Страна Лимония. Итальянские будни

Ка-де-Фабри. 18.30. Автобусная остановка. Опять опоздал на автобус Фераре — Болонья. Ровно на три-пять секунд. Под самым носом он укатил от меня. Я выскочил из кабины на перекрестке, видя, что автобус на Болонью стоит на остановке и готов к отправке. Пока добежал — он показал хвост. Кричал — махал, куда там — уплыл, и ни одна сволочь не крикнула — мол, тормозни. Никому твои проблемы не нужны. Это твои проблемы. Это Италия и никак не Россия. В этом я убедился еще недели две назад, когда опоздал на работу и шагал в Ка-де-Фабри по шоссе пешком. А по шоссе проносились на огромной скорости машины в обе стороны, и никто даже не подумал подвезти меня, и все с удивлением глядели на меня как на идиота, шагающего по шоссе. Да еще столь узкая была обочина, что я едва удерживался на ней, когда вынужден был сдвигаться с шоссе, пропуская встречные машины. Эта обочина в полметра шириной густо заросла высокой травой: ведь никто не ходит по обочине, кроме меня, руссо. А справа от нее сразу же глубокий и узкий поливной канальчик и тут же поля. Экономия земли величайшая, не срав-нить с нашей, где обочины метра по три-четыре шириной. Да, думал я, именно наша бескрайность просторов, этот
наш плюс, фактически наш минус: мы не в состоянии охватить все пространство России. А потому прав мой пятнадцатилетний внук, говоря, что надо сдать в аренду целые территории, особенно в Сибири, японцам, страдающим от недостатка земли. Ведь пример уже был с Панамским каналом, который США построили и потом
сто лет арендовали у Панамы, пока не научили панамцев, как технически его обслуживать. Выгода обоюдная. Так доколе мы будем собаками на сене - сам не гам и другому не дам? Ну что нам, русским, эти четыре несчастных островка на Дальнем Востоке, которых домогаются японцы - капля в море. К тому же японцы дают за них
огромную сумму денег. Сделать как с ваучерами на всех. Но!!! Не чубайсовскими руками. Потому что обманут, и все равно выйдет мерзость. А доверить это самим японцам. Их честность и порядочность общепри-знаны. А если не только эти четыре малюсеньких островка, а сдать в аренду все побережье Дальнего Востока? Да лет
на 50-100. Вот и выход с финансами. Мы имеем уникальнейшую  возможность: сдавать наши безбрежные, неосвоенные территории богатым странам. Из нашего минуса - огромности территории, что сама по себе страшная головная боль — сделать плюс. Это мое кредо  было всегда! Из дерьма – конфетку! Мы же из конфетки делаем
дерьмо. Наши предки, наши русские люди, начиная от Ермака, разве зря пролива-ли свою кровь и клали свои головы, завоевывая Сибирь и Дальний Восток?
И мы, их потомки, должны с пользой, с выгодой использовать эту ситуацию для себя. А мы, имея такое богатство — нищие! И не зря удивляются итальянцы, почему же мы такие бедные при нашем богатстве. Особенно в контрасте с Италией, где нет ни газа, ни нефти, ни угля, ни металла, ни золота Как понять? Нет. Не укладывается все это в нормальной башке! Не решим этот вопрос мы — он решится сам по себе: китайцы тихим сапом заполонят всю Сибирь. И она станет ихней.
  Я уверен, простой крестьянский ум решит эти задачи в два счета. Нет, товарищи политики и ученые, переучились вы, вот что я вам скажу, переучились! Нужны, как и раньше, деревенские ходоки к
Ленину, чтобы они, безграмотные, растолковали ему, умнику, что и как, и откуда ноги растут, и почему воняют.
  Такие мысли бродили в моей голове, пока я с риском для жизни шел по загруженному автотранспортом шоссе, вернее, пробираясь по его узюсенькой обочине. Впереди, над дорогой, два дерева, стоящие рядом, сомкнулись явно по воле человека, образовав красивую арку, сросшись кронами, что твои сиамские близнецы.
  Все обозримое пространство ровное-ровное, как скатерть, с поливными полями проса, метелки которого столь огромны, что напоминают метелки камыша; рядом огородные участки с работающими дожде-валками, бесконечные виноградники и сады с приплюснутыми, как камбала, кронами дерев, с бесчисленными там и сям поселками и отдельно стоящими фермерскими домиками.
  Да, так вот — продолжаю, как я докатился до такой жизни, что стою
на остановке автобуса под солнцепеком полтора часа вместо того,
чтобы после тяжелейшего трудового дня быть дома и отдыхать.
А начинался день прям-таки — пиквасно, как говорит наш трехлетний соседский Саша, что означает прекрасно. Гриша нас с Джузеппе на фордике отправил снова на Фуно, объяснив, что и как делать. Я заметил Грише, чтобы не случился опять
казус с автобусом, чтобы не опоздать на него, как уже было
однажды. И Гриша сам при мне лично сказал Джузеппе, чтобы он
время меня доставил в Ка-де-Фабри на автобус.
А надо было в складе делать перегородки из керамического пустотелого
кирпича-фарада, похожего на пластины, и класть на ребро. Стеночка небольшая, буквой «Т», с двумя дверями: туалеты, как я понял. Сделали-то мы се быстро, но размечали и прицеливались больше, чем делали. А все потому, что он, Джузепте,
не каменщик и выставлял приспособы, как их учили. Это такие
квадратные технологические стойки, с упорами в потолок и пол.
на пружинах, которые, как кондуктор, дают направление кладки,
Мы ставили эти стойки по краям стен и провозились около часа,
метровой высоте проволокой к зданию. Сделали леса, быстренько
перекусили. Тот же мужичок угостил нас холодной водой - и вовремя:
после еды хотелось пить, хотелось холодной воды. Попили. Спасибо,
говорю. Он навострил ухо. Спросил у Джузеппе, кто я. Узнав, что
русский, стал говорить, что он был в России, знает козла - рогатую
скотину, и на чем дрова пилят, тоже козла, и этим познанием тон-
костей русского языка гордился и со мной вместе смеялся, и хвалил
было в складе делать перегородки из керамического
к тому же они потом мешали работать. Короче, только часам к
одиннадцати мы наладились и сделали полстенки. Я на кладке,
он подсобничал.
За полчаса до перерыва появился мужичок лет шестидесяти:
невзрачный, этакий работяга, судя по его лицу, рукам и штанишкам
на подтяжках, перекрещенных на спине. Он звал нас куда-то срочно что-то делать. Джузеппе весь в полете, весь в порыве туда, куда
позвал этот мужичок. Много позже до меня дошло, что это была его,
Джузеппе, шабашка, где работали мы вместе, а копеечку положил
к он только себе в карман, а я в «прoнонсе». Гриша собирался сегодня на Сицилию на пару дней, домой, и сюда уже не заявится, поэтому
Джузеппе и развольничался с этой шабашкой. А я в неведении!
Лишь позже до меня дошло это. Он меня просто-напросто кинул
на ржавый гвоздь. Я же, по простоте душевной, думая, что это по
заданию Гриши, вдохновлено устремился на это новое дело: лишь
бы выполнить его, лишь бы успеть на автобус.
  Грузим металлические трубчатые стойки лесов, цемент, песок,
инструмент и едем. По полям, к одиноко стоящим постройкам посреди степи — эдакий оазис зелени и цивилизации среди созревающей
белесовато-желтой пшеницы.
Быстренько разгрузились, поставили леса в три яруса – тяжкое
это дело, ставить вдвоем, да еще прыгать по ним без всяких лестниц,
когда они качаются неимоверно, пока не закрепишь их на шестиметровой высоте проволокой к зданию. Сделали леса, быстренько перекусили. Тот же мужичок угостил нас холодной водой – и вовремя; после еды хотелось пить, хотелось холодной воды. Попили. Спасибо, говорю. Он навострил ухо. Спросил у Джузеп-пе, кто я. Узнав, что я русский, стал говорить, что он был в России, знает козла – рогатую скотину, и на чем дрова пилят, тоже козла, и этим познанием тонкостей русского языка гордился и со мной вместе смеялся, и хвалил Россию и народ русский. Я отвечал, как обычно, взаимной похвалой
итальянцев и их родины. Все довольны друг другом.
 - Это же гранде капо, миллионер, - шепнул мне Джузеппе.
  А тот, дабы доставить мне приятное, заметил, что здесь работает
одна русская девушка, и он разрешает две минуты с ней поговорить,
Кому-то сказал повелительно, спокойно об этом. Появилась лет
Двадцати симпатичная молдаванка Наташа; она с отцом, мужем
и дитем здесь живут, в соседней деревне. Отец на сельхозработах,
муж стелет асфальт, она здесь на разливе вина. Я сказал о себе
Так приятно среди чужой речи услышать своих. Видно, что фермер повидал в жизни кое-что, что понял мое желание поговорить
с соотечественницей, к тому же напоил в жару холодной водой,
Знает, что кому, когда нужно; а с виду и не скажешь, что миллионер, как дворник ходит по двору, кое-что подправит, случайную
соринку поднимет: очень спокоен, небросок, но все видит и обо
всем знает. Он даже помог нам с Джузеппе передвинуть сегмент
мощного деревянного подковообразного каркаса, из которых собраны вагончики.
И вот эту подкову-дугу метра два высотой и та-
кой же ширины нужно было оттащить от стены, куда мы должны
переставить строительные леса. Поэтому хозяин, видя, что нам
вдвоем не справиться, тут же принялся нам помогать. И очень
разумно и вовремя: он сменил меня на одной стойке, я как самый
высокий, уперся кистями рук по центру, и так мы втроем спокойненько передви-нули куда надо. Ей-богу, я обожам и одобрям таких
людей, которые тебя понимают даже не с полуслова, ас одного
только вгляда. Он как тот паук в центре своей производственной
паутины и чутко слышит, где самое слабое звено, где нужен его
глаз, его рука, его внимание. Истинный паук. Но не в том плохом
искаженном смысле, которым привыкли мы наделять дельцов и
буржуев, а паук в том удивительном чутье на малейший сбой и
непорядки в его хозяйственной паутине.
  А суть нашей работы состояла в том, что надо было укрепить
на старом двухэтажном флигеле кирпичные фронтоны, наклоненные от ветхости наружу. Для этого поперек фронтонов надо было
укрепить по два бревна от центральной пилястры  к углам. Этим
мы сейчас и занимались. Сверлили дыры в стене под проволоку и
укрепляли бревнами эту стену. Сложность состояла не столько в
работе, сколько в языке: он, Джузеппе, залазил внутрь помещения,
подводил бревно, а я снаружи сверлил дыры дрелью, пропускал проволоку, а он оттуда закреплял через деревянную шабашку.
Вправо, влево, вниз, вверх, хорошо, плохо, название инструментов
я знал, но иногда случались недоразумения, и тогда я просил на его лопотанне говорить медленно, по-ихнему - лэнтамэнтэ. Он не всегда, но врубался, как и я. Но, в основном, все было понятно, за редким исключением. Ну, например, когда не хватило песка раствора, и он побежал фордиком за ним, а мне предложил пулире
- убирать. А где я не понял, делать пулире, и только через время сообразил, что надо смыть раствор с пленки, под нами, где
навес для материалов, что мы запачкали. Ну, смыл. Жду его. От
делать неча пошел к бассейну, там вдали, перед новым домом. Ах,
какая прелесть: огромный, круглый, метров сорок в диаметре с голубовато-прохладной водой в эту сорокаградусную жару. Так бы
и бросился туда, в эту притягательную голубизну! Но, увы, это не
мое, это его, этого синьора. А вот и он сам, преображенный, весь
в белом, на двадцать лет помолодевший, садится в белоснежный
Кадиллак, рядом с личным водителем — тоже в белом.
Приехал Джо . Доделали работу. Погрузили леса и всю амуницию
в машину и быстренько назад, на завершение стены.
Там, в огромном помещении склада, мой старый знакомый-экскаваторщик приветливо скалит зубы, здоровается, называя меня
Горбачьёвым, я отвечаю — чао, Италия — как обычно он прыгает
в свой экскаватор, преобразованный в огромного носорога — как
бы отбойный молоток, которым продолжает долбить бетонный пол,
откалывая огромные толстенные плахи бетона. Зачем, спросил я Джо?
Тот пожал плечами: не знаю, мол, значит так надо. Выходит, и у них
бывают несуразицы и глупые работы. Уже позже я узнал, что и этот
огромный склад со стеллажами готовой продукции (упакованные
пластмассовые столы и стулья) принадлежит тоже этому синьору-
миллионеру и постоянно, каждые полчаса, сюда привозят оттуда, с
поместья упакованную продукцию или увозят что-либо, видать, на
отправку потребителю. В числе продукции и пластмассовые столы,
и стулья такие же точно, как в наших кафе,
В складе на Фуно оригинально решена световая проблема: каждая
шестая плита крыши в центре, на полширины во всю длину — армированное стекло. Интересно, сколь много снеговой нагрузки она выдерживает, и возможно ли у нас такое решение световой проблемы
при большей снеговой нагрузке?
  До шести часов, до конца работы, оставалось еще часа полтора, и мы дружно навалились на нее. Теперь уже с подмостей. Джузеппе готовит раствор, подклады-вает необходимых размеров фарады,
бьет в местах примыкания стен гнезда для сцепления, готовит
перемычки, я только мечу на стену эти кирпичи, аж в глазах рябит.
За три-четыре ряда до окончания я отбросил все направляющие
и без шнура пошел писать, как в старые добрые временна в России
делал. Он аж рот раскрыл от удивления, что можно без шнуров и направляющих. И даже в лице его появилось подобие улыбки. Еще бы ему не улыбаться: кроме зарплаты он положил в свой карман от синьора еще кое-что. Это я - на энтузиазме только работал, да похлопывал ушами по незнанию ситуации.
  Я поглядываю на часы, вижу, можем не уложиться и потому
еще раз напоминаю ему, уже в который раз, чтобы не опоздать
автобус; он успокаивает, что все будет нормале. Оставалось полчаса
времени и положить последних пару десятков фарадов. Не хватило
раствору, он быстренько завел. Я стремительно приближаюсь к финишу, хотя и время поджимает. А раствору еще ведра три остается,
Он начинает вырабатывать, набрасывая на старые корявые стены
Я закончил. Финире — кричу ему, он предлагает помочь с раствором,
Я тороплю его, так как время уже без семи минут шесть, и еще
ведра два остается. Давай, говорю, кончать, выбросим раствор на
отмостку: время — баста – тороплю его, на автобус не успею. Он
возражает, что-то бухтит недовольно, уверяет, что успеем. Без трех
минут закончили. Он собирает инструмент, я мою руки, переодеваюсь в темпе и прыгаю в машину, как в танк - быстро-быстро, и
рванули вперед. Время точно 18:00 — нормале, успокаивает он. Хотя
за двадцать минут — можем и не того, не успеть.
По главной трассе шли по графику. Свернули, где-то минуты
на две-три отставали, я нервничаю. Он успокаивает: черт бы тебя
побрал с твоим успокоением и твоим раствором, не мог выкинуть
эту остачу, нет, до упора. Тебе, думаю, ничего не будет оттого, что
я опоздаю, ты, думаю, через десять минут будешь отдыхать, а мне
еще добраться до Болоньи, успеть на автобус.

Как мы ни стремились, как ни жали на все педали, но, увы,
случилось то, что должно было случиться: опоздали. Мы только
уперлись в шоссе, как проскочил перед носом автобус и метров за сто уже тормо-зит на остановке. Пока я добежал, он уже отправился.
Сучья морда, и на автобус, и на Джузеппе изрек я, видя свое бессилие. А он, Джо, уже переехал на ту сторону и помахал мне ручкой,
хотя видел, что я остался, и знает же, что ничем не уеду, и Гриша
же внушал, и из-за него же, и из-за того, что не выбросил эти два
ведра раствору, все это случилось, и так спокойненько помахал мне
ручкой: на хрена ему какой-то русский мужик, он от него поимел все,
 что нужно: и задание Гришино по работе выполнил, и шабашку
успел урвать в рабочее время, и меня, руссо, прекрасно использовал
для этого и ни копейкой не поделился со мной, Все окей, еще бы, все окей!
  Сказать, что я был взбешен, это не сказать, ничего: я готов
был взорваться, как двести тон тротила. Ах ты
 сволочь, ах ты сука, ах ты падло пикассо, ах ты проститутка, ах ты мерзость, и прочие подобные эпитеты дал своему коллеге
итальянцу Джузеппе Ведь ты же видишь, что я опоздал, что автобус
ушел, и знаешь, что лишь через полтора часа будет следующий. У тебя ж в руках быстроходный фордик: ну развернись, возьми меня, догони автобус. Или другой вариант: даже не догнал – напрямую до Болоньи отвез меня – это всего полчаса дела. Ты ж на мне столько денег заработал, сволочь, хоть чем-то воздай мне! Нет, херушки!
  Опять, как и ту субботу, торчать больше полутора часов. Рита
будет ждать, волноваться. Пошел позвонить по телефону-автомату,
что у дороги, по карточке, Автомат отвечает, что я что-то не то делаю,
Повторяю — тот же ответ. Повторяю в третий раз. Тот объясняет,
что синьор не владеет четкой информацией — дурак, ты, мол, в переводе на человеческий язык, и в конце аривидерчи — до свидания.
Пробую по сотовому. Ни звука. Вот такой коленкор получился. Не
совсем хороший.
А вон вижу еще одно чудо: здоровенный верзила лет двадцати пяти
с бородкой, как здесь принято – этот на роликовой доске, еще бы на
самокат вперся или на палочку верхом. Хотя Серго говорил, что точно
Видел мужика лет сорока на детском самокате, ежедневно ездившим
на работу. Ну, еще понимаю велосипед, а это — нет слов!
  На кьезе пробило семь вечера. Скоро будет автобус. Последний.
А никого из пассажиров нет. Я один. Только по шоссе стремительно
проносятся легковые, шумно — большегрузные. И все спешат в своем
бесконечном стремлении куда-то. Уже 19.30 — автобусу уже пора.
Начинаю нервничать, а вдруг не будет? И Рита ж волнуется, тем более
автобус, и карточка на телефон, и сотовый есть... Слава Богу
Только в 20.30 прибыл домой. Рита на окне висит, выглядывает меня. Увидела, погрозила кулачком и начала на меня катить
бочку. Я молча зашел и на вопрос ее, в чем дело, кратко объяснил,
- села батарейка. А карточка не подошла под телефон на трассе -
там другая, дорожная, это мы уже после узнали. А я, злой и усталый, несмотря на то что здесь Гольдик – начал раздраженно ругать Джузеппе, Санто и всех итальян-цев-дураков, которые только
о себе думают, о своей выгоде, и им наплевать на то, что мы тоже
люди. Я до того распалился - а надо было выплеснуть накопившуюся злость и раздражение, что когда сели есть арбуз, я, очевидно, желая быть понятым италь-янцем Гольдиком, на арбуз сказал арбузо, от чего
Рита и Серго валялись в умaте (арбуз по-итальянски – кокомери)
  После ужина я рассказывал миллионере, о том, что земля,
конечно же, его главное богатство, и он ее очень правильно использует: часть - под сельхозкультуры, малость - это его поместье с его домом,
двором и старыми постройками, используемыми под небольшие
производственные цеха по разливу вин и упаковке мебели: отовсюду
он имеет очень приличный доходец: часть земли или сдает в аренду,
или по кусочечкам продает и очень выгодно, так как современные
постройки поселка Фуно уже вплотную подошли к его угодьям.
А биография его очень проста: родители его, как и деды жили
недалеко, километрах в двадцати от большого города Болоньи; жил
исключительно сельским хозяйством. Прозорливо использовали
землицу, выращивали то, что просил город, что было выгодно. Потом
уже он, крестьянский сын с крепкой житейской хваткой, увидел, что
можно, и очень выгодно, и в аренду землицу сдавать: денежки-то
нужны для оборота; сдавал в аренду, иногда слегонца, с большой
выгодой продавал городским дельцам, которые возле автодороги
строили базы, автосервисы и прочие доходные производства. Наш
хозяин пригляделся: а чем я хуже их. И тоже организовал в своем
поместье производство, благо, помещения уже были, хотя и не ахти
какие. Да еще дешевые рабочие руки иностранцев, которых в Болонье рядом полно. А на окраине своих земель, рядом с автотрассой,
на краю поселка, там, где уже городские дельцы развернули свои
производства, он тоже взял и построил эти огромные суперсовременные склады, и для себя, и для сдачи складских корпусов в
аренду. Вот тебе и денежка, и немалая капает, течет ему в карманы,
создавая очень солидный капитал, который сам себя приумножает.
И стал крестьянский сын дельцом, приобрел связи и авторитет,
и гребет со всех отраслей, умножая свои миллионы. А так с виду,
прямо простачок, ничем не выделяется, даже голоса не повысит, но
крутит свою прялку, и не вручную, а машинами, техникой и не сам,
а чужими руками! И хорошо крутит! Сотни людей несут ему доходи
говорят благодарное слово за то, что он дает им заработать. И везде,
во всяком деле, его крестьянская смекалка и трудолюбие подняли
его до высот опоэтизированного труда, над, казалось бы, серыми,
скучными проблемами мира вещей. Работа увлекает. Я по себе это
знаю. Об этом же говорит и А. Солженицын про физический труд в зоне. Так если грубая тяжелая физическая работа нас увлекает,
то как не увлечься ему, крестьянскому сыну, вечному труженику и  хозяину. Здесь и поэзия работы, здесь и видимые блага: и материальные, и моральные,
Из всякого труда можно творить поэзию, и любой труд можно
опошлить, обгадить и превратить его в рабские оковы. Ведь и у нас
была поэзия труда. Это всенародное вдохновение во времена Сталина, и только этим вдохновением мы спасли себя и свою Родину!
А вот когда увидели, когда прозрели, что на этом благородном
вдохновении кое-кто, да почти все, из синклита КПСС и госчинодралов, исполь-зуют его только для своих благ, только для своей выгоды,
вот тут-то и произошел надлом в наших душах, мы перестали верить,
и мы сказали: хватит, мы не хотим, чтобы нас больше дурачили,
мы не хотим, чтобы наша добропорядочность использовалась как
слабость, как глупость. Вот оно главное в наших душах: кризис веры, кризис сознания! И во всем. В экономике, в политике, в социальной жизни, в обществен-ных науках, в религии. Нужны новые идеи, новые мысли,
новая философия, новая религия! Теперь я, глядя на этого миллионера, понимаю Гришу, когда тот хватается за простую работу: он просто любит ее, и в ней он и
главный режиссер, и главный актер .
Итак, поехали дальше. Это по своим записям-описям в Италии.
Когда мы с Ритой ходили к Жанне-Эдику насчет поисков другой
работы для меня, был интересный разговор с этим Эдиком. Он
вообще фигура очень неординарная. В двух словах: бывший мой
коллега, лет сорока, преподаватель истории в школе в Молдавии
до 1991 года. Моего роста, шатен, русского типа, светлоглазый, худощавый, очень острый на язык. Так вот, этот Эдик в 1991-м понял,
что все меняется, бросил школу, пытался заняться, как и многие,
бизнесом - неудачно. В конце концов, рванул сюда, в Италию, с
горячим желанием заработать себе состояние и состояться самому
как личности. Уехал туристом, с группой таких же единомышлен-
ников — остаться в Италии навсегда. Упорно зубрил итальянский. Жили в лесу, в палатках. Перебивались случайными заработками на сельхозработах. Счастливый случай свел их со священником из соседней церкви. Этот священник помог им с жильем, приютив их в церкви: там церковь имеет очень большое влияние и авторитет. Именно иностранцам они помогают, прежде всего с жильем,
едой, одеждой, а потом и с работой. Так и группе эдиковой церковь
помогла по всем пунктам. И благодаря этой помощи они зацепились в Италии и закрепились. Эдик сперва работал подсобником
плиточника на стройке. Через полгода стал уже класть плитку сам. Постепенно набирался в работе оныта и знания языка. Именно он
самый настырный, уцепился в строительстве, в Болонье. Остальные его сотовари-щи кто ушел работать в сельское хозяйство, кто вообще
вернулся на родину. Эдик сейчас имеет квалификацию плиточника, зарплату в два раза больше подсобника и уже открыл свое дело, то
есть право самостоятельно работать у частников, помимо работ в
государственных и крупных компаниях: это типа наших узаконенных шабашек. И вот он за четыре года уже прилично получает на основной работе, да плюс прихва-тывает на стороне работы, где и
клиентуру имеет, и авторитет, и деньги.
  Вчера купили в магазине шкафчик для обуви. Сами же с Серго
и принесли его, благо недалеко. Стали собирать — не хватило пяти
втулок; мы сами их нарубили из пластмассовых трубок. Они плохо
садились в гнезда, пришлось рассверливать дрелью. И, наконец, в
чертеже ошибка — надо сделать поворот на сто восемьдесят градусов,
как я понял. Пойдем сегодня в магазин, глянем на собранный там
образец. Сходили, точно: ошибка в чертеже, как я и думал.
  Вчера же отлично отомстил компьютеру. Не дал ему не вздохнуть,
ни... Не дал ему увлечь себя в мелочах, на второстепенном фронте,
а давил, давил, давил его короля, пока не выдавил с восьмой безопасной горизон-тали и потом, произведя размены ладьями, совсем
оголил его; он уже вынужден был лишиться и слона, лишь бы уйти
от мата. Но я на это не пошел, а четко додавил его и воткнул ему
матео, на что он выкинул флаг, что, мол, сдаюсь. Сволочь, наконец-то я тебя дожал!
  Работаю на крыше церкви, укладываем черепичную кровлю.
Черепица длинными конусами, словно горшки, распущенные
вдоль. Первые два дня на подсобке. Поднимаю наверху, на крыше
на площадке из досок тельфером  тачки с черепицей, разгружаю,
подношу к укладчикам - Дзино, Джо, Магомеду. Очень тяжело на
крутом скате крыши подниматься с грузом черепицы. За два дня так
набегался, наподнимался, что левая нога отказывала ниже колена:
очень болели мышцы икр, словно их били палками.
Только один из троих, новый молодой симпатичный парень,
Магомед, соображал в этой работе. Мои - Дзино и Джо – еще те кровельщики. Часто у них происходил сбой в работе, потому что клали
первые нижние ряды без зазоров, а так как черепица и новая, и
старая шла подряд, а размеры ее были разными по ширине, то в
итоге часто не вмещались ряды и приходилось всю выложенную
черепицу смещать. Когда Джо и Дзино забрали на другой объект, и мы остались вдвоем с Магомедом, он стад доделывать сопряжения плоскосте по восточной и Южной стороне крыши. Гриша привез
спецycтройство, с помощью которого откусывали под углом черепицу.
У меня работы на подсобке поубавилось, и я потихоньку стал сам
укладывать новую западную плоскость, учтя ошибку Дзино-Джо:
зазор делал больше между соседними нижними краями первого
ряда. А ряды вертикальные просто выкладывал не на глаз, как у Джо-Зины,
а под рейку, и получалось и быстро, и ровно, за что и
похвалил меня Магомед. А что ж тут мудреного – те же кирпичи,
только без раствора. Поскольку мы клали и старую черепицу, то
приходилось поднимать ее порциями, вперемежку с новой, и потому
а все время давал Насеру вниз команду: то новую, то старую (вэкия).
Это ж хорошо, что я еще раньше знал слово новый (нуово), старый, я
словно нарочно, вчера по словарю узнал и запомнил: вэкио, как бы от слова
вэк — не годится по-нашему, как иной раз в разговоре мы непроизвольно упо-требляем это слово: это, мол, годится, а это вэк - на
выкидыш. Вот она эта перекличка языков, их схожесть.
На пару дней Гриша нас перекинул на частный дом в Минербио на реконструк-цию. Делали подготовку под полы из жесткого цементного раствора под мрамор-ную плитку. Убирали подсобное помещение, унося оттуда в дом тяжеленные дверные и оконные блоки. Потом я помогал плиточнику: резал по размеру плитку
миниатюрной болгаркой с алмазным кругом, если нестандартные размеры. Дзино клал прямо голыми руками, без перчаток, и
от этого его пальцы через день покрылись кровавыми язвами, не
проходившими целый месяц. А сигарета все время в зубах. Здесь
впервые я увидел растворомешалку по типу кухонного миксера,
только в сто раз большую, но смысл тот же. День прошел отлично,
несмотря на то, что приходилось заниматься разными работами,
в том числе и уборкой во дворе, где я и убил лопатой маленькую
серенькую гадюку. Серпента - констатировал Гриша, увидев ее
разрубленной надвое. Я сперва не понял, он повторил, указывая на нее пальцем -
серпента! Да-да. Гадюка. Они согласно закивали головами, заулыбались, а я подумал о том, сколь сходны многие
языки, а наш и итальянский — тем более. Серпента, серпантин
вьющееся, извивающееся. Вон, по словарю на букву «Ф» слова на
ихнем и нашем: процент совпадения около восьмидесяти. А как
иначе? Ведь латинский близок итальянскому, он основа медицины
и юриспруденции. А что есть эпоха Возрождения? Это - Италия! С
ее техникой, наукой, живописью, музыкой, архитектурой; отсюда
и проникновение итальянских терминов по всему миру и во все языки. Поэтому язык итальянский был для меня сравнительно
легок, так как я знал еще и немецкий слегонца, и чуть латинский
Именно поэтому мы сразу в первый день смогли с Дзино
общаться: он работал в Германии, знал немецкий. И вот мы на ломаном
итальяно-немецком общались. И когда вечером дома я обнаружил, что забыл в подсобном помещении свои часы, и нет никого дома
и, зная, что завтра утром я снова еду на кьезу, а не в Минербио,
то позвонил, пользуясь русско-итальянским словарем и старыми
знаниями немецкого языка. Говорю ему по телефону на немецком. Die Uhr - часы, мол, на дверях — порта, sinistro - cинистро - слева. Он сперва не понял, потом врубился: а, оролджио, оролджио, радостно залопотал он и отвечал, что понял, что хорошо, мол, заберу. Я посмотрел в словарь «часы»: да - оролджио , очень просто запомнить: орать на лоджии.
Рита с Серым приехали с юга, с отдыха; я рассказал этот случай, они смея-лись. Привезли они из путешествия массу впечатлений от Рима и Неаполя: видели Колизей, громаду Святого Петра в Ватикане, слушали проповедь папы Римского Иоанна Павла ІІ, сидящего, как обычно на своем месте, в своей позе со склоненной
набок головой. Поражались они чистоте воды Неаполитанского
залива, где они купались. Показывали громадные лимоны, как
среднего размера дыни с тончайшими корками. Страна Лимония, не зря тебя так называют!
  И снова будни. Снова работаем на кьезе, на кровле по укладке
черепицы, вдвоем с Магомедом. Я все так же подношу ему черепицу,
правда, сейчас уже в объеме значительно меньшем. Он укладывает
коньковые элементы по верху и по сопряжениям плоскостей. Под
шнур, заполняя стыки пеной из баллончиков. Я заменял лопнувшие черепицы на целые: не везде же по доскам ходили. Там, где
надо менять черепицу с откушенными углами, я сам откусывал
приспособой и сам менял. И наконец, убрать все осколочки после
откусывания, подмести, сделать товарный вид. Гриша пришел, торопит, сам помогает на последней плоскости: ждет представителя,
чтобы принимать крышу.
А жара — жуть. Уже пять часов вечера, а от крыши как от раскаленной печи пышет жаром. Пьем воду, сперва охлажденную
газированную, потом простую холодную. Потом я пью прямо из
крана. Они, увидев, что из рубинэто, из крана, сперва брезгливо
отказывались, потом, куда ж деваться, так же как и я с жадностью
хлебали ее. Спешим, спешим, уже пришел представитель заказчика.
Уже часы на кьезе пробили шесть часов тридцать минут. Уже переработали, уже автобус скоро будет, о чем напоминаю Григорию,
он отвечает, что знает. Показал, чтобы я все убрал, укрыл пленкой.
  Утром Гриша перевел нас на близлежащий трехэтажный частный дом, где
уже полностью стояли наружные трубчатые леса: перекрывать черепичную крышу. Два мусульманина: малюсенький, рыжий, шустрый и второй повыше, среднего роста, но на фоне первого - гигант прямо-таки. И флегма-флегмой. Шустрик и мямлик, одним словом. Начали опускать с крыши тачкой всякий мусор, воробьиные гнезда, главным образом. Не успели,
начать, Гриша прибежал, зацепил меня, привез снова на кьезу.
Срочно снимать нижние два ряда черепицы по всему периметру:
субподрядчики-жестянщики будут ставить отливы. Этим делом
полдня я и занимался, A жестянщики уже приступили к своей
работе. Втроем, очень быстро и очень шустро. Все молдаване. Я,
услышав русскую речь, потянулся к ним. Перекинулся словцом:
они из соседнего городка из Феррари. Уже два года здесь с семьями. Я тоже сказал о себе, но вижу, им не до разговоров, мне
тоже. Здесь баланды не приветствуются — главное работа. У них
красиво получались эти полуовальные отливы, водосборники и
водосточные трубы ярко-оранжевого цвета. Больше всего меня
удивила сплошная сеточка, сантиметров десять шириной, идущая
по всему краю черепичного ряда, закрывающая доступ воробьям
под черепицу, под крышу. Приспособление, казалось бы не ахти,
но польза громадная. Это я ощутил на этой второй крыше, где мы
опускали эти самые воробьиные гнезда вниз. А опускали мы втроем
эти гнезда два дня и навалили огромную кучу. Потом поднимали
четырехметровые рейки, белые поролоновые плиты утеплителя.
Шустрик показал мне: давай наверх. Поднялся, он показал, чтобы я
подносил рейку, утеплитель на западную сторону крыши, а потом
на восточной стороне четырехскатной крыши снимал черепицу и
подносил к самому краю южного ската крыши, а оттуда уже снимал
ее на настил трубчатых лесов. Чем яс удовольствием и занялся.
А здесь свои сложности. Тут уже лежит часть черепицы, снятой с
южной стороны, причем неупорядоченно, и ее надо перекладывать заново, иначе не уместится вся оставшаяся. Да еще вдобавок
нельзя закрывать окна дома и не перегружать стойки лесов, уже
просевших там на деревянных прокладках на земле. Поэтому и
пришлось всячески изощряться, учитывая все эти параметры.
Гриша, видя мои изощрения, неодобрительно покачал головой
и времени у меня не хватило объяснить ему такую усложненную перекладку, и получилось, что я по недомыслию так делал, а делай
это кто-то другой, не я, как каменщик, как строитель-профессионал - обязательно могла быть бяка: либо леса бы перегрузили и
они обрушились бы, что самое страшное, либо не уместили бы
на лесах всю старую черепицу, либо закрыли бы окна жильцам
  Наконец - перерыв. Мои парни ушли обедать в кафе, а я остался
один в гараже, что в первом этаже дома. Здесь по-над стенами
полки, на которых очень аккуратно наложена всякая всячина:
инструменты, детский велосипед, огромное количество домашнего вина в боль-ших пузатых бутылках. Посередине стол, стулья, и
углам — швабры, лопаты, грабли и прочая необходимость.
  Сажусь обедать, лицом к выходу. Вижу, тень появилась, потом
из-за двери хозяин, осторожно, с подглядкой. Я изобразил в лице и
в позе полное равнодушие, даже отвернулся, чтобы не уличить его
в подсматривании за мной: стыдно все-таки за человека, который
за тобой подглядывает и подозревает в тебе воришку. Эге, думаю,
да я это давно прошел, работая в России у хозяев на шабашках, где
оставаясь один во дворе, никогда не позволял себе даже подумать
о чем-то запретном, не то, чтобы взять какую-то вещь. Хотя у них
в России, у кого я работал, были и ящики спиртного, и хавчик, и
фрукты, и уйма всякого добра. Но я не позволял даже подумать о
том, что можно взять чужое: знаю, если я возьму – лицо меня выдаст,
если попытаюсь оправдаться. Поэтому правдивость и честность
во всем — мой главный козырь, и он превыше всего.
Невольно вспомнил своего напарника, когда мы пару лет работали с ним вместе на шабашках. Он в последний день работы у
хозяев начинал шарить по хозяйским инструментам и обязательно
что-нибудь брал себе, сувенирчик на память, как он выражался. Я
выходил из себя: и на меня тень ведь падала! Пытался его вразумить: к примеру, кинется человек что-либо делать, а инструмента
нет, а без него, как без рук. Представь, что твой мастерок увели, ты
ж работяга, знаешь, что такое без инструмента работать, зачем же
эту гадость делать ближнему. Бесполезно! Так и не отучил.
  Вспомнил газетную статью, что дала Рита, где описывалось о
сельхозтруде наших в Италии, и приводились примеры того, что
иногда хозяева или надсмотрщики нарочно оставляли деньги и
другие ценности для испытания на вшивость наших русских.
Я понимал желание хозяина подсмотреть за мной и чувствовал
нелепость и неловкость его и своего положения. Он под удобным
предлогом вошел со мной в разговор, обоим полегчало. Поговорили о том о сем, я сказал, что живу у дочери в Болоньи, что она
замужем за итальянцем, что внук учится в школе, и тому подобные
приличествующие разговоры. Он, узнав что я русский, проникся
ко мне уважением и расположением; в конце работы, когда мы переодевались, он принес мне в качестве брезента пяток темных,
с продольными полосками кабачков. Я отнекивался, он настоял,
чтобы я взял, мол, некуда девать, не успеваем, мол, съедать со
своего огорода, а нам-де, русским и небогатым, весьма кстати. Я
поблагодарил, пустившись в объяснение, что у меня в России тоже
есть маленький участок земли, небольшой домик, и что мы тоже
выращиваем помидоры, хотел было сказать огурцы, но забыл,
как называются, и вышел из положения, объяснив, указывая на
кабачки, что, мол, похожи на кабачки, только пикколо – маленькие.
Понял ли он, не знаю.
  Конец работы. Дружно, быстро — на автобус. Садимся на излюбленные места. Они — в середине автобуса, я — впереди, справа, где
великолепный обзор. Mчимся к городу, который еще не виден.
Местность - удивительно ровная, по бокам — поля, поля, не
наши огромные, а небольшие, гектаров по десять-тридцать. Еще
вчера на некоторых стоял пожелтевший, полегший, покрученный
бурей хлеб, а сегодня уже все скосили, убрали — очень чисто, несмотря на пова-ленность-покрученность. Остались только круглые
цилиндры соломы, обернутые целлофаном. Далеко впереди виднеются Апеннины. Уклон, кажется, идет в сторону гор, но это только кажется, это обман зрения: речушка, что извивается слева параллельно дороге - течет оттуда, с гор, где
смутно виднеется сквозь дымку величественный собор Санта Луки,
солидный и внушительный даже на этом двадцати километровом
расстоянии.
  Вчера, в воскресенье, под вечер, мы, наконец-таки, выбрали
с женой время и поднялись к нему, а это приличное расстояние
и высота, считая от подножья горы: это около трехсот шестиметровых и более пролетов капитальных крытых галерей, уходящих
уступами в гору. А гранитных широких ступеней
тысяч. В каждой нише галереи - изящные надписи, увековечивающие архитекто-ров, строителей, служителей церкви, покоящихся
в этих нишах, под мраморными плитами,
  Говорят — неповторимая картина ночью под Пасху, когда вся эта громадная ломаная линия галереи освещается тысячами огоньков
от свечей прихожан, идущих в Санта-Луку.
И вот мы неспешно движемся по этим бесконечным маршам и ступеням, которые стали чуть положе, но повороты - круче. На изгибе, навстречу - молодая влюблен-ная целующаяся парочка. Увидев нас, смутились, взялись за руки, и он, чтобы ее успокоить, запел
красивым мелодичным голосом на итальянском языке «Вернись
в Сорренто» и, видя наши улыбки и расположение, и особенно то, что моя жена дружески подхватила эту мелодию на русском языке - он еще больше воодуше-вился и ободрился, и, как только мы, сияя
улыбками, разминулись с ними - в порыве восторга приподнял за
талию, закружил свою девушку, прильнув к ее губам в сладостном счастливом поцелуе. И показал оба больших пальца, держа на весу свою девушку,
вызвав еще больший всеобщий восторг. Будь счастлива
юность, в своей открытой, искренней и верной любви! Будь
счастлива и благословенна! Чем-то светлым и величественных
повеяло на нас от встречи со счастливыми влюбленными! Какое-то высокое парение духа пронеслось над нами, осенив нас своим
величием! Мы оглядывались назад, наблюдая эту счастливую пару
и невольно видели себя там, в своей уже далекой юности.
  А впереди вверх уходящие в бесконечность уступы галерей
с красиво изгибающимися бесчисленными арками, колоннадами
и пилястрами, образующими неповторимо-прекрасное зрелище
архитектурно-строительной мысли.
  Слева, прямо в монументальном теле галереи – современные металлические двери с золотистыми кнопками звонков
и надписями владельцев — свидетельство того, что здесь живут
люди, и не простые люди, и очень хорошо, видать, живут, судя по
добротности дверей и изяществу ручек, замков и прочих аксессуаров
Справа, ниже, в долине - извивающееся шоссе, за ним роскошные
двух-трехэтажные виллы богачей, с чистыми благоустроенными
дворами, шикарными машинами, обслугой и детьми, готовящимися
к вечернему ужину за столами под угасающим, ласковым итальянским небом. Идиллия, да и только! Рай небесный, сошедший на
благословенную итальянскую землю.
  А мы поднимаемся все выше и выше по бесконечным гранитным
ступеням, и уже слева вверху вырисовывается громадное круглое
тело собора, вырастающее монументом из гранитного тела вер-
шины. Последний прямой, очень крутой пятидесятиметровый
отрезок галереи, как тоннель, полукруглым сводом уходящий в
темнеющее небо и в самом конце его — величественный, черный,
громадный деревянный крест. Не свет в конце тоннеля, а крест в
конце пути! Как это символично! Как ни стремись, как ни спешив
этой жизни, как ни старайся, а в самом конце пути для каждого —
крест, страдание, которого никому не избежать в свой последний
смертный час, который и дается каждому, даже безбожнику, как
последний шанс - в страдании вспомнить Бога!
  На работе, на крыше у Франко ничего особенного. Работа как
работа. Снова, в основном, на подсобке. Подача стройматериалов – вверх, строи-тельный мусор, в основном, воробьиные гнезда – вниз.
Вся плоскость Крыши забетонирована. На бетон кладем белые
утеплительные пенопластовые плиты. Сверху утеплителя - мягкий темный волнисты ондулин, и уже поверх ондулина укладываем черепицу: та же система, что и на кровле Кьезы. Только
крыша побольше, да и людей погуще: добавились Таир и Дзино с
Джузеппе. Работы хватает всем. Каждый день, после окончания
работ, закрываем раскрытые площади с помощью пленки, на случай
дождя. Утром обратная процедура — раскрываем, и так целую
неделю. Здесь я окончательно научился откусывать черепицу любых размеров и конфигураций. Как-то в порыве увлеченности не
заметил, что осколком черепицы, острым, как перо, пробил кожу до
кости, отчего левая нога ниже колена впереди окрасилась кровью.
А я не вижу. Таир слышу, посвистывает в мою сторону, зовет, как
некогда посвистом пытался звать Гриша. Я не откликаюсь: забыл
как звать, или я лошадь, которую посвистом зовут на водопой?
Умышленно отворачиваюсь от него, от его свиста и тут заметил
кровь, молча вытащил торчащий из ноги клиновидный осколок,
выдавил, смыл кровь, стал продолжать свое дело.
  Что меня на этой крыше поразило, так это готовые вентиляционные
трубы с черепичным основанием, как одно целое. Устанавливались
они, правда, хреновастенько в сопряжении с черепицей, и стыки
приходилось заделывать раствором. У нас в России на крышах, где
трубы, особенно от газовых котлов — тоже проблема водоотвода.
Так вот идея: черепицу ли, шифер ли, что перед трубами, сразу на
заводе делать с угловым рассекателем воды, с водоотводом в виде
спинного плавника акулы.
  Ну что еще там, у Франко во дворе, где сплошные зеленые
газоны, я подметил хорошего, чего нету нас: это трубки резиновые у
Основания деревьев, через которые идет подпитка корней дерева при
поливе и улучшается воздухообмен, а также типовые печи-камины
из блоков керамзито-цемента. Такие же камины спецзвено из двух
человек делали в Минербио на обоих этажах реконструируемого
дома и во дворе: за полчаса камин готов!
К концу второй недели мы уже заканчивали эту крышу и очень
сдружились с хозяином, синьором Франко, разговаривали на разные
политические и житейские темы, одним словом, симпатизировали
друг другу. Как-то в разговоре он спросил мой возраст и на вопрос,
сколько ему лет вопросом же и ответил, а сколько, мол, я бы ему
дал? Я ответил, что лет шестьдесят пять, он отвечал с гордостью,
что уже семьдесят пять, и что все еще донны его интересуют, как
и он их. Я одобрительно отозвался о его молодецком виде, чем он и был польщен. При расставании он мне вручил снова
очередную порцию кабачков, теперь уже около десятка и большую бутылку домашнего вина - за хорошую работу и примерное поведение, как
я понял. Это было в субботу, при расставании. А днем подчищали
все захламленные места на верху и внизу, где накопились горы
мусора, в основном, это воробьиные гнезда: три фордика этого
мусора я нагрузил, а Гриша отвез на свалку. А ветер - какого не

было никогда — рвал и метал. Поэтому везде мусорная пыль и
улице, в ушах, в глазах, на всем теле. Мусорная пыль на газоне, на
домах, на окнах, на листьях. А на воде, в баке, словно масляные
пятна, отдельными островками. Стоп! Вот оно! Не рассеяна пыль
по всей поверхности, а сконцентрирована в пятна. Как и масляные пятна. Как нефть в океане, как тучи в небе, как листва на
дереве, как трава, песок, птицы, люди, дым, уголь, металл, горы,
вода, лед, дома, города, деньги, боль, добро, зло, звезды — все,
все, все в этом мире. Все сконцентрировано с себе подобным. Все
стремится к концентрации, объединению. Отсюда упорядочение
всего сущего. Иначе был бы хаос, все перемешалось бы и спуталось. А так — четкая упорядоченность всего: подобное стремится к
подобному, тянется к нему, притягивается всеми своими малыми
и большими частицами, сохраняя само себя, сохраняя свою суть,
где существует какие-то силы притяжения, подобные силе тяготения, открытые Ньютоном. Все очень просто у Творца, из хаоса
создавшего все сущее.
  А вот последствия этих воробьиных гнезд очень дорого мне
обошлись. Всю ночь я не спал, и как говорят наши базарные ростовчанки — вся тело горело. Особенно руки до локтей, ноги до ко-
лен, так как в шортах работал и живот – все части тела, которые
были открыты и обсыпаны гадостным коростливым мусором. И,
конечно же, за выходные по причине жуткой чесотки я так и не
отдохнул. Лечился то пивом, то кислым молоком, то собственной
мочой, помогало, но мало и потому в понедельник был разбитым,
не отдохнувшим.
  «Недоспала, недоспала, недоспала», - как пел в семидесятые годы
знаменитый чех Карел Гот, а сейчас напевает мой товарищ Сашка по
аналогии с Карелом Готом, начиная от «недоспала» и, заканчивая
по нарастающей важнейших физиологический отправлений.
  В понедельник работа весьма заурядная: надо было почистить
по второму этажу кьезы весь мусор и выбросить вон. Как всегда
перестарался, стал убирать абсолютно весь мусор, в том числе, и нападавший возле стен, схватившийся раствор - пришлось применять топор, ничем другим неудобно.
  Часов с трех стали втыкать усиления под крытые балки по
углам, у них часто на таких зданиях, как наша пристройка к церкви, крыша и потолок выполняют как бы одну функцию. При этом угловые балки, держащие на себе всю крышу, — это мощнейшие восьмиметровые сосновые брусья сечением сорок на шестьдесят сантиметров. Они доставлялись сюда на стройплощадку из центральной Испании с сухим климатом и делались из высокопородистой
сосны, с идеальной структурой древесины, с такой же идеальной
обработкой. И вот теперь нужно было эти угловые балки усилить —
очевидно, по желанию заказчика — так как пролеты весьма длинны,
а нагрузка черепичных крыш очень весома. И поэтому мы должны
были в углах, отступая метра два-три, поставить к основным под
прямым углом дополнительные усиления из такого же бруса, метра
по три длиной и весьма приличных по весу. И все это надо было
делать вручную, с шатких козлов. Поэтому после того, как первую
пытались сразу воткнуть без тщательного измерения и, конечно же,
неудачно, я та последующие предложил сперва точно измерить и
по этим замерам изготовить шаблоны из доски, и по шаблону уже
обрезать брусья, и таким образом избавиться от глупой работы
поднимать-опускать эти тяжеленные, как литые, брусья. И два
следующих таких узла мы сделали, играючи, по моим шаблонам.
И уже сами работяги с одобрением относились к этой идее с шаблонами. К моменту установки четвертого, последнего, появился
Гриша и стал сам руководить, отвергнув мои шаблоны, делая только
замеры рулеткой, не учитывая моменты косых срезов, и, конечно
же, не вошла эта балка. И если учесть ее жуткую тяжесть, и все
это на шатких козлах, только тот, кто держал эту махину на своих
плечах, только тот поймет, как этот метод глупее и тяжелее моего.
Но они, молодые, молча и безропотно выполняли его волю! Один
лишь я возмущался после первой неудачной попытки, когда при-
шлось опустить один конец и поддалбливать отбойным кирпичи с
запасом, чтобы балка вошла. Гриша оранул на меня, снова отшил
подальше от собственного прокола. Отправил меня вниз готовить
раствор и поднимать вверх для заделки кирпичных гнезд. Даже не
на заделку самих гнезд поставил меня, а — на подсобную работу: чтоб
не выступал. Я это понял, сжав зубы, чтобы не сказать лишнего,
делаю то, что должно, что сказал Гриша.
А под конец работы, когда Гриша куда-то укатил, подошел Джузеппе, и, скрывая в глазах торжественную радость, сказал, чтоб я забрал
все свои рабочие одежды и мотал домой, и завтра не выходил.
  Ну, значит все, понял я, терпение Гриши кончилось. Ну и черт
вами, думаю, все равно найду работу, а кланяться не буду, значит выгнали за строптивость, за то, что не мог терпеть идиoтизма
 в работе, выгнали за правду. Точно так же, как и отец и брат мои
страдали за то в своей жизни, что правду-матку в глава говорили своему началь-ству.
  А в автобус сел я по старому пробитому билету, своих денег не
было, у Насэра тоже только на себя билет, у других - от злости -
не стал занимать и от отчаяния еду междугородним автобусом,
используя второй раз билет. Как чувствовал: утром пробил билет не
в верхней части, как положено, а внизу, то есть вверх ногами. Если
бы утром проверили и увидели, что пробито, но не там, не вверху,
мог бы отмазаться, что не рассмотрел, не видел и тому подобное.
своему начальству.
  Да, нарушение, но и билет есть, и компостер утренний, ну что не
там, то, иностранцу можно и простить, глядишь. Я был уже готов
к худшему развороту событий. И точно, словно накаркал их, этих
контролеров. Заходят в обе двери сразу — отступление исключено,
Я почему-то в этот раз сидел не впереди, как обычно, а посредине
Молю бога, чтобы ко мне подошел пожилой: он показался и добрее, и не столь зорким, как его молодой, вострый, лет тридцати,
коллега. Слава богу, подошел пожилой, водрузил очки. Я держу
правой рукой билет, прикрывая большим пальцем низ, где пробит
утренний компостер. Стараюсь удобно держать билет, поднося к
его глазам, чтобы он не вздумал взять его в свои руки, что сами
понимаете, чревато. Все как по нотам: он посмотрел, что-то удовлетворенно хмыкнул, я в тон ему изрек, кажется, спасибо — на
его «хорошо». Пронесло! Слава Богу! Невелика неприятность, но
что пронесло, от этого полегчало, хотя и солгал. И самым наглым
образом. А ведь бывает же и святая ложь, ложь во спасение. А разве
в юности, влюбившись, мы не пытались скрыть это чувство и невольно обманыва-ли ближних. А, влюбившись в замужнюю женщину, разве мы не лжем своей жене или, пряча свое чувство, лжем самим себе и своим ближним. Короче, сама любовь как великое и светлое чувство предопределяет обман окружающих - вольно
или невольно, рано или поздно я ехал домой расстроенный тем,
что Гриша меня выгнал, но непокоренный; я чувствовал, что я был
прав, а это для меня было превыше всего. И хотя впереди был почти
месяц, я знал, что работу все равно найду во что бы то ни стало. И
нашел. Сам. Обходя все стройки города.
Три дня я не работал у Гриши. Но эти дни пошли мне на пользу.
Во-первых, нашел-таки работу у Антония, а, во-вторых, обработал
«штрихи» к итальянскому портрету.
  Как нашел работу? А очень просто, как в старые добрые времена
соцреализма: ноги в руки и пошел бродить по стройкам - большим и малым. И за
три дня нашел! Не зная итальянского. Со словарем всего лишь. И – всего на пару недель.
  Ищите и обрящете, стучите - и отроется. И я искал — и стучал. И нашел. А. Обойдя два десятка больших и малых строек. Сам без
всякой Ритиной поддержки, так как они с Леней и Серго укатили
на короткий отдых в Неаполь. А когда приехали - я рассказал о
Грише, что он — выгнал. Дочь чертыхалась на меня, что гавкаюсь с
Гришей, не проявляю покорности. Я сказал, что уже предварительно на одной стройке договорился с прорабом. Леня обещал
договорить еще с Джованни, своим прорабом, с которым у него
сложились приятельские отношения. Я согласился, и на другой
же день подъехал этот Джованни, и мы с ним и Ритой ездили на
его объект, что в центре и договорились с ним и мастером, что
в субботу я к восьми подойду на объект, чтобы сдать пробную каменную работу.
  А вечером позвонил Гриша, сказал, чтоб я выходил работать на
дом в Минербио: он говорит, что он не выгнал меня, а убрал на пару
дней, спрятал от налоговой инспекции. И чтобы в субботу я его в
семь утра, как обычно, ждал дома: он заедет своей машиной.
Что делать? Решаюсь в субботу проскользнуть между Гришей и
Джованни: и пойти на пробную кладку — а вдруг здесь лучше, чем
у Гриши; и с Гришей не рвать: дело в субботу покажет.
  И вот в субботу в семь утра Гриша, слышу, подкатил. Я был
в туалете - и нарочно, и не нарочно. Он — легонько дав сигнал
через минуту, пока я шел из туалета, уже укатил. Во, думаю, дела!
Руки развязались насчет пробной кладки у Джованни. Собираюсь
туда, на его объект, к восьми часам, как и договорились, что и он там будет.
  Прождал его до девяти. Он — не приехал, и я с той же рабочей
одеждой-инструментом — двигаюсь к Грише, в Минербио. Надо
что-то набрехать Грише. А чего брехать: я был в туалете, слышал
Гришин сигнал, но не успел выйти — мол, придавил живот, а он,
Гриша, так быстро укатил. И это — правда. И то, что я хотел у Джо
работать - это Грише знать не надо.
А вот то, что они, как Гриша, не ждут долго, как у нас, в России,
так это факт: да - да, нет - нет. И опять же это в мою пользу.
  В ту среду, когда Гриша меня выгнал с работы, я ощутил это
неприятное бессилие перед этим самодержцем: Я хозяин, что хочу, то и ворочу, кого хочу того и выгоняю. Для этого имелось раз
причин со стороны Гриши, ряд выгод: Первое: наказан - в назидание другим - непослушный и строптивый руссо. Второе. Я уже без надобности как специалист: работ для каменщика уже нет, а
напротив, появились два мусульманина-кровельщика, которые
нужны на крышу. И наконец: показать свою власть, показать, кто в доме хозяин
  Вот те раз: та же картина, уже на финише, что и в юности, начале моей
трудовой деятельности: тогда выгнали за нерадение: теперь из-за
лишнее рвение. Итак, я у Гриши работаю опять после короткого
изгнания. Здесь мое мышление уехало в сторону политическую.
А все потому, что я стал мусор сыпать со второго этажа на южную
сторону. Гриша приехал, наорал на меня, что надо — наоборот, а
западную сторону убирать мусор. И носить ведрами. А здесь, на
южную, можно просто лопатой, что я и начал было, а Гриша меня
отмандил, что не то делаю: опять не за то схватился, не то сказал
  Впоследствии я понял его замысел: здесь на южной стороне надо
было еще выкопать в земле корыто под бетонирование отмостки. Там,
на западной части — отмостка уже была. Но я-то этого не знал.
  Как и хитроумных заманушных планов Сталина-Жукова, готовивших наступательную, агрессивную войну против Гитлера
не мог знать какой-нибудь капитан Красной Армии. До поры до
времени. Ведь нужно было перехитрить врага, сделать вид, что мы
не готовимся первыми ударить. А фактически — наоборот — очень
готовились. И скрытно двигались как можно ближе к противнику.
к исходному рубежу, к Неману, к новой государственной границе.
совсем еще не укрепленной. И оставили старые мощные пограничные укрепления, выходили на 300-500 км к западу из оборони-
тельных рубежей в чистое поле ради накопления сил. Ради создания
мощного кулака, чтобы внезапно ударить по гитлеровцам. Но не
успели: Гитлер опередил, что такие же замыслы были и у него.
Всего на две недели (читайте В. Суворова «День
М»). Вот почему какой-нибудь капитан нашей армии, не зная всех этих замыслов Сталина-Жукова, видел в них абсурдность и глупость,
где все, казалось, делалось наоборот здравому смыслу. Так точно и я, не зная замыслов Гриши, делал не то и не так, за
что и получил от него пендалей.