Военкомат-5. Медальон сержанта Мальгина

Военкомат-5. Медальон сержанта Мальгина.
В субботу 1 июня 1996 года я был дежурным по военкомату, поэтому звонок, раздавшийся в дежурке часов в 10 утра принял я. Сторож, на которого я переложил бы эту почетную обязанность - отвечать на звонки в военкомат, придет только к 20 часам, так что трубку снимать пришлось мне.
На тот момент я только-только завершил утренние боевые действия против бабки Полины, жившей в соседнем с военкоматом доме. У нас номер здания был 17-й, а в доме, где жила баба Полина, маленькая, сухощавая особа лет примерно семидесяти, номер 19. Разделял враждебные территории деревянный забор, высотой два метра, который для этого самурая в сарафане препятствием не являлся. Она вела священную войну против военкомата последние 30 лет, причины которой никто из действующих сотрудников военкомата не знал, в военкоматовских летописях об этом ни слова не было, да и бабка Полина хоть и зловеще утверждала, что знает, наверняка и сама забыла, во всяком случае никому об этих причинах не рассказывала. Даже тем из военкоматовцев, кого она пыталась завербовать под свои знамена. Сегодня специально для меня она перекинула через забор во двор военкомата ком птичьих перьев (подушку что-ли пожертвовала ради такой диверсии?). Ветер весело разнес перья по территории, создавая во внутреннем дворе военкомата эдакий сюрреалистический пейзаж. Я не сразу заметил, что асфальт под окном вместо обычного серого цвета вдруг сильно посветлел, не всегда же смотришь в окно, да если бы и заметил сразу, что бы это изменило? Я вышел во двор, посмотрел на небо, потом вправо-влево, подумал, что, если тут у птиц куликовская битва случилась, то почему так тихо, а потом осененный мыслью о бабке Полине, поднял голову и посмотрел на ее окно. Окно было открыто, и бабка Полина жизнерадостно улыбалась мне оттуда. Понятно. Полчаса я собирал этот пух в ведро, не собрал и половины конечно, но собранного для ответного удара хватило. Я перешел во двор дома бабки Полины (там четырехквартирный дом был), поднялся на второй этаж и позвонил в дверь. Бабка Полина сразу открыла, поскольку наблюдала мой вояж неотрывно.
- Доброго утра, Полина Васильевна, - поприветствовал я ее, - нехорошо поступаете.
- Нехорошо дежурному оставлять дежурку, - парировала она, - я уже дежурному по облвоенкомату позвонила, как ты несешь дежурство.
- Часть 1, статьи 20.1 кодекса об административных правонарушениях. Мелкое хулиганство, - монотонно проговорил я.
- Иди-иди, вундеркинд, - почти добродушно сказала бабка Полина и захлопнула дверь. Слово вундеркинд у нее было почему-то ругательным. И я ушел. Говорить ей, что часть перьев теперь находятся в ее почтовом ящике, я не стал…
Вернувшись в военкомат, я счел перемирие временно заключенным, там видно будет, до вечера или до возникновения свежих причин для эскалации конфликта, ведь обнаружение бабкой птичьих перьев в своем почтовом ящике, ясное дело, будет как раз свежей причиной. Но немного времени у меня все же было, поэтому я решил немного передохнуть от войн и конфликтов, устроившись в комнате отдыха дежурного, и открыв дверь в дежурку пошире, чтобы не пропустить каплю (сигнал штаба округа), которая сегодня была еле слышна.
Дежурному запрещено делать две вещи - отвлекаться от несения дежурства и снимать с себя снаряжение. Поскольку первую заповедь я в войне с бабкой Полиной уже нарушил, не стал цепляться и за вторую. Снял с себя ремень с тяжелой кобурой, которую отягощал пистолет и положил на топчан. Включил телевизор и стал смотреть новости по ОРТ. Наш черно-белый телевизор «Садко» кроме ОРТ больше ничего показывать не умел…
 Звонок. Судя по равным промежуткам времени между трелями телефона, звонок междугородний. Скорей всего дежурный по облвоенкомату по доносу бабки Полины, подумал я и снял трубку.
- Дежурный по военкомату майор Семенов, - представился я.
- Добрый день, товарищ майор, - сказала трубка, - беспокоит начальник военно-поискового отряда «Память» Басов Игорь Андреевич. Мы работаем в Ленинградской области, недалеко от поселка Мга. Предположительно нашли вашего солдата.
- Какого солдата? - не понял я.
- Погибшего, - пояснила трубка, - в годы войны.
- Так, - сказал я, чтобы не молчать, - а почему предположительно?
- От него мало что осталось, тут сильные бои были. Раскопали окоп, нашли несколько костей, смертный медальон и медаль «За отвагу». Вы слышите меня?
- Слышу, - ответил я.
- В медальоне нашли бланки с информацией о бойце, но капсула была повреждена и записки практически не читаемы.
- Записки? – уточнил я, - там была не одна записка?
- В капсулу вкладывались две записки с одинаковым текстом, - терпеливо сказал поисковик, - в случае смерти бойца одна записка передавалась в штаб части, другая для похоронной команды. У немцев примерно так же было, только у них жестяные жетоны из двух половинок были. 
- А как поняли, что это наш солдат? – спросил я.
- Из того немногого, что удалось прочесть - это фамилия. Малыгин, Малыхин или Мальгин, середину фамилии не разобрать. Имя Се…, и еще буквы Ив, город Теи…, и еще цифры 17 или 77. Вероятно номер дома, улица не читаемая, вы проверьте по вашим учетным данным, пожалуйста…
Я записал в рабочую тетрадь все, что он мне продиктовал и согласился, что «Ив» может означать Ивановскую область, а город «Теи» наш город Тейково.
- Еще раз ваше имя-отчество, напомните, пожалуйста, - попросил я.
- Игорь, можно без отчества.
- Игорь, - сказал я, - медали «За отвагу» в войну, кажется, номерные были…
- Да, до 1947 года были номерные…
- По номеру медали можно установить бойца.
- Реверс медали тоже поврежден, не все цифры номера можно разобрать, но в принципе да, можно. Но тут такое дело…устанавливать нужно через наградный отдел Подольского архива министерства обороны, а это процесс небыстрый.
- Боец дольше ждал, когда его найдут, - сказал я.
- Я просто не договорил, - сказал поисковик, - если родственники не найдутся до 22 июня, то все найденные останки будут захоронены в братской могиле.
- Многих подняли? – спросил я.
- Да, - лаконично ответил поисковик и добавил, - почти все или без медальонов, или с пустыми медальонами, а в тех, что не пустые, чаще всего нечитаемые сведения. Ну это понятно, никто же не рассчитывал, что солдат будут искать 50 с лишним лет.
- А почему медальоны пустые?
- Из суеверия. Многие считали, что смогут обмануть смерть, если в смертном медальоне не будет о них сведений.
- Других документов не было? – спросил я.
- Не было. Но если он погиб, как мы думаем, весной 42, то у него могло их и не быть. Красноармейские книжки ввели в конце 41 года, и не все успели их получить.
- А как вы устанавливаете дату гибели солдат?
- Если время позволяет, запрашиваем выписки с приказами по личному составу в архивах, а в основном по известным датам боев. Здесь, в районе поселка Мга был Невский пятачок…слыхали?
- Очень смутно, - признался я, - только что он был.
Мы договорились с поисковиком, что он позвонит через неделю и, если мы родных бойца найдем, останки по воле родственников можно будет доставить на родину, а нет, 22 июня в день, ставший с этого года Днем памяти и скорби, воина захоронят в братской могиле, как неизвестного солдата. Я спросил, как его найти в случае необходимости, в ответ он назвал телефон их военно-поискового общества в Санкт-Петербурге, а если очень срочно, есть телефон администрации Мгинского городского поселения, но они (администраторы) очень не любят, когда звонят и просят найти поисковиков…

…Звонок в дверь ворот. Спросил по переговорному устройству, кого принесло в субботний полдень, оказалось, заместителя военного комиссара подполковника Тимофеева. Ну, с ним то все понятно, не знает, куда себя деть в выходной. Он и со службы уходит последним, спешить ему некуда. Жил Сергей Вячеславович один в съемной квартире где-то на Комовских улицах, и частенько засиживался на рабочем месте, а то и вовсе оставался там на ночевку. Выйдет в город где-нибудь перехватить съестного и назад, к своему компьютеру. Его семья жила в Александрове, Владимирской губернии и жила там все шесть или семь лет, пока он служил в нашем военкомате. Что тому было причиной я не знал, а может и знал, да забыл. Да и неважно это. Человек он был неплохой, без особых заскоков, довольно прост в общении и не дурак выпить. Иногда (нечасто) на него нападало служебное рвение, тогда он вспоминал, что является заместителем военного комиссара. Пару-тройку дней он грузил военкомат мобилизационными задачами, злился, что никто в восторг от этого не приходит, потом ему надоедало, и он снова забивался в свой кабинет.
Я надел ремень с кобурой и пошел открывать.
- Ты пуховую ферму тут открыл? - спросил он, когда мы по птичьим перьям шли в дежурку.
- Диверсия бабки Поли, - ответил я.
Я довел ему утреннюю сводку боевых действий с бабкой Полиной и рассказал о своем контрударе.
Он пожал плечами.
- В последний раз, когда я дежурил, она вызвала на наш адрес одновременно саперов и пожарку. Я час от них отбивался, доказывая, что у нас ничего не взрывалось и не горит, - рассказал Сергей Вячеславович.
Посмеялись.
- Перья в почтовый ящик - это ты зря, - заметил Тимофеев, - это тоже мелкое хулиганство. Лучше бы вызвал милицию.
- Ты же знаешь, что они ее боятся больше, чем бандита Япончика, - возразил я, - помнишь, что они сказали, когда мы их вызывали в последний раз? Когда она захватила Марчака в заложники в его кабинете и требовала возврата к социализму? Не помнишь? Они ответили, дайте ей все что она просит, только не бесите. Хорошо уборщица Пшеничнова тогда зашла к нему мыть полы и вдвоем они с помощью швабры от бабы Поли отбились.
- Помню, - буркнул Тимофеев, - ладно, воюй тут дальше, я пойду займусь мирным трудом.
Он взял тубус с ключами от мобилизационного кабинета и пошел по лестнице на второй этаж…

…Утром 3 июня я до совещания зашел к военному комиссару полковнику Марчаку и доложил ему о найденном поисковиками медальоне.
- Ты главное мне отправку контрактников не сорви, - сказал комиссар, - а родных через 55 лет найти почти невозможно, если они конечно каким-то чудом не живут там же, где жили до войны. Проверь по книге призванных по мобилизации…
Мы обсудили с ним указ президента Ельцина о комплектовании армии на профессиональной основе с весны 2000 года и отмене с этого срока призыва на военную службу, причем комиссар твердо стоял на позиции, что этот указ не будет реализован не то что в 2000 году, но в обозримом будущем тоже. Правда он оговорился, что дальше чем на 10 лет вперед, он обозреть не может.
Я вернулся в свое 4-е отделение и вызвал Ирину Дмитриевну Гаврилову. Я обозреватель похуже военкома и в моем обозримом будущем, которое у меня никогда не простиралось далее суток, была куча дел, к которым теперь добавился еще и розыск родственников погибшего воина.
Рассказал Ирине Дмитриевне про медальон бойца. Она не обрадовалась, но спустя два часа пришла, держа, как градусник под мышкой толстую тетрадь.
- Малыхин и Малыгин в книге есть, но один Иван, другой Петр. Малыхин погиб в 41-м под Москвой, извещение вручено жене, по Малыгину отметок нет.
- А Мальгин есть?
- Мальгина нет.
- Ладно, - сказал я, - проверим Малыгина. Адрес какой?
- Поселок Нерль, - посмотрела в свои записи Ирина Дмитриевна.
- Значит, не он, - вслух подумал я, - в медальоне тейковский адрес.
- Не обязательно, - сказала Гаврилова, - мог призваться из Нерли, а адрес указать тейковский. Может семья переехала или еще что, может сам в Нерли жил, а мать в Тейкове, ее и указал. Да мало ли…
- Имя Петр не подходит, в медальоне первых две буквы – Се. Сергей, Семен, Серафим.
- Имя не подходит, - согласилась Гаврилова.
- На всякий случай позвоните в Нерльскую поселковую администрацию, может что-нибудь подскажут по нему.
- Хорошо, - сказала Ирина Дмитриевна и пошла к выходу. Но на пороге обернулась.
- По Мальгину…, - сказала она, - он ведь мог уже служить в армии на начало войны…
- Мог, конечно, - кивнул я, - вы хотите сказать, что в таком случае в книге призванных по мобилизации его и не должно быть?
- В том и дело, - подтвердила она, - у нас уже был такой случай. Нужно было подтвердить призыв человека по мобилизации, а в книге нет. Потом выяснили, что он призван в Красную Армию в 40 - м году. Причем выясняли через ЦАМО (центральный архив министерства обороны) в Подольске, у нас в военкомате эти приказы не сохранились.
- Понятно, - задумался я, - а что если…проверьте, пожалуйста, по книге учета погибших и пропавших без вести. Выдавалось ли кому извещение на Мальгина.
- Проверю, - ответила Гаврилова и ушла.
Не успел я согнать с лица задумчивое выражение, как ко мне зашла Наталья Владимировна Шорина. Впрочем, я знал, что она зайдет, поскольку готовила двух наших контрактников, Губина и Солнцева к отправке на сборный пункт области в Иваново. Сразу после обеда мне их пришлось туда сопровождать. Такой принцип работы с контрактниками был установлен недавно и не сказать, чтобы сильно кому-то (включая самих контрактников) нравился. Раньше, еще год назад, контрактники уезжали на сборный пункт самостоятельно, но с началом первой чеченской кампании, контрактники, собирающиеся на войну, были приравнены к детям, только научившимся ходить и которых нужно до сборного пункта вести, держа их за руку. Ладно, довели. Но и дальше нельзя спускать с них глаз. Считалось, что, если отвернуться, будущий контрактник немедленно зальет в себя ведро водки, будто для превращения в контрактника человеку нельзя быть трезвым. Со стороны кажется, ну и что? Напился, ну и вали обратно домой, ты же не призывник, который в армию должен попасть обязательно, а всего-навсего кандидат на контрактную службу. Нет, ребята, никаких вали! Потому что есть план отбора по контракту со всем вытекающими…
Эти два парня на пьянчуг были не похожи, оба возраста за 30. У обоих причины были схожи - нужда. И Губин, и Солнцев были деревенскими мужиками, единственными кормильцами в семьях. Работали в своих совхозах водителями, особого горя не знали, пока их совхозы не развалились и работы не стало. Почти все наши контрактники шли в армию по такой же причине, романтиков мало было.
…В облвоенкомат поехали на автобусе. Прибытие на сборный пункт было определено на 17 часов, выехали в 15. В дороге ребята больше молчали, думая каждый о своем, отвечали односложно.
- Отправлять вас будут из Нижнего Новгорода, туда же по окончании контракта и вернетесь…, - начал я, когда уже подходили к зданию облвоенкомата.
- Я бывал в Нижнем, - сказал Губин, - хороший город, чистый…
- Я не о том, какой это город, - сказал я, - денежный расчет будет производиться с вами в Нижнем перед убытием домой. Будьте осторожны. Там вертятся бандиты всех мастей. Уже были случаи грабежа уволившихся контрактников, имевших при себе большие суммы денег. Лучше всего деньги переводом на счет…
- Там за перевод процент дикий, - возразил Солнцев, - я узнавал уже.
- Ладно, разберетесь сами, - вздохнул я, - вы большие ребята.
Валерий Павлович Зайцев, начальник 4 отдела военного комиссариата области, ставший недавно полковником, встретил меня вполне дружески. Когда я усадил своих больших ребят в актовом зале, где его заместитель подполковник Егоров готовил именные списки за область, мы выпили с ним чаю с печеньем, раскритиковали президента Ельцина за сырые указы, касающиеся военной службы, ужаснулись от взрыва газа на днях в городе Светогорске, в результате чего обрушился подъезд дома и погибли 20 человек. После этого полковник Зайцев счел, что я уже адаптирован к плохим новостям и сообщил мне, что следующую партию контрактников на сборный пункт округа в Нижний Новгород повезу я. Через две недели.
Домой я вернулся, добираясь на попутках, где-то к полуночи…
4 июня, во вторник у меня была запланирована тренировка с так называемым аппаратом усиления военного комиссариата. Я, как начальник 4 отделения, отвечал за развертывание пункта предварительного сбора граждан (ППСГ). В случае войны, конечно. Тренировка была назначена на 11 утра, но руководящий состав пункта я вызвал к 9.00 в военкомат. Надо же объяснить людям, что я хочу отработать на этой тренировке, а главное, с их помощью перевезти имущество пункта во 2-ю школу, на базе которой этот пункт разворачивался. Имущество ППСГ тогда мы хранили в военкомате, после того, как директор школы нам объявил, что не может гарантировать его сохранность. Вернее, даже наоборот, он гарантировал, что имущество пункта, хранившееся до начала 90-х в одном из помещений школы, разграбят обязательно, а что не разграбят, то поломают. Грабить, конечно, там особо было нечего, плакаты, ящики, указатели, таблички, но время было такое, что мы поверили директору школы на слово, и с тех пор хранили эти ящики-плакаты в подвале военкомата, где до 70-х годов была угольная котельная.
Ирина Дмитриевна несколько раз заглядывала в мой кабинет, ей явно хотелось что-то мне рассказать, но только около половины 11-го нам удалось практически на бегу пообщаться.
- В апреле 1942 года извещение о пропавшем без вести сержанте Мальгине поступило в военкомат, -  торопливо сообщила Ирина Дмитриевна.
- Так…, хорошо, - сказал я, - а имя - отчество?
- Сергей Васильевич.
- Совсем хорошо, - обрадовался я, - а кому вручено?
- Вручено Мальгиной Полине Васильевне, проживавшей по улице Петропавловской, 17. Причем, что странно, обычно имя получателя извещения не указывалось, а тут карандашом приписали.
- А кто она ему, не указано?
- Сестра.
- Ладно, это уже кое-что, - одобрил я, - по Малыгину из Нерли не уточнили?
- Уточнила, - ответила Гаврилова, - он вернулся домой в 44-м по ранению, умер в 60-х там же, в Нерли.
- Ясно, Малыгин отпадает, - кивнул я, - значит ищем Мальгина. Какой, говорите адрес?
- Петропавловская, 17.
- Что-то я не слыхал про такую улицу в городе, - сказал я, - может окраинная какая…
- Нет такой улицы в Тейкове, - уверенно сказала Ирина Дмитриевна, - мы уже по карте проверили.
- А куда делась?
- Скорей всего переименовали, - поделилась своими соображениями по этому поводу Гаврилова, - вам надо в администрацию позвонить.
- Позвоним, если надо, - согласился я и пошел к ожидавшему меня военкоматовскому уазику…
…Тренировку мы провели в школьном спортзале. Вызывал я далеко не всех, только, скажем так, костяк пункта. Мы перетаскали столы из ближних классов и расставили их вдоль стены со шведской стенкой, разложили на них таблички и ящики с закладками с номерами команд и немного поиграли в войну. Обстановку, максимально приближенную к реальной создавали мальчишки младших и средних классов, неутомимо шнырявшие у нас под ногами, организуя ту неразбериху, которая и бывает в жизни. Наши игры вызвали у них ажиотажный интерес, напрочь отбивший тягу к урокам. Хотя, по себе помню, тяга к урокам у школьников-младшеклассников всегда на минимальном уровне. У старшеклассников еще меньше. Через час пришел директор школы и сказал мне, что в целом посещаемость нашей тренировки школьниками превысила общешкольные показатели и мы успешно сорвали занятия во всей школе. Поэтому он будет счастлив больше никогда нас не видеть, но, если мы согласимся провести такие занятия в 4-й и 10-й школах, он выделит в наше распоряжение школьный автобус и пару толковых учителей в помощь. Я сказал, что подумаю…
В родной военкомат я вернулся в 14 часов и сразу понял, что поспешил. В дверях я столкнулся с бабкой Полиной. Собственно, она просто врезалась в меня, потому неслась из военкомата буквально вскачь. Увидев меня баба Поля взвизгнула и явно хотела причинить мне телесные повреждения, но только ожгла свирепым взглядом.
- Будьте внимательны, Полина Васильевна, - учтиво сказал я, - не споткнитесь, здесь кроме меня еще и ступенька.
- Ну погоди, вун…вур…, - процедила бабка сквозь зубы.
- Вундеркинд, - напомнил я ей ее же определение.
- Угу. Вурдалак. Я тебе покажу, как издеваться над пожилыми людьми! - пообещала она и покинула военкомат.
Я зашел внутрь и остановился у окна дежурного. На входе и под окном дежурного валялся знакомый мне птичий пух, возможно даже из почтового ящика. Тот, что она разбросала по двору в субботу, дворник потом полдня собирал. Из окна на меня ошалело смотрел дежурный прапорщик Филиппов. В волосах у него, как у индейца, торчало перо.
- Что тут было, прапорщик Чингачгук? – спросил я.
- Налет бабки Поли, - пробурчал Филиппов, снимая перья с головы, - Владимир Алексеевич к военкому зайдите, он только спрашивал вас.
- А он про налет бабки знает?
- Она так тут орала, что наверняка знает. Кстати, на вас сильно ругалась, обещала сделать из вашей, извиняюсь, шкуры прикроватный коврик. Правда я не понял, причем здесь почтовый ящик.
- При случае спрошу у нее, - пообещал я и пошел к военкому.
У военкома был вид человека, который третий день мучается зубами, когда я постучал в дверь и спросив разрешение, вошел в его кабинет. Он неосторожно, явно думая о чем-то другом, спросил меня про тренировку, и я конечно принялся грузить его своими проблемами, особенно напирая на слабость материальной базы. Только на этой тренировке школьники-гунны успели испортить три плаката, писанных на ватмане тушью, порвать пять указателей и забрать с собой на память о сегодняшнем дне два ящика под картотеку. Я, понятное дело, сильно преувеличивал масштабы урона, но пару указателей школьники и правда сорвали со стен и куда-то перенаправили. Один указатель, со слов директора школы был к концу занятий направлен на его кабинет, рядом висела табличка «Осторожно – злая собака!». Но раз, в кои веки, военком интересуется чьими-то проблемами, всегда нужно выдавать их по максимуму.
- Ладно, будет тебе белка, будет и свисток, - пообещал Анатолий Петрович, глянув на меня так, будто обнаружил во мне причину болезни своих зубов, - тут телега пришла. На тебя.
- В смысле жалоба? – уточнил я.
- В смысле жалоба, - подтвердил военком, - устная пока.
- От бабы Полины?
- Нет.
- Значит от Бурмистрова.
- И не от Бурмистрова…
- Ну, тогда не знаю. Не считая Билла Клинтона, больше ни с кем я в неприязненных отношениях не состою.
- А с Николаевым ты в каких отношениях состоишь, в приязненных? – спросил Анатолий Петрович. Он встал из-за стола и прошелся по кабинету.
- С которым из них? – спросил я, - только по Тейкову я знаю четырех Николаевых.
- Николаев Владимир Евгеньевич, мэр нашего города, - хмуро сказал Марчак, - в твой список входит?
- Мэр?! - поразился я, - про него я даже не подумал. Значит, я пять Николаевых знаю.
- Да хоть сто, - Анатолий Петрович присел на один стульев красного цвета, стоявших вдоль стены с окнами, - присаживайся, в ногах правды нет. Где ты ему на хвост наступил?
Я присел через стул от него.
- Так на меня уже мэры жалуются? – удивился я, - товарищ полковник, моя самооценка повышается.
- Хрен с ней, с твоей самооценкой, - военком изучающе смотрел на меня, - лучше скажи, откуда у вас вражда пошла.
- Да нет у меня никакой вражды, хоть обыщите, - ответил я, - а он на что жалуется?
- Говорит, что ты груб и несдержан, - поморщился Марчак, - советует мне тебя перевести на другое место службы…в другом регионе.
- Вероятно, он меня с кем-то спутал, - твердо заявил я, - я его вижу раз в год, на митинге 9-го мая, и то издалека, где бы я ему грубил?
- И нигде не орал на него?
Я посмотрел на военкома и вспомнил.
- Ну что, вспомнил? – сразу понял военком.
- Вспомнил, - признал я, - хорошая у Николаева память. Не зря он мэр.
- Ладно, Николаевскую память пока оставим в покое, сейчас просто расскажи: что, где, когда.
- Единственный раз, когда мы с ним беседовали, в прошлом году, кажется в январе месяце, когда в Чечне погиб Вышлов, это еще до вас было, я просил у него материальной поддержки для матери погибшего. Николаев отказал, и я сказал ему, что он не прав.
- Вышлов из Крапивново был, зачем ты в городскую администрацию сунулся? – спросил военком.
- А я тогда везде совался, - стал припоминать я, - и по предприятиям ходил, и по администрациям, чтобы Вышловой Татьяне Львовне помогли, у нее ведь один сын был. Кстати, все помогли, кроме города.
- Мда, - Анатолий Петрович вздохнул, - надо же, правда, запомнил…
- Ну, если он полтора года помнит косой взгляд, не завидую я тем ребятам, которые у него в детском саду игрушки отбирали.
- Ладно, если он только мне жалуется, отобьемся, - сказал Марчак, - но, если начнет выше…тогда не знаю.
- Ну тогда поеду в Колу, - бодро ответил я, - полковник Грачев недавно звонил, спрашивал, не хочу ли я послужить за полярным кругом.
- Знаю, - поднялся военком, давая понять, что разговор заканчивается, - что у тебя по медальону бойца?
- Пока ничего, - ответил я, поднявшись вслед за ним, - ищем. Одна ниточка есть, посмотрим, куда она приведет…
Зашел в свое родное 4-е отделение, а то так редко стал видеться с подчиненным личным составом, что он уже, наверное, стал подзабывать, как я выгляжу. Походил, показал себя, пусть помнят меня таким, когда я буду им писать с Кольского полуострова. И я в свою очередь буду помнить, как Антонина Васильевна Гурова копается в картотеке учетных карточек военнообязанных (так до 1998 года назывались граждане, пребывающие в запасе). Как Ирина Дмитриевна Гаврилова что-то записывает в своих толстых тетрадях (худых тетрадей я у нее не видел). Как Евгений Алексеевич Филимонов ругается на Тейковский молокозавод, который не стал морщить мозги, кого бронировать на военное время, а кого нет, и забронировал всех. Как Наталья Владимировна взяла на себя функции военкоматовского священника и крестит контрактников, отправляющихся на Северный Кавказ.
Посмотрев, кстати, на Ирину Дмитриевну я вспомнил, что должен позвонить в администрацию и что-то там уточнить. И хотя звонить туда не хотелось, учитывая возникшие разногласия между ними и мной, я все же уселся за стол Гуровой Антонины Васильевны и придвинул к себе телефон.
Позвонил секретарю Алле Николаевне, женщине, обладавшей феноменальной памятью. Все то, на что обычному человеку требовались бы энциклопедии и справочники, она носила в голове. Например, фамилию, имя, отчество главного бухгалтера швейной фабрики или номер телефона приемщицы в комбинате бытового обслуживания она помнила так же хорошо, как мы помним свой домашний адрес. Я иногда, пока не гляну на клочок бумаги с номером, приклеенный скотчем на свой рабочий телефон, не могу вспомнить этот самый номер. Как ни странно, Алла Николаевна на этот раз помочь нам не смогла.
- Петропавловская улица? - переспросила она, когда я изложил свою просьбу, - такой улицы в Тейкове нет.
- Ясно, - сказал я, - а могли ее переименовать в послевоенное время? У нас есть данные, что в войну улица Петропавловская была.
- Переименование улиц у нас - процесс почти непрерывный, - засмеялась Алла Николаевна, - переименовывали после революции, после войны в 40-х годах, в 60-х годах, сейчас переименовывают. Но вам лучше обратиться в городской архив, там подскажут точно.
Она продиктовала мне номер телефона городского архива, который я немедленно набрал.
Ответил резкий женский голос, интонация которого указывала на то, что своим звонком я нарушил слаженную работу учреждения, и теперь чтобы снова привести себя в рабочее состояние ему (учреждению) понадобится по меньшей мере неделя. Она поинтересовалась, не издеваюсь ли я над ней, когда поняла, что мне надо. Я твердо ответил, что не издеваюсь и мне обязательно нужно установить, была ли в города улица Петропавловская и если была, то как ее название звучит сейчас.
- Вы что там, в военкомате, не знаете порядок работы с архивными учреждениями? – голосом, подключенным к морозильнику, спросила она меня, - направляйте письменный запрос. В двухнедельный срок мы поднимем имеющиеся у нас на хранении документы и подготовим соответствующую справку.
Трубку я отставил подальше от ее сопрано, ставшего от архивной пыли просто скрипучим, и народ в отделении смог, не напрягая уши прослушать трансляцию урока с алгоритмом действий по добыче сведений от архива.
- Все так, - сказал я, досадуя на себя, что не узнал у Аллы Николаевны как зовут архивариуса и теперь был вынужден обращаться к собеседнице без имени-отчества, что никогда не создает доверительной обстановки, - все так, но, к сожалению, ситуация у нас не та, чтобы действовать строго в соответствие…
- У вас всегда не та ситуация, - прервала меня архивариус.
И положила трубку.
- Зараза! - с чувством сказал я и тоже положил трубку.
4-е отделение выразило полную солидарность с этой характеристикой и принялось разрабатывать в отношении городского архива планы репрессивного характера. Наталья предложила отправить архивариуса на военные сборы, несмотря на то, что архивариус женщина, и не исключено, что пенсионного возраста и несмотря на то, что военных сборов уже года три, как не было. Евгений Алексеевич внес предложение о бойкоте архива, в который мы за последние три года без всякого бойкота не обращались ни разу. А Антонина Васильевна, добрейшей души женщина пообещала набить архивариусу морду. Хотя честно призналась, что последний раз дралась еще в детском саду с куклой, причем проиграла бой по очкам. Но неважно, сказала она, сейчас закончу сверку с заводом «Вперед» и пойду. Одна Ирина Дмитриевна ничего не предложила.
- Да знаю я ее, - она грустно покачала головой, - Вера Николаевна Ермолаева. Она одна там на весь архив, и городской, и районный. Очень порядочная женщина, ее замордовали просто. Вам, Владимир Алексеевич, лучше взять шоколадку и пойти к ней, поговорить по-человечески, объяснить, и она все сделает.
Народ сконфузился и потихоньку отозвал свои воинственные инициативы. А я встал и пошел в архив. По дороге, в ларьке купил шоколадку «Альпен гольд».
Вера Николаевна была небольшой, очень резкой в движениях женщиной и строгим взглядом. Посмотрев на нее, я понял, как Антонине Васильевне повезло, что она сюда не пошла.
Она дала мне три минуты на изложение сути дела, я уложился в одну.
- Понятно, - сказала Вера Николаевна, - Петропавловская улица переименована во 2-ю Пролетарскую в 1946-м году. Могли бы и по телефону спросить.
Я только вздохнул.
- Вы все улицы помните, как и когда переименовывались? – спросил я.
- По Тейкову все. Вам официальная справка нужна? – спросила она, - или так, на словах?
- Спасибо, Вера Николаевна, справка не нужна. А где эта 2-я Пролетарская?
- В районе 5-й школы…
 
…В военкомате у меня перед кабинетом скопился десяток мужчин всех возрастов, от ребят, только уволившихся с военной службы в запас, до седых ветеранов войны. Ничего не поделаешь, вторник и четверг приемные дни начальника 4-го отделения, так что мне пришлось отложить поход на 2-ю Пролетарскую улицу. Я, если бы людей не было, собирался выпросить уазик у военкома и с Гавриловой найти там 17-й дом.
С запасниками было проще, ребята только вернулись домой, еще наслаждались гражданской жизнью и долго сидеть у меня в кабинете им не улыбалось. Другое дело ветераны. Им спешить было некуда, они обстоятельно рассказывали о своих проблемах, с экскурсами в прошлое, с историческими примерами, постепенно подводя слушателя (меня) к сути. Я примерно с середины (обычно даже раньше) рассказа знал, что потребует ветеран в конце, но терпеливо слушал, не прерывал, и не только потому, что ветераны – народ обидчивый, просто понимая, что чаще всего пожилому человеку нужно выговориться. Они ведь знали, что такой маленький начальничек, как я, ничем особым помочь им не сможет, а все-таки приходили и рассказывали, и больше о своей жизни, чем о своих трудностях…
В среду 5 июня с утра военный комиссар вдруг решил собрать военнослужащих военкомата на совещание. Он вообще-то не особенно любил совещания и всякого рода собрания, предпочитая вызывать нас поодиночке. Но конечно, если нужно было сообщить нечто такое, что надо знать всем, поодиночке вызывать людей довольно утомительно. Видно, на этот раз что-то в этом роде, массовое. Так оно и было.
Для начала полковник Марчак минут 20 грузил нас обычным балластом, вроде того, что мы не следим за внешним видом подчиненных, которые ходят на работу в одежде, больше подходящей для сбора подаяния у церкви. А мы есть военкомат, государственное учреждение, и должны являть собой…
Все молчали. Потом Анатолий Петрович переключился на качество переписки с военным комиссариатом области.
- Что вы пишите! – горько сказал он, - это же вид наказания – читать ваши письма. Мало того, что вы, офицеры, пишите с ошибками, так и предложения строите, как будто ваше образование ограничилось 3-мя классами церковно-приходской школы…
Он на некоторое время замолчал, потом немного понизив тембр голоса, спросил:
- Как вы полагаете, товарищи офицеры, я не слишком громко говорю? Не хотелось бы будить капитана Панина.
Товарищи офицеры посмотрели на капитана Панина, который безмятежно спал, откинувшись на спинку стула. Подполковник Конев стукнул его локтем в бок и Панин, всхрапнув, проснулся.
- Я не спал, - тут же сказал он, - просто задумался.
- Если Панин начал думать, это обнадеживает, - сказал военком, - потому что, когда он пишет донесения в облвоенкомат, он обычно не думает.
- Думаю, - не согласился Панин.
- Вот образчик его дум, - продолжил военком, надев очки и взяв со стола лист бумаги.
- Военному комиссару Ивановской области полковнику Коноплеву, - прочитал он.
Потом Анатолий Петрович снял очки и посмотрел на нас.
- Нормально? - спросил он, - машинистка добросовестно напечатала это донесение, подполковник Конев принес мне бумагу на подпись и, если бы я подписал не глядя, что бы было? Военный комиссар области сравнительно недавно стал генерал-майором, еще с тихой радостью частенько косит глазом на свой генеральский погон, и вдруг узнает, что Тейково разжаловало его обратно в полковники. Что бы с ним стало? И даже не с ним, а со мной, потому, что эта хрень подписана была бы мной.
  Все, кроме Панина засмеялись.
- Теперь, главное, - объявил военком, - сейчас получить у подполковника Тимофеева личное оружие и в 11.00 выезжаем на дивизионное стрельбище на стрельбы. Свободны, товарищи офицеры. Капитан Панин, задержитесь…
Стрельбы для офицеров военкомата были, наверное, одним из самых лакомых развлечений. В полку, помню, офицеры всегда норовили как-нибудь отлынить от них, особенно если с личным составом, я за пять полковых лет стрелял кажется не более 3-4 раз, а вот в военкомате ездили на стрельбы с удовольствием. Стреляли мы на стрельбище дивизии, дислоцированной в нашем районе. Пистолеты привозили свои, а боеприпас нам выдавала дивизионная служба вооружения. Потом, после стрельбы из пистолета Макарова, в качестве бонуса, еще давали пострелять из автомата АК-74.
На стрельбище поехали на нашем уазике и жигулях Конева. Я ехал с военкомом в уазике и, все 20 минут пока ехали, клянчил у него этот самый уазик на вечер для розыска 2-й Пролетарской улицы, а в ней 17 дома. Бесполезно. По его твердому убеждению, для турне по городу личному составу (кроме него) вполне достаточно собственных ног.
Приехали, постреляли. Кроме майора Губницкого, который вроде бы все-таки грудную мишень ранил, никто из нас с 25 метров никуда не попал. Мне было, кстати, обидно, потому что в полку, помню, в бутылки (когда мы в конце стрельб расстреливали с полковым оружейником остаток патронов) я попадал, а тут все мимо, и три пробных выстрела, и три зачетных. Свалив неудачу на не пристрелянный пистолет, я хмуро смотрел, как стреляет очередная пара стрелков (на огневой рубеж выходили парами), все больше убеждаясь, что и к остальным нашим офицерам кличка Вильгельм Телль не прилипнет. Военком, промазав свои шесть выстрелов, сказал дивизионному оружейнику-майору, что из наших пистолетов можно во что-нибудь попасть, только приставив ствол к цели.
- Стреляйте из наших ПМ-ов, - любезно ответил оружейник, - они пристреляны.
Полковник Марчак ответил, что времени нет и первым ушел стрелять из автомата. Тут дела шли получше и все военкоматовцы с дистанции 100 метров поразили появляющуюся мишень. Правда, когда мы довольные возвращались к машинам, оружейник явно для того, чтобы испортить нам настроение, сказал вдогонку, что эта мишень, хоть стреляй, хоть не стреляй, через пять секунд упадет сама…
Вечером, после 18 часов, рассудив с Ириной Дмитриевной, что днем скорей всего все на работе, мы с ней пошли искать 2-ю Пролетарскую улицу. Нашли. Добрели с ней до дома №17 и огляделись. Дом был обычный, деревянный, зеленого цвета. Резные наличники, палисад, глухие ворота, калитка с аркой из трубы. В общем, нормальный дом средней полосы.
У калитки была кнопка, на которую мы попеременно с Гавриловой безрезультатно жали минут пять, потом с тем же успехом постучали немного в саму калитку, а еще потом я перелез через ограду палисада и принялся стучать в окно. Это сработало. За окном что-то мелькнуло и через каких-нибудь 10 минут мы услыхали звук открывающейся двери.
- Чего надо? – спросил грубый мужской голос, не утруждая себя открытием калитки.
- Мальгины здесь живут? - спросил я.
Голос что-то пробурчал, протопал к калитке, и мы увидели небольшого мужичка лет сорока в майке и спортивных штанах, лохматого и небритого.
- Мальгины здесь живут? - повторил я.
- Кто? – водочный перегар накрыл нас, как напалм.
- Мальгины, - еще раз сказал я, начиная сомневаться, что мужичок нас слышит. Оказалось, слышит.
- Я здесь живу, - категорически сказал он.
Я посмотрел на Гаврилову, она на меня.
- Ваша фамилия Мальгин? - спросила Ирина Дмитриевна.
- Какой Мальгин? - мужичок тупо посмотрел на нее.
Мы препирались с ним минут 10, пытаясь вытянуть из него что-нибудь, относящееся к фамилии Мальгин, но, так бы скорей всего и не узнали ничего, не проходи мимо пожилая женщина с хозяйственной сумкой в руках.
- Не слыхала, - задумалась она, когда я спросил ее про Мальгина, - здесь Витек живет лет пять последних.
Она кивнула на мужичка.
- А до него жила семья Авериных, они в Курскую область, кажется, переехали…
- Мальгины здесь до войны жили, - пояснил я, - и в войну. Полина Васильевна Мальгина.
- Ну, до войны, - покачала головой женщина, - кто-же знает…хотя, постойте, вон в том доме, 21-ом, дедушка Сергей Сергеевич Марков, он тут тыщу лет живет, может, он вспомнит. Правда, ему за восемьдесят, он уже своих детей не помнит, как зовут…

- Конечно, я помню Мальгиных, - уверенно сказал дедушка Марков, когда мы зашли в его дом. На этот раз нас впустили сразу, узнав, что мы разыскиваем родственников погибшего бойца, и надеемся, что Сергей Сергеевич может нам в этом помочь. Правда, его дочь, Вера Сергеевна, женщина лет пятидесяти, предупредила, что дедушка вполне может рассказать нам как факт то, что ему приснилось.
- Жили они здесь до войны, - рассказывал он, - ихняя мамаша, как же ее звали…Фая, что-ли. Нет, не Фая, Галя, кажется, сын ее и дочь, как их звали уже не помню.
- Дочь, не Полиной звали? - спросил я.
- Не помню. Может и Полина. Они с братом вроде погодки были. А, вспомнил, брата Серегой звали, тезка он мне был. Потом Серегу в войну забрали на фронт, и он погиб. В 41-м или 42-м она получила на него похоронку и тогда же, или через год, они с дочкой уехали. То ли в Ташкент, то ли в Челябинск. Моя мать с ней переписывалась, Фая…нет, не Фая, Галя, вроде даже фотокарточку присылала.
- Сохранилась карточка? - спросила Ирина Дмитриевна.
- Конечно, - закивал головой дедушка, - где-нибудь в альбоме лежит.
- Ну что ты говоришь, папа, - вмешалась его дочь, - какая карточка… Этих альбомов давно нет.
- Как нет! - заволновался дедушка, - я недавно смотрел материн альбом!
- Этому недавно лет тридцать, - вполголоса сказала нам Вера Сергеевна…

В четверг, 6 июня я подошел к военкомату в 8 утра. У ворот стояла женщина и пристально смотрела на меня. Я узнал в ней Веру Сергеевну, дочь ветерана, у которого мы вчера с Гавриловой искали Мальгина. Я подошел, поздоровался.
- Понимаете, - с волнением сказала Вера Сергеевна, - вчера, после вашего ухода отец стал перебирать старые альбомы и действительно нашел это письмо, а в нем фото. Вот, возьмите, может оно поможет, хотя столько лет прошло.
Она протянула мне старый конверт. Я взял его и пригласил Веру Сергеевну зайти в военкомат, но она отказалась, сказала, что опаздывает на работу.
- Вера Сергеевна, а ваш отец не воевал?
- В начале войны он на броне был, работал на ХБК, а в 43-м его призвали, но в этой, как у вас называют…сражающейся, что-ли, армии…
- Действующей…
- Да, в действующей армии не был. В 45-м вернулся, а в 46-м я родилась.
 Она усмехнулась и пошла.
У дежурки стояли наши офицеры, майор Даниленков с нагрудным знаком «Дежурный» и майор Губницкий и рассуждали, кто будет следующим президентом России.  На эту дискуссию их подвигла баба Поля, получасом ранее внезапно атаковавшая военкомат и пока дежурный Даниленков соображал, как и чем обороняться, она расклеила на стенах портреты Зюганова с призывом голосовать за него. Выборы должны были пройти через десять дней, 16 июня. Иван Иванович Губницкий считал, что президентом выберут Ельцина, невзирая на то, что за него никто не проголосует, а Евгений Алексеевич Даниленков придерживался мнения, что победить должен генерал Лебедь. Они прицепились с этим вопросом и ко мне. Я сказал, что сработаюсь с любым, лишь бы не баба Полина, и ушел.

Проходя мимо общей комнаты отделения, я сказал Ирине Дмитриевне, чтобы зашла ко мне и влез в свою каморку, в которой два человека могли поместиться только если не надували щеки. Когда-то для смеха ее назвали кабинетом. Ирина Дмитриевна через минуту сидела напротив меня, и мы вслух читали письмо ровно полувековой давности, спотыкаясь на нечитаемых словах и передавая письмо друг другу. Один (одна) читал письмо, другой (другая) разглядывал фото с резными краями, на котором женщина средних лет стояла рядом с фикусом и напряженно смотрела на нас. На фото поверх снимка было написано – Троицк. На обороте «Дорогой Надежде с надеждой на скорую встречу». Март 1946 г. В письме Галина Мальгина писала Надежде Марковой о своей жизни в городе Троицке Челябинской области, работе на электромеханическом заводе учетчицей, обещала, если не в это лето, то в следующее точно приехать в Тейково…к дочери.
- К дочери? - переспросил я.
- К дочери, - подтвердила Гаврилова.
Я взял у нее листок, нашел это место и прочитал сам. Потом посмотрел на дату. 2 апреля 1946 года.
- Странно, - сказал я, - или у нее еще одна дочь была, или та вернулась.
- Может и не уезжала с матерью, - задумчиво сказала Ирина Дмитриевна.
- А где тогда жила? Дом же, наверное, продали.
- Можем только гадать, - Ирина Дмитриевна пожала плечами.
- Ладно, - подумав, сказал я, - ищем теперь в двух направлениях. Запрос в Троицк на Мальгину Галину…отчества нет?
- Нет. И года рождения нет. Только адрес, Троицк, улица Рабочая, 48.
- Ну, чем богаты. И ищем Мальгину Полину Васильевну…кстати, наша соседка-агрессор, как раз Полина Васильевна, не она, часом? Правда, она Грачева, но она могла сменить фамилию, если замуж выходила.
- Могла, - согласилась Ирина Дмитриевна, - и по возрасту подходит.
- В общем, готовьте два запроса, в Троицк и…куда по Полине, в ЗАГС или паспортный стол? Или и туда, и туда?
- Давайте в оба адреса, - предложила Гаврилова, - хуже не будет. Сейчас напишу...

Пока Ирина Дмитриевна писала запросы, мы с Филимоновым Евгением Алексеевичем пошли искать воинский учет в швейной фабрике, что в Лифанове. Не нашли там ничего, даже саму фабрику. Ну, фабрикой она была такой же, как моя конура кабинетом, обычный дом, не очень даже большой, где они вероятно, что-то шили. Шили, как заверил меня Евгений Алексеевич, еще в прошлом году, а в этом, видно, зашились. Дом был закрыт.
Когда через два часа мы с ним вернулись, запросы были отпечатаны, снабжены угловыми штампами и уже лежали у меня на столе. Я прочитал текст, подумал, что запросы надо было бы снабдить надписью: «Срочно!» и пошел к военкому их подписывать. Мы иногда печатали на своих запросах слово «Срочно», но опыт подсказывал, что сейчас никакие мотивирующие надписи на запросах не ведут к ускорению ответа от запрашиваемого учреждения. Хоть пиши им «Отложите все и займитесь нашим делом», хоть «Не спешите - ответите, когда захотите», ответ придет не раньше, чем через полгода, если придет вообще. Такое время было.
 У двери в кабинет военкома стояли подполковник Конев, груженный личными делами и военными билетами призывников и начфин военкомата Селезнева с почти такой же пачкой бумаг. Они выясняли между собой, кто зайдет к военкому сразу после выхода от него подполковника Тимофеева. Сергей Анатольевич Конев негромко, но яростно доказывал, что первым, по двум причинам, зайдет он. Первая причина, это выполнение государственной задачи по призыву и отправке призывников на военную службу не позднее, как завтра. А вторая причина, он подошел к дверям кабинета военкома первым. Внутренне я согласился с этими доводами, но решил послушать аргументы Селезневой. Оказалось, что у начфина доводы покруче. Она сказала, что если мы хотим в ближайшее время услышать хруст бумажек, которые мы по привычке называли деньгами, то лучше ее пропустить без учета, кто здесь первый в очереди, а кто последний. Я, хотя моего мнения никто не спрашивал, принял сторону начфина. Конев, после некоторого раздумья тоже признал ее приоритет.
Я просительно сказал, что мне только подписать две бумажки, не особенно надеясь на их согласие пропустить меня без очереди, учитывая, что они тут с государственными задачами, а я из песочницы за лопаткой. Конев и Селезнева посмотрели на меня, как Гринпис на журнал «Охота и рыбалка» и даже не стали отвечать.
Я не расстроился, зашел в машбюро, на поручне барьера, отделяющего машинистку Маламахову Зою Ивановну от внешнего мира, расписался за военкома и пошел в отделение. Отойдя пару шагов от Конева и Селезневой, я обернулся.
- Людмила Борисовна, - спросил я начфина, - за деньгами с мешком приходить, или баула хватит?
- Компенсация за продпаек, - пожала плечами Селезнева, - за май, 9220 рублей за сутки, считайте…
Я потом не поленился, посчитал. 285820 рублей. Литр молока и буханка хлеба тогда стоили по 3000, мясо 15000 за килограмм, бутылка водки 35000, коньяка от 60000, туфли 250000, а куртка 350000. Это я так, для тех, кто выпучил глаза от нашего денежного довольствия…
В паспортный стол пошла Наталья Владимировна Шорина, у нее там кто-то из знакомых работал. Вряд ли это обстоятельство ускорило бы исполнение нашего запроса, просто у нее накопились свои запросы, для милиции, на предмет наличия или отсутствия судимости у ребят, проходящих отбор на военную службу по контракту. В ЗАГС запрос понесла Антонина Васильевна Гурова.
А я, поскольку был четверг, и значит приемный день, уселся в своем кабинетике и остаток дня посвятил населению, по мере сил и возможностей вникая в суть их проблем. Вернее, собирался посвятить, но весь остаток дня это не заняло, потому что в этот день ко мне пришло всего два ветерана войны и одна труженица тыла. Об одном из них расскажу чуть подробней.
Он (ветеран) добивался изменения своего ветеранского статуса. Доказывал свое право перебраться из участников Великой Отечественной войны состава частей, не входивших в действующую армию, в армию действующую. Причины были в общем ясны. Это не только пенсионная надбавка, которая для разных категорий ветеранов была разной, но и для общения с другими ветеранами (ветераны были и есть очень щепетильны в вопросах своего статуса). Этот ветеран вот уже полтора года, со дня вступления в силу в январе 1995 года закона «О ветеранах» приходил ко мне с новыми идеями и свежими рассказами из своего военного прошлого. Рассказывал, как представлялся к ордену за поимку диверсанта (орден не дали), как спасал горящий склад с боеприпасами, как писал рапорт о переводе на фронт…
Мы в отделении искренне хотели ему помочь, понимая, что все свои истории он не выдумал, что шла война, что их могли бомбить, что они ловили диверсантов. Но у меня лежал перечень воинских частей, которые относились к действующей армии и добавить в него часть этого ветерана я не мог.
В этот раз он рассказал мне, как их часть, перевозимую железнодорожным эшелоном, бомбили немецкие бомбардировщики. И его ранило. Он ткнул пальцем куда-то в плечо, показывая куда его ранило.
Ну что ж, ранение – это серьезно. Попробуем зацепился за его ранение. К сожалению, он не помнил больше ничего. Ни где был эшелон, ни где его лечили. Я предложил ему направить запрос в архив военно-медицинского музея в Санкт-Петербург, он поблагодарил и ушел. Я вызвал Ирину Дмитриевну Гаврилову и попросил подготовить запрос. Она тяжело вздохнула, кивнула и ушла. Через минуту принесла мне дело с перепиской с архивными учреждениями, где я прочитал, что сведениями о ранениях нашего ветерана архив военно-медицинского музея не располагает…
- Про ранение он год назад нам рассказывал, мы делали запрос…
И Гурова и Шорина вернулись довольно быстро. В ЗАГСе Антонина Васильевна отдала запрос лично в руки заведующей, которая заверила нашу сотрудницу, что ответ в военкомат придет очень быстро. Письменный. А на словах пояснила, что чтобы найти в их архивах человека, сменившего фамилию в 40-х годах, ей нужно посадить за эту работу весь ЗАГС, а всю остальную деятельность, включая бракосочетание граждан, отменить. Так что ответ будет примерно в том смысле, что запрашиваемые сведения обнаружить не представилось возможным. Кстати, сказала заведующая ЗАГСом, сменить фамилию в связи с женитьбой или замужеством можно было тогда в любом сельсовете не только нашего района, но всей страны, проживая при этом в городе Тейкове.
- Понятно, - сказал я, выслушав Антонину Васильевну. Потом зашла Наталья Шорина. Запрос она тоже пристроила в надежные руки, которые ей обещали официальный ответ еще в этом веке.
- А неофициально, - Наталья Владимировна задумалась, припоминая видно эмоции и слова паспортистов, - они ругались, что не могут найти у себя сведения о прописке граждан за прошлый год, а мы хотим от них за 1940-е годы.
- Понятно, - повторил я. Тупик.
Я зашел в отделение, взял папку с документами на подпись военному комиссару и посмотрел на Гаврилову.
- Можно попробовать еще раз прогуляться по 2-й Пролетарской, - сказала мне Ирина Дмитриевна, - может быть найдется еще кто-нибудь из стариков с памятью. Я в субботу с сыном похожу там.
Год назад я категорически запретил своим сотрудникам ходить по частному сектору города в одиночку, после того, как один пьянчуга пытался натравить на Наталью Владимировну Шорину свою собаку. Хорошо еще, что собака отказалась натравливаться, а то Наталье, она разносила повестки (тогда эта обязанность возлагалась на весь личный состав военкомата) призывникам, пришлось бы худо. Через некоторое время я решил, что какая-нибудь вражина вполне может спустить собаку с цепи и на двух сотрудников, поэтому мы в скором времени купили на отделение перцовый баллончик. Я думал, учитывая время (90-е годы), что народ без него теперь и шагу не сделает, но увидев, как они осторожно, будто атомную бомбу упаковывают баллончик в десять пакетов и закапывают его в гардеробной нише, понял, что люди этот баллончик боятся больше, чем собак и пьяниц.
Я сказал Ирине Дмитриевне, что не возражаю и пошел к комиссару. Полковник Марчак был загружен вопросами призыва, поскольку наступил июнь месяц и отправки призывников на военную службу были практически ежедневными. На другие раздражители он реагировал с трудом, но про Мальгина вспомнил. Я рассказал ему свежие новости про розыск родственников и признался, что не вижу просвета в этом деле.
- Завтра я дежурю, попробую позвонить в военкомат Троицка, если найду телефон, - завершил я свой рассказ, включив в него некоторую надежду на положительный результат.
- Позвони, - согласился Анатолий Петрович, - запрос запросом, а звонок…это такая мобилизующая сила, что Троицк забьет на призыв и прочую дребедень и побежит искать твою Мальгину.
Я посмотрел на него и невесело хмыкнул.
- Ты по Тейкову все отработал? – спросил военком.
- Вроде все, - я задумался.
- Да нет, полагаю, что не все, - сказал военком, - куда дочь у вас подевалась? Ей сколько было лет на начало войны?
- Этого мы не знаем, но раз указано, что извещение о пропавшем без вести вручено ей, значит не менее 18 лет.
- Правильно. А теперь подумай, почему она не поехала в Троицк?
- Она могла поехать, а потом вернуться, – для порядка возразил я, хотя в душе был согласен с комиссаром.
- Неважно. Я думаю, что не уезжала, но неважно, - сказал военком, - в 46-м году она была в Тейкове, мать в Троицке, почему?
- Если не уезжала, то возможно вышла здесь замуж и осталась с мужем, - предположил я.
- Это первая причина, - сказал военком, - а вторая, она могла здесь учиться в учебном заведении и не захотела прерывать учебу.
Про такой вариант мы не думали.
- Да, могла, - согласился я.
- Вот и проверь по учебным заведениям города, - предложил военком, - уточни в архиве, какие в городе были в войну и поройтесь там. Начни с 24-го профлицея, они с 30-го года работают, в войну, кажется, ремесленным училищем звались.
- Ну даже если и найдем, что она там училась, что это нам даст?
- Не знаю, ищите…
В пятницу до 10 часов, до начала дежурства я готовил конспекты проведения занятий с отделением, которые были запланированы на понедельник. Никаких занятий мы конечно не проводили, поэтому я вдвойне аккуратней заполнял журналы учета проведенных занятий, ставил оценки личному составу и вкладывал в журнал конспекты. Вся эта мишура была, ясное дело, исключительно для проверяющих, как подтверждение того, что мы работаем над повышением своего профессионального уровня, растем над собой. Впрочем, когда приходили действительно серьезные документы, регламентирующие нашу работу или выходил новый закон «по нашу душу», мы собирались и разбирали документы до винтика.
Ирина Дмитриевна, получив от меня задачу по учебным заведениям города, пожала плечами и сказала, что не понимает, как нам поможет информация, что Мальгина училась в 40-х годах в ремесленном училище №3.
- Скорей всего ничего, - согласился я, - а может и найдем что-нибудь. Кроме возможной учебы, да Троицка, зацепок больше нет.
- Хорошо, - без энтузиазма сказала Гаврилова, - кстати, Евгений Алексеевич как раз сегодня проверяет профлицей №24, пусть покопает там про Мальгину.
Я просветил Филимонова насчет наших идей касательно поиска Мальгиной и пошел принимать дежурство. Подполковник Конев уже ждал меня в дежурке…
После выполнения всех процедур, связанных с приемо-сдачей дежурства по военкомату, я пришпилил к нагрудному карману металлический знак «дежурный», который с недавних пор заменил традиционную красную повязку и уселся в крутящееся кресло у пульта дежурного. Оснащение пульта было как в кабине космического корабля Шаттл, множество кнопок, бирок под ними, лампочек и экранов, половина из которых, правда, не работала. Под оргстеклом инструкции, схемы оповещения, телефоны всего на свете, картинки с алгоритмами действий дежурного в различных ситуациях. На столе три телефона, городской, внутренний и связи с дежурным по дивизии. Пока я оглядывал все это имущество и проверял телефоны (телефон связи с дивизией как обычно не откликался) хлопнула входная дверь военкомата. Ну хлопнула и хлопнула, все равно вошедший, кроме как к окошечку дежурного, никуда не выйдет, поэтому я даже не поднял головы, расписывая ручку, лежавшую рядом с рабочим журналом дежурного. Беда с этими ручками в дежурке. Ни разу так не было, чтобы я пришел туда, взял в руки ручку, и она сразу стала писать. Лучше было бы сразу взять на дежурство свою, но вот не взял и теперь черкал ручкой по журналу, оставляя в нем вдавленные полосы. Черкал пока знакомый голос не заструился из прямоугольного проема в окне с надписью - Дежурный. Когда поднимал голову, уже знал, что голос принадлежит бабе Полине. Что-то сегодня она рано вышла на тропу войны.
Я смотрел, как она пристраивает какую-то коробку, похожую на обувную, на подоконник. Тот, что перед окном дежурного. Пристраивает и что-то бормочет себе под нос. Надежно положив коробку, она посмотрела на меня и радостно воскликнула:
- Аа, тыы! Вот удача! Теперь слушай меня, вундеркинд. Военкомат заминирован. Бомба здесь.
Она погладила коробку и сообщила дополнительно, что бомба большой разрушительной силы, и что лучше бы мне оторвать задницу от кресла и что-то начать делать.
Я положил ручку, поднялся и выйдя из дежурки, пошел к бабе Полине. Подошел, посмотрел на коробку. Ну да, точно из-под обуви, какие-то кроссовки нарисованы. Коробка была обмотана шнурком, а поверх красным карандашом было написано: БОМБА. Я приподнял ее – вес, пожалуй, потяжелей, чем у кроссовок.
- Сейчас как рванет, - пообещала бабка Полина, - одни шнурки останутся.
Я не стал с ней спорить, вернулся в дежурку и снял трубку телефона. Бабка с любопытством следила за моими действиями.
- Полковник Марчак, - сказала трубка.
- Товарищ полковник, поступила информация, что военкомат заминирован, - доложил я.
- От кого информация? – спросил военком.
- От Полины Васильевны Грачевой. Она заминировала нас коробкой из-под кроссовок. По весу не иначе утюг туда заложила.
- А ты что, коробку трогал? – недовольно спросил комиссар, - зря.
- Виноват, - признал я, - просто сначала подумал, что она не все еще перья вернула…
- Какие перья? – не понял военком.
- Да это я так, из прошлого вспомнилось.
- Так. Провести эвакуацию личного состава и посетителей. Вызвать милицию, саперов, пожарную службу и скорую помощь. Грачеву задержать и передать в милицию. Давно не тренировались по антитеррору, поэтому давай, по полной!
- Есть! Оперативному дежурному докладывать?
- Да. Я же сказал, по полной!
Следующий час выдался у меня довольно напряженным. Надо было организовать эвакуацию всех, кто в эту минуту находился в здании военкомата, а это еще то приключение. Я нажал кнопку ревуна, подержал ее 10 секунд, потом заорал нечеловеческим голосом - всем покинуть военкомат. Особенность нашего ревуна состояла в том, что, если стоять рядом с ним на момент начала рева, человека кондрашка хватит, а если человек находится где-нибудь в дальнем углу, вроде призывного отделения или в моем кабинете, то его не слышно. От слова – совсем. Поэтому дежурному всегда нужно побегать туда-сюда, крича во все горло, призывая народ спасти свои жизни, и кое-что из имущества. Другая особенность, теперь уже касающаяся нашего личного состава, заключалась в их твердом убеждении, что эти игры с эвакуацией всех и вся командный состав военкомата придумывает исключительно от скуки, никогда ничего действительно опасного не происходит и не произойдет. Поэтому народ эвакуировался обычно так. Из каждого отделения не торопясь приходил гонец, узнавал, что случилось и так же не торопясь уходил. Через некоторое время с той же улиточной скоростью приходил другой гонец (или тот же самый) и спрашивал, нужно эвакуировать имущество (каждому сотруднику в случае эвакуации полагалось по возможности захватить с собой что-то из наиболее ценной документации или оборудования). Все это делалось с целью выжидания, может командованию надоест «валять дурака» и они дадут отбой…
Я закрыл на засов главный вход, поскольку он пролегал как раз мимо коробки бабы Поли и, взяв ключи от запасного выхода, который у нас был на призывном пункте, пошел его открывать. Потом вернулся и принялся звонить. Список абонентов с номерами телефонов, которых нужно оповестить о происходящем лежал у меня на столе и дело продвигалось довольно быстро. Через некоторое время я осознал, что баба Полина исчезла с радаров. Я повертел головой, надеясь ее отыскать и не дать уйти от возмездия, как вдруг услышал ее голос со стороны призывного пункта. По некоторым ее выражениям и интонации я понял, что она регулирует поток беженцев. Ну а что, она нас тренирует не реже двух-трех раз в год и знает наши маршруты лучше многих сотрудников. Пока народ выползал из кабинетов, прилетела милиция и пожарные, они всегда действовали быстро. Баба Полина за руку притащила их к своей коробке и снова вернулась к регулированию эвакуационного процесса. Из военкомата мы с ней ушли последними.
- Сегодня лучше, чем в прошлый раз, - объявила мне свой вердикт бабка, - в прошлый раз, помнишь, вундеркинд, Голубицкая спряталась и не хотела выходить?
- Помню, - подтвердил я, взяв ее под руку и выводя из военкомата. А то она хотела еще «разок» пробежаться по этажам, проверить…
Мы вышли с ней во двор и пошли к воротам.
- Полина Васильевна, - вдруг вспомнил я, - вы ведь Грачева по паспорту?
- Ну, - умиротворенно отозвалась баба Поля.
- А фамилия – Мальгина, ничего вам не говорит?
- Почему не говорит, говорит. Моя девичья фамилия, а что?
- Ваша девичья фамилия - Мальгина? - я остановился и обернулся к ней.
- Мальгина, - весело подтвердила Полина Васильевна, - а что ты застыл, будто Ельцина увидел?
- Так. Мальгина, - я не двигался с места, хотя баба Поля почти тащила меня к выходу. Ей хотелось оценить, насколько далеко эвакуировался личный состав (мы в таких случаях выходили в сквер рядом с военкоматом).
- А тебе что за дело до моей девичьей фамилии? – поинтересовалась она, - была Мальгина, в 46-м вышла замуж и стала Грачевой.
- Понятно. А Сергей Васильевич Мальгин вам кем-нибудь приходится?
- Сережа? – она резко повернулась ко мне и ухватила меня за рукав кителя.
- Это ваш брат?
- Сережка, брат мой, - она исподлобья смотрела на меня, - он погиб на войне, в 42-м. Похоронку я здесь, у вас получала.
- Не похоронку, наверное, а извещение о том, что ваш брат пропал без вести, так?
- Так. Он… жив? – она с такой надеждой посмотрела на меня, что перехватило дыхание.
- Нет, Полина Васильевна, он погиб, - сказал я, - погиб, как герой, в бою под Ленинградом.
Она сникла, сгорбилась и побрела к своему дому. Потом остановилась и повернулась ко мне.
- Где он похоронен?
- Сергей Васильевич пока не похоронен, - пояснил я, - военно-поисковый отряд его нашел неделю назад, сообщил нам…

Примерно через час спустя я сидел в кабинете военкома и докладывал ему об окончании этой истории. Я довел Полину Васильевну до ее квартиры, она угостила меня чаем с мятой, которую сама выращивает на своем огородике и рассказала, как сложилась их с матерью жизнь после похоронки. Она упорно называла это извещение похоронкой, но поправлять ее я больше не стал, какая в общем разница. Разница, правда, была. Получившие похоронку родственники погибшего воина имели право на пенсию в размере около 50% его от денежного довольствия, а родственники пропавших без вести такое право получили только к концу 42 года, и то не все. Мать Сергея Мальгина пенсию за сына получала…
Сам Сергей Васильевич Мальгин 1920 года рождения был призван в армию осенью 1939 года. Тогда только вышел закон, по которому призывали с 19 лет (раньше с 21 года) Служил под Ленинградом, воевал в финскую войну. В январе 40-го года был ранен, лечился в одном из Ленинградских госпиталей. Мать к нему ездила. Потом в сентябре 40-года он приехал в отпуск младшим сержантом, с медалью «За отвагу» веселый, хотя, как сержанту ему теперь предстояло служить 3 года (рядовые служили два). Она показала мне фотографию, где молодой парень в военной форме с треугольником в петлицах стоял рядом с сидящей девушкой.
- Это я с Сергеем, - кивнула она на фотографию, - фотографировались в Иваново. Я в текстильном институте училась. Сережа приехал ко мне в институт в форме с медалью. Мне все завидовали, что у меня такой брат.
Я больше смотрел не на Сергея, а на молодую Полину, в которой по решительному взгляду уже можно было угадать будущую грозу военкомата. Да и не только военкомата. Баба Полина вела войны со всеми городскими учреждениями, правда столетней она была только с военкоматом, с остальными скорей локальные конфликты.
- А как получилось, что извещение на Сергея выдали вам, а не матери? – спросил я, возвращая фотографию.
- Мама была в то время в Троицке, ее мать, моя бабушка болела, и мама уехала ухаживать за ней.
- А вы почему не уехали?
- Мама хотела, чтобы я уехала с ней, но я училась на 3-м курсе текстильного института, жалко было бросать.
- А жили где, дом ведь продали?
- Откуда вы знаете?
- Знаю, был у вашего дома на 2-й Пролетарской, разговаривал с Сергеем Сергеевичем Марковым.
- Так он жив еще! – ахнула баба Полина.
- Жив. И где же вы жили?
- Мама дом продала и уехала. А я в общежитии в Иванове жила, думала, что сюда больше не вернусь. Закончу, получу распределение, уеду и буду работать далеко. А вот вернулась.
- Остался один вопрос, Полина Васильевна, - сказал я, - где похоронить вашего брата? В братской могиле под Санкт-Петербургом с указанием звания, фамилии, имени отчества или везти сюда? Решать вам.
- Пусть везут сюда! – твердо сказала Полина Васильевна.
Я пошел к двери, а когда обернулся попрощаться, она сказала:
- Коробку с утюгом верни, мне еще милицию минировать…

Вот и вся история.
Сержанта Мальгина Сергея Васильевича привезли в наш город и 22 июня в День памяти и скорби, торжественно похоронили на 2-м воинском кладбище города, с отданием воинских почестей. Медаль «За отвагу» передали Полине Васильевне…

7.10.2021 года