Жизнеописание от нуля до 17-ти. Часть 1-ая

Не было, нет и не будет двух одинаковых жизней. У каждого свой вариант жизни, а у меня - мой.

1.                ----- Моя предыстория -----
Поскольку у истории жизни каждого человека есть начало, то есть и предыстория. В частности, моя предыстория – это история моего появления на планете Земля; в конкретном её месте и в конкретное время.
Мне неизвестна достоверная история миграций моих пращуров и предков, но несомненно миграции предопределили место моего рождения.
Я не знаю откуда и когда переселились евреи в Российскую империю, но знаю, что по указу (от 23.12.1791-го года) императрицы Екатерины 2-ой, территории, на которых им разрешили жить ограничили «чертой оседлости». Знаю ещё, что евреи строили на разрешённых землях еврейские местечки – штетлы. И располагались они в Бессарабской, Виленской, Витебской, Волынской, Гродненской, Екатеринославской, Киевской, Ковенской, Минской, Могилёвской, Подольской, Полтавской, Таврической, Херсонской и Черниговской губерниях. Знаю, что в 1917-м году черту оседлости отменили, и евреи стали переселяться в города. И вот тогда в Чернигов перебрались из окрестных сёл мои дедушки и бабушки - родители отца и родители мамы.

Мой папа - Вольфовский Наум Аронович родился 18-го июня 1910 года в многодетной семье. Детей было 11. Четверо умерло во младенчестве, а семеро - братья: Мотя (Мотл), Зяма (Зиновий или Залман), Меня (Менахим) и Ноня (Наум) и сёстры: Женя (Черня), Аня (Хая) и Этя - выжили.

Папин отец (мой дед) Арон (Арье) Гецелевич Вольфовский родился в 1876 году и прожил 90 лет. Был он глубоко верующим и почитаемым в общине человеком. А уважали его за хорошее знание религиозных книг и неукоснительное соблюдение обрядов и традиций.
И бабушка - Песя-Рейзя Берковна (урождённая Аронова; мать отца) тоже глубоко верила и знала наизусть молитвы. Родилась она в селе Жуковка, Куликовского района Черниговской области в 1878 году и прожила 78 лет.

В семьях Вольфовских, берущих начало от прадеда Гецеля и пробабушки Фрумы, все мужчины (и папа) традиционно были обойщиками мебели. Жили очень бедно, но деда это не очень волновало, поскольку жизненные приоритеты (и система ценностей) были у него смещены в сторону религии. Он, например, по пятницам, при любом экономическом раскладе в семье, приглашал на обед нищих. Таковы были традиции, а традиции – это святое. Я помню деда уже старым человеком. Был он низенького роста. Лицо заросло волосами, спускавшимися от висков по бокам щёк. Далее волосы без просветов переходили в пышные усы и бороду и полностью закрывали губы. А на открытой части лица размещались щёки, большой открытый лоб, не поддавшиеся седине брови и внимательные живые глаза. На голове у него всегда была фуражка или кипа. Он их никогда не снимал, и в его присутствии все были с покрытой головой. Запомнился он мне читающим. Послушные пальцы переворачивали страницы какой-нибудь религиозной книги, глаза читали, а бескровные губы заученно, скороговоркой, НАРАСПЕВ шептали слова молитвы.
Помню я и всегда добрую, располагающую бабушкину улыбку. Была она добрейшей души человеком.

Мама - Вольфовская (урождённая Аронова) Двейра (Вера) Бениаминовна родилась в 1912 году 22 июня; ровно за 29 лет до нападения Германии на Советский Союз.
Она была вторым ребёнком в семье (детей было шестеро). В феврале 1913-го, когда ей было около 8 месяцев, умерла её мама (моя бабушка) Рася. Сохранилась фотография, на которой в плетённом из лозы кресле сидит и с удивлением и интересом смотрит на мир моя маленькая мама. А слева стоит её сестра – 5-тилетняя тётя Феня (Фрейда-Гися).

После смерти Раси, дедушка, Бениамин Беркович Аронов, женился на Эстер Майлис, и в их семье родились две дочки: Маша и Рая (Ревекка), и два сына: Яша (Ейзя) и Гриша.
Родился дедушка в 1884 году (в селе Орловка, Куликовского района Черниговской области) и успел повоевать и в японскую и в первую мировую войны. Когда-то, при НЭПе, у него была лавка. Ну а после НЭПа, замучили его налогами и от лавки пришлось отказаться. Стал продавать керосин в государственной лавке. Прожил дедушка 75 лет.

Отец деда (мой прадед Берка = Берл) по рассказам тёти Раи в старости был неухожен и недосмотрен. Жил в каком-то подвале ещё с одним бедолагой. Ходил босиком. Время от времени приходил в семьи сыновей, но там его не особенно привечали. Детей у прадеда и прабабушки Фрейды-Гиси было пятеро. Старший сын Довид и дочь Бася ещё при царе уехали в Америку. Третий сын – мой дед Бениамин, четвёртый - Матус (кровельщик), а пятый - Хацкель (сводный брат).
Умер прадед в возрасте 73-х лет в 1928 году (и значит, родился в 1855-ом). И умер ведь не от болезни! А просто решил продать корову. Обвязал ей верёвкой рога и повёл на рынок. Когда шли мимо синагоги, корова мотнула головой и дёрнула верёвку. Да так сильно, что не устоял прадед на ногах. Упал и умер. По другой версии: корова его боднула.
Вторая жена деда Эстер (Эсфирь) Янкелевна Майлис (моя вторая бабушка), родилась в 1883 году в селе Новый Белоус под Черниговом и прожила 71 год. В её семье все традиционно были портными и шапочниками.

Мои родители зарегистрировали свои отношения 6-го ноября 1939-го года. Это был понедельник, рабочий день и папа отпросился со своей работы, а мама - со своей. Пришли в ЗАГС, зарегистрировались и вернулись на рабочие места. Тогда это было нормой. Ну а свадьба, конечно, была; и говорят неплохая. И рассказывали, что папа неплохо играл на балалайке. Интересное увлечение!
Отец, по-видимому, был хватким малым и собирался жить долго на этой Земле. Ну и обустраивался, конечно. Пристроил 2-е комнаты, кухню и сени к дому родителей. Не каждому такая стройка по плечу. А он смог, и во дворе дома на Куйбышева 8 появилось построенное им жильё! И в нём во вторник 11 марта 1941 года родился я! И вот с момента рождения и началась история моей жизни. И началась с горькой пилюли! Ибо через 103 дня Германия напала на Советский Союз!
Но... «времена не выбирают, в них живут и умирают»!

2.                ----- Эвакуация -----
В первые же дни войны папу призвали в армию в качестве командира взвода, младшего лейтенанта. И основания для таких назначений были, ибо в 1935-ом был он на Дальнем Востоке на воинских сборах и по их окончании стал командиром отделения. И 18-го июня 1935 года в день своего 25-тилетия сфотографировался в форме. И на этом снимке в петлицах у него два треугольника.
Некоторое время папа ещё просто ходил в военкомат; формировалась часть. За эти несколько дней он помог маме, родителям и сёстрам (Жене, Ане и Эте), с моими двоюродными: братом Изей и сестрой Верой, подготовиться к эвакуации.
7-го июля папина семья (и мама со мной) эвакуировались, а папина часть ещё оставалась и убыла из Чернигова 9-го августа в направлении Золотоноши Черкасской области. Далее часть проследовала через село Гребёнка и районный центр Лубны к Полтаве и Харькову. Под Харьковом в конце августа были ожесточённые бои, и там папа пропал без вести.

Ну а в июле, папина семья, мама и я ехали в эвакуацию; на восток. Ехали уж очень долго и у мамы из-за меня были сплошные проблемы. Негде, например, было стирать. И пришлось ей стирать мои пелёнки в лужах!
Недели через две доехали до Соль-Илецка, Чкаловской (ныне Оренбургской) области, и решили остановиться. И в Соль-Илецке мама получила от мужа единственную открытку и фотографию, отправленную 19 августа 1941-го года из села Гребёнка Полтавской области. А через некоторое время доставили телеграмму, отправленную 30-го августа в 12 ч. 16 мин из города Лубны: «проездом Лубны жив здоров Ноня».
Так вот телеграмму она получила, когда папы уже не было в живых! Это была последняя весточка от него. И на этом связь с папой оборвалась... НАВСЕГДА!
Лишь в 1947-ом мама получила извещение: «Младший лейтенант Вольфовский Наум Аронович – командир взвода, призванный по мобилизации в 1941-ом году пропал без вести в АВГУСТЕ 1941-го года».
И получается, что в полдень 30-го августа папа проездом в Лубнах был ещё жив и здоров, и значит, пропал без вести в оставшиеся 36 часов августа! На фотографии, которую он прислал, вижу грузовик-полуторку и 15 (с ним) солдат. По возрасту видно, что призваны из резерва. Папа на переднем плане, опирается на крыло машины; смотрит вперёд. Стоят видимо давно. Ожидают. Лица у всех спокойные и некоторые даже улыбаются! Улыбаются!!! Что они видят перед собой? Остановись мгновение! Они ещё не знают, что их ждёт! Но я то в 21-м веке знаю, что из Харьковского котла, почти никто не вышел!

А в открытке, от 19-го августа папа писал:
- Здравствуйте дорогие родные. За всё время я от вас не имел писем в последний день перед от’ездом … получил 4 письма от Моти, Соломона, Зямы, и Жени (моей тёти). Я с Чернигова выехал 9 августа, был в Золотоноше, сейчас еду в Полтаву всё благополучно в боях я ещё не участвовал и не скоро буду участвовать. Вера (моя мама) я пишу тебе на этой же открытке мне интересно знать получаешь ли ты деньги по аттестату ты должна по нему получать до июля 42 г. Очень плохо, что я не могу иметь от вас известий, адреса нет. Будьте здоровы. Ноня ( = уменьшительное от Наум).
А сбоку печатными буквами приписано: - «ПРИВЕТ ВСЕМ».
Но что означает «ВСЕМ»? Это ведь и нам, живущим в 21-ом веке! Спасибо папа! Все мужчины из открытки, Мотя и Зяма – братья отца и Соломон – отец двоюродного брата Изи, погибли.

Но вернусь в 1941-ый.
Папа отправил свою единственную открытку из Гребёнки и телеграмму из Лубен по адресу: Соль Илецк Чкаловской обл. Уральская №17. Смолянко для Вольфовского А.Г; для Веры. А со слов тёти Раи, жили мы в Соль-Илецке на ул. Ивановской №32. Рая, будучи на фронте, разыскала нас по этому адресу через соответствующую службу. Получается, что адрес наша семья сменила. Переехали с Уральской улицы на Ивановскую.

А теперь - о злоключениях маминой семьи.
Мамины родители Бениамин и Эстэр и сёстры Феня и Маша – эвакуировалась из Чернигова в августе. И они даже успели до отъезда получить письмо от мамы из Соль-Илецка. Подробности эвакуации я узнал от них и от Раи с Беллой - дочерей дедушкиного брата Хацкеля. Рая старше меня ровно на 9 лет, а Белла - на 6. Обе в Израиле. Рая в Бат-Яме, а Белла в Кирьят Шмоне. Я их называю по имени, хотя они мне двоюродные тёти и... троюродные сёстры!

Так вот об эвакуации. Как же это было.
В конце августа, когда надежд на то, что немцы не войдут в Чернигов не осталось, мой дед Бениамин решил эвакуироваться и забрать семью брата Хацкеля.
А Хацкель в предвоенные годы был осуждён по сфабрикованному обвинению и сослан на Колыму. И когда он ехал в поезде с осуждёнными в ссылку, то бросал в окно записки с текстом: «Везут, не знаю куда», и указывал черниговский домашний адрес. И одну из таких записок кто-то подобрал и отправил по указанному адресу. И она дошла! И получила ту записку Соня жена Хацкеля. Поэтому, когда началась война она решила ждать мужа в Чернигове; боялась что он, вернувшись из заключения, не найдёт семью.
Бениамин знал, что Соня эвакуироваться не хочет. Но когда припёрло, он в последний свой приход сказал ей так: «Ты поступай, как знаешь, а я в ответе перед Хацкелем за детей и я их заберу!» И Соня… согласилась(!), срочно собрала вещи и дочерей: Таню, Феню, Раю и Беллу, и они, по словам Фени, ушли из дома 22 августа и поехали с Бениамином и Гришей (моим дядей) в речной порт грузиться на баржи, отправляющиеся по воде в посёлок Макошино. Ибо уехать из Чернигова по железной дороге было уже нельзя, а уехать поездом из Макошино было ещё можно
Семьи Бениамина и Сони эвакуировались, а Гришу призвали в армию из Чернигова.

В речном порту беженцев разместили, по словам Беллы (6,5 лет) на двух баржах, а, по словам Раи (9,5 лет) – на трёх. Баржи тянул вверх по Десне к Макошино буксир. Недалеко от Макошино попали под бомбёжку. Одну баржу, по словам Беллы, (или две по словам Раи), разбомбили. А баржу с семьями Бениамина и Сони оторвало от буксира и течением прибило к берегу. И пассажиры сошли на берег и спрятались в карьере.
По словам Беллы в карьере добывали глину и она помнит что сверху свисали ветки ажины( = ежевики) и помнит, что ела ягоды. После бомбёжки пассажиры вернулись на баржу и буксир дотянул её до Макошино. А в Макошино выгрузились, с трудом добрались до железной дороги, погрузились в товарняк и поехали.
А по словам Раи, беженцы выгрузились с баржи и оставшуюся часть пути до Макошино шли пешком (по другой версии: ехали на телегах). Хотелось есть, но есть было нечего и ели то, что смогли раздобыть; кукурузу и подсолнухи. В Макошино их покормили и сказали: «Ждём ночи». А ночью погрузили в очень грязный (после коров) вагон, и его пришлось чистить.
Их состав отъезжал из Макошино последним. И вместе с беженцами в него погрузились зенитчики. И чтобы оторваться от наступающих немцев они, после отправления поезда, разрушили мост через Десну.
На станциях беженцев кормили, а в дороге не было ни еды, ни воды. И ели то, что удавалось найти. На полях выкапывали морковку и картошку, а воду брали из луж.
В крупном железнодорожном узле Купянске Харьковской области тётя Маша (26,5 лет), перенёсшая до этого операцию на ноге, и Рая отправились за хлебом, а когда вернулись, их поезд уже ушёл! И они пошли за ним вдоль железной дороги. Идут и вдруг - встречный поезд! Откуда..., и что за поезд? И оказалось, что это их вернувшийся поезд. Впереди разбомбили железнодорожные пути, и он вынужденно вернулся. И получилось, что «не было бы счастья, да несчастье помогло» им воссоединиться с семьями!

После ремонта дороги их поезд продолжил путь. И снова бомбили. Моя тётя Феня рассказывала, что бомбили в дороге часто и всякий раз приходилось останавливаться, выскакивать из вагона и прятаться от падающих бомб в кюветах возле железной дороги.
Бомбёжек боялись, они держали в напряжении всех. Но чтобы от них избавиться, нужно было оторваться от наступающих немцев. Поезд поэтому старался идти без остановок и наконец оторвался! И бомбёжки прекратились!

Второй раз Маша с Раей снова искали еду и снова отстали от поезда на станции Ртищево в Саратовской области. И снова догоняли. На этот раз в грузовом поезде; в открытом вагоне с углём. Промёрзли и выпачкались в нём изрядно, но отмыться было негде.
А третий раз отстали на станции Иртышское в Омской области.

Эвакуация была очень тяжёлым физическим и моральным испытанием для беженцев. Всех эти тяготы достали и все реагировали. Моя бабушка Эстер, например, по словам Раи, часто причитала на идиш.

Ехали наши беженцы примерно месяц, и наконец, добрались до Новосибирска. И там удалось помыться! А из Новосибирска поехали в Гурьевск Кемеровской области и прибыли туда уже в октябре, и в Гурьевске Бениамин с семьёй решил остаться.
А Соня с дочерьми поехала дальше, на Барит-рудник, ибо в Барите Тане, Сониной дочери, предложили работу стоматолога. Бариту был нужен зубной врач, и оказалось, что среди беженцев, прибывших в Гурьевск, только она, единственная из 300 пассажиров, была зубным врачом. Таня, разумеется, согласилась и отправилась, вместе с мамой и сёстрами в Барит. До него железной дороги не было, и добирались двое суток на телегах.

И теперь снова в Соль-Илецк.
Жить в нём во всех отношениях было трудно, но я этих тягот ещё не осознавал, ибо был грудничком и полностью зависел от мамы; моего ангела-хранителя. Она заботилась обо мне, меня защищала, но... не всегда могла обнаружить и обезвредить моих врагов.
А по её рассказам я по ночам плакал. И она долго не могла понять почему. И из-за этого даже злилась на меня «вредного». В общем, я плакал, никому не давал спать, и однажды ночью её терпение иссякло, и она включила свет. Включила и ужаснулась! Увидела, что по мне, по лицу и телу ползают клопы. А кусаются клопы очень больно; и не захочешь - заплачешь!
Клопы дело серьёзное, с ними надо было что-то делать, и мама приняла решение. Утром обработала кипятком мою кроватку, затем установила каждую её ножку в консервную банку, а в банки налила керосину. И всё это для того, чтобы преградить путь клопам и не дать им добраться до моего тела. Но клопы ведь тоже не промах, и возможно у них развито какое-то неведомое мне чувство. С чего это я взял? А дело в том, что они, и я в этом уверен, меня чувствовали! Иначе как объяснить то, что ночью они вскарабкивались по стенам к потолку, ползли по нему, останавливались над моей кроваткой и пикировали на меня с потолка!

Мама меж тем переписывалась с родителями, осевшими в Гурьевске, и они её туда звали; писали, что у них жизнь лучше. И летом 1942 года она решилась на путешествие: Соль-Илецк – пересадка в Новосибирске – Гурьевск.
В Новосибирске, мы ожидали поезда на Гурьевск в комнате матери и ребёнка. Наконец он прибыл, объявили посадку и тут началось! Вначале, мама отнесла в плацкартный вагон меня. Занесла и положила свёрток со мной на нижнюю полку. Затем пошла за остальным. А когда вернулась, все полки были заставлены вещами, а её встретила какая-то разъярённая женщина и стала поносить последними словами за то, что она оставила меня на полке без присмотра. Оказывается, меня чуть не придавили чем-то тяжёлым! Но…, как сегодня уже точно известно - всё обошлось!
Жить в Гурьевске действительно было лучше и мама сразу это почувствовала. Была и пища и тепло и родители рядом. Жили на местной нефтебазе. На ней нашлась работа в бухгалтерии для тёти Маши. И она, не имея соответствующего образования, освоила бухгалтерское дело, а потом доросла и до главного бухгалтера! И им стала!
Дедушка сторожил цистерны, тётя Феня отпускала горючее, а бабушка, мама и я были дома. И главное на нефтебазе были корова и картошка. Так что жить было можно!

3.                ----- Гурьевск -----
Населённый пункт Гурьевск, в котором по воле случая оказалась наша семья, был основан на реке Бачат как посёлок при сереброплавильном заводе в 1816 г. Городом стал в 1938 г., а в 2020 г в Гурьевске проживало 22375 человек.
Чем важен в моей биографии Гурьевск. Тем, что в этом городке я себя осознал, появился в нём как бы из небытия, и воспринял своё появление как должное. Ничему не удивился и никого не спросил: «Где я и кто я. И что бы ВСЁ ЭТО значило?» До этих вопросов я ещё не дорос.
В Гурьевске продолжились мои, начатые с рождения, уроки жизни. Я накапливал, впитывал и анализировал поступающую в мозг разнообразную информацию об окружающем Мире; и реагировал на неё. Формировались: память, зачатки мышления и собственный жизненный опыт. Перенимал и усваивал бесценный жизненный опыт окружающих, копировал их поведение, мимику, жесты, слова, песни... Да, и песни! Стал различать людей. Запомнил маму и семью, и понял, что они моя главная опора в жизни!

Жили мы в Гурьевске двухэтажном здании на территории нефтебазы. Находилась она, по-видимому, на окраине Гурьевска. Но, может быть, городок был настолько мал, что всё нефтебазой и  ограничивалось. Во всяком случае, я не припомню рядом крупных строений. На нефтебазе хранились охраняемые цистерны с горючим. Она была обнесена забором и к ней была подведена ветка железной дороги.
Войти на нефтебазу можно было через ворота, в наше здание вело крыльцо, а на 2-ой (жилой) этаж  - лестница. Поднимаюсь на 2-ой этаж, поворачиваю направо и оказываюсь в начале длинного узкого коридора, по обеим сторонам которого двери. Иду по коридору и по левой стороне вижу дверь в нашу комнату, а далее, по правой стороне, дверь в кухню. Была ли это кухня на одного хозяина..., не знаю.
У нас была почти квадратная комната с большим окном напротив двери. Перед окном - стол, возле стен - кровати. В сундуке и корзинах - наши вещи. Кажется, возле двери был выступ для печки. В окно видна дорога за нефтебазой; возможно, дорога в город. Кухня небольшая и заставлена шкафами.

На 1-ом этаже нашего здания, в конторе (а я какую-то часть времени околачивался там), стояли столы и располагалась конторская мебель. За столами сидели люди и среди прочих моя тётя Маша; главбух. В конторе возле правой стены на отдельном столе - телефон. По нему постоянно звонили в Кемерово. Дозвониться было непросто и звонившие кричали в трубку. Я за этим с интересом наблюдал и, помню, что тоже поднимал трубку и кричал в неё: «Аллё. Это Кемерово?» Выглядело это, видимо, потешно, во всяком случае ободряющие улыбки и смех я замечал.
Иногда меня просили спеть и я, всегда с готовностью соглашался. Моя первая песня: «Расцветали яблони и груши, Поплыли туманы над рекой…». Скорее всего эту песню я слышал по радио, но может быть, меня научила петь тётя Маша. Пела она очень хорошо. И слух её и голос были на высоте. Меня слухом и голосом природа тоже не обделила. Песни и музыка вызывали во мне, сколько себя помню, бурю положительных эмоций. Всё ощущалось очень обострённо. Помню, что всегда в моей голове крутилась – вертелась какая-то мелодия, и я её насвистывал, вызывая недоумённые, неодобрительные взгляды окружающих. Но потом (в юности) сумел себя от этой вредной(?) привычки отучить. И теперь в голове у меня мелодии не звучат.

Иногда, меня спрашивали об отце. И вопрос звучал так: «Боря, а где папа?» «На фронте»,- неизменно и верно отвечал я. А вот на уточняющий вопрос: «А где фронт?» отвечал: «В корзине». Дело в том, что в корзине хранились фотографии отца.
Помню себя в нашей комнате. Меня берут под мышки, приподнимают с пола и ставят на стул или табурет. Смотрю в окно и вижу на дороге знакомую женщину (маму?); она приближается. Я прореагировал, что-то сказал. Да видать ляпнул явное не то. Реакция взрослых была отрицательной. Потом та женщина входит в комнату. Ей что-то рассказывают. Она высказывается в том духе, что не следует обращать внимания и он (т.е. я) забудет эти, от кого-то услышанные, слова. Вот я тех слов и не помню.

Другой эпизод. Захожу в кухню. А там бабушка занимается своими делами. Я что-то сделал; возможно ей помешал. Последовал какой-то недружественный акт (слово? действие?) с её стороны. Я обиделся и со слезами вернулся в комнату. На вопрос взрослых я, кажется, сказал, что бабушка меня ударила (побила?). Но, возможно, я и соврал. Бабушка заходит в комнату, и мама спрашивает, зачем она меня ударила? Но бабушка говорит, что не била меня. И я её словам верю. Но что-то всё же было! Я просто не смог это «что-то» выразить словами. А ещё я понял, что моим словам поверили.

Дедушка сторожил цистерны и у него была служебная собака: овчарка Жулька(?). До этого дедушка рассказывал мне о ней, а когда она ощенилась, повёл в сарай смотреть щенков. В сарае было темновато. Жулька расположилась на подстилке, а два или три щеночка к ней прильнули. Вначале, мы смотрели вместе, а потом, дедушка куда-то отошёл, а я остался. Щенки были очень хорошенькие, и я их рассматривал. Чувство страха мне знакомо не было, и поэтому в движениях я себя не ограничивал и опасности не чувствовал. И потом то ли я потянулся к щенкам слишком близко, то ли сделал что-то не понравившееся Жульке, но факт остаётся фактом – она хорошо тяпнула меня за внутреннюю поверхность правой руки (ближе к локтю). Я перепугался и закричал; увидел как из раны течёт кровь, но боли вроде бы не чувствовал. На крик прибежал дедушка, подхватил меня на руки и отнёс домой. Дома поднялся переполох: «Что случилось?» Нашли йод, вату, бинты и меня перевязали. Всё зажило, но шрам от укуса и сейчас есть. Вот пишу и его рассматриваю. Жульки давно нет, а шрам от её укуса остался! Вот так!

Рядом с нефтебазой протекала маленькая неширокая речушка Бачат с холодной водой, и ребята ловили в ней удочкой рыбу, а я крутился тут же. Какой-то высокий парень поймал маленькую рыбёшку и предложил её окружающим; возможно для кота. Все отказались. Тогда рыбку предложили мне (съесть?). Я её взял и на глазах у изумлённой публики съел (ещё живую) со всеми потрохами и чешуёй. Пришла мама и, кажется, за это меня отчитала. Потом она мыла мне руки и вообще купала в реке (и даже без трусов?). А вода была холодная.

Одного из ребят звали Витька. Я его отличал от других и о нём говорили взрослые. Однажды (зимой или весной) я был на кухне и увидел, как что-то упало (пролетело) сверху; потом сказали, что Витька сбрасывал снег с крыши и свалился вниз. Чем это падение для него кончилось, не знаю.

Мама рассказывала, что однажды зимой ехала зачем-то на санях с дедушкой по полю. Ехала, задремала(?) и свалилась с саней. Дедушка поначалу ничего не заметил. Мама даже кричала, но он не услышал. Было холодно и снегу много; целина. Потом дедушка хватился её, вернулся за ней, забрал и всё обошлось.

В Гурьевске наша семья держала корову. Было молоко. Звали корову Январка. В марте она отелилась и тёлку назвали Марта. Тёлку потом зарезали, а Январку оставили. Впрочем, не исключаю, что корова отелилась в феврале и тёлку назвали Февралка. О том, что тёлку называли по названию месяца рождения рассказывала тётя Феня.
По рассказам мамы я часто и подолгу болел: корь, скарлатина, дифтерия...
Ну и взгляд со стороны. Белла летом 1944-го года возвращалась из Барита с семьёй в Чернигов через Гурьевск и видела меня на нефтебазе: «в белой панамке и желтой курточке толстовке; ходил с очень деловым видом».

Меж тем закончилась война! Победа! И я рад, что День (вернее ночь) Победы мне запомнился! В ту ночь я проснулся от шума и громких голосов. Свет почему-то неяркий. Пытаюсь понять, что случилось. Вижу возбуждённые, радостные лица и слышу взволнованные голоса. Дверь в коридор открывается-закрывается и оттуда доносятся голоса. Различаю голос соседки; в основном говорит она. Из коридора возвращаются с информацией и её пересказывают. И громко, восторженно (на Ура!) повторяют: «Война кончилась!» Такой радости и возбуждения я, пожалуй, никогда в жизни больше не видел.
Наконец, заметили, что я не сплю, и специально для меня несколько раз громко и отчётливо повторили: «Война кончилась!» А несколько раз для того, чтобы я понял!
Вот, пожалуй, и всё, что я помню об этом самом раннем периоде моей жизни.

4.                ----- Цена Победы -----
Так какую же цену заплатила наша семья за Победу?
Воевать пришлось: папе, и его брату Моте; маминой сестре Рае и братьям Яше и Грише. Папа и Мотя погибли, а папиного брата Зяму с семьёй расстреляли в Одессе. Тётя Рая и дядя Яша с войны вернулись, а дядя Гриша пропал без вести в 1943-ем году.
Призвали дядю Гришу в Чернигове. Был он ранен в ногу и лечился в госпитале (в г. Горьком?). Сохранились фотографии. На одной - Гриша старшина, а на другой - лейтенант. Белый чисто подшитый подворотничок. В 1943-ем приезжал после ранения в Гурьевск, к родителям; а потом вернулся на фронт и… пропал без вести.

Тётя Рая родилась 28-го сентября 1918-го года. До войны училась в Одессе, в институте мукомольной промышленности; успела закончить 3 курса этого института. Там же (в институте) закончила курсы медсестёр. Была призвана в армию 16 июля 1941-го года. Прослужила всю войну в полевом подвижном госпитале (ППГ) медсестрой, в звании старший сержант.
И вот что она рассказывала.
Служила в ППГ №337. Он входил в дивизию, дивизия в армию, а армия в 4-ый Украинский фронт. Начальником их ППГ был терапевт - майор Нейман (одессит).
Во время войны существовали:
- медсанбаты; дислоцировались примерно, в 2-х км от линии фронта;
- полевые подвижные госпитали (ППГ) – 5-6 км от линии фронта;
- эвакогоспитали – 20 км от линии фронта.
В ППГ научилась делать уколы, а до этого не умела. Когда один из раненных умер, стала тренироваться - делала уколы на мёртвом теле (да простят её…). Со временем освоила и внутримышечные и внутривенные уколы. Таскала одна(!) раненых на 4-й этаж госпиталя. Здоровья ей было не занимать!
Была вместе с замполитом майором Родиным и ещё одной медсестрой в Освенциме 28-го января 1945-го года, т.е. на второй день после его освобождения. Видела горы трупов, подвалы; надписи на стенах подвалов. Потом побывала там ещё раз, примерно, через месяц. К тому времени всё уже было убрано. Освенцим уже был широко известен и туда приезжали, чтобы увидеть все эти ужасы своими глазами.
Сопровождала в августе 1945 года (уже после войны) военнопленных немцев в Караганду. На обратном пути заезжала в Гурьевск к родным; купалась в речке Бачат. Затем, уехала разыскивать свою часть. Воевала в Польше, закончила войну в Чехословакии; в г. Прешов. Сохранилось благодарственное письмо из её части.
После войны до 1949 года служила вольнонаёмной, старшей медсестрой в батальоне авиаобслуживания (БАО) в польском г. Легница. Там познакомилась с начальником финчасти батальона капитаном Кушнирским Петром Самуиловичем 1908 года рождения. В 1949 году вместе с ним уволилась из армии и приехала в Киев. Прожила там недели две, а потом дедушка перевёз её из Киева в Чернигов.
В последние годы жизни тётя Рая жила в Таганроге; перебралась ко мне из Чернигова в 1997-ом году. Умерла 22 декабря 2005-го года на 88-ом году жизни.

Я потерял на войне папу и трёх дядей: Мотю, Зяму и Гришу. Не видел их живыми, не слышал их голосов, не удалось с ними поговорить... Война всего этого меня лишила! У погибших Война отобрала жизни, «ну, а тем, кому выпало жить» - перекорёжила судьбы!
«Ах война, что ж ты сделала, подлая».

5.                ----- Возвращение -----
Итак, война окончилась и можно было возвращаться в Чернигов. Но где там жить? Ответ на этот вопрос, переписываясь с папиной сестрой Женей (моей тётей), искала мама. К тому времени папина семья (и тётя Женя) уже вернулись из эвакуации (из Соль-Илецка) в Чернигов. И от тёти Жени мама узнала, что дом, в котором до войны в 3-х комнатной квартире жила мамина семья, разрушен бомбой. А дом папиной семьи и наша, построенная папой до войны, пристройка к дому - целы. Но сейчас в ней живут. «Ехать в Чернигов можно и нужно,- писала тётя Женя,- а живущих в нашей пристройке людей придётся выселять».
И летом 1946-го мама, тётя Феня и я поехали, а тётя Маша с родителями остались ждать освобождения жилья.
Выехали мы из Гурьевска в товарняке. Устроились на полу, на настиле из досок. На остановках поезд встречали нищие. Подходили к вагону, просили еды и им давали. Помню нищего с головой обмотанной бинтом. Просит кушать и протягивает высокую консервную банку. И её чем-то наполняют.
Дверь вагона открыта и для меня это окно в Мир. Помню серо-жёлтую степь, какие-то станции, суету на остановках. В вагоне меняются попутчики, некоторые в военной форме. О чём-то говорят, в том числе и со мной. Сгибаются, заглядывают в лицо, громко о чём-то спрашивают, слушают мои ответы, повторяют их, громко переспрашивают и многозначительно улыбаются... И исходит от них теплота и доброжелательность.
Ехали долго с тремя пересадками. Первая - в Кемерово, а вторая - в Москве или в Харькове. Выгрузились, ждём поезда. Большой вокзал, гудки паровозов. Люди по перрону ходят или сидят возле вещей. Кое-где вещи сложены горками. Видел очередь за водой. В те годы на перронах была и холодная и горячая вода.
Третья пересадка в Нежине, а от него до Чернигова - рукой подать. И вот, наконец, мы прибыли в Чернигов! И что очень важно - в мирный Чернигов! Ибо война окончилась!