Понятливость, ч. 2

ПОНЯТЛИВОСТЬ. ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 6. ИЛЛЮЗОРНОСТЬ РЕАЛЬНОСТИ

      Рене, Илю и Алу с годами становилось всё труднее играть взаимозаменяемые роли в разных странах: хотя и происходила стандартизация жизни на всей планете, возникали порой непередаваемые детали, искажения первоначального смысла  в других языках и моделях поведения. Рене пришлось потрудиться, чтобы заменить Ала в Египте и России.
Произношение слов в их общепринятой условности нарушало нормальную логику и создавало какую-то дурацкую атмосферу всеобщей иллюзорности. И Иль , и Рене, и Ал предпочли бы логическую стройность и чёткую определённость, соответствие между произносимыми звуками и семиотическими обозначениями. Но теперь даже в математике разные понятия могли называться одними и теми же терминами: например, радикалами называют и обозначения извлекаемых корней, и произведения простых множителей в первой степени. Поэтому приходилось запоминать огромные массивы малозначимой, но всё же необходимой информации. А цифровые аватары, инфороботы не были готовы, к тому же были уязвимы в плане криминальной доступности. Мир окунулся в хаос и загнивание. Эпоха Отстоя явила, говоря религиозным языком (из-за возврата к мракобесию, средневековому догматизму и сектантству), чудовищное множество «голов антихриста»  в самых неожиданных полиморфных формах. Это были и идеологии, и правящие кланы, и банки, и криминал, и даже науки и учебники. Тотальный характер лжи, лицемерия, обмана, воровства, несправедливости,  корысти и алчности уничтожал любые позитивные ростки  благодаря всё более растущему контролю не только поведения, высказываний и проявлений людей, но и любых проявлений свободомыслия. Криминализация и бюрократизация достигли чудовищных масштабов и приобрели всеобщий характер. Антихрист съедал главное богатство – свободное время, особенно если оно было направлено на свободу творчества. Занять всё время массовым потреблением того, что рекламируют, рекомендуют и навязывают, - ничего иного!
Конечно, и раньше было рабство, и раньше худшие черты людей проявлялись в критических ситуациях, но не было такой глобальности и такого лицемерия.
Разумеется, это было связано с «судьбой» человечества как «пустоцвета» на высыхающей веточке древа планетарной биоэволюции. Мутации этого вида приматов сначала давали неплохие надежды на опережающее развитие. Абстрактное мышление в результате продвинулось до пятидесяти совершенных чисел и даже были открыты поверады, определяющие модель космической эволюции. С шестого века дохристианской эры, начиная с первого из семи мудрецов – Фалеса из Милета, наиболее умные стали заменять веру, нетерпимость и мракобесие на сомнение, исследование, познание, движение к истине; всемогущество, приписываемое природе или очеловеченному мифическому материальному существу – богу, перешло, по праву, к математике, к абстрактной программе. Один из внуков Гора, учеников Тота (Гермеса Трисмегиста) определил Бога как программирующий Разум, как абстракцию Единого, Единицы, производящей материальные первочастицы своим проявлением в качестве математического оператора (матрицы – таблицы чисел) из Ничего (Ничто). И тут же Ничто превратилось в Нечто математическое, в особый объект. Оно попросту престало быть ничем. «И посыпались чудеса из решета». И решето стало математической абстракцией, и бесконечность, и сами существование и несущестование стали математическими абстракциями. Все законы стали действенными и определяющими только в математической форме. Они позволяли вычислять и предсказывать варианты будущего. И само время, и всё пространство, и весь мир оказались порождением математической модели. Бог Амон, богиня Маат, бог Тот, богиня Изида и другие всемогущие существа оказались удобными очеловеченными мифическими, но всемогущими формами проявления математических программ. Интеллектуально-информационная математическая модель-программа, как предсказывал Лейбниц, возникла из Единицы и регулярно возвращалась к Единице, чтобы сверить Меру Истины. А сама программа истины своим главным критерием сделала математическую гармонию – истинную красоту. Какой бы эфемерно красивой ни являлась материальная, энергетическая, в частности, молекулярная сборка, эта красота была иллюзорной, обманной игрой, служила для привлечения противоположной сборки того же свойства для создания множественности, усиления группой или же служила пищей, средством для более сильной, эффективно выживающей в процессе конкурентной борьбы сборки.
Стало ясно, что весь материальный мир, все вселенные являются лишь эфемерными творениями, развёртыванием таинственной всеобщей программы Истины, всегда влекущей к себе, но остающейся недоступной, не до конца открытой. А человечество оказалось столь ничтожным, малым, преходящим, во многом случайным звеном эволюционного развёртывания даже в материальном плане, что позволило отождествить его  с одним из многочисленных заблуждений в попытках познания. Конечно, мания величия, иллюзии бессмертия, важности, власти, галлюцинации и оптически обманчивые миражи, голограммы и все прочие заблуждения в процессе поисков методом проб и ошибок играют и позитивную роль, но всё же приближают «конец всего конечного». Реальность как одна из форм иллюзорности обязательно в своё время исчезает. И было бы неплохо, если бы она оставляла след. Достигнет ли человечество цивилизационного уровня хотя бы сотни совершенных чисел? Эратосфен, Диофант, Евклид, Ферма, Декарт, Лейбниц, Ньютон, Эйлер, Гаусс, Риман, Пуанкаре, Картан, Шрёдингер, Гейзенберг, Дирак… Всего лишь сотни имён из десятка миллиардов. Разумности маловато. Вот в чём вопрос…
       Троица в такой обстановке решила собраться в Египте, как бы на отдых, и скоординировать дальнейшие программы и действия.
       Остановились в «Шератоне», в Луксоре. После посещений храмов и купания в бассейне пришло в голову читать классику вслух, почти «по ролям». Из того, что было под рукой, выбрали «Калигулу» Альбера Камю, «Бесы» Достоевского и высказывания Льва Толстого. Рене, Иль и Ал читали по очереди без комментариев и отвлечений.      
«Калигула. Ничуть не более безнравственно обворовывать граждан открыто, нежели исподтишка, увеличивая косвенный налог на продукты, без которых они не смогут обойтись. Править – значит воровать. Все знают это. Но можно это делать разными способами. Лично я хочу воровать открыто.
 Так вот, всё вокруг меня ложь, а я, я хочу жить только в правде. И у меня как раз есть средство заставить их жить в правде. Ибо я знаю, чего им не достаёт... Они лишены понимания, и им не достаёт учителя, который бы знал, ЧТО он говорит…
Хочешь, я открою тебе главный секрет моего правления? Все, в чём можно меня упрекнуть на сегодняшний день, – так это то, что я добился кое-какого прогресса в деле могущества и свободы. Человека, который любит власть, несколько раздражает соперничество богов. И потому я упразднил их. Я доказал этим призрачным богам, что человек сильной воли безо всякого труда может справиться с их нелепым ремеслом…
 Жил да был бедный император, которого никто не любил. Он же, любя Лепидия, казнил его младшего сына, чтобы вырвать из его сердца и эту любовь. ( Меняет тон. ) На самом деле это неправда. Забавно, не так ли? Но ты не смеёшься! Никто не смеётся! Ну, слушайте! ( Злобно. ) Я хочу, чтобы все смеялись. Ты, Лепидий, и остальные. Встаньте! смейтесь! ( Бьет кулаком по столу. ) Я хочу – слышите? – я хочу видеть, как вы смеётесь!
(Все встают. В продолжение этой сцены актеры, кроме Калигулы и Цезонии, могут двигаться, как марионетки. Калигула, откинувшись на ложе, безудержно смеётся).
Взгляни на них, Цезония! Ничего нет! Честь, совесть – как там ещё? мудрость нации – всё исчезло перед лицом страха! Страх, Цезония, это прекрасное чувство; без примесей, чистое, бескорыстное, животное чувство! Одно из тех редких чувств, которые лишают человека всякого благородства. ( Проводит рукой по лбу. Пьёт. Дружески. ) Поговорим о чём-нибудь другом.
Калигула (громко и отчётливо ). Я сказал: завтра будет голод! Что такое голод, знают все. Это – бич. Завтра все почувствуют, как он бьёт. И я остановлю его, когда мне вздумается. ( Объясняет остальным. ) В конце концов, у меня не так уж много способов доказать, что я свободен. Человек свободен всегда за счёт других. Это досадно, но естественно. ( Бросает взгляд на Муция. ) Применяя это правило к ревности, сразу видишь, как уродливо это чувство. ( Мечтательно. ) Страдать из-за собственного воображения и тщеславия! Видеть, как твою жену… ( Муций сжимает кулаки и открывает рот. Калигула, очень быстро. ) Ну, давайте есть, господа. Кстати, мы с Геликоном много работали в последнее время и завершили небольшой трактатец о казнях… Вы для него ещё добавите материала. (Альбер Камю. Калигула).

«И вдруг он, впрочем, в самых кратких и отрывистых словах, так что иное трудно было и понять, рассказал, что он подвержен, особенно по ночам, некоторого рода галлюцинациям, что он видит иногда или чувствует подле себя какое-то злобное существо, насмешливое и «разумное», «в разных лицах и в разных характерах, но оно одно и то же, а я всегда злюсь…»
Дики и сбивчивы были эти открытия и действительно как бы шли от помешанного. Но при этом Николай Всеволодович говорил с такою странною откровенностью, невиданною в нём никогда, с таким простодушием, совершенно ему несвойственным, что, казалось, в нем вдруг и нечаянно исчез прежний человек совершенно. Он нисколько не постыдился обнаружить тот страх, с которым говорил о своём привидении. Но всё это было мгновенно и так же вдруг исчезло, как и явилось.
— Всё это вздор, — быстро и с неловкой досадой проговорил он спохватившись. — Я схожу к доктору.

«И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: сие глаголет Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твоя дела; ни холоден, ни горяч: о есть ли б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тёпл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст моих. Ибо ты говоришь: я богат, разбогател, и ни в чём не имею нужды; а не знаешь, что ты жалок и беден, и нищ, и слеп, и наг?…»

Я, Николай Ставрогин, отставной офицер, в 186— г. жил в Петербурге, предаваясь разврату, в котором не находил удовольствия. У меня было тогда в продолжение некоторого времени три квартиры. В одной из них проживал я сам в номерах со столом и прислугою, где находилась тогда и Марья Лебядкина, ныне законная жена моя. Другие же обе квартиры мои я нанял тогда помесячно для интриги: в одной принимал одну любившую меня даму, а в другой — её горничную, и некоторое время был очень занят намерением свести их обеих так, чтобы барыня и девка у меня встретились. Зная оба характера, ожидал себе от этой глупой шутки некоторого удовольствия.
Приготовляя исподволь встречу, я должен был чаще посещать одну из сих двух квартир в большом доме в Гороховой, так как сюда приходила та горничная. Тут у меня была одна лишь комната, на четвёртом этаже, нанятая от мещан из русских. Сами они помещались рядом в другой теснее и до того, что дверь разделявшая всегда стояла отворённою, чего я и хотел. Муж длиннополый и с бородой где-то служил в конторе и уходил с утра до ночи. Жена, баба лет сорока, что-то разрезывала и сшивала из старого в новое и тоже нередко уходила из дому относить, что нашила, и торговать. Я оставался один с их дочерью, совсем ребёнком на вид. Её звали Матрёшей. Мать её любила, но часто била и, по их привычке, громко кричала на неё по-бабьи за всё. Эта девочка мне прислуживала и убирала за ширмами. Объявляю, что я забыл номер дома. Теперь, по справке, знаю, что старый дом сломан, и на месте двух или трёх прежних домов стоит один новый, очень большой. Забыл тоже имя моих мещан, а может быть, и тогда не знал. Помню, что мещанку звали Степанидой; его не помню; куда теперь делась — совсем не знаю. Полагаю, что если начать искать и делать возможные справки в петербургской полиции, то найти следы можно. Квартира была на дворе, в углу. Всё произошло в июне. Дом был светло-голубого цвета. Однажды у меня со стола пропал перочинный ножик, который мне вовсе был не нужен и валялся так. Я сказал хозяйке, никак не думая, что она высечет дочь. Но та только что кричала на девчонку за пропажу какой-то тряпки, подозревая, что та её стащила на куклы, и отодрала за волосы. Когда же эта самая тряпка нашлась под скатертью, девочка не захотела сказать ни слова в попрёк, что напрасно наказали, и смотрела молча. Я это заметил, она нарочно не хотела, и запомнил, потому что в первый раз разглядел лицо девочки, а до тех пор оно лишь мелькало. Она была белобрысая и весноватая, лицо обыкновенное, но в нём много детского и тихого, чрезвычайно тихого. Матери не понравилось, что дочь не попрекнула, а тут как раз подоспел мой ножик. Баба остервенилась, потому что в первый раз прибила несправедливо, нарвала из веника прутьев и высекла девчонку до рубцов, на моих глазах, несмотря на то, что той уже был двенадцатый год. Матрёша от розог не кричала, конечно, потому, что я тут стоял, но как-то странно всхлипывала при каждом ударе и потом очень всхлипывала, целый час. Когда кончилась экзекуция, я вдруг нашёл ножик на постели, в одеяле, и молча положил его в жилетный карман, а, выйдя из дому, выбросил на улицу далеко от дому, с тем чтобы никто не узнал. Я тотчас же почувствовал, что сделал подлость, и при этом некоторое удовольствие, потому что меня вдруг точно железом прожгло одно чувство, и я стал им заниматься. Здесь замечу, что часто разные скверные чувства овладевали мною даже до безрассудства или, лучше сказать, до чрезвычайного упрямства, но никогда до забвения себя. Доходя до совершенного огня, я в то же время мог совершенно одолеть его, даже остановить в верхней точке, только редко хотел останавливать. При этом объявляю, что ни средою, ни болезнями безответственности в преступлениях моих искать не хочу.
Потом я выждал два дня. Девочка, поплакав, стала ещё молчаливее; на меня же, убеждён, не имела злобного чувства, хотя наверно оставался некоторый стыд за то, что её наказали в таком виде при мне. Но и в стыде этом она, как покорный ребёнок, винила одну себя. Отмечаю, потому что в рассказе это очень важно… Затем я прожил три дня у себя в номерах на главной моей квартире. В этих многочисленных номерах, обладавших самым дурным запахом пищи, гнездилось много людей, всё чиновников без места или на маленьком месте, докторов с отъездом, разных поляков, всегда около меня юливших. Я всё помню. В этом содоме я жил уединённо, то есть уединённо про себя, но целый день тут окружён был целою ватагою «товарищей», ужасно мне преданных и почти меня обожавших за кошелёк. Мы, я думаю, делали много скверностей, и нас другие жильцы даже опасались, то есть были вежливы, несмотря на шалости и глупости, иногда непозволительные. Говорю опять: я даже вовсе не прочь был тогда от мысли, чтобы меня сослали в Сибирь. Я до того скучал, что думаю, мог бы повеситься, и если не повесился, то потому что всё еще чего-то надеялся, так же, как и всю жизнь. Я помню, что я тогда очень занимался богословием и серьёзно. Это несколько развлекало меня, но потом стало ещё скучнее. Гражданские же чувства мои состояли в том, чтобы подложить под все четыре угла пороху и взорвать всё разом, если бы только того стоило. Впрочем, безо всякой злобы, потому что мне было только скучно и более ничего. Я вовсе не социалист. Я полагаю, что это была болезнь. Доктор Добролюбов, погибавший с семейством в наших номерах без места, на шутливый вопрос мой: нет ли каких-нибудь капель для возбуждения гражданской энергии? - отвечал однажды: «для гражданской, пожалуй, и нет, а вот для уголовной так, может, найдётся», - и остался доволен своим будто бы каламбуром, хотя страшно был беден и сидел с голодною, беременною женой и с двумя девчонками. А впрочем, если бы люди не были излишне собой довольны, то никто бы не захотел жить.
Опять через три дня, я воротился в Гороховую. Мать куда-то собиралась с узлом; мещанина, разумеется, не было дома; остались я и Матрёша. Окна (во двор) были отперты. В доме всё жили мастеровые, и целый день из всех этажей слышался стук молотков или песни. Мы пробыли уже с час. Матрёша сидела в своей коморке, на скамеечке, ко мне спиной, и что-то копалась с иголкой. Наконец, вдруг тихо запела, очень тихо; это с ней иногда бывало. Я вынул часы, было два. У меня стало сильно биться сердце. Я встал и начал к ней подходить. У них на окнах стояло много герани, и солнце очень ярко светило. Я тихо сел подле на полу. Она вздрогнула и сначала неимоверно испугалась и вскочила. Я взял её руку и поцеловал, принагнул её опять на скамейку и стал смотреть ей в глаза. То, что я поцеловал ей руку, вдруг рассмешило её, как дитю, но только на одну секунду, потому что она стремительно вскочила в другой раз и уже в таком испуге, что судорога прошла по лицу. Она смотрела на меня до ужаса неподвижными глазами, а губы стали двигаться, чтобы заплакать, но всё-таки не закричала. Я опять поцеловал у ней руку и взял её к себе на колени. Тут вдруг она вся отдернулась и улыбнулась как от стыда, но какою-то кривою улыбкой. Всё лицо её вспыхнуло стыдом. Я что-то всё ей шептал и смеялся. Наконец, вдруг случилась такая странность, которую я никогда не забуду и которая привела меня в удивление: девочка обхватила меня за шею руками и начала вдруг ужасно целовать сама. Лицо её выражало совершенное восхищение. Я встал почти в негодовании — так это было мне неприятно в таком маленьком существе, от жалости, которую я вдруг почувствовал…

Мне приснился совершенно неожиданный для меня сон, потому что я никогда не видал в этом роде. Да и все сны мои всегда или глупы, или страшны. В Дрездене, в галерее, существует картина Клода Лорена, по каталогу, кажется, «Асис и Галатея»; я же называл её всегда «Золотым веком», сам не знаю почему. Я уже и прежде её видел, а теперь, дня три назад, ещё раз, мимоездом заметил. Даже нарочно ходил, чтоб на неё посмотреть, и, может быть, для неё только и заезжал в Дрезден. Эта-то картина мне и приснилась, но не как картина, а как будто какая-то быль.
Я, впрочем, и не знаю, ЧТО мне приснилось. Точно так, как и в картине, — уголок Греческого Архипелага — причём и время как будто перешло за 3000 лет назад — голубые ласковые волны, острова и скалы, цветущее прибрежье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце — словами этого не передашь. Тут запомнило свою колыбель европейское человечество, и мысль о том как бы наполняла мою душу родною любовью. Здесь был земной рай человечества, боги сходили с небес и роднились с людьми, тут произошли первые сцены мифологии. Тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные; рощи наполнялись их весёлыми песнями, великий избыток непочатых сил уходил в любовь и в простодушную радость, и я ощущал это как бы прозревая в то же время и всю великую их будущую трёхтысячелетнюю жизнь, им неведомую и негаданную, и у меня трепетало сердце от этих мыслей. О, как я рад был, что у меня трепещет сердце и что их наконец люблю! Солнце обливало лучами эти острова и море, радуясь на своих прекрасных детей. О, чудный сон, высокое заблуждение! Мечта самая невероятная из всех, какие были, но которой всё человечество всю свою жизнь отдавало все свои силы, для которой всем жертвовало, для которой сохло и мучилось иссыхая, для которой умирали на крестах и убивались его пророки, без которой народы не захотят жить и — не могут даже и умереть. И всё это ощущение я как будто прожил в этом сне; повторяю, я не знаю совсем, что мне снилось, мне снилось одно лишь ощущение; но скалы и море, и косые лучи заходящего солнца,  - всё это я как будто ещё видел, когда проснулся и раскрыл глаза, в первый раз в жизни буквально омочённые слезами. Я помню слёзы, помню, что я был рад и что мне не было стыдно. Ощущение счастья, ещё мне неизвестного, прошло сквозь всё сердце моё даже до боли. Был уже полный вечер; в окно моей маленькой комнаты, сквозь зелень стоявших на окне цветов прорывался целый пук ярких косых лучей заходящего солнца и обливал меня светом. Я поскорее закрыл опять глаза как бы жаждая возвратить миновавший сон, но вдруг как бы среди яркого-яркого света я увидел какую-то крошечную точку. Вот так именно это всё было и с того началось. Эта точка стала вдруг принимать какой-то образ, и вдруг мне явственно представился крошечный красненький паучок. Мне сразу припомнился он на листке герани, когда так же лились косые лучи заходящего солнца. Что-то как будто вонзилось в меня, я приподнялся и сел на постель. И вот всё как это тогда случилось!
Я увидел пред собою (О, не наяву! Если бы, если бы это было настоящее видение, хоть раз, хоть один раз с тех пор — хоть на миг, хоть на одно мгновение во плоти и вживую, которой бы я мог говорить!), я увидел Матрёшу исхудавшую, и с лихорадочными глазами, точь-в-точь как тогда, когда она стояла у меня на пороге и, кивая мне головой, подняла на меня свой крошечный кулачок. И никогда ничего не являлось мне столь мучительным! Жалкое отчаяние беспомощного существа с несложившимся рассудком, мне грозившего (чем? Что могло оно мне сделать, о боже!), но обвинявшего, конечно, одну себя! Никогда ещё ничего подобного со мной не было. Я просидел до ночи, не двигаясь и забыв время. Я хотел бы теперь объясниться и совершенно ясно передать, что именно тут было. Это ли называется угрызением совести или раскаянием? Не знаю и не мог бы сказать до сих пор. Но мне невыносим только один этот образ и именно на пороге, именно в то мгновение, а не раньше и не после, со своим поднятым и грозящим мне маленьким кулачком, один только этот её тогдашний вид, только одна тогдашняя минута, только это кивание головой. Этот жест — именно то, что она мне грозила, -  был уже мне не смешон, а ужасен. Мне стало жалко, жалко до помешательства, и я отдал бы моё тело на растерзание, чтоб этого тогда не было. Не о преступлении, не о ней, не о смерти её я жалею, а только того одного мгновения я не могу вынести, никак, никак, потому что с тех пор оно мне представляется каждый день и я совершенно знаю, что я осуждён. Вот чего именно я не могу с тех пор выносить, да и прежде не мог выносить, только не зная этого, с тех пор представляется мне почти каждый день. Не само оно представляется, а я его сам вызываю, но не могу не вызвать, хотя и не могу с ним жить, если б я когда-нибудь увидал её наяву, хотя бы в галлюцинации! — Мне бы хотелось, чтоб она опять хоть раз поглядела на меня своими глазами, как тогда, большими и лихорадочными, и поглядела в мои глаза и увидела… Глупая мечта, никогда не будет!
Почему ни одно из воспоминаний моей жизни не возбуждает во мне ничего подобного? А было ведь много воспоминаний, может быть, ещё гораздо худших перед судом людей. Одну разве ненависть, да и то вызванную теперешним положением, возбуждают они во мне, а прежде я хладнокровно забывал и отстранял их в массе и был покоен искусственно.
Я скитался после того почти весь этот год и старался заняться. Я знаю, что я бы мог устранить и теперь Матрёшу, когда захочу. Я совершенно владею моею волей по-прежнему. Но в том всё и дело, что никогда не хотел того сделать, сам не захочу и не буду хотеть. Так и продолжится вплоть до моего сумасшествия.
В Швейцарии, два месяца спустя, вероятно, как противоположность и как борьбу организма за существование, я ощутил припадок страсти с одним из таких же неистовых порывов, как бывало это лишь когда-то, первоначально. Именно, я почувствовал ужасный соблазн на новое преступление, совершить двоежёнство (потому что я уже женат); но я бежал, по совету другой девушки, которой я открылся почти во всём, и даже в том, что совсем не люблю ту, которую так желал, и что никогда никого не могу, и что, кроме желания, нет ничего. К тому же это новое преступление нисколько не избавило бы меня от Матрёши». (Достоевский Ф.М. Бесы).

„Как ни велика ваша ответственность за те годы вашего царствования, во время которых вы можете сделать много доброго и много злого, но ещё больше ваша ответственность перед богом за вашу жизнь здесь, от которой зависит ваша вечная жизнь и которую бог дал вам не для того, чтобы предписывать всякого рода злые дела, или, хотя участвовать в них, и допускать их, а для того, чтобы исполнять его волю. Воля же его в том, чтобы делать не зло, а добро людям. Подумайте об этом не перед людьми, а перед богом и сделайте то, что вам скажет бог, то есть ваша совесть. И не смущайтесь теми препятствиями, которые вы встретите, если вступите на новый путь жизни. Препятствия эти уничтожатся сами собой, и вы не заметите их, если только то, что вы будете делать не для славы людской, а для своей души, то есть для бога.“
Источник: „Любить? Всех любить и всегда любить нельзя — не осилишь. Разумеется, это хорошо бы. Но это невозможно, как невозможно не спать. И тот, кто точно любил, знает, и чем сильнее он любил, знает, что этого нельзя. Не достанет внимания. Чтоб полюбить, надо вникнуть в чужую душу. А это труд, для которого нужны силы. А когда их нет, не надо притворяться. Не надо, не вникнув в душу чужую, уверять себя, что я люблю его. Это ложь. Не надо тоже и слегка принять участие в нём, возненавидеть его врагов (это бывает самая обычная форма поверхностной любви). Это похоже на то, как очищаешься от репьев, с одного места отцепишь к другому: — Чтобы любить, нужно внимание, усилие, которое ограничено, и мы не можем всегда владеть им. Когда есть это внимание, слава Богу, и потому надо не тратить эту силу на пустяки, а беречь её. Но когда нет этой силы, то надо не обманывать себя, что любишь, а напрягать все силы на то, чтобы только не не любить, чтобы не допускать себе в душу враждебных чувств.“
Источник: „Верующим в троичность бога нельзя доказать того, что этого нет, но можно показать им, что утверждение их есть утверждение не знания, а веры, что если они утверждают, что богов три, то я с таким же правом могу утверждать, что их 17 1/2.“
Источник:
Диалог начал Рене:
- Мне кажется слишком субъективным отождествление у Толстого бога с совестью, душой. Кантианское определение «нравственного закона внутри нас» также грешит субъективностью. Личностные проявления и впечатления - это только субъективные ответвления, листочки, лепесточки единой вселенской программы. А она объективная и предопределяющая. Мне показалось, что Калигула у Камю ближе всех к истине. К тому же мы не можем познать, что такое любовь, если одновременно и наряду с этим не познаем ненависть. Когда читаем евангелия, мы обнаруживаем, что любовь Христа ограничена любовью между членами его секты. И даже мать и отец, и дети должны быть отодвинуты и отвергнуты на фоне любви к братьям и сёстрам из верующей общины. Любая любовь ограничена, как и любая ненависть, предполагающая в свою очередь эту любовь.
- Да. Мне тоже так показалось. Но тут ещё есть какие-то тонкости. Мне показалось, что недостаёт представления о преходящести бытия и наказывающей роли программы Истины. Мы же хорошо представляем всемогущество Маат, не так ли? – вопросительно посмотрел Иль.
- Думаю, мы все чувствуем и мыслим аналогично. Но нам надо подумать, ЧТО наши мысли дают для дальнейших наших действий. Мы много трудимся. Прекрасные результаты. Но всё это может улетучиться бесследно в один миг, - продолжил диалог Ал.
- Давайте подумаем этой ночью, а завтра обсудим все наши предложения подробней,- завершил диалог Рене…



    ПОНЯТЛИВОСТЬ. ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 7. ИСЧЕРПАННОСТЬ: СТИРАНИЕ ПАМЯТИ

- Как же много ненужного! Как от всего этого избавиться? Стать бы Диогеном! – задумчиво произнёс Иль, растянувшись на лежанке под тентом посреди пляжа на берегу Красного моря.
- А что мешает? Это можно прямо сейчас, - подхватил диалог Рене, - мы же, по сути, ничем не обременены. Синее небо, яркое солнце, лазурное море, жёлтый песок, дыхание египетской древности. Мудрость и тяга к философствованию тут прямо проникают в мозг. Благодать, красота, взыскание истины и зависание времени. Чего ещё желать мыслителю?
- Мыслителю нужны интересные темы, вдохновение и гармония мысли, - продолжил Иль и, обратившись к рядом лежащему на соседней лежанке Алу, спросил, - вот, Ал, о чём ты думаешь? Небось, о математической модели самой Маат? Почему же нам удобней эти сложные модели представлять в виде простейших персонажей мифов или даже детских сказок? Ведь и платоники часто обращались к антропоморфным богам как к персонажам в своих диалогах.
- Ты же сам и ответил на свой вопрос. Ради простоты. Которая «хуже воровства». А как иначе посвящённый мог бы объяснить профану элементарную суть явлений?
- А вот мне твои русскоязычные афоризмы не очень нравятся. Они какие-то с тёмным дном, поддоном. Я много читал в России исторических книг. Но они какие-то сомнительные, - не унимался Иль, - хотя и у всего человечества нет ни одной правдивой книги по истории, начиная с Геродота. Историческим источникам нельзя верить. Самую лучшую революцию в мышлении совершил Рене Декарт, заменив веру на сомнение. А в искусстве, наверно, Станиславский: «Не верю». Верят только лохи и идиоты.
- В том-то и дело, что и в России, и в других странах не было ни одного независимого летописца или историка. Все писали, вернее, переписывали по заказу правящего на тот момент первого лица. Поэтому лучше читать художественную литературу. В ней гораздо больше правды и интересных деталей. Вон как Эдвард Радзинский рассказывает забавно! Но даже в художественной литературе некоторые ужасы не описаны. Нигде я не читал про массовое уничтожение книг при Хрущёве, не описано массовое использование рабского труда детей на хлопковых плантациях, кстати, до сих пор не отменены смешные постановления ЦК КПСС и Совета Министров СССР об агентах империалистических разведок, например, о Л.П.Берии. Помнишь, как Горький писал  в романе «Жизнь Клима Самгина»?-  Ал включил страницу на экране планшета и дал прочесть Илю:
— По-русски читать нечего, — объяснял он. — По-русски интересно чувствуют, но думают неудачно, зависимо, не оригинально. Русское мышление глубоко чувственно и потому грубо. Мысль только тогда плодотворна, когда её двигает сомнение. Русскому разуму чужд скептицизм, так же как разуму индуса и китайца. У нас все стремятся веровать. Всё равно во что, хотя бы в спасительность неверия. Во Христа. В химию. В народ. А стремление к вере есть стремление к покою. У нас нет людей, осудивших себя на тревогу независимой работы мышления.
- Да, вот недавно я прочитал сочинение Абу-л-Гази Хана «Родословная татар» и понял, что русские, украинцы в большей степени являются татарами (тюрками), нежели славянами. Славяне – это поляки, чехи, словаки, белорусы, литовцы. Остальные имеют совсем другие корни. Балканские народы, греки, южные европейцы смешались с турками, арабами.
- Сейчас все исследования по генетической генеалогии весьма сомнительны. В силу значительных смешений установить по генам этническое происхождение невозможно. Генетическая генеалогия - настоящая лженаука. К тому же сильное распространение определённого гена говорит не о генетической востребованности природой, а о деградации и исчерпанности этноса. Если убрать политизацию, националистический налёт, то окажется, что наиболее высокий, неисчерпанный генетический потенциал у народов, проживающих поближе к Сахаре…
А вот ещё из Горького:
«Иноков, удивленно посмотрев на нее, пробормотал:
— Вот как? Н-да... не думал я. Не знаю.
И продолжал настойчиво:
— У Чехова — тоже нет общей-то идеи. У него чувство недоверия к человеку, к народу. Лесков вот в человека верил, а в народ — тоже не очень. Говорил: "Дрянь славянская, навоз родной". Но он, Лесков, пронзил всю Русь. Чехов премного обязан ему».
- Это скучная тема. Давайте поговорим о поэзии, - предложил вмешавшийся вдруг Рене.
Иль стал не только возражать, а разразился фонтаном давно назревших возмущений:
- О какой поэзии? Пророческой, философской, любовной или пустой? Или об обыденном рэпе? А может, о славословии? Сейчас стали, «не ведая греха» так нахваливать друг друга в политике, экономике, науке, религии, литературе и искусстве, создавать целые группы, объединения для одаривания наградами друг друга по очереди. Все критики, все несогласные теперь названы экстремистами, им угрожают уголовным преследованием, заставляют их уважать власти специальными законами. Даже самые либеральные правительства стали воевать против своих народов, подавлять требующих свободы и соблюдения прав человека, особенно в связи с «коронавирусной пандемией», причём даже не определив, что есть пандемия, что есть вакцинация, что есть придуманный «коллективный иммунитет». 0, 04 процента смертности – это пандемия? С каких пор? А как тогда назвать 67% смертности при эпидемиях чумы? Если вакцинация является ослабленной намеренной формой заражения, то, по здравой логике, надо было признать и формы «естественной вакцинации», т.е. формы слабого заражения (в малых группах или при незначительных контактах. И тогда надо было не маски надевать, а, напротив, дозировано общаться с заражёнными, а маски рекомендовать только при массовых явлениях. И уж, конечно, не штрафовать и не прибегать к насилию и принуждению. Тотальный «победный» подход, продемонстрированный в Китае и Японии, сводящий заражение к нулю, ещё неизвестно, чем может аукнуться. Природа может ответить эволюционно ускоренной мутацией и сотворением ещё более сильных штаммов. Дело в том, что все социальные, политические, экономические, биологические явления имеют нелинейную природу и предполагают действие обратной связи. Никогда простое, прямое непосредственное действие, вмешательство не приводит в этих явлениях к успеху. На полное, тотальное подавление природа «отвечает» ещё более жестокими испытаниями. Так было с эволюцией бактерий, казалось бы, подавленных антибиотиками. Для биологической эволюции очень важно, чтобы оставалось разнообразие как возможность отката к прежним восстанавливающимся условиям или приспособления к изменяющейся среде. На подавление и тотальное уничтожение природа отвечает сотворением более жёстких и устойчивых заменителей.
Чем жёстче подавление некоторых штаммов, тем жёстче ответ природы, создающей ещё более устойчивый штамм. Так и в социальных системах. Надо бороться, побеждать, но никогда нельзя уничтожать противоположность полностью. Взгляните на историю. Даже самые свирепые и мощные завоеватели, например, Македонский, сохранивший жизнь семье персидского царя, Чингисхан и Тамерлан, разрушавшие города неприятелей только в крайних случаях, всегда задумывались о будущем и необходимости сохранить и переманить на свою сторону покорённые народы. Иначе кто будет работать? С кого собирать дань? На что содержать армию и империю?
А посмотрите на демографию и экономику.  Всякая попытка создания комфортных условий приводила не к росту населения, а к убыли. Действие обратной связи в демографических моделях заключается во включении природной программы биологической эволюции, требующей борьбы за существование. В тепличных условиях не появится сильное, способное к выживанию новое поколение. Во время войны всегда увеличивалась рождаемость мальчиков без каких-либо искусственных влияний. Рождаемость всегда была высока в тяжёлых условиях, когда была высокая детская смертность, и всегда падала в благоприятных условиях. Нелинейные математические модели с обратной связью разработаны и известны давно. Прямое линейное воздействие по принципу «чем больше, тем лучше» в сложных системах создаёт только временную иллюзию успеха. Ещё Киру Великому, возжелавшему ошибочно создать хорошие условия для победоносной армии, мудрецы отсоветовали это делать, ибо это ослабило бы армию, её желание и стимулы захватить богатые страны. Поэтому важно сообразовываться с целями, строить математические модели, предвидеть будущие последствия своих действий. Благие намерения и действия не всегда ведут в рай. Политика «потёмкинских деревень», славословия в адрес властей, насильственного принуждения к уважению силы, политика подавления свобод, лжи и лицемерия, давя, «прижимая» критику, оппозицию, на самом деле ускоряют свою гибель, загоняя болезнь вглубь, создавая революционную ситуацию.
- Ну, а что делать, если правящему классу хочется жить хорошо здесь и сейчас?! Это же невозможно не за счёт угнетаемого и ограбляемого народа. Народ надо облагать данью, держать в зависимости, от случая к случаю давать подачки, да так, чтобы благодарили и славили. Просто меру надо знать. Не то скажут: «Моим же салом меня по сусалу».
- Это так много раз повторялось. Люди же должны когда-то поумнеть и прекратить это безобразие. Вместо этого всё только обостряется. Особенно в связи с криминальнейшей цифровизацией и ликвидацией свобод. Информационное рабство ведёт к контролю и искусственному воспроизведению рабского мышления. Правящая элита рано или поздно перепрограммирует окружающую природу в популяцию биороботов. Но, к счастью, биороботы неизбежно окажутся и совершенней, и сильнее самой изощрённой человеческой правящей элиты и избавятся от этой ненужной элиты. Гибель всегда таится внутри.
- Это нормально. Видно же, что человечество исчерпало себя. Генетически человеческий вид накопил неисправимые мутации и стал тормозить природную биосоциальную эволюцию. Этот вид столь же преходящ, что и все остальные. Исправить этот вид, удалить из него природные дефекты уже невозможно. Для природы это нерационально. Конечно, природе хотелось бы из этой цивилизации позаимствовать десяток удавшихся гениев-богов, но велик риск «замутить» будущие биосоцвиды. Лучше всё это вычеркнуть и предать забвению. Вид исчерпан. Из памяти единой программы стёрт. Мы умываем не только руки, а всё и сразу.
- Вам не кажется, что мы зашли далеко? Не пора ли искупаться в прекрасной сини Красного моря? Иллюзия к иллюзиям и есть наш рай.
- Давно пора! А секс с Единым сегодня вечером у нас будет?
- Если хорошо будете вести себя.
- Мы ведём себя хорошо. Готовимся. Медитируем. Очистились от тревог и тёмных мыслей, полны тотальной любви и гармонии. Готовы сначала посмотреть и послушать очередную лекцию по нелинейному математическому моделированию, поговорить о теории чисел, помечтать о перепрограммировании самого Единого. Но лучше, если мы это сделаем, создав триклиний и лёжа рассуждая на манер платоновских диалогов.
- Губа не дура! Такой рай мы все хотим. Пойдём поплаваем...

ПОНЯТЛИВОСТЬ. ЧАСТЬ 2. ГЛАВА 8. ЗАГНИВАНИЕ ВО ЛЖИ

      Загнивание земной «цивилизации» достигло невиданных масштабов. Правители, их сатрапы, суды, армии, полиции, средства массовой информации, школы, вузы, академии, социальные сети, базы данных, официальные и частные, просто люди, - все потонули во лжи. И субъекты, и объекты стали фейками или были объявлены таковыми. Сбылись самые мрачные древние прогнозы. Мифы о выделенности, избранности человеческого вида и планеты Земля рушились одни за другими. Замена способностей к сомнению, анализу, исследованию и доказательствам в мышлении на слепую веру сыграла плохую шутку. Можно относительно, ограниченно верить в правоту, в истину, кстати, тоже относительную, но верить кому-то, кроме как самому себе, верить во что-то недоказанное – верх глупости.
       В истории даже очень авторитетные авторы попадали впросак, когда полагались слепо на слухи или мифы. Лукиан из Самосаты в «Правдивой истории» «О янтаре, или Лебедях»  написал: «И вот недавно, по одному делу, прибыл я в эту местность — нужно было плыть вверх по Эридану — и, пристально всматриваясь в берега, я не увидел ни тополей, ни янтаря, а местные жители не знали даже имени Фаэтона. Когда же начал я расспрашивать и разузнавать, скоро ли мы прибудем к тополям — к тем, что с янтарем, лодочники засмеялись и потребовали яснее объяснить им, чего я хочу. Тогда рассказал я им миф, что Фаэтон был сыном Солнца и, войдя в цветущую юность, потребовал у отца управления колесницей, упрашивая самому править хотя бы только один день. Отец уступил, и сын погиб, сброшенный с колесницы, а сестры, оплакивая его где-то тут, как сказал я, у вас, — ибо здесь, на Эридане, он упал, — превратились в тополя и до сих пор еще плачут по нему янтарем.
"Какой обманщик, какой лгун рассказал это тебе? — спросили они. — Мы никогда не видели никакого падающего возницы, и тополей, о которых ты говоришь, у нас нет. Как ты думаешь: если бы что-нибудь подобное приключилось, разве стали бы мы работать на веслах из-за двух оболов или тащить судна против течения, когда можно было разбогатеть, собирая слезы тополей?"
Очень поразили меня эти слова, и я умолк, пристыженный, что, как малое дитя, претерпел за дело, доверившись поэтам, сочиняющим такое неразумное, так как ничто здравое их не удовлетворяет».
В ряде оригинальных работ Эразма Роттердамского прослеживается прямое и косвенное влияние Лукиана. По признанию самого Эразма, в качестве образцов «Похвалы глупости» он ориентировался в том числе на парадоксальные энкомии Лукиана: «Похвалу мухе» и «Паразит». «Разговоры запросто» Эразма написаны под значительным влиянием сочинений древнегреческого автора, которое проявилось и в содержании. В небольшом диалоге «Харон» Эразм прямо подражал малым диалогам Лукиана.   
В «Похвале мухе» Лукиан замечает: «Одно предание рассказывает, что в древние времена жила Муха — прекрасная женщина, певунья и с языком болтливым как мельница, и были они вместе с Селеной влюблены в одного и того же Эндимиона. И вот постоянно будила она спящего юношу, болтая, напевая и подсмеиваясь над ним, и так рассердила его однажды, что Селена в гневе превратила женщину вот в эту муху. Поэтому-то и теперь, вспоминая Эндимиона, она словно завидует сну спящих, особенно молодых и нежных. Укус её и жажда крови — знак не свирепости, но любви и ласки, ибо стремится она, по возможности, отведать от всего и добыть мёда с красоты.
По уверениям древних, была также и некая женщина, называвшаяся Мухой, — поэтесса, прекрасная и мудрая, и другая ещё— знаменитая в Аттике гетера, о которой комический поэт сказал:
«Ну, укусила Муха, так до сердца дрожь».
        Весёлая комедия также не пренебрегала и не закрывала доступ на сцену имени Мухи. Не стыдились этого имени и родители, Мухой называя своих дочерей. Да и трагедия с великой похвалой вспоминает муху в стихах:
«Какой позор! Бесстрашно муха на людей
Стремит полёт отважный, жаждет смерти их,
И воины робеют перед копьем врага»
       Многое мог бы я рассказать также о Мухе Пифагора, если бы всем не была хорошо известна её история.
       Существуют ещё и особые большие мухи, которых многие называют «солдатами», другие же — «собаками», с суровейшим жужжанием и быстрейшим полётом. Эти долговечнее других и всю зиму переносят без пищи, но большей частью притаившись под крышей. Удивительно и то, что эти мухи свершают положенное для обоих — и женского и мужского родов, попеременно в них выступая, по следам сына Гермеса и Афродиты с его смешанной природой и двойственной красотой.
Но я прерываю моё слово, — хотя многое ещё мог бы сказать, — чтобы не подумал кто-нибудь, что я, по пословице, делаю из мухи слона».
        Люди привыкли принимать явное, видимое, но, по своей сути, ложное за истинное. Особенно, это касается определения жизни, когда под ней понимают только привычную земную форму, тогда как на самом деле весь космос полон жизни, и вся вселенная, и все галактики, и все звёзды живут!
Космобиологи показали, что такие бактерии, как кишечная палочка Escherichia coli, могут жить, расти и размножаться в газовой среде, которая на сто процентов состоит из водорода. Сами микроорганизмы выделяют десятки разнообразных газов (закись азота, аммиак, метантиол, диметилсульфид, карбонилсульфид и изопрен), которые могут обогащать атмосферу экзопланет и служить биосигнатурами, то есть признаками существования жизни.
Водород — лёгкий газ, поэтому водородная атмосфера будет простираться далеко от поверхности планеты. В атмосфере современной Земли присутствует лишь 0,00005 процента водорода. Этот газ необходим для жизнедеятельности некоторых живых микроорганизмов, включая метаногенов, живущих в экстремальных условиях среды. Метаногены потребляют доступный водород вместе с углекислым газом и производят метан. Ученые выращивают эту разновидность микробов в среде с 80-процентным содержанием водорода, однако пока очень мало исследований толерантности других видов микроорганизмов к богатой водородом среде. Водород – самый распространённый элемент во вселенной, и водородная форма жизни поэтому должна считаться доминирующей и подвергаться серьёзным исследованиям.
Рене к этому времени информмонополиями уже был объявлен фейком. Но Рене оказался сильнее монополий. Сильнее и разумом, и волей, и воображением. Алу и Илю оставалось только поддержать усилия Рене и перенять его программу и опыт. Программа Единого требовала нового уровня понимания. На первое место  выдвинулась индивидуальность, разумная единичность, устремлённая к познанию истины и к установлению гармонии всеобщего блага знания. Власть и интриги, подлость и агрессия большинства, голосующего за низменную серость и формирующего криминальный, но прикрытый ложью и лицемерием бюрократии госаппарат, привели к глобальной деградации этого большинства и к полной потере авторитета правящего класса, превратившегося в предмет насмешек, анекдотов и сарказма. Интеллектуальная и информационная мощь волонтёра, свободного от необходимости поклонения, преклонения и рабства, становится определяющей силой, «пятой» властью, которая может всё, не взирая на клейкое сопротивление серого фона большинства. Большинство ошибалось и ошибается всегда - истина приходит только к неординарной активной личности. Мир всецело своими благами обязан свободным гениям-одиночкам. Если человек включён в пирамиду власти, даже на  самой её вершине он остаётся заключённым и полностью зависимым от системы, обстоятельств и своей охраны. А если он боится или у него недостаточно ума , то «шаг вправо, шаг влево» - и может свалиться в пропасть. Пифагор, Платон, Ньютон, Декарт, Максвелл, Пуанкаре, Дирак или иной гений более необходим Единой программе, чем десятки тысяч «середнячков», ведущих животную жизнь и адаптированных к общему фону большинства. Именно такие, свободные гении-офсайдеры могут изменить мир, именно они становятся богами, проявляющимися гранями Единого. Способности, труды, воля, смелость творят чудеса. Давно пора отказаться от общественной идеологии лжи, трусости, тайных голосований и интриг в пользу открытости, проверяемости, доказательственности и   истинности. Чего мы боимся или должны бояться? Мы, гости, пришедшие сюда на минутку исправить прежние ошибки эволюции или исполнить часть программы, которую никто не мог бы исполнить лучше?! Мы, давно уже высказывающиеся в интернете безбоязненно, открыто и нестеснённо?! Мы свободны и можем чувствовать себя и действовать как Робин Гуды, экспроприируя имущество и самих воров-олигархов, коррумпированных чиновников и членов их семей. Кстати, многие из служб внешней разведки и правоохранительных органов готовы принять действенное участие в борьбе за справедливость. Наше преимущество как пятой власти - в нашей свободе. Максимально, на какую организацию мы можем пойти, - это наши особо свободные профсоюзы,  действующие онлайн, без бюрократических документов, без взносов и навязываемой дисциплины… Рене завершил свою речь, нисколько не сомневаясь, что близнецы думают так же, как он. Просто они и раньше всё это прекрасно понимали по умолчанию, но иногда озвучки требует сама программа Единого, стремящаяся к проявлению и распространению…
Право на жизнь, свобода выбора в русле данности нам привычны, но это только один из двух полюсов симметрии и гармонии, обманной эфемерности наличного бытия. Нужен и не менее важен другой полюс: право на смерть, на эвтаназию, на осмысленный, добровольный, рассудочный уход. Достижение вечности, удлинение продолжительности жизни имеют смысл только при высоких целях, продуктивной и творческой активности для всеобщего блага. Они вполне возможны в абстрактном или информационном в-себе-бытии. В молекулярном виде они могут стать чрезмерностью и злом. Все трое были согласны с этим тезисом и потому завещали свои органы для трансплантации, а свой интеллектуально-информационный образ - для роботизации. Тройка пришла к выводу о целесообразности осознанного создания диссоциативно расщеплённых автономных копий интеллектуально-информационных образов в сетях, компьютерах, биороботах и водородных формах жизни, особенно в звёздах и ядрах планет, в «залах Аменти». Но тут Иль стал вспоминать события в более развитых цивилизациях Ориона (Саху). Какая-то непонятная дрожь охватила всех троих. Ностальгия промелькнула каскадом галлюцинаций, которые, к удивлению, оказались у всех одинаковыми. «Пора, пора на Орион! Хватит учить недоразвитых!» - вывод, не очень приемлемый и утешительный для Программы. «Но программу надо совершенствовать в порядке обратной связи. Мы её изменим в сторону высшей разумности»…
- А что будет с землянами, если мы досрочно покинем их?
- Да ничего с ними не будет особенного. Они уже отжили своё. Апогей был в шестидесятых годах ХХ века. Потом пошла деградация. Теперь этот вид не востребован.
- А в политическом смысле, неужели они не реализуют предписанную им и даже озвученную и начатую Македонским идею единой планетарной конфедерации?
- Они идут к такой цели слишком медленно и безграмотно, ударяясь из крайности в крайность. То было натуральное хозяйствование, то ударились в монополизацию. Одно заблуждение за другим. Теперь у них цена товара лишь на десятую часть содержит потребительскую пользу, девяносто процентов цены составляют упаковка, реклама, коды, штампы, наклейки. Сама цена намного превышает производственную стоимость из-за транспортировки, всякого рода посредничества. Так что самое время возвращаться к локальной экономике и локальному выгодному взаимному обмену с ближайшими соседями, что удешевляет и упрощает в сотни раз потребление. Но это произойдёт после целой эпохи войн и революций, после резкого сокращения населения.
- А что произойдёт с нынешними государствами?
- Как и во всей истории, чем крупнее и вооружённее становятся доминирующие империи, тем быстрее они сталкиваются между собой, тем быстрее исчезают. Останутся три крупных объединения стран: Го, Маго и неприсоединившиеся к ним. Осёдлые народы и государства во главе с Китаем (Го) считались многими эсхатологами народами Гога, а кочевые, северные по отношению к Китаю народы, включающие хунну, татаро-монголов, тюркские и угорские племена, скифов, а позже славян и некоторые германские племена, считались народами Маго (Магог). Центром Го окажется Пекин, а центром Маго – Стамбул. После ряда столкновений и катастроф остатки Го и Маго наконец объединятся в одну конфедерацию.
- Похоже. Помнится подобное описание. Походы гуннов IV века воспринимались европейской цивилизацией как исполнение библейских пророчеств и ассоциировались с «Гогом и Магогом». Иероним Стридонский, описывая азиатский поход гуннов 397 года, сообщает, что гуннская орда двигалась с Танаиса (Дон), где находились «невероятные», «страшные» массагеты; весь восток «содрогнулся» от сообщений вестников, что «от далекого Меотиса, земли ледяного Танаиса и страшного народа массагетов, через проход, где в Кавказских ущельях Александр Македонский дверью запер дикие народы, вырвалась орда гуннов». Феофан Византиец утверждал, что народы, живущие на востоке от Танаида, в древности носили имя массагетов . Прокопий Кесарийский рассказывает    о римском полководце Аэции, который в битве на Каталаунских полях одержал победу над огромным войском массагетов и других скифов, возглавляемых царём гуннов Аттилой.
В поздние времена «Гог и Магог» отождествлялись с восточнославянскими племенами и татаро-монголами. Например, Лев Диакон в своей «Истории», описывая поход князя Святослава на Византию, говорил о восточных славянах, «что этот народ безрассуден, храбр, воинствен и могуч, что он совершает нападения на все соседние племена, утверждают многие; говорит об этом и божественный Иезекииль такими словами: „Вот я навожу на тебя Гога и Магога, князя Рос“».
Датский хронист XII века Саксон Грамматик для обозначения Руси применял форму «Konuhardіa», а её население попеременно именовал русами и гуннами. По этому поводу Олаф Верилий писал, что «Саксон Граматик русов и гуннов считает одним и тем же народом».
- Да, есть такое. В Пророчестве Иезекииля 38:2-3, «князь Рош» назван «князь Росска». В связи с этим некоторыми русскими толкователями, например Павлом Флоренским, предпринимались попытки истолковывать «Гога и Магога» в позитивном ключе. В книге «Опыт раскрытия пророчеств апокалипсиса» Иоанн Кронштадтский приводит родословную троих сыновей Ноя и пишет: «Из потомства Иафета, от второго сына, Магога или Гога произошли, — Скифы или Гунны, Татары, Турки, Монголы, Манджуры, Туранцы, Сарты, Киргизы, Башкиры, Калмыки, Финны, Литва, Угры или Мадьяры. Вот этим-то народам дается общее название Магог». Далее приводит происхождение русских: «От шестого сына, Моссоха, — Сарматы, а от них все многочисленные славянские племена запада и востока Европы, а именно: Поморяне, Болгары, Сербы, Хорваты, Словаки, Руссины, Поляки, Малороссы, Белороссы, Великороссы». Таким образом, они тоже потомки Иафета. Упоминаемый князь Росс, согласно источнику, имеет отношение к Русинам.
Выражение «Гог и Магог» встречается в библейской книге Откровение Иоанна Богослова: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы, находящиеся на четырех углах земли, Гога и Магога, и собирать их на брань; число их — как песок морской» (Откр. 20:7).
- В Коране говорится   , что во время своего путешествия праведник Зуль-Карнайн (Македонский)  дошёл до народа, жившего «между двумя преградами» (возможно между Большим и Малым Кавказом). Этот народ обратился к Зуль-Карнайну с просьбой спасти их от притеснения народов «Яджудж и Маджудж» (Гога и Магога). Зуль-Карнайн воздвиг «железную стену», так «Яджудж и Маджудж» оказались в заточении. Со слов пророка Мухаммеда, они каждый день роют подкоп под стену  , и когда после убийства Дадджаля (Антихриста) люди будут в спокойствии, выйдут из заточения. Они, среди которых будут и такие, которые питаются только кровью и человеческим мясом, всё сметут на своём пути, убьют множество людей, выпьют воду всех больших рек и озёр.
- Всему этому верить нельзя. Надо отфильтровать. Когда-то и Советский Союз отождествляли с Гогом и Магогом.
- Разумеется, всё будет несколько по-иному. Но в истории один и тот же сценарий упрямо повторяется в главном своём контуре, но с вариациями в деталях.
- И хорошо, что нас уже не будет в грядущем хаосе…