Амурские люди. роман

Гудан Е.П. Амурские люди. Роман
Хабаровск: 2021. – 314 с.: ил.
Книга «Амурские люди» рассказывает о замечательных людях села Кальма Ульчского района Хабаровского края, внесших значительный вклад в развитие национальной культуры, родного языка, отечественной и мировой науки, а также в связи с 90-летием со дня рождения выдающегося нивхского учёного-североведа, доктора наук, профессора, уроженца села Кальма Таксами Чунера Михайловича, о первых русских поселенцах, которых нивхи назвали русскими братьями.

ОТ СВЕТЛЫХ ВОД АМУРА

Автор посвятил свой роман дорогим землякам и сородичам, с которыми прожил в родном селе Кальма всё своё детство и юно-шество. Он с любовью описывает природу родных мест и жите-лей села в те далекие времена.
Героями романа стали братья Чуринга, Канчунга и Дабан, ко-торые были вынуждены из-за эпидемии черной оспы покинуть родное нанайское стойбище, и отправиться в неизвестные края. Спустившись вниз по Амуру, каждый из братьев выбрал себе ме-сто, где намеревался жить долгие годы. Главный герой романа: младший Дабан, полюбив нивхскую девушку, отправился вслед за ней в незнакомое стойбище Кальма. Там он завоевывает ува-жение у нивхов, и становится старостой стойбища. В хроноло-гической последовательности, автор показывает исторические события, быт и культуру нивхов, живущих в этом стойбище.
Автор рассказывает о встрече жителей Кальмы с адмиралом Г.И. Невельским и его проводником и переводчиком нивхом По-звейном. На основе исторических материалов Е.П. Гудан воссоз-дает путешествие Позвейна в Санкт-Петербург для участия в вы-ставке декоративно-прикладного искусства. В результате, первый и единственный нивх был награжден медалями этой выставки.
По воспоминаниям старожилов стойбища автор описывает появление первых русских переселенцев на Дальнем Востоке, которые заселялись семьями в старинные нивхские стойбища и начинали налаживать свой быт и дружеские отношения с мест-ными народами.
Такое значимое для нивхов в прошлом обрядовое действо, как медвежий праздник, так же описан автором очень подробно и наглядно.
Другие исторические события - гражданская война и япон-ская интервенция показаны автором уже с участием новых геро-ев: сына Дабана Афанасия и его двоюродного брата Чичи. Воспо-минания о страданиях и муках, перенесенные жителями Кальмы в то время, легли в основу этой главы романа.
Появление первого сельсовета, избы-читальни, школы в Кальме повествуется на фоне жизни сестры Афанасия – Чимак, которая была первым секретарем Кальминского сельского Сове-та. Кроме этого она была матерью первого нивхского ученого -
Чунера Михйловича Таксами. Автор очень подробно повествует о том, какие тяготы перенес маленький Чунер. Ему удалось еще при жизни учёного записать воспоминания о его трудном детстве. Глава «Пухтын из рода Тапкал», посвящена тяжелым годам детства и юношества известной нивхской учительницы из Каль-мы – Пухта Марии Николаевны. Она была учителем Евгения Павловича и соавтором нивхского букваря, который разработала с Чунером Михайловичем. Всю жизнь Мария Николаевна посвя-тила сохранению и развитию родного языка. Она разрабатывала учебники, учебные пособия для учащихся, чтобы обучать их
нивхскому языку.
В годы Великой Отечественной войны с маленькой Кальмы на фронт ушло более двадцати мужчин. Автор приводит воспо-минания о военной службе фронтовиков войны с Японией двух односельчан: Ивана Пудана и Алексея Вычкана. Они достойно служили, отважно воевали и внесли свой вклад в Победу.
На примере маленького села Кальма автор показал, как, не-смотря на всякие жизненные проблемы и сложные исторические события в стране, люди выстояли, вырастили достойное поколе-ние.
Нынешние потомки должны помнить свои корни, своих предков. Такие, ставшие известными, кальминцы: Ч.М. Таксами, М.Н. Пухта и многие другие прославили не только свое село, но и свой народ. Они стали гордостью и историей нивхского народа. Поэтому, благодаря автору этого романа об этих замечательных людях, о культуре и традициях нивхов узнают теперь многие, жи-вущие на просторах нашей Родины.

М.Г. Тэмина, преподаватель родного (нивхского) языка
КГБ ПОУ «Николаевский-на-Амуре промышленно-гуманитарный техникум», кандидат исторических наук.

Памяти жителей села Кальма, Ульчского района, Хабаровского края,
внесших значительный вклад в сохранение культуры, традиций, обрядов,
родного языка своего народа, развитие отечественной и мировой науки, а также участников
партизанского движения в годы Гражданской войны
против белогвардейцев и японской интервенции на Дальнем Востоке,
ветеранов Великой Отечественной войны 1941-1945 гг., тружеников тыла, которые напряженным трудом
и боевыми подвигами преумножали славу своей малой и большой Родины.
Огромную признательность и благодарность выражаю моим дорогим родственникам, близким, друзьям, учителям, землякам, поделившимся своими воспоминаниями:

Гудан Павел Афанасьевич (отец), Гудан (Чеканкина) Татьяна Семеновна (мать), Кебина Кау Хайгановна (бабушка), Чунсун Николай Михайлович (дядя), Таксами Чунер Михайлович (дядя), Пухта Мария Николаевна (первый учитель), Вингун Александра Михайловна (носитель родного языка), Кауна Надежда Ивановна (носитель родного языка), Вайзгун Николай Дмитриевич (дядя), Вычкан Зоя Алексеевна, Шепелева (Пудан) Екатерина Ивановна, Кабушкин Николай Тихонович, Росугбу Иван Павлович, Бельды Константин Мактович, Сидорова (Дятала) Валентина Алексеевна, Дечули Надежда Павловна, Ходжер Полина Павловна, Тэмина Марина Григорьевна (кандидат исторических наук, носитель родного языка), Крапивин Эдуард Александрович (представитель народа манси), Дэхаль Светлана Георгиевна (кандидат педагогических наук), бабушка Индяка (шаманка).

МИЛАЯ, ЩЕДРАЯ МОЯ КАЛЬМА!

Затерялась моя деревня,
Между сопок стоит крутых,
Прислонилась к столетним елям,
К тальникам подошла впритык.
Вековая тайга над утесами,
Плеск волны, и небесная синь,
Здесь осины в обнимку с березами
В окружении робких рябин.
Ни большая деревня, ни малая,
По дворам перечесть: раз, два, три…
И водичка там вкусная талая,
А какие девчата – смотри!
Не на всякой карте пометка,
Где находится Кальма моя,
Вроде рядом, но редко-редко
Навещаю родину я.
Но когда на душе печально,
И тоска мое сердце тревожит,
Я тогда приезжаю в Кальму,
Для меня нет ее дороже!
В этом слове родном –
Даль широкая и привольная,
Дуновение ветра буйного,
Беззаботная жизнь школьная,
И костры у реки ночью лунною,
Крутая волна амурская,
В обрамлении сопок река,
И слово нивхское, и речь русская
Как реки одной берега!
Кальма – милая, мудрая, верная,
С домами из старого листвяка,
Для меня ты самая первая,
Как Амур - моей жизни река!


НА ОХОТНИЧЬИХ ТРОПАХ

Морозную тишину нарушил тревожный крик сойки. Где-то в темной гуще хвойного леса робко тренькнула синица, и тут же замолкла. По сухостою забарабанил дятел. Дробная трель отозва-лась эхом в соседних сопках – и покатилась, покатилась, посте-пенно затухая. И все – лес разом как бы замолк. И куда все ис-чезло? Где птички, где зверушки, куда подевались-попрятались, почему примолкли?
Дабан внимательно наблюдал за всем, что происходило в лесу. Пушистый снег, медленно падавший с неба, приятно холодил го-рячее тело. Будто внезапно стих ветерок, шевеливший голые вет-ки элеутерококка и еще каких-то растений. Охотник каждый раз моргал, когда снежинка попадала ему в глаз, и ладонью вытирал лицо, как бы освобождаясь от усталости и тревожных мыслей, которые изредка навещали молодого промысловика.
Дабан стоял, и наслаждался зимней картиной, которую на-рисовала природа. Хотя все, что сейчас находилось перед ним, было не ново, и он видел здешнюю природу десятки и сотни раз, и все было знакомо. Те же голые деревья с колючими сучьями, те же кустарники с растопыренными во все стороны ветками, та же узкая охотничья тропа, которая петляла по сопкам, распадкам на десятки километров его ежедневного пути. Но все же, что-то перед ним было такое, на что, быть может, он раньше не обращал внимание. И это тревожило его.
Охотничий сезон был в самом разгаре. И в эту зиму Дабану везло. Еще до первого снега, по чернотропу, он добыл множество белок, несколько десятков отборных соболей, около десятка сиво-душек, не считая изумительной красоты чернобурки. Да, подумал охотник, богата тайга на пушнину! Много в ней живности, аж душа радуется! Дабан действительно радовался, но не количе-
ству добытой пушнины, а общению с первозданной природой, где даже камни, деревья, кусты, казалось, умели говорить на своем языке. И понимал ли ее охотник? Наверное, понимал, потому что он, как и все его сородичи-нанайцы, считал, что природа живое существо. И если ее обидеть, то оскорбишь и обидишь самого Эндури*.
Охотник, пройдя небольшое расстояние, заметил дерево, и на снегу вокруг клочья птичьих перьев. Снег был окрашен каплями
крови. Подняв кверху глаза, он увидел висевшую между сучьями мертвую птицу. Сойка – мелькнуло в голове Дабана. Ее голова безжизненно свисала вниз, глаза затуманились серой пленкой. Ни одна деталь разыгравшейся накануне таежной трагедии не ускользнула от внимания наблюдательного следопыта. На самой верхушке дерева он заметил зверька, неподвижно застывшего на сучке. Охотник узнал в нем соболя, который успел придавить сойку и собирался перекусить, но его трапезу прервал некстати подошедший человек.
Подобных случаев, которые ежедневно происходили в таежной глуши, было немало. Сильные поедают слабых – уж таков суровый закон тайги. Но Дабан не всегда обращал вни-
мание на подобные явления. Он давно привык к ним. Однако сегодняшний случай с сойкой имел для него особое значение. Еще его бабушка, когда Дабан был маленьким и непоседливым
мальчишкой, говорила, что надо остерегаться, когда увидишь мертвую птичку, висящую между сучьями дерева. Это, говорила она – дурной знак. Никогда, предупреждала она, нельзя брать в руки мертвую, или же еще живую птицу, которая висит между сучками какого-либо дерева.
Детские воспоминания глубоко врезались в его память. И сейчас предостережения бабушки всплыли откуда-то из глубины его сознания. И Дабан, как человек суеверный, сойдя с тропы, обошел стороной это место. Его путь лежал к землянке, он шел привычным шагом, петляя между деревьями, то и дело, поправ-ляя заплечный мешок, чтобы лямки не давили на плечи.
Тайга, плотно опоясавшая озеро Болонь, давала разному зверью сытный корм. Проходные белка и соболь, объедаясь пи-тательными кедровыми зернами, задержались в этих краях пе-ред дальним кочевьем на суровый и снежный север. Даже после опустошительных набегов драчливых соек да кукш, затевавших нешуточную ссору из-за каждого орешка, на стланиковых и ке-дровых деревьях оставался корм.
Водились в таежных угодьях и такие звери, как сохатые. Их было столько много, что, сбиваясь в стада по несколько десятков голов, они занимали обширные территории, и благо, что корма этим лесным великанам всегда хватало в течение всего года.
У Дабана было два старших брата. Тоже охотники. Они вме-сте уходили в тайгу на весь сезон, на несколько месяцев покидая родное стойбище.
Старший, по имени Чуринга, был довольно высокого роста, крепкого телосложения. Характером в отца – молчаливый, но упрямый. Зато, если скажет что-либо, то как будто отрежет. Спра-ведливый и уважительный к людям.
Средний брат – Канчунга, тоже крепыш, и силенкой бог его не обидел. Но, в отличие от Чуринги - весельчак и балагур. Жало-вали его сородичи, уважали за нрав его покладистый и неугомон-ный. В стойбище таких парней было немало, но Канчунга среди ровесников был негласным вожаком.
Дабан в семье младший, что-то было в его характере и от старшего, и от среднего братьев. В меру серьезный, в меру весель-чак. Старшие родичи звали его поянго*. Значит, младшенький, и спрос с него, мол, небольшой. Однако, какой же Дабан маменькин сыночек? И охотник он, и рыбак, и в семье помощник.
Землянка Дабана находилась в удобном месте. Кругом лес, деревья высотой в несколько десятков метров. Вечнозеленые вековые ели, крепкая лиственница – руками не обхватишь, краса-вицы-березы, могучий кедр с раскидистой кроной. Почти рядом у землянки протекает говорливый ключ, берущий свое начало с дальних отрогов седого Сихотэ-Алиня. Даже в самые сильные морозы ключ этот никогда не промерзает до дна, и вода продол-жает свое вечное движение к чистым водам Болони.
Раз в месяц, когда луна идет на ущерб, братья на день-другой собираются у Чуринги, чтобы пообщаться, обменяться новостя-ми, а при необходимости, и помочь ему в чем-нибудь.
Луна была на ущербе. Ее острые концы, цепляясь за ветви де-ревьев, словно распарывали ночное небо, подсвечивая Вселенной тусклым светом. Лишь крепчавший к ночи шаловливый мороз бродил между голыми ветвями деревьев, постреливая хлесткими ударами по их тугим стволам.
Дабан стоял у землянки, бросая своему псу кусочки юколы, заготовленной впрок на зиму из осенней кеты. Она тянется вверх
по реке всю осень, и даже в конце октября идет на нерест, правда, уже разукрашенная в брачный наряд, к Болони, вернее, к тем гор-ным ключам, которые питают озеро чистейшей, словно хрусталь, студеной водой.
Он был молчалив, в задумчивости поглаживал загривок ко-беля. Тот, облизываясь после кормежки, преданно смотрел на хо-зяина, помахивая хвостом, ожидая еще что-нибудь вкусненького. Но перекармливать лайку нельзя – на сытый желудок охотничья собака по зверю не работает.
На душе у охотника почему-то было тревожно. Даже удачная охота не радовала. Может быть, что-то случилось? Но что, и где? С кем? Вопросы крутились в его голове, не давая сосредоточить-ся, потому что ответа на них не находил.
Накануне Дабан видел сон. Ему приснилась водная гладь Бо-лони. Озеру не видать конца и края. И повсюду вода, прозрачна-я-прозрачная. Вдали ныряет гагара. Что-то ловит в чистых водах Болони. Вдруг налетает стая ворон. Раздаются карканье, хлопанье черными крыльями. Шум-гам. А гагара внезапно исчезает в воде. И больше не появляется на поверхности озера. Где же она, эта беспокойная гагара? Должна же она вынырнуть вскоре, но нет ее.
Ох, страшный сон приснился охотнику! Нехороший сон, от которого так тревожно на душе. А тут еще и свежая картина с сой-кой. Так и стоит перед глазами безжизненное тело птицы между сучками дерева.
Старший брат в последнее время редко выходил из зимовья. У него распухла нога, ужасная боль приносила страдания при ка-ждом движении тела. Поэтому Чуринга экономил силы, и только при крайней необходимости покидал жилище. В землянке было тепло – заготовленных дров хватало. Однако их запас не был бес-конечным. Рано или поздно надо будет идти на заготовку топлива для прожорливой печки.
Чуринга знал, что если месяц на ущербе, то скоро придут его братья, и что все они сообща что-нибудь придумают, как можно будет выйти из того положения, в каком он оказался из-за несчаст-ного случая на охоте.
Охотник рассуждал – почему на него навалилась напасть, да еще в самый разгар охотничьего сезона? Ведь делал на охоте он все правильно. Так учил его отец - как скрадывать зверя, как взять медведя из берлоги, как ставить ловушки на соболя, как спастись от любого хищника в случае необходимости.
Чуринга с неприятной дрожью в теле вспоминал, как случи-лось несчастье в один из февральских дней. Погода в тот злопо-лучный день была как на заказ. Рано-рано утром, едва первые лучи солнца вспороли черный горизонт своими огненными стрелами, он засобирался на проверку ловушек. Снег под ногами скрипел, легкий морозец после оттепели приятно пощипывал смуглые щеки охотника. Но он не чувствовал холода.
Охотник подмечал все, что происходило в лесу. След лисы го-ворил ему о том, что она не так давно мышковала в этих местах. Действительно, вскоре Чуринга увидел разрытый снег. Посмотрев внимательно, он определил, что лиса поймала на завтрак полевку. Вокруг норки валялась серая шерстка, а небольшие капли крови, застывшие на снегу, говорили о том, что мышь была съедена ра-зом – лиса была голодна. На месте трапезы рыжая хищница не-много посидела и, отдохнув после завтрака, отправилась дальше по своим делам.
Вокруг небольшого пригорка, заросшего красноталом, видне-лись заячьи следы. Снег был истоптан, кругом лежали коричне-вые кругляшки. Зайцы, поев питательной для них коры молодых деревьев, тут же устраивали туалет.
Чуринга по следам читал все, что происходило в зимнем лесу. Для него не было никаких секретов – тайну природы он познавал смолоду. Как любой истинный нани*, он прекрасно ориентиро-
вался и в лесу, и на широких амурских лугах, и в бесконечных виляющих протоках, сплошь заросших по песчаным берегам тальником.
Рана все больше и больше тревожила охотника. Левое колено распухло настолько, что он был вынужден распороть штанину. Больную ногу он постоянно смачивал то холодной ключевой во-дой, чтобы сбить температуру, то мазал растопленным медвежь-им жиром, но это помогало мало.
В землянке было холодно. Однако у Чуринги не оставалось сил, чтобы встать и подложить дрова в затухающую печь. Вода в посуде постепенно замерзала. Окна, покрытые выделанной шку-рой животного, выскобленной до тончайшей пленки, служившей вместо стекла, покрылись инеем.
Чурингу навещали невеселые мысли. Ему казалось, что бра-тья придут нескоро, и ему придется в одиночку замерзать в хо-лодной землянке. Он подумал, что весной братья найдут его тело, разодранное прожорливыми росомахами.
Неожиданно где-то вдалеке раздался лай собак. Или пока-залось? Может быть, подумал Чуринга, ему уже начинает мере-щиться приближение братьев? Но нет! Его собака насторожи-лась, приподняла мордочку, и стала что-то вынюхивать. Значит, не показалось! Лай собак повторился. Но уже ближе зазвучали хриплые голоса лаек.
Средний брат, Канчунга, обратил внимание, что над трубой землянки не видно дыма. Значит, подумал он, старший брат где-то на охоте. Может, ловушки проверяет, или дрова готовит для печки…
Подойдя к зимовью, братья стали отряхивать с обуви снег, скинули котомки с плеч, о чем-то громко разговаривая.
- Сейчас натопим печь, сварим обед, а то вскоре подойдет ага пу*, - произнес Канчунга.
- Постой, брат, - произнес наблюдательный Дабан, - что-то следов Чуринги не видно.
- Да, правду говоришь, - ответил Канчунга, - нет следов. Что-то произошло?
По верхам деревьев проносился ветер, раскачивая их кроны. С мохнатых елей падал снег. Но внизу было совершенно тихо, ветер нисколько не тревожил кусты колючего шиповника, целеб-ного элеутерококка и других кустарников, растопыривших свои
голые ветки в небо. Собаки подбежали к двери зимовья и стали ее царапать, негромко повизгивая. В ответ послышался хриплый лай собаки, которая находилась внутри помещения.
Чуринга, услышав голос братьев, обрадовался, и от волнения даже потерял дар речи. Но все же, справился с собой и, приче-сывая пятерней взлохмаченные волосы, почему-то прикрикнул на свою собаку: «Вставай, лежебока, хватит лежать, встречай гостей!».
Та разом подскочила, виляя хвостом, всем своим видом пока-зывая хозяину, что не допустила оплошность, и не прокараулила подошедших к землянке людей.
Канчунга толкнул дверь. Она была не заперта. Войдя в зем-лянку со света, он в темноте ничего не увидел. Не сразу он заме-тил брата, лежавшего на нарах. Но постепенно глаза привыкли к сумраку, и он увидел Чурингу, пытавшегося присесть поудобнее на своем ложе.
- Ага*! – тревожно воскликнул Канчунга, - что с тобой? Что случилось?
- Ага, что ты разлегся на нарах, почему не на охоте? – спросил Дабан, хотя видел, что у старшего брата что-то произошло.
- Рад бы, братья, встретить вас, да не могу – ноги не ходят. От острой боли он стиснул зубы, испарина покрыла его лицо.
Без лишних вопросов пришедшие стали осторожно ворочать брата, чтобы ему удобнее было расположиться на нарах, и осмо-треть ногу. Им открылась неприглядная картина – нога распухла, возле колена кровоточила загноившая рваная рана.
Стараниями Дабана в землянке весело загудела печка, а вско-ре и чайник закипел. Собаки в предвкушении еды виляли хвоста-ми, преданно глядя на людей.
Выложив на стол припасы, братья подкрепились, в первую очередь, конечно, накормив старшего брата. Досталось и соба-кам, они довольные сытным обедом, попытались пристроиться на отдых у ног хозяев, но были выпровожены за порог со слова-ми: «Нечего вам тут разлеживаться!».
Наконец у Чуринги появилась возможность поговорить с братьями. И он решил рассказать им, что же произошло с ним на охоте, тем более, что те уже настроились слушать старшего брата. - Пошел я проверять самоловы, - начал Чуринга, - все было нормально, снял три соболя, уже направился по путику дальше.
Но вдруг, откуда ни возьмись, появился передо мной медведь. Большой, черный, я даже глаза его успел разглядеть: маленькие, злые! Как встал он на дыбы – ростом выше меня. Я снизу вверх на него гляжу. Страшно мне стало! В жизни не испытывал страха, а тут испугался! Ноги, руки затряслись, коленки подкосились. Сила куда-то исчезла, от страха голову потерял. Но жить-то хочется! Подумал: если не я его, то он меня задерет. И злость такая отку-да-то взялась. Думаю – ножом буду резать его! Я же даже не пред-полагал, что встречу зверя на своей тропе. Да еще зимой, когда он должен спать в берлоге! И поэтому к такой встрече готов не был. Я не думал, что медведь меня специально поджидает. Как назло, собаки мои убежали куда-то по следу сохатого. Все произошло внезапно и быстро.
Чуринга замолчал. Какое-то время он молча сидел на нарах, кривя лицо от боли и от пережитых воспоминаний. Канчунга и Дабан тоже молчали, сопереживая брату. В землянке было тихо, только слышна была за дверью возня собак.
Ага продолжил: «Что было делать – пришлось орудовать ножом, ведь ружье при нападении медведя отлетело в сторону. Хорошо, что собаки прибежали, и стали то с одной, то с другой стороны нападать на медведя, отвлекая его от меня. Здорово вы-ручили собачки! Медведь, отбиваясь от собак, пытался обхватить меня лапами и уронить на снег, но я каким-то чудом вырвался из его смертельных объятий, и успел пропороть ножом ему брюхо. Зверь зарычал на всю тайгу от боли. Кишки его начали выва-ливаться, и он давай сгребать их в кучу. Но все-таки он хорошо задел меня. Не помню, сколько я пролежал на снегу, но, видимо, немало, потому, что волосы начали примерзать к утоптанному снегу. Голова болит, руки и ноги тоже, смотрю, а нога в крови, и в коленке не сгибается. А медведь рядом лежит. Смотреть жутко на эту картину. Собаку жалко, кобеля, задрал медведь. Одна у меня теперь сучка осталась.
А я еле-еле до землянки добрался. Где-то даже полз – не мог ногами идти. Особенно тяжело было осилить буреломы или заросли кустарника. Ну а что делать? Не замерзать же посреди дороги! Собачка бежит впереди меня, остановится, ждет, и так жалобно смотрит на меня. Даже, по-моему, видел слезы на ее гла-зах. А говорят, что животные не плачут! Они такие же, как люди, также переживают, думают, только говорить не умеют.
Когда Чуринга замолк, в разговор вступил средний брат: «Ни-чего, ага, ты сделал все правильно, все сделал так, как нас учил отец. Во-первых, ты не растерялся, а вступил в схватку с шату-ном. Не растерялся, поэтому и победил. Не огорчайся! Радуйся, что все закончилось благополучно! Могло бы быть и хуже! А то мы смотрим, когда подошли к зимовью, что стоит оно как необ-житое. Аж страшно стало! Но ничего, теперь, думаю, все будет хорошо. Поживем у тебя, пока не поправишься. А заживет рана, и домой на своих ногах дойдешь. Наверное, заждались нас родные. А мы прибудем целые и невредимые».
- Да, да, невредимые, - промолвил Чуринга, - нога-то долго заживать будет. А домой придем, сразу же к шаману надо идти. Пусть покамлает и скажет медведю, что не хотел я его убивать. Что мы его так же любим, как своего, как человека, как брата. Он такой же, как и мы, только лесной человек.
Канчунга продолжил: «Да, придем домой, да еще с кучей до-рогих соболей. То-то радости будет дома! Если и дальше так же будем охотиться, то хорошо завершим охотничий сезон. А шкур-ки продадим – глядишь, и разбогатеем! И сможем тогда выбрать себе жен! А что, Чуринга, жениться будем?!».
- Ладно, ладно, что-то ты размечтался, брат. Сначала позволь на ноги встать!
Однако, видно было, что старший брат был все-таки доволен благополучным исходом дела. Чуринга даже забыл о больной ноге – ему было в удовольствие общаться с Канчунгой и Дабаном. - Где же ты, ага, оставил шкуру медведя? – задал неуместный
вопрос Дабан.
- Да какая же шкура, Дабан, ты о чем говоришь? Даже если я был бы здоров, все равно ничего брать не стал. И шкура медведя, и все остальное осталось там, где у нас была схватка. Да и нельзя было брать ничего. Амба* вселился в шатуна.
Чуринга укоризненно покачал головой, но больше ничего говорить не стал. А Дабан, поняв свою оплошность, решил сгла-дить свою вину – он не спеша приготовил кое-какую еду, и все это выложил на стол. Лепешка из черемухи, юкола, мелкие кусочки сушеного мяса сохатого – их вид придал аппетит охотникам, и уже через полчаса от этих припасов не осталось и следа.
Незаметно подкрался вечер. Печка потрескивала от сухих дров, огоньки весело плясали и создавали уют в тесной землянке.
Было тепло. И постепенно сон стал одолевать братьев.
- Я уже засыпаю, - промолвил Чуринга, пристраиваясь на на-рах.
- Спи, брат, - ответил Канчунга, - мы тоже с Дабаном приля-жем.
Послышалось сопение засыпавших братьев, кто-то из них захрапел, нарушая тишину.
Неожиданно Чуринга привстал с постели, и возбужденно произнес: «Я знаю, почему на меня набросился медведь! Помни-те, в прошлую зиму в наших краях мы нашли издыхающую мед-ведицу? Но она выжила, как видно, она не погибла! Медведица была сильно изранена, но все-таки выжила! Да, она выжила! Мы ведь не видели её останков, не видели разодранной шкуры. Все доказывает, что это был тот самый зверь. Вот и ходила медведица, бродила, в берлогу уже не залегала. А все хотела отомстить свое-му обидчику, растерзать его, уничтожить. Вот тут-то я и попался на ее пути, поэтому и пострадал. А шатуну все равно, кто ему причинил боль. Раз человек попался на пути, значит – виновен».
Прошло несколько дней, как Канчунга и Дабан оказывали по-мощь старшему брату. Он, благодаря их стараниям, пошел на по-правку. Рана на ноге стала заживать. Опухоль спадала. У Чуринги появился отменный аппетит. Благо, что продовольствия было вдоволь. Еще в конце ноября он забил на мясо крупного сохатого. Хватало и крупы. Была и юкола. С водой проблем не было – вот он, ключ, который почти не замерзал никогда. А дрова – вот они, рядом, какие хочешь. Здесь и листвяк, и береза, и ель. Но надо было дождаться марта, и тогда по твердому насту можно будет без особых проблем добраться от дальних таежных урочищ до родного дома.
Канчунга и Дабан решили, что не следует оставлять брата одного, и поэтому один из них останется здесь, а другой уйдет на какое-то время к своим угодьям, чтобы проверить ловушки. Остался Канчунга. А Дабан с утра пошел к себе на угодья. Со-бака бойко бежала впереди, временами останавливалась, чтобы облаять непуганых белок. Увлекшись погоней за дичью, лайка убежала от хозяина на значительное расстояние. Ее лай слышался уже вдалеке.
- Гав, гав, ав, ав - слышался лай собаки. Но вдруг она замол-чала. Ну, думает Дабан, возвращается лайка, молчит потому, что
надоело ей лаять впустую. Хозяина нет рядом, так зачем лаять задаром? Однако лай повторился, но уже как-то злобно. Так, по-думал Дабан, облаивают крупного зверя. И он заспешил, быстрее передвигая лыжами, чтобы ускорить встречу со зверем. Охотник почувствовал азарт – он уже не думал о том, что сохатый ему и не нужен – мяса с осени было припасено достаточно. Времена-ми лай то смолкал, то с новой силой повторялся. Похоже, собака держала сохатого. Снега было много, поэтому зверь не мог так просто уйти от преследователей.
Дабан, вытирая пот с лица, подбежал к кромке поляны, где начинался густой ельник. Здесь были видны следы сохатого. Они вели в чащу леса, где было намного темнее, чем на открытом ме-сте.
Вот лай послышался рядом, и охотник увидел крупного зверя. Судя по рогам, это был самец. Он крепко стоял на длинных ногах, и агрессивно реагировал на своего преследователя. Сохатый тряс головой, стараясь то ли запугать собаку, то ли поддеть ее на рога, резко поднимал передние ноги, пытаясь достать ими надоедли-вого врага. Но лайка была намного проворнее, и стремительно отбегала от таежного великана.
Дабану сохатый был не нужен – еще загодя мяса было заго-товлено впрок, и поэтому, постояв и налюбовавшись на таежного исполина, он громко дал команду собаке оставить сохача. Пес, недовольно полаивая и повизгивая, прекратил бесполезную борь-бу с возможной добычей, и нехотя подчинился воле хозяина. Со-хатый, недоверчиво поглядывая на собаку, крупной рысью ушел от преследователей. Еще некоторое время слышался скрип снега, и вскоре все затихло.
Отойдя метров двести, охотник наткнулся на заросли кустар-ника. Это был элеутерококк. Дабан, очистив от снега корневище куста, стал ножом долбить мерзлую землю, чтобы выкорчевать целебные корни растения. Ему удалось добыть несколько кореш-ков. Их Дабан заготовил для старшего брата, чтобы он быстрее пошел на поправку.
Братья, заметив добрые перемены и в здоровье, и в настро-ении Чуринги, были полны надежд на удачное продолжение охоты. Канчунга, как и Дабан, тоже зачастил на промысел, уже без боязни оставляя старшего брата одного. Охотникам хотелось завершить сезон охоты полными котомками отборных шкурок.
Старший брат и сам уже думал о дальнейшем промысле на своих угодьях, мечтая о первой тропе после встречи со страшным зве-рем, который едва не лишил его жизни. Чуринга уже выходил из землянки самостоятельно, разминая ноги.
Однажды, выйдя за порог землянки, Чуринга обратил внима-ние на погоду. Пурга будет, подумал он, пора бы братьям возвра-щаться с охоты, пока не замело тропы. Конечно, он беспокоился о братьях, но знал, что они не пропадут в тайге.
Ночь прошла в тревожном сне. Все мысли были о братьях – как они там, в ночи, без тепла, возможно, даже без костра, да на голом снегу? Но к утру пурга притихла, разве что снегу подвали-ло некстати. Как раз со дня на день братья заканчивали охотничий сезон, и приняли решение возвращаться домой. Однако снег ло-мал все планы – нельзя идти по колено в снегу – надо подождать, пока он не осядет, и не превратится в твердый наст.
Братья подошли к землянке Чуринги почти одновременно. Канчунга со своего участка, Дабан со своего. И оба пережидали пургу под выворотнями старых деревьев, предварительно нагото-вив дров на ночь.
Воображение Дабана рисовало картину встречи с братом: охотников ждет теплое помещение, где весело потрескивает печь, а в котле варится мясо сохатого.
Воочию было на самом деле так, как фантазировал Дабан. Их действительно ждал выздоровевший старший брат, теплая землянка, и большими кусками сваренное мясо сохатого. Ох, и проголодался молодой охотник! А тут всего вдоволь – и мясо, и наструганная печень с черемшой! Объеденье!
Сезон охоты закончился – спрятаны ловушки и камусные лыжи в надежном месте, там же, в хранилище из сруба на столбах, аккуратно уложена постель из шкур оленя и сохатого, подушки, и прочая мелочь – до следующей зимы.
Пора собираться домой. Мартовский наст выдерживает вес человека и нарт, нагруженных вещами охотников. Собачки тянут нарты, как будто даже без особых усилий, привычные тянуть уло-женный на них груз.
Изредка, когда уставала еще не совсем зажившая нога, и нуд-ная боль пронзала тело, Чуринга садился в нарты, чтобы немного передохнуть. Тогда на помощь собакам приходили Канчунга и Дабан. Такой тягой собакам намного легче тянуть груз, но приспусках с пригорков постромки ослабевали, и каюрам то и дело приходилось приводить упряжки в порядок.
Два дня продолжалось возвращение охотников домой, к род-ному стойбищу. И хорошо, что по твердому насту передвигаться было намного легче, чем по рыхлому снегу. Но все же дальняя до-рога утомила и людей, и собачек. Однако, несмотря на усталость, путники продолжали преодолевать километр за километром, все ближе приближаясь к родному стойбищу.
Наконец вдали показалось стойбище. Собачки, узнав родные места, прибавили в беге. Нарты, подпрыгивая на снежных ухабах, скрипели, и издавали какие-то звуки, больше похожие на стон больного человека.
А вот и родное стойбище! Но что это – никого из людей не видать? Ни собак, ни сородичей – никого нет на пустынных улоч-ках нанайского селения, как будто все здесь вымерло. Эх, если бы знали братья, что ожидает их в родном доме…

АГБИНДИЙ ЭНУУ – ЧЕРНАЯ ОСПА
В начале зимы большая беда пришла в нанайское стойбище. Черная болезнь агбиндий энуу*, пришедшая к озерным жителям то ли с верховий Амура, то ли неизвестно еще откуда, косила лю-дей из народа нани, причем всех подряд, не разбирая, стар или млад встречался на ее пути. Словно черная туча надолго нависла над стойбищем. Такой беды не помнили даже старики.
Воронье стаями кружило над поселением хэдзэни*, вызывая ужас у немногих оставшихся в живых. И они понимали, что ско-ро и их постигнет та же участь, что и сородичей, отправившихся раньше времени в вечное царство Буни* по причине смертельной болезни.
Голодные собаки, оставшиеся без по-печения хозяев, как бездомные животные, бродили по нешироким улочкам стойбища. Ча-сто то в одном, то в дру-гом конце поселения можно было услышать их жуткий вой.
К этим леденящим душу звукам присоединялись сразу не-сколько других голосов, и далеко-далеко по окрестности разноси-лась ужасающая песня одичавших собак.
У нани есть такой обычай, что в радости или в горе обязатель-но принимает участие шаман. Ни один из обрядов не обходится без него. Заболеет ли человек, рождается ли младенец – шаман всегда рядом – он готов служить людям. А сейчас, когда началась эпидемия, шаман камлал ежедневно. Он, конечно, не знал и не предвидел исхода камлания, но очень надеялся с помощью духов отвести беду от своего народа.
Собрались все живые. Расселись кто где. Вот выходит с буб-ном шаман, осматривает в сумерках людей, вот он покачал го-ловой и стукнул колотушкой по бубну. Сперва осторожно, звук от прикосновения колотушки к бубну звучит тихо, как бы робко. Шаман стучит сильнее, еще сильнее. Гулко звучит в ночи бубен старого шамана – он зовет духов, долго общается с ними, просит оказать помощь его сородичам, и всем, кто оказался в беде. Он делает необычные движения, то почти склоняясь до самой земли, то резко вскидывая руки вверх. И при этом говорит-говорит. Его речь звучит то плавно и спокойно, словно воды Амура плещут о берег, то вдруг неожиданно громко гортанные звуки вырываются из его горла, словно мелодия буйного ветра в штормовую погоду.
Когда шаман камлает, ему всегда нужны помощники из муж-чин. Нет, они ничего не делают – не бьют в бубен, не кружатся в пляске, как шаман. Их задача заключается в другом. Шаман выполняет свою миссию, он общается с духами, а мужики вы-крикивают подбадривающие слова и подтверждающие верность контактов шамана с потусторонним миром.
- Гэ, гэ, тэде, тэде, тэде, тэдему!* - кричат помощники в часы камланий шамана. И эта его неистовая пляска, и резкие крики просящих у духов милости – обязательный ритуал при проведе-нии шаманских камланий. Но этот обряд, который происходил в ночной тиши Болони, был посвящен тому, чтобы агбиндий энуу перестала забирать жизни людей в царство Буни, а также наде-ждам на новую жизнь – без горя и эпидемий.
Однако, настолько была сильной агбиндий энуу, настолько она была могущественной, что не мог с ней справиться старый шаман. Он старался, он очень старался – и духи ему помогали, и пытались изгнать агбиндий энуу, но силы были неравны. И сда-лись в этой неравной борьбе духи, которые сказали шаману, что не могут победить страшную болезнь.
Устал шаман. Тут же, обессиленный, в кругу своих соплемен-ников, он упал навзничь. Упал, и не шевелится. Нет у него сил. Долго лежал недвижимо. Сородичи молча смотрели на шамана, ожидая, пока он не придет в себя. Они знали, что шаман проделал долгий путь, общался со многими духами, и нужно время для его возвращения обратно. Наконец шаман зашевелился, тихим голо-сом попросил пить. Руки его тряслись, а глаза смотрели, словно в пустоту…
- Уходите отсюда, - сказал шаман, - собирайтесь, и уходите. Вам уже никто не поможет. Черт поселился здесь. И никогда сюда не возвращайтесь – сусу*. Ослушаетесь – все здесь умрете.
Не послушались люди старого шамана. Позвали из соседне-го стойбища другого. Пусть, говорили они, он покамлает. Может быть, думали они, что их шаман стал слишком старым, и потерял свои способности общаться с потусторонними силами?
Но не помогли озерским людям и приезжавшие шаманы из соседних и дальних стойбищ огромного мангунского* края. Люди, заболевшие черной болезнью, умирали один за другим. И редко-редко дымоход чьего-то очага пускал из закопченного от-верстия черный дым, извещавший немногих его сородичей, что
в этом жилище еще как-то теплится жизнь. Хэдзэни не успевали хоронить родных и близких, взрослых и детей, ставших раньше времени жертвами агбиндий энуу. Злая болезнь свирепствовала. Без древних погребальных обрядов, без скорбных песнопений ос-лабшие люди молча хоронили в кэрэнах* покойников. И каждый из живых думал – чья следующая очередь?

ЭНЕКЭ* И СТАРИК
Поседевшая раньше време-ни еще нестарая мать, в начале весны ожидавшая своих сыно-вей с охотничьего промысла, в конце луны потеряла мужа. Его, как и многих сородичей, забрала в царство Буни черная болезнь. И теперь она одна в большом доме смиренно ждала своей уча-сти, не надеясь на чудо.
По привычке она вставала рано, задолго до восхода солнца. Что-то делала при тусклом свете жирника, кое-как коптившего неживым огоньком. Перекладывала попусту посуду с одного ме-ста на другое. И думала о разном. Мысли ее путались. Вспоми-нает себя девчонкой, то вспоминает сватовство покойного мужа,
то рождение первенца. Как же его зовут? Да, его зовут Чуринга, или Канчунга? Не помнит бедная женщина имени своего первого сына. Не может вспомнить. А как же зовут младшенького? Дабан? Да, его зовут Дабан.
В беспамятстве женщина берет в руки дученку*, и ее руки, с молодости привычные к музыкальному инструменту, начинают выводить смычком какую-то странную мелодию. Она говорит ка-кие-то непонятные слова. Ее песня вызывает у людей страх. Но мать этого не понимает.
- А-а-а-о-о-у-у, - долго и надрывно звучит ее горький плач в одиноком доме.
- О-о-о-о-а-а-о, – жутким эхом отзывается плач, переходящий в истеричные вопли другой женщины где-то в противоположном конце стойбища.
И еще долго звучит в ночи какофония жутких звуков. Далеко в горах Сихотэ-Алиня слышится перекличка одичавших собак и обезумевших от горя женщин.
Постепенно затухали огни родовых очагов то в одном доме, то в другом. Это означало, что их хозяева покинули свои жилища.
Немощный старик давно остался один. Свою жену он похо-ронил еще лет двадцать назад. Один сын сгинул на охоте, друго-го унесла из жизни эта проклятая болезнь, заодно прихватившая в царство мертвых его внуков и правнуков. Он сидел в пустом доме и разговаривал с духами: «Почему вы не забрали меня в царство Буни? Я достаточно пожил на этом свете, и теперь, в старости, остался совершенно один. Мне не хочется жить – это несправедливо – я, старик, жив, а моих детей нет. Нет и внуков с правнуками, нет продолжателей рода. Кому нужна моя жизнь? Кому, если некому мне помочь? Скажите, добрые духи, когда отступит эта страшная болезнь, и вновь загорит огонь в наших родовых очагах?».
Над стойбищем поднималось мартовское солнце. Его огнен-ные стрелы пронзали края сопок, и улетали дальше – за горизонт. Было холодновато. Во всем стойбище не оставалось и половины жителей стойбища, кроме дряхлого старика. Он решил дождаться тех, если доживет, кто по весеннему насту должен был вернуться в стойбище из охотничьего промысла.
В стойбище умирали люди. Старики, дети, женщины, моло-дежь уходили в мир иной раньше времени. Проходил день-другой
– улучшений не было. Мор в стойбище продолжался. Осталось совсем немного здоровых людей. Однажды они собрались в доме старика, чтобы решить, что же им делать дальше?
Старец, которого еще не затронула страшная болезнь, начал первым: «Я достаточно пожил на этом свете. И не хочу, чтобы наш народ вымер. Все здоровые люди, спо-собные передвигаться, должны покинуть род-ные места. Только так можно спастись от чер-ной болезни».
Старик надрывно закашлял, в перерывах между приступами он тяжело дышал. Наконец, опять смог говорить: «Видно, наши духи по какой-то причине разгневались на нас. Иначе бы беды не произошло. Если кто думает иначе – говорите».
- Правильно, даи ама*, мы тоже так думаем, - вразнобой заго-ворили люди.
- Только куда же нам идти среди зимы? Где нас ждут? Кто ждет? – с горечью произнес другой старик.
- Сейчас не тот случай, чтобы спорить, - сказал старец, - иди-те, собирайте в дорогу все необходимое.
Мороз, несмотря на мартовскую оттепель, по ночам еще креп-чал. В домах, брошенных хозяевами, было холодно и неуютно. Да что там говорить, ведь некому было растопить родовые очаги. В пустых домах не звучали детские голоса, не ворчали старухи, не было слышно шагов людей. Все вымерло. Лишь жуткий вой собак проникал в души оставшихся в живых. Но радости в их сердцах уже давно не было. Люди собирали в неизвестную дорогу только необходимые вещи и продукты.
Старые люди говорили молодым, что их далекие предки когда-то были кочевыми людьми, как и другие тунгусо-маньч-журские народы. Но многие сотни и сотни лет назад их предки обрели настоящую родину на Амуре. И уже с тех давних пор стал народ хэдзэни оседлым, и не помышлял ни о каком кочевье. Летом пользовались лодками, оморочками, зимой передвигались
на собачьих упряжках. Вот и теперь, когда эпидемия вынуждала оседлых жителей Болони покинуть места постоянного прожива-ния, они использовали собак, запряженных в нарты.

ПРОЩАНИЕ С БОЛАН
Подъехав к своему жилищу, Чуринга, предчувствуя неладное, поспешил в дом. Но в холодном помещении не было ни матери, ни отца, ни кого-либо из живых людей, кто бы мог встретить охотников, и объяснить, что же произошло в стойбище?
Братья, поняв, что случилось что-то ужасное, по очереди вхо-дили в каждый дом. Но повсюду было одно и то же – погасшие очаги, пустые нары. Наконец-то повстречался дом, где кто-то был из живых. Зайдя в помещение, братья увидели лежавшего на на-рах старика. Больше в доме никого не было.
Даи ама, - негромко произнес Чуринга, обращаясь к старику, - где все люди? Что случилось в стойбище?
- Это ты, Чуринга – вопросом на вопрос еле слышно произ-нес старик, подойди ко мне, но не приближайся. В стойбище нет никого из живых. Всех забрала какая-то страшная болезнь. Она никого не пощадила.
- А мать наша, отец наш, они где, они живые? – срывающимся на крик голосом спросил Дабан.
- Болезнь никого не пощадила. А те, кто остался в живых, ушли отсюда. Ваши мать и отец остались здесь.
И старик замолчал, тяжело дыша. Было видно, что ему не хватало воздуха. Он пытался еще что-то сказать, но ослабший организм уже давал сбои – он умирал.
Старик закрыл глаза. Со стороны казалось, что он просто за-сыпает. Его лицо было спокойным, лишь заострившийся нос и впалые глаза выдавали в нем очень больного человека, находяще-гося при смерти.
- Вы уходите отсюда, и сюда больше не возвращайтесь. Это место, где стоит наше стойбище, сейчас проклятое место – сусу. А я умираю. И я, наверное, последний из живых, - прошептал старик.
- Что будем делать? – спросил Канчунга. - Кэрэн надо делать, - ответил Чуринга.
- И как можно быстрее уходить из стойбища, где поселилась нечистая сила, - сказал Дабан.
Приближалась ночь. Надо было где-то устраиваться на ноч-лег. Решили переночевать в родительском доме. Затопили печь, и вскоре тепло заполнило все жилище. Никто из братьев не при-тронулся к еде, все молча расположились на нарах, и как есть, в одежде, легли и постарались уснуть. Но страшные известия не давали покоя, и эта ночь показалась братьям очень и очень длин-ной, как будто время тянулось вечно. Солнце еще не поднялось из-за горизонта, как братья были уже на ногах. Они собрали в котомки необходимые вещи, не забыв котелки, топоры, кое-ка-кую посуду, и продукты. Весь домашний скарб уложили в нары и, пристроив собак в упряжках, засобирались в последний путь из родного стойбища. Но прежде надо было похоронить старца, и они задержались в стойбище, чтобы исполнить долг, и проводить в последний путь уважаемого человека.
После недолгих проводов старейшины в царство Буни братья двинулись в неизвестность, покидая родные края, где они роди-лись, выросли, возмужали, и стали охотниками и рыболовами. Здесь, на этой благодатной земле малой родины, они попроща-лись с ушедшими в мир иной родителями, сородичами, но с мыс-лями и надеждами, что когда-нибудь они вернутся сюда, в свое родное стойбище.
Вдали, за поворотом заснеженного мыса, где они частенько ставили сети, и ловили жирных сазанов и увесистых карасей, ис-
чезло их стойбище. Их родное стойбище! У каждого из братьев было такое чувство, что они потеряли не только малую родину, но и частицу самого себя.
Под ногами скрипел снег, и по насту было легко передви-гаться. Братья лишь изредка останавливались на короткий при-вал, чтобы дать возможность отдохнуть собачкам, и посмотреть, нет ли у них порезов на лапах, ведь наст мог легко поранить их ноги, и тогда возникнет проблема с передвижением. Да они и сами должны были перекусить. Вот так, километр за километром, были братья в пути, пока не оказались в соседнем стойбище, где на какое-то время нашли приют у сородичей. Те приняли их как желанных гостей. На стол выложили и мясо, и рыбу, чаем потче-вали, сколько душе угодно. Лишних вопросов не задавали, так как печальные вести узнали от местного шамана.
Однако злоупотреблять гостеприимством братья не стали, а решили через день-другой отправиться в путь. Куда? Они и сами еще не знали, куда их приведет судьба. Но почему-то их манил Мангбо*, где они и хотели обосноваться.
Путники прошли по протокам Харпи, Симми, а уже по протоке Сия наконец-то вышли на Мангбо. В дороге ночевали в местах, где было много сухого тальника. Без палаток, под открытым небом коротали ночи при ярком костре. Варили ред-ко, в основном нажимая на чай. Горячий напиток поддерживал путников, но сил не придавал. Им хотелось поесть чего-нибудь вкусного, например, мясо сохатого, или же отварную или запе-ченную на костре рыбу, но походные условия не позволяли им осуществить их желание.
Видя, что Чуринге из-за больной ноги нелегко дается пере-движение, Канчунга и Дабан сопереживали ему – они не позволя-ли старшему брату не то что нести, но даже и поднимать тяжести. Сначала Чуринга сопротивлялся, и пробовал пользоваться права-ми старшего брата, чтобы его слово было последним и решаю-щим, но все же сдался, и позволил братьям делать так, как это бы сделал он сам, будь один из братьев ранен или же болен.
Канчунга, видя, как морщится от боли Чуринга, как-то спро-сил его: «Может быть, ага, устроим привал здесь на день-два, чтобы ты немного отдохнул?». Вопрос был вполне осознанным, а не спонтанным, и он знал, что они сделают так, как решит старший брат.
- Нет, мы пойдем дальше, неужели вы не понимаете, что скоро начнет таять снег, и вода будет только прибывать? Вот тогда точно нам придется делать привал где-нибудь в неудобном месте, может быть, до конца ледохода на реке. И что тогда? У нас нет лодки. И припасы скоро закончатся. Сетки или невода у нас тоже нет, так что рыбу мы не поймаем, и выход у нас один – идти. Поэтому мы и должны двигаться, останавливаясь только на короткие привалы, чтобы отдохнуть и перекусить, и чтобы где-нибудь заночевать.
- Да, ага, - сказал Дабан, - надо идти!
- Да я что? Я ничего! Надо, значит надо, - негромко произнес Канчунга. Он и не ожидал другого ответа, а спросил просто так, для порядка, чтобы точно знать, что же им нужно делать, чтобы не только уйти подальше от опасного места, каким стало их род-ное стойбище, но и, наконец, где-то определиться на место жи-тельства. Канчунга одобрил решение старшего брата, и про себя подумал, что он всегда оказывается прав.
А вот и стойбище Джонгмэ. Это было последнее знакомое для братьев селение, где им иногда приходилось бывать. Здесь у них были знакомые, которые могли их приютить на какое-то короткое время. Может быть, на день-два, но никак не больше. Хорошо приняли переселенцев соплеменники, сочувствовали, кормили блюдами, которыми потчуют дорогих гостей. Братья решили, что пора отправляться в дорогу. Лапки у собачек зажили, соро-дичи дали провизию, кое-какие теплые вещи, а кто-то из жителей Джонгмэ подарил братьям сеть из крапивы. Попрощались они с сородичами, и двинулись в путь. Но неожиданно им пришлось за-держаться: в Джонгмэ приехал маньчжурский купец, а у братьев было полно пушнины. Они показали купцу часть своего товара, а купец предложил свой. И пошел торг. Купец гнет цену, а братья не уступают – они хорошо знали стоимость своего товара. Не первый раз торговались с купцами. Маньчжур, почувствовав, что перед ним не новички, стал заявлять реальную цену. Это удовлетворило братьев, и они выгодно обменяли на нужный им товар часть своей отборной пушнины. Похоже, что и купец был доволен качеством пушнины и итогом торгов. Правда, он кривил губы, и всем своим видом показывал, что этот обмен был ему невыгоден. Купец тут же вытащил какой-то блокнотик, и стал иероглифами что-то пи-сать. Иногда, забываясь, он хитро улыбался, и даже потирал руки,
видимо, подсчитывая прибыль. Братьям было уже все равно, что там делает купец, главное, что они обменяли часть своей пушни-ны на нужный им товар. И это было своевременно.

СТОЙБИЩЕ КАРГИ
Путешествие продолжалось. Так, день за днем шли братья по реке в сторону Нижнего Амура. Днем заметно теплело, и собачкам было нелегко тянуть нарты, поэтому шли рано утром, и вечером, когда подмерзало. Но здесь таилась опасность – лайки об лед или наст, покрывавшийся местами ледяными иголками, ранили свои лапки. Хозяева бережно относились к ним, то и дело обрабатывая даже самые незначительные ранки, хотя с этой задачей собачки и сами неплохо справлялись. Они без труда зализывали свои раны.
Постепенно братья подошли к стойбищу Карги, почти грани-чащему с землями, где живут ульчи, говорящие на языке, очень схожем с нанайским. Снег давно стал рыхлым, и передвигаться, даже ранним утром, и поздним вечером, было очень затрудни-тельно. Днем видели орланов и коршунов. И эти птицы – пред-вестники ранней весны. Казалось бы, корм для них в эту пору – большая проблема. Но нет, появились первые пропарины, где хищные птицы могли подкараулить какую-нибудь рыбу. Образо-вались и забереги вдоль Амура.
Спускаться вниз по Амуру хоть пешком, хоть на лыжах, было уже невозможно, да и не было острой необходимости ради неиз-вестного будущего рисковать жизнью. Братья решили в стойбище Карги переждать ледоход, а дальше… Дальше видно будет!
- А места здесь красивые! Река какая широкая, а сопки-то, сопки! Смотрите, какие высокие! И кругом тайга! – в восхищении говорил Дабан.
- Да, места здесь и вправду красивые! – сдержанно произнес Чуринга, - уж не думаешь ли ты, Дабан, остаться здесь?
- А я не против! Почему бы и нет?
- А как же наша мечта посмотреть новые места? – спросил Канчунга, - если останемся здесь, то уже навсегда.
Между тем, весна наступала. Апрель выдался теплым. Солнце уже не спешило, как зимой, за горизонт, и весна не стала задержи-ваться в пути, а поспешила занять свои владения, чтобы яркими и теплыми лучами солнца растопить снега и пробудить природу после долгой зимней спячки.
Пристроились братья неплохо – на краю стойбища жил оди-нокий дед. Правда, тесновато было в жилище, но если потеснить-ся, можно было даже неплохо переночевать на широких нарах. Видимо, когда-то была семья у старика, но куда они подевались, не принято спрашивать у нанайцев про это. Захочет хозяин рас-сказать, сам, без лишних разговоров, откроет свое сердце незна-комым людям. И то хорошо, что приютил мужиков старый карги-нец.
- А что, ребята, - поинтересовался он у братьев, - обосновы-ваться здесь будете, или же дальше пойдете? Что вы думаете?
- Думаем, - отвечал Чуринга, - в низовья Амура спуститься, говорят, там тоже нанисэл живут. Посмотрим, может, где-нибудь там и обоснуемся. Домой на озеро, в наше стойбище, возврата нет – сусу.
- Тогда делать надо огда*, да побольше размером – вас трое, вещи, собак же с собой заберете?
- Конечно! – громко и несдержанно воскликнул Дабан. Чуринга укоризненно посмотрел на младшего брата, но ни-
чего не сказал. Промолчал и Канчунга. Поняв, что допустил бе-стактность в адрес старика, Дабан виновато пояснил: «Да, мапа*,
собачек с собой заберем. Куда мы без них? Они с нами и в тайгу, и на луга, куда хочешь!».
- А скажи, даи ама, вот мы хотим огда делать, а где доски можно заготовить? – спросил Чуринга.
- В тайге, где же еще, ищите кедр. Два-три дерева срубите, вот вам материал на доски. Вполне хватит даже на самую большую. Уключины, весла вы знаете из чего делать надо. Не мне вас учить. Уключины, - сказал Канчунга, - конечно же, из лиственницы. Надо найти с крепкими сучьями. Вот и уключины. А весла можно сделать или из ели, или же из кедра. Из ели, однако, весла крепче
будут.
- Да, парень, правильно говоришь! Так идите и делайте! Что же вы ждете? Я подскажу, где можно заготовить деревья. Далеко в лес не ходите. А найдите поближе к берегу – таскать ближе.
Воодушевленные советами старца, братья, вытащив топоры, ушли в лес. Вскоре нашли подходящий кедр. Рядом росли дру-гие красавцы. Огромной высоты, с раскидистой кроной, стояли великаны, упираясь верхушками в небо. Ну и красавцы! Однако Чуринга на правах старшего, перед рубкой деревьев, сделал це-лый обряд.
- Я причиняю вам боль, но это нам очень надо, мы с братьями должны сделать лодку, чтобы найти свое счастье в других краях. Простите нас!
Зазвенели топоры, и вскоре было свалено три кедра с ровными стволами, которые прекрасно подойдут для лодок. И братья, аккуратно обрубив сучья, приступили к очищению деревьев от коры. День-два ушли на подготовительные рабо-ты, а дальше было уже интереснее, правда, и ответственнее – срубить дерево так, чтобы из него получились доски, да еще ровные чтобы. Ох, и тяжелая это была работа! Но нужная и интересная, потому что махать топором может каждый, но не всякий способен на такой труд, как изготовление досок из только что вырубленного дерева.
Когда заготовка досок была закончена, Чуринга пригласил дедушку в лес, чтобы он посмотрел и оценил их работу. Конечно, старцу было тяжело ходить, но он, кряхтя и отдыхая после каж-дого десятка метров пройденного расстояния, все же добрался до деляны. Он просмотрел каждую доску, и в целом одобрил труд мастеров.
- Неплохо, неплохо! – вот теперь задача все эти доски перене-сти к берегу!
- А зачем к берегу-то? – поинтересовался Дабан.
- А что же вы, ребята, хотите лодку делать здесь, вдали от берега? А потом тащить ее на своем горбу?
- Да нет, даи мапа, - встрял в разговор Чуринга, - это братишка пошутил. Конечно, мы перетаскаем доски поближе к воде. Там и будем делать лодку.
Старик бросил взгляд на Дабана, и покивал головой, но ниче-го не сказал более. Примерились братья к доскам и, взвалив их на плечи, понесли к реке. За ними еле-еле поспевал старик, все так же кряхтя и время от времени отдыхая от усталости.
Братья ни разу не делали ранее плоскодонные лодки, а тут приходилось все делать самим. Помогал старец, конечно же, со-ветами. А они ох как нужны были братьям!
- Там подчешите, здесь немного загните, осторожнее, осто-рожнее! – то и дело слышались советы старика.
- Вот вы, ребята, все предусмотрели, а про кокорины-то и за-были. Как вы будете крепить доски, к чему? А делать их надо из березы. Она прочнее, и не трескается, как листвянка или ель. Сходите в лес, найдите березки не ровные, а искривленные, с изгибом, вот они и пойдут для каркаса лодки. Вы все поняли? – спрашивал старец.
- Мапа, с тобой мы сделаем такую лодку, что сама будет бе-жать по волнам! – воскликнул Канчунга.
Старик, не привыкший к подобному роду комплиментам, по-морщился, как от зубной боли, но ничего не сказал в ответ. Так, за разговорами, и шло строительство крепко слаженной огда. Под-ходили и старались чем-то помочь болонцам жители стойбища Карги. Подсказывали, как надо подогнать доски, как и под каким углом подчесать кокорины, чтобы лодка в итоге вышла легкой на ходу и, главное, была прочной и надежной, и не давала течи.
Наконец наступил торжественный день – лодка была го-това! Для Чуринги, Канчунги и Дабана это было событие. Они радовались, как малые дети, благодарили жителей стойбища за помощь. Дабан в порыве радости даже обнял старика, у которого остановились, и были приняты как родственники и желанные го-сти. Братья смотрели на свое детище, и не могли налюбоваться. Длинная, широкая, лодка была ну просто красавицей!
Забереги на Амуре с каждым днем становились все больше и больше. Лед от прибывшей воды заметно приподняло, и в широких заберегах плескался амурский частик. Течение становилось силь-нее. Как долго ждали люди этого момента! Истосковавшиеся по свежей рыбе, мужики ставили сети в заберегах, и ловили карасей, сазанов, сомов, щук. Хватало и другой белорыбицы. Особенно цени-лась щука. В это время года она готовится метать икру. Малосоль-ная, свежая икра очень вкусный продукт! Пальчики оближешь!
Прилетевшие утки и в одиночку, и шумными стаями летали над просторами Амура, нисколько не боясь людей, садились на воду у самого стойбища, дразня вездесущую ребятню и охотни-чьих собак.
В середине апреля на Амуре начало толкать лед. Он дыбил-ся и, наползая льдиной на льдину, охал, стонал, и рассыпался на мелкие куски. Река шумела, утки носились туда-сюда, а люди сто-яли на берегу, и наблюдали за весенним ледоходом. Они смотре-ли на очаровывающую картину обновления природы. К вечеру лед встал, все затихло, река как будто успокоилась в ожидании сплошного ледохода.
На следующий день к обеду заметно потеплело, и лед тронул-ся. Сперва робко, но постепенно ледоход проявил себя в полной мере. С такой мощью, с такой неукротимой энергией не могла справиться ни одна сила в мире! Лед сплошным фронтом шел по Амуру, ломаясь и кроша сам себя на мелкие осколки. Шум стоял по всей окрестности, не смолкая целые сутки.
На следующий день Амур полностью освободился ото льда. Но редкие льдины еще долго носило по реке, которые все же рас-сыпались на острые хрупкие хрусталики и растворялись в холод-ных водах Амура.
- Ну что же, братья, - сказал Чуринга, - подождем еще день-другой, и потихоньку поплывем вслед за льдом. Поедем вниз по Амуру, и там, за Больбой, тоже живут нанисэл. Они себя, как и мы, зовут нани. Говорим мы с ними на одном языке, только говор разный. Но понимаем друг друга хорошо.
- Ты, ага, у нас старший, как скажешь, так и будет. За тобой пойдем!
- Вот и договорились! А теперь, пока есть свободное время, давайте старику поможем. Дрова можно заготовить, вон, у кром-ки леса, много сухостойного леса. Что нам стоит нарубить его?
 - Это так, ага, - поддержал брата Канчунга.
- Конечно, что нам стоит! – отозвался Дабан.
Пару дней посвятили братья заготовке дров для старца. Он был растроган до глубины души, и отблагодарил братьев щенком амурской лайки
- Берите щенка, хорошим помощником будет! И спасибо вам! Будете проездом когда-ни-будь, не забывайте старика!

ВСТРЕЧА НА БОЛЬБЕ
Наступило время дальнейшего путешествия. После коротких проводов с жителями стойбища лодка отходит от берега, и за вес-ла садятся Канчунга и Дабан, Чуринга на корме с рулевым веслом управляет деревянной огда. Бежит лодка по амурской ряби легко и послушно воле гребцов и рулевого. Дабан, с удовольствием на-легая на весла, рассуждал про себя: «Ехали мы с братьями сперва на собачках, они везли нас, не отлынивая от тяжелой ноши на нартах, а теперь, наоборот, мы уже везем их. Вот такая вот жизнь! Не может человек обойтись без хорошей собаки, а собака без че-ловека. Куда мы друг без друга! Также и мы, братья, не можем обойтись друг без друга. Если одному плохо – всем плохо».
Амур разлился во всю свою ширь. Братья были восхище-ны красотами реки, величьем тайги и сопок, затянутых голубой дымкой. В воде отражаются редкие облака, прибрежные сопки, и лодка, бегущая по течению реки. Амур спокоен. Проплыва-ют редкие льдины. А в воздухе творится нечто невообразимое – свист перелетных птиц, хлопанье крыльями, гогот гусей и лебединое курлыканье. Некоторые стаи уток проносятся над са-мой водой, едва не касаясь крыльями водной поверхности реки. Отдельные утки пролетают над самой головой, нисколько не бо-ясь человека. У парней взыграл азарт, но что было делать? Надо было сдерживать себя, хотя желание подстрелить селезня было очень велико. Но рисковать собой сейчас было нельзя. Все-та-ки помнили братья, что находились в лодке, полной различного
груза. И любое резкое, неосторожное движение могло опроки-нуть лодку.
Весна! Как долго ждал этого времени года Дабан! Он, как и любой житель тайги и реки, любил весну, ее робкие первоначально, а затем все более уверенные шаги по земле Нижнеамурья, которая дарила тепло всему дальневосточному краю. Весна всегда приносит надежду на новую жизнь, на лучшую долю рыбака и охотника. Особенно такая добрая надежда была нужна Дабану, его братьям Чуринге и Канчунге, которые однажды холодным весенним днем потеряли родных и близких, и которые именно по этой причине, связанной с агбиндий энуу, сейчас находились в вынужденном странствии вдали от погасшего родового очага.
Если сказать, что быстроходная лодка неслась по глади Амура, как чайка в небе, это будет неверно. Груженая огда шла тяжело, управляемая опытным рулевым. И поскольку рельеф у берегов разный, то и течение на всем протяжении реки тоже раз-ное. То спокойно лодка идет, то вдруг понесется по быстрому течению, что только держись! Мужики-то что?! Они привычные к воде, а вот собаки начинают проявлять беспокойство, напряженно всматриваясь в воды Амура, реагируя на каждое движение лодки. Но спокойный голос кого-нибудь из братьев успокаивает собак, и они послушно сворачиваются калачиком, лишь шевеля ушами. А щеночку хоть бы что! Поел сытно, и спит! Ни на что не реагирует, будто понимает, что у него еще вся жизнь впереди.
Сколько ни едешь, сколько ни гребешь – все равно устаешь, и тогда надо просто пристать к берегу, и размять ноги. Время отды-ха используется с пользой: костер, принятие пищи, кратковремен-ный отдых, и пока Амур спокоен – опять за весла, и вперед! Вер-нее, вниз по течению, туда, где они хотят найти свое счастье. Но ближе к вечеру приходилось думать и о ночлеге. Чуринга выбирал место, где можно было разбить табор, где дров хватает, где густо растет тальник, который в случае непогоды защитит от холодного ветра. А если была возможность, парни старались поставить сеть, чтобы поймать какую-нибудь рыбу на уху или на талу*. Собаки в это время, спрыгнув с лодки, обнюхают все кусты, деревья, за-ячьи тропки, и метят их. И лишь только после этих обязательных процедур ложатся у ног хозяев в ожидании еды. Братья у костра обсуждали итоги прожитого дня, намечали план на завтрашний день, и уже при мерцании звезд ложились спать.
Река в обрамлении сопок петляет между скалами, неся свои воды к далекому лиману, и здесь, почти у самых низовий Амура, разливается вширь, затапливая пойменные луга, островки, отчего кажется, что река не знает границ, нарушая привычный ландшафт. И на всем протяжении пути встречаются то острова, заросшие тальником и березой, то гранитные скалы, встречающие восходы и закаты весеннего солнца своим каменным монолитом.
Постепенно лодка приближалась к Больбе. Считай, у само-го его основания расположилось небольшое ульчское стойбище всего-то из нескольких семей. И еще это утес, и не просто утес, а утес-великан, утес-красавец, который своими поросшими веко-выми деревьями на самой вершине упирается в самое небо. Сто-ит он, гордый великан, весь в гранитном панцире, стоит на пути мощного течения Амура, и льды в весенний ледоход наползают друг на друга, стонут, крошатся на мелкие ледяные иглы, которые скоро растают от свежего ветра и теплых солнечных лучей. А в конце октября или начале ноября, когда шуга сплошным фронтом идет по Амуру, утес стоит на пути мощной силы, где, в конце кон-цов, образуется ледяная защита от осенних штормов, пока лед не покроет водную поверхность в окрестностях Больбинского утеса.
Вот здесь-то и решили пристать братья, чтобы познакомиться с собратьями по крови и языку, отдохнуть немного от утомитель-ного путешествия по просторам Амура. На каменистом берегу стояли люди – несколько мужиков, женщины и дети. Рядом кру-тились лайки, присматриваясь к чужакам.
Едва огда уткнулась носом в берег, Дабан ловко соскочил с нее и, держа крепко веревку, подтянул ее, насколько хватило сил. Следом вышли Канчунга и Чуринга.
- Бачигоапу*, нанисэл! – приветствовали братья стоявших на берегу ульчей.
- Сородэ, сородэ!* – донеслось в ответ.
Никто из сторон пока не пытался идти на разговор. Какое-то мгновение люди со стойбища и приезжие молчали и как бы изуча-ли друг друга. Наконец, один из ульчей, что постарше возрастом, спросил: «Куда путь держим?».
Кто-то из братьев ответил, что едут в низовья Амура, где на-деются обосноваться навсегда. Чуринга первоначально сомневал-ся, поймут ли ульчи язык народа хэдзэни*? Но опасения его были напрасны: все они, и хозяева, и гости, прекрасно понимали друг друга. И поэтому между ними завязался разговор о том, о сем, о жизни и проблемах, о рыбалке, об охоте. Кто-то из больбинских сказал, что им известны последние новости о трагедии с агбиндий энуу в нанайском стойбище, и что десятки людей умерли от чер-ной болезни, и поэтому они выражают сочувствие своим гостям. Затронув эту деликатную тему, хозяева стойбища пригласили го-стей переночевать в каком-либо доме на выбор – где они захотят.
- Да нет, спасибо! – произнес Чуринга, - переночуем мы возле лодки, поставим палатку, разведем костер, поужинаем. Нам не привыкать жить в таких условиях – мы ко всему привычные.
- Ну, смотрите, а то дома теплее! Если здесь решили заноче-вать – воля ваша.
Палатку братья установили быстро. А что там устанавливать – срубил две длинные палки, и четыре короткие, воткнул их в землю, натянул, чтобы не было слабины, и все, жилище готово. На землю положили сухую траву, сверху шкуры сохатого и оленя, укрылись кто чем – и все, можно спать!
Целый день накануне, и весь вечер на север летела птица. Огромными косяками. Если близко пролетают утки, слышно хло-панье крыльев, или посвистывание, или кряканье. В зависимости
от того, какой породы утка. Крякаш, например, оглушительно крякает. Шилохвостка издает вообще непонятные звуки, то ли свистит она, то ли звонко щёлкает клювом. Но узнать, какая утка летит, для охотника не секрет.
Наблюдательный Чуринга заметил, что ходовая перелетная птица, идя над Амуром, почти напротив Больбинского утеса сво-рачивает налево и, пролетая над Дарахтой и Сингарэксе, держат путь в район Халана, проток Авали и Лимури, где полным-полно кормовых озер.
Какой уж тут сон?! Стаями, косяками летят утки, гуси, лебе-ди, и еще всякая мелочь, вроде куликов и вальдшнепов. И каждая птица норовит лететь на той высоте, где им легче поймать свой воздушный поток, чтобы меньше махать крыльями, а больше планировать, как это хорошо делают гуси. Те вообще забираются на такую высоту, что видны как маленькие-маленькие точки. Но гогот их слышен за километры.
И Дабан, и Чуринга, и Канчунга не спали – откуда будет сон при таком движении бесконечных верениц перелетной птицы! Собаки уже не реагировали на бесконечные стаи уток, гусей. Но, однако, нет, чуток их сон. Среди ночи вскочили они, залаяли в сторону леса. Кто там ходит? А ну выходи! – лаяли собаки. Но даже если и медведь пытался подойти к табору, разве ему раз-решат это сделать охотничьи лайки? Не подпустят, отгонят на безопасное расстояние. Нечего тебе тут делать, косолапый! Иди себе своей дорогой! Не мешай людям спать! Видишь, они прито-мились, отдыхают!
Шаги и треск веток и сучьев примолкли – ушел зверь. Ото-гнали его собаки. Теперь можно спать спокойно. И пусть себе ле-тят на север птицы. А мапа* пусть себе ходит по тайге. У каждого своя дорога. И у путников завтра будет своя дорога – в низовья Амура!

ВДАЛИ ОТ РОДНОГО ОЧАГА
Это только кажется, что если сел ты в лодку, загреб веслом, и помчит она тебя, словно чайка над Амуром, в нужном направ-лении, и без каких-либо проблем. Да еще с попутным ветром! Как бы не так! Не все так просто. Не дай бог попасть под шторм. А шторма на Амуре – о-е-ей, знаете какие?! Так вздыбит Амур, мало не покажется. Волны высотой больше человеческого роста
так тряханут лодку, что затеряется она в бешеной пляске стихии, перевернется вверх дном, и пойдут ко дну находящиеся в ней гребцы. Страшно попасть под шторм, ох и страшно! Оказался если в такой ситуации – быстрей греби к берегу, или, еще лучше, в заводь какую-нибудь тихую, и там пережди непогоду. Сиди, и не высовывайся, а не то… черту одному только известно, что будет, потому что это он управляет сейчас стихией, мстит людям за веру их в богов и духов своих. Считает, что люди должны поклоняться ему, и зверствует пуще прежнего в ярости своей и злобе.
Рисковали братья, выйдя на Амур в шторм. Но и сидеть на берегу в ожидании штиля им очень уж не хотелось. Настрой на скорое завершение вынужденного путешествия одержал верх над осторожностью. Внезапно поднявшийся пукси*, дувший со стороны Халана, поднял буруны волн, но он встретился с нео-жиданной преградой – каким-то непонятным течением, где воду крутило в разные стороны, и это смягчало удары волн о водоворо-ты. Под утесом, хотя и крутило лодку в невообразимых воронках, было все же потише. И так, почти у самого берега, осторожно, то налегая на весла, то табаня ими, братья вышли к началу протоки, и поплыли по ней, где шторм и ветер совершенно не ощущались. Как-то спокойнее на душе стало у братьев. Они вытирали лица, намокшие волосы от воды и, довольные благополучным исходом дела, громко разговаривали, как будто бы шум прибоя по-прежне-му заглушал их голоса.
Вдоль протоки туда-сюда сновали стайки уток, бывали и одиночки, еще не успевшие создать пару. А время поджимало – уткам надо было садиться на яйца, чтобы вывести птенцов в положенные сроки, ведь лето на севере пролетает незаметно и быстро. Кроме уток хватало и другой живности. Братья видели на берегах часто и зайцев, и лис, и енотов, и даже сохатого, ко-торый переплывал протоку из тайги на луга, где он и пасется все лето, почти до самых заморозков. Подплыли метров на десять – ближе приближаться рискованно, да и не было в этом необхо-димости. Кто знал, как мог повести себя в стрессовой ситуации таежный великан? Если бы он надумал наброситься на людей, то мог бы легко перевернуть лодку. Сохатый довольно быстро переплывал протоку, кося глазами на людей, широко раздувал ноздри, издавая фыркающие звуки. Длинными ушами шевелил во все стороны, держа голову над водой. Его шикарные рога ши-
риной в раздвинутые человеческие руки были бесподобно кра-сивы. Их острыми концами можно было легко пропороть любую шкуру, не говоря о нежной человеческой коже. Наконец сохатый подплыл к берегу, и едва его ноги коснулись дна, как он всем своим могучим корпусом вспенил проточную воду, и сразу же с шумом выскочил на берег, то ли опасаясь погони, то ли согревая тело размашистой рысью.
- Вот это зверь! – восхищенно воскликнул Дабан, - а какие рога, а какие ноги, а какая мощная грудь, вот это сила!
- Что, брат, ушла добыча? – не без издёвки сказал Канчунга. - Да пусть живет, все лето на лугах жить будет, видать, озер
здесь кормовых много, а к осени самку себе найдет, в тайгу, в горы ее уведет, - сказал Чуринга, - а в конце зимы, глядишь, и приплод будет. И подрастет лосенок незаметно, и года через три-четыре ты, Дабан, может, и встретишь его, только уже крупным, сильным зверем.
- Да, да, только где мы будем в то время? – спросил Дабан, - и возьмут его другие охотники, но не мы.
- На наш век зверя хватит! – Канчунга посмотрел на братишку и добавил, - тайга здесь богатая!
Много еще небольших стойбищ попадалось на пути. Встре-чались на лодках в основном мужики: то на рыбалку едут, то с рыбалки. Лодка здесь, как и у нанайцев на озере Болонь, самый первый вид транспорта на воде. Если на Амуре подует ветерок, то идут они под парусом, так быстрее получается, и гребцы в это время отдыхают, силы берегут. Возле каждого стойбища лодки, и везде мужики с сетками. В апреле да мае тоже ответственная пора – из щуки, другой белорыбицы делается юкола. Немало видели братья вешалов в стойбищах, где вялится на солнце и обдувается ветерком будущая юкола.
Еще несколько утесов миновали братья после Больбинского горного великана, в том числе и Ауринский, не менее величавый, чем другие, встречавшиеся им на пути. Затем были Мая, Койма, Ухтр и, наконец, стойбище Кадаки, где решили братья обосно-ваться.
- Дальше ехать нечего, там, ниже по течению, живут другие люди – гилэмсэли*, нам они вообще не родственные: и язык у них другой, и лодки у них большие, намного больше наших они, по-смотрите, как корабли, - сказал Чуринга.
- А ты, ага, не видел, эти гилэмсэли живут и в стойбище Ухтр, и в Кадаках их полно, - подметил Дабан, - такие же, как и мы, чего их сторониться?
- А никто и не сторонится, - сказал Канчунга, только ульчи нам как-то ближе, на одном почти языке разговариваем. А ты послу-шай их речь, нивхскую, близко ничего нет. Да, они себя нивхами называют. А гилэми по-тунгусски – люди, ездящие на больших плоскодонных лодках. Понятно тебе, Дабан?
Каждый из братьев осмысливал слова друг друга. Они по-нимали, что уехали довольно далеко от родного стойбища, что здесь живут совершенно разные люди, чем их соплеменники, говорящие на других языках. Недалеко стоит стойбище Аури, ко-торое они на днях проплывали, а еще немного выше по течению стойбище Булау. Совсем рядом с Кадаками – Ухтр, явно с нивх-ским названием. Значит, прикинули братья, они сейчас находятся на самой границе проживания родственных им ульчей и чужого народа нивхов. Перечить старшему брату не стали, и решили на первых порах обосноваться в стойбище Кадаки, а там видно будет – жизнь подскажет, что делать, где зимовать?
Сразу же, не теряя ни дня, приступили к сооружению зем-лянки. Занятие было не ново. В тайге, в родных местах, своими
руками братья делали себе жилье. А тут, в шесть рук, работа за-кипела. И результаты труда были видны уже на следующий день. Не прошло и недели, и жилье было готово. В меру просторное, хорошо утепленное, с крепкими нарами и с очагом, к зиме пере-селенцы были готовы, и не боялись ни холодов, ни снега. А дрова не проблема, вон, по распадкам сколько сухостоя! И с рыбалкой здесь, похоже, очень даже неплохо. Каждый день рыбаки прихо-дят домой с богатыми уловами. Будут и они, братья, со свежей рыбой!
Парни видели, что по Амуру часто плавают туда-сюда гребные лодки, похожие на их. Вот только размерами они были разные: одни поменьше, другие побольше. Они заметили, что на неболь-ших лодках люди выезжают в основном на проточки, сеточку там поставить, или по грибы и ягоду съездить. Очень удобно на таких огда, человека три-четыре как раз вмещает. И на ходу довольно быстрая, идет, носом воду разрезает. А вот побольше лодки уже посерьезнее. На них бывает и по пять-шесть гребцов. На таких ульчи и нивхи ходят аж до загадочной Маньчжурии. Туда везут пушнину, орлиные перья, осетровые и калужьи вытяжки, а об-ратно муку, крупы, соль, перец, свинец, порох, и другие разные товары. На путешествие уходило от месяца до двух. Дорога-то недальняя, полная тревог и приключений.
Однажды теплым майским днем к Кадакам пристала большая лодка, гребцов в ней было не менее десяти человек. Шла она, как оказалось, с низовий Амура. И по рассказам мужиков, направля-лись они на ярмарку в Маньчжурию. Дабан заметил среди греб-цов и девушку. Молодая, крепко сложенная, симпатичная нивхин-ка, она молча сидела в лодке, и как бы исподлобья рассматривала все, что происходило на кадакинском берегу. От ее внимательного взгляда не ускользнула ни одно действие, ни один человек. Она сразу же подметила, что вот эти трое, что находились на берегу возле лодки, и распутывавшие сеть, скорее всего, не местные жи-тели. Тогда кто они? Из Булау? Нет! Из Коймы? Тоже нет! Мест-ные мужики носят совершенно другую одежду, чем эти трое. А-а! Скорее всего они нанайцы! Ребята крепкие, здоровые, а один даже, что помоложе, очень даже ничего! Его длинные черные во-лосы были заплетены в тугую косу, лицо смуглое, скорее всего, от природы. Но зимние ветры и апрельское солнце сделали свое дело – лицо казалось задубевшим от ежедневного многочасового
нахождения на свежем воздухе. Дабан привычно распутывал сеть, и время от времени бросал любопытные взгляды на девушку.
Чуринга перехватил его взгляд, и поинтересовался: «Что, бра-тишка, красавица тебе понравилась?».
Канчунга заметил: «Ох, и увезет тебя эта девица в свои края! А, брат?!».
- Ну что вы! - почему-то засмущался Дабан, - девушка как девушка, ничего необычного.
Набравшись смелости, Дабан всё же подошел к лодке, в кото-рой сидела девушка. Он не знал, как к ней обратиться – ведь она не понимает его языка. Но он сказал, не надеясь на продолжение разговора: «Мы с братьями не местные…». Она молча посмо-трела на него, и не произнесла ни слова. Тогда Дабан осмелел, и начал говорить о погоде, о длинном путешествии по Амуру, меж-ду делом посматривая, как реагируют братья на его откровения перед незнакомкой. Они молчали – зачем зря сотрясать воздух, если тебя не понимают? – говорил их многозначительный взгляд.
Но неожиданно девушка ответила ему по-ульчски. Парень растерялся, потому что он не ожидал такого поворота, но быстро пришел в себя. Они уже чувствовали, что стена непонимания, стоявшая между ними, постепенно стала рушиться. Словарного запаса девушки в знании ульчского языка вполне хватало, чтобы понимать друг друга. Дабан узнал, что девушку зовут Палгук, а направляется она с земляками, среди которых есть родственники, в Маньчжурию, на летнюю ярмарку.
- А когда же вы вернетесь назад, к себе домой? - спросил Да-бан.
- К ходу летней кеты, я думаю, мы будем уже здесь, на Ниж-нем Амуре, - ответила девушка.
- А где находится ваше стойбище, далеко ли до него, как оно называется? – поинтересовался Дабан.
- А зачем тебе это знать? – прозвучало в ответ.
- Я, может быть, хочу приехать к вам в гости, интересно же знать, как вы там живете?!
- Да живем, и неплохо живем!
- Ну, так что? Будешь ждать в гости?
Их разговор прервал Канчунга: «Что, братишка, понравилась тебе эта девушка?». Он не знал, что нивхинка понимает нанин-скую речь.
Поймав внимательный взгляд девушки, Канчунга отошел в сторону, и занялся каким-то делом. Лайки крутились рядом, не вступая в драки с местными собаками, всем своим видом пока-зывая, что они охраняют своих хозяев, и не советуют к ним при-ближаться.
Отдохнув на берегу стойбища Кадаки, пообщавшись с ее жителями, среди которых были и их родственники, поразмяв ру-ки-ноги, нивхи сели в лодку, и направились вверх по течению. А Дабан еще долго стоял, и всматривался в удаляющуюся лодку, которая становилась маленьким пятнышком, а затем и вовсе ис-чезла из вида.
Погода на Нижнем Амуре после зимы и затяжной весны с заморозками и мокрым снегом радовала его жителей. Незаметно прошел май, и в июне Чуринга и Канчунга, как сговорившись, заговорили о переезде в другие стойбища. Дабан ничего не мог сказать им – у него на этот счет были другие мысли…
Однажды Чуринга затеял разговор: «Давайте построим две лодки. Все мы когда-нибудь разъедемся в разные стороны. А эту лодку оставим Дабану. Он младший, вот с него и начнем!». Он сказал это так, что даже и обсуждать не требовалось – младшие братья, оставшись без родителей, почти беспрекословно выпол-няли его волю, как старшего в роду. Если Чуринга что-то скажет, то это даже не подлежит обсуждениям или сомнениям. Таково было воспитание в этой нанайской семье.
- Я разговаривал с местными жителями, - сказал Канчунга, -и они подсказали, где можно заготовить деревья для досок. Они сказали, что кедр здесь не растет, а лодки делают из ели. Этих деревьев хватает.
- Да за стойбищем, в распадке, полно ели растет. Деревья ров-ные, высокие, в самый раз на доски пойдут, - поддержал разговор Дабан.
- Ну, вот и договорились, - довольно произнес Чуринга, - тог-да начинаем!
Опыт заготовки леса и изготовления досок у братьев уже был. Теперь они могли сделать любую лодку без советов и посторон-ней помощи. Поэтому приступили к делу: ведь решили же, что ждать нечего. Застучали топоры, деревья со стоном падали на сы-рую землю, всем своим весом придавливая траву и низкорослые кусты.
- Эй, братья, давайте рубить сучья! – раздался зычный голос Чуринги, - и бросайте их в сторону от дороги, потом приберем и сложим в кучи.
- Что там за шум, кто деревья валит? – слышался на берегу у стойбища чей-то старушечий голос.
- Так это приезжие нанайцы лес валят, лодки хотят строить, -поясняли вездесущие пацаны. Они, как разведчики, отслеживали все события, происходившие как в стойбище, так и в его окрест-ностях. Они знали, что старшего из них зовут Чуринга, второго брата зовут Канчунга, а младшего – Дабан. Мальчишки выяснили, что приезжие оказались здесь не по своей воле, а привел их сюда страшный мор, случившийся в каком-то нанайском стойбище. А так эти мужики ничем не отличаются от кадакинцев, ни внешним видом, ни чем другим примечательным. Люди как люди, только говор какой-то другой, но понять можно их разговор. А так во всем остальном сильно похожи на ульчей, и лодки такие же, и собак держат таких же. Значит, охотники они, эти нанайцы. Такое умозаключение сделали для себя пацаны. И успокоились местные жители на этом – рубят лес, ну и пусть себе рубят, в тайге деревь-ев хватает.
Наконец лодки были готовы – ладные, прочные, устойчи-вые на воде – любо-дорого посмотреть. Причем, не отличаются друг от друга. Но от лодки, которая была сделана из кедра, еще на Каргах, отличаются – чуть-чуть поменьше размером сделаны, но так захотел Чуринга. Посмотрели кадакинцы на братьев, и восхитились их мастерством: «Ну, вы и мастера! Где же вы так научились строить лодки?!». Не привыкшие к похвальным речам, братья пожали плечами и, удовлетворенные своими творениями, поспешили перевести разговор на другие темы.
Вечером уставшие, но довольные братья повели разговор о своих планах на будущее. Конечно, каждому из них хотелось бы устроиться в жизни так, чтобы завести семью, и чтобы охота и рыбалка кормили их семьи. И поэтому предложили каждому строить свою жизнь самостоятельно. Канчунга пожелал обосно-ваться в стойбище Булау. И сказал, что готов выехать туда хоть завтра. Никто возражать не стал – ведь договорились же о само-стоятельности. Решил так Канчунга, пусть так и будет!
        - А я, - сказал Чуринга, - не собираюсь уезжать далеко,обоснуюсь где-нибудь рядом, чтобы вас, братья, всегда мог навестить.
   Уеду-ка я вот за этот поворот, что на правом берегу Амура, и назову его я словом Тэнча*, то есть живущие за поворотом. А что? Красиво звучит. Значит, это я буду называться «Живущий за поворотом». Каково, а?!
- А ты что молчишь, Дабан? Что ты решил? Может, с нами поедешь, хочешь в Булау, хочешь с Чурингой за поворот! Сделай свой выбор, – сказал Канчунга.
- Да нет, никуда я пока не поеду, в Кадаках поживу. Рядом Ухтр, Чуринга будет рядом жить, часто его видеть буду, да и ты, Канчунга, не далеко уедешь – за день до тебя доеду, если что, -отозвался младший брат, - видеться все равно будем.
Люди стойбищ Кадаки и Ухтр ловили горбушу. Хорошо шла рыба, много ее послал Хозяин Воды в реку Мангбо, сплошными косяками, как видел Дабан, поднималась она против сильного течения. Но что ей течение, что ей глубины и отмели, если шла она на нерест к своим истокам, к своим ключам, где она обрела жизнь. Вечный инстинкт гнал ее вверх по Мангбо. Дойти до не-рестилища и отметать икру – нет главнее задачи для амурского лосося, в этом был смысл жизни этой рыбы, чей брачный наряд выдавал в ней вестника долгожданной путины для местных рыба-ков. Но лишнего никто из рыбаков не ловил. Зачем? Ради азарта? Нет, никогда не пойдет на это житель Мангбо, никогда не возьмет лишнего. Ведь когда обращается рыбак к своим богам и духам, никогда не попросит чрезмерных уловов, а ровно столько, сколь-ко нужно для его рода. Тем и жили! Женщины, кто с серьезными лицами, а кто и с улыбкой и смехом, пластали рыбу на юколу. С утра до вечера идет заготовка рыбы. Спины болят, руки, ноги, но этот тяжелый труд в радость – будет юкола, будет хорошая, нор-мальная жизнь. А впереди еще ход летней кеты, а затем и осенней. Из нее в сентябре идет основная заготовка юколы. Из горбуши, конечно, хорошо! Но из осенней кеты юкола – это божественная пища жителей Амура!
В июле вслед за горбушей пошла летняя кета. В тихую погоду, особенно рано-рано утром, видно, как она сплавляется по реке. На водной глади Амура то там, то совсем рядом на какой-то миг появляется головка, затем спинка с плавником, и махнув хвостом, кета устремляется дальше. Много ее подошло на нерест, все реч-ки были забиты рыбой. Медведи, не боясь людей и собак, давно облюбовали нерестилища, и впрок объедались кетой, поедая в
первую очередь головки и икру. По берегам проток было полно снулой рыбы, и вороны с чайками ели ее уже выборочно. Сытые собаки лежали на солнцепеке, грея ожиревшие округлившиеся бока.
Между заготовкой рыбы женщины изредка ходили в лес за стойбище нарвать грибов, их уродилось немало: после лисичек пошли подосиновики, подберезовики, встречались и белые. По-путно смотрели они, будет ли осенью шиповник, как цветет са-рана. В сентябре женщины, найдя свободное время, рвут плоды шиповника, выкапывают корни сараны. Зимой все пригодится в пищу. Зима-то длинная, много продуктов надо, чтобы дети, му-жья и старики всегда были с вкусной едой.
В конце месяца со стороны Тэнчи показались лодки. Бы-строе течение ускоряло их ход, и вскоре несколько лодок уткну-лись носами в каменистый кадакинский берег. Сердце Дабана бешено заколотилось: он увидел Палгук, которую он так долго ждал, и ради которой он не уехал ни в одно из ульчских стойбищ со своими братьями. Она вернулась из далекой поездки. Дабан стоял в отдалении, и наблюдал за тем, как нивхи один за другим выходили на берег. Вскоре и девушка сошла с лодки. Она молча смотрела на Дабана, не двигаясь с места. Тут до Дабана дошло, что надо бы подойти к девушке, и поприветствовать ее. Он даже мысленно поругал себя за нерешительность, скромность и стеснительность. «Бачигоапу, Палгук! – сказал он, - как ты доехала?». Его немногословность даже понравилась девушке, и она, поправляя халат, ответила на его приветствие на ульчском языке: «Касказия, сородэ, Дабан!».
- А где твои братья? Они на рыбалке? – спросила Палгук.
- Да нет, не на рыбалке, уехали они. Совсем уехали отсюда. Один я здесь остался.
- Куда это они уехали? Ведь ты сам говорил, что приехали сюда только в мае. И даже землянку построили. Значит, жить здесь собирались.
- Да, собирались. Но братья решили семьи завести. Чуринга сейчас живет на Тэнчи, это вот здесь, за поворотом. Место там красивое.
- А другой брат куда уехал? – спросила девушка.
- Канчунга то ли на Аури уехал, то ли в Булау. Точно не знаю. - А ты почему никуда не уехал? Кадаки тебе понравились?
- Тебя я ждал, Палгук. Ждал, когда ты с Маньчжурии вер-нешься. Дождался. Хочу поговорить с тобой.
Она вопросительно посмотрела на парня, как будто бы строго, но Дабан увидел, что смотрит она на него как-то по-особому, как может смотреть девушка с чистой душой и добрым сердцем. Или так показалось? Парень был в сомнениях – раскрыть ли девушке свое сердце? А если промолчать, другого случая объясниться мо-жет и не быть. И он решился.
- Палгук, подскажи, к кому надо обратиться, что я хочу пое-хать вместе с вами. В ваше стойбище. Мне ехать-то некуда. Роди-телей мы оставили на озере – они ушли в царство мертвых. Беда случилась – почти все стойбище вымерло от черной болезни. Поэтому мы оказались здесь, в ваших краях. Братья устраивают жизнь, как могут. Да и мне пора подумать о своей семье. А ты мне сильно понравилась. Я ждал, пока ты вернешься. Возьмите меня с собой!
Старший из нивхов слышал весь разговор, потому что он по-нимал по-ульчски, а нанайский язык, за исключением некоторых слов, уж очень схож с ним.
И он обратился к соплеменнице: «Решай сама, нравится – дай ему ответ, не нравится, тоже скажи, что ты хочешь. По всему ви-дать, парень он неплохой. Думай сама».
Получив от вожака, если и не поддержку, а понимание и со-чувствие, Дабан не стал рассуждать и уговаривать девушку, а под одобрительные взгляды нивхов пошел собирать нехитрые свои пожитки. Быстро собрав все необходимое, прихватив и своих лаек, он сел в свою лодку и взялся за весла. Но что-то заставило его сойти на берег, и подойти к старику-нивху.
- Давайте сложим вместе с Палгук костёр, это будет костёр дружбы! – сказал взволнованный Дабан.
Нивх противоречить не стал, и вместе с Дабаном они при-нялись собирать сухой тальник, который кучками лежал на бе-регу Амура. Бросила несколько веток в костёр и Палгук. Вскоре костёр весело затрещал огнём, разбрасывая в небо свои искры. Дабан не знал, что с этого момента у него с Палгук был свой родовой огонь, положивший начало новой семье на древней нивхской земле.
       На следующий день лодка Дабана пристала к берегу поселения,где жили нивхи, и его Палгук в том числе. Так нанаец
Дабан, волей судьбы оказавшийся на чужбине, среди незнакомых по языку людей, обрел в стойбище К’алмво* свою вторую родину. Теперь уже навсегда.

ПРИВЫЧНАЯ ЖИЗНЬ НА АМУРЕ
Наступил август. Погода после сезона муссонных дождей на Нижнем Амуре наконец-то восстановилась. Последний месяц лета обещал быть теплым. Солнце, покидая небосвод, за яркий летний день успевало обогреть все окрест.
Жизнь в стойбище К’алмво для его обитателей текла раз-меренно и, можно сказать, даже однообразно. Люди привычно занимались своими делами, и еще до рунного хода осенней кеты старались закончить первоочередные дела, пока не подойдут пер-вые заморозки со своими зимними заботами.
Мужики, давно достигшие зрелого возраста, изредка, но по мере необходимости, охотились на крупного зверя, чтобы про-кормить свои семьи. В основном занимались рыбалкой, ловили белорыбицу, между делом готовили легкие оморочки, так необхо-димые на охоте, мастерили да чинили плоскодонные лодки.
Лодки для нивхов – бесценный дар Пал Ыза* и Тол Ыза*, без нее нет смысла жить на реке. На лодках и предки, и они сами, жители стойбища К’алмво, бороздили широкие воды Амура, объезжали многочисленные протоки и заливы, глубокие озера, непредсказуемый штормами амурский лиман, часто бывали на побережье Татарского пролива, острове Сахалин, нет-нет да посе-щали далекие Курильские острова, добывая здесь морского зверя. Бывали нивхи и в провинциях северного Китая, куда добирались неделями или под парусом при попутном ветре, или на греблях на своих проверенных и надежных плоскодонках, где ежегодно проходили шумные многолюдные ярмарки. Попасть туда со сво-им товаром из шкурок соболя, белки, перьев орла, калужьих и осетровых вытяжек, было делом жизненно необходимым и полез-ным для жителей Нижнего Амура.
Без лодки человеку, живущему у воды, невозможно поста-вить сетку для лова сазана, карася, щуки или другой частиковой рыбы. Без оморочки не получится добыть сохатого на озере, ког-да он выходит в ночное время на кормежку, чтобы полакомиться любимым трехлистником и набить свою ненасытную утробу. Здесь же сохатый спасается от надоедливого гнуса даже в днев-
ное время, погружаясь в воду всем своим массивным телом по самые уши, которые словно локаторы поворачиваются в разные стороны и улавливают малейшие шорохи тайги. Зверь, даже питаясь, никогда не теряет бдительности, иначе может остаться без шкуры.
Успевали мужики вязать сети, невода из конопли или кра-пивы, и еще задолго до первого снега готовили нарты, упряжь для своих ездовых собак, надежно примащивали их где-нибудь в укромном месте. Работы для мужской половины непочатый край, с раннего утра и до позднего вечера. И так изо дня в день. От старания мужиков зависела жизнь всего рода. И поэтому они уделяли большое внимание молодежи, стараясь передать под-росткам опыт и секреты охотничьего и рыболовного промысла. Учили ребят многому: как развести костер, чтобы он горел всю ночь, какие дрова для этого нужны, как разделать оленя или со-хатого. Обучали и рыбацким премудростям: как поймать сазана во время нереста, когда он при икромете теряет осторожность, как и другая белорыбица во время нереста, потому что рыба в это время теряет бдительность, и иногда, если проявить сноровку, ее можно поймать даже голыми руками.
О женщинах, хранительницах родового очага, особый разго-вор. У мужиков своя работа, а у женщин – только та, которую вы-полнит только она. Забота о пище, заготовка дров из сухостоя для печи, шитье одежды, обуви, выделывание и обработка шкур, сбор ягод, грибов, корней саранки, и множество других дел – удел лю-бой женщины. А еще и маленькие дети, куда им без материнской заботы! Правда, за детьми старшего возраста особого пригляда не было. Они были предоставлены сами себе. Дети с детства приу-чены к самостоятельности. Бывало нередко, что уезжали маль-чишки на рыбалку на день-два, а задерживались из-за непогоды где-нибудь на острове или на протоке на неделю, а то и больше, добывая себе на пропитание рыбалкой да какими-нибудь дико-росами, а случалось, и охотой. И родители особо не волновались – они знали, что дети переждут шторм и укроются в каком-нибудь месте, построят шалаш, где можно спрятаться от непогоды, и в любую погоду разведут спасительный костер, сварив что-нибудь из мяса или рыбы.
С окончанием долгой зимы, с наступлением едва наступивше-го тепла, но когда отжурчат веселыми ручейками весенние снега,
и когда природа пробуждается от зимнего сна, у женщин начина-ется активная пора заготовки продуктов, кое-что припасают уже к следующей зиме. И кто его знает, будет ли год щедрым на урожай, или же придется довольствоваться теми дарами тайги и реки, что были собраны и заготовлены загодя.
В конце мая на прогретых солнцем полянах и на южных скло-нах сопок появляются молодые побеги папоротника-орляка, а еще вырастает черемша – стебли ее толщиной с палец – незаменимое средство от цинги, употребляемая едва ли не ежедневно и для наваристой ухи, и для талы из свежего осетра, как вкуснейшая и полезная приправа. Затем, в июне, расцветает саранка. Ее кор-ни заготавливаются в августе, они очень вкусны и полезны для здоровья. А уже во второй половине лета собирается ягода. На бескрайней мари спеет голубица, морошка. В болотистых местах созревает клюква. В сентябре идет заготовка брусники. Вся эта ягода хранится всю зиму или в туесках, или в глиняных кувши-нах. Хорошо хранится, не портится.
Но все это, кажется, мелочи по сравнению с заготовкой бес-ценной юколы. Женщины все без исключения являются масте-рицами по разделке рыбы на тонкие пласты и нанизыванию на вешала. Этот процесс трудоемкий и немного однообразный, но
все выполняют эту работу привычно и даже с удовольствием, как это делали их предки и сто, и тысячу лет назад. Юкола для нивха – все! Это едва ли не основная пища, употребляемая в су-шеном виде, и хранится в амбарах почти весь год, до следующего сезона заготовки юколы. Подвешенная в амбарах в связки, она не портится от времени, и употребляется, как хлеб, ежедневно и в больших количествах. А сколько видов вкусной пищи можно приготовить из юколы со шкуркой!
Интересен сам способ приготовления юколы из свежей кеты. Ее режут так, чтобы под острием ножа не было неровностей, иначе весь труд пойдет насмарку. Потому что в эти углубления мухи обязательно отложат яйца, и все – тогда продукт испорчен. Поэтому женщины должны владеть искусством разделки рыбы в совершенстве. Опытные мастерицы тонким лезвием ножа ре-жут пласты от головы рыбы к хвосту, и делают это одним, едва уловимым для глаза, движением. Кетину она может порезать на семь-восемь пластов. А хребтину не выбрасывают, она тоже су-шится на солнце, но готовится для корма собакам.
Без женщины, без ее повседневной заботы о семье, родовой очаг погаснет, и дом опустеет. Поэтому женщина в нивхской семье всегда почитаема и уважаема. А дети наравне с играми постигают азы самостоятельной жизни. Подростки помогают отцам и стар-шим братьям ставить сети, проверять их, и уже под приглядом взрослых снимают богатый улов. В этом деле они уже настоящие мастера. А девочки крутятся возле матерей, во всем им помогая и подражая. Ведь когда-то им предстоит стать женами и матерями, чтобы продолжить род.
В амбарах в это время года у каждой семьи уже припасено немало юколы из белорыбицы, горбуши и кеты, а в глиняных ча-нах засолено мясо сохатого, в обработанных и приспособленных для домашнего хозяйства желудках морского зверя хранится рас-топленный жир нерпы, тюленя. Но жителям К’алмво предстоит поймать еще и осеннюю кету, и нарезать ее на юколу, чтобы всему роду хватило на всю зиму и весну. Сентябрь был не за горами, и именно в эту пору серебристая кета идет на нерест большими косяками. Вековой инстинкт гонит эту рыбу в те горные ключи с хрустально чистой водой, где она когда-то проклюнулась из икри-нок, и крошечными мальками появилась на свет божий, чтобы уплыть вскоре для взросления в далекий бескрайний океан.
ПОМОЩНИК АДМИРАЛА

В 1850 году адмирал Невельской основал Николаевский пост, и именно ему волею судьбы пришлось быть основателем Николаевского поста, который стал служить надежным форпо-стом от любых набегов иностранных завоевателей. Он открыл путь к берегам Амура через коварный для судоходства Татарский пролив, и во славу Отечества провозгласил волю императора о принадлежности России новых земель, и победно заявил, что восток Империи теперь навечно является русским. С тех пор его имя стало знакомо и русским, и местным жителям Нижнеамурья и Охотского побережья.
Геннадий Иванович заслужил добрую славу у коренного насе-ления, проживающих в низовьях Амура и на берегах неспокойного Охотского моря. Молва давно добежала и до берегов К’алмво, что русский адмирал хорошо чествует и жалует местное население, и никогда не обижает его, как это делали японцы, американцы, ан-гличане, французы и прочие иноземцы, которые в разные времена заплывали сюда, и имели свой интерес на богатейшие земли и во-доемы Нижнего Амура. Нивхи знали, что русские моряки всегда защищали и защитят их от грабежей иностранных китобоев, без-наказанно промышлявших морских животных в Охотском море, а также не давали в обиду от притеснений маньчжурских купцов, которые ради легкой наживы обирали местное население едва ли не до последней нитки.
Именно прямые контакты Геннадия Ивановича Невельского с коренным населением привели его к убеждению, что военный пост должен быть основан в устье Амура, каким и послужил для основания Николаевского поста мыс Куегда на левом берегу реки. Напротив этого мыса возвышаются величавые горы, заросшие лиственницами да елями. В непогоду, когда разыграется шторм, и северо-восточный ветер приносит огромные волны разруши-тельной силы аж от самого лимана, у мыса Куегда относительно спокойно – он сдерживает свирепые волны и ветер
- Хорошее место для поста подсказали нивхи, - говорили сол-даты, - да и наш адмирал не промах, с таким и служба не страшна! - Удивительное дело – когда ветер свирепеет, и шторм под-нимается выше крыши, даже чайки и бакланы отсиживаются в укромных местах, пережидая бурю, а здесь, за этим мысом – рай-
ская благодать! Ну, не чудо ли это место! – сказал в знак согласия старый служивый.
Нивхи еще с древних времен, как истинные обитатели широ-ких просторов Нижнеамурья, Охотского побережья, Сахалина и островов Курильской гряды, постоянно были в движении, либо по охотничьим и рыбацким делам, либо еще по каким другим надобностям. Они, как неутомимые странники водной стихии, хорошо знали эти места, и могли безбоязненно и безошибочно передвигаться по бескрайним просторам Нижнеамурья и Охо-томорья хоть на парусах или на греблях, а бывало, нередко и пешком.
Позвейн, коренастый и худощавый нивх, который в пору ос-воения русскими новых земель на Нижнем Амуре и Охотоморье был уже зрелым мужиком, знал многих сородичей и других ино-родцев в разных стойбищах амурского и охотского побережья. Знали его и жители К’алмво, где он не раз бывал проездом в вер-ховья Амура, а затем уже и как проводник и переводчик с русской экспедицией.
Знал Позвейна и Чида Юкургун, один из старейших жителей К’алмво. Позвейн, друг и сподвижник адмирала Невельского, много рассказывал о нем своим сородичам, и Юкургуну в том числе. Он рассказывал о его морских походах, как Невельской на корабле «Байкал» вместе с русскими моряками пробивался к лиману Амура, как бросил якорь у мыса Куегда и, конечно, как он обращался с нивхами. Сородичи всегда слушали зем-ляка очень внимательно, им было интересно узнать о русских людях как можно больше. Для Юкургуна слова авторитетного Позвейна были особенно значимыми, потому что именно от него, дальнего его родственника из далекого стойбища Коль, что стоит на самом побережье холодного Охотского моря, он, житель стойбища К’алмво, узнал правду о большом русском начальнике, о его славных делах на его, Чиды, родине. Спу-стя год-два недалеко от стойбища Коль русские мореплаватели заложили военный пост Петровская коса, который был пред-назначен для обороны Охотского побережья и устья Амура от иностранных захватчиков. Этот пост расположился на суровой земле местных жителей, где они добывали рыбу, морского зве-ря, собирали ягоду, стланиковые орехи и другие дикоросы для пропитания.
Юкургун помнил, как сородич Позвейн на «Байкале» вместе с Геннадием Ивановичем Невельским прежде, чем пристать к каменистому берегу стойбища Тырво, общался с жителями его селения. Позвейн был незаменимым переводчиком – он хорошо знал русский язык. Адмирал Невельской поинтересовался, как можно добраться до устья реки Амгунь, какая это река, не ковар-на ли она своим течением и глубинами?
Невельской обратил внимание на расположение стойбища. И отметил, что умеют местные жители выбирать удобное место для стойбищ. Они обязательно находятся на берегах реки или ка-кой-либо протоки, которые впадают в Амур. Стойбища окружают леса, откуда кормится местное население.
Что же, подумал Геннадий Иванович, нивхи народ оседлый, для них водная стихия и тайга – дом родной. Подтверждением его наблюдательности, которая ни разу не подводила в подобных случаях, было удобное месторасположение этого нивхского стой-бища. Его со всех сторон опоясывала тайга, и оно находилось в середине котловины. А с запада к селению примыкал остров, разделявший Амур на протоку и основное русло реки. Дворов в стойбище было немного, их количество не насчитывало, по его наблюдению, и сотни. Население его, как подметил Невельской, однородное по своему национальному составу. Количество мужи-ков и женщин, как он заметил, составляет примерно одинаковое количество. Зато много детей. Их черные глазенки внимательно рассматривали белых людей.
- Однако, недоверчивые люди здесь живут, знать, обижали их, только вот кто? Но ничего, разберемся! А народ-то, видать, спокойный да добрый, не воинственный. И не богато живут люди, вон, как одеты бедно, - сказал адмирал своим морякам.
Наконец настало время общения с местными жителями. Об-ратившись к ним, Невельской спросил: «Кто-нибудь из вас гово-рит по-русски?» - обратив почему-то свой взгляд на Дабана. Тот курил трубку, и на вопрос адмирала просто утвердительно кивнул головой.
- Ну что же, - произнес Невельской, - давайте представимся друг другу! Я Невельской Геннадий Иванович, русский офицер, командую этим кораблем и всем экипажем. Под моим ведением находится Николаевский пост, а также крепость Чныррах. И к вам я прибыл как друг, думаю, мы найдем общий язык.
Почему-то Невельской не сказал, что он действует от име-ни русского царя, и имеет большие полномочия на все свои действия. Впрочем, он и так произвел большое впечатление на нивхов. Они смотрели на русского адмирала скорее с любо-пытством, чем с недоверием. И это было во многом благодаря переводу с русского на нивхский язык. Позвейн больше молчал, чем говорил, он был удовлетворен, что среди нивхов есть люди, понимавшие русский язык.
Дабан посмотрел на русского начальника, и с достоинством ответил: «Капитан, вы находитесь в нивхском стойбище К’алмво. Люди здесь, правда твоя, живут миролюбивые, спокойные. Од-нако, несмотря на то, что нивхов мало, наш народ еще никому не покорялся. Приходили в низовья Амура японцы, пытались поработить, но ничего у них не вышло. Никому и никогда не по-корялись нивхи. Не платили никому дань. Но о тебе, Невельской, мы слышали много хорошего. Говорят, ты защищаешь нивхов от американцев, японцев. И я даже удивлен, что к нам пожаловал сам Невельской!».
Дабан, похоже, занимал в нивхском обществе положение не простое. Когда он говорил, его сородичи молчали, и не встревали в разговор. Это говорило о том, что ему доверяют. Но не только
доверяют, но и надеются на него, как на очень уважаемого в стой-бище человека.
- Меня зовут Дабан, я местный староста. Говори, начальник, что надо, мы, может, и поможем, если вам действительно нужна наша помощь. И он посмотрел на своих земляков, изучая их реак-цию на его разговор с русским начальником.
Окружившие Невельского и Дабана местные жители рассма-тривали руководителя военной экспедиции, как бы запоминая черты его лица, изучая его характер, и пытаясь понять, что надо от нивхов русскому адмиралу?
Позвейн в это время общался с молодежью, которые еще не понимали русской речи, но хотели знать, что хочет большой русский начальник? Переводчику пришлось рассказывать им о цели визита военных чинов в эти места. Молодые люди редко видели русских, по крайней мере, им никогда до этого не при-ходилось видеть вблизи белых людей, которые могут плавать на колесных пароходах, изрыгающих черный дым.
Удовлетворенные переводом Дабана и Позвейна, жители К’алмво объясняли русскому адмиралу, казалось бы, самые эле-ментарные вещи – откуда течет Амур, какие стойбища располага-ются по обоим берегам, какие народы живут здесь, воинственные ли они, чем занимаются?
Из этого разговора Невельской понял, что устье реки Амгунь расположено почти между Тырво и К’алмво. Местные жители хорошо знают здесь каждый изгиб реки, однако, с опаской пре-одолевают улова с быстрым течением глубоководного тырского утеса. Они знают, где бушует коварное течение, и где оно чуток послабее, и именно туда рыбаки направляют свои лодки, обходя стороной угрюмые гранитные скалы, подпирающие небо своими острыми вершинами.
Позвейн в подробностях, ссылаясь на слова кальминцев, объ-яснил русскому мореплавателю все секреты и достопримечатель-ности Амура и Амгуни в здешних местах.
Невельской, как себе, доверял бесхитростному проводни-ку-нивху, ибо знал, что он никогда не подведет, и всегда найдет выход из трудной ситуации. Вот и в этот раз он убедился, что жи-тели этих мест люди гордые, но простые и честные, еще толком не знавшие, кто такой русский царь, чего он хочет от местных жителей, которые, похоже, начинают доверять русским людям. А
это многого стоило! И Невельской это ценил.
- Ну что ж, Позвейн, - обратился к нему Геннадий Ивано-вич, - передай мои слова благодарности своим сородичам за их доброжелательность, прямоту и отзывчивость! И еще скажи, что русские люди не дадут их в обиду. И нам следует жить в мире и согласии, помогая друг другу во всем. Вы, нивхи, живете здесь испокон веков, хорошо знаете природу, Амур, дружите с сосед-ними народами, умеете рыбачить и охотиться, и мы тоже должны многому научиться у вас. А мы будем строить у вас миссионер-ские школы, учить ваших детей грамоте, и не позволим чужезем-цам грабить ваши земли!
Слова Невельского пришлись по душе Позвейну, и он, удов-летворённый состоявшимся разговороим между русским другом и сородичами, незамедлительно перевёл его слова.
Невельской, пребывавший в хорошем расположении духа, тут же велел матросам выделить нивхам кое-какие продукты из кора-бельных запасов, которые они с благодарностью приняли, потому что им было интересно, что это за пища, которую едят русские моряки.
Кальминцы сами убедились, что рассказы про русского адми-рала являются не вымыслом, а чистой правдой. Хотя он считался у местного населения человеком справедливым, отзывчивым и добропорядочным, и был уважаем ими, но сейчас, воочию пооб-щавшись с ним, были очень удовлетворены общением.
Люди видели, что Невельскому без Позвейна общаться с ними было просто невозможно, и поэтому старались как можно ближе познакомиться с этим человеком. Главное же достоинство Поз-вейна было в том, что он был местным жителем, знал свой народ, обычаи и традиции предков. Помощник адмирала в полной мере познал, кто такие иностранные завоеватели, которые кроме на-живы ничего не хотели видеть. Какое им дело до каких-то диких туземцев, которые носят одежду из рыбьих и собачьих шкур, едят сырую рыбу? А что же русские? Они, как оказалось, совершенно другие люди, у них и помысла не было, чтобы превратить нивха, или другого жителя Амура, Охотоморья и Сахалина, в своих рабов. Видя такую разницу между белыми людьми, которых он делил на хороших и плохих, Позвейн стал незаменимым помощником Не-вельскому Геннадию Ивановичу, которого считал своим другом и товарищем. Он так и звал его – ;афка*, что значит по-нивхски
друг. У Позвейна было еще много других достоинств, которые ча-сто помогали ему при общении с людьми иного рода-племени. Он хорошо говорил на языках уйльта, нанайском, ульчском, айнском, русском. Это помогало людям различной национальности гово-рить друг с другом, и посредством дружеского общения решать бытовые вопросы, обмена товарами, и многие другие.
Летом 1850 года в заливе Счастья на побережье Охотского моря русскими военными было основано Петровское зимовье, что находилось не очень-то далеко от нивхского стойбища Коль. Его жители опасались, что их положение с основанием здесь по-ста ухудшится. Привыкшие не доверять белым людям, они вы-сказали свои опасения Позвейну. Ему пришлось убеждать нивхов о пользе контактов с русскими людьми. Он объяснял, что если нивхи будут под защитой русского адмирала, то всякие набеги иностранцев на их земли раз и навсегда прекратятся. Тогда нивхи смогут рыбачить и охотиться на своих родовых угодьях и водое-мах безбоязненно, и тогда, когда они захотят. И уже никто и никогда нивхов не обидит. Невельской Геннадий Иванович этого не позволит. О подобных вещах вели разговоры его соплеменни-ки и из других стойбищ.
- Ну чего вы боитесь, ну не надо бояться русских людей, они нам не враги! – убежденно доказывал нивхам Позвейн, - они всег-да нас защитят от набегов чужестранцев.
Многие склонялись к мысли, что раз Позвейн просит за рус-ского адмирала, раз он так защищает своих новых друзей, тогда и им, местным жителям, стоило бы прислушаться к речам автори-тетного земляка и соплеменника.
Теперь уж многие старейшины просили Позвейна поговорить с Невельским, убедить его в том, что местные жители никогда не будут в ссоре и вражде с русскими людьми.
И тогда Позвейн, хорошо знавший чаяния и беды своего на-рода, от имени и по просьбе своих земляков и соплеменников попросил Невельского Геннадия Ивановича о защите нивхов от иностранных недоброжелателей, ещё раз подробно рассказав о бесчинствах иностранцев, которые они творили для местных жителей. А уже в Аяне, куда они прибыли с русскими военнослу-жащими на военном корвете, Позвейн и Паткен, его соплеменник, ближайший помощник и друг, просят контр-адмирала Завойко принять нивхов Амура и Сахалина в российское подданство.
Таким образом был заключен союз о дружбе нивхского народа с русским, и от имени русского царя контр-адмирал Завойко В.С. сказал нивхам, что отныне нивхи находятся под защитой русского государства.
Что уж тут говорить! Для адмирала Невельского, для других высших военных чинов, которые находились по государевой воле далеко за Сибирью, аж на самом Дальнем Востоке, с открытием новых земель, такие люди, как Позвейн, были поистине находкой. Своей бескорыстной службой он заслужил уважение Невельского и его сподвижников, и они, естественно, как могли, старались его отблагодарить.
Адмирал стал ходатайствовать перед царем о поощрении По-звейна и награждении его медалью. Невельской подробно описал заслуги переводчика и проводника Позвейна, что благодаря ему Охотоморье, Сахалин, лиман Амура теперь являются территори-ями российской империи. Государь Александр II удовлетворил ходатайство Невельского, и в 1854 году Позвейн был награжден «Жалованным кафтаном для инородцев». В том же году Позвейн был награжден серебряной медалью «За усердие» на Аннинской ленте.
Можно только удивляться, как Позвейн, переводчик, путеше-ственник и сподвижник Геннадия Ивановича Невельского, друг самого большого русского начальника на Нижнем Амуре, нахо-дил время для творчества. В редкое свободное время он, бесхи-тростный дитя природы, увлеченно занимался резьбой по дереву, готовил удивительные вещи из бересты и лозы. Людям нравились его поделки. Они всегда были полезны для домашнего хозяйства. Например, в мулк* можно собирать всякую ягоду. И удобно для сбора ягоды, и привычно женщинам в руках держать берестяную посуду, или же привязать мулк к поясу. Бывало, соберутся бабы осенью на марь за ягодой, с собой берут берестяную посуду, ко-нечно, и начинают собирать. Одна кричит: «Ой, ягоды сколько! Я уже одну чумашку* собрала!». Другая хвалится посудой: «А мне мулк Позвейн сделал! Я и сама могу делать, но у него лучше получается!».
Многие приходили к Позвейну, и просили их научить како-му-нибудь народному ремеслу.
- ;афка, - говорили они, - научи хотя бы наших детей делать посуду из бересты, или обучи их искусству резьбы по дереву!
Никому не отказывал Позвейн. Мало того, разрешал учени-кам пожить у него, помогал им инструментами из железа, чтобы они делали изделия как настоящие мастера.
Позвейн говорил: «Помните, у любого существа есть душа, есть сердце! Но мы их не видим. И мы можем в эти изделия вло-жить часть своей души, и тогда вы увидите, что этот предмет живой, как и мы!».
Позвейн и другие народные мастера по изготовлению пред-метов домашнего обихода, делали эти вещи для себя, для своих сородичей. Они даже не были предметами продажи, в некоторых случаях обменивались на что-то, но в основном дарились род-ственникам, друзьям, знакомым. И никогда они не выставлялись напоказ. Зачем? Все было обыденно, естественно: есть в быту – хорошо! Что-то испортилось и вышло из употребления – не беда! Мастера сделают новую вещь, не хуже старой.
Как-то военный губернатор вновь организованной Приамур-ской области Восточной Сибири и портов Восточного (Тихого) океана с главной базой в Николаевске-на-Амуре Казакевич В.П., сподвижник Невельского, лично знавший Позвейна, обратился к нему при встрече: «Позвейн, я много наслышан о тебе как о народном мастере по резьбе из дерева, и у меня есть к тебе пред-ложение!».
Позвейн, хотя и общался с большими русскими начальника-ми, всегда немного робел при контактах с ними. Он думал - вон они, какие умные да важные, а я кто – простой нивх, необразо-ванный, читать и писать толком не умею, могу только поставить закорючку вместо подписи, разве им может быть интересно со мной?
Причиной обращения Казакевича к Позвейну стала инфор-мация, что скоро в Санкт-Петербурге будет проходить сельскохо-зяйственная и промышленная выставка. Между ними произошел разговор, где военный губернатор предложил мастеру принять в этой выставке участие. Русский начальник убеждал Позвейна, что он обладает талантом мастера, и поэтому должен показать в Санкт-Петербурге свои изделия. Позвейн из скромности не согла-шался.
- Ну, что ты, Позвейн, упрямишься? Свет божий повидаешь! Ты же никогда не был в Санкт-Петербурге, а тут такая возмож-ность! – говорил Казакевич.
Позвейн молчал, он не мог понять, зачем ему надо ехать в какой-то неведомый Санкт-Петербург? Он рассуждал так: кому надо, пусть смотрят его вещи, он противиться не будет. Хотят, пусть смотрят, но приезжают в Николаевск-на-Амуре. Это же тоже город! И тоже большой!
- Да нет, Позвейн, ты пойми, Николаевск-на-Амуре, хоть и город, никак не может сравниться с Санкт-Петербургом! Туда на выставку приедут мастера со всего света, и ты наравне со всеми будешь показывать свои изделия.
- Все равно не поеду. Как здесь без меня Невельской будет? Без меня ему никуда! Его работа нужна? Нужна! Значит, моя ра-бота тоже нужна! Да не люблю я большие города, не люблю, когда толпится много людей, тогда мне воздуха не хватает! Ты хочешь, чтобы я заболел?
- Геннадий Иванович тебя подождет. Да ты же недолго в Санкт-Петербурге будешь! Туда-сюда быстро обернешься!
- Тогда зачем ехать, если туда-сюда?!
- Позвейн! – начал терять терпение Казакевич, - ты поедешь представителем от нивхского народа, а потом приедешь, все сам людям расскажешь!
Позвейн присел на стул, призадумался, решая, видимо – ехать или не ехать? Если поедет, русские люди узнают, что живет на Амуре нивхский народ. И это хорошо! И он, Позвейн, расскажет им, как до прихода русских было тяжело нивхам на своей земле. Рыбу ловить нельзя, зверя добывать нельзя – все надо отдавать купцам и рыбопромышленникам, считай, даром. И такая обида взяла его, что он тут же принял решение.
- Все, адмирал, еду я в Санкт-Петербург. Поеду, ты не пере-живай. Если Позвейн сказал, так и будет. Я слово держать умею.
- Вот и славно! – обрадовался Казакевич, - ты поедешь в город Санкт-Петербург на самом лучшем поезде, ты будешь пи-таться самой лучше пищей! Ты увидишь самый большой и са-мый красивый город в России, ты познакомишься с мастерами, покажешь им свое искусство! Одним словом, Позвейн, собирай-ся в путь-дорогу!
Когда подошло время отправляться в дальнюю дорогу, Казаке-вич организовал Позвейну поездку на пароходе. Колесный однопа-лубный пароход, нещадно дымя трубами и громко шлепая по воде деревянными лопастями, шел до города Хабаровска почти месяц,
приставая к каждому селению, где жили русские люди, высаживая из шлюпки редких пассажиров, и набирая новых для дальнейше-го путешествия в крупнейший по тому времени город дальнево-сточного края. Пыхтя и раскачиваясь на волнах, пароход упорно двигался против течения к конечной остановке. Припасов в дорогу Позвейн взял вроде бы достаточно, но они заканчивались, и тогда он перешел на казенные харчи. По распоряжению Казакевича на Позвейна были отпущены какие-то деньги, так что он уже полно-стью находился на довольствии русского начальника.
Наконец-то пароход прибыл в Хабаровск. Сойдя на берег, Позвейн почувствовал, что земля уходит из-под ног. Покачивало из стороны в сторону и других пассажиров. Выросший на воде, Позвейн был привычен к ветрам и штормам, но здесь все было по-иному. Пароход в плавании был почти месяц, и его нередко болтало на волнах, и такое однообразие выбило его и других пассажиров из колеи, где твердь земли, как казалось, уходит из-под ног. Но постепенно все наладилось, и Позвейн приобрел твердую походку – все стало на свои места. Двое провожатых, военные из Николаевского поста, договорились в Хабаровске с высокими чинами, что Позвейн, и они двое, будут добираться до Урала на почтовых лошадях по Имперскому почтовому большаку, каждый раз пересаживаясь с одной тройки на другую на почто-вых полустанках. Им было поручено сопроводить Позвейна до самого Санкт-Петербурга, оказывать ему всяческое содействие и в дороге присматривать за багажом, в котором находились изде-лия нивха для выставки.
Дорога до Урала была утомительной. От путников требова-лась выносливость и терпение, здоровье и проявление характе-ра. Иногда Позвейн срывался от неопределённости. Его мучала мысль, что зря он связался с этой поездкой, но иного пути, чем двигаться вперёд, ни у него, ни у его провожатых не было.
Наконец, спустя много-много суток, которым и счёт потеряли, после тяжёлого изнурительного пути на лощадях, водным путём, а часто и пешим порядком, путешественники добрались до Ура-ла, откуда уже ходили поезда до Москвы. Устроившись в вагоне, Позвейн осмотрелся, все было странным: спальные места, окно, стол. Он выложил кое-что из припасов, которые взял в дорогу для проведения обряда, но заметил недоуменные взгляды провожа-тых, которые молчаливо вопрошали – что это ты задумал? Ничего
не стал говорить нивх, а собрал в котомку эти продукты и вышел из купе. Он искал место, где бы можно провести обряд. Дойдя до двери, ведущей в тамбур, он вышел, и свежий воздух ударил в лицо. Вот здесь, подумал Дабан, я и сделаю обряд. Он разложил на тряпочке крупу, юколу, прикурил трубку, и сказал: «Выть мур*, довези меня до Санкт-Петербурга, мне туда сильно надо. Русский начальник сказал, чтобы я приехал в этот город, и показал свои изделия». И продолжил, прислушиваясь к стуку колес: «Выть зиф*, довези меня до города!».
Один из военных проверил, куда ушел нивх и, вернувшись в купе, сказал сослуживцу: «Молится Позвейн своим духам, и пусть молится! Лишь бы нам не докучал!».
Сделав обряд, Позвейн расположился в купе и, хитро улыба-ясь, обратился к солдатам: «Спать буду, не будите меня, сам буду просыпаться, а вы мне говорите, какие места проезжаем, я вас услышу даже с закрытыми глазами».
Солдаты знали о странностях нивха, но списали все на его характер и дикий нрав. Впрочем, им было все равно, что он де-лает, лишь бы не мешал им в поездке отдохнуть от службы, и почувствовать прелесть гражданской жизни, по которой они так соскучились за годы службы на Дальнем Востоке России.
В этой поездке по железной дороге для Позвейна все было в диковинку. Он заметил, что путешествие на пароходе было не таким утомительным и страшным. Все-таки находился на своей родной реке, где ему все было знакомо: каждый плес, каждое уло-во, каждый утес и стойбища, где он знал почти всех жителей в лицо. А на поезде, который он назвал «выть мур», все дребезжит, трясется, стучит, и дергается, как судорожный, при этом выдавая странные звуки: тук-тук, тук-тук. Непривычно и опасно, думал Позвейн. Он смотрел в окно, наблюдая, как деревья пробегают мимо поезда. А у железной дороги нет ни начала, нет и конца. И колеса все время стучат: так-так, так-так.
Больше двух месяцев добирался Позвейн от Хабаровска до Москвы. Он видел много-много больших городов, вовсе не похо-жих на стойбища. И люди, как муравьи, снуют туда-сюда. Устал Позвейн от такого путешествия. Ох, как устал! Он ощущал себя разбитым, как будто тащил на себе сохатого по мари через кочки и кустарники. Но там он отдыхал, сколько надо для восстановления сил, и опять принимался за привычное дело. А сейчас? Сидишь,
спишь, кушаешь, и ничего не делаешь. Вообще какой-то бездель-ник. И поэтому он чувствовал себя намного хуже, мысленно ругая железную дорогу, железного коня, как он называл поезд, ему не нравились большие города, которые так утомили его в этом дли-тельном путешествии.
Солдаты понимали Позвейна, но что они могли сделать – они сами устали от этой поездки, и желали скорее добраться до Санкт-Петербурга. А чтобы скоротать время, разговаривали с Позвейном, расспрашивали его о жизни, интересовались, как он познакомился и подружился с Невельским. Немногословный Позвейн длинные разговоры считал пустой тратой времени, и поэтому на вопросы солдат отвечал так, что они почти ничего не поняли. Зачастую Позвейн говорил иносказательно, так что солдаты и вовсе терялись от подобных разговоров с проводником Невельского.
О многом нивх успел подумать за эти дни, но мысль о том, что видел Россию от начала и до конца, его немного успокаивала. Он думал, что обязательно расскажет своим соплеменникам обо всем, что видел и слышал.
Наконец-то железная дорога уперлась в город, чьи размеры ошеломили нивха. Позвейн, много слышавший о Москве, увидел ее из окна поезда, но и этого хватило, чтобы он мог удостоверить-ся, что Москва – великий город, не похожий ни на какой другой, какие он видел на всем протяжении от самого Хабаровска. Поз-вейн был поражен масштабами страны - нет ей конца и края! Он знал, что солнце восходит на востоке, и чем дальше он уезжал от родных мест на запад, тем больше удивлялся, что солнце посто-янно сопровождает его в пути, то догоняя поезд, то обгоняя его. За такими размышлениями Позвейн не заметил, сколько времени поезд стоял на железнодорожной станции, и когда он тронулся в путь. Вконец уставший от долгих размышлений и от бессонных ночей, уже не замечая расстояния, под мерный, однотонный стук колёс, продолжал Ползвейн путешествие до конечного пункта назначения, и так он оказался в далеком и загадочном Санкт-Пе-тербурге.
Поселившись на каком-то постоялом дворе, Позвейн в первую очередь должен был сделать обряд поклонения богам и добрым духам, как он делал всегда, когда удалялся от дома по каким-либо надобностям. Он долго искал подходящее место для этого важ-
ного мероприятия. Наконец он увидел лиственницу и, подойдя к ней, сперва обнял ее, а потом опустился на колени. Позвейн об-радовался, что увидел это дерево, потому что нивхи считают, что это дерево священное, и что они произошли от лиственницы. И именно здесь, у этого священного дерева он должен был сделать свой священный обряд кормления духов. Разложил аккуратно припасы: пшено, табак, юколу, раскурил трубку, и сказал: «По-пробуйте угощение с Амура, добрые духи, и прошу вас, помогай-те мне, как всегда! Я приехал сюда по просьбе большого русского начальника, чтобы показать людям мои скромные работы».
Исполнив обряд кормления духов, Позвейн еще долго нахо-дился на этом месте, приходя в себя от утомительного путеше-ствия, но, вместе с этим он испытывал чувство удовлетворения, понимая, что сделал все, как делали его предки при посещении незнакомых мест, чтобы боги и духи были благосклонны к его приезду, и к нему лично.
До открытия выставки был еще один день. И Позвейн мог бы отоспаться после длительного путешествия по железной до-роге. Но у него был выбор – он имел возможность прогуляться по Санкт-Петербургу, по его улицам, площадям, по набережной реки Невы. И он решил посвятить свободное время знакомству с городом. Он хотел увидеть большой город, незнакомых людей, спешащих куда-то по своим делам, полюбоваться на лошадей, за-пряженных в какие-то будки на колесах, отстукивающих копыта-ми цокающие звуки по мощеным булыжникам, которые привезли откуда-то из речки, богатой камнями, как на Амуре.
Нева неспешно катила свои темные воды, закованная в ка-мень. Позвейн не мог понять, зачем надо было людям прятать реку в каменные одежды? Для чего? Почему? Эти вопросы не находили объяснений. Увидев над рекой парящих чаек, он вспом-нил родные края, и подумал, что мир полон чудес. Вот летают белокрылые птицы, и ловят себе пропитание в реке, закованной в гранитный панцирь, однако, нисколько от этого не страдают. Им, птицам, все равно, течет ли река в гранитной одежде, или на ее берегах растут тальники, от теней которых вода в реке кажется темно-зеленой и как будто густой, как утренний туман на побе-режье Амура или Охотского моря. Лишь бы было, что поймать в реке, вполне съедобное и сытное, чтобы утром с восходом солнца вновь взмахнуть крыльями, взлететь в небо, и с высоты птичьего
полета со всего размаха окунуться в воды Невы, поймать свою жертву, и вновь взмыть в небо.
На улицах большого города часто встречались магазины с вывесками, мелкие лавки. Он зашел в один из магазинов – гла-за разбежались от изобилия товаров. Чего здесь только не было: одежда, обувь, шляпы, какие-то флакончики с непонятным запа-хом, и еще много чего, предназначение которых Позвейн не знал. Покупатели вытаскивали деньги, рассчитываясь ими за товар. Деньги были большие размерами. Богатые, однако, люди живут здесь – решил Позвейн. И подумал: и зачем русские придумали эти деньги? Можно же прожить без них! Надо всего лишь не опо-здать на ярмарку, и выгодно обменять свой товар на нужные вещи. Например, рассуждал он, за шкурку соболя можно обменять у китайского купца и крупу, и табак, и порох, и крупы, и свинец, и материю на одежду. Однако, странные эти русские люди!
Позвейн, житель сурового побережья Охотского моря, никог-да раньше не бывавший вдали от малой родины, стал участни-ком непонятной и необычной для него выставки. Знатные люди, дамы и господа огромного города, такие важные и недоступные, до этого дня не видавшие подобных изделий, что выставил на всеобщее обозрение Позвейн, высоко оценили мастерство зага-дочного жителя с далекого Амура. Это были изделия из бересты, украшенные изящным национальным орнаментом, поделки из дерева, и даже шкура белого медведя, поразившая горожан своим размером. Многие из них удивлялись – как мог необразованный инородец, какой-то неизвестный туземец с далекого Амура, со смуглой кожей, с черной бородой и жесткими густыми волоса-ми, заплетенными в косу, и больше похожий, по их мнению, на дикаря, чем на цивилизованного человека, сотворить такие уни-кальные шедевры?! Присматривались к экспонатам мастера из Нижнеамурья и члены комиссии. Ходили, смотрели, разглядыва-ли каждое изделие, расспрашивали, для чего служит та или иная вещь. И, в конце концов, пришли к выводу, что доселе подобные экспонаты еще никогда не выставлялись на выставках. Признали также, что вещи нужные в хозяйстве, кроме того, выполнены на довольно профессиональном уровне.
- А есть ли в вашем домашнем хозяйстве посуда, которую вы покупали в магазинах? – поинтересовался кто-то из членов ко-миссии.
Позвейн подумал, и сказал: «Да, как же, котлы у нас китай-ские, чаны для воды глиняные тоже китайские, а-а, еще есть чаш-ки, кружки, подаренные Невельским.
- Адмиралом Невельским? Геннадием Ивановичем? – удивил-ся председатель комиссии, наморщив лоб и прищурив глаза.
- Да, Геннадием Ивановичем. Я у него переводчиком и прово-дником служу.
- Хм, похвально, похвально, молодой человек!
- А почему вы пользуетесь китайскими вещами? Почему не русскими? У вас что, магазинов нет? Негоже так, негоже!
- Да мы своей посудой испокон веков пользуемся, у нас все есть свое. Сами делаем, из дерева, из бересты, из желудка нерпы или тюленя. Не жалуемся, - ответил Позвейн.
Он промолчал, что в магазинах у нивхов нет необходимости. Надо приобрести какой-нибудь товар – садись в лодку, и езжай на ярмарку, хоть в Койму, хоть в Маньчжурию. Вот делов-то! Да и китайские купцы часто наезжают в низовья Амура, предлагая свой товар. С ними только не расслабляйся – иначе обманут и обдурят, ласково улыбаясь и дружески хлопая по плечам неудач-ливого покупателя.
- Ну что, господа, молодой человек нам на многие вещи от-крыл глаза. Придется обратиться к государю с просьбой взять под российское крыло земли, что открыли наши первопроходцы. Земля теперь наша там, российская, значит, и власть наша там должна быть российская! И как можно быстрей! Перекрыть доро-гу всяким иностранцам теперь уже на наш Дальний Восток!
Выставка завершала свою работу. Конечно, было почти невоз-можно ознакомиться со всеми экспонатами, что были представле-ны на выставке. Их привезли мастера со всей огромной терри-тории Российской империи. Много было салонов, и все обойти было просто невозможно. Но необычные экспонаты мастера из Нижнего Амура вызывали неподдельный интерес и у организа-торов, и у посетителей выставки. Его изделия пленили людей своей изысканностью, природной простотой и практичностью в домашнем обиходе.
И вот наступает кульминационный момент. Председатель жюри оглашает итоги конкурса изделий декоративно-прикладно-го искусства. И каково было изумление Позвейна, когда в списке победителей было названо его имя.
За свои изделия он, житель далекого приамурского края, простой охотник и рыбак, не знавший грамоты, как народный умелец и мастер декоративной отделки и узорчатого орнамента, организаторами выставки был награжден малой серебряной и бронзовой медалями. Как-то Позвейн повесил эти награды на свой кафтан, посмотрел на себя как бы со стороны, и подумал – зачем они мне, для чего они нужны? Нивхи знают, что я По-звейн, Невельской знает, что я его друг, разве без этих медалей они меня не узнают? Да ладно, пусть висят, раз дали, мне они не мешают.
Обратная дорога домой Позвейну уже не казалась такой трудной и утомительной. За месяцы отсутствия дома он стал привыкать к путешествию, и уже не так болезненно переживал изнурительную дорогу. Наступившую осень Позвейн встречал в родном краю.
Общавшиеся с ним сородичи интересовались его поездкой в Пила Во*, просили рассказать о людях, выпытывали, что такое железный конь, как и что ему понравилось в чужих краях? Он с улыбкой отвечал: «Людей там, как муравьев в муравейнике, и все спешат куда-то, ходят туда-сюда, и все какие-то занятые. Но с рыбой там плохо! Талы там нет! Свежего мяса нет! Дома, однако, лучше!».
Наступил момент, когда власти оценили заслуги Позвейна перед Россией. Однажды он был приглашен в Николаевский во-енный пост, где ему вручили медаль «За усердие» на Владимир-ской ленте. Незадолго до этого события проводник и переводчик Позвейн был награжден двумя «жалованными кафтанами», дву-мя медалями, и еще двумя ведомственными медалями, которые приравнивались к государственным наградам. Позвейн принял награды спокойно, потому что думал, что их дают людям, на кого надеются большие русские начальники. А он, подумал Позвейн, ни разу не подводил Геннадия Ивановича Невельского.
Жители Нижнего Амура очень уважали Позвейна, и горди-лись таким знаменитым земляком, ведь он многое сделал для сближения двух народов – нивхского и русского, который взял его под свою защиту. Именно с тех пор пошли более активные контакты двух народов, и вскоре сотрудничество людей разных национальностей, веры, культуры стало охватывать все новые стойбища нижнеамурского края.
1873 ГОД

Однажды в К’алмво произошло событие, которое всполо-шило всех его жителей, и сыграло, несомненно, свою роль в дальнейшей их судьбе. Привычный для нивхов уклад жизни в одночасье если и не был нарушен, то вскоре изменил их миро-воззрение и, можно сказать, судьбу каждого из них на многие десятилетия вперед.
Ближе к полудню к берегу причалили две баржи, управляе-мых неизвестными людьми. На берег осторожно сошло несколь-ко человек.
По стойбищу быстро разлетелась молва, что в К’алмво появи-лись незнакомцы. Но это были не маньчжуры, не пришельцы из какого-нибудь соседнего рода-племени, а неизвестные для мно-гих местных жителей белые люди. И тем более эта необычная новость вызывала у жителей стойбища неподдельный интерес к столь важному событию, как встреча и смотрины незнакомого белого человека.
Нельзя сказать, что местное население испокон века жило изолированно от всего мира, и не ведало, что кроме их, есть еще и белые люди, не похожие на них ни обличьем, ни одеждой, ни
образом жизни. Мимо К’алмво еще задолго до этого случая не раз проплывали баржи и плоты с каким-то людом, даже от Хабаров-ского до Николаевского военного поста изредка ходили колесные пароходы, изрыгавшие из трубы черный дым и своими резкими громкими гудками пугавшие нивхов.
В девятнадцатом веке шло, хоть и не массовое, но постепен-ное заселение земель Амура русскими людьми. Местные жите-ли не раз видели переселенцев, но многие наблюдали их только издалека, а вот чтобы так – живьем, да рядом увидеть, которых можно потрогать руками, и убедиться, что это не похожие на тебя белые люди, было в первый раз.
С самых верховий Амура плыли небольшими группами пе-реселенцы, минуя пост Хабаровка, который стремительно за-страивался, и довольно быстро превращался в город Хабаровск. Он стоял недалеко от Уссури, разделяющей русскую сторону от китайской территории. Плыли русские люди дальше и дальше по широкой реке, удивляясь ее красотам, поражаясь разнообразной природе, где растет крепкий дубняк вперемежку с белоствольной березой, маньчжурский орех с лимонником, и другие, ранее не-виданные ими растения. А на берегах привольной реки можно было запросто увидеть сохатых да медведей, которые вообще не боялись людей, и спокойно подпускали их на расстояние ружей-ного выстрела.
Не всегда погода баловала переселенцев. Люди с опаской, а порою и со страхом преодолевали буйное течение и свирепые шторма. Измученные непогодой и неизвестностью, они пере-живали за исход своего путешествия, но когда шторма утихали, успокаивались и отдыхали, проплывая спокойную гладь широко-го и могучего Амура.
Удивляясь природе, они подмечали, что климат и природа здесь чем-то напоминают Сибирь, и даже есть что-то общее с европейской частью России. «Смотрите, - говорили бабоньки, восхищаясь природой, а может быть, и успокаивая себя, - березы, ну совсем как у нас на западе! Такие же белые, и такие же строй-ные. Значит, не пропадем мы здесь, на Дальнем Востоке, на са-мом краю Рассеи-матушки. Не сгинем в незнакомых этих краях! Милые вы наши, березоньки! Выстроились в ряд, встречаете нас, родненькие вы наши!». И вытирали платочками навернувшиеся на глаза слезы.
А затем, уже в среднем течении Амура и у самых его низо-вий, проходили они нанайские, а затем и ульчские стойбища, стараясь придерживаться фарватера, остерегаясь на всякий случай местных жителей, у которых неизвестно что может быть на уме, а также военные посты Софийский и Мариин-ский, которые стояли на берегах этой удивительной реки. Они имели весьма удобное месторасположение для военных и дру-гих целей. Но двинулись сибиряки, переселенцы из западных волостей России, забайкальские казаки дальше, и некоторые из них доплыли до неизвестного ранее нивхского стойбища К’алмво, что стоит всего-то в каких-то двухстах верстах от амурского лимана.
Жители стойбища К’алмво, особенно мужики постарше воз-растом, хоть и изредка, но встречались с русскими моряками, а также иногда и с переселенцами, которые на плотах спускались ниже их стойбища. А те, которые еще не встречались с белыми людьми, то через своих родственников, друзей узнавали для себя много интересного и полезного о русских людях, которые не по-хожи ни на японцев, ни на американцев, ни на французов сво-им отношением к туземным людям. Но для молодежи подобные встречи были в диковинку. Им еще предстояло поближе познако-миться с незнакомыми русскими людьми.
Теперь местным жителям предстояло воочию повстречаться и познакомиться с пришлыми людьми, которые прибыли к ним на баржах. Нивхи стояли плотной стеной. Их лица были напряжен-ными, глаза молчаливо спрашивали: «Вы кто, вы что за люди, и что вам здесь надо? Вы с миром пришли, али как?». Было видно, что нивхи не привыкли доверять незнакомым людям, и в случае необходимости могли защитить не только себя, но и своих детей, матерей, жен. У каждого из них на поясе висел нож, который они могли применить в любой момент, но и то только в случае самой острой необходимости, для своей защиты.
Нивхи были примерно одинакового роста. Одеты в нацио-нальную одежду. На ногах кожаная обувь. Халаты подпоясаны, на которых висят какие-то мешочки, видимо, для табака, огнива и других мелких вещей, ножи в ножнах. Лица смуглые, глаза не-много раскосые, в меру скуластые. Волосы черные, густые, за-плетенные в косы. Местные мужики, как подметили приезжие, крепко сложены.
На берег ступил мужик лет пятидесяти. Крепкий, здоровый, как дуб, но, видно, уставший с дороги. Однако, он нисколько не был смущен тем обстоятельством, что перед ним были незнако-мые люди. Его это, похоже, не волновало и не смущало нисколь-ко. И эта его уверенность в себе, в своих силах и возможностях, невольно передавалась его землякам, которые почему-то не спе-шили вслед за своим вожаком сойти на берег.
Лоча*, как окрестили его тут же местные жители, не вызывал у них чувства страха, а, скорее всего, любопытства. Кто он такой, чего хочет – это им еще предстояло узнать в ходе их дальнейшего общения. Одет он был в рубашку нараспашку, в суконных штанах с лампасами и сапогах. На груди висел крест. Лоча, а это был ни кто иной, как Крылов Николай, по батюшке Иванович. Но зем-ляки постарше величали его не иначе, как Никола, а дети звали попросту дядей Николаем.
Николай Иванович почувствовал, что пора бы ему попри-ветствовать и пообщаться с местными жителями, выразить им свое почтение, ведь, как-никак они являются хозяевами на сво-ей земле. Тем более надо с ними познакомиться. Расположить, если получится, их к себе. Николаю, а также его родственникам и всем тем, кто прибыли с ним сюда, на Нижний Амур, быть мо-жет, в недалеком будущем, придется обживаться на новом месте, где пока они еще были нежданными гостями. Или же, в крайнем случае, если жители стойбища не примут переселенцев, придется искать им новую пристань. Николай огромной пятерней попра-вил растрепавшиеся от ветра русые волосы, зачем-то подергал за бороду и, слегка прищурив глаза, начал так, как ему показалось, почтительно и уважительно: «Здорово, мужики! Принимаете ли гостей? Или, может быть, разрешите нам жить вместе с вами, в одном стойбище? Будем, надеюсь, добрыми соседями и друзья-ми!». И бросил взгляд глаз своих голубых, на напряженные лица местных жителей.
- А, может быть, вы не понимаете русскую речь? – тревожно спросил он.
На его вопрос из толпы вышел средних лет человек – лицо смуглое, немного скуластое, темные глаза скрывались под густы-ми бровями, волосы черные, как смола, заплетенные в тугую косу, роста среднего, или немного выше среднего. Во рту его дыми-лась трубка, и его взгляд и реакция на слова Николая Ивановича
говорили о том, что он понимает русскую речь. Лоча почему-то предположил, что этот человек занимает непростое положение в своем обществе.
Это был староста стойбища К’алмво по имени Дабан. Сейчас перед ним, да и перед его земляками стояла непростая задача – как бы ни ошибиться, и принять правильное решение после пред-ложения и просьбы пришельца.
Дабан понимал, что он не может решать в столь непростой си-туации такой щепетильный вопрос в одиночку, поэтому перевел слова чужака своим сородичам, и стал ждать ответа. Никто из них не торопился с высказываниями, лишь курили мужики трубки, да думали.
Дабан ждал, ждали ответа и русские люди. Молчание затя-нулось. И Николай, чтобы разрядить ситуацию, достал из брюк кисет с табаком, и протянул его мужикам – курите, табачок у меня ядреный - самосад!
Бабы, сошедшие вслед за мужиками на кальминский берег, засуетились, что-то наперебой стали негромко выкрикивать, мол, решайте, мужики, что нам делать дальше? А то раскурились тут, на этом каменистом берегу, незнамо с кем, не устроившись не только на постоянное жительство, но и на ночлег даже.
Николай слышал роптания земляков, но что он мог сделать в подобной ситуации, как он мог вести разговор с инородцами, если, быть вполне может, что они не понимают, кроме старосты, его язы-ка, что, естественно, затягивало процесс переговоров. И он при-струнил своих: потерпите, не шумите, не мешайте мне говорить!
На барже раздался подозрительный шум, как будто кто-то ко-лотил по бортам и днищу чем-то тяжелым. Следом послышались какие-то непонятные звуки. Нивхи переглянулись между собой – кто его знает, что это такое?!
Коренастый нивх осторожно подошел к одной из барж, и за-глянул вовнутрь: «Ыныя!*, сидь тыдь?*», - и испуганно отпрянул назад.
- Да не бойтесь вы, это всего лишь скотина! – заулыбался Ни-колай, - это лошади, коровы! Понимаете вы?! Нет здесь нечистой силы!
Засмеялись бабы – вот чудаки, что, они раньше не видели домашних животных? Вот дела! А в ответ раздались ржание и мычание, напугавшие нивхов.
Постепенно люди успокоились, все еще молча ожидая, что же будет дальше? Какое решение примет Дабан, что он скажет русским людям?
В это время послушалась русская речь: «А дай-ка, Лоча, твоего табачку на пробу!». Это был Чида Юкургун – старейший житель К’алмво. Николай протянул ему кисет, да и сам затянулся самокруткой. «Эх, хорош табачок! – произнес он, - курите, уго-щаю!».
Набив трубку табаком, старик сделал затяжку, но поперх-нулся, и закашлял. Отдышавшись, он смущенно улыбнулся и не-громко произнес: «Эх, и крепок у тебя, Лоча, самосад, аж слезу выбивает!».
Нивхи изменились в лице, кое-кто даже улыбнулся. Моло-дые тоже решили попробовать русский табак. Вскоре вся толпа утонула в табачном дыме. Слышалось покашливание, но курить продолжали, пока их трубки не погасли.
Николаю казалось, что время остановилось. Нивхи, похоже, не торопились с ответом. Посовещавшись между собой, они ста-ли расходиться кто куда. Николай недоуменно смотрел вслед ухо-дившим мужикам. К нему подошел Дабан, и сказал, что решение еще не принято. Пусть, мол, люди подумают, и тогда вам будет известно, что нивхи решили.
- Когда солнце будет в зените, мы вам скажем, - произнес Да-бан.
- Ну что, ну что? – наперебой заголосили женщины, видя, что местные мужики разошлись.
- Велено подождать до обеда.
- А чего ждать-то? Давай разгружаться, и все тут, - донеслось с баржи.
- Ну да, ишь вы, какие шустрые! Что ж вы молчали, когда нивхи были здесь? Молчали? Вот и сейчас помолчите. Подождем немного, а пока, мужики, давайте разведем костерок, да чай свар-ганим! А то что-то в животе заурчало.
Суть да дело, и чайку попили, и живность покормили, и во-дичкой попоили скот, и стали ждать полдень. А солнышко све-тило да грело по-летнему. Тепло! Благодать! Разморило кое-кого, прикорнули самую малость переселенцы.
Тихо на Амуре. Спокойная вода журчала, лаская берег. В это время и в стойбище было спокойно. Куда же люди подевались?
Куда ушли или уехали? Но нет, все были на месте, правда, со-брались они у дома Дабана на совет – что же делать с просьбой русских? Все же решили дать добро на их просьбу обосноваться в стойбище. Всем, мол, места хватит. Тем более, они одной крови с Геннадием Ивановичем Невельским. А он, русский адмирал, большой друг нивхов!
Собираться нивхи на берегу не стали. А зачем – Дабан сам скажет Лоче об их решении, а они займутся домашними делами. В полдень, как и обещал староста, он подошел к берегу, где его встречал Николай. Разговор был коротким: «Выгружайтесь! Вме-сте будем жить!».
На баржах поднялся шум, слышались женские, мужские и дет-ские голоса, кто-то радостно кричал: «Наконец-то кончились наши мучения! А места здесь красивые, и люди, похоже, хорошие!».
- Так, так, аккуратнее, не спешим, потихонечку выгружаемся! – командовал Николай, - приняли нас здесь дружелюбно, можно сказать, по-братски, и даст Бог, будет для нас эта земля настоящей родиной!
И закипела работа, бабы помогали мужикам, а дети, уставшие от длительного путешествия по широкому и раздольному Аму-ру, которому, казалось, нет начала и нет конца, вовсю старались помочь матерям. На берег выгружались лопаты, топоры, пилы, котлы с посудой, сундуки, вещи, какие-то продукты и, наконец, дошло до домашней живности. Лошади, коровы и козы, а в кор-зинах куры вызвали большое удивление у подошедших к берегу нивхов. Ведь они, кроме собак, других домашних животных не знали. Животные ржали, мычали, блеяли, кудахтали, мяукали. Эта какофония непонятных звуков вызвала у кальминцев удив-ление и страх. Многие из них спрашивали у Дабана: «Зачем дер-жать живность в неволе, если у нас зверя в тайге хватает?! Какая польза от этих животных?».
Николай Иванович, довольный скорой выгрузкой скарба и прочей утвари, заглянул в баржи и, что-то там увидев, удивленно спросил: «А камни почему не выгрузили? Давайте их на берег, бросайте смелее!». На что получил ответ от долговязого мужика: «А что, Никола, тебе мало здешних камней? Вон, выбирай любой, и каждый из них для гнета капусты подойдет».
- А что, земляки, действительно, давайте бросим их на берег, пусть лежат они рядом, наши забайкальские, и камни амурские!.
- Все, Никола, теперь и не поймешь, какие наши камни, а какие чужие. Ведь память же о нашей родине», - с сожалением произнесла одна из переселенок.
- Дык кто же знал, что камней на Амуре-то полным-полно, а мы перли их через такую даль, выходит, зря.
И давай бабы хохотать то ли над собой, то ли оттого, что все разрешилось с обустройством в этом стойбище благополучно. И еще долго над Амуром слышался женский смех вперемежку с детскими голосами и мужским басом.
А кальминцы с удивлением смотрели, как кидают русские какие-то камни на берег и в воду. Думали – зачем лишний груз в баржах возить? Ведь чем больше тяжести, тем хуже она будет держаться на плаву. И пришли к выводу, что русские люди очень странные. Убедившись, что в баржах ничего не осталось, Николай объявил перекур. Коротким был привал, и все принялись за работу. - А ну-ка, братцы, поднажмем, вечер скоро, не ночевать же под открытым небом! – прокричал Николай, - рубим ветки, жерди под шалаши. Все какая-никакая крыша над головой. А вы, бабоньки, носите с ребятишками вещи наверх, и где выберете удобное ме-
сто, там и шалаши поставим!
- Да мы, Иваныч, завсегда с удовольствием, - зашумели бабы, - мы-то успеем, да вы не оплошайте, постройте уж, будьте добры, хорошие хоромы, и мы, как барышни, расположимся здесь на по-латях!
Заспорилась работа в руках русских, да под умелым руко-водством Николая Ивановича. Рубили молодую лиственницу, тальниковые и еловые ветки, а пацаны таскали их на косогор, где решили затабориться.
Хоромы не хоромы, но шалаши получились неплохие. Раз-ложили женщины вещи, постель настелили по-походному, жив-ность устроили на ночлег, да и самим было пора побеспокоиться об ужине да сне грядущем.
Помолились русские люди, и приступили к вечерней трапезе. За короткими разговорами пришло время устраиваться на ноч-лег. На небе робко заморгали звезды. Люди после августовского летнего дня, полного тревог и волнений, переживаний и покоя, наконец, погрузились в сон.
В тайге заухал филин, в ближайшем ручье заквакали лягуш-ки. Где-то рядом, по над самой рекой, пронеслись утки. В протоке
слышится плеск ныряющей рыбы. И на миг все замолкает. Тиши-на. Затем всё повторяется сначала. И так до утра.
Природа, на первый взгляд, засыпает в вечерние часы с захо-дом солнца. Но это не так. Это просто ночь сменяет вечер. И в эти часы весь мир не только находится в покое и умиротворении, но в это темное время нередко происходят трагедии. Лишь только тем-неет, на промысел выходит лиса, она ищет дичь покрупнее, чем мышь, которой можно полакомиться и в дневное время. Где-то в чаще ищет свою жертву медведь, которому нет равных в нижне-амурской тайге и по силе, и по осторожности, и по прожорливо-сти. И слышатся во тьме ночной звуки отчаяния, победного воя или жуткого плача. Нижнеамурская тайга, полная ночных звуков и мелодий, живет своей привычной жизнью, и никто и ничто не может изменить ее законов и вековых устоев…
Мария, жена Николая, долго не могла уснуть от переживаний, свежих впечатлений и забот. Прижимаясь к мужу, она высказы-вала свои сомнения: «Скажи, Коля, а правильное ли мы решение приняли, поселившись рядом с нивхами? Что они за люди, ведь мы ничего о них не знаем, как мы будем жить?».
- Ну что ты, Маша, что за разговоры?! Все будет хорошо! Ты же видела – нормальные они люди, спокойные, можно сказать, вежливые. Даст бог, приживемся мы здесь. Рыбу научимся ло-вить. Скот будем разводить, картошку, капусту сажать. Как-ни-будь, с божьей помощью, и проживем. Да не одни мы, русские, здесь живем. Проплывали посты Софийский, Мариинский. Вон и Николаевский пост, сказывают, стоит. Полно здесь казаков наших да переселенцев из западной России. Пароходы даже ходят.
- Страшно что-то, Коля, все незнакомо. А ты и правда веришь, что все будет хорошо?
- А как же, Мария, не мы первые, не мы последние. Будут здесь еще переселенцы. Вот увидишь! И детей мы здесь нарожа-ем и воспитаем. Всё будет хорошо!
- Дай-то бог, дай-то бог! – осенила себя крестом Мария.
- Спи, Мария, утро вечера мудренее! – произнес сквозь дрему уставший Николай.
Он повернулся к жене, обнял ее, и вдруг его охватила волна нежности к этой женщине, к его Марии, и мужская потребность возобладала над тишиной, покоем и темной ночью. Мария от-кликнулась на его желание, и на волне мужской и женской близо-
сти они унеслись в блаженстве в сказочную нереальность, и в это время для них исчезли все проблемы и волнения, переживания и заботы. Жизнь продолжалась. И кто его знает, может быть, имен-но в этот час они дали жизнь новому человеку…
Внезапно ночной покой нарушили какие-то звуки, доносив-шиеся со стороны стойбища. Они становились все громче и гром-че, поднимая людей, в испуге выскакивавших из шалашей. «Что такое, кто стучит, что происходит?» – спрашивали спросонок русские друг у друга.
- Да не переживайте вы, то шаман ихний в бубен бьет, камла-ет, - пояснил Николай Иванович, - это у них в порядке вещей. Они шаманят, а мы богу молимся, вот и все, спите!
Пляски шамана и удары в бубен были в самом разгаре. Хорошо было видно мерцание огня, и на этом фоне шаман отплясывал ка-кой-то немыслимый танец, ранее не виданный русскими людьми.
Шаманские камлания продолжались долго, до самого рассве-та. И все время люди, сидевшие вокруг костра, были недвижимы, лишь изредка кто-нибудь из них подкидывал дрова в костер, и искры от него стремительно поднимались вверх, где в высоте уга-сали и превращались в пепел.
Люди все так же с опаской смотрели на пляски шамана, слушая звуки бубна, и не могли понять, зачем шаман нарушает ночной покой. Дети прятались за спины родителей, но с любо-пытством наблюдали за происходившим при свете яркого костра. Родители гнали их спать, но дети ослушивались, и залезли под одеяла только далеко за полночь.
Сон не шел. Николай слушал тишину, притворяясь спящим. Но не спала и Мария. Не выдержав, она спросила: «Что ты воро-чаешься, не спишь?».
- Знаешь, Маша, это шаман справлял свою службу, ничего странного в этом нет.
- Как-то необычно все это, и что им не спится, особенно ша-ману. Зачем стучать, можно же и поговорить!
- Да ничего необычного, это у них так принято. Почитай, и в Сибири шаманят, и здесь, на Амуре, разные народы есть. В верхо-вьях нанайцы живут, недалече отсюда ульчи, тоже, как и нанайцы, нани себя зовут. Тоже шаманы у них есть. А у нивхов обряд ты сама сейчас видела. Что сделаешь, вера у них такая. Мы верим в Иисуса Христа, а они в духов своих.
- Что ты говоришь, в духов своих? У нас же тоже есть Духов день!
- В том-то и дело, Мария, наши предки же тоже когда-то были язычниками, верили в духов, мне еще дед об этом сказывал. Но сейчас вера-то у нас православная.
Задремали Николай и Мария. Одолел их сон под самое утро. Но только-только уснули крепким сном, как петушок своим за-дорным кукареканьем возвестил о наступлении нового утра. «Ку-ка-ре-ку!» - разносился над Амуром звонкий голос петушка. В ответ совсем рядом замычали коровы, призывая хозяек к утрен-ней дойке.
Лагерь переселенцев постепенно просыпался. Слышались сонные женские и мужские голоса. Мычали коровы, подавала голоса и другая живность. Вскоре хозяйки подоили коров, и те на короткой привязи, чтобы не разбрелись в незнакомом месте, продолжали жевать сочную траву.
Просыпалось и стойбище. Слышался лай собак, рыбаки от-правились на проверку сетей, кряхтели старики. Проснувшееся солнце возвещало о наступлении нового дня. Что он принесет русским людям, чем он ознаменует второй день их пребывания в стойбище К’алмво? Никто этого не знал. Но русские люди, по-лагаясь на себя и на Всевышнего, настраивались на позитивный лад. Преодолевшие сотни и тысячи верст от насиженных и обжи-тых мест, они знали, что только своим трудом смогут обеспечить будущее своих родных и близких.
Дабан в ту ночь тоже не мог уснуть. Перед глазами как бы про-мелькнула вся его прошлая жизнь. Его с детства привычно окру-жали люди из своего рода-племени, говорившие с ним на родном языке, ели одинаковую пищу, жили в одном стойбище. И с тех пор, как он поселился в К’алмво, он стал жить по обычаям и традициям нивхов, выучил их язык, женился на нивхинке, и теперь его дети продолжат род, но уже с нивхской кровью, но которые всегда будут помнить, кто они, кто их отец, и откуда он родом. А что сейчас будет? Как будут уживаться с нивхами русские люди?
Вспомнил Дабан Позвейна, с которым ему не раз доводилось встречаться. Как-то в разговоре Позвейн узнал, что Дабан нанаец, и стал с ним разговаривать на его родном языке. Слушая его, Да-бан был счастлив услышать родную речь, и все говорил-говорил с ним, и не мог наговориться!
Позвейн как-то сказал, что русским людям можно доверять, и что они не причинят нивхам вреда. И что военные русские будут защищать нивхов от жадных и жестоких японцев, хитрых амери-канцев и других алчных иностранцев, которые в местном насе-лении видят лишь помеху для своей безнаказанной деятельности на богатых рыбой, зверем и нефтью землях Амура, Охотоморья и Сахалина. Дабан не спал всю ночь. Он не вынимал трубку изо рта, и о многом успел подумать.
Примерно так же рассуждала в ту ночь и Палгук, к которой также не шел сон. Но пораньше утром она уже была на ногах, готовя завтрак. Она видела, как Дабан встал, оделся и вышел во двор. А он не спеша подошел к берегу, присел на лодку. В час утренней свежести над протокой вьется молочный туман, скры-вая берег острова, и ту часть скалы, у подножия которой решили обустроиться переселенцы. На площадке, где они расположились, и где, видимо, будут строить себе жилье, уже крутились люди. Дабану почему-то захотелось пообщаться с Николаем Иванови-чем, разузнать, может, чем-то нужно помочь. И он направился к лагерю переселенцев. Было странное чувство – как будто что-то притягательное исходило от русских, и Дабан не стал противить-ся своему желанию.
Николай как будто ждал Дабана, и нисколько не удивился его приходу. Поздоровались по-русски – крепким рукопожатием.
- Здорова, Дабан! – приветствовал старосту Николай Иванович. - Касказия*, Лоча, Бачигоапу! – поздоровался сначала
по-нивхски, а затем и по-нанайски Дабан.
Им было о чем поговорить. Одного интересовали планы пере-селенцев на дальнейшую жизнь, другого интересовали местные порядки, чем занимаются люди, какой здесь климат, и как часто приезжают в стойбище русские люди. Вопросов друг у друга воз-никло много, и они решили поговорить о жизни. С самого начала у них возникло взаимное доверие, и их разговор начался вроде бы с ничего, но для каждого из них, и это чувствовалось, любая тема была значима и актуальна.
Николай и Дабан закурили русский самосад, и если для одно-го он был привычен с давних пор, то для другого он был крепким, по сравнению с китайским табаком.
Еще вчера Николай обратил внимание, что Дабан чем-то отли-чается от других жителей стойбища. А чем? И поэтому напрямую
спросил у него: «Вот смотрю я на тебя, Дабан, и мне кажется, что ты все же чем-то отличаешься от своих сородичей. А чем, не пойму. Вроде бы все вы похожи, ан нет! У тебя и рост повыше, и шаг пошире. Ты не охотник разом?».
Дабан недоуменно посмотрел на Лочу, и спросил: «Чем же это я так сильно отличаюсь от других? Такой же, как все!».
- Э, нет, мил человек, тот, да не тот! Что-то есть в тебе такое, что как будто ты в жизни много чего повидал, и много что ис-пытал. Иначе бы старостой тебя не выбрали. Есть люди у вас и постарше тебя. Доверяют, значит.
- Да, я не местный. Из народа нани. Давно это было, как я попал в К’алмво. С тех пор здесь и живу. Породнился я с этими людьми. Родовой очаг с ними разжёг. Здесь моя жена, друзья! Здесь мой дом.
И замолчал Дабан. Ветерок шевелил его волосы, ласкал заго-ревшее лицо, и он ушел в воспоминания. Николай не стал трево-жить старосту – надо будет, сам расскажет и выговорится.
Дабан и Николай все больше ощущали потребность в обще-нии. Хотя виделись всего день-два. Эти разные люди и по наци-ональности, и по образу жизни, взаимно обогащали друг друга, эдак ненавязчиво давая друг другу советы по любому вопросу, даже, казалось бы, по самому мелочному.
Как-то Николай посоветовался с Дабаном: «Скажи-ка, друг, ведь зима не за горами, где-то же надо нам будет зимовать? Что ты скажешь: начать ли строить дома, или, может, просто постро-ить сейчас землянки, и в них перезимовать?».
- Конечно, надо строить землянки. Дома вы не успеете по-строить, зима и, правда, уже на носу.
К Николаю то и дело подходили мужики и бабы, немало жи-тейских вопросов у них накопилось. А он уже, как оказалось, все до мелочей продумал. И насчет подготовки к зиме жилья, и заготовки продуктов, и многие вопросы, которые должны быть решены за месяц-два, так как в конце октября ни Нижнем Амуре уже наблюдаются заморозки, а в середине месяца выпадает снег.
Как-то так получилось, что люди сами, стихийно, пришли к своему вожаку, а он как раз собирался организовать встречу и разговор с земляками.
- Ну что, мужики, - сказал Николай, - жилье у нас на первый случай есть, и кивнул на шалаши, а сейчас надо в первую очередь заготавливать сено для скотины на зиму.
Он посмотрел на просторы Амура и, удовлетворенный на-строем людей на упорный труд, сказал: «А какие травы на лугах! Конечно, немного перезрели, да заколосились уже. Но, ничего не поделаешь. Сейчас надо косить. Немедленно. Я вчера напросился с Дабаном на рыбалку, сетку проверять, и упросил его заехать на остров посмотреть травы. И знаете, что я увидел – разнотравицы полно, а это же отменный корм для скотины!».
Все единогласно поддержали Николая, и решили тотчас при-ступить к сенокошению. Дабан пообещал показать сенокосы, где кочки и кустарников всяких, практически нет.
В тот же день нивхи выделили русским косарям пару лодок, и они, переехав через Амур, приступили к заготовке сена. На лугах зазвенели литовки. Зеленая густая трава аккуратно ложилась на землю после каждого взмаха сенокосчиков. Широкие прокосы на глазах увеличивались в размерах. Мужики работали без привалов и больших перекуров. Главным их желанием было ускорить про-цесс работы, чтобы вовремя переворошить подсохшую траву, а затем до дождей заскирдовать пахучее сено.
Пять мужиков – это большая сенокосная бригада. Именно они и должны были накосить, а затем сложить сено в большие зароды. Остальная часть мужского населения была определена Николаем на место их будущего поселения. Они тоже берегли время, и день за днем рыли землянки, а срубленным листвяком укладывали сру-бы и крыли крыши. Спешили мужики – время не ждет, и зима не за горами. Женщины обустраивали жилища.
Наконец, пришло время, когда переселенцы могли сказать: «Все, землянки готовы, можно в них зимовать! Хоть в тесноте бу-дем жить попервости, да не в обиде!». А сенокосчики заготовили потребное количество сена, и у них тоже появилось более-менее свободное время для кратковременного отдыха.
Жители стойбища с нескрываемым любопытством и инте-ресом наблюдали за строительством и обустройством новоселов на новом месте, которое русские назвали Хутором. Это название нивхам ни о чем не говорило, им было все равно – Хутор так Хутор. Видя, что русские люди были постоянно заняты своими де-лами, и у них совершенно не было времени ни на охоту, ни на рыбалку, кальминцы щедро делились с ними уловами рыбы, уго-щали жирными сазанами, карасями размером в две-три мужских ладоней. Как-то рыбаки принесли Николаю свежую рыбу. Мария
проявила интерес к только что пойманной рыбе, и попыталась поднять сазана, но не смогла удержать его в руках, сазан покатил-ся по траве, ударяя мощным хвостом по траве.
- Ой, - воскликнула женщина, - что это такое, куда же ты по-катился?! Но сазан, извиваясь всем телом, выскальзывал из рук. Жена Дабана, Палгук, стояла в стороне, и наблюдала за проис-ходившим, она, конечно, не могла сдержать смех, и прикрывала рот рукой. Стоявшие рядом пацаны бросились ловить сазана, и наконец, кому-то удалось схватить его в охапку. Вес рыбы был приличным, и мальчику приходилось прилагать все усилия, что-бы удержать его на весу. Мария стояла, разведя руки по сторонам, и было видно, что она не такая уж и хмурая женщина, а могла и посмеяться, и пошутить при удобном случае.

ДЕТИ ДАБАНА
Дабан и Палгук прожили вместе уже достаточное время, что-бы обзавестись детьми. Но она все никак не могла забеременеть. Сильно переживала Палгук по этому поводу. По совету бабок и травы какие-то заваривала и пила, и к шаману обращалась, чтобы покамлал. Но все без толку. Но однажды она почувствовала, что затяжелела. Подумала было, что сбой какой-то произошел, и за-держались месячные, но, по рассказам женщин, все указывало на то, что беременная она.
Она по-прежнему выполняла всю женскую работу по дому, но уже с другим настроением. Ей казалось, что и жизнь стала лучше и, главное, она почувствовала уверенность в себе. Да и дома как будто все изменилось. Хотя и раньше она была неплохой хозяйкой, но сейчас было все по-другому, и это было видно по ее поведению. Дабана всегда ждала вкусная еда, он был ухожен, в доме, как обычно, было прибрано, собаки вовремя накормлены – и когда она все успевала сделать?
Что еще надо женщине, когда в семье все хорошо, и ты ждешь ребенка – долгожданного, из-за которого не спала ночами, и все надеялась, что наконец-то под ее сердцем забьется такое же, но еще маленькое, совсем крохотное сердечко твоего дитя! Теперь для Палгук все изменилось, и она почувствовала эти перемены – ее жизнь обрела какой-то иной смысл: она стала женщиной, и что может быть важнее этой миссии – родить на свет дитя, ее дитя, из ее крови и плоти!
Когда беременность подходила к концу, Палгук не раз разгова-ривала с Дабаном на тему, где ей рожать – в шалаше по нивхскому обычаю, или в доме, как того требовала жена Николая – Мария, русская подруга, которая многому научила, но и требовала сейчас отказаться от вековых традиций ее народа.
Она решила все сделать по-своему, и поэтому обратилась к Дабану с просьбой: «Построй, Дабан, шалаш, время подходит. Не буду нарушать обычай предков. Мать моя, бабушка, прабабуш-ка, все рожали в шалаше. А ты хочешь, чтобы мы жили по рус-ским обычаям, и чтобы я, как русская женщина, рожала в доме? Оскверняла наше с тобой супружеское ложе?».
- Хоть и лето скоро, но по ночам еще прохладно, а в шалаше вообще будет холодно, - сказал Дабан, - и я не хочу рисковать твоим здоровьем, и жизнью нашего малыша. Ты же видишь, как рожают ваши женщины в шалашах, хоть зимой, хоть летом. И сколько детей выживает, рожденных в шалашах?
- Хорошо, Дабан, позови Марию, я хочу с ней поговорить, -произнесла Палгук, посчитавшая, что спорить с мужем бесполезно. Она хотела еще раз посоветоваться с русской женщиной, как
же ей быть, ведь роды начнутся не сегодня-завтра. И поэтому Палгук не без оснований беспокоилась.
Мария не заставила себя долго ждать, и явилась к подруге в тот же час, как ее позвал Дабан. Она отложила все домашние дела, наказав Николаю ждать ее дома.
Палгук, услышав шаги подруги, заволновалась. Она была уже на полпути к решению, чтобы выполнить просьбу Марии рожать первенца в доме. Но ее тревожило одно обстоятельство – что ска-жут сородичи про ее опрометчивый, как она считала, поступок. Она боялась огласки и осуждения: ведь еще никто из нивхских женщин, как она знала, не рожал детей дома. Все, кто окружал её в родном стойбище, были рождены в шалашах. В зимнюю ли стужу, в слякоть ли, или в жару. Многие из новорожденных уми-рали в этих шалашах, но люди мирились с потерями детей – таков закон предков. И Палгук долго сомневалась, прежде чем сказать мужу и Марии о том, что она намерена рожать в своем доме. Но сомнения еще не прошли.
- Ну что ты, родненькая, удумала? - спросила Мария. Она еще не знала, что Палгук затем и позвала, чтобы объявить ей о своем решении.
- Какой же шалаш, ты о чем говоришь? – запричитала Мария, не дав Палгук открыть рот, - даже и не думай об этом! Дом у тебя есть, значит, дома рожать надо. Ты же в первый раз рожаешь, а вдруг роды пойдут не так, и тогда кто тебе помощь окажет? А здесь и постель, и тепло, и вода есть, чтоб ребенка помыть и запе-ленать! Ты же хочешь родить здорового ребенка?
Последние слова Марии окончательно убедили Палгук, и она не стала перечить русской подруге. Дабан в этот момент сидел на нарах, и не по-мужски громко вздыхал, глядя на жену, которая, закрыв глаза, казалось, окунулась в сон.
Дабан хотел о чем-то спросить Марию, но она перебила его: «Ну, так что, хозяин, все ли готово к родам? Шалаш готов?».
- А я его и не строил, - шепотом произнес Дабан, - да и Палгук, похоже, смирилась с твоим предложением, и, похоже, согласилась рожать дома.
- А ты чего тут раскурился? – возмутилась Мария, - ей же тяжело дышать от твоего дыма, а ну, марш на улицу! А я пока домой сбегаю, корову подоить надо. Как управлюсь с хозяйством, тут же прибегу.
В этот же вечер в стойбище стало известно, что на свет поя-вился новый человек. Младенческий крик возвестил о том, что Дабан и Палгук стали родителями. Мария, принимавшая роды, через несколько дней, когда Палгук уже достаточно окрепла по-сле родов, посоветовала новоиспеченным родителям назвать их первенца русским именем. Долго рядили да предлагали мужики, как назвать младенца. Нивхи давали ему нивхские имена, но в конце концов согласились с тем, что последнее слово должно быть за Дабаном. А тому хотелось назвать сына совсем необыч-ным именем, и он даже согласился с Николаем, что имя у его сына может быть русским. Русский друг не заставил себя долго ждать, и предложил назвать малыша Афоней.
- Афоня, это значит Афанасий, так звали моего деда, - провоз-гласил Николай, - а поскольку ты, Дабан, по-русски называешься Ильей, то Афоня будет Афанасием Ильичем. Вполне неплохо!
- Афоня, Афоня, - несколько раз произнесла Палгук, как бы запоминая русское имя своего младенца. Ну, пусть будет Афоня!
Через пару лет на свет появилась желанная девочка. И отец, и мать в ней души не чаяли. И если Дабан воспитывал сына в строгости, то к дочери относился нежно, и Палгук было интерес-но наблюдать, как он изливает свою любовь этому маленькому существу.
Афоня рос крепышом, который с малолетства был приучен к самостоятельной жизни. Он мог распутать сеть, и выбрать место на озере или на протоке, где может неплохо ловиться рыба. Ему было уже лет восемь, как он, однажды приехав с соседними свер-стниками с рыбалки, принес домой почти полный мешок рыбы. Мальчик чувствовал себя кормильцем, и был горд тем, что удача ему сопутствует с малых лет. А мать не обращала внимания на его испачканную в иле и песке одежду, и как бы невзначай погла-живала рукой взъерошенные волосы. Ей было приятно, что сын растет копией отца – таким же трудолюбивым, закаленным и с хорошим характером.
- Ымыка*, - обратился Афоня к матери, - я принес сазана, хочу талк*!
- Хы, хы*, - в знак согласия и одобрения Палгук принялась за разделку рыбы и приготовления из нее талы. Она выбрала сазана средних размеров, и он оказался таким жирным и вкусным, что был разом съеден членами семьи. Даже маленькой Чимак доста-
лось угощение из брюшка сазана, которое она с удовольствием сперва пососала, а затем проглотила, закрывая от удовольствия свои глазки.
- Сазан такой жирный, и где ты поймал такую рыбу? – поин-тересовалась мать.
- Мы с ребятами ездили на Чильтах-озеро, - важно ответил Афоня.
- Но это же далеко?! И охота вам было грести в такую даль? – воскликнула мать.
- Ыма*, да только ради этой красоты, что вокруг нас, я готов ехать хоть целый день! – отвечал подросток, - ты хоть раз была на Чильтах-озере? Ымыка, там такая красота! Озеро все в лопухах, они переливаются белым, желтым цветом. И так по всему озеру! И повсюду между лопухами расходятся круги по воде. Что ты ду-маешь, это такое? Да это сазаны, караси и другая рыба играют в воде! Там им хорошо – вода теплая!
Мать с нежностью смотрела на сына. Как-то незаметно шло время, и вот, уже и сын подрастает. Легкая грустинка появилась в глазах Палгук, но это не было огорчением или печалью, просто она вспомнила свою молодость, вспомнила, как впервые повстре-чалась с Дабаном. Он был тогда таким молодым! Редкая девушка могла не обратить на него внимание. И теперь она видела на лице сына черты своего молодого мужа.
- Ты уже совсем взрослый, Афоня, кормилец ты наш! – сказа-ла довольная мать.
- А еще есть Мачи, - с увлечением рассказывал мальчик, - это такой большой-пребольшой залив, в нем очень много рыбы. Мы с ребятами там тоже бывали. А вечером, когда солнце уходит от-дыхать в свой большой дом, заря украшает сопки, и они как будто пылают огнем!
- Да, я в молодости тоже бывала на Мачах. Но это же на дру-гом берегу Амура! И вы не боялись быстрого течения, или же в любой момент может разыграться шторм? – с беспокойством произнесла мать, испугавшаяся за сына.
Палгук заметила, что у малолетнего сына над верхней губой пробивается пушок, и голос, похоже, стал как-то звучать по-ино-му, по-взрослому, что ли? Но она в тот момент радовалась за сына, осознавая, что годы берут свое. Одни люди взрослеют, готовя себя к самостоятельной жизни, другие старятся, набираясь мудрости.

ПЕРВЫЙ СНЕГ

Выпал первый снег. Как раз на Покров! Люди радовались об-новлению природы. Судачили меж собой бабы да старики, мол, снег на Покров – урожай будет! И радовались переселенцы пер-вой зиме на чужбине. Хотя как сказать – первый снег в октябре, как правило, тает, и вместо снежной корки на земле появляется слякоть. Но недолго на Нижнем Амуре бывает после Покрова бесснежье. Уже в конце октября или в начале ноября выпадает снег, и не тает уже до первых лучей весеннего солнца.
Никто из переселенцев не говорил, что нижнеамурская земля для них чужая. Не за тем они добирались до новых земель в поис-ках счастья за тысячи верст, чтобы не породниться со стойбищем К’алмво. Не за тем они испытывали беды и несчастья, пока не добрались до новой родины, чтобы построить себе и детям здесь лучшую жизнь, чем была у них раньше, там, где лежат кости их предков. Поэтому готовы были они хоть зубами вгрызться в эту землю, чтобы вырастить здесь хлеб, чтобы дети никогда не испы-тывали голод и холод, а были одеты, обуты, сытно накормлены и полюбили эту северную землю всем своим сердцем горячим. Вот для чего пришли сюда русские люди, и назад пути им уже не было. Да и не стремились они уже никуда. Здесь, почти на самом краю Расеи, они обрели себе друзей из стойбища К’алмво, с кем от чистого сердца делились секретами земледелия, а сами учи-лись у друзей своих новых искусству рыболовства и охоты.
Николай Иванович и его земляки из Забайкалья, Сибири и западных волостей России уже не слышали разговоры нивхов о том, что их снова притесняют японцы, американцы, французы и англичане. Отныне, с установлением военного поста на мысе Куегда Невельским, чужеземцам путь на Сахалин, в Охотоморье и лиман Амура был заказан. Да и маньчжуры стали вести себя на северных территориях более аккуратно.
Никто из русских людей в зиму не остался без крова. У всех были теплые землянки, правда, немного тесноватые, зато с печа-ми, а то, что пол земляной, ну и что?! Зато свой угол!
Хозяйки уже думали о будущей посевной, хотя до огородных забот было еще полгода, и они еще не знали, когда на Нижнеамурье оттает и прогреется почва, и можно будет приступать к пахоте. Они еще не знали, можно ли будет здесь сеять рожь и пшеницу, растет
ли на этих землях овес, кукуруза, картофель? Не у кого спросить, у нивхов что ли, которые никогда, похоже, земледелием не занима-лись. И как, спрашивается, живут люди без домашней скотины, без картошки, без хлеба? Рыба у них, и мясо на столе, правда, постоян-но бывает. А рыба так и на завтрак, и на обед, и на ужин. Рыба для нивха, что для русского хлеб, щи и каша! А юкола вообще вместо хлеба. Пробовали русские эту юколу, и со шкуркой, и без шкурки, и с черемшой, и с нерпичьим жиром, кому как на вкус – кому-то нравится, а кто-то терпеть не может запах рыбьего жира. Но они, нивхи, живут, и нормально живут, и питаются рыбой всю жизнь, и ничего! Ну и пусть! Это их жизнь. А нам бы со своей разобраться – думали русские женщины, перебирая семенной фонд и укладывая его в укромные места, чтобы все сохранилось в лучшем виде. Ведь, если, не дай бог, не сохранить, не уберечь семена, то здесь, на Ниж-нем Амуре, никто с семенами уже не выручит. Здесь каждый уже заботился о себе самостоятельно – надеяться-то не на кого.
Картофель, пшеница, морковь, свекла, и много еще что из до-машних растений – традиционная пища русского человека. Есть зерно, будет и помол, значит, будет и хлеб на столе. А есть капуста – будет и борщ! Вот о чем думали женщины, а какова здесь зем-лица, щедрая ли на урожай – то было неведомо им. Не могли об этом сказать нивхи. Сплошь рыбаки и охотники они. Здесь, в этих делах они мастера. А теми дарами природы, что родит здешняя земля, русского человека не прокормить. Стланиковые орешки – это, конечно, хорошо. Да так, одно баловство. Вот подсолнух, это да! Черемша да дикий лук могут заменить лук с крупными голов-ками, тут ничего не скажешь. А, впрочем, рассуждали женщины, чего нет у нас, тем нивхи помогут, а мы им в ответ тоже чем-то поможем, так и выживем!
В хозяйствах стал появляться приплод. Телята, козлята, на-родившиеся уже здесь, да еще курочки радовали переселенцев. Прибавились надои молока, на столе стали появляться смета-на, творог, так привычные для русского человека. Семьи стали питаться более сытно. Появилась уверенность, что и здесь, на Нижнем Амуре можно жить неплохо. Сама природа и смекалка русского человека вместе с трудом на домашнем хозяйстве, со-путствовали безбедной жизни.
Николай не знал, чем ему придется заниматься в эту зиму. Просто не представлял, куда приложить свои силы и энергию,
когда есть свободное время. Хотя так сказать, что у крестья-нина бывает, кроме ночи, свободное время, наверное, нельзя. Подъем вместе с петухами. Пока печь растопишь, а там и Ма-рия встает управляться – корову подоить, прибраться, молоко процедить, тесто поставить на хлеб, детей и мужа накормить. Да и у него, Николая, забот хватает – дров нарубить, в землянку принести, воду с Амура, да еще в горку, натаскать. А в суббот-ний день еще и банька. Работы хватает всем, даже дети стара-ются помочь то с дровами, то на прорубь сходить с отцом. Так и проходил день в домашних хлопотах. Но вообще-то Николай к зиме подготовился основательно. Дрова заготовил загодя, сложены аккуратной поленницей. Сено вывезено с сенокоса, и сложено в зароды. Но совместными усилиями справлялись со всеми делами. Иногда Николай осуществлял подворный обход земляков, интересовался, кто, как живет, не надо ли кому по-мочь?
В конце октября охотники уходят в тайгу. Засобирался и Дабан. У него заранее все было подготовлено к охоте: собраны продукты, ловушки, подготовлены нарты. Одним словом, он был готов выйти со дня на день. Как-то он зашел на Хутор к Николаю. - Касказия, Николай! – поприветствовал он Лочу, - вот зашел
узнать, как вы тут живете, как к зиме подготовились?
- Здорова, здорова, Дабан! – да нормально живем, лучше и не бывает!
Дабан достал свой кисет с трубкой, огниво, и намеревался закурить, как они обычно это делали с товарищем при встрече.
- Да спрячь ты свой табак, на, из моего кисета махорочки по-кури!
Дабану нравился самосад Николая, и он с удовольствием закурил его, пуская дым, от чего из глаз покатились слезы. Ни-колай подтрунивал над другом: да не плачь ты, кончится табак, еще нарубим! У меня его припасено на два года вперед. А весной посадим, сколько надо, и тебе семена дам.
- Я собираюсь на охоту, - как бы, между прочим, сообщил Да-бан.
- Когда? – спросил Николай. - Да на днях. Уже собрался.
Помолчали товарищи, как будто в рот воды набрали. Но не будешь, же сидеть, целый день молча. И Николай нарушил мол-
чание. Он решил обратиться к нивху с просьбой, которую хотел давно ему высказать, но все как-то не было случая: то некогда было за житейскими вопросами, то забывал о своем желании, а потом и вовсе все откладывал разговор на потом.
- Дабан, знаешь, зима длинная. А я рыбачить не умею, да не-чем: нет ни сетей, ни невода, чем ловить – не знаю. Может быть, научишь меня как-нибудь?
- А почему бы и нет! – научу рыбачить, только не время сей-час – на охоту уйду до весны.
- Вот-вот, и я об этом, ты сейчас на охоту уйдешь, аж до самой весны, а я чем буду заниматься? Жену караулить? Да не маленькая она, и сама справится. Сена я заготовил, дрова тоже заготовлены. Может, и я с тобой на охоту? Возьмешь?
Дабан не удивился просьбе товарища, а как будто ждал имен-но этого предложения от него. Отреагировал, на удивление Нико-лая, быстро и утвердительно: «А почему бы и нет! Я не против. Землянка большая, поместимся. Только вот чем ловить соболей будешь?».
- Как чем, - удивился Николай, - ружьем стрелять буду».
- Что ты, Николай! Какое ружье? Ловушками надо ловить, ловушками!».
- Так, а где же я их возьму? Нет у меня ловушек. И не было никогда. Да и охотиться мне не приходилось. Землепашец я, кре-стьянин.
- Да ладно, Николай, будем делать тебе ловушки. Сам ты не справишься. Я тебе помогу. День-два посидим, что-нибудь сма-стерим.
- Вот это ты, Дабан, молодец! Вот это ты товарищ! – засуетил-ся Николай, - а может, чаю попьем?!
- Потом, друг, давай потом чай пить будем. А сейчас, прямо сейчас, надо делать ловушки.
И закипела работа у мужиков, что-то давай рубить топором, что-то резать ножом, подчесывать, выравнивать, подгонять. И сказал Дабан удовлетворенно: «А неплохо у нас получается, на днях закончим работу. А ты, Николай, к охоте-то готовился? Все, что нужно, собрал?».
- Так соберусь еще. Ты же меня подождешь, если что? - Подожду, а как Мария, отпустит?
- А куда ж она денется? Конечно, отпустит.
Мария давно поняла, что Николай хочет напроситься к Даба-ну на охоту, и сейчас перечить ему не стала, а, наоборот, поддер-жала мужа: «Иди, Коля, если с Дабаном. С ним-то можно. Кто же против?».
Снежок скрипел под ногами охотников, рядом собаки тянули легкие нарты с необходимыми вещами. Для Дабана было привыч-но находиться в тайге, а вот Николаю каждый километр пути по сопкам да распадкам давался непросто, ведь ему никогда раньше не доводилось ходить охотничьими тропами. Выручали выносли-вость да природная сила. Однако в тайге перевалы силой не возь-мешь, с наскоку с горы на гору не перепрыгнешь – приходится по-топать, да попотеть. Вот и знакомился Николай с нижнеамурской тайгой не понаслышке, а воочию, через мозоли да пот в три ручья. Вот и землянка. Она встречала людей с распахнутой дверью. Кто не знает, почему дверь настежь открыта, почему стол пе-ревернут, и вещи разбросаны повсюду, тот и не догадается, что здесь произошло накануне. Он просто не подумает ни о чем, и не допустит мысли, что здесь похозяйничал Хозяин тайги. По-нивх-ски это К’отр*, а по-нанайски Мапа*. Не стал ругаться Дабан и вслух произносить имя медведя, а только предупредил его, что
он, Дабан, и его русский друг Николай, пришли в тайгу, чтобы пожить здесь, никому не мешая, ничего не прося и никого не тро-гая. Дабан разложил вокруг землянки кое-какие продукты, чтобы накормить добрых духов, тем самым умилостивить их, и чтобы они оберегали пришедших сюда людей. Дабан все говорил в ино-сказательном смысле, и Николай ничего не понял из его речи, он лишь уяснил, что его товарищ проводит обряд. Сам глубоко веру-ющий человек, хотя и православной веры, Николай был не против того, что друг фанатически преклоняется перед своими богами и духами.
То ли от пользы обрядов, что проводил Дабан перед охотой, то ли от опыта его, но в этот охотничий сезон удача стала сразу сопутствовать промысловикам. Соболь вел себя как вечно голод-ный зверек, выискивал и находил приваду, за что и расплачивался шкуркой. Да и другой живности хватало в нижнеамурской тайге. Белка, лиса, заяц, енот – вся эта пушная братия в изобилии води-лась в этих краях.
Ох, и уставал в эти дни Николай! Поскольку первое время Дабан натаскивал своего друга, обучал его ремеслу охотника, то тяжело приходилось новичку. Даже идти след в след за учителем, чтобы идти было легче в снегу, не всегда получалось. Его почему-то заносило то влево, то вправо, и он нередко падал в снег. Не хватало еще выносливости и сноровки, не хватало терпения и наблюдательности, и за это Николай расплачивался мозолями на стертых до крови ногах, ушибами рук и ног о коряги и выворотни из-под поваленных деревьев.
Вечером уставший до изнеможения Николай падал на нары, чтобы немного отлежаться и отдохнуть. Дабан, привычный к таежной жизни, жалея друга, разводил огонь, готовил нехитрый ужин, и после вечерней трапезы принимался за обработку шку-рок. Иногда он ложился спать далеко за полночь. Николай вни-мательно наблюдал за Дабаном, как он берет в руки зверька, как снимают шкурку, как натягивает ее на рогатину. Даже шкурку снять с соболя, и то целая проблема. Снимают ее не с ног, а с головы, оказывается, и порезать шкурку нельзя – не примет ее купец, забракует. И все из-за пореза. Так что выделка и обработка шкурки – дело тонкое и нешуточное.
Привыкший к трудностям, Николай все схватывал на лету, прежде всего, брал упорством и желанием освоить для себя но-
вое ремесло, и вскоре у него появились неплохие навыки в охоте. Дабан был терпеливым наставником, объяснял, как и где надо ставить ловушки на соболя, на какую приваду лучше идет зверек, какие места он любит, чем питается на воле, и еще много других секретов. А как обрабатывать шкурки, Николай научился сразу, и Дабан уже стал доверять ему это ответственное дело.
Научился Николай ходить на камусных* лыжах, уяснил, в какую погоду лучше скрадывать сохатого, как и с какой стороны к нему подойти – из-под ветреной или подветренной. Особое и важное значение Дабан придавал тому, чтобы научить товарища выживать в тайге даже без палатки, не говоря о зимовье.
- Очень важно для охотника, - говорил Дабан, - выбрать место для ночлега. Костер на ровном месте, обдуваемом даже слабень-ким ветерком со всех сторон, не спасет. Надо выбрать поваленное дерево, и чтобы площадь корневища была как можно больше. Рядом надо развести костер, чтобы снег растаял, и земля хорошо прогрелась от его жара. А затем это место заложить лапником, и место для ночлега готово! Но надо быть осторожным, следить за искрами, чтобы они не попали на одежду. И спать можно, хоть до утра, подкидывая в нужный момент дрова в затухающий костер.
Николай заметил, что Дабан никогда не ошибался, когда предсказывал погоду. И это нередко выручало его на охотничьей тропе. Он научился брать с собой только самое необходимое, без чего на охоте обходиться нельзя. Это лыжи, нож, огниво, немного продуктов, и все, ничего лишнего.
Николай был любознательным человеком, и его всегда инте-ресовали моменты в жизни, которым он не всегда находил объяс-нение. Но не стеснялся спросить у кого-либо, кто был грамотнее и образованнее его. Не молчал он и с Дабаном, которого начал уважать с первых дней знакомства, потому что почувствовал в нем какую-то незримую силу, мудрость, что ли, и еще узнал от его поступков много чего полезного для себя.
Как-то вечером, когда выдалось свободное время, Николай поинтересовался у Дабана, что означает слово К’алмво? Он и другие русские люди сразу же переименовали это слово, привыч-ное для нивхов, но не для русских, в новое слово – Кальма. Так им было легче произносить название нивхского стойбища.
- Старики рассказывали, что давным-давно в стойбище начал-ся мор. Люди съели все припасы, а удачи на охоте и рыбалке не
было. Население от голода стало умирать. И тогда люди собрали последние крохи, и сделали обряд кормления Тол Ызу и Пал Ызу. Нивхи просили Хозяина воды и Хозяина тайги проявить к ним милость, послать им рыбу и зверя, и спасти народ от вымирания. Похоже, смилостивились боги, и дали народу шанс выжить. Спас нивхов от вымирания кит, который приплыл к берегу стойбища. Несколько дней люди утоляли голод, выручили жителей и других стойбищ, которых они позвали к себе, чтобы поделиться мясом морского великана. Слово К’алм* – это кит, а Во* – это селение. Вот так и стало стойбище называться К’алмво.
- Да, интересная история, - произнес Николай, - если это ле-генда, то понятно, что к вам к стойбищу мог приплыть кит, а если это быль, то мне не верится, что это было так на самом деле.
- А никто этого, понимаешь, Николай, доказывать не соби-рается. А то, что бывает неудачный год и на рыбу, и на зверя, ты тоже не веришь? Ты думаешь, что на Амуре всегда изобилие? И в тайге всегда полно зверя? А ты знаешь, что зверь тоже уходит из наших мест? Сохатый, например, мигрирует зимой. Если снега много выпадает, он уйдет туда, где его мало. Соболь тоже кочует, он тоже ищет, где корма больше. Это он летом живет на одном месте, ему надо потомство вывести. А зимой пойдет туда, где корм есть. А ты знаешь, что осетр и калуга тоже уходят с Амура? Зимуют в лимане, а икру метать идут в Амур. И корюшка также, зимой ее в Амуре нет, она питается где-то в море, а весной идет нереститься в Амур.
- Неужто все так, как ты говоришь? И откуда, Дабан, тебе это известно? Уж никогда не думал, что лоси тоже кочуют. И что со-боль не сидит на одном месте.
- Да это у нас каждый ребенок знает! Вот ты, Николай, поймал уже несколько соболей. Ты думаешь, что они местные? Конечно, есть и местные, но есть и проходные.
- Да, век живи, век учись. Но ты уже меня и так многому на-учил. Конечно, мне еще надо много поработать, чтобы в тайге не быть чужаком.
- Вот-вот, Николай, ты это верно сказал – не быть чужаком. Это правильные слова. Если ты будешь нарушать законы тайги, это обернется против тебя. Идешь в лес – сделай обряд угощения Хозяину тайги. Идешь на Амур, или выходишь в море за морским зверем – тоже угощение дай, но уже Тол Ызу - Хозяину воды.
- Так что, выходит, и мне, православному человеку, тоже надо делать такие обряды?
- А это как ты хочешь! Хочешь, молись своему Богу, хочешь – Хозяевам тайги или воды!
- Да, Дабан, задал ты мне задачку, - произнес Николай, - а ты ведь прав, все в жизни не так просто. Хлеб растить – уметь надо, даже сено косить, и то уметь надо, а здесь охота! Здесь рыбалка! Вот поэтому я и пошел с тобой в тайгу, чтобы научиться этой таежной жизни. Чтобы ремеслу охотничьему научиться. Мы же пришли сюда, на Амур, не на время. А на всю жизнь. Я научусь чему-то от вас, свой опыт детям передам, а они своим детям пе-редадут. И вам, нивхам, жить легче будет, если вы земледелием займетесь. Хорошо со своим урожаем жить: картошка своя, ка-пуста, лук, пшеница. Все свое есть на столе, и дети сыты, потому что корова есть, это мясо, молоко, сметана.
-Да, Николай, ты прав. Кушаю твой хлеб – сытно и вкусно. Ничего не скажешь. Только и наша юкола тоже ничего, тоже вме-сто хлеба. А мясо вот в тайге ходит. И ягода здесь растет. И рыба в Амуре плавает. Работай – не ленись!
Дабан замолчал. Он вообще-то не любил длинные речи, и всегда говорил по существу, если чувствовал, что собеседник его понимает, а если до него не доходит, то и говорить нечего. Так рассуждал он, впрочем, такими в основном и были кальминцы. Но в этот раз он решил поговорить с Николаем на эту тему, о чем он уже разговаривал с Палгук. Оказывается, подобный разговор был между Марией и Палгук, и поэтому она поддерживала рус-скую подругу.
- Давай к этому разговору вернемся весной. Снег растает, зем-ля прогреется. Может, мы с Палгук и займемся огородом. Видно будет, - произнес Дабан.
- Вот-вот, - поддержал Николай, - а мы вам с семенами помо-жем. И землю вместе вспашем. Поможем, ты, Дабан, даже и не сомневайся. У меня Мария, знаешь, какая молодец! Все умеет, и Палгук твою научит!
Прошла зима. Вернувшиеся из тайги охотники готовились встретить весну. Солнце с каждым днем светило ярче и грело по-весеннему тепло. Побежали наперегонки ручьи. На косогорах оттаивали поляны, где тянулись к солнцу подснежники, и начала зеленеть травка, оживляющая природу и украшающая ландшафт.
В ГОСТЯХ У СТАРОСТЫ

Дабан осматривал лодку. Надо было убедиться, хорошо ли сохранилась она после зимы. Самый страшный враг у нее – тре-щины, раскалывавшие доски, и опытный рыбак не мог допустить, чтобы она раньше времени вышла из строя. Посмотрел Дабан – вроде бы целая лодка. Только в нескольких местах, где доски кре-пятся деревянными гвоздями к кокоринам, пришлось заменить новыми. Дабан был доволен, что лодку не надо было ремонти-ровать. Он строил планы на будущую рыбалку. Уже подходило время лова сазанов, щук и другой белорыбицы, которая вот-вот пойдет на нерест. И тут главное не опоздать.
На горизонте показался Николай Иванович. Он прямиком направлялся к своему товарищу. Что ж, Дабан был рад с ним встретиться! Подойдя поближе, друзья поздоровались, и между ними завязался непринужденный разговор. Говорили о том, о сем, но главным образом тема касалась предстоящих весенних забот. Николай сказал, что пришла пора корчевать лес под огороды, а сваленные деревья пойдут на постройку дома. Он спросил, будет ли Дабан сажать огород?
- Конечно, буду, Палгук настроена решительно, она хочет на-учиться тому, что умеют делать русские.
- Вот и ладненько, вот и хорошо! За этим я и пришел к тебе, чтобы узнать ваше решение.
- А ты куда сейчас, Николай, собрался?
- Домой, надо земляков своих настраивать на работу. Все, вре-мя пришло лес рубить, землю корчевать.
- Я буду помогать тебе, Николай, дом строить. Вдвоем легче! - У тебя что, своих забот не хватает? Ты же староста, должен
другим помогать!
- А я о чем? Разве не о помощи говорю? Ладно, Николай, не надо спорить, а поедем лучше сетку поставим. Поехали?
- Поехали, Дабан! Рыбки свежей не помешает отведать! Столкнув на воду лодку, Николай сел на весла, а Дабан взял в
руки рулевое весло. На протоке и на Амуре было тихо. После ле-дохода по реке плыли редкие льдины. В воде отражались облака. Дабану вспомнилось стойбище Карги, которое они с братьями по-кидали сразу же после ледохода. Все так же, как в тот раз, летели на север огромными косяками лебеди, гуси, утки, а над протокой
носились парами и поодиночке крякаши, чирки и другие водо-плавающие, готовые сесть на кладки. Николай вспомнил сплав по Амуру, когда они на баржах плыли вниз по реке. О плохом думать не хотелось. Вспоминались теплые вечера, разговоры о доме, о родных, которые остались в Забайкалье и в Сибири, и не могли по каким-то причинам пуститься в неизвестное путешествие в поисках лучшей жизни. Николай надеялся, что все у них идет не-плохо, но ни подать весточку о себе, ни получить ее от родных он не мог. Уж очень огромные расстояния легли между ними. Запад и Сибирь остались в прошлом, лишь в воспоминаниях всплывали родные поля, небогатые покосившиеся избы, и дороги, дороги.
Но вот и дело сделано, поставили сеть в Мачинском озере, и рыбаки, закурив трубки, повели неспешные разговоры. Прошло не более получаса, как заиграли поплавки, запрыгали в тихой воде, предвещая хороший улов. Подождали немного мужики, ре-шив проверить чуть позже – пусть рыба набьется в сеть, и тогда можно будет с хорошим уловом плыть домой!
Дабан попросил: «Проверяй сеть, Николай! Давно ты в руках такую рыбу не держал!». А сам стал подгребать веслом, выравни-вая лодку так, чтобы было удобнее проверять сетку. Рыбы было много, здесь и карась, и щука, и сазан, и жирные сомы!
- Это заветные места наши. Рыба здесь зимует, в ямах залега-ет, а весной здесь же ищет корм.
- Вижу я, какие места здесь богатые! – сказал возбужденно Николай, снимая с сети рыбу и бросая ее в лодку.
Не боясь людей, на озеро садились, крякая, утки. К ним под-летали другие, хлопая крыльями, ныряя в воду, ища на мелково-дье корм.
- Нигде в жизни я не видел подобной картины, - произнес Николай, вытирая вспотевшее лицо, - наверное, рай на земле на-ходится здесь, на Нижнем Амуре!
Радовался хорошей погоде, щедрому улову и хорошему на-строению Дабан, благодарил Тол Ыза за угощение. Николай ви-дел, как его товарищ что-то тихо говорил на своем языке, упо-миная Хозяина Воды, и кидая за борт что-то из еды. Он уже знал местные традиции, и сам уже верил, что все, что делал Дабан, идя на охоту или на рыбалку, угощая духов, имеет пользу и отдачу от них. Ну как же тут не верить, если только одна легенда про кита и чудесное спасение жителей стойбища К’алмво от голода, вызывает доверие и веру в правдивость мифа. Однако, подумал Николай, если это не легенда, а чистая правда, то тогда возникает вопрос – как кит мог оказаться в пресных водах Амура, если это морское животное живет в соленых водах морей и океанов? И он поделился своими сомнениями с нивхским другом.
- Ежегодно в Амур заходят дельфины, они, минуя лиман, под-нимаются вслед за рыбой аж до самого Тырво, или даже до Акчи. И морские касатки к нам, в наши воды наведываются, правда, редко, но бывают. А нерпа и вовсе не боится амурской воды. Так что, Николай, где тут правда, и где вымысел?
- Дабан, а ты бы не хотел иметь русское имя? Конечно, у тебя красивое имя, но и русское тебе бы не помешало.
- А зачем мне второе имя? Мне и с моим именем хорошо живется. А то назовешь меня по-русски, никто и не узнает меня. Будут думать, что это другой человек. Только людей запутаешь, Николай.
- Э, не скажи, Дабан! Ни с кем тебя не спутаешь, ты, как был Дабан, так им и останешься. Только вот русским людям так будет проще, если у тебя будет русское имя. Ты же староста! А старосту надо звать по-русски!
- И какое же имя ты мне дашь? Как ты меня назовешь? И если я соглашусь на русское имя, надо чтобы оно мне подходило. Так?
- Правильно, Дабан! Давай вместе подумаем, как тебя по-рус-ски назвать. Я замечал, что ты редко ошибаешься. Ты как про-рок, всегда верно подмечаешь! Есть у русских Илья-пророк. А давай-ка, мы тебя Ильей назовем! Красивое имя, и тебе как раз подходит. Ты не возражаешь? Дабан пожал плечами. Как это так, всю жизнь был Дабаном, с этим именем он и жил, а сейчас? Имя непонятное, ни у нанайцев, ни у нивхов такого имени нет.
Сняв сеть, поехали в К’алмво. Пристав через час к берегу, Дабан раздал улов крутившимся на берегу ребятишкам, и велел отнести рыбу родителям, отложил карасей и сазанов Николаю и себе. Предложил другу отнести рыбу, и затем зайти к нему в гости.
На Хуторе полным ходом шли работы по корчевке леса. Му-жики валили деревья, бабы обрубали сучья, а ребятня таскала их в кучу, где взрослые жгли костры. Старались сучья складировать у пней, чтобы они тоже сгорали на костре. Николай отдал улов Марии, кое-что выделил и своим землякам. А затем отправился
на делянку. Он тоже принимал участие в работе наравне со всеми, иногда взваливая на свои плечи больше тяжести и ответственно-сти, чем кто-либо другой.
То и дело на поляне раздавались женские голоса, подбадри-вавшие мужиков, а тех и подгонять не надо – сами знали, что работы сейчас невпроворот. И дело шло успешно. Уже был осво-божден от леса большой участок, его вполне хватало бы под дома и хозяйственные постройки, но надо было освободить землю и под огороды.
Николай объявил перерыв: «Пошли, мужики, на обед, переку-сим да отдохнем чуток! Нам работы еще хватит».
Дабан ждал друга, и сказал жене, что сейчас подойдет Нико-лай. Она стала хлопотать у очага, чтобы накормить гостя чем-ни-будь вкусным.
Дом Дабана располагался на удобном месте. С северной стороны к нему почти вплотную подходил лес, а с южной дом смотрелся окнами на Амур, вернее, на протоку. Наблюдательный Николай заметил, что дом Дабана был довольно внушительных размеров. Он заметно выделялся на фоне других домов. Почти вплотную к дому прилегал, тоже больших размеров, амбар на
шести столбах. Дверь была приоткрыта, и Николай заметил сети, висевшие на жердях. Во дворе, в разных местах, на привязи сиде-ли собаки, было их более десятка. Все поджарые, крупные лайки. На них кусками висела полинявшая шерсть. Увидев чужака, они зарычали, показывая клыки. Вышедший встретить гостя хозяин прикрикнул на собак, и те, виляя хвостами, замолкли.
Николай был в недоумении – зачем другу столько собак? И как прокормить такую прорву? Он поинтересовался: «Зачем тебе столько собак?».
- Как зачем? Это у вас, у русских, лошадь помощник, вы на ней и груз возите, и землю пашете, и верхом можете сесть. А у нас собака вместо лошади, и на охоте незаменимый помощник. А ну-ка скажи, Николай, без собаки мы бы добыли столько соболей? А разве не собака нам загоняла сохатого? А кто нам нарты везет? Вот видишь, зачем собака человеку нужна!
Николай чувствовал, что Дабан что-то недоговаривает, и решил узнать, о чем молчит товарищ. Зная характер охотника, Николай задавал какие-то вопросы, на некоторые сам тут же от-вечал, и смотрел на друга исподлобья, ожидая, что тому надоест никчемный разговор, и он выскажется, как это было не раз. Так оно и получилось.
- Знаешь что, Николай, вот ты недавно говорил, что хочешь дать мне русское имя, и я подумал, что так, наверное, можно. Зови меня Илья, пусть у меня будет два имени – Дабан и Илья. Для нивхов я буду Дабан, меня так все зовут. А для русских я буду Илья. Только пророком меня не зови. Хорошо?!
- Ну что же, Илья-Дабан, договорились!
- Пошли, Николай, в дом! Ты у меня в первый раз, посмо-тришь, как мы живем.
Николай Иванович, прежде чем переступить порог, слегка пригнулся. Войдя в дом, он в нерешительности остановился. Он находился в помещении, где все для него было непривычным – на стенах висела одежда, сушились какие-то травы, пол был земля-ным, столб посередине дома. Стола и табуреток, как в русских избах, здесь не было, зато возле нар стоял невысокий стол, на нарах, которые, видимо, служили вместо кроватей, лежала по-стель, сложенная аккуратными стопками. Небольшая печь, окна крохотные, вместо стекол непонятно что, и это что-то очень плохо пропускает солнечный свет, отчего в доме сумрачно, как в пред-
рассветный час. В печке прогорали дрова, на огне стоял чугунок, и в нем что-то варилось.
- Присаживайся, Николай, - пригласил товарища присесть на нары. Гость присел, и почувствовал от них тепло. Всмотревшись внимательнее, Николай заметил какой-то желоб, тянущийся от печи к нарам. Он понял, что по этому желобу к нарам идет тепло. Недурно, подумал он. Неплохо придумано. На нарах были рас-стелены шкуры, видимо, лося или оленя, а может, и медведя – так подумал Николай. В тот момент он просто забыл, что медведь для аборигена – существо культовое, и шкуру медведя использовать в быту нельзя, чтобы не навлечь на себя и на весь свой род про-клятье. По углам гость заметил какие-то деревянные фигурки, то были бурханы, которым поклонялись нивхи. Он уже знал, что эти бурханы являются для них священными, и при помощи их проводятся обряды. При различных болезнях нивхи просят духов помочь людям, веря в то, что они имеют божественную силу.
Жена Дабана еще не очень-то понимала русскую речь, и поэ-тому он переводил ей разговор с гостем. «Лоча в первый раз нахо-дится в нивхском доме, и он интересуется, как мы живем, тепло ли у нас зимой», - пояснил Дабан. И попросил жену подавать на стол. Палгук положила на стол мелко нарезанную мелкими ку-сочками талу из сазана, приправленную черемшой, а в чашках на столике возле печи дымилась уха. Николай, еще не успевший пообедать, почувствовал аппетит, и принялся пробовать талу. Он похвалил женщину за прекрасное угощение, и сказал, что ни в Сибири, ни на западе никогда не ел сырую рыбу, но она, сказал гость, ему полюбилась сразу, как только попробовал ее. И он рас-сказал случай, когда жена пытала его, почему нивхи едят рыбу сырой, как будто нет огня? А когда сама попробовала эту пищу, то
она больно уж понравилась ей.
- А вообще на талу идет и другая рыба: осетр, калуга, ленок, таймень, сиг – вся рыба хороша, только надо правильно готовить ее, - сказал Дабан, - а когда болит желудок, мы лечимся желчью от маленького осетренка. Боль отступает, а если глотать желчь регулярно, то желудок не болит никогда.
Палгук старалась угодить дорогому гостю. После того, как мужики поели талу, она в тазике поднесла воду, чтобы они опо-лоснули руки, и подала на стол уху из карася. Никогда еще не ел так рыбу Николай – вкусно приготовлено!
- Да, хваленая у вас уха из карася! Удовлетворенно произнес он, заедая пресной лепешкой, - в жизни такой не едал!
- Ты, Николай, осторожно ешь карася, костлявый он. Николай Иванович давно заметил, что местные жители не
знают, что такое водка или брага. А что курят все сплошь и рядом – не удивление. Он видел, что даже дети, как заправские мужики, балуются табаком, и никто из старших, а тем более родители, за это их не наказывают и даже не ругают. Как-то непривычно было видеть все это русскому человеку.
Дабан объяснил гостю, что табакокурение у нивхов не воз-браняется, и взрослые смотрят на это сквозь пальцы. Николай видел, как старушки сидят на корточках возле своих домов, и не спеша ведут разговоры, куря трубки. Рядом крутятся ребятишки, и взрослые, как в порядке вещей, дают им покурить из своих тру-бок. Те затягиваются, да не просто так, для баловства, а втягивают в себя дым, и ничего, даже не кашлянут. Значит, привычное это дело для малышни, которые воспринимают табакокурение как нормальное явление.

МЕДВЕЖИЙ ПРАЗДНИК
Над Амуром стелился туман. Голубые сопки спрятались за его молочным покрывалом. Не видать островов, плотным коль-цом окружающих К’алмво. Лишь к полудню туман стал рассеи-ваться, рваными клочьями поднимавшийся вверх, растворяясь в голубизне неба.
Дабан рассуждал – если туман поднимается кверху, а не сте-лется понизу, то погода будет теплой и солнечной. С одной сторо-ны это хорошо, с другой – не очень, летняя жара может помешать намеченным планам.
Еще накануне кто-то из сородичей сообщил, что в районе Лы-сой горы видели медвежонка. Матери-медведицы рядом не было. Медвежонок был худым и боязливым. А что значит для малыша остаться без матери? Верная смерть. Не выживет в тайге без ма-теринского молока и без защиты. Дабан Николаю обещал, что возьмет как-нибудь его на зверя. Тут такое дело – и медвежонка надо поймать, и Николая приобщить к делу. И он отправился к другу. Николай был занят столярной работой. Для дома требова-лись столы, табуретки, скамейки, и прочая утварь. Николай все делал сам: и мебель, и посуду кое-какую из дерева – ничего, по-

106
лучалось! Вот и сейчас он что-то мастерил, то топором подчешет дерево, то молотком постучит. Складно у него выходило. Дабан загляделся на работу, которую увлеченно выполнял Николай. Пахло стружками и смолой. Этот запах заглушал все другие, и от него слегка кружилась голова.
Николай увидел Дабана и, отложив дела, пригласил его зайти во двор. Мужики поздоровались, и Дабан без предисловий произ-нес: «Ты помнишь наш разговор о Хозяине тайги?». Николай уже знал, что нивхи напрямую никогда не упоминают имя медведя, а говорят иносказательно: Хозяин тайги, Лесной человек, Таежный человек.
- Да, помню наш разговор. Раз ты завел об этом речь, значит, что-то наметил?
- Я знаю, Николай, о чем ты подумал. Да, я приглашаю тебя идти со мной в тайгу. В одном месте люди видели одинокого мед-вежонка, без матери. Что с ней, никто не знает. Пойдешь со мной?
-А чем я могу помочь? Какая от меня польза?
- Ты же знаешь, что медвежонок погибнет в одиночку. Еще день-два, и он совсем отощает, и тогда он погибнет. Если ты согла-сен, то завтра с утра и двинемся в путь! И возьми с собой кобеля, которого я тебе еще щенком подарил. Сейчас он хорошо работает по зверю. Мало ли чего в тайге может произойти. А собака может выручить. И я своего кобеля возьму. Двоих хватит. Они драться не будут, недаром на охоте вместе были.
Ночь была темная. На небе помигивали звезды, было тихо. Лишь изредка какая-нибудь ночная птица нарушит покой, и опять тишина во всем мире. Дабану не спалось, хотя за день устал, да и лег поздно, но что поделаешь – бессонница есть бессонница. Он мысленно представил весь путь до Лысой горы, и где будет искать медвежонка, и найдет ли его? Не случилось ли с ним что?
Едва начало светать, как закукарекали петухи. Пора вставать! Николай закинул за плечи с вечера собранную котомку, отвязал кобеля, и направился к Дабану. Тот его уже ждал. Лайки обнюха-ли друг друга, дружелюбно помахали хвостами, и пристроились у своих хозяев, тем самым показывая, что к походу готовы.
С Лысой горой у Дабана было связано немало воспоминаний. Здесь он охотился на соболя, осенью рвал бруснику, знал каждую ложбинку, каждый ручей. Он безошибочно мог сказать, где растут ель и лиственница, береза и осина, где, в каких буреломах живет
соболь. Знал охотник и все потаенные места, где Хозяин тайги залегает в берлогах.
А вот и Лысая гора, внизу распадок, куда и спустились Дабан с Николаем. Площадь, где должен быть медвежонок, большая, и придется внимательно просмотреть каждый участок, чтобы найти его. И товарищи принялись искать это место, обращая внимание на каждую деталь.
В ложбине обнаружили сломанные деревца, трава смята – да, здесь была схватка двух свирепых гигантов. Но что произошло? Медвежьи следы поведали о трагедии в таежной глуши. Одни следы принадлежали матерому зверю. Другие были поменьше, это была самка. Между ними шла борьба не на жизнь, а на смерть. Победил сильнейший. Самец сломал хребет медведице, от чего она испустила дух. А он ушел.
Медведи в период гона сражаются между собой, и зачастую схватка бывает смертельной для одного из них. Но чтобы медведь тронул самку – это редчайший случай. И охотники не могли объяс-нить причину смертельной схватки Хозяев тайги. Однако, Дабан предположил, что драма в тайге разыгралась из-за медвежонка, которого, быть может, хотел обидеть Хозяин тайги, а медведица заступилась за него, потому и поплатилась жизнью. Впрочем, до-сталось и самцу. Следы от места побоища говорили о том, что он ушел израненный после смертельной схватки.
Медвежонок нашелся в распадке, недалеко от ключа. Он забился под бурелом, и оттуда испуганными глазенками наблю-дал за людьми. Медвежонок сжался в комочек, и не издавал ни звука. Лишь шерсточка на загривке стояла дыбом. Вот он, ма-ленький Хозяин тайги – лесной человечек, подумал Дабан, еще несмышленыш, но уже показывает свой нрав, сопротивляясь людям. Николай по совету Дабана зашел к зверенышу с тыла, а сам накинул на него тряпицу, и быстро схватил его за шиворот. Тот начал сопротивляться, зарычал, видимо, пытаясь напугать людей. Но его угроза не подействовала, и он вскоре очутился в крепких руках охотника. Заранее срубленными еловыми ветка-ми мужики положили их на спину и живот медвежонка, и пере-тянули веревкой.
Медвежонок заскулил, как щенок, но уже было поздно про-являть злобу. Надежно связанный, он постепенно успокоился, и даже перестал шевелиться. Мужики испугались: не помер ли он
там? Но, посмотрев внимательно, увидели, что маленький зверь уснул.«Бедолага, намаялся, видать!» - тихо промолвил Николай.
Собаки, почувствовав запах зверя, встречали людей громким лаем. Приходилось отгонять их, отбиваясь палками. К дому Дабана подходили чуть ли не бегом. Зайдя в дом, медвежонка определили на нары, где уже был вбит столбик, к которому и привязали его. Ему тут же поднесли мелко нарезанную юколу, приправленную нерпичьим жиром. Медвежонок сначала отворачивался от еды, рычал, показывал свои коготки. Но после того, как ему насильно положили еду в рот, он с жадностью накинулся на угощение. Как и положено, на следующий день лесному человечку преподнесли мос*. С ним он расправился очень быстро, и тогда люди, успоко-ившись тем, что медвежонок может есть самостоятельно, и уже что угодно, стали кормить его пищей, которой кормят взрослого медведя.
В этот же день мужики стали рубить сруб, в котором будет жить Хозяин тайги последующие три-четыре года, пока народ не будет справлять Медвежий праздник, куда съедутся все родствен-ники и сородичи из окрестных стойбищ. И уже через несколько дней медвежонок поселился в этой клетке, который стал для него домом вместо берлоги, а из щелей сруба он видел только людей, охотничьих лаек, да берег Амура. С этого дня материнскую грудь заменила рыба, юкола, нерпичий жир, ягода, а просторную и теплую берлогу заменил сруб из листвяка, где только гуляющий ветер напоминал ему волю.
Каждый день к дому старосты подходили старики. Они присаживались на крыльцо и, куря трубки, вели неспешные разговоры о том, о сем, вспоминая прошлые времена, одобря-ли намерение Дабана через какое-то время провести Медвежий праздник в стойбище К’алмво. То и дело подбегала детвора, пытаясь накормить медвежонка, но взрослые пресекали их по-пытки, и говорили им, что кормить Хозяина тайги может только Дабан. Они говорили детям, что даже хозяйка, то есть Палгук, не имеет права его кормить – таков закон, и ничего тут не поде-лаешь! Право и обязанность готовить еду для медведя принадле-жит только хозяйке. Эти обычаи соблюдались нивхами годами, десятилетиями, веками.
Николай наблюдал за всем процессом, связанным с кормле-нием и уходом за Лесным человеком.
    Ему было чуждо и непонятно, зачем содержать зверя в клетке? Зачем кормить его долгих три или четыре года? И все это для того, чтобы через определенное время убить, и съесть его мясо? Белому человеку все это было в диковинку. Но он вынужден был мириться с обычаями нивхов. Ведь и у русских, подумал он, есть свои обычаи и обряды, которые непонятны нивхам и другим амурским народам, но они же не указывают, как нам следует поступать, и что нам делать. Поэтому, рассуждал Николай, не нами все это придумано, не нам и вмешиваться в их законы.
Содержать подрастающего зверя было непросто: часто быва-ло, что корма не хватало, а он ежедневно нуждался в усиленном питании. Рыба у Дабана водилась не всегда, и тогда выручали родственники, соседи. Кто юколой делился, кто мясом нерпы или тюленьим жиром, и ягоду давали – медведь матерел, и ему надо было набирать вес и силу. За годы, проведенные в клетке, он превратился в настоящего зверя: опасного, умного, огромных размеров, как и полагается, быть Хозяину тайги. Такой, если со-рвется с цепи и вырвется на свободу, будет очень опасен для че-ловека. Потому что зверь очень неплохо изучил его характер, и не простит никогда превосходство человека над собой. Зверь, хоть и вскормленный человеком, так и останется зверем, и его всегда будут манить тайга, горы, пьянить воздух свободы.
Этот медведь не был исключением. За четыре года неволи он не стал послушным зверем, вроде собаки, а с каждым днем в нем зрело сопротивление людской воле, и он был готов разнести в клочья клетку, разорвать железные цепи, и вонзить свои клы-ки в горло ненавистного человека. Но он не мог совладать ни с клеткой, ни с цепью, и постепенно приступы ярости менялись на апатию ко всему, даже к собственной судьбе, которая уже не пред-вещала ничего хорошего для Лесного человека.
Зимним днем в К’алмво стали съезжаться нивхи с ближайших стойбищ Тахтр, Мачула, Кальго, и даже с далекого Чнырраха, что располагался не так уж и далеко от Мыса Куегда, который дал основание Николаевскому военному посту. Всем гостям нашлось место в домах жителей стойбища К’алмво, где начиналось долго-жданное событие – Медвежий праздник.
Еще заранее, до праздника, Дабан спросил Николая Ива-новича: «Николай, скоро к нам в стойбище станут съезжаться нивхи, мы будем отмечать Медвежий праздник. И я прошу тебя
быть на нем гостем. Можешь позвать с собой Марию, всех твоих земляков».
- Обязательно буду. Я много слышал о Медвежьем празднике, но сейчас все увижу своими глазами.
- Так ты уже все видишь. Гости съезжаются в К’алмво? Да, приезжают, и наверняка, еще приедут. А ты видишь, что делаются дорожки для собачьих бегов? А ты видишь, что рубятся деревья для украшения площадок, где будет проходить праздник? Уже идет подготовка, и каждый занят делом, каждый знает свою ра-боту. Потому что Медвежий праздник - это не праздник Дабана и его семьи, это праздник для всего народа. И ты увидишь самый настоящий праздник. Так что иди, и предупреди всех своих, что они здесь будут желанными!
- Да, Дабан, вот это ты здорово сказал! Ну, раз ты начал меня посвящать в эти дела, то скажи – твои родственники нанайцы справляют Медвежий праздник?
- Нет, Медвежий праздник кроме нас справляют ульчи, и еще народ айну, живущие на Сахалине.
Накануне праздника Дабан не спит, хлопочет по дому и Палгук. Он ее спрашивает: «Вы справляетесь, у вас все готово?». На что по-лучает утвердительный ответ. Хозяйка наконец-то присаживается на нары, вытирает вспотевшее лицо, и молча смотрит на мужа. А сама думает: «Когда же ты успел состариться? Вот и голова седая, и спина уж горбится. Совсем не жалеет себя Дабан: все сам да сам – такова уж натура у него». И мелькают у нее перед глазами сцены из прожитой с ним жизни – жили не богато, да по людям не ходили с протянутой рукой, и все, что нажито, все своим трудом. И вот сейчас, накануне такого праздника, Дабану есть чем гордиться – он всю жизнь делал так, как делал бы настоящий нивх. Временами она забывала, что он нанайских кровей, но разницы ни в чем она не чувствовала: такой же работящий, даже, наверное, более ответ-ственный, раз выбрали его нивхи много лет назад своим старостой. Значит, доверяли, и сейчас доверяют, только уважения стало еще больше. Если в чужой семье не поделят что-то между собой муж и жена, то достаточно одного слова Дабана, как ссора считается исчерпанной, а виноватый еще долго будет судить себя сам.
Наконец, посчитавшая, что Дабану нужно хоть немного от-дохнуть, Палгук просит его прилечь: «Завтра рано вставать, тебе нужно поспать хоть немного!».
На Хуторе прокукарекали петухи. Нивхи давно привыкли к их утреннему пению, и многие вставали по привычке раньше восхода солнца, вместе с петухами. По этому поводу нивхи даже шутили: мы бы все давно проспали, если бы не русские петухи!
Вот наступает Медвежий праздник. Так уж повелось, что его открывают собачьи бега на нартах. Но перед этим увлекательным зрелищем дед Юкургун проходит мимо собачьих упряжек, и об-дымливает их, произнося какие-то слова, непонятные русским людям. Дабан шепчет Николаю Ивановичу, что так надо, что это обязательный ритуал перед собачьими бегами, и дым поможет им в состязаниях по бегу.
Николай и Мария внимательно наблюдают, как проходят со-стязания, и видят, что почему-то женщин во время собачьих бегов в толпе мужчин нет.
- А где женщины? – спрашивает Мария у Дабана-Ильи, - по-чему здесь только мужики?
- Нельзя, не положено! Уйдь*! – объясняет Дабан, надеясь, что русские его поймут. Но, нет! Не поняли. Их удивленный вид показывал, что им совершенно непонятно, почему нивхи не допу-скают своих женщин на праздник?
А нивхские женщины и не страдают, что собачьи бега про-ходят без их участия. Им весело и без этого, у них свои забавы.
В этот момент женщины ведут свои игры, танцуют, а кто-то из них бьет колотушками по музыкальному бревну. Мария говорит Николаю: «Раз так, то и мне здесь делать нечего, пойду я к жен-щинам». Пристроившись рядом с Палгук, она с интересом наблю-дает, как танцуют женщины, как поют и говорят скороговорки, похлопывая ладошками по лицу, по груди и по ногам. «Ой, как интересно! – воскликнула Мария, прижимаясь к Палгук. Та в от-вет улыбнулась, и сказала, что так всегда проходили Медвежьи праздники на Амуре, и женщины не претендуют на свое участие в собачьих бегах. Она сказала, что у мужчин свои дела, а у женщин свои, и никто никогда не в обиде.
На следующий день опять собачьи бега, но в этот раз в них участвуют сильнейшие. По правилам состязаний, в этот раз в нар-ты вместо мужчины сажают ребенка, который умеет управлять собаками. И какова радость, когда его упряжка приходит первой. Как гордятся родители таким сыном, как будто он совершил под-виг! Они рассказывают родным, друзьям, как их сын ловко управ-лял собаками, как обгонял другие упряжки.
Второй день при проведении праздника очень важен: нужно подготовить площадку, где нарк* будет убивать Хозяина тайги – этим занимается одна группа парней, а другая в это время го-товит столбы, к которым он будет привязан. Все действия муж-чин сопровождаются женским пением и игрой на музыкальном бревне.
Об итогах двухдневных состязаний говорили не только роди-тели молодых каюров, но и приезжие гости. Они рассказывали друг другу, как проходили Медвежьи праздники в других стой-бищах, с кем из сородичей встречались, как проходили собачьи бега, кто был героем, и кому вообще чаще всех улыбалась удача. Но люди никогда не говорили вслух о медведе, а упоминали, что они видели Лесного человека, или Хозяина тайги. Люди допоздна общались друг с другом в доме Дабана, много ели и много чаев-ничали. Столы ломились от всяких яств – чего здесь только не было: юкола, рыба отварная, строганина, мясо сохатого, нерпы, ягода любая и, главное угощение – мос*, прежде всего, для корм-ления Хозяина тайги.
Курили гости много. У каждого был свой табак. Но Дабан и Николай Иванович щедро делились табаком – самосадом, от ко-торого гости не отказывались.
- Курите, друзья, самосад, своими руками вырастил, сам су-шил листья, сам резал, а теперь вот с вами курю этот крепкий табак. А семена дал на развод мой русский друг Николай!
Вечером третьего дня к хозяину приходит нарк - приезжий человек, который выстрелом из лука должен сразить Хозяина тайги. Он дарит Дабану котлы, топор – так велит древний обычай нивхов. Для Хозяина тайги он привозит мос. Этим вечером он угощает студнем Т’ур Ыза. После «кормления» огня мос отдают белой собаке, которая съедает его.
Хозяин принимает подарки, и они за ужином обговаривают действия, который должен совершить нарк. Он знает свои обя-занности, ни с кем не спорит, не заявляет, что он хорошо знает свое дело, и ведет себя скромно, лишь в знак согласия, кивая головой, и подтверждая сказанное стариками одним лишь сло-вом «Хы!».
Позади три дня праздника, на четвертый день продолжаются собачьи бега, но в них участвует всего четыре упряжки. В одной из них вместо нарты привязывается кусок шкуры медведя, куда завернуто «инау»*, где, как думают нивхи, находится душа Та-ежного человека. Наконец, заканчиваются бега, и все: жители стойбища, гости, собираются на площадке, где находится клетка с медведем. Два парня держат наготове петли, чтобы вскоре на-кинуть их на грудь медведя, а другие в этот момент разбирают потолок, и сквозь образовавшуюся щель на медведя накидывают петли. Мужики покрепче осторожно извлекают его из клетки, а другие придерживают сзади, чтобы он не вырвался вперед. Тол-па, до этого подбадривавшая мужиков, притихла, только слыш-но фырканье и сопение медведя. Да под ногами парней слышен скрип снега. Никто, даже старики, не подают в это время голос. Все происходит быстро, потому что каждый из нивхов знает свои обязанности, и четко их выполняет. Наконец на шею медведя на-кинут ошейник, к которому прикреплена железная цепь. На мед-ведя для подстраховки, в случае снятия им ошейника, одеваются еще два крепких пояса. Медведю никуда не деться, послушного воле людей, его ведут в последний путь – на прогулку. Его посте-пенно подводят к берегу, затем ведут по льду к проруби. Дальше он проделывает путь в сопровождении людей от места старта до финиша, и далее его ведут к жилищу хозяина. Подвязанный к столбам, медведь отдыхает.
Прежде, чем отправиться к своим предкам, Таежный че-ловек должен пройти несколько этапов. С ним проводят обряд «купания». Дабан и его родственник, приехавший на Медвежий праздник из стойбища Тэнча, сперва небольшими горсточками бросают снег на медведя, а затем сметают с него еловыми веточ-ками. Участники праздника внимательно наблюдают за происхо-дящим. При проведении обрядов в основном все делается молча, без лишней суеты и вопросов. Взрослые лишь изредка коммен-тируют и объясняют молодежи суть происходящего. Николай Иванович и его жена Мария смотрят с интересом: им в жизни не доводилось видеть подобное. В Сибири и в Забайкалье, где они жили до переселения на Амур, тоже есть народы, напоминающие нивхов, но Медвежьего праздника они не справляют. В основном это оленные, кочевые люди. И у них вся жизнь связана с оленем. А здесь, на Амуре, живут рыбаки да охотники. И для них, для нивхов, культ медведя имеет большое значение в их жизни.
- А когда будете бить медведя? – спрашивает Николай Ивано-вич Дабана, - не сегодня ли?
- Ладно, Николай, ты еще не видел наших обрядов, и поэтому я скажу тебе: вот сейчас и будет обряд отправления его к сороди-чам – Лесным людям. Ты скажи Марии, если ей страшно, пусть домой идет. Все-таки непривычная она к таким делам.
Николай и сам хотел спросить жену – не собирается ли она домой? Получив в ответ согласие остаться, Николай успокоился, и уже не отвлекался на разговоры.
В это время молодой человек, натянув лук, пускает в сторо-ну медведя стрелы без наконечников. Расстреляв их, он берет в руки стрелу с железным острием на конце, и пускает ее в цель. Немногим ранее парни, державшие медведя на железных цепях, поворачивают зверя к стрелку таким образом, чтобы он поразил жертву прямо в сердце. Медведь, сраженный точным выстрелом, падает навзничь. Для него земная жизнь в эти минуты закончена, и он должен уйти к своим предкам, чтобы когда-нибудь вернуться к людям в новом обличье – так верили люди.
Николай Иванович заметил, что хозяину есть мясо катего-рически нельзя. Нельзя есть табуированное мясо и женщинам. Лишь только кости оставляли ему после поедания мяса, которые Дабан сложил в отдельно стоявшую клетку недалеко от той, где около четырех лет провел ушедший к «лесным людям» его мед-
ведь, которого они с Николаем поймали в распадке у Лысой горы слабым, беспомощным зверёнышем.
Праздник завершается убиением собак. Не всех, что есть в стойбище, а только тех, кого выбрали для этой цели. Конечно, ни в коем случае не идет в жертву вожак, или же производитель, от которого сучка приносит хороший приплод. Такие собаки дороже золота, дороже шелков и чугунных котлов, они ценятся как са-мое дорогое, что есть у нивха. Но и старых, немощных собак не приносят в жертву – они тоже ценятся, но к ним уже другой под-ход, другое измерение – они считаются ритуальными собаками, и этим все сказано.
Перед тем, как умертвить собак, их тоже кормят студнем мос, и к ним такое же почитание, как и к Хозяину тайги. Отваренное мясо собаки режется мелкими кусками, и подается на стол только для хозяина, членов его семьи и близких родственников.
Наблюдая за всем этим ритуалом, Николай Иванович сделал для себя много открытий. Он не понимал, зачем нивхи жертвуют своим лучшим другом – собакой, если в определенный момент ее умертвить, а затем и съесть? Для него это было большим удивле-нием. И он не преминул задать волновавшие его вопросы Дабану. - Зачем вы убиваете собак? От них было бы больше пользы,
если бы они оставались живыми.
- Да, это вам, русским, не понять сути Медвежьего праздни-ка. Для нивхов медведь кто? Это тоже человек. Только таежный. Его убили, и он уходит к лесным братьям. Но он не обижается на нивхов. Душа его радуется, что он встретится с лесными братья-ми. А что он будет делать там без собак? Ходить пешком? А кто ему будет помогать в охоте, на рыбалке? Не забывай, Николай, что медведь это тоже человек, только живет уже в лесу, со своими братьями. Теперь ты понял?
Николай помолчал, да и что он мог сказать своему другу языч-нику, для которого все в природе живое, одухотворенное? Что он мог сказать Дабану, или нивхам, которые с рождения считают, что все в природе имеет свой смысл, что лиственница, напри-мер, является предком нивхов, что Тол Ыз, это Хозяин воды, или Пал Ыз, это Хозяин тайги или гор? И Николай понял, что лучше согласиться с мировоззрением этих людей, к которым он успел прикипеть душой и сердцем, а раз так получилось, то он должен принять нивхов такими, какими они есть от природы. И с таким
откровением, которое ему пришло сейчас, он осознал, что ему, человеку православной веры, надо принять своих новых друзей такими, какие они есть. И ему стало легче, он уже не истязал себя вопросами по поводу увиденного на этом празднике
Николай увидел и завершение Медвежьего праздника. В этот день довольные гости разъезжаются по своим стойбищам, где они еще долго будут рассказывать сородичам о прошедшем празднике.

ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА И ЯПОНСКАЯ ИНТЕРВЕНЦИЯ НА ДАЛЬНЕМ ВОСТОКЕ
Многое изменилось с тех пор, как в Калмво появились рус-ские. Нивхи давно свыклись с мыслью, что русские хорошие люди. Никогда между ними не возникали ссоры, а если нет ссор, то какие могут быть обиды у них? Наоборот, их совместная жизнь в одном селении приносила только пользу. Русские научились жить по тем правилам, которые прививала нивхам на протяжении веков сама природа. Они стали неплохими рыбаками и охотни-ками. А то, как же? Как на Амуре прожить без рыбы, да без мяса дикого зверя? А нивхи научились огородничеству, и уже не пред-ставляли, как можно жить без картошки, да без хлеба? Так что польза была обоюдная!
Но, оказывается, не все русские могут быть хорошими людь-ми. Это нивхи поняли, когда на Амуре началась Гражданская во-йна, где люди стали убивать друг друга непонятно почему. Одни наступают, другие отступают. Одни стреляют в людей, другие отстреливаются, нанося друг другу вред, и даже лишая подобных себе жизни. Вот здесь нивхи не могли понять, почему у людей такая жестокость?
Еще совсем недавно нивхи, так и русские люди из Кальмы ез-дили на ярмарки в Койму, которая испокон веков стояла немного выше стойбища Тэнча. Здесь ежегодно устраивались ярмарки по обмену пушнины, шкур и других даров природы на необходимые продукты питания. Часто выезжали и в Чорбах*, который стал именоваться городом Николаевском, насчитывавшим уже десятки тысяч населения. В окрестностях города стали появляться русские поселения, которые строились возле старинных нивхских стойбищ. И везде, где бы ни появлялись кальминцы, народ обсуждал новости о войне, которая развернулась между белыми и красны-ми, то есть между белогвардейцами и красногвардейцами. Крас-
ноармейцев еще называли большевиками, и знающие люди гово-рили, что большевики борются за советскую власть и защищают бедных. А белогвардейцы, наоборот, защищают царя, купцов, банкиров, помещиков и фабрикантов.
Нивхи, конечно, не знали, кто такие помещики и фабриканты. Но хорошо знали, кто такие купцы. Многие из них считали, что без купцов жить нельзя – они хорошие люди, привозят в нивхские стойбища товары. И если обманут нивха, то ничего страшного в этом нет – нивх еще убьет лишнюю лису, или поймает лишнего соболя, чтобы погасить долг. А для этого нивх будет просить Пал Ыза о милости к нему и к его роду. Глядишь, Пал Ыз и сжалится, тогда вся его семья будет сытой и довольной.
Но русские революционеры, как они себя называли, говорили обратное, они утверждали, что все беды народа от фабрикантов, помещиков, банкиров и купцов, тем самым вводя нивхов в шок и недоразумение. Ладно, думали нивхи, без этих начальников про-жить можно, даже необходимо их убрать, как утверждают боль-шевики, а вот без китайского или русского купца как прожить? Этого понять никто не мог. Это все равно, что отнять у человека ложку, котелок или кружку. Из чего он будет тогда кушать и пить? Совсем непонятно!
И поэтому нивхи еще долго не могли определиться, за кого же они должны переживать – за белых или за красных? Белые говорят, что вся беда от большевиков. Красные говорят – долой царизм и поработителей! И кто их знает, кто их поймет?! Кто прав, кто виноват?!
Однако, скоро наступили времена, когда нивхи вольно или невольно должны были обратить свои пристальные взгляды на развернувшиеся события на Амуре, которые в корне меняли их устоявшуюся привычную жизнь.
Революционные события со свержением царя и установлени-ем советской власти, всколыхнули матушку-Россию вплоть до да-леких берегов Тихого океана. Остатки разгромленных в жестоких кровопролитных боях белогвардейских армий и белого казачества двинулись, отступая, на восток. Так многие из белогвардейцев, минуя город Хабаровск, кто на пароходах, а кто и таежными тро-пами, оказались на Нижнем Амуре.
Лишенные государственного обеспечения, белогвардейцы отбирали у местного населения продукты питания, лошадей,
теплую одежду, ружья, порох, свинец, пистоны, даже топоры и ножи, и еще многое другое, что могло бы им пригодиться в борь-бе с партизанами и мирным местным населением, начинавшим поддерживать партизанское движение, развернувшееся по всему амурскому краю. Не отступали от белогвардейцев и японские оккупанты. В своих зверствах они ничем не отличались от белогвардейцев, чем вызвали у местного населения ожесточенное сопротивление. И те нивхи, кто еще до последнего соблюдал нейтралитет в жестокой Гражданской войне, начали помогать партизанам, или уходили в их отряды.
Молва о бесчинствах белогвардейцев и японских интервен-тов мигом разносилась по всем селам и стойбищам Приамурья. Сперва ульчи узнали, что в нанайском стойбище Сикачи-Алян летом 1918 года японцы у нанайцев отобрали оружие, сожгли все дома и хозяйственные постройки, изнасиловали женщин, а муж-чин, которые организовали сопротивление, расстреляли. Вскоре эти горестные известия дошли и до нивхов, которые имели очень тесные контакты с ульчами.
Многие из нанайцев восстали, и стали примыкать к партиза-нам, которые с боями продвигались к городу Николаевск. Обеспо-коенные за судьбы своих семей и близких, в партизанские отряды вливались жители ульчских и нивхских стойбищ. Местные жите-ли давно раскусили, кто такие белогвардейцы и их японские при-спешники, и сложилось устойчивое мнение, что они хуже любого дикого зверя, к которому не должно быть пощады. Многие из них стали проводниками и разведчиками, так как хорошо разбирались на местностях, где испокон веков жили их предки.
До жителей Нижнего Амура дошла молва о том, что япон-цы беспощадно уничтожали и аборигенное население Сахалина. Доставалось всем: и нивхам, и ульчам, и нанайцам, и орочам, а в одном из эвенкийских стойбищ на Сахалине японцы уничтожили всех собак и оленей. Эвенки, доведенные до отчаяния зверствами и бесчинствами оккупантов, взялись за оружие, и обернули его против иностранных завоевателей.
Не обходила трагедия и жителей нижнеамурских сел. На сво-ем пути ни белогвардейцы, ни японские интервенты не стесня-лись в своих действиях, и главным аргументом в борьбе с мирным населением считали оружие, которое применяли без суда и след-ствия. Однажды, приехав в К’алмво из стойбища Тэбах, молодая
женщина по имени Кау рассказывала сородичам, как издевались японцы над ее земляками.
- Люди стойбища очень бедные, несмотря на то, что живут на Амуре, где полным-полно рыбы. Все сети, которые сушились у нивхов на вешалах, японцы собрали в кучу, и сожгли. Черный дым закрыл солнце, и напоминал ночь в безлуние. А когда он растворился в воздухе, то жители Тэбаха увидели злые улыбки интервентов, махавших винтовками, и показывавших резкими движениями выпады вперед с направленными в сторону мирных жителей штыками арисаки*.
Где-то в заливе женщины накануне поставили несколько чу-дом сохранившихся коротеньких сеток, которые и спасали жите-лей стойбища свежей рыбой.
- А где же ваши мужики? – спросили у Кау жители К’алмво. - Они все ушли в тайгу к партизанам, в стойбище остались
старики, женщины и дети. Я приехала к вам, чтобы предупредить об опасности. Сейчас они в стойбище Тахтр, и я ночью перевали-ла на левый берег Амура, чтобы японцы меня не заметили. Мне удалось приплыть к вам незаметно. Берегитесь японских солдат, уходите в тайгу, прячьте лодки, нарты, сети, не то они все разру-шат, как у нас в Тэбахе.
В тот же день жители К’алмво ушли в тайгу, прихватив с со-бой самое необходимое. Нарты утащили за селение, спрятав их по оврагам, накрыв еловым лапником. Все необходимое погрузили в лодки, и угнали все хозяйство по заливам на левом берегу Амура. А собак забрали с собой, ни одной не оставили в стойбище. По-сле этого здесь стало пусто, уныло, было видно, что люди наспех покидали свои жилища.
Таким же путем Кау вернулась домой. Проделав путь в десят-ки километров, эта хрупкая женщина уже засветло на следующий день, как ни в чём, ни бывало, занималась домашними делами. Так прошел день, прошло два, прошла неделя, и как-то жители Тэбаха увидели на горизонте какое-то судно, нещадно дымившее труба-ми. Когда оно подошло поближе, нивхи поняли, что это японская канонерка. Она, не доходя до берега, встала на якорь. Офицер дал команду, и солдаты спустили на воду несколько шлюпок, запры-гнув в них вместе с винтовками. Капитан канонерки что-то крик-нул на своем гортанном языке, видимо, давая какие-то команды. Солдаты загребли веслами, направив шлюпки к берегу.
Наслышанные о зверствах японских интервентов, жители Тэ-баха в панике бросились кто куда. Старики и старухи остались в домах – куда им деваться? У них просто не было сил уйти по-дальше от своих жилищ. А женщины, схватив малолетних детей, бросились в тайгу, спасаясь от погони. Собаки при приближении чужестранцев, как бы чувствуя опасность, прижали хвосты и, ощерив пасти, показывали клыки, готовые в ярости порвать в клочья врага. Но они были на привязи, их сдерживали железные цепи, и собакам ничего не оставалось, как молча наблюдать за пришельцами. Они не могли защитить ни своих хозяев, ни детей, ни стариков. В этот момент кто бы их защитил от японских интервентов – они были такими же беззащитными, как те старики, которые ждали участи в своих домах, не надеясь ни на чью-то помощь, ни на гуманность чужестранцев.
Под резкие команды офицера гребцы нажимали на весла, и вскоре шлюпки уперлись носами в песчаный берег. Солдаты по-строились на берегу. Офицер что-то прокричал, и военные, держа в руках винтовки, пошли к стойбищу. Не обнаружив в домах ни-кого, кроме стариков, они выгнали их на улицу, что-то выкрики-вая, видимо, ругаясь на беспомощных людей. Офицер, обращаясь
к ним на ломаном русском языке, требовал объяснить, где все население стойбища. В ответ была тишина, и офицер еще больше распалился, крича и ругаясь. Не дождавшись от нивхов ответа, он приказал расстрелять одного из стариков. Раздался оружейный залп, и старец рухнул на землю.
Женщины слышали ружейные выстрелы, и понимали, что если каратели догонят их, то не пощадят ни взрослых, ни детей. Они спрятались в зарослях тальника, и ждали своей участи. Их донимали комары и оводы, но надо было сидеть тихо, чтобы не выдать свое местонахождение.
Офицер приказал нескольким солдатам идти в погоню за беженцами. Опасаясь его гнева, они поспешили в тайгу. Следы нивхов, сломанные ветки деревьев и кустарников подсказывали преследователям направление беженцев. И вот, они подошли к беглецам почти вплотную. В это время грудной ребенок начал издавать жалобные звуки, готовый вот-вот сорваться на плач. Мать прикрыла ладошкой его рот. Ребенок притих. Женщины веточками отгоняли от себя и от детей рой гнуса. Все молчали, тревожно озираясь по сторонам. Постепенно голоса японских солдат стали звучать еле слышно, и вскоре они и вовсе удали-лись от беженцев. Женщина убрала руку со рта младенца, но он никак не реагировал на все движения матери. Личико его сморщилось в жалобной гримасе – он больше не дышал. Мать умом понимала, что ребенок мертв, но смириться с этим горем, навалившимся на нее внезапно, она не могла. Сердце, глаза, руки, весь организм молодой матери не могли принять тяже-лый факт смерти ее младенца. Она качала ребенка, заглядывая ему в лицо, поправляя на его головке растрепавшиеся черные волосы, отгоняя рукой комаров. Женщина до крови прикусила свои губы, зрачки ее темных глаз расширились, как будто на-ступала ночь, и от этого взгляд женщины казался безумным и горестным одновременно. Еще недавно, каких-то полчаса назад, перед беженцами была молодая красивая женщина со здоровым ребенком на руках, сейчас, как показалось людям, в растерянной толпе стояла полоумная старуха с седыми космами на голове. Она начала что-то напевать, качая безжизненное тело.
Вскоре раздался протяжный, резкий гудок с японской кано-нерки, призывавший карателей к отплытию. А когда канонерка, дымя трубами и издавая резкие, противные гудки, пошла по
Амуру вниз по течению, нивхи еще долго смотрели вслед это-му железному монстру, где находились убийцы мирных жителей Нижнеамурья.
Таких примеров, когда каратели, белогвардейцы или японцы, безжалостно расправлялись с мирным населением, было множе-ство. Практически в каждом селении страдали местные люди, и в результате грабежей уже по которому разу они вновь оставались без продуктов питания, без теплой одежды, без обуви, без ору-жия, без средств передвижения. Летом грабители забирали лодки и кунгасы, весла, веревки, канаты, невода, сети. Зимой белогвар-дейцы и японцы изымали у местного населения лошадей с саня-ми, собак с нартами. У русских переселенцев, обосновавшихся в нивхских стойбищах первым и вторым сплавами, отбирали зерно, муку, овощи. У нивхов и у ульчей отбирали рыбу, мясо, пушни-ну. Каратели не брезговали ничем, оставляя у мирных жителей пустые амбары. И все эти годы, пока шла Гражданская война, нивхи, русские, ульчи, нанайцы жили очень и очень бедно, посто-янно испытывая страх и унижение, голод и нужду. Но у карателей не было жалости, ни к детям, ни к женщинам, ни к старикам.
Спасением и надеждой для жителей Амура были красные партизаны, на которых они возлагали свои надежды. Мирные люди мечтали о жизни, где нет насилия, жестокости, несправед-ливости.
Нивхи, наивные люди – дети природы, и не помышляли об установлении на Амуре Советской власти, о смене какой-то по-литической системы, об утверждении марксизма-ленинизма, о котором они и слухом не слыхивали, потому что такие вопросы никогда их не тревожили и не волновали, пока не пришла беда в их родовые стойбища.
Поэтому местное население Нижнего Амура обратило свои взоры на красных партизан, которые и сами были людьми бед-ными и беззащитными, пока они не поняли, что сейчас в их ру-ках судьба детей, матерей, жен. Партизаны и мирные люди понимали друг друга, поддерживали, чем могли. И вооруженные идеей революции, партизаны всегда брали под защиту мирных людей Нижнеамурья. Это, по меркам красных партизан, которые под влиянием комиссаров и командиров уже кое-что понимали в пролетарской революции, было проявлением социальной спра-ведливости.
Кальминцы были наслышаны о командире партизанского отряда Якове Тряпицыне. В ноябре 1919 года в составе всего 35 бойцов он отправился в поход из Хабаровска в сторону Николаев-ска-на-Амуре. Так, от селения к селению, от стойбища к стойбищу, отряд Тряпицына двигался к цели, часто шли таежными тропами, а где и по тонкому льду. Его отряд стал прирастать новыми бойца-ми. К селу Киселевка он подошел уже со значительными силами в своем отряде. Белоказаки, обосновавшиеся здесь, в количестве около ста человек, предчувствуя свое поражение, спешно покину-ли село. Но партизаны настигли казаков, не пожелавших влиться в ряды красных партизан, всех до единого человека уничтожили. Трупы их так и остались на амурском льду, впоследствии растер-занные росомахами да лисами.
Партизаны, не задерживаясь в освобожденных ими селах и стойбищах Нижнеамурья, продолжали движение к городу Нико-лаевск-на-Амуре. В районе бывшего ульчского стойбища Пульсы отряд партизан попал в засаду карательного отряда колчаковцев, но в ходе ожесточенного боя белогвардейцы потерпели поражение, и были разгромлены. С боями партизаны взяли Циммермановку, и уже вскоре, минуя стойбище Больба, подошли к Калиновке, где еще находились разрозненные отряды колчаковцев. Здесь снова было жестокое сражение, белогвардейцы не выдержали натиска партизан, и были уничтожены.
Яков Тряпицын охотно принимал в партизанский отряд бой-цов из местного населения. Он знал, что практически все они являлись охотниками, следопытами, и в походах по тайге, рекам и озерам им не было равных, как проводникам и разведчикам. Не раз он видел, как нанайские стрелки бьют белке в глаз, чего не умели делать даже самые опытные и бывалые партизаны. Тряпицын знал, что любой нанаец без всяких на то условий для ночлега обойдется в долгую зимнюю ночь без сна, скоротав ее у разведенного костра, довольствуясь всего лишь кусочком ле-пешки да юколы. Впоследствии он не раз убеждался, что и уль-чи, и нивхи, вступавшие в партизанский отряд позже нанайцев, по мере продвижения основных сил к Николаевску-на-Амуре, были не менее доблестными бойцами в борьбе против белогвар-дейцев и японских захватчиков. В зимних освободительных по-ходах коренным жителям Амура, как разведчикам и стрелкам, не было равных.
Продвигаясь с боями к Николаевску-на-Амуре, партизанский отряд прирастал бойцами из местного населения. За короткий пе-риод времени в партизанский отряд под руководством Якова Тря-пицына было мобилизовано около шестисот человек из стойбищ Тырво, Калмво, Тахтр, Тэбах, Мачула, Кальга, Чныррах и других поселений Нижнего Амура. Из них создавались лыжные отряды, которые вели боевые действия в таежных урочищах, где бывшие охотники прекрасно ориентировались, и могли выжить при любых условиях. Белогвардейцы и японцы здесь уступали партизанам по всем позициям. Тем более, что белогвардейцы все же понимали безысходность своего положения, и уже не надеялись ни на какое чудо. Они давно потеряли веру в свою победу, были деморализова-ны, и неохотно вступали в бой с красными партизанами. Зато крас-ногвардейцам и ополченцам из местного населения было за что бороться, и что отстаивать. Нанайцы, ульчи, нивхи, натерпевшиеся унижений и притеснений, знали, что их вклад в борьбе против белогвардейцев и японских интервентов является решающим, и поэтому не щадили своих жизней, не уступая ни в чем обученным военному делу красногвардейцам. Бойцы местных партизан были незаменимыми помощниками красным командирам, и наносили врагам существенный урон, зачастую имея решающее значение в боях с жестоким и коварным врагом.
Николай Иванович Крылов к тому смутному времени, когда Гражданская война затронула и окраину России, уже состарился, но был еще ясного ума и крепко держался на своих ногах, вы-полняя все домашние дела сам, не привлекая к этому ни своих сыновей, ни друзей. Он многое повидал на своем веку. Но приезд сюда, в Кальму, помнил, несмотря на давность событий, хорошо. Он вспоминал, как срубил крепкий дом из листвяка, как обживал его со своей Марией, как ходил на медведя с Дабаном, как они ловили соболя, как сажали картофель на кальминских островах, где она росла, как на дрожжах. Многое чего помнил Николай Ива-нович. Но вот события двадцатилетней давности он вспоминал неохотно. Но воспоминания о тех страшных годах нет-нет, да приходили на ум. В далеком 1904 году Николай Иванович слу-жил в царской армии, и защищал Порт-Артур. Война, несмотря на героизм русских воинов, в 1905 году была проиграна. И с тех пор Крылов не то что не любил японцев, но на дух не переносил японских интервентов.
- Ну что, сыновья мои, - говорил Николай Иванович своим детям, - я воевал с япошками, колотил их, как мог, теперь ваш черед пришел. Идите в партизаны, к Тряпицыну в отряд, гоните интервентов и белогвардейцев с земли нашей нижнеамурской. Не опозорьте наш род! Идите с богом!
Разными путями шли кальминцы к партизанам Якова Тря-пицына, но со временем многие из них встретились в отряде, и не удивлялись этому – очень уж было большим у них желание отомстить врагам за поругание и смерть родных, земляков, близ-ких. Нивхи, ульчи, нанайцы, русские не давали покоя врагам ни днем, ни ночью. Крыловы, Сазоновы, Ермоленки, Загузовы, дети первых русских переселенцев, не знавшие другой родины, кроме Кальмы, с честью и достоинством выполняли наказ старого Кры-лова.
В отряде Афанасий, сын Дабана, как-то повстречал одного ульча. Разговорились, благо, Афоня понимал по-ульчски. Выяс-нилось, что парня зовут Чича, и он прибыл к партизанам из стой-бища Тэнча. А отец у него Чуринга.
- Да ты что! – воскликнул от такого известия Афанасий, - а моего отца зовут Дабан!
- Не тот ли Дабан, что брат моего отца? Который женился на женщине из чужого рода-племени, и уехал жить в нивхское стой-бище? Как он? Не болеет?
- Все правильно, у моего отца старший брат по имени Чурин-га! – подтвердил Афанасий, - старый он уже, но ничего, крепкий ещё.
- Выходит, мы с тобой родственники!
- Да, Чича, выходит, мы двоюродные братья!
С тех пор Чича и Афанасий не расставались. Дружба, плюс кровные узы сплотили их, и они нередко вместе ходили на бое-вые задания, часто проводили вечера у костра за разговорами. А однажды небольшую группу нижнеамурских партизан отправили в разведку. Надо было добыть сведения о японцах и белогвардей-цах, располагавшихся в Николаевске-на-Амуре, и в течение суток доложить данные разведки в штаб партизанского отряда. Чича был назначен командиром группы. Обойдя вражеские посты, раз-ведчики успешно справились с заданием, и без потерь вернулись в расположение отряда. Командование партизанского отряда вы-соко оценило заслуги разведчиков. Кого-то наградили именным
оружием, правда, без гравировок и громких речей, а кого-то двух-дневным отпуском. Командир группы разведчиков Чича был по-ощрен по-особому. Он, и еще четверо нанайских партизан, были награждены медалями «За боевые заслуги».
Со временем красный командир Яков Тряпицын превратился в человека, который стал изменять идеалам бойца-революционе-ра. Он стал ставить себя выше всех командиров, которые коман-довали красноармейцами и партизанами. Вместе с сожительни-цей Ниной Лебедевой часто устраивали пьяные оргии, которые осуждались его подчиненными. А ведь Лебедева была начальни-ком штаба, и ей развязное, развратное поведение не прощалось, кроме самого Тряпицына, ни бойцами, ни командирами партизан-ского отряда.
Партизаны приводили много фактов, что Лебедева была же-стокой, циничной и несправедливой по отношению не только к бойцам, но и мирному населению Нижнеамурья. Местные жите-ли, как и русские переселенцы, влившиеся в ряды красных пар-тизан, понимали, что у власти находятся анархисты, запятнавшие свое имя кровью, побоями и оскорблениями ни в чем не повин-ных людей.
Николаевск-на-Амуре, заложенный русскими моряками под руководством Геннадия Ивановича Невельского, всеобщего лю-бимца местного населения, в 1920 году был полностью разрушен и сожжен партизанами по приказу Тряпицына, чтобы город не попал в руки белогвардейцев и японцев.
Основные силы партизанского отряда покинули Никола-евск-на-Амуре, и ушли на Амгунь в Керби. В рядах красных пар-тизан шли разговоры, что их командир Яков Тряпицын свернул с революционного пути, и стал самым настоящим анархистом. Хотя и малограмотные, бойцы понимали, что анархистские за-машки их командира ни к чему хорошему не приведут.
Как-то Афанасий со своими земляками из Кальмы грелись у ночного костра, и обсуждали последние новости. К ним на огонек заглянул и Чича. Лицо его было серьезным, он присел на корточ-ки, и протянул озябшие руки к костру.
- Что случилось, брат? – спросил Афанасий, - давненько мы с тобой не виделись, и ты как- будто не рад встрече?
- В отряде разговоры ходят, - ответил боевой командир, - что скоро сюда приедет какая-то комиссия. Знаете, зачем?
- И зачем же сюда приедет комиссия? Неужели будут разби-раться, зачем сожгли Чорбах?
- Да нет, тут дело в другом. Говорят, что нашего командира судить будут…
Партизаны переглянулись между собой, недоуменно пожимая плечами. Эти жесты были красноречивее слов. Красные партизаны говорили о том, что сейчас больше непонятных вопросов, чем правдивых ответов. Конечно, в рядах красных бойцов ходили разные разговоры о положении в отряде, о взаимоотношениях между командирами и рядовыми бойцами, о правде и справедливости. Да мало ли о чем могли говорить красные партизаны в своем отряде?! Но если не прямые разговоры, то намеки их земляка-ульча о скором суде над красным командиром заставили их задуматься об участи отряда по-серьезному.
- Ну, осудят Тряпицына, и что дальше? - вымолвил Афанасий. Ему было непонятно, какая судьба может ожидать командира, да и каждого партизана в отдельности после полевого суда. Непо-нятно было и другим бойцам. Чича осмотрелся вокруг. Горели костры, и возле них толпились партизаны. О чем они говорили, какие новости обсуждали? Наверное, те же вели разговоры, что и бойцы из стойбищ К’алмво и Тенча, потому что в эти дни и неде-ли решалась судьба Якова Тряпицына и его партизанского отряда. Комиссия не заставила себя долго ждать. У нее уже были все данные по отряду, по ее командиру и начальнику штаба. Вердикт полевого суда был бескомпромиссным и жестким: Яков Тряпицын и Нина Лебедева – командир партизанского отряда и начальник штаба – приговариваются к высшей мере наказания – к расстре-лу. В тот же день приговор суда был приведен в исполнение. Так бесславно закончилась партизанская война Тряпицына, красного
командира и анархиста в одном лице.

ТЯЖЕЛЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ
В перерыве между походами и боями с белогвардейцами и японскими интервентами Афанасий иногда уединялся, чтобы побыть одному, подумать о жизни, вспомнить мирную жизнь в своем селе. Вся его довоенная жизнь была у него перед глаза-ми. Часто вспоминались родители, жена, которую он оставил с малолетними детьми, это дочь Веркук, сыновья Алексей и Иван.
Как они там без него? Одно успокаивало, что его семье помогают родичи и все его земляки.
Как-то Чича попросил Афанасия рассказать о семье, жене, детях, как живут люди в Кальме, чем занимаются? И Афанасий, видя интерес родственника к его довоенной жизни, неторопливо начал рассказывать: «Однажды я обратил внимание на девушку по имени Тампак. Она была юной красавицей. И этой красотой она пленила меня. Я, конечно, хотел бы познакомиться с девушкой, однако все как-то не было случая для этого, а сам навязываться не хотел из-за боязни. Тампак росла у всех на глазах, и было такой же неприметной девочкой, как и десятки ее подружек. Но пришло время, и она расцвела, как красные дикие маки на кальминском утесе.
Жили мы в одном селении, и было бы странным, если бы встреча однажды не состоялась. Но произошло это как-то неожи-данно, по крайней мере, несмотря на тайное мое желание увидеть девушку, а я каждый день надеялся на встречу, мы столкнулись едва ли, ни нос к носу. Светило солнце, погода была хорошей, по небу гуляли лишь редкие облака. И в этот погожий день Тампак пошла к роднику, в котором вода была чистой, как слеза, холод-ной, как сосулька над окном, и вкусной, как березовый сок. Вода в этом роднике не замерзала даже в самые сердитые морозы. И многие жители Кальмы брали воду из этого родника, хотя и амур-ская, по своей чистоте, ни в чем ей не уступала.
Я тоже любил эту родниковую воду, и не считал за труд при-нести домой два-три ведра. Напевая под нос какую-то песенку, я шел по лесной тропинке, и от неожиданности вздрогнул, увидев девушку перед собой.
- Это ты, Тампак? – задал я глупый вопрос, - ты пришла за водой?
Хотя и так было ясно, почему девушка находится у родника с ведрами.
Смутилась и юная красавица: - Да, сейчас наберу воду, и уйду! А мне не хотелось, чтобы она так быстро ушла, и надеялся,
что они хоть немного пообщаются и, может быть, я скажу Тампак, какая она красивая. Но, лишь только наполнились ведра студеной водой, она тут же исчезла, как будто растворилась в лесу. Я ругал себя, что не удержал девушку, не смог с ней поговорить, и из-за моей робости она так быстро ушла.
Мысли о юной красавице не давали мне покоя. И я решился открыть свою тайну сестре. Чимак пообещала при удобном слу-чае переговорить с Тампак. И вскоре она свое слово сдержала. Ведь девушкам все же легче общаться между собой – всегда най-дется интересная для обеих тема. Чимак, как более опытная – все же она была немного старше, завела с Тампак разговор о парнях. То да се, слово за слово, и Чимак разговорила молодую девушку. Как бы невзначай стала говорить обо мне. Но, как только разговор зашел об этом, девушка словно замкнулась в себе. Наклонив го-лову, она, прищурив глаза, покраснела до самых ушей. Чимак это насторожило, но она предположила, что, возможно, я нравлюсь ей, Тампак.
Чимак с нетерпением ждала, когда же наступит вечер, чтобы поговорить со мной. Ведь ей так хотелось, чтобы у молодой пары все сложилось хорошо. Она чувствовала себя свахой, и от мысли, что, возможно, скоро в Кальме будут праздновать свадьбу, ей ста-ло легко и приятно.
- А что мешает молодым соединиться, образовать семью? – думала она, - ведь сейчас по советским законам не надо будет платить за невесту калым, лишь бы они нравились друг другу.
Вечером вся семья была в сборе. Отец вышел на крыльцо со своей неизменной трубкой. Я, поужинав, хотел сходить на берег
Амура, где всегда можно встретить товарищей, посидеть с ними и поговорить о жизни. Но Чимак опередила меня, и разом вы-палила: «Засылай сватов к Тампак, действуй, брат!». У меня от такого напора аж перехватило дыхание, и я глубоко задышал. В голове сразу помутнело, и я не знал, что ответить сестре. А она, не обращая внимания на мое внутреннее состояние, продолжила: «Да, да, Афанасий, сегодня я виделась с Тампак!».
Наконец-то я пришел в себя, и спросил сестру: «Она, что, зна-ет, что я хочу жениться на ней? Ты ей все рассказала? И что она ответила?».
- Да, она все знает. И, похоже, ты ей тоже нравишься. Девуш-ка она видная, из хорошей семьи. Не тяни, брат, а то найдется кто-нибудь из парней, и уведет ее из-под носа! – пошутила сестра.
По моей просьбе Чимак поговорила с отцом насчет сватов-ства. Отец, немногословный старик, много повидавший на своем веку, очень желал, чтобы я женился, чтобы успеть повидать вну-ков. И поэтому перечить не стал. По его взгляду понял, что отец одобрил мой выбор.
Авторитет отца был настолько велик среди жителей Кальмы, что никто из родственников Тампак на его предложение пород-ниться, не стал возражать. И вскоре я и Тампак стали молодо-женами. Вопрос с жильем отпал сам собой. Отец сказал: «Жить будем вместе, дом большой, всем места хватит. А вам я не помеха, еще сам могу управляться». Жили дружно, да и что было делить нам?! А на столе всегда были продукты, добытые своим трудом. Русские друзья научили сажать картофель, выращивать овощи, из рыбы делали юколу, всегда была тала. Жили безбедно. Раньше так жили все кальминцы.
Через положенное время Тампак родила. То-то было радости в нашей семье! Я тоже был рад первенцу, но ждал мальчика, а Тампак сияла от счастья, и ни на минуту не отходила от дочки. Как могла, помогала в доме и Чимак, она очень привязалась к племяннице, и по ее просьбе и желанию девочку назвали Веркук. Малышка росла спокойной, нам не причиняла особых хлопот. Пососет материнскую грудь, глазки закроет, и спит, во сне прич-мокивая губами.
Постепенно семья прибавлялась. Вслед за Веркук на свет по-явился мальчик, а через год еще один. Я был привязан к мальчи-кам, и иногда высказывал мысль, что вырастут дети, и обязатель-
но будут учиться сперва в школе, а потом еще где-нибудь, чтобы были грамотными людьми. Тампак согласно кивала головой – ну прав же я, еще как прав! Какой матери не хочется, чтобы дети вы-росли грамотными и уважаемыми, как ее свекор Дабан. Правда, особой грамотой он не отличался, но зато мог читать и писать, да и односельчане его уважали.
Когда дети немного подросли, Тампак стала выкраивать время и больше помогать мне по домашним делам. Она, как и прежде, стала выезжать на лодке за остров, чтобы набрать сухого тальни-ка для печки. Утром, накормив детей, она села в лодку, и поехала привычным маршрутом. Амур был спокоен, его воды несли лодку по течению, и Тампак приходилось лишь подгребать то левым, то правым веслом, держа ее в нужном направлении. Приехав до нужного места, она пристала к берегу, выдернув лодку, насколько хватало сил, и направилась собирать сухостой. Легкий ветерок приятно ласкал лицо. Но откуда-то налетали комары да мошка, докучая ей. Женщина плотнее завязала платок, и привычно про-должала работать. Незаметно усилился ветер, он вскоре разогнал весь гнус, и Тампак стало легче дышать.
Ветер все больше крепчал. Его резкие порывы раскачивали тальник из стороны в сторону. Откуда-то набежали черные обла-ка, закрывшие небо. Ветер гнал песок вперемешку с сухой травой, и швырял его в лицо женщине. Прикрываясь платком, Тампак бо-ком-боком двинулась к лодке, сопротивляясь низовику. Амур раз-бушевался, волны с шумом набегали на берег, а ветер все крепчал. Женщина заметила, что лодки у берега не было. Сильному ветру ничего не стоило сорвать с места лодку, и как щепку, бросить ее в буруны волн. Ее трепало и мотало из стороны в сторону метрах в тридцати-сорока от берега. В отчаянии женщина бросилась в воду, чтобы доплыть до лодки. Но в беспамятстве она забыла, что плавать не умела. Мигом намокшая одежда потащила ее в темные воды Амура.
Больше никто из сородичей в живых ее не видел. Лодку об-наружили через день, когда шторм на Амуре начал стихать. Она с разбитыми бортами приткнулась к тальникам, наполненная мут-ной водой. Но в лодке никого не было».
Афанасий замолчал. Ни о чем не говорил и Чича. Он лишь молча положил руку на плечо Афанасия, выражая свое сочув-ствие.
С разгромом белогвардейцев и японских захватчиков на Нижнем Амуре установился мир. Партизаны покидали отряд, и возвращались домой. Афанасий со своими земляками возвратил-ся в Кальму. Чича вернулся в Тэнчу, а нанайские ребята ушли к верховья Амура, к себе на родину.

ВТОРАЯ ЖЕНА
Нелегко было Афанасию без жены. Приходилось самому варить обед, ужин, стирать одежду, вечерами укладывать детей спать. А утром рано на работу. Тяжело было ему председатель-ствовать без опыта работы, без знаний. Но лямку тянул, не стонал, да не жаловался никому на тяготы жизни. Люди сочувствовали, но чем могли помочь председателю? Помогал сыну старый Дабан. Но Афанасий от недосыпания, от перенапряжения на работе, ча-сто срывался то на колхозниках, то на детях, нервничая и психуя. Афанасий, конечно, понимал, что ему бы стоило воздерживаться от приступов ярости. Но со своим характером ничего поделать не мог. Бывало, накричит на кого-нибудь, да потом сожалеет об этом, но почему-то даже самому себе не мог признаться, что бывал не прав. От этого и страдал.
Афанасий был мужиком крепким, видным, и он мог ещё вполне бы устроить лич-ную жизнь, выбрав в жёны ка-кую-нибудь молодую женщи-ну. Но, считая себя в чём-то и повинным, что произошла трагедия с покойной женой, не мог сейчас решать вопро-сы сватовства и женитьбы. И только спустя какое-то время с того момента, как утонула Тампак, он остро почувство-вал, что тоскует по ней, ему не хватало хозяйки в доме.
Афанасий ходил сумрачный, его не радовали дети, не волновало то, что колхоз требовал инициативы руководителя по многим вопросам колхозной жизни, которые возникали каждый день, и их необходимо было решать незамедлительно.
Жизнь между тем шла своим чередом, и однажды Афанасий обратил внимание на девушку, которая привлекла его внимание. Была она молчуньей, худенькая, с толстыми косами, кареглазая девушка. Если кто-нибудь из парней пытался завести с ней раз-говор, стеснялась и старалась незаметно уйти. Афанасий, рано оставшийся вдовцом, познавший любовь и разлуку, хотел позна-комиться с юной красавицей. Но она избегала встречи.
В то время Ёчкук даже и не предполагала, что вскоре может стать законной женой председателя. Но он настойчиво ухаживал за девушкой, и однажды она не устояла, приняв предложение Афанасия стать его женой. Его словно подменили. Он вновь стал таким же открытым, откровенным, отзывчивым и справедливым человеком, каким его знали земляки.
Как-то Дабан сказал сыну: «Достойную ты себе жену выбрал. Береги её, не обижай! Живите в мире и согласии, и пусть Ёчкук будет хорошей матерью для Веркук, Алексея и Ивана. Может, еще родит тебе молодая жена, но про старших детей не забывай!». Земляки также желали ему счастья и долголетия, высказывая одо-брение в выборе жены.
Ёчкук сомневалась: «Как меня воспримут дети? Скажи, Афа-насий, стану ли я им матерью?».
- Станешь им матерью, дай только время, пусть они привы-кнут к тебе, и всё образумится.
Нормально зажила семья Афанасия, в доме всё было, чтобы дети могли сытно и вкусно питаться, и росли в любви и заботе. Ёчкук вполне справлялась с ролью хозяйки. Веркук помогала мачехе по хозяйству, и старалась освоить то, чему её учили, а Алексей с Иваном росли шустрыми, смышлёными мальчишками. Их обязанностью было вовремя принести воду с Амура, нарубить дров для печки. И если кто из ребят не выполнял свои обязанно-сти, отец тут же наказывал их, не прибегая к ремню, а больше говорил им, объясняя, в чём была их вина. И вот такое воспитание было для ребят страшнее пытки, и поэтому они старались свои обязанности выполнять безупречно.
Как-то незаметно прошла зима, весна и лето проскочили, как один день, и для Ёчкук пришла пора рожать. В сентябре рунным ходом идёт по Амуру осенняя кета, но в эту осень молодая хозяй-ка не принимала участие в обработке рыбы. Афанасий говорил ей: «Справимся мы сами, дети помогут, да и земляки не оставят
нас без рыбы. А ты роди мне сына, и ни за что не переживай!». Магун родился через семь месяцев со дня смерти вождя ми-
рового пролетариата Владимира Ильича Ленина. Пожалуй, не было на Нижнем Амуре человека, который бы не знал, кто такой Ленин. Советская власть, утвердившаяся и на Амуре, приучала жить по его, ленинским наказам. Главный лозунг социализма – всё для народа, всё во имя народа и социальной справедливости – рождал новое поколение советских людей. И Афанасий, как и все кальминцы, тоже горевал по поводу смерти Ленина, которо-го никто из них не видел, но все поддерживали политику вождя социалистической революции, главным лозунгом которого было строительство социализма в советской стране, где человек чело-веку друг, товарищ и брат.
Но нельзя же горевать до бесконечности, бывают в жизни и светлые моменты. Таким важным событием в семье Афанасия стало появление нового человека, которого назвали Магуном. Рождение сына вызывало чувство и радости, одновременно и беспокойства за его судьбу. Рос мальчик здоровым, получая от матери и отца заботу и ласку. Но однажды, когда ему было пять лет, играя со сверстниками в прятки, залез на крышу сарая, со-рвался, и упал на что-то острое. Острая боль пронзила тело, нога опухала на глазах. Мальчишки, испугавшись, стали звать мать пострадавшего друга: «Магун ымык*, иди скорее сюда, Магун ногу сломал». Выбежавшая на улицу Ёчкук схватила его в охапку, и бегом побежала домой. Магун стонал, стиснув зубы. Причитая, Ёчкук разорвала штанину на мальчике и, увидев открытую рану, запричитала ещё пуще прежнего: «Где ж тебя так угораздило? Да где же ты лазил?». Мальчишки толпились на крыльце, обвиняя друг друга в случившемся несчастье с их братом. Кто-то из пацанов успел сбегать на берег реки и разыскать дядю Афана-сия, сообщив ему печальную новость. Он немедленно прибежал домой, ругая почём зря всех людей, попавшихся ему на глаза. Ко-нечно, это были, в первую очередь, сверстники Магуна.
Долго заживала рана, кость срослась неправильно, и мальчик стал инвалидом, уже не играя с мальчишками в азартные ребячьи игры. Магун стал больше времени посвящать книгам и учебни-кам, которые были у старших братьев. Алексей и Иван нехотя объясняли любознательному братишке примеры по арифметике, обучали грамоте и правописанию. И, как они сами заметили, Ма-
гун был способным учеником, всё схватывающим на ходу. Он уже мог самостоятельно прочитать несложный текст или решить ка-кую-нибудь задачку. «Два прибавить два, - говорил Магун, - будет четыре. А в слове Кальма будет шесть букв!».
- А как зовут твоих братьев и сестру, ты знаешь, - говорила мама, - сможешь ли ты написать их имена буквами?».
- Смогу, смогу! – кричал довольный мальчик.
- Сестру зовут Веркук, а братьев Алёша и Ваня! - А теперь напиши своё имя! – говорила мама.
Магун слюнявил огрызок карандаша и, от усердия высунув язык, старательно писал на клочке газеты своё имя. Он мог часа-ми что-нибудь писать или решать. И мать иногда думала – может быть, станет Магун учителем, и будет учить кальминских ребяти-шек грамоте!
Однажды рана на ноге загноилась. Мальчик испытывал силь-ные боли. Было похоже, что неправильно сросшаяся на ноге кость дала трещину. Ёчкук, видя страдания сына, понимала, что его надо везти в больницу. Она сказала мужу: «Давай отвезём Магуна в больницу! Там есть доктор, и он вылечит нашего сына!». Но Афанасий почему-то решил, что везти сына в больницу не стоит. А его слово всегда было последним. И никаких возражений Афа-насий не признавал – он терпеть не мог, когда ему перечили, а тем более, когда подсказывали, как, что и когда надо сделать.
Перелом ноги был открытым, и в том месте, где острые концы кости вонзались в икры, рана вновь загноилась. Ёчкук пробовала сама лечить сына. Но её старания были бесполезными. Она не спала ночами, прислушиваясь к стонам сына, а днём, качаясь от усталости, ухаживала за сыном, готовила на семью обеды, обсти-рывала детей и мужа.
На деревне какую-то тайну или секрет утаить тяжело. Все всё знали друг о друге – кто как живёт, кто вчера поймал калугу или осетра, кто убил сохатого. И всей деревней пользовались уго-щениями, никто из земляков никогда не был обделён и обижен. Знали и про здоровье каждого человека, стар ли он или молод.
Кто-то из односельчан сказал Кау, что у Афанасия и Ёчкук сын не идёт на поправку, а отец не хочет везти его в больницу в районный центр. Кау возмутилась: «Вот изверг, разве может отец так относиться к сыну? Ведь Магуну срочно нужна медицинская помощь. Он может остаться без ноги». Весь день она думала о
мальчике, и решила сходить к Ёчкук, чтобы поговорить о лечении больного. Вечером Кау защла к Ёчкук. Афанасия дома не было, он был ещё на работе. Вот и хорошо, подумала Кау, никто мешать не будет. Магун лежал, страдая от боли. Кау бросила на него взгляд, и подметила, что лицо мальчика потеряло природную смуглость, и было бледным, как у человека, который не бывает на солнце и на свежем воздухе.
- Чем вы лечите мальчика, - спросила Кау. Хотя ей было по-нятно, что все старания Ёчкук были бесполезными, и примитив-ные методы лечения оказывались неэффективными.
- Не отчаивайся, Ёчкук, - обратилась целительница к женщи-не, - попробуем вылечить твоего сына. Только ты делай так, как я тебе буду говорить.
- Всё сделаю так, как ты велишь. Только вылечи Магуна!
- Вот и хорошо, вот и прекрасно! – задумчиво произнесла Кау, - мы сегодня же и начнём. Только скажи детям, чтобы они не мешали, и не крутились дома.
Ребята притихли и без просьбы тётушки Кау. Они как бы чув-ствовали, что в этой беде есть доля и их вины. Они понимали, что зря отталкивали братишку от себя.
Кау приходила к больному по нескольку раз за день. Вскоре Ёчкук сказала, что у Магуна стал появляться аппетит. Он ел по-немногу, но часто. Это говорило о том, что организм мальчика справляется с болезнью.
Сколько страданий и боли перенёс Магун, известно только ему одному, да матери его Ёчкук. Но молодость брала своё – ко-сти стали срастаться, рана перестала гноить, и начала заживать. Вскоре мальчик стал делать первые шаги после долгой болезни. Отец, хотя и был суровым мужиком, всё-таки по-своему любил сына. Чтобы облегчить его боль, Афанасий сделал мальчику ко-стыли. И Магун позволил себе прогулки по двору, а затем его стали наблюдать и на берегу кальминской проточки.
Магун стал замкнутым ребёнком. Он понимал, что не мо-жет на равных играть с ребятами в какие-либо игры, требовав-шие активных движений и быстроты, и в этом была причиной его сломанная нога. Он старался время проводить дома, и чтобы как-то занять себя, попросил старшего брата учить его не только грамоте, но и арифметике. Алёша первоначально отнекивался, и было, отправлял братишку к Ване: мол, он сильнее в учёбе, пусть
он тебя и учит. Но всё же братья решили по очереди помогать Магуну делать первые шаги в учёбе. Особенно мальчику понра-вилось считать, и он мог целыми часами решать простые задач-ки по арифметике. А вот с чистописанием не очень получалось. Буквы получались некрасивыми, хотя Магун очень старался. Но он заметил, что и у братьев не всё так гладко по русскому языку, и Магун успокоился, стал больше писать, стараясь красиво вы-водить каждую букву. И его старания увенчались успехом – он стал писать с правильным наклоном, и буквы выглядели на ста-рой газетной бумаге или кусочке книжного листа как у школьного учителя. За письменными занятиями Магун так увлекался, что не замечал, что кончалась бумага. И тогда друзья выручали его, при-нося клочки от газет или книг, что было большим дефицитом для сельских ребят.
Магуну в сентябре исполнилось семь лет, но он не пошёл в первый класс вместе с одногодками, потому что из-за болезни пропустил два года. Но однажды пришло и его время – он стал учеником первого класса! Ёчкук собирала сына в школу, заранее подготовив брюки и рубашки, которые носили братья. По наслед-ству ему достались и стоптанные ботинки и кирзовые сапоги не-большого размера.
Учителя Магуна звали Павликом, жалели его из-за его инва-лидности, но он всё равно старался не отставать от ребят в играх и на занятиях по физкультуре. Родители по привычке звали его по-нивхски – Магуном. И он откликался на любое из них. Его жизнь разделилась на два периода: первый дошкольный, когда он был Магуном, и второй, когда он пошёл в школу, где все звали его Пашей, Павликом. А ему нравилось и то, и другое имя!

СЕКРЕТАРЬ СЕЛЬСКОГО СОВЕТА
С окончанием Гражданской войны на Нижнем Амуре насту-пила новая жизнь. Стойбища стали называться селами да дерев-нями, так непривычными для слуха старожилов. А молодым-то все равно – села так села! Ну и что! Зато наступила новая жизнь! Родовой уклад жизни нивхов считался пережитком прошлого. И все эти веяния времени были из-за того, что Советская власть окончательно утвердилась на Дальнем Востоке. Дыхание новой, свободной от эксплуатации человека человеком, жизни, чувство-валось и на Нижнеамурье.
В Кальме, как и в других соседних селах, стал работать сель-ский Совет. А что это такое, что это за Совет такой, для чего он нужен, никто толком объяснить не мог. Лишь старики говорили: «Сейчас все по-новому. Раньше старейшина был главный в стой-бище, потом староста, а сейчас сельский Совет!». Некоторым молодым людям этого было достаточно – сельский Совет так сельский Совет! Сейчас же все по-новому! Разве это плохо? А кому-то было все равно – подумаешь, сельский Совет. Если надо посоветоваться, мы и так посоветуемся. Вон сколько старых, ува-жаемых людей, они всегда и посоветуют, и помогут, и поругают, если надо!
Чимак была малограмотной. Но это не остановило людей, когда они выбирали секретаря сельского Совета. Писать умеешь, вернее, расписываться в документе? Умеешь! Значит, и читать умеешь. Вот и все! Будешь секретарем сельского Совета – реши-ли односельчане. Районное начальство понимало, что грамотных в селах Нижнеамурья днем с огнем не найдешь, и поэтому со-глашались с тем серьезным обстоятельством, что в органах вла-сти, которые только-только нарождались, были малограмотные люди. Где готовили специалистов? Да нигде! Не было еще таких учебных заведений на Дальнем Востоке, а на Амуре тем более. А в церковно-приходской школе раньше мог учиться не каждый абориген. Да и не стремились особо местные жители к грамоте, считавшие, что это пустое занятие. Мужчина должен был уметь многое: поставить сеть, насторожить ловушки на зверьков, по-строить жилье, управлять собачьей упряжкой, и еще много чего. А о женщинах и говорить не приходилось. Веками они были хра-нительницами домашнего очага.
Афанасий, понимая, что в Кальме нужен сельский Совет, вспоминал, как в его родном селе организовывали колхоз. Как-то в полдень в село приехали работники райисполкома. Это целое событие для маленького села – сюда редко заезжало районное руководство. Мужики думали: значит, в Кальме грядут какие-то изменения. Но какие, никто и предположить не мог. А ребятишки, забросив свои рыболовные дела, крутились на берегу у лодки, на которой стоял какой-то малосильный мотор, при помощи которо-го она двигалась сама, без гребцов! Вот это было чудо! Причем, если мотор издавал самые громкие звуки, тем радостнее были пацаны. В кои-то веки можно было увидеть самоходную лодку!

139
По просьбе представителя райисполкома председатель сель-ского Совета организовал собрание жителей. Из-за отсутствия помещения, которое могло бы вместить всех желающих поуча-ствовать в собрании, было предложено провести его на берегу Амура. Председателем собрания утвердили Михаила Крылова, сына Николая Ивановича. Он рассказал о цели приезда работника райисполкома. Перед народом предстал высокий человек в гали-фе цвета хаки, в черном пиджаке, и с фуражкой на лысой голове.
Покашляв в кулак, он внимательно оглядел присутствовав-ших на собрании жителей Кальмы, и сказал: «Жители села Каль-ма! В районе наслышаны о том, что многие из вас участвовали в борьбе против белогвардейцев и японских оккупантов. Мы зна-ем, что вы, как могли, помогали красным партизанам бороться с ненавистным врагом. Вы помогали оружием, продовольствием, выделяли партизанам собачьи упряжки и лошадей, вы били врага, не жалея жизни. Теперь настала пора строить новую жизнь! Надо укреплять Советскую власть, строить школы, больницы, клубы, библиотеки. Стране нужны грамотные люди, и ваши дети долж-ны учиться в школе!». Оратор замолчал, может быть, подбирая нужные слова, может быть, изучая реакцию людей на его пламен-
ную речь. Народ молчал. Каждый из кальминцев в этот момент думал о том, как скоро может наступить новая жизнь. Многие из них были партизанами, и слышали речи командиров, да и не только их, но и повидавших жизнь партизан и красноармейцев, о новой, другой жизни, о которой всегда говорил товарищ Ленин. А говорил он, вроде бы, правильно, потому что стоял за правду, за простой народ. И в этот момент они слышали такие же слова от представителя райисполкома. Однако, умный он человек, если так рассуждает.
Человек в фуражке продолжил: «Но на сегодня у нас стоит са-мая главная задача – организовать в вашем селе колхоз! Пусть он будет маленьким, это не беда. Зато вы сами будете ловить рыбу, сдавать ее государству, сажать картофель. У вас всегда будет на столе сытная пища. Вы сами будете строить дома. Рыба нужна государству, а здесь, в Амуре, ее много. И не мне вас учить, как надо рыбачить. Государство вам выделит деньги, вы сможете купить сетематериалы. Не из крапивы или конопли, из которых ваши отцы вязали сети и невода. Сейчас можно купить готовые нитки, из которых вы свяжете любые сети, хоть на сазана, хоть на кету. Тони свои вы знаете. Рыбаки вы знатные. Что еще надо? Поэтому страна надеется на вас. Но этого, товарищи, мало. Нам нужно организовать колхоз!».
- А что такое колхоз? – спросил кто-то из толпы.
- Колхоз, - объяснял приезжий чиновник, - это коллективное хозяйство.
Уполномоченный внимательно смотрел на жителей села, пы-таясь за их невозмутимым видом понять реакцию мужиков на его речь. Было видно, что многие из кальминцев не вполне понимали, чего же хочет приезжий товарищ из райцентра. Некоторые из них, закурив трубки, попрятались в задних рядах, а затем и вовсе уда-лились восвояси.
- Товарищи, товарищи, вы куда? Собрание еще не закончи-лось, вернитесь! – едва ли не в отчаянии воскликнул чиновник.
Старый Дабан, поняв, что сегодня решается судьба многих его земляков, обратился к ним: «Тот, кто хочет уйти, пусть ухо-дит, но когда мы организуем колхоз, то тогда никакую помощь не получит. А колхоз организовать надо!».
Народ молча осмысливал слова старосты Дабана. А уполномоченный, получив неожиданную поддержку со стороныстарейшего жителя Кальмы, тут же призвал местное население проголосовать за колхоз. Люди стали переглядываться между собой, и обратили свои взоры на Дабана. Он, куря трубку, прищурил глаза, но ничего не сказал, лишь покачал головой, как бы одобряя: «А что вы теряете? Поднимайте руки, голосуйте за колхоз!». И сам первым поднял натруженную руку. За ним стали поднимать руки и остальные. Причем, некоторые из них подняли сразу обе руки.
Представитель из райцентра не ожидал, что вопрос решится так быстро и, главное, положительно. Он призвал народ избрать председателя колхоза. Вопрос нешуточный, поэтому люди дума-ли, кого выдвинуть на эту должность. Вроде бы, достойных людей немало, и можно любого рекомендовать возглавить образованное коллективное хозяйство. Один из них был знатный рыбак, другой хороший охотник, и каждый из них достоин быть руководителем. Но Николай Иванович Крылов рассудил по-своему: «Другого председателя, кроме Афанасия, сына Дабана, не вижу».
Уполномоченный, понимая, что авторитет двух человек – Крылова Николая и Дабана непререкаем, предложил поддержать кандидатуру Афанасия на должность председателя колхоза, ко-торому дали красивое название «Красная Звезда». В ответ были поднятые вверх руки. Ни один из кальминцев не голосовал против Афанасия. Решение было принято – в Кальме теперь был органи-зован колхоз, и его первым председателем стал Афанасий, которо-го земляки избрали единогласно. Дело было сделано – уполномо-ченный справился с поставленной райкомом партии задачей. Он в порыве воодушевления и энтузиазма рисовал кальминцам радуж-ную картину строительства на селе новой жизни, без угнетателей и угнетенных. Он долго говорил, что такая жизнь возможна толь-ко в стране Советов, где рабочие и крестьяне являются хозяевами и участниками строительства коммунизма. Сельчане кто сидел на лодках, кто стоял, и поголовно все курили трубки, но слушали выступавшего уполномоченного внимательно, правда, не совсем понимая суть разговора. Но, в общем-то, были довольны, что и их голос что-то решал. Они, неграмотные люди, никогда прежде не жившие при коммуне, поняли, что при их участии в Кальме будет строиться новая жизнь.
 Мальчишки, не понимавшие, о чем сейчас идет такой серьезный разговор, стояли в сторонке, ничем не мешая взрослым. И
уполномоченный, наконец-то обративший внимание на ребятню, сказал, что Советская власть старается для простого народа, и им, молодым, придется строить коммунизм.
Уполномоченный говорил, что в колхозе все является коллек-тивной собственностью, то есть общей, и в колхозе все отвечают за результаты труда. Но стране, а значит и району, и селу, нужны грамотные люди, поэтому надо в первую очередь строить школу.
- Кто за данное предложение, прошу голосовать, - сказал уполномоченный, - давайте, товарищи, поактивней, поднимайте руки, кто «за»!
Переглядываясь друг с другом, еще не вполне понимая, что как это – все общее, все коллективное? Это что – и дома общие, и лодки, и собачьи упряжки, и огороды, и земля? И их жены тоже будут общими? Это что же такое? Это что за закон такой коммуни-стический? В толпе зароптали, слышались недовольные голоса. Среди густого табачного дыма можно было увидеть напряженные лица мужиков.
Видя, что собрание заходит в тупик, Михаил Крылов пришел на помощь уполномоченному. Он сказал: «Вы неверно понимаете – не могут наши жены быть общими! Общими могут быть наши сети, невода, школа может быть общей! Колхоз на то и создается, чтобы у нас не было бедных. Раз одному плохо, мы все сообща будем ему помогать! Что же в этом плохого?!». Получив неожи-данную поддержку, человек в галифе вытирал пот на лице и лы-сине, округлив глаза. Немного успокоившись, он стал жать руку Михаилу, повторяя: «Спасибо, товарищ, спасибо, товарищ!».
В толпе раздались голоса: «Вот это ты, Михаил, толково объ-яснил! Молодец! А что, давайте попробуем с колхозом! А почему бы и нет! Мы согласны!».
Чимак была видной, приятной внешности, девушкой. На нее засматривались не только юноши, но и женатые мужики. Одна-ко, обратила она внимание на человека пришлого, незнакомого. Был он молодым, крепко сбитым парнем. С загорелым от солнца и ветром лицом. В Кальме шло строительство колхозных домов, в плане были изба-читальня и медпункт. А этот незнакомец был бригадиром у строителей.
Стал засматриваться на Чимак и этот молодой человек. Он уже знал, что эта симпатичная девушка работает секретарем сельского Совета. Он искал повод для знакомства. И вскоре такой
случай представился. Чимак в составе комиссии, прибывшей из райцентра, пришла на очередной строительный объект. Предсе-датель райисполкома поинтересовался у бригадира: «Скажи-ка, товарищ, как идут дела? Вовремя ли вам доставляют строймате-риалы? А как с бытом, с питанием? Нет ли жалоб?».
Бригадир отвечал: «Работаем практически весь день, пока светло. Работаем без выходных – время поджимает. Но с планом справляемся. Живем нормально. Жалоб нет».
Вечером того дня как-то само собой состоялось знакомство молодых людей. Чимак вступила в разговор, нисколько не сму-щаясь незнакомца. Она уже знала, что он бригадир строительной бригады, и что его зовут Михаилом. Молодые люди не торопясь шли по улочкам Кальмы, не замечая посторонних взглядов, о чем-то увлеченно разговаривая. Незаметно они подошли к отцовскому дому, где жили престарелый отец Дабан, брат Афанасий с детьми, и она, Чимак.
Девушке не хотелось идти домой, и она согласилась погулять по вечерней Кальме. Погода стояла теплая, и легкий ветерок ласкал лица молодых людей, зеленая листва на деревьях слегка трепетала при его дуновении. Ласточки и воробьи как-то разом угомонились, устраиваясь на ночлег.
Молодая парочка подошла к берегу протоки, когда солнце уже спряталось за сопки, где-то вдали слышался плеск от шле-панья весел по воде, видимо, кто-то поехал проверять сеть. Амур был спокоен. На ясном небе зажглись первые звездочки. Где-то слышалось кряканье селезня. А в деревне готовились ко сну. Со стороны Хутора слышалось гавканье собак. И тишина, наступает очередь ночному властелину заступать на дежурство. И в это время ничто не должно нарушить покой жителей села, разве что едва слышные голоса влюбленных нарушают тишину среди звездного неба.
Михаил был робким, и поэтому Чимак взяла инициативу в свои руки. Ей показалось длительным молчание парня, и она по-просила его рассказать что-нибудь из его жизни. Михаил, преодо-лев робость, неторопливо начал свой рассказ: «Родился и вырос я в Тахте. Мама у меня местная, родилась и выросла в низовьях Амура. А когда вышла замуж, переехали в Тахту. Она нивхинка, а отец наполовину кореец, мама у него нивхинка. Он родился на Сахалине. Туда в свое время из Кореи переехало много корейцев.
Отца я почти не помню – он умер, когда я был совсем ребенком. И есть ли у меня родственники по отцовской линии, я не знаю».
Чимак посочувствовала Михаилу: «Хорошо, что у тебя есть мама! Ты сильно не расстраивайся – когда-нибудь встретишь хо-рошую девушку, и женишься. Будут у тебя свои дети, и они про-должат твой род».
Михаил смутился, когда речь зашла о семье, о детях. А девуш-ка, которую он полюбил, вот она – рядом, и зачем-то она говорит о какой-то жене, от которой у него будут дети?
- Чимак, - взволнованно произнес он, - ты мне нравишься, а не какая-то другая девушка, и никто, кроме тебя, мне не нужен!
Теперь настала очередь смутиться Чимак. Она не ожидала, что их непринужденный разговор примет такой оборот. Не имевшая опыта общения с парнями, когда речь заходит о любви и совмест-ной жизни, да еще с планами на детей, Чимак примолкла, чтобы не выдать свое волнение. Действительно, сердечные откровения Михаила поставили ее в тупик, и она не знала, что ответить мо-лодому человеку.
Михаил нежданно-негаданно сам пришел на помощь девуш-ке: «Впрочем, Чимак, не принимай мои слова всерьез. У тебя, наверное, уже есть жених?».
Чимак хотела опровергнуть его предположения, и крикнуть, что у нее никого нет, и что ей нравится он, Михаил, но нужные слова застряли в горле, и она примолкла. Михаил расценил ее молчание как знак согласия с его предположением, и поэтому перевел разговор на другую тему. Но они оба понимали, что все, о чем бы они сейчас ни говорили, все будет просто пустыми сло-вами. Разговор не клеился, и они медленно пошли в село.
Шло время. Строители работали практически без выходных, и с раннего утра до позднего вечера. И только благодаря их удар-ному труду колхозники стали получать жилье еще до заморозков. Новые дома, хоть и небольшие по размерам, заметно украсили облик старой Кальмы. Колхозники, которым привалило счастье получить новое жилье, скромно справляли новоселье. Они почув-ствовали, что колхоз – это хорошо! И теперь колхозники начали убеждаться, что коллективное хозяйство, оказывается, не так уж и плохо. Эти веяния времени нравились кальминцам, и они уже не скрывая, говорили, что Советская власть открыла им дверь в новую жизнь!
Вскоре строители начали возводить стены избы-читальни. Работа без выходных, от зари до зари, принесла свои результа-ты – за какой-то месяц изба-читальня была построена. Но полки пока были пустыми, в помещении явно не хватало книг и газет. И вскоре из райцентра поступило распоряжение выехать в Тахту для отбора литературы в кальминскую избу-читальню. Послали в райцентр Чимак. И через день-два она привезла в Кальму дол-гожданные книги, которые девушки тут же разложили по полкам, которые еще пахли свежим деревом и смолой. Изба-читальня была готова принять первого посетителя. По совместительству Чимак была заведующей избой-читальней. Он переживала, ведь книги, это очень серьезно, в них буквами рассказывается о лю-дях, о народах, в них можно посмотреть картинки. И она, Чимак, сейчас будет выдавать своим землякам книги! Люди не заставили себя долго ждать. В избу-читальню потянулась любознательная детвора. Они выбирали сказки, книжки с рассказами про малы-шей, разукрашенные картинками. Дети, еще не научившиеся писать и читать, чувствовали себя счастливыми, держа в руках красивые книжки.
Взрослые тоже проявляли интерес к литературе. Им было интересно посмотреть на книги, подержать их в руках, оценить их вес, чтобы затем поделиться новостями со своими соседями и друзьями.
Как-то молодые женщины остановили Чимак, и одна из них поинтересовалась: «Вот ты, Чимак, грамотная, скажи нам, что интересного в этих книгах, где каждое слово спрятано между строчек? Как их читать, если мы не знаем букв?».
Я сама-то не очень грамотная. Мне тоже нужно учиться гра-моте! И у меня есть большое желание учиться!
И тут внезапно у нее возникла идея: «А что, девушки, давайте перед райкомом партии поставим вопрос о строительстве у нас школы! А то что же получается? Книги у нас есть, а читать мы не умеем. Будем обращаться в райком?».
- Будем, будем, - воскликнули девушки, - ты, Чимак, обращай-ся хоть в райком, хоть в райисполком, а мы тебя поддержим!
По всей видимости, у районного руководства были свои пла-ны насчет Кальмы. Шли разговоры, что на месте старого стойби-ща К’алмво планировалось построить для людей жилье, объекты соцкультбыта, и еще многое другое, без чего Кальма была бы
просто небольшой прозябающей деревней. И районное руковод-ство действительно стало принимать меры для осуществления своего плана. Нашлись деньги на строительство жилья, других важных объектов, даже организовали колхоз. Поговаривали, что в Кальме будет построен медпункт, магазин, почта и небольшая школа. Гордостью района и кальминцев было возведенное здание участковой больницы на тридцать коек, но случилось так, что из райцентра поступило распоряжение разобрать здание больницы и перевезти в Тахту.
Михаил однажды встретил Чимак, как бы ненароком, хотя на самом деле он давно искал повод для свидания. И вот она, его любимая девушка, но такая недосягаемая и загадочная.
- Чимак, давай поговорим, - робко проговорил Михаил, - ска-жи, почему ты меня избегаешь?
- Отчего же, давай поговорим, но ты же все время занят, да и мне тоже было некогда, работы много, - ответила девушка.
- Знаешь, Чимак, я давно хотел тебе сказать, но все боялся, а теперь я не боюсь, ты можешь смеяться надо мной, но выслушай меня!
Девушка удивленно посмотрела на парня, хотя и догадыва-лась о причине его волнения. Но она хотела узнать, что творит-ся на душе у этого парня, к которому она была неравнодушна, но боялась признаться в этом. Она не знала, как порой вести себя с ним, но что-то подсказывало ей, что все у них сложится хорошо. Уж больно хорош был Михаил! И было видно, что он искренен в своих чувствах. Она чувствовала, что сердце ее не обманет.
- Давай, - сказала она, - выкладывай, что у тебя на уме. На-верное, стройматериалов не хватает? Тогда это не ко мне, у нас есть председатель колхоза, есть председатель сельского Совета. Обратись к ним!
Чимак не понимала, зачем она сказала эти слова Михаилу. Она знала, что не об этом должна была поговорить с ним, но как-будто кто-то другой нашептывал ей на ухо, чтобы она вела себя с парнем вызывающе, и даже дерзко. Она ругала себя за это, но молчала, прикусив губу.
У парня покраснело лицо, но он нашел в себе силы, и совла-дал со своим негодованием, и злился, почему любимая девушка такая недогадливая?
- Да нет, как раз на стройке все хорошо. Я о другом хочу ска-зать. Вернее, о нас. О тебе и обо мне!
- А чего обо мне говорить? Вот она я, живая и здоровая! Не видишь разве? – обратила разговор в шутку девушка.
- Давай жениться! Будь моей женой! – громко произнес Ми-хаил.
Хотя девушка и догадывалась о чувствах молодого челове-ка, но была удивлена его неожиданным признанием – уж очень быстро и необычно произошло признание в любви. Она думала, что люди не могут так быстро сходиться, и для создания семьи нужно какое-то время, может, год, может, даже два, и надо было подождать, а не решать такой серьезный вопрос сейчас же, сразу!
- Я тебе сейчас ничего не скажу, давай поговорим об этом позже, может быть, ты передумаешь жениться, - смущенно про-изнесла Чимак.
Михаил понял, что Чимак его не отвергает, и решил – что бу-дет, то будет: или сейчас, или никогда! И он перешел в решитель-ное наступление; «Что тут думать! Я никогда не передумаю, если хочешь, я останусь в Кальме, и перееду сюда навсегда!». Говорил он громко, возбужденно, но в этот момент никого, кроме Чимак, не видел, и совершенно не обращал внимание на людей, которые стали случайными свидетелями его объяснения в любви.
В тот же вечер вся Кальма делилась новостями, и люди, кото-рые слышали разговор молодых, и которые его вовсе не слышали, все равно судачили по этому поводу: «А вы знаете, скоро Чимак и Михаил поженятся? Говорят, она переезжает к нему в Тахту. Кто же будет ухаживать за старым Дабаном, и кто будет у нас секрета-рем сельского Совета?».
- Да ты что? Не может этого быть! Что, у нас своих парней не хватает? Пусть выбирает любого! – доносились женские голоса.
Эти разговоры дошли и до Дабана. Рано оставшийся без жены, он так и остался вдовцом и, как считал нужным, воспитывал сына и дочь. Вырастил! И вот теперь – на тебе! Дочь его кто-то собира-ется увезти из Кальмы! Как это так? Эта новость больно ранила старого Дабана, очень задела его самолюбие, и он хотел серьезно поговорить с дочерью.
Дабан понимал, что рано или поздно он уйдет из жизни, и тогда кто поможет его дочери? Кто придет в трудную минуту? И так, день и ночь, он думал о судьбе дочери. И все же решил, что
не стоит противиться ее решению. Хочет связать свою жизнь с пришлым человеком – пусть делает, как считает нужным и пра-вильным. Ведь в свое время он тоже был пришлым в К’алмво. И он помнил, как связал свою судьбу с Палгук, женщиной из чужого рода-племени. Вот только Дабан ждал, когда же Чимак сама от-кроется отцу, и поведает ему о своем желании и решении.
Но Чимак вела себя так, как будто в личном плане ничего не произошло и не происходит. По-прежнему работала, целыми дня-ми пропадала то в сельском Совете, то на собраниях, ходила с активистками по домам, помогая односельчанам решать какие-то наболевшие проблемы. Однако она успевала и по домашним де-лам: готовила еду, ухаживала за отцом, содержала дом в порядке. Понимая, что дальше оттягивать разговор с дочерью нет смыс-
ла, Дабан решился на разговор. «В деревне, - сказал он, - ходят разговоры о твоем замужестве и переезде в Тахту. Это правда?». Старик замолчал, закурил, прокуренным пальцем поправляя та-бак в трубке. Больше вопросов он не задавал. По его виду было понятно, что он хочет узнать правду здесь и сейчас, и втайне даже надеялся, что про Тахту и речи не будет. А то, что Чимак выйдет замуж, он уже смирился, и даже был готов выразить ей отцовское благословение.
Зная характер отца, Чимак поняла, что отговорками сейчас не обойдешься, и надо будет все выложить начистоту. Она обрати-лась к отцу: «Ытыка, если ты не против, то я бы вышла замуж за Михаила. Он серьезный человек, и он мне очень нравится. Прав-да, я ему ничего не обещала».
- А ты, а ты ему нравишься? Любит ли он тебя? - насупив брови, спросил отец.
- Говорит, что любит. Он так сказал, - опустив глаза, смущён-но произнесла девушка.
Свою дочь Дабан любил больше жизни, и разве мог он причи-нить ей боль? Он и в мыслях не держал, что будет противоречить дочери в столь важном деле, как ее женитьба. Дабан не собирался и не мог ломать ее жизнь, ее судьбу. И поэтому, прежде чем отве-тить дочери, и дать ей свое благословение, крепко подумал, как быть ему в этом непростом решении. Дабан вспомнил, как он сам сватался к Палгук, как он не послушал своих братьев, и женился на девушке из чужого рода-племени. Чуринга и Канчунга хотели, чтобы их младший брат выбрал себе в жены или нанайку, или
ульчанку. Не послушал их Дабан, а прислушался к зову сердца, и по этой причине с братьями даже случилась размолвка, длившая-ся несколько лет. Вспоминая прошлое, он признал, что жизнь его была достойной, и что он прожил ее не зря. И решил не препят-ствовать дочери, и дать ей родительское благословение.
Афанасий тоже одобрил выбор сестры. Он чисто по-мужски оценил Михаила, и сказал, что за то время, что бригадир находит-ся в Кальме, он успел проявить себя хорошим работником, ува-жающим людей, и надеется, что он будет хорошим мужем сестре. На семейном совете решили, что жить молодожены будут попер-вости в отцовском доме, а в ближайшем будущем обзаведутся собственным жильем. На том и согласились. Чимак была рада, что на семейном совете всё разрешилось так, как она хотела. Она с благодарностью смотрела на брата, а тот лишь пожал плечами, да как-то хитро, но по-доброму улыбнулся он. Отец держал марку – старался быть строгим, но Чимак знала, что за этим кроется, и подойдя к нему, быстро поцеловала его в щёку.
Шумной свадьбы Михаил и Чимак не хотели, и решили уже по советским законам зарегистрировать свои отношения в сель-ском Совете, что было смелым шагом со стороны молодоженов. Подобного примера в Кальме еще не было. Все семейные пары создавались по воле родителей, и ослушаться их считалось боль-шим грехом. Так было всегда. Но старые порядки с установлени-ем Советской власти на Нижнем Амуре стали нарушаться, и мо-лодые люди уже хотели жить по новым законам. Старики новые законы не понимали, и не хотели, чтобы молодежь забывала свои традиции и обряды. Однако влияние новой власти было велико, и старики ничего не могли поделать с тем, чтобы вернуть старые порядки.
Чиновники от новой власти как огня боялись шаманов, и дела-ли все, чтобы, как они говорили, искоренить пережиток прошло-го. Беспрестанно, без устали и без перерывов народу внушалось, что шаманизм, это зло, что шаманы затуманивают людям головы, и обманывают народ. Местным жителям стали запрещать прини-мать участие в шаманских камланиях. Шаманы были объявлены вне закона, но они все равно шаманили, но уже поздним вечером и по ночам. Нивхам, испокон веков отправлявших покойников во Млыво* путем сожжения тела на погребальных кострах, запреща-ли делать этот древний похоронный обряд по старым традициям.
Старики роптали. Объясняли молодежи, что нельзя забывать свои корни. Тот, кто забудет свой язык, свои традиции и обряды, не умрет, но будет жить как в тумане, и со временем «потеряет свое лицо».
Молодежь стала быстро, очень быстро перенимать чужую культуру, чужие порядки, и одеваться стали как-то по-особенному. Национальные халаты стали немодными, и было необычно ви-деть парня или девушку в европейской одежде, но с удовольстви-ем употребляющих национальную еду. Со временем Медвежьи праздники стали забываться, люди почти перестали обращаться к шаманам. Старики свое прошлое не забывали, но чувствовали себя бесправными в соблюдении древних традиций. Они роптали, потому что были недовольны нововведениями власти. Некоторые чиновники ретиво исполняли все распоряжения начальства, но были и такие, кто сочувствовал нивхам. Но и они были бессильны против линии районных чиновников.
Однако новая власть делала много полезного для местного населения. И люди это видели. Поэтому у Советской власти стало много помощников и сочувствующих среди не только нивхов, но и ульчей и нанайцев. Постепенно в Кальме прибавлялось много новых домов для колхозников. Как-то после приемки еще трех домов общее собрание колхозников стало распределять жилье среди нуждающихся. Чимак и Михаил молчали, ничем не выда-вая свое желание получить жилье. Но по предложению председа-теля колхоза был выделен дом и для них. Он не то что предложил выделить дом для молодожёнов, но и настаивал на этом, хотя из присутствовавших на собрании не возникло ни единого вопроса, ни одного возражения от членов колхоза. Наоборот, молчаливые и неразговорчивые от природы нивхи стали одобрительно вы-сказываться за предложение председателя выделить Михаилу и Чимак дом. То-то было радости у молодых! Они были счастливы! Новая власть делала все, чтобы на Нижнем Амуре люди имели работу, чтобы были заработки, создавали семьи, рожали и расти-ли детей. Эту заботу чувствовали и Михаил с Чимак. Они пони-мали, что без школы в Кальме не обойтись, и поэтому секретарь сельского Совета не раз ставила вопрос о строительстве в Кальме начальной школы. Но денег в районе не хватало. Районное руко-водство успокаивало кальминцев: потерпите немного – школу мы
вам все равно построим.
Однажды к Чимак и Михаилу обратились молодые люди, и сказали, что школа нужна сейчас, дети растут, их необходимо учить. «Мы сами неграмотные, не можем даже расписаться, не знаем буквы, русскую грамоту, так пусть наши дети учатся в шко-ле!» - говорили они.
Привыкшая решать все вопросы, которые ставили земляки, Чимак обратилась к мужу: «Миша, скажи честно, вот ты часто встречаешься с районным руководством, и многих из них знаешь, могут они выделить деньги на строительство школы в нашем селе?
- Я не раз говорил с начальством об этом, но говорят, что надо потерпеть, - ответил Михаил.
- Тогда, - сказала Чимак, - мы с тобой должны решить этот вопрос самостоятельно, сами.
- Но как?! – воскликнул Михаил. Он не понимал, что они мо-гут сделать с Чимак, чтобы в их селе появилась школа.
- А мы отдадим свой дом под школу! – ответила Чимак. Михаил опешил от таких слов и, немного подумав над слова-
ми жены, возмутился: «Ты что? А где мы будем жить?».
Чимак сама не ожидала, что внесет такое предложение, не посоветовавшись с мужем. Но отступать было уже поздно – сло-ва-то вылетели, и попробуй, верни их обратно! Но она об этом не жалела. Ей на самом деле очень хотелось, чтобы в Кальме была школа. И была почти уверена, что Михаил ее поддержит. Она предполагала, что он немного посердится на нее, и затем разом все простит. И Чимак не ошиблась. Но чтобы рассеять все сомне-ния, она сказала, что первоначально поживут у отца, тем более, что Дабан и Михаил уважали друг друга.
Михаил понял, что спорить с женой бесполезно, он помолчал, и вскоре произнес: «Я и сам так же подумал. Правильно ты сказа-ла, Чимак, давай отдадим наш дом под школу!». Чимак в порыве благодарности обняла Михаила, расцеловала, по ее щекам пока-тились слезы, но это были слезы радости и благодарности.
Свое решение Михаил и Чимак довели до жителей села, и сказали, что первого сентября в Кальме начнет работать школа. Радости у односельчан было хоть отбавляй, и все единодушно одобрили почин молодоженов. Председатель сельского Совета заверил, что первый же выстроенный дом будет предназначен для Чимак и Михаила.

152
В делах и заботах летели дни, недели, и однажды Чимак по-чувствовала, что забеременела. Необычное состояние и радовало, и пугало одновременно. Но она пока мужу ничего не говорила. Однако Михаил сам обратил внимание на необычное поведение Чимак. Правда, он предположил, что слабость и плохое самочув-ствие жены можно объяснить ее переутомлением на работе, и во всем старался помочь. Чимак не возражала, потому что считала, что все семейные дела должны решаться с мужем совместно, и была ему благодарна. Но когда убедилась, что действительно бе-ременна, рассказала об этом Михаилу. Его взволновало это собы-тие, и он был рад, что в их семье будет пополнение. Михаил очень хотел сына и, не стесняясь, говорил об этом жене.
- Родишь ты мне сына, будет он помощником, - говорил Миха-ил, - а когда подрастет, пойдет учиться в новую школу. Она будет большой, с просторными классами, и много детей будет учиться в ней!
Чимак смотрела на мужа, и была довольна, как муж думает и как выражает свою радость. Она знала, что такие люди, как Ми-хаил, что задумают, то и сделают.
Рождение первенца было большим событием для семьи, осо-бенно был рад Михаил. Да что там говорить – как можно измерить степень радости, гордости за своего сына! Только сердце, только душа способны выразить чувства взрослого человека. Афанасий тоже радовался за сестру, все хотел взять на руки племянника, но стеснялся загрубевших от работы рук, ведь ребеночек такой маленький, такой нежненький комочек! Дабан не так, как моло-дые, выражал чувства, но в глубине души он был очень доволен рождением своего внука.
Чимак придавала большое значение тому, как назвать сына? Но все же решила положиться на мужчин. Попросила дедушку: «Ыта, как назовем твоего внука?». Он ответил: «Я бы назвал его в честь моего русского друга – Николаем». Никто из родных на неожиданное предложение главы рода не возразил – чем, дей-ствительно, плохо это имя?
Михаил тоже был согласен с предложением тестя, но сказал и свое мнение: «Теперь наступили новые времена. Нивхи, как и русские, трудятся в колхозе, выращивают картофель, держат коров, свиней, учатся грамоте. Пусть у нашего сына будет новая жизнь!».
Дабан хотел, чтобы и Михаил сказал имя, которое мальчик бу-дет носить всю жизнь. И Михаил ответил: «Я бы хотел дать сыну и нивхское имя – Чунсун!». Чимак с благодарностью смотрела то на отца, то на мужа. Она была согласна с ними. Ей нравились и то, и другое имя, и она сказала: «Пусть будет так, будем звать его Николай-Чунсун!».
Через несколько лет на свет появился еще один мальчик. Его назвали Чунером. Чимак сожалела, что родился мальчик, она так хотела девочку, но зато Михаил при каждом удобном случае говорил ей: «Ну, посмотри, какие молодцы, а! Какие парни ра-стут! Еще бы одного мне родила!». И его слова спустя пять лет оказались вещими – на свет появился еще один мальчик. Назва-ли его Василием – в честь Василия Крылова. Все, как на подбор крепкие, здоровые! Волосы черные, вьющиеся, глаза светятся при виде матери. Михаил тянулся ко всем сыновьям, всех любил одинаково, но больше всех к нему тянулся средний – Чунер. И отец часто брал его на руки, и что-то рассказывал ему. А после Чунер спрашивал у матери, что ему было непонятно из разговора с отцом: а что это такое, а почему это так?
Сыновья росли, с интересом познавая окружающий мир. Они с удовольствием ездили с отцом на рыбалку на карася или сазана, но если он кого-нибудь из них не брал с собой по какой-нибудь причине, как об этом тотчас же становилось известно матери, и она заступалась за обиженного сына: «Ну что ты, отец, не берешь с собой рыбака? Знаешь, сколько рыбы он бы поймал?!». И Ми-хаилу ничего не оставалось делать, как выполнить желание сына и жены. Но он был снисходителен к подобным случаям, и всегда с улыбкой и нежностью относился к детям и жене. Чимак понимала, что Михаил иногда в шутку отказывал сыну в поездке на рыбалку, чтобы проверить его реакцию на поведение отца. И поэтому тоже как бы всерьез подыгрывала ребенку. А тот вос-принимал игру взрослых всерьез, и понимал, что всегда найдет защиту у матери.
Дети уже с малых лет знали, что в Амуре водится большая рыба калуга, а еще немного поменьше размером осетр. Тала из них вкусная-вкусная! Любили ее и свежей, только что пойман-ной и нарезанной с черемшой или диким луком на тоненькие ломтики, и зимой, в замороженном виде, наструганной длин-ненькими полосками. А голова из осетра, поджаренная на углях,
ох, и вкуснотища! Поэтому дети всегда с нетерпением ждали отца с рыбалки.
В селе рыбалкой занимались все, кто мог сесть за весла греб-ной лодки, и стар и мал, и мужики, и женщины. Но с образовани-ем колхоза в жизни сельчан многое изменилось. Мужики целы-ми днями пропадали на работе, а рыбу ловить надо. Однако, ни женщин, ни детей отсутствие дома главных рыбаков не смущало, ведь они сами успешно справлялись на рыбалке. Порой вездесу-щие и любознательные пацаны сами, конечно, не без хвастовства, показывали матерям уловистые места, где всегда водилась рыба. Женщины, посмеиваясь, охотно прислушивались к их советам, но многие из них и сами прекрасно знали эти тони с детства. Дети, всерьез считавшие себя знатоками и чуть ли не кормильцами в се-мье, от важности раздували щеки, и при удобном случае говорили отцам, что щедрые уловы рыбы зависят от их мастерства и стара-ния. Отцы никогда не спорили с детьми в подобных случаях: ведь именно умения, терпения и старания в рыбалке они и добивались от детей. И все были довольны.
Зима и лето для рыбаков чередовали собой разве что лодки на собачьи упряжки, водную гладь Амура, проток или озер на те же водоемы, только с толстым льдом и продолбленными лунками. Но от этого практически ничего не менялось. Просто зимой мож-но сесть в нарты, и собачки сами довезут тебя до заветного места, где стоят сети с уловом. Как-то зимним днем, проводив в школу Чунсуна и Чунера, Чимак собралась на Амур сеть проверить. Она накормила Василия, и велела ему находиться дома, и никуда не ходить. «Вася, - сказала она сыну, - я сейчас поеду проверить сет-ку, а ты жди меня!». «Хорошо, ымыка, - произнес малыш, - ты езжай, только рыбу на талу привези!».
День стоял ясный, настоящий зимний день, с морозцем и солнцем, с искрящимся белым снегом, поскрипывающим под полозьями нарт. Собачки бежали не спеша, но готовые в любой момент сорваться в быстрый бег по требованию хозяйки. Чимак удобно расположилась в нарте, и думала о чем-то своем, о жен-ском. В эти минуты не хотелось думать ни о работе, ни о домаш-них делах, она расслабилась, и целиком и полностью положилась на своих беговых собачек, которые уверенно бежали к поставлен-ной на Амуре сети. Они не раз бегали по знакомому маршруту, и были вполне удовлетворены покоем своей хозяйки.
Амурские лайки – это особая порода собак, которые непри-вередливы в еде, им достаточно засушенных скелетов от осенней кеты, немного мяса для разнообразия, зимой вместо воды глотают снег, и все – они готовы бежать и бежать по заснеженной реке, послушные воле каюра. Вовсе не агрессивные, а добродушные лайки хорошие помощники охотникам в тайге, и зверя облают, держа его на одном месте, пока не поспеет хозяин, и соболя на дерево загонят. Любимцы и любимицы мальчишек, к тому же хо-рошие сторожа, оберегающие жилье и хозяйство своего хозяина, кому преданы они до самой своей кончины.
Собачки бойко бежали по снежной глади Амура. Вдруг Чи-мак показалось, что со стороны села в ее направлении по Амуру движется какое-то темное пятнышко. Сначала она подумала, что это за упряжкой бежит какая-нибудь собака. Но внутренний го-лос подсказывал, что это может быть ее Чунер. Она остановила собак, и стала выжидать, куда же будет двигаться это пятнышко. И она поняла, что это действительно бежит мальчик. Чунер? – пронеслось в ее голове. «Вот непослушный!» - громко сказала она, что собаки одновременно повернули свои мордочки к хозяй-ке и, шевеля ушами, ожидали ее команду тронуться с места. Но Чимак развернула нарты, и дала собачкам команду возвращать-ся обратно. Они, послушные воле хозяйки, прибавили в беге, и вскоре упряжка поравнялась с мальчиком. Это действительно был Чунер. Он стоял перед матерью, одетый наспех, и телогрейка на нем была не застегнута, шаровары мокрые от налипшего снега и разгоряченного тела, шапка набекрень, на щеках румянец.
- Ну что ты будешь делать?! – воскликнула мать, прижав сына к себе, - ты же в школе должен быть, ты почему такой непослуш-ный, почему дома не остался? Давай-ка поехали домой, гляди, как замерз!
Но мальчик, привыкший к морозам, холода не замечал, у него в голове вертелась одна мысль – как бы мама не заставила его идти обратно, ведь он так хотел с ней пойти на зимнюю рыбалку, и еле дождался конца уроков, чтобы успеть с мамой проверить сетку. И теперь он стоял, опустив руки по швам, с надеждой смо-тря на мать, ожидая, что она всё же смилостивится, и возьмет его с собой. Чунер положил свою руку на голову вожака, и погладил его по шее. Мать видела, как собака откликнулась на ласку, и ре-шила взять сына с собой на проверку сетки.
- Ладно, Чунер, садись в нарту, поедем, проверим сеть, может, на талу поймаем что-нибудь!
Мальчик не заставил себя ждать, и тут же прыгнул в нарту, прижавшись к матери. Он с любовью смотрел на нее, и все хотел объяснить, почему он прибежал на Амур, не побоявшись строго-сти матери. Но ничего не сказал, подумав, что мама будет смеять-ся над его мечтой побывать на льду Амура, проверить с ней сет-ку, и поймать большого осетра, а затем наесться талы из свежей рыбы, которую он поймал сам. Представив удивленные лица отца и братьев, Чунер теснее прижался к матери, и наслаждался ездой в собачьей упряжке. Они бежали резво, во всем слушая своего вожака.
Подъехали к сетке. Чимак взяла пешню, и стала долбить лун-ки сначала с одного, а затем и с другого конца сетки. Зазвенела пешня, вонзаясь в лёд. Наконец Чимак продолбила лунки, и вода зажурчала, пенясь мелкими шариками. Привязав верёвку к концу сетки, Чимак стала неспешно вытаскивать её, аккуратно ложа её в кучку. Сетка тут же замерзала, и от этого Чунеру казалось, что на льду лежит целая гора. Рыбы в сетке было немного, но осетры были как на подбор – крупные, с шевелящимися усами, они извивались на льду, как бы пытаясь нырнуть обратно в воду. Но Чунер брал их за хвосты, и оттаскивал в сторону. Мать сказала: «Осторожнее, не намочи одежду, а то замёрзнешь!».
- Не замёрзну, ымыка, видишь, я сухой!
Шапка едва держалась на голове, глаза мальчика блестели – очень уж увлекательной и интересной была рыбалка. Чунер был очень доволен уловом, такой рыбалки он ещё не видел в своей жизни.
Проверив сеть, Чимак дала команду собачкам бежать домой. И через каких-то минут тридцать они были в селе. Вечером вся семья ела талу из свежего осетра, и все хвалили Чунера, что он помогал матери вытаскивать улов из сетки. Все были довольны, особенно малолетний рыбак, который очень гордился своим пер-вым уловом.

ПУХТЫН ИЗ РОДА ТАПКАЛ
На широкой дыльминской мари поспевала голубица. Ягода свисала гроздьями до самой земли. Пришла пора ее собирать, и жители Кальмы, Тыра, Дыльмы и других окрестных сел отпра-
вились на эту марь, раскинувшуюся от самой Дыльмы до Акши, знаменитой раздольными лугами да чистейшей водой акшинской протоки, больше похожей на озеро, кишащей амурским частиком да серебристым лососем в летнюю и осеннюю пору. Рано утром от берега Кальмы отчалила лодка. За веслами сидела женщина, привычная к дальним и суровым походам, воспринимавшая такой образ жизни как необходимость, безропотно слушавшаяся и подчи-нявшаяся мужу. Рулил лодкой мужчина с трубкой. Это был ее муж, Пухтын из рода Тапкал, а на носу лодки пристроились их дети - брат с сестрой. Там же, на носу лодки, были аккуратно уложены чумашки*, туески, мешочки с провизией, и еще какие-то вещи.
Отплыли от Кальмы километров десять, как стала резко меняться погода. Пухтын заметил, что надвигается гроза. Как-то разом за тучи спряталось солнце. И вскоре до самого го-ризонта не было видно ни кусочка чистого неба. Умолкли птицы. По берегу Амура чернели скалы, всей своей громадиной нависав-шие над вспенившейся водой. Волны накатывали на берег, пугая притихшее воронье и крикливых крачек, с шумом разбиваясь на миллионы пенящихся шариков. Ветер уже не то что свистел, а угрожающе завывал, выводя мелодию бешеного танца, который то кружил вихрем, лишь на секунды, как бы замолкал, чтобы с новой силой проявить свой нрав. Шторм быстро набирал силу.
О, горе тому, кто окажется в этот момент в водах бушующего Амура! Но что было делать Пухтыну, врасплох взятым в плен стихией? Путь у него теперь был один – преодолевая шторм, как можно быстрее добраться не то что до устья протоки, куда он направлялся, а просто до спасительного берега. А ветер все свирепел, и уже рвал на куски старый парус. Мачта скрипела и стонала под буйными порывами ветра, готовая в любой момент, надломившись, словно сухой прутик, рухнуть на буруны волн. И все – тогда конец. Люди, находившиеся в лодке, разом захлеб-нулись бы водой, и высоченные волны Амура, словно пасть не-насытного дракона, навечно могли поглотить попавших в беду путников.
Северный ветер, нагонявший от лимана Амура морскую воду, вызывая приливы, очень коварен. С его неукротимой силой не мог бы справиться ни один гребец. Огромные волны способны были легко опрокинуть любую гребную лодку.
В это время в плоскодонке, еле державшейся на плаву, шла отчаянная борьба за жизнь. Немолодой уже мужчина усиленно налегал на весла, пытаясь вывести суденышко к берегу, где волны были не такие крутые, и где люди могли бы найти спасение от разыгравшегося шторма.
Жена Пухтына – Чиндик из рода Дэкал, сидела на корме, неи-моверными усилиями помогая мужу подгребать рулевым веслом. А маленькие Гоша и Мыник изо всех сил черпали воду из лодки, и выливали ее за борт. Но это не помогало. Волны одна за другой, методично накатывая на лодку, заливали ее холодной водой. То-ненькие ручки девочки были в ссадинах и крови, но она не обра-щала на это никакого внимания. И чумашка в ее руках мелькала вновь и вновь: воду из лодки за борт, из лодки – за борт. Так Мы-ник пыталась помочь родителям в неравной борьбе со стихией, вычерпывая воду из лодки, чтобы она еще хоть какое-то время была на плаву.
Гоша был немного старше сестренки, и его помощь сейчас была ощутимее. Но вдвоем с Мыник у них получалось лучше, и у обоих было огромное желание оказывать помощь родителям.
На почти разбитую штормом лодку накатывала очередная волна. Пытаясь направить суденышко ей навстречу, гребец, что есть силы, налег на весла, но прочная уключина из лиственницы не выдержала, и надломилась, словно прутик.
Все – мелькнула мысль в голове Пухтына, - это конец! Из груди отчаявшегося мужчины вырвался утробный стон, больше похожий на рык зверя. Он, заглушая шум ветра, разносился над бушевавшей водой и, ударяясь о прибрежные скалы, эхом разно-сился над тайгой.
Ветер не стихал ни на мгновение. Шторм все больше набирал силу. Казалось, что время остановилось, и все происходило как в страшном сне. По крайней мере, именно так казалось Пухтыну. Он в отчаянии смотрел на Чиндик и на маленьких детей, словно прощаясь с ними. Его губы что-то шептали, или так показалось Чиндик? А может, в этот момент Пухтын читал молитву, обраща-ясь к богам? Может быть, он просил милости у добрых духов?! Но что бы сейчас ни делал Пухтын, надо было воспринимать как должное, и все-таки надеяться не только на милость богов, но и на силу и крепость духа главы семейства.
Очередной порыв ветра, словно травинку, сломал мачту, как раз в том месте, где к нему был привязан нижний край паруса. Ладно бы, упала в воду, но упала, как назло, на девочку, больно ударив ее по спине. Мыник пронзила острая боль, отчего она на какое-то время потеряла сознание. Братик прижал ее к себе, и нельзя было понять – то ли по его щекам катились слезы, то ли это была амурская вода.
Кто знает, чем бы закончилась борьба обессиленных людей со стихией! И кто, какие Высшие силы помогли им?! Но, похоже, что сам Тол Ыз и все добрые духи, которых позвал Пухтын на помощь, смилостивились, и дали путникам шанс на дальнейшую жизнь!
Лодку после мучительного сопротивления водной стихии на-конец-то выбросило на улова, где шторм был едва ощутим, зато ее кружило в водоворотах, как щепку. Но это был шанс. Шанс на жизнь. Чиндик, не веря тому, что семья, похоже, спаслась от бури, одной рукой прижимала к себе Мыник, а другой вычерпы-вала воду из лодки. Пухтын изо всех сил подгребал одним веслом. Лодка медленно приближалась к спасительному берегу.
Лишь только плоскодонная лодка зашуршала по гальке, пут-ники поспешно выгрузили немудреный скарб, и перенесли его на сухое место, выбрав на релке густые заросли тальника, который защитит людей от холодного ветра.
Обессиленная, Мыник лежала в шалаше, наспех сооружен-ном ее отцом. Пухтын, выросший на Амуре, знал, как выжить в
суровых условиях, и в любой, даже самой тяжелой, ситуации, не терял рассудок. Он понимал, что без очага, без защиты от ветра, дождя или снега, будет очень опасно, и в положении, в котором он оказался с семьей, обязательно нужна крыша над головой. Без этого не выжить. Он с детства знал, как нужно соорудить шалаш, чтобы в нем было тепло и сухо. Оценив свой труд, Пухтын решил, что надо бы на крышу шалаша уложить больше травы, чтобы она не пропускала воду в любой дождь. Гоша помогал отцу, насколько хватало сил. Шалаш получился довольно просторным, и доста-точно прочным, чтобы выдержать даже сильные порывы ветра.
Ветер, сколько ни ярился, постепенно стал стихать, но еще трепал листья деревьев и, путаясь в их кронах, завывал тоненьким голосом. Родители тихо говорили, чтобы не побеспокоить девоч-ку, пришедшую в себя, но уснувшую после суровых испытаний. Она сквозь дрему слышала отрывки из разговора родителей. И в их речи звучала тревога.
- Пухтын, - произнесла Чиндик, - что мы будем делать? На-шей девочке совсем худо, у нее появился сильный жар.
- Да, - произнес отец, - нам придется пожить здесь какое-то время, пока наша девочка не пойдет на поправку.
Дальше Мыник уже не слышала разговор своих родителей. В ее голове странно звенело. Веки наливались тяжестью. И она провалилась в глубокий сон. Она видела себя как бы со стороны. Была здоровой и жизнерадостной девочкой, в меру любопытной, как и все ее сверстницы. Вот она подошла к берегу Амура, и вода такая прозрачная-прозрачная, что хорошо видно, как в глубине плавает рыба. Вот мимо ее проплывает щука, широко разинувшая зубастую пасть. Девочке кажется, что маленькая рыбка – это она, Мыник, и ужасная разбойница гонится за ней, и вот-вот схватит ее.
Сон, если так можно назвать видения девочки, прерывает голос отца: «Поправь, мать, одеяльце на нашей девочке, а то, ви-дишь, она совсем замерзла, дрожит, как осиновый лист».
Чиндик поправила одеяло, а дочь в ответ задергала ногами, как бы отгоняя от себя злых собак. И что-то говорила кому-то, но речь ее понять было сложно, лишь резкие движения, да жар на лбу и в теле показывали, что Мыник сейчас очень плохо.
- Наверное, сон видит Мыник, - устало произнесла мать. - Пусть отдыхает, - в ответ угрюмо произнес Пухтын.
Кряхтя, он вышел из шалаша. Тяжелые мысли одолевали уставшего человека. Ему было о чем подумать.
Шторм наконец-то утих. Но по небу еще плыли рваные обла-ка. Ветер как будто сменил направление, и уже дул не вдоль Аму-ра, а со стороны сопок левобережья реки. Старая лодка, скрипя под натиском ослабевающих волн, покачивалась на воде. Пухтын подошел к ней, присел на корточки, набрал в ладони воды, и опо-лоснул загорелое лицо. Он смотрел на Амур, и удивлялся – как преображается кормилец Амур за какие-то считанные часы. То величавый и спокойный, то как будто взбунтовавшийся Амур умел показывать свой нрав. Пухтын не раз бывал в подобных си-туациях, но такой разъяренной он видел реку впервые. Мысли его путались, сбивались с ритма, словно волны разгулявшегося Аму-ра. Вот на берег накатывает высокий бурун, разбиваясь о камни, то на смену идет спокойная, игривая волна, нежно ласкающая бе-рег. Так же и мысли Пухтына, как воды Амура, путаются в голове, не дают покоя, возбуждая и тревожа неспокойную душу.
Он вспоминает отца. Слегка смуглый, бородатый айн по име-ни Кыт, нашедший родину на Амуре, недолго воспитывал Пухты-на. Его душа рано ушла во Млыво*. И во всем виноват был все тот же коварный ветер-низовик, перевернувший парусную лодку во время осеннего шторма. Спастись тогда никому из находив-шихся в лодке не удалось.
Пухтын не знал, когда и при каких обстоятельствах попал в нивхское стойбище его отец-айн. Но его он помнил. Детская память запечатлела, что был он среднего роста, с жилистыми руками, а по-нивхски говорил с трудом. Причиной тому было то обстоятельство, что отец был человеком чужого рода-племени, и с детства говорил на другом, родном ему языке. Отец, как пом-нил Пухтын, говорил, что родина его предков остров Хоккайдо, и многие айны нахлебались горя и лишений, прежде чем попасть на Амур. Теснимые с юга японцами, айны семьями и поодиночке переселялись на Сахалин. Так и дед Пухтына, под страхом смер-ти, как и многие его сородичи, бежал с Хоккайдо на Сахалин. А затем уже и его отец поселился в нивхском стойбище К’алмво, но это была уже другая история. В те неспокойные времена многие из айнов оказались на чужбине. Некоторые из них женились на нивхинках, а другие, переселявшиеся в верховья Амура – на уль-чанках. И тогда уже айны жили по тем законам, которые царили в
амурских стойбищах. И учились тому языку, на котором говорили люди, давшие им приют.
Чиндик ни на шаг не отходила от дочери. Она знала, что бо-лезнь не отступит так быстро, и поэтому лечить ее надо народ-ными средствами. Чиндик знала некоторые секреты лечения, и поэтому ждала возвращения мужа, чтобы пойти и нарвать целеб-ные травы.
Обессиленная, Мыник спала, но сон ее был беспокойным. Она в изнеможении взмахивала руками, словно отбивалась от кого-то, и пыталась бежать. Но ноги, как ватные, не слушались, а взмахи рук были слабой попыткой будто бы от чего-то или от кого-то отмахнуться.
Мыник кажется, что она находится в лодке, а рядом отец и мама. Парус натянут, и упругий ветер уверенно несет плоскодон-ку наперекор течению реки. Впереди остров, заросший тальника-ми, и песчаная коса. Мыник рулит лодкой, и пытается обогнуть песчаный берег, но у нее не получается – лодка, как привязанная, стоит на месте. Мыник смотрит назад, почему лодка не движется, что ее удерживает? И видит страшную пасть какого-то чудовища. Зверь пытается проглотить лодку и всех, кто в ней находится. Ей страшно! А мать вцепилась в отца, и кричит ему что-то. Тогда Мыник берет в руки рулевое весло, и бьет по голове дракона. Слышится страшный рев. Чудовище мотает головой, а из пасти вырывается пламя, и оно вот-вот опалит своим жаром девочку. И Мыник в ужасе бросается в воду.
- Мыник, ола, что с тобой? – со страхом говорит ей мать.
- У нее сильный жар, - говорит подошедший отец, - намочи тряпочкой ей лоб.
А черный дракон плывет за маленькой девочкой, и хватает ее за ноги.
- Уходи прочь, Кинз*, - в изнеможении произносит девочка, -не тронь нас, уходи!
Проходил день-другой. Мыник болела. У нее так же держал-ся жар. Тряпочка, которую мать часто мочила в холодной воде и прикладывала ко лбу дочери, моментально высыхала. Аппетита у больной не было. Мать пыталась накормить дочь, но ее попытки были тщетны. Чиндик хотела разжевать юколу, и дать хоть крошеч-ку целебной пищи, но девочка отказывалась от еды. Отец почернел лицом. Его глаза осунулись. Взгляд стал тяжелым. Было видно, что
он сильно переживает за дочь. Гоша старался сидеть тихо, и не ме-шать взрослым. Он принес целую гору сухостоя для костра, и не знал, что ему еще надо сделать, чтобы помочь родным.
Пухтын понимал, что должен был сделать обряд, чтобы уми-лостивить добрых духов, которые помогли бы преодолеть болезнь его дочери. И он решил сделать оберег, который применяется в подобных случаях и спасает от болезней. Для этого нужно было подобрать небольшое деревце, из которого делают идола. И он нашел его. Деревце росло на склоне неподалеку от шалаша.
- Вот она, спасительница наша, - негромко произнес Пухтын, поглаживая ствол огрубевшей рукой. В руке он держал нож. И уже хотел подрубить деревце, но как-то невзначай он дотронулся до колючих иголок молодого деревца своей щекой. И оцепенел! Ему показалось, что он держит на руках свою маленькую Мыник, и ненароком коснулся ее нежной кожицы небритым лицом.
Пухтын вспомнил случай, когда его доченька была еще со-всем маленькой, и он взял ее на руки. Какое счастье светилось в глазах девочки! Как она смеялась, дотрагиваясь маленькими ру-чонками до его колючей щеки! Она безудержно хохотала, лаская отца своим взглядом, дотрагиваясь до его лица своими детскими ручонками!
Глаза Пухтына затуманились. Вместо молодого деревца он видел перед собой малолетнюю дочь. Свою Мыник! Свою кро-винку, которую он любил больше жизни! И от этой мысли он ужаснулся. Дрожь побежала по его телу. Руки внезапно потеряли силу. В груди что-то сдавило, и стало так нехорошо на душе, что лицо, руки, как показалось Пухтыну, разом закоченели. Он про-глотил ком в горле, и даже не почувствовал, как неожиданно по его щекам покатились скупые слезы.
Пухтын был в ужасе. Он не мог ни говорить, ни рассуждать. И в этом оцепенении, казалось, он находился бесконечно долго. Как же – он хотел поднять руку на свою дочь! На свою маленькую Мыник! Это ли не грех, который мог только что он совершить… За этот поступок он бы не смог простить себя никогда в жизни! Это ужасно, очень и очень ужасно, это отвратительно!
Вся эта картина возможной трагедии моментально отрази-лась в голове нивха, который смолоду был воспитан к уважению природы, к людям, божественным силам, тайнам бытия. Но ведь он дитя природы! Кто, как ни он, амурский человек, охотник и
рыбак, хорошо понимает суть жизни, которую диктуют сама при-рода и всемогущие божественные силы!
Поэтому Пухтын не мог переступить через свою отцовскую любовь, он должен был подчиняться разуму природы. А раз так, то он, Пухтын, не совершил ничего плохого! Так, в оцепенении он находился долгое время. Так он находился долго-долго, но време-ни не замечал – оно для него как бы остановилось. Прошло, быть может, не меньше часа, пока он не пришел в себя, и не стал более четко и ясно осмысливать события, мысли и желания.
Вера в высшие божественные силы, надежда на добрых духов и обычай полагаться на силу бурханов, которые отождествляли их, взяли свое. Он должен был сделать оберег для больной доче-ри, который поможет ей излечиться. Пухтын присел на корточки и, раскачиваясь из стороны в сторону, обратил все свои помыслы к Хозяину Тайги, на которого сейчас была вся надежда.
- Пал Ыз, - обратился он к своему божеству, - я чуть было не совершил грех, но я исправлюсь, и никогда больше не посмею нарушить законы и обычаи моих предков, сделаю все так, как ты подскажешь! Пухтын еще находился под впечатлением молитвы и контакта с высшими силами, но через какой-то промежуток времени почувствовал облегчение на душе, полагая, что Пал Ыз помогает нивху, не отрицая его и не осуждая. Теперь он знал, что находится под покровительством самого Хозяина Тайги.
А поскольку лиственницу рубить было нельзя, потому что для нивхов это священное дерево, то он остановил свой выбор на тальнике, на обыкновенном речном тальнике, который в изо-билии растет по берегам Амура и протокам. Чем хуже тальник? Да ничем! Его тоже можно использовать по назначению. Пухтын присматривался, какой ствол выбрать. Ему хотелось, чтобы де-рево было красивым и с ровным стволом. Он считал, что в таком тальнике кроется чудодейственная сила, способная вылечить его дочь. Наконец-то он увидел такой тальник, и принял решение срубить его для поделки оберега.
Он хотел было пустить в дело нож, чтобы срубить дерево, но заметил, что руки его мелко подрагивают. Все-таки нервное по-трясение, наравне с шоком, сказалось на самочувствие Пухтына. Но он усилием воли заставил себя успокоиться. Тщательно вытер с лица следы скупых мужских слез, чтобы Чиндик даже и не поду-мала, что он, мужчина, может плакать. Ведь мужчина не должен
плакать! Ни при каких обстоятельствах! О плачущем мужчине может создаться впечатление, что он слабый человек. Он может даже потерять авторитет и уважение не только сородичей, но и чужих людей. А ведь он надежда и опора семьи в преодолении всех бед и несчастий.
Увидев, что руки перестали дрожать, Пухтын начал строгать тальник, тщательно водя острым ножом по дереву. Он знал, какой бурхан предназначен для лечения от простуды, а какой от испуга, и уже представлял, какими они получатся в его руках. Сделав на-дрез, он присматривался, правильно ли он строгает, не нарушил ли пропорцию и, убедившись, что ничего не испортил, продол-жил работу. Бурханчики получились что надо! Удовлетворенный мастер принес их в шалаш, сказав жене, что нужно покормить обереги. Положив их у изголовья больной дочери, они рядом положили кое-какую еду для их кормления. Убедившись, что все сделано по обычаям предков, Пухтын и Чиндик продолжили свои занятия.
Чиндик очень переживала за девочку. Она часто забывала, что и ей нужно питаться, но все лакомые кусочки еды она оставляла дочери. И о том, что творилось на душе у нее, не знал даже Пух-тын. Он лишь видел, что лицо жены осунулось. Но знал, что это от переживания, от недосыпания, от недоедания. Между тем, ему надо было думать о пропитании, ведь не все время будет отсут-ствовать аппетит у дочери. Да и им самим – жене, сыну Гоше и ему необходима пища.
Пухтын направился к Амуру, чтобы посмотреть, уцелела ли сеть, не выбросило ли ее во время шторма. Подойдя к лодке, он увидел, что сетка лежит на том же самом месте, где он ее и поло-жил перед поездкой за ягодой. Но она была мокрой, и ее требо-валось просушить. Пухтын разложил ее на берегу, подальше от воды, а сам решил подтянуть лодку. На берегу, у самой кромки воды он увидел раков, едва шевеливших клешнями. «Бедняги, -сказал он, - как вы здесь оказались?». Он понял, что их выброси-ло на берег во время шторма. Некоторые раки лежали на камнях недвижимо, но были и живые. Он собрал их в чумашку и понес к шалашу.
- Вот тебе, Чиндик, раки, свари их, может быть, Мыник по-ест их. А я поставлю сетку, может, рыбу какую на уху поймаю. И Пухтын вернулся на берег. Он собрался вычерпывать воду из
лодки, но увидел сломанную уключину, и ему пришлось делать новую. Ладная получилась уключина, главное – крепкая. Рыбак собрал высохшую сетку, перебрал ее и аккуратно сложил в лод-ку. Еще накануне он заметил, что в ближайшем заливе плещется рыба. Туда он и направил лодку, аккуратно подгребая веслами.
Амур был спокоен. Все так же, в любую погоду, он несет свои воды в лиман, минуя утесы и каменные берега, города и села. Бе-жит к Охотскому морю, откуда идет на нерест кета и горбуша, корюшка и осетр с калугой, чтобы отметать икру в водах Амура и в чистых горных реках.
В середине и конце августа в Амур устремляются первые ко-сяки осенней кеты. Гонцы, достигающие двадцати и более кило-грамм, мощная рыба. Вся в серебристом наряде, она, преодолевая мощное течение великой реки, поднимается к своей нерестовой колыбели. И так водится из века в век!
Пухтын не ожидал, что осенняя кета так рано пойдет на нерест. Но уже было видно, что Амур кишит этой рыбой. Она играет плавниками, и от мощных ударов хвостами по глади реки расходятся широкие круги.
На фоне того, что случилось в последнее время, а это и страш-ный шторм, едва не погубивший семью Пухтына, и надломленная мачта с разорванным в клочья парусом, и сломанная уключина, настроение рыбака стало заметно улучшаться.
Как и любой житель Амура, Пухтын всегда с нетерпением ждал осени, когда кета день и ночь идет сплошными косяками в верховья Амура, и тогда для рыбаков настает напряженная пора. Он помнил времена, когда косяки рыбы разбивало сильными штормами, но все равно погода когда-нибудь налаживалась, и ры-баки вылавливали необходимое количество рыбы.
Залив, от которого невдалеке затаборился Пухтын, имел вы-годное положение по сравнению с каменистым берегом. Тальни-ки надежно прикрывали от ветра людей, и на релке можно было сделать вешала для вяления рыбы на юколу, а в самом заливе поставить сеточку на белорыбицу.
Мыник проболела дней десять. И однажды утром, открыв глаза, она слабым голосом попросила у матери воды. Чиндик тут же исполнила просьбу дочери, и преподнесла ей туесок с водой. Мыник сделала несколько глотков, и пристально посмотрела на родителей, на брата, как будто бы видела их впервые. Она долго
молчала, постепенно приходя в себя. Через какое-то время снова попросила попить, но опять выпила немного. Слабым голосом она спросила: «Что это со мной? Почему у меня болит голова и все тело?».
Вместо ответа Чиндик спросила: «Может, покушаешь немно-го?». На что девочка ответила отрицательно, покачав головой. Брат смотрел на сестру удивленными глазами, и сочувственно что-то говорил ей. Отец заметно повеселел. Излишне суетясь, он старался хоть чем-нибудь угодить дочери. Предлагал ей то воды, то чего-нибудь из еды, то, как будто поправляя волосы на голове девочки, неумело ласкал огрубевшими ладонями ее осу-нувшееся лицо.
Мать тут же принялась готовить еду. Надо было накормить дочь чем-нибудь горячим и вкусным, а то она уже и забыла из-за болезни вкус любимой пищи. Чиндик решила приготовить баду*. Это блюдо нельзя назвать ни супом, ни ухой, а больше похоже на обыкновенную похлебку. Но зато какую! И сейчас баду как нельзя, кстати, пригодится для ослабевшего организма девочки. В котле вода забурлила вскоре, и туда мать отправила горсть крупы, добавила немного сушеной икры то ли от горбуши, то ли от лет-ней кеты, и еще травку, приготовленную специально для готовки баду. На жарком огне пища была готова буквально за минут двад-цать-тридцать. И мать налила в пиалу немного остывшей баду.
- Ешь, моя девочка, ешь, моя хорошенькая! – произнесла Чин-дик. Обыкновенно сдержанная и молчаливая, сейчас она говори-ла без умолку, стараясь угодить дочери.
- Ымыка, слабым голосом произнесла Мыник, - я хочу талу! - Сейчас, сейчас, доченька, - засуетился отец, - сейчас я при-
готовлю талу! Есть свежий сазан, вот утром поймал. Я его быстро разделаю, и ты покушаешь талу!
Пухтын вытащил рыбацкий нож, и стал снимать чешую с са-зана, который судорожно открывал рот, и бил хвостом по земле. А Мыник смотрела на рыбу, чуть приподняв голову, и улыбалась. Она впервые за дни болезни улыбнулась. Мать, увидев ее улыбку, едва сдержалась, чтобы не заплакать. А к сазану подбежал Гоша, и схватил его за хвост руками. Отец, не ожидавший от сына такой прыти, отпрянул в сторону, едва не упав. А Мыник уже хохота-ла, ее тоненький голос разносился в окрестности. Сазан, сильно ударив хвостом по земле, покатился со склона к берегу, а Гоша
вприпрыжку скакал рядом, стараясь схватить рыбу. Сазан застрял между камнями, и подоспевший отец взял его в руки.
Пухтын быстро разделался с рыбой, разделав ее на пласты и, нанизав на тальниковую палку с заостренным концом, стал поджаривать на углях красный бок. Запах от слегка поджаренной рыбы разбудил у девочки аппетит, и она с жадностью набросилась на талу, заедая ее диким луком. Пальцы у девочки стали жирными от сазана, и она нечаянно провела рукой по щеке, поправляя воло-сы. Увидев эту картину, Гоша упал на траву, и принялся хохотать, за ним засмеялись и родители, а Мыник, не обращая внимания на брата и родителей, продолжала уплетать за обе щеки вкусную пищу. Наконец, наевшись, девочка вытерла лицо и руки полотен-цем, и устало положила голову на подушку, прикрыв глаза. Она устала, и сейчас ей требовался сон.
- Спасибо, ымык, спасибо, ытык, я так наелась талы, как буд-то всю жизнь была голодная, - шепотом произнесла девочка.
Над Амуром летали чайки, они то взлетали ввысь, то камнем бросались в воду, ловя какую-то рыбу. Чайки были вестниками хода осенней кеты, а по воде скользили белые мотыльки, которых ловила какая-то мелкая рыбешка. И по всему Амуру расплыва-лись круги от нырявшей рыбы. А вот рядом с шалашом на ветку тальника присела синичка, и что-то запела на своем языке. Пух-тыну, свято верующему в божественные силы, показалось, что к ним подлетел сам ангел, и пел на своем языке: «Мыник, милая Мыник, еще вчера ты лежала в изнеможении, готовая покинуть этот мир, и навечно уйти в царство Млыво. А сегодня ты побе-дила смерть! И злой Кинз не смог побороть твою молодость! У тебя хватило сил, чтобы одолеть в этой неравной схватке черную силу!». Пухтын опомнился, и внимательно посмотрел на ветку, где только что сидели синичка. Но ее не было. Тогда что это было? Пухтын не мог понять, что это было за видение?! Но он ничего не стал рассказывать своим родным. Пусть, подумал он, эта синичка будет добрым ангелом моей дочери!
Через день-другой Мыник стала выходить из шалаша, сперва в сопровождении матери, а затем и с помощью Гоши, которому поручили присматривать за сестрой. Мыник уверенно поправля-лась, появился хороший аппетит, ей стало заметно легче. И од-нажды она услышала разговор родителей, отец говорил матери, что в этот раз они обойдутся без голубицы, и пора бы уже возвра-
щаться в Кальму, чтобы поймать на зиму кету, засолить ее в необ-ходимом количестве, и еще заготовить юколу. Мать соглашалась с отцом, но попросила его подождать несколько дней, пока дочь не поправится.
- Ымыка! – воскликнула Мыник, - мне уже хорошо, голова не болит, давайте поедем домой!
Родители переглянулись между собой, а Гоша поддержал се-стренку – ему уже надоело кормить комаров, и хотелось поскорее повидаться с друзьями, побегать по селу, сходить на рыбалку за касатками. «Поехали, поехали!» – радостно подхватил он, и спро-сил у родителей, что, может, надо бы собирать вещи?
Пухтын стал готовить лодку к отплытию. Она, несмотря на то, что служила человеку достаточно долго, была еще крепкой и устойчивой на плаву. Удостоверившись, что лодка еще исправна, и послужит семье, распорядился собираться в обратный путь – домой.
- Домой, домой! – радостно кричали дети, помогая родителям таскать легкие вещи к лодке. А Пухтын притушил костер, акку-ратно сложил дрова из сухого тальника в одну кучу, и поблаго-дарил Пал Ыза за приют и помощь и, уже обращаясь к Тол Ызу, попросил его о милости и защите от ветров и шторма. Сделав обряд, Пухтын оттолкнул лодку, в которой находилась вся его се-мья, и сам сел за весла, поручив жене управлять судном.
Лодка плыла мимо берегов, густо заросших тальником, а на сопках зеленой россыпью чередовались березы вперемежку с ду-бом, пихтой, лиственницей. Над Амуром летали крикливые чай-ки, то взмывавшие вверх, то нырявшие в воды реки за какой-ни-будь рыбой.
Мыник уезжала из села по ягоду жизнерадостной девочкой, а сейчас возвращалась домой уже другой, словно ее подменили. На то были причины. Эта поездка за ягодой надолго запомнилась ей. Воспоминания были не из радостных. Каждый раз, когда на Амуре начинался шторм, она, если находилась на берегу, тут же убегала домой, и старалась никуда не выходить. Мать успокаива-ла дочь, и говорила ей, что им больше ничто не угрожает.
Беда подкралась как бы неожиданно. И она была связана с той злополучной поездкой, когда во время шторма сломалась мачта и упала прямо на спину девочки. У Мыник стал расти горб. Боль все чаще пронизывала ее худенькое тело, принося страдания.
Родители понимали, что дочь надо везти в больницу, в Тахту. Больше никто, кроме доктора, помочь не мог. Мог бы покамлать шаман, обращаясь к добрым духам, но советская власть запрети-ла им заниматься их ремеслом. До Тахты было немногим более тридцати километров, и Пухтын не решился везти дочь в больни-цу на лодке – а вдруг ветер, а вдруг будет шторм? И он на лодке доехал до Тыра, где всей семьей сели на однопалубный пасса-жирский пароход, и поехали до Тахты. Несмотря на поздний час, добрые люди позвали врача, и после осмотра он положил Мыник в больницу.
- А вы, родители, езжайте домой! За дочь не переживайте, сделаем все, что в наших силах, - сказал доктор.
Пухтын и раньше предпринимал меры по спасению дочери от страшного заболевания. Но самостоятельные процедуры пользы не приносили. Пробовал договориться и с русской бабкой, чтобы подлечила дочь, надеясь на чудо. Но пока все было бесполезно. И сейчас Пухтын уповал на русского доктора, и даже молился за него, прося всех богов и добрых духов помочь дочери.
В глубине души Пухтын понимал, что болезнь дочери неиз-лечима, потому что пострадал позвоночник. И никак не мог сми-риться с мыслью, что дочь будет инвалидом. Он знал, что в Каль-ме есть женщина, которая лечит народными средствами, и решил обратиться к ней. Подойдя к дому врачевательницы, Пухтын робко постучал в дверь. Раздался скрип полов, кто-то подошел к двери и открыл ее перед незваным гостем. Это была невысокого роста женщина, у которой были одни дочери мал-мала меньше.
Пухтын обратился к ней: «Кау, я пришел к тебе с просьбой – если сможешь, полечи мою дочь, у нее растет горб на спине, девочка сильно страдает».
- А где она сейчас, почему ты пришел один? - В Тахте она, в больнице.
- Раз так, пусть девочка лечится. Может, поможет ей доктор. А как приедет твоя дочь из больницы, приходите ко мне.
Небольшого роста, подвижная женщина, на вид ей можно было дать и сорок, и немногим более, лет. Ей, на самом деле, не было и пятидесяти лет, и она уже была известна многим нижне-амурцам своими способностями лечить людей. Нет, она не была шаманкой, но лечила людей народными средствами, понимала толк в травах, и говорила им, что вся сила заключается именно
в них, надо знать только, какая травушка полезна, и для лечения каких болезней предназначена. И поэтому люди при различных недугах шли к ней. Решили воспользоваться услугами травницы и Пухтын с Чиндик. И как только Мыник выписали из больницы, ее родители пришли по договоренности к Кау.
Переступив порог дома целительницы, Мыник, сама того не ожидая, расстроилась, а при виде Кау и вовсе расплакалась. Слезы обильно потекли из ее глаз. И еще ни родители, ни Кау не успели произнести и слова, как Мыник на одном дыхании выпалила: «Я знаю, я знаю, вы сможете меня вылечить! Помогите мне! Я хочу быть здоровой, как все наши девчонки!».
Кау молча смотрела на девочку, не перебивая и внимательно слушая. Отец сжал кулаки, нахмурил брови, и тоже молчал. Чин-дик вслед за дочерью пустила скупую слезу. Девочка примолкла, опустив глаза, перебирая в руках платочек. В доме Кау стояла ти-шина, только через окна были слышны какие-то мужские голоса да лай собак.
- Не бойся, Мыник, ты слушайся меня, и я буду лечить тебя. Вылечим мы тебя, и у тебя перестанет расти горб. Такой, как все, ты не будешь, но ты будешь лучше всех. Потому что ты храбрая, не боишься трудностей, и ты скоро поправишься, - сказала тетуш-ка Кау.
- Ыма, ты слышишь, ыта, ты слышишь?! – воскликнула де-вочка, обращаясь к родителям, - я сделаю все, лишь бы у меня горб больше не рос, я вас всех всегда буду слушаться! Во всем, во всем! Я обещаю!
Какими средствами тетушка Кау лечила девочку, никто не знал, да и не интересовались люди, и не сомневались они в способно-стях целительницы – зачем им знать, как, зачем и почему, какими средствами лечит?! Зато знали – раз взялась Кау за лечение, значит, найдет нужную травку, сделает из него целебное средство, и вы-лечит больного! Еще помнившие люди и шаманов, и их камлания, но уже потерявшие с ними связь из-за политики советской власти запретить шаманство как пережиток прошлого, обращались они в нужный час за помощью к народным врачевателям.
Спустя какое-то время девочка почувствовала облегче-ние. Спина стала меньше болеть, в теле она стала чувствовать легкость, движения и походка стали увереннее. Мыник сказала родителям, что ее горб перестал расти, и у нее исчезли боли в
спине. Родители видели, как их дочь радовалась выздоровлению, и не могли найти нужных слов, чтобы выразить их своей спаси-тельнице. А тетушка Кау и не ждала никаких слов благодарности, она искренне верила и считала, что раз ее дар служит на пользу людям, то это и есть высшая награда.
Оторванная годами болезни от активного общения и детских игр, Мыник старалась наверстать упущенное время. Она, как и все здоровые дети, могла уже допоздна задерживаться на улице, особенно в теплый летний день. И уже уставшая, но счастливая, приходила домой, и делилась новостями с родителями и братом. Наскоро поужинав, ложилась спать, забыв о болезни, и полная надежд на счастливое завтра.

НОВАЯ ШКОЛА
В 1934 году в селе произошло событие, которое взбудора-жило все население. В Кальме принималась новая школа, и по этому поводу сюда прибыл представитель из районного центра. Кальминцы в ожидании собрания оживленно общались, обсуж-дая последние события, рассказывали новости, радовались новой школе. Люди в уполномоченном узнали того самого человека, ко-торый несколько лет назад обещал, что в Кальме будет построена новая школа.
Уполномоченный чувствовал себя героем дня, настроение у него было приподнятым, и он то и дело сыпал шутками, а в адрес Чимак и вовсе рассыпался комплиментами, вспомнив случай о том, как она несколько лет назад выделила свое жилье под на-чальную школу. Он с довольным выражением лица рассматривал кальминцев, и все больше убеждался в том, что они очень доволь-ны, а чем, было итак понятно. Уполномоченному не терпелось выступить перед народом.
- Вот видите, - громко говорил он, - мы обещали, и мы выпол-нили свое обещание! И он приподнял вверх руку с указательным пальцем, и многозначительно потряс ею – мол, видите, власть-то всесильная, и помнит о трудовом народе…
Народ внимательно слушал уполномоченного: «Смотри-ка, - говорили люди, - как складно говорит! Наверное, очень гра-мотный!».
- Конечно, кто бы взял на такую ответственную работу негра-мотного! – поддакивали старики.
- Теперь у вас, дети, - громко продолжал чиновник, - будет воз-можность получить семилетнее образование, не выезжая из своего села. Районное руководство благодарит строителей, и вас, жители села Кальма, кто принимал активное участие в строительстве шко-лы, за ваш ударный труд! Ура, товарищи! Слава Всероссийской Ком-мунистической партии большевиков! Слава товарищу Сталину!
И оратор стал рукоплескать своей пламенной речи, мимикой и жестами показывая народу, что надо в этот момент аплодиро-вать. Своим радостным рукоплесканием он как бы продолжал торжественную речь по поводу такого важного события не только для Кальмы, но и для всего района. Его лицо светилось солнечной улыбкой. Он был горд тем обстоятельством, что ему выпала боль-шая честь представлять руководство района и нести почетную миссию в роли куратора стройки и в данном случае – оратора на импровизированном митинге.
Народ тоже радовался, и в ответ на речь уполномоченного стали хлопать в ладоши. Люди, невольно зараженные улыбками и настроением чиновника, поздравляли друг друга с таким заме-чательным событием, как день рождения новой школы. Чиновник попросил жителей села выступить с ответной речью. Вперед вы-шел Крылов Михаил Николаевич. Он внимательно посмотрел на людей, увидел их радостные лица, и понял, что не надо сейчас с ними говорить высокими фразами, не надо никого восхвалять, а сказать народу по-простому, по-своему, и приступил к речи, как обычно разговаривал с людьми.
- В этом селе мы, приезжие, когда-то были чужими, но мы нашли здесь свою родину. Теперь Кальма навеки для нас родная. И мы видим, что сейчас здесь, на наших глазах, все меняется в лучшую сторону. Вот, посмотрите, стоит новая школа, большая, красивая, двухэтажная. Такой школы нет ни в одном селе нашего района. Классы просторные, окна большие. И здесь, в этой школе, наши дети теперь будут учиться, здесь будут получать образова-ние. Они будут грамотнее нас. И со временем они придут к нам на смену. Но уже грамотными, учеными. И пусть перед ними будет широкая дорога в светлое будущее!».
В толпе было много детей. Они с интересом, внимательно слушали взрослых. Ни один из них не крутился, не баловался, все дети были в этот момент серьезными и задумчивыми. Они уже приценивались к новой школе, представляя себя учениками.
- А теперь, - сказал представитель районной власти, - слово предоставляется старейшему жителю села, вашему земляку, и очень уважаемому человеку, Чиде Юкургуну! Люди захлопали в ладоши, уважительно посматривая на долгожителя Кальмы.
Юкургун, опираясь на тросточку, сделанную руками неиз-вестного умельца из березы, негромко произнес: «Я не мастер долго говорить, но скажу о том, как мы долго ждали эту школу. А то дети занимались в доме нашей Чимак, который она пожертво-вала детям. И никто ее не заставлял. Никто! Она сама решилась на этот серьезный поступок. Спасибо тебе, Чимак! И вам спасибо, строители из Тахты, Маго и Кальмы! Спасибо тебе, Михаил!». И старый Юкургун поклонился в пояс Чимак, чем вогнал ее в кра-ску, от неожиданности она расплакалась, и спряталась за мужа.
- Друзья, - тихим голосом продолжил Юкургун, - вы види-те, что вместе мы сила. И у нас теперь есть новые братья – это русские люди. Это наши русские братья! Может быть, кто-нибудь из наших детей станет учителем, врачом, или даже ученым! Все может быть. С новой школой всех поздравляю!
Слова старого Юкургуна тронули сердца кальминцев, люди смотрели друг на друга, словно виделись впервые. Они по-но-вому смотрели на жизнь, видя, какие перемены происходят сей-час. Ведь кто из нивхов раньше мог подумать, что их дети будут
учиться в большой, просторной школе, где они будут учиться по учебникам, а слова, которые можно говорить языком, напишут буквами на листке бумаги! Кальминцы понимали, что с приходом на Амур Советской власти многое изменилось в их жизни, и са-мое главное – теперь они сами могут решать, как им жить дальше, какую жизнь строить!
Приехав в районный центр, уполномоченный доложил в рай-коме партии и в райисполкоме, что школа в Кальме сдана в экс-плуатацию, и что жители этого села поддерживают линию партии и правительства, и обещают, что их дети будут учиться по-ленин-ски. Он сказал, что новая школа всем понравилась. И на очеред-ном бюро райкома партии председателю колхоза, председателю и секретарю сельского Совета, прорабу и бригадиру строительства была объявлена благодарность за активное участие в выполнении намеченных районным комитетом партии планов.
Мыник исполнилось семь лет, и она пошла в первый класс. Она чувствовала себя «не в своей тарелке», потому что плохо знала русский язык, часто коверкала слова, не могла правильно выговорить их, и от этого терялась, и даже доходила до отчая-ния. Ей казалась, что учитель и русские одноклассники смеются над ней. Но тяга к знаниям оказалась выше этих переживаний. Мыник, с усердием изучая русский язык, постепенно стала спер-ва хорошисткой, а затем и отличницей в классе. Она знала, и не уставала повторять брату и родителям, что в русском алфавите 33 буквы, и из них можно складывать слова и даже предложения. И первые слова, которые она написала красивым почерком, были «Мама» и «Школа».
Целительница Кау сделала своё дело – у Мыник совершенно перестал расти горб. И спина уже не причиняла той боли, кото-рую она ощущала долгое время. Но Мыник из-за своей болезни не занималась физкультурой, которая была обязательной для здоро-вых детей. Сперва она стеснялась своего физического недостатка, ощущая себя не вполне полноценным человеком, но постепенно смирилась с этим.
У Мыник от матери не было секретов, и она могла поговорить с ней о самом сокровенном, рассказывая свои тайны и секреты, доверяя ей самые щепетильные вопросы. Однажды, когда у Мы-ник было плохое настроение, она решила поговорить с матерью о своей болезни: «Мама, - говорила она, - почему мне так не повез-
ло в жизни? Почему я такая несчастная?». Мать ничего не могла сказать в утешение, лишь молча гладила дочь по лицу, плечам. Но сказала, о чём думала: «Другие люди тоже болеют так же, как и ты. Но они не сдаются, не сдавайся и ты».
- Мыник, девочка моя, - повторяла она дочери, - да, ты не смо-жешь, как другие, работать физически, и поэтому должна хорошо учиться, чтобы получить образование, и тогда станешь хорошим учителем.
Это было тайным желанием Чиндик, ведь она давно мечтала, чтобы Мыник выучилась на учителя, и решила сказать дочери об этой мечте. Мыник всегда прислушивалась к советам матери, счи-тая, что она говорит правду и всегда даёт полезные советы. Она много раз убеждалась, что мама её необыкновенная женщина, многое умеет, и всегда найдёт ответ на любой вопрос. К советам её матери прислушивались и посторонние люди, считая её умной и справедливой женщиной.
Мыник успешно заканчивала один класс за другим, и счи-талась одной из лучших учеников в школе. Особенно ей нрави-лись уроки по русскому языку и литературе. Она любила писать диктанты и сочинения, бывало, сядет вечером за керосиновой лампой, и рассуждает с мамой о правилах русского языка или о сказках Пушкина. Мать слушает девочку, делает удивлённый вид, спрашивая: «А почему русский язык отличается от нашего, от нивхского?». Теперь уже Мыник удивляется: «Так, мама, на свете много разных языков, и они не похожи друг на друга! Правда, русский язык похож на украинский, белорусский. А китайский язык звучит совсем по-другому».
Закончился ещё один учебный год. Мыник сдавала выпуск-ные экзамены, и сдала все на «отлично», получив свидетельство о семилетнем образовании. Она, в отличие от некоторых своих сверстниц, давно решила стать учителем. Отец с матерью одобри-ли выбор Мыник поступить в педагогический институт.

РЕПРЕССИИ. ДЕПОРТАЦИЯ
Однажды мама спросила сына: «Чунер, ты хочешь быть учи-телем?». А малыш думал, кем же он хочет стать, когда вырастет. После небольших раздумий он заявил: «Не знаю, мама, может быть, я стану учителем, но я знаю, что буду жить в большом горо-де, где много людей. И я буду обязательно учиться!»
Чунеру было восемь лет, когда начались политические ре-прессии. Уж кого только не настиг карающий меч революции?! Людей, кто попал в «черный» список неблагонадежных, хватали сотрудники НКВД, и без всяких объяснений увозили в неизвест-ном направлении. Брали всех: русских, нивхов, ульчей, людей дру-гих национальностей, и увозили пароходами, конными, собачьими упряжками – зимой и летом, днем и ночью. Людей настраивали друг против друга, с каждым жителем нижнеамурских сел встреча-лись и беседовали энкавэдэшники, стращали, и даже обязывали их «стучать» на соседа, друга, брата, родственника, на родного отца.
Под репрессии попадали также и китайцы, и корейцы, прожи-вавшие на Дальнем Востоке. Их объявляли японскими шпионами, и не церемонились с ними, также увозили куда-то, а куда – никто не знал.
Затронула беда и семью Чимак. Однажды сентябрьским вече-ром, когда вся семья была в сборе, и после ужина обсуждавшая итоги прожитого дня, в дверь постучали. Все примолкли. Никто в эту пору не ждал гостей. Но Чимак и Михаил знали, что и к ним могут пожаловать незваные гости. Михаил пошел открывать дверь. Это оказалась соседка, она взволнованно сообщила, что в селе ходят незнакомые люди в военной форме, и предостерегла соседей: «Будьте осторожнее!». И тут же ушла, прикрыв за собой дверь. В селе в столь поздний час было тихо, на улице безлюдно, лишь где-то невдалеке полаивали собаки, перекликаясь между собой унылым воем.
Рано утром во дворе скрипнула калитка, послышались шаги на крыльце, и в дверь постучали, но не так робко, как это обычно делал кто-нибудь из соседей, а громко, требовательно.
- Все, - мелькнуло в голове у Михаила, - и за мной пришли. Чимак вскрикнула, и тесно прижалась к мужу. Она смотрела на него тревожным взглядом, и как бы говорила: «За что? Почему к нам? Что мы плохого сделали? Ну, скажи, Миша, это не к нам?».
Михаил молча оделся и пошел к двери. Лишь только он от-кинул со скобы дверной крючок, как в дом тут же ворвалось не-сколько человек в форме работников НКВД.
- Здесь живет Михаил-кореец? – грубо и громко спросил че-ловек в фуражке, - а ну-ка собирайся, да поживей!».
- Что происходит? Почему я должен уехать отсюда, в чем моя вина? Я никуда не поеду, здесь моя семья, вот жена, вот дети!
- Мы не обязаны ничего объяснять. Собирайся! Бери самое необходимое, и вперед! - донеслось в ответ.
В доме раздался женский плач, это Чимак, много слышавшая о репрессиях и политзаключенных, которых забирают из дома, и увозят неизвестно куда, не выдержала хамства и несправедливо-сти, и сорвалась на крик.
- Вы не имеете права! За что вы забираете моего мужа? Кто дал вам такое право? Если разобраться, то он кореец только напо-ловину. Мама у него нивхинка. Вы слышите – нивхинка! Но даже если и кореец, то какой же он враг народа или шпион? У вас есть доказательства его вины? В чем вы его обвиняете?
Один из военных, выпятив губу, раздраженно произнес: «Он кореец, и может быть японским шпионом. Да он точно японский шпион! Это мы точно знаем. А всех корейцев и китайцев по реше-нию правительства страны мы депортируем за пределы Дальнего Востока. И ваш муж не исключение, он подлежит немедленному выселению».
Собрав волю в кулак, Чимак с трудом сдерживала слезы, и негодовала от несправедливости, но молчать она не собиралась. Она, с ненавистью глядя на незваных гостей, твердым голосом
произнесла: «Если вы забираете мужа, то высылайте и нас: меня, троих наших сыновей вместе с ним».
Ответ прозвучал мгновенно: «Он покинет Кальму без вас, и это обсуждению не подлежит! И скажите спасибо, что вас не тро-гаем».
Когда энкавэдэшники зашли в дом, мальчики еще спали, но их громкая речь разбудила детей, и они спросонья не могли по-нять, что происходит? Почему кричит мама? Почему молчит отец, понурив голову. Почему чужие дядьки ведут себя бесцеремонно и нагло? Чунсун и Чундор прижались к матери, а Чунер обнял отца, и громко плакал. Отец ничего не мог сказать, он был оша-рашен бесцеремонностью конвойных и абсурдностью ситуации, доходившей до циничного беззакония, и никак не мог поверить, что все происходит не во сне, а наяву. Но он видел, как сопротив-ляется его жена, выгораживая и защищая его, и прикрывая своим телом сыновей. Он сделал движение навстречу жене, но каратели посчитали это угрозой в свой адрес, и один из них ударил его рукоятью нагана прямо в висок. Потеряв сознание, Михаил упал, а Чимак бросилась к нему, приподняв его голову, положила к себе на колени. Конвоиры быстро подхватили Михаила под руки, и по-тащили его к двери. Чунер не выпускал рук от отца, и его вместе с ним бросили на крыльцо. Один из карателей закрыл дверь на щеколду, чтобы жена Михаила и дети не мешали им выполнять порученное им дело. Из дома раздавались плач несчастной жен-щины и отчаянные крики ребят. Но военные, привыкшие к подоб-ным сценам, очерствевшие душами, не реагировали на трагедию, разыгравшуюся в нивхской семье – им было всё равно, что будет с ребятишками, что будет с их отцом и матерью. Их не волновало, что семья остаётся без кормильца. Их вообще не беспокоила их семья. А таких семей на Амуре было сотни, и разве могли себе позволить конвойные хоть на минутку расслабиться? Конечно, нет – их не учили сочувствию и снисходительности, порядочно-сти и умению мыслить. Они, эти люди в форме, были послушны-ми исполнителями чьей-то сатанистской воли.
Баржа, в которой находились арестанты, была наполнена та-кими же бесправными людьми, как Михаил. Его грубо бросили в трюм, и конвоиры, уставшие от своего нелёгкого труда, приня-лись крутить самокрутки, жадно затягиваясь дымом. С парохода раздался визгливый гудок, и матрос стал убирать трап. Но в этот
момент мимо него юрко прошмыгнул ребёнок, и как камень, упал среди распластанных тел. Михаил слышал плач жены и детей, и в его ушах звенел голос Чунера: «Ыта, не бросай меня, я поеду с то-бой! Я поеду с тобой хоть куда, только ты меня не прогоняй!». Но он не ожидал, что средний сын, преодолев заслон зазевавшихся конвойных, сломя голову бросится в трюм баржи, и в мгновение ока будет рядом с отцом. Находившиеся в трюме арестанты, не веря своим глазам, наблюдали за мальчиком и его отцом, который в порыве любви крепко прижал к себе сына. По его щекам катились слёзы. Не выдержав, отвернули лица и некоторые заключённые, поражённые детским и, как они считали, героическим поступком мальчика. Конвойные попытались было оторвать ребёнка от отца, но он держал его так крепко, что никто из них не решился приме-нить силу в отношении этих двух людей – отца и сына, которые итак уже были в роли арестантов. Кто-то из конвоиров махнул рукой, мол, на первой же пристани выбросим пацана, как щенка, а пока пусть едет. Пароход, скрипя деревянными лопастями, дал последний гудок, и постепенно Кальма скрылась за поворотом.
Ещё долго стояли на берегу кальминцы, не зная, чем можно помочь женщине, враз оставшейся без мужа и младшего сына. Люди смотрели вслед уходившему пароходу, натруженно тянув-шего почти полностью набитой арестантами баржу, и мысленно прощались с Михаилом и малолетним Чунером. Они предполага-ли, что больше никогда не увидят их, потому что были наслыша-ны о бесчинствах работников НКВД, и знали, что ещё никто не выходил из тюремных застенков оправданным.
Пароход, преодолевая течение реки, тянул баржу с арестанта-ми, как говорили конвоиры, то ли до Комсомольска, то ли до горо-да Хабаровска. Почти в каждом селе пароход останавливался, и в шлюпки грузили советских корейцев, объявленных врагами наро-да. Корейцы вели себя тихо. Никто из них не возмущался. Лишь изредка среди них возникал разговор на корейском языке, и то говорили тихо, чтобы не навлечь на себя гнев конвойных. Как-то к Михаилу подсел молодой человек, и спросил, за что его взяли. Конвойный увидел это, и навострил уши, вслушиваясь в разго-вор. Но ничего понять не мог, так как разговор арестанты вели чуть ли не шёпотом. Конвоир пришёл в ярость, и громко кричал: «Ах, вы твари неблагодарные, вы о чём шепчетесь? Какие секре-ты вы передаёте друг другу?». И в ход пошла винтовка. Доста-
лось прикладом и Михаилу, и его новому знакомому. У обоих на лице и теле были синяки и ссадины, а у Михаила из носа ручьём текла кровь. Испуганный Чунер вздрагивал при каждом окрике конвойных, цепляясь руками за пиджак отца. Конвоир в ярости хотел ударить и ребёнка, но корейцы встали на защиту ни в чём не повинных людей. Видя, что в барже назревает бунт, начальник конвоя приказал своим подчинённым отойти в сторону, а заклю-чённым вести себя смирно. Его команда возымела послушание с обеих сторон – волнение на барже постепенно успокоилось, а конвойные дымили папиросами и самокрутками, видимо, строили планы, как отомстить арестантам.
Чунер уже не плакал, похоже, он выплакал все свои детские слёзы, и держался молодцом, ощущая заботу отца и поддержку своих покровителей.
Михаил был в шоке, когда увидел, что его младший сын пры-гнул в баржу. Он не ожидал такого поступка от него, и когда сми-рился, что сын едет с ним, то с ужасом понял, что насколько вели-ка сейчас его ответственность за судьбу сына. Михаил рассуждал, что отправить Чунера обратно в Кальму нет никакой возможно-сти. Нельзя высадить его одного в каком-либо незнакомом селе, и отдать в чужие руки. И поэтому, переживая за сына, он делал всё, чтобы мальчику было легче переносить эту поездку в барже при любой погоде, будь то шторм, дождь или холодный ветер.
У всех депортированных корейцев забирали документы, и, оскорблённые и униженные, объявленные врагами народа, они понимали, насколько опасно их положение, в котором они поневоле оказались. Кормили корейцев плохо. Еды катастрофически не хватало. С собой репрессированные корейцы из продуктов взять ничего не могли – всё с их арестом произошло настолько быстро и непредсказуемо, что в трюм баржи они спустились ни с чем.
Однажды Михаил, практически не понимавший корейского языка, и поэтому не докучавший их разговорами и вопросами, обратился с просьбой прояснить ситуацию к конвоиру, которого он считал уравновешенным и вдумчивым человеком: «Скажите, пожалуйста, куда вы нас везёте? Неужели в Корею выселяете? И куда я со своим ребёнком?». Незамедлительно прозвучал ответ: «Не твоё это дело, куда вас повезут. Не велено разговаривать с вами, и отвечать на ваши вопросы. Сиди тихо, и помалкивай. А
насчёт сына молчи. Скажи спасибо начальнику, что отпрыска тво-его не выбросили за борт, или не высадили на ближайшей приста-ни». Предостережение лояльного конвоира было своевременным – за каждое замечание корейцев наказывали едой, которая итак была урезана до минимума. Михаил решил – будь что будет, но ни с просьбами, ни с вопросами к энкэвэдэшникам больше не обращаться. И это не раз его выручало. Однажды, во время раз-дачи ужина тот самый конвойный шепнул Михаилу: «Вас везут в Среднюю Азию». Где она, эта Средняя Азия, Михаил, конечно, не знал. Дальше Хабаровска и Николаевска он не бывал. А тут Средняя Азия. И где она находится, как до неё добираться? Есть ли там река, такая, как Амур? И чем там люди занимаются? И у своих сородичей-корейцев, что едут с ним в одной барже, ни о чём не спросишь – всякие разговоры между собой строго-настро-го запрещены.
Чунер постоянно ощущал чувство голода, но на него про-дукты не выдавали, и из своего более чем скромного пайка его кормил отец. Иногда подкармливали и корейцы, но всё равно этой пищи мальчику не хватало. По ночам было холодно, а у мальчи-ка никакой одежды, кроме той, что была на нём, не было. Отец согревал его своим телом. Кто-то из арестантов сжалился, и дал мальчику тоненькое одеяло. Стало немного теплее, и уже Чунер не так мёрз. Но он успел простудиться, и кашель одолевал его.
Пароход, преодолевая течение, упорно шёл вверх по Амуру. За кормой оставались мрачные берега, заросшие тальником и гу-стыми зарослями березняка. Над дымившим трубами пароходом пролетали чайки, а где-то в вышине кружили коршуны и орланы, казавшиеся людям маленькими точками, парившими в бездонном холодном пространстве. В это время в верховьях Амура люди ловят осеннюю кету. И на пути к Хабаровску на реке часто встре-чались лодки с рыбаками.
С каждым пройденным километром родина отдалялась от Михаила и его сына. По поведению конвойных арестованные люди поняли, что пароход подходит к Хабаровску. Они оживлён-но переговаривались между собой, и говорили, что вскоре сдадут партию заключённых, и тогда смогут отдохнуть и повеселиться в каком-нибудь трактире. А затем им опять предстоит длительная командировка в низовья Амура за очередной партией «врагов» народа.
Чунер переезд переносил стойко. Он не хныкал, не пла-кал, и особых хлопот отцу не доставлял, словно понимал, что отцу итак приходится несладко. Но когда пароход причаливал к берегу, и настало время покинуть баржу, что-то нахлынуло на мальчика, и он почти во весь голос зарыдал, словно прощался с Амуром, с воспоминаниями о своей родине, со своими род-ными, которые остались в далёкой Кальме. Конвоиры зарычали на Михаила: «Да уйми ты своего щенка, не то сейчас получишь по заслугам». Чунер постепенно успокоился, и замолчал до тех пор, пока всех арестантов не распихали по вагонам поезда, вернее, по теплушкам, где не было ни нар, ничего подобного, что напоминало бы обыкновенный плацкартный вагон. Сколько времени поезд стоял на станции, Михаил не знал. За стенами вагона были слышны переклички конвойных, доносился даже лай собак, видимо, это были овчарки для охраны заключённых. Но вот, наконец, послышался гудок паровоза, и поезд, скрипя вагонами и с резкими визгами колёс, начал движение. В какую сторону, и куда конкретно направлялся поезд, никто из арестан-тов не знал. Люди возбуждённо разговаривали, пытаясь найти ответы на свои вопросы. Но никто из них не был осведомлён и не предполагал, что их ожидает в дальнейшем пути. Но корейцы знали, что никто из них не получит поблажки от сотрудников НКВД, да, впрочем, никто из них и не рассчитывал на снисхож-дение. Многие из них принимали участие в Гражданской войне на стороне красноармейцев. Но власть не обращала внимание на это обстоятельство. Для слуг Берии и Ежова все китайцы и корейцы были врагами народа.
С питанием было нисколько не лучше, чем когда депортиро-ванных людей без гражданства и подданства везли в Хабаровск на баржах. Да они и не рассчитывали на щедрость власти. То, что еды, как всегда, не хватало – ещё бы ничего, а вот без воды было очень и очень тяжело. Заключённые и не мечтали о том, чтобы умываться хотя бы по утрам – воды не хватало не только на чай, но и элементарно попить даже не кипячёную. Едва состав останав-ливался на какой-нибудь станции, то арестанты в сопровождении конвойных спешили набрать хоть немного воды для себя. Конво-ир подгонял: «А ну давайте быстрей, что вы тут прохлаждаетесь? Не то вообще останетесь без воды!». И довольно ухмылялся от собственного остроумия.
Суток через двадцать на одной из станций всех заключённых выгнали из эшелона, и началась их погрузка на другой поезд, который шёл в Среднюю Азию. Кто-то из конвоиров сказал по секрету, что всех везут в Казахстан. Корейцы уже знали, что их выгрузят где-то в степи, и они будут возводить посёлок, где и бу-дут жить. Между тем, погрузка в вагоны продолжалась, конвоиры кричали, надрывно лаяли овчарки, по параллельному пути про-ходил грузовой состав, и в этой какофонии звуков было трудно понять не то что корейскую, но и русскую речь. Арестованные безропотно подчинялись прикладам винтовок, и давно находи-лись по местам в вагоне, продуваемом всеми ветрами. Понял и малолетний Чунер, что находящиеся в вагоне люди бесправны и всегда находятся под бдительным надзором конвойных.
День и ночь шёл поезд своим маршрутом, останавливаясь на редких станциях и полустанках, чтобы заправиться топливом и водой, и шёл дальше до казахстанской степи. Ночью поезд нако-нец-то пришёл до пункта назначения. Выгрузка людей из пере-полненных вагонов была недолгой. Арестанты были построены в шеренги, и после окончания переклички устроились здесь же, на полустанке, под бдительной охраной конвоиров, на ночлег. Спали на голой земле, заросшей какой-то травой. Ночью было прохлад-но, и корейцы, прижавшись телами друг к другу, окунулись в бес-покойный сон под открытым небом.
Утром к прибывшим арестантам обратился офицер: «Вы при-были к постоянному месту жительства. Здесь вы будете жить и работать. Прошу учесть, что условно вы не являетесь заключён-ными, но в своей свободе вы ограничены. Вы не имеете права покидать эту территорию, где сейчас находитесь, не имеете права устраивать митинги и забастовки, предъявлять претензии закон-ным властям, и не имеете права не подчиняться руководству». К какому руководству: то ли партийному, то ли к исполнительной власти, то ли к работникам спецкомендатуры, офицер не уточнил. Закончив свою речь, он прошёлся вдоль строя заключённых, вни-мательно разглядывая людей в лицо, как бы запоминая каждого из них. Вскоре он обратил внимание на Михаила и его сына. «А это что еще такое? Что за ребёнок? Кто разрешил?», - гневно про-кричал он. Мальчик прижался к отцу, закрыв глаза. Он ожидал чего угодно, вплоть до ударов кулаками или винтовкой. Конвойные переглянулись между собой, и вперёд вышел, что был
постарше всех возрастом. Он расправил усы, покашлял в кулак, и негромко произнёс: «Да вроде бы этот мальчонка сын его. Так говорят они», - кивнул головой на корейцев. И продолжил: «Гово-рят, он отец-одиночка». Корейцы закивали головами – правильно, правильно!
- Ну ладно, - мрачно произнёс командир, - только смотрите мне. И погрозил кулаком в сторону то ли Михаила, то ли всем корейцам сразу. В строю стало тихо, затем раздался вздох облег-чения – пронесло, мол.
Корейцам с самого начала было ясно, что им придётся помы-каться без надежды на справедливость, и никогда не удастся найти правды ни для себя, ни для своих родных и близких. С первых же минут пребывания на чужой земле они уяснили, в каком положе-нии находятся, и каким должно быть их поведение. Корейцы уже знали, что все они, прибывшие сюда, по определению являются если не японскими шпионами, то подозреваемыми в шпионаже в пользу иностранного государства, которое находится в состоянии «холодной» войны с СССР.
Чунер думал о том, что прежде всего его беспокоило - где же люди будут располагаться? Он успел осмотреть окрестности по-лустанка. Вокруг ни леса, ни речки, одна лишь степь да ковыль. И где мы будем жить? - печально подумал он. Но немного успо-коился, когда арестантам выдали обгоревшие на солнце палатки, уже бывшие в употреблении. Кое-что даже выдали из постельных принадлежностей. И всё – ни жилья, ни кроватей, ни вещей – ни-чего. Жильё заключённые должны были возводить сами. Своими силами, своими натруженными руками, истосковавшимися по труду.
Оказалась, что власти имели досье на каждого заключённого. Михаил у них значился как строитель, мало того, в личном деле было записано, что он работал и прорабом, и мастером, и брига-диром. Таких специалистов в отряде депортированных было еди-ницы. И Михаила сразу же назначили мастером на строительстве домов. Эта работа была ему не нова, он её познал еще на своей малой родине, и поэтому, без особых раздумий взялся за дело, вполне осознавая, что он должен выполнять ту работу, которую ему прикажут. Во имя малолетнего сына, во имя будущей сво-боды, на что он искренне надеялся. Поблажек на то, что с ним был малолетний сын, никто не давал. Он, как и другие корейцы,
должен был работать, работать и работать. Речи о содержании и воспитании сына не было. Чунер, пока отец был на работе, нахо-дился в лагере, в пустой палатке, часто голодный, потому что в этом возрасте мальчик готовить пищу еще не мог. Да и не из чего было готовить обеды. И он ел то, что припасал отец. Пища была холодной. Продукты были несвежими. Но приходилось терпеть. Терпели и взрослые. Но им приходилось труднее. За скудную пай-ку они работали, не покладая рук и не считаясь со временем. Без выходных и праздников. В любую погоду. Но корейцев спасало их природное трудолюбие. И еще они, как могли, поддерживали друг друга. Если кто-то из них заболевал, то его норму выполняли другие. Иначе было нельзя. Иначе была смерть. От болезней, от недоедания, от побоев и недосыпания.
Иногда Чунеру снился дом. Мама, братья, друзья угощали его всякими вкусностями. Особенно часто снилась мама, которая нарезала ему полную чашку талы, и он ел ее, ел и ел, и никак не мог насытиться. И он в ужасе просыпался со слезами на гла-зах, горько плача, и с ужасом осознавая, что это был всего лишь сон, и голодный желудок давал о себе знать. Он в этот момент успокаивал себя тем, что вот придёт отец и, наконец, он наестся чего-нибудь, как это было в том добром сне.
Посёлок рос на глазах. И все арестанты были размещены кто в бараках, кто в домах, построенных натруженными руками ко-рейцев. Михаилу, как бригадиру и мастеру, предложили выбрать себе небольшой домик, и жить в нём. После некоторых раздумий он выбрал барак, отказавшись от дома. Он посчитал, что так Чу-неру будет лучше – он должен быть в обществе, и не чувствовать одиночества. Уговаривать его не стали, и Михаил с сыном посе-лились с другими заключёнными в бараке.
Прошло два года, как депортированных корейцев привезли в казахстанскую степь и заставили возводить посёлок вдали от аулов и кишлаков. В последнее время их стали кормить немного лучше, но по-прежнему они не получали свежие овощи и фрукты. И как-то незаметно ослабевшие от недоедания и непосильного труда заключённые уходили из жизни. В голой степи стали один за другим появляться могильные холмики. Как-то заболел и Миха-ил. Он думал, что пронесёт, и продолжал ходить на работу. Но ему становилось всё хуже, и однажды ночью его не стало – перестало биться сердце отца Чунера. Утром весь барак узнал прискорбную
весть – умер их бригадир. Люди, уставшие от болезней, недоеда-ния и недосыпания, уже в открытую стали роптать и требовать от лагерного начальства каких-то послаблений и, в первую очередь, обеспечить медицинское обслуживание депортированных корей-цев. Бунт подавили быстро. Многие из них были брошены в кар-церы, но после двух-трёх дней заключения они были выпущены и их заставили работать.
- Мы, - кричал офицер, - на первый раз прощаем вас, но в следующий раз не будет никаких поблажек, и вы будете строго наказаны за малейшее неподчинение власти, а также за наруше-ние лагерного режима!
Но в этот день начальство разрешило заключённым похоро-нить Михаила, по достоинству оценив труд бригадира и мастера в возведении нового посёлка на целинной земле Казахстана. Люди шли и плакали, прощаясь со своим руководителем, который, не-смотря на свой еще не старый возраст, был для них авторитетным другом, товарищем, и просто человеком. Возле Чунера образо-вался тесный круг товарищей его отца. Они проявляли внимание и заботу о мальчике, который за два этих года стал им родным человеком. Друзья Михаила решили воспитывать Чунера, как будто бы отец его был жив. Они договорились, что будут делать всё, чтобы мальчик не чувствовал себя сиротой. Каждый из них угощал то конфеткой, то кусочком сахара, то ещё чем-нибудь, что могло бы заглушить чувство голода. Мальчик был любимцем ко-рейцев, и они всю свою любовь отдавали ему, оставшемуся на чужбине без отца. Постепенно Чунер стал понимать по-корейски. Плавная, добрая речь обездоленных заключённых, которая никак не походила на грубые слова конвоиров, успокаивала Чунера. Он каждый раз вздрагивал, когда грубые окрики конвойных словно наотмашь били по лицу, по ушам, по неокрепшему телу ребёнка.
Примерно через полгода после смерти Михаила демобили-зовывался со службы один русский конвойный. Его путь лежал в далёкое Приморье, где находилась его семья. Военного звали Василием. И он чем-то отличался от своих сослуживцев. Службу свою он нёс исправно, но никогда не обижал заключённых. Был строгим, это да. Но несправедливым – нет. Вот чего не было, того не было. Просто за годы армейской службы он не потерял со-страдания, совести и чести, хотя отрицательных примеров вокруг него было хоть отбавляй. Он сочувственно относился к ребёнку.
И как-то спросил его: «Скажи-ка, парень, откуда ты родом? Где твоя мать живёт?».
Мальчика, давно не слышавшего подобные вопросы и не испытывавшего сочувственное отношение со стороны людей в солдатской форме, слова военного задели за живое. Он вспомнил свою Кальму и всех родных, и после небольшой паузы ответил: «Далеко мой дом. Ехал сперва пароходом, потом на поезде. Долго ехал. Обратную дорогу забыл. Но маму помню, братьев помню. В Кальме они живут».
Василий понимал, что здесь мальчик пропадёт, и нужно его отсюда вызволять. Но как? Куда его отправить? Он рассуждал, что одному мальчику до родины не добраться. Надо бы ему по-мочь. И Василий решил поговорить с корейцами. После недолго-го разговора они попросили Василия забрать мальчика с собой, и довезти его хотя бы до Хабаровска. А дальше уж как бог пошлёт. Солдат согласился: «Я не против, пусть мальчик едет со мной
до Хабаровска. А дальше он сядет на пароход, и поедет до своей Кальмы, а я на поезде дальше поеду, в Приморье».
У Чунера радостно забилось сердце. Оно стучало: «Домой, домой, домой!». Возбуждённый, он подходил к своим взрослым друзьям, и каждого обнимал, пряча скупые слёзы. Не сдержива-лись и корейцы. Они радовались и переживали за своего любим-ца, и желали ему счастливого пути. Каждый из них дал ребёнку из пропитания всё, что мог. Получилась полная котомка с провизи-ей. И вот настал день, когда Василия демобилизовали, и ему мож-но было отправиться в дальний путь домой. Подошедший было поезд стоял на полустанке всего несколько минут. И Василий с Чунером заняли места в плацкартном вагоне. Мальчик из окна смотрел на провожавших его корейцев. Они махали ему руками, и что-то говорили, но расслышать их Чунер не мог. Поезд дал не-сколько гудков, и двинулся в путь. Колёса монотонно застучали по рельсам: «Домой, домой, домой!». Но эти звуки совершенно не тревожили мальчика – ведь он ехал домой. И что там какие-то неудобства, толчея в вагоне, духота и табачный дым. Всё это уже казалось мелочью.
Василий чем-то напоминал сына Крылова, которого звали тоже Васей. Сначала Чунер относился к нему настороженно. Он не мог понять, почему дядька с таким добрым характером охра-нял корейцев, и поэтому ему не доверял, думая, что тот просто
двуличный человек. Но постепенно холодок начал таять, и Чунер стал доверять солдату. А тот рассказывал о своей семье, о своих родителях, о том, как они кормятся от работы на полях и огородах. Всё это было знакомо Чунеру, и он представлял себе, как приедет домой, как обнимет мать, как будет рад встрече с братьями, и он во всём будет помогать маме.
Проходили день за днём, поезд по Транссибу с каждым днём приближал его заветную мечту, отстукивая километры огромного расстояния от степей Казахстана до берегов могучего Амура. Ва-силий, как и Чунер, наслаждался волей. Им не надо было вставать спозаранку, заниматься какими-то делами, они вволю высыпа-лись и наблюдали за менявшимся на глазах ландшафтом. Степь с колосящейся рожью еще долго стояла перед глазами Чунера. И, закрыв глаза, он видел широкую степь с табунами лошадей, а в высоте, далеко-далеко в синем небе парящих орлов. А вот и жа-воронки, эти птички на фоне гордых птиц с огромными крылья-ми, поймав попутный ветер, парят в воздухе, и кажутся малень-кими-маленькими точками. Таких птичек он видел и на Амуре, особенно бывало их много после весеннего ледохода, когда они прилетают с юга. А по берегам Амура, на высоких лиственницах, которые цепляются корнями за голые скалы, сидят величествен-ные белоплечие орланы, поджидающие очередную жертву.
Поезд, на котором Чунер едет домой, также выстукивает одну лишь мелодию: домой, домой, домой! И под мерный их стук маль-чика одолевает сон. Василий бережно оберегает его покой – то поправит сползающее одеяло, то подушку, и рассуждает – как без него там, в Приморье? Как родные справляются по домашнему хозяйству? Иногда промелькнёт мысль – вот встречу подходящую девушку, сразу женюсь!
На одном из станций Василий, взяв чайник, фляжку, собрался за водой. Чунеру он наказал: «Ты сиди здесь, никуда не ходи, жди меня, а если кто полезет на моё место, шугани его, скажи, что сейчас придёт солдат!».
- Ладно, дядя Василий, ты иди за водой, за меня не пережи-вай, ну куда же я пойду?
Солдат вышел из вагона, и отправился вслед за толпой. Вдоль поезда ходили с котомками и мешками тётки да дядьки, предла-гая пассажирам что-то из продуктов. Кто-то кричал: «Семечки, семечки, покупайте семечки!». Кто-то выкрикивал: «Пирожки с
капустой, пирожки с капустой! Свежие, только что из печи!». Чу-неру, конечно, хотелось бы поесть чего-нибудь горячего да вкус-ного, да откуда же ему было взять деньги? За душой ни копейки, а те небольшие деньги, что собрали ему корейцы, были потрачены на хлеб да картошку. Он и так питался за счёт Василия, у которого какие-никакие да были денежки. Чунер ждал солдата. А того всё не было. Уже подошли все пассажиры поезда, ходившие кто за водой, кто по другим неотложным делам в посёлок. Поезд дал гудок, возвещавший отход, но Василия не было. Чунер прогля-дел все глаза, и сильно переживал за своего попутчика, но его надеждам не суждено было оправдаться – Василий исчез. Куда он запропастился, что с ним случилось? Такие вопросы крутились в голове мальчика, но ответа он не находил. И поэтому на душе у него было тревожно. Он в растерянности прижимал к себе вещи Василия, пытаясь понять произошедшее нехорошее событие.
Кто-то из попутчиков спросил мальчика: «А где же твой сол-дат?». Но у мальчика в ответ покатилась слеза. Его принялись сочувственно успокаивать: «Да не переживай ты, найдётся сол-дат!». Хотя и сами понимали, что нагнать поезд Василию уже не удастся. Но они хотели хоть как-то успокоить мальчика. Один из мужиков спросил Чунера, куда ему нужно ехать? Мальчик отве-тил: «Далеко мне надо ехать до дома».
- А это куда, далеко? – спросили его в ответ.
Чунер за время путешествия в поезде немного освоился, и не-много изучил ближайших попутчиков, поэтому решил не скрыт-ничать, а рассказать им о своей мечте добраться до дома.
- Домой мне надо, на Амур!
- На Амур? Так это же вон как далеко, аж на самый край света. Почитай, до самого Тихого океана, - произнёс попутчик.
Чунер о Тихом океане почти ничего не знал, но понял, что его попутчики плоховато разбираются в географии, поэтому решил рассказать о своей малой родине.
- Амур, это такая большая река, если ехать на пароходе от Хабаровска до Кальмы, то ехать надо несколько дней. И то, если пароход нигде не ночует, а плывёт по реке день и ночь. Когда мы с отцом ехали с Кальмы до Казахстана, то прошло несколько меся-цев. Вот, как далеко находится мой дом, - сказал мальчик.
Видно было, что люди ничего не знают об Амуре, и поэтому посчитали рассказ мальчика преувеличением.
Кто-то с сомнением даже спросил: «Так уж и большая река Амур?».
О своей родине мальчик готов был говорить хоть вечность – так он соскучился о доме, о родных. И хоть какой-то разговор об Амуре, о близких людях грел его душу, и в памяти всплывали картины, когда они жили в Кальме всей дружной семьёй.
- Село у нас большое, народу много в нём живёт, школа есть, сельский Совет есть, колхоз есть, - рассказывал Чунер.
- А кто в вашей Кальме живут? Корейцы? - спросил кто-то из попутчиков. Чунер замолчал. Ему вспомнились корейцы, которые были депортированы из Дальнего Востока в Казахстан и в другие среднеазиатские республики, и жили с ним и его отцом в одном лагере. Он вспомнил отца, у которого в роду были корейские корни, и которого он потерял почти год назад. Он вспомнил его могилу на корейском кладбище, которое со всех сторон окружали ковыль да перекати-поле.
После паузы Чунер ответил: «Нет, в моей Кальме живут нивхи. Но есть у нас и русские. Хорошие у нас люди живут».
Чунер и сам не заметил, что говоря про свою родину, он всё время произносит слова «У нас». Это говорило о том, насколько была большой тоска о малой родине у этого подростка, и люди это заметили.
- Где же ты сейчас найдёшь своего Василия? И что ты будешь делать дальше? Сможешь ли самостоятельно преодолеть такой большой путь? Это не шутка – тысячи вёрст до дома», - спросил его старичок интеллигентного вида.
- Не знаю, - ответил мальчик, - может, сойду на следующей станции, и вернусь обратно, где мы расстались с дядей Васей.
- А, может быть, подождёшь его на очередной станции? Я как раз там живу! - предложил старик.
Попутчики, заинтересованно слушавшие весь разговор, одо-брительно закивали головами, поддерживая предложение стари-ка.
Кто-то из них произнёс: «Оставайся, пацан, с дедом, может, и найдёшь своего Василия, а нет, готовься к длительному путеше-ствию, ты уже большой! Будешь самостоятельно добираться до своего Амура».
- Ну что, парень, выходим на станции? – спросил старик? - А вещи дяди Васи куда мы денем?
- А давайте отдадим их начальнику поезда! – предложил дед. - А может, лучше оставить у начальника станции вещи солда-
та? – спросил кто-то из пассажиров.
Чунер был согласен остановиться на очередной станции, по-тому что посчитал благоразумием ждать солдата на очередной железнодорожной станции, полагая, что Василий будет искать его именно здесь. Он рассуждал, как бы поступил сам, оказавшись в той ситуации, в какой был Василий? И сам себе говорил, что ждал бы его, ведь у него были все вещи солдата.
Поезд замедлил ход, и вскоре остановился на станции, где ему, Чунеру, предстояло выйти с незнакомым дедушкой, который любезно предложил ему свою помощь. Народ сновал туда-сюда, слышалась разноголосая речь пассажиров и местных жителей. И в этой людской суете старик ни на шаг не отпускал от себя мальчика. Дорога до дома старика оказалась не близкой. Миновав несколько улиц, путники подошли к невзрачному домику. «Вот здесь я и живу, - сказал дедушка, - пошли в дом!». Старик открыл дверь, и Чунер оказался в небольшом, но уютном и аккуратном помещении, где жили, судя по всему, пожилой человек со своей женой.
- Встречай гостя, Марфа, - воскликнул дед, - принимай нас!». - Господи, да кто же это? Вроде не из наших он! – с удивлени-
ем произнесла старушка.
Чунер стоял, растерявшись, не зная, что и говорить. На по-мощь ему пришёл дед: «Да наш он, наш, потерялся он, товарища старшого потерял где-то на полустанке, куда ж ему сейчас? Побу-дет у нас пока, а там как Бог даст!».
- Ну что ж ты стоишь, парень, проходи в избу, раздевайся, ски-дывай куртёночку свою! Сейчас обедать будем!
Вскоре стол был полон разнообразной пищи, от вида кото-рой у мальчика закружилась голова. Аппетитно дымился борщ, налитый в глубокие миски. Рядом лежал репчатый лук, солонка с крупной солью. И каждому хозяйка выделила по большому куску домашнего хлеба.
- Кушайте, что Бог послал, - произнесла старушка, и молча осенила себя крестом. Дед тоже помолился, что-то шёпотом го-воря про себя.
- Отведай, сынок, домашней пищи, а то вишь, как отощал на казённых харчах, - произнёс дедушка, отламывая кусочек хлеба.
Чунер действительно давно не ел домашней пищи, с тех пор, как покинул родную Кальму. Он сперва осторожно взял в руки хлеб, так же не спеша взял ложку, и попробовал борщ.
- Вкусно, очень вкусно, - не сдержавшись, произнёс он, - в жизни не ел такого вкусного борща!
Каждый день Чунер с дедом ходили на станцию, встречая про-ходившие поезда. И каждый раз расстраивались они, не встретив в очередной раз солдата Василия. Так проходили день за днём, и дедушка с Чунером понимали, что уже нечего надеяться на чудо – поезда проходили мимо, отстукивая колёсами: «Домой, домой, домой!». Эти звуки выворачивали наизнанку душу Чунера. Иной раз он не мог сдержать слёзы, и они выдавали горе мальчика, по-терявшего всякую надежду на скорое его возвращение домой. А без надёжного попутчика мальчик не хотел отправляться в путь самостоятельно – в глубине души он ещё верил, что когда-нибудь Василий приедет к нему на поезде, и скажет: «Поехали домой!».
Дедушке Матвею занедужилось. Он всё больше лежал на топчане, а бабушка Марфа то кормила его с ложки, то подноси-ла воду для больного мужа. Старик осунулся, небритая щетина подчёркивала его осунувшееся лицо. Немощь сильно подкосила некогда здорового деда, и он всё реже вставал с лежанки.
Однажды старик подозвал к себе Чунера: «Сынок, я умираю. Не оставляй бабушку Марфу. Останется одна, кто ей поможет? Бог не дал нам детей. Некому будет подать глоток воды в старо-сти. А к тебе мы привыкли. Свой ты для нас! Не бросай её!».
Мальчик не ожидал, что к нему, как к взрослому, обратится дедушка с подобной просьбой и, не раздумывая, согласился помо-гать во всём бабушке. Старик облегчённо вздохнул, услышав слова Чунера. Он умирал с надеждой, что его Марфа, с кем он прожил трудную, но счастливую жизнь, не останется в одиночестве.
Однажды деда Матвея не стало. Соседи, услышав печальную новость о кончине старика, поддерживали Марфу, и помогли про-водить его в последний путь.
Все домашние хлопоты, которые выполнял дед Матвей, легли на плечи подростка. Огород, кроме женской заботы, требовал и мужских рук. В сарае водилась и живность – куры, козы. И здесь Чунер был незаменимым помощником. Бабушка Марфа стара-лась огородить от лищних хлопот мальчика, да силы у неё были уже не те, что в молодости. Болели руки, ноги, ломилась от боли
поясница, одно слово – старость не в радость. Бывало, присядет старушка на лавку, подзовёт к себе мальчугана, и пожалеет его, водя натруженными пальцами по его чёрным волосам, а сама уголочком платка украдкой слёзы вытирает. В эти минуты Чунер вспоминает маму, и думает, как она там? Чем занимается? Рыба-чит ли она? Вспоминает и братьев.
Полюбила бабушка Марфа чужого мальчишку, как своего сына, и всё говорила: «Вырастешь, повзрослеешь, обязательно на родину возвращайся, к дому родному, к матери своей!».
Но так уж случилось, что пришлось Чунеру отправиться в дальний путь намного раньше, чем предполагала старушка. В один из зимних дней приболела она, и через неделю-другую её не стало – ушла в мир иной, где, как говорила она, обязательно встретится со своим Матвеем.
Опять же, как всегда, помогли проводить в последний путь бабушку Марфу добрые соседи: и обмыли её, и в гроб положили, и на могилке крест поставили. Чунер призадумался об отъезде домой, но соседи поменяли его планы. Кто-то из старушек ска-зала: «Куда ж ты, голубок, среди зимы-то отправишься? Потерпи чуток, за избой присмотришь, печку потопишь, а весной, как по-теплеет, и поедешь ты домой к себе!».
При жизни бабушка Марфа говорила Чунеру: «Долго я не протяну, уйду вслед за Матвеюшкой. А ты, когда домой засоби-раешься, деньги-то, что я немного припасла, возьми в сундучке, тебе в аккурат на дорогу хватит. Да смотри, лихим людям не поддавайся, будь посамостоятельнее, людей уважай. Хороших-то людей больше. Они тебе, даст Бог, и помогут!».
За зимними хлопотами Чунер и не заметил, как приблизилась весна. На крышах висели сосульки, а вскоре зажурчали ручьи. Откуда-то с юга прилетали перелётные птицы, и стаями летели на север. Защемило сердце у Чунера, и он сказал сам себе – всё, домой пора, задержался я в дороге. Домой надо, домой!
Теперь Чунер был уже не тем восьмилетним мальчишкой, ког-да с отцом отправился в далёкий Казахстан на поселение. Теперь он немного повзрослел – ему было одиннадцать лет. Эти годы, о которых он не любил вспоминать, изменили его, закалили, и он воспринимал мир не таким уж безоблачным, каким воспринима-ли его сверстники, которых не коснулась беспощадная, злая кара ежовщины.
Наконец-то Чунер осуществил задуманное – он купил билет в плацкартный вагон, устроился на полке у окошка, и поезд, на-бирая скорость, повёз его к родному краю, выстукивая колёсами: домой, домой, домой! Он присматривается к пассажирам – ста-рики, молодые, дети, много людей в военной форме. Редко-редко где-нибудь раздастся смех, в основном среди пассажиров шли серьёзные разговоры. Шёл 1940 год. В мире было тревожно – на западе Гитлер поработил пол-Европы, угрожая Советскому Со-юзу своим нападением. А на Дальнем Востоке милитаристская Япония заключила союзнический Договор с фашистской Герма-нией, и также угрожала Советскому Союзу своими захватниче-скими планами.
Чунер иногда вспоминал Василия, думал, где он сейчас? По-чему отстал от поезда? Что с ним случилось тогда? Но старался думать о том, что у солдата Василия всё сложилось хорошо. Ведь мир не без добрых людей – в этом подросток убеждался не раз.
Поезд прибыл в Хабаровск ранним утром. Взвалив за плечи легкую котомку, Чунер за какой-то час дошёл до речного вокзала, откуда, как он рассчитывал, сядет на пароход, и отплывёт домой. Ему повезло, ближе к обеду от Хабаровска отправлялся пароход до Николаевска. На Амуре штормило. Боковой ветер нагонял волну, и она с шумом накатывала на дебаркадер, отчего он покачивался и скрипел. Над рекой носились чайки. Чунер, более трёх лет не видавший Амура, во все глаза смотрел на реку, берег Хабаровска, на прохожих, на облака, и думал, что всего-то через неделю, а может, и немного раньше, он вступит на берег Кальмы, где его наверняка ждёт мама. Она, правда, не знала о скором приезде сво-его сына, и лишь изредка получала весточки из Казахстана, когда еще Михаил был жив. Но затем тоненькая ниточка оборвалась, и она жила в неведении, жив ли сын, здоров ли он, и где находится? До отхода парохода от пристани города Хабаровска остава-лось несколько часов, и мальчик в ожидании отправления ходил по набережной. Пассажиры этого парохода кто кучками, а кто и поодиночке располагались прямо перед дебаркадером на чемо-данах, баулах. У Чунера вещей не было, и милиционер, что-то заподозрив, подошёл к нему. «Куда едем, с кем едем? Кто таков?», – спросил блюститель порядка, осматривая мальчика. Настрое-ние у него было хорошим, и поэтому лишних вопросов не зада-вал. Чунеру приходилось и ранее встречаться с милиционерами,
и поэтому он знал, что они люди строгие, и любят порядок. А поскольку Чунер порядок ни в чём не нарушал, то и виновным себя не считал.
- Домой я еду, дяденька, в Кальму. - А почему один? Родители где?
- Мама в Кальме. Отец в Казахстане умер. - Из репрессированных, что ли?
- Да, папу в 1937 году выслали в Казахстан. И я с ним был. А сейчас к маме еду, вот и билет уже купил.
- Ну ладно, ладно! - сочувственно произнёс милиционер. И, ничего не говоря и не объясняя мальчику, направился прямиком к пароходу, держа его за руку. Ну, всё! – подумал Чунер, наверное, снимут меня с парохода, только почему? Я же не сделал ничего плохого. Велев мальчику стоять на месте, и никуда не уходить, милиционер направился на капитанский мостик. О чём он там разговаривал с капитаном, Чунер не знал. Но вот милиционер подошёл к Чунеру, и произнёс: «Да не переживай ты так, скоро поедешь ты на этом пароходе прямиком до дома твоего! Так как, ты говоришь, называется твоё село?».
- Кальма, - сказал мальчик.
Наконец объявили посадку на пароход, и толпа пассажиров, кто с котомками, кто с чемоданами, а кто и с мешками, ринулась занимать места. В толпе Чунер разглядел и несколько человек, об-личьем напоминавших его земляков. Кто они? Что за люди, какой национальности? Они говорили на непонятном ему языке, скорее всего, это были нанайцы. Свой язык, нивхский, на котором гово-рили его родители, Чунер помнил, хотя после смерти отца на нём не говорил. Они общались между собой, держась среди общей толпы обособленно, о чём-то говоря, иногда переходя на смех. Чунеру было интересно наблюдать за людьми, находившимися на пароходе. Они были разные: кто-то серьёзный, кто-то задумчи-вый, а кто-то разговорчивый. Среди них Чунер видел людей и в военной форме. Кто они? Куда едут? Они также держались обо-собленно, без нужды не вступая в контакт с гражданским населе-нием. Кто-то из нанайцев обратил внимание на Чунера, и угостил его какой-то едой. Мальчик с удовольствием съел кусочек юколы и лепёшку из черёмухи, утоляя голод. Он в знак благодарности поблагодарил попутчиков, и вскоре провожал их, так как они уже приехали домой.
Ездить на пароходе Чунеру было не впервой. Он уже три года назад добирался на нём до Хабаровска, правда, на барже вместе с депортированными корейцами. А вот теперь он едет в обратном направлении – на Нижний Амур, но уже свободным человеком. На душе у подростка было радостно, но в тот же момент и горест-но, ведь там, на чужбине, он потерял отца. Мальчик был молча-лив, да и не привык он к шумным компаниям, и поэтому был даже рад, что никто не приставал с вопросами.
Пароход бойко бежал по течению Амура, оставляя за собой населённые пункты, и лишь изредка приставал к АУРПу*, чтобы затариться дровами-швырком для прожорливой топки парохода. Чунер любовался красотами Амура, он подмечал, какое русло у Амура, где течение сильнее, а где не очень, где луга зеленые, а где непроходимая тайга. Позади за кормой остались нанайские сёла, когда-то бывшие стойбища. Амур здесь бороздили такие же лод-ки, как и на его малой родине. Увидев пароход, люди кричали что-то и махали руками, приветствуя и радуясь новому дню и просто хорошей погоде. Сёл по берегам было немного. Но было заметно, что появлялись новые посёлки - то строились русские поселения. А рядом, по соседству, и это было заметно, находились бывшие нанайские стойбища.
Примерно та же картина наблюдалась, когда наконец-то паро-ход достиг его родных берегов. Ниже по течению от нанайского села Карги пошли ульчские небольшие сёла. Пароход проходил эти небольшие поселения, которые ещё в недалёком прошлом были ульчскими стойбищами. А сейчас они носят русские назва-ния: Киселёвка, Быстринск, Калиновка… На месте старых Пуль-сов ещё в девятнадцатом веке был заложен Мариинский военный пост. Так и стало село называться Мариинском. Ульчское стой-бище Булау стало называться Булавой. Размышляя о прошлом и настоящем, Чунер подумал: а разве не то же самое происходит и с нивхскими стойбищами? Когда-то не так давно Кальма называ-лась по-другому – Калмво, а село Тыр именовалось Тырво. И это новшество давно стало привычным делом. Новая жизнь – новые порядки! И ничего с этим не сделаешь!
Незаметно показался Тыр. Пассажиры спустились в шлюп-ку, Чунер тоже хотел запрыгнуть туда, но его остановил матрос, держа его за руку. «Не велено тебя отпускать в Тыре», – произнёс вахтенный матрос. У мальчика пронеслось в голове – неужели в
Тахте хотят высадить? И вспомнил милиционера в Хабаровске, который зачем-то ходил на пароход. Наверное, приказал капитану высадить меня в Тахте.
Сделав гудок, пароход пошел дальше. Вот Гок прошли – на-блюдал мальчик, а скоро и Кальма. Может, выпрыгнуть с паро-хода? – мелькнула шальная мысль. Но возле него находился тот самый матрос, который запретил ему выходить в Тыре. Здоровый, чёрт! – подумал мальчик, - от такого не вырвешься. А вот и Каль-ма, пароход замедлил ход, зачем-то загудел, всполошив жителей этого села.
- Ну что, парень, собирайся, приехал ты домой! - сказал ему подошедший то ли капитан парохода, то ли его помощник.
- А я думал, что вы меня в Тахте хотели высадить.
- Да Бог с тобой, скажи спасибо тому милиционеру. Уж боль-но убедительно он попросил за тебя!
То ли от положительного исхода дела, то ли от ощущения и осознания того, что он приехал домой, у Чунера покатилась сле-за. Вот она, родная Кальма, которую он не видел столько лет! Но всё же он возобладал над собой, и даже подумал, что надо бы поблагодарить капитана: «Спасибо вам, дяденька, что довезли до самого дома!».
Берег Кальмы почему-то был безлюден, но хуторские выш-ли посмотреть, кого это высадили с парохода, что это за важная птица? Среди пацанов возвышался старец. Не сразу, но всё же Чунер узнал этого человека. Это был Крылов Николай Иванович. Он внимательно приглядывался к незнакомцу, пытаясь узнать его. Внезапно у старика мелькнула догадка – не Чимак ли это сын?
- Ты чей парень? Кто ты? Назовись! – спросил Николай Ива-нович.
У Чунера перехватило дыхание, и он чуть слышно произнёс; «Да, Чимак моя мама! А это моё село, я здесь жил раньше».
- Э, мил человек, да ты никак Чунер будешь? Ты ли это?
- Да, Чунер я, вы меня не помните?- только и произнёс взвол-нованный мальчик.
- А где ж твой отец? Михаил где? Где он, - тревожно произнёс Николай Иванович.
По хмурому лицу подростка Крылов понял, что здесь что-то не так. Он терялся в догадках. Может, высадился Михаил в Тыре, или ещё где? Да мало ли что может быть! Но он и в мыслях не
допускал, что Михаила нет в живых. В Кальме об этом никто не знал, даже Чимак.
Ноги были словно ватные, не слушались мальчика, и ему при-ходилось ненадолго останавливаться, чтобы унять стук сердца, и немного успокоиться. Три года, целых три года не был Чунер дома! Да какой там три года – казалось, целую вечность! И всё это время ему снилась Кальма, родные и близкие люди, сопки и тайга, окружавшие со всех сторон небольшое село. И вот теперь он дома! Откуда же уняться сердцу! Оно не болит, оно ликует! Он наконец-то дома! Мама, мама, скоро я увижу тебя!
А вот и родительский дом! Калитка, забор, что-то растёт в огороде, собака на цепи – всё это разом увидел мальчик. А в окошке мелькнуло лицо. Мама ли это? Или кто-то из братьев? Кто же ты, родной человек!?
Сын! Неужели это её сын – Чунер! Этого не может быть! Это неправда. Это ей кажется, это мерещится. Ну откуда здесь может быть её мальчик, её Чунер!? – всколыхнулось сердце матери. И заколотилось, и застучало оно в груди женщины.
Чимак едва не потеряла сознание, наконец-то поняв, что это он, её мальчик, которого она уже и не чаяла больше увидеть в своей жизни. Но это был он, Чунер! Сперва она, женщина не су-еверная, подумала, что всё это ей мерещится: и сын в доме, и что он такой подросший, но худой и уставший, и с такими длинными волосами, которые можно заплетать в косичку.
- Чунер, сынок, ты ли это? Ты живой, ты вернулся! – запри-читала она, - а отец где, где он? Застучало сердце с новой силой, вырываясь из груди, где ему было тесно, как никогда.
Заикаясь от волнения и переживаний, Чунер рассказал о кон-чине отца, как он добирался до дома, а мать и братья слушали его, не веря в случившееся. С тех пор в доме надолго поселилась тишина, горе было неимоверным. Разве можно было его выразить словами? Чимак, любившая Михаила, и дети, обожавшие отца, не могли поверить, что уже никогда не увидят его, отца и мужа.

1941 год
22 июня 1941 года диктор Всесо-юзного радио Юрий Левитан объявил, что гитлеровская Германия без объявле-ния войны напала на Советский Союз.
Кальминцы узнавали эту ужасную новость друг от друга, не веря в случившееся. Старые люди, хватившие лихо в Гражданскую войну и японскую интервенцию, понимали, что коварного врага так сразу не одолеешь. Они знали, что на Родину идёт страшная сила, и на её защиту должны встать все советские люди, способ-ные держать в руках оружие. Зато молодёжь была иного мнения, утверждавшая, что война закончится очень быстро, потому что Красная Армия всех сильнее, и вооружена лучше, чем фаши-стская Германия. Но сводки Информбюро вызывали большую тревогу. Каждый день поступала информация – враг развивает наступление, Красная Армия в ходе тяжёлых оборонительных боёв отступает под натиском фашистов. Тахтинский райвоенко-мат работал без выходных. Молодёжь, не дожидаясь повесток о призыве в Армию, осаждала военкома с требованием направить на фронт. Только из одной небольшой Кальмы в начале войны на защиту Родины ушло около тридцати человек.
Со всех дальневосточных окраин в Хабаровск – крупный железнодорожный узел, связывавший Сахалин, Приморье, амур-ские города и сёла, с Сибирью и центральной частью Советского Союза, везли продовольствие, одежду и другие важные грузы для
фронта. Сахалин отправлял рыбу, мясо, уголь, нефть. Из Магада-на, Камчатки, богатых дальневосточным лососем, шла на запад рыбопродукция, оленина в больших количествах. Рыболовецкие колхозы на Амуре добывали калугу, осетра, лосося, белорыбицу. Из Приморья поставлялась сельскохозяйственная продукция: кар-тофель, пшеница, фрукты, овощи, мясо. Женщины вязали и шили теплые вещи для бойцов Красной Армии, которые нуждались в носках, свитерах, перчатках и рукавицах. Эшелоны с грузом день и ночь шли на запад.
В декабре 1941 года фашистские орды вплотную подошли к Москве. Ежедневно из столицы СССР приходили тревожные ве-сти. Когда по радио передавали последние известия Информбюро, люди толпами собирались и слушали голос Левитана: «Говорит Москва, говорит Москва. На всех фронтах идут ожесточённые бои. Несмотря на тяжёлые оборонительные бои, враг вплотную подошёл к столице нашей Родины. За прошедшие сутки на под-ступах к Москве нашим защитникам удалось сдержать насту-пление вражеских войск. Бойцы Красной Армии стоят насмерть, отражая многочисленные атаки неприятеля, превосходящего в живой силе, вооружении и технике…».
18 ноября 1941 года в вечерней сводке Информбюро прозву-чало: «В течение 18 ноября наши войска вели бои с противником на всех фронтах. Особенно ожесточённые бои происходили на Калининском, Волоколамском и на одном из участков Юго-Запад-ного фронта. Наши войска отражали атаки противника, уничто-жая технику и живую силу немцев».
На защиту Москвы были брошены значительные силы Крас-ной Армии. В обороне Москвы принимала участие и 316-я стрел-ковая дивизия под командованием генерал-майора Панфилова Ивана Васильевича. В начале войны, когда фашистская Германия напала на Советский Союз, воинского формирования под таким номером не существовало. Сформировать дивизию поручили ге-нералу Панфилову. Всего лишь несколько месяцев понадобилось для того, что дивизия стала боеспособной. И в сентябре панфи-ловцы прибыли под Москву, и сразу же вступили в бой. Фронт обороны 316 дивизии протянулся на 42 километра. И надо было отражать атаки гитлеровских войск, превосходящих наших бой-цов в живой силе, авиации, танках, артиллерии. И так было изо дня в день.
16 ноября 1941 года фашистские войска вновь двинулись на Москву. Дивизия стойко удерживала свои позиции. Более четы-рёх часов длился неравный бой. В этом тяжёлом бою погибли двадцать восемь панфиловцев: русские, казахи, киргизы, узбеки. Всем им было присвоено звание Героя Советского Союза.
В сообщении Информбюро от 18 ноября не говорилось о том, что в боях под Волоколамском погиб генерал-майор Панфилов Иван Васильевич.
Немногие из кальминцев попали на Западный фронт. Неко-торые из них были направлены на защиту дальневосточных ру-бежей от союзницы гитлеровской Германии – милитаристской Японии. В их числе были и два брата – Вычкан Алексей и Пудан Иван, дети Дабана. Алексей обладал феноменальной памятью и способностью к изучению иностранных языков. Когда формиро-вали воинские формирования из числа коренных малочисленных народов Севера, шел тщательный отбор солдат для их зачисления в ту или иную часть. Командование обратило внимание на мо-лодого солдата, отличавшегося от остальных военных высоким ростом, знанием нескольких языков народов Приамурья. Так он попал в контрразведку фронта, где курсантов по особой програм-ме обучали японскому и китайскому языкам.
Курсантов часто подвергали проверкам на их реакцию по той или иной чрезвычайной ситуации, развивая их способности при-нять правильное решение в любом непредвиденном случае.
Однажды командир, встретив Алексея, неожиданно спросил его: «Как будет по-японски «Здравствуйте!».
- Коннитива! – ответил Алексей.
- Поприветствуйте меня на китайском языке! – приказал ко-мандир.
- Ни хао!
- А теперь скажите на вашем родном языке!
- Касказиве, товарищ командир! - бойко ответил курсант. Командиру понравилась реакция и сообразительность Алек-
сея, и он одобрительно произнес; «Молодец, курсант, знание японского и китайского языков будет главной вашей силой в борь-бе с японскими милитаристами. Желаю вам успехов!».
Алексея не раз забрасывали на вражескую территорию, где ему приходилось добывать ценные сведения о противнике. Ему часто доводилось подолгу обходиться без пищи и воды. Идя в раз-
ведку, солдаты не брали с собой ничего из армейского продоволь-ствия, даже сухой паёк, чтобы в случае их обнаружения японцы не могли и предположить, что это советский разведчик. Поэтому они должны были находить себе пропитание в живой природе. Принцип был такой – всё, что шевелится, прыгает, скачет, летает – может пригодиться в пищу. И, действительно, это не раз выру-чало Алексея во время разведки. Он мог голыми руками поймать в каком-нибудь неглубоком водоёме мелкую рыбёшку, вроде пе-скаря, и употребить её в сыром виде, чтобы восстановить силы. Тогда Алексей шутил – вот и поталовал на славу!
Как-то его послали в разведку, чтобы подтвердить предпо-ложения командования о местонахождении вражеской части, проводившей топографические работы. Разведчик был одет в одежду, которую носят китайские крестьяне, чтобы не привлекать внимание японцев. Внешне он мог походить и на китайца, и на японца, что учитывалось командованием. Алексею приходилось преодолевать пересечённую местность, обходя вражеские посты. Он не спешил, старался детально запомнить, и в дальнейшем из отдельных эпизодов собрать в единое целое всю картину увиден-ного и изученного в ходе разведки в тылу врага.
Солнце находилось в зените, и припекало голову. Чтобы ос-вежиться, Алексей стал искать ручей. Но, как назло, кроме водоё-мов с мутной, отдающей химией, водой, рядом не было ни одного чистого источника. Зато воды, где в изобилии было лягушек, хватало. Очень хотелось утолить жажду. Но пить болотную воду нельзя – это было чревато отравлением. Но на подобный случай у разведчика было верное, не раз проверенное средство. Алексей достал из мешочка таблетку, которая обеззараживает воду, бро-сил её в пиалку, и подождал, пока она растворится в мутной воде. Убедившись, что таблетка растворилась, он с жадностью выпил воду, вытер подбородок, и решил в тени какого-то кустарника передохнуть. Солдат прилёг на траву, и увидел над собой ясное, голубое небо. Оно казалось бесконечно глубоким. Нахлынули воспоминания о мирной жизни. Ему вспомнился дом, родное село, родители. Его глаза закрылись, и он окунулся в сон. Но сон был чутким, он слышал любые звуки, и мог определить, что ему угрожает опасность. Алексей не мог себе позволить длительный отдых, и примерно через час он был на ногах. Почувствовав себя бодрым, разведчик принял решение возвращаться в часть – зада-
ние он выполнил. По коридору, который прикрывали воины-даль-невосточники, он удачно вернулся к своим.
В это время Иван проходил службу на другом участке фрон-та, обучаясь саперному делу. Командиры любили повторять солдатам, что сапер ошибается только один раз. Изучали все во-оружение, применявшееся противником в войне. Бойцы-саперы должны были знать, что это за мина или снаряд, какой мощности, какими секретами и ловушками обладают. Саперы должны были безошибочно определить, чьего производства, и как нужно обе-звредить ту или иную мину или снаряд, чтобы не пострадал ни он сам, ни его товарищи. Вот тут-то и вспоминали сапёры слова командиров, что сапёр ошибается один раз.
Однажды Ивана Пудана и еще несколько бойцов вызвали к командиру части, и объявили, что они направляются в распоря-жение другой части, ответственной за сопровождение грузов из Дальнего Востока на Москву, где шли ожесточённые бои с пре-восходящими силами противника. В группе сопровождения был и нанаец из Хабаровского края, чем-то напоминавший Ивану одно-го из его земляков. Среднего роста, сухощавый парень из Нанай-ского района также, как и Иван, по-русски говорил с акцентом. Он часто, разговаривая с нивхом, переходил на нанайский язык, забывая о том, что его сослуживец другого рода-племени. Но Иван кое-что понимал, правда, отвечая на русском языке. Види-мо, гены предков-нанайцев из далёкого Ачана напоминали парню о том языке, на котором когда-то они говорили.
Положение для Советского Союза было критическим. На западе к Москве рвались фашистские орды, приходившие на смену измотанным в боях гитлеровцам. На востоке страны угро-жали нападением японцы, имевшие миллионную армию с далеко идущими планами по захвату огромной территории Советского Союза. Поэтому на дальневосточных рубежах стояли в карауле обученные и боеспособные дивизии Красной Армии.
Верховному Главнокомандующему товарищу Сталину докла-дывали, что в ближайшее время японцы не решатся напасть на Советский Союз. Но всё равно данные разведки много раз про-верялись и перепроверялись. Ошибки при принятии решения о снятии части вооружённых формирований с дальневосточных ру-бежей и отправке их на западный фронт быть не должно. Сталин и члены Генерального Штаба это понимали.
Ценные сведения приходили и от советского разведчика Ри-харда Зорге. Он присылал сообщения, которые анализировались, и в ответ на эти донесения принимались адекватные меры со сто-роны Ставки Верховного Главнокомандующего.
После очередного сообщения разведчика Рихарда Зорге о том, что в ближайшее время милитаристская Япония нападать на Советский Союз не будет, Иосиф Виссарионович Сталин при-нимает решение о переброске нескольких дивизий на оборону Москвы. В их рядах были и представители из числа коренных малочисленных народов Севера. Практически все они хорошо владели стрелковым оружием, прекрасно ориентировались на любой местности, и это помогало им быть хорошими стрелками или разведчиками, что не раз выручало в кровопролитных боях с противником.
На железнодорожной станции была толчея. Туда-сюда сновали гражданские лица с узлами, чемоданами, пытаясь что-то решить очень важное для себя. Кому-то надо было доехать до соседней станции, а кому-то и дальше. А солдаты сопровождения, прикре-плённые к этому поезду, уже стоявшему под парами, было хорошо известно место их прибытия и предназначение. Они внимательно следили, чтобы из вагонов не исчезли ценные грузы, предназначен-ные для воинов Красной Армии, защищавших Москву.
В вагонах располагались и бойцы отдельных дивизий, на-правлявшиеся на оборону столицы Родины. Наконец-то погрузка закончилась, и паровоз, заскрипев колёсами и постепенно наби-рая скорость, дал несколько протяжных гудков. Состав нырнул в подземный тоннель, и на какое-то время в вагонах исчез свет. Солдаты не знали, что под Амуром был тоннель, связывавший два берега полноводной реки. Внимательно всматриваясь в темноту, Иван вскоре заметил, что в конце тоннеля начал пробиваться сол-нечный свет. Впрочем, ему было всё равно, шёл поезд под Аму-ром, или ещё где, в этот момент он, как и другие военные, удобнее располагался в вагоне. Наконец поезд выскочил из подземного тоннеля, и, как показалось Ивану, резвее и веселее застучал колё-сами по железным рельсам. Иван, проезжая незнакомые места, не думал о том, что более полувека назад от Урала до Москвы желез-ной дорогой ехал в далёкий и неведомый Санкт-Петербург, ныне именуемый Ленинградом, его соплеменник Позвейн. Он не знал также и о том, что по этим же рельсам, по которым проезжал он,
ехал сперва в Казахстан, а через несколько лет в обратном направ-лении его двоюродный брат Чунер, которому сейчас было всего тринадцать лет. Не знал Иван и о том, что в этом поезде ехали на запад воины дальневосточных дивизий для обороны Москвы. Ведь ему и его сотоварищам было приказано охранять ценные грузы для защитников и мирных жителей столицы Родины. Но он понимал, что сейчас на запад брошены значительные силы как в людях, так и в военной технике.
Поезд с каждым часом всё дальше и дальше уходил от Хаба-ровска, с каждым днём приближая конечный пункт назначения – Москву. Во время коротких остановок на станциях солдаты спешили набрать в пустую посуду воду, запастись кое-какими немудрёными продуктами, которые продавали или обменивали на мыло, сахар мирные жители. Как-то на одной из железнодо-рожных станций в Сибири, к поезду подцепили ещё несколько вагонов. Оттуда слышалась незнакомая речь, не похожая на рус-скую. Как позже узнал Иван, то были солдаты из панфиловской дивизии, направлявшиеся на защиту Москвы. Они, молодые уз-беки, казахи, русские, киргизы, ещё не знали, что скоро, очень скоро, им предстоит вступить в жестокую кровопролитную схват-ку с хорошо вооружённым врагом, который пришёл захватить их советскую Родину. Они, мирные жители казахстанских степей, цветущих садов Узбекистана, страны степей и озёр Киргизии, не хотели войны, но были твёрдо уверены, что они сейчас нужны там, под Москвой, где её защищали ребята из Тулы, Воронежа, Новосибирска, Тбилиси, Магадана, Красноярска, Хабаровска, из других городов и сёл необъятной любимой Родины. Эти парни не знали, что все они погибнут, защищая Москву. Они также не знали, что в бою погибнет и их командир – генерал Панфилов. Но сейчас из их вагонов звучали песни на их родных языках, слыша-лись шутки и весёлые разговоры. Между тем, поезд день и ночь, шёл и шёл на запад, где его уже ждали. Знал об этом поезде, и о том, что он вёз бойцов панфиловской дивизии, а также продукты, обмундирование, тёплые вещи, отправленные жителями Хаба-ровского и Приморского краёв, Амурской и Магаданской области, Сахалина, Чукотки, Камчатки, Верховный Главнокомандующий Иосиф Виссарионович Сталин.
С одним из бойцов из Средней Азии познакомился Иван во время кратковременной остановки поезда. Он набирал во фляжки
воду, когда к нему подошёл незнакомый солдат. Увидев Ивана, он произнёс глуховатым голосом: «Салям алейкум!», наверное, признав в нём своего земляка. Иван почему-то растерялся, поняв, что солдат то ли с Казахстана, то ли с Киргизии. И подумал, а почему бы не поздороваться с бойцом на нивхском, родном языке. «Касказия!» - произнёс Иван. Теперь настала очередь смутиться незнакомцу. Тот также растерялся, но спросил: «А ты кто? Ты от-куда? Я думал, ты казах!».
- Да нет, не казах я!
- Похож на казаха, извини, ошибся!
- С Амура я, с Дальнего Востока, слышал?
- Да нет, не слыхал про Амур. Это город такой, это область, или село?
- Нет, друг, это река, большая очень. Широкая, бежит к нам, на Нижний Амур, издалека. Рыбы в ней много!
Раздался гудок паровоза. Подхватив фляжки и котелки, солда-ты побежали, разбрызгивая воду, к своим вагонам. На ходу Иван крикнул: «Нивх я! Слыхал?». Но его слова утонули в длинном гудке паровоза.
Бойцы приняли от запыхавшегося Ивана посуду с водой, и принялись угощать его махоркой, по-приятельски хлопая его по плечам. Вскоре к Ивану подсел нанаец и, пробуя холодную воду, сказал: «Вкусная вода, холодная, совсем как из нашего Анюя!». «Да нет, друг, по-моему, наша водичка из горного Сукпая намного вкуснее!», - произнёс нивзкорослый удэгеец.
Иван, куря самокрутку, молчал. Ему было о чём подумать. В эти минуты он «уходил в себя», и ему было не до того, что проис-ходило вокруг. Он не слышал надоедливого стука колёс, кашля от поперхнувшегося табачным дымом солдата. В этот момент кто-то из солдат хлопнул Ивана по плечу, и произнёс: «Послушай, Ваня, ты какой-то молчаливый стал, случилось что?».
- Да нет, ребята, всё нормально, просто думаю – вон у нас какая страна большая, а мы всё едем и едем, и до Москвы ещё далеко. А Сибирь какая огромная. А снег выпадет, всё будет бе-лым-бело, как у нас на Амуре.
- Да, Ваня, страна у нас большая. Горы, леса, равнины, реки, поля – куда ни посмотри, всё края не видать!
- Я вот сейчас познакомился с одним казахом, - сказал Иван, - он думал, что я тоже казах. Поговорили с ним о том, о сём. Хо-
роший, видно, человек. Как и мы, до Москвы едет. Защищать её будет, говорит, так же, как бы свою Алма-Ату защищал. А ты знаешь, я ему верю. Крепкий он такой, сильный, надёжный, раз сказал, значит, слово своё сдержит.
- Я тоже смотрю, - сказал нанаец, - страна-то и, правда, у нас большая, народ разный, речь у людей разная, а все Родину одина-ково, наверное, любят. Вот ты, Ваня, нивх, а я нанаец, ты Амур любишь, я Амур люблю, ты свой народ любишь, я свой народ люблю!
- Дед у меня нанаец, - произнёс Иван, - из рода Ходжеров он, когда-то три брата спустились к нам на Амур, от страшной болезни бежали, от чёрной оспы. Только они и выжили от всего стойбища…
В вагоне люди приумолкли, все слышали разговор двух амур-чан, и никто в то время не встрял в их разговор. Видимо, каждый из солдат вспоминал своих родных, свою деревню… Только кури-ли они табак, да изредка пили водичку, что принёс Иван во время стоянки поезда на одной из станций большой Сибири.
- Правильно, вы, земляки, говорите, сказал кто-то из русских бойцов, - замучаются, сволочи, фрицы поганые, пыль глотать, не одолеть им ни в жись нашу Расею-матушку!
- Ваня, а почему у тебя тогда фамилия не нанайская, ты же сам говорил, что дед у тебя нанаец?
- Когда я родился, - ответил Иван, - мне метрику выписывали не сразу, ведь у нас в Кальме сельского Совета ещё не было. А когда его открыли, мама с отцом пошли туда, чтобы мне офор-мить метрику. Председатель спросил, как записать фамилию? Ро-дители растерялись, не зная, что ответить. Отец, что-то вспомнив, сказал, что младенцем я часто пускал слюни, и издавал странные звуки «Пудр, пудр».
- Это он так, наверное, отпугивал злых духов, - робко произ-несла мать.
- Ну что же, тогда дадим ему фамилию Пудан! – сказал пред-седатель, - не возражаете?
- Пусть будет так! – подтвердил отец.
- Так я стал Пуданом, - произнёс Иван.
Поезд сбавил ход, издал несколько гудков, заскрипел тор-мозами, издав скрежещущий звук. Наконец, остановился. Ко-мандир взвода охраны дал приказ обойти железнодорожный
состав, чтобы убедиться, что всё в порядке. Взяв винтовки, солдаты пошли вдоль поезда, внимательно осматривая каждый вагон, следя за порядком на станции. Внезапно внимание Ива-на привлёк человек в гражданской одежде. Среди толпы он, вроде бы, ничем не выделялся, но солдат обратил внимание на предмет в руках незнакомца, который блеснул солнечным лучом. Иван стал наблюдать за гражданином в штатском. Вско-ре он увидел в его руках вещь, напоминающую фотоаппарат. Подойдя к этому человеку, Иван потребовал у него документ. Тот, развернувшись, стал быстро уходить в толпу. Иван с на-парником бросились за ним, но тот успел затеряться в толпе. Но его выдал длинный рост, и фуражкой, несуразно сидевшей на его голове, он был хорошо заметен в толпе гражданского населения. Напарник Ивана припустил вперёд, пытаясь отре-зать тому путь к отступлению. А Иван негромко произнёс: «Бе-жать? Ну что ж, дело твоё. Только далеко не убежишь, пуля-то быстрее тебя!». Он держал наизготовку трёхлинейку, готовый выстрелить в странного незнакомца, почему-то испугавшегося военного патруля. Но, привлечённые шумом, навстречу бежа-ли солдаты с винтовками в руках. Видя безвыходность положе-ния, верзила решил сдаться. Иван с напарником задержали его, и сопроводили в военную комендатуру.
Позже городская газета опубликовала небольшую статью, в которой говорилось, что двое военных, уроженцы Дальнего Вос-тока, задержали в городе N немецкого шпиона, который собирал данные о передвигающихся эшелонах с востока на запад. Но ни фамилии солдат, ни откуда они родом, куда и с какой целью на-правляются, в газете, по известным причинам, указано не было.
А поезд всё шёл и шёл к Москве, выстукивая колёсами од-нообразную мелодию железного оркестра – так-так, так-так, так-так, ду-ду…, отмеряя километр за километром длинный путь к столице Родины.
В декабре 1941 года состоялась решающая битва за Москву. Многие её защитники сложили головы в кровопролитных боях с хорошо обученным и вооружённым до зубов противником. Но гитлеровский план захвата Москвы потерпел полнейший провал. Враг не рассчитывал, что оборонять свою столицу будут защит-ники от Сахалина до Мурманска, от республик Кавказа до кал-мыцких степей, от Камчатки до Ленинграда…
ГОДЫ УЧЁБЫ

Накануне войны Магун, ко-торого и учителя, и ученики на русский манер называли Пав-ликом, закончил семилетнюю школу. Многие его сверстники были призваны в Армию. Но его бы не взяли по причине инвалидности. В мире было
неспокойно. На Дальнем Востоке Советскому Союзу угрожала милитаристская Япония. Квантунская армия в то время насчиты-вала один миллион человек. Шли бои на Хасане и Халхин-Голе, в которых принимали участие и советские воины. Япония захвати-ла всю Маньчжурию и большую часть Китая. Японские военные корабли бороздили воды Охотского моря, контролируя южную часть Сахалина, Курильские острова.
Советские воины-интернациалисты участвовали в боях в Испании против фашистских войск генерала Франко, верного со-юзника Гитлера. Вовсю шла Вторая Мировая война. Гитлеровцы захватили большинство стран Европы, которые стали работать на военную мощь фашистской Германии. Гитлер наращивал силы для внезапного и коварного нападения на Советский Союз.
Павлик принимает решение поступить на учёбу в педагоги-ческое училище. Он понимал, что колхозником ему никогда не быть, защитником Родины – тоже. И во всём была виной его иска-леченная в детстве нога. А поскольку Павел имел тягу к наукам, он решил посвятить жизнь школе. Сдав приёмные экзамены, он становится студентом. Учёба молодому нивху давалась без труда, и он успевал по всем дисциплинам. Нередко сокурсники просили его помочь по какому-нибудь предмету, и он охотно помогал пар-ням. Особенно тяжело давалась учёба ребятам из северных райо-нов края, которые с детства привыкли к кочевой жизни, и никакой речи, кроме родной, они не слышали. В педагогическом училище они изучали русский язык, при помощи которого осваивали и другие дисциплины.
Мирная студенческая жизнь была нарушена известием о начале войны. Вечером 22 июня 1941 года по радио объявили, что фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз.
Люди не верили своим ушам, и молча, в недоумении, тревожны-ми взглядами спрашивали друг у друга: «Неужели война?». Но это была суровая правда, от которой кровь стыла в венах. Враг стремительно продвигался на восток, захватывая города и сёла, уничтожая мирное население, нанося Красной Армии невос-полнимый урон. Каждый день устами Левитана звучала горькая правда войны.
В районе, как и по всей стране, была объявлена мобилизация. Сотни жителей Нижнеамурья были призваны в Красную Армию. До Хабаровска шли пароходы, катера с баржами, до отказа наби-тые мобилизованными. В первые месяцы войны на фронт ушли и кальминцы. Павел надеялся, что и его могут призвать в армию, пусть не в строевую часть, а хотя бы ездовым, или хотя бы на кухню, лишь бы быть полезным. Но в военкомате были катего-ричны – фронту нужны физически крепкие и здоровые бойцы. Из-за отказа Павел страдал, чувствовал себя неполноценным человеком, злился на себя, и часто срывался на других, бывало, даже по любому пустяку. Однажды директор училища, узнав о поведении студента-инвалида, вызвал его к себе в кабинет. У них состоялся непростой разговор.
- Слушай, Павел, - говорил директор, - нет твоей вины, что тебя не призвали в армию. Фронту действительно нужны крепкие ребята. Да и война, думаю, скоро закончится. Вот увидишь, скоро наша Красная Армия разгромит врага на его же территории! А тебе нужно учиться! Хорошо учиться! Стране нужны грамотные учителя. И ты будешь хорошим учителем, обязан им быть! Я в этом уверен!
Директор училища был хорошим психологом. Он знал, как и о чём говорить с молодым парнем, чтобы на задеть его самолюбие, не унизить и не уронить достоинство. И после его слов о том, что он не последний человек в советском обществе, и он нужен стра-не и своему народу как учитель, Павел почувствовал себя очень и очень неловко. Ему стало стыдно, что он проявил слабость и несознательность. Но, как человек немногословный, лишь толь-ко молчаливо кивнул головой в знак согласия. Директору этого было достаточно – он видел, что Павел всё прекрасно понимает, и согласен учиться так, чтобы получить хорошие знания, которые пригодятся в жизни не только ему, сколько его землякам-нижне-амурцам.
Но директор решил довести начатый разговор со студентом до конца. Он как будто читал мысли Павла: «Вот, смотри, Павлик, вас, представителей северных народов учат русские учителя. Но ведь вы и сами можете учить ребят. Кто, если не вы, хорошо знае-те обычаи, традиции своего народа! Да вы же выросли на приро-де, для вас здесь всё знакомо, вы знаете, где и когда ловить рыбу, как скрадывать и добывать зверя. Всё это вам знакомо с детства. Мы, ваши русские друзья, тоже чему-то учимся у вас. Вы знаете то, чего мы ещё не знаем. Вы же тоже в каком-то смысле учителя для нас! Ты со мной согласен, Павел?».
- Вот смотри, - говорил директор, - твои родственники, од-носельчане воюют на фронте, а дети их ждут домой. Но детям нужно учиться! А кто их будет учить? Вот и будешь их учить!
Павел сидел, задумываясь над словами директора: «А ведь верно он говорит. Кому нужен на фронте калека? Что я могу де-лать? Ну, смогу я держать в пуках винтовку, ну, смогу выстрелить во фрица. А придётся идти в наступление! Разве я угонюсь за здо-ровыми солдатами? Нет, конечно. Но ведь я могу принести пользу своему народу, обучая детей грамоте!».
Директор как будто читал мысли студента. По его глазам он понял, что Павел пересмотрел и осмыслил своё поведение, и бу-дет идти к своей цели, которую он выбрал сознательно.
Павел был обезоружен искренностью и откровенностью ди-ректора. И он был полностью с ним согласен. У Павла на душе происходило то, чего он никак не ожидал – его воспринимают не как инвалида и калеку, а как полноправного члена советского общества. И разве мог он, простой амурский паренёк, не оправ-дать доверие своего наставника и учителя? Нет, Павел считал бы это ниже своего достоинства. Он, Павел – будущий учитель! И точка!
Ввиду военного времени учёба была закончена за три года по ускоренной программе. Молодые специалисты получили ди-пломы, и разъехались по домам. Приехал в родное село и Павел. Первым делом он решил навестить не друзей, а девушку, в ко-торую был влюблён ещё со школьной скамьи. Дома её он, как и предполагал, не застал. Женская бригада в это время находилась на рыбалке. Значит, там находилась и его девушка. А где же ей ещё быть? Конечно, вместе со всеми женщинами, которые во время войны заменили мужчин. Не раздумывая, Павел садится
в отцовскую лодку, и направляет её на противоположный берег Амура – на Мачи, где женщины ставят сети, тянут невода, чтобы поймать как можно больше рыбы.
Во время короткого перерыва кто-то из девчат воскликнул: «А к нам председатель едет! Вон, видите, лодка Амур перевали-вает!». «Где, где? – загалдели девчата, - наверное, продукты нам везёт».
- Так это же Павлик, сын нашего председателя, - сказала бри-гадир, - я слыхала, он будет работать у нас в школе учителем.
- А может, он хочет работать в нашей бригаде рыбаком, - под-хватила какая-то девушка, - смотрите, как он здорово гребёт!
Женщины смотрели на реакцию Татьяны, которая в смуще-нии теребила платок, опустив глаза. Она, как и её подруги, не ждала в этот день никого из Кальмы. Продукты ещё не кончились, и председателю здесь нечего было делать. Тем более девушка не ждала Павла. Она, если бы её спросили, любит ли Павла, скорее всего, ответила бы отрицательно. Таня никогда не думала о нём как о женихе. Он не тревожил её сердце, и нечем она не выделяла молчаливого парня из всей мужской толпы. Поэтому ей было всё равно, едет в лодке то ли Павел, то ли другой человек. Но всё рав-но в глубине души ей было приятно внимание взрослого парня.
Вскоре лодка ткнулась носом в берег озера, и Павел, привет-ствуя женщин, привязал её к ближайшему кусту. Засмущался ли Павел при любопытных взглядах десяток девичьих глаз? Да нет, все ему были знакомы ещё с детства, со многими из них он ходил в школу. И поэтому без тени смущения он подошёл к табору, где отдыхали женщины.
- Ого, сколько рыбы поймали! – после приветствия восклик-нул Павел, окинув взглядом большую кучу пойманной рыбы, - и куда же вы её будете девать?
- Обработаем и посолим, куда же ещё? – ответила бригадир, а то пока за ней приедут с рыбзавода, она вся пропадёт. А солёная она не испортится.
Павел, подойдя к Татьяне, негромко поздоровался: «Здрав-ствуй, Таня, вот я и вернулся. Насовсем! В школе буду работать!». Девушка пожала плечами, как будто ей было всё равно. Она не знала, как себя вести с молодым парнем. В это время бригадирша дала команду: «Ну что, девоньки, пошли работать! А ты, Таня, можешь задержаться чуток, пока чаю свари, покорми гостя!».
- Вот ещё! – воскликнула Таня, - пусть сам поест, вон, продук-ты на столе!
- Таня, покорми Павла, - поддержали бригадиршу женщины, улыбаясь молодому человеку.
-Да нет, спасибо, я вместе с вами поработаю, у меня время есть. А вечером в Кальму поеду, родителей я ещё толком и не видел, - произнёс Павел.
Шли день за днём. Павел часто приезжал на лодке в Мачи, чтобы увидеть любимую девушку. Татьяна стала привыкать к нему, и если он немного припаздывал, беспокоилась. А здесь еще и мама советовала ей: «Парень он неплохой. Грамотный, из хо-рошей семьи, любить тебя будет, подумай над его предложением стать его женой». Как оказалось, слова Кау, а она была матерью Татьяны, оказались пророческими. Павел без ума был влюблён в Татьяну, и она дала согласие стать его женой.
Приближалась осень, надо было ехать в райцентр, в район-ный отдел образования, и получить направление для работы в школе. И вот Павел в Тахте, где он не раз бывал ранее, даже в детстве лежал здесь в больнице, где ему лечили ногу. Но сейчас он был в райцентре по другой причине. Сейчас должна была ре-шиться судьба молодого учителя – будет он работать в родном селе, или его пошлют в другую школу, где он нужнее, где тре-буются молодые специалисты. Скрипнули ступеньки старого крыльца, Павел заходит в помещение, оно небольшое, всего из нескольких кабинетов, в коридоре в бочонке растёт большущий фикус, вдоль стены стоят несколько табуреток и стол со старыми газетными подшивками. На стенах плакаты, призывавшие скорее покончить с заклятым фашистским врагом, ударнее трудиться на производстве, лучше учиться в школе. И ещё, что запомнилось Павлу – на него с плаката смотрела женщина с вытянутой вперёд рукой, взгляд её глаз невозможно описать, они смотрели на тебя проницательно. И слова, переворачивающие душу «Родина-Мать зовёт!». По коридору раздались шаги. Пожилая женщина оста-новилась, внимательно посмотрела на Павла и спросила: «Вы к кому?».
- Мне надо к заведующему.
- Заходите в этот кабинет! – подсказала женщина.
После короткого разговора с директором Павел получил на-правление в школу. Но не в Кальму, как он надеялся, а совсем в
другое село. В направлении было написано: «Для работы в школе села Усть-Амгунь направляется молодой специалист Магун Павел Афанасьевич». По совместительству он был назначен директором школы в этом небольшом посёлке, где сливаются воды Амгуни с Амуром.
Павел не любил в разговорах с родными и близкими вспоми-нать события, связанные с трагедией на Амуре. Но люди, ставшие виновниками этой трагедии, нашли в себе мужество, и рассказали всю правду, что случилось не без их участия в тот злополучный день. Павел проработал в Усть-Амгуни два года, хорошо узнал людей, их обычаи, традиции, чем занимаются и чем живут неги-дальцы, эти белокожие люди азиатского происхождения.
Летние каникулы подходили к концу, и Павлу Афанасьевичу необходимо было выехать в райцентр за учебниками, тетрадями и другими школьными принадлежностями. Единственный водный транспорт – лодки. Но в ту пору на Амуре появились стационар-ные бензиновые двигатели Л-3. Одноцилиндровый двигатель был маломощным, но его лошадиных сил вполне хватало, чтобы пре-одолеть течение Амура. Как раз в то лето учитель приобрёл такой мотор и установил его на деревянную лодку. В ту поездку с ним напросились и двое усть-амгуньцев, уже слегка подвыпивших и находившихся в состоянии лёгкого опьянения. Трёхсильный дви-гатель работал ровно, лодка взяла направление в сторону Тахты. Учитель рулил, а двое выпивших мужиков сидели на корме, о чём-то громко разговаривая, пытавшихся перекричать шум рабо-тавшего двигателя. Мелкие брызги воды освежали голову Павла, тёплый ветерок приятно ласкал его лицо. Все мысли были о на-чале учебного года, о том, сколько детей пойдёт нынче в школу. С этими мыслями он был в хорошем расположении духа и, ка-залось, ничто не могло в эти минуты омрачить его настроение. Вдруг лодка закачалась, сзади раздались громкие голоса. Обер-нувшись, Павел увидел, что мужики дерутся, вцепившись друг в друга. В голове мелькнула мысль: «Если лодка перевернётся – все пойдём ко дну».
- Что вы творите? А ну-ка прекратите драку! – закричал Павел. Но мужики продолжали драться, нанося друг другу удары. Павлу ничего не оставалось делать, как разнять дерущихся пьяных му-жиков. Убрав газ, он стал разнимать их, но в этот момент маховик двигателя стал наматывать на себя штанину от брюк. Раздался
хруст, и свет померк в глазах Павла. Он потерял сознание. Мужи-ки почти моментально отрезвели от увиденного – брюки в крови, нога болтается, глаза Павла закрыты, лицо перекошено от боли. В тот же день, причалив лодку к берегу, мужики на себе отнесли Павла в районную больницу, в которой он пролежал более полу-года. Больше в усть-амгуньскую школу Павел не вернулся.

ПОСЛЕ ВОЙНЫ
В мае 1945 года вся страна ликовала – враг был разбит в собственном логове! Победа! Победа! Наконец-то закончи-лась проклятая война! Радости у людей не было предела. На улицах, в домах только и раз-говоров насчёт Победы. Люди, уставшие от лишений, от на-пряжения, не могли сдержать слёз счастья. Правда, не все вернулись с полей сражений. Родным и близким погибших
солдат в течение всей войны приходили похоронки. Но трево-жные события на востоке страны не приносили радости и ликова-ния в дома мирных жителей. Враг в лице японского милитаризма был ещё силён. И с запада на восток день и ночь шли поезда. С военной силой, с танками и артиллерией. И закалённая в суровых боях Красная Армия наносит сокрушительный удар по японско-му агрессору. Второго сентября 1945 года был подписан Акт о безоговорочной капитуляции Японии. Вторая Мировая война за-кончилась полным разгромом Квантунской армии.
Постепенно с войны возвращались советские победители. С запада вернулись братья Беник Николай Константинович и Тыхта Алексей Константинович, Вальдю Сокси Иванович, дошедший до Берлина и расписавшийся на стенах поверженного Рейхстага, четверо братьев Крыловых.
Но не все вернулись домой. Под Кронштадтом в 1943 году погиб моряк Балтийского флота Чида Алексей Иванович, внук знаменитого Юкургуна. Погиб под Веной разведчик Псиврун Григорий Николаевич.
Живыми и здоровыми вернулись участники войны с Японией Вычкан Алексей Афанасьевич, Пудан Иван Афанасьевич, братья Лынкины, братья Кистан и Паян, Загузов Иван, Кондаков Гри-горий, Ермоленко Алексей, Гохта Семён, Гурка Таяк, и другие кальминцы.
Чида Фёдор Иванович и Чунсун Николай Михайлович уча-ствовали в войне против Японии моряками Тихоокеанского флота, освобождали от врага южный Сахалин, Курильские острова. Оба закончили войну в звании капитан третьего ранга. Всего только из маленькой Кальмы в Великой Отечественной войне принимало участие 28 человек.
Авторитет фронтовиков был настолько велик, что молодёжь буквально смотрела им в рот. Для парней и девушек они были настоящими героями. А прошедшие сквозь ужасы войны демо-билизованные воины считали себя обычными людьми, лишь на тяжёлые четыре года отлучёнными от своих семей, от работы, от Кальмы, мимо которой несёт воды седой Амур. Солдаты привы-кали к мирной жизни, их руки, за годы войны привычные к вин-товкам и автоматам, вновь ощущали тяжесть топоров, лопат, пеш-ни, невода и сети. Но это было ощущение мира, знакомой работы, родных амурских тоней с карасями и лососем, пахнущих смолой и свежими стружками новых домов для колхозников и учителей. С утра до вечера слышались звонкие голоса молодёжи, звуки то-поров и пил – Кальма вновь жила довоенной жизнью, как будто и не было войны. Но она была, и память о ней была в каждом серд-це, в каждом доме амурчанина. Четыре года войны сыграли свою роль. На берегу села не было ни одной новой лодки, все давно прохудились, и требовали замены. Заборы и калитки покосились, и при малейшем ветре скрипели и качались. Но что бросалось в глаза – это бедно одетые люди, в латаной-перелатаной одежде и обуви. Однако люди верили, что жизнь скоро наладится.
С удвоенной силой, с энергией и воодушевлением взялись за строительство мирной жизни жители Кальмы. Вновь строились дома, колхозники сдавали государству рыбу, овощи, как в довоен-ное время, только намного больше перевыполняя планы. Посте-пенно жизнь стала налаживаться.
Однажды Николая Чунсуна вызвали в райком партии. «Зачем, для чего? – думал Николай, - меня вызывают!». Но вскоре всё вы-яснилось. Первый секретарь райкома, увидев перед собой Нико-
лая, произнёс: «Ну, богатырь! Наслышаны о вас, о ваших боевых делах! Вы же во время войны вступили в партию?».
-Да, - произнёс Николай, - перед самой боевой операцией. Освобождали один из Курильских островов.
- И куда же вы теперь? Чем думаете заниматься?
- Работать буду, электриком. У меня и специальность есть!
- Электриком, это хорошо! Но не думаете ли Вы учиться даль-ше? А что, если мы направим Вас на учёбу в Высшую партийную школу?
Николай не ожидал такого поворота в своей жизни. Он думал, что будет работать в колхозе электриком, заодно рыбачить, как его предки. А тут такое предложение!
- Партии нужны молодые кадры, - сказал первый секретарь, - вы же хотите, чтобы ваш район, ваша Кальма строилась, разви-валась? Мы тоже этого хотим!
- Да кто же этого не желает! Однако, я имею право подумать? - А что долго думать и рассуждать? Соглашайтесь! А за род-
ных своих не беспокойтесь, поможем!
Так Николай стал слушателем Хабаровской Высшей партий-ной школы. Годы напряжённой учёбы закончились, и он вернулся в родной район, где начал работать инструктором райкома. Тру-довая жизнь приносила новые заботы, хлопоты, но от них Ни-колай получал удовольствие. Ему часто приходилось бывать или на рыбацких тонях, где он знал каждого рыбака, или в бригадах строителей. Это была живая работа с людьми. Молодого инструк-тора вскоре повысили в должности – на очередной партийной конференции он был избран вторым секретарём райкома партии.
Несмотря на занятость, Николай находил время и приезжал в Кальму, чтобы помочь матери в домашнем хозяйстве, повстре-чаться с земляками. В свободное время он любил вечерком сесть в лодку, поставить где-нибудь на протоке или в заливе сеточку, поси-деть у костра, и сварить уху. Этими моментами он очень дорожил, но времени, как всегда, на подобный отдых не хватало. Как-то в один из майских вечеров, когда лёд на Амуре уже прошёл, Николай собрался на вечернюю рыбалку, взяв с собой братишку Чунера. Они заранее накопали дождевых червей, приготовили закидушки, и поехали на лодке по проточке в сторону школьных огородов, расположенных на острове. До захода солнца оставалось часа два. Небо было чистым, ни единого облачка. На тальниках появлялись
листочки. Было тихо, и лодка разрезала гладь воды, устремив свой бег к заветному месту братьев. Чунер сидел за вёслами, радуясь встрече со старшим братом и хорошей погоде, а Николай, находясь на кормовом сиденье, рулил веслом. Они вели неторопливый раз-говор, Николай расспрашивал братишку про учёбу, про его даль-нейшие планы после окончания школы.
Чунер отставал от ровесников в учёбе года на два – сказалось его отсутствие вдали от родного дома. Но упорство и тяга к знани-ям всегда приводили его к успехам. Он довольно быстро нагнал своих товарищей по учёбе, и заканчивал школу вместе с ними.
- Куда ты будешь поступать? – спросил Николай.
- Хочу учиться, быть грамотным, как наши учителя, наверное, буду поступать в педагогический институт.
- Хорошее дело! Правильно, братишка, решил!
Лето пролетело быстро, надо было подавать в институт до-кументы. Мать собрала Чунера в дальний путь, ведь она считала, что Хабаровск находится от Кальмы очень далеко.
И вот снова поездка на пароходе, но Чунер, уже подросший и возмужавший, воспринимает эту поездку в Хабаровск как ра-достное событие в своей жизни, не то, что была поездка с отцом в 1937 году. Он уже не помнил детали тех далёких событий, но хорошо помнил баржу, набитую депортированными корейцами, окрики конвойных, лязг цепей во время остановок парохода.
Поступление в институт не было проблематичным для Чуне-ра. Он по тем временам был начитанным юношей, и его знаний хватало для успешной сдачи вступительных экзаменов. В ин-ституте Чунер познакомился с русским парнем и, как оказалось, он был тоже из низовьев Амура, из Савинска. Повыше ростом, крепко сложенный, парень представился: «Степан Дмитриенко». Годы учёбы в институте сдружили земляков, и они считали себя братьями. Оба учились на одном факультете, у обоих был огром-ный интерес к знаниям, жили в одной комнате, краюшку хлеба делили на двоих.
Училась в это же время в педагогическом институте и Мы-ник. Осуществилась её мечта – она стала студенткой института, но ещё прошло несколько лет, пока она не получила диплом и направление в одну из школ родного района.
В первое время Мыник-Мария не могла привыкнуть к рус-ской кухне. Ей не хватало привычной с детства пищи. Рыба же на
столе в студенческой столовой была почему-то редким явлением, но зато, если она и появлялась в меню, то девушка испытывала явное наслаждение и удовольствие. Постепенно Мыник стала привыкать и к борщам, и к другой пище, которая ещё полгода- год назад казалась такой невкусной. Но когда она скучала по тале, тогда с девчатами шли на рынок, и покупали небольшого сазан-чика, или другую белорыбицу, которую можно было заталовать. Тогда для девчат был настоящий праздник.
Мыник иногда ловила себя на мысли, что ей не хватает обще-ния с подружками-одноклассницами. Ей тогда хотелось окунуть-ся в мир ярких ощущений, в котором живут её соплеменники. Но она знала, что пока не закончит учёбу в институте, прежней жизни, так привычной с детства, уже не будет. А, впрочем, думала она, нужен ли возврат к прошлой жизни? Уже не будет той Каль-мы, как раньше, уже не так люди соблюдают обычаи и традиции своего народа. Забываются неписаные законы, по которым жили предки нивхов. Сейчас всё больше почитаются советские законы и праздники. Молодёжь старается всё больше говорить по-рус-ски. Родная речь забывается. Лишь старики общаются по-своему, которые на русском языке говорят с большим акцентом. Даже ей, Мыник, дали русское имя – Мария.
Но разве виноваты в этом люди? Что они могут сделать с ин-тернатами, куда к началу учебного года съезжаются дети из других селений, находящихся друг от друга на десятки, а то и на сотни километров, где вообще нет школ. Интернаты, конечно, хорошо, рассуждала Мария. Во-первых, там хорошо кормят детей, в ин-тернате хорошая дисциплина, потому что с ребятами занимаются дипломированные воспитатели, а в школе их учат учителя, кото-рые любят свою работу. В интернате дети учатся всему, что им может пригодиться в самостоятельной жизни. Но плохо, что дети в интернате не говорят на родном языке. А школьная программа предусматривает изучение иностранных языков: немецкого или английского. Конечно, хорошо, что дети из нижнеамурских сёл будут понимать иностранный язык. Но что будет с родной речью? Дети говорят на русском языке, а на своём, на родном говорить уже стесняются. Так, глядишь, и забудется нивхский язык, рассу-ждала Мыник-Мария. А что я могу с этим сделать? Ведь я тоже говорю на русском! В институте обязательно изучается русский язык и литература, тем более, что я учусь на филолога, рассу-
ждала она. А когда закончу учёбу, в школе буду преподавать эти предметы. Забуду ли я нивхскую речь?
Эти мысли часто навещали Мыник. И она после долгих раз-думий решила – одно другому мешать не должно. Разве плохо сочетать языки? Это же хорошо! Она из учебников знала, что многие учёные владели несколькими языками, да и вождь ми-ровой революции Владимир Ильич Ульянов-Ленин знал немец-кий, французский, английский языки! А у современных студен-тов института есть уникальная возможность выучить не только русский язык, которому их обучают сильнейшие в Хабаровске филологи, но и какой-нибудь иностранный. Мария рассуждала, что ей ещё очень повезло в жизни – она с детства слушала и говорила на родном языке. И она считала себя счастливым че-ловеком!
За годы учёбы Мария повзрослела, из худенькой девочки она превратилась в статную девушку. её фигуру не портил даже едва заметный горб. Роста она была небольшого, но и маленькой её назвать было нельзя. Прямой взгляд любознательного человека выдавал в ней доброго человека.
В Хабаровск пришла весна. Снег с улиц, скверов, парков, тротуаров сошёл говорливыми ручейками, стекавшими в Амур. По заберегам плавали утки, хлопавшие крыльями, нырявшие в воду, и вызывавшие кряканьем и свистом весеннее настроение у толпившихся на набережной реки людей.
В середине апреля Амур вздыбился и, набирая силу, зашумел, громоздясь льдиной на льдину, показывая свою неукротимую силу. Туда-сюда стаями носились утки, как будто радуясь обнов-лению природы. В небе парили белокрылые чайки, ища возле берега проталину, чтобы выхватить оттуда чебака или пескаря.
Мария с подругами часто приходила на берег Амура, где они мечтали о взрослой жизни, спорили, доказывали что-то, с чем-то соглашались, а с чем-то и нет. Мария могла увлечённо расска-зывать об истории, о традициях, о своих земляках, что девчата заслушивались, и каждый раз просили её рассказать о чём-нибудь интересном.
- А о чём вы бы хотели услышать? Что вам больше всего ин-тересно? Как живут люди в моей Кальме?
- Да, да! – наперебой говорили девчата, - расскажи нам что-ни-будь интересное!
- Тогда я вам расскажу о моих родителях. Отца зовут Николай Кэтович – так записано в его документе. А по-нивхски его зовут Пухтын. Маму зовут Чиндик, а по-русски её зовут Екатерина. К моим родителям люди обращаются не на ты, а на вы, потому что они пользуются большим авторитетом. Все кальминцы моих ро-дителей называют «кола нивхгу», что означает «богатые люди». Но дело в том, что они никогда не были богатыми, но на еду всег-да хватает, и даже делятся с соседями какой-нибудь едой. У нас всегда в доме много гостей, и не было случая, чтобы они кого-ни-будь не приняли, не обогрели. Особенно в годы войны их госте-приимство и уважение к людям помогли очень многим землякам и путникам. А сколько незнакомых людей они выручали! За эту бескорыстную помощь родителей называли «урла нивхгу», что означает «хорошие люди». А нас с братом называли «урла нивхгу олагу» - дети хороших людей. Это обязывало ко многому. Нельзя было делать ничего плохого.
Девчата в общежитии иногда устраивали посиделки за чаем. На стол выкладывали всё, что у них было: хлеб, чай, какие-нибудь дешёвые конфеты. Иногда была и рыба. Тогда у девчат был празд-ник, особенно если на столе появлялась юкола. Тогда радости не было предела! Но её никогда много не бывало, и съедали юколу в один присест. Зато сколько было воспоминаний о сельской жиз-ни, о домашней кухне с юколой, другой любимой пищей! А если у кого-то из сокурсниц появлялся кусочек осетра или калуги, то всё – это был праздник вдвойне!
Как-то Валентина, её землячка из Тахты, попросила Марию рассказать подробнее об обрядах, об этикете. Её просьбу поддер-жали девчата: «Расскажи, Маша, расскажи!».
- С чего же начать? Что вам интересно? – интригующе начала Мыник.
- А ты говори, что пожелаешь! Ты так интересно рассказыва-ешь! Ты так много знаешь!
- Начну я вот с чего, пожалуй, очень важного в каждой нивх-ской семье. Младший никогда не мог ослушаться старшего. Если взрослые разговаривали, то дети молчали. У нас с ранних лет воспитывалось уважение и почтение к старшим. Соблюдал-ся целый ритуал встречи и проводов гостей. О приезде хозяева знают заранее. И летом встречают гостей на берегу. Как приятно смотреть на эти встречи. Люди улыбаются, обнимаются, интере-
суются жизнью друг друга. Спрашивают о здоровье каждого из родственников. И всем приятно! А в доме гостей встречают стоя. Гости, раздевшись, присаживаются на стулья. Мужчины подходят к отцу, а женщины к маме. Дети не должны мешать взрослым, а тихо сидеть, и ждать команды мамы. В любой момент гостям надо что-то подать или принести».
- Ой, как интересно! – восклицал кто-нибудь из подруг, - ка-кие интересные порядки!
- И у нас, - подтверждала Валя, - такие же порядки. Тоже по-читаем старших. А если кто и проявлял бестактность, то такого человека не уважали. И когда он понимал свою ошибку, и исправ-лялся, то к нему менялось отношение, и все довольны.
Мыник всегда чувствовала в подруге родственную душу. И тоже иногда просила её поделиться своими впечатлениями, вос-поминаниями.
- Ну, тогда слушайте, начала свой рассказ Валентина, - я его слышала из уст наших стариков, а они ещё от кого-то. Так и пе-редаётся он от одного человека к другому. А дело было так. Жил в Калмво один старик, острый на язык. Про него бабушки Вакук и Саньпак говорили, что он был умным человеком, который за словом в карман не лез. Так вот! У него был хороший голос, и он мог сразу же сочинить любую песню, и тут же её исполнить. Кого бы ни увидел, тут же сочинял песню. Не всем это было по душе, но если кто ему нравился, то он пел хвалебные песни. И люди с интересом слушали песни о себе. И как-то в Калмво приехал китайский чиновник собирать с жителей дань. Нивхи не пони-мали этого слова, и обратились к старику-острослову. Он велел позвать того китайца к нему. А сам, сев, как большой начальник, задрав кверху нос. Увидев такую картину, китаец испугался, и стал невнятно объяснять цель своего визита. Старик смотрел на чужестранца свирепыми глазами, и стал громко кричать. Земляки как бы в страхе упали на колени, и стали молиться. Китаец сильно испугался, и тоже упал на колени, что-то шепча по-своему. Он на четвереньках выполз из дома, и больше в Калмво его не видели.
- Да, Валя, ты правильно говоришь, эту историю знает каж-дый в Кальме. Но очень приятно, что люди помнят это событие.
- А теперь твоя, Маша, очередь! – обратились к ней подруги. - В детстве мы никогда не видели пьяных. Взрослые стали
пить водку уже после войны. И это были фронтовики. Правда,
многие из них ведут себя достойно, и не причиняют особых про-блем людям. Помню, как в первый раз увидела пьяного человека. Я очень испугалась. А папа мне сказал: «Не смотри на него. Зав-тра ему будет очень стыдно».
Пролетели годы учёбы в институте. Мария, как и её земля-ки, получила диплом. Ей дали направление в Тахтинский район. Получили дипломы и Дмитриенко Степан из Савинска, и Чунер Таксами из Кальмы.
- Куда тебя, Мыник, направляют на работу? – спросил Чунер. - Поеду к себе, буду проситься в Кальму, а ты, Чунер, куда
хочешь устроиться? Куда поедешь? Где хочешь работать?
- Не знаю, Маша, я очень долго думал об этом. И работать хочу по специальности, может быть, в какой-нибудь школе. Но больше всего хочу продолжить учёбу. Вызывали меня недавно в крайисполком, в отдел по народам Севера, предлагают продол-жить учёбу в Ленинграде, в институте имени Герцена Александра Ивановича. Наверное, соглашусь. Вот только съезжу домой, по-видаю маму и братьев, и поеду в Ленинград.
Однопалубный пароход, дымя трубами, вёз молодого пре-подавателя в низовья Амура, в родную Кальму. Чунер, давно не бывавший на природе, целыми днями находился на палубе, любу-ясь красотами Амура. Он не хотел вспоминать тяжёлое детство, проведённое на чужбине, но невольно сравнивал изменения, про-шедшие за период его взросления. Нанайские и ульчские стой-бища давно стали сёлами. Расстроился и стал красивым городом Комсомольск-на-Амуре. По Амуру стали регулярно ходить пасса-жирские пароходы.
Наконец показался Тыр, где пароход останавливался для выгрузки пассажиров. Чунер, сошедший на берег, не долго раз-думывая, отправился пешком до Кальмы. Семь километров для молодого человека – не расстояние. Через полтора часа он был дома. Мама, как всегда, встретила его с радостью. Она старалась накормить его чем-нибудь вкусным. Рассказывая о новостях, она подробно описывала сыну все события, происходившие в Кальме. Но когда речь зашла о дедушке Дабане, Чимак печаль-но сказала, что он тяжело болен. Чунер в этот же день посетил больного деда. Дабан не вставал с кровати – годы брали своё, и здоровье было уже не поправить. Через несколько дней Да-бана не стало. На его похороны съехались близкие и дальние
родственники из селений Тахта, Тыра, Сусанино, Богородского, Кадаков, Ухты, Булавы. Встал вопрос – по каким обычаям хоро-нить уважаемого человека? Нивхский закон запрещал провожать в последний путь человека чужого рода-племени путём крема-ции. Но старейшины села сказали своё веское слово: «Когда Дабан был у нас старостой, мы не спрашивали его о националь-ности, он, как и мы, жил по нашим законам, и поэтому его надо похоронить по нивхским обычаям. Дабан – настоящий нивх!». Никто со старейшинами спорить не стал – все были согласны со мнениями уважаемых старцев. На кладбище был изготовлен ритуальный сруб из деревьев, куда положили тело покойного. Для того, чтобы тело во время сожжения не корёжило, и он не приседал на смертельном одре, покойнику на руках и ногах перерезали сухожилия – таков обычай. Все его вещи, которые могли пригодиться покойному в загробном мире, аккуратно сло-жили в маленьком срубе, напоминающем нивхский дом.
Похоронив деда Дабана, Чунер отправился в свой далёкий жизненный путь, который проходил через Хабаровск, Москву – в город Ленинград. Так парень с Амура оказался на берегах Невы, где он прожил замечательную жизнь, приумножив славу россий-ской науки.

ЛЮДИ БОЛЬШОГО РОДА (Вместо эпилога)

Почти два века миновали, как осели братья-нанайцы Чурин-га, Канчунга и Дабан на Нижнем Амуре, давшие мощные корни новым родам, от которых образовались крепкие стволы с раски-дистой кроной, не сгибающихся под натиском суровых северных ветров и снежных метелей. Не затерялись братья Чуринга, Кан-чунга и Дабан в земной круговерти былых времён, не канули в Лету их имена. Десятки и сотни их потомков живут и здравствуют на земле, которая когда-то дала им приют, и где они разожгли свои родовые очаги, породнившись навеки с ульчами, нивхами, истин-ными обитателями нижнеамурских просторов.
Потомки Чуринги продолжили род на землях Тэнчи, Ухтр, Кадаки и Айи. Много знатных людей вышло из этого рода. Один Ходжер Чича чего стоил – участник Гражданской войны на Даль-нем Востоке против белогвардейцев и японской интервенции,
награждённый за храбрость и отвагу медалью «За боевые заслу-ги». Его сын Юган защищал Родину от японских агрессоров, а в мирное время руководил Ульчским Дорожно-Строительным участком. Был прекрасным спортсменом, защищавшим район на краевых спартакиадах. Его сын Алексей всю свою трудовую жизнь посвятил Богородской типографии, пройдя путь от рядово-го печатника до заместителя главного редактора по полиграфии. Дочь Югана – Наталья долгое время преподавала ульчский язык в Савинской общеобразовательной школе.
Внучка Чуринги Валентина Алексеевна Ходжер-Сидорова – работник культуры, возглавляла краеведческий музей имени Прокопия Васильевича Лонки в Богородском. Была внештатным корреспондентом районной газеты «Амурский маяк». Готовила материалы для ульчской страницы «Нани хэсэдин нюрувхэ бит-хэ» в районной газете. Ходжер Валентина Павловна возглавляла отдел социального обеспечения Ульчского райисполкома.
Потомки Канчунги тоже внесли и вносят значительный вклад в развитие района и края. Ходжер Виктор (Вада) всю жизнь рабо-тал колхозником в колхозах «Имени Калинина», «Удыль», «60 лет Октября». В 70-х годах во время экспедиционного лова наваги в бухте Накатово в районе посёлка Де-Кастри оторвало кусок льда от береговой линии вместе с вентерями. Несколько дней во время шторма этот кусок льда носило по Татарскому проливу. Люди из его бригады, и вместе с ними Виктор, без воды и пищи, в обледе-невшей одежде и обуви, без спасительного костра и без палатки, доступные всем северным ветрам, без сна и отдыха сопротивля-лись стихии, не давая друг другу замёрзнуть. Тесно прижавшись друг к другу, согреваясь дыханием, они дождались спасения. Всех до единого доставили в больницу, где Виктору сделали ампутацию замёрзших конечностей обеих ног. Но, лишь только поправившись, он снова встаёт в колхозный строй, вернувшись в свою бригаду, которую возглавлял.
Интересная история была связана с рождением Ходжер Бэнэ-Нины Константиновны, жительницы ульчского села Булау. Долгое время в семье Канчунги, которая жила на Кадаках, рож-дались дети и умирали в младенческом возрасте. Горевали ро-дители, горевали родственники по поводу ушедших в иной мир младенцев. Думали, что за проклятие было роду? Но никаких объяснений этому не было. Родители были здоровыми людьми,
питания в доме всегда хватало. Мясо, рыба, крупы не переводи-лись. Всего было полно, и юколы, и ягоды. Мир и покой царили в доме. Но когда в доме не звучат детские голоса, не о ком позабо-титься родителям – что это за дом? Так, стены, стол, стулья, кро-вати, и всё это принадлежит только мужу и жене. Горевали силь-но. Всё из рук валилось. Но однажды, то ли кто-то из стариков, то ли шаман посоветовали Чуринге сделать обряд. Обязательно должны были родители выполнить его. Беременной женщине нельзя было рожать в своей деревне. А родить надо было где-ни-будь по дороге, обязательно объезжая кладбища. Так и сделали. Чуринга с женой пришли в соседнее село, на Ухту, где прошли роды. Родилась девочка. Её запеленали, и через форточку пере-дали Чуринге, предварительно он дал хозяевам дома пять копеек, как бы выкупив ребёнка. Всё это было сделано для того, чтобы обмануть злых духов, и ребёнок остался жив. По договорённости с русским другом Лобановым, который жил на Чёрном Яру, ро-дители с младенцем приехали к нему, и пожили у него с неделю. После семья вернулась в Кадаки, где и стали благополучно жить, не зная горя. Вслед за Бэнэ на свет появились Вася, Лена, Давыд, Алёша. Все они родились и выросли живыми-здоровыми детьми. Со временем Нина закончила школу, затем медицинское училище в Николаевске-на-Амуре, и проработала всю жизнь фельдшером в Булавинском детском саду. Выйдя на пенсию, Нина Константи-новна занялась любимым занятием – шила халаты, ковры, плела соро*, готовила другую домашнюю утварь, став признанным ма-стером декоративно-прикладного искусства, и известной далеко за пределами района и края.
Потомок Канчунги Пётр Леонтьевич Дечули стал заслу-женным работником культуры РСФСР, создавший легендарный народный танцевально-песенный ансамбль «Гива». Его дочь Де-чули Лилия Петровна – ульчский композитор, почётный гражда-нин Ульчского района. Дечули Клара Петровна – учитель, одна из солисток отцовского ансамбля, «Гива» неоднократно становилась призёром на региональном, федеральном, международных фестивалях. Дечули Светлана Петровна всю жизнь посвятила медицине. Она врач-терапевт, долгое время работала в больницах Николаевского и Ульчского районов. Дечули Рида Сопчовна врач-терапевт, всю свою жизнь посвятила здравоохранеию Ульчского района. Дечули Мадо Сопчовна прекрасный хореограф.
Увлечённо занимается с детьми танцами. Она тоже имеет прямое отношение к ансамблям «Гива» и «Диро». Она основоположник северного танца в Хабаровском крае.
Дабан, самый младший из трёх братьев, обосновавшийся в стойбище Калмво и женившийся на нивхинке, дал путёвки в жизнь многочисленным своим потомкам. Вычкан Алексей Афана-сьевич в 1946 году демобилизовался из Армии, и всю свою жизнь посвятил колхозу, где был и простым рыбаком, и бригадиром, и председателем. С женой Ниной Фёдоровной родили и воспитали пять детей. Старший сын Вадим работал на судоремонтном заводе, Константин был водителем автомобиля, Зоя работала на почте, Валерий был учителем начальных классов, Марина работает главным врачом районного противотуберкулёзного диспансера.
Пудан Иван Афанасьевич – колхозник, очень скромный че-ловек. С женой-ульчанкой Холгой Ыкы-Зинаидой родили и вос-питали шесть детей. Сын Дмитрий долгое время работал фельд-шером в оленеводческом посёлке на Севере. Дочь Екатерина работает медсестрой в районной поликлинике. Дочь Татьяна возглавляет родовую общину «Калм» на родине предков, зани-маясь рыбопромыслом. Родовая община является посёлкообра-зующим предприятием на селе, что особенно важно в условиях рыночных отношений.
Гудан Павел Афанасьевич трудился учителем, завучем, ди-ректором школы в Кальме, Тыре, Нижней Гавани. С женой Татья-ной Семёновной родили и воспитали шесть детей. Старший сын Анатолий участвовал в конфликте под Даманском. Дочь Ирина работала фельдшером. Дочь Елена педагог дошкольного воспи-тания. Сын Андрей работал киномехаником, колхозником. Жена Павла Афанасьевича Татьяна Семёновна – дочь Кау Хайгановны, внучка старосты деревни Кальго Имтаско, награждённого в 1903 году серебряным кубком генерал-адъютантом Куропаткиным за помощь и сподвижнечество при освоении русскими Нижнего Амура и Сахалина. Имтаско – не уроженец стойбищ Кальго или Кальмы. Айн по национальности, переселившийся на Нижний Амур из Сахалина не по своей воле. Айны притеснялись японца-ми, и в поисках лучшей доли искали родину на чужбине. Здесь, на Нижнем Амуре Имтаско нашёл свою новую Родину, и верой и правдой служил нивхскому и русскому народам, за что и был отмечен высокой наградой.
Интересным образом попал Имтаско на Нижний Амур. Как-то зимой мимо стойбища Кальго проезжали нивхи на собачьих упряжках, добиравшиеся домой из Сахалина, гостившие и при-нимавшие участие в Медвежьем празднике, который устроил известный на всё восточное побережье острова нивх со своей многочисленной роднёй. Возвращались довольные праздником и встречей с родственниками Лер Мифа, которые надарили им различных подарков. Среди приезжих находился один человек, ничем не отличавшийся от нивхов, кроме обличья. Густая борода выдавала в нём айна, к удивлению нивхов, говорившего с ними на их родном языке. На нём были торбаза из нерпичьей шкуры, куртка из собачьего меха, и рукавицы из замши с национальным нивхским орнаментом.
Жители стойбища любезно приняли гостей, накормили их, напоили чаем, угостили табаком, и предоставили ночлег. Боро-датый айн попал в дом нивха Чикайна. Между ними завязалась непринуждённая дружеская беседа. Чикайн ни о чём не расспра-шивал айна, рассчитывая, что тот сам, если посчитает нужным, расскажет что-нибудь о себе, о своей жизни. И айн, зная о том, что нивхи при встрече незнакомого человека, никогда не проявят любопытства и, тем более, неучтивости, соблюдал неписаные правила этикета.
- Зовут меня Таскэ, я айн, жил на Сахалине, но решил по при-меру многих наших айнов, переселившихся на Амур, тоже обо-сноваться где-нибудь в нивхском стойбище.
 - Если хочешь, - сказал Чикайн, - можешь остановиться в на-шем стойбище. Наш язык ты знаешь. Значит, знаешь наши обычаи.
- А как отнесутся к чужеземцу ваши сородичи?
- Примут тебя, как нивха, если ничем не нарушишь проверен-ные веками законы наших предков.
Многое передумал Таскэ за длинную зимнюю ночь. Ему вспоминались родственники, ушедшие в иной мир, вспоминались друзья, разъехавшиеся по Сахалину и Амуру в поисках новой ро-дины. И после мучительных переживаний Таскэ принял решение остаться в нивхском стойбище Кальго.
Наутро Чикайн объявил гостям и своим сородичам, что отны-не в Кальго будет жить новый нивх по имени Имтаско.
Кальминцы, как и многие жители Ульчского района, внесли свою лепту в восстановление народного хозяйства, воспитания
молодого поколения, прививали ей любовь к своей Родине. Почётным гражданином Еврейской Автономной области был
избран Чида Фёдор Иванович, внук знаменитого Юкургуна, капи-тан третьего ранга в запасе. Долгие годы он работал заместителем председателя горисполкома, преподавателем в Биробиджанском кульпросветучилище, где пользовался непререкаемым авторите-том среди студентов и преподавателей. Фёдор Иванович входил в состав городского президиума совета ветеранов войны и труда, вёл большую общественную работу.
Чунсун Николай Михайлович прошёл через войну с милита-ристской Японией. В послевоенное время работал в партийных органах. Был вторым секретарём Тахтинского райкома партии, а после слияния Тахтинского и Ульчского района был избран вто-рым секретарём Ульчского райкома партии. Работал первым се-кретарём Аяно-Майского райкома партии. Работал в Хабаровском краевом комитете партии. Уже в пенсионном возрасте возглавлял крайзверопромхоз.
Николая Михайловича простые люди воспринимали не про-сто как партийного функционера, а как человека скромного, тру-долюбивого и порядочного. Среднего роста, крепкого телосло-жения, с походкой моряка, с волнистыми волосами, он нравился женщинам. И, бывало, если где-нибудь в каком-нибудь трудовом коллективе возникнут разногласия с руководством организации, предприятия или колхоза, то Николай Михайлович умело разру-ливал любой спорный вопрос.
Выслушав мнение работников, Николай Михайлович гово-рил: «Вот видите, нет неразрешимых вопросов. Вы сами успешно справляетесь со своими проблемами. И стоило вам обращаться в райком?». Хотя все прекрасно понимали, что без вмешательства второго секретаря райкома партии эта проблема, в решении ко-торой принимали простые работники трудового коллектива, не решилась, что мешало бы работе предприятия.
Особенно любили приглашать на собрания Николая Михай-ловича работницы колхозов. Они знали, что он выходец из про-стой семьи, и прекрасно понимает все заботы и чаяния сельчан. Как-то на заседании партийного бюро райкома партии работница молочно-товарной фермы передового леспромхоза выступила с упрёком в адрес одного из работников райисполкома, побывав-шего накануне в их селе, но не решивший ни один из вопросов,
поставленных рабочими. Женщина сказала: «Ну что толку, что вы посылаете к нам таких работников, о котором мы сейчас говорим на партбюро? Приехал, покрасовался, и уехал восвояси! Так и я могу решать вопросы! То ли дело Николай Михайлович – прие-дет, всё расставит по своим местам! И всем хорошо! Вот такие ра-ботники и нужны району. И внимательный, и справедливый…». Женщина на миг стушевалась, но, переборов волнение, выдох-нула: «И красивый!». В кабинете первого секретаря воцарилось молчание. Все ждали, что скажет руководитель района. А он про-изнёс: «А мы плохих и не держим!». И все облегчённо захлопали в ладоши. На следующем заседании бюро райкома партии этот работник был уволен с работы, как не справившийся с заданием райисполкома, и скомпромитировавший себя советский работник. Таксами Чундор-Василий Михайлович жил и трудился в Ту-гуро-Чумиканском районе. Долгое время возглавлял аэропорт в
районном центре.
Средний сын Чимак – Чунер Михайлович Так-сами. После окончания Ха-баровского педагогического института поступил в 1950 году, и в 1955 году успешно закончил Ленинградский пе-дагогический институт име-ни А.И. Герцена и поступил в аспирантуру Ленчасти Ин-ститута этнографии им. Н.Н. Миклухо-Маклая АН СССР. После окончания Аспиран-туры он остался работать в этом же Институте, который ныне именуется Музеем ан-тропологии и этнографии им. Петра Великого (Кун-сткамера) РАН. В 1960 году Чунер Михайлович защитил
кандидатскую диссертацию. А 1977 году он защищает диссерта-цию на соискание учёной степени доктора исторических наук по специальности «Этнография, этнология и антропология».
Бывало, встретит Чунер Михайлович своего земляка с Амура, и ведёт с ним неторопливый разговор. Поинтересуется, как живут его земляки, чем занимаются, изучают ли родной язык, помнят ли традиции предков. Эти нечастые беседы с соплеменниками при-давали ему силы, вдохновляли на новые работы, необходимые его народу. Он часто бывал в творческих командировках на Амуре, на Сахалине, и не только. Чунера Михайловича знали и в Якутии, и на Камчатке, и на Чукотке, и на Ямале. Он объездил весь рос-сийский Север, знал не понаслышке проблемы и чаяния северян. Встречался с учёными, с руководителями регионов, городов и районов, чтобы решить поднятые проблемы.
Чунер Михайлович подготовил и опубликовал более трёхсот научных трудов, посвящённых проблемам культуры народов Се-вера, Сибири и Дальнего Востока.
В 1990 году на Первом съезде малочисленных народов Се-вера Чунер Михайлович, будучи Председателем Оргкомитета по подготовке Съезда, выступил с докладом «О политическом и эко-номическом положении малочисленных народов Севера и путях их развития».
Чунер Михайлович уделял большое внимание подготовке этнографов-сибиреведов из числа коренных народов Севера, а также подготовке педагогических кадров из числа народов Се-вера. Под его руководством 12 учёных защитили кандидатские диссертации. Его ученики успешно работают в высших учебных заведениях страны, в научно-исследовательских институтах и в музеях России.
Научная деятельность нашего земляка получила высокую оценку в научных кругах страны и мира. В 1995 году Чунер Ми-хайлович был удостоен премии им. С.И. Дежнёва Русского гео-графического общества. В 1996 году Университет Бордо (Фран-ция) присвоил Чунеру Михайловичу степень почётного доктора, а также Диплом и медаль Международного общества исследова-ний шаманизма. С 1997 года он действительный член Российской Академии естественных наук. В 2005 году Чунер Михайлович за выдающийся научный вклад был избран иностранным членом Финской Академии наук.
Чунер Михайлович был учёным секретарём и заведующим отделом этнографии Сибири, исполнял обязанности ученого секретаря Ленчасти Института этнографии АН СССР, работал
заместителем директора Музея антропологии и этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера) РАН, а с 1998 по 2000 годы воз-главлял этот Музей.
Когда Чунер Михайлович приезжал в родной район, и бывал в районном центре, на встречу с ним обязательно приезжал его ин-ститутский товарищ Дмитриенко Степан Максимович, работав-ший долгие годы главным редактором районной газеты «Амур-ский маяк». Он с удовольствием представял Чунера Михайловича районному руководству: «Это наш выдающийся учёный-северо-вед, Таксами Чунер Михайлович! Уроженец села Кальма, нивх по национальности». И как бы между прочим скромно говорил: «Это мой самый лучший друг!». Хотя Чунера Михайловича и представлять-то не надо было – его имя известно не только в Уль-чском районе, но и далеко за его пределами.
Учёные-северяне не без гордости говорили о Чунере Михай-ловиче: «Это наш патриарх! Это наш самый первый учёный-этно-граф и северовед, который дал нам путёвки в жизнь!».
Дал путёвку в жизнь Чунер Михайлович и своей дочери На-талии, которая, закончив школу, училась в Ленинградском уни-верситете на факультете этнографии и социологии. Защитив дис-сертацию, получила учёную степень «Кандидат социологических наук». В американском городе Фербенкс получила звание «Ма-гистр антропологии». Наталия Чунеровна живёт в городе Турку в Финляндии, где продолжает научную работу. Она с успехом защитила диссертацию, и получила звание «Доктор географиче-ских наук».
Жена Чунера Михайловича – Астраханцева Ольга Петровна, относится к «Детям блокадного Ленинграда». Химик по образо-ванию, она трудилась во Всесоюзном научно-исследовательском институте синтетического каучука.
Внуки Чунера Михайловича – Антон и Александр живут с мамой в Финляндии, хорошо помнят дедушку, и очень гордятся, что носят его фамилию.
В послевоенное время выросла целая плеяда учителей, посвя-тивших свой благородный труд Кальме: Дэхаль Георгий Алексе-евич, его жена из народа ханты Дэхаль Августа Александровна; Метак Анатолий Михайлович, его супруга Метак Галина Кон-стантиновна из Забайкалья; Вайзгун Николай Дмитриевич, его жена Вайзгун Надежда Сергеевна; Кауна Надежа Ивановна; Вин-
гун Александра Михайловна; Кусу Анатолий Ефимович, его жена Петрова Валентина Алексеевна; Лучи Александр Иннокентье-вич; Пухта Мария Николаевна; Гудан Павел Афанасьевич; Донец Иван Моисеевич из Донбасса Украинской АССР; Вальдю Сокси Иванович, дошедший до Берлина, и расписавшийся на стенах поверженного Рейхстага. Вайзгун Дмитрий Николаевич пошёл по стопам отца, и преподаёт в Кальминской начальной школе. Дэхаль Светлана Георгиевна работает преподавателем во Влади-востоке. Она имеет учёную степень – кандидат педагогических наук. Многочисленные ученики кальминских учителей живут в Ульчском районе, на Сахалине, в городах Дальнего Востока и в других регионах страны, и даже за рубежом.
Есть у потомков Чуринги, Канчунги и Дабана и нанайские родственники. За прошедшие почти два века пути-дороги их давным-давно разошлись. И если ульчские и нивхские потомки нанайских рыбаков и охотников поддерживают родственные свя-зи, то этот пробел когда-нибудь еще предстоит восполнить и со своими нанайскими родственниками. Но не всё ещё потеряно. Живут в селе Ачан Амурского района прекрасные люди с фами-лией Ходжер. Имя одной из них – Ходжер (Барченко) Натальи Павловны стало известно в Хабаровском крае и за его пределами в 1989 году. Она была в числе первых энтузиастов, кто стоял у истоков зарождения Ассоциации коренных малочисленных на-родов Севера Хабаровского края. Была делегатом Первого Все-союзного съезда АКМНССи ДВ в городе Москве в 1990 году. К сожалению, её жизненный путь прервался в расцвете сил. Но её дело продолжила сестра – Ходжер Полина Павловна. Она также является делегатом многих съездов АКМНСиС и ДВ Российской Федерации. Возглавляет районную Ассоциацию Амурского райо-на, является главой родовой общины.
Живут на Амуре нанайцы, ульчи, нивхи, негидальцы, эвенки, орочи, удэгейцы, эвены, русские, украинцы, люди других наци-ональностей, вместе преодолевавшие и преодолевающие беды и печали, горе и разруху, защищая свою Родину в тяжёлые для неё времена. Вместе, дружно, плечом к плечу, единым строем и с единым душевным порывом – любить своё Отечество, защищать его от врагов, строить и созидать, рожать и воспитывать новые поколения людей в этом суровом, но таком любимом амурском крае. И все они вместе – Амурские люди!


СЛОВАРЬ Эндури (нан.) – Бог
Поянго (нан.) – младший
Ага Пу (нан.) – старший брат Нани (нан.) – человек
Ага (нан.) – брат
Агбиндий энуу (нан.) – чёрная оспа Хэдзэни (нан.) – нанайцы
Буни (нан.) – царство мёртвых
Гэ, тэде, тэдему (нан) – подбадривание шамана при камлании
Сусу (нан.) – запретное место Мангунский (нан.) – амурский Кэрэн (нан.) – саван из бересты Энекэ (нан.) – бабушка
Дученку (нан.) – струнный инструмент Даи ама (нан.) – дедушка
Мангбо (нан.) – Амур Огда (нан.) – лодка Мапа (нан.) – старик
Тала – сырое блюдо из рыбы Бачигоапу (нан.) – здравствуйте Сородэ (ульч.) – здравствуйте
Пукси (ульч.) – внезапно налетевший ветер Гилэмсэли (ульч.) – нивхи
Тэнча (ульч.) – живущие за поворотом
Калмво – стойбище Кальма (трёхлетний китёнок)
Пал Ыз (нивх.) – Хозяин тайги Тол Ыз (нивх.) – Хозяин воды Нафка (нивх.) – друг
Мулк (нивх.) – берестяная посуда Выть мур (нивх.) – железный конь Выть зиф (нивх.) – железная дорога Пила Во (нивх.) – большое стойбище Лоча (нивх.) – русский
Ыныя, сидь тыдь (нивх.) – оеё, что это? Касказиве (нивх.) – здравствуйте Ымык (нивх.) – мама
Хы (нивх.) – знак согласия Котр (нивх.) – медведь Уйдь (нивх.) – табу, грех Нарк (нивх.) – зять
Мос (нивх.) – блюдо из рыбьих шкур с добавлением масла, ягод
Инау – ритуальные стружки Арисаки – японский карабин Млыво (нивх.) – царство мёртвых Чумашка – берестяная посуда Кинз (нивх.) – чёрт
Бурхан – деревянный идол
Баду (нивх.) – блюдо из крупы с добавлением сушёной икры и приправы из особой травы
АУРП – Амурское Управление Речного Пароходства