Последний в этом году еврей

                Очерк


             “...И не могли не возвратиться…”
                Н. Глазков


   Иммигранту обрести “родной дом” - что “летучему голландцу” найти себе пристань.

   Уж сколько нас, неприкаянных, бродит по белу свету в поисках достойного пристанища - одному только Богу известно. Судьба, словно суховей, гонит нас с места на место, из страны в страну в поисках хотя бы подобия навсегда утраченного “родимого дома” и, не найдя его, мы устраиваем себе наугад что-то другое - в надежде, что когда-нибудь оно, это другое, обретет свойства и черты дома нашего настоящего.
   Так носит нас и носит по земле, пока, утомленные и отчаявшиеся, не находим мы стоянку где-нибудь в пустыне или вблизи нее, где, как нам кажется, нужно только, что остановиться да передохнуть, но где, на самом деле, мы остаемся навсегда и где, в итоге, возможно найдет отдых наше тело, но никогда уже не успокоится наша измученная душа.
   В конце концов оказывается, что само “чувство родимого дома” - больше не для нас. Нет на земле места, куда бы мы могли прийти, усталые от забот, и где бы, присев на любимый диван и сказав себе: “Наконец-то я - дома...”, умилились такой безусловной и естественной простоте.
   Место иммигрантов, или как бы нас иначе ни называли, - на задворках государств, на окраинах политических интересов, а значит, - в пустынях среди песков или в ветхих домах злачных заброшенных районов, где приспосабливаясь к несвойственным нам условиям и чуждой ментальности, мы пытаемся доказать себе и всему миру, что с нами всё хорошо, будто именно так, а не иначе нам на роду и написано.
   Правда, теперь есть и такие, кого участь эта, слава Богу, миновала, и потому обитают они в местах иных, куда более приличных, но кто из них скажет, что по-настоящему чувствует себя и там, как "дома".

   В который раз думая об этом, я нахожу способ, оставив свое место вблизи “пустыни”, улететь за моря в надежде испытать хотя бы там некое чувство, что сродни ощущению близости “родимого дома”.
   И вот уже ревут моторы и птицей рвется в ночное небо самолет, готовый унести меня на север, где, как я знаю, теперь прохладно и чуть ли ни каждый день идут дожди.
   Расслабляясь в кресле, я, усталый от скорых сборов, наконец прикрываю веки. Мерный гул моторов за бортом и ощущение парения в воздухе - успокаивают. Самолет всё дальше удаляется от земли, которая уже и сама устала от вечно палящего солнца и бесконечно неразрешимых людских проблем - места моего постоянного существования.
   В салоне - люди в масках: вирус “короны” свирепствует во всем мире уже несколько лет. Он страшен, он пугает путешественников своей убийственной силой, но есть среди людей многие, кто будто не замечая этого, срывается со своих мест и летит куда-то по делам или в отпуск. И я лечу с ними - в отпуск.
   Мне отпуска, если честно, хватает и дома, но эту поездку я тоже считаю отпуском. Отпуском от безжалостной жары, абсолютной в стране неразберихи и, главное, непреходящего раздражения оттого, что со всем этим каждый день приходится жить.
   Сейчас оставлять свой дом - риск : страх заразиться и, хуже всего, - умереть. Говорят, лучше ни с кем не общаться, лучше просто - сидеть дома…
И я, с этим вполне согласный, вдруг все же собрался и куда-то лечу, находясь среди таких же как я, не то отчаянных, не то нелепых - людей в масках.
   “Маски” - притихли. Вирус удерживает людей на своих местах, приучает обходиться без несущественных контактов и перемещений. Кажется, теперь даже в туалет никому нет нужды сходить.

   В небе, хоть и находишься в управляемой машине, всё равно чувствуешь себя в руках Божьих и в Его абсолютной власти. Здесь ничто не зависит от человеческих способностей и совсем не много - от возможностей машин: здесь - не земля, где, как нам кажется, всегда можно рассчитывать на собственный ум и силы. В небе, случись непредвиденное, ничто не поможет и оттого только и остается, что отключить собственное сознание и попробовать заснуть либо, наоборот, - развлекать себя разными мыслями в ожидании удачной в конце перелета посадки.
   Если не спишь, мысли - о цели поездки, о том, что ждет тебя на другой части земли, как встретят тебя места и люди, ради которых ты отправился в путешествие. И следом - тот же вопрос: “Надо ли было ехать ?”
   Долгие часы полета - своего рода тревожное ожидание встречи с землей и возможность очередной перепроверки желаний и надежд. Это время где-то естественным образом останавливается, переходя в процесс посадки, когда мы оказываемся на границе двух сред: прежней и новой, и где всегда ощутимы перемены природы и погоды, и с ними возможны, хотя бы на время, перемены настроения и даже, может быть, чувство перемены участи или хотя бы надежда на возможность этих перемен. Скорей бы коснуться земли.

   Самолет движется во мраке, но снизу, под крылом, тьму иногда прорезают огни населенных пунктов и нити освещенных шоссейных дорог, а над крылом, прямо и сбоку, едва мерцают далекие звезды. Когда свет идет от земли, звезд совсем не видно, но едва он исчезает - они возвращаются вновь и с ними неожиданно, и уже совсем рядом с самолетом, появляется луна. Луна-планета - всегда рядом, но здесь временами скрывает себя, вероятно, ради вида земных огней, и лишь когда они исчезают, открывает себя снова и теперь одна светит во мраке.
Но вот что-то полыхнуло вдали: ах, да это же молнии - признаки близких дождей ! Значит, мы - у ворот Европы.
   Огни населенных пунктов и шоссейных дорог на темной земле - зрелище завораживающее. Линии этих огней - длинные и короткие, извилистые и прямые - иногда движутся по суше, а иногда - высвечивают берега морей, будто летишь над распластанной внизу огромной географической картой, где нет ни указателей, ни разметки, и все эти очертания, как узоры картин, привлекают и будят воображение.
   В мыслях проходит все время полета, и вот самолет уже касается земли: еще немного, и она - под моими ногами. Я чувствую пришедшую неожиданную радость, покой и заслуженное желание новых впечатлений. Не так уж и мало, когда всему ценой - долгий ночной перелет.

   Несколько часов проведенных в воздухе - и вот я стою на другой земле, нахожусь в чужом, когда-то и моем, государстве. Здесь, на этой земле, я будто снова на своем месте, которое, как кажется, недавно оставил, а теперь вернулся и встал на него вновь. Оно - такое же: вокруг ничто не изменилось.
   Моя память сохранила его именно таким. Простая житейская память о том, что было при мне и до меня: хорошее и плохое, то, что мне можно любить и то, что невозможно простить, что должен я ненавидеть - всё, что уже не исправишь и из памяти не удалишь, с чем приходится жить сейчас и, видимо, придется жить дальше...
   Но существует ещё и память моя генетическая, независимая от памяти житейской. Ей не важно, что со мной где-то когда-то и почему-то случилось, а важно ей - где я родился и где я в данный момент нахожусь. Ей важно, что меня окружало тогда и что окружает меня сегодня, потому что место рождения моего отметилось в моих генах и это место - мой личный знак, моя характеристика и личная моя принадлежность, тождество моё чему-то, которое есть и сохранится во мне на всю жизнь, до вздоха последнего моего на Земле.
   И что с того, что здесь сейчас - вирус, что с того, что ещё совсем, кажется, недавно  уничтожили здесь сотни тысяч моих соплеменников ? Гены требуют от меня возвратиться в эти места не ради истории, а ради меня самого. И не житейская память влечет меня сюда, а генетическая, та, что желает восполнить во мне с рождения заложенные чувства, те самые чувства, которые, несмотря на мою житейскую память и скорее вопреки ей, - меня не гнетут, а питают и дают мне силы жить дальше.
   Не так ли и птицы: на зиму оставляют насиженные места, опасаясь холодов и возможной смерти, а весной с переменой погоды, как только страх отпускает их, возвращаются обратно - туда, где определили им место быть их собственные гены.
   И, будто птица, я по воле своих генов возвращаюсь в свои родные места, чтобы набраться сил и, возможно, найти себе отдохновение.
   Есть много - таких же, как я. В эти места ежегодно приезжают тысячи моих соплеменников, людей пожилых, многое переживших, тех, кто здесь родился, вырос и успел создать семьи, но затем эти места оставил ради жизни и истории своей иной, а сейчас в эти места возвращается, отдавая дань теперь уже своей собственной неуступчивой природе. Они прибывают с разных континентов - те, кому, казалось бы, сидеть уже дома и думать только о лекарствах, тащат сюда свои “дряхлые кости”, видимо находя в этом больший для себя смысл и по-настоящему необходимое лекарство для продления собственной жизни. Живут в чужих домах, спят в чужих постелях, едят чей-то хлеб… И все - ради места. Ради природы и погоды.
   Это место - нам хлеб, а мы - хлеб для местных. Для них мы не более, чем источник доходов. Нас друг к другу особо и не тянет: ни их - к нам, ни нас - к ним. Присутствуют понимание и взаимный интерес, как в диалектике - единство противоположностей.
   Приезжие - те же птицы: слетаются летом, с приходом тепла, а осенью, когда наступают холода, эти места покидают. Летом они, как и птицы, собираются в колонии вблизи привычных им мест, но в отличие от птиц они, как люди, - селятся в квартирах, которые без них пустуют почти круглый год и только летом, к радости своих хозяев, принимают иностранных постояльцев.
День за днем проходят летние месяцы и вот уже разъезжаются эмигранты, спешат в места своего теперь законного обитания, в свои семьи и постели, в дома, где привыкли жить.
   Я часто приезжаю сюда позже остальных и позже остальных уезжаю. Я задерживаюсь в этих местах до глубокой осени, надеясь как следует промокнуть под дождем и посильней промерзнуть, чтобы этих дождей, холодов, их ощущения и воспоминания о них хватило мне надольше там, где обречен я провести оставшуюся часть своей жизни.
   А еще я хочу побродить в рощах среди таких настоящих и живых, рвущихся в небо сосен, старых величавых дубов и пушистых круглый год елок. Я хочу прижаться к их стволам, получить от них силу и разглядеть тут же, вблизи них, ещё много растений разных других, которые привычно всегда обитают рядом. Их цвета - то объединяются в один, то разлагаются на отдельные разноцветные полосы, а запахи - то выделяются хвоей, то смешиваются в один общий и незабываемый запах леса.
   В этом году холода наступили рано даже для этих мест. Теперь на дворе - октябрь и те немногие, кто приезжал сюда из-за границы, давно уже вернулись обратно.
Только я, сливаясь с общей картиной, брожу ещё под проливным дождем, ничем не выделяясь в массе местного населения. Дождь порой утихает, и тогда шелестят под ногами опавшие рыжие листья, а в свежем воздухе разливается незабытый с годами запах “дыма отечества", который тихо кружит над дымоходами старых деревянных домов.
   Я будто сливаюсь с этим миром, настоящим и, в то же время, прошлым для меня.
Я и сам в нем - нынешнее и прошлое, которое появилось вдруг и так же вдруг исчезнет, кто знает, может быть и навсегда. Так же, как когда-нибудь исчезнут и старики-эмигранты, которых здесь с каждым годом - все меньше. Я - один из них и я сейчас, только лишь сегодня, - последний из них…
   Я здесь - последний в этом году еврей.

   Что ж, мой отпуск заканчивается. Ещё денёк-другой и унесет меня белокрылый лайнер снова в далекую “пустыню”, где, уж точно, заждались меня жаркое солнце, мой дом, моя кухня, мои тарелки и ложки, мой хлеб и моя самая уютная, что ни говори, на все времена - постель.

Ты меня холодами теперь не пугай,
Ничего, если ветер все сносит :
Я с дождями оставил березовый край
И люблю четверть жизни - за осень...

И полжизни ещё я люблю - за февраль
И за майский сиреневый иней,
И за летний закат, и за март и январь,
И апрельский восход журавлиный ...

А про четверть другую - пока не скажу,
Хоть я знаю - хотел бы ты очень...
Там - все вместе : о чем я жалею, грущу,
И о чем не жалею я... впрочем…



                Из северной округи, октябрь 2021