Страна Лимония. Штрихи вдогонку

А вот просто штрихи вдогонку к итальянскому портрету.
Улетая зимой из Ростова, захватил по просьбе Юльки от ее
матери из Ростова маленькую бандероль. На таможне спросили, что там, ответил, что не знаю. Вскрыли весь ее пакет, до единой
мелочи перешерстили и перешли на мои личные вещи. Так шмонали, что все мои трусы летали по всему залу. Искали наркоту,
видать, так как в юлькиных вещах нашли лекарства не весьма
приличные, противозачаточные, посчитав их за наркотики. А я не
знал. Вот и пошли мои трусы-мрусы летать по всему залу. Хорошо
еще не рабочие, в растворе, ботинки — хватило ума не взять, как
чувствовал.
  Мужчины - молодые - почти все в кроссовках, даже летом в
тридцатиградусную жару. Как ноги не преют и этих колодках!
Есть и в босоножках. Но в носках. Почему? Разгадка через год,
Здесь, дома, благодаря рекламе «Рексона» - средство от потеиия.
«Формула, секрет формулы?» — помните? и - ответ: мужчины
потеют в два раза больше женщин. Почему? Отвечаю, потому что
они в два раза больше тратят энергии. Во всем, всегда: в борьбе, в труде, в сексе.
  Скамейки их на автобусных остановках оригинальны. Они сде-
ланы из легкого дюралевого металла, формой похожи на толстое
бревно, распиленное вдоль; они прочими удобны.
  А что металл - так там в основном тепло.
  Трамваев нет, Троллейбусов мало. И на них, кроме электромоторов - запасной двигатель внутреннего сгорания - как на авто-
мобиле, на всякий аварийный случай,
  На остановках - очень удобные карты-схемы всех маршрутов; и
на любой день и час поминутно - расписание, которое, в основном,
четко выдерживается,
  Толстых нету. Все подтянуты. Держат себя в форме - за редким
исключением. У них, где реальные доходы самых малооплачиваемых - в десять раз выше наших, где питание - от пуза - вполне
понятен призыв к похудению. У нас – с нищенской оплатой более
Пятидесяти процентов населения - это кощунственно, это - цинично! Это насмеш-ка сытых и богатых над бедными и голодными
А я - за лозунг как поправиться. Как набрать вес - нам, худосочным, худородным, отощавшим. Потому что нас, худых – столько же, сколько и страдающих полно-той. Я сам лично, относящийся к худым, неоднократно спорил и доказывал ближним, что эта проблема для нас так же актуальна, как и для полных людей. И я, волею
судьбы, торгуя на многолюдном рынке Сельмаша, в 93-м году,
самолично, пользуясь весами, провел статистическое исследование
покупателей. Итог: 50% - нормальные, 25% - толстые, 25% - худыe. А посмотрите на нынешние рожи китайцев - не объедешь. И вспомните их двадцать лет назад: скромные худыйбердыевы, как я говорю. А почему? Отъелись! Потому что
обогатились. А мы, где население наполовину живет впроголодь, вопим на всех углах: давайте похудеем. Чем беднее и голоднее народ з тем громче крик СМИ о похудении. А вопрос на засыпку: почему в концлагерях Германии — ни одного
страдающего ожирением? Ну ка, ответьте с трех букв!
  Вместо газового котла — нечто вроде нашей газовой колонки:
и обогревает и дает горячую воду. Только по размерам очень крохотная, висит на стене. Вода и горячая, и холодная регулируется
одним рычажком: открыть — закрыть, холоднеe — горячее.
  Пытался открыть упаковку тонко нарезанного сыра, что с магазина — не смог. Серго объяснил: Ищи точечку-полоску на краю - там
открывается. А то, как голодный чукча у телефона, при наличии сыра - подохнешь с голоду.
У них на таможне, когда туда прилетел, таможенник ручную
кладь ковырнул — идите. Багаж не стал смотреть, а бирки от сумки
у меня в кулаке зажаты, никто и не стал сверять номера на сумках
и на моих бирках, что в руке. А ведь так можно и еще одну сумку
цапануть или взять другие, и они бы ни гу-гу!
  Зимой, в феврале, когда дочь и внук меня встретили, я дал им
читать письма наших из дому и фотографии, где бабушка Таня
обкорнала свои волосы под Хакамаду, чем Серж был страшно возмущен и тут же бабушке это высказал по сотовому в Ростов. Я им
рассказал, как я на это среагировал. Ну что ж, мол, как у Вовушки:
ждали девочку, так хотели девочку, и двойное УЗИ показывало
девочку, а получился — мальчик. Ну, куда же его денешь, не выкинешь же, оно ж наше, хотя и – хлопятко. Так и с бабушкиной
стрижкой под Хакамаду: была девочкой — стала мальчиком. Так я
ее и подтыривал с ее стрижкой, поглаживая по мальчишьей при-
ческе под Хакамаду, приговаривая: «хлопятко ты наше, пацан-
чик, ты наший». А Серго, дурaчaсь, услышав слово «пацанчик».
подхватил - очень гнусаво и, похоже – как некогда перед матчем
киевлян и москвичей по футболу украинские фанаты говаривали:
«пацаны, та мы им настукаим».
  Ехали поездом. Вагон - идеальный, даже на стыках вагонов,
на площадках, ровные как стекло полы, по которым катает высоченную тележку с колокольчиками - чтоб обращали внимание - шустрик-коробейник со всякими гамбургерами-чизбургерами, чаями-кофеями
Дочь варила борщ с курицей. Для бульона - курица, мясо - на
выброс, я поражался. И съедал предназначенное мусорному ящику: хай лучче пузо лопнэ.
Серж смотрит по телевизору японскую сказку. Смешно слышать японцев, гово-рящих по-итальянски. Как Гитлера в украинском
фильме, говорящего в телефонную трубку: «Слухаю».
  Гляжу из окна на улицу Массаренти. Транспорта в два-три раза
больше, чем прохожих. А в городе и подавно: все улочки забиты
стоящими с двух сторон, под углом, машинами.
  Ходили с дочерью в прачечную. Рядом. Небольшая. На самообслуживании: покупаешь жетоны, бросаешь в машину или в
сушилку. Вверху, под потолком — глазок телекамеры. Никаких паров
и прочее, как у нас. И людей – мы одни.
  У них в малюсеньких бутылочках — чай и кофе. Чашечки для
кофе – миниатюрненькие, грамм по тридцать, и то наливают на
одну треть, так как очень крепкий, сущий экстракт.
  У нашего дома рядом, возле церкви – спортплощадка: две баскетбольных и футбольная. Покрыты искусственным покрытием –
никакой грязи. Мы с Серго частенько там играли, ударяя друг другу
по воротам. А после того, как я, стоя на воротах, чуть не шарахнулся
лбом о металлическую боковую стойку, стали думать, чем стой-
ку эту смягчить. Придумали - решили: простой веревкой винтом
обмотать вокруг. И – скольких травм избежим в футболе. Вот вам,
футболисты, и рацпредложение.
Пиво в пятилитровой бочечке. Там еще и краник, который задвигается внутрь — чтобы не мешал при транспортировке. Это Юлька
мне подарила, когда я летал зимой в Италию. Эту бочечку я и в
Ростов припер, до сих пор стоит на кухне, как память.
  Кровати - на восьми ножках - осьминожки этакие: четыре ноги, обычные, металлические и четыре ограждающие, деревянные, для
деревянной обоймы по всему периметру.
  Их кровати значительно длиннее и шире наших. Простынка и
одеяло сантиметров на пятьдесят еще длиннее кровати и заправляется
под матрас со стороны ступней. И никакими ногами и коверкотами  - уже не собьется. А простыни не белые, а цветные. На окнах - жалюзи или ставни. И наружные, и внутренние. В зное
дают прохладу в доме. У многих - навесные стенды от солнца.
Окна - металлопласт, очень герметичные, легкие, чуть затемненные, двойные - не из-за холодов, а противошумные Форточек - нет. Зато створки открываются столь удобно и легко что наши форточки - мука в сравнении с их ними створками. И ни одного шпингалета. Просто посредине, даже ниже, на высоте
груди - ручка. Вправо-Влево - открыл-закрыл. И - все. Подоконники - мраморные, снаружи. И на них цветы.
Их квартиры считаются по числу спален. А зал — он не в счет
Значит наша трехкомнатная — у них двухкомнатная. Ах, какая свобода
для манипуляции нашим российским сознанием тех, кто крепко
уперт в ящик для идиотов. Полы у них всегда покрыты мраморной
плиткой, укладываемой на жесткий цементный раствор. Летом
они — прохладные, зимой — теплые. Потому теплые, что под плиткой
и толщей раствора прокладывают встроенные, ярко-оранжевые
трубки, где циркулирует горячая вода.
Вот подошла мусорная машина — огромная емкость; за две-три
минуты, не выходя из кабины, водитель подцепил контейнер, вывалил,
прижал, закрыл бункер машины, поставил Ящик на место, убрал за-
хваты и аутригеры . Если где-то чуть упала бумажечка – спецработник
тут же подметает, убирает. И все — чисто-опрятно. Мусорные ящики
никогда не бывают переполнены — через каждые два часа их освобождают. Сами мусорные контейнеры закрываются очень плотными крышками при помощи ножных педалей - очень удобно. К тому же мусор выбрасывают только в плотно завязанных целлофановых пакетах, поэтому над мусорными ящиками ни одной мухи.
  Игра с компьютером в шахматы. В быстрые, по пятнадцать минут,
 он меня все время обыгрывал. Попробовали без ограничения времени: ему скучно и потому он то листья бросает, то пузыри пускает –
балуется, развлекается от скуки, мерзавец! А вот вчера, когда я его
прижал и у него – либо мат, либо потеря коня — то есть безнадега,
он так долго думал и так стал гудеть своей бестолковкой, что мы,
с Серго, поопасавшись, не сойдет ли он с ума, просто-напросто
выключили его. Частенько, особенно вечером мы с Сережей тоже
играли в шахматы, шашки, чапая, передвижки. Когда играли в шашки
я специально как бы забывал, что надо бить его шашку, и он радостно, с удоволь-ствием брал эту шашку за фука и счастливо кричал
«сквалифико» - дисквалификация – на итальянский манер.
  А для того, чтобы не засиживаться за настольными играми,  мы каждый вечер играли в «кидалу» - просто бросали по воротам скрученные-скатанные два носка – наподобие тряпичного мячика. Ворота он разместил над своей кроватью, на стенке. Я лежал на своей, напротив, за пять метров от него и бросал ему. Вот и вся забава. Но ему было очень интересно, особенно когда в счете из пятидесяти
носков он отражал большую часть. И я так его натренировал этим,
что, когда ходили на футбольное поле, и он становился в
ворота — я никак не мог ему забить больше, чем он отбивал.
  Серж возмущался, когда я пытался неправильно запомнить итальянские слова. Да, говорю, хоть так запомнить — не до правильного.
К тому же, заметил внуку, что иностранцы тоже коверкают русский
язык на первых стадиях обучения, особенно в зрелом возрасте. Хотя,
как говорит жена, больше, чем русские, свой язык - никто не коверкает. Тут есть доля правды. А иностранный - сам Бог велел. Сам
по себе итальянский – очень легкий. И читать я научился быстрее,
чем говорить. Хотя, читать, не значит понимать.
  Интересная это наука — языкознание. С философской точки
зрения. Как у Ницше, Белинского: от слова - к делу. По библейскому
изречению: вначале было Слово.
Иностранцы могут знать лучше чужой язык, чем свой: они
анатомируют его, расчленяют, математически манипулируют с
ним. И потому - говорят слишком правильно на чужом языке: свои
так не говорят.
На дворе дождь. Но не такой унылый, как у нас, в России. Здесь
даже намокшие дома не выглядят серыми или темными: они, благодаря своей цветной штукатурке, смотрятся весело и красиво. В
основном, это цвет кремовато-розовый, желтоватый, приятный для
глаз. В такой цвет покрашено красивое высотное здание Афродиты
у нас в Ростове, что на углу Б-Садовой и Чехова.
  На кирпичных столбах забора нашего дома вместо традиционных
шаров — ананасы. Очень даже оригинально. Ворота с автозакрытием.
Это в нашем общем дворе, где стоят впритык два десятка машин.
Вот он, вижу, выехал один. Включил автоматику на закрытие. Сам
уже укатил далеко-далеко. А ворота только начали закрываться. Да
при шустрости можно за это время еще три машины успеть выгнать.
Нет, наша русская приспособа, хотя и ручная, но надежней. Такой
автоупор я видел у брата в частном доме в Мальчевской.
  Возле церковных площадей, вмонтированные в старинные стены,
проржавевшие за столетия металлические кольца, змеи и прочие выкрутасы для привязи лошадей — до сих пор торчат в Старгороде.
  Козлиные бородки молодых парней: узенькие продольные дорожки на подбородке. Даже и себе отпустил для хохмы, будучи зимой
в Италии. По просьбе домашних: дочери и внука.
  Как-то забрел и огромную церковь, где женщина играла на
органе - весьма впечатляющая музыка под высочеными сводами в
приятном полумраке, тишине и безлюдье
Окорока в магазине на Сан-Витале слева, и Старгороде – висят стройными рядами, смахивая на гусиный строй; даже точка вверху, за что привязан окорок, смахивает на гусиный глаз.
На базаре - меркато - нечто типа нашего Темерника - выпили
кофе. Такой крепкий, что аж Земной шар как-то боком стал надвигаться на меня, Этот базарчик, в центре города, против памятника
революционерам на баррикаде — бывает лишь в субботу-воскресенье,
В обычные будние дни - площадь как площадь, с проезжей частью
и стоянкой машин по краям. Под низом площади — огромный глубоченный подземный гараж, винтом вниз, видимый сквозь металлорешетки-отдушины, как световые гаражные окна на площади:
скудная городская территория используется на триста процентов;
площадь, рынок и внизу - подземный гараж.
  Рита повела после базара в одну из улочек, где, открыв форточку
в каменном теле стены, видишь закованную в бетонные берега, неширокую, бурную речушку Рено, исчезающую в тоннель под брюхом
старинного дома. Ах, как несладко ей здесь, свободолюбивой горной
речке в этих бетонных оковах городских каменных стен. И только
вырвавшись из города, на простор, она течет свободно и вольно до
самого синего моря. В старину, говорят, по ней даже корабли плавали
в сторону, Адриатики, Маурицио - муж подруги — воплощение тупоумия, когда был у нас, с умнейшим видом изрекал банальные истины, и среди них,
между прочим, показал свои «познания» в шахматах, выдав глубокомысленно, что слон ходит буквой «Г». Мы с Сергом умaтывались,
- Ну, как, Маурицио? - спросили Рита-Серж после его ухода.
- Сэрэдня людина, - отвечал я словами своей покойной матери.
Мыслит только прямолинейно, как-то по-машинному. Не зря
потом, в минуты гнева на свой компьютер при игре с ним в шахматы, я добавлял ко всем своим ругательствам и то, что он - чертова железяка, Маурицио долбан-ный. И это было верно.
Болонья — красный пояс Коммуны. Может, поэтому на больших стройках
бесплатные обеды. Это я видел на стройках в поисках работы.
  Встречал в школе Сержа. На входе вижу, этак в сторонке, мужичок, отвер-нувшись, тихо сам с собою разговаривает. Шиза — понял я.
Оказалось, он по сотовому говорил, а мне не было видно сотового,
он с той стороны, и я решил, что он — шизонутый.
  В городском автобусе - кнопки звонка водителю. Нажимаешь —
значит, на следующей остановке выходишь. С непривычки я пару
раз прозевал - проехал дальше.
  Вот напротив в свое окно вижу: там в окне продуктового магазина вышел парень в подсобку — надел белый колпак, начал что-то
делать. А мог не надеть. Но у них всё — на самосознании, не как у нас.
Всё делают добросовестно, все друг другу доверяют. Как Александр
Македонский своему другу-врачу на известной картине «Доверие».
А сюжет картины таков: Македонский, уезжая в дальний поход,
оставил дома своего друга, личного врача старшим правителем.
Александр через длительный срок триумфально возвращается до-
мой. И ему соперники-недруги его врача нашептывают, что он,
этот врач, хочет отравить Македонского, чтобы занять его престол.
Александр не верит и принимает из рук своего друга чашу с вином.
И пьет - глядя в глаза своему другу.
  Я переходил дорогу ипропустил легковушку на правом повороте,
хотя он показывал мне — проходи, мол. Я любезно пропустил его.
Он благодарно кивнул и приподнял на руле ладонь. У нас же если
в подобной ситуации выскочил из-под колеса — твое счастье, не
успел – пеняй на себя. Вон Иванова министра сын – сами знаете, 15
понимаете...
  Пока перечитывал полстраницы — вижу: мыслей - много, связи,
порядка — мало. Все разбежалось в разные стороны, как беспривязные тараканы у плохого хозяина.
У Чиполино «Мерседес» новый серебристый: маленький,
но очень вместительный. С множеством фар. Мэрс лупатый, как
называет его Карина. Очень мощный двести лошадиных сил и
быстроходный: на спидометре - двести шестьдесят километров
  На руле - четыре кнопки: для магнитофона, для сотового, еще для чего-то, уже не помню. 
А у ближней к нам церкви стоял гоночный красный «Феррари» низенький-низенький, но широкий. И – весь открыт. Я, интересу ради, глянул на спидометр. Ого! 360 км/час!
Вечером дома зашел разговор об астрологии, о влиянии планет
на судьбы людей. Я привел пример того, что, конечно же, планеты влияют на судьбы людей, даже если исходить из Ньютоновского
закона всемирного тяготения: чем больше масса и дольше она влияет, тем резуль-тат сильней. И вот, говорю, если па плод ребенка в

чреве матери действует одна и та же планета в течение целого месяца с момента беременности, то и результат – налицо и на лице. Отсюда — все гороскопы.
  Вчера вечером заговорили об истории, о том, что любое государство,
народ, личность, любая вещь имеет свою историю. Дочь — скорее
ради спора — утверждала, что она лично не знает Пушкина, а если
о нем говорят другие что-то, то она им может просто не верить,
  - Да, но письма, воспоминания, - возразил я. -
исторические факты. И если сто человек говорят одно и то же, а один -
совершенно другое, то это еще не отрицает суждения первых ста
человек, а, скорее, наоборот, дополняет их. Просто один и тот же
предмет (держу в руках сувенирную кружку и показываю на нее)
видят все — в данном случае, кружку, что она синяя, средних размеров, из кера-мики, конусная и так далее, и все сходны в своих
определениях. Но вот эту ручку, за которую я держу, не видно, она
закрыта моими пальцами, а потому на нее и не обратили внимания,
и только один дотошный, какой-то Ньютон-Менделеев, досмотрелся
и до этой вот ручки и указал, что она не просто имеется, а еще и то,
что она узорчатая, и что в узоре есть цифирь, и цифирь эта означает
2001-й год. Вот это сто первое дополнение и есть выражение той же
сути той же кружки, ничуть не отрицающее ее сущности. Так и с
Пушкиным.
  - И каждая вещь имеет свою историю, - продолжал я и перечислил все вещи на обеденном столе, в том числе и куриную ногу
в тарелке, которую я собирался съесть. Серж юморит насчет того,
что эта курица родилась там-то и там-то, росла и ела то-то и то-то,
погибла под топором от рук вандала тогда-то и тогда-то и прочее.
Он бубнит свою юмореску, я трактую свою историческую арию,
Рита тоже что-то подпевает насчет еды. Я прислушался — она тянет
арию, чтобы я ел курицу.
 - Да, но как она сюда попала? — задаю я риторически-прикладной
вопрос нашего высокоумного спора.
- Из деревни — в магазин, из магазина — в суп, оттуда — к тебе в тарелку, дед, - посмеиваясь отвечает внук.
  Вечерами, перед сном, лежа рядом в кроватях, общались с Сережей,
и, несмотря на мальчишеский максимализм, он часто высказывал
оригинальные идеи общественно-политического устройства. А за
его мысль относительно сдачи в аренду другим странам части на-
шей территории – это мысль взрослого человека, который бы так и
поступил, будь излишек территории в его собственности. Верно, что
Бог сокрыл истину от мудрых и открыл младенцам! Конечно, Серго
сбивался, как все мы в его возрасте, на утопические идеи коммунизма;
его кумиром тогда был Эрнесто Че Гевара, он и майку носил с его
портретом, и береточку черную под товарища Че, и поддерживал
антиглобалистов на улицах Болоньи. Но — это был период роста и
через пару лет он отошел от этих идей. Возможно, наши разговоры
этому способствовали, так как я приводил довольно веские аргументы против них. Главное в моих доводах было то, что я говорил ему,
что, несмотря на очень красивые коммунистические идеи, нельзя
насильственно их осуществлять, так как уничтожая одно насилие,
мы возрождаем другое, еще худшее, чем было. Что мы и прошли в
нашей стране с 17-го по 91-й год. Три поколения наших отцов-дедов
раздавлены огромным тяжелым катком государственной машины.
И я сам не избежал этого катка. И на примере своей собственной
жизни показал внуку идиотизм коммунистических идей. Только
согласие, только любовь — но никак не насилие спасут мир. Поэтому
идеи религии более жизненны всяких коммунистических идей.
  Засмотрелся на карниз дома, где воедино соединены архитектурные
задачи обрамления верха окон и оформления карниза. Очень оригинально: карниз опускается ниже верха окон. К тому же эта его
часть скруглена и как бы веером расходится в двух плоскостях - в
стороны и вверх.
А на одном из современных домов этажи - а их штук шесть - друг
над другом расположены с напуском вышестоящих стен - сантиметра
по два-три, чтобы убрать дождевую воду с наружных стен. Очень умно.
И сравните с нашими высотными домами из силикатного кирпича и без
карнизов - вечно мокрые стены, как подол у захлюстанной бабы. Мало
того, что серый вид стен, но еще и силикатный кирпич быстро
разрушается.
  Однажды я дочери заметил, что по образовательному уровню
наши далеко итальянцев превосходят. Дочь отвечала, что да, и что
читателей типа Клары очень много (это та Клара, которая на вопрос
Риты, что она читает, отвечала, что да, мол, ты знаешь, я один раз
хотела купить книгу почитать, но денег не хватило. Вот и все ее,
Кларино, чтение - такой Неудахин получился). Как и познания ее
в истории, когда на мой вопрос, что это на картине, не Сен-Гротар
ли - тот знаменитый перевал, через который Суворов через Альпы
ворвался в Италию, она с умным видом, презрительно мне отвечала,
дурачку, что это - горы. А то я мог подумать, что это море.
  А тупость их? Берем в магазине помидоры. Их три сорта. Цена
туда-сюда в полтора раза гуляет в зависимости от качества. Сами
Кладем в кулек, сами ставим на весы, сами нажимаем номер покупки,
то есть их цену. Но можем-то взять самые дорогие, а нажать - самые
дешевые. Пройдет номер — хорошо, нет — я иностранец, не понял, то
есть косануть под дурачка. А то и внаглую: на весах чуть приподнял
уже вес меньше и, понятно, сумма тоже. Засекут - опять отмазка:
придерживал, мол, чтоб не упал кулек, или опять косить под дурачка,
что не понял, не разобрал, что я strangero - Иностранец то есть.
  В магазине, в тележке магазинной, сидит пятилетний сынишка
и вместе с папой пьет – дегустирует - нет, не кофе, как я сперва думал, а - ром. Самый настоящий. Я специально сам его попробовал
и удивился папе с сыном. К спиртному приучаются очень рано, но
в очень малых дозах, как к лекарству.
Болонья — Bologna по-итальянски. Мы с женой вначале произносили как Бологна, где «g» произносили буквально как немецкое
или латинское «g». А это неверно. Здесь буква «g» - это не «Г», а
«ь» - мягкий знак. Есть улица Ленина и Сталинградская у них. А
вот День Победы — 9 мая, у них не празднуют, только день Независимости в конце апреля.
  За тележку в магазине взнос пятьсот лир. Это пять наших рублей.
многие арабы их укатывают, конечно, и потом пользуются ими
как своими, приезжая за покупками в магазин.
На дворе - косой сильный снег. Они уже позакутались, позамерзали при -2°C. Да, их климат, растит неженок. Поэтому-то варвары
древности, научившись всему у римлян, и будучи более суровыми
и сильными физически, завоевали их. И только в средние века эти
самые римляне-итальянцы поняли, в чем их сила: в том золоте, что
Древний Рим награбил у всего мира, да в их высоком интеллекте,
от коего пошла развиваться наука при поддержке могущественного
Ватикана, повелевавшего владыками Европы. Вот это единение
золота, интеллекта и религии и породило науку, а с ней и гениев
Возрождения, и весь технический прогресс.
Стабильность банковской системы у них: так, банк «Рола» основан
в 1473 году. Уже более пятисот лет. Нашим же банкам – по 15-20 лет. Кому можно скорее довериться, а? Рита, оформляя в итальянском банке кредит на покупку квартиры, получила от этого банка приличное вознаграждение, как клиент. У нас же — наоборот с клиента банки сдергивают себе приличный процент денег.
  Играл в шахматы с компьютером. Третью партию блестяще вел: и
позиция, и материал, и время в мою пользу. И вдруг – явный зевок -
отдаю ладью на «Н». И – понеслась! Все продул. Он своим ферзем
ворвался в мой лагерь и все разгромил. – Сволочь! — орал я на него,
на дубинноголового. – Скотина, только на ошибках и зевках, падло,
выигрываешь. Маурицио долбанный, железяка чертова безмозглая!..
И тут на пороге Рита и Серго: думали, с кем это я там ругаюсь: оказывается, это мы с компьютером играем в интеллектуальную игру.
  Поехали покупать замки в специальный магазин с Маурицио.
Таких видов там — штук десять. Заспорили с Ритой — какая дверь
будет: первая или вторая, там у нас в Ростове в ее квартире. Потом:
левая или правая. Замок взяли — я не вижу читать. Рита сдернула
с Мауро очки, напялила мне на нос: читай: синистро. Ага, понял —
левая, то, что нужно. Спорим, орем, машем руками — истинные
фоне спокойных покупателей.
- Так кто из нас итальянцы? — спрашивает дочь. А Маурицио —
свой ум показывал, что без ключа — не откроешь; мы это с Ритой
уже давно обговорили, давно выс... и, как у нас говорят. Пытаемся
открыть ключом - не открывает. Почему? Спрашиваем продавщицу. -
Не знаю. Надо информатионе. То есть узнать в отделе информации.
Позвали с отдела Августино. Пришел: лыс, полн, красн, обросш. Чело
изобразило думу. Оно додумалось: отвернул шурупы, убрал вставку-
заглушку. Чтобы никто не открыл и не испортил бы до продажи.
- Мудёро, - воскликнул я.
  Стрижка у пожилого. С белым тонким мышиным хвостиком на затылке.
  В городе летом, в жару девка с зелеными волосами, в теплых
зимних чулках, неровно полуспущенных ниже колен, зимних
ботинках с не завязанными болтающимися шнурками. В носу - и
в губах — по кольцу. Хоть чем-то, но выделиться! Хоть дурная, Геростратова, но – слава!
  Рядом с кьезой — небольшой поселок с одно-двухэтажными домами,
с небольшими огородиками возле них. На соседнем, вижу, бабушка
пропалывает овощи тяпкой — все это, как и у нас. Кое-где в сельской
местности Италии живут там-сям, каждый отдельно. Это их фермеры,
как у нас — хутора, которых уже практически нет. У нас такой вариант
отдельного жилья удаленного от больших селений — не прижился. Тому
много причин - и политических, и экономических, и социальных. И
если сказать одним словом - у нас, у русских, другой, особый, свой
менталитет, свое мировосприятие, свое умoнастроение. У нас прежде
всего коллективизм, общество, всем миром в борьбе за выживание
против суровой русской зимы, природных катаклизмов, нашествий
степенных кочевников. И потому у нас в России был общинный уклад
деревенской жизни, и потому идея коллективного хозяйства — так
пришлась к месту в нашей стране. И, несмотря на то что эта идея
коллективного труда — колхозов - рухнула, потому что проведена
была в спешке, административным путем, то есть насилием, тем не
менее, эта идея превосходно воплотилась в израильских кибуцах. И
кажись, в Китае и частично в сельхозкоммунах Италии.
  А вон еще один дурнанай, летит на своем грохочущем спортивном
мотоцикле километров на сто восемьдесят по загруженному шоссе,
ловко виляя между машин. Думает — он скорость показывает. Дурко!
Это ты так быстро мчишься потому, что наш Земной шарик все больше
разогревается. И ты, как тот муравейчик на подогреваемой сковороде –
носишься все быстрее. По закону физики: ты, как молекула любого
вещества, которую греют — начинаешь ускоренное движение.
Размечали с Таиром во дворе реконструируемого дома площадку
под камин. Я показал, как делать под 90° — 3:4:5. Обычной рулеткой.
Согласно теореме Пифагора. Кто знает — поймет, дураку объяснять
только время терять. Я вспомнил, как в юности мы с колхозным
садоводом делали разбивку для посадки молодого сада. Там и вовсе
простая приспособа: жесткий шнур с пятью кольцами, Та же идея
Пифагора, идея создания прямого угла.
  Во дворе Кьезы, на лужайке, рядом со стадионом – делают огромный дере-вянный навес: завтра осень популярный у них праздник семьи.
Все это делает церковь с помощью родителей. Здесь же наши сантехники, оба, мои приятели, Амодей и Адриано, в роли помощников-доброхотов-плотников. Стран-но было видеть вчерашнего пожилого
сантехника Амодея, представшего в роли фашиста, теперь в другой роли, в роли добровольца в этом семейно-религиозном мероприятии.
Удивляло, что он же фашист, он же и приверженец религии. А чего
здесь собственно странного? Разве фашисты — не рьяные почитатели
церкви. Во главе с вегетарианцем Гитлером-Людоедом, каких еще не
бывало в истории. И, к слову, разве не представители самой гуманной
христианской религии развязывали самые кровопролитные войны,
уничтожая миллионы человеческих жизней. Есть много странного,
непонятного и противоречивого в этой жизни, непонятного на первый
взгляд, но понятного потом, задним числом, когда открывается вся
эта величайшая премудрость Божьего Провидческого Гения. Даже
Иисус Христос говорит, что не мир пришел он людям дать, но меч.
  Под навесом поставили большую металлическую печь, типа русской. Я заглянул внутрь: конструкция та же, что и у нас в деревне
на моей родине в Ольховом Рогу, где мать каждую неделю пекла
вкусный, высокий, мягкий пшеничный хлеб. Я, работая на крыше,
рядом с завистью смотрел на все эти предпраздничные хлопоты огромного числа добровольцев и взрослых и детей, где спаяны воедино
религия, семья, школа, государство. У входа в церковную школу
и церковь - постоянно — большие кули в целлофановых черных
собранная прихожанами одежда для бедных. У нас эту
одежду продают в секонд-хэндах.
  У них, на Западе - религиозность из поколения в поколение, все
верят в бога почти поголовно. Это у нас — крайности. И мы шарахаемся
из одной в другую: то при царе-батюшке лозунгом было «православие-
самодержавие-народность», то вся страна стала страной безбожников
и разрушителей храмов и церквей, то теперь снова повальная мода
быть верующими, снова строить храмы и церкви и дважды в год - на
Рождество и Пасху - всем миром ломимся в церковь,
А носители высшей государственной власти — вчерашние гонители
Бога – Ельцины-Путины и иже с ними — не моргнув глазом, крестят
свои лбы, а за ними — и все стадо - такое показательное выступление
классическое фарисейство, заклейменное еще Иисусом Христом. А завтра скажут «ату их», всех этих молящихся и, как в театре абсурда
моментально поменяют маски верующих - на безбожников. Подобно религиозным шараханьям в крайности, то же самое у нас
и в другом: то мы все физкультурники и спортсмены - то вдруг весь наш честный советский народ ринулся торговать и спекулировать,
вытеснив спортсменов іt оккупировав почти все стадионы страны,
  А вот рядом с нашей строкой по утрам сосед итальянец, лет пятидесяти, проезжает с маленьким мальчиком на велосипеде. Я, как
старому знакомому, желая сделать ему приятное, кивнул, поздоровался, спросил - нипотэ? Мол, внучек? Ну, как обычно, мы русские,
вступаем в дружеский разговор. Он - зверем посмотрел на меня,
И я прикусил язык, поняв, что болтнул лишнее: это не внук его, а
сынишка, как объяснил потом Гриша. Они женятся очень поздно
кто в тридцать, кто в сорок, а кто в пятьдесят лет, возрастая под
крылышками родителей этакими великовозрастными детинами.
  И невольно вспомнилась картина в Белоруссии, в селе Чухово
Брестской области, куда мы в 1986-м году ездили за картошкой для
работников нашего треста. У хозяйки, где мы ночевали, спросили,
указывая на ее двенадцатилетнего школьника:
 - Внучек?
- Сын, - смутившись, отвечала она, смутив и нас своим ответом.
  И только находчивость нашего Кравчука-говоруна, что надо за что-то там еще выпить, вы вела всех нас из очень неловкого положения:
тридцатилетнюю женщину обозвать старухой. Хотя она по виду и
была таковой: дряблое, старое, темное измученное лицо с множеством морщин, редкие седые волосы, совершенно беззубый впалый
рот и тусклый беспросветный взгляд загнанной клячи
  Закругляя итальянскую тему о том, что они очень поздно женятся, а потому у них в основе такие малолетние дети при солидном
возрасте родителей, хотелось бы кратко коснуться темы детского
воспитания. А это воспитание несет в себе отрицательные отпечатки
родительской великовозрастности. Общеизвестно, что чем более
поздний ребенок, тем он желанней, тем над ним больше дрожат, тем
больше его лелеют. И здесь уже великовозрастные родители волей-
неволей совмещают в себе и повышенную родительскую любовь и
любовь бабушек-дедушек, которые, как известно, внуков, обычно,
любят больше, чем собственных детей. Это – с одной стороны. А с
другой — то, что их семья, школа и церковь являются тем триединым
органом, который постоянно блюдет, холит, лелеет этих детишек.
Начиная от рождения и лет до двадцати-тридцати, а то и старше.
И поскольку мы делали школу-пристройку к церкви, которая
предназначалась для детей школьного возраста, я и наблюдал
волей-неволей за тем, как они – в первую очередь церковь и
церковная школа — воспитывали-лелеяли-холили этих детей. И
я видел, как они готовились проводить на улице, на территории
церковной школы, на их стадиончике — Праздник семьи, который
здесь, в Италии чтится очень высоко.
Часто я наблюдал даже за
уроками детишек младшего возраста прямо на открытом воздухе, в
тенечке нашей пристройки. Видел их глаза, устремленные на учителя, видел, что ни один из них ни разу не глянул в нашу сторону
возводимой рядом двухэтажной школьной пристройки - настолько
они дисциплинированны.
Но самым удивительным были для меня — это уроки физкультуры
на их стадиончике. Во-первых, я совершенно опупел, когда нашего
молодого священника увидел не в черной до пят сутане, а — в спортивном костюме и со свистком в зубах: он - учитель физкультуры
и судит школьный футбольный матч. А во-вторых, и самое главное - их игры-прыжки, хороводы на уровне наших детсадовских в два притопа-три прихлопа. И участвуют все дети: от семи лет до восемнадцати. Парни с бородками и усами, девочки с совершенно оформленными женскими телами. Уровень этих детских игр и плясок никак не соответствовал их телесному развитию
Поэтому вечером дома у дочери я с возмущением и сарказмом и
говорил об этом перекосе в детском воспитании. У них, говорил я,
у многих великовозрастных девиц груди - как ядра, а округлости
зада – как переспевшие арбузы. А у парней усы и бороды — до плеч,
а кое-что и пониже колен. Все это - обратная сторона медали их
излишней опеки в воспитании: их взращивание недорослей, их
позднее становление личности.
  Был в школе у Риты: окна, коридор, лифты, доска, всякие прибамбасы – не как у нас. Дочь моет, убирает — носится как ветер. У
нее здесь приятельница марокканка. Они с ней только забирают
остатки фруктов — изрядное количество – как самые бедные. Дочь
сообщила ей, что я работаю с марокканцем Таиром. Та поправила -
Тахер. И об этой марокканке и ее подсказке с именем я ему рассказал
и стал его называть Тахером, к великому его удовольствию.
  Въезд в госпиталь — через шлагбаум. Бросаешь платный жетон – открывает-ся. У нас перли бы и без жетона, так как треть
дороги шлагбаум не закрывает и при большом старании, въехав
на газон сбоку бордюра — вполне проскочишь мимо закрытого автошлагбаума. Как и на любой нынешней границе вокруг, через дебри, обходными путями.
  Вчера, когда шел с «Планеты» — магазина, к Рите в школу напрямую на улице Массаренти мимо высотного ресторана «Лесная
сказка», видел вдоль тротуара, со стороны шоссе - ограждение из
жердей в три струны — отлично смотрятся.
Дочь потеряла в городском транспорте кошелек и 200$. Разыскали
ее и вернули. У меня же на стройке в России, где нас трое мужиков делали полы, я забыл свои спортивные штаны - исчезли навсегда. Во гамноеды! Причина нашего воровства - еще и безбрежность наших просторов: или потерянное пропадет совсем, или его возьмет кто-то себе.
  Дома вечером я рассказывал своим, как утром на меня вылупливал
глаза какой-то мужик. Аж целый квартал следовал за мной по той
стороне улицы. Что он во мне увидел? Ну, в спортивном костюме, ну
в босоножках, ну и что? Как будто я без штанов - так вылуплялся
на меня. A Рита говорит, что у них это ротозойство у некоторых наблюдается. И привела пример того, что когда она шла по переходу, какой-то итальянец так на нее засмотрелся, идя навстречу, что даже рот открыл и только после того, как Рита щелкнула на него зубами - привел свою челюсть в соответствие.
  Идя напрямую от магазина к Рите в школу, где она убирала,
вижу картину: на площади, где кольцевая развязка и светофоры
стоит араб, продает цветы, подбегая к окошечкам остановившихся
машин. Другой — продает газеты. Также, на противоположной стороне – безно-гий, на костылях — собирает милостыню: у каждого свое
зернышко, и он его клюет. Вечером идею продажи лесных цветов я
озвучил Рите-Сержу. Они подняли насмех. Я возражал, аргументируя,
что это — можно вполне здесь, где богачей в сто с раз больше, чем у
нас. И леса рядом: только не ленись. Ведь возят же мимозу к нам в
Ростов с Кавказа товарищи грузины. И деньгу имеют.
  Так правдоподобно меня не заметил Карим в автобусе и так
искренне удивился, потом меня увидев, что я засомневался в его
правдоподобии: часто ложь бывает вернее правды.
  За мостом в соборе шла месса. Дети — дуэ (двое) пели под гитару.
Потом — гражданский в шортиках и шведочке читал с кафедры. Он
закончил — все, стоя, запели молитву.
  Крестятся двумя пальцами.
Сам собор — велик и красив, как каменный цветок, выложенный из кирпича: я любовался. Внутри собор, как обычно — мощь и
стройность. Под самым потолком - цветные венецианские стекла,
озаряющие купол изнутри. Икон - нету. Только на алтаре Иисус Христос в краси-вой раме.
  Огромный книжный магазин на виа Миллэ . Прямо на остановке автобуса. В ожидании зашел в магазин: на любом языке есть
издания, кроме русского. Пообижался за державу, побрел в парк, к
тигру с удавом, там заодно и перекусил, так как еще целый час до
отхода автобуса.
Вот - опять, чертова пацанва! Я про них: хотел снять крышку чайника
- отнюдь . Там, снизу - пипка-держалка, чтобы не упала,
Как и в патроне для лампочки: пока не нажмешь на малюсенький предохранитель - патрон не снимешь и не оденешь. Я мучился с этим делом с полчаса, пока в соседней мастерской не подсказал и секрет.
Их заторможенность, их пьян-пьянино, их кларетизм (соседка дочери Клара - флегма-флегмой, пьян-пьянино, как у нас кэди-ныкэди, то есть очень замедленно, если сравнить с нами, сперва меня раздражали. Сейчас - нет. В каждой нации есть свои козыри и шестерки. Конечно, это у северян и пожилых. К южанам, как ик
Чиполлино, Грише это не относится: они как электровеники.
  Пришел Матео, по-нашему — Матвей, Шахматист. Сыграли с
ним три партии: 1,5:1,5.
- Еще? — спрашиваю его.
- Нет, я устало, — отвечал он.
Звучит смешно, но, по ситуации - смеяться нельзя: его обидишь,
Это третья наша встреча. И общий счет тоже равный. Когда-то он
был чемпионом Болоньи. Играл с русскими шахматистами. Выезжал
на встречи с ними во Флоренцию. Чуть поднаторел в русском, до сих
пор кое-что помнит. Играя с ним на кухне, и, попивая, он - винцо,
я — пиво, перекидывались с помощью своих словарей несколькими
фразами об игре. В конце игры, когда уже и Рита пришла с работы,
он, смущаясь, подарил мне наручные часы и сказал - очень длинную
  Для него речь по-русски:
  «Виттор, я хочу подарить тебе часы. Ты мне понравился как
человек и как шахматист».
Видать, что готовил речь заранее. Я просиял. А в ответ — нечего подарить. И я вручил ему нашу простую, за тридцать пять копеек
авторучку. Стыдновастенько, а что делать? Но от души. И он это
понял. Мы обнялись, поцеловались и расстались, очень довольные
друг другом.
Р.S. После семилетней разлуки Матео снова передал мне в подарок часы. Очень приятно.
Сан Падре — святой отец, священник нашей церкви, снова меня
удивил: вдруг вижу его на первом этаже пристройки в рабочей одежде.
Очищает заляпанные раствором оконные металлорешетки, зачищает их наждачной бумагой и собирается красить. Мы с ним одни. Я тоже подчищал мусор в помеще-нии, вывозил его тачкой во двор и сваливал в кучу. Нам обоим — некогда, у каждого свое дело. Перед обедом он начал красить, я отбойным сбивать старую штукатурку в правом крыле пристройки.
В перерыве я спросил его, почему это он взялся за эту работу. Он
ответил, что ушел в отпуск, хочет физически поработать это для
дела нужно, и ему для здоровья полезно. И так он три дня чистил-красил, пока все не закончил. Мы перебрасывались отдельными репликами. Я спросил его, почему у них, у итальянцев-католиков крест на церкви — на восток, а у поляков — тоже католиков — на юг. Он, видать, не понял мой вопрос и с сожалением сказал, что жаль, что я не знаю итальяно. Я пытался ему объяснить, как я понимал
очевидно, у поляков потому на юг, что Иерусалим от Польши —
югу, а от Рима - на восток.
Аутиста и скакиста - водитель и шахматист – оканчиваются на
«а», но не на «о», как обычно, как мужского рода. Почему — я не понял
наверное - как исключение или же как иностранные слова,
  А в холле первого этажа спецзвено из двух человек газосварщиков веером от центрального пупа разводили ярко-оранжевые в полдюйма толщиной латунные трубки: это подогрев будущих мраморных полов.
  В Минербио мы уже практически закончили все строительные
отделочные работы на обоих этажах реконструируемого дома. Я
участвовал в забивке пола жестким цементным раствором холла и
коридора первого этажа: возил тачкой этот раствор от бетономешалки
в дом. Помогал Дзино при отделке служб керамической плиткой:
резал плитку и готовил раствор. Потом мел, убирал помещение,
готовя его для паркетчиков.
На улице долбил в насыпном грунте канаву для электропроводки.
Помогал при наружной шпаклевке стен: устанавливал металлические леса, гото-вил цветную отделочную пасту, подавал ее ребятам наверх для отделки стен.
  Подчищал мусор, после того как легкий бульдозер окучивал его.
И все-таки сделали мы с бульдозеристом каку. Он толкнул груду
мусора и зацепил железобетонное надземное кольцо колодца, что на
соседской меже. А сосед усек, что накололось кольцо и стал переть на
Гришу, мол, восстанавливайте. И чтобы утихомирить его, Гриша
обещал за свой счет покрасить и стены его одноэтажного домика.
который вплотную примыкал к нашему. И вот мы с ребятами, закончив
глухую стену нашего дома, перешли красить - в один цвет - и этот
соседский домик. Но чтобы тяжеленные ведра с пастой не таскать
через забор, я прямо в пятидесятилитровом презервуаре миксера
отвозил эту готовую пасту на тачке, кругом, не надрываясь. Ребята
улыбались: один человек освобождался, и работа пошла веселей. На
второй день мы заканчивали уже и у соседа. Он от радости угощал
нас сухим вином. Меня почему-то называл американо. Может за высокий рост. А я на фоне наших щуплых итальянцев и арабов был, и правда, почти что гигант русской мысли, и прочая, и прочая.
  Я поехал к двенадцати часам автобусом в Минербио.
Прибыл. Здесь один лишь Тахер, с которым не виделись с моего изгнания. Когда я вновь появился, он при Грише и других итальянцах
делал страшные глаза и двумя пальцами держал губы: молчи, мол,
не огрызайся, а то опять выгонит. Так вот теперь, прибыв лишь к
перерыву, я и рассказал Тахеру историю утренней поездки на автобусе
№ 14, показал даже карту, как ехал, (карту подарил мне Бруно – от
всей души). Я сумел внушить правдивость моих слов, рассказав в
деталях, все мои неурядицы и невезухи, соединив правду и вымысел. Он не особенно верил и потому вопросами меня закидывал — проверял. И Тахер пове-рил моим словам, проникся доверием и сочувствием — ни в одной детали я не внушил подозрения. И – благо! Появившийся Гриша с недоверием и неприязнью вылупил на меня глаза — а Тахер со смехом изливал ему мои злоключения, невольно став моим защитником, моим добрым ангелом: сам бы я Грише так правдиво и непринужденно мог и не изложить - особенно под его
пристальным и недоверчивым взглядом.
  Спросил Гриша — а где я был в субботу. А был, говорю, дома, и
слышал, как он, Гриша, подъезжал, и как сигналил, но я, говорю,
не успел, так как торчал в туалете — живот придавило (при этом
пантомимой показываю рукой живот). Он — удовлетворен моим
ответом. А то, что к Джованни ходил для пробной кладки, так об
этом я умолчал, а он не спросил. Здесь мое молчание равносильно
брехне. А все остальные мытарства с автобусами - святая истина.
О чем я и объяснял Тахеру, а тот – Грише. Ложь и правда — в одной
упаковке. А в итоге — все-таки ложь. Очевидно, согласно математическому закона что «плюс» умноженный на «минус» всегда дает минус.
  Короче, Гриша успокоился и поставил меня разгружать новую
черепицу с грузовика (камион по-ихнему). И я ретиво взялся за это
дело, с облегчением вздохнув, что брехня моя сошла гладко. Раз-
грузили — стали крыть на этой небольшой летней кухне черепицей
крышу: всю плоскость — старой, а верх, конек — новой. Они вдвоем,
Тахер и Джузеппе — наверху, я подаю по лестнице по четыре штуки.
Джузеппе, тот дальше Тахеру, который и укладывал. Я — делово, снизу
подсказывал: дистро-синистро, то есть вправо-влево, чтобы ровно
было, Тахер слушался, Дзузеппе — через силу выносил мои советы — по глазам видел его ненависть ко мне, к моему голосу, к тому, что я, как
бригадир - руковожу, а этими дистро-синистро вывожу его из себя.
Он через силу - терпит меня. А вниз стать - не хочет на мое место.
здесь труднее всего подавать эти тяжеленные - по четыре сразу
черепицы. И вверх, на место Тахера не станет - укладывать-то е
может. Вот и терпит мой командирский голос и меня тоже.
А Тахер, в промежутках работы меня дружески подтыривает:
- Виттор, аутобус, а? - Каково, мол? Я отвечал: - Да уж! А он - скалит зубы - смеется. А улыбка - чудесная. И в этот момент покож
на моего сына.
  Через пол часа опять: Виттор, аутобус, а? – И так до конца дня
все время заговаривая со мной, и как бы игнорируя Джузеппе.
  А Гриша - уже не возит. и позавчера отвезла домой дочь его
любовницы — на своем новеньком серебристом тупозадом и тупомордом форди-ке, что не мешало ему быть в салоне очень даже
вместительным. Пока ехали домой — я рядом, с
нею впереди — приличия ради говорил о юридических науках, так
как она училась на юриста. Хвалил Италию, как родину римского
права, умолчав о том, что я хотел быть юристом, что трижды поступал в РГУ. Вообще последние двадцать лет, работая строителем
умалчиваю о своем высшем и среднетехническом образовании:
если раньше этим гордился, то с возрастом стал стыдиться, и стал
скрывать это, как свой позор. А сколько нас, таких как я по стране. И многие, как и я - строители. Поэтому тот тип здоровенного грубого матерщинника-строителя, что в советском кино, уже давно
исчез, и на его место пришел высокообразованный, начитанный,
культурный. Хотя и Неудахин. И эта бeлoвoрoнность таких, как я,
на наших стройках была очень заметна. Да и сейчас у нас, в Москве
особенно, на фоне совершенно темных, безграмотных таджиков —
просто кричащая контрастность.
Гриша, видевший у Риты дома Веру (ее подружку из Донбасса).
приехавшую сюда в Болонью, чтобы здесь нянчить бабушек — все
подтыривал меня, что я, мол, под нее бью клинья, и что есть из-за чего,
так как у нее «зубы» о-го-го! — и показывал руками необъятность
задницы, согласно известному анекдоту на этот счет, когда за такой
женщиной шагал мужчина-кобель, приговаривая все время, что,
вот, это зубы, так зубы! И на ее вопрос — причем тут зубы, отвечал,
что это же надо иметь такие зубы, чтобы наесть такую ср..у
  А с Верой было продолжение у Гришутки: ее необычные формы
сразили его: громадного роста, сисястая, пышнотелая, широкозадая — на фоне маленьких сухотавых итальянок она бросалась в глаза
своими аппетитными структурами. И Гриша, конечно, положил на нее глаз, и может даже поэтому снова не только вернул меня на работу, но и снова стал возить на своей «БМВ» домой. Правы французы,
говорящие «шерше ля фам» - ищите женщину. И вот, когда я Вере
передал от Гриши привет, и что он от нее, восторге, и она ответила
благосклонно, он тут же вышел на Ритин сотовый и переговорил с
Верой насчет того, что сегодня вечером бы встретиться. И таможня дала добро. Мама мия, что стряслось с Гришей: он совершенно
преобразился! Он летал на крыльях! Он, редко нам помогавший
своими руками, тут вдруг из капо превратился в ведущего работягу,
играющего тренера, в бригадира, в боцмана: сам хватался за лопату
и быстро-быстро забрасывал в хайло бетономешалки песок. Я едва
успевал подносить, открывать, сыпать цемент-пластификатор — он
уже четверть куба песка загрузил, играя своим мускулистым загорелым телом. Это были показательные выступления Гриши – это
был выход его бурной энергии от предвкушения встречи с Верой. А
я-то сперва думал, что он хочет побыстрее закончить работу, чтобы
пораньше всем нам уйти в августовский отпуск. А оно – вон оно
почему Гриша так рвали метал, как тот «супруг, восторги чувствуя
заранее» от предстоящей встречи с этой «зубатой» женщиной. Вот
оно - вдохновение, небывалый всплеск мужской энергии, вот его
причина — женщина! И, так называемое состояние сублимации
по фрейду.
Гриша летал на крыльях, шутил с нами, хватался за любую работу, и все у него горело в руках: он и рейкой заглаживал раствор,
он и клал половую плитку, он и выравнивал и трамбовал ее шлифовочной маши-ной, одев на ноги громадные, по пол квадратных
метра жесткие резиновые ступнеходы, похожие на огромные зеленые
лягушачьи лапы.
После работы Гриша отвез меня домой, о чем-то пошептался
с Верой. В девять вечера они поехали есть мороженое вчетвером:
Гриша-Вера, Рита-Чиполино на Гришиной машине. Через пару
часов Рита-Чипо прибыли домой – Гриша подвез, и они с Верой
погнали кататься к собору Санта-Лука, на природу.
  Только около двух ночи - сквозь сон слышал, как они приехали,
как Вера по уезду Гриши без умолку хохотала, словно кто-то ее все
время щекотал, и отчего я утром и обозвал ее Щекочихиной — так
эта кликуха и по сей день за ней осталась.
Сегодня Тахер - последний день. Завтра он улетает в Тунис —
Тунезию, как он говорит. Полгода — он здесь. Говорит, очень соскучился за сыном — ему полтора годика! Бедный человек! Самый потешный и замечатель-ный возраст сына, и он не видит. Как и я в свое время, когда дочери тоже было полтора годика, и я уезжал в командировку на работу в сальские степи. И хотя всего на месяц, сердце обливалось кровью, когда я отрывался от моих любимые жены і дочери, едва научившейся лепетать, когда она купалась в
корыте, вечером перед сном, и видя, что я уезжаю, сквозь слезы тихонечко заскулила: «Не кацю, цтоб папоцька уезял каладилёвку» И я целовал, отрывался от нее, унося с собою в сердце камень
разлуки, сцепив зубы, и тайком, в ночной темноте вытирал скупую мужскую слезу.
  На другой день после уезда Тахера, кинулись искать алмазный
обрезной круг - исчез без следа. Я понял - это Тахер слал Грише прощальный привет, за то, что тот ему за полтора дня недоплатил
Тахер недоплату возместил натурой с лихвой. Молодец, сам себе
хваланул его я! Правильно сделал! Тем более у Джузеппе из его фордика-фургона можно увести все что угодно, и не заметишь - такой
там кавардак. Этот беспорядок в его машине тем более контрастен
на фоне идеального порядка в таких же фургончиках у плотников
во главе с Паоло, и у электрика, что чинил на подъемник.
  Гриши не было сегодня до одиннадцати часов: то он, обычно, как
штык — всегда вовремя сутра, а то — нет его. И появился только перед
обедом совершенно не тот Гриша, тем более не вчерашний, когда
он рвал и метал и на крылышках летал — Ишь, рифмой даже тиснул
строчечку, видали? Сегодня Гриша — совершенно потухший вулкан
страстей — еле движется, после етьбы мороженого с Верой. Теперь он
«кулё-мулё», зато она — Щекочихина — хохочет. А до «мороженого» —
он весь в полете — она в сомнениях и слезах — вот разные моменты
истины для мужчины и женщины: до «мороженого» и после.
  А Роза, его любовница, видя его таким квелым, и, подозревая
его во вчерашних грехах, накатила на него бочку и, не стесняясь
нашим присутствием, орала на него: - Где был вчера? Э? Э? – Тот
что-то мямлил, типа аспэто, аллорэ, телефонавре, лаворэ — подожди,
значит, звонил, работа и прочую чепухенцию, обычную в таких
случаях, а она — руки в боки как любая женщина, - разъяренной
тигрицей наседала на него. Короче, получил Гриша пендалей на всю катушку.
  На другой день Гриша, отославшись и отдохнувши после Вериных
утех, получив от Розы, что положено, — как вновь родившись – уже
был тот же, прежний — деловой и активный во всем, и особенно в
доводке собственного дома до сдаточного состояния (дом-то делался
для Розы с Гришей — верхний этаж, а нижний - для дочери Розы)
Он сам своими руками хватался за всякие мелочи и с удовольствием
делал. Странно все-таки устроен наш брат, мужчина, хоть русский,
хоть Гриша, итальянец: то он горел энтузиазмом на работе, окрыленный предсто-ящей встречей с Верой, то теперь уже накушавшись
мороженого» и, получив пендаля от любовницы, взялся за ум после
недолгого отлучения на сторону, подобно сорвавшемуся с цепи
кобелю. Теперь снова с охотой работает над устройством своего
гнезда. И в обоих случаях из-за спины выглядывают - не ослиные
vliн, а нельсоны манделлы этих двух женьшеней, то бишь женщин-соперниц: Веры и Розы.
А Вера — все передает привет Грише, ожидая дальнейшего продолжения встреч и надеясь на то, что он поможет ей с работой, как обещал
станет его женой (даже не любовницей!). Во засрал Гриша
ей мозги, во как сильно жаждал ее роскошных телес, что наобещал
с три короба — как это обычно бывает, а Вера уши развесила, думала - правда. И потом еще целую неделю пыталась выловить — теперь
уже неуловимого Гришу, столь много ей обещавшего. Даже бегала
сама в Минербио за тридцать километров, пытаясь найти — якобы
в поисках работы для себя, но мы-то с Ритой знали, зачем она туда
лётала и только посмеивались меж собой на этот счет.
  — Мавр дело сделал — мавр может уходить, — констатировал я. А
она все ждала и верила, и все надеялась — как и
многие дуры в ее положении. И только через неделю до нее дошло,
что и как. Гриша напевал ей свои соловьиные трели — чтобы ее
околдовать-очаровать и собственно, сами знаете-понимаете, для
чего. Женщина — слушает и должна четко улавливать, где – во имя
сиюминутного момента, а где всерьез: просеивать его слова, пропуская их через свои уши. Не зря ведь говорят, что женщина любит
ушами, а мужчина — глазами.
  Гм-гм! Но если так, то мужчина своими глазами должен в ее
уши...? Э…? как говорит Роза.
В четверг, после уезда Тахера, мы с Джузеппе оббивали деревянной
рейкой снизу карниз на крыше кухни-подсобки. Приходилось обрезать, подгонять эти рейки на малюсенькой удобной циркулярочке.
Сначала Джузеппе это делал, я же с козлов замерял-прибивал. Потом
стали меняться местами и Гриша, наблюдая нашу работу, удивлялся
тому, что я и на этом станочке свободно режу, подстрагиваю. Слава
Богу, свою циркулярку имею и не первый раз на ней работаю.
А туалета в Минербио — нет. Гадим прямо за кустами – благо это
большой частный двор. А вот когда уже стали и территорию благ устраивать, когда всю гадость-Мусор убрали-вывезли, и все во дворе
стало просматриваться - был весьма щекотливый момент, который заключается вот в чем: на пару дней появилась Роза с дочкой: убирать-мыть в доме. А туалет
там еще не фурычит. И во дворе - сплошные мужики. Так они нужду свою справ-ляли в доме, на половое ведро, и с самыми
умными сами под видом грязной воды в ведрах выносили мимо
ухмыляющихся мужиков и выливали под кустами у забора.
  В субботу - заканчивали - финирэ, по-ихнему: еще они говорят – баста, как и у нас. После вчерашнего проливнoго дождя тротуарная
плитка у сливного колодца кое-где провалилась совсем, кое-где- просела. Мы с Джо - давай все восстанавливать быстренько, сегодня приемная комиссия. Выни-мали с провалья плитку, что вокруг бетонного наземного круглого колодца, укладывали все напротив, соответственно примыкания к круглой сфере, со всеми кусочками, чтобы все их потом восстановить на прежнее место. Дождь - мелкий
и нудный - все усиливался. Мы спешим: засыпаем песком пещеры-
промоины вокруг колодца, трамбуем-приливаем песок, укладываем
на место тротуарную плитку; промокли до нитки. Джузеппе стал
заниматься мелочевкой внутри, а я под сеющим дождем продолжал
наводить марафет на улице. Рубашка, штаны - мокрые, липнут к
телу и неприятно холодят.
И Роза и Раф видели эти мокрые мои одежды — но, как будто так
и надо: как не видят. Я стал чихать мокрые ноги, мокрая липнущая
к телу одежда. Усилием воли остановил чих — болеть нельзя. Вывез
тачкой в мусорный бак весь мусор и последние картонки-реечки-
обвертки от мебельной упаковки. А Гриша все руководит мной:
квесто ла, квеста ла: это, это — настодоел, спасу нет! Все убрал,
все вывез, все подчистил, все подмел. Делать больше нечего, а до
шести вечера — еще часа три. Чем меня занять? Гриша, вижу, недоволен тем, что я без работы, а счетчик щелкает в мою пользу и
на минус Грише. Наконец, нашлась работа: чистить над входной
дверью металлический козырек от набрызгов раствора. Поставил
два металлических пэ-образных козлика, кинул на них пару досок;
а чем, думаю, чистить этот раствор: мастерком, кирочкой или каким-нибудь скребком или шпателем.
 - Палетта, — подсказывает Гриша, и показывает рукой, мол,
очищать.
 - Что, говорю, — палетта? — Парле квесто пароле, — что это значит: палет-та? Но каписко - не понимаю.
А он - бесится, что я его не понимаю, и еще больше злится и
орет:
-- Палетта, палетта.
-- Не понимаю, — говорю.
Он не выдержал, что-то залопотал по
своему, и от злости заскочил даже в коридор. Эту картину наблюдали — молча, Роза, Джузеппе и этот пожилой, часто сюда приезжающий
 не то родственник, не то проверяющий.
  Джузеппе приносит шпатель — Гриша радостно-укоризненно
показывает мне на него и говорит — палетта. Тут уж я взбесился,
заорал на него, что я не знаю этот инструмент, что я – муратори
каменщик, что я знаю кацола - мастерок, мартелла - молоток, мадне — кирпич, кильче — раствор, но квесто — это – но миа лаворэ — не
моя работа, капито? Даже спрыгнул с козлов от злости и хотел совсем
уйти. Но — сцепив зубы, остался: деньги-то еще не получил. Даже
Роза стала на Гришу напирать, защищая меня, обозвав его корнуто — чертом и дуро - тупым. Даже извинилась за него, ч бы и сам допер, что сопряжение со стеной лучше всего - шпателем. Ты, думаю, дал мне задание - а, как и чем – я сам дотумкаю. Как в шахматах: дана задача, а как, какими фигурами, какими
ходами ее решить - это уже мое дело. Еле-еле остепенились. После
очистки шпателем - еще наждачкой, тряпочкой вытер и лишь после
этого — вскрыл морилкой — где кисточкой, где губкой. И чтоб нигде
не брызнуть на цветную, сияющую новенькую штукатурку. Гриша
успокоился, и, видя, что он залупился, начал меня подхваливать,
говоря, что я браво, ах, какой браво!
- На хер ты мне сдался, - говорю, - со своим браво! Я-то браво,
вот только ты — не браво. — Постепенно утихомирились.
  Я как бы в знак примирения, говорю ему, что надо бы за донну
Веру мне коньяк поставить. Он как черт от ладана при этих словах,
так испуганно шарахнулся от меня в дом, что грудью со всего мaxу
треснулся о мой доски на козлах — те аж загудели: это он так боялся,
чтобы Роза не услышала про Веру, лепеча мне, что потом, потом и
кривясь от боли.
Я закончил покраску, говорю — баста, финире. Он: дергай до-
мой. В пять часов — вместо шести: делать больше нечего. Я собрал
одежду, инструмент. Увидят — скажу дома просушить, а вообще -
дергать от Гриши и идти к Антонио: у Гриши похоже делать уже
нечего, все работы закончены, людей он уже отпустил, только мы
с Джузеппе остались
Только приехал домой - звонок от Гриши: вечером он заедет для
расчета - вот все и прояснивается, все становится на свои места. В
отличие от дня вчерашнего. Когда он обещал вечером приехать - не
приехал, и Рита упрекала меня в том, что в понедельник не иду к
новому капо, а я отвечал, что разберусь: сперва с Гришей определюсь —
вдруг он до понедельника дотянет, а этому, новому позвоню - что
задерживаюсь, Рита злилась, считая, что я не прав. Я ей отвечал,
что я четко знаю, как поступать в момент завершения у одних и
перехода к другим хозяевам. Слава Богу, десятки, даже сотни раз
приходилось попадать в подобные ситуации. Уходишь от одного — столбишь у другого, отказываешься у третьего, начинаешь у четвертого, ведешь переговоры с пятым и так далее. Главное - иметь как можно больший набор клиентов, чтобы был оперативный простор во время переговоров о времени, и, главное, о цене, и большой выбор клиентов, чтобы был. Отказаться от невыгодных клиентов или снизить цену всеегда можно.
  Вот и я сейчас кроме Гринпиных слов, что скоро работа закончится жду конкретики: Либо закончили работу, и он дает мне
полный расчет, либо продолжаем работать. Да. Он позвонил, что в
семь вечера приедет к Рите для полного расчета. Значит, я определяюсь перехожу к Антонио. Гриша, как обычно, пунктуально подкатил к семи часам. Они
вместе с Ритой сделали полный расчет за мою работу. Отдал, как
и обещал, то, что задолжал мне Санто. Молодец! И все проездные
возместил.
  Выпили на прощание пива-вина, поужинали в дружественной обстановке. Зашел разговор о том, что я очень строптивен, далее о
строительном профессионализме. Рита просила меня не спорить
с Гришей
- Да почему ты, Рита, меня одергиваешь! — распалился я. — Теперь уже, после расчета, я никак от Гриши не завишу, а мое мнение прежнее: я знаю не меньше его в строительстве, если не больше! Я – сорок лет на стройке, он — тридцать. Он пахал, и я тоже, он метал - и мы не меньше, он дворцы - и мы хоромы, он учился и мы не дурнее! Он думает, если я молчал, что закончил строительный
техникум, то ничего не смыслю и не вижу. Оттого-то и молчал, что
многие их ляпсусы видел насквозь, и любой строительный чертеж
могу прочесть вдоль и поперек, даже на иностранном!
Рита пыталась меня утихомирить, но тут Остапа понесло: да, могу прочесть, потому что язык техники - это чертеж и он на любом языке
один и тот же, только названия материалов подставляй и все.
  - Папа, но успокойся, - пыталась утихомирить меня дочь.
  - Да, не буду, - орал я. И мы не хуже их, и мы не глупее итальянцев. И я цену себе и нашим людям - знаю. И не собираюсь
пеплом посыпать перед ними голову и позволять свысока смотреть на
нас. Да, я горжусь, что я - русский. И что сумел среди них, лучших
строителей, не уронить флаг России, флаг русского строителя! И
пусть мои слова звучат высокопарно, но — верно!
Двадцать пятое июля. Среда. Это я писал —
вечером. Главное – это то, что ра – бо – та - ю. В субботу, едва Гриша успел выйти в дверь — звонок от Антонио: мол, приеду говорить конкретно о работе, чтобы Рита была — знающая итальяно. Около десяти вечера он нарисовался: молод,
высок, красив, интеллигентен. Договорились почти те же условия,
что и с Гришей, даже на пятерку долларов в день больше. Составили
договор, подписали. Всего на десять дней. Все чин-чинарем. Он сказал - в поне-дельник выходить. На Сан-Мамоло, на остановку
  В понедельник слегка блудонул - не туда вышел, хотя Антоний сказал, что ждать будет на последней остановке автобуса № 23.
Автобус небольшой, типа нашего пазика тупоры лого. Водитель -
симпатяга-донна, лет под тридцать, объяснила мне, где выходить.
Потом мы с ней каждый день приветствовали друг друга: я стал от
центра ходить пешком - для экономии, и не до конца ее маршрута,
а на полдлины, до ворот Сан-Мамоло, в самом начале, где меня
подбирали наши работяги на своем грузовом фордике, и мы еще
километра четыре поднимались по извилистой горной дороге на
самый перевал, где и была наша стройка - дачный трехэтажный
коттедж очень приличных размеров.
  Заканчивали второй этаж, готовились перекрывать его и потом
делать стены третьего, для чего и был я взят как каменщик, так как
из каменщиков у них только один специалист - Роберто - моих
лет, средней комплекции в очках - очень цепкий и толковый в работе. Еще Анто-ний — лет тридцати, плотный, молодой, не совсем
симпатичный и смотрящий на всех свысока с апломбом: он здесь
за старшего, типа бригадира. По специальности – крановщик небольшого башен-ного крана (тоже ведь умная штукенция — не наши
типовые громадные башенные краны, а вот такой миниатюрный,
в два раза меньше наших стандартных).
  Антоний хорошо умел общаться с арматурой, делая прямо на
месте арматурные каркасы, без всякой сварки, просто вязальной
проволокой. А там и уметь-то нечего: есть, что главное, приспособы для заготовки арматуры: станочек для ее резки и гнутья. Пара
плотников: молодые, лет по двадцать пять, Луи и Джованни. Луи
по совместительству был и водителем собственного фордика-самосвальца, на котором мы в кабине с Роберто ездили на работу и
обратно, а иногда кое-что оперативно по мелочи Луи подвозил на
наш объект. Приятно поразила простенькая приспособа на коротеньком кузове фордика для перевозки длинномерных деревянных
брусьев; по диагонали длины кузова опирают на поперечную металлическую стойку, что возле кабины верх брусьев, а низ упирают
в задний борт кузова. У нас этот способ сейчас тоже применяют на
бортовых газелях.
  Наружные стены уже все были почти готовы. Роберто заканчивал
южную, на западной Антоний с Луи и Джованни устанавливали деревянную опалубку, бойко постукивая своими молоточками. Меня какмуратори, как камен-щика, поставили на внутреннюю перегородку из
керамзитоблоков, уже поднятую на пол метра высотой и сложенную
одной стороной к южной продольной стене, другой стороной - просто
неровно, на взлет по горизонту. Длиной метра три, примыкающую
отвесной - здесь будет лестная клетка, понял я. Антонио-бригадир уровнем выставил по торцу стены отвесную рейку, сказал
мне - приступай. Луи поднес два-три десятка керамзитоблоков,
свеженького раствора и я - перекрестившись, погнал. Работа очень
простая и никаких почти проблем, кроме двух: надо было прижиматься, чтобы вписаться по высоте с торцевой стороны, а с другой
надо было, сохраняя элементарную горизонтальность — попасть в
соединительный зуб с наружной продольной стеной, чтобы последний
ряд по верху пройти выравнивающим кирпичным рядом. Надо было
выравнивать на швах, то есть ближнюю часть — сажать как можно
больше. Бригадир куда-то умчался с прорабом, и я посовещался на
эту тему с Роберто, как выровнять, не столько ради совета — я это и
без него знал прекрасно — сколько для подстраховки себя наперед от
ненужных мне нареканий насчет качества, так как в любом случае
был негатив: либо в зуб не попаду, либо будут утонченные швы с
торцевой стороны. Но иного выхода не было, решили мы с Роберто.
Просто с самого начала надо было взять и горизонт, и зуб. Тогда бы
швы были бы одинаковой толщины. Бригадир, когда приехали увидел
итог моей работы, то есть швы разной толщины, вижу — психанул,
начал уровнем мерить туда-сюда. А чё там мерить, если под верх все
идеально по уровню, зуб — сошелся, а что чуть горизонт не выдержан
от середины стены, так ведь это еще снизу запорото, я всего лишь
выравнивал эту порнуху. К тому же штукатурка все закроет. Мы с
Робертом-каменщиком это прекрасно понимали, но ему же — этому
дилетанту не докажешь. Тем более что начинал-то эту стену он — это
потом мне Роберто уже сказал. Вот почему любой уважающий себя
каменщик очень не любит доделывать и переделывать после кого-
то каменную кладку. Появившийся уже к вечеру прораб Антонио,
с подачи бригадира — тоже осуждающе покачал головой, указал на
слишком тонкие швы моей стенки, расценив это как мое неумение.
И не могу сам себя защитить, доказать свою правоту: не хватает слов,
не хватает знаний итальянского. Единственный мой свидетель и
компетентный специалист Роберто - отсутствует: его куда-то послали на другой объект, и он появился только через день.
Вечером звонил прораб Антонио Рите и говорил ей обо мне, как
об очень средненьком специалисте. Чем, конечно же, обидел Риту, и
она набросилась на меня, что я очень уж высоко себя ставлю, и что прораб совсем другого обо мне мнения, и что я так, середнячок
 Эх, я как взвился! А толку бури и стакане.
  Через день, коне работы, когда все собрались наверху, в том
числе и прораб, и бригадир и Роберто, я специально поднялся из подвала, где убирал мусор, как штрафник. Кинул шнур вдоль своей
злополучной стенки, натянув его с одной продольной наружной
стенки на другую, показав, что я идеально выровнял под самый верх,
Слава Богу, мое доброе имя специалиста — было восстановлено! А я
очень дорожу споим высоким профессиональным знанием каменщика: хоть где-то ж я должен быть в этой жизни на высочайшей
вершине. Иначе – и жить не стоит! Будьте первыми! Всегда! Во всем,
или стремитесь к этому. Щекочите постоянно свое самолюбие и
верьте в себя! Но и работайте над собой. Всегда! Всю жизнь!
  И еще. Никогда ни в чем не давайте даже малейшего порода
усомниться в вашей правоте и бросить тень на ваше доброе имя,
потому что составить мнение о человеке в начале, и даже самое дурное - значи-тельно проще, нежели его потом опровергнуть. Мысль
не новая, по испытанная на себе каждым. Особенно - в политике.
В искусстве. В науке. В жизни,
  На другой день доделывали «сопли» в подвале: Роберто клал перегородки, я подсобничал. Положение мое двойственно: с одной
стороны оправдан, с другой все еще как бы в штрафниках, к тому
же - нет фронта работ, так как надо перекрывать потолок монолитом. Занимаюсь снова уборкой, опять те же я..., но вид сбоку:
от чего ушел - от подсобки и пулирэ - уборки - к тому пришел и
потому при первом удобном случае высказал это прорабу: говорил
нужен каменщик, а снова пулирэ-пулирэ. Тот успокоил: скоро будет и каменная кладка.
  Бригадир Антонио приказал выносить из подвала наверх доски и
упорные металлические стойки. Для следующего перекрытия. Ношу.
То и другое. На первый этаж. Луи увидел, возмущенно закричал на
меня, что не то делаю. Прибежал бугор. Доски, говорит, вот сюда -
Во двор, по сортам, в зависимости от длины, стойки - аж, в конец
двора. Я не особо врубился — зачем так далеко — ведь все равно потом
подымать сюда, делать опалубку потолочного перекрытия
  Я одновременно и убирал в подвале, и еще помогал Роберто: подносил раствор, кирпич-фароды. Когда разобрал завалы в подвале,
проторил для тачки дорогу и стал возить, Роберто одобрительно
хмыкул - мол, браво Виттор. Я-то говорю, браво, да работа не
браво. Он тоже успокоил, сказав, что скоро будет готов фронт на
третьем этаже, мол, надо потерпеть, он тоже ждет кладку. Я и сам
это видел; работы - нету, Роберто всякие недоделки пошел наверх
доделывать, Антоний-Луи-Джованни - заканчивали опалубку под перемычки над окнами-дверями, в перегородках.
В перерыв, сидя на улице, в тени будки и деревьев обедали
Заговорили об оплате, сколько мне. Я сказал. А мне, говорит Роберто -
Только 100 000 лир в день все (это приблизительно те же 55$, что
и мне). Я засомневался. Он уверял, что так. Да оно мне не нужно, думаю, за сколько ты договорился, мне бы свое не упустить.
  Поинтересовался, где это наш прораб — синьор Антоний. Они
будет через две недели, отвечали они. Я аж глаза вылупил: а как же со мной расчет? У меня же самолет в ту субботу. Успокоили: сейчас
будет Франческо – его брат: они близнецы и он — в курсе и рассчитает меня. Точно — появился Франческо - копия своего брата, и не
скажи они мне об этом, я бы его так и принял за синьора Антония
Но, это синьор Франческо, слышу их обращение к нему. Такой же
чистюля и красавчик. Я поражался, как он ухитрялся ни капельки
не испачкаться, а любая стройка — это и пыль, и грязь. А он, как
гусак, ходит чистенький-блистенький, брючки - стрелками. Я бы
уже с ног до головы был испачкан. Даже когда во времена оны мне
волью судьбы приходилось преподавать в старших классах средней
школы историю и обществоведение - я умудрялся одним только
мелом испачкать себе и руки, и лицо, и брюки. Так что это – избирательное свойство в этом отношении каждого конкретного человека.
Как и специфический запах у Гоголевского Петрушки. Как всегда
с полуопущенным одним ухом шапка-ушанка у Вани Руденко; как
набекрень любая фуражка или шапка у Феди, ольховорогского соседа; как коро-тенькие штаны у двухметрового Вани; как брюки
колесом на коленях у Вити, как вечно грязная обувь у Коли и так
далее и тому подобное — им не несть числа.
  Под вечер, к концу работы снова давай пулирить метлой в подвале, так как работы заканчивались. Почистил бетономешалку, подбросил песок, убрал пустые бумажные мешки из-под цемента, все это на виду у них, по своей инициативе: пусть видят, что я не прячусь от работы, а, напротив, как бы сам ищу ее, изобра-жая деятельность, творя перед ними показательные выступления, как я
говаривал в таких случаях. А это — целая наука: вовремя показать
себя начальству, особенно в деле, вовремя и умело спрятаться от
него, растягивая время.
На другой день в перерыв я хотел было пойти в тенечек куда-либо, подрых-нуть, но передумал: могут неправильно понять, скажут — чуждаюсь их, припишут мне гордыню. Поэтому остался тут же, рядом с ними, возлежавшими кто на земле, кто на щитах, кто, подстелив, как и я бумажные мешки от цемента. Читаю словарь. Многие задремали. Только Роберто все любопытствует, задает
мне вопросы: как там у нас платят, почему - мало, как дорого стоит
транспорт, жилье; люблю ли я итальянские макароны и из чего
делается рашен зуп - наш русский борщ.
  Наконец и он задремал, как и я. Через двадцать минут — просыпаемся. Отношу в прорабскую мешки, что подстилал. А там - Дино,
сидя в пыльном кресле, одна нога на столе с бумагами, другая на полу, дрыхнет сладко-сладко. Не стал будить: видать вчера с вечера недоспала, недос как пел(с 139)
  А на улице, у другого угла прорабской, на пустых цементных
мешках, свернувшись калачиком, Луиджи тоже сладко-сладко,
как дитя, что набегалась в играх до изнеможения - спит. А он - в
работе, да и все тоже — носятся как ветер и звереют прямо-таки, набрасываясь на нее, хотя оплата — повременная. Потягиваясь, нехотя
просыпаемся, надо идти работать.
А кругом - куда ни кинь глазом горные пологие хребты, поросшие
зеленым, кудрявым лесом, справа далеко визу — Выглядывает
Болонья, а на северо-запад, так же высоко, как и мы, — монументально-округлое тело величественного Санта-Луки. Кажись — рядом,
протяни руку и вот – он. Но до него – добрых десяток километров
по прямой, а если по горам, в объезд, и все двадцать. Чистый воздух,
яркое голубое небо, волнистая зелень лесов и величественная cпокойная тишина природы. Слушай — и не наслушаешься, любуйся и
не налюбуешься. Рай небесный, благоуханная божественная земля,
где всякая травка, цветочек, деревце радуются солнцу, теплу, покою.
И только человек – все чего-то ищет, бегает, к чему-то стремится:
все ему мало, мало, мало! Изнуряет себя потом, работой, погоней
за желтым дьяволом — неугомонный и ненасытный! В контрасте с
благоухающей спокойной природой. И прав великий Лермонтов,
сказавший с горечью о человеке, что жизнь прекрасна, небо ясно,
под небом места хватит всем, но беспрестанно и напрасно один
враждуешь ты - зачем? Ну, пусть не враждуешь, а - неугомонно
носишься, даже в этом райском уголке земли, где всего вдоволь.
Казалось бы – живи, радуйся, наслаждайся жизнью и красотой
природы. Так нет! Тоже мечутся, как угорелые, на своих работах,
изнуряя себя, укорачивая себе жизнь. Странно видеть в этом раю
людей, добровольно попавших в ад, в эту круговерть бесконечной
погони за деньгами хоть большими, хоть малыми: все за ними
бегут, бегут, бегут, за этим дьявольским соблазном, мощнее которого
еще не придумывал человеческий развращенный ум. И в погоне за
ним - нет остановки, нет и не будет конца. И он, человек, в погоне
за деньгами, стал сам рабом этих денег. Кто-то великий сказал: «Чем ты владеешь, то тобой владеет, над чем господствуешь, тому ты сам слуга.»
  Невольно вспомнилось, как на Кавказе, у прохладной чистой
воды Черного моря, еще в советские времена, когда мы изредка там
отдыхали, странными инородными вкраплениями среди нарядной массы отдыха-ющих казались строительные рабочие – в грязных одеждах, грязные и потные сами, творящие грязную тяжелую работу. Они - словно чумазые черти ала, случайно выскочившие из преисподней. Казалось они — как насмешка, как пародия, случайно попавшие в этот рай, чтобы испортить общее впечатление счастливого отдыхающего люда. Так точно и мы сейчас в этом райском
уголке смотрелись, как насмешка природы над умствованиями
человеческими, доведшими его, человека, венца природы до такого идиотизма, в сравнении с природой, где все гармонично, все
благоуханно и величественно.
Еще пару дней мы занимались то уборкой мусора, то заделкой
маленьких дыр, то кладкой перегородок в подвале, то носили металлические стойки-упоры для деревянного потолка-опалубки.
Я предложил облегчить этот трудоемкий процесс ношения этих
тяжелых бесчисленных стоек: загружать их в бадью и подавать кра-
ном. Вижу — заулыбались мои коллеги, даже бригадир похвалил за
мою сообразительность. А чего тут мудреного: Этот вариант с краном
сам напрашивался.
  А деревянную опалубку над всей площадью второго этажа устанавливало спецзвено из двух плотников, которых вызвали специально для этого дела. Это были два молодых парня в белых коротких
спортивных трусиках и кедах. Один повыше, другой пониже. Но
оба загорелые, стройные, подтянутые точные легкоатлеты толь-
ко что приглашенные со спринтерской дистанции олимпийского
стадиона.
  А опалубка эта вся была из деревянных брусьев и двойного дощатого насти-ла. И выставлялась она столь умно, что являла собой
изумительную по простоте, надежности и совершенству строительную конструк-цию. Нам бы это не худо у них перенять.
  Через два дня искал уровень свой не нашел. Роберта не было с
утра. Бригадир – навеселе после вчерашнего: говорит кроме шампанского
- и пиво тоже пил. Появился Роберто. Бригадир принес
и мой уровень - значит, брали его вчера на шабашку, сам бригадир
куда-то Роберто отвозил. Ясно па шабашку. Где и выпили. А мне
бригадир говорит, что Роберто ездил на другой объект по заданию
прораба. Я все понял. И похлопал бугра по спине, потом у себя
за ушами, как бы стряхнул пыль и постучал пальцем по голове с
ухмылкой, что я не тот гусь с базара, которому можно запросто
долбить мозги. Они поняли, что я понял.
  Когда эти плотники-спортсмены установили опалубку, вверну-
ли в многочисленные засверленные дыры металлические анкера,
очистили-убрали сжатым воздухом компрессорчика все стружки-опилки - их работа завершилась. Они ушли. Нам осталось только
бросить несущую арматуру, связать ее проволокой между собой и
вверченными анкерами и - можно заливать бетоном.
  Прораб снова все осмотрел, наиболее ответственные места –
сфотографировал. И уже после обеда заказал бетон. Всех оставил на заливку бетоном. Всех пятерых, кроме меня: я заканчивал
в подвале перегородку. Сам. Они – там, наверху, одев резиновые
сапоги – четко за пол дня, до конца работы всю эту громадную площадь - залили.
  Без суеты и крика. Видать — не впервой. Автомиксера
с бетоном шли строго по графику: ни минуты задержки. И никакого
скопления. Я пытался было предложить свою помощь бригадир
сказал, чтоб я занимался своим делом: они и сами управятся. И,
правда - управились. И не то, чтобы дым с них шел от бетонной
работы, как у нас иной раз бывало при чистке кузовов от бетона
и тех же допотопных туфелек. А у них — челюстной ковш-грейдер
легко раскрывается и бетон жидким блином растекается по арматуре - слегка провибрировали, подровняли и все. Водитель сам загружает из миксера ковш -- у нас бы еще от строителей был бы работяга при этом: заносить водителю я... на повороте. У них — все это делает водитель. Оттого-то и зарплаты у них у всех намного выше наших, что каждый выполняет четко свою работу: Водитель
свою, строители – свою.
В понедельник на другой объект, в Болонью. В темпе. Там
тоже — то убирали, то подносили огромные, тяжеленные мраморные
Плиты на второй этаж какого-то четырехэтажного учреждения,
напоминающего наши советские НИИ. Ох, тяжеленная это была
работа носить вдоль всего здания эти мраморные плиты, потом
в лифт на второй этаж. А ближе нельзя было выгрузить: грузовому
транспорту запрет на езду по пешеходным плиточным тротуарам.
Два дня — настоящей каторги. Уже в самом конце работы второго
дня Луи нечаянно захлопнул на английский край од кабины своей
машины, где была наша чистая одежда. Целый час после работы,
неимоверно усталые, пытались открыть - ни в какую. Испробовали
все варианты: проникновения в кабину снизу, сзади, сверху - бесполезно. Так я и ушел пешком, в рабочей одежде домой - а
от усталости аж качало. Луи остался, ожидая прораба Франко,
который был извещен о случившемся по сотовому. Вечером Франко звонит нам на казу Рите и говорит, чтоб я выходил на старое место работы и ожидал там же, где и всегда.
Утром, как обычно, пешком через центр, до Caн-Мамоло. Жду на
остановке своих. А что, какую машину не знаю, может – другая.
Нет, мчит наша, тот же самосвальчик-фордик с Луи и Робертом. Сажусь
- Чао.
- Чао.
Спрашиваю — как открыли. Луи говорит, что разбил боковое
стекло дверцы. Теперь проблема - вставить. А это
немалая сумма, и все зa eгo, Луи, собственный счет: машина-то его, личная, и
все затраты на нее - тоже его, Я поудивлялся, посокрушался,
посочувствовал. Подумал, что у нас бы в совковое время, ну, сами
знаете, все бы списали за счет производства. В конечном счете - за
счет работяг: только здесь такие моменты — дисциплинируют, у нас
в России - только развращают и создают прекрасную возможность для воровства со стороны руководителей.
Днем снова все занимались уборкой подвалов. Дино — проткнул
гвоздем ногу. До перерыва - терпел, ходил прихрамывая. Появился
прораб. Сказали ему об этом, он дал йод, бинт. Перевязал. Прораб -
уехал, А Дино - все хуже, видим. Отвез его Луи своим фордиком
в город, в больницу: так я до конца работы и не видел Дино чем
там все кончилось. Дай Бог ему вылечиться и стать в строй: знаю
по себе, сколь это болезненно, если проткнуть гвоздем ногу. На
себе испытал, когда строил дачу — жилье в семьдесят втором году,
когда рвал и метал: и работа, и шабашки, и учеба в строительном
техникуме, и беременная жена, и абсолютно никакой крыши над
головой, так что жене приходилось иной раз готовить еду на керосинке под зонтом: такие были времена! И я не знал усталости и все
успевал. Конечно, за счет недосыпания. И, видать, именно по этой
причине и проткнул свою левую ногу гвоздырусом: раненько, еще
до восхода солнца вскочил — давай дергать гвозди из досок, которые
натаскал-наворовал ночью с ближней стройки. И в полутьме, еще не
совсем продравши глаза, напоролся на этот проклятый гвоздь: мне
показалось, что он торчит из доски, лежащей плашмя на земле ту сторону, от меня и решил его ногой загнуть, чтоб не возиться с
выдергиванием. Ну и - ступней как следует нажал на этот гвоздь и от боли едва не упал, удержавшись на карачках. И так доковылял
как собака на трех ногах, до нашей будочки два на два метра, где
наши с женой и дочкой постели на двухярусной кровати. Выдавил из раны черную сочащуюся кровь и керосином залил: первое
народное средство. Лег, закинул раненную дергающую ногу на спинку кровати. Устроился, думаю, падло пикассо. Так и получилось: две
недели был на больничном. И благодарил Бога: только первые три
дня — лежал, потом - скакал с палочкой, прихрамывал, подтягивал
свою стройку: из минуса сделал плюс как обычно. Даже еще и
шабашку прихватить успел: у Миши печку и перегородку сделал.
  Ты уж прости меня, мой благосклонный читатель, что несколько
уехал в сторону в своих воспоминаниях: я очень сопереживательный человек, доберман этакий, и всегда понимаю и чужое горе, и
чужую боль - сам это не раз испытывал. И потому никак не могу
ни понять, ни оправдать фильмы - боевики, где сплошная кровь,
где убийство, где боль, где страдания. А себя поставьте на место
избиваемого, а? По-моему, такие сцены - это синдром худосочного
тщедушного интеллигентика-мужчины, многократно униженного в нашем жестоком современном мире, где главным остается - наглое физическое превос-ходство хамов. И эта вот нереализованная
голубая мечта дистрофика отомстить за свое физическое бессилие
мужчины в реальной жизни оно перенеслось в виртуальный мир,
в мир кино, где есть иллюзия его победы. Точно как в сказках, где
добро побеждает зло. Так что боевики – это сказки Шахерезады
для ущемленных в мужском достоинстве, ущемленных за самое-самое, за эти самые причинные места, кои не зря зовутся мужскими достоинствами. И опять же показ постоянно секса - В этих же боевиках — та же мысль самоутверждения мужской сексуальной неукротимой силы, которая, увы, больше и больше исчеза-ет: все тот же синдром жизненного Неудахина-мужчины.
  Назад, к природе — призывал великий философ Жан-Жак Руссо, прочь от цивилизации и прогресса, губящих самого человека и
мужчину — первого, как главу этого прогресса. Об этом прогрессе
еще скажу. Бог даст! И мы назад, в свою колею, в свою тему, в страну
Лимонию, где пышная, величественная красота природы, где, казалось бы, отдыхай и блаженствуй — особенно в нашем пенсионном
возрасте, как это делают миллионы «задавленных» пенсионеров
Запада, Америки и Японии; вместо этого, мы, нынешние половина россиян, заняты вечной борьбой с нищетой и бедностью. Наш
удел. — это вечная пахота до седьмого пота! Невольно вспомнились
замечательные строки неизвестного поэта, четко определившие
всю нашу долбанную демократию:


Тот, кто сеет — тот и пашет,
А кто пашет - тот кует.
Тот, кто пил так тот и пляшет,
А кто пляшет - тот поет!
  И вот, наконец в среду, приступили к основному делу, к возведению стен третьего этажа. Прораб подкинул ее троих подсобных. Да Луи с Антонием-бригадиром, который только успевал делать на бетономешалке раствор и подавать нам своим быстроходным краном. Луи и три этих новых молодых парня подсоб-ничали, а мы с Роберто, как главная ударная сила на переднем крае – на штурме неприятельской крепости – на кладке стен.
За три неполных дня мы гахнули все эти стены третьего этажа. Мы с Роберто. Они – четверо подсобных едва успевали за нами. А
мы с ним, с Роберто, старые волки, дружно, споро, хорошей четвертой скоростью, без всякого надрыва и спешки гнали и гнали
эти бесконечные стены, ловко, играючи шлепая эти пудовые керамзитоблоки. Антоний-бригадир, радуясь, что дело подвигается,
сам носился как ветер, постоянно напевая. То прораб, то бригадир
подкидывали в холодненьких бутылках пиво. А когда в три часа в
пятницу уложили последний камень — прораб широким жестом
угостил нас вином-коньяком. И это — как бы и мои проводы. Все, а
Антоний-бригадир первый радовался, что мы с Роберто не подкачали.
Я очень тепло расстался со всеми. Они приглашали еще, чтобы я
приезжал из России к ним работать. Подвезли меня к самому дому,
дружески простились.
Вечером приехал прораб Франческо. Четко рассчитался со мной.
Даже выдал сверх всего сто тысяч лир — как премиальные. Но, чтоб
молчал. И тоже очень приглашал на следующий год. Я был польщен,
Рита светилась масляным блином — от гордости за меня. Вот и все тяж-
кие сто дней труда позади. Но воспоминания — самые приятные.