешил. Ведь собрание комсомольское и закрыть его вправе только сами комсомольцы. Конечно, возвратившись в редакцию, я разразился разгромной статьей, где зарвавшемуся директору досталось по первое число.
Прошло несколько месяцев. В районе состоялась очередная отчетно-выборная партийная конференция. И вдруг  узнаю, что первым секретарем райкома  партии избран Павел Владимирович.
;Плохи мои дела, ; подумал я. – Видимо, придется искать работу в другом месте.
Но проходили дни и никто обо мне не вспоминал.
Как-то в редакции раздался телефонный звонок. Звонил секретарь райкома партии Михаил Гречек.
;Павел Владимирович собирается объезжать хозяйства района, ; сказал он, ; и предлагает занять свободное место в его машине кому-нибудь из журналистов.
Для нас это было в новинку, но от такого заманчивого предложения отказываться не следовало:  ведь в редакции своих машин не было.
;А поезжай ты, ; обратился ко мне редактор.
Я испугался:  вдруг секретарь райкома припомнит мне ту разгромную статью?
Впрочем, была  не была. Пришел в райком партии, мы сели в машину и поехали. Ни в эту поездку, ни после (а было еще немало других) Павел Владимирович ни словом не обмолвился о прошлом. Так я получил урок человеческой порядочности и мудрости старшего товарища.

Глава 10. Я – студент МГУ
Наступила весна 1960 года. Надо было решать вопрос с учебой. Хотел учиться и другой наш сотрудник Гриша Гута. Но двоих отпустить не могли: ведь штат небольшой. К тому же, отпуска начинаются. Решили, что Гриша поедет поступать во Львов, где экзамены начинались раньше, а я потом в Киев.
Гриша уехал. Уже закончились вступительные экзамены, а его все нет. Позже оказалось, что не поступив во Львове, он попытался поступить на очное отделение в Киеве. (Впрочем, и там провалился.)
Что оставалось делать мне? В то время на третьем курсе заочного отделения филологического факультета МГУ им. М.В.Ломоносова училась моя старшая сестра. Она предложила подать документы туда.
Узнав телефон приемной комиссии факультета журналистики,  позвонил в Москву и спросил: нет ли  каких-либо ограничений для поступающих на заочное отделение? (Дело в том,  что на Украине решили приблизить студентов-заочников к учебным заведениям. По какому принципу решали – не знаю, но Одесская область была почему-то прикреплена к Львовскому университету, куда, по понятным причинам, я уже опоздал). Меня успокоили, пояснив, что никаких ограничений нет.
Собрав необходимые документы,  отправил их в Москву. В числе прочих, следовало представить и автобиографию. Решил написать ее в форме очерка. О чем писал, уже не помню, но начал ее примерно так:
«Мне кажется, что форму автобиографии придумал какой-то бюрократ. И впрямь: жизнь такая многогранная и интересная, а писать о ней приходится казенными словами «Я, Сорк Михаил Давидович, родился 3 июля 1939 года в городе Одессе…»  И далее в свободной форме (сообщив, конечно, все необходимые сведения о родителях, об учебе, работе) рассказал о своем пути в журналистику, закончив описание такими словами: «Знакомясь с моими публикациями, старшие товарищи, одобряя их, настоятельно советовали мне продолжить образование. И я решил учиться».
В 1959 году я не использовал ежегодный отпуск,  поэтому решил поехать поступать во время отпуска. Начался июнь, а вызова на экзамены все не было. Числа седьмого позвонил в университет. И услышал в ответ, что  должен  был поступать во Львов.
«Нет, ; подумал, ; надо добиваться своего». Срочно собрав ходатайства из нашего райкома комсомола и из областного газетного издательства, 8 июня выехал в Москву, а наутро следующего дня уже был там.
В приемной комиссии мне сообщили, что только накануне отправили обратно все документы и ни о каком поступлении не может быть речи.
Начал оббивать пороги: Центральная приемная комиссия, Министерства высшего и среднего специального образования СССР и РСФСР, ЦК ВЛКСМ, снова республиканское министерство, редакция газеты «Правда», президиум Верховного Совета СССР – все безуспешно. Круг замкнулся.
Остановился я у подруги моей  сестры. Она жила с мужем и годовалым ребенком в районе нынешнего метро «Бульвар Рокоссовского». И так как я был в отпуске, решил несколько дней погулять по Москве.
Бродил по городу бесцельно: настроение было паршивое. И вдруг, проходя по Суворовскому  бульвару, увидел надпись на стене здания: «Центральный дом журналиста».
Решил заглянуть. В вестибюле ЦДЖ висела афиша, приглашающая журналистов, пишущих на сельскохозяйственные темы, принять участие в обсуждении нового советско-германского документального фильма, посвященного кукурузе. (Молодому поколению это ничего не говорит, а те, кому за 60, помнят, как Никита Хрущев всюду насаждал кукурузу. Ее даже называли королевой полей. Но если на Украине она с успехом культивировалась, то в северных областях страны урожайность была низкой). Раз приглашают, надо посмотреть.
Продемонстрировали фильм. Начинается обсуждение. Никто не берет слово. И тут меня задело:
;Надо показать им, что такое Одесса и одесситы!
Попросил слово. Помню, что раскритиковал этот фильм в пух и прах. Приводил конкретные примеры работы наших кукурузоводов, называл имена, цифры, говорил об успехах и трудностях.
После обсуждения ко мне подошли двое: молодая женщина и уже довольно пожилой мужчина. Девушка представилась корреспондентом газеты «Сельская жизнь», а мужчина  (его фамилия – Анчехоров) – редактором отдела сельского хозяйства газеты «Известия». Начали расспрашивать: кто я, откуда, как оказался в Москве? Я и рассказал о своих злоключениях.
;Приезжай к нам, ; сказала мне девушка. Наш редактор отдела – выпускник МГУ и он обязательно поможет.
К станции метро мы шли с Анчехоровым. На прощанье он сказал:
;Если ничего не получится, приходи ко мне.
Наутро я поехал в «Сельскую жизнь». Встретили меня очень приветливо, но, кроме сочувствия, я там ничего не добился.
Поехал в «Известия». Захожу в кабинет Анчехорова.
;Ты чего пришел?
Напомнил о вчерашнем разговоре.
;Как твоя фамилия? ; спросил он. Я назвал.
Анчехоров снял трубку и позвонил. Разговор был недолгим. Положив трубку, редактор сказал :
;Иди в приемную комиссию.
Был полдень 11 июня. Я побежал в МГУ.
В приемной комиссии сказали, что если до шести вечера 14 июня  документы будут представлены, меня допустят к экзаменам.
Я дал маме телеграмму и на вечер заказал телефонный разговор с ней. (Для непосвященных: в начале шестидесятых автоматической телефонной связи в стране не было. Если в доме отсутствовал телефон (а мама, естественно, его не имела), то приходилось идти на переговорный пункт. Поэтому получить разговор можно было лишь через 6-8 часов после заказа.)
При разговоре мама сообщила, что документы из Москвы пришли только сегодня и она сразу же отправила их авиапочтой на Главпочтамт Москвы до востребования на мое имя.
В операционном зале я узнал, что почта из Одессы приходит трижды в сутки. На следующий день к назначенному времени утренней доставки я уже был на почтамте. Но ни утром, ни днем, ни вечером документы не пришли.
Утром и днем тринадцатого документов еще не было. Мне посоветовали обратиться к начальнику почтового отдела. Пришел к ней, рассказал о своей беде. Она обещала помочь.
Ни вечером 13-го, ни утром 14-го документы я не получил. Вручили мне их в 3 часа дня сообщив, что впервые в истории почтамта его сотрудники получили указание вскрывать всю корреспонденцию из Одессы вне очереди.
И здесь я обязан рассказать о том,  что тревожит меня до сей поры и чего не могу простить себе вот уже 60 лет. Я не удосужился спросить, как зовут эту замечательную женщину и попросить у нее прощения (скорее всего, она уже давно  ушла в мир иной…) за то, что не поблагодарил. Но ее отношение к людям запомнил навсегда, и течение всей своей жизни по мере возможности старался бескорыстно помогать другим.
Побежал в приемную комиссию, сдал документы. Наутро должен был состояться первый экзамен – сочинение.
Меня поселили в высотном здании МГУ, предоставив отдельную комнату для одного. Позднее, уже будучи студентом,  узнал, что другие абитуриенты проживали в многоместных комнатах Студгородка на Стромынке (кстати, в зимнюю сессию первого курса там жил и я) и, не видя меня на консультациях, считали, что я сверхотличник и ни с кем не хочу общаться. А я просто потерял 10 дней и не смог как следует подготовиться к экзаменам, что тревожило  больше всего.
Ночь перед экзаменом  почти не спал. Проснулся в 5 утра и с отсутствующим видом бродил по Воробьевым (тогда – Ленинским)  горам. Меня охватила апатия. Когда вошли в аудиторию и узнали темы,  апатия усилилась. Возникло острое желание встать и выйти из аудиторию. Через силу сдержал себя, постарался успокоиться.
Между письменным и устным экзаменом был интервал в семь дней. Но о какой подготовке могла идти речь, когда результата не знаешь?
Таких абитуриентов, как я, которые жили в высотке, было трое: еще два Анатолия – артиллерийский капитан и гражданский юноша. Оба поступали на философский факультет. Познакомившись, мы вместе ходили по Москве. Тогда  впервые посетил Мавзолей, где еще лежали Ленин и Сталин.
Дня через четыре вывесили списки получивших двойки. Моей фамилии в них не было. Начал готовиться к следующему экзамену.
Устный экзамен принимали два преподавателя: один – русский язык, другой – литературу. Отвечая одному, абитуриент переходил к другому. А потом, обмениваясь мнениями, они выставляли среднюю оценку.
В первой части экзамена  отвечал на вопросы по русской литературе. Отвечал неплохо, потому что материал знал. Вроде бы и по русскому все шло прилично, пока не был задан какой-то вопрос по незнакомому мне материалу. Я прямо сказал преподавателю, что в программе этого нет. Она стала возражать. Мы долго препирались, а потом она заглянула в программу. Оказалось, что прав был я. Но амбиции не позволили преподавателю признать свое поражение, и она начала «сыпать» меня. Конечно, ей это удалось.
Наконец, устав,  обратилась к коллеге:
;Вы что ему поставили?
;Отлично, ; ответил тот.
;А я – неудовлетворительно.
В итоге в моем экзаменационном листе появилась оценка «удовлетворительно». Такую же я получил и за сочинение.  Итак,  после двух экзаменов ; 6 баллов. Негусто.
Следующим был немецкий язык. Его я знал на довольно низком уровне и надежд особых не питал. Поэтому решил идти отвечать первым. Рассудил так: впервые в стране учрежден новый праздник – День советской молодежи. И его я встречаю в Москве. Ну, не сдам, так рано освобожусь и пойду праздновать. К своему удивлению, получил оценку – «хорошо». Уже 10 баллов. Появилась надежда.
А на праздник я все-таки попал. Более того. В этот день в Лужниках проходили  соревнования по легкой атлетике, по результатам которых отбирались кандидаты в сборную страны  на предстоящие Олимпийские игры. Имея удостоверение судьи первой категории по легкой атлетике, я предъявил его в главную судейскую коллегию и был поставлен в сектор для прыжков в длину судьей в поле.
История оценивалась по системе «зачет – незачет». А после экзаменов всем сдавшим их предложили принять участие в установочной сессии, где мы прослушали несколько лекций по предметам, изучаемым в первом семестре.
Мы сдавали экзамены в первом потоке, а второй поток начинал сдавать с 1 октября, поэтому домой уехали, не зная результатов.
Где-то в конце июля получил обратно свои документы, что означало: не зачислен! И тут мне стало обидно.
;Ну почему? – думал я. – С такими трудностями добился допуска к экзаменам, работаю по специальности. А в университет принимают тех, кто лучше сдал экзамены. (Общаясь с другими абитуриентами, уже знал, что большинство из них не работает в печатных изданиях.)
Хотя гнев, как говорят, не лучший советчик,  все же написал декану факультета Евгению Лазаревичу Худякову. Смысл письма был таков: для кого заочное отделение факультета журналистики ; для тех, кто сдал отлично все экзамены, или для тех, кто работает по специальности? Отправил его, как говорят, «выпустил пар» и успокоился.
Была середина октября. В один из субботних дней  вместе с делегацией нашего района посетил соседний Березовский район, с которым мы соревновались: там открывался бронзовый бюст дважды Герою cоциалистического труда, знаменитому колхозному вожаку Макару Анисимовичу Посмитному. А в воскресенье пришел в Дом культуры, где проходило какое-то районное мероприятие. О нем  хотел сообщить в областную радиоредакцию, с которой тогда сотрудничал.
В один из перерывов меня разыскал заведующий районным отделом культуры Михаил Петрович Драпкин, у которого я снимал угол. Он сказал, что звонили с почты и просили срочно позвонить им.
Подошел к телефону. То, что мне сообщили, вызвало шок. Оказывается, звонила  мама и сказала, что я зачислен в университет и нужно срочно отправить документы. (Зная, что Коминтерновское – поселок небольшой, мама очень верно рассчитала, что телефонистки меня отыщут).
Побежал к редактору (он находился здесь же, в Доме культуры) и, объяснив ситуацию, сказал, что уезжаю в Одессу.
;А как же материал об открытии бюста? – спроси он.
Пообещал, что приеду к 7 утра и сдам его в номер.
Дома меня ожидало извещение о зачислении в университет с припиской: «срочно вышлите документы и фотографию для читательского билета». Датировано оно было 2 октября (если помните, 1 октября начал сдавать вступительные экзамены второй поток). Так я стал студентом университета.
Честно говоря, заочная учеба не дает представления обо всех прелестях студенческой жизни. Хотя некоторые эпизоды студенческого периода вспоминаются.
Так, с нами учился парень из Риги – города западного типа, куда приезжало немало иностранцев. Этот парень привез в Москву целый ящик американских сигарет, которые стал продавать по 2 рубля (отечественные  продавались максимум по 50 копеек). Сокурсники решили его проучить.
Захожу как-то в одну из комнат общежития (в первый год мы жили на Стромынке, а ребята меня спрашивают:
;Хочешь американскую сигарету?
;Хочу, ; отвечаю.
Мне дают целую пачку. Оказывается, найдя припрятанный спекулянтом-однокурсником ящик сигарет, студенты начали раздавать их всем желающим.
Владельцу сигарет пришлось промолчать. Ведь если бы он начал возмущаться, о фарцовке (а именно так называли людей, перепродающих иностранные вещи) узнали бы в университете. А это могло грозить и отчислением, и исключением из комсомола, и потерей работы.
Здесь же, на Стромынке, состоялась памятная встреча с молодым тогда поэтом Евгением Евтушенко. Переполненный зал клуба Студгородка восторженно встречал его, а Евтушенко, читая записки и оглашая их содержание, порой жеманился, пряча ту или иную записку в карман и приговаривая при этом: «Это личное…»
Из событий, не относящихся к учебе, вспоминаются пресс-конференция в актовом зале МГУ, посвященная итогам полета в Космос Валерия Быковского и первой в мире женщины-космонавта Валентины Терешковой. Мы с восхищением смотрели на Юрия Гагарина, Германа Титова, Андрияна Николаева, Павла Поповича и, конечно, на героев последнего полета.  Каждому хотелось пообщаться с космонавтами, но милиция старалась оттеснить толпу студентов.
И еще один случай. Начало шестидесятых характеризовалось страстным низкопоклонством перед иностранцами, особенно перед студентами из братских социалистических стран. Им дозволялось все. И при любых конфликтах виноватыми признавали советских студентов. Как правило, все эксцессы происходили на очном отделении, и о них можно судить со слов других. А вот с монголами мы столкнулись вплотную.
Обычно это происходило в столовой. Стоит студенческая очередь, в ней студент из Монголии. Вот уже подходят к раздаче, и вдруг монгол замечает в хвосте очереди своих соплеменников. Что-то кричит им и в ожидании, пока все подойдут, задерживает остальных.
Мы долго терпели, а потом нашли выход. Как только возникала подобная ситуация, стоящие позади студенты начинали напирать на передних. И делали это до тех пор, пока не выдавливали из очереди нахального иностранца. Тот хотя и возмущался, но попробуй найди виновного…
Впрочем, албанцы, вьетнамцы, китайцы, кубинцы вели себя намного дружественнее и с ними эксцессов практически не было. Хотя в 1963-м китайцы очень активизировались.
Как раз в тот период началось резкое ухудшение отношений между СССР и Китаем, КПСС и компартией Китая. Скрыть эти разногласия было невозможно, и в центральных газетах начали появляться открытые письма ЦК КПСС центральному комитету КПК и ответы ЦК КПК центральному комитету КПСС. Естественно, газеты сообщали не все. И китайские студенты в этот период распространяли брошюрки на русском языке с разъяснением позиции КПК по отношению к компартиям других стран (Франции, Италии и т.д.), а не только к КПСС.
Что же касается учебы, то присутствие дважды в год на экзаменационных сессиях практически не оставило впечатлений. Хотя конфликтные ситуации сохранились в памяти.
Помните, как проходил мой вступительный экзамен, когда я позволил себе не  согласиться с преподавателем? Подобное имело продолжение и в период учебы.
В те годы большой популярностью пользовался Справочник по орфографии и пунктуации для работников печати. Судя по названию, он должен быть (и действительно был!) настольной книгой для каждого журналиста. Но наши преподаватели (а среди них были и авторы учебников) требовали механического заучивания различного рода отступлений из правил. И не случайно многие заочники приходили на пересдачу.
Вот и я в третий раз пришел сдавать русский язык. Дело происходило в маленькой аудитории, где стояло всего 5 столов. Экзамен принимали два преподавателя, так что отвечающих студентов разделял стол. Отвечаю неплохо. Задают вопрос об исключениях. Начинаю перечислять. Штук 15 назвал, а два-три забыл. С упоением преподаватель читает мне мораль о пользе знаний исключений с намерением поставить «неуд».
И тут я не выдержал. Стукнул кулаком по столу, вскочил и закричал:
;Вы долго издеваться над взрослыми людьми будете? Справочник создан для того, чтобы быть настольной книгой и помогать в работе, а не для зазубривания.
Не помню, что еще говорил, но разошелся не на шутку.
Вторая преподавательница подскочила ко мне, обе начали успокаивать и, поставив «удовлетворительно», выпроводили из аудитории.
Подобное произошло и на пятом курсе  на экзамене по теории и практике партийно-советской печати (был и такой предмет!). Мы уже усвоили примету: если экзамен принимает журналист-практик, он проходит успешно (помню, пришел я к бывшему редактору партизанской газеты Илье Андреевичу Софронову, взял билет и говорю: «Ответ знаю. Но как отвечать: как оно должно быть или как на самом деле?» И услышал от преподавателя: «Как оно должно быть,  знаю лучше тебя. Рассказывай как есть». Экзамен продолжался часа полтора и завершился отличной оценкой в моей зачетке). А если перед тобой преподаватель, прошедший путь «институт – аспирантура—кандидатская диссертации», жди подвоха.
Так и случилось. Накануне экзамена нам предложили ознакомиться с каким-то дополнительным пособием. Занятия проходили на Охотном ряду, а жили мы в высотном здании МГУ на Воробьевых горах. Пока добрался до общежития, пришел в читальный зал, там все книги разобрали.
Наутро иду сдавать. Чувствую, что отвечаю на «отлично». А преподаватель сидит передо мной и заглядывает в карточку, проверяя, правильно ли я называю дату того или иного постановления или события. Доходит дело до того пособия, которое порекомендовали накануне вечером.  Честно говорю, что не успел ознакомиться с ним.
Преподавательница вроде с цепи сорвалась: «Как вам не стыдно?!  Будущий журналист обязан знать…»
Но и меня прорвало: «Стыдно должно быть вам. Я работаю, учусь и, по вашему мнению, должен помнить все наизусть даже тогда, когда вы предложили какое-то пособие вечером накануне экзамена. Вы же, преподавая свой предмет не первый год, не стесняетесь сидеть передо мной, взрослым человеком, и проверять по карточке называемые мною даты!..»
Такого отпора женщина не ожидала. Будь это конец сессии, я бы забрал свою зачетку и пошел на пересдачу. Но мы сдавали только первый экзамен  и, скрепя сердце, пришлось довольствоваться удовлетворительной оценкой.
Однако не все так плохо. Бывали и позитивные моменты.
На четвертом курсе я «завалил» какой-то предмет. К этому времени уже научился до конца сессии при любых обстоятельствах избавиться от «хвостов», если таковые случались. Но для пересдачи следовало высвободить день. Узнал, что можно сделать это за счет зарубежной литературы.
Подхожу к преподавателю и прошу разрешения сдавать с другой группой. И слышу в ответ:
-Сдавайте сегодня или же по своему расписанию. Других дней не будет.
Что делать? Решил сдавать.
В нашей группе училась девушка – дочь то ли португальского, то ли бразильского революционера, давшего своим дочерям имена Волна и Воля.  Как раз Волна, приехав в СССР в 1957 году на Всемирный фестиваль молодежи и студентов, так и осталась в Москве, где вышла замуж.
Подхожу к ней: «Волна, вот тебе 30 минут на изложение всего курса зарубежной литературы». Она мне стала рассказывать.
В возбужденном состоянии захожу в аудиторию. А сдавали экзамен две группы:  третьекурсники и четверокурсники, отвечая поочередно. Беру билет. Вроде бы первый вопрос знаю. Значит, выкручусь.
Время позднее. И тут преподаватель выходит в коридор и предлагает всем четверокурсникам, согласившимся получить «удовлетворительно», не сдавать. Собрала их зачетки и проставила оценки.
Доходит очередь до меня.
-Тройка устраивает? – спрашивает.
Молчу и думаю: «Интересно, им просто поставили оценки, а я уже билет обдумываю…»
-Как он у вас, - спрашивает сидящих в аудитории.
Несколько человек хором отвечают, что  он (то есть, я) все здорово знает и их натаскивает.
-А как насчет четверки? – это ко мне.
-Понимаете, я же начал спонтанно сдавать, пробелы есть. Так что претендовать на отличную оценку не вправе, - отвечаю.
-Помнится, в прошлом году (а мы сдавали этот предмет дважды) вы мне очень здорово отвечали, а нынче в коридоре очень здорово мешали. Давайте свою зачетку.
Так и четверку получил и день для сдачи «хвоста» выкроил. V   
Перед  зачетами и экзаменом по немецкому языку (а их пришлось сдавать каждый семестр на протяжении четырех лет, хотя знаний у меня не прибавилось) необходимо было сдавать «тысячи». Так мы называли обязательный кусок любой статьи с  определенным количеством знаков из газеты  «Нойес Дойчланд» («Новая Германия»)  и какой-либо книжный текст.
Что касается газеты, тут приходилось пыхтеть. А вот насчет книги  нашел оригинальный выход. Напротив памятника Юрию Долгорукому был магазин «Дружба», где продавались книги на иностранных языках. Я покупал изданную в Германии книгу, в которой не было ни одного русского слова. Но не любую, а только того автора, чьи произведения переводились на русский язык. Положив рядом с собой словарь, сопоставлял авторизованный перевод с текстом оригинала  и успешно переводил. При этом обращал особое внимание на идиомы, стихотворные тексты, которые преподаватель могла потребовать перевести дословно.
Доказательством работы с текстом был составленный студентом словарик. Я его составлял на каждую страницу и, отвечая преподавателю, успешно пользовался им. Система работала безотказно! Однако на экзамене больше «удовлетворительно» получить не мог. Ну не знаю я немецкий! (О чем сейчас очень жалею.)
Усвоил я еще одну истину: доверяя, проверяй. Учился со мной парень из Харькова. За плечами у него уже был один вуз, и он довольно легко осваивал программу. Как-то  попросил Николая (так звали парня) прислать мне контрольную работу по немецкому языку. Он исполнил  просьбу. Но перед тем, как переписать работу и отправить  в деканат, я внес в нее ряд исправлений.
Вскоре получаю телеграмму: «Работу не отправляй, у меня незачет». В ответ телеграфирую: «А моя зачтена». Вот что значит контроль!
На государственном экзамене по журналистике (в это время я уже жил и работал в Подмосковье) мне достался вопрос о творчестве чешского писателя и журналиста Юлиуса Фучика, погибшего в фашистских застенках. Отвечая на него,  рассказываю, что в случае издания полного собрания сочинений писателя, их следовало поделить на несколько разделов.
--Кто вам это сказал? – спросил кто-то из экзаменаторов.
«Как кто?» – удивился я. – «Сам Фучик!..» Члены государственной экзаменационной комиссии покатились со смеху. А я никак не мог понять, что от волнения не смог объяснить, что классификации произведений по разделам принадлежит самому Фучику. Впрочем, на итоговую оценку это не повлияло.

Глава 11. Последний год в Коминтерновском
Я продолжал работать в редакции. Ездил по колхозам и совхозам, активно участвовал в районных мероприятиях. Начал готовиться к первой экзаменационной сессии. Сдал ее. Словом, жизнь шла своим чередом.
Пересматривая немногие сохранившиеся свои материалы полувековой давности, обратил внимание на обилие публикуемых в газете рейдов. Технология их была такова. Журналист вместе со специалистами (как правило, это были сотрудники районного сельхозуправления, райкома комсомола, отдела статистики и прочих служб) выезжал на место, знакомился с ситуацией. Затем обменивались мнениями и корреспондент газеты готовил материал к публикации, ставя под ним фамилии всех участников рейда.
Как-то мы вместе с агрономом сельхозуправления и начальником отдела статистики поехали в одно из хозяйств. И там выявили крупные нарушения. В частности, приплод поросят  приходовали на третий-пятый день после опороса.
Делалось это преднамеренно. Ведь каждая свиноматка приносила порой до 10 поросят. Но в первые дни половина погибала. И чтобы избежать неприятностей и не портить показатели, приходилось прибегать к подобным действиям. По молодости и простоте душевной я этого не знал. Не придали тому значения и мои спутники.
Возвратившись в редакцию,  подготовил к печати материал рейда, поставив, как обычно, под ним подписи всех участников. Разразился жуткий скандал. Ведь публикация могла попасть на глаза областному начальству, и тогда неприятности ожидали всех: и секретаря райкома, и председателя райисполкома, и главного зоотехника сельхозуправления.
Естественно, все от своих подписей открестились (и действительно, они-то не писали, хотя и не возражали против того, чтобы под материалом рейда стояла их фамилия). В результате «крайним» оказался я. Хотя все, о чем поведала газета, соответствовало действительности, на очередном пленуме райкома комсомола меня вывели из состава бюро и объявили выговор с занесением в учетную карточку.
К тому времени состав редакции довольно сильно изменился. Кто-то ушел на повышение, кто-то сменил место жительства. Сюда пришли люди, далекие от журналистики. И мне стало неинтересно работать.
А тут подвернулось место в Одессе.  Можно было жить дома. И в начале апреля 1961 года я уволился. Не знал, что придется еще встретиться с Коминтерновским.

Глава 12. Во Дворце пионеров
Одесский Дворец пионеров и школьников я стал посещать еще будучи учеником младших классов. Здесь мне очень нравилось. Детям было отдано одно из красивейших зданий города – бывший дворец  графа Воронцова, который в первой половине XIX века более двадцати лет был генерал-губернатором новороссийским и бессарабским. В роскошных залах  дворца бывал Пушкин в период одесской ссылки. Что ни комната, то история. И это вызывало у ребят неподдельный интерес.
Особенно  радовался, получая приглашения на новогодние праздники. Как правило, во время праздника проводились различные конкурсы, условия которых предусматривали выполнение целого ряда заданий (каждый этап конкурса проходил в отдельном помещении, что позволило хорошо изучить все залы Дворца). И каким счастьем для маленького школьника было получить шикарный приз: игру или альбом для рисования и коробку дорогих красок, которые мама была купить ему не в состоянии.
Во Дворце были игротека и читальный зал, работали различные кружки. Я посещал кружок художественного слова и еще какие-то, но этот запомнился особо. И вот почему.
У меня была очень хорошая дикция. На всех школьных мероприятиях  выступал с чтением стихов. Но ни на один районный конкурс меня не выставляли: я картавил, не выговаривая букву «р».
О логопедах мы тогда понятия не имели. А руководитель кружка Татьяна Васильевна  решила серьезно заниматься со мной. Она постоянно давала мне скороговорки типа «На горе Арарат растет крупный красный виноград», заставляла произносить выражения (например, «Ворона каркнула во все воронье горло»). И уже годам к двенадцати-тринадцати моя картавость прошла.
В советское время открытие любой газеты было событием. Для этого требовалось специальное решение центрального комитета партии. Но Одесса есть Одесса.  И когда Дворец возглавила Татьяна Леонидовна Скороходова (кстати, бывший завуч школы,  которую я закончил), она загорелась желанием создать при Дворце типографию и печатать свою газету.
За осуществление этой идеи взялся журналист Константин Саркисьянц. С открытием типографии особых проблем не возникло: Дворцу требовались афиши о мероприятиях, пригласительные билеты (все мероприятия были бесплатными и по школам распространялись приглашения), программки любительских спектаклей и т.п. Так что разрешение на открытие было получено, необходимое оборудование, шрифты и краски приобрели. С бумагой вопрос также решили.
А вот газету стали выпускать что называется, явочным порядком. Выходила она дважды в месяц на четырех полосах формата А4 под названием «Юный пионер».
Еще будучи школьником и первые месяцы после ее окончания я активно сотрудничал с этой газетой. Особенно запомнилось участие в фестивале школьников Одесской области и Молдавии. Проходил он на берегу Черного моря в курортном районе города – Лузановке. На побережье были разбиты палатки, в том числе штабная и прессы (в ней жили журналисты молдавской и одесской областных молодежных газет и я, как представитель «Юного пионера»).
Запомнился этот слет двумя событиями. Во-первых, встречей с матерью Зои и Александры Космодемьянских – Любовью Тимофеевной. Она произвела на  меня двойственное впечатление. С одной стороны – мать героев, а с другой… Почему-то мне показалось, что Любовь Тимофеевна спекулирует памятью своих детей. И встреча с ней оставила какой-то неприятный осадок.
Второе событие носило юмористический характер. Целый день лил дождь. И еду участникам фестиваля разносили прямо по палаткам. А вот журналистскую палатку  почему-то обошли. Промокшие, голодные, мы от нечего делать сочинили песенку на мотив «Ой красивы над Волгой закаты»:
Дождь уныло стучит по палатке,
А в палатке одни неполадки:
Всюду латки да заплатки,
Эх, несладко жить в палатке.
Высококалорийная пища
Так нужна нам бездомным и нищим,
Чем жирнее, тем нужнее,
Тем нужнее, тем нужнее.
Ждали час, ждали два и так далее,
А кефира нам так и не дали…
Помнить будем, не забудем
Фестиваля, фестиваля.
Но в 1961 году газета уже не выходила. В Управлении по охране государственных тайн в печати (Обллите), осуществлявшем функции цензуры, видимо, спохватились, что   разрешение высоких партийных инстанций отсутствует, и запретили ее дальнейший выпуск.
Но типография осталась. А поскольку Константин Саркисянц, являвшийся ответственным секретарем редакции, переходил на другую работу, он предложил мне занять его должность. Правда, теперь она именовалась «ответственный секретарь типографии».
В мои функции входили  обеспечение выполнения заказов (в штате типографии были наборщик и печатник), а также получение разрешения на выпуск каждой единицы продукции. Дело в том, что издание любого пригласительного билета, плана работы, программы спектакля или афиши требовало разрешения органа цензуры. Иногда приходилось получать поочередно три разрешения: «В набор», «В печать» и «В свет». Порой последние два давались одновременно. И такая процедура повторялась при выпуске каждого наименования печатной продукции.
Честно говоря, работы было немного. Поэтому я часто сопровождал экскурсии школьников по залам Дворца пионеров, расположение которых и историю каждого знал как свои пять пальцев.
Летом все сотрудники Дворца отправлялись в отпуск. Мне как пришедшему недавно, отпуск не полагался. Правда, в июне я уехал в Москву и, сдав успешно экзаменационную сессию, был переведен на второй курс.
В июле в связи с отпусками меня поставили исполнять обязанности директора пионерского парка, находившегося чуть ниже Дворца, рядом со знаменитой Потемкинской лестницей. Здесь летом работала игротека, воспитатели проводили различные мероприятия с детьми.
На должность воспитателей были приняты две девушки – моя бывшая одноклассница Лена, мать которой руководила во Дворце кукольным театром (к сожалению, Лена очень рано умерла) и уже известная вам Лиля Патюк, приехавшая в Одессу на каникулы после окончания третьего курса института. Они поступали в мое подчинение.
Помимо организационных вопросов,  в  функциональные обязанности директора парка  входил контроль за работой воспитателей. Как-то прохожу по территории  и вижу: дети играют без присмотра, а воспитателей рядом нет. Пошел искать их. Наконец, нашел. Сидели они на лавочке с какой-то цыганкой, которая гадала им. Цыганку я прогнал, девчонок отругал. Но дал себе зарок: никогда не работать вместе со своими одноклассниками. И свое слово держу всю жизнь.
В июне 1962 года  я получил ученический отпуск для участия в экзаменационной сессии в университете. Экзамены сдал успешно, перешел на третий курс и готовился к поездке домой. А перед отъездом решил прогуляться по Москве. Погуляв пару часов, возвратился в общежитие. Дежурный по этажу, увидев меня, сообщил, что звонила моя мама.
;Что-нибудь просила передать? – поинтересовался я.
;Нет, ; услышал в ответ.
Я успокоился. Подумал: наверное, хотела поинтересоваться, как прошла сессия и когда приеду домой.
Отъезд был намечен на следующий день после описываемых событий, и я снова ушел гулять. Вернувшись вечером, узнал о новом звонке матери. И опять-таки ничего не передала.
С тяжелым чувством  сел в вагон поезда и почти сутки пути мучился в догадках. А дома узнал, что  остался без работы: уволен по сокращению штатов.
Недоумению  не было предела. Как же так? Администрация Дворца предоставила мне ученический отпуск, все знали, что  нахожусь за пределами города. И так вот, без предупреждения, сократили… К тому же, выходное пособие не выплатили.
Своими сомнениями  решил поделиться с адвокатами юридической консультации. Ответ их обескуражил: администрация уведомила твою маму, а она должна была сообщить тебе! И никакого пособия не положено…
Спустя много лет я узнал, что меня просто-напросто обманули. Кодекс законов о труде устанавливал обязанность администрации предупреждать работника о предстоящем сокращении лично. Более того, нельзя было уволить человека в период нахождения его в отпуске (неважно: ежегодном или учебном).
И еще один эпизод правового характера.  Для какой-то цели нам понадобилась копия трудовой книжки жены. Переписав добросовестно от руки все записи, по приезде в Одессу (в то время мы работали на севере области в ста километрах от областного центра)  пошел в нотариальную контору.
Посмотрев документы (подлинник и копию), нотариус сказал:
;Я не буду удостоверять.
;Почему? ; поинтересовался я.
;А если твоя жена  еще пару раз замуж выйдет, неужто все время в трудовую книжку будут вноситься записи о смене фамилии?
Нотариус предложил мне предоставить свидетельство о браке. Хотя свидетельства с собой у меня не было, но областной архив загса находился в двух кварталах от нотариальной конторы. Побежал туда. По закону подлости в этот день архив не работал.
Возвращаюсь к нотариусу. Стою, мнусь. Наконец, он пожалел меня.
;Переписывай трудовую книжку на девичью фамилию жены, тогда я удостоверю копию.
Я так и сделал.
Теперь по истечении срока давности могу признаться, что я все-таки обманул нотариуса. Получив заверенную копию,  зачеркнул девичью фамилию и, как это было в подлиннике, сверху написал новую фамилию и продублировал запись на обложке, подтверждающую основание смены фамилии.
Но все дело в том, что нотариус был неправ. Ведь трудовая книжка – это основной документ, до недавнего времени определявший право гражданина на пенсию. И фамилия в ней должна соответствовать той, которая значится в паспорте потенциального пенсионера. А это значит, что сколько бы раз женщина ни меняла фамилию, все эти перемены должны быть отражены в трудовой книжке.
Надо сказать, что история с неудавшимся увольнением в Ивановке (об этом рассказывалось ранее), а также два вышеописанных случая  заставили меня серьезно задуматься о пользе знания законов. Поэтому я стал уделять много внимания знакомству с законодательством, что впоследствии в определенной степени повлияло на мою судьбу.

Глава 13. Друзья-товарищи
Сегодня  уже не могу сказать, как это получилось, но невольно я  стал связующим звеном двух молодежных компаний. Возможно, потому, что был года на два старше всех. В одну входили Галя Финкель, Люба Дегтярь, Марик Гойхман, Галя Гойхмин, Юра Векслер и еще несколько человек; в другую – Лева Клейман, Наташа Аганина, Гарик Финкель (с Галей они были однофамильцы). Остальных помню только по именам: Наум, Рена, Лена, Миша, Лара…
Особенно теплые отношения у меня сложились с Галей Финкель. Невысокого роста, не очень красивая, но исключительно заводная, она привлекала к себе неуемной энергией. Я часто бывал у нее дома, хорошо знал маму – тетю Лизу ( в кругу друзей не было принято обращаться к старшим по имени и отчеству), отчима – дядю Сему (Галин отец – до войны первый секретарь одного из райкомов комсомола Одессы – погиб на  фронте и отчима она называла папой) и младшего сводного  брата Павлика.
Трудно сказать, что сближало нас. Скорее всего, национальность, хотя ни религией, ни теорией сионизма мы не увлекались. Уже позднее, к концу шестидесятых, вопросами сионизма очень серьезно занялся Гарик Финкель, уехавший позднее в Израиль.
В нашей компании образовалось несколько семейных пар: Лева и Наташа, Миша и Лара, Марик и Галя Гойхмин, Нюма и Лена (этот брак очень быстро распался, а вскоре от какой-то болезни в совсем молодом возрасте Лена умерла).
Я работал за пределами Одессы и встречаться со своими друзьями мог только по выходным. Правда, если нужно было, приезжал и в будни вечерами. Мы дружили, не думая о будущем. Это уже потом сложились семейные пары.
Но взрослые рассуждали иначе. Когда в 1959 году после встречи с Лилей  наша переписка возобновилась, я начал готовить себя к семейной жизни, не скрывая ни от кого, что Лиля – моя невеста.
Как-то после очередной встречи с друзьями,  проводил Галю Финкель домой. На крыльце меня ждала ее мама. Отправив дочку в комнату, она обратилась ко мне:
;Слушай, Миша, вот ты собираешься жениться, а ходишь к Гале. Ведь это отбивает от нее других ребят. А ей тоже замуж надо. Так что прошу тебя: не ходи, пожалуйста, больше к нам…
Я был страшно обижен. Это сейчас, став отцом и дедом,  прекрасно понимаю чувства матери, беспокоящейся за судьбу своих детей.
Но на свадьбу свою и Галю, и многих друзей я пригласил. Моя жена как-то органично влилась в нашу компанию, она очень понравилась тете Лизе, и наши добрые отношения восстановились.
А вот на свадьбе подруги мне побывать не удалось, хотя приглашение мы с женой получили. Дело в том, что Лиля была кормящей матерью и поехать на другой конец города на несколько часов было просто нереально. К тому же на следующий день мы с двухмесячной дочкой должны были улетать в Подмосковье, куда я перебрался незадолго до ее рождения.
Мы расписались в августе 1961-го, а в июне (незадолго до свадьбы) я находился в Москве на экзаменационной сессии, живя в Доме студента на Стромынке (между существовавшей в то время станцией метро «Сокольники» и еще только проектируемой станцией «Преображенская площадь»). Как-то в середине месяца неожиданно получаю от Галкиной мамы телеграмму: «Встречай Галю и проводи ее к родственникам».
Поезд из Одессы приходил между четырьмя и пятью часами утра, метро начинало работать в 6, а на 10 часов у меня по расписанию был назначен экзамен по зарубежной литературе. Что делать? На такси денег нет, пешком до Киевского вокзала из Сокольников очень далеко. Пришлось вечером поехать на вокзал и там провести ночь.  С собой я взял какое-то программное произведение (по-моему, «Декамерон»), и всю ночь читал. По залу проходили милиционеры, мыли полы уборщицы, но никто меня не трогал, настолько я был увлечен чтением.
Встретив подругу и дождавшись открытия метро, проводил ее к родственникам куда-то в район метро «Сокол», где посидел часок с закрытыми глазами и отправился на экзамен, договорившись встретиться днем.
В начале семидесятых по просьбе подруги мне удалось достать на функционирующем в соседнем районе стекольном заводе документы, подтверждающие право на льготную пенсию ее отчима, работавшего на аналогичном производстве в Одессе. Где-то году в 1977-м ко мне в Хотьково приезжали тетя Лиза и Павлик: у них были какие-то дела в Москве. Я в то время жил в общежитии (семья находилась в Талдоме).
К сожалению,  это была последняя встреча с  матерью подруги: вскоре она умерла. А вот некоторые формальности сыграли с Галиной   злую шутку. Своего отчима (а мать Галины вторично вышла замуж, когда девочке еще не было и десяти) она называла папой, хотя носила фамилию и отчество родного отца. И все настолько привыкли к этому, что никто не задумывался о том, что в свое время следовало оформить удочерение.
Брат девушки  Павел – очень способный парень, склонный к научной работе, никак не мог попасть в аспирантуру (мешала пресловутая «пятая графа» в паспорте). Он с большим трудом устроился на работу, где не мог в полной мере проявить свои таланты. Поэтому решил эмигрировать и в начале восьмидесятых перебрался в Австралию.
В лихие девяностые к сыну решил переехать его отец вместе с внуком, младшим сыном Галины. И здесь-то препятствием стали  формальные признаки. Дяде Семе правительство Австралии дало согласие на въезд как отцу гражданина этой страны. А вот внуку не разрешили, мотивируя тем, что сын падчерицы не является его родственником. Не признавались родством и взаимоотношения «дядя – племянник». Так и уехал старик один. В Австралии он дожил до 95 лет.
А Галя всю жизнь проработала в школе, преподавая математику. Сегодня она на пенсии, но продолжает учительствовать.  У нее  двое детей. Есть внуки.  Бывая в Одессе, я всегда заходил к ней (последний раз это было в начале 2014 года). Теперь, живя в разных государствах, мы хотя и не разорвали связи, но единственным средством общения является WhatsApp.
К сожалению, в последнее посещение Одессы из друзей юности мне, кроме Гали,  не удалось встретиться ни с одним. С кем-то из-за своих переездов я потерял связь, а кто-то эмигрировал в США или репатриировался в Израиль. А,  когда, решив отыскать бывших друзей и одноклассников  обратился в городской адресный стол, мне сказали, что даже адрес родного отца мне бы не сообщили:  закон о защите персональных данных запрещает…
Да еще бывая  в Израиле, я встречаюсь с Любой Дегтярь, давно овдовевшей и живущей в одиночестве, хотя в Канаде у неё есть 41-летняя дочь Вика – мать шестерых детей. Любочка (и я и жена называли её только так) – очень коммуникабельный человек. И хотя живёт она одна, вокруг нее всегда люди. Ее обожает живущий в соседнем городе племянник  Юрий – сын родного брата, давно расставшегося с его матерью и живущего с новой семьёй в Одессе. Для Юры Любочка – самый близкий человек. У неё немало друзей.
Я давно не был в Израиле. Но два-три раза в неделю мы обязательно общаемся по Скайпу , а с недавнего времени и по WhatsApp.

Глава 14. Прощай, Украина!
Восемь с половиной месяцев не мог я найти работу, после того как сократили мою должность во Дворце пионеров. Но в середине марта 1963-го освободилось место литсотрудника в коминтерновской  редакции. Газета к тому времени называлась «Слава хлiбороба», а редактором вновь была Тина Германовна Гречаная. Все бы хорошо, да только в поселке в тот момент невозможно было снять комнату, поэтому  пришлось ночевать в редакционном кабинете. Но главное то, что в единственной школе райцентра не было вакансии математика, а надо было определяться с работой для жены. Поэтому в середине августа уехал в Березовку, что в 100 километрах от Одессы. Туда же получила направление учителем математики и Лиля.
Начиналась наша самостоятельная жизнь нелегко. С точки зрения быта проблем не было: на свадьбу нам надарили много постельного белья, посуду. Еще до отъезда из Одессы мы приобрели тарелки. Да и квартиру сняли довольно быстро у старой еврейки, по странному совпадению оказавшейся бабушкой жены жившего в Одессе моего одноклассника  по семилетней школе Изи Захаревича.
А вот с работой получилась накладка. В редакции было свободным только место корректора, которое я – четверокурсник МГУ – вынужден был занять. (Правда, через месяц меня перевели на должность литсотрудника, а еще через пять месяцев – заведующим отделом писем.)
У Лили были другие проблемы. Ей пришлось работать в двух школах. И все бы ничего, да только в одной преподавание велось на русском языке, а в другой – на украинском, о чем я подробнее расскажу ниже.
Работалось в Березовке неплохо. Очень скоро сколотилась компания молодых семей: Петр и Изольда (у них уже был ребенок), Михаил и Валентина (их мы называли «молодята» как недавно поженившихся), мы с женой (с двухлетним семейным стажем) и кто-то еще (уже не помню). Все жили на съемных квартирах. Поэтому довольно часто, прихватив с собой нехитрую снедь, мы собирались у кого-нибудь, весело проводя время.
Вообще с Березовкой было связано немало курьезных случаев. На съемной квартире у  нас был отдельный вход. Но попасть к нам было непросто:  во дворе на привязи находилась довольно злая собака. Впрочем, и мы, и приходившие к нам друзья знали, что длина цепи не позволяет ей помешать  проходу.
Как-то перед Новым годом жена решила сварить холодец (в России его называют – студень). С продуктами проблем не было, а вот холодильник у нас отсутствовал. Впрочем, на дворе зима. Вот мы и вынесли на улицу (а было два блюда), накрыли большим корытом, а сверху для прочности положили несколько кирпичей.
Пришла пора есть холодец. Подходим к корыту, снимаем кирпичи, поднимаем его. А там… пустые блюда, причем, чисто вымытые.
Обратились к хозяйке. Та невозмутимо отвечает:  наверное, собака съела. (Вот умная собака: сама подняла корыто с кирпичами, слопала весь холодец, а потом вымыла за собой посуду, аккуратно поставив все на место…) Буквально на следующий день мы сменили квартиру.
В школе (с украинским языком преподавания) был замечательный коллектив. Практически все праздники учителя отмечали вместе: приходили и семейные, и одинокие (хотя одиноких было очень мало). Каждый приносил из дома часть той снеди, что приготовил для себя, спиртное – по потребности участника застолья. Все это расставлялось на общем столе, и каждый ел, что хотел.
Осенью 1964 года вышла замуж Маня – старшая сестра моей жены. Ее с мужем мы пригласили к себе встретить вместе Новый год. Но они отказались.
В самый последний момент 31 декабря мы решили поехать в Одессу. Поезд шел где-то два с лишним часа. Почему-то на душе у меня было неспокойно: а вдруг Маня с Аркадием поехали к нам? Моя тревога передалась жене. И, приехав в Одессу, не заезжая к маме, направились на Дерибасовскую, где с мужем жила сестра Лили.
Дверь открыл младший брат мужа: «А Маня с Аркадием уехали к вам…». До Нового года оставалось чуть больше двух часов.
Я готов был заплатить любые деньги за такси. Но какой чудак в новогоднюю ночь поедет за 100 километров, чтобы потом проделать такой же путь обратно? Пришлось сесть в поезд, который приходил где-то в районе часа ночи.
Пока от вокзала добрались до дома, было уже около двух. Нашли, где празднует Новый год хозяйка квартиры: она не видела наших гостей. Пришли в гостиницу: и там их нет. В отчаянии звоню в школу. «Да, ; отвечают мне на другом конце провода, ; они здесь». Не застав нас дома и зная о школьных традициях, Лилина сестра, выставив на стол все, с чем приехала к нам, пришла в школу. И ее приняли, как свою. А часа в три ночи там появились и мы, уставшие, но довольные, что все так благополучно закончилось.
Березовский район был своеобразным. Здесь находились два колхоза, которыми руководили известные на всю страну дважды Герои социалистического труда Макар Посмитный и Павел Ведута  (кстати, первую свою звезду героя Ведута получил будучи звеньевым или бригадиром у Посмитного). А всего в этих хозяйствах золотую звезду герояVносили более десятка человек.
Колхозы негласно соревновались между собой. Нет, не по производственным показателям: это само собой. А, как бы сегодня сказали, по крутости. Вот открыл Ведута чайную с двумя залами – общим и для гостей, а Посмитный отстроил две чайные (как мы их называли, «черную» и «парадную»).  У Ведуты детский сад, а у Посмитного еще и собственная аптека. В итоге от всех этих нововведений лучше становилась жизнь колхозников.
В обоих колхозах часто проводились мероприятия районного и областного масштаба, освещать которые всегда выезжали журналисты местной редакции. Как-то у  Посмитного собрали секретарей партийных организаций колхозов и совхозов района. От редакции на этот семинар был откомандирован я. После официальных мероприятий и знакомства с хозяйством, окончившихся, естественно, в «парадной» чайной, все решили сфотографироваться. Понятно, что у бюста дважды героя. Это фото сохранилось у меня до сих пор. Памятно мне оно тем, что все изображенные на нем – в фуражках, и лишь два человека ; в шляпах: Макар Посмитный и я, 25-летний журналист.
Когда  начал работать в Березовке в газете «Степовий маяк» («Степной маяк»), здесь был очень сильный журналистский коллектив, возглавлял который участник войны Сергей Нежинский. Но вскоре два журналиста ушли на повышение.  Толя Папазов (он в то время учился на пятом курсе высшей партийной школы) стал заместителем редактора, Коля Руденко (его старший брат был одним из ушедших в областную газету) возглавил сельхозотдел, я – отдел писем, а Петр Скалыга (самый старший из нас по возрасту, но самый малообразованный)  был литсотрудником.
А с ответственными секретарями нам не везло, хотя эта должность одна из самых важных в газете. Это сегодня существует компьютерная верстка, Полвека назад (вплоть до середины 1990-х годов прошлого столетия) именно ответственный секретарь составлял в натуральную величину макет каждой страницы, определяя, где какому материалу стоять, его объем, размер шрифта для заголовков и основного текста, ширину газетной колонки…
Еще в Коминтерновском  мне не раз приходилось макетировать отдельные полосы (особенно, в тех случаях, когда я готовил в номер материал, занимавший целую страницу.) И при первой возможности старался это делать в Березовке. Но практически всегда к нам присылали ответственного секретаря, в основном из бывших редакторов. Они почему-то не задерживались.
Наконец, все пришли к выводу, что ответсекретаря нужно воспитать  в собственном коллективе. Честно говоря, я рассчитывал на эту должность: все-таки учусь на четвертом курсе, в газете уже шестой год. Однако назначили нашего фотокорреспондента Валеру Олейника – первокурсника Киевского университета, недавно пришедшего к нам работать, но… кандидата в члены партии (я же был комсомольцем). Было обидно, но что поделаешь? Впрочем, истинную причину я узнал позднее.
Работа на Украине памятна мне тем, что на всякого рода мероприятиях выступающие говорили не по бумажке. Потому каждый раз на какое-либо совещание, слет, конференцию отправлялись два-три журналиста, и каждый записывал выступление, чтобы потом, сопоставив записи, опубликовать в газете его изложение.
Мы старались не пропускать ни одного значимого события. Но случались и проколы. Накануне какой-то годовщины Победы вдруг спохватились, что не подготовили материал на тему праздника. Лихорадочно стали искать выход: такую дату обойти молчанием нельзя. В те годы многие сотрудники военкоматов были участниками войны. Вот и решили пойти туда, попросить личное дело какого-нибудь офицера. Так и сделали.
Мне дали личное дело капитана Крылова. Ивана Ивановича я хорошо знал: в период моей работы в Коминтерновском он служил в  райвоенкомате этого района.
Начал смотреть документы и не поверил своим глазам: в личном деле лежало представление к званию Героя Советского Союза, датированное мартом или апрелем 1945 года. Видимо, в последние дни войны представление где-то затерялось, а вот в личном деле сохранилось.
За разъяснениями обратился к офицеру. Оказывается, он и сам не знал об этом, и никогда не видел свое личное дело. На вопрос, а был ли награжден за свой подвиг, ответил отрицательно.
Это была сенсация! На самом видном месте мы опубликовали материал, рассказывающий о боевых заслугах офицера. А потом вместе с сопроводительным письмом (и с переводом  на русский язык) отправили эту публикацию в президиум Верховного совета СССР, полагая, что мужество должно быть отмечено наградой. Позже мы узнали, что Героя Крылову не дали, но орденом Ленина все-таки наградили.
…Я начал работать в Березовке 16 августа. По существующему законодательству право на отпуск у меня возникало через 11 месяцев, т.е. с 16 июля.
В июне  1964 года  жена собралась в Копейск навестить свою тетю. Я в это время находился на экзаменационной сессии, которая должна была закончиться 30 июня. Поскольку она никогда не была в столице,  решили, что Лиля  приедет ко мне, вместе  погуляем по Москве, а потом поедет дальше. Так как каждый старшекурсник занимал в общежитии отдельную комнату, то супругов селили туда же на срок до 10 дней с весьма невысокой оплатой.
Перед отъездом Лиля пришла к  редактору и попросила предоставить мне отпуск на полмесяца раньше положенного. Он отказал. Пошла к секретарю райкома партии по идеологии Бабенко (за маленький рост он имел прозвище «пионерский секретарь»). Тот предложил взять отпуск за свой счет. Но где взять «свой счет», когда при поездке на сессию зарплата уменьшалась? Вот  и договорились, что я провожу Лилю, а на следующий день уеду на работу.
Мы посмотрели ряд достопримечательностей Москвы, побывали в музеях, Мавзолее. Словом, время пролетело незаметно. Близился отъезд. Но накануне Лиля почувствовала себя плохо. (Сегодня я понимаю, что моя жена проживала на территории, подвергшейся воздействию радиации в результате аварии 1957 года на  ПО «Маяк» и сброса радиоактивных отходов в реку Теча. Только доказательств нет никаких.)
В МГУ на очень высоком уровне была поставлена медицинская служба, и я повел ее к врачам. Осмотрев жену, медики заявили, что она может ехать дальше только с сопровождающим. Что оставалось делать? Я сдал свой билет до Одессы и купил на эти деньги билет на Челябинск. А на работу дал телеграмму с просьбой либо предоставить отпуск, либо выслать авансом деньги на обратную дорогу.
Можно представить себе мое настроение. Сказать, что оно было паршивым, значит, ничего не сказать. Я просто кипел от бешенства. И сказал жене:
;Буду искать работу здесь.
Через пару дней после приезда пошел на прием к секретарю обкома партии по идеологии. Встретил он меня приветливо и предложил поехать в один из районов области. Не зная ничего,  согласился. Оказалось, что райцентр находился более чем в ста километрах от Челябинска. К тому же, основное население его составляли татары и башкиры. Да и сам райцентр представлял собой убогое зрелище. Ездил туда в субботу, а в понедельник решил снова сходить в обком, чтобы отказаться. Но по приезде меня ждал денежный перевод: из редакции выслали деньги на обратную дорогу. Пришлось брать билет на поезд. Отправив секретарю обкома письмо с объяснением причины отказа, я уехал на работу.
Спустя месяца полтора получил письмо из Челябинска. Секретарь обкома писал, что был в отпуске, а без него мое письмо, посчитав его личным, вскрыть не решились. Он также сообщал, что есть работа в 18 километрах от города, в школе имеется место для жены и нам будет предоставлена квартира.
Решили ехать. Но если мне уволиться с работы было легко, подав заявление за две недели, то жена как молодой специалист должна была иметь согласие областного отдела народного образования. Такое согласие удалось получить.
 Отъезд наметили на 9 октября. Но тут Маня, сестра Лили, сообщила, что на 16 октября у нее назначена свадьба и единственная родная сестра должна обязательно на ней присутствовать. Задержать отъезд на неделю? Тогда нам просто не на что было бы жить. А если истратить деньги, которые предполагали отложить на билеты, не будет на что ехать. Скрепя сердце, остались.
Летом 1965-го я вновь поехал в Москву на сессию, а Лиля собиралась в декретный отпуск: мы ждали первенца. В Москве  повстречал подругу своей старшей сестры Нину Ластовскую. Попав в 16-летнем возрасте из Краснодона в фашистский концлагерь «Равенсбрюк», она, пройдя сквозь все ужасы плена, нашла в себе силы получить высшее образование, создать семью, родить двоих детей. К моменту нашей встречи Нина работала заместителем редактора районной газеты в подмосковном городе Талдоме.
;Поехали к нам, -- сказала она. – В редакции нужны работники.
Решил посмотреть, что это за городок, и выбрав свободный от экзаменов день, сел в пригородный поезд,   через два с половиной часа доставивший меня  к месту назначения.
В целом здесь мне понравилось. Смутило только одно. Желая получше узнать район,  поехал в одно из сел, чтобы ознакомиться с работой библиотеки. В отличие от украинских сельских библиотек, здесь была низкая посещаемость, невысокий оборот книг. Обо всем увиденном  рассказал в районном отделе культуры, услышав в ответ: «А ты поинтересовался, сколько в селе грамотных?» Такого в самом центре России я не ожидал. Это было для меня в диковинку. Тем не менее решился на переезд.
Но прием на работу требовал согласования с райкомом партии. Дело в том, что в советское время существовал лимит на прописку в Москве и Московской области,  получить ее было не так-то просто. Поэтому следовало заручиться поддержкой райкома и исполкома.
В райкоме партии меня принял секретарь Александр Линьков. Беседа была плодотворной. Моя кандидатура подошла (все-таки  перешел на последний курс университета и впереди были госэкзамены и диплом). Он пообещал вызвать меня, когда решится вопрос с пропиской. На прощание сказал, что было бы неплохо  привезти с собой рекомендации для вступления в партию. С тем я и уехал.
Прошло около двух месяцев. И вдруг я получаю телеграмму из Талдома с приглашением немедленно приехать. Решил поехать один. Во-первых, надо было устроиться на квартире. Кроме того, жена вот-вот должна была родить. На этот раз на работе чинить препятствий мне не стали, я уволился, уехав с Украины. Как оказалось, навсегда.

***
В Ивановке я больше никогда не бывал. В Березовку как-то заехал, чтобы внести кое-какие исправления в трудовую книжку жены. В 1987 году принимал участие в праздновании 50-летия Одесского Дворца пионеров. Лишь спустя почти полвека  удалось побывать в Коминтерновском, там, где прошли самые памятные годы моей журналистской юности. Встретился с бывшим редактором Тиной Германовной Гречаной (ей было уже 86 лет), бывшим сотрудником Алексеем Семененко (к сожалению, вскоре после нашей встречи он скончался), а также с бывшим инструктором райкома комсомола Георгием Янкевичем.
От Георгия я узнал о себе довольно интересную вещь: оказывается он считает меня своим крестным отцом, благодаря которому сложилась его карьера.
Придя из армии в 1959 году, юноша стал работать заведующим колхозным клубом. Как-то секретарь партийной организации сообщил ему, что в колхоз должен приехать корреспондент местной газеты, которого могут интересовать разные вопросы, в том числе и работа клуба. Этим корреспондентом оказался я. Честно говоря, мне понравилось, как взялся за работу молодой демобилизованный воин, и об этом я рассказал на страницах газеты. Через три дня после публикации Георгия пригласили в райком комсомола и предложили  должность инструктора. Так началась его комсомольская карьера. В дальнейшем он работал на партийной и профсоюзной работе. К сожалению, до сегодняшнего дня  не дожил.
Об этом  последствии моей публикации я не знал. Но признаюсь: было приятно.




Часть II В городе башмачников

Глава 1. Вступаю в партию
Талдомская газета носила название «Заря» и пользовалась в районе большим авторитетом. Я пришел туда на должность заведующего промышленным отделом. Для меня это было в новинку, потому что все предшествующие годы  работал исключительно в сельскохозяйственных районах. Впрочем, писать-то приходилось о людях, а не о технологических процессах.
Редакция находилась на втором этаже местного краеведческого музея. Здесь все дышало историей этого древнего кустарного края. А вот коллектив был довольно молод: средний возраст сотрудников не превышал и 30 лет.
Нина Ластовская позаботилась о съемной квартире, так что бытовых проблем не возникло. Но по поводу прописки она слукавила: не было разрешения. Все же меня вызвали в Талдом, благоразумно решив, что на месте в моем присутствии разобраться будет проще.
Стараясь не повторять собственных ошибок, вызванных правовой безграмотностью,  решил особое внимание уделять действующему законодательству. И придя в «Зарю», стал частым гостем в исполкомах районного и городского Советов, в правоохранительных органах. Словом, взял на себя освещение в печати правовых вопросов.
В Талдом  приехал, имея на руках рекомендации для вступления кандидатом в члены партии. Уже через неделю партийное собрание редакции приняло в партию меня и литературного сотрудника сельхозотдела Альберта Дюкова. Данное решение должно было утвердить бюро райкома партии. Однако утверждение проводилось только после рекомендации партийной комиссии, состоящей, как правило, из ветеранов КПСС.
В середине 60-х  парткомиссии не имели освобожденных председателей (они появились позже), и их курировал кто-то из инструкторов райкома. Куратор нашей комиссии жила в одном доме с Ниной Ластовской. Это было заводское общежитие в 6 километрах от города (после всех хрущевских реорганизаций район был воссоздан и своего жилого фонда в Талдоме почти не имелось). Почему-то женщины не ладили между собой, и это отразилось на нас.
Сначала меня попробовали «подловить» на вопросах политики. Но  мне предстояли госэкзамены (а на экзамен выносилась история КПСС), так что, думаю, знал то, о чем эти малообразованные люди, имевшие за плечами только прожитые годы и партийный стаж, даже и не догадывались. Тем не менее,V решение комиссии (оно носило рекомендательный характер, хотя обычно члены бюро всегда прислушивались к ветеранам) было не в мою пользу: рекомендовалось отказать в приеме. Причина – отсутствие прописки в Московской области.
Придя в редакцию, я заявил секретарю парторганизации Алексею Прусову: «Позориться на заседание бюро я не пойду!»
Сектором учета райкома партии заведовала Зинаида Николаевна Соколова (впоследствии ее дочь Ася пришла работать к нам в редакцию), которая сказала мне:
;Не волнуйся, стаж все равно исчисляется с момента приема партийным собранием. Я пока попридержу твои документы, не вынося их на бюро, а там и прописка будет.
              На том и порешили. Надо было каким-то образом  прописаться.  Здесь нам помогалоV  то, что заместителем начальника областного УВД по кадрам работал бывший первый секретарь Талдомского райкома партии Владимир Иванович Добросклонский. Созвонившись предварительно с ним, мне дали сопроводительное письмо за подписью первого секретаря райкома и председателя исполкома и направили в Москву.
Поехали мы вдвоем с директором базы хлебопродуктов. Это был мужчина лет на 20 старше меня, член партии, депутат Верховного совета Казахстана. Высокопоставленные друзья не могли сразу перетащить его в Москву, вот и выбрали в качестве трамплина Талдом.
Поехали  в субботний день. Добросклонский был очень занят: в то время в милиции вводился институт замполитов, и к нему непрерывно приходили на представление кандидаты на должность. Тем не менее он был готов нас принять. Да вот незадача: в паспортах у нас отсутствует прописка (уезжая со старых мест жительства мы выписались); у моего напарника больше трех месяцев не уплачены партийные взносы: так бы по партбилету прошел; а я вообще еще комсомолец.  На счастье, секретарь высокого милицейского начальника оказалась очень внимательной женщиной и сделала все, чтобы нам выписали пропуска.
Сидим в приемной. Из своего кабинета выходит Владимир Иванович, и с места в карьер:
;Какого хрена вы в Талдом поехали? Что лучше места не нашли? – и видя наше смущение, пригласил к себе.
Дальше произошел такой разговор (естественно, мы слышали только одну сторону, об ответах собеседника можно было только догадываться):
;Слушай, Сарычев, к тебе из Звенигорода приезжают, ты их прописываешь. Вот ко мне из Талдома приехали. Там первый секретарь Васька Фролов, а председатель исполкома Коська Киселев. Хорошие мужики. Надо помочь.
На другом конце трубки что-то ответили, и Добросклонский наложил на наших письмах какую-то резолюцию, продолжая разговор. Наконец, выпалил: вот бюрократ! И наложил вторую резолюцию.
;Так, мужики, поезжайте в областной паспортный стол к полковнику Сарычеву. Он все оформит.
Поблагодарив, поехали в Дурасовский переулок. Заходим в кабинет начальника. Перед нами сидит старый седой полковник из категории тех, о которых говорят: из него уже песок сыплется. Посмотрел наши письма и, наложив свою резолюцию, отправил к инспекторам выписывать разрешение. Смотрим, что он написал. Оказывается, моему напарнику онV постоянную прописку предоставил, а мне только на год. Значит, через год снова через всю круговерть проходить.
Делать нечего. Идем к инспекторам. И тут мне повезло: не разобрав каракули своего начальника, инспектора нам обоим выписали разрешение на постоянную прописку. Однако его надо еще подписать у начальника. Как же быть? Говорю своему попутчику:
;Слушай, у каждого из нас по три бумажки: сопроводительное письмо и два экземпляра разрешения. Зайди в кабинет  один, положи сверху свои бумаги, а там – будь что будет.
Так и сделали. Через несколько минут выходит веселый и смеется:
;Мои бумаги, ;говорит, ; Сарычев смотрел от корки до корки. Каждую из трех. А твои не стал, подписав, не глядя.
Это событие мы тут же отметили в ближайшем кафе. Так я стал постоянным жителем Подмосковья.
А спустя  полтора месяца  пришел на заседание бюро, где решался вопрос о моем приеме в партию. Все шло гладко, пока не спросили мнение парткомиссии. Ее представитель сказала, что рекомендовано отказать в приеме по причине отсутствия прописки. Так как прописка уже была, рекомендация комиссии не произвела эффекта. К тому же председатель райисполкома встал и заявил примерно следующее: «Чтобы узнать человека, нужно пуд соли с ним съесть. Так вот на то и дается кандидатский стаж, чтобы разобраться». Члены бюро единогласно проголосовали за мой прием в кандидаты партии.
(Когда через год меня принимали в члены партии, я уже знал всех, кто входил в парткомиссию, они знали меня, и слушание вопроса напоминало простую формальность.)


Глава 2. Редакционные будни
А жизнь шла своим чередом. Я порой бывал на предприятиях, в совхозах, однако в основном сосредоточился на правовой тематике (как ответственному секретарю, отвечающему за облик каждого номера газеты, мне нелегко было часто выезжать за пределы Талдома). И все-таки были запоминающиеся поездки.
В отличие от Украины, в России все выступления готовилась заранее, и на любом мероприятии (крупном ли, мелком)  невозможно было встретить оратора без шпаргалки. Надо сказать, что порой мы этим успешно пользовались. Приходили на сессию совета, пленум райкома или иное совещание, дожидались избрания секретариата, а потом договаривались о передаче нам текстов выступлений  с целью подготовки для публикации в газете. Выгода была обоюдной: мы сокращали выступление до удобочитаемой формы, перепечатывая на машинке идущий в номер материал в двух экземплярах, а второй экземпляр вместе с оригиналом выступления возвращали в секретариат. Этот экземпляр и становился основой для будущего протокола.
Как-то на фарфоровый завод в Вербилки приехала вьетнамская делегация очень высокого ранга, возглавляемая одним из руководителей парламента республики. О важности делегации можно судить хотя бы по тому, что до приезда в наш район ее принимал председатель правительства СССР. Состав  был разношерстным. Но особенно запомнилась одна девушка: в свои 21 год она уже была удостоена звания Героя Вьетнама. (В шестидесятые годы прошлого века Вьетнам еще делился на Северный, контролируемый коммунистами, и Южный, где «погоду» делали американцы. Оба государства воевали между собой, что в итоге привело к полной победе народа Севера и создания единого государства – Демократической Республики Вьетнам). И тем еще запомнилась эта девушка, что выделялась среди низкорослых членов делегации своим высоким ростом и стройностью.
Гостей поводили по цехам предприятия, показали заводской музей (а завод существовал уже 200 лет), в своем кабинете директор завода Павел Владимирович Грецов познакомил их с историей завода, его показателями и достижениями. Затем на заводском дворе состоялся  митинг советско-вьетнамской дружбы. Было много выступлений. Но вот слово предоставили директору. Он полез в карман за текстом выступления, вынул какую-то бумагу, развернул ее и… лишился дара речи: впопыхах вместо выступления  схватил со своего стола какой-то производственный график. Пришлось предоставить слово другому оратору и срочно отрядить кого-то из сотрудников в кабинет директора за речью.
Я рассказываю об этих, казалось бы, малозначимых эпизодах для того, чтобы мои дети, и особенно внуки, лучше понимали обстановку советских времен, когда все было заформализовано, многое регламентировалось. И если уж что решили, то, как говаривал один мой знакомый партийный работник, «перерешивать не будем!»
Как-то меня вызвали в райком партии. «Можешь написать такую характеристику, чтобы человеку дали звание Героя социалистического труда?», ; спросил секретарь. Я ответил, что при наличии исходных материалов сделать это могу. Меня вместе с начальником районного статуправления посадили в машину и срочно повезли в Москву, в обком партии. Там  дали необходимые материалы, да еще кое-что имелось у моего попутчика (вот для чего понадобилась статистика!). Оказывается, району спустили «разнарядку» по награждению работников сельского хозяйства государственными наградами.
Все представления прошли, а вот документы на Героя «не потянули».V Но раз решили дать звезду героя, хоть лопни, но сделай им того, кого наметили.
Сел за пишущую машинку и где-то через час-полтора предложил свой вариант характеристики. Пару часов ждали, пока ее рассматривали в различных кабинетах.
Но я же журналист, и понимал, что когда свинарке присвоят это высокое звание, надо будет дать  материал в номер. Поэтому, печатая характеристику для представления к высокому званию, заложил в машинку лишний экземпляр, забрав его себе. 
В районе шла подготовка к  партийной конференции, делегатом которой была избрана и кандидат на высокое звание. По сложившейся традиции в газете публиковались небольшие зарисовки о делегатах. Основываясь на данных характеристики, я сделал заметку о будущем герое, не раскрывая, естественно того, что делегат представлен к награде.
Сдав материал в набор,  на следующий день уехал на последнюю перед защитой диплома экзаменационную сессию. А когда возвратился в редакцию, редактор со смехом рассказал, что после публикации заметки, героиня которой восхвалялась как инициатор какого-то передового метода содержания свиней, в редакцию явилась группа возмущенных свинарок с заявлением, что именно их коллега была первым противником нового метода. Моей вины в дезинформации, конечно, не было. Но этот факт дал  возможность лишний раз убедиться, как «делаются» награды, и что главное, не заслуги, а анкетные данные.
Кстати, из-за несправедливости в оценке заслуг район спустя несколько лет потерял великолепного комбайнера. Он по праву заслуживал звания Героя, но получил  орден Ленина, ибо золотая звезда досталась механизатору другого хозяйства, жена которого была известным в районе агрономом.
(Коли речь зашла о наградах, чтобы не повторяться, хочу рассказать ещё об одном представлении. Я уже работал в Хотьково в ЦНИИСМ. Меня пригласили в партком института и попросили написать представлению на награждение одного из конструкторов орденом Ленина. Ознакомившись с материалами,  пришел к выводу, что он заслуживает звания Героя социалистического труда. Но была разнарядка, и отклоняться от неё не следовало.
Бумага пошла по инстанциям. Когда же состоялось награждение, то конструктор получил орден Трудового Красного Знамени (т.е. его награда была на две ступени ниже, чем та, к которой представляли). Будучи евреем, этот замечательный специалист посчитал, что причиной замены ордена стала его национальность. Но дело отнюдь не в национальности: до этого у него не было ни одной государственной награды. На награждение рабочего это бы не повлияло, а конструктору просто на два ранга снизили).
Впрочем, речь не о наградах, а о газетной работе. Видимо,  работал неплохо: несколько раз признавался лучшим ответственным секретарем Подмосковья. Но секретарство начало тяготить меня. Хотелось поменьше сидеть на месте, а ездить по району, общаться с людьми, много писать. К тому же, стало сдавать зрение (у меня была в то время  третья группа инвалидности). Я не раз говорил об этом в райкоме. Со мной соглашались, но предлагали то место директора комбината бытового обслуживания, то должность директора книжного магазина, что явно не устраивало меня.
В самом конце шестидесятых к нам в редакцию приехал по распределению выпускник Уральского университета Михаил Фомин. Он стал заведовать промышленным отделом. Его публикации привлекли внимание читателей: они были интересны, злободневны.
Вскоре после его прихода  в коллективе произошло неприятное событие. Как говорили тогда, в СССР секса не было. Но любовники существовали всегда. Вот и наш редактор Володя Саватеев был неравнодушен к редакционной секретарше. Были между ними интимные отношения или нет, никому не известно. Но как-то Володя вместе с редакционным шофером выехали прогуляться. В машине были еще две девушки.
На обратном пути произошло ДТП. Как это ни странно, но всех спасла неопытность водителя. Будь он опытен, обязательно бы сделал иной маневр, что могло привести к печальным последствиям. А так отделались легким испугом.
Естественно, редактора обвинили в моральном разложении. На партийном собрании мы объявили ему строгий выговор с занесением в учетную карточку, одновременно ходатайствуя перед бюро райкома об оставлении в должности редактора. В райкоме нас поддержали, утвердив решение партсобрания.
Но вышло так, что областная партийная комиссия  взяла на проверку два персональных дела. По одному решение бюро оставили без изменений. А по другому (это как раз было персональное дело Володи) парткомиссия рекомендовала снять редактора с работы. И члены бюро обкома партии, не разобравшись в ситуации, приняли решение об увольнении Саватеева.
Несколько дней обязанности редактора исполнял его заместитель, а затем на эту должность назначили… самого неопытного сотрудника редакции Михаила Фомина.
В редакции освободилось место заведующего промышленным отделом (Володя не захотел оставаться в коллективе и нашел себе работу в Москве, где ему предоставили общежитие). На эту вакансию мы взяли Лиду Соболеву. Надо сказать, что еще в конце пятидесятых Лида начинала работу в качестве корректора редакции. Получив высшее образование, стала вторым секретарем райкома комсомола. Вышла замуж, ушла в декретный отпуск, родила сына.
Муж Лиды Николай Соболев заканчивал учебу в МВТУ имени Баумана и его должны были  направить на Дмитровский автополигон.
Узнав об этом, женщину вызвал секретарь райкома партии. «Ты все равно поедешь вместе с мужем», ; сказал он. ; «Так подай сейчас заявление об уходе. Все необходимые выплаты ты получишь, а мы сможем взять в райком комсомола человека». (Дело в том, что партийным и комсомольским работникам все выплаты производились не из фонда социального страхования, а из фонда зарплаты, что не позволяло взять на место заболевшего или декретника другого работника). Лида согласилась: ведь ее заверили, что в случае каких-либо изменений ее обязательно обеспечат работой.
Случилось так, что на автополигоне не оказалось жилья для молодого специалиста, и Николаю пришлось перераспределиться на предприятие по месту жительства. Естественно, надо было решать вопрос о трудоустройстве бывшего второго секретаря райкома комсомола. И тут все начисто забыли о своих обещаниях. Молодая женщина осталась не у дел. Поэтому вакансия в редакции пришлась как нельзя кстати. Да и нам было хорошо: не случайный человек пришел.
Где-то в начале семидесятых Михаилу Фомину, карьеристу до мозга костей, удалось стать инструктором отдела печати обкома партии. А на должность редактора после некоторого перерыва общими усилиями удалось возвратить Володю Саватеева. (Более двадцати лет редактировал Владимир газету. Он по праву получил почетное звание «Заслуженный работник культуры РСФСР», много сделал для популяризации края, в котором творили Салтыков-Щедрин, Пришвин многие другие известные люди. К сожалению, в начале 1990 года Владимир умер. Ему был всего 51 год.)
Как-то мы сидели с редактором и ломали голову над очередным номером. И тут в кабинет заходит Лида.
;Ребята, ; сказала она,  мне предложили должность инструктора райкома партии. Думаю согласиться: все-таки здоровье у меня неважное, а тут право на лечение в поликлинике спецсектора появляется (для лечения партийных работников и членов их семей существовали специальные поликлиники). Правда, займу я место декретника, но мне гарантировали, что ничьих интересов  не ущемлю, потому что в райкоме есть потенциальные пенсионеры.
Лида перешла на новую работу. Уже не помню, кто сменил ее на месте заведующего промышленным отделом.
Прошло время. Нашему заместителю редактора Петру Мякотину предложили должность редактора домодедовской районной газеты. Володя видел своим заместителем меня, но в райкоме решили иначе. Как раз в эти дни туда должна была возвратиться на работу сотрудница, ушедшая в декретный отпуск. Возможно, в другой ситуации начали бы искать какой-то выход. Но как раз в редакции освободилось место. И наши партийные деятели (прекрасный человек Константин Георгиевич Киселев к тому времени уже работал в Министерстве сельского хозяйства России) не придумали ничего лучшего, как назначить заместителем редактора… Лидию Соболеву.
И тут я не выдержал.

Глава 3. «Пятая графа»
С бытовым антисемитизмом я столкнулся еще в школе, о чем рассказывал в первой части записок. Тем не менее,  никогда не стеснялся своей национальности. Когда получал свой первый паспорт, паспортистка спросила: какую национальность писать? (Дело в том, что жена моего дяди  была караимка; и паспортистка, не зная (а, может, сама будучи еврейкой, ; умышленно «забыла»!), кто из них мой родственник, задала этот вопрос). Я сказал: «еврей».
Практически сразу после окончания школы  пришлось столкнуться с антисемитизмом уже на государственном уровне. В главе «Начало пути» отмечалось, что около месяца я проработал в комитете комсомола Одесского университета. Хотя работа была временной, должность подлежала утверждению на заседании бюро райкома комсомола. Это утверждение состоялось спустя две недели после начала работы.
А еще через две недели снова вызвали на бюро и освободили от должности. Причина смехотворная: мне вменили в вину, что ко второму секретарю комитета комсомола, который к тому же был членом парткома университета, я обращался на «ты».  Ведь в те годы в комсомоле «выканье» вообще не было принято.
Четырнадцатилетним подростком я перенес две операции по поводу отслойки сетчатки, и с тех пор левый глаз у меня не действует. Спустя четыре года мне установили вторую группу инвалидности по зрению. А еще через три года при очередном переосвидетельствовании группу сняли. И опять надуманная причина: раз ты работаешь и заочно учишься, значит, здоров. Но ведь я взрослел и должен был получить профессию, чтобы впоследствии обеспечивать свою семью. Кстати, в то время  инвалидность сняли у моей матери, которой впоследствии установили первую группу. Причем в основном от этого медицинского беспредела страдали евреи.
Истинную причину я понял, уже переехав в Московскую область. Когда  пришел на первичное освидетельствование во ВТЭК, медицинская комиссия  тут же установила группу инвалидности, которая имеется у меня до сегодняшнего дня. А поскольку все эти годы я нигде не лечился, значит, непризнание одесскими медиками  инвалидом явно было надуманным.
Рассказывал  и о том, что в Березовке ответственным секретарем был назначен фотокорреспондент, недавно пришедший на работу и учившийся на первом курсе. По наивности  думал, что действительно сыграла роль его партийность. Поэтому решил вступить в партию.
Для лиц комсомольского возраста одна из трех рекомендация в обязательном порядке должна быть из райкома комсомола. Обратился к бюро райкома с заявлением, полагая, что мне как комсомольскому активисту, члену райкома, не откажут. Но на заседании  члены бюро что-то невнятно лепетали, сами того не понимая, что говорят. В результате отказали в рекомендации. Почему, я так и не понял, но догадался.
Пытался  в начале семидесятых получить второе высшее образование. Как раз вышло постановление, разрешающее людям получать второе образование, если этого требует выполняемая ими работа.
Я более 10 лет вел в газете правовую тематику, был членом административных комиссий исполкомов городского и районного советов, народным заседателем районного суда, причем, все это подтверждалось документально. Поэтому посчитал, что профессия юриста поможет  более квалифицированно готовить публикации на правовые темы. Но отказали в приеме документов, объяснив,  что если бы я занимал должность выше (например, редактора или заместителя редактора – заведующего отделом партийной жизни) или ниже (допустим, заведовал отделом писем), вот тогда бы меня приняли. Бред, естественно. Причина в другом – пресловутая «пятая графа» в анкете. (Для тех, кто не знает, поясню: до развала Советского Союза во всех документах ;паспортах, анкетах, партийных, комсомольских и профсоюзных учетных карточках и т.д. ; графа «национальность» значилась под номером пять.)
Когда же в разгар ближневосточных событий меня не назначили заместителем редактора; когда вместо самого опытного журналиста газеты должность редактора получил молодой специалист, не надо было быть особо проницательным, чтобы понять, почему все так произошло.
Я живой человек, и, считая себя неглупым, понимал не афишируемую никем государственную политику в отношении евреев. Тем не менее, было обидно. И когда на должность заместителя редактора «Зари» к нам вернули Лидию Соболеву, обида моя выплеснулась наружу. Понимая, что плетью обуха не перешибешь, все же обратился к секретарю Московского обкома партии по идеологии.
Подробного содержания письма не помню, но писал в нем, что именно я, еврей, являюсь самым опытным журналистом в редакции; именно меня, еврея, неоднократно творческое сообщество признавало лучшим ответственным секретарем среди коллег Подмосковья; именно мне, еврею, по единогласному решению всего коллектива редакции  единственному вручили выделенную нашему коллективу юбилейную медаль «За доблестный труд\ В ознаменование 100-летия со дня рождения В.И.Ленина». Так почему же моя национальность в нашем интернациональном (вот наивный!) государстве мешает мне в полную меру использовать свои возможности и способности?
Была в партийных органах такая традиция: сообщая на место о поступившей в вышестоящую инстанцию жалобе, вкратце раскрывать ее содержание, не знакомя с текстом. Так случилось и на этот раз. Поэтому вызвавший меня на беседу секретарь райкома толком и не знал, о чем я писал. Пришлось раскрыть ему содержание  письма.
Секретарь начал меня успокаивать, убеждая, что все на так. При этом сидел, не поднимая глаз. Оживился только тогда, когда я сказал, что уже несколько лет ставил вопрос о переходе с должности ответственного секретаря на более спокойную работу в редакции. «Да? ; удивился он. – «А я и не знал об этом…» На том разговор и завершился.
…Мои коллеги шутили: «Вот если бы проводился конкурс на лучший некролог, ты бы занял в нем первое место». Будучи привязанным к месту в силу своих функциональных обязанностей, я, как правило, первым в редакции узнавал о смерти того или иного человека, о кончине которого в обязательном порядке следовало сообщить посредством некролога. И эти некрологи приходилось писать самому, иногда хорошо зная умершего, а порой и по документам его личного партийного дела.
Вот и в начале августа 1973 года в течение одной недели  пришлось готовить к печати сразу два некролога: один на смерть директора районной типографии, второй был памяти директора завода металлоизделий (между прочим, они были сватами: сын первого был женат на дочери второго).
Вскоре после смерти директора типографии наш редактор, возвратившись из райкома партии, пригласил меня к себе.
;Миша, пойдешь директором типографии? – спросил он. – Я ответил утвердительно, съязвив, что в райкоме, видимо, постеснялись лично предложить эту работу. И спустя пару недель был утвержден в  должности.
Что же касается провозглашаемого пресловутого лозунга равенства всех наций и дружбы народов, то рожденные в СССР стали очевидцами того, как мгновенно страна развалилась на пятнадцать самостоятельных государств, многие из которых и сегодня не могут найти общий язык.

Глава 4. Уроки экономики
Технологию производства я знал, с людьми работал не первый год. Весь коллектив был знаком, поскольку при выпуске газеты приходилось тесно сотрудничать и с наборщицами, и с верстальщицами, и с линотипистками (линотип – это наборная строкоотливная машина). Но теперь я – руководитель предприятия и ответствен за людей, за их зарплату. Пришлось на ходу учиться искусству управления, постигать азы экономики и хозяйственной деятельности, в чем   был дилетантом.
Специфика советской экономической системы заключалась в том, что все показатели планировались по принципу «от достигнутого». Дал в текущем году продукции на 1000 рублей, на следующий год тебе планировали 1100. Выпустил на 1100, предписывают 1250. Плюс еще был такой показатель, как выработка на одного работающего, который должен был ежегодно увеличиваться.
К моменту моего прихода на должность директора производственные показатели типографии были настолько высокими, что можно было взять дополнительно еще одного работника – экономиста. Даже в этом случае выработка на одного работающего все равно бы превышала плановую. Но никто  не подсказал, что такая возможность имеется. Сделано это было, на мой взгляд, преднамеренно: главному бухгалтеру (человеку без какого-либо образования) уж очень хотелось занять директорское кресло. Вот, видимо, и решила посмотреть: а как у нового руководителя  получится?
Пришлось  самому изучать вопросы калькулирования стоимости печатной продукции. Потрепыхался месяц-другой, но научился. Более того. В течение ряда лет к нам (и в редакцию, и в типографию) из вышестоящего управления приезжал ревизор. Очень дотошный человек. Достаточно было перебрать с заказчика хотя бы рубль, как это нарушение отражалось в акте проверки.
Вспоминается такой казус. Редакция после воссоздания района и возобновления выхода местной газеты просуществовала всего девять месяцев, как вдруг с плановой проверкой приехал ревизор. Ну, а какие могли быть нарушения в бюджетной организации, да еще так недолго существующей? Вот и томился проверяющий, перелопачивая финансовые документы. Надо сказать, что начальник Управления по печати Иван Александрович Вишняков любил повторять: «Нарушения были, есть и будут, и если их не выявили, значит, плох ревизор. Не должно быть злоупотреблений». Быть же плохим ревизором Борису Анатольевичу страсть как не хотелось.
Бухгалтером в редакции работал Борис Михайлович Павлов – участник войны, полностью потерявший слух в результате контузии на фронте. Смотрел он, как мучится ревизор, и жалко  стало московского гостя. Подвел его к вешалке. Ничего собой она не представляла: кусок доски с набитыми на нее несколькими крючками.
;Видите эту вешалку? – спрашивает бухгалтер (способность говорить он не утратил). – Так вот ее мы выписали на колодочной фабрике как дрова.
Обрадованный ревизор немедленно отметил это нарушение в акте.
Но все больше и больше вникая в вопросы калькуляции, я пришел к выводу о том, что наш дотошный ревизор на протяжении шести лет не замечал почему-то, что с одного из наших основных заказчиков – завода электровакуумных приборов мы ежегодно не добирали не менее двух тысяч рублей (сумма немалая, если учесть, что годовой план типографии не превышал 90  тысяч!). Естественно, наново скалькулировав всю продукцию, стал выставлять  заводу счета на более значительные суммы.
Заказчик написал жалобу в Управление по печати. Меня вызвали туда с образцами всей печатной  продукции, которую  изготавливали для данного предприятия. Опытные экономисты тщательно проверили все и пришли к выводу, что и я не во всем разобрался: недобор с завода составлял еще более высокую сумму, чем та, которая была насчитана мной.
Этот случай поднял мой авторитет в глазах сотрудников экономической службы вышестоящей организации. И когда год спустя мы получили от управления пассажирского автотранспорта (МУПАТ) большой заказ ; плакаты о передовиках производства, печатавшиеся в две краски, ; я тщательно скалькулировал новую продукцию. Оказалось, что 500 экземпляров формата А2 (это одна страница такой газеты, как «МК» или две страницы «АиФ») давали нам 72 рубля (для сравнения: 8000 экземпляров фирменного бланка, стоили 36 рублей) А таких плакатов ежемесячно мы печатали десятка полтора-два.
Однако наша маленькая типография не могла удовлетворить потребности МУПАТа, и часть работы  управление по печати передало то ли в Серпухов, то ли в Ступино. Признаюсь, мне было приятно, когда из управления позвонили и попросили рассказать коллегам, как удалось сделать эти заказы выгодными. Я с удовольствием передал им свою калькуляцию.
Если раньше  и обижался на главного бухгалтера за то, что она вовремя не предложила мне взять в штат экономиста, то впоследствии  даже был благодарен ей за это, ибо знание экономики мне во многом помогло в дальнейшем.
Типография работала стабильно. Мы постоянно выполняли и перевыполняли план, и даже получили на вечное хранение знамя областного управления по печати. Но план планом, а меня тревожил и не давал спокойно жить еще один вопрос – бытовой.
Вместе с типографией я получил «в наследство» принадлежащий ей двухэтажный восьмиквартирный деревянный дом постройки 1937 года. Не было в нем никаких удобств: ни воды, ни газа. Ко времени  начала моего директорства там проживали восемь семей, четыре из которых не имели никакого отношения к типографии и никогда там не работали.
Дом рушился на глазах. Если его ремонтировать, по существующим нормам следовало сделать каждому жильцу отдельный вход, да еще обеспечить квартиры теми удобствами, которые имелись на данной улице (а это вода, канализация, газ). Доходов типография не имела (всю прибыль забирало государство), так что задача была практически невыполнимой.
Тем не менее выход был найден. Наше управление подчинялось исполкому областного совета депутатов, который ежегодно вводил в Талдоме как минимум по одному жилому пятиэтажному дому на 60 квартир. Стоимость части квартир оплачивали предприятия, предоставляя их своим сотрудникам; другая часть передавалась исполкому для городских очередников. И еще какое-то количество выделялось целевым назначением для организаций областного подчинения. Этим и  решил воспользоваться.
Обратился в Управление с просьбой ходатайствовать перед Мособлисполкомом о выделении целевым назначением жилья для типографии. Но распределение в основном уже прошло и  нам выделили чуть больше 200 метров жилой площади. Часть людей получили квартиры или комнаты с подселением.
И все же, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. В следующем строящемся доме нам снова выделили квартиры. Да так, что  удалось обеспечить жильем не только всех  проживавших в аварийном доме, но и улучшить жилищные условия еще трем или четырем семьям, жившим в квартирах с подселением. Это и сегодня, спустя более 45 лет, доставляет мне радость.
Работа работой, а надо было думать и о подрастающих детях. Их у меня уже трое, и пора задуматься о будущем девчонок. Что ожидало их в Талдоме? Ни одного учебного заведения, кроме школ, здесь нет. Значит, или учеба в Москве (если поступят), или  работа на обувной либо швейной фабрике. Но это вариант неприемлем, поскольку у всех плохое зрение.
В 1975 году у типографии появился новый заказчик – Конструкторско-технологическое бюро из города Хотьково, крупное оборонное предприятие. Немного с этим городом, находящемся в соседнем с нами тогда еще Загорском районе, я был знаком. Года за четыре до того мы с женой отдыхали в доме отдыха «Абрамцево» и, прогуливаясь по окрестностям, не раз захаживали в Хотьково, тогда еще малоэтажный неблагоустроенный городишко с огромными площадями пригодной для застройки земли.
Вспомнилось  и посещение Загорска. Связано это было еще с журналистской работой. Как  уже писал, коллектив в редакции был молодой, задиристый. К тому же райком партии (особенно в период секретарства в нем Киселева) никогда нас не гнобил. Принцип первого секретаря райкома был таков: «Вы публикуйте материал, а уж потом я вас выдеру». Естественно, такое отношение к местным журналистам не только развязывало нам руки, но и вырабатывало чувство ответственности за каждое опубликованное в газете слово.
…В районе судили двух молодых продавщиц. Вина их, конечно, была; но еще больше вины было на заведующей магазином, по формальным признакам избежавшей уголовной ответственности. Я был на заседании суда, но не хватило фактов для полноценной публикации. Обратился к судье с просьбой дать мне возможность еще раз встретиться с осужденными. Такое разрешение было получено, и я отправился в Загорский следственный изолятор, где девушки содержались в ожидании решения кассационной инстанции.
Автобус приходил рано, поэтому пришлось как-то убивать время. Решил зайти в местную редакцию. Коллеги поинтересовались целью приезда. Ответил. Затем спросили:  как  опубликую свой материал? Не поняв смысла вопроса, ответил: «Что значит, как? Я ответственный секретарь. Сколько места отведу в газете, столько и займет статья».
;А райком партии? – спросили меня.
;Причем здесь райком? – удивился я.
И тут мне поведали, что в Загорске партийный орган интересуется каждой публикацией. Стоит журналистам побывать в какой-либо торговой точке с рейдом или найти иной критический материал, как из горкома  раздавался звонок:
;Принесите нам посмотреть, что вы собираетесь публиковать.
Потому-то газета была очень беззубой. (Спустя несколько лет я получил возможность лично убедиться в этом, когда в заголовке моего очерка, направленного в газету  «Вперед», слово «девЧОНка» было заменено более корректным словом «ДевОЧка», что лишило публикацию изюминки).
Словом, работать с хотьковчанами мы начали интенсивно. У них было много бумаги, что делало заказчика выгодным, давая возможность выполнять работу для него в первую очередь, так как для сторонних заказов типографии выделяли очень мало бумаги.
Как-то мы сидели в моем кабинете с заместителем директора КТБ Федором Федоровичем Разиным, и он предложил мне:
;А ты взялся бы создать типографию на нашем предприятии?
Дело было нелегким: ведь разрешение на открытие давалось в самых высоких инстанциях. Но попробовать можно, тем более, что КТБ было предприятием министерства оборонной промышленности Советского союза. И я решился. Никому ничего не говоря, съездил в Хотьково, где заполнил анкету для получения допуска к секретным работам и документам (таково было правило на всех предприятиях оборонного комплекса). Спустя месяца полтора-два допуск пришел.
Но так просто уйти с работы я не мог. По существовавшему тогда правилу переход коммуниста из одной парторганизации в другую допускался только с согласия вышестоящего партийного органа (особенно когда речь шла о переезде в другой район). Пришлось идти  в райком  с заявлением, в котором   честно написал, что причиной предполагаемого переезда является забота о детях, которые нуждаются в наблюдении опытных офтальмологов.
На бюро райкома со мной согласились. Но встал вопрос о преемнике. Его не было. Заключили джентльменское соглашение: так как я уезжал пока без семьи,  в выходные буду подписывать финансовые документы типографии, что и делал почти четыре месяца. (Теперь  понимаю, насколько рискованным был этот шаг: ведь меня могли здорово подставить. Но обошлось.)
Отъезд из Талдома в Хотьково совпал с началом обмена паспортов на новые образцы, которые по замыслу их разработчиков должны были стать вечными (паспорта выдавали в 16 лет, а в 25 и 45 лет предполагалось вклеивать в них новые фотографии) и выдаваться единожды.  Зная, что с новой работы  трудно будет отпроситься, чтобы приехать обменять паспорт, договорился с начальником паспортного стола милиции о замене  старого паспорта на новый. Поэтому, получив его на второй день после начала обмена, уехал из Талдома с новым документом.
***
Прошло почти 45 лет со времени  отъезда из Талдома. Но с этим городом  был связан практически все эти годы. Каждые пять лет меня приглашали на юбилей газеты, которая выпускается здесь уже более века.
В течение двух лет ездил сюда читать лекции будущим юристам ( в городе открылся филиал института). Лет 10 назад в сети меня разыскала бывшая соседка (в период нашего проживания в одном доме – четырехлетняя девочка), и мы с ней сейчас интенсивно переписываемся, тем более что она работает медсестрой в школе, где когда-то трудилась жена и учились первые годы старшие дочери.
Приезжая сюда,  с грустью замечал, как уходят те, с кем мы были вместе в годы моей молодости. Помимо Володи Саватеева, нет уже в живых Альберта Дюкова, Алексея Прусова, Инны Парменовой, Бориса Михайловича Павлова, бывшего директора типографии Веры Макаровны Корсунской, многих учителей, врачей. Недавно мне сообщили, что ушла из жизни и Лида Соболева…
…Я хожу по улицам города, вспоминая молодые годы. Поднимаюсь на второй этаж местного музея, и в памяти встает такая картина: сидит в углу  радиоредактор Тамара Полякова. Стоит ей стукнуть по батарее отопления один раз, как с первого этажа, где размещалась ее квартира, наша Митревна несла чайник; два удара означали, что пора варить картошку.
(О Лидии Дмитриевне Лопатиной («Митревне») – редакционной уборщице – следует сказать особо. Это был человек, фанатично преданный редакционному коллективу. Когда редакция размещалась в здании музея, она работала на двух работах. При нашем переезде в другое здания (ей к этому моменту исполнилось 55  лет), завотделом культуры поставила перед ней вопрос ребром: или музей, или редакция. Она выбрала редакцию, проработав там до глубокой старост).    В последний раз я видел Лидию Дмитриевну, когда ей было за 95.. Но она была еще бодра, сама вела хозяйство, да и рюмочку могла пропустить…)
Подхожу к дому, где была моя первая квартира. Вновь навеваются воспоминания. Пришел к нам как-то наш приятель врач-педиатр Володя с женой и пятилетней дочкой Анечкой. Время позднее, на улице стемнело, и родители говорят дочке: «Не выходи на балкон, а то придет черт с рогами и заберет». Но девочку все тянет и тянет к балконной двери. И вдруг, посмотрев на балкон через оконное стекло, она в восторге восклицает:
;Папа, мама, смотрите: там на балконе  черт с рогами!
А я и забыл, что утром мы купили на рынке баранью голову и положили ее на балкон.
Вспоминаются и соседи-медики Ходжаевы, жившие в соседней квартире. К тому времени у них было четыре дочери: Диляра, Минура, Бахтияра и Эльмира. Три девочки жили с родителями, а Минура – у дедушки с бабушкой в Узбекистане, приезжая только на каникулы. Русским языком она практически не владела. Как-то играют девочки возле подъезда, я прохожу мимо. На ломанном русском языке, зная, что я их сосед, Минура обращается ко мне с вопросом: «Как вас зовут?»
;Дядя Миша, ;отвечаю.
Девочка отскакивает в сторону, начинает неистово смеяться, показывая пальцем в мою сторону и повторяя «мышт, мышт, мышт…» Оказывается, по - узбекски  слово «мушукча» означает «кот», а «мышт», вероятно, соответствует русскому «кис-кис».
Есть что вспомнить и у дома, из которого увез семью в Хотьково. В нашей квартире потом жили наши друзья. Но в советское время улучшить жилищные условия практически было невозможно, если состав семьи не увеличивался. А у Михайловых – школьной учительницы и преподавателя музыкальной школы – росли два сына, и жили они в небольшой двухкомнатной квартире. Норма жилплощади была, значит, никаких новых квартир.
Все понимали бессмысленность подобной ситуации, но таковыми были порядки. И вот перед отъездом из Талдома мы  производим свободный обмен квартирами. Покидая город, я якобы переселяюсь в их квартиру, а они занимают мою. Вот они, издержки действительности советского периода! Впрочем, сегодня все это вспоминается как забавное происшествие.
…Я хожу по городу, смотрю, как он расцветает и хорошеет. Порой встречаю знакомые лица. Мы обмениваемся воспоминаниями. А вспоминается только хорошее. Ведь это были годы молодости. И обратного билета туда, увы, нет.






































Часть III   Большая семья

Если быть точным, то до бриллиантовой свадьбы мы не  дожили девять с половиной месяцев. Моя жена ушла из жизни. Но разве дело в точности, когда речь пойдёт о становлении семьи, которая за эти годы очень разрослась. (Понятно, что о годах до знакомства с Лилей я рассказываю с её слов)

Глава 1. Моя Лилия
Сиротская доля
Когда началась война, Лиле было всего 11 месяцев. Естественно, она не помнит ни эвакуацию, ни уход в армию отца и маминого брата. Помнит только, что эвакуировались  в Узбекистан, где жили все вместе: бабушка, мама, старшая сестра Мария (ей было в начале войны менее 5 лет), Машин сверстник –  двоюродный брат и его мама – сестра  матери.
Мама девочек – воспитатель по профессии – и в эвакуации занималась любимым делом: работала с детьми. Тётя устроилась бухгалтером, где-то трудилась и бабушка. Так и жили все вместе до освобождения их родного города Макеевки Донецкой области. В 1943-м году пришло извещение, что отец пропал без вести.
Из военных лет в памяти у девочки остался только один эпизод – происшествие по пути домой. Поезд шел очень долго и медленно. Ведь продолжалась война и преимущество отдавалось воинским эшелонам.
Как-то во время одной из остановок мама решила порадовать дочерей, и вышла из вагона собирать цветы. Да так увлеклась, что не обратила внимание на то, что поезд тронулся.
Все, естественно, очень переживали. Да и маме было не до смеха. Тем не менее, решила догонять поезд пешком. Благо, состав шел медленно, с многочисленными остановками. И часа через четыре  догнала своих. Вот радости-то было!
Весной 1944 года  вернулись домой в Макеевку. К счастью, их дом оказался целым. Время было голодное, но семью спасал огород. Хлеб выдавали по карточкам. А чтобы их отоварить, надо было вставать очень рано. Эту работу выполняли сестры – старшая и младшая.. Однажды у девочек украли карточки, и семья осталась без хлеба на целый месяц. Пришлось есть какие-то чёрные лепёшки, которые бабушка пекла из семечковой муки .
Конфет дети не видели, а сахар в доме был. Его бабушка меняла на продукты с огорода, но выдавали V внучкам по крохотному кусочку к чаю, который  пили вприкуску. Но Лиле очень хотелось сладкого. И вот однажды, когда дома никого не было, она обшарила все шкафы и обнаружила белый мешочек с сахарным песком. Естественно,  съела весь сахар (позже девочка узнала, что там было 5 кг). К вечеру стала вся желтая. Отвезли в больницу, оказалось ;  желтуха.
Игрушек у Лили (впрочем, как и у меня)  не было, но сестра шила ей разные куклы из тряпок, и с ними играла. Самой любимой игрой была игра в школу. Во второй половине  дома жила свекровь тёти с сыном, невесткой и маленькой внучкой. Дядя работал директором школы, а его жена преподавала английский язык. Она много интересного рассказывала про школу, поэтому Лиля и полюбила профессию учителя.
В 1947-м пошла в школу. Вроде бы все налаживалось.
Лиля заканчивала четвёртый класс, сестра поступила в техникум в Одессе (там жил мамин брат). И вдруг беда.  Тяжело заболела бабушка, на которой держалось всё наше хозяйство.  Дело в том, что мама с детства была инвалидом (у неё не действовала правая рука) и не могла выполнять никакую работу по дому. Бабушке сделали полостную операцию, удалив значительную часть желудка. Но не прошло и трёх месяцев после операции – новая напасть: умирает мама.
Так в 11 лет девочка осталась без отца и без матери.
В то время бабушке было за 60, и она с большим трудом добилась, чтобы сестер не отдали в детский дом, а передали ей под опеку. Приехал дядя, забрал всех к себе в Одессу.
Это было смелое решение. И не столько со стороны бабушки, сколько со стороны ее сына. В то время он с женой и трёхлетним сыном жил в 16-метровой комнате коммунальной квартиры. И принять еще трех человек – было подвигом. Но дядя не роптал, хотя  его здорово стеснили.
 Несколько примеров. В комнате был широкий и довольно длинный подоконник. И вот на нем соорудили постель. Там Лиля всегда спала. А что делать?
Но с этим еще можно было мириться. А вот тете не повезло. У нее до последних дней жизни был прекрасный голос. Но дядя, женясь, категорически не согласился, чтобы его супруга стала певицей. И она уступила, пошла учиться в одесский техникум измерений.
Подошло время защиты дипломов. Молодым это покажется странным, но в то время все чертежи следовало выполнять на бумаге формата А1 и А2 исключительно тушью. Так поступила и тетя. А поскольку места в комнате практически  не было, разложила их сушиться на полу. Но по комнате носился ее сын – двоюродный братик девочек, которому в то время было 3 года. И мальчик, когда приспичило, помочился на чертежи… Многодневный труд был испорчен. Пришлось все переделывать заново.
Лиля училась в школе, находящейся в одном квартале от дома, а старшая сестра  с отличием окончила финансовый техникум и была уже на первом курсе института, как девочек снова постигло горе: умерла бабушка.
Если будущее старшей сестры было предопределено – она готовилась стать экономистом – то о будущем младшей еще было рано говорить. Но сестры росли, и находиться всем вместе было очень тяжело.
; А что, если я заберу Лилю к себе, ; предложила приехавшая в Одессу на похороны своей мамы сестра дяди и  покойной матери девочек. – У нас в городе Копейске под Челябинском свой дом, школа тоже рядом. Образование она точно получит.
Лилю, естественно, никто не спросил, но если бы и спросили, она бы не возражала. Хотя жалко было расставаться с одноклассниками, но новые места манили. Тем более, что в России не надо было учить украинский язык, а, значит, и уроков задавали меньше.
И в канун октябрьских праздников 1954 года поезд увез её из Одессы в Челябинск.
Там впоследствии осуществилась детская мечта: она стала учителем. Начала работать сразу после окончания школы старшей пионервожатой. А затем поступила в Челябинский пединститут. Правда, заканчивала институт уже в Одессе. Но об этом потом.
Хотя и осталась сиротой в десятилетним возрасте, но, справедливости ради, скажем: тягот сиротства  не ощущала. Рядом всегда были родственники, старшая сестра, двоюродные братья, а потом и супруг.
…Отца своего Лиля совсем не помнит. И став взрослой, более полувека пыталась найти  какие-либо сведения о его участии в боевых действиях. Лишь семь назад, благодаря стараниям одной из наших дочерей – Дианы – удалось установить, что захоронен он на древней новгородской земле. В 2013-м на День Победы мы с женой и двумя старшими дочерями посетили воинский мемориал Самбатово недалеко от Старой Руссы и отдали дань памяти погибшего. А вот сведений о своем отце я так и не нашёл.

Навсегда вместе
После  отъезда подруги года через два-три наша переписка почему-то прекратилась. Сегодня трудно сказать, кто первый не ответил на письмо. Но факт остается фактом.
Лиля окончила школу. Когда пошла поступать в институт, не указала в заявлении, что сирота (а это давало право преимущественного поступления!). И… не прошла по конкурсу. Недобрала 1 балл.
Но так как мечтала стать учителем, то пришла работать старшей пионервожатой. Одновременно готовилась к вступительным экзаменам. А через год стала студенткой Челябинского педагогического института.
Жила в общежитии, получала стипендию 220 рублей (до денежной реформы 1961 года).
Как жилось на эти деньги? Получив стипендию, девчонки шли в магазин, покупали трехлитровую банку сгущенного молока, брали в столовой хлеб (благо он был бесплатный). На месяц на завтрак или на ужин хватало.
В комнате было  6 человек. На выходные те, кто жил недалеко от Челябинска, ездили домой, привозили картошку, какие-нибудь соления, а жившим  далеко, изредка присылали посылки. Всё смешивалось и несколько дней студенты отъедались.
К концу месяца запасы заканчивались (ведь к каждому  приходили гости). Наступало самое трудное время. Девушки шли в столовую, садились за стол, прикрывались газетами и ели хлеб, запивая водой. Естественно, многие стали страдать различными заболеваниями. У Лили часто болела голова. Врачи заявили: либо бросить учебу, либо к ним больше не приходить. А как она, сирота, могла бросить учебу?  Конечно, осталась в институте.
(В то время, в эпоху тотальной секретности, никто из нас не знал о радиационной катастрофе на производственном объединении «Маяк» в результате сброса радиоактивных отходов реку Теча. И только спустя почти 40 лет мы узнали, что у неё, как и у многих других челябинцев, именно по этой причине возникали головные боли).
Прошло пять лет с момента отъезда из Одессы. И вот девушка  – уже студентка педагогического института – успешно завершила первый курс. Тетя решила сделать ей подарок: отправить на лето в Одессу, где в то время находилась  старшая сестра.
Естественно, стала навещать всех своих бывших одноклассников. Пришла и ко мне. Но дома  не застала: я работал под Одессой в редакции районной газеты и домой приезжал только на выходные.
Но в ближайший выходной я появился у подруги дома. Честно говоря, мы оба очень обрадовались. Рассказывали друг другу о своих делах, учебе, работе. А когда после окончания каникул Лиля уехала в Челябинск, мы начали интенсивно переписываться.
Нет, не было классического объяснения в любви. Просто  как-то само по себе свыклись с мыслью, что хотим быть вместе. И когда  в 1961-м снова приехала в Одессу на каникулы,  уже приняли для себя ответственное решение.
У меня проблем не было:  мама не возражала. А Лиля-то росла без родителей. У кого просить благословения? Естественно, у жившего в Одессе ее дяди – родного брата  покойной матери.
И я пришел к дяде. Разговор получился серьезный.
 –Понимаешь, –  сказал он мне, –  Лиля – сирота, ей нужно учиться, получить профессию. Поэтому вся ответственность за ее дальнейшую судьбу ложится на тебя.
Я дал слово, что она окончит институт (Надо сказать, что мы заранее выяснили порядок перевода из одного института в другой). И сдержал его. С 1 сентября моя жена перевелась из Челябинского педагогического в Одесский, а через два года получила диплом учителя математики.
Но я забежал немного вперёд. Чтобы перевести мою невесту в одесский институт, нужно было зарегистрировать брак. Пошли в загс подавать заявление. Нас сопровождал Лилин двоюродный брат – мой тезка, приехавший из Копейска, где жили его родители и где до поступления в институт жила моя невеста.
И хорошо, что пошел. По простоте душевной, мы думали, что в загс идти надо только с паспортами. Оказывается, ещё и госпошлину следовало заплатить. Небольшую – всего 1,5 рубля. Но у нас с собой и этих денег не было. Выручил Миша: заплатил за нас.
Регистрация брака была назначена на воскресенье, 13 августа 1961 года. Первым этому воспротивился дядя Лева: «Я – моряк, всю жизнь на флоте. А у нас это число не в почете. Меняйте день свадьбы!»
(В связи с этим вспоминается один эпизод. В 2008 году Израиль отменил визы для россиян, и мы с женой решили поехать туда на 60-летний юбилей её двоюродного брата Александра /сына дяди Лёвы/. Все годы мы поздравляли его с днём рождения 14 октября. А в день своего юбилея он признался, что по всем документам родился на день раньше. Но поскольку отец не признавал числа 13, день рождения праздновали всегда четырнадцатого).
Не согласилась с этой датой и моя мама: «Я вышла замуж тринадцатого числа, и какое мое счастье? Твой отец погиб на фронте, в войну я потеряла сына… Нет, выбирайте другой день».
Надо было идти в загс. Но как молодым людям, не верящим ни в какие религиозные приметы, объяснить причину переноса? Однако нам повезло: о причине никто и не спросил. Просто перенесли регистрацию на день раньше.
Жили мы небогато, а потому о новом костюме не могло быть и речи. Я был в новых светлых брюках, а моя невеста – в  платье бирюзового цвета.
Старшие (мама и дядя) хотели, чтобы на свадьбу пришли больше родственников. Но мы сказали: или придут наши друзья, или свадьба не нужна.
Я уже писал, что дядя моей невеста занимал 16-метровую комнату, в коммунальной квартире с тремя соседями. Двое из них предоставили нам  свои комнаты на этот день. В двух – стояли столы, а в третьей мы танцевали.
Утром 12 августа я с букетом цветов отправился к Лиле (позже соседи рассказывали: никто и не подумал, что иду на собственную свадьбу – так скромно  был одет.
Регистрация брака была назначена на 12 часов дня. В  загс,  находивший возле знаменитого одесского оперного театра,  пошли пешком в сопровождении Лилиной родной сестры Мани и двоюродного брата – 12-летнего Шурика, моей двоюродной сестры Ани, нашего одноклассника Саши Райцина  и подруги Гали Финкель.
Поскольку день регистрации по нашей просьбе был перенесён, вся процедура заняла несколько минут. Из загса  вышли мужем и женой. Обратно пошли по всемирно известной улице Дерибасовской. Остановились возле киоска с газировкой, попили воды с сиропом (3 копейки стакан). Я проводил жену до дома, где жил её дядя, и мы расстались до вечера.
Вечером собрались гости. Их было так много (часть родственников привела своих маленьких детей), что новобрачным за столом места не хватило. Мы с Лилей сидели где-то в стороне, время от времени заходя то в одну, то в другую комнату, где стояли столы.
Было очень весело. Сначала танцевали в комнате, которую нам уступила соседка, а затем веселье вылилось во двор (квартира находилась на первом этаже). К чести жильцов этого дома, никто не высказал возмущения по поводу шума и веселья, продолжавшегося до глубокой ночи.
Апофеозом свадьбы явилось появление  во дворе ровно в 12 часов ночи грузового мотороллера, водитель которого  привёз заранее заказанный ящик мороженого. (Большая любительница пломбира, моя жена очень часто с удовольствием вспоминала этот момент).
Свадьба закончилась, и следовало решать бытовые вопросы.  Прежде всего, о переводе на учебу в одесский пединститут. Отправив в Челябинск заявление и копию свидетельства о браке, стали ждать ответа.
Начался учебный год, но документов из Челябинска ещё не было. В институте пошли навстречу: понимая, что запрос был направлен в период, когда большинство сотрудников находились в отпусках, ей разрешили посещать занятия в качестве вольнослушателя. В середине сентября пришли все документы, и был издан приказ о зачислении на четвертый курс.
Скоро мы ненадолго расстались: Лиля вместе со своей группой уехала в какой-то колхоз на уборку то ли кукурузы, то ли овощей.
Жить  стали у моей мамы. Хотя семья занимала две смежные комнаты, нам с Лилей выделили почему-то проходную. Что ж, приходилось мириться.
Первый год пролетел  незаметно. А в сентябре 1962-го Лиля уехала на производственную преддипломную практику в село Кальчево Болградского района Одесской области, основное население которого составляли болгары, молдаване и гагаузы. Я же в то время был без работы, о чём рассказывал ранее.
В школе практикантке установили очень высокую педагогическую нагрузку: мало того, что работала в две смены, еще и в вечерней школе пришлось преподавать. А поскольку до института она проработала в школе старшей пионервожатой, то зарплату ей платили как  учителю с пятилетним стажем. Так что моя безработица практически не затронула нашу семью.
Я в то время учился на третьем курсе факультета журналистики МГУ. Узнав об этом, директор школы начал уговаривать Лилю после окончания института приехать сюда работать вместе со мной.
- Мы вам установим высокую нагрузку, - говорил он. Муж может преподавать историю, русский язык и литературу. Поработает года три, станете на ноги, а потом уже будете идти по жизни дальше.
Но мы не согласились. Возможно, и зря.
Пришла пора государственных экзаменов. В институте планировалось только торжественное вручение дипломов. Поэтому я пошёл вместе с женой.
(Здесь  хочется сделать небольшое отступление, рассказав, как будущих учителей готовили к работе в школе. Молодым это неизвестно, но старшее поколение прекрасно помнит, что единственными средствами множительной техники были пишущая машинка, на которой можно было одновременно отпечатать не более пяти экземпляров документа или же восковку, с помощью которой на ротаторе размножалось до 20 экземпляров документа.
В Одесском педагогическом институте каждому выпускнику вместе с дипломом вручили пухлую папку, в которой были подобраны очень пригодившиеся делавшему первые шаги в педагогике молодому учителю методические указания по подготовке к урокам, советы по проведению родительских собраний, разработки внеклассных мероприятий и много других полезных материалов.
Сегодняшним выпускникам педвузов даже при обилии разнообразной множительной техники о таком подарке можно только мечтать!)
Так как мы давно знали, что выпускного вечера не будет, я пообещал жене, что в день получения диплома поведу ее в ресторан. Намеревался оставить там 25 рублей – целое состояние.
Одним идти вроде бы скучно. Лиля предложила кому-то из сокурсников составить нам компанию. Услышали и другие и тоже пожелали присоединиться. Так спонтанно нас набралось 26 человек. Пошли искать ресторан.
Нам повезло: был будничный летний день, никаких праздничных дат, и потому мы зашли в ресторан «Украина», чтобы заказать стол. Перед приемом заказа нас предупредили только об одном: при проведении банкетов стоимость заказа в расчёте на одного человека не может быть меньше 5 рублей. Конечно, все с радостью согласились.
Мы очень хорошо повеселились, затем  погуляли на Приморском бульваре, пошли в Центральный парк культуры и отдыха. Словом, выпускной удался.
Направление выпускнице дали в одну из школ Одесской области, в город Березовку. Там в редакции районной газеты работал я.
А в Березовке молодую учительницу ожидал неприятный сюрприз: ни в одной их трех городских школ не было полной ставки математика. И ей пришлось взять два девятых класса в школе № 2, где преподавали на русском языке, и два девятых класса в школе № 3, преподавание в которой велось на украинском.
Но ведь 7 лет она не жила на Украине, да и в институте украинский язык не культивировался. Тем не менее, выход был найден. Лиля писала конспекты на русском языке, а я переводил их на украинский. Потом заучивала терминологию. Правда, через год переводы уже не потребовались: она вспомнила то, что изучала ранее в школе.
В Березовке  проработали 2 года. Отсюда Лиля ушла в декретный отпуск. Но обратно не вернулась, поскольку за две недели до рождения первого ребёнка мне предложили работу в Подмосковье, и я уехал, оставив беременную жену. на попечение своей матери.
Во главе сельской восьмилетки
Должен покаяться: в какой-то степени я подпортил жизнь своей жене. Судите сами: в начале педагогического пути работа в двух школах с преподаванием на разных языках. Когда переехали в подмосковный Талдом, места математика не нашлось Пошла работать воспитателем во вновь создаваемые группы продлённого дня. А так как никакой нормативной базы в тот момент не существовало, пришлось до всего докапываться, как тогда бы сказали, «методом научного втыка».
Но приближалось время окончания мною университета. Я решил не брать отпуск для написания диплома. Лишь на последний месяц переселился в университетское общежитие. К тому времени у нас уже была 10-месячныая дочка, и жена перебралась туда вместе со мной и ребенком.
Вообще супругам разрешали проживать в Доме студента не более 10 дней. Но кто остановит идущую через проходную женщину с крохотным ребёнком в коляске или на руках?  К тому же, дочурка так понравилась коменданту этажа, что та даже не спрашивала, почему жена так долго находится в общежитии.
По окончании сессии в Талдоме нас ждал неприятный сюрприз: хозяин  квартиры возвращался в город, и  надо было освобождать жилище. В районном отделе образования Лиле предложили поехать в поселок Бельское, что в 15 километрах от Талдома. Во-первых, там есть служебное жильё. Во- вторых – детские ясли. А работать придется учителем математики и директором школы. Правда, до шоссе от поселка надо было идти по бездорожью 2 километра. Но что это за расстояние для молодых!
Поехали посмотреть. Школа ещё находилась в стадии ремонта, поэтому поначалу пришлось пару месяцев жить в бараке. Зато какие перспективы открывались!  Квартира при школе состояла из двух комнат, кухни и большого коридора. Был ещё и подпол. О такой можно было только мечтать, ведь со времени работы в Березовке мы жили только на съемных  квартирах.
Смущала лишь должность. Ведь в свои 25  лет в небольшой сельской восьмилетке  она должна была быть в одном лице и директором, и завучем, и завхозом, и  бог знает еще кем. Но я успокоил жену. Пообещал ей посильную помощь.
Директорская деятельность началась с казуса. Поселок Бельское был филиалом Воргашского торфопредприятия. Директор постоянно находился в посёлке Воргаш, а здесь командовал главный инженер. До вырабатывавшего торфобрикеты предприятия было рукой подать, поэтому истопники (в основном, родители учащихся школы) с ведром в руке подходили к месту изготовления брикетов, набирали, сколько надо, и несли в школьную котельную. Так что проблем с топливом не было.
Видимо, у учителей накопились какие-то обиды на директора из Воргаша. Воспользовавшись молодостью и неопытностью нового руководителя, они невесть что на него наговорили. А тут в райисполкоме совещание директоров собрали (я присутствовал на нём от редакции, так что был очевидцем произошедшего). И каждого просят доложить о своих проблемах.
Доходит очередь до директора Бельской школы. Она о чём-то докладывает, а потом и говорит: «Только нам мало помогает директор торфопредприятия Тимофеев».
Председатель райисполкома Константин Георгиевич Киселёв, человек с большим чувством юмора, обращается к молодому руководителю:
-А вы знакомы с директором предприятия?
-Нет, - растерянно отвечает Лиля.
-Николай Александрович, встаньте, - обратился предисполкома к сидящему неподалеку мужчине. Тот поднялся.
-Знакомьтесь: директор школы Лилия Владимировна Сорк – директор торфопредприятия Николай Александрович Тимофеев.
Все сидящие в зале дружно расхохотались, а смущенная директор школы села на своё место. Впрочем, скоро всё образумилось. Н.А.Тимофеев прекрасно понял, что жену мою подставили. Он оказался добрым и отзывчивым человеком и много помогал школе.
Директор школы на селе – фигура заметная. На всех праздниках ей приходится сидеть в  президиуме, а то и с докладом выступать. Так что надо было на ходу осваивать основы агитационной работы. Вскоре Лилю приняли в партию, избрали депутатом сельского совета.
Квартира при школе была служебной. Так как ее предоставили  жене, меня с дочкой там нельзя было прописать. А директора не прописывали, из-за отсутствия  разрешения на прописку в Московской области.
Каждый месяц Лиля получала в банке зарплату для всего коллектива. Не знаю, как там проверяли документы, но ей выдавали деньги при отсутствии штампа о прописке. По этому поводу  порой подшучивал над женой:
-Вот получишь очередную зарплату для всех, сбежишь и ищи ветра в поле! А я за тебя не в ответе: ты – совершеннолетняя.
Но, честно говоря, директорская должность тяготила молодую учительницу. Правда,  директорство было недолгим. Лиля забеременела вторым ребёнком и уже в мае 1967 года вместе с моей матерью, гостившей в то время у нас, уехала в декретный отпуск в Одессу.
После декретного отпуска речи о том, чтобы молодой маме с двумя детьми возвращаться в Бельское, и речи быть не могло. Пришлось уволиться и искать место в Талдоме. Тем более, что перед празднованием 50-летия Октябрьской революции я получил в городе двухкомнатную квартиру.
В учителях математики город не нуждался, и мы были в отчаянии. Тем более, что истекал месяц, в течение которого сохранялся непрерывный стаж. (Сегодняшнему молодому человеку это понятие неизвестно. А ведь от непрерывности стажа  очень многое зависело. В частности, оплата больничных листов. А в начале 80-х годов прошлого века приняли закон, согласно которому при наличии определенного непрерывного стажа размер пенсии повышался на 10%, что по тем временам было немало. Стаж не прерывался в течение месяца. Если укладывался в это период, ничего не терял. Не уложился – начинай всё сначала).
Помог первый секретарь райкома партии Киселёв. Когда я пришёл к нему на приём, он вызвал заведующего роно и сказал ему: «Мы Михаила и так обидели (запомни, читатель, эти слова и вспомни о главе «Пятая графа»), так что не надо жену обижать. И работа нашлась: воспитателем в дошкольном детском доме.
Встретили  ее там неприветливо. Учитель старших классов, не знающая методики работы с дошкольниками, она получала самую высокую зарплату в детдоме. Во-первых, единственная имела высшее образование (за плечами остальных – только педучилище). Кроме того, если раньше зарплата педагогов повышалась после пяти и двадцати пяти лет работы, то в конце шестидесятых годов ввели новую стажевую категорию: десять лет. .А Лиля к моменту изменения порядка оплаты как раз имела 10-летний стаж.
Впрочем, именно основная специальность помогла завоевать авторитет и уважение и закрепиться в детском доме. Воспитатели работали в две смены по 6 с половиной часов со скользящим выходным. При пятичасовом рабочем дне это 1,3 ставки. Но были еще праздники с двойной оплатой. И вот каждый хотел работать в праздник, не желая выходить в субботу и воскресенье (в то время уже многие в стране работали в режиме пятидневной рабочей недели), чтобы  побольше времени быть с семьёй.
Как-то в отсутствие завуча директор попросила Лилю составить график работы воспитателей на очередной месяц. Она составила. Да так, что у каждого оказалось равное число рабочих дней по субботам и воскресеньям. В дальнейшем она постоянно составляла графики, не обделяя никого ни заработками в праздники, ни равным числом выходных.. Это упрочило её авторитет А добрый характер позволил сблизиться со всеми воспитателями. К тому же Лиля вкусно готовила, поэтому к нам всегда охотно приходили гости.
(Спустя много лет я навестил Талдом  в связи с каким-то юбилеем газеты. По просьбе жены зашёл в детский дом. Там ещё работали несколько человек, знавших Лилю.
Естественно, привёз с собой фотографии детей и внуков. И вот то одна, то другая срывалась с места со словами: «Подожди, я сейчас очки возьму». «Девчонки, вы что, очумели!», - воскликнул я. И услышал в ответ: «Какие мы тебе девчонки, мы уже все бабушки… Вот так пролетела наша молодость).

Слово прощания (Ночной разговор)
Днем ты стирала, готовила, убирала. Потом занималась – сначала с ребятами, которых подтягивала по математике, а затем – с внучкой Наташей. И лишь ночью, когда  ложились спать, мы могли поговорить.
Сейчас тебя нет рядом со мной. Но над нашей кроватью я повесил твой портрет, который отражается в зеркале. И глядя на него, веду наш последний ночной разговор…
Мы с тобой вместе, Лиличка, прожили большую, сложную,  но интересную и насыщенную жизнь. Я никогда не говорил тебе о любви, потому что убеждён: любовь приходит и уходит, а семья держится на взаимоуважении и взаимном доверии.
Наша семья не была идеальной. Да и вообще нет такой семьи, где бы не было конфликтов. Но нас выручали юмор и умение находить компромиссы. Потому так долго были вместе, до последнего твоего дня на этой земле…
Мы всегда поддерживали друг друга. У нас был единый бюджет, да и вообще все общее. В нашей семье не было принято делить на «твоё» и «моё». Всё у нас было «наше».
Мы никогда не отчитывались друг перед другом о своих тратах. Лишь очень  крупные покупки обсуждали вместе. И это доверие привело к тому, что ни один из нас за прожитые вместе почти 60 лет ни разу не заговорил об уходе из семьи.
Ты не умела пользоваться дебетовыми картами банка. Твоя карта всегда находилась у меня. И если ты и спрашивала когда-нибудь о пришедшем СМС-сообщении о поступлении или  снятии средств, то это был просто что называется «спортивный интерес». Я иногда посмеивался, что могу с твоей картой пойти в ресторан и пуститься в загул. Но ты  воспринимала это с улыбкой, зная, что дальше слов дело не пойдёт.
К счастью, мы оба понимали юмор. И это качество никогда не позволяло  терять бодрость духа.
Был ли я хорошим мужем? Не знаю, об этом могут судить другие. А ты уже никогда не скажешь… Но грехов, в отличие от тебя, накопил в этой жизни.
Ты узнала о моей внебрачной дочери  когда ей было уже 20, а мне за 60. Об этом тебе сказали в моем присутствии наши дети. И у тебя хватило мудрости и такта не только простить меня за грехи молодости, но и установить с ней и моими внучками от нее вполне цивилизованные отношения. Спасибо тебе, родная!
Была ли ты хорошей женой? Не могу утверждать как это, так и обратное. Ты – трудоголик, и главным для тебя всегда была школа. Но никто никогда не мог сказать, что твой муж ходил неопрятным, в грязной рубашке. Субботу и воскресенье ты всегда посвящала семьи и готовила всякие вкусняшки, на что была великой мастерицей.
Была ли ты хорошей матерью? Опять-таки не буду утверждать. На первом месте у тебя всегда была школа.  Но именно ты воспитала всех наших детей трудоголиками. Только благодаря тебе они всегда были одеты скромно, но со вкусом, что вызывало восхищение окружающих. Все дочери получили высшее образование, а двое – даже два высших. И это во многом твоя заслуга.
Ты ушла из школы пять лет назад, Но осталось твоё продолжение – старшая дочь, которая вот уже 36 лет заходит в свой класс в ипостаси первой учительницы малышей.
А еще практически всех девчонок ты научила вкусно готовить, и их мужья не могут пожаловаться, что у них неумехи-жены.
(Пусть читатель, прочитав эти строки, сам решит: была ли у меня хорошая жена, а у наших детей – хорошая мать. Думаю, вывод напрашивается сам собой).
Если насчёт жены и матери я еще задавал чисто риторические вопросы, то таких бабушек, как ты, надо было еще поискать. Твое кредо в жизни: самые любимые дети – это внуки. И ты не жалела времени и сил, чтобы заниматься с ними.
Особенно тебя любила наша самая младшая внучка – Марта. Я даже порой ревновал: у всех предыдущих внуков были бабушка и дедушка, а у Марты – только бабушка.
Я уже не говорю о том, что для каждой внучки и единственного внука ты старалась приготовить именно то, что он или она больше любит.
Ты не жалела сил, помогая им выполнять домашние задания. Когда наша внучка Наташа стала изучать в качестве второго иностранного языка французский, ты, пока она была в школе, в Интернете находила нужные материалы и учила, чтобы потом объяснить ей. И, наверное, она первая, кто сразу в полной мере  ощутит твое отсутствие…
Вопреки расхожим мнениям и многочисленным анекдотам, ты была идеальной тещей (заявляю об этом без всякой иронии!). Возможно, что-то тебе и не нравилось в семейных отношениях детей, но ты никогда не выдала этого. Ни один зять не может сказать о тебе худого слова. Наоборот, ты всегда была для них мудрой советчицей.
Не случайно, 26 июля 2020 года, в день твоего 80-летнего юбилея, один из зятьев прислал тебе в WhatsApp  стихотворение:
Быть может, я не лучший зять,
И ничего с меня не взять...
Забыл, когда цветы дарил.
Слов нежных мало говорил
Жене любимой. Да и вам.
Деньгами не набит карман.
Добытчик из меня плохой.
Вы можете меня ругать,
Но разрешите лишь сказать:
Вы самый добрый человек.
Таких не сыщешь и вовек!
От всей души вас поздравляю
И в день рождения желаю,
Родная мама, вам успеха,
Внучат разливистого смеха.
Чтоб жизненный поток бурлил.
Здоровья крепкого и сил!
И еще я просто обязан сказать о тебе, как об учителе. Ты была Учителем с большой буквы. В последние годы, когда ты уже ушла из школы, мы время от времени выходили вместе в город. И сколько раз я становился свидетелем, что твои бывшие ученики (некоторые из них в школьные годы – довольно хулиганистые и ленивые) при встрече буквально пели тебе дифирамбы.
Занимаясь репетиторством, ты так тщательно готовилась к занятиям со своими учениками, как будто  к тебе должен был прийти не один человек, а целый класс. А на мои иронические замечания всегда отвечала: «Я не хочу, чтобы засохли мои мозги».
Да, ты ушла из школы недооценённой. Тебя далеко не всегда жаловала администрация, зато любили и уважали ученики и их родители.
Ты всегда в профессиональном плане была строга к себе, да и к коллегам. Далеко не каждого ты ценила как профессионала. Но не так давно в школе появилась одна учительница, которая, несмотря на молодость, понравилась тебе своей методикой. После тебя осталось немало специальной литературы. Поверь, родная, мы её передадим в надёжные руки.
Я пишу эти строки в третьем часу ночи. Мне не спится, но я ещё в полной мере не ощутил горечь утраты. Всё это  ожидает меня впереди. А сейчас я просто веду с тобой беседу,  последнюю в нашей совместной жизни. Я не умел и не умею говорить красивые слова. И сейчас не буду этого делать.
И еще. Каждый год  2 января вся семья собиралась у нас. И в этот  раз мы будем вместе. Только без тебя… И это впервые произойдет  не в нашей квартире (я не смогу приготовить такие вкусности, какие готовила ты). Мы все приедем к одной из дочерей. И пусть мне не до веселья, Новый год отменить невозможно. Елка нужна в первую очередь внукам. Ведь несмотря на все катаклизмы, жизнь продолжается. И это непреложная истина.
P.S. Я не проронил ни слезинки, узнав, что ты ушла из жизни, Я старался держать себя в руках перед детьми и внуками. Да и произносил это прощальное слово с сухими глазами.
Но спустя несколько дней что-то подтолкнуло меня возвратиться к нашему последнему ночному разговору. И впервые из глаз моих ручьем потекли слезы. Они и сейчас застилают глаза. Я отчетливо понимаю, что  потерял не просто жену, не просто родного и очень близкого мне человека. Ушел в небытие целый пласт моей жизни. И сколько бы ни осталось мне жить на этом свете, я до последнего вздоха своего буду помнить о тебе, моя родная.
Я смотрю на портрет, который был сделан в день твоего 80-летнего юбилея. Ты улыбаешься, а я не перестаю плакать от бессилия, что тебя  больше нет со мной, и ничего  изменить невозможно. Но хотя  этих слез я не стыжусь,  их никто не увидит. Потому что наутро я встречусь (или пообщаюсь по телефону) с детьми, внуками, а они не должны видеть «раскисшего» отца и деда, которому сейчас очень и очень горько…
Прощай и прости!  Мне будет очень трудно без тебя… Но я обязан жить ради детей и внуков, для которых я сегодня отец и мать, дедушка и бабушка.

Глава 2. Девичье царство
По стопам матери
Через две недели после моего приезда в Талдом из Одессы пришло радостное известие: Лиля родила дочку. Решили назвать её Ритой. Именно Ритой, а не Маргаритой. Но работники загса заявили жене (регистрация рождения проходила в мое отсутствие), что такого имени быть не может, и девочку надо записать Маргаритой. Лиля спорить не стала. Так и появилась в доме Маргарита Михайловна.
Надо было позаботиться о новой съемной квартире. Нашел ее на улице Школьной. Половину дома занимала семья сотрудницы типографии, а другую половину -  старики, жившие в основном в Москве. Они и сдали  жилье.
Здесь имелись вода, канализация и туалет. А вот отопление было печным. Но это не смущало, поскольку мы уже жили в домах с печкой. Тем более, что хозяин дома имел солидный запас дров, которым разрешил мне пользоваться с условием последующего возврата.
Перед очередной годовщиной октябрьской революции (этот праздник отмечали 7 ноября) полетел в Одессу за семьей. Ведь дочке было уже два месяца, а я еще ее не видел. Перед отъездом наш  редактор попросил оставить ему ключи от квартиры. Сам он жил в Дмитрове, что в пятидесяти километрах, а тут решил какое-то время не ездить. Я сказал, что хотел оставить их девчонкам с работы, чтобы протопили квартиру перед нашим приездом, но он заверил, что все организует, а ключи положит в условленное  Vместо.
Прилетел в Одессу. Подержал на руках маленькую дочурку. Накануне отъезда сказал маме, что теперь нам придется купать ребенка самим. Поэтому сегодня мы ее искупаем под надзором старших (т.е. -  мамы и сестры), чтобы научиться.  Но купали Риточку все, кроме нас. Потом в Талдоме уже пришлось учиться на ходу.
Живя в Одессе, я не знал, что такое подмосковный климат. И  отправляя багаж, положил туда все зимние вещи жены, оставив ее в осеннем одеянии. Точно так же одет был и сам.
Прилетаем во Внуково 9 ноября, а на улице зима. Ехать на Савеловский вокзал с несколькими пересадками, а затем более двух часов трястись в поезде – ребенка угробишь. Решили взять такси, что обошлось в половину моей месячной зарплаты, так как по существовавшим правилам при поездке на расстояние свыше 50 километров оплачивался проезд в оба конца.
Приезжаем в Талдом, подхожу к дому. Ключей нигде нет. Благо, таксист еще не уехал. Довез нас до редакции, где мы взяли ключи, а потом завез домой.
Со времени отъезда из Одессы прошло часов восемь-десять. В дороге жена, конечно, кормила малютку грудью,  но сколько раз за это время дочка испражнялась… Ведь наше поколение не знало памперсов: подгузники делали из марли. Так что надо было срочно ее обмыть. А в доме – колотун. Затопили быстро печь, довели температуру в комнате до 10 градусов тепла, согрели воду и искупали малышку.
Впрочем, такая закалка сыграла и свою положительную роль: в свои 55 Рита практически не подвержена простудным заболеваниям. А вот то, что тёплые вещи были отправлены в багаже, заставило  жену целую неделю не выходить из дома.
Впрочем, и здесь нам в определенной степени повезло. В редакции проходило какое-то мероприятие с участием главного врача  больницы. В это время позвонили с железнодорожной станции и сообщили о прибытии багажа. Но как доставить тяжелый ящик домой? Выручила главврач, дав на полчаса машину скорой помощи.
Спустя месяц мы распрощались с Ниной Ластовской (о ней я рассказывал во второй части своих заметок), уехавшей работать в Москву. Заместителем редактора стал мой сверстник Володя Саватеев (местный парень, выросший без отца, он с отличием окончил школу, а затем факультет журналистики МГУ и возвратился в свой родной город). Меня перевели на должность ответственного секретаря (для непосвящённых скажу, что в переводе на язык производства – это главный инженер и главный технолог в одном флаконе).
Работать вместе нам было очень комфортно. Оба – выпускники одного факультета, учившиеся у одних и тех же преподавателей (впоследствии мы договорились с деканатом, и к нам на практику приезжали студенты журфака), у обоих дочери-сверстницы (его Наташа была на несколько месяцев старше моей Риты), А главное, что энергии у нас было, хоть отбавляй.
Времени хватало на всё: и на работу, и на семью, и на участие в общественной жизни. Вместе со вторым секретарём райкома комсомола Лидой Соболевой (тоже выпускницей МГУ, но филологом по образованию) выпускали тематические комсомольские страницы, страничку для детей «АИСТ» (Активные Ищут, Спорят, Творят), были зачинателями многих интересных дел.
Новый 1966 год встречали у нас дома. Помимо Володи с женой, пришли ещё несколько наших сотрудников. До позднего вечера мы торчали на работе, а когда сели за стол, то практически были без сил. Но  веселились от души.
Особенно потешались над последним происшествием. Наш редактор сказал, что передовую статью в новогодний номер напишет сам. И вдруг исчез. Нет его час, другой, третий… Из типографии звонят, требуют передовицу в набор. Но ведь писать её никому другому не поручали. А тут ещё заявилась «Колода» (так мы прозвали редакторскую любовницу, работавшую в одном из сел района) и заявила, что редактор скоро будет.
Понимая, что выпуск новогоднего номера срывается, мы с Володей решили совместно сесть за передовицу. Договорились, что один из нас пишет начало, другой – окончание, а потом как-нибудь состыкуем.
И вот, сидя друг против друга, строчим что-то на двух пишущих машинках, не зная, о чем пишет твой визави. На удивление , статья вышла неплохой. Редактор же в этот день так и не появился, и газету пришлось подписывать его заместителю, то есть, Володе.
Вот в такой обстановке встретили Новый год.
Но я отвлёкся, ведь речь о нашем первенце.
После Нового года Лиля вышла на работу. Так ка с детским садом была проблема, договорились, что за девочкой будет присматривать мать уборщицы редакции, живущая на первом этаже редакционного дома.
Нам это было очень удобно: школа находилась по соседству с редакцией. Правда, в любую погоду (а зима выдалась довольно суровой) приходилось утром поднимать ребенка, и, закутав потеплее, везти в коляске к няне. Но к этому быстро привыкли.
Рита росла здоровым ребёнком. Мы регулярно водили ее на врачебный прием, добросовестно покупали все назначенные лекарства (стоили-то копейки!), но практически ничем не пичкали (до 10 месяцев она вообще была на грудном вскармливании).
А летом стали закалять. Выставляли во двор кроватку, клали туда голенького ребёнка, и она радовалась тёплому дню и яркому солнцу.
Своими детскими выходками дочка то веселила нас, то ставила в неловкое положение.
Иду как-то с ней и сестрой Женей по Одессе (летом мы ездили к моей маме). Встречаем знакомую женщину. Остановились, разговариваем. Женщина обращается к Рите (ей в то время было меньше двух лет): «Хочешь булочку?» -  и дает ей кусок булки. Я (в надежде, что ребенок поблагодарит тётю) говорю: «Риточка, что нужно сказать?» И слышу в ответ: «А тете Зене?» (Букву «ж» она в то время   не выговаривала).
Многим родителям знакома ситуация, когда в присутствии ребенка папа якобы бьет маму, а та, закрывая лицо руками, делает вид, что плачет. Порой и мы играли в подобные игры.
Но вот Лиля приезжает в декретный отпуск в Одессу, а дядя ее спрашивает:
-Слушай, тебя твой муж поколачивает?
-Кто вам сказал такое? – изумилась она. И слышит в ответ: «Рита».
Да, не учли мы, что игры взрослых ребенок принимает за чистую монету.
А вот случай, заставивший нас серьезно переволноваться. Дело было тоже в Одессе. Иду по городу, маленькая дочка сидит у меня на плечах. Встречаю Алексея Федоровича Парамонова – окулиста, лечившего меня еще в ту пору, когда пришлось перенести операцию глаз. Естественно, расспрашивает, как сложилась моя жизнь. Вдруг он, внимательно посмотрев на ребенка, сказал:
-Миша, а ведь у твоей девочки высокая близорукость. Проверь ее обязательно.
Я был поражён профессионализмом врача. И ведь он оказался прав! Вот уже свыше полувека она носит очки. (К сожалению, плохим зрением я «наградил» не только четырех дочерей, но и некоторых внуков).
При всей своей развитости девочка была тихой, малоактивной. Она имела музыкальные способности, обладала прекрасной дикцией. Но в детском саду тихоню не замечали. Лишь после того, как мы сказали воспитателям, что ребенок на праздниках должен выступать перед своими родителями, ей дали какой-то стишок. Когда же Рита прочитала его, это произвело сенсацию. С той поры она стала главным чтецов в детсадовской группе.
В 1972 году дочь стала первоклассницей. Она была самой маленькой в классе, поэтому именно ей поручили давать первый звонок. (Кстати, первый звонок давали не только все мои дети, но также внук и две внучки).
В дальнейшем, окончив восемь классов,  решила пойти по стопам мамы и поступить в педагогическое училище. Мы в семье прекрасно знали, что работа учителя – далеко не сахар. Правда, если в то время она была просто малооплачиваемой, то сегодня к невысокой зарплате добавилось наплевательское отношение государства к учителю. Он просто бесправен.
Директор училища, узнав, что моя жена – его коллега, вместе с нами стал отговаривать Риту от выбора этой профессии. Но она твердо стояла на своём.
Через четыре года наша дочь  пришла работать в школу учителем начальных классов. Так сложилось, что некоторое время ей пришлось потрудиться в школах Ленинграда. Но нет худа без добра. В то время страна переходила Vна четырехлетнее начальное обучение. И она, пройдя соответствующую подготовку, поработала с шестилетками. Заочно получила высшее образование. А 32 года назад, вернувшись в Хотьково, стала в городе первой учительницей, начавшей обучение детей по четырехлетней программе начальной школы.
Что же до музыкальных способностей, то занимаясь по классу фортепиано, не доучилась в музыкальной школе (помешало поступление в педучилище). Зато в училище освоила аккордеон. Правда, сегодня все эти инструменты заменил синтезатор, но наша старшая дочь – единственная среди детей, не окончив музыкалку, и поныне играет на синтезатора и даже преподаёт в своем классе музыку. Что касается остальных дочерей, то все они закончили музыкальную школу, А третья дочь даже получила высшее музыкальное образование. Но к инструменту не подходят.
Сегодня Рита (теперь уже Маргарита Михайловна) – известный и авторитетный в нашем городе учитель. К ней приводят своих детей её бывшие ученики, те, кого она когда-то учила читать, писать и познавать мир; и родители, для старших детей которых она была первой учительницей. 1 сентября 2020 года моя старшая дочь вошла в класс 37-й раз.
(Конечно, мне как отцу приятно, что в семье вырос такой замечательный педагог, успешно продолжающий дело своей мамы. И в то же время горько, что отдав всю себя детям, она так и не создала свою семью).

На страже потребительских интересов
В начале лета 1967-го, как раз вскоре после отъезда  жены в Одессу, началась арабо-израильская война. Советский Союз безоговорочно принял сторону арабов. 
Произошли перемены и в нашей редакции: редактор Василий Анфимович Харитонов был освобожден от должности, а исполнение его обязанностей возложили на Володю Саватеева. Из-за смены редактора райком партии мне не разрешил уйти в отпуск. А тут 16 июля родилась моя вторая дочь. Получается, что и второго ребенка не смогу встретить из роддома?
Пришлось идти к К.Г. Киселёву и объяснить ситуацию. Он вошел в мое положение. Была суббота (тогда ещё не ввели пятидневку), но наш бухгалтер за пару часов быстро рассчитал мои отпускные, получил в банке деньги и я смог уехать. Перед отъездом кому-то из сослуживцев оставил адрес мамы.
Через сутки  уже был в Одессе. На вокзале меня встречали  сестра с мужем  и двоюродный брат, на руках которого сидела теперь уже старшая дочь. Ко мне она идти отказалась (видимо, забыла). Лишь за квартал до дома признала своего папу.
Я шел на Малую Арнаутскую, где в то время жила мама, в предвкушении завтрашнего похода в роддом, откуда должны были выписать жену с ребенком. Но дверь мне открыла Лиля, а в коляске кряхтело маленькое существо.
Оказывается, в родильный дом, где лежала жена, занесли какую-то инфекцию, и рожениц выписывали слишком быстро.
Признаюсь, мы хотели, что первым ребёнком была дочь, а вот во второй раз ждали мальчика, даже имя  придумали – Дима. А коли  дочь, значит Диана. На том и порешили.
Мы планировали после окончания моего отпуска возвратиться домой всей семьёй, но сказалась занесенная в роддом инфекция. Диану вместе с Лилей положили в больницу. Естественно, старшую дочь тоже пришлось оставить у мамы. В Талдом возвратился один.
Лиля с ребенком долго лежала в больнице. Дочурка тяжело болела и ее еле выходили. Но вот пришла пора забирать их домой (кстати, к этому времени я уже получил в Талдоме новую квартиру). Ехать за ними было накладно. На счастье, в это время в Одессе отдыхала комсомольская активистка из Талдома Света Хусаинова. Узнав у родителей адрес дома отдыха девушки, я списался с ней и попросил вместо поезда полететь с женой и детьми на самолёте. Встретил их уже во Внуково.
Диана очень много болела. Лишь отправившись с ней в 1972 году в Анапу и подлечив девочку, мы получили передышку на несколько лет.
Несмотря на свою болезненность, она росла отчаянной девчонкой. Детский сад, который посещала, находился примерно в 100 метрах от дома, поэтому ни провожать, ни встречать ее не требовалось. Но это нам, как говорится, вылазило боком. Чего греха таить:  любила наша дочурка по гостям ходить. А так как телефоны тогда были далеко не у всех, нередко вечерами мы ходили от одного дома к другому, разыскивая её.
Девочка росла самостоятельной. Уже в пятом классе она начала сама ездить в Москву за продуктами (к тому времени мы уже жили в Хотьково),  ее можно было отправить по магазинам с уверенностью, что она купит все, что поручили.
И в то же время была какой-то стеснительной. Как-то я пошел на прием в Институт глазных болезней имени Гельмгольца. Узнав, что в мом ведении находится множительная техника, врач попросила что-то размножить.
Как раз через день Диана собиралась в Москву, и я поручил ей завезти размноженное. При этом наказал зайти без очереди и сказать, что привезла документы. Возвратившись домой, дочь сообщила, что все передала.
Где-то к концу недели пришлось идти на повторный прием. И врач рассказала мне продолжение этой истории. Оказывается, придя в поликлинику, Диана села возле кабинета врача. Доктор, выходя несколько раз, думала, что девочка пришла с кем-то из взрослых. Лишь к концу приема, увидев ее одну, спросила, что надо? И тогда дочь отдала размноженное. Доктор, конечно, её пожурила за то, что не вошла сразу в кабинет. Но ничего уже нельзя было изменить.
По приезде в Хотьково у Дианы начались проблемы со здоровьем. Довольно часто ее приходилось отправлять на стационарное лечение в детскую больницу. Продолжалось это несколько лет. Даже когда училась в техникуме, порой прямо на занятия приходилось вызывать «скорую». И лишь учась в МГУ и живя в общежитии, она избавилась от своего недуга – астматического бронхита.
Приближалось время окончания средней школы. Было ясно, что Диана – гуманитарий. Поэтому выбор был между историко-архивным институтом (МАРХИ) и юридическим факультетом МГУ.
Когда съездили в МАРХИ, поняли, что соваться туда – безнадежное дело: более 75% место было отдано представителям союзных республик, малочисленных народов и так называемому «целевому» набору. Остановились на МГУ.
Старшее поколение помнит такой стишок: «Дядя Ленин говорил: маму надо слушаться». К чему я это? Да к тому, что паспорт (в то время их выдавали с 16 лет) дочь должна была получить ещё в 10 классе. Но она не спешила, хотя не  раз напоминали  об этом. Аттестат получила, не имея паспорта. А в университет без этого документа не принимали.
Пустив в ход все свои знакомства  в течение двух дней «выправил», как говорили в старину, ей паспорт. Но очереди среди школьников были такие, что к началу вступительных экзаменов она просто не успела подать свои документы в приемную комиссию.
Год терять не хотелось. А тут  узнали, что в Лосиноостровской есть техникум государственного делопроизводства, имеющий отделение правоведения. Поехали туда.
Посмотрев документы абитуриентки (а у Дианы была введенная вместо медали Грамота по литературе и истории и отличная оценка по русскому языку), девушка из приемной комиссии сказала, что абитуриентка будет принята без экзаменов. Но заглянув в паспорт на страницу с пропиской, с сожалением заявила, что документы принять не может.  Согласно  правилам приема, учиться в этом заведении  могли только москвичи и ребята, живущие на расстоянии от столицы не далее 4-й зоны (а Хотьково относилось к седьмой, сама же Лосиноостровская – к 3-й).
Получалось нелогично. От нас в Лосинку добираться час, а от  4-й зоны Киевского, Павелецкого и других направлений мало того, что минут 45 до Москвы ехать, потом ещё не менее получаса до техникума.
Техникум находился в подчинении Управления кадров и учебных заведений Мосгорисполкома. Решил съездить туда и объяснить несуразность сложившейся ситуации. Зашел к заместителю директора и попросил адрес Управления. Естественно она поинтересовалась: зачем?
 Объяснил. Видимо, мои слова убедили собеседницу.
-Давайте я сама позвоню, сказала она и сняла телефонную трубку.
Я слышал только одного говорившего, но по тону разговора понимал его содержание. Сотрудница Управления на другом конце провода, выслушав замдиректора, сказала примерно следующее: «Документы примите, но предупредите, что при прочих равных  москвичам будет отдано предпочтение. На что замдиректора возразила: «Здесь следует решать однозначно: да или нет.». Видимо, ответ был положительным, потому что приемная комиссия получила распоряжение принять документы. Дочери сказали, чтобы теперь в конце августа приезжала на организационное собрание студентов-первокурсников.
Основным направлением техникума была подготовка специалистов в области  делопроизводства,  поэтому большое внимание здесь уделялось машинописи (и это коснулось будущих юристов). Уже в первый год учёбы наша дочь очень хорошо освоила работу на пишущей машинке.
А тут как раз в Москве проводился Всемирный фестиваль молодёжи и студентов, и руководство техникума обязали выделить студентов для технического обслуживания фестиваля.
Будучи в числе лучших, Диана получила направление в гостиницу «Националь – Интурист», где останавливались главы делегаций и почетные гости фестиваля. Правда, приходилось работать в три смены (хотя несовершеннолетним в ночную работать запрещено!) Зато можно было посещать любые мероприятия фестиваля. Ведь для постояльцев гостиницы выделялись билеты абсолютно на все мероприятия. Но разорваться они не могли: ну, два-три посетят за день, а остальные билеты остаются. Естественно, их раздавали студентам.
Как раз летом 1985-го мы всей семьей решили поехать в Одессу. Диана должна была прилететь на несколько дней позже. Уже в Одессе рассказала нам, как улетала из Москвы.
Последняя рабочая смена у нее выпала в ночь. Поэтому, уезжая из дома, захватила с собой чемодан с вещами, а на Ярославском вокзале оставила его в камере хранения. Утром предстояло забрать вещи  на вокзале и  ехать в аэропорт.
Узнав об этом, Диане дали машину. И вот представьте себе такую картину: к аэропорту с шиком подлетает  «Волга»  с фестивальной эмблемой, а из нее выходит совсем юная девчонка. Мы, конечно, не видели этой картины, но хорошо представили удивление пассажиров аэропорта.
Чтобы мои внуки, да и вообще молодые читатели этих заметок, имели представление о правах и обязанностях молодых специалистов, сделаю краткий экскурс в прошлое.
После окончания техникума или вуза, выпускник должен был три года отработать по распределению в той организации и в той местности, куда получит направление. Лишь после этого он вправе был выбирать себе место работы. От этой обязанности освобождались отличники, не просто получившие красный диплом, но и вошедшие в 5% выпускников. Они тоже получали направление на работу, но могли сначала попробовать свои силы, попытавшись поступить в вуз.
Диана получила направление в Верховный Суд СССР, но решила поступать в МГУ.
(Здесь я должен опять сделать отступление /не случайно свои заметки я назвал сумбурными, так что не взыщите/. В 2012 году московское издательство Астрель выпустило книгу журналиста Валерия Панюшкина «Восстание потребителей». Речь в ней идёт об истории становления потребительского движения в нашей стране, к которому Диана имеет самое непосредственное отношение, о чём ещё будет рассказано. Сейчас же приведу только одну цитату из этой книги: «Правосудие Диана  считала священным и мечтала служить ему. Однако любовь эта не была взаимной: работать в Верховный Суд Диану не приняли без объяснения причин, хотя неформально кто-то и шепнул ей, что в советском Верховном суде не может, просто не может почему-то работать еврейка.».
Слишком хорошо зная свою дочь, я понимал, что автор при всей документальности произведения внес немало художественного вымысла и домысла. В Верховном Суде ей не пришлось появляться, так как  с первого захода поступила в университет. Но зная общую ситуацию в стране, полагаю, что автор недалеко отошёл от истины. Вряд ли бы ее туда взяли).
Готовиться к вступительным экзаменам  собиралась в Москве, куда ее пригласила однокурсница, таже решившая попытать счастья в МГУ, хотя не имела красного диплома. Нам же  предложила уехать куда-нибудь на это время. Я взял путевку в дом отдыха, и мы всей семьей (кроме Дианы) отправились в Калужскую область, время от времени справляясь по междугороднему телефону об успехах дочери.
Как раз в 1986 году ввели новое правило (оно действовало только один год): окончившим техникум с отличием добавляли к результатам вступительных экзаменов 3 балла, а членам отрядов юных дзержинцев и дружинникам – 1 балл. Так что дополнительно к будущим экзаменационным оценкам 3 бонусных  балла были ей обеспечены.
Когда же завершились экзамены, оказалось, что ей добавили только 2 балла. Обидно было не только Диане (ведь у неё не просто красный диплом, а еще и по специальности), но и тем, кто просто получил диплом юриста, хотя и без отличия. И впервые (до сегодняшнего дня больше таких случаев не знаю)  девочка решила постоять за себя. Пошла к ответственному секретарю комиссии. Разобравшись в ситуации, тот признал, что произошла ошибка и третий балл ей добавили.
В назначенный день  всей семьей приехали в Москву, чтобы узнать результаты зачисления. Фамилия дочери значилась в списке будущих студентов. На следующее утро она должна была поехать для прохождения  медицинской комиссии.
Домой вернулась вся в слезах: «Меня не допускают к учебе из-за плохого зрения».
Тут я решил положить конец её самостоятельности, и поехал вместе с Дианой. Прихожу к председателю врачебной комиссии. Между нами произошёл такой диалог (человек я импульсивный, но на сей раз вёл себя очень сдержанно):
-Почему дочь не допускаю к учебе?
-Она плохо видит и не сможет проходить прокурорскую и криминалистическую практику.
-Но ведь не все становятся прокурорам и криминалистами, есть и другие юридические профессии. Что же вы предлагаете?
-Пусть идёт на вечернее отделение.
-Не вижу логики. Получается, что учиться и работать она может, а только учиться -  нет. К тому же, на вечерний факультет принимают только жителей ближнего Подмосковья, а  мы – в 60 километрах от Москвы. Где можно обжаловать ваше решение?
Видя, что от меня так просто не отвязаться, веду  себя исключительно корректно, но с достоинством отстаиваю интересы дочери, председатель комиссии говорит:
-У нас окулист – кандидат медицинских наук, врач высшей категории. Вот к нему я вашу дочь и направлю.
Приходим к окулисту. Объясняю ему, что, возможно сыграл свою роль фактор усталости. С момента  получения  диплома до дня вступительных экзаменов прошло всего 7 дней. При этом госэкзамены проходили отнюдь не по тем предметам, которые выносились на вступительные в вуз. Кроме того, документы в приемную комиссию она сдала с третьего захода: то штампа в характеристике не хватало, затем обнаружилось отсутствие какой-то подписи. И каждый раз приходилось ехать через всю Москву в Лосинку и обратно. Таким образом, на подготовку к первому вступительному экзамену оставалось только ночное время.
Врач согласился с нашими доводами, и закапав дочери в глаза атропин для расширения зрачков, велел появиться через три дня.
Когда  вновь приехали (теперь я уже ни на шаг не отходил от Дианы), окулист собрал консилиум, а потом, посоветовавшись  с коллегами, сказал мне:
-Я сам пойду к председателю комиссии подписывать бумаги.
Через несколько минут он вышел из председательского кабинета и, улыбаясь, протянул нам заключение о допуске к учебе. Так ровно через 20 лет после окончания мною факультета журналистики МГУ, студенткой главного вуза страны стала моя дочь (пусть даже поступила на другой факультет).
Сегодня, в век коммерции и широко распространившейся системы платного обучения, невозможно себе даже представить что поступление и в техникум, и в университет не стоило нам ни копейки. Ну  разве что каждая поездка из Хотьково в Москву обходилась в 1 рубль, а учась в Лосинке, брала сезонку. Но из песни слова не выкинешь: так действительно было!
Прошло два-три года. Как-то на работе захожу в канцелярию, а мне показывают свежий номер газеты «Неделя», в котором несколько слов было посвящено Диане. Оказывается, она и еще несколько студентов-второкурсников юрфака занялись абсолютно новым в Советском Союзе делом  ; защитой прав потребителей.
И снова обращусь к уже упоминаемой мною книге  В.Панюшкина, который так описывает эти события: «Это был 1989 год. До окончания университета Диане оставалось два года, и доучивалась она как-то уже по инерции. Пока на одной из лекций профессор Суханов не предложил студентам посещать факультативные занятия по гражданскому праву, и Диана пошла. Гражданское право уже как минимум гарантировала Диане, что не придётся защищать в суде убийц и насильников. Гражданское право спасало от позора, каковым тогда казалось адвокатура молодой максималистке. И беда была только в том, что мелочной какой-то казалась Диане вся эта гражданско-правовая тематика».
Можно еще долго цитировать книгу (ведь нашей дочери в ней посвящена целая глава в 23 страницы, да и в последующих главах порой упоминается ее имя). Но делать этого не буду. Скажу только, что  она стояла у истоков потребительского движения в нашей стране и через несколько лет стала одним из руководителей Международной конфедерации обществ потребителей (КонфОП), признанным специалистом в этой области. Наша дочь окончила аспирантуру, в совершенстве владеет иностранным языком. Она автор, соавтор или редактор сотен книг, учебных пособий и иных публикаций, представляла потребительское движение нашей страны в ряде зарубежных государств. Ее часто привлекают в качестве эксперта в различные радио- и телепрограммы.
Диана – человек скрытный, потому о многих ее громких делах мы порой узнавали из газет, а сегодня узнаем из Интернета.
Ныне она возглавляет коллегию адвокатов Московской области «Сила права», уделяя в своей работе особое внимание спорам хозяйствующих субъектов права.
Но я не могу рассказывать  о своих детях в отрыве от их семейной жизни. К сожалению, старшая дочь так и осталась одинокой. Зато остальные  создали семьи.
Более десяти лет назад Диана начала жить в гражданском браке с Олегом Зачёсовым. Весной 2014-го они  узаконили свои отношения. А 1 августа у них родилась дочь Марта. В то время Диане было уже 47 лет, но роды прошли успешно.
О внучке будет рассказано особо. Отмечу только, что первые пару лет Олег не подходил к младенцу – боялся кроху. Зато когда девочка начала разговаривать, папа стал её главным собеседником. Она очень любит своего папу,  хорошо относится к собаке Лорду (Олег – страстный собачник).
А за что я благодарен Олегу, это за то, что при регистрации брака он взял себе фамилию жены. Значит, не угаснет наш род, ведь  помимо дочерей, которые выйдя замуж, сменили фамилии, у меня есть внучка Марта Сорк, носящая мою фамилию.

Станция Поганская
В моей жизни ожидалось приятное событие: появление третьего ребенка. Путем свободного обмена я переехал в соседний дом в трехкомнатную квартиру, где, получив лишние 15 метров жилой площади, лишился балкона и променял второй этаж на пятый.
Девочка родилась 20 июля 1973 года. Ее  старшие сестрички решили назвать новорожденную Светой. Мы согласились с их решением.
Света была веселой и жизнерадостной девочкой. Очень любила петь. Понимала юмор. Как-то мы с женой решили сходить в кино на вечерний сеанс. Наказали детям (старшей уже было 11, второй – 9) смотреть за ребенком. Возвращаемся и видим такую картину: Рита и Диана спят, а трехлетняя Света сидит между ними и распевает песенки.
Как и старших дочерей, Свету я также «наградил» плохим зрением. И время от времени нам приходилось посещать с ней  областную консультативную поликлинику. Раз поехали в Москву. Сели в вагон метро.  Объявили следующую станцию. И вдруг Светочка как зальется смехом, да таким звонким, что обратила на себя внимание всех пассажиров. Я в недоумении посмотрел на ребенка:
;Папа, папа, ; взахлеб говорила она. – Только что дядя объявил, что следующая станция – Поганская.
Оказывается, не расслышав, девочка так восприняла название станции Таганской. И долго потом при поездках в Москву называла эту станцию Дрянская-Поганская.
Она была своеобразным ребенком. Сызмала представлялась всем: Светлана Михайловна. Однажды идем с ней по Талдому. Встречаем жену моего сослуживца.  Спрашивает дочку: «Как тебя зовут?»
-Светлана Михайловна, - отвечает та.
-А я – Нина Дмитриевна!
Вы бы видели округлившиеся от удивления глазенки ребенка. Ей и невдомек, что кто-то, кроме нее, мог тоже иметь имя и отчество.
Как-то летом (дело было уже в Хотьково) мы затеяли в доме ремонт. Стоим с женой на стремянках, клеим обои. Вдруг звонок в дверь. Открываем, а на пороге группа детей с подарками. «Нас Света пригласила на день рождения», ; говорят. Мы из-за ремонта не собирались отмечать день рождения, ограничившись подарком. Но дочка проявила самостоятельность. И нам ничего не оставалось делать, как пригласить детей на ближайшую субботу, чтобы успеть дома навести хоть кое-какой порядок.
По примеру старших, обучение в школе Света совмещала с учебой в музыкальной школе. А после восьмилетки пошла в музыкальное училище. В нашей семье она выделялась (да и сегодня выделяется!) из всех. Старшие дети росли очень скромными, а эта была модницей. Она рано начала краситься, старалась выделяться одеждой. И самое главное, что все ей было к лицу. Даже мамины платья (а жена у меня была женщина габаритная!) сидели на ней изумительно.  Достаточно сказать, что государственные экзамены в музыкальном училище и вступительные в институте дочка сдавала в очень понравившемся  ей мамином платье. При этом все в один голос утверждали, что сидело оно на ней очень здорово, хотя девушка была в два раза тоньше своей мамы.
Музыкальное училище памятно  таким эпизодом. Я в советское время курил болгарские сигареты «Ту» или «Стюардесса», пачка которых стоила в те годы 35;40 копеек. И вдруг Света презентует мне пачку, стоимостью в 1;1,5 рубля, в которой не хватает одной штуки. Видя мое недоумение, объясняет:
;Понимаешь, папа, у нас почти все девчонки курят. Вот и я решила попробовать. Просить и сокурсниц было неудобно. Поэтому купила. Выкурила одну. Мне не понравилось. Так что возьми себе.
Испытав отвращение к курению, дочка и сама не курит, и детям внушила, что курить вредно. Да и среди зятьев курящих нет.
Учась в институте, Света вышла замуж, родив через два года сына. Но после окончания университета культуры работать по специальности (артист оркестра народных инструментов) не стала: маленький ребенок помешал. Устроилась в нотариальную контору.
Эта работа так понравилась дочери, что она получила второе высшее образование, а с ним – диплом юриста.  Сегодня Светлана – мать двоих детей (сына двадцати пяти  лет и двадцатилетней дочери), почти 15 лет замужем вторым браком. Кстати, все три юбилея они будут отмечать в 2021 году.
Характеризуя Свету, я бы сказал, что из всех дочерей она – самая внимательная по отношению к родителям. Она всегда готова прийти на помощь. И вот это стремление помогать людям проявляется не только по отношению к  своими родителям, но и к друзьям, а порой и к малознакомым людям.
Добрый человек, она к тому же профессионал высокого класса и трудоголик. Эти свои качества  передала своим детям.
И вот что еще радует меня. В последние годы у дочери возобновилась отношения с ее одноклассниками. Видимо, возраст (всем недалеко до 50-ти) и ностальгия по прошлым временам (согласитесь, сегодня, к сожалению, наблюдается часто замкнутость в своем семейном кругу) притягивает их друг к другу. А они, те, которых я знал еще первоклассниками, встречаясь регулярно то у одного, то у другого, как бы получают на какое-то время обратный билет в детство. Так пусть это детство у них продолжается ещё долго-долго.
А что касается зятя Григория, то о нем разговор особый.
С первый мужем – отцом Вовы – дочь развелась, за отца Ксюши по каким-то ей одной известным причинам (я в личные дела своих детей не лезу, и потому даже не интересовался) замуж не вышла. Сама воспитывала двоих детей.
С Гришей познакомилась, когда Вове шел десятый год, а Ксюше было четыре. Как сейчас нередко принято, сначала жили гражданским браком. Но как-то между ним и Вовой состоялся разговор примерно такого содержания:
-А ты женишься на маме? – спросил мальчик.
-Женюсь, - ответил тот.
-А ты не бросишь маму, как это сделал мой папа? – последовал очередной вопрос.
Мужчина был просто шокирован словами мальчика. Летом 2006 года мы с Вовой поехали в Одессу в санаторий. А когда возвратились домой, Гриша и Света уже были мужем и женой.
Гриша воспринял детей Светы как своих родных, и уже очень скоро они стали называть его папой, при этом испросив его согласия.
Вспоминаю такой случай. Вовин отец  видел его последний раз, когда мальчику было три года. С Ксюшиным же  были цивилизованные отношения. В первые годы жизни ребенка он  очень поддерживал Свету материально. И, естественно, присутствовал на днях ее рождения. Когда сидели за столом, Ксюша называла папой и Гришу, и своего биологического отца – Романа.
Сейчас, по прошествии почти полутора десятилетий, я утверждаю, что именно Гриша стал для детей настоящим отцом, вырастив их. И слаба Б-гу, что дети это ценят.
Гриша – очень добрый человек. Он заботится и о матери, и о старшей сестре, и о племянниках, принимая самое активное участие в их судьбах. Да и меня не без его финансового   участия в свое время заставили сделать операцию катаракты, когда я почти ослеп.

Четвертый – в четвертую
С января 1976 года я работал в Хотьково. На протяжении двух лет  вечером в пятницу  уезжал из города, добираясь к семье в Талдом с пересадкой в Дмитрове, а в понедельник в 4 часа утра садился в рейсовый автобус, который через три часа доставлял меня в Загорск (за это время успевал неплохо выспаться). Затем электричкой ехал в Хотьково, успевая к началу рабочего дня.
Как-то я приобрел мешок картошки, и в рюкзаке понемногу отвозил семье. В один из зимних дней (то ли в конце 1976, то ли в начале 1977 года)  в очередной раз собрался домой. Но не в пятницу, как обычно, а утром в субботу. Автобус на Дмитров отходил в 6 часов утра, и я, поднявшись очень рано, поспешил на автобусную остановку к заводу «Электроизолит». От общежития, где  тогда жил, до остановки путь недолог. Но было очень скользко. К тому же, расчистив основную дорогу, весь снег смели на обочину, и за ночь между дорогой и тропинкой образовалась глыба льда.
Тяжелый рюкзак тянул вниз, и я не мог спуститься с тропинки на дорогу: мешали наносы и гололед. А время поджимало. Делать нечего: снимаю с плеч рюкзак, становлюсь на четвереньки и, толкая его перед собой, переваливаюсь через нанос на дорогу. Сам же  думаю: «Хорошо, что никого нет на улице. А то бы сказали: вот нализался начальник отдела так, что с утра ходить не может…»
И такое в жизни бывало.
…В начале 1978 года я получил трехкомнатную квартиру во вновь построенном доме (в ней живу и сейчас). Вручение ордеров было намечено на 2 марта. А днем раньше по просьбе председателя жилищной комиссии нашего профсоюзного комитета остался после работы, чтобы помочь оформить какие-то документы.
Возвращаюсь поздно вечером в общежитие и узнаю, что мне звонили из Талдома. В этот день у меня родилась четвертая дочь. Первой мыслью было: с кем дети? Позвонил друзьям в Талдом, меня успокоили: девчонки под присмотром.  Вечером следующего дня получил ордер, осмотрел квартиру, а наутро уехал в Талдом.
Пока жена лежала в роддоме, в квартире отциклевали и покрыли лаком полы, а я перевез в Хотьково детей и все имущество. На работе мне пошли навстречу и пятилетнюю Свету сразу определили в детский сад. Старшие могли сами несколько дней посидеть дома.
Сразу после Восьмого марта  перевез из талдомского роддома в новую квартиру жену и дочурку. Назвали ее Викторией. Так совпало, что  четвертый ребенок оказался в четвертой по счету квартире. С Ритой мы жили в служебной квартире при школе. После рождения Дианы  получил двухкомнатную квартиру в Талдоме. Свету из роддома привезли в трехкомнатную, на которую  обменял свою двушку. И вот в четвертый раз  меняю жилье. Хотелось, чтобы в последний.
В середине марта старшие дети пошли в Хотьковскую среднюю школу № 5: Рита в седьмой, а Диана в пятый класс, где спустя полгода, отдав малышку в детские ясли, жена стала работать воспитателем группы продленного дня.
Вика доставляла нам немало хлопот. То в больницу попадет (причем одна, без матери), то заставит нас крепко понервничать. В возрасте чуть больше года умудрилось вылезти из кроватки (как она перелезла, до сих пор неясно), сломав пару шейных позвонков. Положили ее в хирургическое отделение районной больницы. Место травмы было такое, что не наложишь туда гипс. Здесь-то наш ребенок  показал себя:  четко выполняя все предписания врачей, лежала, не поднимая головы. И все зажило. В дальнейшем  травма не дала рецидива.
Девчонка была отчаянная. Не успела прийти в себя от травмы, как спрыгнула с находящихся напротив нашего дома тяжелейших железных качелей, пробив ими голову. Рану, естественно, зашили, но когда спросил ее, будет ли она еще прыгать с качелей (рассчитывая, что дочка получила урок), в ответ услышал: «Буду!»
Чтобы дети росли здоровыми, мы какое-то время брали молоко из-под коровы, ходили за ним в жилой поселок частного сектора. Как-то пошли в очередной раз за молоком, оставив дома четырехлетнюю Вику с одной из старших сестер. Уже при подходе к дому замечаем под нашим балконом большую группу маленьких детей, а с балкона Вика что-то бросает вниз. Подходим ближе и видим: вниз летят игрушки, обувь. А потом слышим: «Все, больше бросать нечего, сейчас сама буду прыгать!»
Не знаю, как в течение нескольких секунд я взлетел на четвертый этаж и, схватив ребенка, увел его  балкона. Что же касается «няньки», она в это время сидела в соседней комнате и спокойно смотрела телевизор, не обращая внимания на занятия младшей сестры. Зато потом ей пришлось собирать с улицы все, что выбросила туда с балкона маленькая Вика..
Она была неистощима на выдумки. Как-то, придя домой, мы с женой увидели ее играющую с подружкой на балконе Рядом с девочками  сидели несколько маленьких котят.
;Немедленно уберите котят на улицу, ; сказали мы детям. Те послушно посадили котят в корзинку и вынесли.
Но через пару минут котята опять были на балконе. Так повторялось несколько раз. Долго ломали голову, как все время они оказываются у нас: ведь заходили в квартиру девочки без животных. Наконец, догадались (точнее, подсмотрели). Оказывается, вынося  корзину на улицу, девочки заходили в квартиру порознь. И вот одна, стоя на балконе, спускала вниз с четвертого этажа веревку. Вторая привязывала эту веревку к корзинке, так и поднимали животных вверх. Пришлось на сей раз проследить, чтобы вынесли их из квартиры окончательно.
Однако, став школьницей, Вика изменилась. В ней проявились черты хозяйственности. И еще она очень чувствительна ко всякого рода несправедливости.
К большому сожалению, я не знаю языка своей нации. Поэтому, посоветовавшись с дочкой, решили после окончания ею девятого класса отдать на факультет иудаики  в одно из московских педагогических училищ.
Девочка училась с удовольствием, восторженно рассказывая нам о преподавателях, особенно об учителе иврита (это был израильтянин, приехавший в Россию преподавать в качестве альтернативной службы в армии).
Но на втором году обучения пыл у дочери пропал. Дело в том, что волонтеры-альтернативщики  по окончании срока службы уезжали домой, а на их место присылали других. На сей раз новым преподавателем оказалась девица, довольно своеобразно представлявшая себе педагогическую работу. Во время ответа студентки она могла непринужденно болтать с зашедшей в аудиторию подружкой или названивать по мобильнику. Такого отношения Вика терпеть не могла, и как только израильтянка начинала с кем-то разговаривать, замолкала, прекращая отвечать. Это приводило к конфликтам.
Третий курс вновь начался удачно, и у студентки были довольно-таки неплохие успехи в изучении языка. Но на четвертом ситуация накалилась до предела. Волонтер оказался из числа очень религиозных ортодоксов  и требовал, чтобы по пятницам живущие в общежитии студенты не разъезжались, соблюдая «шаббат» (священный праздник иудеев, отмечаемый от захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу). В это время Вика уже была замужем и, естественно, после недельного пребывания в общежитии спешила домой к молодому мужу. Поэтому никогда не оставалась. К тому же более половины ее сокурсниц к этому времени уже репатриировались в Израиль.
Дело кончилось развалом факультета иудаики, но дочь как отличницу перевели на бюджетное отделение русской части учебного заведения (она окончила педучилище с красным дипломом).
Поработав несколько лет в хотьковской школе-интернате и получив заочно высшее педагогическое образование,  захотела все-таки поработать в еврейской школе. Похоже, получалось у молодой учительницы. Как сказал мне при встрече директор, таких клонировать надо. (Впрочем, я не удивляюсь: ведь мать всем детям привила фанатизм в работе).
Но, видимо, педагогика – не ее призвание. После рождения дочери Вика решила сменить профессию и стала работать секретарем судебного заседания в городском суде. Одновременно поступила на юридический факультет, чтобы получить второе высшее образование. В декабре 2008 года  родила вторую дочку, а спустя полтора года защитила диплом, получив квалификацию юриста. Надеется со временем стать судьей.
Ей, как и всем дочерям, мама привила не только любовь к труду, но и хозяйственные навыки. Вика  умеет очень хорошо готовить.
Уже более 12 лет дочь работает в суде. Была секретарем судебного заседания и помощником судьи в городском, сейчас вот уже второй год в мировом суде (перешла сюда потому, что место работы находится в пяти минутах ходьбы от ее жилища). Только меня (а ее мужа – в особенности) это мало радует, ибо на работе она, что называется, днюет и ночует, всегда находя что-то недоделанное.
Со своим будущим мужем Вика познакомилась в 16-летнем возрасте на свадьбе Светы, когда та впервые выходила замуж. Спустя два года они зарегистрировали брак.
После школы Игорь поступил в институт, но быстро понял, что лучше быть хорошим рабочим, чем плохим инженером. Он отслужил армию, приобрел несколько профессий. О таких, как он, говорят, что руки растут из нужного места. Он может приготовить вкусный обед и перетянуть матрас, провести электропроводку и заштукатурить помещение, собрать из отдельных элементов системный блок компьютера и многое другое.
Но главное увлечение зятя – автомашина. Он буквально влюблен в автотранспорт. Его личный автомобиль всегда выглядит, как новенький, хотя эксплуатируется более 10 лет.
Если у друзей, а особенно у свояченицы Дианы какие-то проблемы с автомобилем, все бегут к Игорю. И он помогает.
Казалось бы, всё было против их свадьбы. Они решили провести торжество в том же зале, где познакомились. Но за две недели до назначенного дня то ли пожарная охрана, то ли санэпидстанция (тогда еще не было Роспотребнадзора) закрыли его, найдя какие-то нарушения.
Договорились в школе, где работала жена: за три дня до свадьбы там отключили свет  из-за долгов за  электроэнергию. (Это как раз был период становления базарного капитализма, когда даже наличие в школе городского лагеря отдыха не было принято во внимание).
Но нет худа без добра. Выручила наша давняя приятельница Людмила Васильевна Логвинова, руководившая детским клубом. Правда, там не было никакой мебели, но в 50-метрах находился возглавляемый мною в тот период пенсионный отдел, откуда я на выходные забрал все столы , стулья и даже холодильники. А посуду из дома принесли. Зато для гулянья было целых два зала: в одном стояли столы и веселилось старшее поколение. А в другой плясала молодежь.
Несмотря на все перипетии, семья оказалась крепкой. В 2021 году Вика и Игорь отметят серебряную свадьбу. Вот уже почти 25 лет они вместе.

Глава 3. Младая поросль
Брат и сестра
Наша третья дочь Света довольно легко идет по жизни, благодаря своей коммуникабельности и веселому нраву. Забеременев первый раз, она заявила: «У меня будет Вовочка». Во время второй беременности сказала: «Родится Ксюша».
Так оно и вышло: сначала появился сын, а спустя пять лет – дочь.
Во время рождения Вовы Света была студенткой Института культуры, и потому с трех лет (вплоть до поступления в детский сад) он жил с нами. Бабушка и дедушка со стороны отца не особо жаловали своих внуков. А тут еще  родители развелись, и отец забыл о сыне, а они – о внуке.
Был  Вова довольно тихим и замкнутым мальчиком. В детском саду мог забиться в уголок и сидеть себе, играя самостоятельно.
Поскольку, став учеником, мальчик сменил несколько школ, мы решили забрать его к себе. И с четвертого по восьмой класс Вова учился в Хотьково. Здесь он начал заниматься танцами и как-то сразу у него Vполучилось. Все любовались его подвижностью и артистизмом. Мама же, имея на руках маленькую дочь  в силу объективных причин не могла часто навещать сына, что явно не способствовало сближению брата и сестры.
В восьмом классе мы настояли, чтобы дочь (к тому времени она уже была замужем за Гришей) взяла своего сына к себе. Однако в новой  в школе у него как-то не заладилось. Не знаю почему, но после окончания девятого класса учителя посчитали, что в десятом ему не место.
Год мальчик не учился. Но не бил баклуши. Серьезно посвятил его изучению английского языка. Это позволило уже на следующий год отправить его в Женеву для дальнейшего продолжения школьного образования. Правда, обучение велось на русском языке, но зато английский стал для него средством общения в городе.
Живя с мамой, Вова вместе с сестрой стал посещать детскую студию «Джельсомино», где проявил себя очень талантливым актером. И потому после школы по просьбе мальчика родители отправили его в Лос-Анджелес в Институт театра и кино Ли Страсберга. Да только не учли одного: это заведение окончили многие российские артисты. Но они приезжали  туда  на учебу, имея полученное в России высшее театральное образование. Наш внук же пошел сразу после школы. И отучившись год, вернулся в Россию, где поступил в Институт кино и телевидения. Теперь  готовится стать режиссером.
Вова – красивый парень, но и Ксюша росла красавицей. У нее рано проявились способности к вокалу, драматическому искусству. Сегодня она может похвастать, что пела дуэтом с Авраамом Руссо, Иосифом Кобзоном и рядом других известных артистов. Она даже несколько раз была героиней радиопередачи «Молодо – не зелено», которую вела на одной из радиостанций известная певица Юлия Ковальчук. Но вокалисткой стать  не стремилась. Девочку привлекала театральная сцена.
Ксения – перфекционистка. Она не только любит учиться, но и старается всегда быть первой. Девочка могла в 12 ночи позвонить бабушке с просьбой объяснить ей какую-то задачу по математике. Не случайно школа была закончена с золотой медалью.
Несть числа талантам внучки. Поет и танцует; не имея музыкального образования, сочиняет музыку; пишет тексты песен и создает литературные произведения.
И хотя, как говорится, сам Б-г велел ей блистать на сцене, после школы ни один творческий конкурс пройти не удалось.
Чтобы не терять год, решила поступить в ВШЭ. Причем, золотой медали и высоких баллов на ЕГЭ ей не хватило для поступления на бюджет. Пришлось идти на коммерческое отделение.
Казалось бы, филфак – замечательный факультет: изучают три языка, большой диапазон выбора работы. Но не лежала душа. Манило на сцену. Еще до окончания первого курса стала ходить на прослушивания. И добилась своего! Поступила на бюджет сразу в два театральных вуза: московский и ярославский. Естественно, выбрала Москву.
К этому еще вернусь, а пока о взаимоотношениях. Хотя выступали внуки на одной сцене, даже какую-то песню дуэтом исполняли, жили, как кошка с собакой (и то сегодня в их доме кошки мирно уживаются с комнатными собачонками!). Отчасти этому способствовала Ксюшина няня, почему-то стравливавшая брата с сестрой. Но мне кажется, что одной из причин была внутренняя обида мальчика на то, что сестра всегда жила с мамой, а он много лет провел у дедушки с бабушкой.
Впрочем, я не раз говорил внукам:
-Вот подрастете, и все изменится. Твои, Вова, друзья будут упрашивать познакомить их с сестрой, а твои, Ксюша, подруги – с братом.
Так оно и случилось. Сегодня брат с сестрой – лучшие друзья. Особенно это проявляется в период пандемии коронавируса, когда актерское мастерство приходится сдавать онлайн. Ксюша выполняет этюды, а брат фотографирует и отправляет видео педагогу. А поймать ракурс он умеет!
Я радуюсь, что Ксения нашла свое место в жизни. Она с восторгом учится и добивается больших успехов. Ее уважают одногруппники, хвалит руководитель курса.
Огорчает меня только то, что в сложившейся ситуации внук не может найти работу по специальности. Но не будет же вечно Covid! Зато их взаимоотношения заслуживают всяческих похвал. (Когда я уже написал эти строки, Вова сообщил, что нашел работу по специальности).
У каждого из моих внуков свои таланты. Но лично меня радуют литературные способности внучки. В моем компьютере есть несколько ее рассказиков.  Хочу привести только один, написанный совсем недавно.
Маленькая девочка Ная топает по рыжим листьям, красиво уложенным ветром на детской площадке. Здесь никого нет: ни Саши, ни Миши, ни Лизы, ни Артема, ни Дженни, ни Егора, — никого. Девочка одна.
- Как-то все это глупо, — пробурчала Ная себе под нос, - почему я должна гулять здесь одна? Веселье, оно масштабнее, когда им занимаются двое. А если я буду весельем одна заниматься, можно будет считать меня сумасшедшей или одинокой!
Девочке 4 годика. Она 19 раз скатилась по влажной горке так, что вся попа у неё стала мокрая и грязная; 269 секунд покрутилась на карусели; но у неё слабый вестибулярный аппарат, поэтому  быстро слезла с этого тошнотворного аттракциона; 2 раза сделала “солнышко”  на качелях.
Когда Нае стало окончательно скучно, она нашла самую большую лужу, шепнула в сторону: «ну, с Богом!», разбежалась и прыгнула!
И… оказалась на кухне. Бабушка медленно переваливалась с одной ноги на другую. Бабушка делала бутерброды и горячий чай с сахаром.
- Ты у нас очень любишь докторскую колбасу, мы только для тебя её покупаем.
- Да, очень люблю, — кивнула Ная, но она знала, что её младшая двоюродная сестра тоже любит докторскую колбасу.
Ная сделала глоток чая, а кружка вдруг стала такой большой, что кроме чая ничего нельзя было увидеть. Ная опустила кружку и вдруг почувствовала ужасную тоску по маме.
«Мама, мама», — кричала девочка, надеясь, что мама услышит её из Москвы и приедет, обнимет, поцелует. Но мама не слышала и не приходила. А бабушка пришла. Пришла и на очередное «мама!» ответила: «что? я здесь». И Ная успокоилась, потому что бабушка тоже мама.
Девочка зевнула, закрыла опухшие глаза, а когда открыла, начала кашлять. Очень сильно болело горло и почему-то тошнило.
А на улице был Новый год. Снег огромными хлопьями ложился на землю. Большая снежинка, которую повесила тетя Мирта на стену в качестве декорации, разноцветными огоньками мерцала в полутьме. Атмосферу создавали и елка с гирляндой, и подарки под елкой, и новогодний стол, и салюты, за которыми из окна наблюдали брат Наи, дедушка и тетя Мирта.
Брат Наи пытался шутить, но девочке было так больно смеяться, что она улыбалась и сразу сглатывала слюни, а горло сжималось в спазме, и девочка морщилась.
В очередной раз поморщившись, Ная решила смотреть на снежинку на стене. Огоньки отскакивали от стен, по-новогоднему смеялись, и их свет в одну секунду превратился в синий, заполнив собою всю комнату. Девочка устало выдохнула...
И уже смотрела в монитор компьютера.
- Что у тебя в двадцатом получилось? - улыбнулась бабушка.
- Я не понимаю вот это задание, ба, - призналась Ная, - почему Петя просто не мог сказать Саше свой точный адрес? Никто и никогда не будет стоять и считать количество этажей и квартир на каждом этаже, если можно просто позвонить!
Бабушка расплылась в улыбке и в миллионный раз повторила решение этой задачи. Все бы ничего, но на экзамене Ная чертила большой дом, несколько этажей и путем творческих размышлений пыталась дойти до нужного ответа. Ная забыла решение задачи.
Побольше воздуха в легкие, и все свечки перестали гореть. Родственники радуются. Нае 19 лет. Бабушка несёт на стол большую тарелку, а на тарелке биточки.
- Я только для тебя биточки делаю, ты же так их любишь! - обрадовалась бабушка.
- Да, я очень люблю биточки, - кивнула Ная, хотя знала, что все в доме не прочь съесть кусочек.
На площадке пусто, несмотря на то, что на каждой лавочке сидят родственники. А бабушки нет. Дует холоднющий ветер. Он зарывается в волосы Наи и мурашками пробегается от макушки до пят. Небо вдруг стало таким серым, наверное, из-за этого оно и расплакалось: малюсенькими капельками падал дождь на асфальт.
- Как-то все это глупо, - пробурчала Ная себе под нос, - как-то все это глупо.
Почему я привел эти строки? Мог бы поместить другой рассказик, гораздо более интересный как по содержанию, так и с литературной точки зрения. Но внучка написала их  в дни, когда мы прощались с женой, мамой, бабушкой… И в них она выразила свою V боль  утраты. Хотя вслух об этом не говорила. Просто поведала свои переживания бумаге. И получилось в унисон моим сумбурным заметкам. Да, внучка изменила имена. Но я узнал и ее, и старшую дочь, и себя, и внука,  и свою супругу.
А что касается других творений девушки, я убежден, что если не сам, то мои дети смогут еще прочитать не одну книгу, автором которой будет она. Ибо талантливый человек – талантлив во всем.
И еще. Старшие внуки выбрали себе профессии в области искусства. Но в этой среде Салтыковых (фамилия Вовы) много, Алексеевых – еще больше. Поэтому есть у меня мечта, чтобы в качестве сценических псевдонимов внуки взяли мою фамилию. Впрочем, пусть решают сами.

Сестры
Алена была не просто желанным, но и долгожданным ребенком. Вика с Игорем жили вместе уже почти 8 лет, когда на свет появился их первенец. Радости родителей (да и дедушек и бабушек) не было предела. Особенно радовалась родня Игоря: ведь его родители впервые стали бабушкой и дедушкой, а родители его матери обзавелись первой правнучкой.
Я уже писал, что всех своих дочерей «наградил» плохим зрением. Не избежала этого и Алена. Уже в 1 год 3 месяца была признана ребенком-инвалидом по зрению. (Чтобы не возвращаться к этой теме, отмечу, что, когда после окончания первого класса настала пора устанавливать инвалидность до совершеннолетия, «доблестные» медики из бюро медико-социальной экспертизы посчитали, что у девочки есть лишний процент зрения, а потому инвалидом больше признана быть не может).
Тем не менее, она была сверхактивным ребенком и с ранних лет любила лазить по верхам. На детской площадке возле дома была горка, на которую следовало взбираться по канату. Аленушка делала это очень быстро, лазая, как обезьянка.
В 2007 году мы с женой, старшей дочерью и внуками поехали отдыхать в Затоку, что под Одессой. На морском пляже (в поселке есть еще лиман) стояли две надувные горки, с которых дети скатывались в большое корыто  с морской водой. Увидев малюсенькую девочку, организаторы этих аттракционов предложили ей маленькую горку.  Но они не знали Алену! Она  вскарабкалась на большую  и к великому изумлению организаторов смело же скатилась  по ней вниз, громко визжа от удовольствия. Мы потом еле увели ее домой.
В шесть с половиной лет внучка пошла в первый класс, а за год до этого – в группу по подготовке к школе. Получилось так, что она попадала в класс своей тети Маргариты.
Дома мы наставляли Алену:
-Знай, дома тетя Рита, а в школе – Маргарита Михайловна.
Видимо, это настолько врезалось в память девочки, что несмотря на наши уговоры, до сих пор называет свою тетю (а заодно и первую учительницу) по имени и отчеству. Кстати, то же делает и ее младшая сестра Наташа, хотя у своей тети не училась.
Поступление в первый класс совпало с открытием в городе нового здания школы. На открытие приехали много гостей, в том числе и губернатор Подмосковья (в то время им был генерал Борис Громов). Нашей внучке выпала большая честь давать самый первый звонок в новой школе. А потом она вместе с несколькими первоклассниками преподнесла герою-генералу цветы.
Моя дочь Маргарита очень любила ездить с учениками на экскурсии. И с малых лет брала с собой Алену (даже когда та еще не училась в школе). Девочка была очень любознательной и  часто задавала много вопросов, приводя в изумление экскурсоводов, потому что более старшие ребята как правило, вопросов не задавали. А она не просто задавала, но именно по делу.
Впрочем, особыми успехами в школе не блистала. Да, она участвовала в дистанционных олимпиадах, в ее портфолио немало наград. Но все же в какой-то степени была инертной.
Зато очень любила (и любит!) собак. А те, что называется, отвечают ей взаимностью.
Мечта девочки – быть кинологом. Но мы объяснили, что прежде, чем стать кинологом, нужно изучить ветеринарию. И после окончания девятого класса внучка пошла в колледж овладевать этой профессией. Кстати, поставив перед собой цель поступить, она взялась за учебу и окончила 9 класс так, что в рейтинге абитуриентов была третьей. Сейчас она на втором курсе.
И вот еще метаморфоза. В школе Алена была инертной, ее очень трудно было раскачать на какое-то дело. А в колледже как-то сразу завоевала авторитет среди сокурсников. И даже стала старостой группы.
…Как-то мой зять Игорь сказал мне:
-Скоро ты снова будешь дедом!
-От кого ждать прибавления? -  изумленно спросил я, памятуя, что младшая дочь родила первенца лишь спустя почти 8 лет после замужества.
-От Вики, - радостно сообщил он. И в декабре 2008-го на свет появилась Наташа.
Объективности ради, следует сказать, что, в отличие от Алены, ее родители опекали с ранних лет. Стоило ребенку сказать, что плохо чувствует себя, как тут же выводили из детского сада и отправляли к бабушке в Лозу (есть такой поселок в Сергиево-Посадском районе, названный так в эпоху тотального засекречивания и расшифровывающийся – Лаборатория Опытного Завода) – благо, бабушек у нее было достаточно.
С поступлением в школу все болезни прошли.
В декабре 2020-го Наташе исполнилось 12 лет. Трудно сказать, какой путь она изберет в будущем. Стройная, очень подвижная (и в то же время очень медлительная), она занимается танцами. Но вряд ли это станет делом ее жизни.
Впрочем, время покажет. Ведь далеко не каждый в детстве выбирает себе профессию. Так что, не сомневаюсь, со временем и у нее проявятся способности к какой-то деятельности. Могла же ее мать начать новую жизнь в 30 лет, став на стезю юриспруденции.

Ох уж эта  Марта
Дело было летом 2014-го. Мы с женой отдыхали в Израиле. С детьми и внуками общались по скайпу.
В начале июля я отметил свое 75-летие, а в конце месяца Лиле исполнилось 74. Естественно, дети не забыли поздравить родителей.
В день рождения мамы позвонила и Диана. Говорит:
-Хотите подарок к дням рождения?
-А почему бы нет, - отвечаем.
Так вот, к своему приезду (а возвратиться мы должны были 10 августа) вы снова станете дедушкой и бабушкой.
Изумлению нашему не было предела. Кто преподнесет нам такой подарок? У Светы и Вики по двое детей. Вроде бы, перед отъездом мы не видели их в «интересном положении». Диана не стала томить нас.
-Мамой стану я. 
Наша вторая дочь – дама габаритная, по ней ничего не было заметно. Но нас беспокоило другое: ей же 47 лет, а это первые роды.
Естественно, очень переживали и уже считали дни до отъезда, чтобы бабушка при необходимости могла помочь ухаживать за ребенком.
Первого августа Диана снова позвонила нам и радостно сообщила, что родила девочку. Назвали ее Мартой.
Через два дня после возвращения из поездки мы впервые увидели нашу новую внучку. Было ей на тот момент 12 дней.
Конечно, мы не оставили дочь без помощи. Какое-то время находились у нее, затем Марту привезли к нам (она искусственница, так что могла побыть у бабушки).
В отличие от других внуков, Марта росла как-то очень быстро и незаметно. Года в два с половиной  начала говорить, причем, сразу целыми фразами. Поразило  и то, что маленькие дети, как правило, обращаются со словами «деда», «баба», а внучка сразу стала произносить: «бабушка», «дедушка». В отличие от первых двух внуков, обращающихся к своей самой старшей тете-учительнице на «ты», она с первых дней обращается к Рите на «вы».
С каждым днем Марта все больше и больше изумляет нас. Нет, она далеко не вундеркинд – самый обычный ребенок. Но, к радости нашей, очень развитая. И обладает мгновенной реакцией. Стоит кому-то что-то сказать, у нее на все тут же готов ответ.
Приведу только один пример.
(В детскому саду, мальчик Артем – Марте):
-У тебя папа – тонкий, как проволока, а мама – как слон.
Марта (мгновенно):
-А в среднем – нормальные.
В некоторой необычности и отличии Марты от других внуков «виновен» в определенной степени ее отец. В первые месяцы жизни ребенка Олег просто боялся подойти к ней. Но когда девочка начала разговаривать, стал уделять много внимания. Он никогда  не откажется объяснить ей то или иное явление, старается ответить на любой вопрос. Поэтому Марта безумно любит папу.
Правда, порой наша внучка не понимает, что далеко не все можно высказывать. И случаются конфузы.
          Идут с папой по улице. Трактор с бочкой поливает тротуар. При развороте тракторист не перекрывает кран и обливает Олега.
Олег: -Кран надо закрывать, поливают всяким дерьмом.
Придя домой, снова выходят, чтобы пойти на занятия по рисованию. Заходят в лифт. В нём – мужчина и женщина, тоже спускаются вниз. (Люди незнакомые, видимо, к кому-то приходили). В лифте какой-то резкий запах.
Марта:
-Что это за запах резкий?
Женщина:
-Это духи.
Марта:
-Поливают всяким дерьмом. Не люблю я этого.
Как только лифт остановился,  женщина, а вслед за ней и мужчина, пулей выскочили из него.
А вообще ее высказывания зачастую очень точные и меткие.
Итак, устами младенца:

2017 год
Предлагаю Рите: ВОЗЬМИ пробирочку с лекарством и напои Марту.
Марта: Ты не умеешь ВЗЯКАТЬ
Чуть позже: У меня ПОДБОРОДА мокрая

2018 год
 Дедушка надел варежку-прихватку. Марта: «Это не для гулянья варежка, а для СВАРА, когда варят что-то

Папа знает только 2 сказки: про Рябочку и про вегетарианцев.

(Тёте Рите, проверяющей тетради): Хватит играть в скучную игру работу. Давай лучше играть в прятки

2019 год
Мама: «Марта, ты кем будешь, когда вырастешь?»
 -Принцессой.
 -А что ты будешь делать как принцесса?
 -Мама, ты что не понимаешь, что принцессы ничего не делают.

  Далее: «Мама, а ты кем будешь работать?
  -Я уже работаю адвокатом.
   -А папа?
   -Папа тоже работает.
   -Понятно. Мама – адвокат, а папа – грузин.

Отмечают в ресторане день рождения Вовы.  Марта берёт тетю Свету за руку, ведёт её на лестничную клетку, подводит к скамейке, и, показывая на какую-то прикрепленную к полу пластинку, говорит: «Там написано, что Марта самая красивая девочка в этом зале.»

;Марта, про себя надо считать.
;1 Марта, 2 Марта, 3 Марта…

Бабушка (Б.) спрашивает Наташу (Н.):
-Йогурт есть будешь?
Н. - Нет.
Б.: -Почему?
Н: -Я люблю с коричневыми шариками, а здесь белые и розовые.
Б.: -С коричневыми я взяла для себя.
Марта: -А ты уступи Наташе.

Пообедала, легла на диван.
Бабушка: «Ты бы хоть попрыгала, чтобы еда растряслась» (и ушла в кухню).
Приходит Марта.
-Ну что, я попрыгала. Теперь соседи внизу будут ругаться. ВАМ ЭТО НАДО?

Марта (М.) на приеме у врача (В.)  Ей врач не понравилась.
(В.) Подними майку.
(М.) (объяснила): это не майка, а футболка. Майка без рукавов.
(В.) Где ноги болят?
(М.) Колени.
В. просит показать пальчиком.
(М.) Вы что не знаете, где колени?
В. смотрит горло.
(М.) У меня ноги болят, а вы горло смотрите.
(В.) у тебя плохая кожа на животе.
(М.) Нормальная.
(В.) Она всегда такая разговорчивая?
Вышли из кабинета.
(М.) Мы больше к этому В. не пойдём: она не знает, где колени.

Назначена физиотерапия (лечение током)
Врач (перед началом процедуры): -Сейчас у тебя по ногам мурашки пойдут. Это не больно.
Марта: -Какие ещё мурашки? Это электроны. Их не видно. Вы что, не знаете?

2020 год
Читает стих:
Солнышко проснулось,
Новый день на дворе.
И коронавирус
Приближается ко мне
Дети понимают современный момент

Преподаватель в кружке рисования сказал, что у Марты большое будущее, что она очень способная, видит полутона и имеет задатки архитектора..
Марта:
-Так давайте продадим мои рисунки. Деньги сдадим в банк. А те рисунки, что не купят, подарим тёте Рите. (Вот так с детства проявляются способности к коммерции).

Повторяю: я отнюдь не идеализирую свою внучку: она самый обычный ребенок. Ну разве  несколько более развитее некоторых своих сверстников. Ее нужно многому еще учить и, прежде всего, такту.
В 2021 году девочка пойдет в первый класс. К сожалению, из-за пандемии  не работают группы подготовки к школе. Но это не беда: тетя-учительница ее подготовит.



Дитя страсти
(Дополнение к части III)
Этот раздел я вынес за пределы своего повествования. Пояснять причину не буду. Внимательный читатель сам поймет, почему.
В отделе, который я возглавлял, работали преимущественно женщины. Ежегодно  несколько сотрудниц уходили в декретный отпуск: порой их число превышало 10 человек. И руководители  других подразделений посмеивались надо мной, намекая: не моя ли это работа?
Но, как говорится, в каждой шутки есть доля шутки. Я тоже оказался не безгрешен. Работали у нас три молодые замужние женщины. В браке они состояли лет по пять, но детей не имели. Вдруг разом все забеременели и почти одновременно ушли в декретный отпуск. К двум новорожденным я никакого отношения не имел. А третий ребенок, каюсь, был от меня.
Назвали девочку Ольгой. Мать ее настоятельно просила меня не афишировать свое отцовство и отцом был записан ее муж (большой любитель выпивки, он не мог иметь детей). Будучи очень резкой по характеру, женщина порой говорила супругу, что отец ребенка не он. Но тот, интересуясь только спиртным, не принимал эти слова всерьез, тем более, что, как правило, они произносились, когда мужчина возвращался домой после изрядного возлияния. Девочку он очень любил и даже, когда через несколько лет родители развелись, дочь осталась прописанной в его квартире.
Оля была способной девочкой. Она очень хорошо училась, помогала маме. А когда в десятилетнем возрасте у нее появилась сестренка (мать вторично вышла замуж), с любовью отнеслась к малышке.
Перед выпускными экзаменами случилось несчастье: человек, которого девочка считала своим отцом, был убит в своей квартире. Хозяйкой квартиры стала  несовершеннолетняя девушка. В 17-летнем возрасте она вышла замуж, а спустя месяц после замужества поступила в институт. При этом никто ей не помогал: и подавать документы, и сдавать экзамены ездила сама.
Ранее об успехах дочки я узнавал со слов матери. Но случилось так, что когда она уже была второкурсницей, я пришел работать в этот институт. Часто встречались на платформе, вместе ездили в электричке. Девочка воспринимала меня как сослуживца своей матери.
На втором курсе Ольга забеременела. Будучи крайне ответственной,  ездила на занятия, находясь чуть ли не на последнем месяце беременности. Естественно, зная, что это мой ребенок, я не мог допустить такого и настоял, чтобы дочка взяла допуски для досрочной сдачи экзаменационной сессии.
В начале декабря у Оли родилась дочь. Учась на очном отделении, она практически сразу перевела ребенка на искусственное вскармливание, и уже через полтора месяца сдавала последние экзамены зимней экзаменационной сессии (подавляющее большинство  предметов удалось сдать до родов).
После рождения ребенка, я стал еще больше опекать дочку, стараясь помочь ей, чем только мог. Но как-то в пылу какого-то спора ее мать (как я уже писал, человек резкий) заявила дочери:
;Ты думаешь, тебе Михаил Давидович так просто помогает? Он – твой отец.
Мне трудно представить, в каком состоянии была молодая женщина, потому что не присутствовал при разговоре, узнав об этом от ее матери спустя некоторое время. Но, честно говоря, обрадовался тому, что произошло. Я больше не связан обетом молчания, значит, пора ставить точки над «i».
Между нами состоялся откровенный разговор, и, как мне кажется, дочка все поняла. Конечно, почти в 20 лет узнать, кто настоящий отец – это шок. Не случайно, узнав правду, первое, что сделала дочка, ;  задала вопрос ее мужу:
;Как бы ты отнесся к тому, если бы узнал, что я еврейка?
В ответ услышала: «А мне наплевать на твою национальность».
Об этом разговоре я узнал намного позже, когда наши отношения переросли в доверительные. Но привыкание было долгим. Представьте себе: в свое время, имея человека, которого считала своим отцом, стала называть папой отчима. А тут еще один папаша объявился.
Впрочем, вины своей я не чувствовал, потому что долгое время был связан обещанием, данным ее матери. И все же старался помогать дочери всем, что было в моих силах.
Ольга заканчивала четвертый курс. Приближалась преддипломная практика. Собранные  во  время практики материалы должны были лечь в основу предстоящей дипломной работы. В то время я преподавал в одном из высших учебных заведений Сергиева Посада. Туда дочь взяли  методистом, что позволило ей  в качестве дипломного проекта разработать автоматизированное рабочее место  методиста высшего учебного заведения.
Диплом  защищала, будучи беременной вторым ребенком. В  приложении к нему у нее не было ни одной четверки. Естественно, вручили диплом с отличием.
Родив дочку,  стала трудиться заместителем директора местного техникума по воспитательной работе. Да, видимо, не создана для педагогики. Вскоре сменила сферу деятельности, работая ближе к профилю профессии, указанной в дипломе.
С той поры (как она, наконец, свыклась с мыслью, что я ее отец) минуло 20 лет. Много событий произошло за это время. Был период, когда мы снова работали вместе в одной организации. И оба одновременно оттуда ушли.
Мы тесно общаемся. И не только сами. Ее сводные сестры также «контачат» с ней. Жена давно простила мой грех, и уже на моем 70-летии Ольга с мужем сидела за общим столом со всеми членами моей семьи. А так как  дочь прекрасно владеет компьютером, Лиля порой прибегала к ее помощи при возникновении каких-либо трудностей.
Выросли дети. Старшая – Настя – сегодня студентка Ярославского медицинского института. Она готовится стать врачом-педиатром. Вторая, Аня, сверстница Аленки, заканчивает 11-й класс и собирается в педагогический институт, чтобы получить профессию учителя английского и китайского языков.
Обе они поддерживают самые тесные отношения со своим дедом, то есть, со мной.
Что касается самой Ольги, то, сменив сферу деятельности, она поступила в строительный институт и также закончила его, получив диплом с отличием. Сегодня  руководит подразделением в крупной строительной фирме.
Рассказывая о наших с Лилей детях, я посвящал несколько строк зятьям; не могу обойти молчанием ее мужа. Павел вырос на моих  глазах: он жил в нашем доме с родителями и двумя братьями.
Старший брат служил в армии, Паше было 14, а его маленькому братику всего 3 года, когда умерла их мать. Надо отдать должное отцу (к сожалению, его давно уже нет в живых): несмотря на любовь к спиртному, он не только повторно не женился, но и до последних дней своих заботился о младшем сыне, вырастив его и дав образование. Может, и обижаются старшие, но все наследство отец оставил тому, кого вырастил сам.
Сегодня Павел работает в одном из цехов того предприятия, где когда-то трудились и я, и его родители.







Часть  IV. На земле Радонежской

Глава 1. Привыкаю к режиму
К работе в КТБ я приступил 19 января 1976 года, в самый разгар крещенских морозов. Поскольку надо было разобраться в обстановке (ведь с кондачка типографию не откроешь…), временно был назначен ведущим инженером в ГОНТИ (головной отдел научно-технической информации). В общежитии предприятия мне выделили отдельную комнату, где я собирался находиться в течение недели, по пятницам отправляясь домой к семье.
За более чем пятнадцатилетний период своей трудовой деятельности  никогда не сталкивался с режимными предприятиями и не имел понятия о грифах ограничения доступа к материалам и документам. Приходилось привыкать к  аббревиатурам, а главное, к режимным требованиям. Мне рассказали, что секретные документы нельзя оставлять  на столе: (при отсутствии личного сейфа их следовало сдавать в Первый отдел) и что, готовя какой-либо документ, имеющий гриф секретности, я должен писать его от руки в специальном блокноте,  затем, не вырывая листы, передавать в машбюро на перепечатку. Словом, многое было для меня в новинку.
Когда ранее мне по служебным делам приходилось ездить в Москву, достаточно было взять с собой командировочное удостоверение. А тут еще и предписание нужно, и справка о допуске к секретным работам и документам. Вот с таким набором бумаг в начале февраля и поехал в ЦНИИ информации.
Приезжаю, сдаю все документы в бюро пропусков. И вдруг начинается беготня. Все бегают, суетятся, смотрят на меня, будто я пришелец с другой планеты. Секрет  раскрыли сами работники режимной службы. Оказывается, еще никто из сотрудников института не видел паспорт нового образца (помните, я писал, что получил его перед отъездом из Талдома в первые дни  обмена?), и всем интересно было посмотреть этот документ.
В комнате нас сидело человек 30. Все друг за другом, а напротив, лицом к нам – начальник ГОНТИ Анна Семеновна Макаренко. За плечами у нее была тяжелая жизнь. Лишь после развала Советского Союза стало известно, что она была малолетней узницей фашистского концлагеря (ранее   тщательно скрывала этот факт своей биографии, не без основания опасаясь, что это помешает работе на оборонном предприятии). Грамотная, знающая работу, она постоянно была напичкана идеями. Несмотря на пятьдесят пять с небольшим, энергия из нее била через край.
Не хватало Анне Семеновне одного – такта. Казалось, что воспитывая сына без мужа (была в разводе), должна была сочувствовать молодым матерям. Ан нет. Стоило у кого-нибудь заболеть ребенку,  обязательно начинала возмущаться, заявляя, что у ребенка есть бабушка и нечего матери брать больничный.
Подавляющему большинству сотрудников, сидящих в этом кабинете, было немногим более  30-ти. Люди взрослые, самостоятельные. Но начальнице ничего не стоило при всех отругать взрослую женщину, не думая о ее душевном состоянии. Не случайно двое из трех сидящих в этом кабинете мужчин вскоре после моего прихода перешли в другие подразделения предприятия.
Ко мне отношение было как ко временному работнику. Все знали цель приглашения, и потому работой по тематике отдела загружали постольку поскольку. Я же посвящал много времени знакомству с людьми, изучению структуры и потребностей фирмы в полиграфической продукции.
Особенно хорошие отношения сложились у меня с начальником сектора множительной техники (СМТ) Николаем Павловичем Малышевым. В свое время он был заместителем начальника по режиму и кадрам, но вынужденно оставил эту должность из-за привлечения к уголовной ответственности за серьезное преступление его сына, о чем сам мне рассказывал. Если бы была создана типография, ее, по всей видимости, следовало  объединить с этим сектором по родственному признаку.
Летом  Н.П.Малышев поехал с женой на Западную Украину в санаторий. До отъезда домой оставался один день. И тут случилось непредвиденное: играя в бильярд, Николай Павлович внезапно упал и скончался. Сердце остановилось. За покойным  отправили грузовую машину.
В эти дни, встретив меня в коридоре, заместитель начальника по режиму и кадрам Виктор Серафимович Невский сказал: «Тебя директор ищет».
«Какой директор?» ; удивился я, зная что КТБ руководит начальник- главный конструктор. «А у нас директор один – Виктор Дмитриевич Протасов», ; сказал тот, и я понял, о ком идет речь.
Прихожу к начальнику. В кабинете, кроме него, сидит начальник химического отделения Вячеслав Барынин (он часто заменял главного инженера, и по предприятию давно ходили слухи, что скоро  займет это место, ибо нынешний главным инженер станет первым заместителем начальника-главного конструктора по науке).
--Я решил объединить СМТ и ОТД (отдел технической документации) и назначить начальником объединенной службы тебя, ; сказал мне Протасов. – Готовь новое Положении об отделе.
Меня покоробило, что человека еще не успели похоронить, а уже его кресло занимают. Но на месте начальника ОТД сидел 61-летний Георгий Маркиянович Алдошин, и я поинтересовался его судьбой. Протасов сказал, что Алдошин будет моим заместителем и зарплату ему сохранят. Это  в какой-то степени успокоило.
Множительная техника близка к полиграфии, а вот техническая документация – дело для меня новое. И создавать Положение об отделе, предлагать новую структуру службы без посторонней помощи было сложно. Привлек к этой работе своего будущего заместителя. Вместе подготовили необходимые документы. Так в КТБ появилась новая служба – отдел научно-технической документации (ОНТД), исполняющим обязанности начальника которого назначили меня.
Учиться пришлось на ходу. Раньше две службы, чьи функции тесно были переплетены друг с другом, соперничали. Спрашивают, к примеру, Алдошина: почему не отправил вовремя документацию на серийные заводы, тот в ответ: «А в СМТ задержали их размножение». Спрашивают начальника СМТ, тот кивает на ОТД: «А у них качество подлинников плохое…» Теперь же на первой диспетчерской все претензии были обращены ко мне и перевалить вину на кого-то стало невозможным.
Долго пришлось убеждать сотрудников, что отныне мы – одна служба и делаем одно дело, за которое в ответе все вместе. Потребовалось много усилий, чтобы создать единый коллектив.
Тем не менее претензий к нам было немало, особенно по комплектности документов. Мои подчиненные убеждали, что вся документация высылается в полном объеме, но как доказать это руководству?
Выход был найден. Направил сотрудников в командировку на одно, другое, третье предприятие. И каждый привез назад акты, свидетельствующие, что вся конструкторская и технологическая документация получена в полном объеме и комплектно. Акты были подписаны полномочными представителями получателей и скреплены печатями.
С этими актами  пришел к руководителям нашего предприятия и заявил:
;Заводы, срывающие сроки изготовления изделий, пытаются сделать нас крайними, ссылаясь на отсутствие документации. Но это не так. Вот подтверждение. – И  положил на стол начальника привезенные акты, добавив: ; Больше претензий по некомплектности нам принимать не надо!
В дальнейшем в ответ на всякого рода претензии мы высылали жалующемуся подробную историю отправки документации с указанием даты и исходящего номера первой поставки, а также всех последующих отправлений (А ведь никаких компьютеров мы не знали: вся информация хранилась в картотеке, карточки для которой заполнялись рукописным способом). 
Удалось добиться, что вся документация  потребителю отправляется только с сопроводительным письмом за моей подписью, что являлось гарантией того, что в дальнейшем все изменения к этому документу будут направляться адресату. 
Ведь порой случалось так: какая-либо служба закажет неучтенный (а,  значит, никакие изменения к нему впоследствии не высылались) комплект документов якобы для своих нужд, а потом ее сотрудники передают полученный комплект смежнику. Естественно, этот экземпляр у нас не был учтен и никакие изменения владельцу копий мы не высылали.  И если на сопроводительном письме моей подписи не было, значит, претензии от сторонних организаций мы не принимали.
Спустя несколько лет, когда  уже полностью освоился с работой, начал принимать участие в работе комиссий авторского надзора. Бывая на предприятиях,  убеждался, что служба наша работает четко. И вскоре претензии по некомплектности прекратились.
Долго  еще не мог привыкнуть к режимным требованиям. Мы отправляли открытой почтой несколько тысяч увесистых посылок в год. Но порой документация содержала несколько листов с грифом секретности. Их приходилось изготавливать, соблюдая особые требования. Затем через Первый отдел предприятия эти листы отправлялись спецпочтой.
Как-то на меня поступила жалоба в Комитет государственной безопасности (КГБ). Режимная служба одного из предприятий вполне справедливо отмечала, что пересылка открытой документации, имеющей секретные приложения, должна осуществляться через Первый отдел вместе с этими приложениями. Авторы письма обращали внимание на то, что шпионы, имея деталировку, на основе открытой документации могут вполне самостоятельно сделать засекреченный сборочный чертеж.
Все правильно, но моей вины в этом не было. Просто спецпочта требует специального оформления, а работникам Первого отдела не хотелось выполнять большой объема работы (и без почты ее хватало!). Но эта жалоба помогла: отныне вся корреспонденция, где был хотя бы один лист с грифом, отправлялась спецсвязью.
Режимные требования доставляли немало хлопот. Где-то «компетентные органы» нашли ксерокопию какого-то произведения запрещенного тогда Солженицына. Выяснилось, что копировалось оно на нашей множительной технике. Виновного в изготовлении установить не удалось. Но хотя и было доказано, что копирование производилось за два года до моего прихода на предприятие, санкции последовали: двух работников множительной техники лишили допуска, что автоматически влекло их увольнение с работы, а меня – квартальной премии.
Впрочем, случались и курьезы. Выезжая в командировки, мы сдавали в режимную службу принимающего предприятия справки о форме допуска. Как-то в начале декабря группа сотрудников института (к тому времени нас переименовали в ЦНИИСМ – Центральный научно-исследовательский институт специального машиностроения), в числе которых был и я, выехала в Пермь. Как водится, сдаем все справки. И вдруг меня вызывают в отдел режима. Оказалось, что в течение года никто не обращал внимания на то, что в справке мое отчество вместо «Давидович» было указано «Давыдович». Здесь же заметили. Все кончилось шуткой: «Не будете же вы меня отправлять из-за этой буквы в Москву, тем более, что во всех остальных документах отчество указано правильно», - засмеялся я, узнав причину вызова. Так и сошло.
В другой раз, приехав в Белгород, я, собрав у всей группы справки, сдал их в отдел режима, а так как большинство из нас имело временный пропуск на это предприятие, то, не дожидаясь оформления, пошли выполнять свои функции. И снова вызов в отдел режима:
--Ты что нам принес? – спрашивают. Я посмотрел и расхохотался: оказывается у одного из нашей группы была справка о том, что по медицинским показаниям ему следует поставить золотые коронки (просто так коронки из золота зубные техники были не вправе устанавливать). И была она точно такого формата, как и справка о допуске. Вот и перепутал парень, отдав документ не глядя…
А вообще-то к режиму привыкаешь. Да и сами сотрудники этой службы понимали, насколько в нашей стране все было заформализованно, поэтому применяли санкции лишь в исключительных случаях.

Глава 2. Мне помогает экономика
У жены в школе дела шли прекрасно. Она быстро освоилась в новом коллективе, через год стала преподавать в начальной школе. Предлагали ей перейти директором в открывшуюся в Сергиевом Посаде (тогда еще Загорске) новую школу, но она категорически отказалась.
А вот у меня дела не пошли. В ЦНИИСМ я пришел с целью открыть типографию. Но ведь на голом месте ее не создашь. Нужны помещения, которых не было. К тому же служба моя была специфической: одна из немногих, куда разрешалось принимать несовершеннолетних. И каждый год к нам приходили по несколько выпускников школы.
Отдел считался вспомогательным, соответственно  зарплаты у сотрудников были весьма низкими. Это приводило к огромной текучести кадров. Например, в 1978 году из отдела ушло 28 или 29 человек – каждый пятый сотрудник.
Как водилось в советские времена, решили мне устроить «показательную порку», поставив вопрос о работе отдела на заседании партийного комитета. Делалось это в отсутствие директора института (бывший партийный работник, он старался все неприятные действия переложить на других, а сам при этом оставался в стороне).
Я тщательно готовился к заседанию, стараясь убедительно мотивировать причины текучести кадров, отмечая вопросы, которые требуют немедленного (или в ближайшей перспективе) разрешения.
На заседание парткома (оно был открытым с присутствием всех руководителей структурных подразделений) было вынесено два вопроса. Первый, что называется «дежурный»: то ли о состоянии политучебы, то ли еще о чем-то. Но он занял так много времени, что все устали. И когда я сказал, что для доклада мне нужно 30 минут, присутствующие  недовольно зашумели. Понимая, что терять  нечего (уже знал, что подготовлен проект решения с довольно жесткими оргвыводами),  невозмутимо сказал:
;Что ж, если буду говорить не по делу, прервете.
Видимо, доклад был действительно содержательным, ибо все внимательно дослушали его до конца. И в зале не было шумно, как во время рассмотрения первого вопроса.
Началось обсуждение. Я старался отвечать на вопросы присутствующих спокойно, взвешенно, аргументируя свои выводы.
Помощь пришла оттуда, откуда я не ожидал. Начальник одного из отделов Владимир Блинов, с которым мы очень часто ругались по работе (ведь моя служба была связана со всеми подразделениями предприятия и конфликтов случалось немало) вдруг попросил слово и поддержал меня.
;Судите сами, ; говорил он. – В ОНТД работают более 100 человек, а управляют им начальник и заместитель. Да еще в машбюро есть заведующая. Остальные же  подразделения этой службы не имеют руководителей. К тому же службы отдела разбросаны по территории всего предприятия. Попробуй проконтролировать. Ну и вопрос зарплаты, конечно, немаловажный. А руководитель, как видели мы из его доклада, дело знает и понимает свои задачи.
После этого выступления  настрой присутствующих переменился. Многие поддержали меня. В результате вместо оргвыводов было вынесено «беззубое» решение с формулировками типа: «Обратить внимание», «Указать» и так далее.
Вскоре мне ввели в штат две должности начальников бюро, что позволило более успешно контролировать как службу технической документации, так и службу множительной техники. К тому же, подоспело массовое повышение зарплаты.
Самостоятельного отдела труда и зарплаты (ООТиЗ) в институте тогда не было, и этот участок работы вела заместитель начальника ППО (планово-производственного отдела) – женщина с большим опытом работы, но довольно малообразованная и старающаяся, где можно, ужать, при этом особенно ужимая вспомогательные подразделения.
Моя зарплата оставалась без изменений, поэтому руки, что называется, были развязаны. И в ППО  представил предложения о повышении зарплаты некоторым сотрудникам на 20-30 рублей (по тем временам, не так уж и плохо). Понимая, что будут возражения, предварительно предусмотрел некоторым такое повышение, какого они не заслуживали, с тем, чтобы потом пойти на компромисс. Уловка сработала, и средняя зарплата по отделу значительно возросла.
 Работая в институте,  часто с благодарностью вспоминал время своего директорства в типографии, когда приходилось заниматься экономикой. Эти знания   в дальнейшем здорово пригодились.
Конец семидесятых – начало восьмидесятых годов прошлого века ознаменовался практически повсеместным внедрением бригадной формы организации и оплаты труда, при которой весь заработок коллектива делился на его работников с учетом квалификации и личного вклада каждого. Правда, порой это носило уродливый характер, когда, допустим, группу токарей разной квалификации объединяли  в одну бригаду, где каждый выполнял работу в соответствии со своей квалификацией, а затем  зарплата  делилась на всех, что явно было надуманно.
В моем отделе «узким» местом было бюро множительной техники, откуда наиболее часто уходили люди из-за низкой зарплаты. В этом-то подразделении  и решил внедрить бригадную форму оплаты. Условия для внедрения были идеальными: несколько разных по степени сложности операций, большинство из которых мог выполнять каждый, что позволяло членам бригады при необходимости заменять друг друга. Наиболее сложной операцией была комплектация подлинников и копий (для этого надо было уметь «читать» спецификации), наиболее простой – обрывка листов после светокопировального аппарата или ротационной электрографической машины.
Опыта создания подобного рода бригад в институте не было,  потому всю нормативную документацию пришлось разрабатывать самому. Определили средневзвешенную стоимость одной копии, и начали работать. Для оценки вклада каждого работника ввели балльную систему, но она не прижилась, и через какое-то время стали рассчитывать зарплату каждого члена бригады с применением коэффициента трудового участия (КТУ). Заработная плата  рабочих резко возросла. (Не без гордости скажу, что впоследствии эти разработки были использованы при создании подобных бригад в основном производстве.)
Ввел и такую  практику. Если из отдела уходил работник,  перемещал других сотрудников с таким расчетом, чтобы освобождалось самое низкооплачиваемое место. Это привело к тому, что почти за 16 лет руководства отдела зарплата некоторых сотрудников повышалась три-четыре раза в то время, как за этот период общее повышение происходило дважды.
Но самым главным итогом было то, что резко уменьшилась текучесть кадров. Если в первые два-три года моей работы в должности начальника из отдела уходили до 30 человек в год, то за последующие 12 лет  мы лишились всего нескольких человек, да и то по уважительным причинам: замужество, получение образования, перемена места жительства.
Увлечение экономикой  и знание ее основ не раз выручало. Достаточно сказать, что в возглавляемом мною отделе были практически все существующие на тот период формы оплаты труда: оклады и повременно-премиальная оплата; бригадная сдельщина и прямые сдельные расценки;  повременная оплата по сдельным расценкам и надбавки за вредные условия труда.
Экономика и нормирование не раз помогали, когда нужно было решать вопрос об увеличении штатной численности службы. ООТиЗ у нас возглавляла бывший председатель профкома, кандидат экономических наук, в штыки встречавшая все предложения, исходящие от вспомогательных подразделений, каковым был и наш ОНТД. Ее любимым выражением при просьбах об увеличении штатной численности было: «А может, у тебя и так много лишних людей!» Но надо отдать должное начальнику ООТиЗ: она никогда не противилась логическим доводам и доказательствам.
Зная эту черту,  при очередном обращении в ответ на замечание всегда говорил: «А для чего у вас группа нормирования? Вот пусть и подсчитают». Сам же никогда не шел, предварительно не сделав расчеты. Поэтому всегда добивался желаемого. И наше подразделение было единственным, в котором инженерно-технические работники из цеховых архивов (а они находились непосредственно в цехах), получали надбавку за тяжелые и вредные условия труда наряду с работниками цехов основного производства.
В составе отдела было несколько несвойственных нашей службе подразделений: канцелярия, художники, конференцзал. От них можно было избавиться в момент создания ОНТД, но никто не подсказал. Неоднократные обращения по этому поводу к руководству не давали результатов.
Помог случай. Году в 1982-м меня направили на двухмесячные курсы повышения квалификации. Критерий отбора был весьма оригинальным: обучающийся должен  занимать должность начальника отдела, неважно какого. Поэтому среди нас были конструкторы и технологи, снабженцы и прочнисты, руководители цехов и вспомогательных служб.
Учеба  завершалась защитой выпускной работы. Как правило, обучающиеся использовали материалы какого-либо открытого отчета, приглашая в руководители и рецензенты кого-то из руководства своего предприятия (за которых сами писали и отзыв, и рецензию). И защита проходила без сучка, без задоринки.
Мне такой вариант не подходил. Во-первых, за всю историю существования курсов я оказался первым представителем службы техдокументации. Кроме того, для журналиста (а бывших журналистов не бывает) нет ничего страшнее плагиата. Поэтому решил построить свою работу на материалах деятельности нашего отдела (его структуры, производственных показателей) и пусть курсы назначают мне руководителя и рецензента.
Результаты превзошли все ожидания. И руководитель – начальник одного из ведущих отделов министерства оборонной промышленности, и рецензент – помощник заместителя председателя Госплана страны (оба – кандидаты наук) – дали высокую оценку работе, указав, что она может быть использована в качестве методического пособия для работников всех аналогичных служб оборонного комплекса.
С этими отзывами я пришел к своему руководству. И вот спустя много лет несвойственные отделу функции были у него изъяты.
К этому времени относится история с моим утверждением в должности. Принимал отдел я в качестве исполняющего обязанности начальника. Казалось бы, исполнение обязанностей могло длиться не более двух месяцев, ибо окончательное решение принимал назначивший меня руководитель и утверждение вышестоящей инстанцией не требовалось. Но прошел год, а я все еще и.о. Обратился к юристу. Та ответила, что нужно подготовить приказ, собрать визы (непосредственный начальник, партком, отдел труда, юрист и т.д.) и нести на подпись директору.
Зачем мне все это? – подумал, и не стал предпринимать никаких шагов. А тут еще нелады с руководством (выше уже писал о заседании партийного комитета).
Шло время. Меня всюду именовали начальником отдела, даже дважды аттестацию проходил, где признавался соответствующим занимаемой должности. И вдруг в июле1983 года вызывают в отдел кадров, чтобы ознакомить с приказом. Оказывается, все забыли, что я только и.о., а спохватившись, издали приказ, в котором, сославшись на несвоевременное утверждение в должности и соответствующую статью Кодекса законов о труде, назначили  меня начальником отдела с… 1 октября 1976 года, т.е. почти на 7 лет раньше дня издания приказа. Что же, случаются и такие казусы.
В 1985 году в промышленности страны происходило массовое повышение заработной платы. Не знаю, как в основных подразделениях, но перед нами была поставлена задача: исходить из имевшегося фонда зарплаты. 
Как же повысить зарплату, никого не сокращая?  Сел за расчеты. Потом с ними пришел в ООТиЗ.
;Не могу согласиться с теми контрольными цифрами, которые вы мне дали, -- говорю. – Судите сами: по штатному расписанию заработная плата в группе множительной техники составляет 120 рублей в месяц, а на деле 140 (по прошествии более четверти века за точность цифр не ручаюсь), в машинописном бюро эти цифры соответственно 104 и 130. Ведь в обеих подразделениях отдела сдельная оплата труда. Значит, реальный месячный фонд зарплаты рублей на 700 - 800 выше. И выходит, что вместо повышения должен снижать зарплату.
С этими доводами согласились, внеся соответствующие исправления. И все же, произведя расчеты, пришел к выводу, что мне нужно дополнительно в пределах четырех с половиной тысяч рублей в год. Пошел с выкладками в ООТиЗ и услышал: «Пиши служебную записку на имя директора». Написал и стал ждать решения.
Прошло несколько дней. Вдруг в моем кабинете зазвонил телефон. На другом конце провода услышал голос директора: «Сколько тебе нужно денег?»
От неожиданности опешив, выпалил: «Чем больше, тем лучше!»
«Видимо он не врубился». Эти слова прозвучали из уст сидящей напротив директора начальницы ООТиЗ, и я услышал их в трубке. Директор повторил свой вопрос:
;Сколько  нужно на повышение зарплаты?
;Четыре с половиной тысячи рублей.
;В год?
;Да.
;Ну, спасибо, -- сказал тот и положил трубку.
Нужную сумму я получил, сумев поднять заработную плату всем работникам отдела. Кстати, впервые за десять лет на этот раз почти на четверть выросла и моя. Потом узнал, что был единственным начальником подразделения, попросившим такой мизер: иные просили на порядок больше. Именно поэтому, видя на фоне столь больших цифр совсем незначительную сумму, директор не сдержался и позвонил мне.
Этот случай дал мне возможность лишний раз убедиться в пользе знания основ экономики..
Но когда после ухода из института (а произошло это уже после развала Советского Союза) бывшие подчиненные говорили при встрече, что я был лучше нового начальника,  никогда с этим не соглашался, возражая на их претензии к новому руководителю:
«Вы не правы. Почему при мне у работников регулярно повышалась зарплата, снизилась текучесть кадров? Потому что я обладал экономическими знаниями. Но главное ;  всегда выручала логика. Опираясь на веские доводы и доказательства,  добивался требуемого. Единственное, чего не умел и не умею – это выпрашивать.
Моя преемница – женщина. И не просто женщина, а родившаяся и выросшая в данной местности. С кем-то из руководителей смежных подразделений она сидела за одной партой; с кем-то ходила вместе на танцы. Я потому и ушел, что при нынешних рыночных отношениях, когда пока еще все решают личные связи, нужны другие люди. И если бы работал, вы сами бы говорили: вот, ему руководство института установило зарплату, он и успокоился, а на нас  наплевать. Так что в сегодняшней ситуации только такие, как моя преемница, и могут работать довольно успешно».
 Эти доводы действовали безотказно. Потому, наверное, моя преемница возглавляла отдел  до 70 лет и лишь сравнительно недавно ушла с работы..
А типографию, ради создания которой я пришел в институт, все-таки открыл. В начале 1985 года руководство института, наконец, нашло приемлемое помещение. Получив все необходимые заключения о его пригодности, поехал в государственный комитет по печати, где институту выдали разрешение на открытие типографии сроком на три года. К тому времени срок подачи заявок на полиграфические материалы и оборудование на следующий год истек, значит, реально начать функционирование в лучшем случае  можно было лишь в 1987-м, то есть за год до окончания времени действия разрешения.
Пришлось поколесить по всей стране, добиваясь внелимитного получения оборудования и материалов (справедливости ради, скажу: помогло особое положение оборонного предприятия, имеющего много дефицитного металла, который мы обменивали на нужное нам оборудование). Поэтому  спустя год типография открылась. Уже при очередном продлении разрешения мы получили право принимать заказы от городских организаций. А когда в связи с резким ухудшением экономической ситуации в стране были введены талоны на отдельные виды продуктов, эти талоны для жителей Хотьково печатались у нас.
Не могу не рассказать об одном забавном эпизоде. В свое время, выслушав неудовольствие директора по поводу затягивания с открытием типографии, я сказал ему: «Как существует технологический процесс изготовления ракет, так есть и технология полиграфического производства», на что услышал: «Да брось ты… не выдумывай…». Но когда мы открыли типографию и я показал руководителю предприятия всю цепочку производства, он сказал: «А я и не думал, что это так сложно». Не скрою, было приятно.

Глава 3. «Отец русской демократии»
Кто знаком с произведениями Ильфа и Петрова, знает: так Остап Бендер величал Кису Воробьянинова.  Почему вспоминаю об этом?  Да просто потому, что после определенного случая именно так начал называть меня один из сотрудников института, обладающий большим чувством юмора. Но обо всем по порядку.
Читатель уже знает, что впервые с организацией выборов мне пришлось столкнуться еще в ранней юности (см. главу «Коминтерновское»). Впоследствии практически всегда присутствовал на избирательных участках как журналист, а с 1975 года возглавлял городскую избирательную комиссию.  Сначала в Талдоме, а затем в Хотьково..
Если характеризовать советскую избирательную систему, то вся характеристика вложится   в одну   фразу: «выборы без выбора». И впрямь: задолго до начала избирательной кампании при непосредственном участии партийных органов формировался будущий депутатский корпус, так называемый «нерушимый блок коммунистов и беспартийных». Существовал строгий регламент представительства: 60% депутатов – коммунисты, 40% ; беспартийные (в том числе молодежь до 30 лет, комсомольцы).  Такое же соотношение (60 и 40%) требовалось иметь рабочих и женщин. А в итоге в избирательном бюллетене была всего одна кандидатура. Особенно цинично это выглядело при проведении выборов  в Верховный Совет страны, где в бюллетене делалась такая надпечатка (цитирую): «Оставьте в бюллетене фамилию только ОДНОГО кандидата, остальные вычеркните». Но ведь и был-то всего один кандидат.
Формализм  характеризует и состав избирательных комиссий: от участковых до центральных. Здесь также существовала норма представительства по партийности, полу, возрасту, социальному положению. А если учесть, что в Хотьковский городской совет избирались 50 депутатов, да еще 27 человек представляли город в районном совете (выборы в местные органы власти всегда совмещались), можно представить себе количество задействованных в выборах.
К тому же до середины 80-х годов прошлого века в каждом округе создавались окружные избирательные комиссии в составе не менее пяти человек. Это был абсолютно лишний элемент. Дело в том, что границы округов совпадали с границами участков (точнее, в один избирательный участок входило несколько округов). И вся функция окружной комиссии заключалась в том, чтобы взять из протокола участковой комиссии цифровые данные по соответствующему округу и этот протокол сдать вышестоящей (городской или районной) избирательной комиссии, куда поступали аналогичные протоколы с избирательных участков да еще с приложением избирательных бюллетеней. На практике все протоколы составлялись заранее, подписывались членами окружной комиссии, а вечером председатель комиссии приходил на избирательный участок и вносил в протокол цифровые показатели о количестве избирателей, бюллетеней, голосов, поданных «за» и «против» кандидата и т.п.
Тем не менее при формировании окружных комиссий следовало придерживаться той же нормы представительства, о которой говорилось выше. Таким образом, в городе в состав всех комиссий должно было входить свыше 1000 человек – практически каждый двадцатый избиратель.
Где же взять такое количество людей, да еще отвечающих всем требованиям норм представительства? Приходилось идти на хитрость. Как правило, составы большинства комиссий формировали крупные предприятия города. Учитывая, что протоколы окружных комиссий по выборам в районный совет отправлялись в райцентр, а по выборам в городской совет – в местную избирательную комиссию, одних и тех же людей включали в составы комиссий разного уровня.
Это еще полбеды. Главной бедой было требование обеспечить участие в голосовании не менее 98,95% списочного состава избирателей; количество же голосов, поданных за кандидатов в депутаты, в среднем не должно было быть меньше 98%. И в течение дня голосования участковым комиссиям не давали работать, требуя от них не просто обеспечить явку, но еще и добиться к определенному времени определенного процента проголосовавших.
Как раз в первый год моего пребывания в Хотьково проходили выборы народных судей (тогда судьи еще избирались населением, а не назначались Президентом), мне, недавно пришедшему на предприятие, поручили работать в участковой избирательной комиссии. Начиная с 16 часов практически каждые полчаса мне звонили из горсовета, интересуясь явкой. Наконец, это настолько надоело, что на очередной вопрос о явке  брякнул в трубку: «102,8 процента». На другом конце провода вроде бы успокоились, но минут через 15 раздался новый звонок: «Как же так, ведь больше 100% быть не может». Пришлось сказать, что пошутил.
Я всегда был против чинопочитания, и не мог понять, как взрослые люди принимают за приказ всякую нелепость, если она произнесена вышестоящим начальством. Ведь «наверху» сидят тоже люди, которым свойственно ошибаться.
Вспоминается такой эпизод. В районном центре идет совещание. Нас инструктируют, как правильно заполнять протоколы регистрации кандидатов в депутаты (в зависимости от пола кандидата). Инструктирующий диктует: «Зарегистрировать кандидатом в депутаты Иванова Ивана Ивановича» (кандидат – мужчина) и «Зарегистрировать кандидатом в депутаты Иванова Веру Павловну» (кандидат – женщина).
Не выдержав, встаю с места: «Вы, наверное, ошиблись. Когда речь идет о женщине, надо писать Иванову». И слышу в ответ: «Нам такой образец дали в облисполкоме».  Я не успокаиваюсь: «Налицо явная описка, позвоните в облисполком и уточните». Проводящий инструктаж чиновник с невозмутимым видом заявляет: «Там ошибиться не могли. Какой образец прислали, так и заполнять следует. Иначе протоколы принимать не будем».
Резонно посчитав, что выборы в городской совет проводит возглавляемая мною  хотьковская городская избирательная комиссия,  позвонил в отдел организационной работы облисполкома, где согласились, что допущена опечатка. Позвонил в Загорск. Однако районные чиновники стояли на своем. И получилось, что в городе мы принимали протоколы о регистрации кандидатов в депутаты с грамотной формулировкой, а в районную избирательную комиссию отправляли безграмотные.
За многие годы участия в избирательных кампаниях столько накопилось, что я уже молчать не мог. И в преддверии  очередных выборов в местные органы власти выплеснул на бумагу все свои сомнения о целесообразности существующего подхода к формированию избирательных комиссий и депутатского корпуса и эту статью отвез в редакцию  «Известий», в то время официальной газеты парламента страны. Шел 1987 год.
Даже сегодня, спустя без малого 35 лет, удивляюсь смелости прославленного журналиста «Известий» Юрия Васильевича Феофанова (он возглавлял отдел советского строительства), не побоявшегося опубликовать  столь «крамольную» статью. Правда, опубликовал ее, когда уже были назначены очередные выборы и не представлялось возможным что-либо изменить. Тем не менее  публикация вызвала огромный резонанс. Ко мне, председателю избирательной комиссии города районного подчинения, повалили из района и области разные высокопоставленные чиновники, интересовавшиеся одним и тем же: чего я добиваюсь? А я добивался одного: демократизации избирательной системы.
Позднее в центральной печати появилось немало публикации на подобные темы, и уже спустя пару лет первые после начала перестройки  выборы депутатов Съезда народных депутатов СССР  проходили при измененном законодательстве.
Но по Конституции страны ведущая роль в государстве принадлежала не парламенту, а коммунистической партии, которая не желала уступать своих позиций и довольно сильно усложнила процедуру выдвижения кандидатов в депутаты. Из 2250 депутатов треть выдвигалась общесоюзными общественными организациями, что практически  предусматривало их назначение. Вторая треть должна была представлять национально-территориальные образования страны. И, наконец, оставшиеся 750 депутатов выдвигались по одномандатным округам.
При этом все было так заформализованно, что проходили только те кандидаты, которые были заранее намечены партийными органами.
Вот и при проведении собрания избирателей в Сергиевом Посаде (тогда еще Загорске), в число кандидатов не попала такая фигура, как академик Сахаров. Зато ими стали директор НИИ из Загорска и доярка из Талдома.
Общественность не могла смириться с подобным. А так как выборы 1989 года были поистине свободными и демократичными, то благодаря проведенной агитации (точнее, антиагитации!) подавляющее большинство голосов получил «кандидат» «Против всех», что не позволило избрать депутата.
И здесь, набравшись наглости, я пришел к директору института и предложил себя в качестве кандидата в депутаты. На удивление, он согласился. Началась подготовка к предвыборному собранию. Но то ли последовало указание из горкома партии, то ли еще что повлияло, однако незадолго до собрания ко мне стали обращаться с предложением снять свою кандидатуру. Причем, обращались исключительно мои друзья или руководители подразделений ; евреи. Сам директор, верный своей привычке, старался остаться в стороне, делая все чужими руками.
Понимая, что выдвижение мне не светит, все же решил идти до конца. На этом же собрании рассматривалось еще несколько человек, в том числе известный писатель, автор книги «Вечный зов» (по ней был снят замечательный фильм) Анатолий Иванов. Но настроение участников собрания было боевым, и в кандидаты прошел один из наших сотрудников. Так что цели своей достиг: при выборе кандидатов появилась альтернатива.
По-видимому, демократические настроения царили повсеместно, поскольку в бюллетене при повторных выборах оказались более пяти фамилий.
Так же демократично прошли спустя год и выборы в Верховный Совет России, и в местные Советы. В частности, в нашем городе многолетний председатель исполкома даже не был избран депутатом.
Еще несколько лет я занимался организацией избирательных кампаний. Какое-то время был даже депутатом городского собрания, пришедшего на смену советам. И здесь нелишне рассказать о том, как мы добровольно отказались от самостоятельности.
Приближались очередные выборы. Те территории, которые имели собрания депутатов, при проведении выборов получали самостоятельность и переходили в прямое подчинение области. Нас было семь депутатов и все единогласно приняли решение о проведении выборов. Но на следующий день нас вновь собрали. И уже четверо из семи проголосовали за отказ от выборов (не называю их имена, поскольку трое из них давно ушли из жизни), что на долгие 12 лет лишило город не только самостоятельности, но и своего бюджета.
Лишь в 2005 году город приобрел свой Совет. Но к этому времени законодательство изменилось так, что при формальном обилии кандидатов депутатами становились в основном те, на которых работал административный ресурс. Если в советские времена хоть создавалась видимость какой-то демократии, то сегодня выборы превратились в фарс. Отменен порог явки, из бюллетеней исчезла графа «против всех», депутатами практически всех уровней могут стать только представители, выдвинутые партиями (правда, в последние годы возродилась и мажоритарная система). Да и избирательные комиссии формируются наполовину из представителей партий и наполовину из кандидатов, предложенных местными администрациями. А самое печальное то, что участковые комиссии, которые раньше создавались прямо перед выборами, теперь формируются на пятилетний срок. Естественно, в такой ситуации они становятся легко управляемыми. А ныне еще и в течение трех дней голосовать разрешили…
… Тридцать с лишним лет назад я был первым в Советском союзе, выступившим против существовавшей системы выборов. Сегодня я бы такую статью не написал… Бесполезно.

Глава 4. Не так уж плох капитализм
В 1991 году мне как члену Союза журналистов выделили путевку в Международный дом отдыха журналистов в болгарском городе Варна. В заграничном паспорте (а паспорт в те годы выдавался только на период поездки,  затем сдавался на хранение в МВД) была проставлена дата выезда. Но начало смены перенесли (впоследствии оказалось, что это была последняя смена: вскоре дом отдыха сменил хозяина), и нужно было привезти паспорт в Союз журналистов, чтобы в МВД изменили дату. Явиться туда следовало 19 августа.
Старшее поколение (да и те, кому чуть более сорока) хорошо запомнили этот день. По телевизору звучали мелодии «Лебединого озера» и было объявлено о создании ГКЧП.
Я отменить поездку не мог, а жена и старшая дочь собирались в этот день посетить магазин педагогической книги. И зная о каких-то событиях,  все же решили ехать втроем.
На Зубовском бульваре (где находилось правление СЖ)  было спокойно. Я сдал свой паспорт, узнал, когда можно явиться за ним, и вышел из здания. Первое, что бросилось в глаза, это стоящие на тротуаре бронетранспортеры (утром их не было). Однако вокруг не  чувствовалось никакого напряжения, в метро не было паники, и я поехал на улицу Горького (теперь Тверская), где должен был встретиться с женой и дочерью.
В центре уже витал дух беспокойства. По улице то и дело сновали машины, откуда по рации приглашали всех желающих собраться у Дома правительства России, чтобы поддержать российского президента Ельцина. Одновременно раздавали знаменитый ельцинский Указ № 59, объявляющий ГКЧП антиконституционным органом,  а также подписанное президентом, председателем правительства и председателем Верховного Совета обращение к гражданам России с призывом объединиться.
;Может быть поедешь к Дому правительства?; предложила жена. –  Мы сами домой доберемся, а ты потом расскажешь, что там было.
Я согласился. На Краснопресненской набережной собралось много народа. Все внимательно слушали выступающих. Тут же были оглашены Указ президента за № 60, объявляющий о переходе в подчинение президенту России всех действующих в РСФСР органов исполнительной власти Союза, в том числе и силовых структур, а также постановление правительства о принятии к неуклонному исполнению указов Президента и заключение группы членов конституционной комиссии Верховного Совета и экспертов о незаконности создания ГКЧП. 
Три последних документа я законспектировал на слух, а копии Указа № 59  и Обращения до сих пор храню в своем архиве.
На следующий день на работе  ознакомил своих подчиненных с этими документами. Когда же ко мне обратилась группа сотрудников института с требованием размножить Указ и Обращение,  категорически отказался сделать это, заявив, что множительная техника принадлежит институту, а не мне лично, и использовать ее не по назначению я не вправе. Будет письменное распоряжение директора, тогда пожалуйста. Однако директор, который после провала ГКЧП даже вошел в состав временного руководства страны, такого указания не дал, что, впрочем, не помешало упомянутым сотрудникам обвинить меня чуть ли не в контрреволюционных действиях. Впрочем, это я воспринял спокойно.
Однако наступал день отъезда. В вагоне собралась разношерстная публика. Были действующие журналисты из России, Украины, Азербайджана, Прибалтики и других союзных республик, были и случайные люди, как, например, престарелый директор какого-то провинциального цирка со своей молоденькой женой - ровесницей моей второй дочери.
Двухдневное путешествие на поезде запомнилось отсутствием в составе вагона- ресторана и еще тем, что у проводников не было ни заварки, ни сахара. Зато в Варне нас встретили по-королевски. Такого раньше мы у себя не видели (разве что для прибалтов это не было в новинку). Предупредительный персонал, прекрасное обслуживание и… свободные, по нашему советскому понятию, нравы. Например, ничего зазорного не было в том, что утром отдыхающие выходили к морю в одних плавках (попробовали бы это сделать в советской гостинице или санатории!..)
Хотя в стране бытовала поговорка «Курица – не птица, Болгария – не заграница», здесь уже вовсю властвовала рыночная экономика. Причем, это были цивилизованные, а не базарные, как у нас в девяностые годы, капиталистические отношения.
Мы были стеснены в деньгах, потому пытались на всем экономить. Но когда стали перед альтернативой: ехать в Варну (дом отдыха находился в 18 км от города) на автобусе за 2 лева, ожидая его полтора часа, или же платить на маршрутке 2,5 лева (зато они ходили с интервалом 20-30 минут, да еще останавливались там, где пассажиру было нужно), естественно, выбор был в пользу последних.
Разговаривая с водителями маршруток,  узнали, что машины переданы им в аренду с правом выкупа, причем, реально выкупить можно за два-три года.
Поразило нас еще одно обстоятельство. Недалеко от дома отдыха была прямоугольная площадка примерно 50 х 50 метров, по углам которой стояли четыре пивных ларька. Одна и та же марка пива продавалась в каждом ларьке по своей цене в диапазоне от 3,5 до 5 левов. При этом не было между владельцами палаток никаких передряг. Нам объяснили, что каждый пьет пиво по той цене, которую считает для себя статусной. И спустя много лет я невольно вспоминаю эти палатки, когда прохожу по городскому рынку, где десятки владельцев торговых точек держат одну и ту же цену.
Кроме советских людей, в доме отдыха никого не было,  и потому мы могли общаться только с обслуживающими нас официантками ресторана. Как-то  спросил одну из них (совсем молодую девушку): когда было лучше – при социализме или сейчас? В ответ услышал: «Сейчас!».
;Но, позволь, ; возразил я, ; с нашим отъездом заканчивается курортный сезон и вы все остаетесь без работы.
;Все так, ; услышал в ответ. – однако с нами уже заключены договоры на работу в следующем сезоне. Правда, я буду в Албене (это в минутах тридцати пешком от нашего дома отдыха, а автобусом и того 7 – 10 минут), но зато знаю, где именно. А то, что заработала за сезон, на зиму хватит. При прежней власти я не могла себе позволить не работать несколько месяцев.
И я понял, что капитализм не так уж плох, в чем впоследствии убедился, бывая в некоторых других странах.
Только цивилизованный капитализм, а не дикий, как у нас в России.
И еще один пример. Сидя на скамейке в парке дома отдыха, разговорился с немолодым мужчиной. Он оказался писателем-сатириком из Варны. Слово за слово, а потом он вынул из кармана свой паспорт и показал в нем печати, подтверждающие его участие в выборах. Оказывается, при полной свободе явки на голосование отсутствие такой печати лишает гражданина права обращения в государственные или муниципальные органы. Доводы здесь просты: ты можешь голосовать против всех, но если не пришел на выборы, значит власть тебе ни к чему. Поэтому нечего и обращаться за помощью, когда того пожелаешь…
Ничего не скажешь: железная логика! Да только не приживется это в России. Административной системе просто не выгодно, чтобы в выборах участвовали все имеющие право голоса.

Глава 5. Во главе пенсионной службы
Вопросы права интересовали меня всегда. Читатель уже знает, что получить юридическое образование мне не удалось, но в доме на полках всегда стояли книги по законодательству. Причем, упор делал на три отрасли: трудовое право (поскольку работал с людьми и приходилось руководить коллективом), семейное право (я – многодетный отец, да еще на протяжении шестнадцатилетнего руководства отделом в НИИ возглавлял службу, на 90% состоящую из женщин; порой не раз приходилось разбирать различные семейные конфликты, мирить молодых супругов, а то и рассаживать соперниц по разным кабинетам) и пенсионное законодательство (ведь и сам долгое время являюсь инвалидом).
В советское время работающим инвалидам пенсия выплачивалась по месту работы. Но с обретением Россией самостоятельности, государство приняло свой пенсионный закон, позволяющий людям получать пенсию в полном объеме, независимо от того, работают они или нет. Стал внимательно изучать этот закон, и нашел в нем много интересного.
Во-первых, на протяжении ряда лет не ходил на переосвидетельствование для подтверждения группы инвалидности, ибо ради 13-рублевой пенсии не было смысла бегать по врачам каждый год. А так пенсия сразу вырастала как минимум впятеро. Естественно, пошел на медицинскую комиссию и восстановил статус инвалида.
Кроме того, одна из дочерей в детстве имела инвалидность по зрению. По новому закону это давало жене право выхода на пенсию в 50 лет. Правда, когда закон начал действовать, ей было на год больше, но все-таки на 4 года раньше пойти – тоже неплохо. Тем более, что зарплата сохранялась.
Наконец, закон позволил лицам, работающим на производствах с тяжелыми и вредными условиями труда, уходить на пенсию со снижением возраста и в том случае, если они имели не весь требуемый специальный стаж, а только половину. У одной знакомой сотрудницы института до половины стажа не хватало всего 15 дней. Подсказал ей, она перешла на вредное производство, проработав там чуть более месяца, а потом пошла на пенсию на два года раньше.
К этому времени я уже начал тяготиться работой в институте. Порой видел, что можно как-то улучшить работу отдела; но уже не было желания что-то модернизировать, изменять, улучшать. К тому же новые веяния в экономике были мне не по душе: точнее, я не был готов к рыночным отношениям.
В конце 1991 года работающим пенсионерам пенсию начал выплачивать кооператив по доставке пенсий. Обслуживал он только наше предприятие. И я подумал: а что если открыть его филиал в городе и доставлять пенсию всем работающим пенсионерам? С этими мыслями пришел к руководителю кооператива и услышал в ответ:
;Почему бы не взять на обслуживание вообще весь город?
Эту идею поддержали в Администрации Хотьково, которая помогла  с помещением, и в июне 1992 года в городе открылся центр выплаты пенсий. Как кооперативная организация просуществовал он недолго, потому что вскоре в Московской области начался эксперимент по созданию единой пенсионной службы.
Суть этого эксперимента в следующем. Региональное отделение Пенсионного фонда взяло на себя функции сбора страховых взносов, а также назначения, перерасчета и выплаты пенсий. В районах Подмосковья ему подчинялись пенсионные отделы (юридические организации) и группы уполномоченных (структурные подразделения  отделения ПФР). Все остальные функции (медико-социальная экспертиза, выплата пособий одиноким и многодетным матерям, социальная защита чернобыльцев, обеспечение инвалидов войны транспортом и лекарствами и т.д., которыми раньше, наряду с пенсионными вопросами, занимались отделы социального  обеспечения), перешли в ведение комитетов по социальным  вопросам, имеющих двойное подчинение: местной администрации и областному министерству соцзащиты.
В результате проведения эксперимента службы доставки стали структурными подразделениями пенсионных отделов.
Но хотя доставка пенсий – дело важное, работа эта не требует умственного напряжения: нужно только быть внимательным при подсчете денег. Тогда и возникла идея открыть в городе филиал пенсионного отдела. Начальник Сергиево-Посадского пенсионного отдела поддержал эту идею, но, будучи человеком нерешительным, стал создавать его в пределах своей штатной численности.
Получилась парадоксальная ситуация. Я фактически возглавлял службу, а все документы подписывала приезжающая к нам раз в неделю заместитель начальника пенсионного отдела. И для решения любого, даже малозначительного, вопроса, приходилось обращаться в райцентр.
В этой ситуации пришлось взять инициативу в свои руки, и уже через четыре месяца областное отделение Пенсионного фонда официально признало наш филиал, выделив дополнительные штаты.
Но что такое филиал? Это служба, обеспечивающаяся по остаточному принципу. Нам не хватало компьютеров, поэтому вопросы автоматизации решались крайне медленно. Было много других сложностей и проблем, мешавших работе.
Набравшись нахальства, начал добиваться преобразования филиала в самостоятельный пенсионный отдел. Затея удалась, и уже в октябре 1993 года мы обрели самостоятельность. При этом отдел обслуживал не только Хотьково, но и два сельских округа: Митинский и Васильевский.
Пусть читатель поймет  правильно:  я не стремился к чинам. Просто самостоятельность раскрывала широкий простор для действий. Приведу сухие цифры. За 1 год 10 месяцев существования городского пенсионного отдела мы приобрели четыре автомашины, шесть компьютеров, офисную мебель для нового здания и многое другое. Учитывая небольшое количество обслуживаемого населения (около 8 000 человек ), мы производили начисление и перерасчет пенсий в строго установленные законом строки. (Для сравнения: еще недавно выходящие на пенсию ожидали ее назначения от полутора до трех месяцев в то время, как мы укладывались в десятидневный срок.)
Но главным для меня было другое. Я постоянно совершенствовал свои знания, все более свободно ориентируясь в лабиринтах пенсионного законодательства. Мои публикации начали появляться в журнале «Пенсия», в других изданиях.
Службы доставки пенсий создавались при полном отсутствии какой-либо нормативной базы. И вместе с коллегами из других отделов принял участие в разработке комплекта документов по вопросам организации доставки пенсий.
Однако наша самостоятельность длилась недолго. Уже в июле ; августе 1995 года  произошло создание управлений пенсионного фонда за счет объединения пенсионных отделов и групп уполномоченных ПФ. При этом мелкие пенсионные отделы вновь были преобразованы в филиалы и влились в состав управлений. Так мы опять оказались в подчинении Сергиева Посада.
Тем не менее объединение принесло некоторую пользу. Еще в 1993 году мною был заключен договор аренды строящегося помещения. Однако арендодатель – пассажирская автоколонна оказался в сложном финансовом положении, и благодаря созданию управления ПФ нам выделили средства на завершение строительства. В конце 1996 года отдел справил новоселье, заняв два этажа в трехэтажном здании.
Впрочем, в какой-то степени новоселье мне повредило. Дело в том, что договор аренды был заключен на очень выгодных для нас условиях. Срок – 15 лет с момента заселения (то есть практически срок договора истекал в конце 2011 года), арендная плата без стоимости коммунальных услуг – 5 000 рублей  за квадратный метр в год в ценах до 1998 года. При объединении я перезаключил все ранее заключенные мною договоры (с коммунальными службами, вневедомственной охраной, узлом связи т.д.) от имени управления, а данный договор перезаключать не стал. Более того, буквально за несколько дней до лишения самостоятельности подписал с арендодателем дополнительное соглашение, дающее нам право сделать отдельный вход, позволяющий изолировать  арендованные нами два этажа от остальной части здания. Полагая, что управление является нашим правопреемникам (а так оно и было на самом деле), посчитал, что заключенный отделом договор автоматически становится договором от имени управления.
Дела у арендодателя становились все хуже и хуже. И он предложил управлению выкупить здание. Наличие кое-каких экономических знаний позволило мне подсчитать, что за все здание с учетом степени его готовности (а оно было подведено под крышу и имело отопление) можно было оценить с учетом НДС максимум в 1,5 миллиарда рублей. Но автоколонна запросила почти в два с половиной раза больше. (Повторяю: дело было до деноминации).
Как следовало поступить начальнику управления? Он должен был поставить владельца в известность, что средства выделяет Пенсионный фонд России, значит, вопрос о цене можно решать только с согласия последнего. Однако, будучи человеком весьма самоуверенным,  дал согласие на приобретение по предложенной цене. Но ни областное отделение ПФ, ни правление Пенсионного фонда РФ не могли с этим согласиться.
Вместо того чтобы честно сказать об этом арендодателю, начальник управления стал под всякими предлогами затягивать решение вопроса. Наконец, владельцу здания это надоело, и он представил в управление ПФ проект нового договора аренды с кабальными условиями ее. Ответить на это предложение было поручено мне.
Опираясь на действующее законодательство, подготовил ответ, суть которого в том, что юридических оснований для перезаключения договора до окончания срока его действия не имеется. Начальник подписал  ответ, указав в нем меня в качестве исполнителя. После чего начался жесткий прессинг. Владелец делал все, чтобы выселить нас из здания, но ничего не получалось. Тем не менее мне в такой ситуации было трудно оставаться во главе отдела.
Как раз в это время началась подготовка к внедрению персонифицированного учета в системе обязательного пенсионного страхования, и я на начальном этапе возглавил эту работу. Но резкое ухудшение зрения (у меня к тому времени уже была вторая группа инвалидности) вынудило  уволиться. Произошло это 31 декабря 1997 года.
Что же касается здания, то владельцу удалось «дожать» руководство управления (о способах я догадываюсь, но, не имея конкретных фактов, не буду их озвучивать), и лет через пять после моего ухода хотьковский пенсионный отдел переселился в менее комфортные условия.
Сегодня в нашем быту появился термин «оптимизация». Вместо того, чтобы сокращать чиновников, ухудшают положение населения. Поэтому в городе вместо полноценного филиала осталась Клиентская служба из двух человек. А недавно еще и самостоятельное Главное управление, функционировавшее в Сергиевом Посаде, присоединили на правах теперь уже Управления (понизив статус) к Мытищам.

Глава 6. От увлечения – к профессии
Мое сотрудничество с журналом «Пенсия» не осталось незамеченным. Уже в конце 1996 года редакция газеты «Неделя» предложила мне консультировать на ее страницах читателей по вопросам пенсионного законодательства. Спустя год стал консультантом двух выпусков журнала «Закон», посвященных пенсионным вопросам (кстати, его редактировал тот самый Юрий Васильевич Феофанов, который не побоялся опубликовать в «Известиях» много лет назад мои заметки по поводу недочетов выборного законодательства.)
Затем последовали  обращения  еще  ряда изданий с просьбой наладить сотрудничество. Словом, без дела не сидел.
Но я привык все годы быть в гуще жизни. Как же поступить? Регулярная работа «от звонка до звонка» уже не по мне. Надо было искать такой род деятельности, который помогал бы свободно распоряжаться своим временем. И тут пригодились правовые знания. Друзья предложили  попробовать себя в роли преподавателя юридических дисциплин в одном из высших учебных заведений Подмосковья.
Признаюсь, взялся за это дело с опаской. Начал преподавать право социального обеспечения с очень небольшой учебной нагрузкой. На удивление, получилось (а ведь я человек импульсивный и думал, что преподавательская работа не по мне), студентам  лекции нравились.
Дальше – больше. Перешел работать на полную ставку. Постепенно увеличивалось число преподаваемых дисциплин. Помимо права социального обеспечения, стал читать лекции по трудовому и семейному праву. У меня появились дипломники (за 5 лет более сотни).
Трудно оценивать свою педагогическую деятельность. Но, видимо, она была успешной. Доказательством тому тот факт, что и сегодня, спустя много лет, ко мне обращаются с различными вопросами бывшие студенты, зная, что получат квалифицированные консультации и советы.
Увлечение правом стало моей профессией. Помогая людям, я отстаивал в суде их право на пенсию, был их представителем по другим вопросам. И все процессы были выиграны даже в тех случаях, когда моя помощь ограничивалась только составлением искового заявления или возражения на иск. Значит, не зря в свое время, наученный собственным горьким опытом,    стал уделять большое внимание изучению действующего законодательства.
Почти десять лет читал в Фонде охраны труда лекции по трудовому законодательству. Слушатели ;  не только молодежь, но и умудренные опытом люди, многие из которых имеют немалый стаж руководящей работы. После каждой лекции меня засыпали вопросами. Значит,  приносил людям пользу. А что может быть важнее в жизни?
Но годы летят очень быстро. Давно «разменял»  девятый десяток. Что же, приходится считаться с реалиями. Я уже не работаю. Но  есть дети, внуки, которым и будет посвящен остаток жизни.










Извилинки
            Я назвал эту главку так и вынес ее в самый конец повествования, потому что иногда в памяти всплывают отдельные моменты тех давних лет, которые «не вписываются» ни в одну тему. Но рассказать о них стоит.
Дядя Сережа. Дом наш был многонациональным. Здесь жили украинцы, армяне, евреи. И один русский – дворник дядя Сережа. Он наводил порядок и до войны, и во время нее, и после победы. Когда Одессу оккупировали румынские войска, они в первую очередь начали искать евреев, чтобы отправить в гетто. Естественно, источником информации были дворники. Пришли и к дяде Сереже. Он сказал, что в доме евреев нет. Фашисты не поверили. Привязав его к стоящей во дворе пожарной лестнице, долго избивали, требуя признания. Но ничего не добились. Так и оставили в покое. А дядя Сережа прожил до 99 лет.
Кусок мамалыги. Для тех, кто не знает. Мамалыга – это кукурузная каша. Остудив, ее разрезали на куски и так кусками продавали. Один кусок стоил после войны 10 рублей. Я очень любил мамалыгу и с завистью смотрел на тех, кто продавал ее: ведь они могут есть сколько хотят! Продавали мамалыгу на улице возле нашего дома. Она все манила и манила меня. Как-то на столе в нашей комнате я увидел красненький червонец (до 1947 года десятирублевая купюра называлась «Один червонец»). Я понимал, что брать без спросу нехорошо, но желание полакомиться было так сильно, что не сдержался. Схватил деньги и побежал покупать лакомство. Итог: впервые в жизни мама отлупила меня ремнем.
Украденная слава. В нашем классе училась девочка – Лена Лясковская. Ничем особенно не выделялась. А вот отец у нее был известным писателем. Владимир Георгиевич Лясковский прошел всю войну в качестве корреспондента газеты «Комсомольская правда». Фронтовым соратником и другом журналиста был знаменитый Аркадий Гайдар. Первым из журналистов Владимир Лясковский узнал и совместно с Михаилом Котовым в 1943 г. написал книгу «Сердца смелых» о бесстрашном подвиге подпольной организации «Молодая гвардия» и ее руководителя Олега Кошевого.
           Но мы знаем о молодогвардейцев по роману Александра Фадеева. Когда я спрашивал Владимира Георгиевича, почему не переиздается книга, он отвечал, что Фадеев написал более интересное произведение, воспользовавшись теми материалами, которые журналисты  передали маститому писателю.
            Правда стала известна значительно позднее. Оказывается, Сталин, прочитав книгу Лясковского и Котова, дал свои рекомендации: «Мы должны прославить подвиг молодогвардейцев на столетия, и об этом должен узнать весь мир. Но сделать это должен не журналист, а классик советской литературы». Этого было достаточно, чтобы весь тираж книги был изъят, а  материалы переданы Фадееву. Так по прихоти вождя долгое время никто не знал о первооткрывателе подвига краснодонской молодежи.
Присвоенный приоритет.  К концу 60-х годов относится наше знакомство с интереснейшим человеком – Всеволодом Зубаревым. Участник войны, лётчик-истребитель, он после войны стал врачом. Занимался вопросами организации здравоохранения. Написал кандидатскую диссертацию. И вдруг увлёкся идеей создания искусственного сердца. Решил перейти на кафедру хирургии. Ему отказали.
-Тогда я ухожу из медицины, - заявил врач. Друзья уговаривали: - Ну,      что ты   
торопишься. Диссертация у тебя готова (я видел её в переплетённом виде).Защитись, 
получи учёную степень и уходи.
Но Сева был непреклонным. Оставив врачебную профессию, стал  начальником
гальванического цеха где-то в Сибири.
Впрочем, в медицину он всё-таки вернулся. Попал под начало дальновидного
профессора, проникшегося идеями молодого учёного. Он создал Зубареву условия
для работы и выделил в помощь нескольких человек. Причём, некоторые из команды
Зубарева успели уже защитить  диссертации.
Всеволод умел (и любил!) работать до изнеможения. Но вот отчёты всякого рода
терпеть не мог. И получая для своих опытов над животными медицинский спирт,
своевременно не отчитывался о расходе. Этим и  воспользовались «доброжелатели»,
подведя медика под суд. Наказание  было назначено в виде вычета в течение года из
зарплаты определённого процента.
Севин руководитель, возмущённый несправедливостью, уехал в Ярославль, жена
оставила супруга (детей у них не было), а сам он отправился искать счастья в
Москву, где в областном отделе здравоохранения его заметила главврач нашей
районной больницы, пригласив в Талдом на должность хирурга.
Доктору предоставили квартиру. Но он дневал и ночевал в больнице, где оборудовал
себе лабораторию, продолжая свои опыты.
Это  был исключительно талантливый человек, обладавший к тому же
великолепными музыкальными способностями. Приведу только один пример.
Несмотря на загруженность работой, он не был аскетом. И как-то незаметно
образовалась компания, довольно часто собиравшаяся на посиделки. Мы очень
любили такой эксперимент.
Когда после обильных возлияний Сева доходил, что называется, до предпоследней
кондиции, мы накрывали простыней клавиатуру и заказывали ему ту или иную
мелодию. Представьте, что даже после изрядно принятой дозы алкоголя
он никогда не ошибался и не фальшивил.
Но надо было продолжать работу по созданию искусственного сердца. А для этого
следовало найти научного руководителя. Им согласился стать заведующий
лабораторией трансплантации искусственных органов 37-летний профессор
Валерий Шумаков, впоследствии ставший всемирно известным академиком, Героем
социалистического труда, обладателем многих престижных наград и премий. Но
поставил условие: «Хочешь защититься, переходи ко мне младшим научным
сотрудником».  Это означало, что врач должен отказаться от солидной зарплаты
хирурга районной больницы и получать 98 рублей в месяц (для сравнения:
среднемесячная зарплата по стране составляла в то время  115 руб., а в больнице он
получал не менее двухсот).
Делать нечего, пришлось принять эти условия. И ровно полвека назад, в 1970-м,  47-
летний врач успешно защитил диссертацию на тему «Первый опыт создания
искусственного сердца».
Мы с женой присутствовали на этой защите, особенно запомнив следующее. Кто-то
из присутствующих задал вопрос: «На каком предприятии изготовлено
искусственное сердце?». На что последовал ответ: «Все детали я изготовил своими
руками». И научный руководитель, и оппоненты дали высокую оценку работе,
отмечая её перспективность и несомненную научную ценность.
Некоторые даже указывали, что если бы не формальности (результаты опытов
должны были обязательно апробированы на людях), работа могла бы претендовать
на присвоение степени доктора наук.
Каково же было моё изумление, когда вскоре после защиты в самой главной газете
страны «Правде» одна за другой появились две статьи некоего В.Черткова, из
которых следовало, что создателем искусственного сердца является Валерий
Шумаков, а детали  искусственного  сердца выпускают уже несколько предприятий
страны. Зубареву же были посвящены всего пара строк, да и то во второй статье.
Я запомнил их на всю жизнь: «Милый, застенчивый Зубарев, его
диссертационная работа так и называется «Первый опыт создания
искусственного сердца»».
Это страшно возмутило меня, и как член Союза журналистов я решил обратиться к
председателю СЖ (он же – главный редактор «Правды») и приложить к обращению
свой репортаж в талдомской районной газете «Заря», повествующий о ходе защиты
диссертации. Но Зубарев попросил меня этого не делать.
До сих пор не могу простить себе, что пошёл на поводу у Всеволода. Ведь мало того,
что приоритет открытия был приписан другому человеку. Преобразовав
лабораторию в Институт трансплантации искусственных органов, Шумаков не
нашёл в нём место для создателя искусственного сердца.
Финал был трагическим: не имея сил бороться, Зубарев начал злоупотреблять
спиртным и в начале восьмидесятых умер, не дожив и до 60 лет.
Опохмелиться надо!  Свое 19-летие отмечала технический секретарь нашей редакции Светлана Азлер. Из сотрудников редакции был приглашен только я – ее сверстник. А муж – первый секретарь райкома комсомола Володя Азлер пригласил кого-то из своих сотрудников и секретаря райкома партии. Да еще за столом сидели хозяева квартиры, которую снимали молодожены. Как городской житель, я пришел с подарком. А Володины гости, помимо подарков, принесли по бутылке водки. Дело в том, что на Украине в основном пили вино, и водка выставлялась на стол в исключительных случаях. За именинницу выпили по полному стакану. Потом еще и еще. Меня развезло. Пора идти домой. Помню, что во дворе у хозяйки моей квартиры злая собака. Но не сообразил, что достаточно отойти на два метра в сторону, перелезть через полуметровый забор,  и собака до меня не дотянется. Пришлось идти в обход несколько кварталов в кромешной тьме по сугробам (местная электростанция давала свет только до 12 часов ночи).
            Наутро весь помятый прихожу на работу. Увидев меня, директор типографии (все его звали дядя Саша) спросил, что случилось. Рассказал о дне рождения. Дядя Саша берет меня за руку и куда-то ведет. Привел в винный погребок, где торговала его жена. «Люба, вылечи парня», -- сказал он. Я запротестовал: «Не могу похмеляться!». «Пей!» -- приказал дядя Саша, протянув мне стакан вина. Не успел допить до конца, как почувствовал облегчение. Но с той поры никогда в жизни больше не похмелялся. И никакая сила не может заставить меня выпить, если я того не хочу. 
Новый рубль.. Как  я уже писал, старшая сестра работала в штабе Одесского военного округа В декабре 1947 года произошёл обмен денег. Старые деньги менялись на новые по курсу 10 : 1, но, в отличие от последующих девальваций (например, 1961 года),  все цены и зарплаты да и курс рубля изменены не были. Просто зарплату стали выдавать новыми деньгами, и в нашем обиходе вместо купюр «один червонец», «три червонца» и т.д. появились рубли: один, три, пять, десять,  двадцать пять, пятьдесят…
Так вот именно в первый день денежной реформы моей сестре выдали зарплату
новыми деньгами.
Наутро я пришёл в школьный буфет с новеньким рублём. И когда стал отдавать его
буфетчице, все мальчишки (да и учителя тоже!) сбежались, чтобы посмотреть на
новые деньги. А я бал страшно горд, что оказался в центре внимания.
Всегда ли старшие правы? По настоянию родственников Лиля сохранила свою девичью фамилию. Причина была меркантильная. Дело в том, что стипендию студентам в те годы платили в зависимости от материального положения семьи. Моя зарплата составляла 79 рублей в то время, как средняя  по стране в 1961 году – 77,1 рубля.. Родственники боялись, что моей жене не установят стипендию. Но они не учли двух вещей: во-первых, перевод из одного института в другой осуществлялся по причине замужества. Кроме того, студентка была круглой сиротой, так что стипендию ей всё равно назначили.
Зато когда перед окончанием института Лиля решила взять мою фамилию, ей
пришлось заполнить огромную анкету с указанием всех мест, где она жила
(подумайте только: родилась в Макеевке, годы войны провела в эвакуации, затем
снова Макеевка. Далее – Одесса, Копейск, Челябинск и опять Одесса. И это за  21
год жизни!). Да ещё прождали 4 месяца, пока шла проверка. А  самое главное, что
уплатив госпошлину  за регистрацию брака в 1рубль 50 копеек, за смену фамилии в
доход государства мы внесли ровно в 10 раз больше – 15 рублей. Вывод: не ко всяким 
советам следует прислушиваться.
Деньги болтовни не терпят. В июле 1967 года родилась моя вторая дочь Диана. Зная, что больничный лист на послеродовой отпуск жены  смогу привезти только через месяц,  попросил одного из наших сотрудников одолжить мне 150 рублей (немалые по тем временам деньги). Он согласился снять со своего вклада, и мы пошли в сберкассу (так назывался тогда сегодняшний Сбербанк). Кассиром был наш знакомый парень, который выдал мне всю сумму трёхрублёвыми купюрами. А пока он считал деньги, непринуждённо разговаривали.
Не желая ехать с мелкими деньгами, зашёл в магазин, чтобы обменять их на более
крупные купюры. Почему-то мне показалось, что в кармане у меня довольно
внушительная сумма. Но времени было мало, и я поспешил в Москву, а затем на
одесский поезд.
Через несколько дней после приезда в Одессу на мамин адрес пришла телеграмма на
моё имя: «Срочно позвони в Талдом (и был указан номер телефона )». 
Звоню. На другом конце провода слышу взволнованный голос кассира сберкассы:
-Миша, я тебе не передал лишние деньги?
К тому времени я уже разобрался с содержимым своего кошелька, и потому уверенно
ответил: «Да, передал 100 рублей». Оказывается, за болтовнёй мы не заметили, что
он отсчитал мне 50 банкнот не трёшками, а пятирублёвками. Вот что значит
отвлекаться во время счёта денег! По возвращении в Талдом вернул ему 100 рублей.
Но навсегда запомнил истину: деньги любят тишину.
Об отношении к религии. Мы росли воинствующими атеистами. Естественно, к религии отношение было резко отрицательное. Увидев попа на улице, мы бежали за ним, чтобы подразнить. Хотя в храмы ходили. Не для того, чтобы молиться, а чтобы полюбоваться на роскошь убранства. Лет пятьдесят с лишним назад я предпринял  неудачную попытку поступления в Киевский университет. Естественно, находясь в этом красивейшем городе, не мог отказать себе в удовольствии посетить знаменитую Киево-Печерскую лавру. Вместе с одним из абитуриентов пошли. Осмотрели пещеры. Выйдя на улицу, увидели молодого монаха,  по виду ; нашего сверстника. Решили поговорить. Он охотно согласился, поставив только одно условие: не оскорблять друг друга. Подробностей разговора  уже не помню, хотя продолжался он около трех часов. Расстались мы довольные общением. Эта встреча помогла мне понять, что служители культа отнюдь не такие безграмотные и ограниченные люди, как нам их представляли. С той поры мое отношение к религии резко изменилось. Нет, я не стал верующим, хотя изредка посещаю синагогу. Но чувства других верующих уважаю. И не важно: христиане они, мусульмане или буддисты,  верят в Иисуса, Бога, Аллаха или Будду. Это их выбор. Но мне претит избирательное отношение к религии. До сих пор непонятно: почему на Поклонной горе построили только православную церковь,  мечеть и синагогу? Ведь победу ковали католики и буддисты, протестанты и лютеране, представители многих других конфессий. Они тоже заслужили право на свои храмы.
Мистика. Я никогда не пользовался шпаргалками. Не потому, что такой правильный, а просто состояние зрения не позволяло. А тут перед сдачей выпускного экзамена по геометрии за 7 класс решил все-таки написать их. Причем, на все 30 билетов. Сказано – сделано. Естественно, что-то запомнил (а геометрию, признаться, знал всегда неважно). Захожу в класс, сажусь за парту. И вдруг обнаруживаю, что из всех шпаргалок у меня осталось только две: билеты № 2 и № 30. Меня не столько беспокоила их утрата, сколько то, что в классе их могут найти, а за шпаргалки и с экзамена могли выгнать. Сижу, переживаю. Уже пора идти отвечать. Ну, думаю, хотя бы один из двух билетов попался. Так оно и произошло: какой-то из них достался. Да только воспользоваться шпаргалкой мне так и не пришлось: не нашел их у себя в кармане. После экзамена обшарил все парты, но и там их не было. Куда девались, не могу понять и сегодня. Мистика какая-то! А экзамен все=таки сдал неплохо.
Пейте лучше водку! Приближалось пятидесятилетие талдомской газеты «Заря». Средств на проведение юбилея у нас не было, поэтому при поддержке райкома партии решили «обложить данью» крупные предприятия и совхозы, что в те годы было нормой. Сидим мы с редактором в кабинете секретаря райкома А.И.Линькова и обсуждаем план проведения будущего мероприятия. В это время в кабинет заходит инструктор отдела пропаганды и агитации (настолько идейная и принципиальная, что про нее говорили: ложась в постель с мужем, она кладет под подушку партбилет) и с возмущением сообщает, что в магазинах началась широкая продажа куличей (дело было накануне Пасхи.) Секретарь обещает разобраться и тут же говорит своей подчиненной, что в обеденное время в местной столовой за обедом употребляли спиртное инспектор районного отдела образования и бывший заведующий роно (он в то время работал в другом районе). «Этого я не видела, ; заявляет его собеседница. ; Зато видела как редактор и ответственный секретарь (это мы с Володей Саватеевым) в обед пили пиво.»  Секретарь райкома поинтересовался: правда ли это. Я подтвердил, что так оно и было. «Может быть, еще и селедкой закусывали?» ; спросил он. Тут уже редактор сказал, что действительно мы брали винегрет с селедкой. «Нехорошо, нехорошо, ; пожурил нас Александр Иванович. ; И вообще если уже пить,  то лучше водку!» Инструктор, до этого внимательно слушавшая наш разговор, как ошпаренная, выскочила из кабинета. А мы продолжили обсуждение.
Дожаловалась. Дружили мы с одной семейной парой. Муж – начальник отдела пожарной охраны района, жена – преподаватель в музыкальной школе. В семье было двое детей. Все бы хорошо, да увлекся Саша другой женщиной – заведующей продовольственным складом местного торга. Узнав об этом, жена Зина пошла с жалобой в райком партии. За моральное разложение коммунисту объявили выговор с занесением в учетную карточку. Вроде бы успокоился.
            Начался обмен партийных билетов на билеты нового образца. Саше, чтобы не портить документы, задержали обмен до тех пор, пока выговор не был снят. А Зина, чтобы удержать мужа, решила родить третьего ребенка. Не помогло: муж продолжал гулять. Родила четвертого – ничего не изменилось. Снова пошла в райком.
           На этот раз санкции были суровыми: Сашу исключили из партии, сняли с работы и выгнали из института МВД, где он учился заочно. Обозленный мужчина решил отомстить жене. Он устроился работать санитаром в морг. Зарплата небольшая (а навар, что имели санитары от родственников покойных за разного рода услуги нигде не учитывался), значит и алименты мизерные.
            Конечно, по отношению к детям Александр поступил подло. Но, видимо, и жене надо было решать вопрос как-то иначе. Возможно, просто развестись и получать приличные алименты. Впрочем, со стороны советовать легче.
Туда, где мужиков побольше.  В советское время существовало два вида сельхозпредприятий:  совхозы (советские хозяйства) – предприятия, директора которых назначались государственными органами;  и колхозы (коллективные хозяйства) – общественные организации, которыми руководило избираемое общим собранием правление во главе с председателем. До 1964 года колхозники права на государственную пенсию не имели, а, значит, их в случае болезни не признавали инвалидами. Но ведь иные колхозники также имели какие-то заболевания, которые препятствовали выполнению  тех или иных работ. Поэтому периодически в колхозы выезжала медицинская комиссия с целью определения пригодности отдельных работников к тем или иным работам по состоянию здоровья. В состав этих комиссий обязательно входил  председатель колхоза, мнение которого всегда учитывалось (он-то лучше людей знает).
           Был такой случай. В   кабинет (хозяйством   руководил отец одного из сотрудников нашей типографии Нил Иванович Везненко), где заседала медкомиссия, заходит девушки из породы таких, о которых говорят «кровь с молоком» и начинает жаловаться на здоровье. Естественно, медики никаких отклонений не нашли и отправили ее восвояси.
           Буквально вслед за ней появляется    мать девушки и обращается к председателю:
           -Нил Иванович, да отправьте ее работать туда, где мужиков побольше. Сразу все болезни пройдут!
           …А говорят, что в Советском Союзе секса не было!
Что такое «шпек». Я был приглашен на 95-летие Талдомской типографии, которую возглавлял с 1973 по 1976 год. За праздничным   столом начались воспоминания. И я рассказал такую историю.
          Когда принял предприятие, еще была жива одна из первых его директоров Вера Макаровна Корсунская. 26 лет жизни отдала она производству, став директором в суровом 1941-м. Меня, молодого руководителя (кстати, она давала мне рекомендацию для вступления в партию), она учила, как сдавать гарт (отработанный шрифт)  на шрифтолитейный завод. Дело в том, что существовало правило: сколько получил шрифта, столько и должен сдать гарта. Но сделать это было невозможно по нескольким причинам. Во-первых, шрифт просто-напросто срабатывался от многочисленных тиражей и терял в весе. Кроме того, мелкие литеры и пробельный материал порой вылетали из рук наборщика и проваливались в щели пола. Наконец, в зависимости от формата набора пробельный материал приходило обрубать, что также снижало его вес.
          Зная, что на шрифтолитейном заводе установлены очень высокие нормы отхода на сдаваемый гарт, был найден выход. Привозишь упакованный в газеты шрифт на завод, подходишь к бригадиру и отдаешь ему две бутылки или 10 рублей, а гарт, не взвешивая, сгружаешь. Следует вопрос: «Сколько тебе записать?» Называешь цифру, как говорится, «от фонаря». На клочке бумаги корявым почерком бригадир ставит эту цифру, расписывается, и ты идешь в бухгалтерию, где тебе выдают накладную, на основании которой предприятию потом возвращают деньги за сданный лом.
          Но дело, конечно, не в этих копейках. Главным было то, что в типографии создавался неучтенный шрифт, что позволяло держать в запасе часто набираемые формы, многие из которых требовали значительных трудозатрат. (табель учета рабочего времени, путевые листы  грузового и легкового автотранспорта, бланки командировочных удостоверений и т.д.). Выгода была двойная: ускорялся процесс выполнения заказов подобного рода, снижалась себестоимость продукциии.  А наборщик, слегка исправляя набранную когда-то форму (ведь она связывалась бечевкой, и литеры или строки иногда вылетали, получал 40% от стоимости набора полной формы.
          Рассказывая об этом, я услышал вопрос от  приехавших на юбилей коллег талдомчан: «А что такое шпек?» Пришлось разъяснить, что так называли сохраняемые для последующего тиражирования ранее набранные формы. Кстати, в перечне типографских терминов это понятие отсутствует. Просто – полиграфический сленг.
Ахмед. Нашими соседями были врачи-узбеки. Ахмед работал заместителем главного врача районной больницы по организации здравоохранения. Дильбар была врачом – гинекологом. В семье росли четыре дочери. Ахмеду же очень хотелось сына. И он запил с горя. Сколько ни уговаривали его, ничего не помогало. Дело закончилось тем, что его исключили из партии, уволили с работы. Он уехал в родной Узбекистан, оставив в Талдоме жену, беременную пятым ребенком. Дильбар родила мертвую девочку, которую пришлось хоронить нам, соседям. Вскоре после этого она уехала к мужу. Какое-то время с ней переписывалась моя мама, и мы знали, что у них, наконец, родился сын.
            Прошло лет десять. Как-то прохожу по московской улице Петровка и вижу возле какого-то здания мужчину восточной внешности. Зрение у меня плохое, потому прохожу, не обращая внимания на встреченного мною человека. И вдруг слышу: «Эй!» Не обращая внимания, иду дальше. За моей спиной возглас: «Эй, я тебя!» Понимая, что возглас обращен ко мне, подхожу ближе. Передо мной стоит Ахмед. Мы тепло встретились.  Ахмед рассказал, что в Узбекистане его восстановили в партии, он бросил пить и дослужился до заведующего городским отделом здравоохранения.
            Дильбар же,  как родившая и воспитавшая пятерых детей, вышла на пенсию в 50 лет. Но работать и получать пенсию в советское время могли только участковые терапевты. Вот Ахмед и назначил свою жену терапевтом. (А ведь в России понадобилось несколько лет, чтобы женщина стала более или менее квалифицированным гинекологом).
            Больше мы никогда не встречались. Но я представляю себе, какие специалисты работают в ныне самостоятельных государствах, если их назначение  обусловлено не квалификацией, а  должностью и возможностями супруга. А ведь встреча наша произошла еще в советское время.
Вы состояли в партии? Мы родились в Советском Союзе и жили по советским законам. И я, и жена были членами партии. Даже какое-то время жена была секретарем партийной организации школы. После роспуска КПСС мы больше ни в какую партию не вступали. Поэтому  не приемлю тех, кто ради карьеры сегодня мечется от одной партии к другой, во весь голос ругая «комуняк», забывая при этом, что именно членство в партии дало им и должности, и статус.
            Работала у нас на предприятии женщина. Была председателем профсоюзного комитета. Затем защитила  диссертацию, получив ученую степень кандидата экономических наук. После чего возглавляла отдела труда и зарплаты, была ученым секретарем. Естественно, не имея партийного билета, не смогла бы занимать на оборонном предприятии столь высокие должности.
            Началась перестройка. Изменилось отношение к религии. И стала бывшая председатель профкома уж очень верующей. По ходатайству настоятеля Троице-Сергиевой лавры  была откомандирована туда для оказания помощи в организации экономической работы.
           От старшей дочери у женщины были два внука-близнеца, которые учились у моей дочери, а потом и у жены. Как-то один из мальчиков, уже будучи десятиклассником, спросил у жены: «Лилия Владимировна, вы были коммунистом?». Жена ответила утвердительно. «А вот наша бабушка никогда не состояла в партии!» ; заявил мальчишка. Мы были ошарашены. Ну как объяснить подростку, что их бабушка ханжа? Естественно, пришлось промолчать.
«Неправильная» Маргарита Михайловна. В соседнем доме живет женщина. И с ней, и с ее покойным мужем мы работали в одной организации. Как-то рассказала она мне такую историю. Наш старший внук Вова был (да и сейчас остается) очень коммуникабельным. И ему ничего не стоило завести разговор с взрослым человеком.
           Какой обычно вопрос задают взрослые маленькому мальчику? Конечно: «Как тебя зовут?»  Такой же вопрос был задан и ему. Назвав своё имя, мальчик обратился с подобным вопросом к соседке, на что она ответила: «Маргарита Михайловна».
           -Вы неправду говорите! – воскликнул Вова. – Маргарита Михайловна – это моя тетя. (Мальчику было невдомек, что существуют полные тезки).
          С той поры при встрече я обязательно обращаюсь к соседке со словами: «Здравствуйте, неправильная Маргарита Михайловна!»
Пятак. Несколько лет в нашей семье воспитывалась девочка-сирота Катя, 1987 года рождения. Как-то сидим вечером за столом и рассуждаем о прошедших временах. Я рассказываю, как в 1960 году на станции метро Арбатская на смену бумажным билетам пришли жетоны. Затем на всех станциях установили турникеты, принимающие пятаки. Вдруг Катя спрашивает: «А что такое пятак?» Пришлось объяснить, что раньше одна поездка в метро стоила 5 копеек. Сегодня, когда монеты достоинством в 5 и 10 копеек не имеют никакой ценности, простые и знакомые с детства нам понятия  недоступны для понимания молодому поколению.
            И тогда я понял, что не зря мои дети настаивают на написании этих заметок. Думаю,  и внуки найдут в них кое-что познавательное для себя.


































Никогда не говори «Никогда!»
(Вместо эпилога)
Как быстро летит время… Один за другим уходят из жизни мои сверстники. Да  и более молодые покидают сей мир.
Не так часто звонят мне по мобильнику (в основном, дети и внуки), еще реже – по городскому телефону. Кое с кем из родственников и знакомых я общаюсь по WhatsApp.
Впрочем, чему удивляться? Дети растут, мы стареем – это прописная истина.
Вот и подходят к концу мои воспоминания. Я не написал новую книгу, просто дополнил и в какой-то степени переработал старую, изданную 10 лет назад. А потому и название не стал менять. Ибо мои заметки действительно сумбурны. Я не следую хронологии, просто доверяю бумаге то, что вспомнилось.
Пусть у читателя не складывается впечатление, что я такой белый и пушистый. Нет, у меня много недостатков. Но говорить о них практически не стал (не враг же я себе!).
Меня порой спрашивают, почему я не уехал из страны? Ведь возможность такая есть и сейчас. А действительно, почему?
В первом издании  своих заметок я отвечал на него так:
«Ответ на этот вопрос прост: здесь у меня есть общение. Я могу встретить на улице знакомого и простоять с ним два часа, вспоминая прошлое. Могу в любое время дня и ночи позвонить своим приятелям, чтобы просто поболтать или обсудить какую-либо телепередачу. И пусть за границей (имел возможность убедиться в этом!) в материальном плане жить лучше, да и к старикам отношение более гуманное, чем у нас в стране, я не смогу жить без общения с детьми, внуками или просто приятелями и знакомыми».
Но есть прописная истина – «Никогда не говори – «никогда»!» И как-то я решился. Уехали налегке, чтобы присмотреться.
Нам с женой с лихвой хватило двух месяцев, чтобы убедиться, что наше место здесь, в России, где мы прожили более двух третей своей жизни и где нам все родное и близкое. Нельзя на старости лет менять образ жизни. Да и годы не те, чтобы незнакомый язык изучать.
А вот на свою действительно историческую родину – в Одессу ( а я – одессит   в четвертом-пятом поколении ) желания возвращаться у меня нет, даже в гости.
Последний раз был там в январе 2014 года. Как раз начиналась заваруха, связанная с Майданом.
Рядом с домом, где я жил, был кинотеатр. Сначала носил имя Ворошилова, затем назывался «Зiрка». Перед поездкой в Одессу узнал, что там нынче гостиница. Подумал было поселиться в ней.
Позвонил в Одессу сестре и подруге. Узнав, где хочу остановиться, в один голос запротестовали:
«Это отнюдь не гостиница. Порядочный человек туда не пойдет. Ибо в ней можно снять «нумер» на час…» Словом, публичный дом, прикрывшийся благородной вывеской. О tempora, o mores (О времена, о нравы!) Естественно, этот вариант отбросил.
Снял номер в отеле, окна которого выходили во двор дома, в котором состоялась наша свадьба. Он (двор) произвел весьма гнетущее впечатление. Стоявший посреди  цветник забит мусором. Зато на фасаде дома табличка, гласящая, что в нем жил какой-то дядя Ваня (пьяница-инвалид, моя жена в детстве знала его), который удостоился чести быть снятым в каком-то эпизоде знаменитого фильма «Броненосец «Потемкин».
Я брожу по улицам своего детства и не узнаю их. Знаменитая на весь мир малоэтажная Дерибасовская испохаблена новоделами из стекла и бетона. Да, она пешеходная. Да только нет гостиницы «Спартак», нет кинотеатра «Хроника», нет одноэтажного главного книжного магазина, на дверях которого я когда-то увидел написанную в одесском духе табличку: Люди все культурными сделались теперь, ноги вытирают, закрывают дверь». Нет круглого дома на Греческой площади, по фасадной стороне первого этажа которого находились магазины, а во дворе были жилые квартиры. Теперь на его месте современный торговых центр. Полностью снесены двухэтажные дома в Красном переулке, и он перестал существовать.
Неизменными остались Потемкинская лестница, Воронцовский дворец да бронзовый Дюк. А все остальное навевает тоску  и вызывает ностальгию.
Но помните, как я озаглавил  данный эпилог? Так, может, не пришла пора делать выводы? И мне удастся дожить до того дня, когда исчезнут преграды между моей (настоящей, а не аморфной) исторической родиной и Россией, которой я отдал большую часть своей жизни., и я смогу вновь навестить город своего детства и юности, привезти туда детей и внуков?
Буду верить в это!

Хотьково – Москва
ноябрь-декабрь 2020