Чарльз Симик - Флейтист в колодце

Флейтист в колодце

      Я произношу одно-два слова, которые надо произнести... и о чем-то напоминаю
      каждому человеку.
                Уолт Уитмен

   Тридцать лет назад в Нью-Йорке я каждый вечер обычно засиживался допоздна, слушая по радио сумбурные монологи Джина Шепхерда.  В его шоу было много интересного трёпа и немного музыки. Как-то раз он рассказал долгую историю о священном ритуале одного амазонского племени, которая никак не выходит у меня из памяти. Дело было примерно так:
   Каждые семь лет индейцы этого далекого племени вырывали в джунглях глубокий колодец и спускали в него своего лучшего игрока на флейте. Еды с собой не давали, только питье, возможности выбраться не было. После этого племя прощалось с ним навсегда. Через семь дней флейтист, сидевший скрестив ноги на дне, начинал играть. Конечно, никто из членов племени не мог услышать его игру – ее могли услышать только боги, это и было главным.
   Согласно Шепхерду, который был не прочь разыграть свою бессонную аудиторию, во время проведения ритуала некоему антропологу удалось тайком записать игру этого флейтиста. И сегодня вечером Шепхерд собирался проиграть эту самую запись.
Меня пробрала дрожь. Я ощутил, как человек, которого ждет скорая смерть, страдающий от голода и отчаяния, из последних сил и остатков веры призывает своих богов. Своего рода Орфей нового мира, подумалось мне.
   Шепхерд продолжал трепаться, пока наконец далеко заполночь в моей убогой комнатенке на 13 Ист Стрит не раздался тихий неземной голос флейты.  Ее одинокий, бесконечно печальный звук сопровождался время от времени сиплым дыханием живого существа, мужественно переносящего свое несчастье. Мне безразлично теперь, как и тогда, придумал ли Шепхерд эту историю или нет. Даже здесь в Нью-Йорке каждый из нас находится на дне такого колодца.
   Все искусства существуют в ситуации невыносимого. В этом и состоит их роковая привлекательность. «Слова отказывают мне», - часто говорят поэты. Каждое стихотворение - это акт отчаяния или, если угодно, подбрасывания игральной кости. Бог - идеальный слушатель, особенно, если у вас бессонница или вы находитесь в яме в Амазонии. Если же его нет, то все гораздо хуже.
   Сидя перед чистым листом бумаги, поэт должен уместить многое в малом пространстве стихотворения. Мир огромен, а поэт одинок, и стихотворение это всего лишь частичка языка, несколько росчерков пера в тишине ночи.
   Возможно, поэт или поэтесса хочет рассказать вам о своей жизни. Дать несколько образов мимолетных мгновений, когда он был счастлив или осиян. Тайное желание поэзии – остановить время. Поэт желает вновь обрести лицо, настроение, облачко в небе, дерево на ветру, и предъявить как бы ментальную фотографию этого мига, в котором читатель мог бы узнать самого себя. Стихотворения это такие мгновенные снимки, сделанные другими людьми, в которых мы узнаем самих себя.
   Помимо этого, поэтом движет желание высказать правду. «Как следует о правде говорить?» - вопрошает Гвендолин Брукс. Правда имеет значение. Правильное понимание – тоже. Реалисты советуют: откройте глаза и присмотритесь. Те, кто склонен к творческой фантазии, предупреждают: с закрытыми глазами видно лучше. Есть правда открытых глаз и правда глаз закрытых, и частенько им не узнать друг друга, повстречавшись на улице.
   Далее, нам хочется рассказать о возрасте, в котором мы живем. У каждого возраста свои несправедливости и огромные страдания, и наш возраст вряд ли является исключением. Есть история человеческой низости, с которой приходится сталкиваться, а есть и свежие мгновения каждого дня, о которых стоит поразмышлять. Каждый может думать об этом, все что ему заблагорассудится, но извлечь из этого смысл - это другое дело. Мы живем в эпоху, когда объяснить мир можно миллионом способов. Каким только разнообразным религиям или научным концепциям не верят люди. Возможно, задача поэзии заключается в том, чтобы спасти остатки подлинности от краха религиозных, философских и политических систем.
Кроме того, хочется написать стихотворение такого уровня, чтобы оно с честью продолжило традиции Эмили Дикинсон, Эзры Паунда и Уоллеса Стивенса, если назвать только несколько мастеров.
   В то же время хочется и переписать традицию, ниспровергнуть ее, перевернуть с ног на голову и обеспечить себе какое-то жизненное пространство.
Одновременно хочется угостить читателя эксцентричной метафорой, полетом воображения и душещипательным высказыванием.
   В то же самое время, большей частью ты не имеешь понятия о том, что ты делаешь. Слова на странице спариваются друг с другом, как мухи знойным летом, а ошеломленный поэт просто наблюдает. Стихотворение является плодом случая в той же степени, сколь и плодом намерения. А возможно и в большей степени.
При всем при этом хочется, чтобы через тысячу лет тебя читали и любили в Китае так же, как в наши дни читают и почитают древнекитайских поэтов, и так далее.
Перечисленное представляет собой лишь небольшой заказ из огромного меню. Чтобы с ним справиться официантом должно стать одно из многоруких индийских божеств.
Большим недостатком поэзии или одним из ее величайших достоинств - это зависит от вашей точки зрения - является ее желание охватить неохватное. С точки зрения холодного разума писать поэтические произведения невозможно.
   Разумеется, если бы время от времени не случалось небывалого, то антологии лучших стихотворений не существовало. Подлинные стихи время от времени рождаются, и в любом веке это трепетно хранимая тайна. Во всемирной истории поэты никогда не упоминаются – они невидимы и зачастую неслышимы. Но когда в Америке все остальное, похоже, идет вразнос, поэзия неплохо себя чувствует. Предсказания о ее кончине,  которые часто доносятся до нас, абсолютно беспочвенны так же, как и большинство не сбывшихся интеллектуальных пророчеств нашего века. Вновь и вновь поэзия доказывает, что любая отдельно взятая универсальная теория чего бы то ни было не работает. Поэзия – это всегда кошачий концерт под окном залы, в которой пишется официальная версия реальности. Например, научные критики придерживаются мнения, что поэзия - это идеологический инструмент правящих классов, и вообще, что все это - политика. Мучители Анны Ахматовой –святые покровители последних. Но что, если поэты не безумны? Что, если они лучше всех передают ощущение исторического периода? Очевидно, поэзия затрагивает в человеке нечто существенное, но упускаемое из виду, и именно это непередаваемое качество всегда обеспечивало ей долгую жизнь. «Чтобы уловить важнейшее... лежи на спине весь день и кряхти», - заметил Эмиль Чоран (СНОСКА Румынский и французский мыслитель и эссеист). Несомненно, поэзия к этому не сводится, это лишь только ее начало.
   Поэты-лирики увековечивают древнейшие ценности планеты. Они отстаивают личный опыт, противопоставляя его родоплеменному опыту. Эмерсон утверждал, что быть гением означает «верить собственным мыслям, верить в то, что истина, выношенная в твоем сердце, верна для всех». Со времен древних греков, лирическая поэзия всегда исходила из чего-то в этом роде, но в американской поэзии, начиная с Уитмена и Эмерсона, этот принцип стал основополагающим. Абсолютно все в этом мире, от профанного до сакрального, следует вновь и вновь переосмысливать, исходя из собственного опыта.
   Здесь, в этот миг, я диву даюсь тому, как неожиданно поворачивается моя жизнь... Американский поэт – это современный гражданин демократического общества, лишенный каких бы то ни было исторических, религиозных или философских устоев. Марксисты, бывало, язвительно именовали подобные заявления «типичным проявлением буржуазного индивидуализма». «Они обожают запах собственного дерьма», - говорил о поэтах мой приятель. Будучи маоистом, он не воспринимал идею о том, что каждый человек ищет свою собственную истину. Вместе с тем, именно это было на уме у Роберта Фроста, Чарлза Олсона (СНОСКА 1910-1970, современный американский поэт) и даже у Елизаветы Бишоп (СНОСКА 1911-1979, американская поэтесса). Они были реалистами, так до конца и не определившимися, что, собственно, считать реальностью. Их творчество стоит на защите священного долга поиска реального и подлинного, в котором эти понятия вечно обретаются заново.
   Наши поэты доверяют, прежде всего, не воображению или идеям, а примерам, хронике событий, особенному опыту. В них все еще явно сидит пуританин, ведущий дневниковые записи. Подобно своим предкам, в промежутках между пометками о погоде их волнует внутренняя жизнь, ее состояние. Проблема подлинности постоянно дает о себе знать, как и непреходящие сомнения в осмысленности собственного существования. Тем не менее, действенной предпосылкой является то, что каждый человек, даже в своих самых личных заботах, является типичным или, как сформулировал Джон Эшбери (СНОСКА 1927-2017, американский поэт и художественный критик), «проблема эстетического представляет собой микрокосм общечеловеческих проблем». Другими словами, стихотворение - это место, в котором «я» поэта посредством своего рода провидческой алхимии становится зеркалом для каждого из нас.
   «Нет, песенка Америки еще не спета, и, быть может, этого никогда не произойдет», - сказал однажды Уитмен. Наша поэзия – это драматический опыт засвидетельствования такого состояния.  Ее ересь заключается в том, что она принимает часть истины за целое и на этой основе «возводит временный привал напротив неразберихи», как это замечательно сформулировал Фрост. В физике общей закономерности противостоит бесконечно малое, то же самое верно применительно к поэзии в ее лучших проявлениях. За что мы любим ее, так это за демократичность ценностей, за ее бесшабашность, индивидуальность и свободу. Нет ничего более американского и более обнадеживающего, чем наша поэзия.

       В одно мрачное, тихое воскресенье...
                Г.Д.Торо (СНОСКА 1817-1862,
       американский философ, публицист, писатель и поэт, сподвижник Р.У.Эмерсона)

   Черный пес на цепи виляет хвостом, когда я прохожу мимо. Дом и хозяйский амбар покосились и вот-вот рухнут от тяжести небес. На крыльце и во дворе моего соседа громоздятся старые тачки, холодильники, стиралки, печки и сушилки, которые он вывозит на тележке с городской свалки для возможного, хотя и неясного пока, будущего применения. Все они сломаны, проржавели, частично разобраны и разбросаны тут и там, за исключением новенькой, несуразно выглядящей здесь гипсовой статуи Богородицы. Ее глаза опущены долу, будто она стесняется тут находиться.  А за его домом над озером разгорается роскошный зимний закат – такого плана, какой часто изображается на картинках, продаваемых на задах скидочных универсамов. А что касается флейтиста, я, помнится, однажды прочел, что в пустынной глубинке юго-западных штатов на стенах пещер  встречаются наброски фигур: некоторые из них играют на флейте.  В штате Нью-Гэмпшир, где я обитаю сейчас, всего только и есть, что этот мрачный дом, статуя-привидение, тишина леса и холодная зимняя ночь, поспешно падающая на землю.

(перевод с английского)