Книга ясень на обрыве

 
Михаил ГОГОЛЕВ


РОМАН

ЯСЕНЬ НА ОБРЫВЕ

ПОВЕСТЬ

ЯСЕНЬ НА ВЕТРАХ

   
Сказки

Рассказы












г. Москва
2018



УДК 821.161.1
ББК 84(2–14.2)6
      Г 58



     Человеческая судьба непредсказуема. В ней есть подъемы и падения. Недаром говорится: «Если б знал, где упасть – соломку б подстелил…» Вот и с героем этой книги случилась трагедия – он в молодые годы получил жестокую травму. Со многими подобное случается, по статистике в России только в автокатастрофах ежегодно получают травмы более двухсот тысяч человек. Но это еще и психологическая травма – ведь человек теряет не просто здоровье,  а может, и любовь, и друзей, и семью, и работу, мечты и планы… Не каждый подобное выдержит –  кто–то спивается, кто–то злится на весь мир, кто–то кончает жизнь самоубийством. Но замечательно, если человек находит в себе силы начать жизнь заново, многое переосмыслить, стать полезным обществу. Нашему герою помогают в этом и родители, и прекрасная женщина, и друзья, и его твердый характер! Он трудолюбивый оптимист  – и это вознаграждается. Его судьба это пример для многих. Интересно следить за ее перипетиями и находить счастье и смысл жизни в борьбе и преодолении! На многое начинаешь глядеть другими глазами…












ISBN 987–5–85271–585–6      © Гоголев М.Н., 2018









РОМАН УКОРОЧЕННЫЙ...

ПЕРСПЕКТИВА

Глава первая
Саша с Долей собрались покупать авто¬мобиль. Если летом можно доехать на коляске до литобъединения, то осенью, в непогодь, а тем более зимой, это сложно – за-мерзаешь, пока тебя катят. Да и колеса коляски врезаются в мяг¬кий снег, и езда получается хуже, чем по песку (кто ездил на вело¬сипеде по песку, тот знает...). В гости выбраться – тоже пробле¬ма, ибо даже до ближайших друзей ехать километра полтора, а на пути есть высокие подъемы на тротуары и переходы через дорогу.
Хотелось Саше выбираться и в лес, который был близко от горо¬да, но куда доехать можно только на автомобиле. И он грустил, когда друзья уезжали в лес отмечать дни рождения, с шашлыками и ухой, без него.
Неплохо бы и чаще бывать в родном селе. Бабушка, скучая по нему, говорила: «Вдруг вспомню что-то интересное, иду с кухни в комнату, думаю: вот сейчас расскажу Саше! Открою дверь, гляну на диван – а тебя нет». Слыша подобное, Саша не раз думал: «Эх, машину бы! Можно бы каждую неделю у родителей гостить».
Деньги на машину Саша с Долей копили с тех пор, как он уст¬роился в Дом пионеров, и вот, экономя на многом, собрали полови¬ну суммы. Копить дальше уже не было ни сил, ни желания – необ¬ходимая сумма казалась недостижимой линией горизонта.
Они решили купить старый автомобиль. Не хотелось тянуть с покупкой и потому, что Доля, окончив курсы, получила права на вождение. Иметь права и не ездить - это для нее было невыносимо. «Я могу и дорожные знаки забыть!» – капризно говорила она. Но главная причина была в том, что она хотела удивить подруг и зна¬комых, которые, как резонно считала, увидев ее за рулем, скажут: «Неужели ты управляешь машиной? И не боишься?!» Особенно она хотела, чтобы так воскликнула ее начальница Хасанова, зави¬дующая любому чужому успеху.
Доле казалось, что многие женщины, которые знают ее мужа, с непониманием думают: «И что она вышла за него?» А если и не думают так, то, воздавая в мыслях ей должное за женский по¬двиг, тем не менее, считают, что ее жизнь тяжелее, сложнее и несчастнее, чем у них... «Он, наверное, у тебя капризный?» – часто задавали они вопрос с сочувствием, как будто на него должен обязательно последовать грустный ответ: «Конечно...». «Да нет же. Ему некогда капризничать – он с утра до ночи работает. Скорее, я капризная», – отвечала Доля, но ей плохо верили.
Иной раз Доле хотелось выкрикнуть: «Да не хуже вас я живу, милые женщины, нисколечко не хуже...». И теперь она хотела всем это доказать. В частности, таким эффектным способом, как вожде¬ние автомобиля!
Еще Доля хотела, чтобы Саша ее больше уважал и считался с ее мнением. А то в последнее время Доле казалось, что она преврати¬лась в придаток Саши, в человека, роль которого сводится к тому, чтобы обслуживать того, кто занимается более важным делом. Осо¬бенно это стало заметно, когда Саша готовил сборник рассказов и начал работать в Доме пионеров, в связи с чем его роль в семье возросла. С одной стороны, Доля вроде бы очень хотела, что¬бы его дела шли успешнее, чтобы его положение укреп¬лялось, но с другой стороны, это ее инстинктивно пугало и задевало самолюбие. «А что же я? Работаю не по специальности, никакой перспективы. Разве этого я хотела в жизни!? – думала с чувством неудовлетворения Доля. – Ведь мне уже скоро двадцать восемь лет! И кто я? Не только стою на месте, но скатываюсь назад... Кухня, работа – вот и все, чем занимаюсь».
Раздумья были результатом перемен в Доле, пониманием того, что для сохранения любви между современными мужчиной и жен¬щиной нужен обоюдный рост, постоянное равнение друг на друга, иначе тот, кто ушел далеко вперед, может потерять к от¬ставшему всякий интерес.
Но более других хотела, чтобы у Саши была машина, его мать Валентина Петровна, которая, как только появилась возможность (после расплаты с долгами за «Москвич»), стала откладывать день¬ги с единственной целью - помочь сыну. Видя, что на улице пре¬красная солнечная погода, она думала: «Вот будь у Саши автомо¬биль – он мог бы выехать на природу, полежать на травке, позаго¬рать. «Несколько раз, когда Сашу приглашали в гости, Валентина Петровна заставляла мужа ехать в город и отвезти сына куда сле-дует. Часто Сашу с иных пирушек приходилось забирать часов в двенадцать ночи, так как гуляли его друзья вволю и всласть. Потом Алексей Иваныч недовольно говорил, что больше не поедет. На это Валентина Петровна отвечала: «Давай тогда отдадим «Москвич» сыну – тебе-то он все равно ни к чему. Ездим раз в две недели в Камск, а остальное время в гараже стоит. Мотоцикл с коляской ку¬пишь – и хватит по деревне-то ездить».
Так что и у Алексея Иваныча имелась причина, чтобы у Саши был свой автомобиль и как можно скорее. Поэтому он активно поддержал идею о покупке хотя бы подержанного сред¬ства передвижения и твердо пообещал:
- Если он будет барахлить, я налажу!
Помочь в покупке автомобиля Саша с Долей попросили хорошего знакомого – Сергея, он знал толк в машинах, поработав шофером. Да и любил, когда к нему обращаются за помощью, признавая в нем спе-циалиста, без которого невозможно обойтись! Это тешило само¬любие, он становился слегка снисходительным и с улыбкой популярно объяснял суть поломки автомобиля несведущему.
Сергей сразу провел с ними подробный инструктаж по авто¬мобилям и автоделу. И хотя Саша сам кое-что знал, тем не менее, опасаясь, как бы тот не обиделся, прикинулся глупеньким и, слу¬шая внимательно, поддакивал.
В воскресный день Доля с Сергеем поехали на рынок, где на небольшой площадке стояли продавцы автомобилей, а на бли¬жайшем столбе висели объявления с адресами и телефонами тех, кто хотел продать. Доля подходила то к одному, то к другому про¬давцу, справлялась о цене – и отходила прочь, так как даже за по¬держанный автомобиль запрашивали немало. Была группа автомобилей, внешний вид которых имел совсем уж плачевное состояние. Пришлось торговаться.
На трех машинах Доля с Сергеем прокатились, чтобы узнать их ходовые качества. Желая показать, какой он дока в автомобилях, Сергей задавал с невозмутимым видом каверзные вопросы продав¬цам. А когда сам садился за руль, то старался выжать из машины все, на что способна. Потом о непорядках говорил Доле: «Ды¬мит в салоне... А у того мотор испорчен – перегревается при девяно¬ста километрах... А «Москвич» совсем дырявый, с прогнившим ни¬зом. Недаром хозяин испугался ехать со мной на яму – понял, что я хочу днище проверить. А я бы проверил – видишь, специально ши¬ло приготовил: ткнул бы и готово – дырка».
Выслушивая вечером Сергея и Долю, как они торговались, Саша чувствовал себя немного странно – совестно было, словно сам присутствовал на торгах, где царит один, не вполне, наверное, справедливый закон: продавец хочет обдурить покупателя, содрать побольше, а покупатель старается все хитрости продавца выявить... Отдавая должное умению Сергея торговаться, он понимал, что сам на это не способен, хотя чего вроде стыдиться?!
Попробовали купить машину через комиссионный магазин, но в нем, а вернее, около него, на огороженной невысоким железным за¬борчиком и забетонированной площадке, стояло лишь два авто¬мобиля нисколько не лучше тех, что продавались на рынке, да еще и марки были устаревшие.
Тогда Доля стала обзванивать телефоны, что были вывешены на столбе около рынка, и делала это настойчиво и методично. Слыша в трубке мягкий и нежный голос (а по голосу Доле можно дать все¬го лет восемнадцать), мужчины удивлялись: дескать, что–за девица хочет купить автомобиль, и отделывались шуточками: мол, бесплатно прокатим... Обзвонив десятка полтора телефонов, Доля попала на адрес, где цену запросили вполне сносную. Но когда Доля с Сергеем пошли осматривать машину и прокатились на ней, (а это был почти новый, красного цвета «Запорожец»), то хозяин зая¬вил, что продавать будет «на полтыщи больше», чем запросил ранее. И тут Доля с Сергеем оказались свидетелями перепалки, где жена, старающаяся держать бразды правления в сво¬их руках, сердито мужу выговаривала: «Это тебе наказание за твою пьянку! Лишили тебя прав на два года, а я тебя машины лишу!» Мужчина пытался что-то возразить, а она твердила: «Про¬дашь за ту цену, какую я назначила. Нечего ей стоять на улице и гнить».
В конце концов, договорились назавтра идти в магазин и оформ¬лять куплю-продажу, но когда Доля с Алексеем Иванычем прибыли в назначенное время, то им не открыли. Из-за двери растерянно и как-то робко отозвалась хозяйка:
- Муж куда-то ушел, а я ключ от квартиры потеряла. Открыть не могу. И вообще, передумали мы продавать.
Доля с Алексеем Иванычем ушли, удрученные несостоявшейся покупкой. Не верилось, что женщина потеряла ключ, гораздо убедительной была версия, что после вчерашнего торга, та с мужем сильно поругалась, а может быть, даже подралась и те¬перь не хочет никому показывать синяки...
Следующей у них была попытка найти автомобиль, который по¬бывал в аварии. Идею подсказал отец, при этом добавил:
- Я помогу исправить... Придется кое-какие части, конечно, ку¬пить, но все равно дешевле обойдется.
Но этот, побывавший в аварии автомобиль, следовало еще най¬ти! И тут Саша вспомнил, что старший брат Михаила Орлова рабо¬тает в автосервисе и, наверное, знает о продаже аварийного автомобиля. Михаил обещал все разузнать в ближайшее вре¬мя... Но, как оказалось, это тоже не сработало. Брат-то Михаила обещал помочь, но, может, через неделю, а может, и через два месяца. Надеяться на авось не хотелось. А сколько времени еще пришлось бы его потом ремонтировать - месяц, два, три?!.. К тому же Доля, как бы между прочим, заметила Саше: «Вот купим мы автомобиль, побывавший в аварии, а я, садясь в него, всегда буду невольно думать, что на этом сидении пролилась чья-то кровь, может быть, даже погибли люди. Неприятно как-то». Саша не был суевер¬ным, но чувства жены игнорировать не мог, так как машину предстояло водить ей... К огромному сожалению, сам он этого делать пока не мог, даже если бы приобрел автомобиль с руч¬ным управлением – у него от долгого сидения начинало болеть мес¬то травмы.
Узнав, что нет подвижек с покупкой подержанного ав¬томобиля, Валентина Петровна в следующий приезд реши¬тельно заявила:
- Давайте купим новый! Влезем в долги, но это нам не впервой, выкрутимся. Ведь сейчас, слава Богу, все работаем.
Саша, глядя с благодарностью на мать, подумал, что ему не стоит соглашаться с предложением, каким бы за¬манчивым ни выглядело, так как основная тяжесть расплаты с долгом опять ляжет на родителей, а они уже сделали для него столько, что ему вовек не расплатиться...
И он хмуро сказал:
- Я не согласен. Нам уже почти по тридцать лет, самим пора всего добиваться в жизни.
Он со щемящим чувством стыда припомнил дом родителей: про¬давленный диван с порванной обивкой, двадцатилетний шифоньер, на котором еще до школы учился писать свое имя - и эти его ка¬ракули, написанные зеленым карандашом, левой рукой (он по при¬роде левша) задом наперед «ашас», до сих пор сохранились. Вспом¬нил облезлое, покрашенное коричневой краской, старое трюмо – и еще раз подумал: «Надо отказаться от родительской помощи».
На слова сына Валентина Петровна лишь махнула рукой:
- О нас не беспокойся. Не перед кем нам красоваться. Приемов на  высшем уровне мы тоже не устраиваем. И вообще, я ради вас, детей, только и жи-ву!
Алексей Иваныч, который до поры молчал, как обычно, не желая болтать по пустякам, стараясь все обдумать, озабоченно зая¬вил:
- Что лясы точить – иного пути не вижу. Поискали уже, пому¬чились. Машинешка, которая еще более-менее, продается почти за ту же цену, что и новая, а если прибавить налог, который от куп¬ли-продажи государству идет (черт побери, целых семь процентов ни за что сдирают), то так и выходит, что лучше новую поку¬пать.
Решение отца о новой машине созрело не вдруг. Дома Валенти¬на Петровна три вечера подряд начинала об этом разговор и посте¬пенно склонила мужа на свою сторону. Он и сам увидел определен¬ную выгоду: если будет куплена новая машина, то уже не придется ему заниматься ремонтом старой. А то может получиться так (если машина попадется поганенькая), что лежать ему под нею безвылазно, как делают иные горе-автолюбители. Это вполне допустимо при дефиците с запасными частями и при длинных очередях в автосервисе.
Переходя решительно к делу, Валентина Петровна продолжала:
- Я уже кое с кем переговорила, и мне обещали полторы тысячи. Нужно еще найти тысячу – и тогда хватит... – после непро¬должительной паузы вслух подумала: – Может, у родственни¬ков из Риги попросить? Они деньги большие зарабатывают.
Действительно, двоюродная сестра Валентины Петровны жила в материальном смысле весьма неплохо: во-первых, ей пришлось растить лишь одного ребенка, во-вторых, работала на высоко¬оплачиваемой должности главного бухгалтера морского торгового объединения, и, в-третьих, ее муж, строитель, недавно два года от¬работал в одной из арабских стран и, приехав оттуда, сразу купил «Волгу». Правда, и потребности у них были соответственно воз¬можностям – в последнее время, например, строили двухэтажную дачу и, возможно, деньги были нужны самим.
                *  *  *
Доля с каждым приездом домой чувствовала, что у ро¬дителей первоначальное мнение о ее замужестве меняется. Они не то, чтобы смирились, но увидели, что дочь с мужем начинают жить не хуже других. Особенно это стало заметно, когда Саша успешно сдавая курс за курсом в институте, устроился на работу и готовил к изданию книгу. Понравилось и то, что Саша с Долей собрались покупать машину, что, опять же, убеждало – дочь, по их меркам, живет неплохо. И поэтому они тоже дали денег.
Итак, сумма на новый автомобиль была, правда только на са¬мый дешевый - «Запорожец», но и ему Саша с Долей были бы не¬сказанно рады. Но, оказалось, даже «Запорожец», а не то, что «Жи¬гули» – купить непросто. Необходимо выстоять очередь. А ждать уже было невмоготу. Стоял теплый солнечный май. На улице, в лесу было так чудно, что си¬деть Саше в квартире не хотелось... Уже не раз он представлял, как с женой остановятся среди проселочной дороги, откроют на¬стежь дверцы, он спустит на мягкую землю ноги – и будет дышать и дышать вволю пахнущим цветами ветром с просторных полей.
Выход нашелся, когда Саша решил обратиться к Михаилу Орлову, который через секретаря писательской организации оформил бумагу, по которой разрешалось купить автомобиль из фонда, вы¬деляемого Союзу писателей республики. Приятно Саше было де-ржать в руках эту бумагу и думать о том, что хорошо, когда есть настоящие друзья и есть организация, где тебе готовы помочь. Саше хотелось хвалиться ею, словно важной грамотой, каждому показывать и как бы вскользь замечать: «Ниче¬го не светило, но вот из специального фонда...».
                *  *  *
И вот «Запорожец» небесного нежного цвета стоял на площадке под окнами. Он был здесь всего несколько часов, и это время Саша почти неотрывно любовался на него из окна. Он был возбуж¬ден от мысли, что сегодня, когда придет с работы Доля (а она при¬ходит в десять вечера), они в первый раз прокатятся – она за ру¬лем, а он в качестве пассажира.
Ближе к ночи пошел дождь. Он все сильнее и сильнее стучал по лоджии, по асфальту, по листьям кленов. Саша с досадой смотрел на хмурое небо, пытаясь понять: надолго ли зарядил, и сердито по-вторял: «Ну, чего разошелся? В самый неподходящий момент...». Уж очень не хотелось, чтобы ненастье помешало поезд¬ке.
Прибежала с работы Доля. Чтобы не тянуть время, они наскоро поели, и тут Саша сказал:
- Ну что, поехали?
- А дождь-то не прекращается... Даже еще сильнее стал. Кругом лужи, – заметила, как бы раздумывая, Доля, а потом решительно кивнула: - Поехали!
Радостные, возбужденные, через несколько минут они уже были на улице у «Запорожца». Тот стоял весь в маленьких капельках, что как бисер поблескивали в свете желтого уличного фонаря. При¬ятно было Саше стирать их ладонью, ощущая теплой кожей холод-новатую гладкую эмаль.
Наконец поехали! Странная это была езда – машина дергалась рывками, глохла от неумелого вождения Доли, которой Саша, до¬вольный тем, что хоть как-то да едут, не высказывал претензий. Они ехали со скоростью двадцать-тридцать километров. Но и то Доля вцепилась в руль с широко открытыми глазами, что было вполне объяснимо в неблагоприятных, как сказали бы синоптики, условиях: ночью, в дождь, когда свет от ярких фар встречных ма¬шин, отражаясь от мокрого асфальта, слепит глаза, а потоки воды заливают стекло. В такую погоду и опытному шоферу сложно.
И все-таки Саша с Долей ни на секунду не пожалели, что отказались от сна. Им было уютно в темном салоне среди окружавших их слякоти и мрака. Это заставляло льнуть друг к другу, и Саше с Долей хотелось ехать и ехать, хоть на край света, только вдвоем и вот так – по дождю и по ночи, лишь бы гу¬дело автомобильное сердце, давая тепло, движение и свет...
Долго катались они по пустынным мокрым улицам, забираясь во дворы и районы, где еще никогда не бывала Доля, хотя по разным надобностям вроде бы исходила весь город, а Саша и подавно не бывал. Вопрос с поворотом в какой-либо переулок решался просто! «Поедем?» – спрашивала Доля, видя, что дорога ку¬да-то сворачивает. «Поедем!» – утвердительно кивал Саша. И они ехали.
К общежитию вернулись только в четвертом часу утра, когда на востоке уже забрезжила узенькая розовая полоска зари. Дом стоял темный, ни одного окошка не светилось – все давным-давно спали. И только у Саши с Долей на кухне горел одиноко свет, дожидаясь изрядно загулявших хозяев. Надо было идти спать, но Саше не хотелось оставлять машину, так как наслушался всевозможных историй о том, как с автомобилей снимают колеса, воруют аккумуляторы, а бывает, что проснувшийся утром хозяин не обнаруживал машины... Саша заявил: «Пожалуй, я останусь в машине спать! Утром при¬дешь за мной...». И начал раскладывать сидение и поудобнее на нем располагаться. Но Доля не дала это сделать, испугавшись, что в прохладную дождливую ночь он простынет. В результате спать они легли только тогда, когда при¬двинули диван к окну – чтобы, подняв голову, можно было увидеть «Запорожец». А заодно открыли балконную дверь, чтобы был слы¬шен любой подозрительный шорох. Так и спали, вскакивая через каждые пять минут и глядя сонными глазами на улицу.
Через несколько ночей страх за автомобиль стал убывать, и Саша решил, что достаточно будет повесить на лод¬жию яркую фару, чтобы светом отпугнуть возможных автомобиль¬ных хулиганов. Он уже определил место, где она будет висеть, уже Доля купила ее в магазине, но повесить ее так и не собрались. По¬думали, что фару утащат или разобьют много¬численные любовники и женихи, которые каждую ночь лазят к подружкам через лоджию на верхние этажи, чтобы миновать неприступного вахтера – им нужна темень.
Вскоре Доля совершила первую аварию – вышибла две до¬ски в заборе палисадника Сашиных родителей. А заодно и погнула никелированный бампер и раздробила боковой указа¬тель поворота. Случилось это в день, когда они при¬ехали к родителям. Бабушка, отец, мать – все вышли их встречать, удивленные и гордые, что те одни преодолели столь длинный путь без неприятных приключений. Оставалось только въехать во двор, и отец предложил: «Дай-ка я сам заеду». Саша, желая по-хвалиться умением жены, категорично возразил: «Нет, нет. Пусть сама!» И тут-то, резко отпустив сцепление и не успев вывернуть колеса, Доля кинула «Запорожец» на забор, и тот, как бодливый козел, протаранил доски... Сколько потом было крику, шума, упреков! Все почему-то обвиняли Сашу, словно он сидел за рулем, а он со странным спокойствием думал: «Все это мелочи! Главное, что машина ездит!»

Глава вторая
За два года, что Саша в качестве руководителя детской литера¬турной студии проработал с детьми, взгляды его на шко¬лу и педагогику во многом изменились, стали более трезвыми. По¬мог в этом и педагогический институт, где Саша перешел на пятый – последний курс... Исчезло желание одним махом все пере¬менить в системе образования, он понял давнюю истину, что каждый должен возделывать свой сад... Нелегко Саше дался этот переход от наивно-романтических иллюзий, но ина¬че, наверное, не бывает. Думая о своих прежних мечтах, Саша с грустью вспоминал о прекрасном времени, когда только начинал писать на темы воспитания и возносился в такие выси, что дух захватывало! Но зато сколько сил, страсти давали эти мысли! Все это было нужно ему в ту сложную, психологически трудную пору, когда, забытый друзьями, оторванный от прежних интере¬сов и занятий, от того, что питало его, запертый в четырех стенах дома, поддерживал свои силы мечтами о славе преобразователя системы образования.
Но совсем от прежних мечтаний Саша не отказался, считая, что наступит время – пусть не скоро, лет через десять-пятнадцать, когда созреют условия и в его личной жизни, и в общественной, когда сможет сказать о своих задумках и его услышат! Пока он решил делать то, что на данный момент по силам и возможностям. А они за последние годы выросли, и его уже не удовлетворяла только работа с детьми в литературной студии: во-первых, студию посещало не так много ребят, да и были в основном из младших классов (с третьего по шестой), так что поговорить с ними о чем-либо серьезном попросту невозможно... А Саше хотелось бе¬седовать с ребятами не только о поэзии! Хотелось, чтобы разговор с ними был предельно откровенен, чтобы касался самых злободневных тем. Эту идею он хотел воплотить через дискуссионный клуб, где бы собира¬лись старшеклассники раз-два в неделю, по вечерам, и обсуж¬дали по их желанию тему по искусству, литературе, фи¬лософии... Себя Саша видел в роли старшего товарища, консуль¬танта, который ненавязчиво направляет разговор в нужное русло... Саша так загорелся этой идеей, что ночами подолгу не мог уснуть, обдумывая предполагаемые для обсуждения темы и представляя в подробностях ход обсуждений, а по утрам быстро их записы¬вал. Он уже заготовил с полдюжины красиво оформлен¬ных объявлений такого содержания:
Дорогие ребята!
Если вы хотите лучше узнать окружающий мир, себя, прошлое, настоящее и будущее, поговорить о любви, о музыке, о политике, то приходите в дискуссионный клуб «Искатель», который работает по субботам с 17.00 по адресу: д. 5/3, кв.2.
Это была Сашина квартира. Он предполагал, что в комнате по¬сле посещения ребят будет беспорядок, сорно и грязно, а, следова¬тельно, и Доле прибавится работы, но Доля, когда сказал о желании создать дискуссионный клуб, поддержала его.
Саша не боялся, что не справится с ролью, которую со¬бирался на себя возложить, хотя, конечно, какие-то области знаний для него оставались непознанными. Опасность была в том, что вдруг заболеет, почувствует недомогание - и надо будет отказать пришедшим на встречу ребятам, а он этого сделать не сможет, так как, какое бы состояние ни было (пусть даже температура под сорок), он ни разу не отказывал пришедшему человеку в разговоре, предлагал ему чай и старался ничем не показать, что болен...
Боялся и того, что вдруг не сумеет быть авторитетом для ре¬бят, ибо таковым для них будет являться человек, которому они хотят подражать, а в это входит и внешность, и одежда человека, и манера поведения, и характер, и ум. Наличие кое-каких достоинств у себя Саша предполагал, но это были каче-ства, которые для современной молодежи имеют второстепенное значение. И, увидев, что Саша не совсем здоров, старшеклассники после первого занятия разбегутся, та¬кова уж психология подростков – не любят быть свидетелями телесной ущербности, и, попробуй, докажи им, что ты вполне счастлив...
В результате Саша решил к организации клуба привлечь товарища, чтобы вдвоем было легче руководить и да¬вать друг другу, меняясь ролью лидера, возможность собраться с мыслями. Многим Саша предлагал взяться за это нужное дело, но, увы, все отказывались – кто-то работал допоздна, у других была семья, и уходить от нее по вечерам не хотелось, а третьих проблемы подростков вообще не волновали и в общении с ними они не видели необ¬ходимости.
- Но мы же между собой постоянно спорим, размышляем обо всех мировоззренческих вопросах – неужели нельзя этого делать при ребятах? Пусть слушают, пусть думают вместе с нами», – говорил им Саша.
На что один товарищ ответил: «Ну, во-первых, они наших раз¬говоров не поймут, а во-вторых, мы разговариваем в непринужден¬ной обстановке, своеобразно разряжаясь и отдыхая, а тут будут смотреть на тебя пристально десятки глаз, и всегда надо быть в на¬пряжении».
- Все это мелочи. Главное – общение, ведь это растут будущие читатели наших стихов и рассказов. Мы должны знать, что они думают, о чем мечтают, – соблазнял Саша. – И вообще, наша роль (Саша, после того, как его сборник рассказов получил в издательст¬ве положительную рецензию и был поставлен в план, считал себя начинающим литератором), роль творческой интел¬лигенции – формировать вкус, интересы, а подростки благодат¬ная почва для этого.
Но Саша никого не убедил: то ли плохо убеждал, то ли потому, что потихоньку стал отходить от идеи, которая, как оказалось в дальнейшем, была исходным этапом, толчком для более грандиозных планов – он решил создать дискуссионный клуб для всех школьников в городской газете! Воплотить эту идею не составило бы труда, если бы редактор Геннадий Федорович, который в свое время много помогал Саше, был здесь. Но он уже два года как переехал в другой город.
В городской газете заправляла пожилая женщина, о которой Са¬ша слышал от друзей-журналистов не очень лестные высказывания – и о ее чисто человеческих качествах, и о профессиональных. Звонить ей и рассказывать о своей идее Саша не стал по не¬скольким причинам: боялся, что не сумеет лаконично и умно объяснить по телефону, что он хочет (не телефонный это раз¬говор), да и до сих пор, видимо, не избавившись от комп¬лекса неполноценности, смущался предлагать одновременно с идеей и свою помощь. Казалось, что редакторша снисходительно улыб¬нется и откажется от предложения, подумав: «Ишь, какой журна¬лист выискался - журналисту ноги нужны, чтобы по школам хо¬дить».
И поэтому Саша написал письмо:
«Здравствуйте, Валентина Яковлевна!
Пишет Вам Долгов Александр. Предлагаю открыть в возглавляе¬мой Вами газете школьную страничку, которая бы освещала труд, учебу, культурный досуг, отдых школьников в нашем городе. В ней могли бы выступать директора школ, лучшие педагоги города, де¬лясь опытом, рассказывая о проблемах. Таких проблем, в связи со школьной реформой, будет много. Уверен, стра¬ничка заинтересует юристов, воспитателей детской комнаты мили¬ции, которые расскажут о детской преступности, о неблагополуч¬ных семьях, на конкретных примерах покажут, как пьянство, токсикомания разрушают детскую психику, и все вместе подумают, как уберечь школьников от правонарушений. И еще – город наш строящийся, есть в нем много пустырей, захламленных терри¬торий, много предстоит сделать в смысле озеленения. Думаю, газета смогла бы направить энергию школьников на улучшение внешнего облика города. В страничке станут выступать детские вра¬чи, вожатые пионерских лагерей, тренеры юношеских спортивных школ – у каждого есть что рассказать.
Со своей стороны я бы мог помочь Вам в сборе материала, в подготовке его...».
Саша писал, стараясь быть как можно доказательнее. Иногда советовался с Долей. Уж очень не хотелось получить ответ с отказом, который  загубил бы столь полезную идею!
Чтобы не предстать голословным, Саша захотел вместе с письмом послать кое-какие материалы школьников. Чтобы собрать материалы, он организовал с помощью городского Дома пионеров группу юных корреспондентов (полтора десятка человек из седь¬мых-восьмых классов) и, побеседовав с ними, дал задание написать на темы: «Каждая крошка - в ладошку» – о недостатках в школь¬ных столовых, «Беспорядок в раздевалках» – о том, что в раздевал¬ках теряются вещи учеников, пропадают из карманов деньги, клю¬чи от квартир. Но это было только начало. Мечталось организовать группу юнкоров старшего возраста (из девятых-десятых клас¬сов), а затем выявить тех, кто хочет быть учителем русского языка и литературы, журналистом, и с ними уже серьезно работать.
Однажды Саше позвонили. Он взял трубку и услышал приятный смелый голос девушки, которая назвала его по имени-отчеству и представилась:
- Это вам звонит Люба Султанова – третий секретарь райкома комсомола.
- Слушаю, – ответил Саша, думая с удивлением, зачем он комсомолу понадобился. Давным-давно с этой организацией он никаких дел не имеет и никого из ее деятелей не знает, да и они им не интересовались. Впрочем, однажды делали такую попыт¬ку, вызвавшую у Саши лишь ироничную, грустную улыб¬ку... Было это давненько, три года назад, когда только перебрался в город. В село к родителям нагрянули три деятеля из райкома – два парня и девушка, чтобы справиться о его здо¬ровье, спросить, не нуждается ли в чем и организовать нечто вроде постоянного шефства. Когда Саше рассказали об этом случае, он предположил, что визит был вызван статьей в «Комсомольской правде», эмоционально написанной, о воине-интерна¬ционалисте, получившем в Афганистане ранение в область позво-ночника, живущем в плохих жилищных условиях, полностью забы¬том комсомольской организацией города... Видимо, местные комсо¬мольцы почувствовали нечто вроде угрызений совести (а знали они о Саше давно) и вот навестили его так неудачно.
Девушка продолжала:
- Мы хотим организовать для молодых учителей встречу с творческими людьми города – начинающими поэтами и писателями. Приглашаем туда вас.
На несколько мгновений у Саши пересохло в горле. Он и так разволновался после того, как узнал, что звонят из райкома комсо¬мола, ибо в студенческие годы активно занимался общественной работой, и в память об этом защемило в гру¬ди... Ну, а после предложения выступить разволновался еще боль¬ше. Показалось, его с кем-то перепутали, что он не тот, кто достоин выступать перед столь грамотной публи¬кой. Да, многие из его друзей выступают перед студенческими и рабочими коллективами в общежитиях, на стройках со своими сти¬хами, рассказами, но себя представить на их месте не мог, но не потому, что его рассказы хуже. Он считал, что выступать дол¬жен лишь признанный поэт или прозаик, выпустивший не одну книгу.
- Вы ошиблись адресом. Я не столь известная личность, которая может сказать нечто умное, – ответил Саша.
Но Люба настойчиво и торопливо заговорила:
- Ну почему?! Мы вас знаем, читали ваши рассказы в газетах. Читали подборки стихотворений детей, которые занимаются у вас в литературной студии. Знаем некоторые ваши статьи по воспитанию – словом, вы еще и как педагог можете поговорить с учителями.
Саша задумался. Забрезжила идея побеседовать с учителями, чтобы узнать, что они думают об улучшении воспитания школьни¬ков, какие у них есть по этому поводу планы и мысли. Он уже го¬тов был согласиться, но сработал тормоз – мысль о том, как будет смотреться на коляске перед большой группой людей, не растеряется ли? Саша считал, что ему, в отличие от дру¬гих выступающих, которым можно выйти и с откровенно слабыми вещами перед аудиторией, выступить можно только с сильны¬ми рассказами и умными мыслями, иначе его потуги вызовут лишь жалость. Отказываясь, он сказал:
- Вы, наверное, не в курсе, какое у меня состояние? Ведь я не могу ходить. Мне будет сложно взобраться на этаж, если нет лиф¬та.
- Мы проведем встречу на первом этаже, – быстро ответила Лю¬ба и продолжала уговаривать: - Многим интересно узнать, над чем вы сейчас работаете.
«Над чем?» – мысленно переспросил Саша и решил поделиться с девушкой тем, что его в последнее время волнует и мучает – идеей создать школьную страничку в газете! Он уже подумывал, что одному этот груз поднять трудно и захотел проверить, как к идее отнесутся в райкоме комсомола. И он вкратце рассказал о задумке, о необходимости ее скорейше¬го претворения.
Когда он кончил, девушка воскликнула:
- Я с вами полностью согласна! Мы в райкоме давно думаем об организации такой газеты. Да вот не знаем, кому это пору¬чить, человека грамотного и энергичного нет... Я хочу к вам при¬йти, и мы все обговорим! Можно после работы?
- Жду, – коротко ответил Саша.
Весь остаток дня он был в возбужденном состоянии. За это вре¬мя много поразмышлял над развитием идеи. Составил список воз¬можных названий для странички: «Школьное окно», «Голос юных», «Трибуна юнкора». Сам склонялся к названию «Росток», видя в нем поэтический символ свежего, нового, молодого, растущего. Сло¬вом, страничка будет ростком добрых начинаний, ростком граждан¬ственности, активности, который следует лелеять в душах ребят... Еще он записал все рубрики, которые намеревался вести в странич¬ке – пока их было десятка полтора! Об общественной жизни, о до¬суге, об увлечениях, о моде, о туризме, о творчестве... Была рубри¬ка «Из-за рубежа», материалы для которой поставляли бы школьники, ведущие переписку с ребятами из других стран.
Ровно в пять часов звякнул дверной звонок, и в квартиру стре¬мительно вошла высокая стройная девушка, темные глаза которой живо поблескивали за стеклами больших очков. В ее облике было что-то порывистое, спортивное, девчоночье. Ей можно было дать и восемнадцать лет, и тридцать. Эта двойственность была от того, что можно назвать детской чистотой души, неспособностью идти на компромиссы и приспосабливаться. «Правильная...» – так Саша характеризировал ее.
- Я - Люба. А вы - Саша? - сказала она.
- Да. Присаживайтесь, - Саша указал на кресло напротив дива¬на.
Он изучающе смотрел на гостью, пытаясь сде¬лать более точный ее психологический портрет и понять, как себя вести с ней и что, в конце концов, от нее ожидать. И чем больше смотрел, тем она более нравилась.
Переходя решительно к делу, Люба произнесла:
- Я о вас уже сказала «Первому». Он согласен, чтобы вы организо¬вали все и были редактором школьной газеты.
Саша догадался, что «первый» – это значит, первый секретарь райкома... Вообще, ему вдруг стало немного не по себе от опера¬тивности и напористости, с какими взялась помогать ему Люба.
Саша обстоятельно рассказал гостье, что успел сделать до ее прихода, дал список с предполагаемыми названиями странички, с планом рубрик, прочитал заметки и материалы, которые уже были собраны для отправки в городскую газету.
Все это Любе, судя по восторженному виду и дельным репли¬кам, очень понравилось. Она поддакивала, вносила уточнения, чем Саша был весьма доволен. Давно ни с кем он так хорошо и полезно не разговаривал! Как выяснилось, Люба отлично знает школу, ибо три года работала преподавателем русского языка, да и теперь ее заботы во многом связаны со школьными делами. Но выяснилось и то, что школьную газету Саша и Люба хотят делать в разных газетах – он в городской, а она в заводской – «Автостроителе». Доказывая свое, он сказал:
- Сравните: тираж городской сорок пять тысяч экземпляров, а «Автостроитель» всего пятнадцать! Это ж сколько школьни¬ков не узнают о наших материалах, останутся не задействованны¬ми! Надо выходить на широкую аудиторию. Такие вопросы, как ор¬ганизация подростковых клубов по интересам и привлечение для этого воинов-интернационалистов, вопрос о трудоустройстве школь¬ников на время летних каникул должны решаться в масштабах го¬рода.
На что Люба резонно ответила:
- Мы ведь всего райком, и «Автостроитель» - это во многом наша газета. Ну а городская... это компетенция горкома.
Саше на мгновение показалось, что Люба, а в ее лице и райком, не хотят отдавать столь интересное начинание в руки горкома ком¬сомола. Впрочем, это ведь только показалось...
Поясняя сказанное, Люба добавила:
- Здесь нам уже обещал свою поддержку партком завода - так что с организацией этого дела проблем не будет. Даже полставки для редактора дают!
Некоторое время Саша молчал. Не то чтобы раздумывал: согла¬шаться или нет – тут другого мнения быть не могло: конечно, со¬глашаться. Просто ему необходимо было сосредоточиться, как человеку, который собирается в дальнюю трудную дорогу и должен на минутку присесть.
Напоследок Люба сказала:
- На днях я позвоню. Думаю, мы соберем завтра бюро райкома, все обсу¬дим, а затем, наверное, все вместе (представители газеты, партко¬ма, райкома комсомола) утвердим вас редактором. До встречи...
Вечером состоялся разговор с Долей, где Саша заручился ее под¬держкой, понимая, что даже при помощи райкома ему с начинани¬ем без Доли не справиться. Он представлял всю ту работу, которую следует выполнять: ходить по школам, выискивая одаренных ребят и девчат, что будут писать для странички, посе¬щать различные мероприятия с участием детей, и, наконец, отвозить материалы в типографию. Для выполнения этого, кроме головы, нужны еще и ноги...
Саша не сомневался, что сумеет упросить Долю помогать, но на¬до было еще подумать, хватит ли ей времени.
Доля, усталая после работы, с бледным лицом сидевшая за столом, опираясь локтями на столешницу, слабым голосом недоу¬менно спросила:
- И когда все это хочешь успеть? Берешься за одно, за другое. А ведь у тебя и так полно дел. Не забывай, что ты на последнем курсе института. Надо сдавать госэкзамены. Уже ноябрь, а ты ни одной контрольной не сделал, ни одной курсовой! И еще нагрузку взвалил – согласился быть членом бюро вашего литобъединения. Это ж сколько надо рецензий писать на начинающих, читать их пухлые рассказы и повести! Голова не выдержит. Иные такое напи¬шут - до смысла не докопаешься. А теперь еще хочешь заметки де¬тей приводить в нечто литературно-удобоваримое, годное для газе¬ты! Кроме всего прочего, надо физкультурой заниматься - ведь ты должен ходить... Словом, у тебя в сутках сорок восемь часов?
Доля была права. Действительно, нагрузку в последнее время Саша взял на себя большую, которую выдержит даже не каждый здоровый человек: три-четыре часа интенсивных физических уп¬ражнений с ходьбой, где каждый шаг (так подсчитали ученые-ме-дики) дается в двести раз тяжелее, чем нормальному человеку, а кроме перечисленного Долей, еще и чтение множества книг, газет – ведь если собрался сказать что-то свое, то надо перелопатить тонны информации, все переосмыслить... Недаром Сашин вяловатый това¬рищ Пашка, поэт–созерцатель, однажды удивленно заметил: «Дала же тебе природа энергии! Прямо зависть берет». На что Саша только улыбнулся и подумал: «Может, это природа дала, а может, есть и другая причи¬на? Все потому, что понял, зачем надо выкладываться. Нашел цель... Ведь раньше и здоров был, и времени полно было, а такая тоска и лень нападали, что жить не хотелось...».
Понимал Саша и то, что Доля тоже выматывается. Со стороны могло показаться, что работа воспитателя легкая: дескать, не на производстве кирпичи кидать! Но Саша-то видел, какой выжатой приходит Доля по вечерам - сколько этажей надо обежать, сколько квартир, со сколькими жиличками поговорить, чтобы согнать - ина¬че не скажешь - их на какое-либо мероприятие: на субботник, на лекцию и еще черт знает на что! А бывает, что приходится разби¬раться с женами, неверные мужья которых приходят в общежитие к молоденьким девушкам, а жены потом предъявляют претензии воспитателям: мол, зачем позволяете своим воспитанницам гулять с женатыми. И грозят по¬жаловаться начальству. После таких разговоров, где и слезы, и ру¬гань, не до спокойной жизни.
Выпив чашку чаю, Доля приободрилась и спросила:
- Потянем ли?
Почесав в задумчивости взъерошенный затылок, Саша сказал:
- Придется как-то выкручиваться... - потом добавил уверенно: – Надо уметь организовать жизнь! Я недавно придумал тео¬рию маленьких удовольствий. Вернее, она выкристаллизовалась из моего опыта. Суть в том, что надо перемежать работу с удовольствиями, начинять серую тяжелую массу дел, как булку изюмом, моментами радости. Я уже давненько так поступаю, зная приятные моменты, во время которых отдыхает душа. Например, любимую песню спеть или послушать Высоцкого, Окуджаву. Всего-то одну песенку на пять минут – и можно снова приниматься за дело. Или вот висит на стене репродукция картины Сандро Боттичелли, погляжу на эту прекрасную женщину Афродиту, выходящую из морской пены – и опять душевное спо¬койствие и эмоциональный подъем. Да просто иной раз пососешь хвостик селедки – и чувствуешь блаженство. Тут главное не переборщить, не эксплуатировать удовольствия, иначе они приедятся. 
Он попытался выяснить, какие маленькие удовольствия есть у Доли, и предложил, не откладывая, ими воспользоваться. Оказа¬лось, в частности, что для нее представляет огромное наслаждение помыть теплой водой ноги, вздремнуть пять минут, выпить чайку с шоколадкой, а также надеть свежее белье после душа.
По этому поводу Саша с улыбкой заметил:
- Так стирать замаешься…
- Ты будешь стирать и гладить, – в пику заметила Доля.
- На стиральном порошке разоримся.
- А на удовольствия не скупятся…
И они оба рассмеялись. Так все свелось к шутке, и Доля уже не чувствовала себя усталой. По радио куранты пробили двенадцать часов ночи, а спать Саше с Долей не хотелось. Они взялись обсуж¬дать, каким образом организовать выпуск школьной странички.
На встречу с молодыми учителями вместе с Сашей пришли не¬сколько известных ему по литературному объединению поэтов, а также его знакомая – журналистка Натка, которая исполняла песни под гитару на свои стихи. Встречу организовали в помещении само¬деятельного театра, где выступающие были окружены с трех сторон многоярусными рядами стульев. Площадка, служившая сценой, бы¬ла ярко освещена, а лица зрителей находились в тени, что Сашу не совсем устраивало – лучше бы наоборот... Тогда, по крайней ме¬ре, никто не мог видеть, что он смущен, зато бы он видел, какую реакцию у зрителей вызывает его выступление, и вовремя бы прекратил чтение.
Слушатели, в основном молодые девушки, сидели, как Саше по¬казалось, с постными лицами. Он даже со страхом подумал, что, возможно, их насильно послали сюда, чтобы потом райкому отчитаться за проведенное мероприятие и поставить галочку: дескать, вот воспитательная работа со школьной интелли¬генцией!
Саша выбрал несколько веселых детских рассказов и юмореску, понимая, что с эстрады нельзя читать занудные вещи. Глухим от волнения голосом прочитав первую вещь, он услышал редкие аплодисменты – и это воодушевило. Особый успех выпал на долю юмо¬рески, в которой шла речь о девушках-квартирантках. Девушки эти были студентками, а так как жилья в общежитии всем не хватало, вынуждены снимать квартиру у старухи и подчи¬няться ее капризам. Они не только кормили ее привезенными из дома продуктами, не только держали всю квартиру в чистоте, но и хорошо платили. Очень нравилось это старухе, которая ввела ка¬зарменные порядки и не раз произносила мечтательно: «Надо схо¬дить к военкому! Пора расширять отделение до взвода... Пусть он мне звание генерала даст и койки двухъярусные выдать велит!»
Юмореску приняли с оживлением и смехом – наверняка, в зале сидели те, кто в недавнем прошлом жил на частных квартирах, в стесненных условиях.
Когда Саша кончил читать, Натка, которая вела встречу, сказала публике:
- Теперь можете задавать вопросы.
Саша напрягся. Он боялся вопросов, так как не знал, сумеет ли, достойно ответить, но и ждал их, так как это бы означало, что показал себя человеком, который может сказать что-то интересное и дельное. И поэтому ему стало приятно, когда со второго ряда светловолосая восторженная девушка сказала:
- Вот вы заявили, что заканчиваете педагогический институт и пишите в основном для детей. А вы уверены, что знаете загадочную душу ребенка? В чем, по-вашему, беда современной системы воспитания?
Вопрос девушка сформулировала хорошо – четко, ясно.
- Каков, значит, современный ребенок? – медленно начал Саша, давая себе возможность сосредоточиться, и потом убежденно зая¬вил: – Каждый человек стремится к свободе, в том числе ребенок! Это аксиома. Поэтому и душа любого человека ориентирована на получение из окружающего мира той информации, которая нужна для осуществления свободы. Если сказать образно, личность стре¬мится к освобождению, как пар, сжатый стенками парового котла. Из этого состояния есть три пути. Первый - совершать полезную работу: например, крутить турбину, давая электричество. Второй - взорвать стенки котла с разрушительными последствиями. И третий - если стенки окажутся толстыми, остыть, потерять энер-гию... Это модель души любого человека! В чем беда современной системы воспитания? Да в том, что возможность личности совер¬шать полезную работу очень мала, а сил у нее много. Такое впечатление, что у тех, кто должен следить за давлением пара в котле, испортились манометры... Учеба, общественная работа, спорт уже не удовлетворяют в полной мере личность. Надо, особенно старшеклассникам, дать больше самостоятельности, воз¬можности зарабатывать деньги и тем получать долгождан¬ную финансовую свободу. Для этого изменить законодательство по труду для детей. А если этого нет – налицо и последствия: преступ¬ления, наркомания, или по-другому – разрушительная работа. Ря¬дом идет еще одна беда – инфантилизм, пассивность. Отчего это? Да оттого, что энергия личности, загнанная в клетку строгих запре¬тов, угасла.
Ответ Саши не был принят однозначно. Одни кивали, а другие с усмешкой качали головами. Слышались негромкие возгласы поддер¬живающих и противников. Высокий парень с черными усиками спросил с ухмылкой:
- Почему школьники сейчас хуже учатся?
Над этим Саша думал много и незамедлительно ответил:
- Нет серьезных стимулов. Зачем башку ломать, если с нелегким трудом усвоенная информация и знания не дают достаточной свободы в будущем. Налицо социальный перекос. В обществе чаще более свободно живут те, кто плохо учился.
- И все? – спросил парень, видимо, неудовлетворенный.
- Еще и система образования устарела. Сейчас ученик – это горе-турист, которому предстоит скоро идти в поход – в жизнь… И вот этого туриста начинают нагружать чем попало: суют ему в рюкзак складную байдарку – а вдруг на пути встретится река?! Су¬ют ему парашют – а вдруг со скалы упадешь?! Тащить всю эту тяжесть невозможно, да и не нужно. И ученик все лишнее быс¬тренько выкидывает. Ловчит, хитрит... Учиться следует не в запас, а по необходимости. Ведь человек не на Марс улетает, где нет ни учебников, ни умных людей. Надо, видимо, сократив школьную программу, создать консультационные пункты при школах и институтах, где бы желающий в любой момент мог получить гото¬вый ответ на свой вопрос!
Тут Саша впервые улыбнулся, почувствовав, как спадает напря¬жение.
Следующей встала молоденькая учительница начальных классов, которую можно было принять за десятиклассницу. (По крайней мере, у Саши среди семиклассниц-юнкоров были девочки, выгля¬девшие старше ее).
- Какой вы представляете школу будущего? - спросила она.
И этот вопрос Саша ожидал заранее... Он достал из кармана пиджака свернутый листок, где уже давным-давно записал свои мысли о школе, но не того будущего, что представляют в фантасти¬ческих романах - с компьютерами, роботами и всевозможными тех-ническими ухищрениями, а вполне реального, недалекого, которое может, если этому активно помогать, наступить лет через десять.
Он начал читать громко, что получалось непроизвольно, когда он говорил о том, к чему очень неравнодушен.
«Вся школьная программа будет делиться на две: «Программа максимум» и «Программа минимум». Чтобы быть достаточно гар¬моничной личностью, каждый должен закончить программу-мини¬мум, а вот программу-максимум он изучает по своему усмотрению и по тем предметам и дисциплинам, какие ему интересны и наибо¬лее близки по способностям. Причем, курс изучения не ограничен временными рамками, как это делается сейчас и сдерживает интерес школьника. В зависимости от способностей и любви к пред¬мету, ученик сможет проходить весь курс по индивидуальному гра¬фику в лабораториях, открытых с утра до вечера, под контролем педагогов-лаборантов. Тогда мы избавимся от уравниловки в школьном обучении, и каждый получит возможность к неограни-ченному развитию. Учиться станет интересно. Не надо будет в обя¬зательном порядке учить предметы, для которых не созрел, в изу¬чении которых не видишь необходимости. В результате мы получим десятилетних детей, которые в знании предметов достигнут уровня выпускников десятилетки. А затем лучшие ученики начнут решать практические задачи для народного хозяйства…»
С рядов раздался возглас:
- Все это спорно. Так мы получим элиту наиболее способных и дифференциацию в обществе.
Саша откликнулся:
- Такая дифференциация рано или поздно происходит всегда. И не вижу необходимости искусственно мешать наиболее способным. Пусть каждый как можно раньше займется интересным делом, а не лоботрясничает. Нам надо растить творцов, каким бы делом они ни занимались - наукой или ремеслом. А серединка-наполовинку нам ни к чему!.. Впрочем, я не заявляю, что обладаю истиной. Давайте думать вместе!
Со встречи Саша уезжал в возбужденном состоянии. Ему каза¬лось, что сегодня он поднялся на новую ступень, и с этой, пусть и небольшой, вершинки открылись новые дали! Саша чувствовал, что все больше набирает значимости, впи¬сываясь со своими желаниями, поступками, стремлениями в потребности общества, страны, людей.
Он то и дело спрашивал сидевшую за рулем Долю: «Ну, как я смотрелся? Неплохо говорил?» – «Да как сказать, - отвечала жена. - Вроде ничего. Вот только говоришь иногда путано, да и нос от вол¬нения трешь». И улыбалась. Он замолкал, не совсем довольный ответом.
На следующий день позвонила Люба Султанова и сказала, что завтра на квартире у Саши должны собраться заместитель редакто¬ра многотиражки «Автостроитель», представитель парткома за¬вода, она сама, «первый», а также директор районного Дома пионе¬ров. Чтобы утвердить Сашу ответственным за выпуск школьной га¬зетки, определить ее название и обсудить все организационные воп¬росы. Еще она сказала, что сейчас райком комсомола начи¬нает рассылать этим людям телефонограммы...
Когда Люба перечислила приглашаемых, Саша с волнением выразил сомнение в том, нужно ли приглашать такое количество занятых людей, привыкших решать более важные и серьезные вопросы, чем создание газетки для школьников. На что девушка ответила:
- Своими силами это дело не организовать!
Саша с Долей кинулись прибирать квартиру, чтобы к прихо¬ду ответственных товарищей была в опрятном виде. Доля сбегала на улицу – выбила палас, тщательно вымыла полы, да так, что они блестели, как натертые мастикой. Саша в это время сидел на полу и приколачивал гвоздями отклеившиеся доски паркета... Такую генеральную уборку не проводили со времени переезда сюда.
Саша верил и не верил в приход людей, занимающих важные посты, ему казалось сомнительным, что они по желанию райкома комсомола (органа, по сравнению с ними гораздо менее влиятельно¬го) придут, да еще к человеку безвестному.
Считая, что пришедших надо угостить – все-таки в квартиру придут, а не в конференцзал – Доля сбегала в магазин и купила красивый кофейный сервиз. Она давно мечтала его приобрести, но было жалко денег, а тут решила разориться: ведь не поить же важных гостей из разнокали¬берных треснутых чашек!
Предполагая, что придется что-то говорить на встрече - краткую речь о том, какой видит страничку для школьников - Саша вспомнил все, что думал по этому поводу, систематизировал свои мысли, и набросал на листке в виде кратких тезисов. Он не считал себя большим мастером выступать перед людьми, особенно незнакомыми, и в самый ответственный момент, когда надо проявить хладнокровие, иногда начинал волноваться, запинаться, но сейчас чувствовал себя подготовленным и был уверен, что если у кого-ни¬будь будут сомнения насчет его кандидатуры, то развеять их суме¬ет!
...Но утром, как было обещано Любой Султановой, к Саше гости не пришли, не появились они и позднее, ну а вечером позвонила Люба и грустно сказала:
- Понимаете... Случилась неувязка. Против вашей кандидатуры выступил редактор «Автостроителя» Биронов. Он говорил, что не справитесь с работой, где надо много ходить. Я ему твердила, что вы хорошо знаете школьные проблемы, досконально продумали все вопросы, связанные с организацией школьной стра-нички. Но он категорично заявил, что нужен профессиональный журналист.
Люба говорила виноватым голосом с желанием оправдать¬ся. Саша представлял сейчас ее растерянное лицо, понимал ее по¬давленное состояние. Наверное, много она передумала, прежде чем решилась позвонить и сообщить неприятное известие. Ему бы¬ло жаль ее. Может, за то, что она еще, по сути, очень востор-женный и наивный человек?
Наверное, Саше следовало бороться, отстаивать желание быть редактором газеты для школьников, и он даже знал, как это сде¬лать: позвонить в партком завода секретарю по идеологии товарищу Яковенко, человеку молодому, энергичному, инициативному, и объяснить ситуацию. Или же послать на прием к нему свою жену, и пусть объяснит она. Саша был уверен, что Яковенко скажет решаю¬щее слово в его пользу. Но он ничего не предпринял: не хотел быть в роли просителя.
На редактора «Автостроителя» Биронова Саша обижался. Жаль, что тот выступил против, лично не зная его, ни разу не уви¬дев, не переговорив с ним. Ведь все их знакомство состояло из одного те¬лефонного диалога и нескольких рассказов Саши, которые бы¬ли опубликованы в заводской многотиражке.
После таких событий Саша опять рассердился на весь мир, который в очередной раз выталкивает его из се¬бя, как нечто инородное. «Никому не требуется моя голова, ум, - думал Саша. - Всем обязательно подавай еще и ноги. Что это за время такое прекрасное было, когда Рузвельт после полиомиелита, сидя в кресле, был президентом Америки? Мне теперь даже редактором маленькой газетки не дают быть... Да живи я на Западе, а не в «самой свободной стране», взял  бы и открыл частную газету и писал бы, что хотел».
Недели две Саша старался не думать о школьной стра¬ничке, чтобы не бередить душу. Но его состояние не было апатией, бездействием – он переключился на другую работу: писал контрольные для института, новые рассказы. Доля тоже не заводила разговор о страничке, чтобы не напоминать Саше о неуда¬че, однако она ее перенесла нелегко. Да и не мудрено, ведь это был и по ней удар, который в очередной раз дал понять, что для мужа в таком положении успеха не будет... И она, сделав из этого вывод, начала опять твердить: «Мало, мало занимаешься физкультурой!» Смотрела на него с укоризной: дескать, давай, тренируйся!
- Но ведь я же тренируюсь! Неужели двадцать четыре часа в сутки можно махать ногами? У меня все-таки и голова есть, она должна думать, иначе свихнусь, - ответил ей однажды Саша очень жестко.
Но полностью забыть о своей идее Саше не удавалось, отчасти и потому, что Люба Султанова постоянно обращалась к нему за помощью и заодно сообщала, как у них идут дела с организацией странички. Саша отдал ей все, что было заготовлено, и в от¬вет слышал: «Что бы мы без вас делали!» Его радовало, что все-таки подтолкнул это нужное и важное начинание, внес свою лепту, а то, что выпускать страничку будет другой, не так уж важно с точки зрения благого дела...
Он даже позвонил журналистке, которую назначили редактором странички, и предложил помощь. Она виновато ответила, что очень рада его звонку. Саша невольно подумал, что она, наверное, знает, кто должен был быть на ее месте, и поэтому переживает. «Да нет у меня на тебя обиды и зла», – мысленно произнес Саша и был в разговоре приветлив.
И все-таки Светлана - так звали, журналистку - к нему не при¬шла, как обещала. Видимо, не знала, как он поведет себя, не на¬чнет ли выяснять отношения: дескать, больной, нервный.
И вот Саша держал в руках первый номер «Юного авто¬строителя» – так сухо назвали страничку для школьников - ее пере¬дала ему со старшеклассницей–юнкором, что пришла к нему на квартиру, Люба Султанова – она считала, что он впра¬ве взглянуть на страничку одним из первых. Саше уже не нравилось название, но суть, конечно, была не в этом... Он видел, что оформлена газетка неплохо - много интересных фотографий, и особенно замечательно, что многокрасочна, видимо, в типогра¬фии есть возможность использовать для печати разные краски, и детям смотреть на нее - такую расчудесную! - праздник. Но глав¬ное Сашу не удовлетворило – качество опубликованных материа¬лов. С литературной точки зрения они были написаны грамотно и по-журналистки верно, но поверхностно, беззубо – в том традиционно-розоватом стиле, с каким привыкли глядеть на детей и на их, якобы, проблемки. Чтобы проверить свое впечатление, Саша спросил девочку, что принесла газетку: «Какое твое мне¬ние об этом выпуске?» Та пожала плечами и уклончиво ответила: «В общем-то ничего, но для школьников четвертых-пятых клас¬сов...».
Показал Саша газетку и юным поэтам на занятиях литератур¬ной студии, и их мнение было таковым: «Это интересно только тем, о ком написано: мол, вот и о нас написали... Проблем нет – только отчеты о проведенных мероприятиях».
Не удовлетворил Сашу и тираж выпуска – всего полторы тысячи экземпляров, что, естественно, мало для большого города с полумиллионным населением.
Можно, конечно, было надеяться, что со временем газетка на¬чнет поднимать серьезные проблемы, найдет своих читателей, станет центром отличных идей и передачи опыта, но ждать, когда это бу¬дет (да и будет ли?) Саше не хотелось.
В тот же день он позвонил директору Дома пионеров Альфие Мингазовне:
- Вы читали «Юный автостроитель»? – спросил он.
- Нет, - ответила она. - Но я слышала, что на партийной конфе¬ренции в горкоме идеолог завода Яковенко говорил с похвальбой о создании такой газеты. Неужели уже вышла? И какое ваше мнение?
Саша откровенно сказал:
- Ниже среднего... - и тут же добавил: - А как вы смотрите на то, чтобы нам самим выпускать регулярно страничку для школьни¬ков в городской газете? Весь город охватить! И не только школьников, но и родителей, и учителей - ведь городскую газету читают все.
Не успел он закончить, как Альфия Мингазовна радостно воск¬ликнула:
- Очень даже нужно. Я обеими руками - за. Я и сама об этом не раз задумывалась, но не знала, с кем страничку делать. Совсем забыла, что у нас есть вы – начинающий литератор. Может, и не забыла, просто не хотела загружать. Понимаю, что у вас и так много работы: и творчеством надо заниматься (слово «творчество» Альфия Мингазовна, как не раз отмечал Саша, произносила с тре¬петным благоговением), и учиться в институте. Впрочем, от райко¬ма комсомола слышала, что это вы в определенной мере помогли  в организации газетки... Так что не поручить ли это дело вам? Мы тоже дадим полставки на это.
(Вполне понимая, как нужна страничка для школьников, Аль¬фия Мингазовна видела в ее создании и возможность щеголь¬нуть перед гороно и горкомом партии. Честолюбие - была ее ма¬ленькая и не очень вредная для окружающих болезнь, которая раз¬вилась еще в пору, когда работала в комсомоле).
Саша задумался. Улыбнулся от предчувствия, что мечта опять близка. Но, вспомнив недавнюю неу¬дачу, заставил себя не обольщаться раньше време¬ни:
- Я бы с радостью, но как уже убедился на горьком опыте, всем нужен человек, который может ходить по школам, в типографию, присутствовать на всевозможных конференциях. Разве не так?.. Вот если бы ответственной за выпуск сделали мою жену! Пусть она хо¬дит куда нужно, а я, находясь в тени, буду руководить юнкорами и готовить их материалы к печати.
- А что?! - откликнулась Альфия Мингазовна. - Пусть будет так. Мы ее оформим как руководителя пресс-центра Дома пионеров. Пусть собирает нужные документы для совместительства и несет поскорее ко мне.
Обрадовал и вдохновил Сашу этот разговор! Он вновь воспрянул духом. Одно немного смущало: а не полу¬чилось ли, что навязал свою жену Альфие Мингазовне? Хотя по–другому уже нельзя! Нельзя опять уступить идею, планы, мечты случайному человеку! Именно он по пра¬ву должен делать страничку! Он ее выстрадал...
Узнав, что ее хотят оформить в Дом пионеров, Доля восприняла это с энтузиазмом. Она понимала, как Саше нужна ее помощь. С большим трудом пришло к ней это понимание, а то все казалось, что Саша желает взвалить на нее непосильную работу, выжать из нее последние жизненные соки.
                *  *  *
Не все получилось со страничкой быстро, ибо редактор город¬ской газеты, импозантная и представительная, Валентина Яковлевна к Сашиной задумке отнеслась несерьезно. На словах-то она радушно заявила: «Несите материалы – будем публиковать», а на деле восприняла желание городского До¬ма пионеров печатать свои публикации как попытку покуситься на ее руководящую роль. Ей не понравилось название странички, ко¬торое предложила от имени Саши Доля. «Что это за белиберда? - воскликнула она и с апломбом начала объяснять: - Название долж¬но быть романтическим, должно звать школьников в далекое и неизвестное... Придумайте новое». А потом вдруг вообще послала утверждать название странички к третьему секретарю горкома партии – женщине модной, яркой и с большим желанием показать, как высоко она сидит по сравнению с просителями: она отнеслась к попыткам утвердить название странички еще более строго. Ей приносили по двадцать названий за раз – она, сморщившись, отвергала. Тогда Саша попросил подумать над названием друзей-поэтов – кто еще имеет в голове столь огромный запас прекрасных слов!.. Всех названий набралось около пяти десятков, но, поглядев на их длинный список, секретарь по идеологии, опять скривила свое красивое лицо и за¬явила: «Все не то, не то».
После походов в горком Доля приходила домой расстроенная, растерянная, сердитая на Сашу. Обиженно говорила: «Да ну ее... Больше туда не пойду. И вообще, зачем я за это взялась...». В очередной раз Саша успокаивал ее, просил быть дипломатичнее, поддакивать, если уж в горкоме это так любят, давал подробнейшие инструкции, как и что надо говорить! До мельчай¬ших деталей выспрашивал о беседах и с досадой восклицал: «Вот это ты зря. Надо было на эти слова сказать вот что...».
Тем временем по школам шел набор тех, кто умеет хорошо пи¬сать. Через администрацию, через комитеты ВЛКСМ, через препо¬давателей русского языка и литературы отыскивали желающих в будущем стать журналистом, филологом. Все они направлялись к Саше на квартиру.
Увидев Сашу, сидящего в коляске, некоторые растерянно и ис¬пуганно шептали:
- Ой, извините. Мы, кажется, не туда попали... - и старались по¬скорее скрыться за дверь.
Саша с улыбкой отвечал:    
- Туда, туда! Заходите... Я буду с вами заниматься.
Они настороженно возвращались и сразу предупреждали:
- Но мы ненадолго. У нас мероприятие... - и дальше сле¬довало название мероприятия - у кого какое.
Саша чувствовал, что желание поскорее уйти вызвано не столь¬ко нехваткой времени (хотя у нынешних школьников-старшекласс¬ников, действительно, много всяких дел), сколько опасением, что здесь будет скучно. Он им говорил:
- Не волнуйтесь. Я вас долго не задержу.
И начинал рассказывать, что школьники будут здесь делать. А рассказывал он увлекательно, живо, и постепенно  с лиц пришедших сходила настороженность, взгляды становились откровеннее. В конце Саша произносил:
- Теперь поняли, что я от вас жду. Итак, ответьте мне на один вопрос без утайки: «Что вас в вашей жизни радует, а что огорча¬ет?»
И ребята отвечали.
«Я - комсорг и мне очень трудно. Никто в классе ничего не хо¬чет делать. Иной раз слышу: «Дурой была, что в ВЛКСМ вступила, теперь вот заставляют разные поручения выполнять». Ответьте, за¬чем всех подряд принимать в комсомол?»
«Все лето пыталась устроиться на работу, чтобы иметь деньги на личные расходы, но не смогла - никто не берет. Неужели нет никаких работ для нас? Мы ведь уже многое можем де¬лать!»               
«Часто от некоторых девчонок и парней слышим; что мы с под¬ругой не современные: не курим, не выпиваем, не шляемся по ули¬цам допоздна, не одеваемся в фирменные вещи. Они нас даже пре¬зирают. Почему так получилось, что нравственные качества перестали цениться?»
«А мы любим собираться с друзьями по вечерам, но не знаем, куда пойти. Летом можно погулять, посидеть в сквере, а зимой мы идем в подъезд. Но оттуда нас выгоняют жильцы, потому что мы шумим: смеемся, громко разговариваем, поем песни... Хорошо бы иметь помещение, где можно собираться и поговорить обо всем...».
«Почему-то «классная» считает себя вправе распоряжаться нашим личным временем. Заставляет организовывать скучные мероприятия, а ведь у нас есть свои интересы: музыка, живопись, книги... А если сошлешься на нехватку времени и откажешься, она начинает пу¬гать, что испортит характеристику».
Потом начинались оживленные дискуссии. Время бежали неза¬метно, и вот те, кто собирался поскорее уйти отсюда и больше не появляться, сидели час и больше, забыв о недавнем желании. «Пи¬шите, пишите обо всем, что сейчас сказали, – говорил Саша. – Пи-шите честно и смело. Заставьте и других думать об этом... Только тогда вас будут читать, если увидят в ваших строчках искреннюю боль».
Саше сообщили из редакции, что сегодня к полудню газета с пер¬вой школьной страничкой должна появиться в киосках, и он уже не раз посылал Долю в ближайший киоск. Но она возвращалась ни с чем и растерянно говорила: «Не завезли еще». И вот, наконец, при¬бежала обрадованная, сияющая с толстой пачкой газет - купила сотню экземпляров, чтобы раздать всем юнкорам. Саша развернул газету – и сразу же увидел свою страничку. Двоякое чувство воз¬никло у него: и радость, и настороженность. Радость оттого, что наконец-то вышел первый номер, темы которого прошли через его руки и сердце, были не только им литературно доработа¬ны, но в определенной мере разбужены в душах написав¬ших, и оттого, что название странички именно то, какое придумал он - «Росток». Но было и опасение, что, возможно, в самый послед¬ний момент эти откровения детских душ взяли и подкорректировали, чтобы стали гладенькими, не задевали бы критически ни комсо¬мол, ни школу, ни учителей... О! Саша и Доля помнили, сколько пришлось повоевать с Валентиной Яковлевной, чтобы публиковать ма¬териалы проблемные, острые. Как она восклицала с возмущением: «Что это у вас почти все плохо? Я знаю, как в школе обстоят дела, я сама в молодые годы работала в гороно!» Доле хотелось ей резонно сказать: «Так ведь это когда было-то, если вы через год на пенсию уходите?!» Но, помня Сашины наказы быть дипломатичнее, она мягко говорила другое: «Ведь сейчас перестройка повсюду идет не только в экономике, но и в школе, и в комсомоле, и в печати! «Это я понимаю, - сразу уклончиво заметила Валентина Яковлевна. - Но ведь есть же каноны прессы. Она не должна заниматься крити¬канством и очернительством...». Дело сдвинулось с места только тогда, когда Саша, придумав тактический ход, послал в горком партии наиболее бойких юнкоров, которые объяснили секретарю по идеологии, какой хотят видеть родную, нужную им страничку!
Еще продолжая читать, Саша уже озабоченно заговорил:
- Теперь можно будет организовать в каждой школе пост от «Ро¬стка». Пусть юнкоры присутствуют на всех мероприятиях и пишут об этом. Раза два в месяц мы их будем собирать на учебу и на пла¬нерки. Правда, у нас в квартире им всем не уместиться – ведь в го¬роде сорок школ, а значит, приходить будет не менее полусотни ребят. Места же у нас максимум на пятнадцать человек... Может быть, их в красном уголке нашего общежития собирать? Поговори об этом с комендантом!.. Кстати, насчет гонорара, который обещала нам редакция за страничку, - юнкоры единогласно решили отдать его местному Детскому дому.


Глава третья
На адрес «Ростка» пришло письмо.
Приходили письма разные (от школьников и от взрослых). В ос¬новном рассказывали о каких-либо мероприятиях, где горнили тру¬бы и били барабаны, видимо, считая, что это именно то, о чем дол¬жна сообщать газета. Это же письмо было, словно крик о помощи. Неровным, крупным почерком писалось:
«Вы в страничке много пишете о том, как весело и дружно жи¬вут ребята в городе, что занимаются в кружках и сек¬циях. А я всего этого лишена - инвалид с детства, не могу ходить. Я учусь в восьмом классе, учусь хорошо - стараюсь отвечать на четверки и пятерки учителям, которые приходят ко мне на дом. Но я чувствую, что учителям не нужны мои знания, для них главное - отчитаться. Чтобы не обидеть меня, они готовы за любой пустячный ответ поставить хорошую оценку. В душе они, наверное, считают, что делают бесполезное дело - обучают меня: дескать, все равно ее жизнь навсегда погублена. Так думают и род¬ные, а я не хочу так думать! У меня есть голова на плечах, работа-ют руки - неужели я не смогу жить по-человечески: работать и по¬лучать зарплату, а значит, хорошо питаться, иметь возможность путешествовать, завести семью (а почему бы и нет?). Но для того, чтобы работать, надо получить профессиональ¬ные навыки, но где я это получу? Дома? Кто меня будет учить? Мать, а она у меня одна (после того, как отец нас бросил), простая скромная женщина, работает нянечкой в больнице и сама ничего не умеет. У обычных детей есть все! Все дороги открыты им! Их с детского садика приглашают во всевозможные кружки и секции: вот тебе фотокружок, вот тебе авиамодельный, вот тебе музыкальная школа... Нормальный ребенок, испробовав все, может уже в раннем детстве выбрать себе профессию по душе. Мы же всего лишены. Мы ничего не умеем, и нас ничему не учат. Вся надежда только на себя, а зна¬чит, никакой, надежды! Впереди беспросветно! Иной раз хочешь сунуть голову в петлю. Зачем жить, если заранее знаешь всю свою жизнь - это четыре стены, полные зависти и тоски взгляды на ули¬цу через окно больницы, где все врачи смотрят на тебя, как на не¬дочеловека, с которого ничего нельзя взять - ни подарка, ни денег, жалость, а то и ненависть родных, для которых ты обуза, а в конце всего - смерть в сорок-сорок пять лет где-нибудь в богадельне...».
Это письмо Саша решил зачитать своим юнкорам. Сначала он долго сомневался: делать ли это, он боялся, что ребята (в основном благодушные, с хорошими родителями, с массой друзей, поездившие уже за свою короткую жизнь в разные города страны) не поймут эту девочку.
На очередном занятии Саша достал письмо, внимательно посмотрел на собравшихся: как они сегодня настроены - развлекаться или думать? Коротко и глухо сказал:
- Вот пришла к нам весточка от вашей сверстницы, она инвалид с детства. Давайте зачитаем... Он хотел читать сам, но, пони¬мая, что интонацией голоса выдаст свое огромное волнение, пере¬дал листок девочке, которая казалась ему одной из самых серьез¬ных. Увидев, что несколько человек весело переговариваются меж¬ду собой о чем-то своем, улыбаются, он впервые повысил голос:
- Я сказал: тише!
Все испуганно и несколько удивленно посмотрели на него.
- Слушайте, – произнес он мягче, а сам уехал на кухню и замер в нервном ожидании.
Он не хотел слушать, как читают письмо, но не-вольно прислушивался к ровному тихому голосу читающей девочки. Других голосов из комнаты не было слышно: значит, все слушали... Когда девочка кончила читать, Саша выпил воды, чтобы успокоиться, и выехал в комнату.
Все ребята посмотрели на него. В глазах у них были ожидание и растерянность.
- Ну, что скажете? - спросил Саша с наигранной бодростью, чтобы немного развеять их угнетенное состояние.
Все молчали.
- Ну что молчите? Не знаете, что сказать?
Кое-кто пожал плечами, а остальные словно лишились дара ре¬чи.
- Да, вот такое письмо... - задумчиво произнес он.
- Жалко девочку, - сказала тихо та, что читала.
- Да, - сказал Саша. - Нелегко ей живется, но, увы, не по ее вине. По вине общества, по вине всех нас... И таких людей, как она, немало. Я предлагаю их выявить, написать им письма и послать к ним ребят из кружков, которые могли бы этих детей, обделенных вниманием, тоже чему-нибудь научить - фотографированию, печа-танию на машинке, кроить и шить, делать мелкий ремонт радиоап¬паратуры и многому другому, чему учат детей в Домах пионеров и других организациях.
- Хорошо бы... - послышалась реплика мальчика в  очках.
- Одних пожеланий мало. Нам надо своим кружком привлечь к таким детям общественное мнение, стать инициаторами программы «Милосердие». Впрочем, слово «милосердие» мне не нравится. Есть в нем что-то от жалости! Просто необходим девиз: «Каждому чело-веку - равные условия для труда и счастья!»
                *  *  *
День начался удачно. С утра Саша встал с хорошим настроени¬ем и принялся писать повесть - наконец-то решил, что появилось достаточно знаний, фактов и опыта, чтобы браться за столь серьез¬ное дело. Перед этим он долго сомневался, не верил в свои силы, находился в каком-то застое. Но сейчас оказалось, что этот период был лишь накоплением мыслей и внутренних сил.
Раздался телефонный звонок - звонил Михаил.
- Поздравляю тебя, – сказал он слегка торжественно.
- С чем? – искренне удивился Саша.
- Как с чем? Ты что, не знаешь?
- Не знаю...
- С книжкой!
- …
- Уже в магазинах продается - я вот купил несколько штук, сей¬час принесу.
- Давай, – сказал Саша и положил трубку.
Несколько мгновений он находился в оцепенении, вспоминая все, что сказал друг. Его слова вновь и вновь звучали в голове и радовали. Затем Саша сел на коляску и стал гонять по ком¬нате из угла в угол - то к столу подъедет, то к шифоньеру, то к книжному шкафу, - хотелось просто-напросто двигаться и двигать¬ся. Рассчитав, сколько примерно времени нужно Михаилу, чтобы дойти из писательской организации до квартиры, Саша через каждые полминуты поглядывал на часы.
Наконец раздался звонок в дверь.
- Открыто! - закричал Саша громче обычного.
Вошел улыбающийся Михаил. Он неторопливо снял ботинки, открыл кожаный дипломат и вытащил пять зелененьких тоненьких кни¬жек. Саша взял их и стал торопливо рассматривать. В первую оче¬редь, конечно, прочитал имя и фамилию автора на обложке, словно опасаясь, что окажутся не его! Потом полистал страницы и посмотрел на рисунки. С первого взгляда книжки очень понравились - он не ожидал, что будут такими красочными!
- Вроде неплохо оформили, - глухо, чтобы скрыть радость, ска¬зал Саша.
- И содержание хорошее! - заметил Михаил. - Я уже успел про¬читать, пока ехал в трамвае от книжного магазина.
Саша указал Михаилу на кухню:
- Пройдем к столу. Это надо отметить. У меня есть шампанское!
Саша достал из шкафа толстую зеленую бутылку, вытащил из холо¬дильника сыр, колбасу. Стал разливать шампанское по фужерам. В этот момент в дверь позвонили. «Можно!» – закричал бодро Саша, ибо и так из него выплескивалась радость. Вошла моложавая женщина, с которой учился в пединституте в одной группе. Увидев празднество, она несколько растерялась, спросила:
- У тебя книжка Белинского есть? Надо его эстетику прочитать.
- Есть, - сказал Саша. - Но пока мне не до него... У меня вот своя вышла. Садись с нами - отметим!
Она, хлопая  большими «коровьими» глазами, замялась у двери.
- Давай, давай! - сказал он.
Достал еще фужер из  шкафа и налил в него Ольге. Все трое выпили. Михаил вынул авторучку из внешнего кармана  пиджака, где она у него, как журналиста и поэта, всегда была наготове, и сказал:
- Ну, а теперь подпиши! И мне, и в писательскую организацию!
Саша раскрыл книжку и стал думать, что написать и где. Когда присылали корректуру, он уже невольно отметил, где на странице и обложке будет делать дарственные надписи друзьям и знакомым, и даже некоторые надписи придумал, а теперь они все, как назло, за¬былись. Те были остроумные, оригинальные, а сейчас в голову ничего умного не лезло...
Заодно надписал он книжку и Ольге. В результате себе осталась всего одна.
Когда Михаил и Ольга ушли, единственную оставшуюся книгу Саша подписал бабушке и родителям. Здесь он думал недолго, сло¬ва, простые и теплые, нашлись сразу: «Дорогим бабушке, матери и отцу! Живите долго и читайте все мои книги!» Захотелось в тот же миг поехать в деревню и отдать им книжку. Как они будут ей ра¬ды!
Когда пришла Доля на обед, Саша срочно послал ее в магазин – и она купила сто книжек… «Для читателей–то  там осталось?» – спросил Саша. «Осталось… Тираж–то ведь большой! – ответила весело она, заглянув на страницу с выходными данными, и добавила: – Может и гонорар будет солидным...» Вот о гонораре–то Саша и не подумал…
                *  *  *
Через год после первой книжки у Саши в том же издательстве вышла вторая – тоже детские рассказы, продолжение. И хотя она была даже более красочная, так как даже рисунки внутри были цветные, однако ее издание уже не вызвало у Саши такого восторга, подумалось только: «Теперь уж никто не скажет, что первая вышла случайно…» Он почувствовал себя настоящим писателем и впервые решил, что если все будет складываться удачно, займется этим профессионально. На этот раз Доля купила в магазине сразу пару сотен экземпляров, уже наученная опытом, что книга имеет способность быстро рассасываться по хорошим друзьям и знакомым, которых теперь очень и очень много – ведь каждому хочется вручить с дарственной надписью! А надо еще отвезти несколько экземпляров в родную Саше сельскую школу, раздать по библиотекам, бывшим любимым учителям, преподавателям в институте, да и на многочисленных литературных конкурсах среди школьников он каждому в качестве дополнительного приза дарил свою книжку.
                *  *  *
Все чаще Саша с Долей подумывали о своей квартире – уже не служебной, которую все-таки своей не назовешь, ибо находится она при общежитии и ее после окончания работы следует сдать. За несколько лет они уже привыкли к своей однокомнатной на первом этаже, несмотря на то, что была старая, с расшатанным паркетом, из под которого однажды вылез целый выводок маленьких мышат  – тогда гостившая у  них бабушка решительно выкинула их, хватая  за  хвостики, с лоджии и тем спасла Долю, которая от страха чуть в обморок не упала… Нравилось, что она находится почти в самом центре города, близко от литературного объединения, что окна выходят не на шумное шоссе, а в тихий обширный двор, поросший березками и липами, в котором можно прогуляться и машину оставить.… Наверное, они продолжали бы жить в ней вполне вольготно и дальше, если бы вскоре после выхода второй книжки Михаил Орлов, придя в гости, не намекнул Саше: «Теперь наша организация может рекомендовать тебя в члены Союза писателей, а им от государства положен отдельный кабинет для работы, дополнительная комната. Пусть Доля попробует подать заявление, а мы дадим от организации ходатайство…» В другом, а не в этом молодом и строящемся городе, рассчитывать на быстрое получения жилья, было проблематично, но в Камске, где после постройки завода и плотины ГЭС, мощнейшие стройтресты с техникой и профессиональными рабочие бросили на возведение жилья. Город, который за пятнадцать лет превратился из маленького рабочего поселка в мегаполис с пятисоттысячным населением, что вызывало удивление во всем мире, продолжал расширяться. Иным молодым специалистам и рабочим, что устраивались работать на заводской конвейер, давали квартиру в течение коротких двух лет. И когда Доля с множеством ходатайств от разных организаций и в том числе от горкома комсомола, с которым Саша плотно сотрудничал, организовывая городские литературные мероприятия для школьников, пришла в профком своей организации, там ее поставили в короткую льготную очередь. Она и сама уже успела себя зарекомендовать с хорошей стороны и как член КПСС, куда вступила еще в Сашином селе, не раз выступала на партийных собраниях с докладами, написанными мужем по поводу улучшения воспитательной работы.    
                *  *  *
В конце мая на Сашин адрес пришло письмо из обкома профсоюзов, где сообщалось, что ему на июль-август выделена путевка в санаторий спинно-мозговой травмы в Крыму и что получить ее сможет в профкоме казанского института, где когда-то учился.
Саша с удивлением и недоумением пожимал плечами, так как ни в какие санатории не собирался и прошений по этому поводу не писал. Но вдруг его осенило: это вполне могла сделать Доля, которая уже не раз, не спрашивая разрешения, писала в известнейшие больницы и медицинские научно-исследовательские институты знаменитым профессорам – прочитает в газете или журнале очеред-ную статью о чудо-докторе и пошлет письмо... (Особенно часто пи¬сали, как наши доктора вылечивают пациентов из-за рубежа: дескать, какая славная советская медицина, если едут сюда лечиться не только из социалистических стран, но из Швеции, Италии, США...). Потом, как гром с ясного неба, на Сашу обрушивается письмо, где сообщается, что принять его не могут, так как у них большая очередь - на пять лет вперед!
Посмотрев подозрительно на жену, которая бесстрастно разгля¬дывала конверт, Саша спросил:
- Ты путевку просила?
Доля догадалась, что Саша ее поступком недоволен.
- Что-то не припомню... - произнесла она, но, понимая, что отпираться бесполезно, добавила: - Да, да... Кажется, вспоминаю. Но это когда было-то – два года назад! Смотри-ка, только сейчас реши¬ли дать!!!
Бросив письмо на стол и тем показывая, что теряет к не¬му всякий интерес, Саша сердито сказал:
- Надо ответить, что отказываемся. Пусть дадут путевку друго¬му, кому более необходима. Мне некогда дурака валять! Дел по горло. Сколько надо потрудиться, чтобы летом газетка регулярно выходила - сейчас школьники пишут, а потом разъедутся в лагеря, в деревни к бабушкам. Попробуй, заставь их писать в каникулы, когда хочется отдыхать, загорать, забыть о школе!.. И еще я наме¬тил поработать летом над рукописью сборника творческих работ школьников, отредактировать их стихи. Будет здорово, если издательство возь¬мется его выпустить! Вот будет подарок городу! В этом деле обещал помочь Орлов: хотел подключить писательскую организацию. Так что ехать некогда - тем более путевка на полтора месяца... Сколько за это время можно тут сделать полезного?!
Доля поспешно взяла брошенное письмо со стола, опасаясь, что Саша его куда-нибудь зашвырнет, и с обидой сказала:
- Ишь какой – отказаться! Видишь, как долго надо ждать, чтобы путевку дали. Значит, многие туда хотят попасть. И нечего на работу ссылаться. Любой человек отпуск имеет. Ты уже шесть лет в санатории не ездишь. А тут путевка - летом, к Черному мо¬рю! Радоваться надо. Сдашь как раз госэкзамены в институте, и отдохнем!
Саша на мгновение задумался, соглашаясь с Долей в том, что, действительно, в последний месяц каждый день находится в нервном напряжении из-за того, что сдает экзамены и зачеты не как все студенты в течение года, а разом в конце весны!
Но уже в следующий момент Саша тряхнул головой, словно сбрасывая расслабляющие мысли:
- Лучше здесь отдохнем - на Каме, в лесу, у родителей. Наши места нисколько не хуже Крыма. Впрочем, буду одновременно и работать. Жизнь научила, что всякое может случиться. Надо спе¬шить. Жесткая мысль и дается с горьким опытом, но полезная! Да и другое покою не дает: отстал я от многих друзей за время болез¬ни. Они уже кое-чего добились. Мне надо наверстывать. Стыдно плестись в хвосте. Надо оправдывать и роди¬тельские надежды на меня, и твою любовь... Задолжал я перед ва¬ми всеми - перед хорошими людьми, которые мне в жизни помога-ли и помогают! Перед самим собой, наконец, задолжал, перед меч¬тами и желаниями юности. Мне ведь через неделю тридцать лет! Подумать только – целых тридцать! А чем я могу похвастать?
Чтобы это не звучало высокопарно, последние слова Саша про¬изнес с грустной и ироничной усмешкой. Глаза у Доли повлажнели. Она стояла, замерев в одной позе, часто моргая. Она знала, как Саша умеет работать - запойно, и становится счастливым и добрым, если хорошо поработал. Сколько умиротворения тогда в его уставших глазах! И наоборот, если что-то не полу-чается, если иной товарищ пустыми разговорами отвлека¬ет, то Саша становится раздражительным и даже злым. Он и болеть не умеет - другие бывают рады, что «с температурой», книжечки почитывают, музыку слушают, телевизор весь день смотрят, а он мучается от вынужденного безделья и с досадой произносит: «И что за напасть. Обидно».
Доля сказала:
- Будешь работать там! Возьмем пишущую машинку, рукописи - и работай, сколько душа пожелает. Уйдем в дальний уголок парка - ты говорил, у санатория парк есть - и сиди в тишине под деревья¬ми, на зеленой травке, думай! На свежем воздухе, под южным лас¬ковым солнышком окрепнешь. Да и подлечиться надо. Там все-таки опытные врачи - сделают анализы, пропишут комплекс физических упражнений, грязи лечебные примешь.
Саша быстро ответил:
- Поработать, конечно, можно и там, если погода нежаркая, а то никакая тень не спасет, все мозги расплавятся. Юг есть юг! Только не хочу я лечиться в санаториях и больницах. Надоело! Я здоровый человек, во всяком случае, таким себя ощущаю. И здесь я свободен, не подчиняюсь врачам, нет у меня ограничения в режиме... В санатории едут с большой охотой те, кто целую зиму сидел в четырех стенах, мучился от безделья, скуки, одиночества. Путевка для него - возможность посмотреть в кинотеатре фильмы, пообщаться с людьми, погулять по улицам, влюбиться, наконец, в кого-нибудь... (Есть около санатория на главной аллее место, прозванное «расхваталовка», там вечерами гуляют женщины из близлежащих санато¬риев, так вот ребята на колясках с этими женщинами пытаются знакомиться и иногда небезуспешно).
Доля улыбнулась тихой светлой улыбкой. Саша продолжал:
- Кстати, ты подумала, во сколько обойдется поездка? А так как отпуск ты отгуляла, то придется брать полтора месяца за свой счет. Мы еще только-только с долгом за машину рассчитались. У нас, сама знаешь, ни копейки. И вообще, – здесь Саша, стесняясь гром¬ких слов, понизил голос, – есть у меня желание отдать майскую пенсию в Фонд Чернобыля... Ты, может, скажешь, что есть люди, получающие большую зарплату на Севере, пусть они отдают?.. Но для меня это не просто помощь тем, кто пострадал. Это символ то¬го, что я вполне здоровый человек и могу обойтись без помощи го¬сударства.
Саша, стараясь понять, что жена думает по поводу ска¬занного, внимательно смотрел на Долю. После минутного молчания Доля ответила:
- Поступай, как знаешь. Я не против, - и тут же решительно добавила: - А в Крым мы все-таки поедем. Чтобы дешевле обошлось, пое¬дем на своем «Запорожце». Бензин будет стоить меньше, чем биле¬ты на самолет. Чтобы на продукты в дороге не тратиться, возьмем полмешка картошки, супов вермишелевых и овощных в пакетах. Ты только представь: будем каждый день на море ездить. Ты же давно мечтаешь заплыть далеко-далеко - к самому го¬ризонту... Объедем весь Крым - побываем в Ялте, в Гурзуфе, в Бахчисарае. Мы ведь там еще не были. Туда поедем через Москву, где встре¬тимся со знаменитым цирковым силачом Валентином Дикулем, пусть он посмотрит тебя. Он всех принимает... Еще ты мечтал по¬бывать в памятных местах - в Тарханах  у Лермонтова, в Ясной Поляне у Льва Толстого. Выберем маршрут, чтобы все объехать...
Доля говорила убежденно, заранее упреждая Сашины воз¬можные отговорки, находя новые и новые причины для поездки. Перспективу нарисовала очень заманчивую!
От всего этого Саша отказаться не мог. В студенческие годы он любил путешествовать: побывал в Прибалтике, в Киргизии, Таджи¬кистане, на Урале. Катался на ослах и верблюдах, поднимался в го¬ры к вечным снегам. Много интересных воспоминаний осталось, и без них жизнь его была бы беднее. И вот теперь ожидало не ме¬нее увлекательное путешествие. Он и сам часто мечтал об автопутешествии, удобнее которого в его положении трудно что-либо при¬думать, но считал, что такая возможность появится, когда Доля по¬чувствует себя увереннее как водитель...И теперь он спросил:
- А мы сможем преодолеть такое расстояние? Это ведь около семи тысяч километров в оба конца! – и сам же ответил с вызовом: - А почему нет!? Поедем потихоньку: неделю туда, неделю обратно. Ночевать будем в палатке или в машине. Лето ведь - не замерз-нем. Пусть отец в машине все смажет и под¬крутит, чтобы не сломалась в дороге. Одно беспокоит – отпустит ли мать? Отец-то, я не сомневаюсь, скажет: «Валяйте!» А вот мать с бабушкой?! Начнутся слезы, отговоры.
                *  *  *
За три дня до отъезда на юг Долю неожиданно пригласили в профком, где дали постановление о выделении двухкомнатной квартиры в новом, еще достраивающемся доме, на восьмом этаже, и ключи от нее. Это было настолько неожиданное и радостное событие, что в тот же вечер Саша с Долей, пригласив друзей, направились посмотреть жилье, которое было всего в километре от первого, в элитном, одном из самых красивейших в городе доме. И, хотя другие подъезды дома еще достраивались, в готовые уже вселялись счастливые жильцы. Саша поездил по пустой квартире от окна к окну, заглянул в ванную с раздельным туалетом, решив, что необходимо будет расширить туда дверь, чтоб могла проезжать коляска, а потом распил с друзьями две бутылки шампанского. Пообещав настоящий пир для всех добрых людей, кто ему помогал обосноваться в городе, устроить уже после вселения.
За два дня Даша с Доле при помощи друзей привели прежнюю квартиру в надлежащий порядок, покрасили двери, оклеили стены новыми обоями и сдали ее вместе с общежитской мебелью коменданту. Перевезя баулы с вещами, которых накопили не так уж и много, в новое жилье, они бросили их посреди комнаты...
                *   *   *
Они проехали триста километров до Казани часа за четыре и те¬перь въезжали с востока, со стороны старого аэродрома, в хорошо узнаваемый город, ставший за годы учебы почти родным. Открыв ок¬но, Саша жадно смотрел по сторонам, надеясь, что в толпе мельк¬нет знакомое лицо. Воспоминания, словно быстро бегущие огоньки, вспыхивали в сознании. Мелькали за окнами до¬ма, рестораны, скверы – и с каждым было что-то связано в Саши¬ной жизни: встречи, разговоры, свидания... Сюда, в столовую, хо¬дил из института обедать, а вон там, в желтом здании женского общежития, справляли день рождения одной девушки. А там... Хотя многие места было уже не узнать. Десять лет прошло – большой срок!
Всякое было за эти годы в его жизни, о чем сейчас горько и стыдно вспоминать. Временами вел себя не лучшим обра¬зом, давал волю мстительным мыслям. Но ведь он был поломанным, стоящим на высоком обрыве деревом, которое, чтобы окончательно не сорваться в пропасть, в жажде жить судорожно хватается корнями за почву, напрягаясь из последних сил?! До того ли ему, как оно выглядит в этот момент со стороны стройных раскидистых деревьев? Красиво смотрится или не очень... Не мешайте ему, не толкайте в пропасть равнодушием и брезгливостью, дайте ук¬репиться и пустить побеги – может, оно разрастется так, что все удивятся его мощи!
Через город для транзитного транспорта построили дорогу, кото¬рая была короче и менее загружена автомобилями, но Саша ве¬лел Доле ехать по старой, что проходила мимо института, где он когда-то выслушал сотни лекций. Сегодня его тянуло сюда, а ведь было время (шесть лет назад он тоже проезжал по городу), когда боялся встречи с этим зданием, не хотел его видеть... Не по¬тому ли, что в ту пору у него в жизни все было непрочно, зыбко и встреча со студенческим бесшабашным прошлым могла принести боль? Завидев серое здание с толстыми колоннами, которое показалось сразу, как миновали тенистый сквер с кленами, Саша попросил остано¬вить машину, открыл дверцу и долго смотрел по сторонам. Сейчас, в середине лета, студентов было немного и, наблюдая за ними, бес¬печными и юными, он думал: «Мог ли я знать тогда, что так сло¬жится моя судьба, что такая неожиданная доля выпадет мне? И что я, столько пережив, не согнусь, выдержу, очень многое в этой жиз-ни пойму?» Затем он спокойно и твердо сказал:
- Вперед! Путь у нас еще длинный...               
               











ЯСЕНЬ НА ВЕТРАХ

Глава первая
В Ростовской области Саша решил заехать в станицу Вешенскую, где еще недавно творил ныне покойный классик мировой литературы Михаил Шолохов. Посмотреть на реку Дон, о которой тот много и красочно написал. Глянуть на жителей села, с которых, судя по литературоведческим статьям, писатель создавал ставших почти живыми в сознании читателей героев гениальных книг. Подышать тем особым воздухом, коим дышали колоритные, страстные и чувственные, мужики и бабы чудного «Тихого дона»… Да мало ли какие эмоции и впечатления даст знаменитая, политая горячей кровью и соленым потом белогвардейцев, красноармейцев и казаков сторона, оказавшаяся на перекрестке тектонических событий истории!.. Но Доля, проехав пару тысяч километров по тряским и разбитым российским дорогам за рулем юркого «Запорожца» устала, и хотела быстрее добраться до желанного, окутавшего бы ее прохладой и негой, моря.
На развилке дороги, что сворачивала с основной трассы к станице, она остановила машину, чтоб обсудить: стоит ли ехать к Шолохову. Вытерев салфеткой со лба пот под прядями волос (ибо стояла жара за тридцать), она ополоснула водой лицо из пластмассовой канистры и заглянула с кислой физиономией в карту автомобильных дорог, что держал на коленях Саша.
- Может, достаточно знаменитостей? Ведь у Лермонтова, у Толстого уже были. В Ялте дом-музей Чехова посетим… И хватит, пока?
Действительно, по пути они заезжали в расположенное около живописных, с поникшими по берегам ивами, прудов, с изящной церковью, имение Лермонтова в Тарханах и в приземистую, совсем не похожую на графскую, которая, наверное, должна быть побогаче, усадьбу «Ясная поляна», где долгие годы жил русский мудрец Толстой. Там Саша почтительно, с настороженностью оглядываясь по сторонам, словно вдруг увидит на аллеях тени гигантов русской литературы, похороненных в родных местах, прокатился на коляске по тропинкам. Он запоминал каждую деталь, чтоб потом на досуге переосмыслить все увиденное и услышанное от экскурсоводов, что водили по усадьбам многочисленных туристов… 
До станицы Шолохова было не близко –  полторы сотни километров и это только в один конец, ибо по той же дороге придется возвращаться обратно…Конечно, если бы станица стояла не на отшибе, а рядышком с трассой, то и сомневаться не стоило. Также неизвестно, какая предстоит дорога – может, в колдобинах, и ехать надо будет не два часа, а полдня! Но, однако, когда еще придется здесь побывать, да и случиться ли вообще такое счастье!? А сейчас они свободны целое лето, можно уделить полдня времени и канистру бензина на нечто интересное и поучительное! Ведь если Лев Толстой и Лермонтов уже отодвинулись далеко по времени, стали почти небожителями из легендарной страны, где еще правил царь, и глядят на нас с блистающих высот со скепсисом и жалостью, то Шолохов был как бы рядышком, почти родственник, к которому  следует заглянуть на «огонек». Интересно, как он жил, как к нему относились станичники? Что питало его, давало силы и талант? Одно дело, узнать это из газет, где пишут частенько лакированную полуправду и другое – увидеть самому, вникнуть, прочувствовать!
- Поедем к нему! –  Саша решительно махнул рукой.   
Доля порулила в сторону голубого указателя «Вешенская», и Саша с благодарностью посмотрел на нее.
К их удовольствию, дорога оказалась приличной - ровной и прямой (Саша читал, что ее сделали благодаря имени Шолохова, который был как депутат Верховного Совета вхож во все властные кабинеты) и почти без встречных машин. Так что Доля выжимала из «Запорожца» все его небольшие силенки, чтоб скорее добраться до станицы. Вокруг простиралась безводная маревая степь, почти не попадалось никакого жилья и лесочка, лишь тянулись с двух сторон шоссе бесконечными рядами небольшие яблони…
Наконец, после двух часов пути открылся Дон. Саша думал, что увидит широкую, полноводную и бурную реку, ибо столь много было про Дон написано в книгах, упомянуто в учебниках, что по размерам он обязан соответствовать великой Волге, и его воды должны бороздить крупные суда. Но это оказалась мелководная и очень спокойная река, похожая на длинное луговое озеро, шириной метров сто пятьдесят, через которую был перекинут понтонный мост. На противоположном крутом берегу была расположена станица Вешенская. Еще издали Саша заметил на песчано-глинистом откосе большой двухэтажный дом, скрытый высокими раскидистыми деревьями, единственными по своим крупным размерам и возрасту во всем поселении, и сразу подумал, что это дом Шолохова.
Поднявшись на склон, Доля по приказу Саши завернула машину на уютную асфальтированную площадь перед домом. Площадь была безлюдна, лишь автомобили «Волга» и «Жигули» стояли на ней, примкнув к высоким воротам просторного двора.
- Сходи в дом, спроси: не здесь ли Шолохов жил? – сказал Саша.
- Что-то я стесняюсь… – ответила Доля. – Даже если это и так, что скажу родственникам? – она кисло улыбнулась. – Здравствуйте, я ваша тетя! А вдруг это вовсе не его дом? Может, правление колхоза?
- И это может быть, – рассудил Саша. – Наверное, дом великого человека после его смерти должен стать музеем? А здесь ни таблички, никакого указателя… Прокатимся по селу… – Саша привычно называл станицу селом, – спросим жителей.
Они поехали по пыльным улицам в глубь станицы, которая оказалась внушительных размеров, но людей на улицах почти не встретили – видимо, в жаркий день те сидели по домам, в прохладе. Заметив двух загорелых девушек в легких цветастых сарафанах, Саша высунул голову из окошка и бодренько спросил:
- Вы не знаете, где писатель Шолохов жил? – он верил, что на такой простой вопрос они сразу укажут направление; обрадуются, что человек, приехавший издалека, интересуется их знаменитым земляком. И был обескуражен, когда они переглянулись между собой, растерянно пожали плечиками.
- Ой, мы не знаем.…А он разве уже умер? – сказала одна белобрысая._
- И не стыдно, девушки, не знать о Шолохове! – пожурил добродушно Саша. – Ведь о нем весь мир знает. Это же лауреат Нобелевской премии. Великий писатель не только нашей страны…
- Мы не местные, – стала оправдываться та, наклонив набок русую головку. – Приехали из Ростова в студотряде работать на бахчи.
- Вы что, в школе Шолохова не изучали? «Тихий Дон» не читали? – удивлялся Саша. – Да вы в первый же день приезда должны были узнать, где писатель жил. Цветы на могилу положить!
Но у девушек на симпатичных личиках не промелькнуло ни тени раскаяния или смущения, они пошли торопливо дальше, болтая весело о чем-то своем – и похоже, плевать им было на всех писателей мира вместе взятых! Только старая женщина в белом платочке из палисадника, где поливала цветы, указала Саше на дом, у которого он был полчаса назад. Подъехав на площадь, Саша уже пристальнее стал разглядывать дом, хотя сделать это было трудно – его окружал высокий, метра под два, сплошной зеленый деревянный забор, так что даже щелки не имелось. Саша подумал, что все-таки «не сладко» быть знаменитым: каждый приезжий и односельчанин пытается заглянуть в твою личную жизнь не всегда с благими намерениями. Вышел ты утречком в сад, на цветочки-листочки посмотреть, ярким солнышком полюбоваться – и вдруг замечаешь пристальные, следящие за каждым твоим движением, любопытные взгляды со всех сторон! Невольно забудешь о том, как прекрасен мир. Ни сплюнуть тебе, ни высморкаться как нормальному человеку – все заметят! А если к тебе гости приедут, и посидеть за бутылочкой в саду с ними захочешь – не пойдет ли гулять по станице насмешливо-едкое: «А Шолохов–то наш напился до чертиков!»
Пробыв минут двадцать на площади, в конце которой одиноко стоял бронзовый бюст Шолохова с двумя поблескивающими звездами Героя Соцтруда на груди, и перекусив бутербродами с колбасой, чтоб в дороге на еду не тратить время, Саша с Долей поехали обратно.
- Ну что? Не бесполезно сюда заехали? – спросила Доля, слегка недовольная.
- Да нет… – ответил Саша, осознав нечто очень важное. Оказывается, можно и в глубинке, вдали от дорог, городов и столиц, музеев и театров (а когда Шолохов начинал писать, то кругом вообще была, наверное, дикая степь) найти силы стать гением духа и пропустить через свою душу огромный и сложнейший период истории страны! Понятно, Толстой, Лермонтов – они получили прекрасное аристократическое образование, вращались в великосветских кругах, где все рассуждали умно и важно о философии и искусстве, а тут вдруг Шолохов… около маленькой речки и среди обыкновенных людей! Это было удивительно и ободряло.
– Значит, можно писать о простой сельской жизни – и это будет откровением для самых умудренных умов, – добавил Саша. – Из непримечательных деревенских мужиков и баб сделать шекспировских героев, титанов страсти вроде Григория Мелехова и Аксиньи, над которыми будут плакать и смеяться миллионы людей во всем мире.
Сашу подзуживало, что и ему можно попробовать писать так же, если бог даст талант и терпение. Ну а если уж, как говорят, местность формирует душу и талант писателя, то его родные места и село покрасивее шолоховских будут - и река Кама несравненно шире, и люди не менее интересные!
                *  *  *
Заночевали они на пологом берегу Дона среди раскидистых ив, напротив города Ростова, который хорошо просматривался за рекой – горели в высотных домах огни, фонари на улицах, доносился глухой шум автомобилей. Поставив около машины двухместную палатку и вскипятив на примусе чай в котелке, улеглись на надувной матрас, чтоб завтра пораньше ехать дальше – к морю… Конечно, опасно спать в близости от города. Мало ли какие бродяги, бомжи, да и просто компания бандитов, могли здесь шляться?! Это все-таки не за десятки километров от жилья, в каких-нибудь посадках – так обычно они ночевали в дороге.
Саша положил рядом с собой маленький топорик. Переживал, что если, не дай бог, кто лихой на них набредет, то справиться с ним в его положении будет не просто…От мысли, что не сможет защитить жену, было горько. Саша ощупывал топорик, который предварительно уже удачно кидал в стволы деревьев – потренироваться, но осознавал, что, вряд ли, сможет метнуть его в человека, пусть тот будет трижды злодей…
На всякий случай он говорил жене:
- Если кто придет – быстро прыгай в машину и жми до первого милиционера, а я уж как-нибудь разберусь. Да и не тронут они меня – все-таки человек на коляске, не совсем же изверги.
- Как я тебя одного оставлю!? – возмущалась жена сквозь дрему.
А он еще долго не спал, прислушивался – не раздадутся ли шаги, не треснет ли сучок под крадущейся ногой.
В крымский город Саки приехали поздним вечером и долго блуждали по узким проулкам. Саша хвалился Доле, что обкатал этот городок в прошлые приезды вдоль и поперек на коляске и знает, куда надо сворачивать, но, оказалось, все забыл. Остались лишь смутные воспоминания, да и ездить на коляске днем – это совсем не то, что в темноте, да еще на автомобиле. Они постоянно упирались в тупики и чугунные заборы очередного санатория. Вокруг гуляли веселые люди: на инвалидных колясках, на костылях, группами и поодиночке. А сколько было влюбленных парочек, что, прислонившись колясками, целовались в тени кустов и деревьев! Все были возбужденные, радостные, может быть слегка пьяные от местного вина и свободы, которую обрели, вырвавшись из душных тесных квартир, где просидели всю зиму в одиночестве. Пьянил и воздух ночи, благоухающий южными терпкими растениями. Доля с восторгом смотрела на гуляющих:
- Здесь совсем иной мир! – восклицала она радостно. – Не зря мы приехали.
- Не зря, – соглашался Саша, и осознавал, что в этот приезд, испытывает иные ощущения. Несколько лет назад он был задавленный жизнью, беспомощный, ничего не умеющий и мало чего знающий человечек, который мучился тяжкими вопросами, как жить, зачем жить и стоит ли вообще жить! Теперь он ощущал себя хозяином судьбы. Он смотрел на людей на аллеях немножко свысока, ибо знал, что многие из них находятся в таком же плачевном положении, как и он когда-то. Но ныне-то он окончил институт, имеет интересную работу, материально независим. Он обладает квартирой, где не сидит сиднем, ловя косые взгляды родственников, которые считают, что бесполезно занимаешь их квадратные метры, может писать хоть всю ночь, не мешая ярким светом окружающим, и поесть, что пожелает из собственного холодильника. Имеет он машину, пусть тесноватый «Запорожец», но у большинства и такой нет, а значит, они не могут, как он, выбраться на природу, в лес за грибами и ягодами, на речку сварить уху и порыбачить. А главное, его любит женщина – умная, красивая, верная, которая во всем помогает, верит в него. Ну, кто из них может похвалиться всем этим?! Кто?
                *  *  *
Вселившись в санаторий и приезжая на коляске с Долей в свою палату, где жило еще трое лечащихся, Саша не без гордости посматривал по сторонам: видите, какая у меня жена красавица! На процедурах, показывая на смущавшуюся Долю, говорил помнящим его с прошлого приезда медсестрам: «Это моя жена». Пожилые медсестры и нянечки хвалили Сашу как ребенка, который получил хорошую отметку: «Молодец», – и ему было приятно. Зачем он так себя по-мальчишески хвастливо вел? Наверное, потому, что когда бледным растерянным пареньком приезжал сюда с матерью, то чувствовал ущербность и теперь инстинктивно хотел избавиться окончательно от тех комплексов.
Объезжая санаторий, он надеялся встретить знакомых, с которыми когда-то лечился здесь, чтоб узнать, как сложилась их жизнь. Увидел крупного плечистого шахтера из Донецка, с которым жил несколько лет назад в одной палате. Тогда это был богатый человек с пенсией, что в четыре раза превышала зарплату Сашиной матери. Носил огромный золотой перстень с красивым голубым камнем и частенько по забывчивости ли, по иной ли причине (может, проверить честность членов палаты?) оставлял его у раковины умывальника, а потом с усталым видом – словно, ах мелочь! – принимал перстень у нашедшего. Он смело общался с обслуживающим персоналом, особенно с молодыми женщинами, дарил подарки, и вообще вел себя по-барски вальяжно. Теперь он пообносился, угасли огоньки важности и оптимизма в глазах, да и перстня уже не было.
- Привет, Володя! – воскликнул радостно Саша, остановив его в коридоре жилого корпуса.
- А, Сашка! – усмехнулся растеряно он.
Они поговорили вяло, без былого задора, и тут выяснилось, отчего Володя растерян. С приходом Горбачева на фоне повышения всех зарплат пенсия шахтера оставалась прежней, девальвировалась, и Володя, чувствуя, что скоро будет еще хуже, терял неистребимую прежде веру в стабильное будущее. Он словно преодолел хребет успешности, и оставалось понуро катиться вниз – в моральном и материальном смысле. 
Видя состояние Володи, Саша о своих бодрых ощущениях не сказал, но об этом и говорить не надо, это было заметно в веселом голосе Саши, в блеске глаз, и еще во множестве радостных проявлений…
У входа в кинозал Саша приметил поэтессу из Дагестана, черноглазую, с длинной косой, Фатиму, которую, как заявила когда-то при знакомстве, опекает легендарный классик поэзии Расул Гамзатов, и под крылышком которого она выпустила три книжки. Тогда она сама казалась Саше почти классиком, и он с трепетом осмелился показать ей насколько своих литературных опытов. Она их прочитала (а это были детские рассказы) и строго и важно сказала: «Надо работать еще очень много». И сейчас с налетом некой усталости и манерности спросила, будто с трудом узнав Сашу:
- Как творческие успехи? – она словно заранее знала, что успехов и быть не может. Он же достал из целлофанового пакета две книжки рассказов и скромно сказал:
- Дарю. Может, прочтете на досуге.
Она с растерянностью и удивлением взяла книжки и протянула сопровождающей ее моложавой помощнице.
- Вот, кстати, и пару номеров детской газеты, которую создал и редактирую, - Саша подал ей газеты. – Если у вас есть детские стихи – опубликую… 
- Поздравляю, – сказала она и кивком головы велела моложавой услужливой помощнице катить ее в зал.
Саша с грустью посмотрел вслед нарядной и ярко накрашенной Фатиме (она даже на процедуры приезжала так, словно собралась в театр), подумав, что, наверное, женщине, тем более красивой и гордой, гораздо труднее жить в таком положении, чем мужчине. Ведь травмированных мужчин могут искренне полюбить, как сделала Доля, сотни, а может, тысячи сердобольных женщин, а среди мужчин на такое способны единицы. Саша знал, что травмированную Фатиму бросил муж, и она очень страдает, судя по тем стихам, что прочел, от отсутствия любви и верного друга.
                *  *  *
Еще в прошлые приезды разуверившись в полезности и эффективности санаторных процедур (если было бы по-другому, те, кто бывал на курорте раз пятнадцать, давно бы бегали вприпрыжку, а не ездили на колясках), Саша принимал с утра лишь парочку наиболее нужных – и они с женой садились в «Запорожец» и ехали к морю на песчаный пляж, что тянулся на десяток километров до самой Евпатории. Там он уплывал далеко–далеко, где вода была чистой, и, раздвигая ладонями разноцветных медуз, долго и пристально, с восхищением разглядывал таинственный подводный мир с причудливо переливающими на песчано-каменистом дне солнечными бликами и быстрыми тенями рыб. Саша нырял, кувыркался, а устав, ложился на спину и, прищурившись сквозь радужные капли, смотрел на солнце. 
- Плыви сюда! – кричал он Доле и махал рукой.
- А кто машину будет охранять?! – отвечала она и, испытывая давний страх перед крутыми волнами, тревожно смотрела с берега на Сашу, чья торчащая из воды голова была похожа на маленькую черную точку, на забытый кем–то в море мячик.
Потом они мчались в Бахчисарай (побродить по уютному небольшому двору ханского (не столь величественного, как ранее думалось) дворца, известного по поэме Пушкина своими прекрасными печальными невольницами), или в Ялту, чтоб прокатиться на коляске по набережной, вкушая по дороге фрукты (обычно, любимые Сашей сочные персики), что продавались на многочисленных базарчиках – и ощущение полнейшей свободы не покидало его. Свободы, по которой долго скучал, и которую, наконец, получил. Особенно остро он почувствовал это здесь, среди людей зависимых от обстоятельств. Конечно, свобода была, прежде всего, в моральном плане, свобода человека, который определился в жизни, приобрел мудрость и опыт. Сейчас ему хотелось не только не потерять достигнутое, а закрепить дальнейшими усилиями.
Радовалась и Доля – было  ощущение невероятной легкости. Казалось, они с Сашей уехали не в Крым, а на какой–то сказочный пустынный остров, забыв обо всех проблемах,  которые имеются дома. Давно она уже свыклась с мыслью, что рядом с Сашей мир кажется более ярким и значимым, что они многое могут вдвоем увидеть и совершить, а теперь убеждалась еще раз в этом – столько впечатлений всего лишь за  одну поездку!
Саша возвращался в санаторий и подробно и красочно, с азартом, рассказывал проживающим с ним о путешествиях. Тем подбадривал и намекал: «Будьте такими, как я! Все в жизни в ваших силах!» Не все воспринимали его оптимизм однозначно... Как-то после очередного рассказа о поездке в изумительную по архитектурному совершенству Ливадию Саша негромко стал напевать, и вдруг молодой круглолицый, с маленькими усиками, казах, который приехал сюда со старшей молчаливой сестрой, ухаживающей за ним, с ненавистью процедил:
- Прекрати!
Саша замолчал, удивляясь злобе, с какой это было сказано. Потом, когда вечером они с Долей гуляли по парку, встретилась печальная сестра казаха и, извиняясь за брата, с горечью сказала:
- Он ведь жить не хочет. Замучил всю семью. Вены резал, чуть не повесился. Боимся дома одного оставить – всегда кто-нибудь караулит. Мечта у него была – создать знаменитый на весь Казахстан ансамбль. Он был руководителем, ездили с гастролями, песни пели, потом в аварию попали. С тех пор гитару в руки не берет, ни одной песни не спел за пять лет, и злится, когда кто другой поет. Завидует, что ли?    
                *  *  *
Одно было в санатории неудобство – Саше приходилось спать с Долей раздельно. Поздно вечером она уходила из палаты отдыхать в машину, что стояла на санаторной автостоянке под шиферным навесом. Там еще были две женщины, которые приехали сопровождать мужей и, чтоб не тратиться на квартиру (не у всех есть деньги жить полтора месяца в частном секторе в курортный сезон, когда цены на жилье наиболее высокие), тоже обитали в машинах. Так что заниматься любовью Саше приходилось в автомобиле, где-нибудь на пустынной дороге среди бахчей. Зато в этом были свои прелесть и романтика и вбрасываемый в кровь адреналин.   
По приезду в санаторий Саше захотелось найти медсестру, в которую был влюблен и которой посвящал стихи. Он до сих пор помнил ее нежный мягкий голос, большие темные глаза, рыжий локон, вьющийся из-под белой медицинской шапочки, а главное – оттопыренный старательно мизинчик в момент, когда делала укол. Не терпелось узнать, какая она стала? Похорошела? А может, наоборот? Нашла ли себе любимого? Верилось, что, когда он познакомит ее с женой, и поведает о своей интересной жизни, в ее глубоких теплых глазах мелькнет раскаяние в том, что не ответила взаимностью юному и нахальному в своей любви инвалиду. Хотя, как он осознавал, почему она должна была ответить ему, а не другим, гораздо более, может быть, интересным и обеспеченным людям, которым тоже нравилась… 
Оставив Долю в палате, чтоб не была свидетелем разговора и не заревновала, он поехал в процедурную, где работала медсестра, но кабинет занимала другая – совсем не такая приятная, молодая и приветливая, как Любушка.
- А где можно увидеть Любу? – спросил затаенно Саша.
- Она здесь не работает, – строго ответила медсестра, и сухо добавила: – Вас вызывали? Нет?.. Тогда закройте дверь!
- А где она?
- Уехала в Харьков.
- Замуж вышла?
Наверное, этот вопрос задавали все разочарованные многочисленные поклонники добрейшей очаровашки Любы по приезду в санаторий, и отвечать на который не столь сексапильной медсестре надоело. Она, сжав мелкие острые зубки, процедила: «Закройте дверь!»

Глава вторая
Последние дни в санатории Саша чувствовал себя как на иголках. Они объехали с женой Крым вдоль и поперек и, насытившись впечатлениями, уже не знали, что делать. А вот чем будет заниматься по приезду домой, Саша твердо знал: обустроить новое жилье, которому еще не успел порадоваться, а потом – писать. И не что-то затейливое, а по примеру Шолохова про земляков, односельчан. В голове Саши зрели сюжеты, в руках был зуд – так хотелось перенести мысли на бумагу. В санатории, как ни пытался, сделать этого не смог. Негде было уединиться, да и началась жара – сорок с лишним градусов - и мозги словно расплавились. Хотелось залезть в ванную и сидеть там безвылазно. Поэтому, не дожив до конца срока аж неделю, Саша с Долей двинулись домой…
Он сразу же приехал в родное село, по которому скучал, чтоб оживить воспоминания о сельчанах, поговорил с родителями, с бабушкой, и они поведали много интересных историй. Немало помнил он и сам. Выяснилось, не надо за семью морями искать героев для рассказов, следует лишь выглянуть в окошко и посмотреть на соседние дома, на их жителей.
Вскоре Саша написал рассказ о немом соседе Лене, который жил бобылем, так и не сумев жениться, хотя очень желал; занимался один хозяйством - садил огород, держал коз. Второй рассказ сочинил о скандальных соседях, которые имели справное хозяйство, лошадь и корову, но настолько ссорились и дрались из-за денег, что когда умер внезапно муж, пошли слухи, будто злая жена отравила. Третий рассказ был о старике вроде деда Щукаря из «Поднятой целины» – он тоже любил и умел с юмором рассказывать байки, как храбро воевал в Великую Отечественную и о том, что где-то в бюрократических кабинетах его ищет Звезда Героя…
В душах Сашиных односельчан бурлили те же страсти, что у героев Шолохова, и страсти нешуточные! Ведь и здесь были раскулачивание и коллективизация, и гражданская война. Надо было лишь с добротой, нежностью и сочувствием посмотреть на окружающих людей, проникнуться их проблемами.
- Между прочим, – говорил Саша, показывая Доле на крупные, с каменными обширными амбарами, двухэтажные, сложенные из толстенной лиственницы, дома, в которых во времена его юности располагались детский сад, школы, почта, -  тут мои родственники жили – самые богатые люди в селе. Всех выселили в Сибирь. Представь, какая трагедия?!
Сейчас новые веяния и перемены проносились над великой Камой, которая, как Саша, специально приехав на берег на автомобиле и стоя на крутом яру, отметил, была раз в пять шире Дона. Следовало только пристальнее вглядеться в людские судьбы, что-то отсечь (какие-то незначительные факты), что-то добавить для выпуклости – и сюжет готов. Поэтому, прочитав в журнале «Литературная учеба» о сетовании молодых авторов, что не могут найти достойных сюжетов, он усмехнулся над названием статьи «Полцарства за сюжет» и подумал, что вся жизнь - сюжет, если есть увеличительное стекло таланта и сострадания, мудрости в душе пишущего.
                *  *  *
Книжка про сельчан была готова через полгода - и Саша показал рукопись руководителю городского литобъединения Михаилу Орлову, который, покритиковал ее, как и положено человеку с немалым художественным вкусом и жизненным опытом, но одобрил и дал (с предварительной доработкой) рекомендацию в Татарское книжное издательство. Несколько рассказов он послал в газеты, где их вскоре опубликовали. Но если к публикациям в местных газетах Саша уже привык, и открывал каждую без особого трепета, спокойно глядя на свою фамилию в заголовке рассказа, то публикации в главных молодежной газете Республики и в правительственной «Советская Татария» его обрадовали. Это были солидные газеты с многотысячными тиражами – и, значит, рассказы прочитали многие люди и, может быть, стали в чем-то лучше, сострадательнее…
Саша с нетерпением стал ждать ответа из издательства, однако вскоре пришедший к нему в гости Михаил Орлов огорчил:
- Боюсь, книгу не включат в план.
- Почему? Плохая? – растерялся немного Саша, хотя и не показал вида, так как уже привык к превратностям судьбы. Да и жизнь его теперь состояла из многих дел, которые, как спасательные круги, держали на плаву и, если бы часть из них вдруг лопнули, сдулись – Саша бы все равно остался на поверхности…
- Времена изменились. Уже многим из русскоязычных писателей дали отлуп. Нас и раньше не жаловали, а теперь и подавно, – печально  вздохнул Орлов.
Действительно, Саша уже не раз видел расхаживающих с транспарантами по улицам молодых людей в тюбетейках – озлобленных, чем–то недовольных. Неоднократно они вместе со стариками и старухами (людей среднего возраста там почти не было) собирались у горсовета и кричали, размахивая транспарантами, на которых было написано: «Москва, куда ты дела нашу нефть?» Конечно, Саше тоже было непонятно, куда разбазарило советское руководство татарстанскую нефть, которой в былые годы, когда еще не освоили Сибирь, добывалось в республике сотни миллионов тонн. «К руководству Автомаша наших людей»  - звал другой лозунг, и был актуален, ибо среди руководства, его директоров, не имелось ни одного татарина, впрочем, там и русских-то фамилий почти не было, а если и были, то лишь для камуфляжа…   
Михаил продолжал:
- Мол, вы русские, печатайтесь в Москве, а в наше единственное на Татарию издательство не суйтесь… Мол, нам надо свою культуру поднимать. Во многом, они правы! Хотя, нам от этого не легче. Ибо в Москве нас тоже не жалуют. Впрочем, твои детские рассказы можно послать в «Детскую литературу».
После ухода Михаила Саша долго размышлял над национальным вопросом, над непонятными и пугающими тенденциями. Вспомнился разговор с молодой поэтессой, которая вышла замуж за татарина, а теперь развелась. Она увидела у его друзей гранаты и оружие, которое готовили, судя по злобным речам, для будущей борьбы с Московским Кремлем и продажными местными властями за независимость Республики…
Для Саши все это было странно. Конечно, он знал, что язык татарский забывается народом, ибо обучение идет в основном на русском; в глухих деревнях, а не только в городах татары изучать родной язык не хотят, - ведь потом не поступишь ни в какой институт кроме педагогического, который готовит кадры учителей для деревень. Поэтому и тиражи книг татарских писателей мизерные, ибо их редко читают, и лежат книги мертвым грузом на полках библиотек республики. Сам–то он вырос в русско-татарском селе, среди друзей были замечательные ребята из татарских семей, за партой сидел с татаркой – умной и очень симпатичной девчонкой, и поэтому в рассказах своих писал как о русских, так и татарах, и никогда не было у него желания их ущемить.
Размышляя об этом, Саша с досадой говорил Доле:
- Если лимиты бумаги и производительность издательств ограничены, то надо стремиться к тому, чтобы эти возможности расширялись за счет обкомовских, с прекрасным современным оборудованием, издательств, которые по заведенному порядку продолжают миллионными тиражами на прекрасной бумаге выпускать Ленина, Маркса и их многочисленных прихлебателей, – и смотрел недовольно на книжные полки, где стояли толстенные тома классиков марксизма-ленинизма: их вынуждали в свое время покупать – надо было штудировать в институте их мудрые мысли...   
Позже, когда пришло письмо из издательства с отказом в публикации под надуманным поводом, Саша догадался, что Михаилу Орлову давно сообщили из Казани о судьбе книги, но он ему об этом сразу не сказал, а умно и тактично подготовил к известию…
                *  *  *
Ну а рукопись детских рассказов отправилась в Москву, и через два месяца оттуда прислали толстое заказное письмо, где говорилось: «Мы с удовольствием прочитали ваши рассказы. Поздравляем, вы выдержали большой конкурс. Из полутора сотен рукописей молодых авторов, не состоящих в писательском союзе страны, мы выбрали двоих. Стихи поэтессы из Ростова и ваши рассказы. Подпишите присланный договор, и один экземпляр отправьте нам».
- Нет, ты посмотри, посмотри! – радостно тряс он договором перед лицом Доли. – И даже директор издательства свою подпись поставил! Оказывается, мы не совсем бездарные…
Казалось, держит уже не договор, а саму книжку. Он вчитывался в серьезный юридический документ, который впервые видел, и удивлялся, какой огромный был обозначен тираж будущей книги – сто пятьдесят тысяч экземпляров! (первая книжка вышла у него всего в количестве пятнадцати тысяч, ну а тиражи стихов того же Михаила Орлова не превышали и пяти). Удивлялся и объему издания - целых четыре авторских листа! У первой книжки был лишь полтора! Было, отчего прийти в восторг! А маленькое условие о том, что якобы он после подписания договора не имеет права в течение трех лет никакому иному издательству отдавать рукопись книги, его рассмешило. Отнюдь никто еще не рвался ни у Саши, ни у Михаила Орлова печатать их книжки…
Доля же его восторг не разделяла – ей наивно казалось уже, что так и должно быть, что отныне Саша признанный писатель, а значит, книжки его должны печатать.
В тот же день Саша послал второй экземпляр договора в Москву и стал ждать с нетерпением выхода книжки, понимая, однако, что выйдет она, если все сложится удачно, лишь в следующем году. Пока продолжал работать в городском Доме пионеров, учить детей писать статьи, рассказы и стихи. Но хотелось уже большего, выйти на иной масштаб работы – и он организовал общегородской литературный конкурс для детей. Объявил об этом через все газеты города, и к нему посыпались десятки и десятки конвертов от всех пишущих и сочиняющих школьников. С удовольствием он распечатывал их, в предвкушении найти крупицы таланта, но в основном это были стихи о цветочках, о маме, в лучшем случае о Родине. Однако попадались очень искренние строки.
Саше звонили мамы и папы пишущих школьников и уважительно разговаривали с ним о способностях своих детей. Было удивительно, что еще недавно он сидел никому не нужный и всеми забытый в селе, а теперь его знают, о нем говорят, к нему обращаются за советом…
- Оказывается, если делать добрые дела, будет и отдача… - ласкал свое самолюбие Саша, положив трубку после очередного разговора, где высказал, как ему казалось, немало мудрых мыслей собеседнику, и поглядывал гордо на жену.
- А как же?! – соглашалась Доля, хотя как опытный контролер наблюдала, чтобы не слишком гордился, и с  досадой морщилась. Ей казалось, что он забывает о ее огромном вкладе в свой  успех…
Лучшие стихи, статейки и рассказы Саша отдавал для публикации в городские газеты, многих печатал в своей детской газете и, наконец, через три месяца организовал Детский праздник, попросив для этого один из лучших залов города  – в горсовете. Конечно, в этой работе ему помогала Доля, которая неутомимо ходила по редакциям, договаривалась о помещении, о призах. И было удивительно, что для мероприятия выделили столь чудный зал. Видимо, напуганное демократическими преобразованиями и стремлением народа к свободе, которое уж не мог остановить, а только приписывал в свои заслуги Горбачев, городское начальство разрешало все…
Еще недавно Саша боялся (в связи с комплексами) появляться на улице, ну а первая поездка в кинотеатр стоила огромных переживаний, хотя это и случилось в темноте, и взгляды людей были направлены не на него, а на экран. Теперь ему предстояло сидеть на сцене как председателю жюри и вести праздник перед сотнями пристальных внимательных глаз, в которых будет скептический вопрос: «Ну, и что ты можешь нам сказать умного?». 
-  Как я выгляжу? – спрашивал он с волнением у Доли перед выходом на сцену.
-  Вполне! – отвечала она с улыбкой.
- А вот тут воротник не так лежит… – досадовал он.
В первые минуты, когда ему помогли подняться в коляске на сцену, и он взглянул в притихший зал, его охватило волнение. Он начал говорить мало чего значащие слова, перескакивать с одного на другое и, осознавая это, тушевался еще больше. Но потом с досадой подумал: «Почему должен казаться лучше и мудрее, чем есть? Ведь эти люди не враги, поэтому будь естественен и откровенен». После этого внушения он стал говорить по делу со своим обычным убедительным красноречием.
Дети азартно и радостно читали свои стихи, рассказы. В перерывах выступал детский коллектив: пел песни и танцевал. И все было предсказуемо, мило и торжественно, но вдруг встал пожилой татарский писатель, которого Саша знал как мягкого и молчаливого человека, и с несвойственной ему напористостью сказал:
- Почему награждаете только русских детей?
- Почему только русских? – быстро нашлась, что ответить очень милая в своей улыбке, полненькая и темноглазая, завуч городского Дома пионеров Фаина Халиловна – сама татарка по национальности. – В списке награжденных немало детей с татарскими фамилиями.
- Я имею в виду пишущих на русском? Вот у меня занимаются дети, пишущие на татарском, но их никто не пригласил, я сам их привел…
- Прекрасно! Пожалуйста, пусть выступят, – сказал Саша и стал думать, где взять призы для новых претендентов. Пришлось забрать у своих лауреатов, недодав им по книжке (а призами были издания, хорошо иллюстрированные, великих классиков страны).
- Конечно, пусть выступят, – сказала завуч, слегка волнуясь. – Но зачем обижаться? Надо было подойти ко мне сразу, как был объявлен общегородской конкурс, и сказать, что в нем хотят участвовать дети, пишущие на татарском. 
После выступления этих детей, вдруг решительно и  резко встал давно знакомый Саше лысоватый насупленный поэт Олег – тот, что когда–то заявлял директору Дома пионеров, что Саша не способен руководить литературным объединением… Он отличался скандальным характером, и на литературном объединении частенько выступал против Михаила Орлова, считая, что он якобы приближенным авторам дает простор для публикаций, а других, в том числе его, - зажимает... Вот и сейчас он с обидой заявил:
- Почему на праздник не пригласили мое объединение из культурного центра «ОГОНЕК»? У нас тоже есть талантливые дети.
- Конкурс был объявлен общегородской – во всех газетах было объявление, – ответила завуч, не растерявшись. – Надо было участвовать. Обратиться к Саше.
- Ага, чтоб получилось так, будто он воспитал моих юных талантов! – усмехнулся язвительно поэт. – Это несправедливо.
- Хорошо, пусть читают сейчас, а мы оценим их, - сказала завуч.
- У меня есть талантливая девочка, – с пафосом заявил поэт, – ей надо дать первое место!
Он стал приглашать настойчиво на сцену худенькую девочку из зала, но та почему-то не шла, пригнув смущенно темную головку с красными бантиками. Тогда он достал из кармана листок бумаги и гордо заявил: - Сейчас я сам прочитаю ее великолепные стихи! – и, размахивая  рукой,  продекламировал насколько строф.
Саше показалось, что эти стихи он где–то уже читал, только не помнил где... Да и в зале уже послышался глухой и недовольный ропот, который передавался по рядам, нарастал. Наконец стало раздаваться все громче: «Это ведь стихи Агнии Борто». Но поэт, самозабвенно указывая пальцем в потолок при самых удачных строках и уткнувшись в листок, никого не слышал. Завуч Дома пионеров подошла к нему и шепнула на ухо. Поэт осекся, растерянно посмотрел кругом и, бормоча под нос «Разберемся, это какая-то ошибка», пунцовый покинул сцену, а потом и зал.
После литературного праздника, когда все участники разошлись, расстроенная Фаина Халиловна, выходя с Сашей к его машине, сказала: «Смотри, как люди завидуют твоим успехам…» – «Переживем, – ответил весело Саша. – Главное, что сделали большое  дело!» И вспомнив, как когда–то, будучи совсем беспомощным, с тоской завидовал многим, опередившим его в жизни, имеющим возможности, славу и деньги и гораздо менее достойным и талантливым, чем он, как страдал от этого, Саша подумал: «Пусть уж лучше мне завидуют, чем я им!»               
   
                Глава третья
Каждый вечер Саша садился перед телевизором и  внимательно, с удивлением, смотрел новости… В стране творилось что-то невообразимое – события в Грузии, где войска разогнали митинг оппозиции, захват в Вильнюсе телецентра, где «ОМОН» поколотил требующих независимости националистов! Газеты и телевидение твердили о противостоянии Горбачева и новоявленного лидера всех обиженных, униженных и обойденных (так он себя всюду выставлял) крупного и упертого уральского мужика Ельцина. В отличие от витиевато говорливого, разводящего многозначительно руками, Горбачева, который в последнее время выглядел на экране телевизора растерянным, громогласный, Ельцин, резавший с трибуны съезда правду-матку и выступавший против привилегий номенклатуры, выглядел предпочтительнее. Вскоре он стал председателем Верховного Совета России и поставил вопрос об отделении ее от Советского Союза. Да, Россия была де-факто, но де–юре ее не существовало – не было у нее многих органов власти, которые имелись в остальных республиках. «Паны дерутся, а у крестьян чубы трещат», – вспоминал Саша поговорку и не особо вникал в конфликт бывших сотоварищей, а теперь непримиримых врагов, хотя уже чувствовал, что верх будет за Ельциным…
На фоне этой грызни партийная номенклатура растерянно выжидала, чем все закончится. Публикующий свою газету, зарегистрированную от имени Детского фонда, которому одному лишь из общественных организаций (исключая подконтрольные партии профсоюзы), в стране разрешили издавать периодику, Саша частенько общался с руководством городской типографии и однажды спросил вышедшего к нему во двор директора:
- А как у вас с цензурой?
- На это сейчас смотрят сквозь пальцы! – сказал этот лысый хитроватый мужичок с украинской фамилией, любивший втихую делать кое-какие шабашки за наличные деньги – издавать кооперативам бланки, буклеты...
После этого разговора Саша несколько дней думал о том, как исхитриться издать самостоятельно не безобидные детские вещицы, которые издавал, а серьезную философскую литературу. Это была его мечта последних лет - впрочем, всех пишущих людей, которые по разным причинам не могли опубликоваться и у кого по письменным столам лежали толстенные папки рукописей, что называлось «работать в стол». О, сколько судеб сломала партийная разрешительная система, сколько талантов пострадало из-за неё – спились, повесились, обозлились на весь белый свет, стали вынужденными диссидентами, сбежав со скандалом заграницу – и  вот она захирела, давая возможность обойти ее запреты. Но мог ли Саша только от своего имени начать издавать? Увы, это было проблематично, а от какого-нибудь фонда, скрываясь за его именем, можно было попробовать.
-  Чем черт не шутит!? – сказал он как-то Доле, почесывая задиристо лохматый затылок. - Да и деньжат бы фонд мог подкинуть на издание…и компьютер выделить – мечту современного писателя.
– Компьютер – это же так дорого! – недоверчиво  ответила Доля.
Компьютеры только-только стали появляться в стране, стоили они почти как отечественный новый автомобиль, так что редко кто мог их приобрести. Зато какие перспективы открывались для пишущего! Возможность исправлять ошибки, не марая текст, вносить поправки, менять страницы, а главное, чисто и без помарок распечатывать текст на принтере, готовя для типографий и макетов!
Вскоре Саша отправил Долю, снабдив словесными инструкциями, в фонд культуры «Автомаша», куда ходили почти все творческие организации и коллективы города, да и отдельные певцы, музыканты и танцоры с протянутой рукой, чтоб дали деньги на сценические костюмы, на поездки на конкурсы и фестивали и прочее... Фонд культуры на богатейшем заводе страны был организацией, которой выделялись немалые деньги!
Долю выслушали секретари фонда, две миловидные дамы с примесью еврейской крови, что проявлялась и в крупных носах и в широких попах, только одна была жгучая брюнетка, а другая крашенная блондинка). Сашина, сумасшедшая еще совсем недавно, идея иметь свой журнал, который бы освещал культурную жизнь города, им весьма понравилась. Этим честолюбивым дамам хотелось громогласно заявлять о себе и своей работе: мол, зря деньги не тратим! А журнал мог прогреметь! Они сказали, чтоб на следующее заседание Саша представил все финансовые расчеты. Обрадованный, он быстро составил макет журнала, написал, какие темы собирается поднимать и какие цели ставить, рассчитал сумму… 
А замыслов у Саши, действительно, было много – и об этом хотелось сказать, и о том! И верилось, что до него об этом никто так задиристо и смело еще не писал, а вот он заявит так, что культурная жизнь города плане резко изменится в лучшую сторону. Детская преступность, наркомания, которые стали распространять ядовитые щупальца по городу и стране, если не исчезнут совсем, то резко сократятся, а духовное здоровье горожан улучшится.
Когда Доля выступила в уютном конференцзале перед членами Совета фонда, все слушали внимательно, а когда узнали, кто будет редактором (а Сашино имя уже было в городе на слуху после нескольких очерков о нем в республиканской прессе), согласились дать деньги на два пробных номера: мол, посмотрим, что получится из этой затеи, а дальше видно будет! Тем более, деньги это были небольшие, ибо Саша скромно, боясь, что могут отказать, попросил лишь на типографские услуги, на корректора и художника. Остальное он вместе с женой готов был делать бесплатно: и развозить журнал, и собирать материалы, и редактировать – лишь бы была возможность высказаться, сделать что-то доброе для города!
- Вдруг кто-нибудь из Совета фонда спросит: «А имеем ли право издавать такой журнал? И не будет ли это нарушением закона? – размышлял Саша опасливо, посылая Долю на заседание.
Такого права, конечно же, никто Саше не давал и дать не мог. Но на всякий случай он сказал Доле, что надо отвечать: «Что не запрещено, то разрешено!» Это было известное крылатое выражение Горбачева, пользуясь которым, можно было провернуть многие дела, за которые еще недавно упрятали бы в тюрьму, в психушку на излечение от мании величия, или бы настойчиво пригласили на нудную беседу в КГБ…
Но никто не спросил, не поинтересовались и в типографии, куда вскоре, за месяц организовав с нуля журнал, Саша привез макет. Его тут же запустили в производство – и через неделю Саша с помощью друзей, которых в журнале опубликовал, выгрузил пятитысячный тираж к себе на квартиру, забив журналами коридор. Издание не было многокрасочным, как некоторые центральные московские журналы, ибо типографские, да и финансовые возможности были ограничены. Часть тиража Саша отдал в Фонд культуры, чтоб распространяли по библиотекам завода, отвез в киоски союзпечати, а большую часть стал распространять через школьников, что уже научились раскидывать по городу десятитысячным тиражом его детскую газету, которую он теперь выпускал помимо городской газеты, отдельно, подключив «для крыши» Детский фонд. Школьники ходили по квартирам всего города, по автобусным остановкам и предлагали… Двадцать процентов от себестоимости газеты Саша отдавал им, и те, кто пошустрей и поразговорчивей, которые не ленились, зарабатывали себе на шоколадки, жвачку и даже на кроссовки и джинсы.
На тех же условиях они стали распространять журнал, а так как он стоил гораздо дороже газеты, то зарабатывали они побольше и очень этим гордились перед другими учениками и своими родителями – стали стразу солидными, строгими, ответственными. Кивая на них, Саша Доле удовлетворенно сказал:
– Помнишь, я тебе говорил, что поручение ответственного дела воспитывает более всего! Этого я всегда и добивался!   
С утра в дверь квартиры уже начинали звонить – и, получив по стопке журналов, ребята расходились по городу, а вечером приносили деньги. И никто ни разу Сашу не обманул. Не обсчитал. Саше нравилась их расторопность, он их подгонял, ибо поставил перед собой непростую задачу – сделать журнал самоокупаемым.
- Если будет расходиться за месяц весь тираж, мы можем стать независимыми, – радостно рассуждал Саша, складывая деньги в тумбочку.
- А зачем это нужно? – удивлялась Доля.
- Чтоб писать, что хотим. И никто нам не сможет диктовать условия. Ни Фонд, ни любой дядька-спонсор…
Со скрытым удовольствием он смотрел на выходные данные журнала, где крупно было написано «Главный редактор Александр Долгов». Это было звучно, но, конечно же, чересчур важно, ибо если есть «главный» то подразумеваются и еще какие-то редактора (например, отделов), но у Саши-то их не было. Хотя, он рассчитывал, что рано или поздно они будут, поэтому для удовлетворения когда-то обиженного самолюбия обозначил себя так, ибо хозяин – барин! Это помогало чувствовать себя увереннее, когда он набирал номер телефона какого-нибудь учреждения, из которого требовалась серьезная информация для публикации, и твердо говорил: «С вами разговаривает такой-то…» 
                *  *  *
Саша думал, что знает, сколько пишущих живет в городе (ибо постоянно встречался с ними в литературном объединении), сколько поэтов, прозаиков, юмористов и сказочников, но, оказалось, сильно заблуждался, недооценивал, умалял. Их проживало гораздо больше. В первые же дни почтальонка стала приносить толстые пачки рукописей (Саша по наивности указал адресом редакции свой домашний, хотя логичнее, наверное, было бы указать абонентный ящик на почте, откуда корреспонденцию и забирать).
Сначала Саша пытался сделать из присылаемых рассказов нечто удобоваримое, читабельное. Приходилось почти заново переделывать длиннющие лохматые тексты, и тут он с благодарностью и пониманием отнесся к подвижническому и кропотливому труду Михаила Орлова, который уже в течение многих лет за небольшую зарплату перечитывал и правил, как руководитель литобъединения, десятки и десятки невнятных рукописей. Особенно Сашу достал некто по фамилии Махонкин, который присылал каждый день толстенный пакет отпечатанных на машинке через задрипанную копирку (может быть, пятидесятую копию) своих стихов и рассказов. А вечером ласковым голосом спрашивал:
- Ну, как вам мои гениальные произведения?
- Кто это? – сначала интересовался Саша, а потом уже по первым ноткам стал узнавать его приторно-слащавый голос.
Искренне желая ему помочь в творчестве, как и всем остальным пишущим, ибо и Саше когда-то помогли, он обстоятельно пытался объяснить недочеты и промахи в произведениях никогда не виденного им Махонкина, хотя там вообще не было смысла. Но Махонкин не слушал и, похоже, не хотел слышать. Тем же слащавым голосом (за которым Саша улавливал его ироничное, хитровато-наглое мнение: мол, знаю я вас редакторов, вы просто находите отговорки, чтоб не печатать) он говорил:
- Хорошо, я завтра пошлю вам свои новые произведения! - и точно, завтра утром приносили снова толстый пакет от Махонкина, а вечером раздавался его слащавый голос.
– Читани, – сказал Саша однажды и потянул Доле листы с  произведениями Махонкина.
Жена глянула и досадой  фыркнула:
– Это что–за белиберда?!
– Я вот тоже поражаюсь…Я уже вроде опытный литератор, но всегда сомневаюсь в каждой своей написанной строчке.  А тут  такая  самоуверенность!
Как-то Саша в приватной беседе за чашкой кофе у себя на квартире спросил Михаила Орлова про этого Махонкина – уж он-то должен знать всех пишущих в городе. И Орлов грустно ответил:
- Как не знать?! Он мне столько крови попил! Организовал против меня целую коалицию непризнанных поэтов и писателей, которым якобы перекрываю доступ в литературу. Письма и кляузы на меня слал в горком партии и в Союз писателей. Меня туда не раз вызывали по этому поводу и просили «не обижать творца»… Но ты особо не переживай, у него «желтый билет» есть, и он регулярно лежит в психушке, так что к его словам теперь не прислушиваются.
Еще частенько звонил некий марксист-ленинец, который прислал статью, где гневно обзывал грязными словами Горбачева и требовал с ним физической расправы, как с человеком, купленным американскими шпионами, который предал коммунистические светлые идеалы и ведет страну к неминуемому краху. Может быть, он и был прав насчет Горбачева, но, по сути, снова призывал страну к угрюмым временам и репрессиям, и делал это явно и напористо. Саша ему доходчиво объяснил, что современный мир сильно изменился, и прошлого уже не вернуть, да и методы репрессивные к инакомыслящим не стоит применять. На что тот прямо и нагло спросил:
- А вы не агент западных разведок?
- Нет, – ответил твердо Саша. – Я патриот своей родины!
- Но все равно, если не опубликуете мою статью, я вам морду набью, я знаю, где вы живете! – сказал злобно «марксист» и положил трубку.
А был совсем курьезный  случай…
Как-то вечером к Саше без звонка пришла знакомая по литературному объединению Гуля – девушка симпатичная, стройная, да и к тому же работающая терапевтом, что ему импонировало, так как, он, травмированный, с уважением относился к врачам. Она стремительно прошествовала к столу, бросила на него пухлую папку стихов и заявила безапелляционно: «Напечатай в своем журнале». – «Надо посмотреть, – растерянно хмыкнул он, – что подойдет по проблематике, по теме». – «И смотреть нечего – ты же знаешь, стихи у меня великолепные!» – недовольно воскликнула она. «Пойдем, пока кофе попьем…» – сказал он, чтоб пригасить ее напор, и повел девушку на кухню, где разогрел ароматный кофе и достал бутылочку дорогого коньяку. Поэтесса немного размякла, бросила на стол модные дамские сигареты, закурила с удовольствием в затяжку и, выпив пару рюмок коньяку, с нетерпением фыркнула: «Давай смотри мои стихи…» Саша принес папку и молча начал читать. Стихи не понравились – были лохматыми и дерганными, словно сама поэтесса, мысли в них перескакивали с одной на другую, и вообще, было в них какое–то мелкотемье… «Я уже устал сегодня и плохо соображаю, – он решительно отложил папку в сторону. – Дочитаю на сон грядущий, тем более их тут много!» – «Нет, ты прочитай при мне и скажи, когда опубликуешь!» – пристально уставилась на него Гуля, а потом вдруг решительно и ловко уселась ему на колени, обхватив за шею, и добавила приглушенно и нежно: «Ну так как?» – «Не могу ничего сказать…» – промямлил он, отстаивая свою позицию. Тогда она смачно поцеловала его в губы и, словно делая великое одолжение, сказала: «Может, любовью займемся?» Если бы до того, как стал редактором, она предложила пере¬спать с ней, он бы,  возможно, согласился, ибо в ней было то, что называется женской страстностью и в постели она наверняка очень темпераментна; ранее он не раз ловил себя на мысли, что хочет пригласить ее в гости распить бутылочку шампанского. Но тогда она на Сашу не смотрела, как на мужчину, ибо в литературном объединении были здоровые самцы, и он, инвалид, ее не привлекал! Ему сейчас не составило бы труда пообещать напечатать пяток стихотворений (площадь бы для этого нашлась) и заполучить в благодарность ее худощавое азартное тело, но в Саше взыграла странная принципиальность. Отстранив от влажных ждущих девушки губ лицо, он суховато сказал: «Извини, но я должен прочитать твои стихи… Я  отвечаю в  журнале за каждую бездарную строчку».
Гуля резко вскочила с его колен, выпила без закуси полную рюмку коньяку и вдруг, с гневом раздувая ноздри, процедила: «Это  ты – бездарь, как смеешь отказывать мне – гениальной поэтессе?» – «Может, ты и гениальная… – сказал с улыбкой он. – Но я все равно должен прочитать твои стихи!» Она дико расширила свои зеленые кошачьи глаза и выкрикнула: «Нет, ты хоть понимаешь, что не умеешь писать ни стихов, ни рассказов… Ты нуль!» Саша знал, что литературное объединение посещают одиозные личности, которые считают себя талантливее Пушкина, Лермонтова и Чехова, а есть и такой, который написал роман, а когда на литературном объединении его раскритиковали, то начал орать, что роман в сто раз лучше «Тихого Дона», что тянет сразу на Нобелевскую премию… Саша старался с такими людьми в конфликты не вступать – считают себя таковыми, ну и пусть, жизнь и читатели всех расставят на свои достойные места! Он слышал, что они собираются группками у кого-либо на квартире и едко начинают издеваться и похохатывать над теми, кто имеет читательский успех и кого печатают официальные издания, а теперь столкнулся с такой и, нисколько не обидевшись, (непомерное честолюбие – это как психическая болезнь) спокойно кивнул: «Да, пусть я нуль…Но я сейчас редактор, создал этот журнал! Тоже создавай журнал, где будешь публиковать себя и всех жутко гениальных. Сейчас это можно!» – «Сволочь!» – прошипела она, быстро направилась к двери и выскочила вон. Саша порадовался, что легко отделался, ибо, проходя мимо, могла укусить или поцарапать – такой вихрь враждебной энергии шел от нее… Вечером на диванчике он прочитал без спешки ее подборку и обнаружил два приличных стихотворения, которые, несмотря на оскорбления в свой адрес, решил опубликовать – чего уж на женщину обижаться!    
На следующий день к Саше пришла еще одна миленькая молодая поэтесса с пухлой папкой, долго и пристально на него смотрела подозрительным взглядом изподлобья и, наконец, смущенно произнесла: «Нашим девчатам вчера Гуля сообщила, что ты импотент. Это правда, да?» – «Должность обязывает…» – расхохотался он и отложил папку со стихами на стол, а потом с досадой и вызовом заявил: «Хочешь проверить, что ли? Давай!» – «Да нет… Это  я так…»  – испуганно замялась она. «Тогда стихи показывай!»  – усмехнулся  он.
                * * *
Неожиданно стали приходить в гости, звонить и справляться о творческих планах и здоровье Саши члены литобъединения, которые раньше критиковали его рассказы, что называется, в хвост и в гриву. Порой, может, и за дело, но, скорее всего за то, что Сашины рассказы постоянно публиковались в городской и республиканской прессе, что у него уже вышли две книжки, и его поддерживал маститый писатель Орлов, а их «гениальные» творения читали только они сами и еще, возможно, усталые и язвительные рецензенты в газетах, чтоб написать мотивированный отказ. И вот теперь, когда Саша стал литературным начальником первого в городе журнала, они шли замаливать свою оплошность и заискивающе-удивленно смотрели на него: дескать, что в нем, этом нахальном инвалиде, есть такого, что его назначили реактором журнала, а не нас?!
Странно к Саше отнеслись и татарские писатели, которые, еще недавно увидев его, радостно здоровались, жали руку, а иногда даже заходили в гости выпить водочки и поесть беляши, которые с большим мастерством делала Доля. Когда уже в новом качестве Саша посетил объединенное заседание русской и татарской секций, они не только не подошли к нему поговорить, но и смотрели косо, а кое-кто делал вид, что вообще его не знает.
- Чем это я их обидел? – спросил Саша удивленно у Орлова после заседания, когда расставались у подъезда.
- Опять же недовольны, что журнал выпускается только на русском  языке, – сказал тот.
- Я здесь при чем? – возмутился растерянно Саша, пересаживаясь из коляски в машину. – Пусть тоже идут в фонд культуры завода  и просят денег на издание.
- Они уже ходили, но запросили такую огромную сумму, что им отказали, сославшись на тебя и на твой мизерный бюджет!
- Понятно, они же все хотят получать большие гонорары, а у меня гонораров никому нет, даже себе, – заявил грустно Саша. – И даже зарплаты! Работаем с Долей на голом энтузиазме ради города, – и добавил: – Думаю, город мог бы выделить деньги на татарский журнал – не  такая уж это большая сумма. А обиды ни к чему… Все мы, пишущие, в меру своих сил должны делать одно дело – ратовать за дружбу народов, а не  разобщать
Сашу, конечно, удивило, что его записали, чуть ли не в русские националисты, ибо таковым никогда не был, и в первом же номере своего журнала опубликовал наравне как русских, так и собственные переводы татарских авторов, чтоб представить весь спектр городской культуры.
                *  *  *
После всей этой лести, ненависти и пересудов, после чтения бестолковых абсолютно, но амбициозных не по заслугам авторов, Саша однажды так устал, просидев за правкой очередной рукописи с покрасневшими глазами до двух часов ночи, что с досадой и горечью подумал: «На хрена мне сдался этот журнал?» Ну, опубликовал он в первом номере свой рассказ, но не может же печатать свои творения в каждом – тогда пишущие «махонкины» его вовсе с потрохами сгрызут, побьют где-нибудь, пакость сделают! И получается, что он будет бесплатно, в ущерб здоровью, грандиозным творческим планам, просиживать месяцами и годами над доработкой толстенных чужих рукописей, авторы которых потом станут гордо показывать опубликованные рассказы друзьям и заявлять при этом (а это Саша уже слышал), что бездарный редактор испоганил мой замечательный рассказ, сократив его наполовину и убрав все самое значительное, смелое и талантливое! Словом, зачем ему все это, если теперь может издаваться сам, совершенствовать свои рукописи, а не тратить драгоценное время жизни на других, часто неблагодарных!?
                *  *  *
Вскоре подготовив книжку философских эссе, Саша таким же образом, не спрашивая ни у кого разрешения, в типографии, где уже его хорошо знали, как порядочного человека и клиента, который их не подведет, вовремя оплатит их работу, издал ее пробным тиражом. На свои, естественно, небольшие деньги. Когда он с Долей на неутомимом и надежном «Запорожце» забирал тираж из типографии, со склада готовой продукции, еще не верилось, что такое возможно, казалось, он что-то украл, и его сейчас на ближайшем перекрестке остановит милицейский патруль и какой-нибудь важный чин в фуражке, сверля его стальными глазками, строго спросит: «По какому праву? А ну-ка конфискуем вашу книжку, ибо еще неизвестно, какие крамольные мысли вы опубликовали! И отвезем на экспертизу», - и нагло выгребет тираж в свой желтый Уазик с мигалкой на крыше. Помнилось, как он тщетно и льстиво пытался года два назад утвердить лишь название в горкоме партии своей детской безобидной газетки, которая будет выходить на страницах партийной прессы, а его мурыжили и мурыжили, показывая собственную важность и холуйскую осторожность перед вышестоящим начальством.
Горком партии был и сейчас, но он уже казался каким-то отмиравшим атавизмом, игрушечным и беспомощным, хотя здание, в коем находился, по-прежнему внушало трепет своими размерами и шикарной облицовкой из розового камня. А в книжке, где Саша опубликовал философские статьи и дерзкие мысли по поводу того, как жить дальше стране зашедшей в тупик и куда двигаться, он действительно резко и умно критиковал еще недавно неприкасаемых Маркса и Ленина; писал, что только в соревновании идей, мыслей, образа жизни, личностей, и, учитывая огромный опыт всего человечества, начиная с вед Древней Индии, с персидского мудреца Заратустры, с китайского мыслителя Лао Дзы, можно найти единственно правильный путь в туманное и непредсказуемое будущее. За эту книжку, опубликованную в былые времена, Сашу точно бы расстреляли в двадцать четыре часа как врага советского народа по 58 «антисоветской статье», а во времена Брежнева заперли бы в тюрьму или в психушку лет на пять, чтоб вправить заблудшие мозги.
–  Смотри, как изменилась жизнь! – радостно он сказал Доле, поглядывая на лежавшие на заднем сиденье и перевязанные бечевками пачки своих книжек. – Кто бы мог подумать?
Тем временем Долю, как опытного журналиста, (Саша под ее фамилией опубликовал очерк о погибшем в Афганистане юноше, хотя она и десяток слов, в общем-то, на листе бумаги связать логично, к его большому сожалению, не умела, да и не пыталась, считая, что в доме хватит одного писателя и грамотного филолога) послали от Фонда Культуры «Автомаша» на первый конкурс «Песни Азии», который проходил в прекрасной, утопающей в яблоневых и персиковых садах Алма-Ате. Она с удовольствием поехала, ибо там жила лучшая институтская подруга – добродушная круглолицая казашка родом из тех мест, отхватившая в Казани солидного жениха. Полетели они из Москвы вместе с российскими звездами эстрады – высоченным и вальяжным Киркоровым, скромным и смешливым Игорем Николаевым, чопорной Жанной Агузаровой и еще малоизвестной кокетливой девочкой - пассией Николаева - Наташей Королевой, которую он солидно опекал весь полет. Та капризно и манерно поджимала пухленькие губки, ласковым пискляво-детским голоском прося то шоколадку, то сладкую водичку «Фанту». Фонд культуры «Автомаша» был одним из спонсоров этого фестиваля, благодаря чему пригласили татарский вокально-инструментальный ансамбль. Про все это потом следовало красочно и хвастливо написать в местной прессе и журнале Камска «Ракурс».
Сначала Доля не хотела ехать, не желая оставлять Сашу одного, но он сказал, что справится, и был очень горд, что имеет возможность послать жену отдохнуть на недельку в компании звезд эстрады первой величины.
Потом, когда родители и знакомые с удивлением спрашивали, как это она попала в одну звездную кампанию с Николаевым и Киркоровым, Доля гордо отвечала: «Это меня Саша послал!» А после яркой статьи, написанной Сашей от ее имени, многие к ней стали относиться как к действительно серьезному журналисту.
                *  *  *
После «пробного шара» по изданию книжки Саша окончательно решил, что выпустит пятый номер журнала и начнет заниматься только своими рукописями и творчеством талантливых ребят, бросать которых ему на полпути, не доведя их до литинститута или факультета журналистики, не хотелось. Но когда он подъехал к типографии с макетом журнала, хохол-директор печально сказал: «К сожалению, у нас теперь нет бумаги. Будем делать только на вашей! В том числе и вашу газету для детей, и книги».
Саша стал настойчиво звонить по всем организациям, которые продавали в городе бумагу, выискивая объявления в газетах о продаже, но где-то ее не было, а где-то ломили такие цены, что печатать на ней с выгодой можно было только, пожалуй, деньги крупными купюрами. Тогда он позвонил в Пермь на картонно-бумажный комбинат – и оказалось, что бумаги там любого качества не меряно, что они завтра же готовы ее отгрузить, если на счет придут живые деньги. И цена офсетной плотной бумаги была там в три раза ниже, чем предлагали организации в городе. Только с условием брать оптом, не меньше вагона!
Саша с Долей переговорили и решили, что рискнуть и съездить за бумагой стоит, вот только куда принять вагон и где разгрузить? Да и где взять немалые деньги на целый вагон в шестьдесят тонн? Но, как говорится, была бы поставлена верно задача, а решение найдется.
О приемке и разгрузке Доля (а у нее открылся пробивной талант) договорилась на местном картонном комбинате, хотя въедливый и подозрительный директор не намеревался оказывать кому-либо постороннему подобные услуги и письмо с просьбой от фонда подписал не сразу… Деньги решили взять в банке, где давали кредит организациям под очень высокий процент, ибо в стране началась инфляция. Это было рискованно, но Саша с Долей решили, что часть бумаги продадут на сторону, в городскую типографию, которая в ней нуждается, расплатятся с банком и останутся еще в прибыли – с большим количеством бумаги, которое пустят на издание газеты и книг. 
И вот Доля, которая в бытность инженером на заводе, частенько ездила по командировкам и поднаторела в выбивании тех или иных материалов и оборудования, теперь, вспомнив свои путешествия, села на поезд и отправилась в Пермь. Там без проволочек подписала договор, отдала в бухгалтерию чек и, переночевав в дешевой гостинице, отправилась обратно.
Вся командировка заняла два дня, а через неделю позвонили с картонно-бумажного комбината и сказали, что на их имя прибыл вагон с бумагой. Так как прибыл среди ночи, то разгрузили его без представителя получателя – и оказалось, что в вагоне не хватает полтонны… Это были немалые деньги, но разбираться, кто украл бумагу, не имело смысла. Или же вагон не загрузили полностью со слада в Перми, или же пронырливые грузчики на картонном комбинате решили ночью, пока нет начальства, ее своровать и сбыть дефицит на сторону.
В тот же день, чтоб не платить за аренду складов, Доля продала половину бумаги городской типографии, остальную часть отвезли на нанятом грузовике в типографию «Автомаша». А когда через месяц погасили кредит, который висел на душе гирей, не давал по ночам спать, мелькая в мозгу быстро увеличивающимися циферками процентов, то Саша довольный успешной работой, с облегчением, чёкаясь с Долей вечером, после всех законченных дел, бокалом шампанского, сказал:
- Мы с тобой, оказывается, неплохие бизнесмены. Если начнем этим заниматься (а это сейчас разрешено), можем разбогатеть!
Выпустив третий номер журнала, Саша позвонил в секретариат фонда и сказал, что отказывается далее выпускать журнал по причине собственных творческих задач. Руководящие, симпатичные и фигуристые, дамы удивились, так как журнал им нравился, они хвалились им высокопоставленным гостям, что приезжали в город, и хотели сотрудничать с Сашей дальше. Однако он, не связанный с ними никаким трудовым договором, предоставивший им скрупулезный финансовый отчет о потраченных деньгах, был свободен. Это они понимали, и не стали его удерживать.
Потом до Саши дошли слухи, что на работу редактора пригласили опытного и важного журналиста с тридцатилетним стажем в газете, который на первом же заседании фонда попросил у них предоставить помещение в несколько комнат с телефоном, пару компьютеров, служебную машину с шофером, штатного фотографа, секретаря, художника и корректора, а также ответственного секретаря и еще пару корреспондентов. В фонде дамы и их высокопоставленные любовники-попечители (из дирекции завода) удивленно раскрыли рты и показали, на каком скромном бюджете делал этот журнал Саша. На что новоиспеченный редактор засмеялся и заявил, что на эти деньги может выпустить только листовку, а не журнал. Ему все-таки решили пойти навстречу, но вопрос с выделением больших денег был в компетенции руководства «Автомаша», и поэтому редактору лишь выделили ежемесячную зарплату на время, пока будет набирать штат и выбивать у руководства деньги. Этот редактор в начале каждого рабочего дня стал ходить в приемную гендиректора и терпеливо ждать до самого вечера, когда вызовут на предметный разговор. Три месяца он ходил в дирекцию, три месяца исправно получал солидную зарплату, но его так и никто не принял; наконец, он сердито, когда его удивленно спросили в фонде дамы, почему до сих пор нет издания, заявил:  «Идите-ка, вы на х…со своим журналом».   

Глава четвертая
Устав смотреть, как велеречивый Горбачев разваливает некогда великую ядерную державу и властные структуры, как сомневается его малодушная натура при принятии важных решений, его сподвижники надумали (может, даже с его тайного согласия?) твердой рукой навести в стране порядок, прекратить разброд и парад суверенитетов областей России, но сделали это так неумело, так примитивно, с испуганным дрожаньем пальцев и оттопыренных бледных губ во время выступления по телевизору, похоже, с глубокого похмелья, что в результате к власти пришел нахальный решительный Ельцин, партийный краснобай, которому, что называется, улыбнулась удача. Страна понеслась к еще большему краху, ибо тот хоть и был человеком хитрым и сверхуверенным, в экономике мало чего соображал. Поэтому набрал в правительство якобы специалистов по быстрому переводу страны на рельсы капитализма, словно сделать это – стрелки на железнодорожной станции перевести, с Запада (присланных из ЦРУ Соединенных штатов Америки) и говорливых выскочек из полуподпольных дискуссионных клубов, вроде Чубайса, которые насоветовали ему устроить шоковую терапию.
- Надо куда-то деньги вкладывать, которые мы на бумаге заработали, а то превратятся в труху, – размышлял Саша, глядя вечером в телевизор, где безапелляционно оракульствовали подозрительные во всех смыслах люди.
- Давай машину купим, – предложила Доля.
 И они успели вложить часть денег в покупку нового «Москвича», ибо в уже стареньком и не престижном «Запорожце» зимой часто барахлила автономная печка, а ездить-то надо было сейчас, при их бурной деятельности, в холода и метели, а не только в теплое летнее время. Да и тиражи газет возить в «Запорожце» было несподручно, ибо вместительность его багажника минимальная.
Саша с Долей уже не испытывали той безудержной искренней радости, какую получили при покупке первого автомобиля, который стал для Саши словно бы его ногами, дал возможность видеть мир не только из окна своей квартиры. Одно удовлетворяло, что теперь на свои деньги могли купить автомобиль, а не просить у родителей. Тем более к этому времени Сашины  и Долины родители уже были пенсионерами и не могли  бы помочь…
– А что с Запорожцем будем делать? – спросила грустно Доля.
– Что? Что? – Саша  вздохнул с неким умилением. – Жалко  его…
– Жалко–то, жалко…но  ведь сгниет…
Да, продавать «Запорожец» было то же самое, что предать любимого друга и помощника – столько было с ним связано счастливых мгновений! Но если красивый белый «Москвич» они ставили на ночь в гараж, купленный около дома, так как лишиться его (кражи машин участились) или же колес не хотелось, то «Запорожец», выдержавший уже три многотысячных путешествия на юг к Черному морю, стоял около подъезда, оставаясь один на ночь. По утрам, уходя на работу, Доля, словно с живым, здоровалась с ним, ласково гладила по капоту, обтирала от снега «дворники» и лобовое стекло. И только когда однажды с него сняли дворовые ворюги-алкоголики дорогие запчасти – аккумулятор, трамблер, Саша с Долей решили отвезти его к родителям в село и оставить как некую бесконечно дорогую реликвию.
                *  *  *
На «Москвич» отец Саше поставил ручное управление, которое купили по случаю у шофера-инвалида, получившего от государства другую машину – и Саша стал учиться в автошколе, куда по блату устроил бывший председатель поселкового совета Фаррахов, теперь работающий председателем ДОСААФ всего города. Пальцы после травмы у Саши на руках были еще слабыми, не могли выжимать на динамометре необходимых килограммов нужного усилия, но он решил, что это не большая помеха для человека, который преодолел более сложные препятствия. Видел по телевизору, что люди управляют даже культями, раздвинув для этого ямочку между лучезапястными костями. А чем он хуже их? И вообще, Саше уже давно было стыдно, что Доля рулит на машине, потом еще и грузит тиражи газет и журналов, а он тем временем сидит рядом в салоне как истукан, изображая из себя важного директора. А так хотелось помочь ей, хотя бы тем, что начать водить автомобиль.
Саша уже слышал, насколько строга комиссия, которая выдает медицинские справки для вождения, как она ловит дальтоников, даже такого уровня как, например, мастер спорта, директор шахматного клуба, имеющий множество знакомств среди начальства. «Наверное, он слишком долго смотрел на черно-белые фигуры вот и перестал различать другие цвета?» – по-доброму усмехнулся Саша, когда ему привели шахматиста в отрицательный пример.
Придя к председателю комиссии, моложавой женщине с умными усталыми глазами, Доля дала ей и другим членам Сашины книжки с дарственными надписями и выпущенные им журналы и газеты, рассказала немного о муже; это, видимо, подействовало на них, и, несмотря на то, что у каждой под дверьми была нетерпеливая очередь из сердитых посетителей, стали выходить к Саше. Одна проверила глаза – астигматизм и умение различать цвета, другая динамометрию, что оказалось для Саши самым неприятным. Он не смог выжать нужное усилие. Женщина так расстроилась, что сокрушенно стала вздыхать:
- Ну что же вы? Давайте еще напрягитесь.
- Да что вы прицепились к этому динамометру! – наконец насмешливо сказал Саша. – Вы возьмитесь за руль и попробуйте его скрутить, когда я его буду держать одной рукой.
Женщина попробовала, но не смогла его даже пошевелить.
- Теперь держите вы, а я покручу, – предложил Саша и так крутанул руль одной рукой, что женщина дернулась сначала всем телом, а потом рука ее заскользила по рулю, не в силах его удержать.
- А вы говорите: динамометр, динамометр… – сказал Саша.
И все-таки для полной уверенности комиссии он повез председательшу по пути домой через весь город, и она с удивлением смотрела, как ловко Саша лавировал среди плотного потока машин с большой скоростью, словно водитель ас, как рычаги ручного управления мелькали перед ее глазами в его быстрых сильных руках. А в лице Саши был восторг – он чувствовал себя сейчас властелином, который не руль легко и азартно поворачивает, а свою судьбу – и куда  хочет, туда и едет, свободный и независимый, настоящий мужчина, каким всегда хотел быть! 
- Завтра приходите за справкой! – радостно сказала она.
А Саша гордо заметил Доле:
- Еще одна победа в нашей жизни!
 Потом он без подготовки, когда остальные одногруппники направились в здание ГАИ отвечать на билеты по компьютеру, сдавал прямо в машине вышедшему к нему сухощавому и строгому капитану милиции. Капитан хотел дать время на раздумья, но Саша ответил сразу и без единой ошибки… Капитан тогда достал еще один билет, наверное, посчитав, что Саша выучил только единственный, который ему и попался по счастливой случайности. На второй Саша ответил также быстро и без запинки. Потом капитан проехался с Сашей километров пять по трассе и сказал:
- Молодец! Получишь права!
                *  *  *
Вскоре права Саше пригодились: позвонила знакомая авантюрная поэтесса и сказала, что московская подруга–бизнесменша привезла в город полный рефрижератор французской колбасы, которую надо быстренько развезти по магазинам. От реализации колбасы двадцать процентов будут распространителям. Деньги эти были ой как не лишние – и Саша с поэтессой, загрузив багажник и салон автомобиля картонными ящиками с колбасой, мотались по продуктовым магазинам города и предлагали на реализацию. Тогда французской колбасы, в которой, может быть, и мяса то было ноль-ноль процентов, в городе не имелось – и само выражение «европейское качество», и лейбл на иностранном языке наводили на продавцов и товароведов некий вожделенный трепет. Как Саша заметил, почему-то все рекламщики стали с придыханием говорить эти магические для нынешнего российского народа словосочетания «европейское качество», «европейский дизайн», что Сашу досадовало – ведь это принижало его страну!
Всю колбасу (двадцать тонн) они быстренько раскидали по магазинам – Доля с поэтессой, женщиной крупной, были грузчиками, а Саша их сноровистым водилой. Оттаскивая очередную десятикилограммовую картонную коробку, поэтесса (а она была свободных нравов) шутила:
-  У меня скоро спираль выпадет!
Деньги от прибыли поделили пополам, а их было немало, и они требовались Саше на издание своих книжек.
                *  *  *
Особенно остро Саша почувствовал, что современному автору нечего надеяться на государственные книжные издательства, когда из «Детской литературы», с которой был заключен официальный солидный договор, пришло грустное письмо. «Уважаемый имярек, - было написано там. - В связи с тем, что наступили сложные времена для нашего издательства – дорожает бумага, нет государственной финансовой поддержки, тиражи резко сократились, то выпуск книг упал в несколько раз. Поэтому мы просим нас извинить, что приходиться расторгнуть договор. Но мы, как положено, высылаем шестьдесят процентов от полагаемого вам гонорара». Долго Саша смотрел на это письмо и с досадой думал: «Да лучше бы я вам сам заплатил еще, но только б вы издали эту книжку».
Что и говорить, издать книжку в столь солидном издательстве было престижно. Никто еще в городе не издавал книжек в этом издательстве, а Саша был бы первый! Конечно, честолюбие здесь играло не главную роль – важнее было то, что о нем узнала бы вся страна, и может, его книжку прочитали бы те люди, с кем он потерял когда-то связь, но которые вспоминают еще о нем добрым словом, и хотели бы встретиться. А вот попадет им книжка в магазине на краю страны (где–нибудь на Сахалине) в руки – и они воскликнут: «Ба! Так это ж наш товарищ–студент, с которым случилась беда, дай-ка, мы ему напишем, позвоним, поздравим, вот он, оказывается, какой молодец! Делом занимается, не унывает!»
Да, эта книга была бы весточкой всей стране о Каме, где живет главный герой, как были весточкой и рассказы Шолохова о Доне…
Расстроилась и Доля:
- Не случись этих бестолковых перемен в стране или произойди они на год-два позже – и была бы у тебя замечательная книжка!
– Не дай бог жить в эпоху перемен – так давно сказал один китайский мудрец! – развел руками Саша.
И все-таки сейчас Сашино огорчение было не столь велико, как если б это испытал во времена, когда еще давила партийная цензура, и он не мог самостоятельно издавать книги. Ныне он был вправе не стоять униженно у вечно запертых для незнакомых людей дверей редакций и издательств, как когда-то стоял даже титан Владимир Высоцкий, про талант которого после смерти вдруг заговорили многие, кто в свое время не давал ему хода, третировал, хотя его песни распространились по стране на магнитофонных кассетах миллионными тиражами, что аж любой классик позавидует...
- Будем стараться выживать сами… – как бы подвел итог Саша, грустно вздохнув.
 Конечно, чтоб издать книги большими тиражами самостоятельно, нужны были солидные деньги, таких у Саши не было, их следовало заработать. И он стал прикидывать, как это сделать. Пока же приходилось работать в Доме пионеров за зарплату, которая стала настолько маленькой после всех инфляций и «шоковой терапии в стране», что на неё можно было только существовать. Саша продолжал работать, чтоб помочь ребятам, которые ходили к нему заниматься, но их становилось все меньше – многие поступили в институты, пошли на производство, да и интересы нового поколения начали отличаться от интересов предыдущего – люди становились практичнее и в чем-то меркантильнее, им было не до поэзии, которой, как говорится, сыт не будешь.
Имелось у Саши двое талантливых ребят, которым он решил,  прежде чем оставить работу в Доме пионеров, издать книжки. Первой он издал двенадцатилетнюю поэтессу, миленькую хохотушку в очках, Лену, что начала посещать его студию с первого класса и стихи которой сразу же поразили его своей свежестью и непосредственностью.
- Ну, разве это не прелесть!? –  говорил Саша Доле и радостно читал:
Выйду я на улицу.
Снег хрустит так вкусно!
Будто заяц рядышком
Лист жует капустный.
Её стихи по рекомендации Саши опубликовали в газете «Пионерская правда», прозвучали они на всесоюзном радио, постоянно он печатал их в своей детской газете и вот издал книжку, куда включил все лучшее. Издал много, десятитысячным тиражом, будучи уверенным, что она разойдется. Это была синенькая простенькая книжечка, с рисунками в два цвета, но ведь уже была, и в двенадцать лет! У большинства городских талантливых поэтов убеленных сединами и такой не имелось…
Второй издал Саша книжку весьма способного, пятнадцатилетнего серьезного мальчика, Эдика – в ней был большой рассказ на злободневную, как сказали бы советские критики, тему – о кровавой резне в Баку, когда азербайджанские националисты убивали и сгоняли с насиженных мест армян. Трагедия описывалась глазами русского мальчика, у которого есть друзья азербайджанцы и армяне, и он никак не может понять, как это их дружная компания, в которой вместе ходили рыбачить на море, путешествовали в горы, защищались от хулиганов, ухаживали за девочками разных национальностей, не спрашивая, какого роду-племени на их юных щечках горит кровь, в один миг распалась.
Этот пятнадцатилетний мальчик поднял важную тему, чему Саша был несказанно удивлен и рад. Тему о распаде некогда великой страны. И знал мальчик эту тему не понаслышке, так как несколько лет назад сам жил в Баку, и незадолго до произошедших там трагических событий мать его успела поменять квартиру на Камск, но с друзьями-то он продолжал переписываться.
Саша эту книжку многим раздарил и всегда при этом говорил: «Смотрите, что может произойти, если мы не  дадим отпор националистам всех мастей…»
Сашины юные авторы были обрадованы и благодарили его. Это Саше доставляло удовольствие, но более всего радовался тому, что выполнил свой долг по отношению к ним, а еще подвел итог пятилетней интересной и важной для его становления, как педагога и писателя, работы в городском Доме пионеров.
Выпускать газету надобность тоже отпадала, так как Саша смог в свое время высказаться по вопросам, какие хотел поднять, пусть они, может, и не были приняты сразу властями, но как весенние ручейки, в этом Саша был убежден, станут размывать заторы в душах чиновников и рано или поздно будут приняты. Но главную задачу газеты он видел в том, что она явилась первой ласточкой тех газет, которые стали издаваться без руководящего ока партии теперь уже (с появлением компьютеров  и множительной техники) во многих культурно-досуговых молодежных центрах города. Но первым-то азартным смельчаком был он!
- Мы пробили эту брешь! – не без гордости сказал он как-то Доле.
- А ведь немало преград стояло, – согласилась она. – Да и негде не учились мы этому делу: ни верстать, ни макеты делать…
– Было бы желание и  цель! – ответил Саша.
                *  *  *
Теперь Саша чувствовал потребность выхода на иной уровень познания жизни. Резкие перемены в стране поставили много вопросов, над которыми он думал и раньше, но теперь они многократно обострились. Это были вопросы непростые. Куда идем? Что ищет человек? Что движет государствами – личности великие или историческая фатальность? Есть ли Бог, и почему он равнодушно смотрит на несчастья людей? Как живут люди в других странах? Лучше нас, хуже, а если лучше и по-другому, то почему? Что мы можем взять от них хорошего?
На все Саша мучительно пытался ответить в своих дневниках и философских статьях. Раньше он часто беседовал на эти темы с друзьями поэтами, засиживаясь у себя дома до трех часов ночи за бутылочкой водочки или потребляя большое количество кофе, но теперь подобных разговоров становилось меньше. Может, многие подумали, что ни к чему бесполезно сотрясать воздух, когда все равно не можем повлиять на ситуацию в стране? Может, стали стареть душой и думать о более материальном? А многие просто разъехались из молодого города, куда приехали на строительство завода, искать лучшей доли. Кто подался в Москву, порой наивно считая, что там легче сделать карьеру, кто, наоборот, в глубинку, в село, поближе к родным корням. Ну а один непоседливый Сашин друг художник  забрал свою семью с тремя детьми и подался строить легендарный град Китеж, описанный в русских летописях и нарисованный на картине Рериха – якобы этот древнерусский город при нашествии полчищ монголо-татар с Божьей помощью скрылся от ворогов на дно глубокого озера. Объявился некий молодой человек из семьи московских академиков, который решил воссоздать этот город, а прежде всего, патриархальное житие русской древней общины – и бросил по стране через телевидение и газеты клич мастеровитым людям, чтобы ехали ему помогать. Мол, жизнь там будет сплошная сказка, терема из бревен, девушки в сарафанах и кокошниках ходят по лесу с лукошками,  собирая грибы и ягоды! Ну, друг и поехал…
Одно Сашу радовало – теперь в магазинах, после отмены партийной идеологической цензуры, появились книги, которые можно было прочитать в былые времена только на Западе. И спорная, но очень страстная  «Майн кампф» Гитлера, и многое другое, которое Саша с друзьями, считавшие себя людьми мыслящими, не смогли ранее прочитать и поэтому, наверное, были обделены пониманием всей широты картины мира. Теперь Саша свободно читал эти книги. Открывая с трепетным чувством очередную, купленную Долей по его запросу, книгу, он с удовольствием вдыхал аромат типографской краски, аккуратно приподнимал  первую страницу, опасаясь ее помять – и начинал  вчитываться в текст. В этот момент он чувствовал себя робким влюбленным женихом на первой брачной  ночи, но только невестой сейчас была книга – загадочная, таинственная, желанная. И словно не страницу он осторожно открывал, а снимал с любимой ночную рубашку, трусики – и перед ним открывалась не ослепительная нагота женского тела, а блистательный смысл, красота человеческой мысли… Так он прочитал книги философов Ницше, Шопенгауера, Спенсера. Взволнованный от своих дум, Саша, как–то усадив Долю вечером перед собой на диван, сказал:
– Нам в свое время преподносили как истину, что человек человеку – друг, товарищ  и брат…
– Было такое дело, это называется интернационализм, – кивнула Доля несколько вяловато. – Нельзя же жить по закону джунглей, где человек человеку волк!
– Так вот не все так просто! Кое–кто под шумок этих лозунгов давно уже жил в нашей стране только для себя, накопил деньжат и теперь захапал имущество народа. Как говорится, ухо надо держать востро… Марксу и Ленину лозунг интернационализма нужен был, чтоб создать на земле  коммунизм, чтоб всех рабочих мира поднять против капиталистов… Идея эта, увы, оказалась на данном историческом этапе нежизнеспособна. Сейчас вот наша страна наивно кинулась в объятии Запада, а зря! Там всегда правил и будет править оголтелый индивидуализм, конкуренция! Если мы не поймем, что миром движет извечная борьба за место под солнцем между и людьми и государствами, они нас сожрут! Выкачают все  наши  богатства, уничтожат технологии, чтобы бы не могли с ними конкурировать. Мы обеднеем и превратимся в страну третьего мира, вроде Африки! Как же бы все это туповатому Ельцину объяснить?
– Да ну тебя.  Ты всегда сгущаешь  краски… –  отмахнулась Доля и зевнула.   
– Да нет…Увы, человеческий мир  очень похож на животный. Он разобщен религиозно, национально  – и нужна какая–то новая идея, чтоб его объединить.
– Ты уж вообще в глобальные проблемы залез… – Доля демонстративно глянула на часы, которые показывали двенадцать ночи, и  пошла на кровать.
Саша намеревался разговор этот вести еще долго, он возбудился и совсем не хотел спать. А оставшись один, обиделся на Долю, которая не прониклась его идеями. Успокоила его только мысль о том, что женские мозги устроены немножко по–другому, чем мужские – поэтому–то и нет среди женщин ни одного великого философа или политика.
                *  *  *
Однажды, просматривая на диване прессу, Саша вдруг наткнулся в местной газете на небольшую статейку, где учительница литературы по имени Гуля рассказала, что существует новое научно-религиозное учение перса-араба Баха-уллы, которое якобы может ответить на сложные вопросы, что стоят перед современной цивилизацией и обществом. Говорилось о неком центре этого движения «Всемирном доме Справедливости», который находится на берегу Средиземного моря в Израиле, в городе Хайфа.
Саша тут же прозвонил в общежитие, где обитала приехавшая недавно из Таджикистана Гуля, оставил номер своего телефона и попросил вахтера найти ее. Вскоре раздался звонок. Саша представился и пригласил женщину в гости. Вечером она (моложавая, рыженькая, остроносая, но удивительно обаятельная) пришла к нему со стопкой книг по бахаисткому учению, и они, попивая кофе, азартно проговорили до двенадцати часов ночи. Саша считал, что хорошо, что не любящая философских абстрактных разговоров Доля как раз уехала на пару дней к родителям, и поэтому женщина чувствовала в его квартире себя свободно.
Он задавал многочисленные каверзные вопросы, на некоторые она отвечала, но чаще лишь с обезоруживающей улыбкой разводила руками: «Я ведь в этом движении всего пару месяцев. Была знакома с общиной бахаистов в Таджикистане. И теперь просто хотела узнать, есть ли в Камске подобное».
Многое из того, что рассказала Гуля, Саше понравилось. Если другие религии были закрыты для научного знания, оставались ортодоксальными и не гибкими, то бахаизм заявлял, что «наука и религия – это два крыла, без которых человечество не полетит». Огромное внимание уделялось в бахаизме защите природы, животных – что опять же привлекло в век бурного развития промышленности, губящей океаны и землю ядовитыми отходами. Интересными и мудрыми показались изречения Баха-уллы, записанные поэтическим образным слогом в изящной малоформатной книжке с яркой красной корочкой. Саша почувствовал нечто родное и поэтому сказал:
- Почему бы не создать в Камске свою общину?
Гуля обрадовалась:
- Я об этом сама мечтала. 
И они стали обсуждать планы создания общины, что походила чем-то на первые христианские общины  в древнем мире, которые жили обособленно и дружно, и не довлела над ними мощная бюрократическая машина церкви, которая по роскоши, золотой мишуре, сравнится с императорским двором. Конечно, общины в бахаизме тоже связаны между собой: сначала первичная община города или поселка, потом община республики, над ней община государства или национальная и, наконец, руководство всеми осуществлял «Всемирный дом Справедливости», где постоянно заседали представители национальных общин, решая вопросы распространения религии, принимая законы для улучшения жизни прихожан. 
- Кстати, в Казани очень сильная община, – сказала Гуля. – Мы с ними свяжемся, и они направят к нам миссионеров из других стран, чтоб помочь.
Так и решили. Наверное, он проговорил бы с Гулей всю ночь – настолько был возбужден открывающейся перспективой, настолько было много к ней вопросов, – но ей следовало с утра принимать в школе экзамен, и он отпустил ее в соседнюю комнату спать, а сам еще долго читал принесенные ею книги. Про жизнь общин, про храмы, которые были удивительной округлой формы с девятью входами – так, чтобы представитель любой религии (а их, основных, на земле якобы девять) мог зайти в этот храм и помолиться единому для всех конфессий Богу.
Да, бахаизм предлагал весьма интересные мысли, к которым и сам Саша уже давненько пришел. О том, что Бог един, что религиозные противоречия между исламом, христианством, иудеями или другими конфессиями ведут к международным распрям и пролитой зазря крови, а не к добру и не сближению народов в единое общество. Бахаизм предрекал, что рано или поздно на земле должно быть одно правительство, единый язык и равная для всех народов приличная жизнь…
Со всем этим Саша был полностью согласен и поэтому решил, что тянуть с созданием общины нельзя.
На следующий день они связались по телефону с подругой Гули, занимающей в казанской общине роль секретаря, и попросили помочь – прислать миссионеров и дополнительную литературу. Вскоре им позвонили и сообщили, что в город направлен один из лучших миссионеров, некто Джамшит, назвали время приезда его автобуса.
К назначенному сроку Саша, Доля и Гуля поехали на автомобиле на автовокзал и встретили там скромно одетого в серенький хлопковый костюм, старенького, но очень бодрого и живого, с веселыми глазами, жилистого человека. Он лишь неделю назад прибыл в страну и не знал ни одного слова по-русски, кроме «спасибо» и «пожалуйста». Доля и Гуля когда-то в институте изучали английский язык и что-то пытались Джамшиту сейчас объяснить; он вежливо кивал, хотя почти ничего из сказанного не понимал.
Джамшита привезли домой, накормили. У него оказался хороший аппетит – все, что положила Доля, а она любила и умела угощать, он съел, да еще куском хлеба тщательно вытер дно тарелок и кусочек этот проглотил. Доля подумала, что ему не хватило пищи, и положила еще:
- Кушайте, кушайте!
Но он энергично замахал руками, отнекиваясь. Было ясно, что он просто очень уважительно относится к пище. 
Вечером они собрали у себя на квартире друзей, Гуля привела своих подруг, в том числе учительницу английского языка Дину, которая и стала переводчицей. В первую очередь присутствующие расспросили Джамшита о его жизни. Он рассказал, что родом из Персии, а точнее, из Ирака, но уже давным-давно перебрался в США, работал там некоторое время землемером, а потом поехал по миру, как делали когда-то христианские миссионеры, проповедовать бахаизм. Проповедовал в Латинской Америке, в Австралии, в Африке, в Италии и Польше. Теперь вот приехал в Россию, когда открыли границы, и путешествие сюда стало возможным.
Саша с восторгом смотрел на «мудреца», который объехал полмира – видел древние пирамиды и поселения древних индейцев в Перу, видел развалины Колизея и многое другое, увидеть лишь часть которого Саша давно мечтал. Казалось, а это было несомненно, что старик знает то, что Саша, может, никогда бы и не узнал, не встреться он на его пути.
Из ответов старика, выяснилось, что на Земле последователей бахаизма около пяти миллионов - в основном это большие общины в Америке, Австралии и Новой Зеландии. В общинах царит полнейшая демократия, и председатель выбирается голосованием всех членов. Он работает наравне со всеми, и за общественную работу вождя-старейшины ничего не получает, кроме уважения. Это было неожиданно – Саша знал, что священники любой религии получают зарплату, о чем и сказал Джамшиту. На что тот ответил:
- Бог вознаградит каждого по трудам его. Ведь и я ничего не получаю за миссионерство. Живу и езжу на свою пенсию.
Саша проникся еще большей симпатией к Джмшиту, почувствовал с ним родство – он ведь и сам был вроде некоего бескорыстно миссионера, жаждущего научить людей праведно жить.
О самом Боге, его понимании, Джамшит говорил мало, то есть не упоминал его всуе, а рассказывал, как люди живут в общинах, как сообща присматривают за детьми, как ухаживают за немощными стариками, помогают молодым получить образование, работу и специальность. Говорил, что ад и рай по учению Баха-уллы находятся в собственной душе человека – и если он впускает в душу темные мысли, то там образуется ад, и наоборот, если живешь безгрешно, то будешь счастлив.
Джамшит всем понравился, и Саша выразил общее мнение:
- Если все в бахаизме столь приятные люди, то почему бы не стать последователем?
Все дружно закивали.
                *  *  *
На следующий день Саша с Гулей составили Устав и подали заявку в мэрию о регистрации новой общины в городе Камске. Саша был председателем, а Гуля его секретарем. В Саше на минуту шевельнулось сомнение: мол, что же делаю, ведь мои предки были христианами, а я хоть и атеист, но, тем не менее, крещен в трехлетнем возрасте с большими трудностями в храме соседней республики, ибо мать была коммунисткой и боялась, что ее руководство узнает о крещении. Однако сомнение исчезло, ибо почему-то к библейскому богу Иегове (а Библию он перечитывал, как, впрочем, и Коран, постоянно) Саша любовью не проникся. Из-за пропаганды ли коммунистической, которой отравили с малолетства его сознание, из-за противодействия ли Церкви науке и ее примитивному представлению о создании вселенной и человека, то ли из-за духовенства, вид которого (важный–важный) Сашу всегда возмущал; совестно было смотреть по телевизору на иерархов, которые все в золоте, в парче, с брезгливостью на благостном лице подают ручку для поцелуев богобоязненным, падающим им в ноги в знак восхищения и послушания женщинам. Хотя, конечно же, мудрость великой Библии признавал.
- Менять, явно надо что-то менять в православной церкви, чувствовать дух времени, как это делают протестанты, – говорил Саша жене. – Сотни лет в православии одни и те же обряды, скучно их слушать, стоя часами в душном помещении. А у протестантов и сидеть можно, и высказывать свое мнение, и пастор там постоянно шутит, общаясь с прихожанами. И все это без напыщенности.
Последователей протестантов, как Саша знал, в городе были уже тысячи. Привлекали их туда демократизм, свобода высказываний, разрешение обращаться к Богу напрямую, минуя иерархическую лестницу церковных чиновников, которые якобы ближе всех находятся ко Всевышнему!
Не нравилась Саше и установка христианства о том, что человек изначально виновен во всех грехах - это втаптывало его свободолюбивую личность, давило, унижало, вызывало протест!
               
Глава пятая
В уже действующую общину еженедельно собиралось у Саши на квартире человек пятнадцать-двадцать молодых мужчин и женщин. Они пили чай, разговаривали о планах общины, изучали тексты книг бахаизма и частенько принимали миссионеров из-за рубежа. Так у Саши несколько дней жила молодая, загорелая как аборигенка, красивая и улыбчивая австралийка, которая у себя на родине работала инструктором подводного плаванья. Она рассказывала, как встречалась с прожорливыми огромными акулами, при виде которых начинают трястись поджилки и холодеет в груди, и насколько прекрасен удивительно красочный и разнообразный подводный мир около атоллов с его стаями рыб, зарослями кораллов! После нее жили две миленькие в своей полноте (настоящие бюргерши) девушки, студентки из Германии, веселушки-хохотушки, которых, по мнению Саши, мало интересовало миссионерство, а бахаизм был лишь способом посмотреть мир, другие страны, города, пообщаться с приятными людьми и попутешествовать. Но была и ярая фанатичка бахаизма – высокая и малопривлекательная внешне, с резкими мужскими чертами лица, но очень сентиментальная, с добрейшей душой американка, которая пешком шла через всю Россию, заключив с фирмой по производству кроссовок контракт о том, что пройдет в этой обуви по русскому нескончаемому бездорожью, несколько тысяч километров.
- Вот уж смелость, так смелость! – восхищалась Доля, глядя на ее стоптанные кроссовки – это была уже третья пара обуви.
- А нельзя так: проехать километров сто, потом сто пройти. И снова так же? – пожалел миссионершу Саша. – Фирма по производству кроссовок не следит же за тобой из космоса!
- Нет! Так бесчестно, - ответила без тени сомнения она.
И она действительно шла весь путь, а когда попутные машины останавливались, а шофера предлагали подвезти одинокую женщину, решительно отказывалась. «Странные люди – эти американцы! Фанатичные! – подумал тогда Саша. – Наш российский человек обманул бы фирму…»
Саше было интересно общаться со всеми, он с удовольствием слушал их рассказы и удивлялся тому, как все изменилось в жизни, в его стране.
- Кто бы мог подумать несколько лет назад, что иностранцы, которые для нас были почти инопланетяне, приедут запросто ко мне, будут жить у меня неделями! – размышлял он с Долей, встретив очередного гостя из-за рубежа.
Саша хорошо помнил, как еще пяток лет назад, когда только начал править демократ и наивный миротворец Горбачев с вполне адекватной, в отличие от престарелых генсеков, внешностью, он написал с добрыми намерениями письмо в газету «Правда» с пожеланием создать в стране международный журнал, где бы философы и писатели, деятели культуры и политики США и СССР общались между собой, честно дискутировали, защищая свой образ мыслей, свое мнение о том, как сделать жизнь общества на земле справедливее, счастливее. Но, увы, ответа не пришло. Зато наведались некие люди в штатском в писательскую организацию к ее председателю и интересовались, кто такой Александр Долгов и почему ему спокойно не живется… Саша об этом, конечно бы, не узнал, если бы не шепнул Михаил Орлов: мол, будь осторожней, тобой «органы» интересуются. Тогда Саша серьезно поволновался, думая, что после этого мстительные и бдительные «органы» ему просто не дадут возможности публиковаться: скажут кому надо, чтоб перекрыли кислород… Но еще более устрашающий момент был, когда Саша с отцом и Долей возвращались из поездки в Москву и переправлялись через Волгу на пароме, на котором переправлялась и красивая иностранная машина. Отец, как человек очень любознательный, подошел к двум моложавым, спортивного вида иностранцам – владельцам машины, неплохо разговаривающим по-русски, и начал выяснять ее технические характеристики: какая мощность мотора, как быстро ездит, сколько стоит… Они откровенно рассказывали. Потом отец стал с жаром рассказывать им, сопровождая бурную речь жестикуляцией, что вот уже несколько лет не могут достроить через Волгу автомобильный мост, поэтому приходиться выстаивать несколько часов большую очередь на паром. А на следующий день в село к отцу из районного отдела КГБ приехали на «Жигулях» два малоприметных, скромных с  виду мужичка, вызвали его на улицу – и тот, что постарше, лысоватый, задал строго вопрос: «Зачем ты показывал рукой в сторону военных заводов?» – «Каких военных?! – растерялся отец, слегка побледнев. – Я показывал на мост, который не могут достроить…» Выяснив, что на шпиона отец явно не тянет, а председатель сельсовета характеризовал его как человека очень порядочного, работящего, политически грамотного, они настойчиво посоветовали отцу с иностранцами больше не общаться. Как потом выяснилось из газет, иностранцами были второй секретарь посольства США и дипломат из посольства Норвегии, которые посетили с ознакомительным визитом наполненную военными заводами Казань, бывшую до недавнего времени закрытым для иностранцев городом.   
                *  *  *
Вскоре Саша с Долей занялись бизнесом, ибо оба ушли в силу низкой зарплаты с государственной службы, а надо было на что-то жить, издавать книжки. Подумав, что всегда необходима женская обувь (особенно осенние и зимние сапоги), коих не стало в нынешних магазинах, когда после прихода Ельцина нарушилось централизованное распределение в стране, они созвонились с близлежащими обувными фабриками и поехали для начала в Казань, где загрузили полную машину (салон и багажник) картонными коробками с женскими туфлями, босоножками и детской обувью.
Вернулись, сдали товар по близлежащим магазинам и базарам, а остальное стали развозить по крупным организациям – оказалось, что при каждой организации (ибо в магазинах были пустые полки, и везде царил бартер) имелся энергичный человек, который снабжал работающих и продуктами, и промтоварами, вплоть до зубной щетки. Так что обувь сдавали им, да и Доля, сама иногда направлялась в плановый отдел или в бухгалтерию, где наиболее вероятно застать группу женщин – и вытаскивала из сумки образцы обуви. Цены на продукцию у нее были на треть ниже, чем в магазинах, поэтому женщины, примерив, походив по полу, выясняя удобство обуви, с удовольствием брали товар и  благодарили. (Впрочем, это делали уже десятки подобных Саше с Долей активных «челноков»),
Как–то они поехали за продукцией Ульяновск. Никогда там не были, дорогу не знали, но смело двинулись в двенадцать часов ночи, чтоб к семи утра быть у проходной. Там уже стояла очередь из местных челноков-женщин, которые ждали открытия магазина с объемистыми сумками. Доля решительно зашла в прифабричный магазин.
- Куда без очереди? – стали возмущаться крикливые и встревоженные женщины.
На что продавщица обувной фабрики строго и резонно ответила:
- Вы тут берете по две-три пары, а она сотню!
Женщины обиженно замолчали, а Доля, сопровождаемая завистливыми недовольными взглядами, быстро выносила из магазина коробки с сапогами. Чтоб товар уместился в машину, картонные коробки приходилось выбрасывать тут же около проходной.
В тот раз, чтоб сократить путь, они пытались проехать по проселочным дорогам, где не было ни указателей, ни людей, которых можно спросить, куда ехать... Наобум зарулили в обширную болотину, с колеями по полметра, где и трактору-то не выбраться – и вместо того, чтобы выгадать время, просидели в болотине до темноты, откапываясь маленькой саперной лопаткой. Думали со страхом, что придется заночевать, а ночи были уже холодные – и неизвестно, как бы они выдюжили. Могли бы и погибнуть.
В другой раз они направились в Йошкар-Олу, на обувную фабрику за детскими сапожками – а это путь гораздо длиннее, чем до других городов. Еще по дороге туда машина вдруг стала глохнуть на малых оборотах. Они заехали в Казань на станцию техобслуживания, где им прочистили маслопровод – и машина вроде «прочихалась», но когда уже доверху загрузились обувью и мчались обратно, вдруг среди марийских глухих лесов она запарила и задымила. Оказалось, куда-то исчезало из двигателя масло, и при высокой скорости двигатель мгновенно перегревался. У них, к счастью, была канистра пятилитровая масла – и, подливая его через каждые пятьдесят километров, они ехали очень медленно обратно.
- Ничего, может, к утру доберемся, – говорил Саша, вглядываясь в освещаемую фарами темень, и тихонько напевал, чтоб не уснуть и взбодриться.
- Доберемся, – вторила Доля.
Так вместо вечера, как рассчитывали, приехали домой только на следующий день в полдень, усталые, но довольные, что выдюжили.
                *  *  *
 Был случай осенью в гололед, когда Доля вдруг, испугавшись впереди идущего автобуса, резко нажала педаль тормоза – и машину закрутило и понесло прямо на автобус со скоростью сто километров. «Ну, все!» – сказал без обреченности, а  словно констатируя факт, Саша, видя, с какой неотвратимостью они летят на бампер мощного красного «Икаруса». Он уже успел увидеть испуганное лицо водителя, которому даже свернуть некуда было. И вдруг в самый последний момент, в полутора метрах от преграды и доле секунды от столкновения, машина изменила траекторию и медленно встала боком на песчаную обочину. Саша с Долей растерянно переглянулись, не зная, смеяться или плакать, и выкурили на радостях по три сигареты, прежде чем снова, теперь гораздо осторожнее, тронуться в дальний и такой опасный путь.
Помня, как некоторые его друзья–поэты, зная, что у него появились деньги от бизнеса, посматривая на него брезгливо (дескать, продался «мамоне»), тем не менее, просили в долг явно без возврата, Саша, крутя руль, с досадой сказал Доле:
– Многие люди не знают и не хотят знать, с каким трудом и кровью деньги достаются…   
Доля, остро осознав, что они сейчас были на волосок от гибели, грустно кивнула:
– Да уж…Это только жуликам–коррупционерам легко!
                *  *  *
На заработанное столь примитивным и суетливым, но доходным бизнесом Саша издал несколько книжек, надеясь, что удастся их хоть с небольшой выгодой продать, и жить на эти деньги. Ободренные, они с Долей развезли тираж по книжным магазинам Камска и других, в радиусе сто километров, городов. Стали регулярно названивать в магазины и интересоваться продажей. В Камске, где Сашу как автора, знали, продажа шла неплохо, но не так, как хотелось бы – прошло несколько месяцев, пока тираж в три тысячи раскупили. Но за это время, при инфляции в стране под двести процентов годовых, полученные за проданные книги деньги успели в два раза обесцениться. И на них Саша не мог бы снова издать ту же книгу и тем же тиражом – то есть вместо того, чтобы получить прибыль, оказался в убытке.
Так было и не только в книжном бизнесе: где оборот денежных средств составлял несколько месяцев, работать становилось бесполезно – все съедала инфляция. Получался странный сизифов труд! Выгодно было только купить что-нибудь по дешевке, быстро продать, а прибыль обменять на постоянно повышающиеся в цене доллары и положил их в кубышку.
- Как может развиваться страна в таких условиях?! – возмущался Саша, узнавая из газет и телевидения, как ежедневно растет курс рубля к доллару. - Куда смотрят наши бестолковые экономисты? Ведь никто ничего не будет производить! Мы же сдохнем от голода и начнем носить лапти…
Под конец Саша так разочаровался в книжном бизнесе, что даже не поехал в отдаленные города, где сдавал свои книги небольшими партиями.
- Все продали. Приезжайте, – звонили ему директора магазинов, а он удрученно, скрывая это за показной веселостью, отвечал:
- Оставьте эти деньги себе! Дарю! Сегодня я щедрый.
Да, затраты на бензин для поездки за выручкой были больше самой выручки… Оставшиеся непроданными книги Саша стал дарить всем знакомым и незнакомым и был рад, когда к нему пришли две интеллигентные женщины из книжного центрального склада, который закупает книги и распространяет по всем библиотекам города, и главная из них, пожилая женщина в очках, печально сказала: «Мы знаем вас как хорошего писателя, но ваших книг у нас очень мало. Купить мы их не можем, так как совсем не дают сейчас денег для пополнения фонда. А читатели ваши книги спрашивают». Тут Саша вытащил все, что было издано, и набил книгами их объемистые сумки. Как они его благодарили, не зная и не догадываясь, как был благодарен им он! Они вселили в него хоть какую-то веру, что книги в нынешнее прагматичное и бездуховное время кто-то читает, кто-то интересуется художественной прозой, а не только всевозможными методами оздоровления, которых напридумывали на Западе эпатажные врачи-диетологи, пишущие порой противоположные вещи! (Одни убеждали, что надо есть только овощи и фрукты и тем самым очищать «зашлакованный ядами» организм, другие – что надо потреблять только мясо и вообще без хлеба!) Что двигало ими? Может, они были тайными агентами компаний, одни из которых производили соки, а другие колбасы – и таким образом доверчивым потребителям настраивали в нужном направлении мозги?
- Да, сейчас трудно окупить изданные книги, это не советское время, – как–то горько сказал Саша Доле и показал городскую рекламную газету с объявлениями: – Смотри, десятки желающих продать свои личные библиотеки. Собрания сочинений в изумительных изданиях, с первоклассными иллюстрациями, российских, зарубежных и советских классиков. И цена каждого солидного тома, – качая головой, Саша называл сумму, – гораздо меньше, чем себестоимость моей тоненькой книжки.
 - Это потому продают, что людям есть нечего! – ответила Доля. И, наверное, в чем-то была права, ибо, действительно, когда у многих не стало работы и денег, разве до искусства и чтения?!
- Вот и задумаешься, что первично? Духовное или материальное? – Саша как-то читал, что в осажденном Ленинграде во время войны за буханку хлеба отдавали картины великих мастеров, которые сейчас продаются на аукционах за миллионы долларов… Так и сейчас, хоть и времена настали другие, люди отдавали за гроши великолепные издания, которые в советское время было невозможно найти, которые, может быть, годами с любовью собирали, выменивали на макулатуру, а теперь они оказались не нужны.
- Но дети-то еще читают! – сказала Доля,  с чем Саша согласился, потому что недавно, проезжая на машине по городу, вдруг в переулке увидел худощавого мальчишку лет десяти, который в целлофановом просвечивающем пакете нес его детскую книжку сказок. Мальчик был сосредоточен и спешил куда-то: может, домой, чтобы прочитать ее скорей, а может, уже нес в библиотеку? Сашу так и подмывало спросить: «Мальчик, понравилась эта книжка?» Но он не спросил, поскромничал. И еще долго размышлял с благоговением о том, что мальчик несет книжку именно в чистом целлофановом пакете, а не под мышкой, не в руке, не в свернутом виде – значит, действительно книжка неплохая, если ее так бережет…
– Так что бросать это дело я не буду! – подытожил бодренько Саша. – Да  и не  ради денег я пишу. Это  своеобразное служение людям!
– А я так хотела, чтоб ты этим зарабатывал… – шмыгнула  носиком Доля. – Как великие писатели!
Саша сердито, словно его в чем–то обвинили, ответил:
– Какие великие? Ты знаешь, что у Пушкина после  смерти остался долг в сто тридцать тысяч рублей? Это огромнейшие деньги!  В ту пору генерал получал жалование пять тысяч в год! Великий Достоевский тоже был в долгах –  они с женой тоже развозили книги, как мы с тобой, по магазинам… А после смерти у Гоголя нашли лишь сорок рублей и сундучок с заплатанной одеждой…Даже Нобелевский лауреат Бунин последние пятнадцать лет жил на подачки меценатов.
                *  *  *   
Саша с Долей купили, как показалось, весьма дешево партию импортного шоколада – тысячу больших ярких плиток и стали ждать Нового года, надеясь, что шоколад подскочит в цене, и они его с выгодой продадут. Тогда импортный шоколад только-только появлялся в стране – и они рассчитывали на прибыль, но перед Новогодними праздниками магазины города вдруг наполнились импортным ассортиментом – откуда ни возьмись, появились «марсы» «сникерсы» и «баунти», да в таком количестве, что Саша с Долей были в грустном недоумении и стали шоколад потреблять сами и дарить всем. Не было дня, чтобы не съедали по паре плиток этого энергетического, как говорят знатоки, приносящего радость продукта! А он действительно был вкусный, с орехами и изюмом. Так что это был хоть сладкий проигрыш в бизнесе…
Но были проигрыши и посерьезней! Как-то к ним зачастил поработать – он готовил к изданию пособие для учителей - на Сашином компьютере, (а тогда личных, дорогих, компьютеров было в городе мало) учитель испанского языка, депутат городского совета. Тогда в депутаты направились многие говоруны, умеющие только пафосно критиковать советский уже разрушенный строй, который, однако, дал им образование и обеспечил работой; впрочем, вскоре процент случайных людей в «думах», без денег и без связей, заметно уменьшился…
Это был высокий, представительный мужчина в очках, обходительный. Садясь обедать, Доля приглашала его за стол и кормила «первым и вторым», уезжая по важным делам, они оставляли его дома одного. Узнав, что они продают остатки бумаги, прекратив печатать журнал и газету, он попросил оставить бумагу ему и перегнал на их счет деньги из бухгалтерии РОНО. Прошел месяц, а бумагу он не забирал, прошел второй. На складе типографии, где хранилась бумага, выставили солидный счет за аренду. Саша с Долей стали торопить «испанца», чтобы отвез бумагу туда, где собирался издавать книжку, но он не спешил. В результате ту бумагу пришлось продать и оставить учителю другую, лежащую в собственном гараже, тоже неплохую, но качеством чуть похуже. И когда, наконец, он удосужился увезти бумагу в типографию, выяснилось, что она для школьного учебника не годится.
- Да я вас засужу», – стал визгливо кричать он Саше в телефонную трубку. – Я списал с вашего компьютера все документы, которые приоткроют ваши делишки налоговым органам.
- Вы же сами виноваты – не забрали бумагу вовремя, – твердил Саша, удивляясь наглости «испанца», но тот не принимал никаких доводов.
Через некоторое время Долю пригласили в налоговую инспекцию, куда поступил запрос о проверке их кооператива от депутата. А так как его фамилия удивительным образом совпала с фамилией начальника налоговой инспекции республики, то среди налоговых сотрудников случился переполох. Они стали чего-то скрупулезно «копать», словно ищейки, которым дали команду «фас», но нашли лишь небольшую ошибку в финансовых документах на копеечную сумму… «Вот и делай людям после этого добро, – вздохнула устало Доля, когда закончилась благополучно канитель с проверкой финансовых документов. «Да, мир меняется – люди поганятся, такой этот капитализм!» – согласился Саша. 
Как-то они взяли на обувной фабрике автомобильный прицеп кроссовок - несколько сотен пар, как думалось, по весьма дешевой цене, но большинство обуви оказалось сорок пятого размера – для обычных людей, со средним размером ноги, не подходящей. Часть (маленьких размеров), они раздали по промышленным предприятиям, а большая часть зависла. «Что же вы дали неликвидный товар?» – звонила возмущенно Доля на фабрику. «А мы не оговаривали, сколько вы будете брать тех или иных размеров, – резонно ответили ей. – Договор мы не писали, а в накладной специальных указаний нет…» Так и зависли кроссовки на пару лет. «Отдадим в какую-нибудь исправительную колонию в виде подарка? – сказал Саша однажды Доле. – У них там плачевное состояние с финансированием. А уголовники – ребята весьма крупные!» Что и сделали, завезя кроссовки по пути, когда поехали в гости к Долиным родителям, в местную колонию, чьи бараки располагались за тройным забором из колючей проволоки. Написали письмо на имя начальника колонии и свалили три огромных мешка прямо в приемно-пропускном пункте.
Неожиданно аукнулась им торговля французской колбасой. Доле позвонили из банка, куда велела сдавать выручку от продажи их авантюрная знакомая, владелица колбасы, и предложили зайти разобраться. В банке на Долю, окружив плотным кольцом, словно она сейчас сбежит, стали наседать несколько напористых сердитых женщин и мужик, чтобы она вернула огромный кредит. «Да мы вас посадим!» – кричали аж хором.
- Какой кредит? – возмутилась она. – Где документы, что я его у вас брала?
- Но брала Галямова! – давил на нее мужик, как оказалось, новый начальник кредитного отдела. – От имени которой вы отдавали нам деньги.
- Откуда я знаю, что она у вас что–то брала? – ответила Доля. –  Мне она сказала, на какой счет надо отдавать вырученные за колбасу деньги, что я регулярно и послушно делала!
- А вы не знаете, где Галямова сейчас? – спросил въедливо начальник. 
- Нет, – отвечала Доля. – Мы общались с ней через общую подругу.
В тот же день Саша с Долей позвонили их знакомой поэтессе, которая к тому времени уже перебралась в Москву, и рассказали, что произошло. И тогда она поведала историю о том, как ее подруга взяла за большую взятку – процентов тридцать от взятой суммы – начальству банка (а иначе бы не дали) огромный кредит, купила несколько вагонов колбасы с истекающим сроком годности – ей ее подсунули московские криминальные дружки. И попыталась раскидать по стране. В результате оказалась в огромном проигрыше и теперь прячется от банка, который уже несколько раз засылал на квартиру ее матери агентов службы безопасности, милицию, которые караулили ее у дверей. Если бы у нее было имущество (дача, квартира, автомобиль), все бы отняли, но на ней абсолютно ничего не числилось – вот и остался банк ни с чем. Конечно, дирекция банка нагрела на этом руки! Но это нигде же не зафиксировано, а продажная и жадная дирекция сама в этом разве сознается!?
                *  *  *
В том, что бизнес в современной России очень опасен, Саша с Долей узнали, когда пропал их хороший друг, на складе которого они хранили купленные совместно двигатели на автомобили. О его пропаже сообщила испуганная и озабоченная жена, которая пришла к ним на квартиру и интересовалась, не видели ли они его, ибо уже три дня как он исчез. Через неделю она сообщила о пропаже всегда пунктуально приходящего домой, порядочного семьянина, не алкоголика и не гулену, мужа в милицию, обзвонила морг, больницы, но безрезультатно. Саша с Долей кинулись на склад – и не обнаружили общего, очень дорогого товара. Пожилой хитроватый кладовщик развел руками: «Были какие-то люди и все вывезли по накладной». Потом, как выяснилось, накладная была поддельной, а ни номеров грузовика, ни самих фиктивных покупателей трусоватый сторож не помнил – так, общие черты...
Они еще ждали, что друг объявится, но не появился он ни через месяц, ни через два – и только на третий месяц случайно, на пустыре у заводов, нашли обезглавленное тело, в котором жена по родимому пятну на бедре признала своего мужа. Саша попытался искать следы пропавшего товара, ибо сумма похищенного была немаленькая, но Доля твердо сказала: «Не суйся, все равно не найдешь а может случиться так, как с Олегом». А как одиноко сейчас и страшно было миленькой и такой домашней жене убитого, которая в своей жизни нигде толком не работала, надеясь на делового мужа, ничего не умела, и теперь осталась одна с двумя маленькими детьми! Подумав об этом, Саша процедил: «Да пусть подавятся, эти подлецы. Бог их накажет!» А Доля развела печально руками: «Все–таки в советское время жилось гораздо спокойнее». – «Везде есть свои плюсы и минусы…» – вздохнул Саша.
                *  *  *
Вскоре он стал разочаровываться в созданной общине и в людях, которые ее посещали. По большому счету, бахаизм был тем же, что и коммунизм, но только с Богом. Да и зародились они одновременно, около полутора сотен лет назад как попытка создать справедливое и счастливое общество на Земле для всех людей. Сашу больше всего привлекала в бахаизме не вера как таковая, а нравственно-философское мировоззрение, которое в чем-то для него было ново. Если по первоначалу, встречаясь с такими корифеями-проповедниками, как светлый душой бескорыстный Джамшит, он черпал от них некую мудрость, то последние миссионеры его разочаровали. Особенно финн, который, как выяснилось, занимал в национальной общине своей страны большой пост и поэтому не раз принимал участие в заседаниях «Всемирного дома Справедливости». Предки его были русскими эмигрантами, и он неплохо говорил по-русски. Он был плюгавенький, в общем-то, недалекого ума, честолюбивый и едкий, с жидкой черной бороденкой, но держался важно. Нельзя было при нем сказать ничего, что хоть в чем-то умаляло его предыдущую мысль. Он пришел в Сашину квартиру, съел его ужин и начал вести себя как хозяин. Всячески подчеркивал, что россияне якобы недалекие, убогие и малообразованные люди, ничего не видели, ничего не умеют и поэтому должны внимать ему как оракулу. «Оказывается, и здесь есть пророки!» – усмехнулся разочарованно Саша, слыша его хвастливые речи.
Саша завел разговор о том, что, да, в России пока плохо живется, но это несправедливо, что на какие-то «поганые двадцать долларов» в месяц, если судить по нынешнему курсу валюты к рублю, живет большинство простых людей. А финн криво ухмыльнулся и сказал, что в России можно прожить и на «десять». Сказал с такой интонацией, чтобы едко подчеркнуть, насколько они там, на западе, зарабатывают больше, и насколько лучше живут! Саше почему-то очень захотелось ответить: «Ты гнида! То, что наше ублюдочное продажное правительство и недалекий президент-алкоголик сделали так, что мы гоняемся за долларом, который, в общем-то, говенная бумажка, которой стоит подтереть одно место, это совсем не значит, что мы не умеем работать!» Но он не сказал, зато решил разогнать всю компанию наивных простушек (дамочек-учительниц), которые зачарованно смотрели финну в рот. Хватит собираться в его доме, где из них никто за все время не удосужился помыть пол после заседаний, никто ни разу не помог Доле приготовить еду, которой их кормили, а все туда же нахально лезут – к Богу! Вы сначала научитесь по-человечески и добро жить…
Но, остыв, Саша их не разогнал, а на очередном заседании сказал:
– Я не хочу быть у вас председателем! Если есть желание следовать бахаизму, то собирайтесь где хотите!
– Как же так? – спросила растерянно Гуля. – Ведь ты же создавал нашу общину, а теперь нас бросаешь! Как же мы без тебя?
– Дел других, гораздо более важных, много, – отмахнулся Саша и с грустью подумал, что появилось немало людей, желающих и умеющих паразитировать на энергии и воле сильного человека. Да, он тянул этот груз и тянул бы и дальше, если б это делало людей  лучше.
Когда все разошлись, он объяснил свою позицию Доле:
– Увы, я не Данко из сказки Максима Горького. Помнишь, как тот вынул из груди свое светящее сердце, чтоб  вывести людей из темных болот?
– А они потом, когда увидели выход, это сердце затоптали.
– Да. Поэтому пусть каждый пройдет свой путь и  сам найдет выход    
Потом Саше еще не раз звонила какая-то озабоченная женщина из отдела по общественным связям мэрии и приглашала на встречу с деятелями всех городских конфессий. Он ей отвечал, что давно оставил этот пост. Но в бюрократической машине заклинило, и ему через месяц опять звонили и приглашали. И так в течение трех лет…
Тем не менее, Саша полностью не отошел от религии – ибо она и только она отвечала на главный вопрос: в чем смысл человеческой жизни! Он, конечно, к своим сорока  годам, прочитав тысячи  книг по философии и теологии, на этот вопрос примерно знал ответ, однако хотел, чтоб и другие об этом узнали. И он решил весь свой опыт в этом осмыслить в некой книге! Как выяснилось, ни одна религиозная система его уже не удовлетворяла – в  каждой из них было свое рациональное  зерно, какие–то свои обычаи и ценности, но все они были  созданы для своего времени –– кто две тысячи лет назад как христианство, кто полторы  тысячи как мусульманство. Конечно, такие вечные заповеди, как  «не  убий», не укради», «не пожелай имущества твоего ближнего» и другие великие истины, подкрепленные божественной сущностью, давшей их на скрижалях (каменных табличках) пророку Моисею, не теряли своей  актуальности. Не теряло ее и выражение: «Относись к людям так, как хочешь, чтоб они относились к тебе!», но  вся беда была в том, что люди уже не следовали этому – в желании получить как можно больше благ готовы был обманывать, убивать и обкрадывать. И если ранее многие люди действительно боялись божественного наказания за свои грехи, ибо верили, что он  реально существует, то теперь наука многие религиозные догмы опровергла, вскрыла их наивность, да и Бога нигде не нашла во Вселенной… Внешне люди еще соблюдали обряды, но в душе осознавали, что  за  грехи  им  никакого  наказания не будет.
Поразмышляв об этом, Саша понял, в чем недоработка религиозных учений, и однажды, решительно усевшись за  компьютер, стал писать: «Людям внушали, что есть некий всевидящий бог, некий строгий и заботливый отец! Но, увы, бог это лишь разумная часть вселенской материи и ему в общем–то на нас на всех просто нет времени! И поэтому надо  признать, что  только мы сами, как его часть, как его дети, не должны перекладывать на него заботу о нас неразумных, а сами искоренять пороки в себе и вокруг  нас. Не даром сказано: «На бога надейся, а сам не плошай!» К сожалению, люди сейчас  настолько  разобщены,  настолько привыкли  думать, что их проблемы  решит  или Бог, или государство, что связали свою инициативу по  рукам и ногам. Видим, что рядом кто–то грешит, кто–то  ведет себя неподобающим образом, но это не пресекаем! Все это плоды дурацкой толерантности, а  на самом деле равнодушия. Дескать, моя хата с краю, я ничего не  знаю! Так мы взращиваем рядом с собой преступников, коррупционеров, педофилов, наркоманов, надеясь наивно, что или Бог их накажет, или они сами вдруг совесть обретут!  Увы, не обретут! Даже великие философы–гуманисты древности признавали с горечью, что к добрым делам человека надо принуждать! Принуждать! В лучшие годы при социализме это было, это есть  сейчас в Китае, где введена смертная казнь за пятьдесят видов преступлений! У нас же любое принуждение полностью отменено из–за дебильной гуманизации либеральным правительством! Пьяницы шастают по улицам, третируют семьи, но их нельзя отравить на перевоспитание в лечебно–трудовые профилактории, как было ранее! Это же якобы насилие! Шастают психически больные маньяки, которых следует принудительно лечить, но по новым законам этого нельзя делать – якобы это  насилие над личностью! Значит, пусть они убивают, детей насилуют…И так везде –  нет никакого контроля, никакой  ответственности, никакой профилактики! Наступил дебильный гуманизм! Смертная казнь отменена, якобы  только Бог может лишать человека жизни! Так вот, гребаные либералы–гуманисты, которые хотят безнаказанно воровать и насильничать, я, да и другие порядочные люди, как частицы Бога, как его сыновья, имеем право вас жестоко наказать от имени Всевышнего! Не надо ждать, когда накажут в аду или воздадут почести в  раю (может, ни того ни другого и нет), а сделать это надо здесь  и сейчас!»
Книжка у Саши получилась небольшая, но емкая – он  издал ее в тысячу экземпляров, назвал просто «Слово Бога!» и стал дарить всем друзьям, знакомым и незнакомым! Пусть встряхнутся, пусть почувствуют ответственность за все, что происходит в мире и в своей душе, пусть научатся противостоять  злу и тупости… Вот это Богу будет  приятно! 

Глава шестая
Освободившись от общественных забот, Саша уже серьезно занялся бизнесом. В магазинах вдруг появилось множество заграничных продуктов, добротных модных вещей. Помнил Саша, как в советское скудное время не мог купить нормальных спортивных костюмов – а именно их только и способен был носить в постоянно согнутом положении; ведь он не мог пойти в туалет, встать там и расстегнуть ширинку – поэтому приходилось покупать порой женские гамаши и выдавать их за спортивные штаны. Теперь все стало можно купить, и все хотелось попробовать – и киви, и ананасы и еще черт те знает какие заморские (вкусные или нет, это уже другой вопрос) продукты, но для этого нужны были деньги, а они водились теперь отнюдь не у всех.
В это время Саша с Долей занялись торговлей сахарным песком: покупали оптовую партию, складывали ее в гараж, давали объявление в газету, а потом развозили мешки по квартирам звонивших покупателей. Выгода была, особенно в начале лета, когда люди собирались варить варенье. Но как-то гараж вскрыли и украли несколько мешков, тогда Саша решил КамАЗ с купленным сахаром, а его было десять тонн, выгрузить зимой у отца в селе, а когда все начнут готовить варенья и компоты, сахар выгодно продать.
Подъехав ночью и собрав сельских знакомых мужичков для помощи, они разгрузили автомобиль у отца в обширном сухом гараже на доски, чтоб сахар не отсырел от земли. Тут Саша впервые почувствовал его уважение: мол, сын-то наш – кормилец!
– Деловой ты стал, деловой… – скупо похвалил Алексей Иванович.
Мать горделиво и с неким упреком глянула на отца: а ты, дескать, не верил в способности сына!
Действительно, пенсию родители сейчас получали мизерную, да и то с задержкой, а за мешок сахара надо было отдать полпенсии. Тут же такое богатство!
Саша только позднее понял, почему отец обрадовался сахару, когда тот, любитель «выпить с устатка» и умелец делать самогон с дубовой корой и разными кореньями, стал регулярно через каждые две недели выгонять ведро самогона и куда-то оприходовать. Хотя ясно было куда! Он поил им досыта и бесплатно своих двух братьев, зятя, друзей зятя и просто хороших, по его мнению, мужиков с улицы, а то и всего села. Они приходили, смотрели вожделенно на поставленную посреди стола литровую банку с кристально чистой жидкостью – а отец умел ее очищать марганцовкой – и слушали, пока не кончался самогон, как отец важно и азартно рассуждал о политике в стране, как ругал Горбачева и Ельцина, а особенно доставалось Чубайсу. Как этот «бедный» Чубайс еще не загнулся в корче после всех матюгов и помоев, которые вылили на него тысячи и тысячи людей по всей стране?! Как его «Кондратий» не хватил!? Вот радость-то была бы тогда в России, ненавидящей этого прихватизатора! 
Саше было приятно общаться с отцом – может, впервые за всю жизнь тот гордился сыном. Привези Саша ему вместо сахара хоть целый вагон колбасы, он бы так не поблагодарил. Да и как не радоваться, если из этих десяти тонн три в результате всех продаж остались лично ему! 
Потом Саша с Долей купили ему у разорившегося фермера трактор (давно он о нем мечтал). Трактор был почти новый и не какой-то малосильный «китаец» (так обзывал отец маленькие трактора китайского производства, которые с развитием фермерства стали завозить в страну), а настоящий Т–40, к которому можно было тележку и плуг подцеплять и еще много-много всяких приспособлений. С какой гордостью отец прокатился на этом тракторе по селу, какой радостью светилось его лицо, как он важно смотрел на встречающихся по дороге сельчан! И сразу же принялся мастерить тележку, съездив для этого по соседним колхозам, по их свалкам и набрав колес, осей и выменяв где-то на самогон ржавый гидроцилиндр. И все это собрал вместе со своим зятем, который был неплохим сварщиком. Затем соорудил и трехлемешный плуг собственной конструкции.
Да, теперь отец был король на селе. На тележке возил из леса дрова, с колхозной фермы навоз в огород, картошку с собственного поля, где она зрела на пятнадцати сотках в густом черноземе на пойме около речки. Плугом пахал всему селу огороды. И все это делал почти бесплатно, за бутылку водки, а где просто по дружбе, по пути захватывал с огорода мешки с урожаем какой-нибудь одинокой пенсионерке…
Саша, привыкший уже все подсчитывать (а без этого в бизнесе нельзя),  ему с некоторым укором говорил:
- Бизнесмена из тебя явно не получится. Ты хоть бери небольшую плату, ведь все-таки и солярку надо покупать, и аккумулятор менять, и колеса снашиваются. Хотя бы это окупай! А свой нелегкий труд почему не оценишь?!
Но Алексей Иваныч лишь морщился, не понимая, как будет мелочно брать деньги с односельчан и соседей, с которыми вместе рос, работал, ведь они, пожалуй, обидятся! И говорил Саше сердито:
- Когда-то эти трактора вообще ничего не стоили! Это сейчас они дорогие, а раньше в каждом колхозе валялись. Если бы я знал, что времена изменятся, я б за литру самогона такой купил, – а потом, подумав, добавлял: – Не за литру, конечно, но все равно дешево.
- Что же не купил? – спрашивал задиристо Саша.
- Дурак был, – отвечал отец. – Не верил, что в стране все так повернется. Что наступит капитализм…
С трактором отец забыл про свои мотоцикл «Иж» и старенький «Москвич», словно их и не было. Трактор теперь стоял около двора круглосуточно, как раньше рысак у богатого помещика, с той лишь разницей, что за живым рысаком надо больше уходу – кормить его, поить, мыть и холить. А на трактор отец ловко вскакивал при любой погоде и надобности: например, надо сходить в магазин за хлебом всего-то за двести метров от дома, а зачем плестись пешком, когда есть трактор? Завел его – и вперед! Надо прошвырнуться триста метров на Каму, посмотреть для любопытства, прибыла там вода или нет – опять трактор заводит. Он так вскоре обленился, что будь у него вертолет, он бы летал до магазина на нем, а ведь раньше все – пешочком. Но более всего отец любил на тракторе ездить за грибами, любимыми груздями, которые солил потом в дубовом бочонке – осень, распутица, на машине и мотоцикле до лесу не доедешь, да и пешком грязь мало кому месить охота, а он сел на трактор – и вперед по лужам и оврагам с такой скоростью, что ошметки грязи летят из-под колес выше деревьев!
                *  *  *
Если раньше Алексей Иваныч, когда Саша лежал в кровати беспомощный и одинокий, без каких-либо перспектив, зло и горько говорил, что «жизнь сына не удалась, кончена и никому он не нужен», то теперь, забыв напрочь те жесткие слова, уже частенько восклицал Саше и своим друзьям-мужикам: «Молодец, не растерялся!» Но иногда в нем, особенно когда был выпивши, взыгрывала какая-то ревность к Саше и обида, что жизнь прожил не так расторопно, мудро и богато, как живет деловой сын, и тогда он недовольно твердил:
- Разворовали все, – и добавлял:  – И ты в том числе!
- Я чего своровал? – удивлялся Саша искренне. – Я не «прихватизировал» ни завода, ни даже копеечного государственного имущества. И  взяток ни у  кого не брал.
- То, чем ты занимаешься, раньше спекуляцией называлось! – бубнил напористо и въедливо отец, уверенный в своей правоте.
- Советское государство не любило спекулянтов лишь за то, что показывали неповоротливость и ущербность его экономики! – говорил Саша. - Мы с Долей не спекулянты, а люди, которые в одном лице совмещают кладовщиков и грузчиков, плановый отдел и бухгалтерию, кассира и экспедиторов, шоферов и дирекцию (так это было при расточительной советской власти со сплошными перекурами) - и мы, естественно, должны получать прилично, сразу за всех.
- Все равно при социализме больше было порядку! – кипятился отец с набухавшими на толстой шее венами.
- Может, где-то и больше! Я прекрасно вижу все недостатки наших дебильных реформ, но будем надеяться, что все образуется – ведь живут же люди в западном мире при капитализме, и неплохо.
- Посмотрим, посмотрим, – продолжал возмущаться отец, и было видно, что он не верит, что жизнь изменится в лучшую сторону. Хотя, через некоторое время, выпив рюмку водки, уже с юмором восклицал меткое выражение из прочитанной поэмы Алексея Толстого: «Страна наша богата – порядку только нет».
- Да, – кивал Саша, – И все это еще со времен Рюрика, первого царя Руси!
                *  *  *
Не забывали Саша помогать и Долиной родне. Младшей сестре Вике, которая жила с родителями в старом, пятидесятых годов постройки сыром доме, где вечно протекали трубы отопления и канализации, и которой по нынешним временам государственное жилье никогда было не получить, дали деньги, чтоб приобрести квартиру в хорошем доме. Приезжая к Долиным родителям, везли подарки (то цветной новый телевизор, то видеомагнитофон) попутно закидывали в багажник мешок сахара в гостинец, давали деньги – и теперь они смотрели на Сашу отнюдь не как на хитрого человека, который когда-то подло «украл» у них любимую дочь. Они встречали его с распростертыми объятиями, накрывали обильный стол, не знали куда посадить, чтоб ему было бы только удобно, подливали то коньяка, то водочку и подносили угощения. Саша смущался такого радушия и говорил: «Я же только зять, а не важный посол дружественной страны». – «Это хороший зять, с которого можно немножко взять!» – шептала ему на ухо удовлетворенная Доля.
Проводив переночевавших гостей, мать Доли, стоя на крыльце, как бы между прочим, подходившим к ней любопытным соседкам, говорила:
– Вот дочка приезжала! Муж–то у нее писатель и  бизнесмен! – и начинала  перечислять, каки ей гости привезли подарки.
– Умный парень–то  оказался, умный… – кивали они.
                *  *  *
Старались помогать и друзьям. В последнее время к ним часто приходила знакомая еще по литературному объединению женщина, оставалась на обед и ужин. Выяснилось, ее сократили на работе, она пыталась найти защиту от произвола чиновников в суде, но везде проиграла и стала потихоньку спиваться. Не знавшего этого поначалу Сашу всегда удивляло ее опухшее синеватого оттенка лицо, трясущиеся руки и дико блестящие глаза. По любому поводу она вспыхивала, покрывалась багровыми пятнами и сбивчиво и нервно начинала оправдываться, словесно нападать, а то обижаться на весь божий свет. Сейчас она уже пропила последние деньги и стала продавать вещи – кольцо золотое, цепочку, шубу, чтоб только хватило выпить и немного перекусить, но вскоре и это кончилось. Поэтому она, словно к источнику света в холодном, чужом и темном мире, который, по ее мнению, ополчился на нее, потянулась к Саше с Долей, где ее всегда выслушивали, наливали стопочку, вкусно кормили.
- Дайте мне хоть какую–либо работу! – взмолилась она однажды. – А то ведь подохну с голоду или от водки!
Выяснилось, она неплохо готовила, и Саша предложил стать домохозяйкой – убираться, варить еду, стирать, ибо Доле справляться одной с хозяйством стало тяжеловато:  все-таки целыми днями ездили по делам, закупали товар и возвращались только к вечеру, а ведь еще предстояло договориться о деловых встречах на завтра, составить финансовые документы в налоговую, в банк, выписать накладные. Словом, лишние женские руки бы помешали!
Вскоре она не только приходила к ним по утрам, а оставалась ночевать как равноправный член семьи. Стесняясь Саши, она перестала пить, округлилась, поздоровела, а то была уже на грани истощения. Теперь же выкупила из ломбарда, на зарплату что ей платил, свои вещи – но главное, воспрянула духом, повеселела. Потом, когда Сашина мать сломала ногу, и долго лечилась, она оказалась заботливой и умелой сиделкой, управлялась с хозяйством Сашиных родителей.
Деревенская жизнь пошла ей на пользу: она ходила по селу и общалась с женщинами как полноправная сельчанка, ей там даже нашли крепенького мужичка, который захотел взять ее в жены.
                *  *  *
Не со всеми друзьями отношения оставались прежними, доверительными. Кое-кто стал завидовать, и до Саши доносились через посторонних их разговоры: «Они совсем зажирели. Домработницу держат!» А потом те же люди приходили просить взаймы денег. И не просто просить, а чуть ли не требовать: мол, ты нам друг, вот и выручай… Саша дал один раз, другой, но вместо того чтобы вернуть вовремя (он, например, если что-то обещал, в лепешку разобьется, голодать будет, но обещание сдержит), они тянули месяц, другой, а то и полгода: мол, зарплату задерживают…Саша входил в их положение. Хотя и они, наверное, должны были понять (ведь не дураки), что сейчас не старые времена – тогда лежали ли деньги в сбербанке или отданы взаймы, не было разницы. Сейчас деньги должны работать, чтобы не превратиться в прах, и то, что заемщики отдавали через полгода, были уже совсем не те суммы – а только половина, ибо вторую половину съела инфляция, которая была в стране невероятная.
Более всего Сашу сердило, что эти здоровые, сильные и моложавые люди, с руками и ногами, вместо того чтобы работать – постоять, например, на рынке с товаром, помочь ему что-нибудь загрузить в гараж или в машину в благодарность, или пораскинуть мозгами, раз уж плачутся, что детей кормить нечем, продолжали сутками, как в советские времена, смотреть на диване телевизор. Досадовало, что приходя к нему в гости, они болтали часами о никчемных пустяках, сплетничали. «В то время когда я наступаю, что называется, «на горло собственной песне», забросил творчество ради того, чтоб не нищенствовать, они продолжают бить баклуши», – думал он с обидой после очередного визита какого-нибудь дружка и стал отказывать в материальной помощи. А когда однажды одна постоянная заемщица ему хвастливо заявила: «Деньги-то у меня есть от продажи дачи, но в банке лежат и взять их можно только через год – на такой срок положили!», Саша рассердился. Значит, она свои денежки положила под проценты, а он ей должен дать запросто так?!
Конечно, давал и так, как одному поэту, который прибежал к Саше бледный и трясущийся и заявил, что вложил «с дуру» деньги (притом еще и не свои) в какой-то мутный фонд, а тот лопнул. Саша, впрочем, и сам недавно прогорел с аферистом Мавроди весьма глупо… Он, естественно, уже знал, что деньги из воздуха не берутся, и, когда Мавроди стал раскручивать шумную компанию в прессе и на телевидении с насмешливым и дурковатым Леней Голубковым, слабеньким актером какого–то театра, лишь посмеивался, думая, что через недельку другую все это развалится как карточный домик. Но прошел месяц, другой, а Мавроди еще держался, что было удивительно и малопонятно. Ведь огромные деньги тратились на рекламу на телевидении, на видеоролики, на прессу, на заказные статьи! Так откуда же брались деньги? Вложившая туда деньги Сашина знакомая поэтесса, жившая в Москве, по приезду в Камск важно - будто по секрету ей об этом поведали в самых высоких инстанциях - говорила: «Он эти деньги вкладывает в военную и ракетную промышленность, где огромная отдача!» Сама ли она в это свято верила, чтобы спокойно спать ночами? Или же нарочно распространяла эту, пущенную тем же Мавроди и его пиарщиками «утку», чтобы привлечь все новых и новых клиентов-буратин, ибо без очередных «буратин» откуда же ей вернут так выросшие ни с того ни с чего вклады!?
Прошел год, а Мавроди все держался, но крепился и Саша, но потом вдруг его заело, завидно стало, что многие у Мавроди обогатились. Он поехал по делам в Казань и, увидев, как к пункту покупки «мавродиков» стоит огромная азартная очередь, поддался общему ажиотажу (не избавились еще от этой советской стадности!) и купил у дошлого мужичка-перекупщика, которых у пункта отиралось немало, на тысячу долларов этих зеленоватых, похожих на доллары, но только с портретом прохиндея Мавроди, а не президента Вашингтона, бумажек. Подумал при этом: «Возьму на недельку-другую, а потом сдам!» Но только он приехал из Казани, как на следующий день по телевизору объявили, что всегда открытые для возврата денег многочисленные пункты в Москве и по всей стране закрылись. Показали, как тысячи людей беснуются у закрытых дверей. Он с Долей долго хохотал над своей мимолетной глупостью, но, конечно, пришлось бы плакать, если бы вложили гораздо больше! Но к тому времени они уже кое-чему научились и действовали по мудрому девизу американских бизнесменов: «Держи яйца в разных корзинах!» Ведь если одна корзина упадет, и яйца в ней разобьются, то останутся целыми в других.
Наверное, не обиделись сильно на Мавроди еще и потому, что даже если бы и успели прокрутить деньги и получить прибыль, то она была бы нечестная, не заработанная, а отнятая у других, менее расторопных и удачливых, как это происходит во всех финансовых пирамидах! Так пусть уж лучше прогорят они, вложившие не последние гроши, а не те, кто рисковал всем.

Глава седьмая
Изредка на лестничной площадке около квартиры стали появляться молодые подозрительные личности с порочными лицами, в вязаных шапочках, натянутых низко на глаза, что глядели холодно – их никто из соседей не знал. При виде Саши или Доли они отворачивались и делали вид, что пришли покурить, но Саша догадаться, что это слежка, - ими, как бизнесменами, кто-то всерьез интересуется: когда приходят, когда уходят и остается ли кто дома! Что, в общем-то, было предсказуемо, ибо Саша постоянно давал в газетах объявления о продаже товара на свой домашний телефон, а найти по номеру телефона адрес квартиры не составляло труда. Возможно, кто-то из местных дворовых «авторитетов» заинтересовался ими, а может, кто-то из бандитской группировки сделал контрольную закупку на небольшую сумму с тем, чтобы  выяснить про них больше? Зная, что Доля носит с собой после сделки большие суммы наличных денег, и никто, ибо Саша находится в коляске, не сможет ее защитить, возможно, намечали грабеж. Ее могли затолкать в квартиру, когда она откроет дверь, а там сделать с ней все, что угодно – убить, изуродовать.
– Пора что-то предпринимать? – сказала обеспокоенно Доля как–то, опять увидев в коридоре трех подозрительных парней с неприятными лицами.
– Пулемет купим? – усмехнулся горько Саша.
– Хотя  бы собаку, –  сказала она.
На следующий день она по объявлению в газете купила с Сашиного одобрения щенка немецкой овчарки. Это был очень красивый пес: весь черный, сердитый, с огромными толстыми лапами, что обещало, что вырастет в мощного зверя, да и пасть и все её нёбо, как оказалось, тоже было черным, а это опять же признак смелости и агрессивности.
Он по-хозяйски обнюхал весь дом и облюбовал место под креслом, куда надолго залег, и смотрел оттуда холодным недовольным взглядом. Когда Доля попыталась его вытащить, чтоб накормить, он злобно зарычал и вцепился остренькими, мелкими еще зубами, ей в руку.
- Хороший будет защитник, когда вырастет! – обрадовался Саша и потрепал пса по загривку.
Пес рос, что называется, не по дням, а по часам, съедая за один присест трехлитровую кастрюлю наваристого мясного супа, и к пяти месяцам стал весить килограммов сорок, а к восьми – вымахал размером с теленка. Каждый день утром, вечером и в обед Доля выводила его гулять по близлежащим пустырям, и он среди местных псов захватил лидерство. Победил сначала в честной схватке лохматую кавказскую овчарку, потом злобного черного ротвейлера, затем уже взрослого матерого пса – тоже немецкую овчарку. Перед одним только высоченным пятнистым догом он заискивал, бежал к нему, опустив голову и повиливая поджатым хвостом, чтоб засвидетельствовать почтение. Уж не таким тот дог был сильным, и если бы они схватились, то еще неизвестно, кто победил бы, но сам рост дога внушал Пирату (так Саша его назвал, словно предполагая, какой у того будет бойцовский характер, а еще потому, что когда–то у отца был охотничий пес Пират) чувство уважения.
С тех пор подозрительные личности перестали появляться, ибо Пират злобно реагировал, когда на лестничной площадке у двери останавливался кто-нибудь чужой. Определял это по запаху ли, по каким-то биополям, или по шорохам и издавал такой громкий рык, что казалось, это лев ревет в саванне, и при этом с размаху бил огромной лапой в дверь, готовый ее выломать. А когда Саша с Долей только подъезжали к дому, он с восьмого этажа, хоть и окна квартиры выходили на противоположную сторону, чувствовал их приближение, и начинал жалобно завывать: мол, что же вы задерживаетесь, я же соскучился, есть хочу…
Польза от пса была несомненная, но и неудобств хватало: длинная густая шерсть летела от него клочьями, и каждый день Доля выметала ее полное ведро – если умеешь вязать, то можно обогатиться на изготовлении носков, которые, говорят, очень теплые и полезные… В доме пахло псиной, и не каждый клиент, приходивший за товаром, мог это принять. А когда пес, выскочив вдруг из смежной комнаты, схватил в мощном прыжке постоянную клиентку за плечо, и она издала такой ужасный визг, хотя и раны–то особой не было – пес лишь хотел ее повалить и прижать к полу – Саша с Долей решили, что пора для офиса и склада иметь другое помещение. Так как деньги свободные имелись, и их надо было куда-то вкладывать, то решили не арендовать помещение, а купить для этих целей квартиру. Поэтому дали в газету объявление о покупке.
Вскоре откликнулась женщина и предложила квартиру в соседнем, что, весьма обрадовало, комплексе, да еще и на первом этаже, что было совсем замечательно. Для офиса лучше и не найдешь, ибо на первом этаже и товар легко принимать – не надо таскать наверх, да и клиенту удобнее его  забирать. В тот же день они посмотрели квартиру, которая была в ужасном состоянии, ибо там жил старик, который спивался после смерти жены, а дочь уехала в другой город. К нему зачастили местные бомжи, и женщина решила увезти отца к себе, опасаясь, что он пропьет квартиру. Доля быстро переклеила обои, а мастера перестелили на полу порванный и прожженный линолеум. Уже можно было ставить шкафы для складирования продукции. Одна загвоздка: в квартире не имелось телефона, и точек телефонных, к сожалению, тоже в жилом комплексе свободных не было, но по коммерческой цене через знакомых, с переплатой, естественно, точка такая нашлась!
Когда они начали торговлю из офиса и наняли продавца и грузчика, работа пошла гораздо продуктивнее. Каждое утро они спускались со своего этажа и ехали в офис, а вечером после работы возвращались обратно. Это было не совсем удобно: Саше надоело спускаться и подниматься в заплеванном лифте каждый день по два раза, да и надо было ежедневно выводить из гаража машину, чтоб отвезти его. Жалко ему было Долю, которой приходилось заталкивать его по ступенькам (хоть и посредством положенного на них специального деревянного трапа), ибо Саша весил вместе с коляской килограммов сто двадцать. Не с первого, увы, раза удавалось его затолкать, приходилось вызывать женщину, которая работала у них помощницей. Да и лифт не всегда работал – в большие холода что-то там замерзало в механизме – и приходилось ждать иной раз на морозной улице по часу, когда придут лифтеры, чтоб его отремонтировать. 
И однажды Саша сказал:
- Хватит ездить туда-сюда. Буду оставаться здесь!
Они купили простенький спальный гарнитур, чтоб можно было в офисе жить. И работа пошла живее, ибо если раньше приезжали в офис часам к десяти, а уходили в пять, то теперь Саша работал почти круглосуточно: уже в восемь утра в дверь звонили первые клиенты, а вечером загружали припозднившихся аж часов до десяти.
                *  *  *
Саше, как автору уже пяти книжек, Михаил Орлов во время застолья на квартире по поводу выпуска очередного сборника рассказов  предложил:
- Пора вступать в члены Союза писателей. У кого есть две книжки, принимают. А у тебя уже больше. Так что рекомендацию я тебе напишу, одну дадим от литературного объединения, а третью возьмешь у какого-нибудь татарского писателя – ведь все-таки в Казани принимают…
- Спасибо, конечно, но я подумаю, – сказал равнодушно Саша, чем весьма удивил Орлова, который озадаченно замолк.
Еще несколько лет назад Саша бы запрыгал от радости, если б мог. Он бы похвалился друзьям и знакомым, что его вот-вот примут в члены Союза писателей СССР, в который было сложно попасть провинциальному автору, и куда, судя по их откровенным признаниям, мечтали вступить многие ныне уже великие писатели. А когда кого-нибудь оттуда выгоняли за критические произведения, порочащие якобы высокое звание писателя советской страны, инженера человеческих душ, это было большое наказание. Многие при столь плачевной перспективе начинали каяться во всех несуществующих грехах, как, например, авторы подпольного альманаха «Метрополь», напечатанного на обычной пишущей машинке в ста экземплярах, но наделавшего немало шуму в советское время – было впечатление, будто они бомбу атомную сделали, чтоб Кремль взорвать, и за это их надо прилюдно  покарать!
- Ну, а льготы-то сейчас какие-нибудь есть члену Союза? – спросил Саша из любопытства.
- Те же…  как будто бы, но денег, конечно, у литфонда теперь кот наплакал.
Но что Саше теперь были эти льготы! Отдых в Переделкино, поездки по льготным путевкам в Коктебель в дом творчества, творческие командировки, авансы за ненаписанные книги и т. д. У него ныне не было никаких ущемленных потребностей ни в жилых квадратных метрах, ни в возможностях поехать хоть на край света в самый лучший санаторий. Но суть даже не в этом. Он читал в газетах и смотрел по телевизору, что в Союзе писателей начались скандалы, драчки, высокоуважаемые члены поливали друг друга грязью с трибун и со страниц журналов, обзывались едко и враждебно – и это якобы духовные мудрые люди, волшебники слова, которых он когда-то боготворил! Союз писателей разделился на два враждебных – и они без конца делили между собой дачи, имущество, литературные журналы. Всем чего–то не хватало, а Саше сейчас хватало всего.
- У нас ныне в городе три члена Союза писателей, – продолжал Орлов. – Но один хочет уехать. А для того чтобы существовала русская секция, необходим третий.
- Я подумаю, – еще раз сказал Саша. Хотя, предложение быть третьим, опередив десятки и десятки людей, которые жили в городе почти с его основания и писать начали, когда, может быть, Саша еще и не родился, и тоже очень хотели стать членами Союза, было заманчивым, ласкало самолюбие. Но, как он понимал, все эти люди опять начнут обижаться на него, завидовать: дескать, мы более достойны, чем он.
Рекомендацию Саше, тем не менее, Орлов дал, но обращаться за рекомендацией к татарским писателям, которые уже относились к Саше дружелюбно и могли дать рекомендацию, он не стал. В связи с тем, что бизнес захватил его всего, творчеством он почти не занимался, и литературные дрязги его абсолютно не волновали, да и времени на все это не было. Появились новые друзья, связанные с ним общим бизнесом.
                *  *  *
Да, Саша уже не издавал книги, но статьи еще писал, ибо много чего случалось в жизни, что тревожило, цепляло за душу. Как–то опубликовал в городской газете отповедь некоему доценту консерватории, который важно рассуждал, что культурным человеком может называться только тот, кто понимает (на этом он делал особый упор), классическую музыку, знает иностранные языки. В статье доцент намекал, что если бы большинство людей слушали «классику», то и жизнь в стране была бы другой… Саша, как человек, который в последние годы немало и плотно общался и с музыкантами, и с деятелями театра, среди которых имелись его друзья, знал, что это далеко не так. Его задел апломб, с каким доцент относился к простому люду, который «консерваториев не кончал», и Саша ответил, что не надо путать образованность с нравственностью, а именно нравственность и определяет культуру человека, его духовность, его внутреннее содержание. И порой простая (как, например, Сашина бабушка, у которой было три класса церковно-приходской школы) или деревенские старухи из великолепной прозы Распутина, которые и слыхом не слыхивали классическую музыку, и языков-то никаких не знают, кроме родного русского, да еще и разбавленного густо диалектами, во многом гораздо культурнее иных композиторов и полиглотов. Он написал, что как нельзя переедаться вкусной едой, ибо это грозит ожирением, если после не следует физически адекватного труда, так и нельзя переедаться фактами из области культуры и этим кичиться, если эта твоя образованность не переплавляется в нравственные устои, в приносящие добро обществу плоды.
Саше было приятно, когда после опубликования статьи, из офиса, куда он приехал с Долей заключать торговый договор, выскочила симпатичная молодая секретарша, и с интересом посмотрела на него, сидевшего в автомобиле.
- Что это она? – спросил он удивленно потом у Доли.
- Да узнала, что это ты написал статью, увидев фамилию в накладной, и выскочили на тебя посмотреть, – ответила с улыбкой она. – Мало же среди бизнесменов людей столь грамотных, а она заочница института  культуры.
Еще Саша написал статью о мужчинах, которые растерялись в новой жизни (ему пожаловалась одна знакомая на мужа, который уволился с работы, когда предприятие обанкротилось, теперь лежит дома у телевизора и ругает всех подряд). «Мужики, – начал язвительно Саша. -  Или вы уже не мужики и потеряли право называться этим гордым словом?» Он им почему-то постеснялся привезти в пример себя, прикованного, как говорят, к инвалидной коляске, но работающего по двенадцать часов в день. Зато пропесочил по первое число за лень, за потребительское отношение к нерастерявшимся женщинам и наивное ожидание, что придет какой-то щедрый и добрый дядя во власть и положит им в тарелочку с голубой каемочкой денег. И это в то время, когда зарастают бурьяном прекрасные черноземные поля, ибо некому их обрабатывать, табуретки хорошей российского производства в магазине не купишь! Так что надо отрывать толстую ленивую задницу от продавленного дивана и работать, фермерствовать, разводить в прудах карасей, создавать столярные мастерские. Да мало ли чего можно, если приложить ум и руки, и вместо того, чтобы матюгать с кислой рожей правительство, не лучше ли переквалифицироваться, научиться новому делу и ремеслам и уважительному отношению к любому труду, который единственный прокормит и даст смысл жизни?!
Особенно Сашу тревожила обстановка с детской преступностью, с бандами, в которые начинали втягивать малолетних, глупеньких и наивных, уже отсидевшие ухари – в результате многие хорошие мальчики в школах оказывались в преступных группировках. А тех, кто не платил им дань, избивали, унижали грубыми словами, плевками, отнимали модную одежду – кроссовки и курточки. Сашу удивлял взгляд традиционных педагогов, которые предлагали бороться с этим жутким явлением старыми дедовскими методами - завлекать ребят в какие-то кружки…Смех да и только. Удивляло и ожидание милиции, которая до определенного возраста не могла привлечь подростка к уголовной ответственности и как-то на него воздействовать, кроме того, как пожурить, пальчиком погрозить. Получалось как в басне Крылова «А Васька слушает, да ест!» А ведь есть народная мудрость, что ребенка надо воспитывать, когда еще «лежит поперек лавки», ибо потом будет поздно – так случалось и с детьми, которые через мелкие пакости катились к своему крупному уголовному будущему! Как-то надо было прервать этот процесс, и Саша предложил в статье на базе лагерей, которые простаивали, на территории и в корпусах баз отдыха создать (может, хотя бы один экспериментальный) лагерь, куда забирали бы с третьего класса, а может, еще и раньше на полный государственный пенсион сложных детей из неблагополучных семей. Это было бы наподобие суворовского училища со спортивным уклоном, и вот там–то уже можно вырвать ребенка из окружающей среды, показать ему более интересную жизнь, завлечь в технические кружки и накормить, как следует. Ибо, как можно перевоспитать ребенка, если он с утра до ночи видит пьяных родителей или наркомана брата и бежит на улицу из этого ада голодный, а там его уже ждут приветливые жулики и бандиты?!
Неизвестно, прочитали ли местные власти статью? Может, и прочитали, да только денег, наверное, на это не было?! А Саша с досадой подумал: «Будь бы я на ногах, сам бы возглавил такой лагерь для трудных подростков!»

Глава восьмая
Теперь за товаром Саша с Долей ездили в Подмосковье, в Пензу, на Урал в Челябинск – привозили с заводов смежников «Автомаша» электрику, форсунки, всевозможные датчики и подшипники – места они занимали мало, умещались свободно в машине, зато на большую сумму и прибыль несли немаленькую. Конечно, эти запчасти поступали с заводов-межников напрямую на «Автомаш», и клиенты, которые приезжали к Саше из других городов страны и даже ближнего зарубежья, могли приобрести их там, но Сашины запчасти были гораздо дешевле. Ведь сам «Автомаш» делал на запчасти большие предпродажные накрутки, так как надо было кормить бухгалтеров и кладовщиков, а Саша с Долей часто покупали их у людей, которые толпились у проходных и предлагали товар по более низкой цене – они были дилерами на своих заводах, имели знакомства в дирекции и поэтому могли те же запчасти брать на заводе, по бартеру или по заниженной цене.
Обычно Саша с Долей уезжали далеко (километров за девятьсот) рано утром, ночевали в гостинице или у знакомых, а утром, загрузившись товаром, ехали назад. Бизнес шел успешно, и вскоре они купили две новые машины – на этот раз «Жигули» последних моделей, модные среди молодежи «восьмерку» и «девяносто девятую» сиреневого цвета «металлик», а старый свой «Москвич» подарили Сашиному отцу. Но так как скрыть финансовые обороты было уже невозможно, то теперь подозрительные личности стали появляться у офиса, особенно по ночам – стояли у окон компании незнакомых парней, изредка кидали в стекла камнями, словно проверяя, есть ли сигнализация. А ее-то и не было, ибо на окнах висели железные решетки, дверь же была из толстого железа, так что Саша с Долей наивно надеялись лишь на замки.
Стали заходить бритоголовые, с мутными глазами наркоманов, крупные парни и предлагать купить запчасти у них. Саша отказывался, ибо понимал, что запчасти были непонятного происхождения и качества. Парни обижались, а однажды возник серьезный конфликт:
- Ты че? – стал напирать один рослый и молодой со шрамом на щеке, оттопырив нижнюю губу. – Пацанам не хочешь помочь, которые в тюрьме сидят? Да нам сейчас на зону ехать, бабки нужны.
- Нет у меня свободных денег, – ответил Саша сухо и хладнокровно.
- Знаем, что есть.
- Откуда знаешь?
- От верблюда. В общем, давай покупай, а то так отберем.
- Попробуй.
- Да я сейчас тебя одним ударом раздавлю.
Саша выждал паузу, закурил и спокойно сказал, глядя парню прямо в  глаза:
- Вот ты, слава богу, ходишь, а я езжу на коляске, но я не хожу с протянутой рукой и никого не обижаю. Неужели ты так не можешь?! Да, меня ныне легко ударить, потому что не могу ответить тем же, но если бы я был на ногах, то еще неизвестно кто б кого…
Несколько мгновений крупный парень свирепо смотрел на Сашу, потом в холодных глазах появилось какое-то замешательство, нечто вроде сомнения и даже понимания.
- Ладно – сказал он, вставая, - Предложим другим – таких, как ты, много. Но ты смотри, если кто будет обижать, мы поможем, не забесплатно, конечно.
- Спасибо за предложение, - сказал Саша, с тем и расстались.
В другой раз Саша сам чуть не оплошал, когда заявил пришедшим с подозрительным товаром парням, что завтра утром ему привезут большое количество товара, и поэтому деньги он должен попридержать. Он даже сказал, какую ему нужно сумму. Ребята были вроде спокойные, без показной «крутизны», частенько забредали к нему - и он не подумал ничего плохого. В этот день он уехал из офиса домой ночевать, а на следующий к нему в офис с утра пришел моложавый худощавый милиционер – их участковый, лейтенант, и строго спросил:
- Вы занимаетесь торговлей?
- Да, - ответил озадаченно Саша.
- К вам должны были привезти товар сегодня на 50 тысяч?
Саша растерянно кивнул.
- Так вот эту сумму требовали вчера ночью в соседнем доме трое парней с ножами. Хозяин квартиры, простой рабочий на заводе, твердил, что денег у него нет, что никакого товара ему не привозят. Ладно, мужчина он оказался вертким, сильным, схватил стул, дал одному по голове, а другие убежали. Выяснили, что грабитель из соседнего города…
Саша понял: рвались к нему в офис, да только здесь им не открыли, и они, подумав, что перепутали дом, пошли в соседний, абсолютно идентичный и с тем же номером, но только в другом (через дорогу) комплексе, где и накинулись на ничего не подозревавшего мужика. Конечно, если бы они были местные, то вряд ли бы обознались…и пришли бы к Саше хоть на следующий да день.
- Так что будьте осторожней. За вами следят, – сказал на прощание озабоченный милиционер.
Саша его поблагодарил за информацию и предупреждение, и, действительно, стал осторожнее. Поэтому, когда однажды рано утром в двери офисной квартиры затренькал звонок, он не поехал сразу открывать, а спросил, кто там. Сначала было молчание, а потом раздался требовательный голос: «Откройте, это милиция». Саша хотел посмотреть в глазок, но он был залеплен с той стороны. Саша затаился, посмотрел, крепко ли заперты замки, полагая, что к нему будут ломиться, но никто больше не потребовал открыть: видимо, поняли, что обмануть не удалось. В следующий раз ночью, аж в два часа, какая-то женщина требовала открыть дверь и сказать, где живут бывшие хозяева этой квартиры. Саша ей ответил, что они уехали в другой город, а куда не знает, но она почему-то хотела, чтобы это сказали с открытой дверью. Он не открыл. Частенько раздавались ночные звонки по телефону, но когда он брал трубку, молчали...
В тот вечер Саша уехал помыться в ванной к себе домой, немножко отдохнуть от унылого вида офиса и от соседства запчастей, пахнущих техническими маслами и упаковочной бумагой. А утром вдруг раздался телефонный звонок, и испуганным голосом соседка, чья квартира была на площадке с его офисом, спросила:
- Саша, вы дома?
- Как видите... – ответил он бодренько.
- А у вас почему-то дверь в офисе открыта.
Доля быстро побежала в офис, а, выскочив оттуда через три минуты, сообщила Саше, что их ограбили. Она была растерянная, бледная, готовая вот–вот заплакать.
Вызвали милицию, которая сняла отпечатки пальцев со шкафов и окон. Как выяснилось, ночью грабители выворотили ломиком решетку на окне, разбили стекло и влезли в квартиру. Когда Саша появился в офисе, там творилось невообразимое: была перевернута мебель, вспорот матрас, подушки, ящики из тумбочек валялись на полу, одежда из шифоньера тоже. Пол бы истоптан грязными следами. Пропали все запчасти, компьютер, деньги, которых, к счастью, было в офисе немного.
                *  *  *
Первым делом они вставили другую решетку на окно – покрепче, написали заявление в охрану на установку сигнализации, подосадовав, что не удосужились сделать это раньше. А Доля все восклицала: «Не будем переживать. Главное, что тебя там не было, а то ведь могли и убить».
До них к тому времени уже доносились вести от друзей бизнесменов, что по городу давно катится волна краж, и были даже трагические случаи, как, например, месяц назад в квартиру к коммерсанту ворвались пять человек, под дулами пистолетов стали избивать, заставили открыть сейф, и выстрелили в хозяина из его же ружья, найденного в сейфе. Правда, он остался жив, но до сих пор лежит в больнице с ранением груди.
Пытаясь найти украденное, они дали объявление в газеты: дескать, тот, кто видел кражу, в ночь на такое–то… число, просим сообщить приметы преступников за вознаграждение. Ждали несколько дней, но, увы, никто не откликнулся. Хотя наверняка кто-то видел грабителей, ибо ворованное выносилось в пододеяльниках и наволочках и грузилось в автомобиль, явно грузовичок… Соседи же сообщили милиции, которая их опросила, что, мол, слышали только резкий хлопок, как будто разбилось стекло – и  больше  ничего. Саша с Долей их понимали: кому хочется быть свидетелем на судебном (если грабителей найдут) процессе и, может быть, дружками грабителей, что остались на свободе, быть запуганными?! И все эти беспокойства и страхи из-за какого-то бизнесмена, который жирует, когда мы, мол, перебиваемся за мизерную зарплату, которую еще и платят не вовремя.
Саша стал обзванивать друзей коммерсантов, которые продавали идентичный товар, и которым могли товар грабители предложить. Бизнесмены участливо отвечали, что, к сожалению, ничего подобного не предлагали, и что, мол, сами под тою же бедою ходим, и каждый может в любой момент оказаться в этом положении. И горестно добавляли: «Милиция в подобных случаях еще никого не нашла!» И вдруг раздался звонок знакомого бизнесмена, с которым были в приятельских отношениях:
- Придите, вроде ваш товар ко мне поступил.
Доля тут же села в машину и помчалась к звонившему, а, увидев товар, сразу опознала, ибо на одном картонном ящике с запчастями нарисовала зеленым фломастером веселую рожицу. Именно эта рожица и глядела на нее сейчас, будто бы улыбалась и говорила: «Не хочется мне с тобой расставаться!» Бизнесмен сказал, кто предложил этот товар и назвал адрес, только предупредил: «Вы уж не говорите, что я вас навел. Скажите, что приехали ко мне – и вдруг увидели свои вещи…».
Некоторое время Саша с Долей раздумывали, что делать: нанять крепеньких парней, которые  давно предлагали «крышу», и поприжать грабителей, или же заявить в милицию. Решили, что надо заявить, ибо грабители могут товар и не отдать, а устроить разборки. Поехали в милицию, и Доля, войдя в кабинет следователей, стала требовать, чтоб сейчас же послали на квартиру оперативную группу. Но там долго раскачивались: мол, у нас некому, да и некогда. Наконец, дали двух следователей. Когда они садились к Саше в машину, он подумал, что это школьники-десятиклассники – настолько у них были наивные мальчишеские физиономии, и настолько были молоды. А  ведь в фильмах про «ментов» всегда показывали милиционеров крепких, спортивных, дошлых в своей профессии.
- А опытнее никого нет? – не удержался он.
- Все заняты – ответил один худощавый с большими ушами, что торчали лопухами из–под фуражки.
«Как они с бандитами будут справляться, если их самих соплей перешибешь?» – невольно подумал Саша. И с надеждой посмотрел на следующую за ними машину, в которой сидели приглашенные им для подмоги двое знакомых мужичков.
Когда Доля вместе с молодыми милиционерами вошла в указанную квартиру, то сразу увидела свои наволочки и простыни, в которых были сложены украденные запчасти. Получалось, что грабители успели продать только малую часть знакомому бизнесмену… Вероятно, какое-то время выжидали!
Испуганная женщина–хозяйка заявила, что хозяев товара не знает (их якобы привела ее беспутная дочь), но они иногда звонят и приходят за товаром. Как раз сегодня через час должны придти. Доля и милиционеры, сделав опись ворованного, остались караулить в квартире, а Саша с друзьями ждали на улице. Вскоре вышла Доля и чуть не выругалась:
- Ну что–за мельтоны бестолковые?! Хозяйке кто-то звонит, а они сидят и глазками только моргают. Я им сказала, чтобы запретили хозяйке разговаривать по телефону – она же может предупредить бандитов. Тогда только они спохватись.
Наконец, появились у подъезда два прыщавых парня. По их нагловатому виду Саша сразу понял, что это грабители. Решил, что милиционеры выведут их вскоре в наручниках под белы ручки, но следователи вышли вместе с парнями, поговорили с ними по–дружески около подъезда и подошли к Саше с Долей.
- Мы отобрали у них паспорта! Теперь давайте загрузим товар и отвезем в милицию.
Саше хотелось товар отправить сразу в офис, где уже стояла сигнализация, и забыть эту историю с кражей как дурное наваждение, но милиционеры настояли на своем: мол, не имеем права, надо сначала идентифицировать товар, ибо на нем могут быть отпечатки пальцев всей банды.
На следующий день Долю вызвали к следователю – усталой, ярко накрашенной женщине, которая и должна была вести это дело. Та показала на сидящего скромненько в кабинете щупленького паренька лет двадцати с холодными острыми глазками. Это, как настаивала следователь, и был единственный взломщик и грабитель, отпечатки которого нашли на разбитом оконном стекле, и который якобы все и вынес из офиса.
- При его-то силенках ему два дня надо таскать, – вырвалось у Доли удивленно.
- А я не один таскал, мне шофер помогал, – огрызнулся тот.
- Какой шофер? – спросила вяло следователь.
- Случайный. Я на улице машину остановил, и сказал, что переезжаю.
Было ясно, что миловидная следователь не верила в этот бред, но почему-то делала вид, что так оно и было. Как позже выяснилось, у паренька этого мать уже много лет работает судмедэкспертом (значит, так или иначе связана с милицией) и он, зная, что судить его строго не будут, взял всю вину на себя.
В тот же день к Саше с Долей в офис пришли крупный и деловой старший брат паренька и его сухощавый удрученный отец. Отец долго извинялся за проступок сына, говорил, что они с матерью не могут с ним справиться и оторвать его от дурной компании. В конце концов, попросил его простить, а старший брат, судя по поведению и осмысленному взгляду противоположность нагловатому воришке, солидно добавил:
- Мы возместим весь материальный и моральный ущерб. Но только вы перепишите заявление: у вас написана сумма похищенного очень большая, за которую по закону дают до восьми лет, а вы напишите, что украли на меньшую, по которой судят до трех.
- Нам большего не надо. Просто верните, что было украдено, – сказал примирительно Саша, а Доля кивнула в знак согласия.
Обрадовавшись, что у потерпевших нет желания посадить паренька на всю «катушку», брат разоткровенничался:
- У меня самого крупная фирма, сколько раз приглашал его к себе работать – не хочет ведь. Что за молодежь пошла?! Лодыри!
В тот же день брат привез украденный компьютер, правда вся информация из него была, к сожалению, стерта (видимо, готовили для продажи), лазерный принтер и деньги, которые были вытащены из Сашиной тумбочки в офисе. Потом Долю вызвала следователь и стала грустно говорить, что у паренька, оказывается, болезнь глаз – сетчатка отходит, да и почки больные, так что в тюрьме ему никак сидеть нельзя, он там вообще умрет или потеряет окончательно итак подорванное здоровье,  что не гуманно.
- У нас нет желания его посадить, – повторила Доля. – Верните только товар.
Но когда она и Саша подъехали к дому, вдруг к их машине подлетели, зажав с двух сторон, две новенькие серебристые лады – «восьмерки» без номеров с затемненными окнами; из них никто не вышел, но они стояли минут десять, показывая, что лучше «не искать правды» – ибо за кражей стоит целая организация. И, в самом деле, Саша и Доля знали, что в жилом микрорайоне, где обитал паренек, обосновалась одна из самых мощных преступных группировок в городе, на счету которой немало убийств и бандитских разбоев. Когда машины уехали, Доля позвонила следователю и строго сказала (Саша всегда удивлялся ее смелости в сложных ситуациях):
- Мы пошли вам навстречу, а нам пытаются угрожать. Приезжают какие–то бандиты! Если такое повторится, мы это так не оставим. У нас тоже есть защита!
Больше подобного не повторялось. Брат паренька с другом привезли в офис запчасти, а Саша с Долей, заперев двери квартир покрепче, уехали на недельку в деревню. К родителям. Хотелось отдохнуть от всех переживаний, да и мельтешить на глазах бандитов тоже не прельщало: мало ли чего им в голову взбредет!? Вдруг захотят счеты свезти за то, что провалилась их столь продуманная и сулящая большой барыш, который уже был в руках, операция?
По дороге в деревню, сидя за баранкой, Саша мысленно дискутировал с отцом: «А ты говоришь, спекулянты! Побудь–ка в нашей шкуре! Мало не покажется…».
Дней десять они у родителей отсыпались, купались на Каме, загорали на теплом песочке и только потом вернулись в город окончательно успокоенные и умиротворенные. Из милиции женщина-следователь больше не звонила, а Саша с Долей не интересовались, какая кара постигла якобы больного и несчастного воришку. И только через два месяца вдруг Долю опять вызвали в милицию: выяснилось, паренек вновь совершил преступление – на этот раз ограбил с ножом среди бела дня юную продавщицу, которая торговала в киоске рядом с магазином продуктами. Он не только забрал всю наличность из кассы, но и снял с нее золотые украшения – колечко, сережки, цепочку. Милицейский патруль на автомобиле быстро повязал его, и тут-то всплыло, что, оказывается, у паренька это далеко не первое преступление… Потом был суд, и, видя, как адвокаты и судьи выгораживают паренька, как давят морально на молодую наивную продавщицу, которая его якобы могла спровоцировать на ограбление грубым словом и демонстрацией украшений, Доля расстроенная ушла после перерыва и больше не возвратилась.
– Все кругом повязаны, все продажно! – сказала с ужасом она, придя в квартиру.
Саша печально покачал головой и задумался. Он соглашался с теми, кто писал во многих изданиях о беспорядке в стране, когда пьяный, больной и весьма ограниченный президент, да еще и погрязший в глупой и кровопролитной войне Чечне, уже плохо соображает и последние свои силы тратит на то, чтобы удержать власть и укоротить руки оппозиции. А тем временем чиновники распродают за взятки собственность, которая была создана руками многих поколений российского народа, а депутаты в борьбе за кресла, портфели и чины врут без зазрения совести с высоких трибун о благе страны. Народ же предоставлен сам себе. Как может, так и выживает. И ничего не изменить, ибо, если раньше при Советах тебя могли выгнать из страны за резкую критику строя, но все равно бы услышали, так как правительству пришлось, хотя бы иностранцам, объяснить, почему оно это сделало. То теперь можно было говорить и писать, что угодно и про кого угодно, но никто из власть имущих тебя уже не слушал, ибо твой писк был тоньше комариного. И все твои призывы к справедливости и порядку тонули в кабинетах непробиваемых чиновников как в бездонном болоте. Был странный круговорот, когда милиция ловила, суды и продажные адвокаты арестованных отпускали, или миловал президент, а бандиты вновь шли убивать, грабить, резать…
– Я–то думал,  что при капитализме люди, избавившись от уравниловки, встряхнуться – и начнут честно работать, страна воспрянет при демократии, – после раздумий, сказал с досадой Саша. – А на деле стало гораздо  хуже. Или люди у нас такие вороватые и испорченные? Или мы что–то не то строим в стране? Не демократию и честную конкуренцию в делах и способностях, а какой–то феодализм!
                *  *  *
Уже стало страшно работать небольшим коллективом, и Саша подумывал, чтобы расширить фирму крепенькими мужичками, которые при случае могли бы и отпор ворюгам и бандитам дать. Расширяться требовали и благоприятные обстоятельства, ибо с опытом и с признанием Саши, как надежного и честного партнера, появилось столько клиентов, покупавших товар на миллионы, что обслуживать их уже не поспевали.
Он взял на работу двух друзей детства, которые давно просились к нему, ибо сидели после банкротства завода в селе без работы и денег... Оба были шофера, и Саша купил им цельнометаллическую «Газель», чтоб могли ездить самостоятельно за товаром. Это резко увеличило доходы, ибо товару на «Газели» привозилось гораздо больше, чем на легковой машине, пусть даже и с прицепом. Да и Саша с Долей уже сами не могли ездить в командировки, так как следовало постоянно присутствовать в городе, комплектовать и отпускать товар.
Сначала Саша лично съездил с шоферами по городам, где брал товар, познакомил с поставщиками, а потом они уже ездили самостоятельно.
За несколько дней до поездки Саша связывался с поставщиками по телефону, те готовили товар – и он отправлял машину, дав шоферам в дорогу продуктов и термоса с кофе. И хотя шофера были опытные, с большим стажем, мужички крепкие, он каждый раз переживал больше, чем если бы в дорогу отправлялся сам. Если они уезжали в ночь, Саша почти всю ночь не спал, думал, где они сейчас находятся и не случилось ли что: поломка ли, авария. Переживал потому, что в последнее время погибли его близкие знакомые в автокатастрофах: один под Москвой, а другой лишь десять километров не доехав до родного города. Было необъяснимо и страшно, что еще только вчера хороший семейный человек приходил к нему в гости, они с ним приятно разговаривали, пили кофе, жали руки – и вот его уже нет! Его тело предано земле, а безутешные жена и дети плачут и не могут понять, почему это случилось именно с их мужем и отцом? Поэтому, отправляя своих работников, Саша каждый раз, усадив шоферов перед собой, строго говорил:
- Будьте осторожны. Не подсаживайте в дороге даже девушек, ибо любая может оказаться подсадной уткой – угостить, например, лимонадом, в котором будет подмешан яд или снотворное.
Но никто не мог быть застрахован на все сто процентов, ибо бандиты могли прикинуться милицейским постом, как это случилось недавно, когда рядом с городом прямо на трассе убили известного предпринимателя и депутата Совета республики, человека богатого и охраняемого… Бандиты могли встретить ночью на безлюдной дороге (как случилось недавно с одним Сашиным клиентом с Урала): он ехал в город на грузовике за товаром, когда вдруг его обогнала легковая машина и приказала миганием фар остановиться, а когда он велел шоферу гнать еще быстрее, то из машины высунулся короткий ствол автомата и дал предупредительную очередь поверх кабины… Потом бандиты отогнали грузовик в ближайший лесочек и потребовали отдать деньги. Он отдал им всю наличность, которая была, и сказал, что остальные деньги отправил на счет в организацию, где будет закупаться. Ему не поверили, повели к овражку расстреливать. Но он взмолился: «За что? Берите мою машину, разбирайте ее по винтикам, если что найдете – все будет ваше. А у меня ничего больше нет». Его все-таки отпустили, а утром он сидел перед Сашей - здоровенный мужик с внешностью боксера-тяжеловеса, бледный, с трясущимися руками - и рассказывал эту дикую историю.
- Видите, какой беспредел творится, – показывая на него, говорил Саша своим шоферам, – Так что будьте осторожны! 
И думал, что если что-нибудь случится с ними, то как будет смотреть в глаза их матерям, с которыми вырос в одной деревне и которые были соседками его родителей, как смотреть в глаза их детям? Скажут, вот, мол, погибли их сыновья за деньги хитрого бизнесмена, который наживается за их счет! Скажут, даже не смотря на то, что он платил шоферам гораздо больше, чем они могли получить на производстве или в государственном предприятии. Но так уж, видимо, люди устроены, что любят считать деньги  в чужом кармане, не зная, как они достаются.
                *  *  *
Благодаря взятым работникам, появилась возможность снять большой склад на базе около города, где можно загружать крупными запчастями грузовики, что позволило расширить ассортимент товара. Теперь Саша перестал опасаться мелких бандитов, которые доставали его раньше. Зато, как оказалось, у мошенников появилось немало других способов отъема денег.
Саша с этим столкнулся, когда хороший знакомый, которого он считал порядочным человеком, взял на реализацию запчасти, отвез в какую-то фирму, и через два часа вернул деньги. Так он делал несколько раз и вошел в доверие. Наконец, взял большую партию, но деньги не вернул, сказав, что расплатится через день. А на следующий день взял снова, заявив, что привезет всю выручку сразу, но, увы… Не появился он ни на следующий день, ни через неделю, ни через месяц.
Выяснилось, что задолжал он не только Саше, а очень многим. Как-то сердитые кредиторы поймали его у подъезда дома, выбили ему зубы и пообещали вообще угробить, да только он быстро куда-то уехал из города, скрылся – и Сашины денежки пропали…Следующий раз сосед по дому, который частенько заходил к Саше в офис поболтать и привозил дефицитные запчасти, тоже взял деньги, пообещав привезти товар. Но не привез, заявив, что запчасти оказались ворованными с липовыми документами – и милиция у него их конфисковала. Может, так оно и было? Коммерция – штука непредсказуемая, везде может быть подвох! Но как потом выяснилось, эти деньги он потратил на ремонт своей машины. Теперь он бродил с опущенной головой мимо Сашиного офиса, изредка заходил и клялся, что обязательно отдаст, вот только провернет выгодное дельце, но проходили месяц за месяцем, а он все обещал. И таких товарищей-должников было немало.
Как-то один из Сашиных клиентов познакомил его со своей «крышей» – двумя рослыми ребятами, якобы мастерами спорта по боксу и борьбе. Посидели, выпили слегка и, узнав из разговора, что Саше многие должны, один из парней заявил:
- Если хочешь, мы из любого душу вытрясем, а не то, что долг!
В их глазах Саша почувствовал такую силу, смелость и волю, что понял – они действительно вытрясут. Они не были бандитами с татуировками или уголовниками с блатным говорком и матюгами, нет! Это были весьма интеллигентные, умеющие спокойно и толково говорить парни.
- Не надо, – сказал Саша. – Может, просто люди оказались в сложной ситуации. Понадеялись на кого–то,  сами оплошали. Такова жизнь.
Он вспомнил, как недавно один его институтский товарищ решил переехать из Сибири в Камск и, взяв кредит, купил здесь дом, надеясь, что быстренько продаст имущество на родине, и кредит вернет. Но там дом не продавался, ибо потенциальный покупатель, который согласился жилье приобрести, попал в сложные финансовые обстоятельства и отказался покупать. Тем временем за кредит, взятый под немаленький процент, приходилось выплачивать банку солидные деньги. И товарищ оказался в безвыходной ситуации. Ладно Саша ему помог, и он, уже отказавшись от переезда, сумел все-таки продать купленный здесь дом… Только через два года он вернул Саше деньги – естественно, как товарищу он помог без всяких процентов. Может, и нынешние должники не просто мошенники, а люди, попавшие в тиски сложных обстоятельств? И что, теперь за их ошибки Саша будет отсуживать у них квартиры, ломать им кости с помощью «братков», отбирать имущество, чтоб страдали ни в чем не повинные их жены и дети?
Хотя попадались и совсем откровенные мошенники. Как-то Саше позвонили в офис, а так как определителя телефонов он не имел, то не мог узнать (впрочем, могли позвонить и из телефона-автомата), кто это. Заказали товар и назначили встречу. Так как стоимость товара была небольшая, да и дела у Саши были в офисе - товар повезла якобы на машине заказчика Доля. Ехать было минут десять туда и обратно, но Доля не возвращалась. Саша стал волноваться, не случилось ли чего? В голове проносились страшные мысли: поймали, завели куда, изнасиловали? Наконец, часа через полтора появилась Доля, вся заплаканная.
- Что случилось? – воскликнул Саша.
- Обманули, – ответила она и рассказала, как ее встретил какой-то парень и сказал: мол, покупатель боится показывать свою квартиру, и поэтому он сейчас отнесет ему товар и спустится с деньгами, а пока, дескать, вот он побудет с тобой – и указал на шофера в машине. Прошло пять минут, десять, а парень все не спускался. Шофер машины – седой простенький мужичек – тоже стал волноваться. Доля зашла в подъезд – и сразу все поняла: он был проходным. «Где твой пассажир?» – кинулась она к шоферу, а он стал сокрушенно говорить: «Он ведь и мне, паразит, не заплатил. Поймал меня на остановке, сказал: «Отвезем товар, я заплачу». – «А я думала, что это твой сын?» – воскликнула Доля и побежала искать милиционеров, чтоб по горячим следам найти мошенника. Встретила омоновцев на «Уазике», они вместе с ней объехали весь комплекс, все проулки, но воришку не нашли.
- Не расстраивайся! – успокоил ее Саша. - Не такие уж большие деньги, зато опыт. 
Вскоре с товарищем Саши произошел более казусный случай: предложили хороший товар по низкой цене – мол, срочно деньги нужны, поэтому продаем. Друг обрадовался и поехал по указанному адресу. Зашел в квартиру, там два вполне приличных парня провели его в комнату, пересчитали деньги. «Где товар?» – спросил он. «Сейчас принесем из другой комнаты». Вышли и больше не пришли… Прождав минут десять, друг пошел в соседнюю комнату, а там убогая старуха-пенсионерка сидит. На вопрос: где, мол, твои внуки, она лишь развела трясущимися руками: дескать, а ты разве не вместе с ними? Оказалось, что пришли к ней ребята, сказали, что хотят снять на сутки комнату, чтоб с девушками встретиться, и предложили деньги. А у нее пенсия маленькая  – она и согласилась. Хотел Сашин товарищ в милицию заявить, да только с досады плюнул: ищи  ветра в поле…
                *  *  *
Когда–то давно отец с усмешкой говорил начинающему писать Саше: «Ну что ты можешь сказать людям?! Ты ведь жизнь не знаешь, ничего в ней не видел, нигде толком не работал». Возможно, он был тогда прав, но сейчас Саша общался с сотнями людей  – они были из Сибири и центра страны, теперь независимых Литвы и Эстонии, из Крыма и Дагестана - люди разных возрастов, национальностей, профессий. И со всеми ему приходилось разговаривать не только о бизнесе, но и о том, как они живут, какие  у них проблемы в современной жизни. Приезжавшие из Киргизии круглолицые и боевые муж с женой когда-то работали учителями, а сейчас возили из Камска товар в свою республику, где у них был ларек на базаре. Она жаловалась:
- Вам хорошо здесь в Татарстане. Есть и вода, и свет, и газ, а у нас ни света порой, ни газа – люди из пятиэтажки нашей выходят по вечерам и начинают на примусах во дворе готовить пищу.
Дагестанцы приезжали с оружием (все они вступили в армию ополчения для защиты своей территории от банд чеченцев–ваххабитов, а значит, имели право на ношение даже автоматов) – вообще, из многих народов они почему-то более других уважали Россию, а вот к чеченцам относились неважно, считая их самым сердитым и нагловатым народом на Кавказе.
Приезжал на поезде со многими пересадками даже чеченец – хитроватый седой старик лет «за семьдесят», иногда не один, а с маленькой и сухонькой, укутанной в большую шаль, женой, которой было уже за шестьдесят. Это же каким надо было быть неугомонным дедом, чтоб ехать за тысячи километров, минуя военные посты и многочисленные проверки!? Он доставал большой потертый рюкзак и начинал складывать туда товар, жалуясь, что ужасно надоела ему война в Чечне, ибо все разрушено, работы нет.
- Я не знаю, кому это нужно? – удивлялся он. – Что, не могут поймать бандитов? Да ведь они ездят спокойно по всей Чечне и у них есть спецпропуска.
Однажды у него не без гордости прорвалось:
- Конечно, наши воины могли один на десятерых!
Саша не хотел спорить, а тем более обижать старого человека, но на этот раз не смолчал:
- В этом мало заслуг ваших вояк. В этом беда и тупость наших командиров и политиков, которые посылали молодых наивных ребятишек толпой на взрослых и злых мужиков-головорезов, которые прекрасно знали свою местность, каждый кустик и бугорок. Это все равно, что баранов запустить в лес, где проживает и охотится тигр!
Приезжал черный и красивый, похожий чем-то на певца Киркорова, болгарин, с которым Саша спорил о войне на Балканах, когда страны НАТО разбомбили Югославию. Болгарин эти бомбардировки беззащитной страны одобрял, на что Саша удивленно восклицал:
- Как ты можешь – это ведь ваши братья сербы? Славяне и единоверцы! - и спрашивал подозрительно: -  Может, ты вообще турок по происхождению, раз поддерживаешь боснийцев?
- Нет, - возмущался тот. -  Я чистокровный болгарин!
Но были и снабженцы из близлежащих колхозов – как-то приехал председатель колхоза из Удмуртии и слезно просил дать ему на реализацию запчасти для сломанной машины и обещал расплатиться бараном. В один из свободных выходных Саша с Долей поехали к нему в колхоз, где он с зоотехником стал проворно бегать по полю за пасущимся колхозным стадом, выбирая самого жирного барана. Потом женщина на ферме его быстренько остригла огромными ножницами, а председатель объяснил: «У нас план по сбору шерсти, так что отдаем голенького». Связанного по ногам барана положили к Саше в багажник машины, а он отвез его к родителям в сарай. Сосед–охотник за небольшую сумму его проворно и умело зарезал и разделал тушу – и Саша с Долей потом ели ароматные шашлыки из свежей баранины…
Теперь-то уж никто не мог сказать, что Саша не знает жизнь - он ее знал до самых корней! Вот только писать было некогда! Да и не хотелось уже, хотя его и приняли в профессиональные писатели (друзья уговорили написать заявление, а вскоре привезли из Москвы красную книжечку члена Союза писателей России). Грустно думалось, что российский, затюканный экономическими и политическими проблемами, народ уже ничего не желает читать, кроме чековой книжки и финансовых накладных, которых только у одного Саши скопилось в офисе не меньше огромного сундука – ими были забиты все полки шифоньера… Да и зачем читать, например, взрослым людям, толстые умные книги, если их жизненные интересы ныне удовлетворяли слезливые сюжеты латиноамериканских мыльных сериалов, которые с утра до ночи теперь показывали по телевизору?! Зачем молодым открывать томик хороших стихов, если из радио по многочисленным каналам безголосые мальчики и девочки под громкую однообразную музыку доносят до них «чудные тексты» о верной любви, которая кончается после первой же попойки с сексом.
                * * *
Как–то Саше позвонила женщина и представилась звонким оптимистичным голосом учителем литературы Ольгой Петровной. «Я очень хочу с вами встретиться!» – сказала она. Саша назначил ей время на вечер, когда у него выдавались свободные часы. Она пришла к нему на квартиру вся восторженная, светящаяся и Саше напомнила искреннюю молодую пионерку Свету, которая в его школе давным–давно гордо на пионерских слетах вносила пионерское знамя в зал. Ольге Петровне, не смотря на то, что уже было под пятьдесят, красного пионерского галстука только не хватало для полного сходства с девочкой. «Видимо, работа с детьми все–таки молодит!» – подумал с некой ностальгией по своему прошлому он. Доля, как это обычно было со всеми гостями, посадила женщину за стол выпить кофе с только что испеченными пирожками с картошкой и мясом. Глядя широко распахнутыми глазами на Сашу, Ольга Петровна сказала: «Я создаю в школе музей революционного писателя Николая Островского! Надеюсь, вы–то еще такого помните?» – «А как же!» – сказал Саша. «А ведь нынешние школьники его почти не знают – книгу «Как закалялась сталь» исключили из школьной программы… Нынешней власти она не нужна! А ведь книга–то хорошая! Учит патриотизму и стойкости духа!» – «Книга очень полезная… – кивнул Саша. – Но в наше время такие герои власти действительно не нужны – он же за советскую власть боролся, а теперь капитализм».  – «А я вот упорно создаю в школе его музей!» – «Но ведь, насколько знаю, таких музеев в стране немало – там, где он жил и работал, хоть реальные экспонаты есть». – «Но ученики из нашего города их не посещают, а здесь будет свой… А почему я к вам обратилась, Александр Степанович?.. Ваша судьба похожа на его судьбу!» Саша смущенно ответил: «Нет уж – он воевал, много страдал, постоянно лежал на кровати, к тому же еще и ослеп! Он реально герой, а я так…»  – «Не надо скромничать. Вы тоже пример для здоровых мужиков, которые в наше время растерялись и не могут прокормить ни себя, ни семью. В общем, я в музее готовлю для вас стенд. Мне бы хотелось получить от вас фотографии – как вы работаете, отдыхаете, занимаетесь спортом, путешествуете…ну и пишущую машинку!» Саша засмущался еще больше и кивнул на Долю: «Если уж так нужно, то пусть она выберет лучшие фото и расскажет что–то обо мне, а то мне самому неудобно!» Доля с Ольгой Петровной ушли в комнату и стали разглядывать альбомы с фотографиями, а Саша, думая, какую бы машинку отдать (ныне он работал на компьютере), вспомнил про самую первую свою машинку. Мать принесла ее, списанную, из больницы – она, созданная в начале прошлого века, была огромная, черная, никелированная. Он воскликнул: «Кстати, Ольга Петровна! У меня есть старинная машинка. Я видел на фото, как именно на такой секретарша Островского печатала под его диктовку!» Учительница вскочила со стула, из ее широко открытого рта раздался крик: «Аааааа…» Она подскочила к Саше и поцеловала его: «И где же она?» – «Вроде где–то в чулане в родном селе лежит…» – «Привези, дорогой мой! Привези!» Саша кивнул и сказал: «Вообще–то, я считаю, что музеи надо открывать для людей уже умерших. А то человека восхваляют, восхваляют, а он возьми да гадость какую–нибудь сделай…» Ольга Петровна растерянно заморгала: «Надеюсь, вы меня не подведете?!»
Через неделю Саша привез машинку… А через месяц Ольга Петровна пригласила его в свою школу на встречу с учениками. Он приехал к входу на машине, а крепенькие ученики старших классов, ловко подхватив со всех сторон его коляску, быстро подняли на второй этаж, где находился просторный кабинет, отданный под музей Островского. Вдоль стен висели фотографии Островского и его родственников, копии документов из его жизни, написанные большими буквами цитаты из его книжек, и особо известная: «Жизнь надо прожить так, чтоб не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы….» Тут же на тумбочке стояла и машинка, которую подарил музею Саша. Его и Долю встретили в кабинете человек тридцать учеников и смотрели на него очень внимательно, изучали и, наверняка, думали: «Ну и что же в тебе такого есть для нас полезного?» Саша весело помахал им рукой и с улыбкой сказал: «Ну что, пообщаемся? Можете задавать любые вопросы! Я не кусаюсь! Я думаю, нам надо поговорить не обо мне и даже не об Островском, а о смысле жизни. Чего вы хотите? Что вас мучает и что радует? Зачем мы вообще на свет появились. Почему одни люди живут счастливо и азартно, с пользой для общества, а другие прозябают…»
Такие встречи Ольга Петровна устраивала с Сашей регулярно раз в год, приглашая в музей школьников из других школ…А однажды пришла к нему в гости и торжественно сказала: «Оказывается, в Москве учредили премию имени Николая Островского! Я переговорила насчет вас в управлении образованием в городе – и мы решили выдвинуть вас на эту премию!» – «Спасибо, конечно, – сказал Саша. – Но я думаю, в стране немало более достойных людей…» – «А чем вы хуже? Тем более, там разные номинации – кому–то вручают за общественную деятельность, кому–то за научную, кому–то за литературное мастерство…» Саша пожал плечами и промолчал.
Через три месяца осенью, в октябре, когда был день рождения Островского, Саше позвонили из Москвы, поздравили с присвоением премии и пригласили на награждение, а вскоре на его адрес пришло и официальное письмо от оргкомитета. Они с Долей сели на машину и поехали…
Вручение премии состоялось в музее Островского, в старинном в доме, с потолками высотой семь метров, где когда–то жил в небольшой двухкомнатной квартирке Островский – теперь весь огромный дом был отдан под его музей. В зале, где когда–то танцевали на балах важные князья и графы в орденах со своими изящными модными дамами, собрались награждаемые и гости. Перед награждением состоялся небольшой концерт, на котором прочитал стихи замечательный актер Василий Лановой, человек еще очень бодрый, статный, с горящим взглядом, с военной выправкой, который когда–то прекрасно сыграл в фильме главного героя книги «Как закалялась сталь» Павку Корчагина. Потом сыграл на рояле и сам спел три песни легендарный композитор Оскар Фельцман, уже худой и бледный, с синеватыми губами и старческими коричневыми пятнами на лице и руках, но очень теплый и радушный – он просил публику подпевать его хрипловатому голосу! Публика почему–то засмущалась, а может, не знала слов песни, зато Саша смело и весьма громко подпел композитору, за что удостоился от него благодарной улыбки… Наконец лауреатам вручили красные солидные дипломы с гербом России и коробочку с золотой медалью, на которой был выгравирован профиль лица Николая Островского. Саша вручал ее седой, но бодрый генерал армии со звездой Героя Советского союза на пиджаке. Можно было сказать несколько слов – и Саша негромко сказал: «Подвиг Островского даже не в том, что он рубил кого–то саблей или строил в мороз узкоколейку, чтоб подвезти дров в замерзающий город. Таких подвигов было немало! Гораздо труднее выстоять, когда находишься в беспомощном положении, один на один со своими горькими мыслями, всеми забытый! Вот тут и проявляется настоящий характер, если он есть…» Саша поймал себя на мысли, что сейчас немного завидует Островскому, но не тому, что он написал знаменитый роман, а тому что, увы, нынешнее общество уже не нуждается в подобных «островских», которые служат ему верой и правдой, а оно их боготворит! Такой славе, такой возможности воздействовать на массы людей, поощрять на подвиги, как не позавидовать?!
Среди награжденных был посол Кубы, импозантный, с черными усиками, лет пятидесяти, который получил награду за пропаганду творчества на острове Свободы, как раньше называли Кубу, где во главе с геройским Фиделем Кастро победила социалистическая революция и где ее идеалы живы до сих пор. Был симпатичный крепенький парень с очень сильными руками и рельефными мышцами на груди, получивший травму в армии – ныне он стал известным спортсменом по жиму штанги лежа и армреслингу, неоднократным чемпионом мира и Европы, причем среди здоровых! Саша побеседовал с ним и почувствовал некое родство душ. Да и оказалось, то они когда–то оба учились на химиков – только Владимир в Москве, а Саша в Казани… Выяснилось, что Владимир с группой альпинистов собирается вот в таком виде, на коляске, покорять высоченную вершину Кавказа – Эльбрус и теперь упорно тренируется...
Возвращался домой Саша весьма довольный, а как была довольна Доля, с какой горделивой улыбкой посматривала на него, когда он уверенно вел машину под нудным осенним дождичком по мокрому шоссе. Она восторженно сказала: «Надо же, своего любимого артиста с двух метров видела – с юности Лановым восхищалась. Кстати, ты на него похож…» Саша хмыкнул недоверчиво: «Он красавчик! Орел!» Доля возразила: «У вас глаза одинаковые – такие же пронзительно смелые…»
                *  *  *
На очередном заседании литературного объединения к Саше подошел моложавый мужчина его примерно лет, поздоровался, сказал, что его зовут Дима и что он много хорошего слышал о Саше, читал его книги. У мужчины было приятное одухотворенное лицо со светло–голубыми глазами, улыбчивое, он, как признался, пишет стихи и сказки. Саша в ответ тоже представился и сказал: «Я редко здесь сейчас бываю, но раньше тебя тут не видел». – «А я недавно из города Воткинска приехал – жил там и работал…» Он несколько замялся, и Саша почувствовал, что тот имеет к нему какой–то интерес, и сказал поощряя: «Никогда в Воткинске не был! Знаю, что там есть музей Чайковского, что там родился этот знаменитый на весь мир композитор». – «Да, там прекраснейший музей его! Я был несколько раз в нем – там даже есть трубка Чайковского настоящая, из карельской березы. Однажды ее украл какой–то жулик–турист! Так только через три месяца ее нашли в Москве в антикварном магазине. Теперь она прикручена железным хомутиком к столу!» – «Да, интересно бы  там побывать», – сказал Саша. Дима резко оживился: «Давайте съездим! У меня экскурсовод там знакомая – она нам лично экскурсию проведет. Но даже не это главное – там есть интернат для инвалидов, где я вел литературный кружок для желающих. Вот у меня и появилась мысль – пригласить тебя к ним! Вдохновишь их, проведешь мастер–класс». – «А они этого хотят?» – спросил Саша. «Я переписываюсь с ними и рассказал о тебе. Они будут в восторге!» Саша задумался о том, есть ли у него время на поездку… «Можем даже в ближайшее воскресенье съездить! – торопливо сказал Дима. – Тут всего–то ничего – двести пятьдесят километров». Саше, который уже три раза ездил в Крым, проезжая по пять тысяч километров, это расстояние действительно показалось пустяковым, и он кивнул…
По дороге  в Воткинск Дима Саше говорил: «Им важно на тебя посмотреть, как на образец умения жить интересно, добиваться целей: дескать, вот человек, передвигается на коляске, а стал писателем, занимается бизнесом, водит иномарку». – «А нас в интернат пустят?» – «Не беспокойся, я договорился. Руководство будет радо, что к ним приехал знаменитый писатель!» – уверенно заявил Дима и показывал Саше, по каким улицам быстрее доехать.
Они остановились у запертых железных ворот большого двора – и Дима, поздоровавшись с охранником за руку как со старым знакомым, кинулся через калитку в административный приземистый корпус. Минут через пять он вернулся: «В интернате переполох, сейчас соберут всех, кого смогут!» Саша, въехав на машине во двор, остановился около дверей двухэтажного жилого корпуса на асфальтовой площадке под тенью большого тополя. К нему вышла крупная рыжеволосая женщина с белом халате – как выяснилось, заместитель директора интерната Валентина Васильевна, поблагодарила за приезд и пригласила в здание, но Саша отказался: «Я буквально на час – поэтому пообщаюсь с народом здесь». Он подарил женщине несколько своих книг для библиотеки интерната, а в это время под тополем на скамеечках стали собираться люди – хромые, горбатые, с костылями, на колясках… Взгляды у большинства были любопытные и даже какие-то настороженные, растерянные. Саша вдруг осознал, что именно так посматривал он, когда молодым получил тяжелейшую травму позвоночника и из сильного парня превратился в беспомощного, но только ни родители, ни бабушка даже подумать не могли, чтоб отдать его в Дом инвалидов… Говорливый Дима, которого инвалиды хорошо знали, расхваливал Сашу – гордый не только за него, но и за себя: что привез им сильного волей человека, который является его товарищем.
Дима послушал стихи участников литературного кружка, поощрил их, сделал несколько не обидных замечаний в адрес не совсем удачных строк, а далее заговорил о проблемах инвалидов, о их интересах, бытовых условиях… Когда начальница отошла на минутку в корпус и уже не слышала разговор, вдруг седовласый мужчина с костылями, обреченно сказал: «Мы здесь как в концлагере: ни погулять на улице, ни в магазин сходить. Пропускной режим – только по личному распоряжению директорши. Однажды за мной друг на машине приехал, чтоб свозить на сутки к себе в гости, так вслед милиция с мигалками кинулась и руки нам скрутила, словно преступникам».
К этому времени около его машины находилось человек тридцать и одним из последних подъехал молодой паренек на коляске, которого толкала светловолосая девушка лет шестнадцати в дешевом спортивном костюме – до того миленькая, что Саша сразу обратил на нее внимание: «Ты тоже поэтесса?» – «Нет…» – ответила она смущенно, и щечки ее порозовели. «Так ты здесь работаешь, наверное, нянечкой или горничной?» – «Нет, я здесь живу…» – ответила она ангельским голоском. Саша осмотрел ее, пытаясь понять, чем она болеет, раз тут оказалась. Физически она была абсолютно здорова, выглядела крепенькой – с фигуркой, которой многие девушки могли позавидовать: сильными красивыми ножками, высокой грудью. Одно удивило: она неестественно втягивала головку свою белокурую в плечи, словно собачка, которая опасается, что ее неожиданно ударят.
Разговаривая с людьми, Саша не выпускал девушку из вида, а она смотрела на него так, как чистые душой девушки из средневековых любовных романов смотрят на принца, прискакавшего к ним на белом коне, который увезет из опостылевшего дома в яркую и свободную жизнь. И хоть коня у Саши не имелось, зато иномарка была серебристого света. Перед тем, как уехать из интерната, он предложил сообща сфотографироваться, посадил девушку рядом на сиденье и легонечко обнял за талию. О, как она в этот момент напряглась, какая дрожь прошла по нежному податливому телу! «Подними голову и раздвинь плечи», – ласково попросил он (ранее он думал, что у нее шейный вывих или сколиоз), но она легко и быстро выполнила просьбу. В ней сразу проявились стать и достоинство. «Вот так теперь всегда ходи, – шепнул он на ушко, коснувшись усами ее нежной щечки. – Ведь ты очень хороша собой!» Когда прощались, он сказал: «Фотографии я тебе и всем вышлю».
Заместитель директора Валентина Алексеевна проводила его машину до ворот, поблагодарила за столь неожиданную и приятную встречу, а Саша спросил: «Эта белокурая девушка, по-моему, ведь здорова, что она здесь делает?» – «Она сирота – ей некуда податься». – «И долго вы ее будете держать?» – «До восемнадцати лет». – «А дальше?» – «Потом отпускаем в жизнь». – «А они к этой жизни готовы? У них образование есть, профессия?» Валентина Алексеевна грустно развела руками: «Иногда оставляем у себя в интернате работать нянечками, уборщицами».
Побывав в  огромном доме Чайковского, который  когда–то был дан в аренду со всей мебелью и посудой его отцу, работавшему здесь директором литейного завода, Саша с Димой отправились домой. Несмотря на прекрасные впечатления от прикосновения к судьбе великого композитора,  Саша думал не о нем, а о девушке по имени Оксана, о ее дальнейшей судьбе, прокручивал в голове, словно пленку, моменты общения с ней, находя в ее движениях, зеленых больших глазах, в походке особую прелесть. Даже появилась сумасбродная мысль: вернуться в интернат и забрать ее с собой. Хотя уже знал, что ее так просто не отдадут: надо писать объяснительную директору, которая сейчас в отпуске, заявление рассмотрят в течение недели, проверят его личность, ибо он этой девушке абсолютно никто. А если забрать без спросу, то могут обвинить в краже человека и засудить! Также пугала мысль, что мало чего знает о ней - может, воровка с ангельским личиком? - обкрадет его и тем разочарует. Да и неизвестно, как воспримет ее появление Доля: вдруг скажет недоуменно: «Это кто такая и что ей надо?»
Тем не менее, Саша все больше осознавал, что хочет, чтоб Оксана была рядом верной помощницей в делах. Он видел, как по приказанию паренька на коляске она шустро подбегала, чтоб заботливо поправить воротничок на рубашке, повернуть его коляску, принести попить…«Хорошо иметь жену послушную и не капризную и тем более сироту, которую не баловали», – сказал Саша задумчиво. «А что, жена у тебя разве не послушная?» – усмехнулся Дима. «Всякой бывает, – ответил Саша с досадой. – Убеждать ее, спорить с ней иногда сил и нервов никаких не хватает». И стал вспоминать о пререканиях с амбициозной женой, которая в последнее время пыталась доказать, что он без нее ничего бы не добился. «Да пусть она будет мне как дочь!» подумал Саша и уже мечтал, как научит Оксану работать на компьютере, и она будет набирать его книги, делать их макет, дизайн обложки в фотошопе, а когда он станет писать, она приготовит ужин и будет сидеть тихо рядышком на диване и с восхищением и уважением смотреть на него: ведь кто она и кто он! Пророк, мыслитель, ее мудрый благодетель и спаситель! А уж он постарается быть именно таким: свозит ее отдохнуть на море, где она, конечно же, не была, и много чего ей покажет... 
                * * *
Сделав фотографии, он долго изучал на них Оксану и еще раз убедился, насколько хороша, мила, добра! Отослав фотографии конвертом в интернат, он через несколько дней позвонил туда и пригласил девушку через вахтершу  к телефону, а когда услышал ангельский голосок, то взволнованно, почти как робкий влюбленный, сказал: «Если приглашу приехать ко мне пожить, согласишься?» – «Конечно!» – ответила она, волнуясь, что было заметно по дрожащему голоску. «Хорошо, я попробую переговорить с директором интерната насчет тебя». – «Спасибо», – ответила она.
Вскоре он позвонил директорше и серьезно и солидно сказал: «Как я могу пригласить к себе недельки на три вашу Оксану? Какие для этого нужны документы?» – «А зачем вам она?» – спросила вкрадчиво директорша. «Я бы в будущем хотел дать ей образование». – «Боюсь, что с образованием вряд ли получится, – ответила директор. – Ведь у нее умственная отсталость». – «Странно…– удивился он. – Я этого не заметил. Может, просто жила в семье, где пили, ею не занимались?» – «Может быть, – согласилась директор. – Но мы вам отдать несовершеннолетнюю не можем – спрашивайте разрешения у матери». – «А у нее разве есть мать?» – Саше Оксана сказала, что она круглая сирота. «Нашлась буквально две недели назад». – «И что, хочет забрать дочь к себе?» – расстроился он. «Да пока вроде нет. У нее итак семеро по лавкам от разных мужиков, да и выпивает она». – «Спасибо за информацию», – Саша положил в растерянности телефонную трубку: если девушка действительно умственно отсталая, то о чем с нею будет говорить и сумеет ли подтянуть в культурном и образовательном плане?.. Да и не свалится ли к нему ее многодетная и, может быть, скандальная мать на шею: дескать, и меня корми до скончания дней… Он еще и еще разглядывал личико Оксаны на фотографии и даже брал для этого лупу, чтоб определить какие-либо скрытые изъяны в девушке – и не находил…
Саша решил подождать с год до совершеннолетия Оксаны, чтоб она без согласия матери могла принимать решения, а пока перезванивался, подбадривал, интересовался ее жизнью. Не раз хотел ее навестить, но было много дел в бизнесе и в творчестве… Зато часто смотрел на милое личико на фотографиях и осознавал, что ни в коем случае нельзя от нее отказываться, нельзя обмануть ее ожидания.
Наконец, через год Саша собрался за Оксаной, но перед этим позвонил замдиректора Валентине Алексеевне и поинтересовался, как девушка поживает и не возникнет ли препятствий по поводу ее отъезда. Та печально ответила: «А она в венерологии лежит. Сифилисом заразилась». – «Как это?» – вырвалось изумленно у него. «В последнее время сбегать стала из интерната, ночевать неизвестно где, машины за ней «крутые» приезжали – девочка-то ведь смазливая. Ну и заразилась. Это у нас не первый случай: куда этим наивным девочкам после интерната идти, как не в проститутки?!»
Саша до утра не мог уснуть и горестно думал о том, что очень виноват, упустив из своих рук столь юную и неопытную девичью судьбу и, а она ведь так в него верила?! Не сумел уберечь ее чистую душу! А потом корил себя еще очень и очень долго…

Глава девятая
Сашу с Долей все более беспокоило, почему у них нет детей. Ведь пора уже обзавестись, как сделали многие друзья и товарищи. Саше казалось, что в этом, возможно, виновата Доля, у  которой постоянно «скакали месячные», – не было определенного цикла, что говорило о каких-то нарушениях в яичниках. Доле казалось, что виноват в большей степени Саша, как человек, у которого нарушены некоторые нервные функции или же ослаблены. Они не говорили и не спорили об этом постоянно, но у каждого накапливались подозрения и обиды, которые вырывались, как охлаждение сексуальных отношений. Если вначале совместной жизни Саша с нетерпением ждал ночи, чтоб ласкать тело жены, которого, казалось, нет ничего прекрасней, то теперь даже не хотелось его касаться – так не хочется трогать холодную лягушку.
Доля испытывала те же ощущения, ибо уже не обнимала, как прежде, не целовала первой, а ответит вяло, когда Саша начнет ее целовать, – и на этом огонек страсти словно затухнет.
Всплески сексуальной активности возникали лишь после того, как они, прежде чем лечь в постель, выпивали бутылочку шампанского и тем разогревали свою кровь. Оба чувствовали, что устали друг от друга, ибо двадцать четыре часа находились вместе – и дома, и на работе: было ощущение, что они не муж и жена, а лишь сросшиеся, как сиамские близнецы, деловые партнеры. С утра начинались разговоры о бизнесе, вечером заканчивались тем же. Всегда надо было куда-то спешить, чего-то успеть – они стали вроде калькуляторов, в головах которых постоянно щелкали цифры.
Чем дольше они так жили, тем больше хотелось Саше чуткой женской ласки и тепла; чтобы женщина мило и кокетливо ему улыбалась и видела в нем не ровню, с которым она зарабатывает одинаковое количество денег (значит, во всех отношениях имеет равные права), а кормильца, мужчину, которого надо оберегать и опекать, ласкать и нежить, чтобы он не ушел к другой, а именно для тебя и твоих детей свил теплое гнездышко.
- Нет, ты посмотри. Поучись, – сказал как–то Саша, когда они лежали в постели, словно два бревна бесчувственных, и глядели телевизор, где показывали очередной эротический фильм. – Видишь, как его ласкает женщина, как она кокетлива, нежна и желанна, как целует, как хочет ему нравиться.
- Конечно, она же не устает на работе, как я, – сердито ответила жена и обиженно отвернулась. Продолжала бурчать:  – Она, может, поспала  до обеда,  накрасилась и пошла  на свидание.
- Ты тоже не работай! Я вполне справлюсь, – сказал горделиво Саша.
Действительно, в последнее время Саша все больше тяготился ее присутствием в офисе, ибо она приходила и сразу начинала вмешиваться в составленные им планы, и делала это очень безапелляционно, хотя во всех отношениях деловых, как показывала практика, у него было гораздо больше смекалки, воли, желания.
Более всего Саше не нравилось, когда она так себя вела при работниках и его секретарше – молоденькой симпатичной девушке, перед которой ему невольно хотелось выглядеть мужественным и умным мужчиной, слово которого закон, который знает эту жизнь и умеет в ней достигать желаемого! А по приходу жены у него словно опускались руки и ничего не хотелось делать – убивалась его мужская инициатива.
Иногда вроде жена и старалась быть нежнее (после очередного упрека в ее холодности), но у неё плохо получалось – словно что-то сломалось в ней. Все ее потуги казались ему очень неискренними. И Саша тогда с обидой восклицал: «Вспомни мудрость народа: мужчине угодишь телом, а не делом».
                *  *  *
Однажды после очередного скандала прямо при секретарше Саша вытурил жену из офиса и сгоряча сказал, чтобы больше не приходила. Она рассердилась и уехала на две недели к матери. О, как Саша легко вздохнул, с каким азартом принялся за работу, каким ярким показался ему мир и сколь много в нем красивых ласковых женщин! Он фонтанировал идеями, он находил новых клиентов и поставщиков, оборот его фирмы резко увеличился…И тогда Саша окончательно понял, что больше жену в дело не пустит, если только на подхвате - в бухгалтерию сходить, в налоговую… Вместо нее он взял еще одну работницу, продавца–кассира Оксанку – молоденькую, кокетливую хохлушку с зелеными глазами, которой стал оказывать знаки внимания: дарил шоколадки, оставлял после работы, чтоб устроить по любому поводу праздничный ужин с шампанским и красной икрой. Иногда он вывозил её в лес, где на развилке дорог было уютное кафе с чудными, ароматными и мягкими, шашлыками. Она была приезжая из Казахстана, и Саша знакомил ее с городом - возил в народный театр, где у него был другом главный режиссер, в объединение самодеятельных художников, где руководил его хороший знакомый, – и везде представлял своим друзьям, устраивал обильные вечеринки.
Они целовались, но не более, а Саша уже неосознанно начал прикидывать, а не сделать ли ее матерью своего ребенка. Но чтоб это осуществить, необходимо было отдельное жилье, ведь не в офисе же, где все забито товаром (это уже был не просто офис, а оптовый склад), ему с ней заниматься любовью!
Как только эта мысль окончательно созрела в его голове, Саша прозвонил по газетным объявлениям - и нашел приличную трехкомнатную квартиру в тихом зеленом районе. И что самое важное (ибо обгаженные лифты, в которые его коляска вмещалась с трудом, уже так надоели!) – на первом этаже. Но так как дом стоял на склоне, то окна квартиры были от земли на уровне словно бы третьего этажа, так что никто любопытный с улицы не мог в них заглянуть.
Быстро сделав ремонт, он закупил мебель, которую привезли его шофера на «Газели» и сами же собрали.
Вскоре он пригласил Оксанку к себе в гости:
- Вот, – показал рукой на обставленные уютные комнаты. – Можешь здесь жить.
Она походила, посмотрела и сказала с хитренькой улыбочкой:
- Посмотрим.
Но ночевать она у него не стала, только приходила по вечерам, и, сославшись на то, что ждут родители, уходила часов в одиннадцать. Изредка она просила денег то на туфли, то на сумочку, то на кофточку. Он давал, а она расплачивалась с ним своим молоденьким пухленьким телом.
Совестился ли Саша от того, что изменяет жене? Почти нет… Многое за последние годы изменилось в нем и в стране! Он уже не был тем романтиком, каким был после свадьбы с Долей – переспать с другой женщиной казалось обыденным явлением. К этому толкала современная жизнь, когда во всех киосках продавались свободно десятки порнографических журналов, когда сотни молоденьких  симпатичных проституток стояли в вечернее время на всех проспектах города – и эта «древнейшая» профессия стала считаться вполне привлекательной… Да и заразительный пример был: на сломе эпох развелся со своей миленькой женой–поэтессой Михаил Орлов, развелась поэтесса Ольга со своими крикливым мужем–режиссером самодеятельного театра – то есть из Сашиных друзей каждый второй искал себе другую «половинку», выявив вдруг, что  в новых обстоятельствах старый партнер  уже не удовлетворяет. Но главное, у Саши были деньги, которые дали ему возможность выбирать женщин, привлекали их к нему, как к  успешному мужчине.
В какой-то момент Саша усомнился в чувствах Оксанки к нему, ибо, выяснилось, никакое самое обольстительное тело не заменит искренности и симпатии. Он стал подозревать, что у Оксанки есть другой, и однажды послал своего шофера покараулить у подъезда: и точно, ровно в одиннадцать ее уже ждал парень, они поцеловались и, смеясь и разговаривая, как показалось соглядатаю, о ее «лопоухом» шефе, пошагали прочь…
Кому приятно, если его дурят, и на следующий день Саша ей сухо сказал:
- Прости милая, но ты у меня больше не работаешь.
Она хотела оправдаться, открыла прелестный ротик, но, сообразив, что это бесполезно, стала молча одеваться. Саша протянул ей деньги за неполный месяц, она их быстро и сосредоточенно пересчитала и спросила холодно:
- Почему так мало?
- Сколько было оговорено, – ответил он. – Другие пусть больше дадут!
Потом, как выяснилось, она, польстивший на болтовню, о том, что будет одевать ее, как принцессу, подарит ей квартиру, вышла замуж за смазливого молодого, который оказался наркоманом, обокрал ее и ее родителей. Родила, развелась – и многое, наверное, горького вытерпела и, может быть, не раз пожалела, что не ответила на Сашино искреннее чувство, но Саше уже было не до неё…         
Второй его любовницей стала учительница английского, которая когда-то была переводчицей в его общине бахаистов – Дина. Помня, какую испытывала к нему симпатию (смущалась при его пристальном взгляде, смотрела с восхищением как на полубога, когда он умно спорил с зарубежными миссионерами о философии и нравственности), он позвонил ей в школу и назначил встречу. К его удовольствию, Дина еще не вышла замуж, хотя ей было уже двадцать восемь, и по-прежнему жила в общежитии для молодых бюджетников, в маленькой комнатке на двоих. Он устроил ей праздничный ужин в новой квартире, предложил остаться на ночь, но она ушла к себе, заявив, что дома ждет котенок. Саша лишь удивленно пожал плечами, поражаясь, как легко женщина может променять мужчину, с которым можно связать судьбу, на животное!
На следующий день она уже пришла к нему с рыженьким котенком в руках и заявила: «Вот недавно на улице нашла, теперь у меня живет, но лучше оставить его у тебя – здесь же места больше». 
Кошек Саша никогда не любил, считая бесполезными животными: от них и шерсть, и блохи, надо за ними ухаживать, убирать испражнения, которые они готовы оставлять в самых неожиданных и малодоступных местах – где-нибудь в уголке под диваном, например! И за всю эту заботу они не испытывают никакой особой благодарности к человеку их кормящему, как, например, платил своей преданностью Сашин пес Пират. То есть не зря говорят, что «кошка гуляет сама по себе», и если ей чем-то не угодил, то быстренько впустит тебе в тело свои острые ноготки.
Саша поморщился, но ничего против котенка не сказал, а потом лишь тяжко вздыхал, когда за ужином Дина взяла котенка на руки, стала гладить его шерстку и без конца подсовывала ему в рот то кусочек французского сыра, то краковскую колбаску. А ночью, когда они занимались любовью, вернее он занимался с Диной, ибо она оказалась суховатой женщиной (даже кожа на теле была какой-то жестковатой, словно наждачная бумага), она частенько вскакивала и звала в темноте своего котенка «кисс-кисс». Через неделю Саша ей сказал:
- На хрен тебе этот котенок, когда тут есть я? Брось его и лучше погладь меня.
- Какой ты жестокий! – вдруг сказала она обиженно и гнусаво, словно перевоплотившись в кошку.
- А ты невнимательна ко мне, – парировал Саша.
- И вообще, может ты подлец? – вдруг заявила она.
- Это почему?
- Такой хорошенькой жене изменяешь…
- А это совсем не твое дело! – рассердился Саша, и на следующую ночь Дину к себе не пригласил.
Потом Дина уехала в другой город к родственникам и стала, желая, видимо, восстановить отношения, частенько звонить Саше ласковым голоском, но он разговаривал сухо, и уже ничего нежного и ласкового не шевельнулось в его душе.
Третьей была натуральная ****ь, которую Саше послал дружок-ловелас, узнав, что нужна женщина для постели и по хозяйству. Готовила Соня действительно отменно – пальчики оближешь, да и трахалась так, как никто до нее – могла трахаться с утра и до утра с визгами и криками. Но вскоре у Саши стали пропадать небольшие суммы денег из кармана, а на барсетке, где хранились основные суммы, сбивались цифры кода: он ставил, например  0 и 1, а когда брал барсетку, то цифры были совсем иные. Видимо, она пыталась разгадать код и пробовала варианты. Саше было стыдно уличать девушку в неблаговидном поступке, но однажды он поборол эту стыдливость и застал Соню в тот момент, когда она пыталась взломать шифр и не успела бросить барсетку на место в тумбочке.
- Я тебе что, мало даю? – спросил Саша грустно и как бы устало.
- А я разве не стою большего? – нисколько не смутившись, Соня подошла к Саше, раскрыла халатик, под которым ничего не было, и стала показывать свои прелести: то груди сладострастно сожмет, то начнет ласкать лобок, приподняв ногу. Ну а фигурка у нее действительно была шикарная, нежная, белая – но Саша на этот раз не поддался на соблазн и не пошел с ней в кровать.
- Может, и стоишь, – сказал он с тяжким вздохом. – Но я ищу нечто другое, большее, что называется любовью. Так что нам придется распрощаться.
Однажды он как-то встретил ее у магазина, она была пьяненькая, со слезами полезла к нему в машину целоваться и просила снова взять к себе, но со словами «Извини, я тороплюсь» он закрыл перед ней дверцу и уехал.
Четвертой стала молодая поэтесса Илона, с которой Саша познакомился, съездив для любопытства на заседание литобъединения, где давно не был. После заседания он пригласил ее к себе и стал обхаживать, но неожиданно это оказалось делом непростым – она жеманилась, вдруг вскакивала, словно чем-то обиженная, недовольная, начинала нервно курить и с надрывом восклицать, словно артист на сцене: «Я недавно рассталась со своим другом!» И делала такой вид, будто в этом расставании повинен Саша. «Он был замечательным человеком!» – снова восклицала она и, словно бы собираясь бежать к другу, направлялась к двери, но вдруг останавливалась у порога, ожидая, когда ее слезно попросят вернуться.
Саша открыл бутылку вина, но она резко заявила:
- Я пью только шампанское! И вообще, я дорогая женщина!
Саша велел своему шоферу, который сидел в соседней комнате и смотрел телевизор, ожидая дальнейших указаний, сбегать в магазин и купить три бутылки шампанского. Поэтесса быстро выпила одну бутылку, начала вторую. Саша думал, что сейчас уведет ее в постель, но не тут–то было: она вдруг начала декламировать свои длинные стихи. Одно, второе, третье. Казалось, этому не будет конца…
- Может, пойдем отдыхать? – несмело (считая, что неприлично обрывать столь вдохновенную «песнь») предложил он, поглядывая на часы – а было уже два ночи.
- Нет, – сказала она и продолжала читать.
Ее стихи итак были малопонятны, заумны, но теперь, когда Сашин сонный ум их уже не воспринимал, они вообще казались чушью собачьей. Наконец он оставил ее и отправился спать один, кивнув, что она может располагаться в другой комнате, но она пошла за ним – снова бубня свои стихи. Саше захотелось прикрыть голову подушкой или, что лучше, засунуть эту подушку в пухленькие, не знавшие покою прелестные губки поэтессы…Вспомнился рассказ Чехова, где режиссер убил тяжелым канделябром даму, что пришла якобы ненадолго почитать ему пьесу, а бубнила целый час…
Под утро она допила третью бутылку шампанского, и свалилась никакая рядом с Сашей. Утром он уехал на работу, оставив ее дома. Во вторую ночь она уже читала меньше (наверное, стихи иссякали?) и Саше все-таки удалось с ней переспать. Но на третий день, когда она стала намекать, чтоб он стал спонсором ее книжки стихов, Саша зевнул и промямлил, что подумает. Хотя для себя уже решил, что завтра же этой плодовитой бездарной поэтессы у него не будет.
Следующую, жгучую, похожую на цыганку, брюнетку, Саша увидел на автозаправке, где она в числе других девчонок заливала подъезжающим машинам бензин. Она показалась интересной, загадочной в своей какой-то особой печальной красоте, и Саша стал постоянно заправляться у нее, и давал ей не обычную таксу на чаевые, а гораздо больше… Завозил по пути яблоки, арбузы, дыни и угощал всех ее подруг-заправщиц.
Таня долго не соглашалась поехать к нему в гости. Наконец удалось ее уговорить. Еще в дороге ее благодушное настроение стало круто меняться – она стала плакаться на свою несчастную жизнь.
- Вот и сестра-то у меня наркоманка! – сказала она, и на глазах появились слезы.
- Давай попробуем ее вылечить, – предложил участливо растроганный Саша.
- Не получится, – ответила она, и заговорила уже о матери: - Мать ведь бросила нас, когда мне было всего пять лет! - и снова слезы затуманили ее милые вишневые глазки.
- Может, поищем ее? – опять хотел помочь Саша. – Ведь находят же родственников через много лет.
Но она продолжала свое:
- А отца-то моего убили, когда он гулял на свадьбе друга – мне тогда было двенадцать, я с тех пор ни разу не была на его могилке.
Обо всем этом она вновь стала плакаться, уже сидя в Сашиной квартире за столом, и крупные слезы из больших темных глаз капали в рюмку с красным вином и в салат «Оливье». «Давай съездим на кладбище!» – жалел ее Саша. «Бесполезно, я даже не знаю, где он похоронен». Потом она вспомнила еще об одной беде: «И мачеха-то выгнала меня из квартиры после смерти отца! И била меня утюгом по голове». И далее: «Да умру я, наверное, скоро». «Что так мрачно?» – пытался ее развеселить Саша. «Да жить не хочу…» И тому подобное.
Пообщался он с ней день, другой, с жалостью, словно отец маленькую девочку, гладил ее ночами по голове, но она продолжала обливать слезами подушку. А Саша, не переставая, думал о том, насколько бывает у иных людей трудная судьба, и сердце его переполнялось состраданием, иногда он сам был готов заплакать вместе с Таней. В конце концов, он заболел, почувствовал жуткое утомление, и вдруг понял, что общается с мазохистской, которая высасывает из него силы, ибо после встреч его трясло в странном ознобе, словно он всю ночь просидел в холодном сыром склепе посреди кладбища. С немалым усилием воли он стал выкорчевывать чувство к Тане. А оно болело, саднило, оно дало метастазы в его душе. Ему уже хотелось взять ее к себе на работу, чтоб вырвать с заправки, где бензин, смог и пронизывающий холодный ветер… Хотелось оберегать ее, нежить, холить и даже удочерить. Он так бы и сделал, но ведь надо было думать еще и о себе, о своем здоровье, работе.
Неоднократно она звонила ему, и он чувствовал, как ее прилипчивый, вкрадчивый и очень милый голосок вползает ему в душу красивой, переливающейся узорами змеей и снова хочет там угнездиться, но он пересиливал себя и ставил заслон, ссылался на неотложные дела.
                *  *  *
Наконец, Саша дал объявление в газету о том, что одинокий мужчина ищет домохозяйку – и тут посыпались звонки. Позвонило, наверное, сотни две женщин, и он уже так устал от их звонков, что просил лишь вяло назвать свой номер телефона, чтоб перезвонить, когда будет время, а сам его даже и не записывал. Выбрав десятка два женщин, чьи голоса наиболее понравились, он съездил к ним на встречи и сразу большинство отмел, так как уже имел определенный опыт общения с женщинами и знал заранее, что иной от него надо и как она будет себя вести с ним. Отметал и тех, когда чувствовал, что «они не по его зубам» (ведь, что и говорить, он на коляске и уже не молодой паренек!) и тех, у кого уже имелись дети, да и возраст был далеко за тридцать – все-таки он искал себе не мамку, не кухарку, а женщину, которая, возможно, будет матерью его ребенка. Так что были потом и шестая, и седьмая, но не было только одного и самого главного во взаимоотношениях – любви! Самой что ни на есть обыкновенной, но которая заставляет просыпаться каждое утро с таким настроем, будто начинается новая чудная жизнь. Той любви, когда понимаешь человека с полуслова, и видишь в его глазах то же понимание. Когда ты служишь ему, и он готов служить тебе беззаветно. Когда есть о чем с ним говорить и о чем молчать – и это молчание не тягостное, ибо общение идет на ином уровне: только в такие минуты, когда просто держишь любимого за руку и слышишь, как бьется рядом его сердце, понимаешь, что ты не один во вселенной! Ведь были же времена, были, когда Саша испытывал эти чувства, а кто испытывал, тот уже никогда не променяет истинное на суррогат, тот вновь и вновь будет стремиться достичь той же гармонии, что когда-то была.
Иногда после расставания с очередной женщиной Саша с досадой думал, что, наверное, сам виноват, что не сложилось. Может, он требует слишком многого? Ведь и умную хочет, и красивую, и стройную, и страстную, и добрую. Возможно ли все это в одном человеке? Иной раз, глядя с тоской из окна машины на красивых девушек, он думал: «Ведь есть же где-то они – вот же ходят, только протяни руку». Но протянуть, увы, не мог! Порой бестолково мечталось, что если бы Бог дал ему лишь на один день ноги, он сел бы на трамвай (почему-то именно из окон трамваев чаще всего смотрели на него прелестные женские глазки!) и катался бы день-деньской по городу, и знакомился бы со всеми самыми-самыми – и обязательно нашел бы ту единственную.
Как-то раз он приехал в село с очередной молодой любовницей, и мать, прихрамывающая после сложного перелома бедра, вышла его встречать и увидела ее. Потом наедине, когда Саша отправил подружку погулять по бережку Камы, мать строго и недовольно спросила:
-  Кто такая?
-  Помогает мне по хозяйству. Заодно и секретарша… - ответил уклончиво он, отведя в сторону взгляд.
- Да, я давно хотела спросить, почему ты живешь один в новой квартире? Без Доли, – стала наседать мать. – Ты что спишь с этой?
- Бывает, – процедил он, зная, что врать матери бесполезно.
Мать переменилась в лице и жестко заявила:
- Не выдумывай! Доля столько для тебя сделала, а ты ее обижаешь. Да лучше ее никого нет!
- Вы уже устарели и мало чего в нашей жизни понимаете,  – огрызнулся он.
- Думаешь, если у тебя денег много, то каждую можешь купить?! Останешься вот один на старости лет! – не унималась мать. – А дороже верности ничего нет. Вот твой отец, вроде и грубиян, и выпить может, а случилось со мной беда – перелом этот шейки бедра – он ухаживал за мной лучше сиделки, лучше дочери родной.
- Оставим этот разговор, – махнул рукой Саша, видя, что возвращается с прогулки его подруга. – Я уже достаточно прожил и обойдусь без ваших советов.
- Нет, ты подумай!  А то я приеду и выгоню ее!
- Одну выгонишь, другую найду! Или ты мне счастья не хочешь?
Мать еще что-то желала сказать, но Саша уже закрыл дверь автомобиля и завел мотор, чтоб уехать.
Все чаще стали возникать депрессивные мысли о том, что ему уже никогда не увидеть наследника, не держать его на руках, не передать свой жизненный опыт. А если так, то зачем вообще на свете жить?! Стала надоедать работа, ибо к чему работать, если все накопленное трудами некому оставить!? Все чаще Саша уезжал один к родителям, где отдыхал душой. За одну ночь в родительском доме отдыхал так, как не мог отдохнуть в городе за целую неделю. То ли воздух с родных лугов и полей так действовал, то ли вид любимой Камы и красивых мест, где прошло его детство? Когда-то он не мог понять, почему все-таки Шолохов не уехал навсегда в Москву, где совсем другой уровень общения, из своей «тьмутаракани», от оторванных от цивилизации степей и Дона, как это сделали многие провинциальные писатели, а теперь стал понимать.
И однажды Саша сказал азартно отцу:
- Построю-ка я в селе дом!
- Дом – это серьезно, – ответил отец. И не усмехнулся едко, как это делал когда-то раньше, когда сын говорил ему о своих мечтах и планах.

Глава десятая
Они поехали искать для дома место. Объехали все село, все окрестности. В самом селе свободного места, где было можно построить дом и разбить обширный сад, не нашлось. Где строились сейчас новые дома, на чистом бывшем колхозном поле, строиться не захотелось: близко проходила дорога – было бы шумно, и, как жаловались поселившиеся там, у них в подвалах стояла вода, да и от Камы далековато. Хотелось построить дом вроде Шолоховского, который в свое время построило правительство Украины в подарок писателю на месте усадьбы бывшего станичного атамана то ли убитого в гражданскую войну, то ли сбежавшего заграницу. Чтоб и Каму обозревать, и окрестные холмы, и леса, и поля.
Такое место нашли – это была большая поляна за оврагом от основного села. Цвели во множестве крупные ромашки, стрекотали азартно кузнечики, летали легкокрылые разноцветные бабочки  – божья благодать да и только!
- Отсель грозить мы будем шведам! – сказал весело Саша.
- Это что: Петруха? – быстро сообразил отец, любивший читать и знавший кое-что из классики.
- Здесь будет город заложен! – добавил Саша еще одну строчку из поэмы великого Пушкина об императоре Петре 1.
На следующий день Доля с Сашиным отцом сходили в бывший сельсовет, а ныне сельскую администрацию, и получили направление в земельный отдел – то есть никаких преград не возникало, ибо земля здесь все равно пустовала, не было на поляну ни дороги, ни коммуникаций. И вскоре у Саши уже имелся солидный паспорт (голубая книжица) на эту землю.
Отец пригнал с местного заводика мощный бульдозер – и выровнял площадку под фундамент и будущий двор, а Саша начал завозить с Камска на самосвале бетонные блоки и кирпич. Сейчас сделать это было просто, так как жилья в городе строилось мало, заводы простаивали без работы  – и готовы были сделать для тебя все что угодно, лишь бы денежки заплатил. Поэтому месяца через два уже стояла сложенная из красного кирпича коробка - основа будущего дома. Дела по  строительству шли гораздо быстрее и с меньшими нервами, чем когда строили к родительскому дому какую-то простенькую веранду: первое Сашино семейное гнездышко, где он поселился с Долей и прожил два года.
Да, теперь у Саши были деньги, а деньги, если ими умело распоряжаться, делают чудеса. Следовало только своевременно нанимать бригады каменщиков и плотников, а их, мастеровитых мужиков соскучившихся по работе за годы вынужденного простоя, было немало. Из близлежащей Удмуртии, богатой лесами, возили ядреные доски и бревна. И перед зимними холодами успели соорудить крышу и покрыть ее оцинкованным железом. Как притягательно и радостно блестела она на солнце, когда Саша приезжал в село и первым делом издали, с дороги, смотрел на свой будущий дом. Оставались только окна и отделка, но это все, так как начинались морозы и снегопады, отложили на потом…
На следующий год с весны Саша привез из Камска штукатуров–маляров, плиточника – и работа снова закипела. Его самого так увлекала эта работа, так хотелось сделать что-то своими руками, что он заказанные в столярной мастерской окна стал сам пропитывать олифой и красить – обвазюкался весь, потом оттирался растворителем два часа, но выкрасил. И был этим ужасно горд.
Основные проблемы возникли с коммуникациями, ибо пришлось тянуть водопровод от скважины более трехсот пятидесяти метров, а для этого нужно было рыть глубокую канаву, до уровня, где земля не промерзает. Но еще сложнее оказалось сделать газопровод, длина которого составила около ста пятидесяти метров – пришлось утрясать этот вопрос не только в районе, но и в прикамской инспекции, ибо без этого не разрешалось тянуть трубы более, чем на двадцать метров. Здесь же тянуть пришлось уже магистральный газопровод. А это дополнительные расходы! Каждая организация что-то согласовывала, давала разрешение, которое надо потом еще где-то согласовать…. Так что приходилось (а куда без этого в нынешнее время денешься?) подносить кое-кому подарочки…
Иногда утрясать кое-какие вопросы приезжала Доля, но более всего помогал Саше отец. Когда Саша уезжал в офис или за стройматериалами в город, Алексей Иванович оставался за главного – и работал сам, не покладая рук. Одного не умел делать – жестко и беспрекословно приказывать нерадивым работникам, следить за ними: словно чувствовал какой-то стыд. Ну, а с мужиками даже мог среди рабочего дня выпить. Саше часто не нравилось, как трудились работники – иногда ленились, делали брак: дескать, раз хозяин на коляске, то и не заметит огрехов. Но Саша замечал и велел переделывать, что их обижало, особенно женщин-маляров. Они пытались с ним спорить, что-то доказывать, на что он говорит твердо: «Кто платит деньги  - тот заказывает музыку!» Нет, он не был привередлив, и не хотел сделать нечто супер, или модную ныне евроотделку, ему просто хотелось жить в селе как и в городе, а может, чуточку лучше и, конечно же, просторнее. Особенно его раздражали в городских квартирах крохотные кухни, где на коляске было проблематично развернуться. Поэтому здесь кухня была двадцать пять квадратных метров! Утомляла его в городе и постоянная необходимость ставить автомобиль в гараж – всегда был нужен рядом шофер, который сначала поднимал Сашу в квартиру, а потом отводил машину. Поэтому здесь Саша сделал гараж примыкающим к входной двери – чтоб заехал и сразу в дом: и не мочит тебя дождь, снег не падает на голову, не продувает ветер. Да и сиденье машины всегда теплое, а это для тех, кто ездит на коляске, очень важно, ибо итак застой в мочевом пузыре от постоянного сидения, и если еще чуть-чуть там переохладить, то мгновенно возникнут пиолонефрит, простатит.   
                *  *  *
Доле о своих поисках идеальной женщины Саша не рассказывал, хотя она, конечно же, догадывалась, но относилась к его похождениям со странным безучастием. Может быть, смирилась со своим положением обманутой жены и решила: раз не устраиваю, значит так тому и быть… Иногда она обреченно думала, глядя бессонными ночами в темный потолок: «Я свою функцию выполнила, теперь муж расправил крылья – и пусть летит!» Только изредка появлялась такая жуткая обида, что Доля, чтоб успокоиться, выпивала рюмки две водки и, жалея себя, горько плакала о своей никчемной жизни... Возраст ее приближался к критическому, когда беременность могла грозить осложнениями и всевозможными патологиями ей и ребенку, как об этом  говорила статистика поздних родов.
Саше было больно видеть полный упреков взгляд Доли, который обжигал его болезненным огнем, переворачивал душу и коробил, но тогда Саша начинал искать оправдания себе и с протестом и досадой, словно ограничили в чем-то очень кровно необходимом, думал: «Один раз живем на Земле. Почему из-за какого-то благородного слюнтяйства я должен прожить остаток лет, не получив того, чего хочу и чего должен получить?!»
- Ты, почему так наплевательски относишься к себе? – сказал он однажды сердито, ибо терпеть не мог равнодушного бездействия, как собственного, так и близких людей. - С тех пор, как я тебя освободил от работы, у тебя есть время провериться, подлечиться по-женски... Съезди в санаторий!
Доля, уяснив, что это, действительно, последний шанс сохранить семью, встряхнулась морально и послушалась, а Саша познакомился с опытным пожилым урологом, и стал с ним консультироваться. Сдал анализы, врач велел попить кое-какие препараты. Прочитав, что иглоукалывание помогает усилить рефлексы, и обостряет движение по нервным путям всех сигналов, Саша стал приглашать на дом женщину-врача, которая училась этому сложному и экзотическому методу в Китае. Это был целый ритуал: она ставила свечи из благовонных трав, давала выпить какой-то эликсир, в котором плавал мертвый морской конек, похожий на шахматную фигуру только с крючковатым хвостом, вытаскивала из футляра огромной длины серебряные иголки, от одного вида которых Сашу бросало в дрожь.
Когда Доля приехала с курорта, Саша накинулся на нее с такой жадностью, как никогда до этого, ну, может быть, как в «медовый месяц». Взаимоотношения стали более гармоничными, может, оттого, что, получив опыт общения с разными женщинами, он стал глубже понимать их сущность, стал более терпимым к их слабостям и недостаткам. Может, благодаря этому опыту, и свои недостатки стал оценивать более трезво?.. Да и Доля после трехмесячного отсутствия сексуальных контактов соскучилась по Саше и тоже о многом передумала, оставаясь одна ночами в постели…
Полезно, оказывается, иногда подумать! Чтоб отделить главное в жизни от сиюминутного…
И случилось. Доля забеременела! Было удивительно наблюдать теперь за ней: она словно глядела внутрь себя испуганным и растерянным взглядом. Мол, что это там шевелится и как ему помочь, когда оно где-то внутри и неизвестно, чего хочет. Теперь она всего опасалась – быстро ходить, резко садиться, постоянно думая о том, кто у нее внутри  - удобно ли ему, не трясет ли его. Пирата, который любил прыгать и ласкаться, чтоб не ударил огромными лапами в живот, пришлось отвезти Сашиным родителям. Да и кто бы его выгуливал, когда он не мог спокойно стоять на месте, а начинал бегать по буеракам и пустырям, таская на поводке за собой хозяйку, будто пустую авоську. Алексей Иваныч был недоволен псом, ибо у него имелся свой маленький песик – и наглый огромный «гость» стал его обижать. Не кусал, а лишь прижмет мощной лапой к земле – дескать, не возникай. Не нравилось отцу и то, что Пират, привыкший к жизни дома, не желал обитать во дворе и начинал бить тяжелой лапой в дверь: дескать, пустите! Или быстро кидался в приоткрывшуюся дверь, а потом, как ни в чем ни бывало, ложился во весь огромный рост на диван, откуда Алексей Иваныч смотрел телевизор. Ведь Саша с Долей были для него как бы родителями, других-то он не знал. И если родители лежат на диване, то почему бы и ему не полежать, значит, так нужно – класть свою огромную ушастую и зубастую голову на мягкую подушку…
                *  *  *
Саша все неохотнее ездил в Камск. Город с его пылью и копотью словно сдавливал что-то в душе. Только Саша въезжал в его пределы, так сразу после чистого сельского воздуха начинали слезиться глаза, и появлялось внутреннее напряжение: дескать, надо сделать и то, и то – это было нечто похожее на цейтнот, стрессовая ситуация. Мельтешение многих машин и разобщенных людей создавало суетливый хаос. С теми же мыслями заходил Саша в офис – и часа через два чувствовал, что его оттуда выталкивает невидимая сила. На телефонную трубку он смотрел как на пасть удава, которая, стоит только к ней прислониться ухом, начнет втягивать через маленькие дырочки сначала ухо, а потом и тебя всего вместе с душой. Втягивать туда, где сплошное суетливое мельтешение и копеечные интересы: где купить, и как выгоднее продать. Голоса некоторых своих бывших поставщиков Саша уже не мог слышать по телефону – настолько казались противными, ибо им всем от него было надо денег, денег, денег!
Чем чаще Саша приезжал в село, тем больше и как бы заново влюблялся в родные места, тем усерднее ему хотелось запечатлеть их каким-то образом. Да, он их уже описал в своих детских рассказах и в повествованиях об односельчанах, но все это не составляло полную картину - там все-таки было больше действия, ситуаций, занимательных историй, чем красочных описаний. А вот если бы все запечатлеть в картинах? Вот эти раскидистые тополя, которые росли около дома детства, и пух летел с них по весне, словно первый снег; на другом же тополе появлялись красные огромные сережки. Нарисовать красками сверкающую на солнце утреннюю Каму, когда по росной траве бежишь к ней искупаться! Нарисовать, как на зорьке они с отцом сидят в кустах у озера, над которым колыхающимися привидениями поднимается туман, и ждут, когда на розоватом небе появятся черные точки уток. Нарисовать, как мчатся они, еще мальчишки, на моторной лодке по грозовой реке, посиневшей и страшной, что вздымает буруны и мечет им в лицо брызги. Все это, всю эту красоту хотелось запечатлеть. И чем чаще Саша об этом думал, тем больше у него прямо-таки зудели руки взять кисть и начать писать. Но было страшно приступать…Ясно же, что сразу не получится ничего путного, а будут лишь бледные копии тех ярких и незабываемых впечатлений детства.
Однажды он все-таки осмелился, заехал в магазин, где Доля купила ему несколько тюбиков масляных красок, растворителя, кисти, взял квадратный лист крагиса – и начал писать. Чем писал - он плохо осознавал: кистью, пальцами или языком, но когда закончил маленькую картину, все руки и лицо были в краске, словно радуга. Саша смотрел на себя в зеркало, и удивлялся, как его угораздило так испачкать веки, нос, уши! Но при этом чувствовал такую усталость и удовлетворение, словно обработал огромное поле, вроде того, которое вспахал в «Поднятой целине» председатель колхоза Давыдов.
Потом Саша написал вторую, третью картины – и получил совсем иное удовольствие, чем при работе над рукописью. Если там много приходилось работать головой, искать логические цепочки в сюжете, то здесь разум почти отсутствовал – руки сами по наитию быстро скользили кистью по крагису, и разум бы им помешал, он бы связывал необъяснимый полет кисти. Саша словно заново, как восторженный ребенок, открывал мир и смотрел на него восхищенным взором, как смотрели, наверное, первобытные люди. Это были чудные ощущения!
                *  *  *
Дом был почти готов, и, казалось, стоит чуть-чуть поднапрячься, чтоб его доделать, но Саша неожиданно бросил работников на строительство бани. Он так соскучился за время жизни в городе именно по бане, по густому воздуху в парной, по ароматному запаху веников и по их сладостным прикосновениям, когда опытный банщик начинает гладить тебя легонько по телу нежными веточками, а потом начинает стучать по зудящей коже, убыстряя силу и частоту ударов. Тесная ванна его никогда не удовлетворяла и по причине того, что в ней не повернуться толком, и потому что воздух над ней холодный  –  и если тело твое жарилось в воде, то нос, торчащий над водой, леденел. Да и что такое ванна – это одинокое скучное лежание, а где процесс, который происходит в русской бане, когда там соберутся человек шесть мужиков (а, может быть, еще и женщин!) и заведут дискуссию под холодное пивко с рыбкой о политике, об искусстве, о Шукшине - любителе бани!? Саша по таким встречам и разговорам очень соскучился, и ему хотелось, поскорее достроив баню, пригласить к себе друзей и устроить им и себе праздник для души и тела!
Баню Саша отгрохал солидную по сельским меркам, раза в четыре больше, чем старенькая, уже подгнившая, у родителей. Обитую липовой вагонкой. С прихожей, где размещалась печь и лежали дрова, с комнатой отдыха, где можно было посидеть на диванчике и попить чайку из электрического самовара. Запасся он и вениками, съездив в близлежащий лесок и нарубив там со своими шоферами березовых и дубовых гибких веток. Так что к приему гостей все было готово.
                *  *  *
На новоселье Саша пригласил человек пятьдесят – они свободно разместились в большом зале дома за обильными столами. Здесь были его одноклассники, друзья бизнесмены (которые сидели с хмурыми озабоченными лицами, так как буквально на днях случился в стране дефолт, и многие из них потеряли свои деньги), и учителя сельской школы, с которыми Саша ныне плотно дружил, и которого они постоянно приглашали на творческие встречи с учениками, как пример несломленного духа. Были и члены его литературной студии, которую он когда-то вел в Доме пионеров – они уже стали опытными журналистами на телевидении и в ведущих газетах города и республики, и, что Сашу весьма радовало – честными (в этом, наверное, была и его заслуга) не в пример многим нынешним холуям из пишущей братии. Были и друзья писатели, которые когда-то помогли ему перебраться в Камск, был и декан факультета, который заочно закончил Саша. Женщины окружили Долю, которая обеими руками прикрывала большой живот, натянувший широкий сарафан, и что-то негромко советовали о своем бабском – учили, наверное, на своих примерах, как надо рожать. Рядом с ней, словно оберегая от сглазу и готовая всегда  помочь невестке, стояла строгая  и сосредоточенная мать Саши. Она  давно ждала  внука,  чтоб понянчиться с ним… Поглядывая изредка на них, Саша подумал с грустью, что нет сейчас с ними старенькой бабушки, которая оставила их пять лет назад. Вот бы она сейчас порадовалась! И вообще, ему казалось, что он  много не додал матери и бабушке в жизни за всю их заботу к нему, любовь и поддержку – по крайней мере, должен в своих будущих произведениях написать о них, чтоб все в мире знали, какие бывают настоящие матери и бабушки!
Алексей Иваныч с Сашиными шоферами принесли сваренную во дворе в большом чугунном чане стерляжью наваристую уху, разложили ее по тарелкам – горячую, пахучую, янтарную. Под нее разлили мужикам водочку, а женщинам шампанское.
Слово взял Михаил Орлов:
- Нам приятно быть в гостях у Александра. Он многое успел в жизни. Сейчас вот построил дом, где на стенах висят его картины, а на полках стоят его книги! Лично мне по-доброму завидно… Хочется сказать и про его музу  – Долю! Пятьдесят процентов написанного – это заслуга его жены.
После Орлова тост взял прозаик и переводчик Мансур, не раз уже переводивший Сашины рассказы на татарский язык, заядлый банщик, невероятно шустрый, любящий каждой женщине делать комплименты. Он то ли не слышал тост Орлова, то ли бы занят чем, поэтому сказал:
– Семьдесят процентов написанного Сашей – это заслуга его жены…
На что Саша иронично ухмыльнулся:
– Вы ошибаетесь! Ее заслуги гораздо больше. Я вообще ничего не писал – только записывал под ее диктовку, да и то коряво и с ошибками, а потом нагло ставил свою подпись…
Все засмеялись.
- Меня радует, что у сына такие друзья! – громко сказал уже подвыпивший Алексе й Иваныч, (в таком состоянии он любил резать правду матку, хотя многим казалось, что он на кого-либо обижен). – Однако вы живете сами по себе. Хорошо устроились, а о простом народе-труженике не думаете. О его жизни, быте, проблемах…
Торопливо встал  рослый и представительный учитель истории Красин, с которым у Саши завязалась большая дружба при переезде в село. Это был учитель от бога, приехавший из города по распределению и не сбежавший, как это сделали многие, отработав положенный срок, а полюбивший село и его историю. За последние пару лет он «накопал» в архивах бывшего губернского города много чего интересного о зарождении села и первых сельчанах. Он возразил:
- Это неправда. С Сашей мы часто дискутируем на эти темы, и решили даже совместно написать книжку о селе и его жителях. Очерки, документы.
- Это хорошо, - ухмыльнулся гордо Алексей Иваныч. – А вы знаете, что мой отец, а его дед (он указал на Сашу) был первым председателем сельсовета!
- Да, - добавил Красин. – И предки Александра с фамилией Долгов были в числе трех фамилий, которые основали село в середине прошлого века.
 С бокалом шампанского встала приятная женщина с озорными кудряшками молодой девушки, которая, до этого, сидя за столом, не сводила с Саши блестящих, внимательных, удивленных глаз и которую никто из Сашиных друзей ранее не видел, и задорно звонким голосом сказала:
- С Сашей я знакома, наверное, больше времени, чем все остальные... – возникла пауза, когда все с недоумением поглядели на незнакомку. – Да, да! Когда-то мы с ним работали в институте в комсомоле. Это было очень давно. Тогда наши пути разошлись: Саша получил травму, а я вышла замуж и уехала по распределению в Сибирь. И вот совсем недавно переехала с семьей в Камск, поближе к родным местам. Стала читать местную периодику – и увидела рассказы и стихи некоего Саши Долгова. Долго думала, что это, наверное, просто однофамилец. Боялась найти его телефон: а вдруг это не он?! Ведь я видела его в последний раз сразу после травмы в больнице, он лежал такой беспомощный… Особенно это больно было видеть после того, как знала его сильным парнем. Честно говоря, я просто не верила, что он сможет так жить, как сейчас!
 Саша, не любивший, когда заговаривали на «жалостливую тему», перебил:
- Неправда, Нина! Я никогда беспомощным не был, ну, бывало, страдал, что не могу повлиять на ситуацию, но чтоб беспомощным…
- Конечно, – улыбнулась женщина. – Глаза твои даже и на больничной койке горели оптимизмом. Поэтому хочу поднять тост за то, чтоб этот огонь никогда не гас! Думаю, что мы еще немало погреемся в лучах этого огня и порадуемся за новые успехи азартного человека!
После нескольких тостов Саша с друзьями вышли на двор подышать чистым воздухом с полей и посмотреть на Каму и окрестные леса, которые хорошо видно с высокого места, на коем стоял Сашин добротный дом. Тянуло приятным синеватым дымком из трубы над баней, листочки шелестели на молодых яблоньках сада, который еще прошлой весною разбил Алексей Иваныч. Стоявший на пригорке дом, был открыт всем ветрам, и, может, следовало построить его где-нибудь в низине, среди остальных селян, где не задували бы снега, и осенние муссоны не так хлестали бы дождями?! Но ведь оттуда не открывался тот великий простор, та красота родных мест, не столь ярки были звезды над головой и не так прекрасны закаты и восходы – с высоты Саша их видел самым первым в селе! 
- Но я их в покое не оставлю! – сказал вдруг он.
- Кого? – спросил Михаил Орлов как бы от имени всех присутствующих.
- Бюрократов, которые нам жить хорошо не дают… -  усмехнулся Саша. – Я недавно поэмку написал. Семь лет ничего почти не писал, а сюда перебрался, и снова активно стал писать. И вообще, планов громадье, еще про них услышите! А поэмка называется «Как они хотели нас поиметь». Хлесткая вещица. Я их всех пропесочил в ней, начиная с Горбачева. Я вам ее (мужикам только) прочитаю, когда в баньку пойдем париться. Начинается так:
Генсек товарищ Горбачев
решил затеять перестройку,
наивно под гору пустил
Красу-любовь Россию-тройку…
Она же понеслась стремглав,
ломая ребра, закусив удила.
В штаны со страху… (сами догадаетесь)
тут вожжи выпустил м…ла

А вот строки и про нынешний дефолт:

Власть ночи не спала, завидуя Мавроди.
И вот придумала такие ГКО…
Уже наворовали выше  крыши вроде,
но вы идею оцените. Каково?!
У самих себя занять деньжат,
как будто не хватает на зарплату.
Процентов так под триста в год,
а кто потом произведет оплату?
Конечно, государство. Точнее, свой народ.
Распределили меж собою те бумаги
Чубайс, министры и дочурка Бори Таня –
как раньше самый дефицит завмаги,
и через год законно денежки в кармане.

Есть и такие строки:

Совсем не слышен голос патриотов.
Все заглушает жополизов вой.
Кто за Россию, честен – так  запишут в идиоты:
Мол, шовинист и кровопивец злой!

Посмотрев на женщин, Саша добавил многозначительно:
- Об остальном позже. Там матершина.
-  Ты как новый Чадский! – усмехнулся Михаил Орлов.
- Там сплав с «Лукой Мудищевым» Баркова, - с улыбкой сказал Саша, предвкушая, с каким «народным юморком» будет вскоре читать в бане хлесткие строчки друзьям.
Седовласая крупная поэтесса (именно с ней когда–то Саша продавал французскую колбасу), у которой недавно обнаружили злокачественную опухоль, и которая специально приехала из Москвы к Саше, чтоб подзарядиться жизненным оптимизмом, задумчиво и грустно сказала:
- Не верю, что мы сможем что-то изменить. Как писал когда-то поэт: «Нет правды на земле, но нет ее и выше!» Я просто хочу ходить по осеннему лесу, ласкать поздние цветы, вдыхать аромат рыжиков… И пусть бюрократы от власти живут, как хотят. Может, их накажет судьба?
– Зачем так пессимистично? – возразил Саша. – Кстати, в великом романе Булгакова «Мастер и Маргарита» меня именно это и не удовлетворило. Обидно стало, что главный герой, писатель Мастер, устав от жизни, захотел покоя… Нет, покой нам только снится! Как писал поэт Александр Блок! 
Он хотел рассказать о своих планах по строительству еще одного дома, уже в Камске, созданию своего театра, где намеревался сам ставить свои пьесы, поступления в аспирантуру… Но промолчал. Как говорится, не говори гоп, пока не перепрыгнул. Это он хорошо в жизни усвоил.
В этот момент в просторный двор въехала серебристая иномарка и встала рядом с Сашиной, вместительной и черной, которую недавно купил, ибо обещал когда–то давно Доле, что она будет ездить на «Мерседесе». Из машины, словно услышав издалека разговор о бюрократах и поэтому приехавший, вышел коренастый лысоватый глава районной администрации Равиль Махмутыч (он в селе тоже строил себе особняк). Протянув Саше солидный и красивый бронзовый подсвечник, он пафосно и твердо, как все начальники умеют говорить с трибуны, сказал:
  - Узнал, что у тебя новоселье. Поздравляю… Думаю, надо с такими людьми нам, руководителям, общаться! Вот подарок для вдохновения! Поэты же при свечах пишут!– и он пожал Саше руку.
– Ну, если власть электричеством не обеспечит, которое у нас в стране на  корню Чубайс  скупил… – усмехнулся Саша.
Из дома вышел уже изрядно захмелевший, веселый Алексей Иваныч и, указав за кирпичный забор, хвастливо сказал:
- Между прочим, я здесь на пустыре самолично, – но потом добавил скромнее: - (Сашины работники помогли.) Высадил несколько тысяч сосенок и дубков. Видите.., – и он стал настойчиво приглашать гостей выйти за ворота. – Верхушечки торчат из травы! Когда-то будет лес!
                1988-2004г.















               






                СКАЗКИ

  НА НОВЫЙ ЛАД
  Бегал добрый зайчик Миша по лесу и нашел полянку с огромным количеством грибов. Больших, крепеньких боровиков с коричневыми шляпками, с пузатенькими ножками. Как на подбор все ядреные. Кинулся он домой в избушку за корзинкой, женой Катей и двумя своими детишками – Ваней и Маней. Бежит радостный, пеньки и кустики шустро  перепрыгивает – мечтает уже, как они с семьей наберут множество грибов–боровиков, засушат их, а зимой будут варить из них вкусные ароматные супы и жарить на подсолнечном масле с картошкой. Объеденье!
Вдруг на обочине тропинки заяц увидел коренастого колючего мужичка – ежа Сергея. «Ты куда это так мчишься? Чуть на меня не наступил!» – сказал Еж. «Полянку с грибами нашел вон у того старого дуба, – сказал счастливый заяц.  – Бегу домой за корзинкой!» – «Много что ли грибов–то?» – «Полно!» – «Ну тогда беги, беги, – сказал Еж Сергей, таинственно прищурившись. А как только Миша скрылся из глаз, схватил огромную корзину во дворе своего дома и побежал  на  полянку к старому дубу на своих кривых ножках. Тем временем мчащегося Мишу толстопопая белка Дуня увидела, что на дереве сидела и на дорожку с  любопытством смотрела: «Ты куда это бежишь?» – спросила она. Домой за корзинкой, – ответил запыхавшийся заяц. – Грибов много нашел на поляне у старого дуба…» Как только Миша убежал, белка Дуня тут же схватила корзину в домике и резво кинулась  на  полянку к дубу.
Бежит заяц Миша дальше – аж пятки сверкают, и вдруг  видит улыбчивую лису Алису, которая дорогу ему перегородила: «Ты это куда?» – полюбопытствовала она, навострив ушки. «Полянку с грибами нашел, – похвастал Миша. – Грибов там очень много…»  В ту же секунду кинулась Алиса в свою избу. Взяла здоровенную корзину и побежала на полянку…
Тем временем Миша прибежал в свой маленький домик и, взяв жену и деток, пошагал на полянку. Идет и хвастливо говорит: «Грибов там на всю зиму нам хватит!» Радуются  детки, жена Катя улыбается. И  вот  пришли они на полянку к дубу – а там нет уже ни одного гриба.  Бегает Миша  недоуменно от кустика к кустику и под каждый заглядывает: ведь час назад там было множество грибов… «Может быть, ошибся и не на ту полянку нас привел?» – говорит обиженно жена.  «Сюда, сюда – видите: ножки срезанные от грибов торчат!» – говорит Миша с досадой. «Ну а где грибы–то?» – удивляется жена. «Только что были, но, видимо, кто–то срезал…» – отвечает заяц грустно. «Кто же это? Может, ты про полянку кому рассказал?» – спрашивает жена. Озадачился заяц, между ушей лапой почесал и пробормотал: «Никому…Только Ежу, Белке и Лисе…» – «А зачем?» – «Сам не знаю – просто по дружбе…» – «Ну и олух же  ты – всегда мы с тобой  впроголодь будем жить, – сказала печально Катя. – Как ходил в лаптях и в заплатанных штанах – так и будешь…»
Идут Миша, Катя и их детишки по тропинке без грибов,  грустные, голодные, а в это время на них из окошек богатых добротных домиков поглядывают ЕЖ, Белка и Лиса и ухмыляются. Пока заяц домой бегал, они успели собрать по несколько корзин грибов и теперь очень довольные их жарят. И тут сынок Ваня говорит: «Я читал сказку, что когда–то звери все делились друг с другом продуктами – кто яблоком угостит, кто лукошком ягод, а кто пирожком… Может, и нам кто даст за твою, папа, доброту?» – «Давно прошли те времена», –  сказала печально Катя. А Еж, Белка  и Лиса хитро подумали: «Да уж, был ты заяц лопоухим простофилей, таким и остался».

МЕДВЕДЬ И ХОРЕК
Медведь много лет работал начальником таможни на границе российского леса. Дослужился до звания важного генерала, много солидных орденов получил от лесного правительства. Хорошо жил, в достатке, дом огромный построил, как терем. Вот только не на одну зарплату. Основной доход ему приносили взятки. Торгаши, дошлые и запасливые бурундуки и хомяки, везли через границу товар – кто водку, кто селедку… Это сюда. А много вывозилось и заграницу – в основном дубовая добротная мебель, драгоценные камешки, отборная пшеница. За все это следовало платить крупные таможенные сборы в бюджет лесного государства. А платить–то никто не хочет! Хочется прибыль получить и побольше! И вот идут торгаши к начальнику медведю и говорят: «Медведюжко, дорогой! Пропусти через границу без налога, а мы тебе за это…»  И предлагают ему всякую иностранную валюту, золотишко, бриллианты. Выгодно это медведю – о государственных интересах он уже не печется… Кто уж пожаловался президенту государства могучему лосю, что медведь взятки берет, – неизвестно. Может, какой–то честный торговец, которому стало обидно, что он налоги все платит, а другие нет? А может быть, с кого–то медведь по своей жадности слишком большую мзду взял и тоже обидел… Нагрянул в большой дом медведя министр полиции зубастый тигр, а с ним и следователи – поджарые волки с желтыми глазами. Строгие очень – начали они дом обшаривать и нашли полмешка золота и полмешка бриллиантов, а также чемодан иностранной валюты. «Откуда все это у тебя?» – спрашивает строго тигр, а медведю и ответить нечего…
Забрали волки эти богатства и унесли в следственный комитет, чтоб отдать это в казну лесного государства. Зарыдала толстопопая жена медведя – жалко ей бриллиантов лишаться, она любила их перебирать, ярко блестящие. Заплакали медвежата – они тоже привыкли богато жить, пить каждый день хмельного сладкого меда по дубовому бочонку на папины деньги. Горько стало и медведю, аж сердце заболело. Ведь долго он все это копил! Сгорбившись, пошел он на прием в президентский дворец к президенту Лосю и жалобно говорит: «Старый я уже стал и больной! Всю жизнь верой и правдой служил государству, но в конце жизни бес попутал. Прости, пожалуйста, старого генерала – не наказывай строго, отдай мои деньги…» Надо сказать, что лось очень добрый был, несмотря на свои мощные рога и жесткие копыта – не пользовался ими, чтоб наказать взяточников. Слишком добрый – любил он прощать. Другой бы правитель медведя надолго в тюрьму засадил и правильно бы сделал – ведь очень много ущерба медведь государству нанес. Пожалел он покаявшегося медведя и сказал: «Я прикажу тигру отдать тебе твои деньги, но отправлю тебя на пенсию…» Обрадовался медведь, в ноги лосю поклонился. С такими–то деньжищами он и на пенсии будет жить вольготно – и дети его и внуки будут обеспечены до конца жизни всеми благами.
Прибежал он в следственный комитет и требует с волков свои богатства… А они отдавать не хотят: дескать, все уже в казну отдали! С трудом медведь свои деньги вернул – пришлось ему за это большое вознаграждение волкам и тигру дать – по пригоршне драгоценных камушков, по слитку золота… «Вот сволочи–коррупционеры!» – мысленно обругал он их, хотя и сам такой же. Но ведь когда сам взятку берешь – это одно, это приятно, а когда тебе приходиться делиться пусть и наворованным – это  очень обидно и досадно.
Принес он свои богатства в дом! Радостный и счастливый. Жена его обнимает и целует. Медвежата побежали в ближайший магазин бочонки хмельного меда покупать. Сложил медведь свои богатства перед сейфом, чтоб спрятать понадежней за несколько крепких замков и стальную дверь. И вдруг откуда ни возьмись в комнате появляется зубастый хорек – известный вор–рецидивист. Проник в подвальное окно. Шерстка лоснится, мордочка хитрая, глазки черные злые. С пистолетом в руке, и говорит: «Я у тебя все это богатство забираю! Все оно ворованное!» Медведь бы, сильный и огромный, его мог одной лапой задавить, но пистолета испугался – жить–то хочется. Отвечает наглому хорьку: «Не имеешь права! Мне сам лось–президент богатства вернул!» – «Он вернул, а я отобрал – я его указам не подчиняюсь!» – «Но это же несправедливо!» – заревел медведь, вспомнив, как унижался недавно из–за этого богатства перед лосем, тигром и волками. «А государство грабить справедливо?» – сказал с усмешкой хорек, взял мешки с золотом и бриллиантами и скрылся за дверью… Медведь и Медведица от растерянности упали толстыми задницами на пол и горько заплакали. 
               
ФИРМА ЛИСЫ
Лиса Алиса создала коммерческую фирму. Но любую фирму надо рекламировать, чтоб клиентов в нее привлечь. Думает лиса, как это сделать. Ведь не идут к ней клиенты – знают ее плутовскую сущность. Бегает она по лесу и кричит: «Несите ко мне свои денежки – через месяц получите в десять раз больше». Звери лишь брезгливо отворачиваются. Она зря голос сорвала и пятки на лапах смозолила. Озадачилась лиса, долго думала, сидя у себя в сырой норе – и наконец придумала.
Пришла она к соловью Славе, который в кроне высокой раскидистой ивы в простеньком гнездышке из мха жил – песни там свои замечательные сочинял. Хвостом пушистым перед ним ласково вертит, улыбается радушно и говорит: «Ты, соловей, очень уважаемый в лесу композитор, поэт и певец. Твоему пению все звери внимают. Напиши песню про мою фирму – какая она замечательная, какая надежная! Звери тебе поверят – они тебя очень ценят! А я тебе за это очень много денег дам – на них ты украшения разные купишь своей любимой, ожерелье на шею бриллиантовое повесишь – будет оно сверкать ярче утренней звезды. Концертный костюм, расшитый золотом, купишь, а то все время в одном сереньком простеньком костюмчике перед публикой выступаешь». Усмехнулся соловей, перышки на головке кончиком крылышка почесал, склонился с ветки и сказал: «Не верят звери ни я твоей фирме!» Лиса сделала обиженное плаксивое выражение на узкой мордочке: «Это они по старинной привычке привыкли так думать. А я честная и порядочная женщина!» – «Сомневаюсь в твоей честности! Обманешь зверей в очередной раз, а они меня будут обвинять, что это я их обманул!» – «Зря, зря от моих денег отказываешься!» – хмыкнула лиса. «Чтоб творить, для таланта деньги не нужны!» – ответил соловей своим божественным мелодичным голоском.
Подосадовала лиса, что соловей слишком высоко сидит на ветках, а то бы она его с обиды вмиг проглотила, и пошла к петуху Степану. Тот на заборе избушки лесника важно выхаживал лапами со шпорами по толстой перекладине, горделиво задирал голову с красным роскошным гребнем и изредка покрикивал, прочищая свою луженое горло: «Кукареку!» Извиваясь всем своим гибким телом, лисица на полусогнутых ногах подошла к забору и ласково сказала: «Здравствуй, дорогой Степан! Как поется?» – «Очень хорошо!» – ответил солидно петух. «А я к тебе по важному делу, – сказала лиса. – Хочу предложить тебе бриллиантовые сережки на гребешок, кольца золотые на твои крепкие ноженьки, кафтан с жемчугами на твое оперение…» Приоткрыл петух рот от столь щедрого предложения – любил он покрасоваться не только перед своими послушными женами–несушками, но и перед всеми остальными зверями и птицами, самым красивым считал себя в лесу. Да и, право дело, у кого еще было такое разноцветное роскошное оперение, похожее на радугу? Разве только у попугая и павлина, но так они в жили в тропическом лесу, а не в российском… «Даром, что ли?» – спросил петух у лисы, переступая нетерпеливо лапами и уже готовый бежать за подарками. «Надо мне кое–какую услугу оказать. Я, понимаешь, фирму коммерческую создала. А ты должен прокричать своим зычным голосом, какая эта фирма замечательная, – сказала лиса. – Сочинишь стишок и будешь его кричать по утрам и вечерам!» – «Всего–то?  – воскликнул петух. – Да с удовольствием!» Задумчиво он поднял голову к небу, сочиняя, и вскоре прокричал:
Прямо с солнышком вставай,
Из кармана деньги доставай.
И неси их быстренько к лисе!
Прибыль там получат все!
«Отлично! – воскликнула восторженно лиса и захлопала в ладошки. – Ты самый лучший поэт в лесу. Гораздо талантливее соловья!» Петух хвастливо выпятил грудь. Лесть ему была очень приятна. Он всегда обижался, что все звери в лесу считали соловья талантливее. А за что? У соловья же нет такого громкого бодрящего голоса, который на весь лес слышен! Нет нужной  осанки и солидности!
От поощрения петух тут же сочинил еще один стишок:
      На закате трудового дня,
В кармане денежкой звеня,
Неси прибыль от лисы
Покупай жене золотые часы!»
«Еще лучше!» – воскликнула лиса.
Отныне начал петух, взгромоздившись на забор, кричать на весь лес свои стишки. Идет медведь с работы по лесу усталый, кряхтит, слышит крик петуха и думает: «Может, действительно лисе денежки отнести, прибыль получить и в отпуск уйти?» Идет кабан в свою семью и думает: «Может, лиса порядочной стала и деньги вернет с прибылью, а я своим десяти деткам велосипеды куплю? Научилась бизнесу». Идет олень, рогами за кусты задевает и думает: «Зарплата у меня небольшая – почему бы деньги не отдать лисе под высокий процент?» Пришли звери домой, а там их завистливые жены говорит: «Вы слышали, что лиса большой процент прибыли всем обещает? Надо дать ей – очень уж хочется в путешествие в заграничный теплый лес на эту прибыль съездить, одеться получше…» А с женами спорить бесполезно – и понесли звери лисе свои трудовые денежки.
Лиса избушку добротную арендовала для своей фирмы в центре леса на большой поляне, вывеску на ней красочную повесила и от клиентов деньги в окошечко принимает – все честь по чести: оформляет документы, кто сколько сдал, чек выдает… Всех успокаивая, говорит: «Прибыль можно хоть завтра забрать. Но лучше месяц подождать – тогда в десять раз больше получите, чем положили. Положили пять рублей – получите пятьдесят. Положили миллион – получите десять миллионов!» Для проверки ее честности взял медведь через неделю у лисы прибыль и порадовался, что не обманула. На радостях отнес сразу к ней все деньги, что имел. Все, что за свою жизнь трудовую заработал. Бедные зайцы вприпрыжку бегут и все свои небольшие сбережения лисе в фирму несут – протягивают ей свои пятаки и рублики, которые в копилках держали…
Прошел месяц – пошагали звери толпой за прибылью, а окошечко на избушке закрыто, на нем написано: «Выдача денег временно прекращена!», на двери висит огромный замок. Неделя прошла – а избушка все закрыта, и лиса нигде не появляется, исчезла куда–то. Прибежали обеспокоенные звери к петуху Степану, а у того на пурпурном гребне бриллиантовая серьга, подаренная лисой, поблескивает. Медведь ему сердито говорит: «Ты почему нас обманул своими стихами про лису? Мы тебе поверили! Ты же нас никогда не обманывал – всегда вовремя предупреждал о восходе солнца. Уважаемым гражданином леса был, а теперь лисе продался». Петух растерянно голову склонил, покраснел от смущения. «Да я…да я... – начал он оправдываться. – Она и мне толком не заплатила – обманула».
Спрятался Петух от зверей в темный дальний сарай, от их укоряющих взглядов, на заборе не показывается ни утром, ни  вечером. А как появится на виду, так сразу слышит со всех сторон от зверей укор: «Продался, продался! Талант свой продал!» Очень петуху обидно. Пошел он лису искать, чтоб высказать ей все свои претензии… Весь лес обошел, наконец взобрался на высокое дерево – и увидел за речкой в соседнем лесу новый большой дом, а на лужайке, рядом с бассейном, холеная лиса прогуливается с местным бандитом, лохматым серым шакалом Сеней, под ручку. Перелетел Петух через реку и к лисе кинулся. «Что ж ты меня и всех зверей российских обманула?» – спросил петух. А та глазки свои узкие и раскосые хитро прищурила. Ухмыляется: «Знаешь ли, у меня наступили временные финансовые трудности в фирме – деньги кончились». Сама же вся в бриллиантах – кольца, брошки, ожерелья. «А на какие шиши ты все эти украшения и дом двухэтажный купила? – возмутился петух. – На деньги обманутых!» Вскочил он на конек черепичной крыши дома и закричал через речку: «Все обманутые звери, идите сюда – здесь лиса шикует на ваши деньги!» Громко закричал. Во все свое луженое горло. Сбил подлый шакал его с крыши палкой, а лиса оскалила свои острые зубы и перегрызла петуху шею.
Вот так–то талант свой продавать лжецам!

ДЕТИ РОДИНЫ
Зайчиха Фрося родила зайчат–близнецов и назвала Ваней и Саней. Крепенькие они родились, здоровенькие. Другая мамаша бы порадовалась такой удаче – родить сразу двух симпатичных мальчишек, которые будут подмогой матери, когда вырастут и окрепнут, ума наберутся, женятся и внуков нарожают. Но Фрося была девушка бедная, жила в общежитии, так как приехала из дальнего уголка леса в город денег заработать, да и мужа не имела. Словом, некому было помочь воспитывать детей. И она решила оставить их в роддоме – там за ними и присмотрят, и накормят, и оденут, и вылечат, если заболеют. Врач Сова попробовала отговорить от такого тяжкого решения, а Фрося со слезами на глазах печально ответила: «Некуда мне их взять? Нет у меня и средств их кормить… Помрут они от голода и холода».
Впрочем, в нынешнем российском лесу, где власть захватили недалекие и жадные хорьки и хомяки, так поступали и другие молодые зайчихи, которым трудно и одиноко жилось – государство ничем не помогало. Вот если бы оно создало уютный интернат для молодых мамаш, которым идти некуда, кормило бы там, денежек немного выплачивало, но, нет… все деньги вороватые чинуши растаскивали по своим карманам. «Вот когда денег заработаю, заимею жилье, я их заберу», – сказала врачу Фрося. «Ну что ж, тогда мы их в Детский дом отдадим», – сказала грустно  врач.
Растут братья в Детском доме быстро, красивенькие стали, умненькие, сообразительные. В игрушки играют, книжки читают… И вот приезжает в Детский дом богатая бездетная семья из соседнего леса, где на другом языке зайцы говорят и по–другому думают… Говорит зарубежная зайчиха Марта: «Хочу взять ребеночка для усыновления…» А директорша Детского дома Лиса рада стараться  – показывает богатой семье зайчишек Ваню и Саню! «Какие хорошие мальчуганы! – говорит зарубежная зайчиха. – Но я хочу взять одного! Мне этого хватит!» – и показывает на Саню. «А как же мой братик?» – говорит Саня. «Он потом к тебе приедет…» – заявляет зайчиха Марта. «Берите, берите! – говорит подобострастно директорша, которая давно занимается продажей российских зайчат в заграничные леса, ведь богатые приемные родители платят большую сумму Детскому дому на развитие, а также лично директорше за быстрое оформление нужных для усыновления документов. Богатеет она. И действительно, законов государственных она не нарушает, если уж государству новые граждане не нужны и оно разрешило всем соседним лесам российских зайчиков усыновлять.
Тем временем Фрося вышла замуж за трудолюбивого доброго зайца, заработала денег на квартиру и пришла в Детский дом за своими детьми, а ей привели только Ваню! Он уже не помнил ее, но сразу почувствовал, что это родная мама, и закричал радостно: «Я так тебя ждал!» Она обняла его и спросила директоршу растерянно: «А где же Саня?» – «А Саню мы отдали в заграничный лес к богатым родителям – его уже не вернуть! Ты же от детей сама отказалась», – ответила холодно директорша. «Что же вы наделали?» – заплакала Фрося. А директорша лиса уверенно заявила: «Так ведь это выгодно для нашего государства – детей отдавать! Уже не надо тратить деньги на воспитание, теперь вашего зайчика богатые заграничные родители кормят и образование ему хорошее дадут. Может быть, он там очень счастлив».
Забрала Фрося оставшегося сына и воспитывает сильным и умным парнем. Муж тоже ее сыночка любит – тренируется с ним в спорте, воспитывает в любви к Родине, к своему родному лесу.
По достижению нужного возраста поступил Ваня в военное училище десантников! Сильный вырос, смелый, умный. Очень нужны такие парни русскому лесу. Тем более вскоре началась война – напала армия заграничного леса на русский лес! Но российские парни, такие, как Ваня, смело вступили в бой.
Бежит как–то Ваня к вражескому штабу, чтоб взорвать, а навстречу выскакивает такой же сильный парень. Нацелили они друг на друга оружие и хотели стрелять, но вдруг опешили: они похожи, как две капли воды. «Так ты же Саня! – воскликнул Ваня. – Мой брат!» Озадачился заграничный парень и пробормотал на языке, который давно уже забыл, а сейчас вдруг вспомнил: «Да, я когда–то был Саня, а теперь Сантос! А ты Ваня, да?» Обнялись они. И тут Ваня говорит: «Пойдем со мной защищать наш русский лес! Ведь он твой родной». Погрустнел Сантос: «Я присягу давал своей новой родине». – «Но в твоих жилах течет наша русская кровь!» – «Да, но меня родина когда–то продала, как ненужную вещь!» – «Это не родина продала, а мерзкие чиновники хорьки и лисы! А теперь в нашем лесу детей продавать запретили, – сказал бодро Ваня. – Наши власти поняли, что нам нужны настоящие мужчины, чтобы родину защищать! Делать ее богатой и сильной!»   
Согласится ли Сантос на такое  предложение?..

МОДНАЯ
Кабаниха Хильда очень хотела нравиться богатым зверям. Впрочем, каждая женщина хочет нравиться, если молода и желает найти богатого солидного мужа. Но одни для этого развивают свой ум, талант, хозяйственность, трудолюбие, а иные хотят добиться счастья самым простым способом – модно одеваться. С детских лет Хильда просматривала все журналы мод и покупала понравившиеся наряды – платья, блузки, кофточки и всякое красивое белье.
Очень ей нравилась заграничная фотомодель стройная газель Стефания  – длинноногая, с роскошными волосами, с изумительной фигурой. Хильда с завистью смотрела на ее фотографии и восклицала: «Я хочу быть похожей!» Но досада в том, что Хальда, в отличие от Стефании, была толстой коротышкой. И тогда она начала худеть – почти ничего не ела, пила только воду! И через полгода похудела! Вот радость была, когда взвесилась на весах и увидела, что весит столько же, сколько Стефания! Она тут же побежала в магазин одежды  и стала покупать наряды, какие носит ее кумир! Наряды были не дешевые, деньги у Хильды быстро кончились… Тогда она взяла в банке кредит – и на эти деньги тоже купила нарядов.
И вот шастает она на своих маленьких кривеньких ножках по улицам довольная, счастливая! Кажется ей, что все красивые и богатые звери только на нее глядят через окна своих автомобилей, чтоб кинуться к ней и предложить замуж… И в самом деле, подошли два толстых лысых хомяка, но она оценила их как недостаточно красивых и богатых для нее, такой распрекрасной, и отказала в ответном чувстве. Ждала более  богатого и солидного!
Прошло полгода. Открыла Хильда очередной номер журнала мод – и вдруг увидела, что газель Стефания резко потолстела! В журнале писалось, что теперь в моде не худышки, а девушки толстенькие, пышущие здоровьем. Растерялась Хильда: «Зачем я так долго мучилась, худея?» Стала она все кушать, чтоб потолстеть, чтоб опять походить на любимую Стефанию – и быстро поправилась. Жаль, наряды теперь на тело не лезут! Расходятся в швах, ткань рвется. Обидно–то как! Ведь на них огромные деньги потратила… Пришлось новые наряды покупать – на аппетитную толстушку! Опять кредит большой взяла, чтоб на наряды денег хватило!
Ходит она по улицам – и опять думает, что вот–вот подъедет симпатичный молодой миллиардер леопард и предложит замуж выйти. Но миллиардер, к сожалению, где–то задержался.
Прошло еще полгода…Открывает Хильда очередной номер журнала мод – а там Стефания вообще в одних трусиках по подиуму выхаживает, а грудь только узкая тряпочка прикрывает. Фотографы ее фотографируют и восклицают: «Вот лучшая мода – ходить почти голой! В этом весь шик! Красота тела – лучше всех нарядов!» Глянула Хильда на свои шкафы полные нарядов, на которые огромные деньги потратила, и заплакала: «Зачем же я это покупала?!»
Набралась она смелости и вышла на улицу полуголая.  Тут же подъехали несколько машин с богатыми кабанами. Не успела она обрадоваться, как те стали спрашивать: «Девушка, вы проститутка? Сколько стоит ночь с вами?» А Хильда в ответ заявила обиженно: «Я замуж хочу!». «Ишь, чего! – расхохотались кабаны. – Мы в жены девушек скромных берем…»  – и разъехались…_ 

РАДИ  ДЕТОК
У зайчихи Кати было три сыночка, а мужа не было – погиб на стройке от травмы много лет назад. Он хозяйственный был, работящий, хорошую зарплату домой приносил, а теперь пришлось зайчихе одной деток воспитывать и растить. И это в самое трудное время, когда в лесу жизнь  резко изменилась – ранее в лесу был мудрый руководитель Лось, который считал, что многодетным зверям помогать надо – пособия платить, освобождать от платы за детский сад, квартиры давать. Понимал он, что чем больше здоровых зверей будет в лесу рождаться, тем больше вырастет тех, кто сможет лес защитить от врагов, обустраивать его! А ныне другой руководитель, холеный ленивый медведь, решил пособия многодетным отменить. Дескать, денег в бюджете леса нет… правда, не для всех нет. Для кое–кого очень даже много. Самым пронырливым, наглым и хитрым зверям хватает на личные самолеты и яхты. Да и на зарплату, которую каждый год себе повышают лесные депутаты, тоже хватает…
Трудно пришлось жить в эти годы Кате – одевались ее детишки бедно, кормились кое–как. Подножным кормом. И вот теперь, слава богу, выросли, влюбились в подружек и жениться захотели. А куда невест привести? Где семью создать и деток родить? У Кати квартирка небольшая, да и у невест родители тоже бедные, в  маленьких избушках живут. Где детишкам домишки взять? И решилась зайчиха  на преступление!
Была она хорошим бухгалтером–счетоводом и устроилась в банк работать. Поработала  там, втерлась в доверие – и перевела себе на счет крупную сумму денег. На эти деньги купила сынишкам небольшие домики. Уж как они обрадовались, что мамка такая щедрая! Мамку целуют, обнимают. Они–то ведь не знали, откуда деньги взяла. Думали, что честно заработала. А уж она–то как рада, что деткам угодила – ведь им, ребятам простоватым, никогда самим на домики не заработать! И ради этой радости готова была на любые лишения.
Надеялась ли она, что растрату в банке не заметят? Может быть, и надеялась. Да только и понимала, что там банкир ушлый волк, который умеет требовать с сотрудников за просчет. Боятся его все! В стародавние времена он бы за растрату сразу проглотил и даже косточек не оставил, а сейчас, когда в лесу суд какой–никакой появился, то нрав свой укоротил… Теперь волк выдавал себя за цивилизованного зверя – ходил в костюмчике, в ботиночках, когти острые и длинные остриг, а зубы желтые зубной щеткой чистил. И вот, выявив недостачу, он, подняв шерсть на загривке, прорычал: «Я тебя в тюрьме сгною,  если деньги не отдашь?» – «Ничего не знаю, ничего не ведаю! Я не виновата!» – пробормотала зайчиха. Вызвал волк шакалов–полицейских, которые уволокли зайчиху в суд. А в суде с обвинением выступил клыкастый кабан–прокурор с налитыми кровью злыми глазками, а судьей была пышноволосая и с виду доброжелательная лисица. Прочитала она ласковым голоском предоставленные волком доказательства вины зайчихи и вынесла обвинительный  приговор: «Посадить зайчиху на пять лет!» А пять лет для зайчихи – почти пожизненное наказание! Зайцы ведь долго не живут! Так что будет зайчиха шить варежки и трусы в колонии, покрывая ущерб волку, до скончания своего века! Конечно, опечалилась она, что не увидит, как растут внуки, как они играют и учатся, что не сможет им сказки на ночь рассказать про злого волка и добрых зайцев, про «Красную шапочку». Но хоть открытки от них будет получать на праздники и знать, что они здоровенькими и счастливыми растут! И то хорошо…
Но  кому хорошо, а  кому не очень!
Маленькую квартирку зайчихи суд присудил конфисковать в пользу волка, но волку этого мало показалось. Призвал он подручных шакалов, и те отобрали избушки у детей зайчихи, выгнали на улицу вместе со скарбом и беременными невестками… По закону они не имели право это сделать, но у бандитов разве есть закон?! Заплакали зайчики, начали вопить: «Нет справедливости в российском лесу!»
В общем–то, они правы! Но только правды нет, увы, нигде! Всегда было: «Кто сильный  – тот и прав!» Печальная история…
               
ПЕВЕЦ ЛЕВЧИК
Заяц Левчик был певец хороший, народом лесным любимый, замечательные песни пел – мелодичные, добрые, про «Рощу соловьиную», про лесных красивых дроздов. Призывал песнями родные леса и поля любить, беречь их. Послушают звери его песенку, посмотрят в телевизоре на его милое личико, когда на концерте выступает – и на душе сразу легче становится, хочется добрые дела делать ради родного леса. А если встретят его случайно на лесной дорожке, то низко кланяются и благодарят за замечательные песни. Приятно это Левчику, хочется и далее петь для лесных  жителей.
Но времена наступили другие. Захватили богатства леса хитрые и наглые звери и требуют другие песни петь – не о родном лесе, а о заграничном, который находится на берегу теплого моря, где никогда не выпадает снег, а солнце всегда светит ярко! Где растут не сосны и березы, а пальмы и баобабы. Где не морковку и капусту едят, а ананасы и бананы. Хочется этим зверям в заграничный лес переселиться вместе с семьями – и они давно бы это сделали, да только кто их там кормить будет?! А здесь родные зайцы, хоть и недовольны, но кормят – вернее, захватившие власть сами у них все отбирают. Оставляя крохи, чтоб не померли от голода.
Не поется Левчику. На душе мерзко. Год он молчал, но когда деньги кончились, а детишек и жену кормить стало нечем, заволновался и опечалился – как дальше жить? И вот поступает ему предложение выступить на дне рождения Волка за большие деньги. Никогда ранее Левчик у волков не выступал, а только у друзей бесплатно – пел в качестве подарка. А тут большие деньги предлагают! Аж на три года безбедной жизни хватит! Есть только условие – петь «блатные» песни про романтику тюремной жизни. 
Приехал Левчик в огромный ресторан, где важный Волк День рождения справляет. Там собралось триста зверей – все холеные, важные, в дорогих смокингах с золотыми цепями на шеях, дамы все с бриллиантовыми кольцами. Очень неприятна эта публика Левчику, петь для нее не хочется. Да и как увидел он, что День рождения справляет Волк злобный, отсидевший несколько лет за грабежи и поедание добрых зверей, а теперь ставший вдруг уважаемым бизнесменом, то совсем расстроился. Сидят с Волком рядом за столом министр Баран, прокурор Кабан и начальник суда Козел, обнимают Волка, желают здоровья и еще больше разбогатеть… Коньяк его пьют, хрюкают от удовольствия и блеют! В другие времена они бы приблизиться к известному бандиту боялись, чтоб репутацию не замарать! Они бы с конвоем к нему пришли, чтоб вновь в тюрягу посадить! А теперь – друганы!
«Пой давай!» – приказали Левчику – и он запел. Но запел, как и полагалось, не про дроздов и не про рощу соловьиную, а песню про уголовников – блатную, где ворюга сидит на тюремных нарах и о воле мечтает! Радуются именинник и его друзья – в ладоши хлопают, подпевают. И что удивительно, Баран, Козел и Кабан больше всех стараются! Будто знают, как это в тюрьмах сидеть – на своей шкуре испытали…
Закончил Левчик петь – и тут гости кричат: «А что ты Волку и нам пожелаешь?» Левчик говорит: Есть здесь некоторые высокопоставленные господа, которые, как заметил, прониклись уголовной романтикой. Может, они вместе с нашим уважаемым Волком там побывали? Желаю пополнить опыт». Чиновники побагровели и смотрят на Левчика с ненавистью. «Голову ему оторви!» – шепчут они Волку. Усмехнулся криво Волк, оголив клыки, и заявил чинушам вдруг: «Правильно, не все мне одному там срок мотать! Вам тоже есть за какие грешки, как я знаю, на тюремных нарах посидеть…» Вот такие ныне времена!...
               
КУРИЛЬЩИК
Зайчик Тюня молодой был, но уже много курил – по пачке в день, а в пачке двадцать сигарет вонючих. Их автоматически в рот совал, словно семечки – вышел из избушки, сразу сигарету в рот сунул и зажигалкой щелкнул. Вошел в избушку – опять закурил. Пошел в туалет – а там с удовольствием сидит под кустиком, писает и курит. Обижается зайчиха–мать и укоряет: «Зачем травишься вонючим дымом? Ведь это вредно! Да и затратно!» – «Я сам работаю – у тебя денег на сигареты не прошу!» – гордо отвечает Тюня. «И что? Ты почти треть зарплаты на сигареты тратишь, да лучше б конфетки сосал – от них хоть польза и удовольствие!» – «Для меня сигареты – удовольствие!» –  отвечает Тюня и верит, что с сигаретой во рту выглядит серьезным мужчиной, а не худощавым маленьким пареньком. «О здоровье бы позаботился – от сигарет многие болезни начинаются, даже рак!» – и зайчиха–мать зажмурилась от страха, представив огромное чудище с усами и клешнями, с десятком лап, которое попадает внутрь организма и там начинает выедать все органы, царапать и кусать больно до тех пор, пока окончательно не изведет зайчика–куряку со света. А зайчик Тюня уже частенько покашливал, да и гриппом много болел – ведь сигареты, как известно, убивают иммунитет в организме, так что болезни на него сразу накидываются. 
Впрочем, и с работой у зайчика из–за курения проблемы начались – с одной уволили, потому что сотрудники не хотели дышать сигаретным дымом, с другой уволили потому, что когда остальные работают, он покуривает в сторонке… Да и чтоб хорошо работать, надо ведь глубоко дышать, а сигаретный дым не дает!
Жалко матери сынишку, жизнь которого наперекосяк может пойти, да и себя укоряет, что не смогла его вовремя от табака отучить! А ведь зайчишка в школе спортсменом был – быстро бегал и первые места в соревнованиях в лесу занимал, высоко прыгал и призы получал, а теперь какой из него спортсмен… Никакой! Молоденькие зайчихи его не любят, не хотят с ним дружить и семью заводить.
Пожаловалась как–то зайчиха у себя на работе, что сына от курева отучить не может – и тогда милая девушка, зайчиха Нютя, говорит: «Можно я попробую?» – «Как же ты сумеешь? Он такой заядлый…» – удивилась зайчиха. Девушка только хитро улыбнулась.
Вечером, когда Тюня с сигаретой во рту шел домой, Нютя стояла на тропинке. Когда он с ней поравнялся, сказала ласково: «Какой симпатичный зайчик, а курит». – «Тебе какое дело?» – растерялся Тюня. «Ты такой спортивный, сильный!» – «Ну и что?» – «А меня, например, не догонишь…» – и Нютя побежала прочь. Зайчик, вспомнив, что когда–то был спортсменом, кинулся за ней – и вскоре тяжко задышал и остановился: в легких заболело, в боку закололо. «Я б с таким зайчиком стала дружить, если б курить бросил! – сказала зайчиха. – Мы бы по лесу бегали по грибы и ягоды, свежим воздухом дышали. А сейчас воздух дымом портишь!» Она сфотографировала зайчика с сигаретой во рту на айфон и показала фото: «Сравни – видишь, какой смурной, с перекошенной физиономией». Потом вырвала у него сигарету и опять сфотографировала: «А сейчас посмотри, какой улыбчивый!» Озадачился зайчик… «В общем, если хочешь со мной дружить, приходи завтра сюда с утра…» – сказала Нютя и убежала.
Всю ночь зайчик думал о Нюте – очень она понравилась: спортивная, длинноногая, пушистенькая. Хочет он сигарету в рот сунуть, но сразу о девушке вспомнит – и сигарету выбросит. Забывшись, опять хочет закурить, а перед глазами милое личико зайчихи возникает, которая пальчиком грозит. За вечер Тюня десять конфеток съел, чтоб рот занять – они долго сосутся. Наконец, смял пачку с сигаретами и в мусор выбросил. А как узнал он, что прибыль от продажи сигарет получают бизнесмены–производители в заграничных американских лесах, обрадовался своему решению! Патриот был!
Утром он в спортивном костюме выскочил на улицу – вскоре там и зайчиха появилась. Побежали они по лесной тропинке. Воздухом чистым дышат, не надышатся. А в воздухе разлит аромат цветов и хвои! Прелесть! А ведь раньше зайчик запахов уже не различал – в носу горький табачный дым стоял. Разрумянился зайчик, бодрость в мышцах почувствовал. Шутит, радуется. Понравился зайчик девушке, а ведь до этого она лишь хотела его матери помочь, – и вскоре они поженились. И решили, что никогда не позволят деткам сунуть в рот поганую сигарету, чтоб здоровыми росли! Да и опасно это – в лесу–то курить! Вдруг трава от окурка загорится и пожар будет?



АЙФОН
Зайчиха Хитря имела магазин, где айфоны продавала – каждый год ей новые айфоны привозили из заграничного леса, а стоили они все дороже и дороже… Когда привезли очередной айфон, зайчиха Хитря сказала сыночку Упре: «Пора бизнесу учиться! Бери айфоны и иди в школу продавать…» Обрадовался Упря – он, как и мать, денежки очень любил. Взял он несколько айфонов в школу, где в пятом классе учился. Вытащил там новый айфон, сидит за партой и мультики в нем смотрит, дружкам хвалится: «У него память огромная! Функций – во!» – и ребром ладони по шее проводит, показывая, как много у айфона важных функций.
Нравится айфон дружкам – он, в самом деле, красивый, с большим экраном и с золотым ободком. Да и фотокамера в нем мощная… но главное, что им можно хвалиться – ведь таких еще ни у кого нет! Заимеешь такой – и сразу гордость почувствуешь, что можешь купить, а у других денег на него нет. Поэтому все дружки ходят вокруг Упри и твердят: «Продай мне! Продай мне!» А он свысока поглядывает на них и отвечает снисходительно: «Ладно, так и быть!» Побежали его друзья домой (да и не только друзья, а ученики и других классов) деньги у родителей выпрашивать – сами–то ведь еще ни копейки в жизни не заработали, а только тратить научились. Принесли деньги Упре – а это деньги немаленькие, айфон столько стоит, сколько иной взрослый заяц лишь за два месяца заработает на тяжелой работе! Но это простой заяц, а у дружков Упри родители богатенькие, начальниками работают или бизнесом занимаются, могут они позволить любимым деткам подарочек дорогой сделать!
И вот ходят по классу дружки Упри с новыми айфонами, хвастаются: ведь даже у учителей таких замечательных айфонов нет – поэтому они на учителей брезгливо поглядывают. Была бы возможность, они бы повесили айфоны на нос, чтоб все проходящие видели. Одно досадно, что есть в классе зайчик Умня, который им не завидует. Имеет он айфон старой марки – и ему вполне хватает. Окружили Упря с дружками Умню и ехидно надсмехаются: «Ты чего позоришься – со старьем ходишь? Денег нет на новый айфон, да? Да ты, видимо, лох и родители у тебя лохи!» А Умня спокойно отвечает: «Мне для дела и общения старого хватает! Айфон ведь не для хвастовства нужен – а для работы! И вообще, зачем я должен обогащать производителей айфонов в заграничном лесу? Да и тех спекулянтов, которые эти айфоны продают у нас по огромной цене! Они ведь пользуются вашей глупостью! А если надо будет айфон, я его через два месяца в три раза дешевле куплю – тогда цена на него упадет». Обиделся Упря на Умню сильно: ведь тот намекнул всем, что Упря спекулянт, что пользуется глупостью ребят. Досадно ему, что действительно цены на айфон через месяц резко снизятся. Как же тогда его бизнес? «К тому времени уже новый айфон появится – еще лучше!» – заявил Упря. «Тогда тем более зачем этот покупать? – усмехнулся Умня, обращаясь к дружкам Упри. – Вот сейчас вы большие деньги потратили, а через два месяца на новый придется тратиться, а этот выбрасывать, да?» Озадачились дружки Упри, и тогда Упря закричал: «Давайте этого умника побьем!» – и кинулся на него с кулаками. Не знал он, что Умня давно боксом занимается – и так получил кулаком в нос, что отлетел в угол класса и заныл там, мелкий жулик.
               
ДИЕТА
Зайчиха Баулина растолстела – стала в три раза шире. Ходит по избушке вперевалочку с кухни в спальню и обратно – вот и весь ее маршрут. Сядет у холодильника – и ест целый день с небольшими перерывами на отдых, а потом еду с собой прихватит и жует на ходу. А если на кровать ляжет, то дышит тяжело, живот толстый колыхается,  словно студень. Ничего по хозяйству не делает – давно уже на огороде и в саду не работала, да и дома делать ничего не  может. Выйдет иногда в огород, сядет на скамеечку и потом обливается.
Ее муж, худощавый зайчик Ваня, сам дома полы моет, стирает ей и себе одежду и с тоской на Баулину поглядывает. Как с такой жить? Устал один все делать. Боится, что другие мужики, узнав, что он женскими делами занимается, засмеют. Давно бы он Баулину бросил, если б не любил… Глянет он на фотографию, где она запечатлена молодой и  стройной, и мечтательно вздохнет.   
Как–то однажды ей заявил: «Помнишь, какой красивой и худенькой была – со скакалкой прыгала, от меня убегала, аж догнать не мог. Куда все делось?» Баулина поморщилось: «Ничего не поделаешь – это болезнь!» – «Которая лень называется?» – «Не лень, – фыркнула жена, – а дисбаланс организма!» – «Так надо лечить!» – растерялся муж.  «Надо!» – согласилась Баулина и стала читать книги, где описывались диеты. Одна диета говорила, что надо есть только фрукты. Другая говорила, что надо употреблять овощи. Третья диета говорила, что надо месяц есть овощи, а потом месяц фрукты… Ни одна диета Баулине не понравилась, так как любила она овощи и фрукты и еще много чего.
Она с досадой морщилась, когда читала про диеты. Но одна диета заинтересовала: в ней есть можно все, но надо принимать еще специальные таблетки! Они якобы пищу помогают переваривать. Дорогущие! Но что не купишь ради красоты и здоровья?! Да и легкая эта диета – не надо себя голодом морить.
И вот пьет Баулина таблетки горстями. Вроде немного похудела – часто меряет сантиметровой лентой живот – и кажется ей, что уменьшился он сантиметра на два. Есть она меньше не стала, зато в туалет ходит по пять раз за день. Муж захочет туда пописать, а там Баулина на унитазе сидит, аж попа жирная с него по краям свисает. «Зачем тогда есть, если все в унитаз потом смывается?» – думает растерянно муж, но Баулине не говорит, а то та обидится, плакать начнет.
Все заработанные деньги муж на таблетки Баулине потратил и однажды заявил:
– Может, надо просто есть поменьше!? А то я не успеваю тебе с огорода корзинами овощи и фрукты носить и в  магазин за  булочками и печеньем ходить…
Баулина шмыгнула плаксиво носом:
– Ты хочешь, чтоб с голоду умерла? В голодные обмороки падала?
Пожалел муж Баулину, не стал упрекать, но как жить дальше, не знает. Чувствует, что силы кончаются, что скоро сам помрет от голода, тратя все деньги на таблетки для Баулины. А когда однажды она его, спавшего итак скромно с самого края на кровати, случайно во сне ногой своей огромной придавила, и он чуть не задохнулся, то решил действовать – начал  ее выгуливать.
Повел он Баулину по огороду вдоль глубокого оврага. Шла она по кромке, и вдруг земля обвалилась. Упала зайчиха на дно, попыталась выбраться, а не получается – стенки оврага очень крутые, скользкие. Поднимется немного – и обратно скатится. «Помоги!» – кричит мужу. Он спрыгнул в овраг и попытался ее в попу толкать – не может с места сдвинуть. «Ты веревкой, веревкой…» – говорит Баулина. Сбегал заяц за веревкой, кинул конец Баулине, а за другой потянул. Не может вытянуть. «Сбегай в соседний лесок за помощью!» – приказывает Баулина. «Нет уж…» – подумал заяц и говорит: «А вдруг меня по дороге волк скушает или лиса? Вдруг на меня дерево упадет и насмерть задавит? И тогда ты без меня в овраге пропадешь!» Заплакала Баулина. Не знает, что делать. Муж говорит: «Придется похудеть – тогда мне хватит сил тебя выдернуть!» – «А вдруг с голоду умру?» – «Я тебе буду продукты в овраг скидывать».
Просидела Баулина ночь в овраге – страшно там, вдруг  какая змея приползет и укусит?.. Шелест какой–то подозрительный в траве  и кустах… Утром принес муж Баулине продукты в пакете и бросил в овраг. Потянулась она жадно к продуктам, а потом с досадой оттолкнула.
Неделю ничего не ела, только пила. Пыталась на стенки карабкаться… И вдруг увидела, что исчезли живот и жир на ногах, стала стройная и жилистая, а сил прибавилось. «Уже, пожалуй, можно вытаскивать…» – сказал обрадованный муж и кинул ей веревку. Вдруг раздался вдалеке протяжный сердитый вой волка. В это мгновение испуганная Баулина кинулась к стенке оврага – и легко выбралась сама.
Больше она много не ела. А то реально ее, такую толстую и неповоротливую, волк с удовольствием слопает!   
 
БЕЗ ТОРМОЗОВ
Заяц Футя был важным и самоуверенным. Не признавал другого мнения, всегда шел (точнее, прыгал) напролом. Почему он таким вырос? Наверное, родители таким воспитали, а может, потому, что некоторым зайцам (как и ему) доставляло большое удовольствие чувствовать себя во всем правым, не сомневаться… Свою самоуверенность он показывал не только в спорах, но и на улице, особенно на пешеходных переходах через дорогу. Он решительно вступал на «зебру» – на белые полоски краски, по которым нужно переходить – и неторопливо шагал. Он знал, что по закону звери на автомобилях обязаны уступать ему, тормозить, останавливаться.
Шагает он по переходу важно, еще и остановится посреди дороги и начнет по мобильному телефону разговаривать по пустякам с подружкой, а водители на машинах стоят и терпеливо ждут. Ведь если они поедут, то их может задержать строгая лесная полиция и выписать большой штраф, а платить его, конечно, не охота. Вот стоят они (с десяток машин), ждут, пока Футя дорогу перейдет, мысленно ругают его – торопятся на работу или детей в детский садик отвезти. А Футе наплевать на их заботы и проблемы, он хочет унизить их: дескать, у вас машина есть, вы звери богатенькие и важные, а я хоть и без машины, хоть и пешком передвигаюсь, но заставлю вас стоять на дороге передо мной!          
Вот идет он в очередной раз по «зебре», в свои большие уши наушники с громкой музыкой воткнул, смотрит под ноги, хотя его еще в детстве в школе учили, что, переходя дорогу, надо поглядеть сначала в одну сторону, а потом в другую – то есть туда, откуда едут машины. Но зачем ему правила, которые его ограничивают!? Это его злит – поглядывать опасливо на машины и смотреть, остановились ли они перед переходом…
В этот момент ехал на старенькой машине в больницу пожилой, подслеповатый и медлительный крот – он плохо себя чувствовал (голова кружилась, сердце покалывало) и хотел показаться врачу. Вдруг сознание у него отключилось – в глазах потемнело, руки ослабли. Еще издали он видел, что какой–то молодой заяц вальяжно дорогу переходит и хотел остановиться, но себя уже не контролировал. Успел он просигналить из последних сил, выключил скорость и упал головой на руль. Был бы заяц Футя не такой самоуверенный и наглый, он бы повернулся в сторону сигнала автомобиля и увидел опасность, но он никогда не оборачивался: мол, нечего меня торопить, а сейчас, с заткнутыми ушами, вообще сигнал не услышал… Машина переехала его и остановилась, ткнувшись в обочину! Но заяц Футя этого уже не видел, так как умер. Успел только подумать язвительно: «Ну, теперь–то ты штрафом, наглый водитель, не отделаешься – я тебя засужу! Я тебя заставлю себе большие деньги платить!» Вот только засуживать было уже не кому…
О чем эта история? Увы, не только о правилах уличного движения,  а о тупости и нахальстве.    

ЗАТРЕЩИНА
Заяц Федя был добрым – баловал сынишку Котю. Все ему разрешал. Скажет Котя, что хочет гулять, заяц Федя разрешит, хотя в это время работать надо, помогать по хозяйству – огород копать или дровишки колоть на зиму. И вот приходиться зайцу Феде одному работать, хотя Котя зайчик уже большой – помощник был бы неплохой. Впрочем, часто Котя отца и не спрашивал – захочет и уйдет гулять или играть побежит… Своевольный вырос! И попробуй ему запретить – обидится, губки толстые надует, насупится и все равно по-своему сделает.
Рядом с зайцем Федей в соседней избушке заяц Степа  жил – он сынишку Мотю не баловал, с детских лет заставлял помогать по хозяйству. Соберется зайчик Мотя поиграть на улице, а Степа строго говорит: «А ты воду с родника для бани принес? А ты бабушке грядки в огороде вскопал? А ты мусор во дворе подмел?» Конечно, завидно зайчику Моте, что товарищ Котя гуляет, когда хочет и где хочет, но ослушаться отца он не мог… Отец за непослушание может и затрещину по затылку тяжелой лапой дать. А если работу не выполнишь, то за обеденным столом вечером сурово и с укором скажет: «А ты заработал себе на еду помощью семье?» После таких слов морковка в горло Моте не лезет, стыдно ему. Покраснеет он и глаза опустит.
И вот поехали как–то зайцы Федя и Степан с сыновьями на мотоциклах в лес за грибами. Зайчик Котя побежал в самую чащобу, никого не спросив. Хотел за ним побежать и Мотя, но отец Степан строго сказал: «Будь рядом. Мы сюда приехали делом заниматься, а не развлекаться». Услышал их разговор заяц Федя и с осуждением говорит Степану: «Что ты своему сыну все запрещаешь?» – «Для его же пользы! – говорит Степан. – В жизни надо делать то, что должно, а не что хочется!»  – «Ты же его счастливого детства лишаешь!» – говорит Федя. «Наоборот, учу по–настоящему счастливым быть, а не бездельничать.  Счастье – оно в умении трудиться! Оберегаю его от глупых соблазнов!»
Пока заяц Федя один с большим трудом набрал корзинку грибов, Степан с сыном вдвоем набрали две корзинки… Заяц Котя в это время где–то по чащобе бродил. Когда вечер наступил, потемнело в лесу, вдали волки завыли и совы страшно заухали. Обеспокоился заяц Федя и стал кричать: «Котя, ты где?» А от Коти ответа нет… Побежал заяц Федя в чащобу сына искать, бегает среди бурелома, за пеньки запинается и кричит: «Где ты? Домой пора ехать». Нет отклика от Коти. Что с ним случилось? Может, заблудился в топком болоте? Может, его волки съели и косточки уже выплюнули? Может, филин схватил острым клювом за загривок и в дупло уволок? А может, он ногу сломал и лежит в овраге на холодном мокром дне среди змей и жаб и страдает?» Заяц Федя, холодным потом от страха обливается, лапки дрожат. Сел на пенек, голову обхватил, заплакал: «Что делать? Как я один домой поеду? Что я жене скажу – где сына потерял? Ведь она меня на порог не пустит и сама от горя умрет!»
В это время заяц Степа с сыном еще две корзины грибов набрали – ядреных толстеньких боровков, аппетитно  пахнущих. Радуются, что всю зиму будут есть их маринованными, жарить, суп варить вкусный. А Феде не до грибов… «Помогите мне Котю найти!» – попросил он Степана и Мотю. Решили они соседу помочь и тоже пошли в чащобу – долго искали, кричали… Нет нигде Коти! Совсем темно в лесу стало – в двух метрах ничего не видно. «Завтра утром приедем искать, – сказал Степан. – Сейчас все равно в темноте его не найдем!»
Поехали они в свою деревню. Степан с Мотей с двумя мешками грибов, а Федя с одной всего корзинкой, да еще и сердце болит от печали, того и гляди, инфаркт случится.
Подъехали к своим домам, а там у ворот Котя стоит и ухмыляется. «Ты где пропадал, сволочь?» – закричал заяц Федя. «Домой ушел, а что вас там ждать!» – заявил весело Котя. «А предупредить не мог?» – и Федя со всего маху дал сыну подзатыльник. «Ты чего?» – удивился Котя. «Мало тебе? Еще получишь…» – зло сказал Федя.
Отныне Котя отца слушался. Вот так иногда хорошая затрещина  помогает!            

ПРЕТЕНЗИИ
Зайчик Фуня три дня собирался вставить окошко – его упавшей с дерева веткой выбило. И теперь в окошко хлестал нудный дождик, ветер со свистом задувал – одним словом, холодно было. Зайчик настраивался внутренне, силы копил. И наконец, утром проснулся с хорошим настроением и бодренько и с улыбкой сказал жене – зайчихе Хуне: «Давай окошко вставлять!» А Хуня вдруг фыркнула: «А один не можешь вставить?» – «Нет, – ответил зайчик, – окошко тяжелое – его подержать надо…» И действительно, вставлять окошко следовало двоим, чтоб не разбить стекло. Хуня ухмыльнулась: «Мне некогда – я завтрак готовлю!» Да, она что–то в это время стала делать на кухне... «А раньше не могла приготовить? – сказал Фуня. – Ты ведь уже час по избушке шастаешь!» – «А ты что, за мной следишь, да? – вдруг обиделась Хуня. – Тебе что, делать нечего, как за мной следить?» – «Ты же шумно шастаешь, как корова!» – «А ты – как слон!» – «Ладно, – Фуня постарался быть спокойным. – Давай на завтрак пока кофе с бутербродом обойдемся – и за дело». Хуня нахмурилась: «Это ты, может быть, обойдешься! А я хочу рагу!» – «Какое, к черту, рагу?! Это же полдня надо овощи чистить, резать и варить!» – «Значит, так и будет!» – отрезала Хуня. «Но ведь есть первоочередные задачи – это вставить окошко! Завтра обещают град с дождем!» – «Вот видишь – ты знал, что будет град с дождем, а целых три дня тянул с установкой окошка!» – «Я узнал об этом только вчера вечером!» – сказал Фуня. «Видишь, вместо того, чтоб важные новости узнавать в интернете, ты смотришь новости из заграничного леса!» – упрекнула Хуня. «Так только вчера про погоду объявили!» – «Погода непогода… Не в этом дело! А дело в том, что почему–то ты меня всегда заставляешь под себя подстраиваться!» – «Но окошко – это же общее дело!» – «Это твое мужское дело!» – «Но я же сказал – один не могу!» – «Соседа позови!» – «Зачем мне звать соседа, если дел тут на полчаса? – воскликнул с досадой Фуня. – А сосед придет – надо потом будет с ним наливки хмельной выпить, о жизни поговорить. Сколько времени потеряю! Да и потом надо будет в ответ чем–то соседу помочь!» Хуня язвительно прищурилась: «Видишь, ты нелюдимый – у тебя нет друзей!» Фуня потряс головой, чтоб сосредоточиться: «Зачем ты опять разговор в сторону увела! При чем здесь друзья, когда речь идет об окошке!?» – «Нет, нет. Ты нелюдимый, сердитый и злой. Ты даже со мной по–хорошему не можешь разговаривать!» – упрекнула Хуня. У зайчика нервно затряслись лапки: «Как это не могу? Я тебе утром сказал по–хорошему и с добрыми намерениями: «Давай вставим окошко, а ты развела дискуссии». – «По–хорошему? – взвизгнула зайчиха. – Ты меня коровой рогатой обозвал!» – «Господи! – зайчик схватился за голову: – Когда же ты прекратишь эти претензии!» – «Претензии мне выставил ты! Извинись». – «За что извиняться?» – «Видишь, сколько в тебе гордыни! Даже извиниться трудно!» – «Было бы за что?» – «А разве не за что? Зачем я только за тебя замуж вышла? Куда, глупая, смотрела?» У зайчика задергался правый глаз, затряслись нервно голова и лапки. Уши на щеках печально повисли. «Мы с тобой живем уже десять лет – и ты мне постоянно говоришь о какой–то моей вине!» – «Так ты же не можешь осознать своей вины!» Фуня взмолился: «Хорошо, давай разведемся, только сначала вставим это гребаное окошко…» – «Нет уж, сначала разведемся!» – важно заявила Хуня. Фуня схватился за занывшее сердце: «За это время, пока ты со мной споришь, мы бы уже десять окошек вставили!» – «Я же тебе сказала, что мне сначала надо сварить рагу!» – мрачно заявила Хуня. «Вот и рагу ты бы уже три раза сварила, а то стоишь «руки в боки» и бубнишь…» – «Так ты же меня отвлекаешь – сосредоточиться не даешь!» Фуня в изнеможении плюхнулся на стул: «Может, помолчишь хоть минутку?» – «Нет, это ты молчи. Если виноват!» – заявила Хуня.
У Зайчика уже не было никакого желания вставлять окошко, кончилось все его прекрасное деловое настроение. В жутком возбуждении зайчик схватил окошко и полез с ним на подоконник. Поскользнулся, упал – и  разбил окошко вдребезги. Осколки по полу рассыпались, ему руку до крови поранили… «Вот видишь, что ты сделала, дура!»  – заорал он, а потом заплакал с досады. «Нет, это ты сделал!» – фыркнула Хуня.
Зайчик уполз на диван и отвернулся лицом к стене. Ни жить, ни работать не хотелось. На следующий день в окошко хлестал ветер с градом – а Хуня с Фуней, мрачные и обиженные друг на  друга, сидели в разных углах избушки, укрывшись пледами, и дрожали от холода.
Может быть, и у вас в семье так же?            
               
НИ ТО НИ СЕ
Зайчиха Дуня девушка была вполне симпатичная. Длинные ушки, глазки кругленькие, носик тупенький – все как у обычных зайчих. Однако это ей не нравилось – она постоянно смотрелась в зеркало и фыркала недовольно. Хотелось ей походить на лису Свету – о, это была замечательная актриса из соседнего леса, которая снималась в главных ролях во многих фильмах, где ее любили самые красивые и важные звери – то чиновник–леопард, то олигарх–лев... Все они покорно склонялись у ее ног, дарили ей дорогие подарки. С остреньким изящным носиком, с коротенькими ушками, с раскосыми глазами лиса многим зверям казалась эталоном красоты. Многие девушки хотели на нее походить, но, увы – то, что дано природой, трудно исправить. Но Дуня считала по–другому – поглядывая завистливо на фотографии Светы, она размышляла: «Вот бы ушки укоротить, носик заострить, глазки удлинить – и буду не хуже Светы! Все самые красивые и важные звери захотят на мне жениться!»
В это время как раз в лесу открылся центр пластической хирургии, где исправляли дефекты лица. Направилась Дуня решительно туда и сказала врачу–хирургу Еноту, что хочет… Растерялся хирург – он был опытный врач и мог подправить кое–какие изъяны в мордочке зверя, но чтоб превратить одного зверя (зайчиху) в другого…Такого делать ему еще не приходилось! «Я вам хорошо заплачу!» – сказала Дуня. Ей недавно досталось большое наследство от бабушки, которая всю жизнь на базаре успешно орехами торговала, и Дуня его решила все потратить на изменение своей внешности. Хирург Енот денежки любил – и решил рискнуть. Положил он Дуню на операционный стол и начал уши резать…Отрезал. Потом пришлось еще две операции делать – по удлинению глаз и по заострению носа. Когда все хирургические порезы зажили, посмотрела Дуня на себя в зеркало, поставила рядом фотографию Светы и хмыкнула: «Вроде похожа!» – «Да, да, – заверил ее врач. – Глаза, уши, нос – все, как хотела». – «А вроде и не похожа?» – вдруг озадачилась Дуня. «Извини, но череп и кости я исправить не могу…» – развел лапками Енот.
Впрочем, Дуня быстро привыкла к своей новой внешности и даже имя сменила на артистическое – Дунесу! Теперь предстояло найти богатого жениха. Нашла она на сайте знакомств ловкого красивого ягуара Майкла и написала ему: «Давайте встретимся. Я очень красивая лисица, похожая на киноактрису Свету…» Ягуар радостно ответил: «Назначаю свидание!» – и пригласил ее в дорогое кафе на ужин. Дунеса пришла с лицом закрытым прозрачным платком, чтоб сохранить интригу… А когда его открыла, надеясь сразить ягуара свой красотой, тот свалился со стула без сознания от ужаса. Какой он был смелый зверь, а не устоял… Его санитары отвезли в больницу, а он всю дорогу шептал: «Сгинь, сгинь…»
Решила тогда Дунеса в кино сняться, чтоб такую же славу получить, как лиса Света. Позвонила режиссеру Медведю и пришла на фотопробы… Он всяких амбициозных девушек, желающих стать актрисами, видел и поэтому в обморок не упал, а только глаза лапами прикрыл. Потом приоткрыл один глаз и пробормотал: «Это что–за чудище лесное?! Ведьма? Уродец?» Дунеса обиделась: «Я зайчиха, переделанная в лису!» – «А… – пробормотал Медведь. – Словом, ни то ни се! Пожалуй, могу предложить роль злой кикиморы…» Дунеса  тяжко вздохнула и согласилась: «Хотя бы и так!» А что ей еще делать? Теперь даже милый бедный зайчик Коля, которому она нравилась, но которого ранее отвергла, когда он жениться предложил, ее за версту оббегает.
 
 
                РАССКАЗЫ

УРОКИ ЖИЗНИ
Диму сразу заинтересовала девушка, с которой к нему пришла в гости его давняя знакомая. Девушка держалась очень независимо, самоуверенно. Она была модно и красиво одета – в кожаный белый плащик, в высокие замшевые сапоги – и пусть Дима, как мужчина, не знал конкретно цены на эти дамские вещи, но понимал, что все это стоило дорого. Но главное, что его более всего поразило – то, что в руках она держала маленькую, даже крошечную (как бы декоративную) рыжую собачку – ему сразу вспомнились картины мастеров средневековья, которые изображали модных дам именно с какими–нибудь животными на руках, как на известной картине «Дама с горностаем». Все это придавало некий аристократизм важной даме на картине: дескать, она не посудомойка, раз имеет время баловаться с животным. Похоже было, что и девушка Альбина (так ее представила подруга) хотела выглядеть богатой дамой голубых кровей.
Встретив, как всегда радушно встречал гостей, свою знакомую и Альбину в прихожей своего коттеджа, Дима пригласил их в уютный каминный зал, куда вскоре принес поднос с горячим кофе и бутербродами с красной икрой. Будучи человеком любопытным в силу своей основной профессии журналиста, он захотел узнать как можно больше об Альбине – до этого времени ему не приходилось встречать столь демонстративно показывающих свое благосостояние девушек – он видел по телевизору, что где–то в Москве есть так называемые «светские львицы», которые живут в элитном поселке на «Рублевке», имея богатеньких родителей и корчат нечто из себя, проводя время в дорогих барах и бутиках модной одежды, но в своем городке таких не встречал. «Что это за порода?» – спросил он у Альбины, кивнув на собачку с маленькой мохнатой мордашкой, что смотрела на него испуганно черными глазенками и нервно подрагивала. «Шпиц! – сказала она и добавила: – Его Мальчик зовут…» – «И зачем он тебе нужен? Ведь он заботы требует и ухода?» – спросил Дима коротко, хотя хотел еще добавить: мол, все это дурь и пустая трата времени. В его интонации не было издевки, грубости или резкого отторжения (с незнакомыми людьми он всегда держался подчеркнуто вежливо), но Альбина, видимо, почувствовала его недоумение и ответила с неким вызовом: «Но ведь держат же люди больших собак, а за ними ухода больше. А этот – как кошка…» И она погладила его ладошкой по спинке – шпиц в ответ высунул красный язычок и радостно повилял хвостиком… Как человек сугубо практичный, который тратил почти все свое время на бизнес с изданием рекламной газеты, Дима, в общем–то, был даже против того, чтобы держать столь привычных русскому человеку кошек… Он полюбопытствовал: «А кто у тебя родители?» – «Папа – директор всех коммунальных транспортных средств города», – сказала Альбина не без гордости. Действительно, Дима знал, что это весьма крупное предприятие, где много самосвалов, снегоуборочных машин и т.д., и уважительно кивнул, имея виду ее папу. «А мама держит два магазина одежды на рынке… – сказала Альбина и почему–то добавила: – Но они с папой давно развелись – у него другая семья, а я живу с мамой». – «А какое у тебя образование? Ты чем занимаешься?» – «Я закончила политехнический институт. Работала у папы инженером, а теперь вот маме помогаю». – «Ну что ж, молодец!» – подвел Дима одобрительно итог, считая, что имеет право это делать, будучи почти в два раза старше девушки.
Решив все проблемы со своей знакомой по делам рекламного бизнеса, Дима проводил девушек на такси. Вечером ему позвонила его знакомая и с любопытством спросила: «Ну как тебе моя подружка?» – «Миленькая девушка... – ответил он. – Правда, много наносного – это странное желание современной молодежи казаться больше, чем ты есть на самом деле». – «Вы ей тоже показались весьма импозантным мужчиной!» – «Приятно слышать…» – сказал Дима, отметив мысленно, что Альбина хоть и не красавица, но энергичная и фигуристая – с попкой, какие ему нравятся.
Месяца через два ему вдруг позвонила Альбина, представилась и сказала: «Я взяла ваш телефон у подруги. Я бы хотела с вами поговорить!» Голосок у нее был ласковый – и в груди Димы сразу потеплело – разведясь пару лет с нудной и капризной женой, он жил один в коттедже и иногда встречался здесь с милыми и ласковыми женщинами, чтоб приятно провести время. «Приезжай…» – сказал он и стал гадать, что бы это значило. Почему хочет приехать одна и что ей от него надо – фантазии мужчины тоже простираются, как и у женщины, иной раз весьма далеко…
Минут через двадцать Альбина уже выскочила из красной машины такси перед коттеджем. На этот раз она была без собачки… Дима предложил ей кофе – она пила быстро, и он видел, что она старается сосредоточиться, чтоб сказать то, за чем приехала. «Я смотрю, вы человек состоятельный… – наконец заявила она, оглядев его добротную мебель из мореного дуба. – Дайте мне полмиллиона взаймы!» Дима сделал вид, что нисколечко не растерялся, словно дает по полмиллиона ежедневно каждому первому встречному… «Зачем тебе?» – спросил, полагая, что она хочет купить автомобиль. «Да задолжала я – теперь банк требует!» – заявила она с досадой. «А на что ты потратила эти деньги?» – «Так, по мелочи – в основном на одежду и салоны красоты…» – «Тебе что, на это зарплаты не хватало?» – «Так получилось, что даже сама не заметила». – «У родителей возьми». – «Не хочется их напрягать. Да и у папы, я уже говорила, другая семья. Жена молодая все взяла в свои руки. У мамы тоже проблемы появились – брала деньги на закупку товара, а товар завис». – «Да, бывает…» – вздохнул он понимающе. Альбина вдруг беспечно воскликнула: «Вообще, что такое полмиллиона?! Пустяки! Я отдам!» Дима пристально глянул на нее и понял, что она не отдаст – с таким легкомысленным отношением к деньгам ей их никогда не заработать. «Деньги у меня просто так по тумбочкам не лежат, а работают… – сказал он, подводя ее намеками к отказу. – Ну а ты просто урежь расходы. Перестань ездить на такси и кушать в ресторанах, ходить на фитнесы и в салоны красоты, одевайся скромнее… и выплатишь». Она с досадой поморщилась: «Хочется побыстрей, а то долг висит камнем». Дима пожал плечами: «Я не знаю, кто тебе решит эту проблему?!» Не допив чашку кофе, Альбина с досадой вздохнула и ушла с таким уверенным видом, что было ясно – она пойдет и дальше искать эти полмиллиона.
В следующий раз она позвонила через три месяца и сказала: «Хочется встретиться и поговорить…» К тому времени она Диме стала уже интересна как милая женщина, за судьбой которой хочется наблюдать, как–то в ней участвовать, в чем–то помогать – и он опять радушно сказал: «Приходи, у меня есть время тебя принять».
На этот раз она была несколько притихшей. Готовой слушать, а не только самой говорить и что–то требовать. Смотрела она на Диму уже не с тайной мыслью что–то от него быстро поиметь, а внимательно. «Мне хочется почему–то общаться с вами, приходить к вам. Вы меня успокаиваете, настраиваете на что–то правильное», – сказала она, усевшись за стол, как ученица за парту перед учителем. «Приятно слушать… – ответил Дима и понял по всему ее удрученному виду, что халявных полмиллиона она не нашла. «Нет, в самом деле, – заявила она, словно Дима в это не поверил. – Вы такой рассудительный! А я как–то не так живу. Научите!» Дима усмехнулся, считая себя человеком действительно неглупым, стрессоустойчивым, знающим ради чего жить: «Я пишу статьи публицистические. Много приходится размышлять. Беда нынешней молодежи – это желание иметь все сразу и сейчас. Мы в светское время воспитывались иначе – нам родители говорили, что надо терпеливо работать, стараясь быть полезными родине – и тогда родина тебя отблагодарит за честный труд: даст квартиру, будет продвигать по карьерной лестнице, если есть организаторский талант…» Она вдруг резко махнула рукой: «Сейчас так не живут! Посмотрите кругом – кто–то имеет все: дорогую одежду, автомобили, коттеджи, путешествия за границу на лучшие курорты и острова в океане, а кто–то прозябает…» – и столько в ее глазах было тоски и зависти к тем, кто это имеет, что Дима ее пожалел: это же как нынешний хапужистый строй сумел исковеркать ее душу! «Да, это несправедливо! – сказал он. – Но жизнь такова, что кому–то повезло родиться в богатой семье, оказаться в нужном месте (как, например, разом стали богатыми те, кто работал в газовой или нефтяной сфере крупными начальниками и все народное добро себе приватизировал! Кто–то сытно и вольготно живет в силу своей подлости и наглости, воруя и беря взятки…Но главное, чтоб счастье было, а оно, поверь мне, совсем не в деньгах». – «А в чем оно?» – «В здоровье, в уверенности, что живешь не зря, что не одинок…» Она вдруг кивнула: «А я вот одинока!» – «А почему?» – спросил Дима и подумал, что наверняка отец, занятый новой семей, мало думал об Альбине, да и мать тоже зарылась в свои торговые проблемы. «С мамой–то получается по душам говорить?» – спросил он. «Увы… – ответила она. – Она и сама включилась в эту гонку за благами, думала, что докажет отцу, что сумеет стать богатой, крутится, как белка в колесе, а толку нет…» – «А кто она по специальности?» – «Учитель русского языка и литературы!» – «Так пусть идет в школу!» – «Так там зарплата копеечная. Да и стыдно возвращаться туда. Ведь все ее коллеги думали, что она сейчас деньги лопатой гребет!»
За разговором Дима выпили с Альбиной бутылочку шампанского – и она ушла от него успокоенная… Но Диме было почему–то страшно ее отпускать – он смотрел ей тревожно вслед (когда она шла к такси и оглядывалась), как смотрит любящий отец на дочь, которая уходит в какую–то свою жизнь, полную серьезных опасностей и неожиданностей. Но если дочь он мог бы остановить, строго прочитать нотацию и погрозить пальчиком, то Альбина была ему еще никто.
Она Диме позвонила через месяц и бодренько сказала, словно пытаясь отчитаться перед учителем или что–то ему доказать: дескать, я не такая глупая, как вы считаете… Она заявила: «Я хожу на курсы личностного роста! Там учат, как надо жить и зарабатывать деньги!» Он суховато хмыкнул: «Будет ли только польза? Деньги сдерут, а в результате пшик…» – «Ну что вы такой скептик?» – воскликнула она. «Я не скептик, а реалист!» – ответил он, зная по статьям в СМИ, что все эти курсы ничто иное, как попытка дошлых авантюристов заработать на лохах, что они своими бодрыми обещаниями вводят людей в некую эйфорию, и те с азартом бросаются в жизнь, словно в бурную реку, еще не умея толком плавать, и делают в жизни еще больше ошибок.
Следующий звонок раздался от Альбины еще через месяц. Она бодренько опять заявила, словно показывая Диме, какая умная: «Я нашла адвоката, который решает вопрос с моими долгами – у него есть знакомые в банках, они обещали, что спишут большую часть долгов!» – «Будь осторожна – везде подписывай договоры об оказании конкретных услуг!» – сказал Дима. «Уже все нормально! Скоро буду свободна, как птица!» – сказала беспечно она.
Три года она ему не звонила. Дима сам пытался ей звонить, но телефон не отвечал, да и общая знакомая потеряла с ней связь…  «Может быть, у нее все теперь хорошо, и мои советы ей уже не нужны?» – подумал он с некой ревностью и стал фантазировать, что она нашла богатого умного мужа, который решил все ее проблемы, и теперь она живет с ним в его коттедже, ни о чем не заботится, ни о еде ни об одежде, счастливая и свободная, и о Диме даже не вспоминает…
В тот день он был в командировке в Москве на деловой встрече – и вдруг на телефоне высветился незнакомый номер. «Здравствуйте! Это я, Альбина! Мне очень плохо! Мне надо с вами срочно увидеться!» – пробормотала  она. Голос у нее был печальный, казалось, она вот–вот заплачет. Дима растерянно ответил: «Но я сейчас далеко – я в Москве за тысячу километров от города». – «А когда будете здесь?» – «Еще пару дней пробуду тут!» – «Так долго…» – чуть ли не простонала она. «А что такого страшного случилось?» – спросил испуганно он. «Да жить не хочется…Утопиться, что ли?» – «Уж потерпи до моего приезда…» – бодренько и несколько шутливо сказал он, считая, что именно таким тоном можно вдохнуть в человека оптимизм. «Хорошо!» – сказала она. «Я тебе перезвоню, как освобожусь…» – добавил он.
Дима освободился только через два часа и позвонил: «Ты еще жива?» – «Жива, – ответила она. – Но мне очень плохо. Вы мне нужны».
Когда его самолет приземлился в аэропорту, он сразу позвонил Альбине с поля аэродрома: «Скажи, где тебя забрать? Я буду через полчаса проезжать по городу на такси…» Она назвала ему остановку на центральном проспекте… Приближаясь к голубой арочной остановке, Дима, сидя рядом с уверенным пожилым таксистом, напряженно всматривался в стоящих там двух десятков людей и говорил: «Сейчас притормозишь…» Увидев Альбину в толпе, худую и бледную, Дима выскочил из такси, взял девушку за руку и сел с ней на заднее сиденье. Она вдруг прижалась к нему всем телом и заплакала. Простонала: «Мне жить не хочется!» Он не стал ее расспрашивать при таксисте (при постороннем человеке), что с ней случилось, а рассказал веселую историю, что приключилась с ним в Москве…
Как только вошли в коттедж, она пристально посмотрела на Диму и сказала: «Возьмите меня жить к себе хоть любовницей, хоть женой…» У Димы потеплело в груди – какому мужчине не будет приятно, когда милая девушка на двадцать лет тебя моложе, предлагает себя в жены?! Она добавила слегка смущенно: «Если я вам, конечно, нравлюсь». – «Спасибо за предложение… – сказал он серьезно, чтоб соответствовать моменту – здесь было ни до иронии, ни до смешливости. – Но я бы сначала хотел узнать, что случилось!» Он не стал сразу признаваться ей в ответном чувстве, хотя, конечно же, давно чувствовал к ней симпатии и не раз представлял ее у себя в постели – как ее обнимает и целует… Не стал прежде всего потому, что еще не был уверен, адекватно ли она себя чувствует, не находится ли в какой–то стрессовой ситуации, когда готова на все, а когда немного успокоится, то пожалеет о своих опрометчивых словах. «Я не умею жить! Я не знаю, зачем жить…– ответила она. – А вы умете!» – «Немножко представляю… – сказал он вполне искренне. – Ну, а если конкретнее?» – «Мы с мамой уже полгода живем в снятой квартире – она разорилась. Квартиру пришлось продать!» – видно было, что признавалась Альбина в этом с трудом – было стыдно. «Всякое бывает в нашей жизни, – он развел руками. – Бизнес – дело такое! Рисковое! Главное, что руки и ноги целые, что сами здоровы! Работы, чтоб прокормиться, вокруг немало пусть и не высокооплачиваемой», – подбодрил он. Альбина обреченно махнула рукой: «Что толку работать, если больше половины зарплаты вычитают за долги?! У меня они за это время почти до миллиона выросли. Мне до конца жизни с ними не расплатиться! Поэтому я и работаю неофициально и посудомойкой». – «Кем, кем?» – переспросил Дима, не расслышав, ибо последние слова она произнесла очень тихо. «Кастрюли мою в частной пекарне…» – пробормотала она смущенно. «Каждый труд полезен! По крайней мере, это гораздо лучше, чем сидеть в кресле чиновника, получать большую зарплату и ни хрена не делать для народа! А ты участвуешь в выпечке хлеба – пекари самая благородная и важная профессия на земле…» Она аж простонала: «Но как–то больно осознавать, что, имея высшее образование, я скоблю кастрюли! Это такое падение!» Сравнив Альбину, всю такую модную, независимую и гордую, с собачкой на руках, какой  была при первой встрече, работавшую инженером в крупной компании, и нынешнюю, Дима мысленно с ней согласился, но сказал: «В какой–то степени это твое наказание за былую гордыню…» Она согласно покачала головой и прошептала с надеждой: «Но вы берете меня в жены? Я буду вас слушаться, полы мыть, еду готовить, стирать!» Он нежно прижал ее к груди: «Беру! Такая ты мне больше нравишься!»

РЕКЛАМА
После выхода из самолета Петр, сорокалетний мужчина с пристальным и слегка подозрительным взглядом, стоял с группой популярных певцов Советского союза (двумя мужчинами и двумя женщинами) в просторном зале аэропорта Чикаго – они ждали свой багаж. Он почему–то задерживался. Сопровождавший их в гастрольном туре по Америке вертлявый лысоватый продюсер Майкл ушел куда–то разбираться по этому поводу. Петр был в США уж не первый раз, неплохо разговаривал на английском и поэтому чувствовал себя здесь весьма спокойно, а вверенная ему группа певцов, попавшая сюда впервые, с любопытством и настороженностью поглядывала по сторонам – на самоуверенных американцев, что деловито расхаживали по залу аэропорта, на представителей обслуживающего персонала. Настороженность вызывало то, что Чикаго, как все знали, считался самым криминальным городом Америки, с огромным количество казино, о нем было снято (и показано даже в Советском союзе) немало фильмов с погонями на автомобилях и бандитскими разборками со стрельбой – и подопечным Петра казалось, что в каждом местном скрывается мафиозник, у которого под плащом спрятан автомат…
Наконец появился Майк – круглое мясистое лицо его было озабоченным и печальным. Он подошел к Петру и сказал: «Багаж, к сожалению, потерялся?» – «Как потерялся?! – воскликнул Петр. – Вы же знаете, что сегодня вечером у нас концерт, а в багаже концертные костюмы наших артистов! Ладно, мужчины еще могут выступить в своей обычной одежде, но женщинам обязательно нужны их концертные платья…» Майк развел с досадой руками. Подопечные смотрели на Петра вопросительно, так как не понимали английского, на котором он разговаривал с местным продюсером – да, каждый из них выучил по паре песенок на английском, чтоб ублажить местную публику, но на этом знание языка заканчивалось... «Майк говорит, что в аэропорту потеряли наш багаж!» – сказал им Петр. Как он и ожидал, две певицы округлили испуганно свои красивые глазки – они тщательно подбирали свои костюмы, на которые им специально Москонцерт выделил деньги, чтоб могли показать буржуям–капиталистам в далекой Америке, что советские люди ходят не в лаптях и не в брезентовых спецовках, а вполне модно – и вдруг такой облом… «Я не могу выступать в таком наряде! – брезгливо сказала заслуженная артистка России, крупная и ширококостная Ангелина. – Я пою народные песни – и мне нужен народный костюм: сарафан, кокошник…» Поджарый молодой певец Лещенко лишь развел руками, с улыбкой показывая, что готов, как верный солдат, выступать за честь родины в чем угодно – он Петру нравился своим оптимизмом и комсомольским задором! «В принципе–то мы же песни сюда приехали петь, показать советское искусство, а не наряды, а голоса–то наши не потерялись!» – сказал Лещенко. «Мы будем ждать,  пока найдут!» – сказал сухо и твердо Петр.
Майк еще раз ушел в какую–то дверь, чтоб выяснить, куда делся багаж. Вернулся через пять минут и радостно сказал: «Я связался с руководством – и мне сказали, что мы обеспечим вас новыми шикарными костюмами – джинсовыми! И даже подарим их. Вы, наверное, знаете, что половина Америки ходит в джинсах?!»
О, в Советском союзе тогда уже хорошо знали о джинсах – это была заветная мечта многих молодых мужчин: приобрести синие штаны известной американской фирмы с железными пуговицами и кожаной этикеткой, на которой была написан лейб и изображен мустанг… Петр сам из каждой командировки за рубеж привозил своим детям и знакомым такие штаны –  столько, на сколько хватало командировочных денег… И опять певцы и певицы посмотрели на него вопросительно. «Говорит, что подарят нам джинсы для выступления…» – сказал Петр. «Да, да, подарим!» – радостно поддакнул Майк на русском с большим акцентом. Певица Ангелина брезгливо фыркнула, а Лещенко хмыкнул: «А что, можем и в джинсах выступить!» – «Публика будет очень рада, что вы выступите в их любимой одежде! – добавил Майкл. – А костюмы ваши обязательно найдутся – их обещали привезти вечером в гостиницу…» Петр насторожился, понимая, чем этот инцидент ему грозит – после подобного происшествия руководство КГБ, где он работает в  отделе по  культуре, может объявить ему выговор и перестать выпускать за границу: мол, не справился с важным заданием! Он представил, как завтра газеты Чикаго напишут в своих статьях следующее: «Русские певцы предпочли на концерте своим убогим нарядам американские джинсы!» – и опубликуют фотографии, где певцы расхаживают по сцене в американских штанах… «Нет уж! – строго и решительно заявил Петр. – Мы будем ждать здесь свой багаж, пока его не найдут!» Майкл с досадой скривился и снова ушел в ту же дверь…
Вернулся он через минут десять и с показной веселостью заявил: «Нашлись ваши вещи! Их уже отнесли в микроавтобус…» – «Так–то лучше!» – сказал Петр и с певцами, направился к выходу, где недалеко от крыльца стоял серебристый микроавтобус, который должен был увезти их в гостиницу… Увидев в нем свою дорожную объемистую сумку, Лещенко сказал с легкой грустью: «А ведь могли бы бесплатно домой шикарные джинсы привезти!» Его можно было понять, так как 90 процентов заработанной за концерты в США валюты у артистов заберет государство… Петр ему сказал: «А ты разве еще не понял, что это нужно было для рекламы шьющей джинсы фирме? Дескать, наши джинсы нравятся всем в мире! В них можно и работать на поле, и со сцены выступать! – и добавил уже для всех: – Патриотом надо быть, патриотом…Так что якобы потеря багажа – это лишь повод показать превосходство американского образа жизни и их одежды». – «У, какие хитрые…» – сказал Лещенко своим бархатным голоском и слегка скуксился…
                25 июля 2018
ТЕРПЕЛИВАЯ
Галина стояла с пакетиком продуктов у кассы магазина, когда подошел с тележкой продуктов высокий, крупный и очень уверенный мужчина лет сорока. Она скромно отодвинулась в сторону, пропуская его вперед. «Оплачивайте!» – хмыкнул басовито он. «Давайте уж вы…Вы же, наверное, спешите», – сказала она тихим голоском и ласково и слегка заискивающе улыбнулась – мужчина внушал ей одновременно уважение и ужас своей энергией и мощью, да и тем, что в его тележке лежали дорогие продукты на полсотни тысяч, не меньше – коньяк, сервелат, банки с красной икрой и разные другие вкусности, которые она никогда в жизни не пробовала. Он расплатился карточкой и, глянув на девушку заинтересованно, двинулся к выходу, позвякивая колесами тележки.
Когда она выходила из магазина, оплатив покупку хлеба, пакетик молока и кассету из десяти яиц, мужчина складывал у крыльца свои продукты в багажник большой черной машины. Он кликнул ее: «Подойди ко мне!» И Галина послушно подошла. «Ты кто такая?» – спросил он так требовательно, что не ответить ему она не смогла, да и не захотела. «Я закончила в прошлом году педагогическое училище в сельском районе и вот приехала в Москву искать работу!» – сказала она. «Нашла?» – «Нет еще…» – «А где живешь?» – «Пока в хостеле, а потом хочу снимать маленькую комнатку где–нибудь!» Он еще раз внимательно осмотрел ее с головы до ног откровенным взглядом темных глаз и сказал: «Будешь жить у меня – в хозяйстве мне помогать и в делах». Галина испуганно вжала изящную головку в худенькие плечи, полагая, что он хочет взять ее в любовницы… «Да ты не переживай раньше времени–то, – усмехнулся он. – Я известный адвокат, живу один – нужна секретарша. Я тебе платить неплохо буду!» – «Но я же ничего не умею…» – сказала робко она. «Я научу!»
Сложив продукты, он закрыл крышку багажника и сказал: «Садись в машину!» Галина застыла около дверцы, опасаясь ее дернуть и сделать с ней что–то не так. Он открыл ее и легонько подтолкнул девушку в салон. Она села на краешек бежевого кожаного сидения и, слегка подрагивая от странной дрожи всем худощавым телом, смотрела на мужчину, наконец пробормотала: «Только вы меня не обижайте! Я еще ни с кем…» Мужчина рассмеялся: «Так это и хорошо! Зачем мне обижать такую порядочную…»
Он уверенно одной рукой крутил баранку, лавируя в потоке многочисленных машин на широкой московской улице. Галина чувствовала, что отныне находится под опекой и защитой этого сильного мужчины, и думала, как бы его не обидеть каким–нибудь неосторожным словом или движением. «Откуда ты приехала–то?» – спросил он. «Из вологодской области – там есть маленькая деревня в лесу, где у меня живут мама и бабушка…» – «Отца–то нет?» – «Умер…» – «Да, сирота почти! – сказал он, словно размышляя сам с собой. – Ныне только в деревнях в глубинке и остались такие порядочные…»
Он привез Галину в пятикомнатную квартиру в новостройке – она встала в огромной  прихожей, боясь войти, и с удивлением посматривала на множество дверей, что вели из коридора в помещения. «Сложи пока продукты в холодильник…» – сказал он, проведя ее на просторную кухню, где стоял блестящий двухстворчатый огромный шкаф  – таких холодильников Галина еще не видела. «Ну и на стол что–нибудь приготовь – ужинать пора! – добавил он суховато. – Что ты умеешь делать?» – «Я многое умею, – ответила она тихо. – Борщ, плов, пирожки…» – «Это ты мне потом сделаешь, а сейчас по быстрому перекусим полуфабрикатами…» Она нарезала колбасы, сыр, приготовила бутерброды с икрой (намазала ее очень мало, экономя) и сварила кофе. «Значит, так, – сказал он. – Ты будешь принимать звонки от клиентов, записывать их в очередь. Отпечатывать документы на принтере – умеешь?» Она кивнула и с испугом спросила: «А спать я где буду?» Он провел ее в уютную просторную комнату, которая одна была больше ее маленького дома в деревне, – там стояла широкая тахта: «Вот здесь! А вот шкаф, где будешь хранить вещи? Кстати, где они? В хостеле?» Она кивнула в коридор, где стояла ее вещевая сумка. «Да, не густо! Придется купить…» Она засмущалась, порозовев щечками: «У меня пока денег нет…» – «Я дам в счет аванса – секретарь солидного адвоката должна быть одета с иголочки!»
Он провел ее в кабинет, который служил офисным помещением, и показал на принтер, компьютер, городской телефон – все это стояло на столе, за которым она должна была сидеть. Ей понравилось, что он не начал с первых же минут приставать к ней с пошлыми комплиментами и касаниями, а отнесся к ней по–деловому, нравилась его энергичность, его целеустремленность, сосредоточенность, да и удивило, что мужчина, несмотря на то, что жил один, на кухне, в комнатах и ванной имел порядок – все лежало аккуратно на своих местах.
Полночи Галина не спала, забившись в угол широкой кровати и закутавшись в шелковое одеяло, словно в защитный кокон – опасалась, что сейчас откроется дверь в спальню и войдет Андрей Иваныч (так она его называла уважительно), по–хозяйски сядет к ней на кровать, заскользит рукой под одеяло к ее телу, а она не сможет ему воспротивиться из–за страха. Замка на двери не было, да она и не посмела бы запереться. Даже стул к двери не поставила, как некую символическую преграду.
Через неделю, когда Галина показала себя очень исполнительной работницей, когда она уже ходила в нарядах, которые купил ей Андрей Иванович, сняв с нее потертые, немодные и дешевые вещи и выбросив их в мусорный бак во дворе, он все пристальнее присматривался к ней. А вечером открыл бутылку шампанского и, налив ей и себе в фужеры пенящуюся желтоватую жидкость, жестковато сказал: «Я решил на тебе жениться!» Он не спросил, согласна ли она, любит ли его, а просто поставил ее перед фактом. Впрочем, она чувствовала, что дело движется к этому… «Ты мне очень понравилась! До тебя я был один раз женат, но она оказалась стервой, как многие современные городские. Ленивая – ни пол не помоет, ни одежду не постирает, ни обед не сварит. Требовала только денег на шикарную жизнь, шастала по фитнесам и ресторанам с подружками. И отныне я зарекся связываться с современными девицами... – заявил он. – Решил найти себе деревенскую. И бог послал мне тебя». – «Жениться по настоящему?» – спросила тихо и растерянно Галина, полагая, что предложение о женитьбе – лишь повод, чтоб начать с ней спать, использовать как любовницу и содержанку – впрочем, она и к этому была готова… «Да. Я человек серьезный и порядочный! Если было бы по–другому, я бы уж давно тебя соблазнил. И поэтому завтра мы подаем заявление в ЗАГС. Так ты согласна? – спросил он наконец. Она легонько кивнула и сказала с милой улыбкой коротко: «Да!»
На следующий день он с утра повез ее на машине в ювелирный магазин и купил кольца – себе простое золотое, а ей с бриллиантом. Потом повез в магазин для новобрачных, где лично сам выбрал ей свадебное платье – она хотела другое, более дешевое, поскромнее, а он выбрал дорогое и шикарное. Затем повез ее в загс, где они подали заявление. «Ну, ты счастлива?» – спросил он, видя в ее зеленых глазах восторг – ему это нужно было для самоутверждения. А как ей не быть счастливой? Она была словно в некой сказке – все вокруг нее блестело и кружилось, все свершалось словно по волшебству. «Наверное, именно такое счастье испытывала Золушка, когда фея повезла ее на бал во дворец короля?» – подумала Галина, вспомнив, что еще совсем недавно она жила в маленькой низенькой избушке, где топила дровами печь, где носила с родника ведрами на  коромысле воду, где в стенах шебуршали мыши, где, казалось, закончит свою безрадостную жизнь... А когда Андрей повез ее в магазин одежды и сделал ей заранее свадебный подарок – купил норковую длинную шубку, Галина, накинув ее на плечи, легкую, мягкую, теплую, не стесняясь продавщиц, вдруг разрыдалась и пробормотала: «Я о такой всю жизнь мечтала!» – «Ну, успокойся. Успокойся!» – сказал он басовито и обнял за дрожащие плечи.
Через месяц они сыграли свадьбу в ресторане, пригласив лишь двух свидетелей от жениха и невесты – Андрей не любил шумных застолий, считая их пустой тратой времени. Не хотел встречаться с ее родственниками, считая, что они своим грубым поведением разрушат идеальный образ его суженой... Потом они съездили отдохнуть на недельку в Италию – и занялись делами. Не забывая, конечно, и про секс… Андрей говорил: «Мне уже сорок – пора детей заводить…» – и каждую ночь был ненасытен в любви. Она не отказывала и старалась ему во всем угодить. За что он ее хвалил: «У моей бывшей жены вечно что–нибудь болело – то голова, то задница, а у тебя ничего не болит! Вот что значит вырасти на природе, на чистом воздухе, в труде, неизбалованной!»
Когда у Галины заболело сильно внизу живота, она хотела пожаловаться Андрею, но передумала – решила, что ему это будет неприятно. Ведь он привык, что у нее никогда ничего не болит, что она всегда голова и к сексу, и к работе по хозяйству… Ночью после секса она сворачивалась калачиком, поджимая ноги к груди и крепко стискивала зубы, чтоб случайно не застонать. Несмотря на боль, улыбалась ему всегда, а утром проворно вскакивала и бежала на кухню, чтоб сварить кофе и подать Андрею в постель… Вспоминался материнский  наказ  из русской патриархальной жизни: «Брат любит сестру богатую, а муж жену здоровую!» Когда через неделю она вдруг резко побледнела, потеряла сознание и упала на пол, Андрей тут же вызвал «скорую»... Она приехала быстро и увезла Галину в больницу, он поехал с ней. Через час вышел мрачный врач и сказал печально: «У вашей жены была внематочная беременность – лопнула труба, и она умерла  от кровопотери». – «Да я вас засужу! Я известный адвокат!» – заорал Андрей. «Вы сами виноваты, что не обратились к нам раньше – жена боль должна была чувствовать уже давно!»
***
Через год после смерти Галины Андрей пришел на телепередачу: «Давай поженимся!», которую вели три известных ведущих – актриса, астролог и сваха. Сидя перед ними за столом с влажными от близких слез глазами, Андрей с искренней тоской говорил: «Я обратится на эту передачу, чтоб найти такую же, как моя бывшая жена. Послушную и терпеливую! Может быть, найдется в России еще такая же?» К нему вышли поочередно три претендентки на его руку и сердце (женщины достойные, симпатичные, умные), но он не выбрал ни одну и остался сидеть к кресле около стола удрученный. Обиженная ведущая, актриса Гузеева, суховато сказала: «Что же вы такой разборчивый? Отказались от таких шикарных дам…» – «Все не то!» – ответил грустно он. «Ну да. Они с чувством достоинства, а вам надо, как я поняла, жену из домостроя. У вас уже была одна такая – терпеливая и послушная, которая вам в рот смотрела. Вот и дотерпелась, бедняжка, вместо того, чтоб лечиться! Царство ей небесное…»
                27 июля 2018

ОБИЖЕННЫЙ ЧИНОВНИК
Константин Андреевич Ундюкаев, похожий своей внешностью на лохматого широкоскулого барбоса, вошел в залитый ярким светом элитный загородный ресторан, куда пригласил его на свадьбу миллиардер, руководитель государственной корпорации Ч… Он пришел один, без супруги, с которой в последнее время жил отдельно и вообще хотел разводиться, хотя все другие гости были в основном семейными парами. Он надеялся, что у входа в зал его, как министра экономики России, важного чиновника, лично встретит Ч..., но тот, видимо, чем–то был занят  – его, вообще, еще не было в зале. Постояв в дверях, Ундюкаев направился к столику, который был ближе других к столу новобрачных – и уселся в кресло. В зале появился вместе с супругой руководитель еще одной госкорпорации, сутуловатый долларовый мультимиллионер Сенчин, к которому подбежала молодая шустрая администраторша и повела к столику, где сидел Константин Андреевич. Сенчин с ним поздоровался, расплывшись в какой–то неискренней улыбке… Увидев за столиком Константина Андреевича, администраторша растерянно округлила большие голубые глаза и смущенно сказала: «Вы, уважаемый, сели не за тот столик – здесь, – она заглянула в бумажку, – сидят другие, а у вас какой номер столика? Он должен быть отмечен в пригласительном…» – «Я его дома забыл!» – ответил важно Ундюкаев. «Как ваша фамилия?» – спросила администраторша, чем очень сильно обидела его – по крайней мере, он считал,  что министра страны все должны знать по фамилии и в лицо. «Ундюкаев я!» – заявил резко он. Она еще раз посмотрела в бумажку и сказала: «Ваш столик под номером пятнадцать, а здесь на столе, видите, номер три!» Константин Андреевич встал и, насупившись, пошел за администраторшей к своему столику – тот оказался вдали от стола новобрачных – в месте, где рассаживались люди второго ранга в политике и экономике. «Это что–за неуважение? – подумал Константин Андреевич. – Всех олигархов, значит, вперед, а я где–то на задворках, словно бедный родственник?»
Вскоре вышел рыжеволосый, в светло–сером костюме, Ч… с новой супругой, что была в красном длинном платье с бриллиантовой брошью на груди, – она была уже третьей по счету его женой. Он со всеми радушно поздоровался – с теми, кто сидел за первыми столиками, за руку, а остальным лишь приветливо кивнул. Константин Андреевич еще больше обиделся – он считал, что Ч… в первую очередь должен был подойти к нему, пожать ему руку, назвать по имени отчеству и поблагодарить, что тот посетил это торжество. Прищурившись хмуро, Ундюкаев затаился и, выпив рюмку коньяка, стал сердито рассуждать. Он в очередной раз убеждался, что некая группа наиболее богатых чиновников относится к нему, мягко говоря, без должного уважения. Да, когда–то они были так называемыми «молодыми реформаторами», приближенными к Ельцину, а сейчас все занимают важные посты. Но главное, они успели нахапать миллиарды на приватизации, на так называемых «залоговых аукционах», а вот он оказался не таким пронырливым, хотя был около них в те годы. Конечно, он рядом с главным реформатором Егором Гайдаром, банкиром  Фридманом, да и с самим Ч…, говорливыми и шустрыми, выглядел несколько вяловатым и крутился около них на вторых ролях, но теперь–то он был министром! Теперь–то ведь они приходили к нему, чтобы он включил в бюджет огромные миллиарды на помощь их корпорациям, на заплату им в пятнадцать миллионов долларов в год, хотя его зарплата в год является всего–то полмиллиона долларов! «Несправедливо это, несправедливо! – подытожил он. – Получается, что я в чем–то хуже и тупее их?» Да, многие из них были начитаны, эрудированны, выросли в семьях потомственных интеллигентов, зато он пробивался из самых низов – его дед, деревенский татарин, приехавший в Москву из–под Казани, был дворником, а отец простым рабочим на автозаводе. Да, его дружки успели награбить у России и в этом их главный талант, зато он пишет стихи, публикует их в толстых столичных журналах и даже выпустил две книжки в яркой красивой обложке и на солидной плотной бумаге!
Глянув пристально на невесту Ч… – женщину толстоватую и под сорок, Константин Андреевич подумал, что его двадцатипятилетняя подружка из Харькова намного красивее, фигуристее и свежее, и это его немножко взбодрило. Он решил, не откладывая, развестись с женой и жениться на своей Вике – он верил, что она ему не откажет: ведь он назначил ее папаню на важный пост в министерстве, а ее принял в секретари в один из своих отделов, где в принципе нужно только бумажки перекладывать и приходить за зарплатой… Константин Андреевич стал мечтать о том, как купит огромный дом в ближнем Подмосковье, куда приведет жену младше его на тридцать пять лет, где она ему родит детей… Как он осыплет ее бриллиантами! Одно его сдерживало, что после развода с женой, которая ополовинит его состояние, денег на шикарную жизнь не останется.
Посмотрев на важных олигархов за столиками, имеющих виллы за рубежом, огромные яхты и личные самолеты, он подумал: «Сволочи, хоть бы поделились деньгами со мной – ведь я вам столько помог, жадюги!»
***
Когда через три дня к Ундюкаеву пришел в кабинет откормленный и вальяжный, с отвислыми щеками хомяка, Сенчин и попросил продать его нефтяной корпорации за очень небольшую сумму акции, отнятые у задолжавшей государству компании, министр вспомнил о своем унижении за столиком на свадьбе и сказал: «Надо подумать – на эти акции претендуют еще две компании. Кто больше денег даст – тем и продадим. Все как положено, по закону…» – «Но наша корпорация крупнейшая! – сказал важно Сенчин. – Мы же вторые после «Газпрома» налогоплательщики в стране!» – «Вот видите, у вас денег полно, и вы хотите иметь еще больше, а сотрудники министерства, да и я в том числе, получаем вполне скромные зарплаты». – «Неужели не поможешь? – удивился Сенчин. – Мы ведь с тобой давно знакомы. Я лично проталкивал тебя на эту важную министерскую должность…» – «А что мне эта должность дает, какие доходы, в отличие от тебя? Одна нервотрепка! В мире кризис – я виноват! В стране все растащили вороватые чиновники – я опять виноват! Не могу поднять по поручению президента зарплаты бюджетникам, учителям и врачам – снова виноват!» – сказал обиженно Ундюкаев. «Так ты, что?..» – Сенчин замолчал, боясь произнести слово «откат». Ундюкаев развел руками: «Можно было бы поделиться немножко за то, сколько я для вас, олигархов, сделал!» – «Я подумаю…» – Сенчин затаился и вышел.
О, если бы Ундюкаев знал, куда Сенчин направиться! А тот направился лично к Путину – у него была назначена на послезавтра плановая встреча с Президентом, где следовало отчитаться о своей работе, о проблемах и перспективах компании. Усевшись за стол напротив Путина, Сенчин браво отчитался о выросших доходах, несмотря на кризис в мире и санкции западных стран за присоединение Крыма к России. Путин выслушал внимательно, сжав  плотно губы и поглядывая исподлобья, и сказал: «Вы много сделали для своей корпорации, а что вы сделали для страны?» Сенчин озадаченно приоткрыл рот и пробубнил толстыми губами: «Мы бы много сделали, но нам палки в колеса вставляют!» – «Кто?» – «В частности, министр экономики! Просит откат за продажу нам акций государственной компании». – «Ну–ка поподробней…» – оживился Путин и поерзал в кресле. И Сенчин, радуясь возможности показать президенту, какой он якобы порядочный человек, рассказал про разговор с Ундюкаевым и в конце добавил: «Не знаю, что и делать? Отказать или дать? А то ведь явно другие перекупят, а нам он будет мешать в бизнесе». – «Торгуйтесь! Возьмем с поличным!» – сказал суховато Путин, будучи недоволен тем, как выполняются министром экономики его грандиозные указания по повышению зарплат в стране….
***
Через полмесяца Сенчин пригласил министра Ундюкаева в офис своей корпорации. По разработанному ФСБ плану пригласил в час ночи, чтоб передать кейс с двумя миллионами долларов – именно такую сумму запросил Ундюкаев, посчитав, что этого хватит на дом в Подмосковье и на бриллианты Вике, от которой уже получил согласие на свадьбу... Был бы Ундюкаев умней, он бы с подозрительностью отнесся к столь позднему рандеву, что было явным проколом ФСБ – они–то, по своему недомыслию, решили, что если Ундюкаев зайдет днем, то может сказать, что зашел не за деньгами, а чтоб решить деловые вопросы... В пустом кабинете Сенчин открыл на столе черный кейс и показал Ундюаеву аккуратно разложенные и помеченные невидимой краской плотные пачки долларов. Сказал: «Пересчитай!», надеясь, что после этого на руках Ундюкаева останутся следы. Но тот захлопнул крышку и сказал: «Верю…»
Кода он вышел из офиса и садился в машину, подбежали четыре шустрых сотрудника ФСБ. Один представился,  показав красное удостоверение полковника, и строго сказал: «Вы задержаны за взятку!» Ундюкаев побледнел, вытащил телефон из кармана пальто и набрал номер друга Ч…, который считался среди всех олигархов теневым «решалой» и другом Путина – человеком, который может уладить любой вопрос. Тот спросонья пробормотал: «Чего тебе?» – «Меня тут арестовали ФСБэшники…» – пробормотал умоляюще Ундюкаев. Ч… долго молчал и наконец буркнул: «Завтра с утра разберемся…»
Не разобрался…
Сидя в квартире под домашним арестом, Ундюкаев позвонил невесте Вике и сказал ласково: «Мы завтра должны были расписаться, но придется отложить, пока меня не оправдают!» К тому времени он уже был снят с должности, и скоро должен был состояться суд над ним. Вика сухо ответила: «Я думаю, нам надо расстаться» – и положила трубку. «Тварь неблагодарная!» – подумал Ундюкаев, взял листочек, авторучку и стал писать философские стихи о превратностях горемычной судьбы, которая может высоко вознести, а может и бросить лицом в грязь…
Пусть пишет – у него теперь на это будет много времени в колонии. Может быть, что–то действительно талантливое напишет вместо своих бездарных виршей. Ведь давно известно, что страдания пробуждают талант!
                28 июля 2018

НА ТЕПЛОХОДЕ
Начальник ГИБДД города, коренастый и насупленный для важности полковник Меркушин, сидел в своем просторном кабинете в расстегнутом кителе из добротного драпа и думал, как будет праздновать пятидесятилетие. Хотелось отпраздновать как–то особенно – не на даче, не в ресторане, а узкой компанией с самыми близкими друзьями. По–душевному, чтоб надолго запомнилось… В кабинет вошел его заместитель, рыхловатый майор Соловьев, с коричневой папочкой в руке – папочка была распухшей, явно в ней что–то лежало. Меркушин даже знал – что, не знал только – сколько… «Вот сижу и думаю, как юбилей отметить!» – сказал он озабоченно, вожделенно поглядывая на папочку. «Если есть деньги, то это не проблема…  – сказал с подобострастной  улыбкой Соловьев. –  Вот мы тут коллективом собрали вам миллион на подарок». Соловьев, слегка склонившись, положил папку Меркушину на стол. Тот нетерпеливо открыл ее и увидел лежащие там десять пачек зеленоватых тысячерублевок. Это выглядело внушительно, но ему  было бы приятней  видеть пусть две пачки, но розовых пятитысячных. Тем не менее, Меркушин  сказал: «Благодарю! – и добавил озабоченно: – И все–таки где бы отметить? В ресторане душновато в эту летнюю жару, да и много людей – не хочется, чтоб посторонние видели, как мы весело гуляем. Подумают: мол, скромнее надо быть! Фотографии разместят в интернете наших пьяных рож». Соловьев оживился: «Есть такое место – небольшой прогулочный теплоход! Там мы будем одни, ночью на реке! Красиво!» – «Не дорого это?» –  спросил Меркушин, не желая расплачиваться за аренду теплохода из собственного кармана. «Бесплатно будет! – заявил уверенно майор. – Теплоходом владеет некто Герасимов, я его прижму…»
На следующий день майор, зная, по какому маршруту ездит Герасимов в порт, где у него стоит у причала теплоход, стоял на дороге с двумя полицейскими около патрульной машины. При появлении белого «Форда» Герасимова, он махнул полосатой палочкой – и тот остановился, прижавшись к обочине. «Так, куда спешим?» – спросил майор для проформы, заглядывая строго в салон автомобиля. «А что, разве я правила нарушил?» – сказал худощавый и загорелый Герасимов удивленно, приоткрыв окошко салона. «У нас есть наводка, что в вашем автомобиле перевозят наркотики!» – без обиняков заявил майор. «Какие, к черту, наркотики?! Я законопослушный гражданин, а не гопник – у меня жена, дети». – «Сейчас проверим… – усмехнулся Соловьев. И обратился к старшине Гриценко, мрачноватому мужичку, который из всех патрульных постовых приносил ему наибольший доход после дежурства – умел он это делать… Гриценко сунул руку в бардачок «Форда» – и в этот момент незаметно из его рукава туда выпал целлофановый пакетик с героином. Гриценко с невозмутимым видом вытащил его из бардачка и, высоко подняв на всеобщее  обозрение, воскликнул уже привычную для него фразу: «Наводка точно сработала. Белый порошок, похожий на героин». Соловьев торжественно, с показным пафосом, заявил: «Будем оформлять протокол изъятия…– и обратился к тщедушному лейтенанту, похожему на писаря, Григорьеву. – Садись в машину и оформляй!» Герасимов растерянно моргал, не зная, что сказать – он точно знал, что никакого героина у него в бардачке не должно быть (если, конечно, кто–то его не подкинул, тайно вскрыв машину)… «Это какое–то недоразумение!» – воскликнул, наконец, он. «Все так говорят, – сказал буднично майор. – А когда на три года попадут в колонию, то начинают раскаиваться!» – «Мне не в чем раскаиваться…» – пробормотал Герасимов. Майор, словно не слыша его слов, потряс пакетик с порошком на холеной ладони и сказал: «А здесь года на три точно тянет! За распространение». Тем временем лейтенант усердно писал протокол изъятия. Закончив писать, сунул протокол Герасимову: «Подписывай!» – «Не буду я ничего подписывать…» – Герасимов отшатнулся. «Вы пока отойдите, – сказал Соловьев Гриценко и Григорьеву, а сам, наклонившись к уху Герасимова, буркнул: «Лучше подпиши, а то я сейчас вызову следователей – и они у тебя еще какой–нибудь пакетик найдут или патроны к пистолету – и тогда уж тебе точно не отвертеться. А этот протокол я положу себе в карман для гарантии». Тут Герасимов все понял: «Вам что, денег от меня надо?!» Майор сморщился: «Обойдемся натурой. У тебя есть теплоход, а сейчас начался летний сезон. Сам начальник ГИБДД города соизволил отметить на воде свой юбилей. Прокатишь его через недельку, а потом за лето еще разика два–три хороших людей бесплатно – и наказание будет снято. По–моему, выгодное предложение с моей стороны…» Герасимов насупился и, подумав немного, кивнул. «Ну вот и ладненько!» – майор похлопал его одобрительно по плечу. «Но у меня заказы вперед на три недели!» – вздохнул Герасимов. «Подождут…» – сказал брезгливо Соловьев.
Через неделю к бетонному пирсу, где был пришвартован тридцатиместный белый прогулочный теплоход Герасимова, размером пятнадцать метров в длину и четыре в ширину, подъехали два автобуса и несколько крутых иномарок, из которых вышли важные полицейские чины – они были без формы, в джинсах и рубашках, но по той стати, с которой каждый держался, можно было определить, кто в каком звании. Все в основном кучковались около полковника Меркушина, которого Герасимов знал немного в лицо – видел не раз по телевизору, как тот бравурно говорил  о необходимости соблюдения правил дорожного движения, отчитывался хвастливо о снижении аварий и травматизма. Был среди них и майор Соловьев, посматривающий на Герасимова важно, словно на своего раба… Часть полицейских были с женами. Шофера автобусов и машин занесли на теплоход по трапу два ящика коньяка, три ящика вина, три ящика шампанского и несколько ящиков всякой вкусной снеди.
Когда все расселись на нижней палубе в зале со столиками, молоденький матрос–моторист в тельняшке и одновременно помощник Герасимова, Гена, (они управляли теплоходом вдвоем) отдал швартовые, и Герасимов отчалил от пирса. Из рубки он слышал, как внизу в помещении раздавались громкие заздравные речи в честь юбиляра, как звенели бокалы и посуда, и думал: «Вот сволочи! Из–за вас я потерял сегодня солидно деньжат, отказав коммерческой фирме, которая хотела отпраздновать свое десятилетие! Неужели не могли мне заплатить? Ведь у вас наверняка не плохие зарплаты, да и другие доходы есть!»
Вскоре в рубку поднялся майор Соловьев, уже пьяненький, и приказал: «Музыку давай! Музыку повеселей, да погромче!» Герасимов включил громкоговорители на палубе – и из них зазвучала песня: «Пароход белый–беленький. Дым над красной трубой. Мы по палубе бегали. Целовались с тобой…» А затем и другие, но все на водную тематику – они лучше воспринимались публикой, которая собиралась на его теплоходе… Особенно всем нравилась энергичная песня с романтичными словами: «Левый, левый, левый берег Дона! Волны, ветер, чайки у затона. А за ними омуты и мели – мы до них добраться не сумели…»
Наступал тихий теплый вечер – легкий ветерок обдувал Герасимова в открытое окно. Река была спокойна и отливала матовым закатным серебром. Шелестела вдоль бортов вода. Герасимов неторопливо вел легко подрагивающий от работы двигателя теплоход по руслу реки вдоль живописного берега – мимо дачного поселка с красивыми домиками и садами, солидных баз отдыха. Его маршрут был давно известен – двадцать километров в одну сторону и двадцать в другую.
Стало смеркаться – Герасимов включил габаритные и сигнальные огни на мачте. Он не спускался на палубу – не хотелось видеть неприятных ему людей, тем более пьяных, но вдруг к нему поднялись майор Соловьев и сам юбиляр Меркушин с бутылкой коньяка и закуской. «Пей», – сказал Соловьев приказным тоном – и протянул полную рюмку. «За штурвалом не пью, – ответил Герасимов. – Здесь у нас тоже свои правила вождения!» – «Пей, я разрешаю!» – сказал вальяжно Меркушин. «Ну, это вы на автомобильных дорогах хозяева, а здесь есть своя инспекция и она следит за правилами вождения», – ответил Герасимов. «И какие же здесь правила? – усмехнулся Меркушин. – Широкая река – это ведь не узкая дорога, перекрестков и развязок здесь нет – плыви себе во все стороны». – «Здесь тоже есть серьезные ограничения, – сказал Герасимов. – Например, огнями на мачте подается сигнал, с каким грузом идет судно – с пассажирами или с гравием, например. Если идешь вниз по течению, то должен держаться правого берега и наоборот. Правую сторону обозначают красные бакена, а левую – белые. Есть и много других моментов». Майор Соловьев рассмеялся: «Ты ошибаешься – мы и здесь хозяева: ведь каждый капитан рано или поздно ступает на землю, садится в автомобиль, а уж там–то мы его и прижучим…» Вспомнив, как они жестко и подло обошлись с ним, Герасимов с досады выпил, закусив бутербродом с красной икрой. «Дай–ка я порулю…» – сказал вдруг Меркушин. И схватился за штурвал. «Мы тут сами разберемся, а ты пойди вниз и закуси!» – великодушно сказал Соловьев и, нагло сдернув с головы Герасимова капитанскую фуражку с якорем на кокарде, водрузил себе на лысину. «Не могу – я при исполнении!» – ответил Герасимов. Соловьев толкнул его вниз по ступенькам и крикнул туда же привезенной с собой официантке: «Накорми, Машуня, шкипера – ему еще до утра надо нас возить…»
Герасимов, оставив в рубке помощника Гену, чтоб следил за действиями полицейских, уселся за столик – и ему принесли блюда разнообразных бутербродов, салат из кальмаров и креветок… В помещении уже была половина людей – кое–кто ушел в трюмные каюты отдохнуть после обильных возлияний, курил на открытом воздухе... Тем временем окончательно стемнело, и из ярко освещенного помещения Герасимову не было видно, что творится на реке. А когда он не столько увидел, сколько почувствовал, как на теплоход надвигается что–то темное и огромное, то кинулся в рубку. Заорал: «Лево руля!» Пьяные Меркушин и Соловьев, оба державшиеся за штурвал, в растерянности потянули его в разные стороны, оттолкнув щупленького Гену – и вскоре спереди теплохода раздался жуткий душераздирающий скрежет металла, скрип. Теплоход задрожал, наклонился и, зачерпнув боком в открытые окошки кают воду, стал крениться еще больше. «Надевайте все спасательные жилеты! Хватайте спасательные круги!» – заорал Герасимов. Но отупевшие от выпитого пассажиры, не понимали, что происходит и куда надо бежать. Они на накренившейся палубе скатились в угол и никак не могли встать, барахтались среди свалившихся туда стульев, залитые вином и перепачканные салатами. Герасимов вместе с матросом толкали их к выходу, кидали им спасательные круги и жилеты – и, наконец, когда теплоход слал переворачиваться, выпрыгнули в воду…
***
Утром, когда рассвело, выяснилось, что из тридцати пассажиров при столкновении теплохода со стометровым мощным сухогрузом, перевозившим щебень, спаслось лишь тринадцать – остальных, в том числе майора Соловьева и полковника Меркушина поднимали со дна реки и из кают водолазы. О катастрофе на реке написали газеты, рассказали по телевидению. О том, кто так шикарно праздновал юбилей, старались не упоминать, тем не менее, все жители города об этом узнали. И если официальные власти города со скорбными лицами говорили, какими были погибшие замечательные и порядочные люди, то в социальных сетях интернета писались от анонимных пользователей сердитые комментарии: «Туда им и дорога – Бог их наказал за взятки и подставы! Сколько они нам крови попили! Нисколько их не жалко, бессовестных!»
Жалко было только Герасимова – он, как капитан и владелец судна, получит, конечно, немалый срок…
                29 июля 2018

ГРАЖДАНСКИЙ БРАК
Элина жила с Сергеем в гражданском браке два года, надеясь, что предложит выйти за него замуж. А он не предлагал. А выйти очень хотелось – ей было уже двадцать семь лет, мечталось иметь полноценную семью, завести детей, чтоб ее хлопотливая и меркантильная мама, базарная торговка обувью, успокоилась, решив, что дочь пристроена удачно в жизни. Следовало спешить. Тем более, что крупная по природе, густоволосая и яркая лицом, Элина вдруг начала толстеть – терять стройность и привлекательность. Мать Элине, когда та приезжала к ней в гости в бедный провинциальный городок, откуда после окончания медучилища укатила несколько лет назад в столицу в поисках красивой и сытой жизни, постоянно бубнила: «Ну, предложил он тебе замуж?» – «Пока еще нет», – с досадой отвечала Элина. «А ты не будь размазней – требуй законный брак», – говорила напористо мать, сердито прищурившись и растопырив локти, словно готовая пойти на таран всем своим грузным телом. «А вдруг он обидится?» – вздыхала дочь. «А ты тогда будь похитрее – забеременей от него, чтоб не отвертелся». – «А вдруг матерью одиночкой останусь?» – Элина испуганно пожимала плечами, ибо одной воспитывать ребенка не хотелось – это и физически трудно, и затрат требует немало. «Тогда старой девой останешься, и никто тебя замуж уже не возьмет!!» – пугала мать.
Через год совместной жизни Элина после шикарного секса (для этого она изучала специальную литературу и даже тренировала по новомодной западной методике сократительные мышцы влагалища, подвешивая туда груз), спросила: «Может, нам пожениться?» Сергей уклончиво ответил: «Нужно еще притереться, узнать друг друга получше». После этого Элина долго о женитьбе не напоминала. Мысль от него уйти и поискать другого мужчину, который будет более сговорчивым, она отбросила, ибо Сергей был достойным женихом – не пил много, не курил, имел свою успешную фирму и жил в элитной трехкомнатной квартире один. Словом, не жених, а находка, хотя внешне не особо ее привлекал – был лысоват в свои тридцать пять лет, в  очках, с небольшим пивным животиком, ну и лицом невыразительным!
Наконец после очередного жесткого разговора с матерью, приехав в его квартиру, Элина утром принесла ему кофе в постель, помассажировала спину и, набравшись смелости, опять сказала: «Я хочу за тебя замуж!» Он хмыкнул: «А разве нам плохо живется без печати в паспорте?» – «Но я же хочу завести детей, да и тебе уже пора». – «Рожай...–  ответил он. – Ребенок ни в чем не будет нуждаться!» Казалось бы, Элине стоило ухватиться за это обещание, но она заявила: «А где гарантия, что будешь ему помогать, если вдруг не сойдемся?» – «Я его запишу на себя!» – «Это ты сейчас так говоришь. А ведь немало примеров, когда отцы резко меняли свое обещания!» – «Я не такой!!» – «Может, ты и порядочный. Но меня ни мать не поймет, ни подруги замужние». – «Но мы же любим друг друга. Разве этого мало? Разве нужна для этого печать в паспорт?» – «Без этой печати, к сожалению, все зыбко. Вдруг ты меня разлюбишь?» – «А вдруг ты разлюбишь?» – задал он встречный вопрос. «Женщины более верные…» – «Как сказать». – «Они более зависимы». – «Да, возможно, не сбегут, но мозг мужу вынести смогут и до гроба своими выходками довести. Таких примеров тоже немало». – «Неужели я такая?! Ведь я и стираю тебе, и готовлю», – заявила Элина обиженно. «Но ведь в накладе не остаешься – я и подарки дорогие дарю, и путешествия по миру оплачиваю. И одеваю…» Элина нахмурилась, не имея возможности возразить – Сергей действительно тратил на нее немало. В  обиде она уже хотела сказать: «Тогда мне придется поискать другого мужчину», но сдержалась, опасаясь, что шантаж ему не понравится.  Как и любому. 
В тот же день она направилась к адвокату – хотелось узнать, какие у нее будут права, если родит ребенка от Сергея. В просторном кабинете, куда провела смазливая крутобедрая секретарша, Элину встретил улыбчивый рыжеватый адвокат с еврейской фамилией и с горбинкой на длинном носу. «Ну, рассказывайте!» – сказал он доброжелательно. «Я живу с мужчиной уже два года, а он до сих пор на мне не женился. Хочу завести ребенка, но боюсь неопределенности…» – «Он богатый?» – спросил адвокат. «Бизнесмен, не бедный», – ответила она. «Деньги дает?» – «В общем–то, не обижает в этом плане». Адвокат с некой веселостью развел пухлыми холеными ручками: «Таких, как вы милочка, ко мне приходит в день по десять штук!» – «И что?» – «К сожалению, наши законы позволяют только иметь от такого алименты на ребенка с официальной зарплаты, если удастся доказать отцовство! А зарплату можно показать совсем мизерной…» – «Так что же делать?» – «Что делать? Что делать? – задумчиво сказал адвокат и вдруг воскликнул: – Надо провести через Госдуму закон о необходимости автоматически регистрировать брак, если люди живут вместе два года». – «А это разве возможно?» – удивилась Элина. «Сейчас есть такое положение – если за эту идею проголосует сто тысяч человек, то Госдума будет обязана ее рассмотреть. У меня одного таких клиентов за полгода было несколько тысяч. Подключим других адвокатов…Так что и вы, милочка, подключайтесь! А для начала советую хранить любую документацию, которая подтверждает, что вы живете с мужчиной постоянно – фотографии совместные, билеты с совместных путешествий. Свидетельства соседей по квартире. А главное, еще запишите тайно разговор с мужчиной, где будут звучать слова о совместном проживании». – «Я поняла…» – сказала Элина бодренько.
В тот же день все фотографии, где была запечатлена вместе с Сергеем на отдыхе в Турции, в Египте под мохнатыми пальмами на песчаном берегу голубого моря, в обнимку, с фиксацией на этих снимках дат пребывания она сложила в отдельную папочку – это было доказательство того, что она с ним общается уже более двух лет. Встретив соседку по лестничной площадке, пожилую, но еще очень шуструю, Екатерину Ивановну, радушно заявила: «Мы с вами живем рядом уже более двух лет. (С тех пор как я поселилась у Сергея в квартире). А знаем друг друга еще плохо. Приходите в гости на чаек, а если что–то вам надо: обои, например, поклеить, продукты купить, лекарства в аптеке, то обращайтесь, не стесняясь». – «Спасибо, Элиночка… – ответила бодренько Екатерина Ивановна.  – Обязательно обращусь. Ты девушка, судя по всему, отзывчивая. А вы с Сергеем еще не поженились? Пора бы уж, пора…» – «К сожалению, пока еще не предложил!» – ответила Элина. «А ты будь настойчивей», – сказала Екатерина Ивановна и вошла в свою квартиру. Элина достала из кармана сотовый телефон, который предварительно был включен на запись, и прослушала весь разговор с соседкой заново – запись была ясная, качественная и вполне могла послужить в суде как доказательство…
Отныне Элина старалась знакомиться со всеми соседями, завести с ними добрые отношения, чтоб они подтвердили, если это будет необходимо, ее двухгодичное присутствие в квартире Сергея… Но главное, после разговора с адвокатом, Элина решила больше не предохраняться – сняла спираль с шейки матки в твердом желании забеременеть. А так как Сергей не предохранялся, то появилась сразу вероятность забеременеть. Элина думала: «Вот когда забеременею, то уж не отвертишься – точно женишься!»
Три месяца она делала все, чтоб наступила беременность: спала с Сергеем аккурат в самые критические дни, выбирала позы для секса наиболее подходящие – чтоб сперма сразу же стекала к шейке матки. Но беременность не наступала. Элине стало казаться, что Сергей не способен иметь детей и именно поэтому не хочет жениться на ней, опасаясь, что женщина от него рано или поздно уйдет, а вот пожить с ней для личного удовольствия он не прочь. Угнетаемая этой мыслью, Элина ему как–то ночью в постели заявила: «Ты мне разрешил родить, а способен ли ты иметь детей? Ведь я уже три месяца не могу забеременеть. Может быть, сдать сперму на анализ?» Он согласился, что ее порадовало, и на следующий день с утра она лично отнесла его сперму в пузырьке в поликлинику на анализ.
Когда анализ показал, что у него все в порядке – сперматозоиды подвижные и в необходимом количестве, Элина озадачилась. Ей стало тревожно, ибо получалось, что это у нее какие–то непорядки со здоровьем. А значит, узнав об этом, Сергей, когда у него наконец–то возникнет желание создать полноценную семью, может в любой момент выгнать ее на улицу с ее вещичками, умещающимися в одном чемодане: дескать, мне нужна женщина, которая может родить… Поэтому Элина не стала говорить Сергею, что анализы у него хорошие, а наоборот, заявила обиженно: «Оказывается, ты не можешь иметь детей!» Он растерянно пожал плечами, озадачился и буркнул: «Странно, отчего бы это?» – «А может, ты это уже давно знал и скрывал от меня?» – наседала она. «Зачем?» – «А затем, что тебе не надо было, чтоб я забеременела! Ты хотел меня бросить!» – «Но я же говорил тебе: рожай!» – «Ты говорил, чтоб я жила с тобой и не рыпалась – тебе так удобно. Не надо тратиться на проститутку, всегда можно удовлетворить сексуальные потребности с послушной женщиной, которая рядом и которая искренне любит». – «Это поклеп на меня!» – возмутился он. Элина артистично заплакала, тряся судорожно головой, и заявила: «Это был обман. Я хочу, чтоб ты за это заплатил». – «Чем?» – «Купил мне однокомнатную квартиру. Для тебя, как я знаю, это вполне приемлемые деньги». Сергей приоткрыл рот от удивления: «Я на тебя итак немало тратил». – «А я с тобой зря потратила три года своей молодой жизни. За это время я бы уже вышла замуж и родила настоящему мужчине». – «Тебе еще только 28 лет – успеешь еще замуж выйти и родить». И тут Элина сблефовала: «Лучше заплати, а иначе больше придется отдать. В Госдуме примут скоро закон о том, что мужчина, который прожил гражданским браком с женщиной два года, должен будет отдать ей половину заработанного! А у меня уже есть масса подтверждений, что мы были эти годы вместе». У Сергея вытянулось лицо, он недоверчиво глянул на Элину и процедил: «Не ожидал, что ты такая меркантильная и с подлянкой. Хорошо, значит, что не поспешил предложить замуж». Элина взяла баул с вещами, которые сложила заранее, и сказала жестко: «Ах, вот как! Завтра иду к адвокату. Он мне обещал помочь…»
Когда Сергей ее провожал, она вдруг резко провела ему острыми длинными ноготками по щеке, оставив кровавые полосы, – и вышла за дверь…
Несмотря на такое грубое расставание, она, считая себя  во всем правой, ждала, что Сергей, соскучившись, или же с проснувшейся совестью позвонит ей и согласится пойти на мировую, но он не позвонил. И тогда Элина пришла вновь к адвокату, положила на стол папку с фотографиями, записями и свидетельствами соседей и сказала сердито и возбужденно: «Я готова помогать вам в принятии этого закона!»
Вскоре они совместно открыли сайт для сбора подписей, который Элина взялась обслуживать, и разработали план его раскрутки. Адвокат потирал холеные ладошки в неком предвкушении. Удивлялся, что эта мысль (о законопроекте в пользу женщин) давно не пришла в его светлую хитрую голову! Ведь это же золотые россыпи! Да, он, конечно, не бедствовал, будучи известным адвокатом Москвы, зарабатывал миллионы, но адвокатов становилось все больше и больше – и клиенты уже делились на них, а значит, и доходы его падали! А уж теперь, если закон все–таки удастся протолкнуть, денежки потекут в его карман рекой. Ведь сотни тысяч современных женщин только и мечтают, как поживиться за счет богатых мужчин!               

ФИНАЛ
Утром Игорю, когда ужинал на кухне в своем коттедже, позвонил по мобильнику незнакомый мужчина – Игорь не знал ни его номера, ни голоса, а голос был недовольный, обиженный, сердитый. «Меня звать Николай, – сказал он. – Я хочу сообщить, что ваш Вася умер…» Пару секунд Игорь находился в недоумении – Васи, «моего тем более», у него не было – ни в родственниках, ни в друзьях. И только потом понял, что речь идет о бездомном одиноком мужике, который когда–то сторожил его коттедж и помогал по хозяйству. «Ну что ж, грустно, конечно, но только я его года три как выгнал за постоянные пьянки и мерзкие поступки… – ответил Игорь и спросил: – А вы кто?» – «Я тот, у которого он последние три года работал на базе отдыха, – ответил мужчина и сухо спросил: – Что будем делать?» – «Сообщи родственникам, у него где–то в Сибири дочь живет и жена бывшая – пусть приедут, похоронят!» – «Я им звонил, они не хотят его хоронить – говорят, ехать далеко, да и желания нет. Спрашивали, какое наследство осталось, а как узнали, что мопед и да резиновая лодка, то вообще отказались. Может, ты похоронишь?» Игорь растерянно хмыкнул: «А я тут каким макаром прицеплен?» – «Он же у тебя работал и жил лет семь, как мне говорил…» – «А у тебя три! – ответил Игорь. – Конечно, если бы у меня помер, я б похоронил, но теперь–то это твоя забота». Мужчина процедил: «Мне что, делать нечего, как всяких бомжей хоронить? Деньги на него тратить! Хорошо хоть умер в больнице, куда я его успел на «скорой» отправить, а то бы в морг везти пришлось, документы всякие оформлять». Игорь отложил бутерброд на стол (стало совестно есть, когда разговор идет о смерти) и поинтересовался: «А что с ним случилось–то? Заболел, что ли, или выпил лишнего?» Николай буркнул: «Ну, пить–то я особо не давал – пару раз за это ему физиономию начистил… Но вот в этот раз уехал в командировку на три дня, да и на базе отдыха никого не было, он на радостях и решил расслабиться. Ключ от ворот где–то потерял и полез пьяный через ограду, а там у меня штыри, он и зацепился ногой и повис вниз башкой…Орал, орал, звал на помощь. Часа три провисел, пока его случайный прохожий не услышал. Когда я приехал, он уже хреново себя чувствовал, лежал на кровати, постанывал». 
И тут Игорь вспомнил о проделках Васи… Лет восемь назад ночью в городскую квартиру, где Игорь находился с семьей, раздался звонок – а поздний звонок, когда уже спишь, обычно не предвещает ничего хорошего! Значит, явно что–то случилось! Это всегда тревожно и волнительно… Звонил из коттеджа отец, который там достраивал гараж – он сердито сказал: «Заберите на х… своего Васю отсюда!» – «А что случилось?» – растерялся Игорь. «Разбушевался он, требует водки, драться лезет. Мы с ним выпили одну бутылку после работы, а ему мало. А где я ему сейчас водку среди ночи найду, да и искать не собираюсь!» – «Позови соседа на помощь – мне–то ехать в час ночи сто километров  нет резону. Да и дела на утро наметил! А сосед  его быстро успокоит», – речь шла о сильном спортивном парне, который мог «успокоить» Васю, разок тряхнув его за шкирку. «Сам его сюда привез – сам и разбирайся!» – заявил семидесятилетний отец, деревенский кряжистый мужик, который обычно легко решал все жизненные проблемы – гораздо сложнее, чем усмирить буйного Васю... «До утра, может, доживете без меня?» – спросил Игорь с иронией и негромко, чтоб не разбудить спящую в соседней комнате жену и трехлетнего внука. «Попробую…» – отец положил трубку… Игорь спал остаток ночи тревожно, думал, как там отец. А как только расцвело, взял жену и поехал в коттеджный поселок. С опаской въехал во двор, вошел в прихожую – и, увидев на полу, на светлом линолеуме, большие пятна крови, крикнул испугано: «Отец, ты где?» Самые мрачные мысли уже одолевали им… «Да здесь я!» – откликнулся отец с кухни – он сидел за столом и пил чай, довольный, спокойный, в рубахе с закатанными рукавами.  «Это чья кровь–то?» – спросил Игорь, оглядывая, нет ли на отце порезов. «Васина…» – буркнул отец. Тут у Игоря зародились еще более страшные предположения… «Да все нормально – повозил я его носом по полу и выгнал на х...» – «Не убил?» – «Да на х… он мне нужен!» Выяснилось, что вечером после работы отец накормил Васю ужином, они выпили бутылку водки, но Вася потребовал еще. Отец сказал ему, что завтра надо кое–что с утра доделать и уж тогда выпьют, но Вася стал дергать отца за рубаху, схватил за грудки – для отца это было полной неожиданностью. Это Игорь с женой знали, что Вася давно пропил свою "малосемейку", что именно из–за пьянок его бросила жена, что он еще во время советской власти, когда в стране имелись лечебно–трудовые поселения для алкоголиков, по два месяца три раза находился там. И когда Игорю посоветовал этого бомжа, который, однако, был «на все руки» мастер, взять к себе на строительство товарищ по бизнесу, Игорь Васю предупредил: «Если будешь пить – выгоню!»  – и тот обещал бросить возлияния…
Через пятнадцать минут, когда жена уже оттерла шваброй засохшую кровь с пола, в дверь раздался робкий стук и послышался виноватый голос Васи: «Можно?» – «Сейчас я ему задам!» – сердито сказал Игорь и направился к двери. «Не надо, – остановил отец добродушно. – Он уже приходил, извинялся! Сказал, что его черт попутал и что больше не будет…» Увидев поцарапанную, испуганную и бледную физиономию, готового к экзекуции человека, Игорь и сам его пожалел, как побитого нашкодившего пса с поджатым хвостом, но сказал: «Ты что, охуел?» – Игорь хоть и был с двумя высшими образованиями и умел культурно говорить, но сейчас осознавал, что другого языка такие люди не понимают. «Виноват, виноват, виноват… – стал бубнить Вася, опустив клочкастую голову. – Больше не буду!» – «Ну, смотри! – сказал Игорь сурово, но уже без злобы. Да и радовало, что старик отец начистил физиономию крепенькому, еще моложавому мужичку.
Игорю вспомнилось немало и других случаев, когда Вася вел себя мерзко, как напившись водки, нашел в подвале старое отцовское ружье и прострелил в комнате дробью дверцу шкафа – ему,  видишь ли, привиделось, что в шкафу черти живут. Но особенно возмутил Игоря последний случай, после которого пришлось Васю выгнать. Тот в очередной раз выпил и приперся среди ночи в комнату, которую Игорь ему выделил в коттедже – это была большая светлая комната, теплая, с диваном, телевизором, шкафом для белья. Она располагалась в стороне от основных комнат, выходя дверью во вторую прихожую, из которой был выход во двор с другой стороны дома. Ну, пришел, так ложись и спи спокойно! Но спать, выпивши – это для Васи было неприемлемо! Его, как говорится в народе, черти начинали мучить, хотелось покуролесить! Он включил телевизор на полную мощность и стал курить в комнате – обычно он курил по пачке в день, но, выпивши, выкуривал пачку за полчаса, суя сигареты в свой беззубый рот, как патроны в обойму автомата… Когда здесь гостил малолетний внук, Игорь Васе курить в доме не разрешал – сам–то он не курил и с трудом выносил сигаретный запах, тем более самых дрянных и дешевых сигарет. Ладно б Вася только курил, он еще часто вскакивал с дивана и выбегал на улицу: то ли прохладиться, то ли собираясь куда–то бежать, а так как среди ночи бежать было некуда, то вскоре возвращался обратно, стукая при этом во всю моченьку дверью. От этих стуков домочадцы просыпались с испугом, впрочем, и уснуть–то не удавалось – Игорь боялся, что Вася,  прикорнув на кровати с непотушенной сигаретой, запалит дом. Когда тот вернулся раз пятнадцатый в дом, Игорь встал с кровати, остановил его в коридоре и сказал: «Ты или уходи отсюда до утра или ляг и спи!» Вася стоял перед ним, набычившись, с налитым кровью пьяными глазами, широко расставив локти – в этакой борцовской стойке. «Что ты ко мне пристал?!» – вдруг рявкнул он. Услышав пререкания, пришла жена Игоря и решила Васю успокоить добрыми словами, опасаясь, что мужики раздерутся. Она встала между ними и начала легонько заталкивать Васю в его комнату: «Иди, проспись!» – «Что ты меня толкаешь? – заорал он. – Что вы, сволочи, мне жить не даете?!» – и вдруг ударил жену Игоря по лицу. Тут Игорь одной рукой схватил его за шкирку, а другой ударил пару раз по морде – тот кинулся бороться: якобы когда–то в юности занимался самбо и теперь хотел Игоря заломать… Игорь вытолкал его на улицу и крикнул: «Чтоб больше твоей хари не видел!» – и запер дверь… Увидев, что жена приложила ватку к щеке, где проявился синяк, Игорь зло сказал: «Все! Больше жить он у нас не будет!» Жена грустно вздохнула, жалея Васю и понимая, что идти ему, в общем–то, некуда, да и за семь лет он вроде стал даже близким человеком… Видя в окошко, как тот ходит по освещенному фонарем двору туда–сюда, то подпрыгивая, то размахивая руками, пытаясь согреться в холодную апрельскую ночь, Игорь отрыл дверь, кинул ему отцовскую овчинную шубу и сказал: «Иди в баню. Там переночуешь!»
Утром, когда Игорь вышел во двор, из бани появилась бочком скукоженная и сгорбленная фигура Васи. Он несмело направился к Игорю и пробормотал как обычно: «Виноват, виноват, виноват! Больше не буду!» Надеялся, что в очередной раз простят. «Все, Вася! Собирай вещички! Садись на свой мопед – и кати на все четыре стороны!» Вася озадачено заморгал: «Куда же я подамся?» – «Да хоть в свой Казахстан, где родился! Хоть на север, хоть на юг!» Лицо его вытянулось в недоумении. «Так что иди в свою комнату, забери там свои деньги, вещи, документы – и вперед!» – процедил Игорь «Как же так? Ведь я у тебя уже семь лет живу…» – «А кто ты для меня? Родственник, что ли? Дядя или брат? Я все надеялся, что нормальным человеком станешь, но у тебя нет ни совести, ни благодарности. Это что такое? Ударить женщину, которая тебя, по сути, от голодной смерти спасла, которая тебя кормила, документы тебе сделала, прописала у себя…» – Игорь имел ввиду жену, которая всегда защищала сторожа перед ним, возила того месяц на своей машине по организациям, чтоб восстановить потерянный где–то по пьянке паспорт и чтоб ему дали пенсию… Вася поперся в дом и полчаса копошился в комнате – собирал вещи и документы. Выйдя, пробормотал: «Но я же не могу уехать в никуда! Мне надо определиться, куда податься!» – «И сколько будешь определяться?» – «Хотя бы дня три…» Представив, что еще три дня будет видеть ненавистную харю, Игорь поморщился и с досадой заявил: «Ладно, поживешь пока в бане…»
Все три дня Вася звонил с мобильника по объявлениям в газете, которую Игорь ему дал – искал место сторожа или подсобного работника, но ничего подходящего не нашел, а может, и не хотел найти. Видя, его заискивающую физиономию, его виноватый взгляд и слыша его покорный голосок, Игорь полагал, что тот надеялся на прощение… Но когда Игорь жестко сказал: «Ну что, три дня истекли!», тот сразу дозвонился до какой–то базы отдыха, за тридцать километров отсюда, где требовался истопник–охранник, сел на мопед и укатил...  Вернулся он через день за вещами, довольный, и сказал Игорю, укладывая на багажник свои котомки: «Жить вроде можно». – «Вот и хорошо, – ответил Игорь. – Но только не пей, а то подохнешь, как старый пес под забором». Тот в ответ только горделиво хмыкнул: дескать, не пропаду…
И вот сегодня такой звонок от владельца базы… Игорь почему–то живо представил, как висел Вася несколько часов на заборе вниз головой, и вспомнил свои слова про пса, которые оказались пророческими: только Вася помер не под забором, а как собака, повисшая на заборе – с ними такое случается, когда лапа попадает между штакетинами – собаки дергаются, бедные, скулят–скулят, да и погибают… О чем думал Вася в тот момент? Вспоминал ли свои грехи перед женой и дочкой, которых лупил, будучи пьяным, каялся ли за свои пьянки и гордыню? Думал ли с досадой: «Виноват, виноват, виноват. Больше не буду?» Наверняка думал, когда штырь жутко ныл в проткнутой ноге, что господь его не за просто так…
***
Через несколько дней Игорь при разговоре рассказал о случившемся с Васей товарищу, который частенько бывал у него в доме и знал Васю – тот даже однажды по пьянке (товарищ ему что–то сказал нелицеприятное) кинулся на него драться, чтоб показать, как силен: было ощущение, что он, как пес, отстаивал свою территорию от пришельца:  видимо, в нем действительно жил собачий инстинкт, только инстинкт не верного пса, а хозяина территории, где ему позволено все, где никто не вправе ограничивать его свободу… «Ну, и где и как его похоронили?» – спросил товарищ. «Не знаю… – ответил Игорь. – Я был в командировке за тысячу километров отсюда, да и слышать о Васе после того, как он накинулся на мою жену, не хотел. Знаю только, что хозяин базы, где Вася помер, не захотел раскошеливаться на похороны, время тратить, да и сейчас зимой в двадцать пять градусов мороза похороны – дело непростое…» И тут товарищ рассказал, как государство хоронит бомжей – приезжает машина с буровой установкой, которая сверлит ямы для столбов, вгрызается своими стальными лопастями в стылую землю метра на два, а потом два санитара из морга кидают в эту яму без гроба, завернутое лишь в грязную простыню тело, и ставят палочку с табличкой, где или написан номер (если тело не опознано), или фамилия и инициалы… «Головой вниз или вверх кидают?» – вырвалось у Игоря в неком испуге, ибо санитарам–то все равно, как будет «стоять» какой–то бездомный бомж в этой яме, а если они еще и пьяные, как часто бывает на такой вредной работе, то могут и вниз головой покойника бросить – ему–то, дескать, какая разница… Если головой вниз, то до ада даже ближе! Может, и с Васей так? И будет он там снова, как повисшая на заборе собака…Печально!
                15 мая 2018
ПИШУЩИЕ МАШИНКИ
Закончив печатать на компьютере очередную книгу, Антон сразу проверил написанное на поиск ошибок (и синтаксических, и грамматических), которые возникают, когда думаешь не столько о грамотности написанного, сколько о смысле, о том, как вложить в текст свои яркие эмоции, страсть, глубину содержания... Компьютер это сделал мгновенно, подчеркнул слова и предложения с ошибками то красной линией, то волнистой зеленой. Затем с помощью нескольких ударов по клавишам Антон скомпоновал текст в четырехсотстраничную книгу, задав нужные поля для страниц, пронумеровав эти страницы, выбрав нужный размер шрифта и расстояние между строчками (обычно он делал мелкий шрифт, чтоб больше текста уместилось на странице). Наконец он сброшюровал книгу на компьютере, озаглавил, написал выходные данные (какой тираж, кто редактор и корректор, сколько в ней авторских листов) – и все: книгу можно отсылать в типографию или самому распечатывать на принтере…
Эту привычную работу Антон проделал за несколько часов с большим удовольствием, издавая уже пятидесятую книгу, написанную за долгую творческую жизнь – все его движение были отработаны до автоматизма. Приятно было заканчивать очередной труд бессонных ночей и переживаний, где–то веселых, а где–то печальных, как и сама жизнь. Сколько счастливых эмоций он испытал, пока писал книгу, сколько передумал, осознал и понял! Да, он не получит за книгу большой гонорар, ибо не пишет популярных и раскупаемых детективов, да и не собирается их писать, желая творчеством сделать жизнь в России справедливее, а души людей чище...   
Он вспомнил, как когда–то (до появления компьютеров) готовил книги! О, это был тяжкий труд! Тогда, восстанавливаясь после тяжелой травмы, он в родительском доме начал писать стихи и прозу – писал авторучкой на листочках, но почерк был ужасный, малопонятный, корявые буквы прыгали по листу – стыдно такие рукописи было отсылать в литературные журналы! Лично он, будь редактором журнала и получив такую, поморщился бы и выбросил в корзину, чтоб глаза не портить, чтоб не напрягать мозги, пытаясь понять смысл написанного!
Нужна была пишущая машинка! Но в те кондовые советские времена пишущие машинки в магазинах их районного городка не продавались – может быть, спроса на них не было, а может, власти опасались, что некий критикан советской власти напечатает листовки с призывом свергнуть компартию и разбросает их темной ночью по людным местам города… И когда Антон сказал матери, что без пишущей машинки трудно заниматься творчеством, она принесла машинку из больницы, где работала фельдшером. Машинка была выпущена лет сто назад! Огромная, черная, местами никелированная – на таких печатали революционные прокламации в комиссариатах большевиков в первые годы советской власти. При каждом ударе на букву–клавишу она издавала громкий скрежет и вся дергалась – удивительно, но за долгую жизнь пружина, что двигала на ней каретку, не растеряла мощь. Машинка плохо  пропечатывала буквы – криво, с нажимом на какой–либо бочок, отчего пропечатывалась только часть буквы. Антон выгибал плоскозубцами рычажки, на которых крепились буквы–литеры, но это не помогало качеству – литеры или сточились, или перепаивались на рычажки хреновым мастером–самоучкой.
Подумав о машинке, Антон вспомнил о матери, которая  десять лет как ушла из жизни – вспомнил с тоской и болью. Именно она помогала ему более всех в творчестве, а он подзабыл об том. И сейчас быстро взялся писать новый рассказ – уже о  ней…
***
Входя в комнату, где лежал на диване обездвиженный после травмы позвоночника Антон, мать каждый раз думала, как он будет дальше жить!? Неужели пролежит всю жизнь беспомощным, обиженным судьбой человеком, пока не сопьется и не умрет от горя и тоски, от зависти к своим здоровым сверстникам, у которых будут и хорошая работа, и милая жена, и дети? А если даже проживет подольше, то тоже чего хорошего – ведь пока она за ним ухаживает, помогает во всем, а если ее не станет, то кому он будет нужен?! Мать вспоминала, какой он был сильный парень! Как помогал ей и бабушке копать огород, как помогал отцу строить то сарай, то гараж при доме, колоть дрова… Любо было посмотреть! Глаза горят огнем радости, тело лоснится от пота, топор поблескивает в мускулистых руках, летая, словно не тяжелая железяка, а некая игрушка… Как таким сыном было не гордиться? Да за такого любая девушка с огромным удовольствием замуж бы пошла, а он бы еще выбирал… Когда он поступил в институт в областной город, мать мечтала, что он станет известным в стране человеком, а она будет ходить по селу и говорить: «Сын–то у меня большой человек…»  Конечно, хвастаться будет, если спросят, а сельчане обязательно спросят, желая полюбопытствовать... Чтоб выглядел представительно, она покупала ему все лучшее – то модный плащ, то качественные зарубежные туфли из шикарной кожи. Пусть форсит, ничего для него не жалко… А он вдруг в автокатастрофу попал, позвоночник сломал, да так, что ноги не двигаются! И теперь вся дорогая и модная одежда лежит в шифоньере, пылится.
Одно радовало, что сын стал литературой заниматься – в детстве стихи писал, а теперь за повесть принялся! Ей верилось, что именно творчеством он добьется признания – может, за его книжки государство даст квартиру в городе со всеми удобствами! Верилось, что станет получать солидные гонорары. А если будут квартира и деньги, то и какая–нибудь добрая и заботливая девушка полюбит и замуж за него пойдет.
Мать подошла к сыну, который лежал на боку, поглядывая на шахматную доску с несколькими фигурками на ней, и спросила: «Как твоя повесть? Пишущая машинка помогает?» Сын отмахнулся вяло: «Стихи на ней еще можно печатать, а вот прозу проблематично. Надо другую машинку искать!» – «Будем искать… – сказала она озадаченно и спросила: – А ты с кем играешь в шахматы?» – «Я задачу шахматную решаю, как сделать мат в четыре хода. Кстати, у меня хорошо получается. Я выполнил норму первого шахматного разряда». Зная, что сын неплохо играет в шахматы с детства, а в крымском санатории, куда год назад ездили, в шахматном турнире занял первое место, мать все-таки сказала: «Зачем тебе это нужно?» Эта фраза далась с большим трудом – неприятно указывать, чем сыну следует заниматься… Сначала он не понял намек и спросил: «Это ты о чем?» – «О шахматах… Сколько времени на них тратишь, а пользы то…» – мать не договорила, ибо по глазам сына увидела, что он все понял. Он потупился и отодвинул шахматную доску.
На следующий день мать принесла машинку с курорта, который находился недалеко от села, выпросила ее на недельку в бухгалтерии, где работала знакомая. Машинка была более современная, компактная, хорошо пропечатывающая буквы. Сын с большим удовольствием принялся писать – и, слыша с кухни, как в его спальне постукивает машинка, мать удовлетворенно думала: «Молодец! Он обязательно своего достигнет!» Она хотела придержать машинку, но через неделю знакомая позвонила и потребовала: «Машинку–то верните, нам отчет надо писать…» Отдавая ее, мать ласково благодарила знакомую, а сама думала с обидой: «Врете, наверное? Не нужен вам никакой отчет…тем более что у вас еще машинка есть!» – ее она видела, стоящей там на столе. И тут секретарша курорта подсказала:  «Машинку можно выписать по почте!»
Мать поспешила на почту и попросила дать каталог – действительно, в толстой книжице с картинками, она увидела машинку «Москва» ценой в 120 рублей, это была ее месячная зарплата, но она ни секунды не сомневалась, стоит ли ее покупать, раз сыну надо! Она принесла каталог с почты сыну: «Такая подойдет?» Его радость, его восхищение заставили ее в этот же день машинку выписать!
 Как они ее ждали! Боялись, что машинки не окажется на складе – и пока ее еще туда привезут… Но вот через месяц она в фанерном ящике оказалась у них дома. Его в присутствии всей семьи распечатали… С виду это была замечательная машинка – меньше первых двух, легче гораздо, ее можно ставить на кровать, где сыну удобно работать. Сын вставил первый листок бумаги в нее – и ударил по буквам… Увы, отпечатывалась только редкие буквы – было ощущение, что им что–то мешает. А ведь к машинке был приложен листочек–образец, на котором буквы выглядели идеально! Явно этот листочек отпечатывали на образцовой машинке, а потом совали в каждую посылку! Конечно, если б машинку продавали в магазине, то такую бы сразу вернули, но вернуть машинку посылторгу вряд ли кто удосужится – это ж канитель, да и вышлют ли взамен другую–то!? Вот и они решили оставить ее. Сын, уже имея опыт обращения с другими машинками, обнаружил причину ее плохой работы – где надо подпилил, где–надо подкрутил и подогнул. И машинка стала работать! «Ну и что тебе еще надо для творческого развития?» – спросила мать, видя, как сын активно печатает. «Журналы!» – ответил сын – в каталоге он выбрал несколько журналов, а мать пошла на почту и выписала их. Она и ранее  выписывала для семьи научно–популярные журналы, которые любили читать отец и сын, но теперь это были литературные «Новый мир», «Современник», «Москва» и «Литературная учеба». Такие журналы в селе никто не выписывал, но ведь никто и писателем становиться не собирался… О, как мать радовалась, когда сын брал в руки очередной журнал, вдыхал аромат типографской краски и говорил: «В этих журналах, мам, печатаются лучшие произведения современных авторов! Где мне их еще прочитать, кроме как здесь!» Сын не только прочитывал журналы от корки до корки, но и находил там список книг, которые являлись шедеврами мировой литературы, и говорил матери: «Вот бы их купить?» И она ехала в районный центр, где имелся неплохой книжный магазин, показывала список книг продавщице и просила: «А вы не могли бы такие книги мне продать или заказать?» И молодая понятливая продавщица давала то, что имелось, а имелось у них не так много – в то время книга была дефицитом, который раскупался мгновенно…
Потом мать поддержала сына, когда решил заочно поступать в Литературный институт, и поехала туда лично договариваться, чтоб взяли инвалида. В то время он уже активно печатался в прессе, и его полюбила молодая поэтесса, которую мать приняла, как свою дочь. Он переехал с ней в Подмосковье – и жизнь закрутилась…
***
Выложив воспоминания на компьютер, Антон еще раз осознал материнский подвиг. Мало таких матерей! А ведь ранее он почему–то более ценил отца, считая, что тот своей жесткостью, упорством в достижении цели выковал волевой характер Антона!
Да, до компьютера Антон еще приобретал две машинки – югославскую, красного цвета, в зеленом пластмассовом футляре, переносную, как дипломат, потом немецкую, очень качественную, но характер–то, конечно, важнее любых машинок и компьютеров в работе! Именно, благодаря характеру у Антона теперь есть и семья, и коттедж в городе, и литературные премии. Ему не раз вспоминались материнские слова, когда она, уже сильно болея, перед смертью грустно говорила: «Вой уйду – и может быть, пожалеешь?» Тогда он не ответил утвердительно на ее вопрос, не погладил нежно по морщинистой, слабой и бледной ладони, не посмотрел ласково в ее усталые и уже тускловатые глаза, а зря! И сейчас в рассказе в очередной раз признавался ей в любви и пытался призвать всех, чтоб умели быть благодарными матерям, пока те еще живы… Они так хотят этого!   
                14 апреля 2018

КИЛЛЕР
Петр позвонил товарищу Николаю, чтоб поговорить о внешней и внутренней политике, обсудить действия президента России, к которому любили обосновать претензии за мягкотелость по отношению к непослушным олигархам и коррупционерам–чиновникам, а Николай вдруг сказал: «Я книгу по интернету выписал, которую бывший киллер Леша по кличке «Сапог» написал! Прочитал запоем, с огромным удовольствием»! Голос был восторженный, аж с придыханием – казалось, он прочитал лучший роман Достоевского, Толстого или какого–либо лауреата Нобелевской премии по литературе, который произвел фурор во всем мире глубиной философского содержания своей книги и ее невероятными художественными достоинствами…
Кто такой Леша по кличке «Сапог», Петр знал – о нем в середине «девяностых» годов, когда в стране властвовал криминал, немало писали в газетах как о самом знаменитом киллере страны, устранившем немало криминальных «авторитетов» и просто порядочных бизнесменов. Он был бывший спецназовец, умевший маскироваться, отлично стрелять из всех видов оружия, да и внешне был парень крепкий, шустрый, что позволяло легко расправляться с жертвой – естественно, за большие деньги от заказчика. Долго его не могли поймать, наконец поймали и осудили на 25 лет. Недавно Петр видел передачу по телевизору, где тот дает интервью из тюремной камеры – сидит симпатичный, моложавый, по–прежнему крепенький, улыбается – видимо, тюремная жизнь нисколько его не пообломала, там ему хорошо живется, сладко кушается и крепко спится, кошмары не мучают! Так что свой срок он легко отсидит и выйдет еще вполне здоровым и не старым мужиком, а семьи убитых им бизнесменов будут всю жизнь страдать. И вот теперь, оказывается, он даже книгу написал, да еще и очень, судя по восхищению Николая, увлекательную! Как же он сумел с десятиклассным образованием выбиться в великие писатели? Неужто литературный институт заочно закончил?
«И что же он там написал?» – спросил Петр у Николая с затаенной ревностью, так как являлся писателем – его удивляло, что его книжки  (в  отличие от книжек Леши Сапога) почему–то никто по интернету не выписывает, да и распродаются они не очень... А ведь он пытается писать о добром, о вечном, о красивом, чтоб люди радовались жизни, стремились стать лучше! Но, видимо, им сейчас гораздо интереснее читать о мерзком и подлом!
«Написал о том, как убивал, кто ему заказывал жертв… С подробностями!» – ответил ему Николай.
И тут Петр вспомнил статейку, прочитанную еще в Советском союзе в популярной тогда «Литературной газете» – там тоже рассказывалось, что некий жулик и бандит на западе, осужденный на много лет, написал книжку, а ее признали чуть ли не бестселлером, выплатили ему многомиллионный гонорар в долларах, так что когда выйдет на свободу, то будет богатым человеком и проживет оставшиеся годы в роскоши. Раньше он был бедным и грабил банки, а теперь в одночасье стал миллионером! Вот как просто! Автор статьи возмущался, что таким людям (убийцам и жуликам) позволяют на «гнилом» западе писать книги, да еще издают их огромными тиражами и выплачивают солидные гонорары, а ведь это реклама ему, пиар и другим пример: дескать, воруйте, ребята, и убивайте, а потом в книжках описывайте и будет вам слава. И вот эта, по мнению Петра, дурь пришла в Россию! А почему? Да потому, что некоторым издателям хочется на «горяченьком» заработать себе денежки! Они такому автору найдут ради этого хорошего журналиста, который его россказни воплотит в удобоваримую литературную форму!
И поэтому Петр сейчас Николаю сказал суховато: «Неправильно это – книжки бандитов издавать!» – «Но так ведь людям нравится!» – ответил Николай, чем Петра несколько разочаровал, ибо в товарище Петр видел собеседника, который думает о проблемах современной России, а тот, оказывается, восторгается описаниям заказных убийств. «А если бы самый кровавый маньяк Советского союза Чикотило, который убил и изнасиловал шесть десятков человек, книжку написал, ты бы тоже ее по интернету выписал и читал запоем?» – спросил Петр. «А при чем здесь Чикотило?» – растерялся Николай. «Ну как же – интересно ведь читать, как он ловил мальчиков и девочек: мальчикам письки отрезал, а девочкам половые губы…» – ответил Петр. Николай обескуражено замолчал, а потом выдавил: «Да ты сам почитай – я ее тебе дам…» – «Нет уж», – сказал Петр. И подумал, что хорошо, что Чикотило был расстрелян сразу после поимки, когда в Советском союзе еще применялась смертная казнь для отъявленных убийц, а то в современной гуманистической до дебилизма России сидел бы в комфортных условиях, в тепле и сытости, как Леша Сапог, и книжонки бы пописывал, которые расходились бы многотысячными тиражами…. Хороший пример будущим маньякам для подражания!
                31 марта 2018


ДОСАДА
После развода с женой Семен искал себе подругу. Он решил больше не обольщаться красотой женщины, не западать (хотя и не игнорировать) на стройность ножек и смазливое личико – все это было в прошлом, но счастья не принесло. Да, это давало несколько минут наслаждения в постели от мысли, что перед тобой лежит красотка, которую хотели бы многие заполучить, что у нее упругая попка, не отвислый живот и аккуратненькие груди, но вскоре приедалось… Ну, лежит и лежит! Раз лежит, два лежит, а в третий раз кажется, что она тут уже вечно лежит и, увы, есть и попки гораздо упруже, и ножки стройнее, и губки розовее. К пятидесяти годам это многие мужики понимают, которые имели немало женщин.
Если бы смысл жизни Семена состоял в том, чтобы коллекционировать красоток, он бы продолжил перебирать женщин, теша свое самолюбие и как бы обращаясь ко всем мужчинам: «А вот я очередную милашку в постель затащил. У вас такой нет!» Но, увы, Семен мечтал прославиться – но не вроде артиста, который вышел на сцену покрасоваться, сорвать аплодисменты за яркий монолог или импозантную внешность. Он был писатель и искал признания за то, что открыл для людей какие–то истины, научил их жить. И не надо ему аплодисментов, не надо публичных восхвалений, а надо лишь ощущение нужности, которую ощущали и Лев Толстой, и Достоевский, и Гоголь.
Но чтобы народ о тебе знал, читал твои книги, необходимо публиковаться солидными тиражами, иметь рекламу на телевидении, статьи о своем творчестве в популярных журналах и, конечно же, трудолюбие и талант. Насчет трудолюбия и таланта у Семена сомнений не было – к своим пятидесяти он написал полсотни книг на разные темы в самых разных жанрах, за которые получил пару международных литературных премий, но, живя в провинции, считал, что здесь, в захолустье, реализоваться нельзя – и поэтому мечтал переехать в Москву, где есть возможности в полной степени проявить себя. Ведь недаром все три сестры из лучшей пьесы Чехова собирались вырваться из провинциального города в Москву – с тех пор, увы, мало чего изменилось, ибо только в столице можно получить возможность через телевидение говорить о себе на всю страну…
В Москву Семен мог бы податься и один, если был бы помоложе и поздоровее, а после автоаварии у него плохо сгибался коленный сустав, приходилось передвигаться с палочкой. Он, вообще–то, уже лет десять как мечтал в Москву перебраться, но жена была против – она нянчилась с одной внучкой, потом со второй и была полностью погружена в заботы, какие бывают у любвеобильных бабушек, а о литературной карьере мужа мало заботилась, что и стало одним из главных поводов к разводу. Впрочем, десять лет назад жизнь Семену казалась еще настолько длинной, что можно успеть всего добиться, то теперь он понял, как она коротка – и если сейчас не сделает решительный рывок, то, увы, не станет властителем дум! И потому, разведясь с женой, Семен искал подругу, которая пойдет за ним «в огонь и воду», которая его интересы, его планы, его искания поддержит и поможет в их осуществлении.
Так как среди женщин с обычными бытовыми интересами он такой подруги не нашел – они все были заточены на внешнюю мишуру, на потребление, на развлечение, на легкую богатую жизнь, – то решил искать подругу из литературной среды, женщину с духовными запросами и обязательно честолюбивую, ибо только такие могут упорно добиваться в жизни целей.
Он вдруг вспомнил об одной миловидной женщине, Тане – удивительно честолюбивой, невероятно настойчивой, но немножко не гибкой, что ли, не имеющей дипломатического таланта и той человеческой мудрости, какую, по его мнению, имел он. У нее были литературные способности и огромная работоспособность, ибо она к своим тридцати годам написала уже четыре романа–эпопеи, хотя ни один не опубликовала по причине их объемности и рыхлости. Она была крупная, энергичная и походила на некого носорога, который может переть по кустам и болотам смело и решительно. Именно этого не хватало Семену в нежной и хрупкой жене, слегка трусоватой и неуверенной. «С такой бабенкой, как Танюха, можно пробить любые бюрократические кабинеты в Москве!» – подумал Семен и подосадовал, что виделся с Таней в последний раз лет пять назад, когда ей было тридцать, а ему сорок пять. Тогда он еще выбирал в подружки стройных и смазливых и отнесся к ней несколько равнодушно, хотя она ему откровенно, в силу своего настойчивого характера, сказала: «Зря ты меня не хочешь!» Она, конечно, ждала от него литературной помощи, как от признанного уже писателя, готовая быть любовницей, сняла о нем интересный фильм–интервью, говорила о создании своего телеканала и много чего предлагала в плане совместных проектов, но у него была жена, бизнес и мало времени… Теперь–то он осознал, что упустил свой шанс, что именно с Таней мог бы многого в жизни добиться.
Но бывают в жизни чудеса! Недаром же в Евангелии Иисусом говорится: «Стучите – и вам откроют!» Сеня уже думал, что связь с Таней окончательно потеряна, что она, возможно, уехала из города (она собиралась переехать в Петербург), и теперь ее не найти, как вдруг она зашла к нему на страничку в интернете. «Привет, – написала она. – Как живешь? О чем мечтаешь?» Именно вопрос «о чем мечтаешь», для Семена был маркером того, что человек не думает лишь о том, какую шубу или сапоги купить на следующую зиму! «Мечтать, надо мечтать! Детям орлиного племени!» – пропел радостно Семен и тут же Тане написал: «Как рад тебя вновь видеть! Черкни свой телефон – поговорить надо…» Минут через пять она прислала номер телефона – и он сразу позвонил! В голосе его было ласковое радушие, какое ранее не проявлял – тогда он смотрел на нее несколько свысока, зато сейчас… «Чем занимаешься? – начал он издалека. – Чем деньги зарабатываешь? Все тем же?» – «Да, – ответила она бодреньким голосом, тоже будучи рада общению через пять лет. – Веду по интернету обучение английскому языку! Сейчас это просто – у меня есть ученики даже из Чехии и Саудовской Аравии – общаемся онлайн». «Это хорошо, – подумал Семен, – что она не привязана к месту работы, как привязаны люди на производстве или в конторе, а значит, может сорваться со мной хоть в Москву, хоть в Париж – своим делом она по интернету займется из любой точки планеты и в любое время суток… «Пишешь еще?» – спросил он. «Да, еще два романа написала. Но все втуне лежит». – «Надо покороче писать, чтоб пока печататься в альманахах и журналах – себя показать, руку набить. Век сейчас динамичный! – так он деликатно намекнул, что ее романы слишком длинны. И добавил: – А я в основном рассказы продолжаю писать. Много написано интересных историй о деревенском детстве – есть желание снимать по ним веселые сюжеты, как делают в журнале «Ералаш!» Да, ты еще продолжаешь снимать на камеру?» – «Да, – ответила она. – Уже сделала несколько публицистических фильмов о современной женщине – зайди в мою фильмографию, я их там разместила». Семен порадовался, что у нее есть опыт снимать фильмы, монтировать их, а значит, и в этом она может быть ему помощником. Ему надо лишь купить хорошую аппаратуру, найти парочку–тройку шустрых пацанов–артистов из театральной школы и снять свои фильмы, а потом предложить главному режиссеру «Ералаша», чтоб он их пристроил на телевидение под своей маркой. Не за бесплатно, конечно! «И вообще, я закончила заочно факультет психологии – профессионально занимаюсь этим делом…» – похвалилась Таня. И опять Семену это понравилось – раз она психолог и плюс энергичный человек, то значит, сможет быть и продюсером фильмов – продюсер ведь должен быть психологом, уметь контактировать с людьми, чтоб нанять нужных артистов, пристроить фильм… «Слушай, нам надо обязательно встретиться! – воскликнул радостно он. – Может быть, что–то замутим сообща, в Москву переберемся! Завтра я буду вечером свободен – приезжай в гости ко мне в коттедж…»
Положив трубку, Семен потер ладонью подбородок, как всегда автоматически делал, будучи в прекрасном расположении духа и когда чувствовал, что планы начинают претворяться в жизнь.
Перед приездом Таня позвонила, чтоб удостовериться, что он ждет – и вскоре подкатила на такси. Осмотрев ее внимательно, Семен отметил, что она мало изменилась, не потолстела и не похудела, только во взгляде появилось еще больше упрямства и критичности: она поглядывала с прищуром, словно следователь на подозреваемого. Он усадил ее за стол в каминном зале, принес кофе и бутерброды и начал разговор. «Итак, – сказал он. – Я жалею, что наше общение закончилось. Я понял, что ты человек умный и настойчивый. Мы с тобой можем много добиться в жизни. Где я тебе помогу, а где ты мне! У меня есть планы перебраться в столицу. Да и тебе это будет полезно». – «Так ты что, мне предлагаешь быть твоей подругой?» – спросила она напрямик. «Можно сказать, что так! Снимем квартиру – и начнем действовать». Она качнула своей большой головой и хмыкнула: «Вот если бы это раньше предложил… а то у меня сейчас есть неплохой молодой человек». Но по ее поведению, по некой затаенности, Семен понял, что это еще не отказ – она словно ждала от него решительных действий, заманчивых предложений. Он приободрился и расписал в подробностях свои грандиозные планы. На что она ответила: «Надо подумать и все взвесить… – и добавила: – Ты почитай мой последний роман и скажи свое мнение. Он опубликован в моих документах на моей странице в Интернете! Он очень психологичный. И вообще, мне иногда кажется, что я есть воплощение», – и она назвала самого знаменитого в мире психолога, жившего в прошлом веке. «Обязательно прочитаю!» – сказал Семен и подарил несколько своих книг, где на одной оптимистично написал: «Верю в совместную работу и понимание...» Так нацеливал ее в нужном направлении…
Кода ушла, Семен тут же зашел на ноутбуке в интернет, нашел ее роман и стал читать. Он читал страницу за страницей и не мог понять, о чем роман – он был разбит на мелкие (всего по страничке) главки, в каждой действовали разные герои ничем друг с другом не связанные. Вернее, даже не действовали, а лишь важно размышляли о психологии и философии, а зачем, для чего? Он прочитал десять страниц, двадцать, тридцать, но так и не понял смысл прочитанного. И не смотря на то, что роман был написан неплохим литературным языком, Семен начал зевать, буквы сливались в глазах в общее серое пятно. Тогда он попытался читать роман сзади – таким приемом иногда можно возбудить интерес к произведению, если концовка оказывалась динамичной, значимой! Хотелось понять, что привело героя книги именно к такому интересному концу, но, увы, и концовка оказалась пустоватой и не реалистической. Размышляя над прочитанным, Семен поражался лишь одному – это ж каким надо обладать упорством, терпением и самомнением, чтоб писать такую тягомотину, потратить на нее невероятное количество времени! Впрочем, ведь именно за эти качества он и хотел взять Таню в помощники, чтоб пробивать ею, как тараном, нужных людей в Москве.
На следующий день вечером Семен ей позвонил и начал издалека: «Творение твое грандиозное! В нем ведь, как я вижу, пятьсот страниц! Ты хорошо потрудилась». – «Спасибо!» – ответила она и в напряженном ожидании замолкла, чтоб дать ему высказаться. Стараясь быть как можно более деликатным, осторожным, он заявил: «А ты что–либо мое прочитала?» Сам–то он писал очень кратко, в основном рассказы на пять–десять страниц, считая, что в динамичный век это наиболее доступный жанр, и поэтому хотел, чтоб она взяла на вооружение его литературные приемы – краткость, быстроту действия. «Нет еще», – ответила она и тем его несколько обидела. Ведь он, читая Танин роман, надеялся познать ее душу еще лучше, ее мысли и желания, что необходимо для совместной работы. Так же наделся, что и она, читая его рассказы, лучше поймет его. Но раз уж она их не читала и он не мог их привести в пример ей, как образец, то сказал: «Возьмем, например, роман Достоевского «Преступление и наказание». Буквально на первых двух страницах мы узнаем, кто главный герой, чего хочет, с кем конфликтует, о чем мечтает. И нам становится интересно узнать, добьется ли он своего – это нас привлекает, заставляет читать дальше. Твои же герои ничего не хотят, ни к чему не стремятся! В романе нет сюжета как такового. Нет завязки, нет развязки, что необходимо для любого литературного произведения!» – «Но ведь немало произведений, где нет сюжета, а они получили Нобелевскую премию!» – сказала Таня вдруг резко изменившимся голосом – это был словно другой человек, холодный, суховатый, резкий. «Извини, но мне такие произведения не нравятся…» – ответил Семен. Да, он такие произведения знал в мировой литературе, но считал, что признание они получили незаслуженно, по каким–то конъюнктурным и политическим соображениям, как, например, роман «Доктор Живаго» Пастернака, получившего премию по рекомендации американского ЦРУ, которому необходимо было создать в Советском союзе недовольных диссидентов… То же случилось и с Солженицыным, произведение которого «Архипелаг Гулаг» получило премию за очернение советского прошлого. «Ладно, поговорим позже!» – сказала Таня и положила трубу.
Семен стал корить себя за то, что не похвалил Таню, был слишком откровенен, а следовало, может быть, даже соврать… И думал, как бы перед ней извиниться.
На следующий день Семен заглянул с утра на свою страницу в интернете – и увидел длинное послание Тани. Она писала: «Вы не способны понять и оценить талант и гениальность другого. Вы самовлюбленный тип! Вы ничего не понимаете в психологии людей! Я не хочу больше с вами знаться. Вы вообще, любить не способны!» И так далее и тому подобное… Семен растерянно смотрел на хлесткие фразы и не знал, смеяться или плакать. Было обидно, что его, написавшего около тысячи рассказов о разных героях, обвиняли в незнании человеческих характеров. Но он и понимал, что в этом нет логики, а есть уязвленное честолюбие женщины, которая, как сама признавалась – есть новое воплощение сразу двух величайших людей, математика Софьи Перовской и психолога Фрейда… Понимая, что вряд ли удастся помириться, Семен с грустинкой написал: «Желаю здравствовать!» И подумал тяжко: «Оказывается, у всякой женщины есть свой изъян, обратная сторона медали! А ведь баба–то действительно невероятно пробивная… Палец в рот не клади – откусит. Вот только психолог явно хреновый».
И решил ехать в Москву один – может быть, там удастся отыскать нужную женщину?

ФОТОГРАФИЯ
На шестидесятипятилетие Бориса, в небольшой уютный коттедж, который он построил в родном селе, перебравшись после выхода на пенсию из города, где прожил большую часть жизни, приехал школьный товарищ с Дальнего Востока – Юрий. Давно они не виделись – лет десять. Борис встретил его во дворе, когда тот появился со стороны остановки автобуса. Они обнялись, долго друг друга разглядывали – изучали, сильно ли изменились за последние десять лет, что прошли с предыдущей встречи. Юрий был уже лысоватый, с опущенными и словно усохшими плечами, с морщинистым лбом. Борису казалось, что сам выглядит получше – по крайней мере, лысины нет, а волосы хоть и седые, но еще густые, голос бодренький…
Пока они разговаривали, в дом собрались гости – человек двадцать пять, среди которых родственники, сестра с мужем, их дети, бывшие сослуживцы по работе на заводе. Жена Бориса с дочкой и внучкой пятнадцатилетней к тому времени уже накрыли в просторном зале столы – расставили закуски, спиртное. Все было прилично сервировано, хотя и без шика – в последнее время Борис старался жить экономно, скромно, насколько позволяли сбережения и пенсия.
Открыли шампанское и первой юбиляра, как положено по этикету, поздравила моложавая еще и бодрая жена, сказав без пафоса: «Мы с Борисом прожили хорошую жизнь! Особо не ссорились, не бедствовали, работали. Сейчас радуемся, что хватает сил на огород и сад. Дай бог пожить еще на этом свете ему и мне и, может быть, правнуков дождаться…» Это был краткий, но емкий тост,  вместивший в себя всю жизнь обычных людей, ее простой смысл.
Следующим взял слово товарищ юности Юрий. Прежде чем поднять бокал, он вытащил из большого целлофанового пакета картину (так Борису показалось поначалу), а когда повернул ее к гостям, то все увидели увеличенную до размеров плаката и вставленную в красивую пластмассовую рамку юношескую фотографию Бориса. На ней он стоял во весь рост во дворе давно снесенного родительского дома, на каменистой дорожке, около бревенчатой стены с резным окошком: высокий, стройный, с  гитарой подмышкой, в модной кожаной шляпе, в штанах «клеш» и с длинным ножом, воткнутым за брючный ремень… Давно Борис не видел этой фотографии, хотя в последнее время часто пересматривал фотоальбомы, вспоминая прошлую жизнь – видимо, фотография куда–то запропастилась, а, может быть, ее «скомуниздил» когда–то дружок, чтоб сейчас предъявить в увеличенном виде… «Как наш юбиляр пятьдесят лет назад смотрится? – спросил весело Юрий. – Похож на себя? Интересно, что он думал в то время, о чем мечтал? Надеялся  ли, что доживет до нынешних лет?» – «Похож!»; «Красавец!»; «Орел!» – раздались восторженные и удивленные голоса гостей, которые не знали Бориса в юности… А внучка Бориса горделиво заявила: «Я б в такого влюбилась!». «Вот, повесь на стенку – и смотри, чтоб помнить, каким был, не старей ни душой, ни телом!» – подытожил Юрий, и все с удовольствием выпили за этот тост. «Угодил, угодил. Обрадовал!» – сказал искренне Борис.
Когда поздним вечером гости, сытые и довольные, напевшись песен своей молодости, разошлись, Борис с Юрием повесили фотографию на стену в спальне. Борис с женой легли спать, а Юрий ушел в выделенную ему комнату… Рано утром, когда рассвело, и в спальню стал вливаться яркий розовый свет летнего теплого солнца, быстро поднимавшегося над горизонтом, Борис проснулся и сразу уставился на фотографию, которая висела напротив кровати. Внимательно ее изучал, вспоминая то благословенное время.
Он вспомнил, что снимок был сделан на его простенький фотоаппарат «ЧАЙКА» сестренкой в середине мая  – мама тогда купила ему модную кожаную шляпу, и он решил в ней себя запечатлеть. Видимо, ему захотелось дополнить образ гангстера из американских фильмов, на которого (решительного и смелого) хотел походить не только шляпой, поэтому он взял подмышку, доставшуюся от старшей сестры гитару, на которой толком тогда играть не умел – это в студенческие годы, живя в  общежитии в областном городе, он научился на ней играть, чтоб девушек привлекать… Но, видимо, и гитары оказалось недостаточно и поэтому он сунул за широкий брючный ремень нож, сделанный отцом для хозяйственных нужд, очень похожий на «финку» – длинный, с наборной ручкой! Это, конечно, глупость полная – сунуть нож! Гангстеры так не ходят, а ходят цыгане, да и то держат нож в кожаном чехле, чтоб не порезаться. Да и Борис был все–таки не шпана, а приличный паренек, хоть и дравшийся порой вынужденно, как и многие пацаны, но учившийся хорошо!
Тогда ему хотелось быть модным – поэтому он стоит на фото в брюках–клеш. Он и его друзья в ту пору стремились иметь такие – в магазинах их почему–то не продавали, а если и продавали, то ширина брючин внизу была не намного  шире, чем у колен, а это пацанов не устраивало! У Бориса, например, ширина брючин достигала (он сейчас даже вспомнил точные размеры) тридцать сантиметров, а вот у дружка Кольки была сорок пять – тот специально вшил в обычные штаны клинообразные вставки; хоть они и были несколько другого цвета, однако он гордо щеголял с ними, болтая на ходу широченными брючинами, словно подолом юбки… Вот и рубашка у Бориса модная – что называется, в  «петухах», с яркими узорами… Его можно назвать «красавЕц», с ударением на букву «е»! А сколько силы  в нем и здоровья! Голова на плечах смотрится маленькой – поднимая самодельную штангу, сделанную из тракторных тяжелых шестерен, он часто измерял ширину своих плеч, прижимаясь к стене спиной и делая там заметки – так делают детям, когда растут, проводя карандашиком черточки над их головой… А какие у Бориса руки!? Они, мускулистые, видны из–под закатанных до локтей рукавов рубахи – кажется, сейчас он схватит топор или лопату, чтоб начать энергично колоть дрова или с веселым задором копать бабушке огород.
Борис с грустью подумал, что те руки, те плечи и то здоровье остались в юности! Ведь тогда мог в течение нескольких часов работать, не уставая, а ныне через полчаса руки уже начинают ныть от копки. Борис помнил, что на медицинской комиссии в институте выдувал шесть литров воздуха! Почти как пловец–рекордсмен, а ныне, пожалуй, и четыре литра не выдует… А как он в то время ярко чувствовал: бывало, идет зимней ночью по улице, смотрит на синее, с несказанно волшебным фиолетовым оттенком небо, где огромные звезды призывно мигают, да как загорланит от переполненности чувств и восторга песню Муслима Магомаева! И это несмотря на мороз под тридцать градусов и что село давно уже спит! 
Словно желая подло напомнить о его нынешнем здоровье, в правом боку у Бориса заболела почка, как следствие выпитого на юбилее коньяка – она у него часто побаливает, выдавая порой мутную гнойную мочу! Да и сердце иногда сдавливало так, что дышать трудно… Не то, что  пятьдесят лет назад!
Пытаясь понять по взгляду паренька на фото, о чем  он в те годы думал и чего в жизни хотел, Борис с досадой вспомнил, что, в общем–то, ни к чему особо не стремился! Жил просто, как жили его сельские друзья – помогал отцу и бабушке по хозяйству, гулял с друзьями по вечерам по селу, рыбачил на Каме, влюблялся в девчонок, никуда не спешил… О,  если б он тогда знал, что жизнь так быстро пролетит, то вел бы себя по-другому! Ведь он в детстве пописывал стишки, а значит, должен был бы не корчить из себя гангстера, а больше читать умных книжек, оттачивать свой талант, размышлять о жизни и, может, стал бы знаменитым поэтом, как Евгений Евтушенко, жил Москве, имел бы славу и огромные гонорары, на его стихи песни сочиняли бы нужные для народа и люди бы их пели! А если бы с таким–то отменным здоровьем занялся серьезно спортом (у Бориса получалось хорошо бороться, бегать на лыжах и коньках), то стал бы олимпийским чемпионом и тоже бы имел деньги, медали и почет… А мог бы стать общественным деятелем и политиком – например, губернатором или даже министром, ведь умел красиво говорить на публике, авторитетом среди учеников класса пользовался, комсоргом класса его не раз  выбирали! Вот только, жаль, родители, обычные колхозники, ни к чему выдающемуся его не подталкивали. И поэтому все, чего Борис добился – это стал инженером на заводе, где дорос к пенсии до начальника цеха.
«Эх, мне бы сейчас мой ум, да в то тело, я бы горы своротил», – подумал он с тоской. И, с горечью осознавая, что ничего уже в жизни не изменить, что скоро старость и уход в небытие, как уже ушли многие товарищи юности, захотел пробраться на телевидение и громко крикнуть: «Молодые, берегите и цените каждое мгновение своей жизни! Она так коротка!» Вот только услышат ли они? Поймут ли истину открывшуюся пожилому человеку? Вряд ли… Как не понял бы и он в их возрасте!
Проснулась рядом жена, повернулась к Борису и, увидев глаза его открытыми, с тревогой спросила: «Ты чего не спишь?» Заметив, что он смотрит пристально на фотографию, с иронией хмыкнула: «Любуешься!» – «Если бы…» – ответил он и смахнул с века слезу.             
                10 февраля 2018

БЕССЕРЕБРЕННИК 
Увидев по телевизору, как бывший генсек компартии Горбачев, первый и единственный президент СССР, уже старенький, с блеклыми глазками, похожими на мутные стеклышки, высказал: «Надо нам дружить с Западом», пятидесятилетний Эдуард, журналист–политолог, человек либеральных взглядов, сказал сидевшему рядом за столом Игорю: «Правильно он говорит! А то разругались с Европой и с США из–за Украины и Крыма, и они теперь наложили на нас санкции». – «Ты что, этого меченного уважаешь?! – удивился молодой и задиристый Игорь, тоже журналист, намекая на всем известное родимое пятно на голове Горбачева. «А что он плохого России сделал?! По крайней мере, он гораздо лучше Ельцина и даже Путина». – «Ну,  Ельцина–то он явно лучше – это же алкоголик был, а Путин, конечно, поумнее будет». – «Чем же? Путин создал сырьевую экономику, вырастил олигархов, а теперь еще и с западом поругался – того и гляди, война начнется». – «Это они нам начали угрожать – командовали нашей страной, как хотели, а как мы слушаться перестали, то сразу подняли вой». – «Надо было с ними хитрее поступать – вот как Горбачев: он в переговоры вступил с Америкой, объявил разрядку…» Игорь усмехнулся: «Увы, это Президент Америки Рейган и премьер–министр Англии Маргарет Тэтчер Горбачева вокруг пальца обвели, как наивного пацана. Как кот Базилио и лиса Алиса Буратино из сказки! Погладили его по головке, похвалили, назвали «почетным немцем», дали Нобелевскую премию мира – он и предал страну и в результате социализм!» – «Он что, плохого стране хотел? Нет! Он хотел полнейшего разоружения, мира и счастья всем народам!» – «Как известно еще с древности: дорога в ад выстелена благими намерениями… Или еще есть русская поговорка: «Простота – хуже воровства». Он, надеясь, что Запад поступит так же, прекратил в стране выпуск самого передового и опасного для Америки оружия – вот они и обрадовались». – «Но ведь и наступил мир с Западом!» Игорь расхохотался: «Мир? Ты считаешь резню народа в азербайджанском Сумгаите, в Таджикистане, в Карабахе и войны в Чечне миром?!» – «Но созрели же условия для разделения СССР – и он упал, как перезрелое яблоко! Народы захотели самостоятельности и независимости!» Игорь ехидно хмыкнул: «Только вот удивительно, почему же страны Восточной Европы и Прибалтика этой независимостью не воспользовались? А побежали сразу в новую кабалу – в Евросоюз и НАТО и теперь выполняют приказы из столицы Евросоюза Брюсселя, из Вашингтона! И приказы эти гораздо жестче, чем были из Москвы! До смешного доходит. Вот у меня в Эстонии друг армейский живет и фермерствует – так ему из Евросоюза сразу говорят, что он имеет право посадить только три гектара картошки, а остальные пятнадцать гектаров пустые стоят…»
Эдуард побагровел: «Все потому, что мы им угрожаем!» – «Может, это все–таки НАТО нам угрожает? Мы Варшавский союз распустили, а они свое НАТО нет! И как мы можем угрожать, если у нас населения всего–то 150 миллионов, а в НАТО пятьсот?» – «Но у нас есть атомное оружие!» – «А у них разве нет?.. Я больше скажу, если бы Горбачев не поспособствовал вместе с Ельциным распаду Советского союза и развалу армии, вот тогда был бы действительно мир – тогда мы были сильными и не давали Западу бомбить всех, кто ему неугоден». – «Увы, Горбачев – это фигура трагическая. Масштаба Шекспировских страстей. Быть властителем великой страны, а потом больно упасть и все потерять. Его предали друзья из ГКЧП, почти арестовали на полуострове Форос во время отдыха, потом у него умерла от рака жена – расстроилась бедняжка после всех стрессов…» – заявил Эдуард. Игорь с иронией ответил: «Действительно, он похож на короля  Лира – только в пьесе Шекспира король по наивности отдал свою власть и богатства двум хитрым дочерям, а Горбачев отдал все великие завоевания Советского союза и еще царской России, за которые погибли миллионы русских людей, Западу и остался с носом...»
Эдуард, желая закончить этот разговор, так как по телевизору начинался хоккейный матч чемпионата мира, где сражались сборные России и США, да и аргументов в защиту Горбачева уже не было, отмахнулся: «Горбачев, в  отличие  от нынешних правителей, к богатству не стремился. Он ничего не получил от капитализма! Он бессеребренник!»  –  «Ой, ли?! – сказал  Игорь. – А ты знаешь, что у него пенсия почти девятьсот тысяч рублей в месяц – в сто  раз больше, чем у моей матери, которая всю жизнь трудилась в колхозе на ферме! За  какие такие заслуги ему ее дали?»
***
Горбачев на старинной вилле в четыре этажа, что расположилась на берегу красивейшего европейского озера, стоял в спортивном синем костюме на балконе с единственной дочкой – милой, улыбчивой и стройной, несмотря на уже солидный возраст, Ириной… Она походила (особенно в профиль) на симпатичную мать и одета была так же модно и дорого. «Вот думаю, а не продать ли мне эту германскую виллу? – сказал, прошамкав губами, Горбачев. – Дороговато ее стало содержать – аренда земли, садовник, ремонтники! Вилла–то старая, то там рушится стена, то здесь колонна». – «Жалко… место здесь очень живописное – вода, горы! Я, да и твоя внучка с детьми, любим сюда приезжать». – «Понимаю, – хмыкнул Горбачев. – Да только доходов–то у меня теперь особых нет. Раньше в Америку и другие страны приглашали лекции читать о моем новом мышлении и перестройке, о распаде Советского союза и платили прилично – по пятьдесят–сто тысяч долларов. А теперь не приглашают: может, стар стал, да и наслушались уже! – он вспомнил, как, не желая публично признавать свои ошибки, хвастливо говорил, что специально развалил коммунистический режим, что давно это хотел  сделать – и ему за это аплодировали. – А помнишь, однажды за рекламу пиццы даже дали 200 тысяч долларов! Снялся за одну минуту около куска дымящейся пиццы – и, пожалуйста, чек на двести тысяч… Да, были времена!» – «Все это мелочи! – сказала задумчиво Ирина. – Вот если б ты купил в свое время акции Газпрома или нефтяных компаний, то был бы миллиардер». – «Да, мог это бы потребовать от новых демократов за сдачу власти, но что–то ума не хватило…» – с досадой сказал Горбачев. Он помолчал, вспоминая, как его Ельцин и приспешники выгоняли нагло и торопливо из Кремля, – было обидно, что так нелепо власти лишили, но и радовало, что враг Ельцин–то уже давно подох, а он еще живет и жизни радуется!
Он спросил: «Сколько, интересно, за эту виллу дадут?» – «Примерно десять миллионов евро», – ответила Ирина. «Не густо… – вздохнул Горбачев. – А у тебя–то как дела в бизнесе? Как твоя фирма по поставке предметов роскоши в Россию с Запада?» Ирина улыбнулась: «Нормально! Я думала, что с тех пор, как Путин стал слегка прижимать хвосты вороватым олигархам и чиновникам, спрос на роскошь упадет… Но нет! Россия как была на первом месте по потреблению роскоши в мире, так и осталась. Так же покупают дорогущие автомобили, бриллианты, часы за сотни тысяч долларов швейцарские, яхты, мебель из красного дерева…» – «То есть у тебя пока работа есть?» – удовлетворенно хмыкнул Горбачев. «Да, у меня есть опыт и вкус, который от любимой мамочки передался – мамочка умела выбирать и модную одежду, и бриллианты. Вот и я умело отбираю товар для России». – «Да, – кивнул Горбачев и по давней привычке с почитанием назвал любимую жену и советчицу во всех делах по имени–отчеству, – Раиса Максимовна была человеком с безупречным вкусом. Ей бы графиней родиться! Пожила бы подольше, я бы ей самые лучшие бриллианты покупал...»  – и у Горбачева повлажнели глаза. Он посмотрел на окружающие озеро голубоватые, поросшие лесами, горы и поморгал… Внизу под ним с легким приятным шелестом накатывались на прибрежную цветную гальку волны. Легкий теплый ветерок с озера обдувал лысину. Жизнь прекрасна!         

ПОЗДНЕЕ ИСПОЛНЕНИЕ
Валентин в студенческом стройотряде попал на строительстве свинокомплекса под сорвавшуюся со строп автокрана тяжелую бетонную плиту, и ему раздробило ногу, которую ампутировали в ближайшей районной больнице до колена. Жизнь показалась конченной. Ведь еще вчера был сильным парнем, занимающимся плаваньем и вольной борьбой, общался с девушками, из которых многие видели в нем потенциального жениха, ибо однажды симпатичная и умная девушка, староста студенческой группы, откровенно призналась после субботника по уборке территории института: «Мы с девчонками смотрели, как ты работаешь, анализировали, кто из наших парней самый привлекательный, с кем можно связать судьбу – и сошлись во мнении, что всех опережаешь…» – «Неужели?» – не без гордости удивился тогда Валентин. Теперь девушки, когда лежал в больнице, хоть и навещали его, но смотрели уже без восхищения, а с жалостью и грустью, отводили глаза: дескать, какой парень был, но ныне, увы, без ноги!
Приехав после больницы к родителям в село, Валентин ни с кем не общался, никого не хотел видеть: было стыдно показываться людям в таком ущербном виде. Если выходил во двор, то только вечером при закрытых воротах, чтоб никто не мог неожиданно войти и увидеть его скачущим на одной ноге. Отныне дом он превратил в своеобразную тюрьму, откуда смотрел на мир через окошко между шторами. А по улицам ходили веселые здоровые люди, шутили, смеялись, спешили по своим делам, а вечерами шли в клуб на танцы. «Ты бы тоже сходил в клуб!» – предлагала мать, на что сын грустно отвечал: «И что я там буду делать? Сидеть на стульчике с отрезанной ногой…» – «Может, скоро сделают протез, – говорила мать. – Не торчать же всю жизнь взаперти!» – «Вот когда сделают – тогда посмотрим!» – отмахивался с досадой он.
Если раньше он не дорожил общением с девушками, легко с ними расставаясь, то теперь, когда ни одной рядом не осталось, захотел страстно любви, поцелуев, ласковых рук, любящих глаз и нежных слов. Глядя из сумрачной глубины комнаты в окно на проходящую мимо, пусть не очень симпатичную девушку, Валентин горестно думал: «Эх, мне бы сейчас ногу – я бы эту милашку быстренько догнал и пригласил на танцы!» Ну а когда увидел в окошко удивительной красоты незнакомку, тоненькую, изящную, с огромными темными глазами-вишнями, с длинными, вьющимися волосами, которая, словно нарочно дразня его, остановилась зачем–то рядом с домом, около палисадника, поворачиваясь, словно на подиуме, и давая себя рассмотреть со всех сторон, то в груди все заныло, аж слезы подступили к глазам, в горле пересохло, и он подумал: «За любовь такой девушки я бы полжизни отдал…»
Он долго провожал ее взглядом и перескакивал от окна к окну, чтоб подольше видеть дорогу, по которой она грациозно-легкой походкой ушла в своих белых босоножках. Отныне он каждый день смотрел в окно, надеясь увидеть незнакомку и вновь испытать чувство нежности, но девушка не появилась ни завтра, ни послезавтра – она исчезла!
Валентин знал всех девушек в небольшом селе, кроме тех, что выросли и похорошели, пока он учился в институте, и то догадывался, кто у них родители, а эту не знал – явно была не местная… Он так загрустил, что залег на диван на целую неделю и нетерпеливо допытывался у матери: «Недавно девушку видел – худенькая такая, черноглазая. Не знаешь кто? Может, приезжие здесь поселились?» Но мать только пожимала плечами… И он думал: «Эх, боже, боже! Где же мне теперь ее найти?»
Когда Валентину наконец-то сделали приличный легкий протез, и он потихоньку стал привыкать к нему и выходить на улицу в длинных, закрывающих искусственную желтова¬тую кожу штанах, общаться без смущения с сельчанами, то настроение улучшилось: ведь живут же иные в гораздо худшем положении и не ноют!
                * * *
С тех пор прошло пятнадцать лет, он окончил заочно институт, стал работать на заводе в плановом отделе экономистом – и вновь появились девушки, которые не прочь были выйти за него замуж. А когда начались реформы, и все, кто хочет и может, занялись бизнесом, он, человек уже умудренный в финансовых вопросах, стал успешным предпринимателем. Тогда милых женщин вокруг появилось еще больше, а среди них оказалась симпатичная Анюта, которая держала ларек по продаже оде¬жды на базаре и покупала в его оптовой фирме товар: худенькая, с живыми темными глазами. У Валентина уже давно сложился образ женского идеала, который живет в каждом романтического склада мужчине, некий образец, на который должна походить любимая – Анюта была к нему очень близка. Валентин ласково смотрел на нее, долго разговаривал, щедро и безотказно давал товар на реализа¬цию, оказывал небольшие знаки внимания: приглашал попить кофе в свой офис, угощал конфетами, но не более, так как знал, что она замужем и у нее двое маленьких детей. Она тоже симпатизировала ему, ибо нежно и внимательно порой смотрела на него, а однажды, придя к Валентину в офис перед самым закрытием, когда уже отпустил секретаршу, вдруг сказала грустно: «Нет ли чего выпить? Что-то жизнь не клеится». Он достал из шкафа бутылку хорошего коньяка, открыл банку икры, нарезал колбасы и сыра из холодильника, и после долгой и душещипательной беседы оказался с Анютой на широком кожаном диване... Выпив, она стала жадно курить и матюгаться, решительно раздела Валентина и сердито, хрипловатым голосом заявила: «Все! Развожусь к чертовой матери с мужем. Пьет, деньги не зарабатывает, на моей шее сидит».
После любовных утех Анюта легла Валентину на плечо слегка отвислой, словно сморщенный шарик, голой грудью и с интересом спросила: «А ты как живешь? Почему ногу отрезали?» Он откровенно рассказал, как было тяжело психологически после ампутации, что долгое время, живя у родителей в селе, стеснялся выходить из дома…» – «А я тоже одно лето жила в селе, – сказала вдруг она. – У тетки в Хлыстово. Красивое село!» – «В Хлыстово? – удивился он. – Так это мое родное село! И когда ты там была? Я там часто бываю, навещаю родителей, а тебя чего-то не встречал?» – «В году восьмидесятом, кажется! Я приехала туда после десятого класса». – «Так я в этом году травму получил!» – воскликнул ошарашено Валентин и, еще раз внимательно взглянув на молодую  симпатичную женщину, вдруг осознал, что именно ее видел в тот сложный для него год из окошка, восторгался ее красотой и бога просил, чтоб это прелестное создание ему послал для любви…И вот она сейчас лежит, обнаженная и доверчивая, на его плече и преданно смотрит в глаза и, может быть, ждет, что богатый и деловой Валентин предложит: «Раз у тебя с мужем не получилось, то давай жить вместе!» Он уже хотел признаться, как ее, тогда ангельски милую, юную, жаждал видеть и посвятить свою жизнь ей, но не сказал. Может, потому, что, по прошествии многих лет, она стала иная: грубоватая (суматошная работа на рынке в мороз и в зной оказывает пагубное влияние на душу и тело), уставшая от жизни, потасканная, легко соглашающаяся на постель…
Он лишь печально вздохнул и ласково погладил ее по голове.    

СВЯЩЕННИК
Ночью Матвей опять плохо спал – просыпался часто от тревоги и страха. Казалось, летит мина в его блиндаж, чтоб пробить бревенчато–земляную крышу и разнести взрывом, но он выскакивает из блиндажа и бежит, вихляя по полю, в ближайшую канаву, но мина поворачивает за ним, словно управляемая ракета, нагоняет с характерным воющим свистом – и нет ему спасения. Взрыв – и Матвей чувствует, как тело пронзают острые осколки, словно рой пчел, разрывают на части. Он просыпается в холодном поту, с бешено колотящимся сердцем, тяжело дышит – и с трудом осознает, что жив, что лежит в постели. Он ощупывает себя – грудь, лицо, руки – они целы, не кровоточат, не оторваны. Он снова засыпает – и вдруг видит, что находится на поле с двумя дочками и с женой – и чувствует, как из ближайших кустов в них целится снайпер. Самое страшное, что Матвей его не видит (если б видел, то знал бы, куда спрятаться). Но он осознает каким–то наитием, как снайпер взял их в прицел и вот–вот нажмет курок – и пуля убьет кого–то. Матвей даже знал, что жену или дочку, чтоб ему сделать больней, чтоб он мучился, видя, как они погибают, как падают с дыркой во лбу и смотрят на него умоляюще и недоуменно, с застывшим на губах вопросом: «Почему нас не защитил?» И он кричит, разрывая на груди рубаху, невидимому снайперу: «В меня стреляй, сволочь! В меня!» Матвей крутится на одном месте, пытаясь подставить грудь под пулю – и опять просыпается...
Ему не хочется будить жену, что спит рядом на кровати, но она сама просыпается, чувствуя его состояние, приподнимается на локте, смотрит тревожно и спрашивает: «Что случилось? Не заболел?» – «Сон плохой приснился!» – отвечает он, стараясь улыбаться, чтоб ее успокоить. «Опять про войну? – догадывается она. – Может, тебе к психологу сходить, чтоб снял это напряжение?» Психологам он почему–то не верит, но осознает, что надо как–то забыть то, что видел и испытал на чеченской войне, где майором командовал мотострелковым батальоном, где убивал боевиков, где они убивали его бойцов, где ранили его... Там ему не было страшно, там втянулся в военную опасную жизнь, а сейчас на гражданке (он вышел в запас по ранению в тридцать три года) увиденное там догоняло его… Может потому, что там был среди товарищей, где оберегали друг друга, где их защищали стены блиндажей, броня БМП, оружие в их руках, а сейчас оказался один на один с окружающей жизнью. Теперь, шагая по городу, он невольно оглядывался по сторонам, на окна домов, на прохожих, стараясь предугадать опасность, заранее увидеть прицеливающегося снайпера – и невольно искал укрытие, куда можно прыгнуть. Поэтому он жался к стенам домов, где проще укрыться… Матвей похудел от постоянного напряжения и сосредоточенности, глаза бегали по сторонам, словно у преступника, за которым гонятся полицейские, чтоб запереть на долгие годы в тюрьму. Может, этого не было бы, если бы чеченцы, с которыми воевал, жили в своей Чечне, занимались там своими делами, но ведь они расселились по всей России – в городе он постоянно встречал их на улицах! Да, сейчас–то русские с ними замирились и те считаются почти лучшими друзьями, а их лидер Рамзан Кадыров произносит красивые речи за Путина и за Россию, но, наверное, есть и фанатики, которые хотят мстить за убитых родственников по–старинному обычаю «кровной вражды», которая в былые времена длилась десятилетиями.
В ответ взволнованной жене Матвей кивнул: «Пожалуй, надо действительно с кем–то поговорить по душам…»
Утром он направился в ближайшую поликлинику, чтоб записаться на прием к психотерапевту, пожаловаться на плохой сон – и увидел храм, красивый, двуглавый, с куполами–маковками, покрытыми золотистым металлом, еще дореволюционной постройки, из красного добротного кирпича. Храм стоял здесь давно, гармонично разместившись среди новых девятиэтажных домов. Матвей сотни раз проходил мимо без желания зайти – все–таки ранее в Советском союзе был активным пионером, комсомольцем, книжки читал, в которых Бога отрицали и даже надсмехались над ним, так что к религии относился скептически. Да, ныне он ее не отрицал, считая, что если кому–то она приносит радость, учит чему–то доброму, оберегает от греха, то пусть люди веруют, но для себя пользы не видел. Однако сейчас его потянуло к дверям – высоким, деревянным, открытым. Сегодня в храме был религиозный праздник – и люди (пожилые и молодые) стекались со всех сторон.
Войдя, Матвей остановился недалеко от дверей – и почувствовал, что оказался в иной жизни, будто бы переступил не деревянный порог, а невидимую границу. На той стороне осталась людская суета, мельтешение машин на дорогах, мысли о материальном, о выгоде, о тщеславии, а по эту сторону его встретило успокоение, будто бы здесь был другой воздух. Да, в нем чувствовался ароматный сладковатый запах дымка из кадила священника, но не это было главное в воздухе, а разлитое в нем умиротворение. И оно входило в душу. Матвей попытался понять, откуда оно  взялось, и стал вглядываться в лики святых апостолов, что в ярких голубых, золотистых и красных одеждах смотрели со стен печальными и строгими глазами. Они были огромными – их тела и головы тянулись от высокого свода храма, из–под купола, и Матвею показалось, что находится под их защитой и покровительством. Уста их были сомкнуты, но он слышал, как они говорят: «Все суета сует и всяческая суета! Ничего не бойся в этой жизни, ибо земная жизнь лишь краткий миг перед жизнью вечной, жизнью прекрасной! Смерть не страшна, ибо далее ждет тебя великая благодать…» Слова эти проникали в сознание через все поры тела, и Матвею казалось, что он становится невесомым, наполняется этими словами словно легчайшим эфиром, который вознесет его под купол, а там и дальше, оставив в прошлой жизни все страхи, боли, всю кровь и грехи военных лет… «Зачем воюем? Что делим на этой земле? Зачем несем зло и обиды друг другу?» – вдруг задались вроде бы простые, но такие неразрешимые ранее вопросы. И сразу нашелся ответ: «Все потому, что ослеплены эгоизмом, гордыней и жадностью! Не можем узреть истинного Бога, хотя порой кажется, что выступаем от его имени…» От этой истины Матвею стало так легко и тепло на душе, что впервые с детства выступили слезы – светлые, чистые…
Пройдя в центр храма, Матвей увидел рослого священника с большой черной бородой, в длинной рясе, с крестом на груди. Не зная, как к нему обратиться, он не нашел ничего лучше, чем сказать: «Уважаемый… Можно вас спросить?» – «Слушаю, сын мой!» – священник обратил на Матвея пронзительные голубые очи. «Я бы… если это можно… хотел стать священником. Как это сделать? Я всю жизнь был военным, дослужился до майора, а недавно вышел по ранению в отставку… Мне еще не поздно?» – заговорил Матвей кротко, забыв про командирский тон, с которым обычно разговаривал. Мужчина басовито ответил: «К богу придти никогда не поздно! У нас и бывшие секретари горкомов компартии ныне работают. Но чтоб стать пастырем человеческих душ, надо закончить семинарию…У нас в городе она есть!»
Когда Матвей пришел домой, жена, увидев его вдохновенным, бодрым и счастливым, удивленно спросила: «Ну что, был у психотерапевта? Что он сказал?» – «Я сам решил людские души исцелять! – ответил он. – Был в храме  и решил пойти в семинарию учиться, а потом мне дадут приход…» Жена растерянно пробормотала: «Так ты же хотел бизнесом заняться». – «Понял, что это не мое! Мое призвание служить: родине послужил и теперь буду, но уже по–другому…» – «А на что мы жить будем?» Матвей развел руками: «Если хорошо служить буду, Бог без своей помощи не оставит».         
 ***
Окончив семинарию, Матвей получил приход в большом селе с населением около тысячи человек, ранее русском, но в котором теперь жили много башкир. Здесь на пригорке, на околице, стояла полуразрушенная кирпичная церковь, построенная еще до революции. Когда–то в ней располагался колхозный склад, теперь она пустовала. В первую очередь Матвей узнал в сельском совете, где можно встать на постой – и председатель, круглолицый молодой башкирин, отвел его к одинокой русской старушке в просторный дом, где она выделила Матвею большую комнату. Вскоре она по его просьбе пригласила в дом всех верующих во Христа – их оказалось немного: около трех десятков старушек от шестидесяти до восьмидесяти лет и ни одного старика. Они расселись по лавкам и диванам и смотрели на Матвея растерянно и несколько испуганно, но и с большим почитанием. Он поглядывал на них слегка сурово, показывая, что выступает перед ними от имени Иисуса, который за них страдал распятым на кресте, чтоб Бог даровал им жизнь вечную. И они, стоя уже на краю могилы, испытывая некий страх перед уходом из жизни, жаждали заслужить прощение вольным и невольным грехам молодости – кто–то из них был при советской власти ярым атеистом пусть и на словах, и сейчас хотел, чтоб Христос дал отпущение грехам и возможность покаяния, кто–то отбил чужого мужа и теперь каялся в этом проступке, кто–то завидовал или приворовывал на работе… К сожалению Матвея, они так мало знали о Боге и Библии, что он им заново прочел все основные заповеди: «Не убий; не укради; почитай отца и мать свою; не пожелай имущества ближнего твоего…», растолковал их, научил нескольким молитвам, слова которых те уже не помнили – кого–то из них в раннем детстве учили этому тайно бабушки и дедушки, но это было так давно… Тут же они выбрали старосту общины –  энергичную высокую пенсионерку, с сильным голосом и твердым характером, бывшую медсестру – она должна была собирать (как это положено по церковному уставу религиозной общины) «десятину» на церковное содержание с бабушкиных пенсий. Досадно было Матвею, что среди пришедших не было людей среднего возраста, молодежи, поэтому напоследок старушкам сказал: «Ваш основной долг сейчас распространять веру на детей и внуков – кто же потом придет помолиться к вам на могилку, если они не будут верить в Бога, кто поставит свечку в храме за упокой вашей души?!» Старушки послушно закивали, а староста Екатерина печально сказала: «У наших сынов ныне на уме только мысли о том, как денежку заработать и весело пожить, а внуки сутками у компьютеров сидят и о Боге ничего не знают!» Матвей глянул на нее и сказал: «На днях Пасха – так что сходим в местную школу! Расскажем им, кто такой Христос, что он всем желал мира и добра».   
Во время страстной недели в пятницу (именно в этот день был распят Иисус около двух тысяч лет назад) Матвей отправился вместе со старостой Екатериной в школу – в двухэтажное здание из белого кирпича с большими светлыми окнами, что располагалось посреди села недалеко от сельсовета. Директорша школы и по совместительству учительница математики, пожилая женщина приятной наружности, встретила с благожелательной улыбкой у входа и повела в класс, где собрала на встречу учеников. Шагая рядом с Матвеем по коридору к помещению, она сказала: «Вот собрали несколько классов, а то ведь у нас в каждом всего по шесть–восемь учеников. Народ мало рожает…» – «Вот потому и рожают мало, что в Бога не верят. А ведь Бог в Библии сказал: «Плодитесь и размножайтесь!» Застилает глаза людям тяга к материальным благам, а отсюда проистекают вражда и жадность!» – ответил Матвей.
Когда он вошел высокий, с военной выправкой, строгий, в черной рясе, с крестом на груди, все школьники (а их было человек двадцать пять разных возрастов) притихли и уставились на него. «В этот день две тысячи лет назад, – начал Матвей хорошо поставленным голосом, – Иисус Христос, сын Божий, по лживому обвинению в захвате власти был распят на кресте за нас всех, чтоб его Отец даровал нам жизнь вечную, счастливую и добрую! Но Иисус через три дня после казни воскрес – поэтому конец недели, выходной день, называется с тех пор Воскресенье! Так вот это послезавтра случится – это будет великий праздник всех добрых людей земли!» И Матвей рассказал школьникам, как и в какой семье родился Иисус от девы Марии, что он был плотником, как и его отец Иосиф, что потом он начал ходить по земле Иудейской, лечить людей и учить тому, как надо праведно жить… Это был увлекательный рассказ – Матвей даже прочитал стихотворение дореволюционного автора, где рассказывалось, как родился Иисус в хлеву в яслях, где кормят животных сеном, и именно поэтому сейчас детские заведения называются «ясли».
Он видел по внимательным глазам школьников, что многое из его рассказа они слышат впервые… Напоследок он подарил каждому раскрашенное луковой шелухой яйцо, как символ воскресения, зарождения новой жизни, и маленькие жестяные иконки, на которых изображены Дева Мария с маленьким ребенком на груди… Видя, что среди школьников есть немало детей башкир, черноголовых и круглолицых, Матвей сказал: «Доброе слово всех нас, невзирая на национальности, должно оберегать от дурных поступков!»
Вечером в дом к Матвею прибежала бледная и испуганная директорша  школы Ангелина Ивановна и с порога воскликнула: «Меня завтра вызывают в роно – будут ругать, а может, снимать с должности. Некоторые родители  башкиры пожаловались, что их детей заставляют в светском учреждении поклоняться русскому христианскому богу, раздают иконки! Что делать?» Матвей спокойно заявил: «Ну, во–первых, я никого насильно верить в Бога не заставлял, заявите в роно. Во–вторых, я сказал про яйца и иконки школьникам: «Кто хочет – пусть возьмет!». А, в–третьих, скажите, что это была ознакомительная лекция о величайшей книге всех народов Библии, где собран опыт человеческой мудрости. Ну, и в–четвертых, вы же не запрещали приход в школу муллы… Пусть тоже придет и расскажет о великом пророке Мухаммеде». Директорша с досадой покачала головой: «У нас муллы здесь пока нет. Был один на две деревни, но его за продажу наркотиков арестовали – он был связан с ваххабитами из Таджикистана, которые из Афганистана героин поставляли, а он его среди башкирской молодежи распространял…» Матвей продолжил: «И, в–пятых, скажите начальству (если оно еще не знает), что Бог на всей земле един! И в священной книге мусульман Коране об Иисусе тоже написано как о величайшем пророке. Так что нечего сеять вражду между людьми!»
Директорша немного успокоилась, присела на стул и спросила слегка затаенно: «А вы к нам надолго?» – «Надолго! Надеюсь, вскоре построить дом и семью привезти», – он улыбнулся. «Жаль, моя бабушка вас не дождалась, умерла в прошлом году. Хотела, чтоб грехи ей отпустили… – продолжила грустно директорша. – Ведь ее отец–плотник по заказу председателя колхоза в послереволюционное время из икон местной церкви сделал сундук. И она на этом сундуке много лет сидела, когда работала в бухгалтерии колхоза. Сундук–то, когда на пенсию вышла, домой забрала – он у меня в чулане стоит, я его берегу: лики на нем не стерлись, они изнутри и бумагой прикрыты. Может быть, для нашей церкви пригодятся?» – «Завтра же я на них посмотрю!» – заявил Матвей, посветлев лицом, и подумал, что это явное знамение на Пасху, что он на правильном пути.
Проводив Ангелину Ивановну на крыльцо, он ее напутственно перекрестил.
                2 мая 2018
ГРАЖДАНИН МИРА 
Пьеру Дипардье по почте пришла бумага о том, сколько налогов должен заплатить государству. Он порвал ее в ярости на мелкие кусочки, замахал толстыми руками, словно боксируя, крупная мясистая физиономия побагровела. Он стал ругать грязными словами всю французскую власть… О, если б рядом оказался даже не чиновник, который прислал эту бумагу, а сам президент Франции, Пьер бы, наверное, задушил его – в такой был ненависти к государству. Но так как президента рядом не было, то Пьер кричал, обращаясь в пространство перед собой: «Вы идиоты! Я что, работаю на износ, чтоб платить такие огромные проценты подоходного налога со своей прибыли? Вы что, охренели - требовать семьдесят процентов от моей прибыли? Это же три четверти от зарплаты! Да такого нет ни в одной стране мира! Вам зачем мои деньги? Чтоб кормить дармоедов чиновников? Чтоб кормить полицейских, которые не могут справиться с черножопыми мигрантами из Африки, заполнившими мою страну и устраивающими здесь теракты? Обойдетесь, твари! Вот вам! Вот!» – и Пьер, свернув кукиш, тыкал в пространство, представляя, что тычет в морды чиновникам… «Нет, надо бежать, бежать из этой гребаной страны, которая грабит людей, честно заработавших деньги и своим талантом прославлявших эту неблагодарную страну!» – подумал он, вспомнив, что многие творческие люди (артисты, художники и певцы – в частности, знаменитый шансонье Шарль Азнавур) покинули Францию и сменили ее гражданство по этой причине.
Думая, куда податься, Пьер зашел в интернет и узнал, в каких странах самый низкий процент подоходного налога. Оказалось, в России всего лишь 12 процентов с любого физического лица, будь он простой работяга или миллиардер! Это гроши! Зная, что в России холодные зимы и не так уютно жить, как, например, в Италии, он, тем не менее, подумал, что жить там постоянно совсем не обязательно – он, как обычно, будет ездить в Америку или по Европе на съемки фильмов. Конечно, предпочтительнее было бы поселиться в цивилизованной европейской стране, где налоги тоже не слишком высокие, но тогда необходимо заплатить большую сумму (до миллиона долларов), чтоб сразу получить гражданство, а иначе придется жить лет пять без гражданства и продолжать платить налоги во французскую казну! Это Пьера не устраивало!
Он взял телефон и позвонил в российское посольство. Услышав, что говорит известнейший французский актер мирового уровня, любимый в России, секретарша с милым голоском тут же соединила Пьера с самим послом. Они уже пересекались на культурном мероприятии, посвященном «году России» во Франции. «Уважаемый мистер Н. Н. – назвал Пьер посла по имени–отчеству. – Что мне нужно сделать, чтоб получить российское гражданство? И побыстрее, если можно». Посол на несколько секунд замолчал, ошарашенный этим вопросом, а потом спросил: «А вас что, лишают французского?» – «Пусть попробуют лишить меня, кавалера ордена  Почетного легиона,  кавалера ордена «За заслуги»...  – прохрипел Пьер. – Я сам хочу от гражданства отказаться! Здесь во Франции не уважают заслуги творческих людей!» Посол хмыкнул: «Я прозондирую этот вопрос с нашим правительством». И тут Пьер добавил: «Я очень уважаю вашего президента Путина! Так ему и передайте…» – «Хорошо, хорошо, мы с вами обязательно свяжемся», – ответил посол.
Через пару дней Пьеру лично позвонил посол России и торжественно сказал: «Мы переговорили с Путиным! Он тоже уважает вас за творчество и считает за честь личным указом предоставить вам гражданство. Для этого надо будет приехать в нашу страну и оформить необходимые бумаги…» – «И когда можно приехать?» – спросил озадаченно Пьер. «Да хоть завтра…» – ответил посол. Пьер хлопнул себя по толстому животу массивной пухлой ладошкой и, положив трубку телефона, радостно воскликнул: «Вот это оперативность!»
Через десять дней Пьер летел в Россию, где была назначена встреча с президентом. Путин находился в Сочи, где отдыхал, а заодно работал и встречался с нужными людьми. Была прекрасная погода – почти как во Франции, на южном побережье Средиземного моря, солнечно и тепло. За Пьером в аэропорт прислали престижную черную машину, которая привезла его по хорошей дороге мимо широколистных пальм в скрытую среди леса и гор резиденцию президента, где Путин встретил гостя на крыльце как будто важного министра из дружественной страны – радушно и с искренней улыбкой. Крепко пожав гостю руку, Путин провел его в зал, где был накрыт шикарный стол. С икрой черной и другими русскими деликатесами. «Кушайте, кушайте! – сказал Путин. – Вы человек с солидной комплекцией, вам надо много кушать. Да вы, наверное, и проголодались с дороги». Как президент был прав! Покушать Пьер действительно любил, тем более за чужой счет – он, как вошел в зал и глянул на стол, то сразу испытал жжение в желудке, во рту появилась слюна… После приглашения Путина приступить к трапезе он накинулся на еду, как будто голодал дня три. Он ел и хвалил страну, где оказался, говоря с набитым ртом: «Я всегда знал, что в России живут самые гостеприимные люди! Ваша еда великолепна!» Путин в ответ хвалил роли немного наивных и простоватых, но энергичных веселых толстяков Пьера и говорил, что французские фильмы понятны русским людям по менталитету – гораздо более, чем английские, немецкие и американские… Пьеру это нравилось.
После обеда к гостю подошла миленькая молодая женщина с короткой стрижкой каштановых волос и провела в кабинет, где его сфотографировали и где он быстро оформил необходимые для получения гражданства документы – написал автобиографию, заявление, предоставил французский паспорт. Потом Пьера отвели в уютный двухкомнатный номер в самой резиденции Путина, в гостевом одноэтажном домике, и просили подождать два дня… В его распоряжении была машина, которая прокатила по живописному побережью Черного моря, а шустрый гид экскурсовод в джинсах и футболке на чистейшем французском рассказала о древней истории этого края…
Через два дня, как и было обещано, Пьера провели в кабинет к Путину, где расположились вдоль стен сосредоточенные журналисты с фотоаппаратами и кинокамерами. Момент был очень торжественный – вышел Путин в строгом темном костюме, в руках он держал бордовую тонкую книжицу. Сказав: «Мы рады приветствовать нового гражданина России!», он пожал Пьеру пухлую руку и вручил книжицу с гербом в виде двуглавого орла – заветный паспорт. В этот момент защелками фотоаппараты, освещая лица присутствующих фотовспышками. «Спасибо! Спасибо!» – сказал Пьер на ломанном русском языке. На этом торжественная церемония закончилась, и Путин провел гостя в банкетный зал, где опять был накрыт стол и стояло уже откупоренное шампанское. Путин лично налил себе и Пьеру шампанского в высокие хрустальные фужеры и сказал: «За это надо выпить!» Опять очень вкусно поев и выпив бутылки две французского вина, Пьер сказал: «А где я могу жить?» – «Страна у нас огромная. Где хотите – там и живите! Теперь вы полноценный гражданин нашей страны… Кстати, руководитель Чеченской республики Рамзан Кадыров хочет подарить вам квартиру в Грозном». – «В Чечне? Там уже не стреляют? – насторожился Пьер, наморщив лоб и помня, что недавно там шла война, где, как азартно и зло писала вся европейская пресса, одно из самых страшных мест на земле, где каждый день происходят теракты, где все разрушено… Путин рассмеялся: «Там уже давно все спокойно!»
На следующий день за Пьером из Чечни прилетал небольшой личный самолет руководителя Чечни Рамзана Кадырова, который доставил гостя в Грозный. Сидя в бронированном черном Мерседесе вместе с руководителем Чечни, крепеньким, рыжебородым и улыбчивым, Пьер с любопытством поглядывал из окошка по сторонам и удивлялся, в каком чистом и современном городе оказался. Не было уже и следа от тех жутких разрушений, которые когда–то показывали по французскому телевидению… Мерседес подвез Пьера к современному высотному зданию, каких даже в Париже не было, и Рамзан лично поехал с ним в скоростном лифте на тридцатый этаж, где находилась подаренная Пьеру квартира. Дверь в нее почтительно открыл спортивный охранник в безукоризненном костюме – и Пьер увидел просторную и светлую квартиру с хорошей мебелью. В ней было два уровня (на тридцатом и тридцать первом этаже), несколько спален, две ванны, просторный зал, огромная кухня–столовая. Такой квартиры у Пьера даже в Париже, где прожил шестьдесят лет, не имелось… «Это все ваше!» – сказал Рамзан и передал связку ключей от квартиры, нанизанных на  изящный брелок… И тут Пьер окончательно понял, как любят его в России, как ценят!
…Пьера повезли по России, чтоб показать ее многочисленные красоты и широту. И везде его уважительно встречали простые люди (рабочие, крестьяне) – жали руки, обнимали, радостно улыбались, а очень симпатичные женщины целовали в щечку… Пьер поражался тому, насколько чиновники после встречи его с Путиным, холуйски себя вели с ним, а как их приказов беспрекословно слушались подчиненные! – было ощущение, что он попал в некую восточного типа деспотию, где есть падишах, визири и их слуги. Впрочем, ему нравилось, что к нему так относятся!
Еще одну квартиру (пусть и не такую шикарную) Пьеру подарил губернатор мордовской республики в Саранске… Переводчица, которую Пьеру назначили по личному распоряжению Путина, то и дело Пьеру говорила, что с ним хочет встретиться очередной (знаменитый) российский кинорежиссер и предложить главную роль в своем фильме… «Конечно, конечно», – отвечал Пьер и думал, какой бы гонорар, да побольше, запросить за роль – все–таки он кинозвезда мирового уровня, хотя уже постаревшая и обрюзгшая… Приехав в Москву, он встретился с несколькими режиссерами, которые почтительно рассказали, что хотят ему предложить, и Пьер выбрал роль русского авантюриста–священника, приближенного к царю Николаю второму, Распутина – крупная фактура и широкое лицо Пьера были похожи на телосложение этого героя…
Вскоре он осознавал себя уже не тем, кто этой стране благодарен, а тем, кого она должна благодарить, что снизошел до нее, что выбрал не Швейцарию или княжество Монако, а именно холодную Россию. Желая получить от России сполна, он заявил: «Я хочу построить дом около Москвы!» И быстро получил разрешение на строительство и тридцать соток земли недалеко от столицы в сосновом лесу, где, как узнал, сотка стоит пятьдесят тысяч долларов – причем, ему–то землю выделили бесплатно! Уже понимая, что в России можно хорошо поживиться, Пьер быстро стал строить дом – бригаду расторопных строителей ему предоставил лично губернатор Подмосковья…
Прошло три года – и вдруг отношения Европы и России ухудшились. Произошло это, как Пьер понимал, по нескольким причинам: Россия легко и просто приютила американского беглого разведчика Сноудена, чем оскорбила Запад, привыкший  подчиняться Америке и считавший Россию послушной, провела шикарную Олимпиаду в Сочи, где победила все команды с разгромным счетом, и наконец, присоединила Крым… Все это вызвало растерянность и обиду американской и европейской элиты… «Не много ли эта Россия на себя берет?» – наверняка, как Пьер понимал, думали с досадой западные политики, назначившие Россию после распада СССР слабой и покорной страной. И когда Пьер стал приезжать в Европу или в родную Францию, на него некоторые друзья и коллеги смотрели с подозрением, с некой обидой, словно на предателя, избегали общения. Два кинорежиссера, которые предлагали сняться в фильмах, вдруг отказались от своих предложений. А когда Пьер спросил, в чем дело, один откровенно ответил: «Увы, зрители могут не пойти на фильм с твоим участием. Они считают тебя холуем Путина!» И Пьер с горечью подумал, что это так и будет…
Напряжение между Европой и Россией нарастало – начались военные приготовления с обеих сторонни и учения, Россия ввела войска в Сирию, где Запад давно мечтал свергнуть президента страны Асада и посадить в его кресло более сговорчивого лидера… Смекнув, что так может и до серьезной войны дойти, в которой ему на седую голову случайно упадет атомная бомбочка в миллион килотонн, Пьер решил распрощаться с Россией. Он поручил своему адвокату продать подаренные квартиры и построенный в Подмосковье дом – и за это выручил немалые, даже по западным меркам, деньги.
Думая, куда сбежать из России, гражданство какой страны теперь получить, Пьер выбрал Алжир! Он там бывал не раз – это прекрасная теплая страна, бывшая колония Франции, где живет много французов, где говорят на французском языке, где ему не нужен переводчик… Что еще надо для удобства его толстому изнеженному телу?!
Чтоб побыстрее получить гражданство Алжира, где еще сильны антиколониальные настроения, где помнят обиды, нанесенные когда–то Францией, Пьер там в телевизионном интервью жестко заявил: «Алжир в восемнадцатом веке захватили толпы французских идиотов!» Его приятные для всех алжирцев слова растиражировали все СМИ Алжира, его стали приглашать на телевидение, как самого почетного гостя, и быстро дали гражданство…
Когда Пьер позвонил своему товарищу в Москву, чтоб узнать, как отнеслись к его переезду в Алжир, тот с ухмылкой сказал: «В интернете многие русские, которые тебя обожали, теперь тебя осуждают! Говорят, очень хитер, ищешь везде выгоду, что обманул Путина, который тебе поверил!» На что Пьер сердито воскликнул: «Да плевал я на эту Россию и на ее граждан! Я с нее много получил. А насчет Путина? Так это ему было выгодно затащить меня в свою страну, чтоб показать всему миру, какой он гостеприимный и добрый вождь! Показать всему миру, что Чечня, где дали мне квартиру, процветающий регион, где нет никаких межнациональных конфликтов! Поэтому он должен быть мне благодарен, а не я ему!» Пьер помолчал и добавил: «И вообще, я гражданин мира! Где хочу, там живу!»
А что? Может, он и прав…этот толстый и с виду туповатый и наивный весельчак… Пусть еще творит на экране и всех нас радует.
                22 февраля 2018




СОДЕРЖАНИЕ

Ясень на краю
Падение
Глава первая….3
Глава вторая...11
Глава третья…25
Поиск
Глава первая…35
Глава вторая…49
Глава третья…61
Глава четвертая…75
Глава пятая…88
Глава шестая…97
Глава седьмая…108
Глава восьмая…128
Глава девятая…143
Глава десятая...152
Подъем
Глава первая…160
Глава вторая…174
Глава третья…188
Глава четвертая…198
Глава пятая…215
Глава шестая…224
Глава седьмая…237
Перспектива
Глава первая…253
Глава вторая…262
Глава третья…284

На семи ветрах
Глава первая…295
Глава вторая…305
Глава третья…312
Глава четвертая…326
Глава пятая…339
Глава шестая…353
Глава седьмая…360 
Глава восьмая…367
Глава девятая…391
Глава десятая…402

Сказки
На новый лад…414
Медведь и хорек…415
Фирма лисы…417
Дети родины…421
Модная…423
Ради деток…424
Певец Левчик…426
Курильщик…428
Айфон…430
Диета…431
Без тормозов…433
Затрещина…434
Претензии…436
Ни то ни се…438

Рассказы
Уроки жизни…440
Реклама…446
Терпеливая…449
Обиженный чиновник…454
На теплоходе…458
Гражданский брак…463
Финал…468
Пишущие машинки…473
Киллер…478
Досада…481
Фотография…487
Бессеребренник…491
Позднее исполнение…494
Священник…497
Гражданин мира…503








Автор более полусотни книг. Пишет прозу, стихи, сказки для детей и взрослых, пьесы, публицистику и философские статьи. Член СП России, лауреат международных, всероссийских и республиканских литературных премий.

                16+




ГОГОЛЕВ МИХАИЛ НИКОЛАЕВИЧ
Литературно-художественное издание
Авторских печатных листов 30
Редактор Я. Самов
Набор М. Николаев
Корректура Г. Михайлов
Оформление автора
По всем вопросам звонить 8.902719.14.16

Формат 84 х 108 1/ 32 Печать офсетная. Бумага офсетная
Усл.-печ. л.   Тираж  500 экз. Заказ №.
Отпечатано в полном соответствии с качеством
предоставленных диапозитивов в ОАО «Дом печати – ВЯТКА»
610033, г. Киров, ул. Московская, 122