Великая это радость - умереть на Афоне

1. В ночь на субботу

Колокольня с башенными часами  в Свято-Пантелеимоновом монастыре на Афоне. Она возвышается над монастырской трапезной. Еженедельно в  субботу с заходом солнца, когда на Святой Горе по византийскому отсчету времени наступает полночь, а за ней начинается новый день, стрелки главных часов на звоннице монахи устанавливают на верхней отметке – «XII». Кто из монахов выполняет это послушание, неизвестно. Еженедельная корректировка  хода часов  происходит в соответствии с астрономическим временем. Говорят исключение составляет только  Иверский монастырь. Здесь действует особая (халдейская) система времени, согласно которой сутки начинаются с момента восхода солнца. В ночной тишине даже в отдаленном от монастырских стен архондарике (гостинице) паломники слышат, как изготовленные в 1893 году старинные часы с музыкальным механизмом  отмечают каждую четверть часа и бьют каждый час. Святая Гора быстро погружается в черно-фиолетовую темноту, но в русском монастыре, кажется, не существует ночи. Афонские старцы считают, что целонощная молитва особо приятна Богу, поэтому большую часть ночи монахи проводят на богослужении.  Во время него не ощущается течение времени. Ночные часы самые благоприятные и ценные для соборной и келейной молитвы, утверждают опытные монахи-святогорцы.

Ровно в полночь по афонскому времени в храме целителя и великомученика Пантелеимона, в его притворе, отделенном от основной части церкви плотной бордовой завесой и освещаемом только несколькими свечами и лампадами, служится малое повечерие. Оно завершается традиционным чином прощения. Вместе с монахами и паломниками медленно обхожу против часовой стрелки притвор и прикладываюсь к иконам, а потом подхожу к служащему священнику. Если в этот час здесь присутствует игумен Иеремия *, сначала священник делает ему поклон, а затем и вся братия кланяется до земли игумену и берет у него благословение.

По уставу монастыря каждую субботу братия  причащается святых Христовых таин, поэтому в ночь на субботу в основной части храма продолжается общая исповедь, начатая в пятницу примерно за два часа до начала малого повечерия. Духовник монастыря иеромонах Макарий (Макиенко) согбенно сидит перед алтарем на маленькой табуретке и исповедует сначала всю братию и послушников. Они то и дело подходят без очереди к духовнику, и ты не знаешь, сколько еще чернецов могут исповедоваться.  Паломники томительно выжидают своей очереди и подходят к духовнику  самыми последними. У некоторых из них замечаешь в руке клочок бумаги с пометками, освещаемый ими время от времени огарком свечи или фонариком. Вспоминать о своих грехах и каяться в них проходится почти в темноте. Иеромонах Макарий иногда переводит взгляд на готовящегося к исповеди и в это же время дослушивает того, кто предстал перед ним на колени.

Один паломник из Москвы представился мне в очереди "писателем", показав только обложку своей  книги. Потом   он пошел исповедоваться к отцу Макарию. После исповеди  вместе с "писателем"  я пошел в архондарик, а по дороге он говорит мне:

- О, мне так легко-o ста-a-ло! Я о себе на исповеди рассказываю, а Макарий  мне пару вопросов ардесовал. А потом как рыбак он стал из меня тянуть... Тянет и тянет!

- Что тянет?

- Говно мое! А в конце я ему все-таки тоже задал вопрос: "Как это вы могли так засрать территорию монастыря?! Смотрите, что творится вокруг архондарика!?"


- Вот так и спросил его? - Так сейчас же продолжаются ремонтные работы  и все убирают. Рук не хватает.

(Утром отец Макарий распорядился отправить из монастыря "писателя").

Давно замечено, что все худые и сутулые люди имеет впалую грудь и острые плечи. Отец Макарий тоже из таких. Его бледное лицо с большим лбом, серо-голубыми глазами, провалившимися щеками и с редкими волосами на скулах напоминает многим известную картину Репина, где изображен Иван Грозный. Духовник никогда не смотрит в глаза собеседнику или исповедующемуся, а отводит их в сторону  (боится "сглаза" что ли ?) или в течение нескольких секунд изучает того, кто следующим подойдет к нему на исповедь. Сухими пальцами он медленно перебирает четки, а когда тихо читает разрешительную молитву, то привстает и поднимает глаза к куполу. Незнакомым ему людям, если они этого не спрашивают, он редко дает какие-либо советы. Среди монашеской братии бытует такое мнение: важно не то, что тебе в лицо говорит иеромонах Макарий, а то, о чем он умалчивает. О нем говорят как о монахолюбивом духовнике, который, если чувствует искреннее раскаяние, то помогает исповедующемуся не только советом, но и своей личной духовной силой, которую даровал ему Бог. Иногда он улыбается в ответ на твои благодарные слова в его адрес, и тогда видишь его редкие и испорченные желтизной зубы. В монастыре его любят далеко не все монахи, а улыбки духовника называют "елейными".  Тех паломников, кто из романтических или серьезных побуждений какое-то время хочет поработать в обители трудником, и тех, кто желает "навсегда остаться на Святой Горе", иеромонах Макарий, неожиданно перейдя на «ты», испытывает таким вопросом: «А ты приехал сюда умирать или ..?» (Читай : умирать для мира).

Многие  из паломников охвачены "афонским синдромом". За три дня пребывания на Святой Горе они восхищаются лишь внешним восприятием русской обители и окружающими ее природными красотами, не подозревая, какие страсти кипят в монашеской среде, какие непростые взаимоотношения сложились между сторонниками и противниками духовника Макария.
               
Исповедь заканчивается поздней ночью, и, когда последний паломник покидает монастырский двор, привратник закрывает за ним на ключ главные ворота. Жизнь в монастыре и в архондарике, кажется, уже замерла. После повечерия по уставу в обители и архондарике запрещено разговаривать, брать что-либо съестное в рот  и даже... пить. Это правило относится и к тем, кто не немерен причащаться. Монахи и послушники давно разошлись по келлиям, где они творят уединенную молитву и готовятся к причастию. В келлиях электричества нет, монахи для освещения используют в темное время суток старые автомобильные аккумуляторы, а в келлиях паломников – только настольные керосиновые лампы и свечи. Спать приходится очень мало, ведь утреннее богослужение в будние дни начинается примерно в семь часов после полунощницы, по европейскому времени это глубокая ночь, примерно два или три часа.

На территории монастыря за час-полтора до утрени можно слышать мелодичные дробные звуки деревянного била, раздающиеся около братского корпуса: это монахи пробуждаются для исполнения келейного правила, состоящего из молитв по четкам, земных или поясных поклонов. В архондарике будильником служит не било, а обыкновенный звонкий колокольчик. Однажды я услышал в коридоре: "Рота, подъем!" Все стараются без опоздания следовать в храм, где начинается утреня, а за ней – первый, третий и шестой часы. В архондарике  не все покидают свои комнаты, продолжают лежать в кровати  и появляются в храме только к началу литургии.
Монахи, послушники  и трудники благоговейно обходят темный храм, полагают поклоны и прикладываются к иконам и святыням. Безмолвно и чинно стоят монахи у стасидий, глаза у многих закрыты, пальцы перебирают узелки на четках. Паломники с непривычки чувствуют усталость, поэтому некоторые из них сидят в стасидиях.

Однажды в Покровском  храме я услышал падение тела. Тут же стоявший возле меня монах произнес:

- О, это наш летчик...
 
На мой удивленный взгляд  он отреагировал так:

- Монах Иона из Старого Русика. В миру был летчиком. Часто засыпает от усталости и сползает из стасидии на пол...

Перед теми  редкими монахами, кто  случайно заснул в стасидии, иеродиакон останавливается и кадит до тех пор, пока уснувший не откроет глаза.

Литургия по субботам проходит не только в главном храме, но и в кладбищенской церкви. Иеромонах Макарий с небольшой группой певчих выходит из алтаря и в фиолетовой темноте направляется в сторону «горки» – монастырского кладбища, где  оранжево светятся  маленькие окна в церкви во имя апостолов Петра и Павла, расположенной над усыпальницей. За нескольком метров до входа на кладбище идущие гуськом монахи включают карманные фонарики, и желто-голубые лучи освещают кривую тропинку в сторону церкви. Несколько ступенек ведут в небольшой, кубической формы храм, над которым возвышается типичный для Афона купол, крытый черепицей из серого камня. Здесь иеромонах Макарий регулярно по субботам и в дни церковных поминовений совершает панихиды и литии по усопшей братии. И в это время, кажется, затихают вдалеке морские волны и ветер в кронах деревьев кладбищенского сада, а утренние звезды на южном небе приближаются к земле, чтобы радужно отразиться в каплях росы на траве.

В главном храме богослужение завершилось, присутствовавшие на нем уже сидят на своих местах в трапезной. Они смиренно и в молчании ожидают возвращения с кладбища иеромонаха Макария с братией. Когда игумена Иеремии нет на трапезе, металлическое блюдо с коливом подносят отцу Макарию, и он, начертав на нем знак креста, сначала часть кладет себе.  Далее прислуживающие монахи подносят блюдо с коливом всем монахам, послушникам, монастырским рабочим и паломникам. У тех уже приготовлены для колива столовые ложки или кулечки из обыкновенных салфеток. Некоторые принимают коливо прямо в ладони.


2. «Великая это радость – умереть не в городской больнице, а на Афоне!..»

К смерти святогорцы относятся как к чему-то естественному. Они радуются, что живут, и в то же время радуются, что умрут. «Бояться смерти – это значит бояться того, чего не существует на свете», – говорит паломникам иеромонах Николай (Генералов).

Последние часы и минуты земной жизни монахов исполнены покоя и светлой радости как для умирающего, так и для тех братьев, кто пришел к его келлии проститься с ним. Так было, говорят, и с престарелым иеромонахом Гавриилом, скончавшимся летом 2006 года. Его душа в продолжение долгой земной жизни благочестно пребывала в теле и так же благочестно разлучилась с телом в час смерти. Он скончался благодушно, с радостью и спокойствием, хотя его мучили болезни. Страдание от них он считал необходимым условием духовной жизни. Перед кончиной отец Гавриил очистил свою совесть покаянием, омыл грехи слезами, убелил ризу своей души и в последний раз причастился. Проститься с ним пришли и иеромонах Лаврентий и молодые послушники из молдавского скита на Провате. Сам иеромонах Гавриил был родом из Молдавии и потому часто их исповедовал и давал им отеческие советы.   Ко мне он тоже хорошо относился, когда узнал, что моей родиной  было  Приднестровье на территории Молдавии.  Келлия  монаха Гавриила с видом на море располагалась в одноэтажной постройке позади трапезной. Свою келлию он превратил в маленькую церковь. В ней было много бумажных икон, среди них – копия чудотворной «Самонаписавшейся», или Ясской, иконы Божией Матери из Иоанно-Предтеченского скита, населенного румынами и молдаванами, а также иконки преподобного Паисия Величковского и молдавского господаря Стефана III Великого, а еще – настенный календарь из Ново-Нямецкого Кицканского монастыря, что на берегу Днестра. У изголовья монаха булавками было приколото пожелтевшее от времени черно-белое фото, где был изображен гроб, а над ним надпись: «Думай о своем дне последнем и век не согрешишь».

«Это поддерживает мой дух покаяния…» – говорил  мне монах Гавриил. На полу у монаха  – цветастые домотканые коврики, какие можно увидеть только в Молдавии. За маленьким столиком отец Гавриил угощал своих гостей, потому иногда в келлии пахло всякими яствами, привезенными паломниками из его отечества, которое отец Гавриил оставил в начале 60-х годов прошлого века. Каждый уходил от него с каким-нибудь подарком: короткими четками, деревянными крестиками и иконками, а еще – грецкими орехами. К нему тоже приходили с подарками, и тогда монах вспоминал, как он в былые годы работал в монастырской трапезной и готовил братии из капустных и виноградных листьев постные голубцы по-молдавски. При этом он показывал свой шершавый и покрытый синими венами кулак:

– Вот такой каждый был размером. А еще братии мамалыгу варил. С овечьей брынзой подавал. Тогда, правда, в нашем монастыре мало было людей. Спроси нашего отца Авксентия. Он приехал с юга Молдавии, где живут гагаузы. Отец Авксентий любил петь, а еще виноградом заниматься. А какое домашнее вино он делал!..

За несколько лет до кончины отец Гавриил часто сидел на солнечной стороне своего домика-келлии или ходил с высокой палкой около главных ворот монастыря, собирал разные лекарственные растения, которые якобы помогали ему бороться с недугами – больными ногами и незаживающей раной на носу. Оставлять обитель даже на короткое время, чтобы в Салониках лечь на обследование в больницу, никак не желал. Не слушал светских советов паломников, перебивал собеседника, и тогда в его речи чувствовался молдавский акцент:

– Мэй, знаешь, какая это радость – умереть не в городской больнице, а у нас, на Афоне! Здесь Сама Божия Матерь встречает после смерти монахов. Потом проводит душу усопших через все мытарства от земли до Неба…

О смерти старца Гавриила мне сообщил в  письме афонский монах Никита.  Он еще   молодой монах, но в свои годы тоже  думает о смертном  часе. Как-то он  произнес, глядя на землю,  что «чувствует радость оттого, что живет и оттого, что умрет». По моей просьбе он  прислал  выполненное им фото «Маслина-2006» и приписал красивым  каллиграфическим почерком несколько фраз:  «...У нас все  Слава Богу: живем потихоньку и потихоньку умираем. Пару  недель назад отошел ко господу о. Гавриил – Царство ему Небесное. Поболел и помер, хорошо отошел, причастившись, по-христиански, как, дай Бог, каждому, конечно же, в свое время. Всем нам там быть. Ну, а у  нас, живых, изменений нет...»

3. Погребение по афонской традиции

О кончине одного из насельников монастыря оповещают братию двенадцатью ударами в колокол. На Святой Горе издавна существует особый обряд погребения умерших, получивший распространение и в других монастырях Востока в связи с нехваткой места для устройства кладбищ. После совершения чина исходного последования тело, окутанное черной мантией, относится на специальных носилках в монастырскую усыпальницу. Усопшего хоронят без гроба, тело зашивают в рясу и предают непосредственно земле в день смерти монаха. Тело умершего не омывают, нательное белье не меняют, на грудь возлагают икону Пресвятой Богородицы, лицо покрывают куколем. По афонской традиции, усопшего инока облачают в схиму и многокрестие. Если это иеромонах, то его облачают еще и в епитрахиль, в руки его кладут Евангелие и покрывают лицо воздухом. Иеродиакона облачают в орарь и лицо покрывают малым покровом. Затем над головой усопшего полагается плита (для предохранения от повреждений), и тело засыпают землей. Над могилой совершается заупокойная лития. Игумен обычно произносит краткое слово, посвященное новопреставленному. Кстати, игуменская могила в Пантелеимоновом монастыре находится не на кладбище, а в южной части внутреннего монастырского двора, у алтаря главного храма.

Отпевание совершается с торжественностью. В течение 40 дней после смерти монаха каждый день благословляется коливо, все монахи совершают канон по усопшему брату: в память о нем и все должны прочитывать за него одни четки, с молитвой об упокоении совершают по сто поклонов.

В истории монастыря второй половины Х1Х века известен случай, произошедший со схимонахом Неофитом, усердно выполнявшем монастырские послушания и подвизавшемся в молитве, за что терпел от духа злобы нападения: когда он ложился спать, то бесы сталкивали его с постели. В конце жизни Господь посетил его тяжелой болезнью: несколько месяцев он лежал неподвижно на спине, и тело его стало источать тяжелый запах. При этом монах страдал судорогами в ногах. Ежедневно он причащался, постоянно благодарил Бога и никогда не роптал. Перед кончиной схимонах Неофит сказал: «Желал бы еще пожить, чтобы послужить братии…» Когда тело умершего принесли в церковь, то оно издало «приятнейшее благоухание, что засвидетельствовало о награде ему за его добродетели и терпение на земле»[1].

Три года ежедневно усопшего поминают на проскомидии, а затем имя его вносится в большую поминальную книгу, называемую «Куварас». Такие книги, читаемые в афонских монастырях в заупокойные субботы, содержат имена всех усопших монахов обители, начиная с глубокой древности, как, например, у греков в Великой лавре.

По большому счету, монах не нуждается не только в гробе, но и в каком-либо памятнике. На его могиле стоит скромный деревянный крест с лампадой – молчаливый проповедник блаженного бессмертия и воскресения. На могилах нет привычных цветочных венков, на кладбище не едят и не пьют, здесь не льют вино на холмик, не оставляют на могиле крашеные яйца, рюмку водки и кусок хлеба, как это мы нередко видим в миру.

Думая об усопшем иеромонахе Гаврииле, в голову приходят слова, сказанные иеромонахом Лаврентием:

– Теперь душа новопреставленного отца Гавриила, освободившись от бремени тела, получила настоящую свободу и радость во Христе. А его тело обрело покой на кладбище рядом с другими братьями… Рано или поздно и мы придем к нему и соединимся с ним.

С иеромонахом Лаврентием мы познакомились еще в начале 90-х годов в молдавском монастыре, расположенном  в селе Кицканы. Здесь наместником был архимандрит Доримедонт (Чекан). Отец Лаврентий подарил мне на Афоне красивый деревянный крест, вырезанный из кипариса. С этим крестом никогда не расстаюсь.
 
 
5. «Смерть равняет лбы…»

По прошествии нескольких лет (трех, а в иных монастырях – пяти лет) могилу раскапывают и вынимают череп и кости. Если тело усопшего истлело полностью, кости чисты и имеют желтоватый цвет, считается, что это признак особой духовности и праведности почившего. После вскрытия могилы тела усопших находят обычно истлевшими и кости обнаженными. Бывает и так, что труп полностью не разложился. Но не земля виновата в том, что тело не истлело, а грехи почившего. «Тело не принято землей», значит, рассуждают монахи, усопший вел не вполне праведную жизнь. Считается, что посмертная жизнь такого монаха трудна, поэтому могилу зарывают снова и назначают особо горячо молиться за усопшего брата. Монахами усугубляются молитвы за покойного, они читают разрешительную молитву, «тянут» за покойного четки, чтобы вымолить у Бога его нераскаянные или забытые грехи, и тогда тело скоро распадается. После эксгумации череп и кости обычно омываются в воде с вином и насухо вытираются хлопчатобумажной тканью. Затем они переносятся в усыпальницу – костницу. В ней установлены длинные крашеные деревянные полки, где в строгом порядке лежат черепа с надписью имени и даты рождения и смерти, а иногда только с указанием года смерти почившего. Все черепа без нижней челюсти и часто без зубов. В скитах и каливах череп почившего старца нередко хранится в келлии его ученика. Когда-то на одной из полок костницы Пантелеимонова монастыря находилась и честная глава преподобного Силуана Афонского († 1938), теперь же она покоится в серебряном ковчеге в Покровском храме. У монахов-славян принято наносить черной краской на лобную часть черепа имя умершего монаха и год его упокоения. Иногда пишется также и эпитафия, что была начертана на могильном деревянном кресте. Смотришь на черепа бывших игуменов, монахов и послушников – и как тут не вспомнить цветаевскую строку: «Смерть равняет лбы…»!?

– В небольшом австрийском горном селении Хальштатт, – рассказываю иконописцу монаху Ефрему, – жители, начиная с XVII века, вместо надгробий устанавливали на могилах своих родственников разрисованные черепа покойников. На черепах указывали имена, фамилии, даты рождения и смерти, а кроме этого еще рисовали цветными красками семейные гербы или какие-нибудь узоры. Дело в том, что Хальштатт расположен на склоне горы, и для кладбища отведен очень небольшой участок земли. По этой причине через каждые 20 лет из старых могил извлекают останки мертвецов, чтобы освободить место для новых захоронений. Неподалеку в старой пещере находится хранилище для костей, которые пронумерованы и сложены на специальных полках. Черепа же кладут на могилы. Некоторые к праздникам украшают веночками или живыми цветами. Говорят, что среди расписанных черепов встречаются «настоящие шедевры».

Монах Ефрем слушает и  улыбается моим словам.

Вынутые из могил кости усопших иноков «сортируются», затем помещаются в общие ящики или специальные полукруглые ниши: «ножные» – к «ножным», «ручные» – к «ручным» и т.д. По свойству и цвету костей, особенно черепа, монахами -святогорцами определяется праведность земной жизни покойного.

– Кости святых и праведных мужей, – рассказывает иеромонах Иоаким (Сабельников), – как правило, чисты, они желтого цвета, иногда издают благоухание и даже источают капли мира. Это – «признак особой духовности покойного». Кости белого цвета свидетельствуют о помиловании и спасении души усопшего. Значит, его покаяние перед Богом принято, и он удостоен прощения грехов. Кости темно-зеленого цвета и смрадные по запаху свидетельствуют о печальной участи души усопшего и его смертных грехах.

В истории монастыря известен такой факт: 7 ноября 1840 года после малой вечерни была открыта могила схимонаха Никодима. Когда вынули и обмыли его кости, они оказались желты и благоуханны. Кости положили в корзину и, по обычаю, внесли в церковь на всенощное бдение. Во время бдения благоухание от костей так усилилось, что заглушило собой церковный фимиам, и в самом алтаре ощущалось оно священнослужителями. Когда с зажженной свечой иеромонахи подошли к костям усопшего, то увидели, что из ушных отверстий черепа текли две струи благоуханного мира, от которого на всю церковь разносилось благоухание. Монахи сразу поняли, почему из сухой кости истекло миро: вспомнили, что почивший отец Никодим был чтец и певец и так любил Священное Писание, что день и ночь был готов слушать его без утомления[2].

Двери братской усыпальницы всегда открыты, и здесь часто можно видеть молодых и старых монахов, приходящих сюда поодиночке, чтобы помолиться о своих усопших братьях.

– Наши умершие братья, – говорит иеромонах Макарий, – хотя и навсегда отошли от нас, хотя и пребывают временно плотью в земле, а душой они, конечно, у Господа. Они не исчезли, а продолжают жить невидимой для нас духовной жизнью перед очами Божиими. Помните, Сам Господь говорит в Святом Евангелии: «Бог же не есть Бог мертвых, но живых, и ибо у Него все живы» (Лк. 20: 38).

Монахи не сомневаются, что и усопшие братья молятся о них, потомках. Говорят, что души усопших продолжает видеть тех братьев, с кем они расстались. Благочестие живых братьев доставляет усопшим монахам радость. Ведь на земле монахи готовятся к исходу из этого мира – в небесное отечество. Ибо на земле они лишь «пришельцы и странники».


5. «Человек, яко трава дние его…»

Монастырские иконописцы – монахи Ефрем и Варсонофий, послушник Димитрий. В 2004 году они принимали участие в реставрации кладбищенской церкви. Монах Варсонофий поет в хоре, к тому же по ночам печет хлеб, а днем работает с кистями и красками. Во время коротких перерывов монах Ефрем отложит в сторону кисти и краски, отломит кусочек свежевыпеченного хлеба, который ему приносит  Варсонофий, и сделает несколько глотков несладкого чая. На несколько минут закроет уставшие от напряжения глаза, снимет старомодную оправу очков и задумается. Потом достанет любимый томик творений преподобного Ефрема Сирина и на некоторое время углубится в чтение. Вдруг задержится на какой-то странице, отложит книгу, переведет взгляд в морскую даль, тронет за плечо или тихо позовет трудника и молча укажет ему то место в книге, которое рекомендует прочитать.
«Дни текут и улетают, часы бегут и не останавливаются, в стремительном течении времени мир приближается к концу своему. Ни один день не дозволяет другому идти с ним вместе, ни один час не ждет другого, чтобы лететь заодно. Как воду невозможно удержать и остановить перстами, так не останется неподвижной и жизнь рожденного от жены. Бог определил меру жизни человека, и эту определенную меру дни делят на части. Каждый день, незаметно для тебя, берет свою часть из жизни твоей, и каждый час со своей частицей неудержимо бежит путем своим. Дни разоряют жизнь твою, часы подламывают здание ее, и ты спешишь к концу своему, потому что ты – пар. Дни и часы, как тати и хищники, скрадывают и расхищают тебя; нить жизни твоей постепенно отрывается и сокращается. Дни предают погребению жизнь твою, часы кладут ее во гроб, а вместе с днями и часами исчезает на земле и жизнь твоя. Жизнь, которой живешь ты сегодня, уходит и улетает с концом этого же дня, потому что каждый день берет свою часть из твоей жизни и с ней уходит, и в быстром полете времени часы уходят, исчезают и обращаются в ничто! Как спешно текут дни, так быстро пролетает и жизнь: нет ей возможности остановиться и стать на одном месте!»

Монахи говорят, что их единство и общение с умершими особенно чувствуется во время усердной молитвы за них. Ежедневно монахи поминают всех, чьи имена занесены в особые поминальные папки, которые перед дневной службой раздает в храме монах Олимпий. Таких папок у него около двадцати, если не больше. Причем, в самой первой строке на листе не стоят привычные «об упокоении» или «о здравии».

С ныне покойным иеромонахом Гавриилом я познакомился в одно из своих посещений Пантелеимонова монастыря. Он пришел на кладбище со стареньким личным помянником. Сначала он сидел на лавке в костнице, а его губы, видно, шептали имена тех, кого он ежедневно поминал. Причем в книжицу, из которой торчали поминальные записки, почти не смотрел, ибо помнил все имена наизусть. Потом отец Гавриил медленно пошел по кладбищенской дорожке, крестился возле каждой могилы, что-то высматривал, словно выбирал и себе там место.

Само кладбище Пантелеимонова монастыря, на первый взгляд, ухожено не самым лучшим образом: все, кроме могил и тропинок, заросло травой, но на холмиках не угасает огонь лампад. Имеются в стороне и несколько покривившихся от времени и ушедших в землю крестов. Здесь – безымянные могилы. Вокруг кладбища – идиллический пейзаж с устремленными в ночное звездное небо кипарисами, цветущим по весне миндалем, а также маслинами и виноградом. Летними ночами здесь стрекочут неугомонные сверчки, а по утрам из кладбищенского сада доносится пение птиц.

Не только на афонском, но на всяком кладбище погружаешься в размышления и, стоя над чужими могильными холмиками, начинаешь мысленно расплетать непростое кружево собственной жизни. Особенно в костнице, возле длинных полок с беззубыми черепами с черными глазницами, невольно чувствуешь горечь плодов от своих грехов и вспоминаешь о том, как прошла, проходит и как должна бы проходить твоя земная жизнь. «Хочешь – не хочешь, – говорят монахи, – а кладбище для кого-то ближайшее, для кого-то отдаленное, но для всех – неминуемое будущее». Посещение кладбища Пантелеимонова монастыря заставляет  задуматься о неотвратимости смерти и о том, что жизнь на тебе не кончается. Об этом говорят и слова, начертанные на видном месте в усыпальнице: «Мы были такими, как вы. Вы будете такими, как мы».


Литература.

[1] Великая стража: Жизнь и труды блаженной памяти афонских старцев иеросхимонаха Иеронима и схиархимандрита Макария / Авт.-сост. Иоаким (Сабельников), иеромонах. М., 2001. Кн. 1. С. 316.

[2] Там же. С. 61.

2003 год.

Святая Гора Афон – Мюнхен