Цека-цека. Гл. из романа

         После ужина Геннадий Крючков расположился в кресле и расслабился. Отходил душой и телом, как говорится. После работы хотелось тишины и покоя. Он даже отказался пойти с женой к его сводной сестре, зачем-то та приглашала. Жена с детьми ушла, и Крючков предался отдохновению.
         Прошло с полчаса. Звонок в дверь потревожил Гену. Он дернулся в кресле, открыл глаза и в замешательстве уставился на телевизор, словно бы тот был причиной беспокойства – что-то пестрое мелькало на его экране, и он издавал тихую музыку.
         Звонок повторился.
         - Кого-то черт несёт, - сообразил Геннадий, нехотя вставая с кресла. – Не дадут отдохнуть по-человечески
         Крючков, войдя в прихожую, включил свет, открыл дверь и едва не вскрикнул в раздражении: - Кого надо?.. – и послать к черту кого бы то ни было, или, на худой конец, отматерить.
         На пороге стояла пожилая женщина, даже старушка, при виде которой в раз отлетело желание, принятое секундой раньше, - даже почувствовал некоторую неловкость перед ней, застеснялся.
         Женщина была повязана теплым шерстяным платком, в старом демисезонным пальто и была обута в резиновые сапожки с короткими голенищами. Руки, скрещенные на груди, держали какой-то сверток. Лицо маленькое, ломающее в заискивающей улыбке, с которой обычно просят о помощи или милостыню. В глазах влажный блеск.
         Гена несколько растерянный от такого явления, не успел даже спросить – к кому? что надо?.. Однако старушка не растерялась.
         - О, мил человек, - запела она. – Не дайте пропасть раньше сроку, помогите…
         Крючков так и обмер: не иначе покойника выносить!
         Недавно довелось одним с пятого этажа гроб с покойником выносить, чуть было сам коньки не отбросил. Площадки лестничные узкие, гроб кроме как торчком никак не протащить. То ноги покойнику задирали выше головы, то голову выше ног. Да ладно бы старичок был худеньким, а то сам под два метра ростом, да еще “бушлат” из сырых досок. Тут целой артелью выносить надо. А как? – если на лестничных площадках не развернуться. Вот и уродовались вдвоем с другом. Неудобно о покойниках что-либо худого говорить, но тут Гена отвел душу, обласкал. Прости Господи, если ты слышал. Да хоть бы родственником кому-то из них доводился, а то случайный знакомый. То есть совсем не знакомый. Он в гостя у товарища был, тому вот так же вот позвонила убитая горем старушка, и пришлось пособлять.
         И сейчас, увидев свою гостью за порогом, у Крючкова все похолодело внутри. Едва не закричал: чур, не я! – и чуть было не захлопнул дверь.
         - Мил человек, вы меня только выслушайте, - запела женщина и юркнула в квартиру.
         Ну, раз вошла, значит не так все страшно, мелькнуло в голове Крючкова. Что-то у нее положительное случилось, то есть не смертельное.
         - Жалобу мне помогите написать на нашего директора.
         Ах, вот оно что! – обрадовано вздохнул Гена. – Ну, это нам по силам. Это мы могём. Это не гробы таскать.
         - А я тебе за нее, ведро картошки принесу, - говорила старушка, войдя и ловко скидывая резиновые сапожки с ног, поочередно наступая пятками на их носки.
         Хозяин проводил гостю в залу, в одну из комнат двухкомнатной квартиры.
         - Присаживайтесь, - предложил Гена, показав рукой на кресло, стоящее по другую сторону журнального столика.
         Гостья лицом посветлела и, присаживаясь на краешек кресла, стала на столике развязывать платочек. Хозяин выключил телевизор и тоже сел напротив нее, на прежнее свое место.
         - Ну, так что у вас там случилось? – спросил он участливо.
         - Беда, - сказала гостья, - как в какой сказке живем: поди туда, куда сам не знаешь, и поищи то, чего не разумеешь.
         - Как это?
         - И-и милай, и сами не знаем. Тыкаемся, как слепые кутята из одного боку в другой, а зачем, для чего, никак в толк не возьмем.
         Освободившимся от бумаг платком она вытерла глаза, дунула в него из носа и обтерла губы.
         - Тут, значит, вот как все получилось-то, - начала старушка, поудобнее усаживаясь в кресле, как бы втираясь в него, егозя задом. И вдруг вспомнила, что позабыла представиться. Простодушно сказала: - Меня бабой Варей, а тебя, как люди сказывают, Гена Писарь.
         Гена в некотором смущении подкашлянул в кулак и перевел взгляд с бабы Вари на ее бумаги. Там лежали удостоверения, паспорта и какие-то бумаги с печатями, похвальные грамоты, видимо, с места работы.
         - Так вот, Геночка, - вновь начала рассказывать баба Варя. – С чего все началось, сказываю. А с того, что дал, значит, Татарков, наш директор нашим детям трехкомнатную квартиру, вот рядом, напротив вас, в новом доме, - кивнула на окно. - Он, значится, дал, дай Бог ему здоровья, а они тут и говорят нам, дети-то: “Дорогие родители, все, хватит вам мыкаться, перебирайтесь к нам!” Ты понимаешь, мил человек, нет? Другие не знают, как от стариков избавиться, а наши к себе влекут. Вот уж мы обрадовались… - промокнула глаза платком, – вот уж порадовались. А ведь и вправду, тяжелехонько становится. Я-то еще мало-мальски бегаю, а дед мой худой больно. Он ведь инвалид войны, ребенком еще был покалечен. Нога у него не гнется и рука кренделем, - изогнула руку калачом. И тут же, спохватившись, добавила: - Не-ет, но он у меня сиднем-то не сидит, работает помаленьку. Сторожит тут объекты разные, стройки. Двадцать три годочка отслужил исправно. Им шибко наш директор доволен, сам мне выговаривал.
         Я тоже при медицине состою. Двадцать пять годков тоже отплавала – (хохотнула) – на швабре. Рентген кабинет мою. Когда нет работниц, так весь первый этаж прибираю. Работы-то я не боюсь. Ладно работаю. Вона сколь наградок похвальных. – И с грустью вздохнула. – Да вот, сами видите, изработалась я, эх-хе. Шутка ли, домишко, в котором мы счас живем, в котором и детки наши выросли, сама построила. Каждую дощечку сама прилаживала, каждую жордочку. И дрова, и сено заготавливать и за скотом ходить, все на мне. А дед мой, чо с него взять? - калека.
         Так вот. А тут с квартиркой этак хорошо наладилось. Одно только подпугивало, - а, не дай Бог, на пятом этаже? Куда мы там, калеки, а? Помирать под чердаком?..
         “И то, правда, - подумал с сочувствием Геночка, представив тот узкий лестничный проход, в котором они с гробом мучились. – Тяжко придется”. И тут же пристыжено обругал себя дураком, за то, что как будто бы пожелал человеку смерти.
         - Был бы лифт, а то ить нету, - продолжала старушка. – Тогда решили мы пойти к Татаркову, попросить у него квартиру пониже, на втором этаже чтобы. Зять на дыбы, не пойду, говорит, кланяться. А к директору-то, к нашему хозяину-то, ить подойти еще суметь надо. А нет, то так отбреет и без мыла, - и поспешила поправиться, как бы за грубость. - То есть не так подошел, так и уйдешь не солоно хлебавши. Так вот я и пошла к нему по старой памяти.
         А мы с Родион Санычем, дай Бог ему здоровья, очень дружны. Ага. Не поверишь, лет двадцать, поди. Да кого, больше-больше. Я еще его деткам из нашей деревеньки молочко, сметанку, творожок поставляла. Ну, не бесплатно, конечно, за деньги. И по этой, значит, причине очень подружились. Детки-то его счас выросли, так внуки появились. Внукам молочишко ношу… К чему я это? – дак к тому, что сами-то мы к нему притензиев не имеем. Бог с ним, дал бы квартиру детям, и на том спасибо. На большее-то и мы не рассчитывали. Так он сам, когда я к нему пришла, сам говорит:
         - Что ты, старая, о детях беспокоишься? Второй этаж для них просишь. Пора бы и о себе подумать, не молоденькие уже. Когда вы у меня для себя квартиру просить будите?
         И вы знаете, мил человек Геночка, как сказал он про квартирку для нас, так я готова была ему в ноги падать и руки целовать. Такая, значит, забота об нас, об ветеранах и инвалидах.
         Старушка затеребила платочек, намериваясь промокнуть глаза.
         “Ага, ясно. Пообещал и не дал!” – догадался Гена натренированным чутьем.
         Таланты могут быть от природы, а может их породить среда. Там, где созданы для него условия. Условия для вдохновенного творчества у нас созданы, как нигде, и потому наша почта работает с перегрузкой, с трудом передвигая миллионы тонн макулатуры в виде жалоб, прошений, ходатайств, отписок и новых жалоб. Эта среда и выявила в Геннадии Крючкове скрытый талант. И чем больше он занимался, на первый взгляд, странным творчеством, тем больше он постигал его особенности, его законы. Знал, в какой форме составить жалобу, в какой форме прошение. Выработал свой стиль, с годами его творческая натура особым чутьем настраивалась на волну жалобы. И в большинстве своем дела завершались благополучно. За что и снискал уважение у местных поклонников. Гена с полуслова мог угадать причину, породившую жалобу, почувствовать душой боль чужую и уже через две, три минуты у него в голове выстраивался план будущего изложения. Что произошло и теперь – он видел суть вопроса. Ну, паразит, и тут старикам нет покоя!
         Баба Варя высморкалась и продолжила:
         - Но только, говорит Родион Саныч, вам надо от своего домика как-то избавиться. Говорит, переведите его на дочь. Как только у вас документы будут готовы, приходите. Там думать будем.
         - Ну, мы так и сделали. Месяца два переписывали домик. Ездили то в сельсовет, то в раён. Словом, достались нам эти хлопотушечки. Ладно побегали. Но собрали-таки бумажки. Принесла я их директору, а он на них даже не глянул. Веди, говорит, хозяина! Не с тобой же мне такие дела обсуждать.
         - Вот даже как! – удивился Гена.
         - Ага. Веди, говорит, и только. Эх, что делать? – пришлось тащить деда. С ним он стал говорить.
         - Я так, говорит, думаю, нужно вам, говорит, съездить в раёну юрискую консультацую. Это я его слова слово в слово передаю, - уточнила баба Варя. - Расскажите, говорит, там, что у вас был домик, но вы его перевели на дочь. Уз-найте, говорит, полагается ли вам квартира? Съездите, говорит, и мне доложите. Там думать, говорит, будем.
         - Так тут и козлу понятно, что не полагается?!.
         - А вот и не угадали, Геночка! – засмеялась старушка. – Оказывается, в законе есть такая строка, где будто бы инвалидов войны должны обеспечивать жилищными и бытовыми условиями. А у нас за речкой, на выселках, каки условья? Маята одна. Ни транспорта, ни телефона, ни магазина. Так что, сказали, на усмотрение директора.
         - Ну и что на это он вам сказал?
         - Он нас выслушал, головой посочувствовал, а потом и говорит, - приходите через месяц, думать будем.
         - Ну и придумал что?
         - Ага. На консультацу послал, в военкомат.
         - Ну?!..
         - Да-а. Говорит, надо узнать и их мнение. Ну, чо делать? Поехали. А што в раён, што в область добираться, маята сплошная. Автобусы битком. Молодежь сядет, никакой милостью не подымишь. А у деда ноги худы, хоть на пол садись…
         - Так что вам сказали в военкомате?
         - А то, чо и в раёне, посочувствовали. На усмотрение директора сказали.
         - Ну, а он что на этот раз сказал?
         - А он то ж и сказал: думать будем. Через месяц прийти велел.
         - Сходили?
         - Я пошла. Дед уже не схотел идти. Осерчал чёй-то.
         Гена понимал старика. Ох, как Геночка его понимал.
         - Так-так, ну и?.. – сдерживаясь от негодования, продолжал он детальный расспрос. – Что он вам на этот раз посоветовал?
         - Так чо? Сказал, штоб еще через месячишко пришли.
         - Так-так, ну и ну…
         - Только не знаю, Геночка, чево выбегаем, - баба Варя всхлипнула. – Все-то уж ноженьки оббили.
         “Ну, змей! Ну, узнаешь ты гнев народный! – закусил удила Крючков. – Всю свою академию (восемь классов и два коридора) приложу, а жалобу такую состряпаю, что она над твоей дубовой головой громы и молнии высечет”. Гена уже представлял, где в тексте он подсыплет “перчинок”, которые должны, - нет, просто обязаны! – у читающих там товарищей застрять в горле. А уж, поперхнувшись, они… Геночка запотирал ладонями.
         - Кхе, та-ак…
         - Вот смотри, мил человек Геночка, - говорила тем временем старушка, - это инвалидская книжка деда, это мои почетные грамотки…
         - Да зачем вы мне это показываете? – запротестовал Гена. – Я что, Татарков? – Он встал и прошел к секретеру. Достал из него тетрадь и ручку и, присаживаясь вновь в кресло, деловито спросил: - Ну, куда писать будем?
         Баба Варя сосредоточилась.
         - Дак, наверно, в эту… как её? – она стала рыться в бумагах, видимо, разыскивая в них какую-то записку.
         - Знаете что, а давайте в “Крокодил”? Это ж прекрасный материальчик для него! Или в “Труд”, к Олегу Жадану? Он приедет, он такой фельетончик сделает…
         Крючкова понесло. Он предлагал гостье то, что, по его мнению, будет самым действенным – бюрократа-директора проберут не только по административной линии, но и прокатят по все стране великой. Чтобы другим не было повадно. Совсем охамели!..
         Однако старушка на его предложения отреагировала странно.
         - Зачем в “Крокодил”? Зачем в “Труд”? – спросила она. – Он мне этого не велел
         - Кто, чего не велел? – не понял Гена, прикладывая ручку к листу тетради.
         - Так наш директор.
         Геночка по-лошадиному затряс головой.
         - Как, директор?..
         - Так. Это ж он сказал, чтоб мы на него написали жалобу.
         - Как это он, са-ам на себя?..
         - Аха. Сказал, что он другого выхода не видит. Нужна жалоба. И адресочек указал куда писать. И куда он запропастился?.. – она вновь стала рыться в бумагах.
         Наступило молчание. Если бы эта бабуся, даже после их долгого разговора, вдруг предложила Гене с пятого этажа гроб с покойником снести, он, наверное, и то так не был бы ошарашен, хотя все его мышцы и чувства этому не обрадовались бы. Теперь же вдруг ослаб, осел и, отбросив в сторону ручку, плохо, что понимал. Все у него в мозгу смешалось.
         - И куда?.. – спросил он вяло, глянув на бабку искоса, с подозрением.
         - В ету… Да как её? - От напряжения памяти её рябенькое личико сморщилось. И Геночке показалось в этом что-то насмешливое.
         “Ага, вот оно что, вот в чем дело! Посмеяться надо мной решили. А вот этого не хотите?” – Гена под столиком сложил в кулаке фигу и покачал ею. Не на того наехали!
         И начал ерничать, от обиды.
         - Может в Министерство Обороны? Али в Совет Ветеранов?
         - Ни…
         - Может в Верховный Суд? Али Генеральному прокурору?..
         - Ни… - пела баба Варя своё, не замечая перемен в Геночке.
         - И что же это за организация такая, где на него жалобы принимают?
         - Во! Вспомнила! Вациас спиас!
         - Что-что?..
         Баба Варя смущенно подхихикнула.
         - Геночка, мил человек, я, может быть, что не так брякнула по старости и неграмотности, вы уж извиняйте. Но этот адресочек я на всякий случай записала. Родион Саныч сам мне его подсказал. Где-то тута был… А, вот он!
         Старуха вытащила из удостоверения ветерана войны бумажку и подала ее Геночке. Руки его подрагивали.
         - Так это же адрес отраслевого цека профсоюзов! – воскликнул он, узнав давно ему знакомый адрес.
         - Вот-вот, цЕка, цЕка, - закивала она головой, усиливая ударение на первом слоге.
         - Та-ак. Понятно. Значит, цЕка, цЕка.
         Баба Варя по-утиному дважды дернула головкой.
         - Так вы бы его и попросили написать жалобу.
         - Ни-и, его нельзя, - мягко возразила старуха. – Он сказал, что на это дело вы найдете человека. У нас население богато этими, как их? – а! - народными талантами. И дал мне твой адресочек, Геночка. Сказал, как его там? – ты писасатель, жалобы хорошо умеешь стряпать, - хихикнула она. – Я вот и пришла.
         Геночка онемел. Лицо его начало краснеть, надуваться, и он, непонятно отчего, стал тереть себе подбородок кулаком, в котором все еще была зажата конфигурация из трех пальцев. При этом, издавая звуки похожие на порханье – кхе-кхе… Но старухе казалось – этак он зажимает смех, на который она вызвала его своей шуткой, - и она подхихикнула. Гена глянул на неё и едва не плача спросил:
         - Писасатель?.. Стряпает?..
         - Аха. Писасатель… Стряпает…
         - Ха!
         - Хи-хи!
         - Хо-хо-хо!.. – Крючков, не в силах сдерживать нервного приступа, отвалился на спинку кресла и зашелся вдруг в хохоте.
         Баба Варя всхлопнула руками себе по икрам ног и тоже звонко рассмеялась. У нее, как и у Гены, заблестели слезы на глазах, и она тоже отвалилась на спинку кресла. Они оба, глядя друг на друга, стали изводить себя хохотом.
         Но Крючков также неожиданно резко оборвал смех.
         - Вот что, бабуленька-красатуленька, - сказал он, придвигаясь к ней. – Собирай-ка свои бумажки и грыбы-ка отседова!
         У старушки враз окаменело лицо, рот округлился, и вокруг губ собралось с десяток мелких морщин.
         - Ой! Геночка, а как же жалоба? – растерянно проговорила бабка, растирая слеза по щекам.
         - Не знаю! Я бесталанный! Я гробы таскать умею. Могу всех святых и грешных вынести. У вас есть покойнички? Нет? Вот как появятся, приходи. Помогу. Я не Татарков, за нос водить не буду. А сейчас давай, давай бабуля! Грыбы отседа! Грыбы! – заторопил Геночка, сам не понимая почему говорит "грыбы" в место "гриби". Приподнимаясь, он делал кистями рук легкие отмашки. – Бегом, бегом…
         - Ай! Ай-яй! – испуганно вскрикнула бабуленька-красатуленька, подхватываясь с кресла.
         Она проворно сгребла бумаги со столика, сунула их в платочек и, уже на ходу заворачивая его, засеменила из комнаты. В прихожей вскочила в полусапожки и выпорхнула за двери, забыв попрощаться.
         - У, провокатор! – выругался Геночка, и захлопнул двери на замок.
         Обида, досада, стыд окатили его горячей волной. Казалось, в квартире даже воздух нагрелся и жег лицо, ел глаза. Такая насмешка! Такое издевательство! И за что? И от кого? – от поклонников! Вот и помогай людям…
         И Крючков заходил кругами по квартире, чуть не плача.
         - Вот это вациас спиас! И кого подослал! – это уже относилось к директору. Оказывается, тот о его творчестве прекрасно осведомлен!
         Крючков, не зная, куда себя девать, выскочил на воздух, на балкон.
Внизу старуха бежала под дождичком по двору к дому напротив. Крючков сунул два пальца в рот и засвистел. Темноту распорола разбойная трель.
         От страха бабка припустила с визгом, не разбирая дороги, и брызги от луж из-под её ног веером разлетались по сторонам. В электрическом свете, падающем из окон квартир, вода под ее ногами, казалось, кипела.

         Среди ночи кто-то хихикнул Гене на ухо – хи-хи! И голос показался знакомым. Гена открыл глаза, повернул голову на бок. Рядом тихо спала жена. Гена повернулся к ней, и начал было забываться. Однако что-то не давало заснуть. Проснулась память, и, как ночная лампочка, осветила картину и его беседы со старухой. Ее униженная, заискивающая манера поведения. Ее мелкий угоднический хохоток, - а разбудил его именно он: хи-хи… - и сон пропал. Если вечером старуха вызывала жалость, сочувствие, то сейчас - это была ведьма, и он от нее отмахивался. Чур-чур, изыди нечистая!.. Но старуха не унималась.
         - Директор, Родион Саныч, благодетель наш велел. Он мне ваш адресочек подсказал…
         Вот заноза! Директор велел, директор велел… Обнаглел, вот и велел. Выкидывают фортели, над людьми издеваются.
         Гена лег на спину и уставился в потолок.
         И вдруг подскочил, едва не вскрикнув:
         - Да что это я!.. – и прикрыл ладонью рот. – Ммм… Я ж ничего не понял! Ну, ничегошеньки! Вот осел! Вот дубина!.. Да ему ж, действительно, нужна была жалоба! Там ведь тоже полно бюрократов. Они ж потом ни ему, ни старикам житья не дадут! А я бабку выгнал…
         До Геннадия только теперь на свежий ум, дошёл весь замысел, задуманного директором хода. Татаркову нужен был ответ на эту жалобу. Вердикт, которым тамошние деятели сами подписали бы старикам ордер. А коли он дал адрес отраслевого цека профсоюзов – вациас спиас – то наверняка знал, что такой ответ от туда поступит.
         А он!…
         Думать надо, писасатель, думать! - И новая волна стыда закачала Гену на кровати.
         И ночь ему показалась долгой.