Страна Лимония. Возвращение. Не было бы счастья...

ВОЗВРАЩЕНИЕ
Вот и наступили последние часы пребывания в Италии. Утром в
десять часов вылет. Едем с дочерью в Римини. Ночной электричкой в два часа ночи: Чиполлино стукнулся своей машиной, и она пока не на ходу. Боже, как много огней на улицах, видно, хоть голкы сбырай.
  Мне хотелось на прощание хоть пару часов поплавать в море. Рита
думала встретиться с владельцем гостиницы пожилым пенсионером, по вопросу работы для мамаши. Поэтому от желдорвокзала
подъехали на такси прямо к гостинице. Дочь собиралась перекимарить в вестибю-ле, ее там хорошо знали, она неоднократно там
была ранее. Я помчался на пляж, хотя еще совершенно темно, даже
намека на рассвет нет. Пляж и море пустынно. Раздеваюсь прямо
у воды и в море. Теплая ласковая вода, приятное покачивание на
волнах. Вдали на юге на крутых скалах сказочный город-замок Сан-Марино. Карлюсик, а статус государства. Внутри итальянской
территории. И никто его не уничтожает и не трогает. Ну, хотят так
жить, ну и пусть. У нас же самостоятельность Чечни воспринимается
как стремление нарушить единство России. Да, дайте им самостоятельность эту, этот суверенитет - все станет на свои места. А так,
держать и не пущать это устарелые формы держимордовского
правления. То, что держится на силе, на насилии, никогда не будет
жизнестойким, как и в любой семье: есть любовь и уважение, будет
союз Двух, нету этого никто и ничем не удержит. Только мучение
для обеих сторон. А у нас с Чечней еще и колоссальные человеческие
жертвы, и многомиллиардные материальные потери. Не говоря о нравственном разложении всего народа.
Чуть-чуть стало светлеть небо, гаснуть звезды, бледнеть фонари.
А я блаженно лежу на воде, раскинув в стороны руки-ноги. Так
приятно после колоссального трудового стодневного напряжения ничего не делать, просто отдыхать.
А теперь вот я смогу и свою прошлогоднюю мечту осуществить. В
чем ее смысл объясню. Тогда в прошлый раз в конце сентября уже
многие европейцы уехали: холодно. А мы с удовольствием плавали в
море, хотя и вода, и воздух были прохладными. Как-то проходившие
утром с прогулкой наши соседи по гостинице европейцы, видя
нас, одних лишь нас, изрекли, что нам все равно: мы же русские, и
холод нам нипочем, как и обильное принятие на грудь. Но эту нашу
доблесть мне в прошлом году осуществить не удалось: своих денег
не было, а за дочерин счет не хотелось. А такая жажда была утереть
нос этим итальянцам, для которых двести грамм пива считается
уже много.
И вот момент - настал! Проплававши часа два в море, изрядно
продрогнув, захожу снова в тот же бар, где и в позапрошлом году мы
были, где бармен меня предупреждал, что очень много, если грамм
сто водки выпить. По их масштабам. Тогда я не смог утереть ему нос,
показать, как пьют русские. И вот теперь выстрел за мной!
Захожу в пляжном, еще мокрый от моря, к тому же бармену.
Прошу двести грамм водки. Пару бутербродов: один себе, другой
Рите. Про водку он не понял. - «Гранде» — говорю, стакан – «гранде».
Ну, самый большой их, пивной. Глаза у него на лоб. Выдохнул и
потянул до дна. Вытерся, загрыз бутербродом, показал язык и ушел.
Отомстили за себя, и за всех русских мужиков.
В десять вылет. До аэропорта восьмидесятилетний дедушка,
бывший хозяин гостиницы, где теперь его сын - хозяин, согласился
любезно нас добросить на своей машине. Дочь с ним вела переговоры,
чтобы мамаша в будущем смотрела за ним, потому такая любезность. A машина чуть помоложе его самого, это первый выпуск послевоенного фиата. Звучит? Да, но не смотрится. Представьте «Москвич» самого первого выпуска или горбатый «Запорожец». Так они против его машины гранды. Я спросил, почему такое, что такое старье, и он на ней ездит - хозяин трехзвездочной гостиницы, где
дoхoд пoзволял иметь десяток современных мерседесов.
-- Привык, - говорит, - Да и потом, мне спешить, некуда, шестьдесят бегает, и с меня достаточно. А я подумал, что не очень хочет
высовываться и это правильно; самый лучший цветок, или плод срывается пер-вым.
  В аэропорту, где наш маршрут обслуживает наша компания
«Дон-Авиа» - русский дух и Русью пахнет, нашим родным дерьмом:
наши русские люди, мои земляки обули нас на 310$, Прямо из глазах наших, как ловкие наперсточники. Билет у меня был на руках, оплачен туда и обратно, через турфирму «Интур». По так как срок моего пребывания в Италии был продлен еще на три месяца, то дочь по факсу, соответственно, и перезаказала срок вылета через кассира «Дон-Авиа» Степанову, подхожу к кассам, а ваша квитанция о перезаказе по факсу где? Тык-Мык - нет такой,
  - Вы не заказывали, - отвечает, не моргнув глазом, эта прохиндейская морда,
  - Да вы посмотрите получше в свою тетрадь, там записан заказ наш, - пытаюсь вразумить ее,
  - Ничего у меня не записано, и вы мне не указывайте, где и
что искать.
  - Это, - говорю, - и на заказ такси по телефону — предъявляй квитан-цию? Так получается?
Подошла Рита, начала с ней спорить - бесполезно: давайте квитанцию. Тут вся игра ее, у нее все козыри, и она великолепно играет
в свои наперстки дальше. И не только с нами и не одна. Появились
и ее помощники, как обычно закрутили, завертели, заспешили. То
трижды откладывался рейс из-за опоздания самолета, а то скорей
на посадку, скорей продавать дополнительно десяток билетов и
она скоро-скоро, без всяких бланков, пишет от руки, выдает эти
билеты-шпаргалки на наш рейс. Пришлось брать и мне, не оставаться же здесь, и это при том, что в руках билет уже оплаченный в оба конца, надо всего лишь продлить его, Херушки, нет квитанции - отваливай. Отвалил 310$, А посадка уже заканчивается. Нас торопят. И на контроле отбирают эти билеты-шпаргалки. Опять мы попали на пустой наперсток. А их пальцы ловкие пальцы
щипачей-наперсточников опять мелькают перед ними и все мы, имевшие эти шпаргалки, видим у себя в руках только посадочные
талоны, и по ним проходим на посадку. Нам главное, что сажают
в самолет, а не куда-то в другое место, и что сейчас улетим. Только
когда перестали мелькать эти ловкие пальчики, и мы уселись, взлетели и прилете-ли только на расстоянии осознали мы величие и виртуозность исполнителей. А через неделю, когда я попытался вернуть свои 310$ через руководство «Аэрофлот-Дон» и получил вежливо щелчок по носу - окончательно понял сплоченность этого
славного объединения ловкачей-наперсточников. Ну не будут же
они раскрывать мне все свои амбарные книги и выдавать своего
человечка-кассира и себя тоже: они ж не унтер-офицерская вдова, что сама себя высекла.
  Вот их официальный ответ: «Вы своевременно не обратились в
агентство с просьбой о продлении срока действия вашего авиабилета и докумен-тально подтвердить факт обращения в агентство не
можете, то срок действия а/билета на рейс 4034 за 12.05.01 истек, и
ОАО «Аэрофлот-Дон» не находит правовых оснований для удовлетворения вашей претензии.
С уважением.
Коммерческий директор такой-то.
Подпись. Печать».
  Все-таки приятно иметь дело с вежливыми людьми. Спасибо,
что не дали в морду. С ответным, еще большим «уважением» Ф. Прокотов.
  Еще на заре ельцинской демократии, когда разрешили свободную торговлю, и вся страна ринулась торговать, и все базары
были забиты торгующими, и народу было пальцем не проткнуть,
Я тоже не избежал этого искуса торгового зуда и, как все, тоже этим
слегонца занимался, вот тогда-то и наблюдал я целых три дня
работу наперсточников, напротив меня расположившихся на Нахичеванском базаре.
  Их человек пять-шесть небольшая спаянная стая. Все роли
четко распределены. Есть Вожак он на главном направлении
катает шарики наперстком кроет. Есть Зазывала-Заманухин и как бы
Посторонний. Это три главные роли, и дублеры у них есть, они натаскиваются, набивают руку. Дают передохнуть главным силам,
  Их стихия - многолюдье, а здесь лучше не придумаешь. И людей
много, и деньги у них есть, и дураки среди них находятся. А есть от
любопытства, от азарта, от нечего делать. И стоит такому попасть
в этот круг притяжения уже не отпустят. Сперва по чуть-чуть
ставят, дадут выиграть. Потом, если нет денег, вскладчину с доброхотом - Посто-ронним, который до того натурально изображал
постороннего, до того отрешено и нехотя вступал в помощь разгорячившемуся игроку, до того выверен каждый его шаг, каждый
жест, каждое слово, что ей-богу, сразу бы давал им звание народных артистов и не менее.
  А Ведущий знай делает свое дело: быстро-быстро катает свой шарик и накрывает одним из трех колпачков-наперстков, спрашивая - где. И
так гоняет игрока, пока не загонит в угол и не вытрясет из жертвы все
его карманы, а порой и то, что на пальцах и на шее висит блестящее,
А помощники тоже свою роль не подгаживают, ведут все правильно
и неспешно, помогая, где надо, словом, взглядом, жестом.
Точно такую карусель наперсточников устроили нам в Римини
кассиры и иже с нею из компании наперсточников «Дон-Авиа». Такая
же ловкость рук и артистичное исполнение ролей, такой же блеск
народных талантов, как и там, на базаре, в 1993-году.
  Конечно же, я на этом не успокоился: обращался к депутатам, в
совет по защите потребителей, к адвокатам. Все в один голос говорят,
что мои шансы вернуть эти 310 $ практически равны нулю. Потому
что надо смотреть все эти «амбарные книги» кассира Степановой,
а они находятся за три моря отсюда, к тому же «Аэрофлоту» совершенно невы-годно мне их показывать, так как они одна шайка-лейка
со Степановой, хотя технически-практически для них это очень
просто. Но фактически — совершенно не в их интересах. Поэтому
они не только не будут стараться мне их представлять, но сделают все
возможное, вплоть до их потери или прямого уничтожения, как это
было с моими документами на льготную пенсию строителя в УНР-113, где, якобы, архив залит водой и уничтожен. В скобках заметим, что организациям типа УНР-113, «Аэрофлот», выгодно эти документы уничтожить, дабы не выплачивать в таких случаях нам положенное, а, утаив, сэкономив на тысячах подобных моему случаю — эти сэкономленные слезные денежки положить себе в карманы.
  Куда ж идти? Где искать правду и защиту? Где справедливость?
Ее нет ни на небе, ни на земле; нет веры никому. Раньше была хоть
плохонькая КПСС-защитница, что помогала в подобных ситуациях.
Сейчас же и этого даже плохонького защитного плетня нету. Об этом
я и высказал одному из руководителей областной администрации в
огромном губернаторском семиэтажном доме, куда я уже в отчаянии
и приплюхал в поисках справедливости. Обрисовав кратко ситуацию, я пытался внушить ему, что ведь должна же быть какая-то
управа на самодурство кассира Степановой. Ведь, если они - власть,
то и должны эту власть употреблять для торжества элементарной
справедливости. И привел ему пример из личной жизни в подобной
ситуацией. Он - заинтересовался. Я вкратце рассказал:
  - Мы, — говорю, — летом со свояком работали в Мясниковском
районе в колхозе «Красный Крым» на шабашке: строили по договору
с колхозом обычный кирпичный крестьянский дом для колхозника,
чтобы его переселить из реконструируемого центра. За месяц адовой
работы, от восхода до захода солнца сделали все работы, согласно
составленного договора. Тут в конце работ прораб говорит, что надо
еще делать и перегородки.
  - А мы, — говорю, не договаривались, и в договоре это не указано.
  - Нет, — делайте, и все тут, — напирает прораб, иначе никакого
расчета не будет.
А у нас уже ни копейки денег, не за что даже ехать в Ростов.
Вижу — пытается взять наглостью, даже сверхнаглостью. Таких
можно остановить — только силой. У меня руки чесались — дать по
морде, но — сперва надо выбить с него деньги. Пошли к преду — он
отфутболивает опять к прорабу. Мы к парторгу колхоза (я тогда еще был комму-нистом) искать справедливость.
Он только руками развел — мол, сами с прорабом решайте. Круг
замкнулся.
  - Так, — говорю напарнику, — пошли в райком партии. И мы пошли пешком.
Двенадцать километров. Пошли прямо в рабочей одежде. Попали ко второму секретарю Мельникову, как сейчас помню.
- Вам чего, ребята? - спрашивает он. Объясняю
- К парторгу ходили?
- Да.
- И что?
- А - Ничего.
Набирает телефон колхозного парторга. Спрашивает о нас, так ли все, как мы рассказали. В трубку, слышим, тот что-то объясняет ему. Наш секретарь на это ему спокойно так:
  -   А совесть ваша где?
  И в конце разговора безапелляционным тоном закончил:
  - Пока эти ребята доберутся к вам, чтобы полностью весь расчет
был готов до копеечки. Я проверю. — И уже нам: — Идите, ребята,
спокойно, расчет будет к этому времени готов.
  Мы поблагодарили, и окрыленные, зашагали восвояси.
  Пришли. Точно, все как на блюдечке выдали, все согласно до-
говору. Хотя половина суммы мелочью, в мешочках. А прораба я
проучил на всю оставшуюся жизнь: прилюдно плюнул в его поганую рожу. Таким образом правда восторжествовала. Благодаря КПСС. Тогда, в те времена партия хоть не всегда и не всем, но помогала и защищала. И даже самых маленьких человечков, какими были мы с Геной. Сейчас даже такой защиты, как КПІСС,
от хамья - нету. Никого нету: Ни Бога, ни партии, ни черта, кто защитил бы нас. Как и в моем случае с авиабилетом. Как миллионам нам подобных.
  Я с полгода пытался добиться справедливости и бесполезно. Сплошные отписки.
  После Италии, едва приземлились, что поразило? Это изобилие
фуражек с кокардами у трапа самолета: шесть у нас против двух
Италии. Тут счет в нашу пользу, тут мы впереди Европы всей!
Что еще? Серое, тусклое небо; жуткое августовское пекло, серые
невзрачные дома, мусорные свалки среди улиц, и - главное, несчастные
лица пенсионеров с пустыми, потухшими глазами, их нищенская,
старческая одежда, подчеркивающая их безысходность.
Невольно вспоминаешь холеные счастливые лица пенсионеров
там, у них, в Италии, их элегантную одежду и бодрый вид, как у
молодых жеребцов. Вспоминаешь еду итальянцев, дороги, магазины,
цены, квартиры, зарплаты, пенсии, отношение властей к любой
личности, и даже не грусть, а горькая печаль охватывает душу.
Когда постранствуешь, воротишься домой и дым отечества нам
горько-неприятен — перефразируя слова великого А.С. Грибоедова,
невольно восклицаем мы.
  Долго я привыкал к нашей серой жизни здесь, дома, после Италии,
где даже ярмо на шее было лучше нашей «счастливой» жизни. И все
никак не мог привыкнуть к нашей «буче». Особенно - После всех
виденных там красот, после вкусной еды, и главное, после того как
видел там счастливую человеческую жизнь, после того как ощущал
себя там человеком, а не скотом после всего этого страшно было
окунаться в нашу грязь, хамство, бескультурье, нищету, унижение:
к хорошему привыкаешь быстро и с трудом отвыкаешь!
НЕ БЫЛО БЫ СЧАСТЬЯ…
Прошло пять лет. Соскучился за дочерью и внуком, и за Италией тоже. А тут и случай предоставился: надо срочно туда лететь
по просьбе дочери: Сережа запустил школу, могут отчислить. Надо
до летних каникул успеть в его школу, могут отчислить. С трудом через пень-колоду оформил все выездные документы и сегoдня — вылетаю.
  Записи с борта самолета. 05.06.2004 19.00."На пути в Италию. Самолет немецкой фирмы «Люфтганза».
  Летим. Высота десять километров, где-то над Запорожьем; только
поели по горячей хрустящей булочке - малюсенькой, с женский
кулачок. К ней в форме колбаски в пол мужского пальца, но явно не натюрлих, - немецкая перемеленная-перемолотая невкусная еда.
  Плюс к ним - два кружочка настоящей колбаски, две столовые
Ложечки картофельного торе с листиками морской капусты, 300
граммов баварского пива - это уже чуть получше,
Мужик слева - в полупустом салоне после стакана вина и еды
успокоился и заснул. Я - справа у окна, на пятом месте, Внизу, далеко-далеко видна тонкая полоска реки - скорей всего, Днепр. Сейчас рейс у меня – в Римини через ФРГ, через Франкфурт-на-Майне. И в самолете, кое-что не так, как у нас. Во-первых, самолет очень маленький, в два-три раза меньше ТУ-154. Во-вторых, людей очень мало, так как это новый еще не обкатанный рейс. Что удивило? После таможни и сдачи багажа вопрос вежливых русских проводниц, говорящих и
по-немецки, где я хочу сидеть? Впереди, в центре, у окна? И показывают мне план салона. Я выбрал – в начале салона, справа, у окошка,
чтоб солнце не било в глаза, так как лететь будем на северо-запад. Во
Франкфурте я должен буду показать талон своего багажа, чтобы его
препроводили далее, до Римини, без всякого моего участия,
При посадке, на таможне при личном досмотре, когда проходил
через «эшафот», все еще звенело, хотя я выложил кошелек, часы и
прочую ерундистику. В третий раз, когда проходил — опять звенело,
и я врубился, что от замочка-змейки на кармане рубашки и взялся
было рукой за него – на меня чуть не набросился стоящий рядом с
бычьей шеей служитель правопорядка.
  Я объяснил, что, видать, замочек звенит, на кармашке рубашки.
Снимай, говорит, рубашку. Ну, снял. В майке, в этом дубняке; снова
через «эшафот». Опять звенит раздевайся до трусов - безапелляционно командует службист, все более разгораясь, что не может
расколоть меня - матерого международного террориста, явного пособника Бен Ладена. Этот зоркий и решительный страж-мордоворот
по сотовому вызвал подмогу - еще двух омоновцев с автоматами, в
бронежилетах, в касках-масках: готовность № 1 операции «Вихрь- антитеррор». Вот он, их звездный час, когда эти самые звезды дождем
посыпятся на погоны и на их груди. Удача подвига сама плывет в
руки. Такой сазан попался в их сети, остается только вытряхнуть
его. И вдруг эта падла, я то есть, совсем даже не по сценарию, хлопаю
себя в лоб ладошкой и весело, как чеховский герой, кричу радостно:
вспомнил, вспомнил, отчего звенит. Это же осколок, что в запястье
моей левой руки - это ж все от него!
- Какой осколок, чё ты мелешь, в бешенстве, что я, такой
сазан-террорист, из рук уплываю, - орет на меня старшой, весь
наливаясь кровью и праведным гневом, готовый сравнять меня с
землей. Звездный дождь, готовый пролиться на «верных» защитников Родины, на «верных» хранителей покоя нашего народа, - этот звездный дождь вихрем стало сносить в сторону. А я – не унимаюсь, радостно им повествую, что не фронтовой осколок, а трудовой, от зубила, от его головки, когда долбил кирпичную стену у себя дома в Александровке. И никак не мог понять, почему это чем радостнее,
легче, приятнее не, тем мрачнее и суровое становились мырды доблестных хранителей нашего покоя. Может, я чего-то не понял, думаю. Может они - лучше знают, чем мы, простачки из народа. Как-никак, они все-таки при исполнении. Они – власть, а я смеюсь над властью. А сам - в трусах. Почти голый, хотя и не король. Все перепутал. Весь сценарий. Эх, Витя-Витюнчик! И добавлял при
этом на свой счет рифмованную дразнилку из нашего детства не
совсем приличного содержания. И весь инцидент с осколком для
меня закончился ничем, а для стражей порядка - пшиком
думаю. Может они —
  До посадки — полчаса. А все никакого движения. Наконец, открыли двери в автобус, сто метров проехали – вот он самолет. Маленький, низенький. Необыч-ный. Перед трапом и на нем — очень
низеньком — никого, никаких фуражек с кокардами, шагаем прямо
в самолет. И здесь уже на чистом немецком языке стюардессы нам
объясняют кому, где сидеть. А их язык с мягким выговором, хотя мы
ранее учили этот язык как жесткий, лающий, грубый. Я невольно
ответил что-то подобающее по-немецки — по старой памяти. Вежливо
проводница довела меня, почти под ручку, — К тому месту, справа, у
окошка; я поблагодарил. Салон — маленький, уютненький, чистенький,
смахивает на автобусный. Справа слева, через узкий проход — по
два кресла, над ними удобные для багажа стеллажи с захлопывающимися
в виде скорлупок крышками вдоль бортов. Пристяжные ремни
очень удобно и быстро меняются по длине. Стюардесса руками-губами-пантомимой под немецкую речь объяснила-показала, как
пользоваться надувным спасательным жилетом на случай падения
в воду: все такие же смехотворные инструкции на случай падения
самолета в море, и еще смешнее, как пользоваться свистком и фонариком для привлечения к себе в море спасателей Кужугетовичей.
А если учесть, что на чужом языке ничего не понятно, то все потуги
инструктажа жалки и смехотворны. Что еще удивило: вся посад-
ка длилась минут десять, еще пять потребовалось, чтобы убрать
трап — прямо внутрь, задраить вход, завести моторы и двинуться на
взлетную полосу вслед за впереди идущими служебными жигуля-
ми. Это - километра два на восток, где машина на развороте ушла
назад, самолет на сто восемьдесят градусов развернулся вправо и,
стремительно разогнавшись, через пару минут уже штопором стал
уходить в небо, оставив далеко внизу быстро уменьшающееся здание аэровокзала. При всей стремительности взлета и огромной нагрузке,
рева их почти не слышно, не зря же нашим самолета
на Западе вменяется, как один из главных недостатков, чрезмерный
гул моторов. Быстро облетели Зеленый остров, серую ленту Дона,
луга, поселки и, сделав крутую петлю влево-вверх, уткнулись в серое молоко облаков и через пятнаднать минут снова вынырнули,
набрав приличную высоту, и устремились на запад, внизу облака,
как белый снег в горах. Вот справа, и облаках - овраг-углубление
змеей тянется на юг. Дальше - снова разрывы облаков, как голубые
озера-проталины, сквозь которые смутно дымке проглядывают
квадраты полей, дымящиеся терриконы шахт, поселки и городки
Донбасса. И снова - гора-облако справа, потом - овраг, где ветер
и вьюга крутят вовсю. А впереди, на горизонте - слово застывшие
белые купы заколдованного сказочного леса.
Не по нужде, а любопытства ради сходил в туалет, что впереди,
почти против входа в самолет. Вправо-влево, на себя, от себя - дверь
никак не открывается. Спросил у стюардессы: надо по центру толкнуть, и она, складываясь, открывается. Туалет - манюсенький,
Стоя над унитазом, лбом упираешься в нависающий потолок. Для
смыва педаль не внизу, для ноги, как обычно, а - сбоку рычажок.
  Сигнал: пристегнуть, так как попали в турбулентный вихревой поток. Само-летик затрясло. Сделалась метель. Я выглянул из кабинки: крыло трясется от напряжения в борьбе с пургой. Таким маленькими хрупким кажется
наш самолетик на фоне безжалостной стихии. Под нами и вокруг
затуманенная снежная пелена. Вдали, справа как бы застывшая зимняя степь, заваленная копнами заснеженной соломы. Люстру с висюльками, что везу для Риты, поставил на сиденье. A – нельзя, сказала стюардесса. Надо или под сиденье, или наверх, в багажник. Кстати, ручную кладь многие перли огромную, прямо
как багаж, и никто не препятствовал, как в нашем Аэрофлоте, где
ручная - только пять кг, а багаж не более двадцати пяти.
Внизу - справа дымная белая полоса от пролетевшего само-
лета. Далеко внизу видна земля. Время 8.30. Видать, над Польшей.
словно зависло. Солнце такое же на Западе, что и при
взлете: мы идем на Запад со скоростью светового дня.
  Звонок. Можно расстегнуться. Расстегнулись, сидим расстегайчиками.
Неожиданно в 9:30 сквозь дырявую перину облаков появилась — в
сизоватой дымке - земля. Значит - Германия, и уже подлетаем, судя
По времени. Много лесов, рек, городов и селений. Поля - поменьше
наших и более разнообразны по конфигурации. Кое-где белесые
поспевающая пшеница. Далеко в городке блеснуло оконное стекло.
  Наподобие того горлышка от бутылки лунной ночью в чеховском рассказе.
Приближающаяся земля густо покрыта темными лесами, жильем,
дорогами. Много труда здесь вложено в эту землю. Городки очень часто друг от друга небольшие, компактные: двух- трехэтажные домики, словно застывшие островерхие головы сказочных великанов сверкают чешуей красных черепичных крыш, и ни одного деревца на улицах: все в камне, стекле, бетоне. Идем на снижение.
11:15. Летим и Римини. От Франкфурта - никак не отойду. Глазею
в окно. Уже темно. По-ихнему - 10:15 вечера. Решил делать записи
включил свет - оказалось, что подал сигнал стюардессе. Я извинился, пытался объяснить, что перепутал кнопки. А сам от произошедшего
все никак не мог отойти, все время ругался почему-то по-немецки
на служителей аэропорта. А чего ругаться: сам виноват. Даже водки
попросил, чтобы чуть успокоиться. Принесла горбачевскую, - сто
грамм, маленький шкалик. Выпил, перевел дух, начал записывать.
  С момента, когда объявили, что мы прибываем в город Франкфурт-на-Майне и идем на снижение, которое до самой посадки продолжалось минут двадцать. За то время, пока мы кружились и снижались, я успел рассмотреть сквозь редеющие облака приближающуюся землю — Германию, и по достоинству оценить ее, эту
землю многочисленного, трудолюбивого, культурного народа. Уже
с высоты двух тысяч метров видна ухоженность, чистота и порядок
во всем. Даже лесные зеленые массивы, что по невысоким гористым
округлым возвышениям, заметно, что они вычищены и выхулены, как
у кота - извините за выражение, это самое. Сверху прекрасно видны
не только небольшие, бесчисленные, разноцветные разнофигурные
лоскутки окрестных полей, но и отдельные массивы-кварталы лесов,
с чуть заметными просеками между ними. С разно-зеленой окраской,
ростом, породой дерев и, скорее всего, разными хозяевами этих кварталов, как и всего в Германии, принадлежащего частнику. Потому и
порядок. Везде, каждый массив, каждый квартал, каждое дерево имеет
своего хозяина, который бережет, ценит, любит все это как источник
своего дохода. У нас же - наше, общее, государственное - и - Ничье.
Кроме как сейчас очень шустрых и нахрапистых новых русских,
которые безжалостно и хищно рубят-вырубают, уничтожают эти
леса и никакая сука, то-бишь Саша, не плачет об этом: для умного
достаточно, как заметил бы Чехов, почему я упоминаю Сашу.
  На невысоких холмистых лысинах множество белеющих трехлопастных ветряков, лениво вращающих своими крыльчатками. Перед
самой посадкой промелькнули за неширокой лентой реки Майн в
лесной просеке четыре ряда мачт линий электропередач. Все они
выкрашены в зеленый цвет – под цвет окружающих лесов. У нас
же наши мачты высоковольтных линий
темно-коричневого цвета - стоят, ржавеют, резко выделяясь своим грязно-ржавым цветом среди природной зелени, наводя на не совсем приятные ассоциации
с природой, где все разукрашено и расцвечено кистью великого
Творца-художника.
  Франкфурт-на-Майне — деловая и финансовая столица Западной
Европы. Здесь меня немецкие погранцы гоняли как сидорову козу.
Они по-своему были правы, как и я, но мне от этого не легче. А все
потому, что у меня виза всего на семь дней, а билет туда-обратно
Взят из расчета на двадцать один день пребывания в Италии: то есть
сразу я становлюсь потенциальным нарушителем. Тем более что
летел через Германию, которая отвечала за этот вопрос; и дернул же
черт этого дотошного немецкого пограничника докопаться до этого,
потребовав все документы, в том числе и билеты, где в обратном
рейсе указано, что через три недели возврат, и что виза на семь дней,
где явно просматривалось противоречие. И поэтому пограничник,
долго меня мурыжил, с кем-то согласовывал по телефону мой вопрос, изводя меня своей немецкой дотошностью время стремительно
уходило, как вода в песок. То время, те сорок минут, за которые я
должен был пройти пограничный и таможенный контроль, чтобы
мне позволили долететь до Италии, до Римини.
  Я оставался последним в очереди, так как он, пограничник,
меня с первого раза отставил в сторону для повторного контроля,
как подозрительного пассажира. Мой спутник-итальянец, с кото-
рым я сблизился в самолете – - дважды как бы земляк — по Ростову
и Болонье — повторяю, этот мой спутник, которого я держался как
за спасительный круг в чужом громадном франкфуртском аэропорту,
не дождавшись меня — тоже побежал на оформление документов: время поджи-мало.
  Наконец пограничник дал добро, поставил штамп в паспорте — мол,
лети дальше, но на обратном пути все равно мы тебя прихомутаем.
Были бы лишние деньги похерил бы этот билет на их авиалинию
через Франкфурт и взял бы новый, из Римини на Ростов напрямую,
минуя Франкфурт. А так — я у них все равно оставался на крючке.
Поэтому они меня сейчас и выпустили. Но нервы помогали. И главное - времени оставалось очень мало: ведь еще таможню пройти и
билет оформить. А где, что, как без понятия. И ни-ко-го в этом
огромном стеклянном бункере
Пограничник ушел куда-то, махнув мне рукой, что мне идти
прямо, потом влево по огромному залу, потом наверх. И я помчался,
куда он показал. Добежал в конец зала, вижу там вдали за стеклянной стеной редких людишек, а прорваться к ним не могу - как в глухой степи: нет выхода и все, хоть ты лопни. Никакой схемы-надписи, никакого указателя. И никакой двери – сплошная стеклянная стена, через которую я пытаюсь пройти, как в дурном сне, и бьюсь, как муха в оконное стекло, и не могу выйти и нервничая, что уже
опаздываю. Где-то в глубине этого огромного зала-бункера вижу какое-то шевеле-ние людей. Бегом туда. Это КПП полиции. Полицейский проводил до конца стены, отворил такую же как стена, неприметную стеклянную дверь – выпустил меня, в другой зал, где кое-где на огромном пространстве бродили люди. Подбе-жал к служительнице аэровокзала, показал билет, она сказала номер моей стойки, где таможня, и что далеко, и что надо шнель - то есть быстрее. Я и сам видел, что надо шнель. И побежал. С позванивающей стеклышками-висюльками люстрой. По бесконечно длинным корпусам-коридорам огромного теперь уже многолюдного вокзала. Гляжу на часы: остается тридцать минут. А еще таможня. И опять
будут шмонать, и опять замочек на рубашке будет звенеть. А я от
беготни и нервов уже взопрел. Э, думаю — сниму к едрене-фене
рубашку: и не жарко и звенеть не будет. Почти на ходу – снимаю.
Очки - из кармашка – бздынь на мраморный пол: стекла повылетели,
их едва не раздавили пассажиры, почти колоннами спешащие навстречу. Подобрал – снова почти галопом по бесконечно длинному как удав вокзалу, к таможенной стойке. Добежал. Благо очереди нет. Через «эшафот». Снова звенит мой осколок в руке. Показываю. Объясняю. Нервничаю. Весь в поту. Красный от беготни. Прошу
быстрее — шнель, показываю билет: скоро вылет. А они неспешно-
пунктуальны.
А тут еще люстру поставил на ленту. Она, легкая, на входе транспортера опрокинулась, едва коснулась заграждающего фартука. Я в
ужасе, что разбилась. А эти — снова на «эшафот», снова проверяют,
снова подозревают. Наконец выпустили – иди. К стойке такой-то
для оформления билета. Там, вдали, прямо и чуть влево. Здесь уже
стрелки-указатели – не собьешься. Бегу. На ходу достаю билеты. Не
вижу номера своего рейса. Достаю очки, втыкаю
стекла, одно снова вылетает. Подбираю. С одним стеклом, закрыв глаз, как монокль, смотрю билет. Все это — на ходу. В нервах, в спешке. В тельняшке - как последний защитник Севастополя. Добежал до стойки. Подаю.
  Средних лет немец, подтянутый, в очках, похожий на Ботвинника, едва взглянул на мои билеты, выскочил из-за стойки и со словами шнель-шнель, где быстрым шагом, а где и мной влево от длинного прелинного коридора с беско-нечными, как на демонстрации пассажирами, в соседний, почти безлюдный
огромный зал-отстойник к авиакассе для дальнейшего оформления
моего билета.
  Быстро-быстро оформили мой билет, и снова мы с моим доберманом мчимся по огромному безлюдному залу на противоположный его конец, к торцевой стороне. Добежали, запыхавшись. Он открыл дверь, крикнул кому-то повелитель-но вниз и, услышав женский отклик, показал мне, чтобы я бежал вниз по ступе-ням, а сам, махнув на прощание рукой, вспотевший и раскрасневшийся, стал обтираться платком от такой беготни. А я, едва сбежал на два марша вниз,
был встречен приятной женщиной-служительницей. Она меня и
вывела быстренько на улицу и усадила в пустой вагончик-автобус — и, назвав водителю номер моего рейса и тоже повторяя
«шнель-шнель», приказала ехать. Я был приятно поражен и удивлен
тем вниманием и заботой, что проявили ко мне этот Ботвинник
и женщина-проводница. Ко мне - малюсенькой песчинке в этой
громаде пассажиров. Вот тебе и пунктуальные немцы-бюрократы.
Но они, находясь на своей службе — превысили свои служебные полномочия не ради своего покоя, а наоборот, проявляя беспокойство
обо мне, бегая со мною, чтобы я не опоздал. Вот тебе и немецкая
невозмутимость. Они – оказывается — тоже люди, и есть среди них
добрые и отзывчивые. Они немцы, наши бывшие враги, которые
всегда воевали против наших русских.
Я был крайне растроган таким вниманием и возбужден всем,
происшедшим со мной во Франкфурте. Пытался высказать эти
свои чувства своему водителю автобусика. На немецком языке. Но
он или не понял, или не хотел отвлекаться, так как мчался во весь
дух к моему самолету, чтобы успеть.
Успели. Меня, одного меня, ждут на трапе улыбающиеся стюардессы. И едва я поднялся, убрали трап, задраили Люки через пять минут
уже были в воздухе над сверкающим вечерним Франкфуртом.
  Почему все эти неприятности произошли во Франкфурте? Почему виза на семь дней, а я изначально ее нарушаю, взяв обратный
билет на двадцать один день. И тут я, дурко, не подумал, что этим
билетом сразу высвечиваю себя как нарушителя.
Тут целая цепь событий и случайностей, приведших меня к моим
франкфуртским мытарствам.
Все началось с того, что месяц назад позвонила дочь и, вся в слезах,
рассказала, что Сережа не сдал экзамены, и что эту сдачу переводят
на осень, и что он категорически не хочет такого варианта, и что до
десятого июля надо идти в школу и решить этот вопрос, а он ни в
какую идти туда не желает. Рита просила меня прилететь и помочь»
ей в этом вопросе. Куда деваться. И я - ринулся на помощь. Вот вся  эта проблема с визой-билетами в такие сжатые сроки  и привела к такой ситуации.
Да еще попал на турфирму, где очаровательные с виду, но прохиндейские по существу две акулы, которые славно полакомились моими денежками. Отданными наперед за все сразу и за визу и за билет туда-обратно. И получил визу в итоге не на двадцать один день, как рассчитывал, чтобы и Сережин вопрос успеть решить, и отдохнуть чуток у Риты. А то, что они эти Людмила Дмитриевна и Таня
водили меня за нос, так видно было по их брехне: то все никак визу
не могла Москва открыть: то кого-то там в посольстве арестовали,
то курьер заболел, то еще что-то, и пытались объяснить мне это
форсмажорными обстоятельствами. И все тянули и тянули время с
документами. А я должен был успеть не позже десятого, так как потому
школа закрывалась на летние каникулы. И потому пришлось хватать
то, что осталось, то есть всего на семь дней визу. И еще она мне, эта
руководитель Л.Д., лапшу на уши вешала, что мне самому в Италии
достаточно позвонить в Милан, в посольство, и мне автоматически
визу продлят: там у нее де все схвачено, все свои люди. И я развесил
уши, поверил. И лишь в Италии, откуда ей звонило продлении визы,
окончательно понял, что она меня просто водила за нос: она сказала,
что надо самому ехать в Милан за двести пятьдесят километров и
идти на личный прием к консулу, которого она вообще не знает, так
как знакомые ее вдруг куда-то все исчезли.
И тут я окончательно понял, что я – лоханулся, доверившись
этим сукам. И вспомнил невольно вспомнил как много раз,
приходя к ним в турфирму заставал их обоих, выползающих из
затемненной комнаты с обильной выпивкой-закуской, и сами они
сладко жмурились-облизывались как кошки после сытного обеда,
Потом, по возвращению в Ростов, после Франкфурта-на-Майне,
появился у них и сказал им все, чего они заслуживали. Но с них —
как с гуся вода: видать, не впервой этим акулам заглатывать таких
пескарей как я: глаза совершенно правдиво-честные, искренние,
доброжелательные, как у невест христовых.
Записать, а то выскочит из головы. О дыре в заборе возле Лендворца,
под мостом на той стороне вокзала, через пяток железнодорожных путей. При всех солидностях заборов вокруг главжелдорвокзала, при всей
огромной массе милиции, охраняющей главный вход вокзала и его первый
основной перрон от всяческих террористов - здесь же, наискосок, через
пути сквозной проход от Лендворца под мостом к вокалу, где ранее
была дыра-перелаз для сведущих шустриков. И здесь уже не проход, а
почти насквозь распахнутые, неохраняемые ворота: иди кто хочет, и
неси в сторону вокзала, что хочешь. Как и через любую границу, при
желании, есть десятки вариантов, чтобы пройти или проехать через
нее. Я хотел здесь заметить разницу у них на Западе и у нас. У них
если закрыто, то уж закрыто везде и капитально, у нас же, при всей
солидности наборов — дыра в нем или узкий проход, или перелаз - как
закон, как сущность. По принципу: если нельзя, но очень хочется или
очень нужно, то вполне даже и можно. Как и во всей нашей жизни, и
во всех наших законах со всеми их примечаниями, дополнениями, пунктами и подпунктами, где полно этих дыр, которые в корне меняют
суть самого закона, суть любой ситуации.
  Без осложнений прибыли в Римини, оттуда в Болонью. С Сережей
был разговор, но никакого толку. На другой день с Ритой ездили в
город ее машиной за продуктами. В центре, недалеко от китайского
магазинчика дочь поставила машину на узкой улочке на платную
стоянку, бросив в автомат полтора евро за час стоянки. Взявшись
дружненько под руки - пошли в город. По дороге я спросил ее, что
означают вот эти иголки-шипы, которыми густо утыканы поперечные металличе-ские связи бесчисленных знаменитых уличных галерей города Болоньи. Дочь отвечала, что эти иголки – чтобы голуби не садились и не гадили.
  - Ха, - изумился я. - А мы с мамашей еще с тех прошлых сюда
приездов решили, что это какие-то обереги от злых духов. А оно
вон оно что, как все просто!
Зашли, конечно же, в собор Святого Петрония. Людей очень мало.
Одни - сидят, отрешенно молясь, другие – стоят на коленях. Для
этого у них специально на впереди стоящих скамьях, сзади, внизу
сантиметров на пятнадцать от пола продольная доска, обитая
чем-то мягким и покрытая красивым дерматином. Все удобства
для прихожан: не только сидят в храме, но даже на коленях стоят с
удобствами. Я невольно вспомнил, как позавчера у нас в церкви на
Чапаевской тяжко становилась на каменный пол на колени пожилая грузная женщина.
Проходя по улице, справа вижу картину, которую сперва было
не понял. Строители на третий-четвёртый этаж реконструируемого здания верев-кой, на устанавливаемых лесах через блочок из небольшого велосипедного колеса вручную, ведром, подавали какие-то небольшие металлические фуськи. Не бонял, думаю, что за примитив у них, где все технические приспособы, вся эта малая механизация на очень высоком уровне, и вдруг – такая рутина. Но, присмотрев-шись, понял, что именно таким способом, ручным, выгодно подавать эти фуськи наверх без всяких электроподъемников ни убавить, ни прибавить. И дешево, и сердито. Молодцы, как раз то, что нужно, мысленно хваланул я этих монтажников строительных лесов. Кстати, монтаж лесов у них ведут специальных строительные управления.
А дочь торопит меня дальше, отрывая меня от моего любимого строитель-ства. Перед выходом на поперечную широкую улицу, по центру нашей узенькой, где проезжая часть всего три-четыре метра, вдруг высовывается прямо из-под земли металлический цилиндр толщиной сантиметров двадцать и высотой более полуметра — прямо-таки из репертуара Камасутры. А это всего-навсего автомати-ческий шлагбаум, а не то, что вы подумали, мой проницательный читатель.
  Мы перешли на другую сторону довольно широкой улицы с
очень сильным движением автотранспорта. Там в узкой горловине
поперечной улицы задом к нам, растопырив свое брюхо-бункер,
стоит огромная мусорная машина, побольше нашего «Камаза». Двое
работяг-мусорщиков, в зеленой униформе подвозят, разворачивают
поперек автоприемного бункера огромные мусорные баки. Водитель
захватами ловко зацепил крепкой металлической рукой очередной
бак, опрокинул его в брюхо машины быстро опустил бак на землю,
где его мигом работяги убирают в сторону, а на его место втыкают
новый, следующий бак. А в бункере мусорной машины в это время
идет интенсивная прессовка-трамбовка всех этих отходов. У нас - в
мусорных машинах — не трамбуют мусор. И отлого бумаги, целлофановые кульки – вихрем вылетают из бункера мусорной машины,
разлетаясь по всей дороге. Я невольно залюбовался шустростью
и слаженностью работы и этих двух работяг, и водилы, и самой
мусорной машины.
  - Вот так, - говорит дочь, в мусорном баке, недавно запрессовало.
одного бездомного румына, спящего
  Я был потрясен. Это ж до какой степени надо было человеку дойти, чтобы вместо благоустроенного жилья, вместо своей постели спать в бункере с мусором. И как это нужно было вымотаться, чтобы не слышать грохота в то время, когда подошла мусорная машина. Это ж какая нужна невероятная злая сила, чтобы вытолкнуть человека из своего дома, оторвать от своей семьи, своих детей и бросить в этот страшный житейский водоворот.
  Через час вернулись к машине, поехали в парк, что у подножия!
Там тихо, уютно, просторно, много тенистых высоких деревьев,
отдельно или по три-четыре стоящих среди просторных открытых
зеленых лужаек. В горной речушке с запрудами и мостиками — тихая,
чистая, спокойная вода, где множество водяных элегантских черепашек-попрошаек. Этот парк носит имя святой Маргариты. Как,
кстати, и церковь, что на улице Массаренти, где живет Рита. Что это?
Судьба, предначертание моей дочери: жить именно там, где церковь
носит ее имя, имя, данное ей бабушкой Сатей, как редкостное и
очень красивое: Маргарита, что значит -- Жемчужина.
  Парк – очень красив своим природным ландшафтом, так как
находится у самой подошвы невысоких Апеннинских гор и являет
собой как бы продолжение лесистых, красивых своей первозданностью уголков: здесь то купы столетних дубов, то зеленые тенистые
лужайки, то горная речушка, вся застывшая в свои; чистых, тихих
запрудах.
  Здесь очень вольно-вольготно, и больше напоминает естественный
лесной массив гор с его неповторимыми опушками и холмами: все
так естественно, спокойно и прекрасно, никакого шаблона, ника-
кого штампа-трафарета, каковые у нас в России, где сплошь, если
парк, то имени Горького, со штампованной атрибутикой: клумбами,
скамьями, эстрадой и прочим.
На другой день был в городе, записал: башня Азинели. Прямостоящая. Строилась с одиннадцатого до тринадцатого века. Девяносто
шесть метров. Вторая башня падающая. Название ее — Cariѕеnda
(Гаризенда). Сорок восемь метров высотой – ровно половина первой.
Тоже строилась тогда же. Пока стоит, не падает, как Пизанская.
Эта – стабилизировалась, но наклон весьма приличный. В сторону
стоящего вблизи собора. И поэтому ее стянули стальными обручами,
укрепили, установили приборы и ведут постоянное наблюдение. А
почему не могут Пизанскую башню укрепить? Неужели так техни-
чески сложно? Методом противовесов фундаментной части, чтобы
устойчивость обеспечивалась собственным весом, по принципу
Ваньки-встаньки, как Останкинская у нас.
Вчера. Идя по Массаренти, видел на проезжающей с кирпичом машине сзади, на последнем поддоне гэ-образный захват для подъема кирпича, который всегда теперь на этой спецмашине, где и кирпич и где свой автокран, свернутый змеей у кабины водителя: раньше такого захвата не было.
В том магазине, на Сан-Витале, где в прошлый раз я видел висящие
окорока в виде четкого гусиного строя, так вот этого строя, такого
красивого - уже нет, а, как и везде, сплошной разнобой всего, в том
числе и гусиного строя. Когда я вечером дочери сказал об этом, она
подтвердила, что там теперь новый хозяин-араб, вместо итальянца,
и что идет вытеснение итальянцев из торговли. И когда я спросил
Риту про нашу соседку-продавщицу, что всегда нас очень любезно
и восторженно приветствовала, то услышал печальный ответ, что
ее, увы, тоже уже здесь нет. Забегая наперед, скажем, что все больше
на улицах видишь арабов, хохлов, молдаван, и все грязнее на улицах
  С удовольствием снова поглазел на Дуэ Тори — две башни. Bпереди них появился за мое отсутствие памятник какой-то знаменитости. Записал параметры башен примерно по девять метров обе в основании. Это я своими шагами мерил. А улица со стороны башни Азинели столь узюсенькая, что не устоишь возле башни,
если хлынет поток автотранспорта со стороны центра с
припрут к стене и раздавят, размажут по стенам. Особенно опасны
бешено мчащиеся мотоциклисты. Подобную картину я наблюдал
на Сан-Витале, когда вдруг заорала сирена скорой помощи, и весь
транспорт - вбок, вправо на тротуар, давая скорой дорогу. И
только она промчалась, вся сиреневая от рева - следом за ней — десяток мотоцик-лов, как стая гончих за волком — рванула, треща и
грохоча на бешеной скорости.
  Справа по ходу — собор Святой Анны, где я в прошлый раз слушал
органную музыку. Вся обширная площадь обрамлена изящными
галереями с точеными, красивыми, стройными колоннами. Здесь
я досмотрелся и допер, что поперечные, вверху, пoд пoлyaрками
связи – это связи жесткости, а не трубы для электропроводки, как
я предполагал. Здесь просто стальные полосы кинуты между полуарками, перехо-дящими в своды. А есть — трубы вместо стальных
полос, изредка - стальные уголки.
  Справа за церковью, в глубине дворика — институт германской
культуры; на табличке красивыми тисненными буквами
по-итальянски написано Tedesсo, что означает немецкий.
Ничего особенного: три-четыре двух-трехэтажных здания с высоченными зате-ненными окнами. Двери, атрибутика дверей
- очень
162
•
высоченных окнах, три на три, старинные кованые решетки, старинная, дорогая, сияющая позолотой. Дворик - чистюсенький, выложенный камешками-веерами- Там, за этими окнами - своя особая жизнь. В глубине двора - два-три пышных красивых розовых куста. Под стенами зданий стоят, дремлют десяток шикарных сверкающих иномарок.
  Слева - высоченный огромный трехэтажный дом пятнадцатого века. У входа - два каменных громадных атланта, держащих,
казалось, на своих мощных плечах всю эту махину. На огромных высоченных окнах три на три, старинные кованые решетки, способные выдержать слона.
  Сверху - красивый карниз с выносом метра на два. А рядом - Дом
с еще более громадным свесом крыши, переходящим в широченный,
трехметровой ширины, карниз. Дальше, по этой же стороне - та
церковь, о которой мне говорила Риточка, что в ней есть подземная
церковь, такая же по величине, как и снаружи. Если я правильно
понял, то это церковь Святой Екатерины. Но она
закрыта. Кстати, в Армении, говорят, есть церковь, вырубленная в
скале. Тоже удивительная. Правда, я ее не видел,
  Вчера под вечер ездили в Доццу — небольшой поселок километрах в
тридцати от Болоньи. Крепость — очень солидная, громадная, круглая,
кое-где еще идет реставрация. Единственная узкая улочка, идущая
вверх. По обе стороны одно-двухэтажные домики сплошной
линией. На многих, прямо по штукатурке — как бы карандашные
картины-гравюры на старинные темы. Улочка вымощена камнями-
кругляшками. По центру — две бетонные параллельные полоски
для легковых машин.
Вечерело. Тихо, тепло, спокойно. На улице — почти никого. Одни
только сидящие на скамейках у домов жизнерадостные старички. Все
здесь как в заколдованном, застывшем сне: те же маленькие уютные
домики, что и триста лет назад, та же величественная крепость,
та же каменная дорога, такие же опрятненькие старички. Здесь, у
стены башни видел малюсенький, как игрушечный, экскаватор с
ножом-грейдером — ведется реконструкция.
  Уже около девяти вечера заехали на Риточкину работу, в магазин, который раз в десять больше нашего универсама на Западном.
Здесь главный зал — продукты. В нем дочь работает. Здесь — около
пятидесяти касс. В салоне выставка-продажа легковых, цена — 7,9-
9,9 тыс. евро (эвро, как они говорят). Буфет-бар. Телевизор. Футбол.
Французы выигрывают у хорватов 1:0. Собаки! Рита оттащила меня
от телеящика, подвела к тележкам, что для покупателей. Их конструкция - весьма оригинальна: впереди сиденье для пятилетнего
ребенка, где он сидит, как на велосипеде, и даже крутит колеса, а
родитель - сзади подталкивает, укладывая грузы-покупки в заднюю
часть: и покупаем продукты, и - катаемся одновременно!
  Приехали домой. Уже хорваты ведут 2:1. Молодцы! Французы еле сравняли, гады!
  Залетела муха. Я убил газетой. Раньше мух не было и в помине,
Выяснил: крышка мусорного бака неплотно закрывается - погнута.
Раньше такого не было. Дома в их вестибюле-холле, где полочки-
ячейки для почтовой корреспонденции, на одной из них уже третий день лежат какие-то ключи. Целая связка. Видать, для передачи
хозяевам. У нас бы давно их замели.
  Входная дверь - сама захлопывается на английский. Когда я дважды выходил выбрасывать мусор, то чтобы дверь не открывать-закрывать ключом, и она не
захлопнулась, пользовался тем же деревянным клинышком-подпоркой, которым пользовалась уборщица, соседка третьего этажа при мытье вестибюля. Все это, как и у нас, с той разницей, что здесь изумительная чистота, порядок, уют, даже комнатные цветы стоят в вестибюле и по всей лестнице, хоть чай расшивай. Какой жуткий контраст с нашими коммуналками-гостиницами, не говоря уже
об общежитии на Врубовой или даже о подъезде Асиного дома
являющихся образцами разрушения и вандализма
  Среди недели, когда дочь была выходная, ездили с нею в магазины за покуп-ками продуктов. Сперва — в дешевый, где скидки
против обычных магазинов, даже не синьорских, на 20-50%. А все по
причине того, что в таких магазинах надо своими руками отбирать
овощи-фрукты, а это вовсе не синьорское дело. Но здесь дешево,
и здесь в основе иносранцы — типа нас, да еще арабы. Изобилие и
дешевизна – вот главное, что бросается в глаза в таких магазинах. И
с каждым годом — все дешевле и дешевле. Они, простой народ, уже и
наелись, и налились. Не зря же мы их называем обществом потребления, где все - для человека, все — для блага человека, все — во имя
человека, даже маленького, и – на деле, а не на словах, как это
было у нас в советское время. В этом магазине, в дешевом, мы взяли
большую часть продуктов, потом поехали в синьорский магазин,
в «Есселунгу», где брали мясо, молочные продукты, хлеб и прочее.
Я обратил внимание, что хлебных изделий десятка два видов. В
том числе, длиннющие, около метра, плетеные калачи, свисающие,
словно наш заплетенный лук, только толщина плетей с добрую
мужскую руку. Я с удовольствием катал тележку, Рита – синьорой
ходила, выбирала продукты. У кассы, где очередь не более чем пять
человек (а таких касс - штук пятнадцать), дочь меня удерживала,
чтобы я не торопился выкладывать товар на транспортерную ленту — это ведь синьорский магазин и суетиться не к лицу. Что Рита и демонстрировала: пока кассир все не посчитает, только после этого она неспешно достает из своей сумочки кошелек, извлекает банковский чек, кассир снимает с него необходимую сумму и по телефону передает эту информацию, куда следует.
  Тележкой подъехали к своей машине на улице, выгрузили. Я
думал, тележку надо катить обратно в магазин, ставить на место и
получать заложные пол-евро - монетой. Дочь заметила, что отвозить тележку никуда не надо, а оставлять прямо здесь, на улице, где уже стоят многие: их потом работники магазина отправят в вестибюль торгового зала. Она поручила манипу-ляцию установки тележки на сей раз мне, так как я уже не раз наблюдал эту процедуру; ставишь в общий стройный ряд тележек, закрепляешь цепочкой с замочком, нажимаешь кнопку фиксатора, замочек закрывается, и ты получаешь
свои заложенные пол-евро. Все это исполнил быстро и четко, Рита
хваланула. А вот Вова, говорит Рита, не смог сразу. Как и мамаша
с кабаном во Флоренции, подлакнул я, и тут же Рита со смехом заметила, как однажды Вова ломился на стоянке машин, что рядом с домом по улице Бонди, в чужую машину, так как она — точно как у Риты и даже номера почти совпадали.
  Уже отъезжая от магазина, дочь показала стройплощадку на месте
бывшей старой школы, где раньше проживали сотни нелегальных
мусульман-строителей. Им, говорит дочь, всем дали новое жилье.
Несмотря на то, что там в этом старом школьном здании никакой
прописки не было. Вот так. И сравните как это у нас, при сносе
старого жилого фонда, сколько надо бумажек и подтверждений, что
ты там жил, и что тебе, жителю этой страны положено получить
новое благоустроенное жилье. А там — беглец — иностранец
нелегал — получает!!!
Заехали еще в один магазин, где дешевое вино: красивая пятилитровая стеклянная бутыль с ручкой за 3,5€, то есть пол литра - десять рублей. А у нас – за десять рублей купишь пол-литра вина, а? Здесь же купили в упаковке сразу три зубных щетки. Эти три щетки стоили дешевле той одной, что мы купили в «Ессе-лунге», которая стоила около 0,6 €, а эти три менее 0,5 €. А ту, из синьорского магазина, говорит дочь, мы сдадим обратно как ошибочную покупку.
Я спросил, можно ли это и при каких условиях.
  - А, чтобы не была вещь распакована и, конечно, чтобы чек
был. У нас в магазине, даже на продуктах, заметила дочь, - такое иногда бывает.
  А в этом магазинчике, дешевом, где большинство покупателей - арабы, на тележках специально прикреплены двухметровые
дюралевые вертикально стоящие, как флагштоки, палки-трубки,
чтобы не выкатывать в дверь на улицу эти тележки, где они бесследно
исчезают вместе с арабами-шустряками. На кассе - оно. С лицом дегенератки. Но чуть грудки выступают детскими кулачками из-под блузки: значит, она. Лицо — типа кувшинного рыла. Но работает быстро-быстро, как автомат. Вежлива.
Я у дочери спросил, когда уже ехали оттуда, что ведь может же и
ошибиться. Дочь отвечала, что, конечно, бывает.
- Ну и что, - поинтересовался я.
  - Ну, в нашем магазине, например, мы не отвечаем, и как мелочь сами не сдаем, а се принимают у нас просто по весу, где ошибка допускается +5 € в ту или иную сторону. Но чтоб это не было системой. Тем более в одну, понятно какую сторону. А вот в «Пьянете» («Планете»), - продолжала дочь, - там все до копеечки кассиры сдавали. И что ж ты, папа, думаешь? Она, эта «Пьянета»
этот огромный Магазин - разорился, потому что их точность и пунктуальность с кассирами были показушными. В мелочах точность, а в крупняке такой аферизм процветал, что ой да на
  Я с изумлением слушал, открывая в обожаемой мной Италии
неприятные черты, как это происходит с нами, открывая в любимой
женщине что-то неприятное в лице, фигуре или характере,
 - А у нас, в магазине, время лихо ведя свою машину по городским загружен-ным улицам, - у нас, — говорит она, — в магазине, где одновременно работают более
сорока кассиров, эти последние пятнадцать минут, что раньше
уходили на сдачу денег с точным подсчетом, эти сэкономленные
пятнадцать минут перед закрытием работаем до упора, до последней
минутки. И пользы — больше.
А вот с ее банкоматной карточкой, по которой дочь, как и
многие в синьорском магазине, оплачивала, произошел конфуз:
на кассе компьютер не смог произвести съем показаний. Было неловко, а налич-ных дочь не захватила достаточно, и пришлось от
покупок этих отказаться, к нашему стыду. И кассир, и покупатели,
заторможенные нашей неувязкой, подумали, что вот, мол-де, как
только русские или подобные им иностранцы, так обман и афера, и
неприятность. Почему дочь и не очень меня приветствовала, когда я
пытался с ней говорить на своем языке в магазине довольно громко:
это привлекало внимание итальянцев. И Риту это злило. Я ей об
этом дома с неудовольствием и сказал, что она стыдится русского
языка, а я не собираюсь этого делать и скрывать свой язык, потому
что этот язык все-таки великий и могучий, несмотря ни на что!
  Продолжая препираться, и находясь в небольшой конфронтации
едем из магазина. Справа – косарь электрокосой выкашивает под
кустами. Как и тот мужик, в Ка-де-Фабри, что косил-подчищал
на стадионе возле церквушки, где мы делали пристройку. Я сказал
дочери, мол, погляди, вон косарь. Она, все еще находясь в состоянии
спора со мной, по инерции, что ли, сказала, что нет, что это - убор-
шик, компрессором выдувает, убирает территорию. Опять заспори-
ли. Она уже, проехав, тормознула, развернулась, подъехала к нему. Мы вышли, подошли, глянули, спросили. Я вижу - электрокоса, с
крупным полудиском, срезает траву. Пыль столбом от этой работы.

Косарь, молодой, высокий араб, сняв намордник-респиратор, стал
oбъяснять. Что уж о дочери сказал не знаю, видать, что все же коса
это, так как дочь постепенно успокоились, а я не стал доказывать, что
это точно такая же коса, как у того моего знакомцa в Ка-де-Фабри, так
как электромотор расположен на черенке у косы, и если это был бы, компрессор для выдувания мусора, то он висел бы у него за спиной,
как рюкзак, что я видывал еще раньше при уборке улицы Бонди.
  На тротуаре, в тенечке - играющие на цимбалях и на баяне - наши
люди: то ли гуцулы, то ли молдаване. В шляпе, что на асфалите
европалюта. В основе — мелочь, монетами, но есть и бумажные.
  - Вегхной догхогой идете, товагхищи, - изрек я им, - молодцы!
Они заулыбались и стали наяривать еще дружнее, громче и веселее.
Пришлось кинуть им в шапку.
Вчера, когда по горной дороге ехали отдыхать на шашлык, в местах ремонта дороги маленькие, низенькие временные светофоры, работающие от аккумулято-ров. Ну, просто прелесть! Но у нас-то такую прелесть оставь, в горах, на безлюд-ной дороге упрут даже не успеют поставить!
  Делали шашлык, купались в горной речушке, загорали на горячих
каменных глыбах, просто отдыхали. По пути видели скатанные к
краю поля, большие широкие зеленые цилиндры сена — сплошной
крупной нарезанной колбасой. Поразили меня их небольшие поля
созревающей пшеницы на очень крутых склонах гор. Как они там
пашут-сеют-убирают? Непостижимо!
  А вот подсолнечник я так и не усек, какой он, в смысле его
сорта, по двум причинам: он еще только зацветал это первое, а
второе, и главное – это то, что я тогда, еще не знал этого свойства,
о котором только осенью узнал от брата-агронома здесь, в России,
когда ездил к нему в сельские края в Миллеровский район. Оказывается, как сказал брат, сейчас они здесь у себя в России стали
сеять какой-то новый импортный сорт-гибрид, у которого Шляпка
при созревании торчит под углом 45°, а это значит, что затяжные
осенние дожди ему не вредят, так как вода скатывается с обратной,
задней стороны шляпки, как с крыши, и семечки не гниют. Наши
же сорта имеют низко наклоненную голову, да еще вогнутость к
центру, и потому собирают воду своей шляпкой, и семечки быстро
загнивают. Теперь и я это свойство знаю и быстро могу определить,
какой это подсолнечник: наш или их гибрид; а само наше название
«Подсолнечник» под солнцем, и ихнее джиросоло — гуляющий
под солнцем идентичные, почти синхронные, и точно отражают
природу этого растения: поворачивать на восток свою головку-шляпку.
Я это к тому сделал такое отступление, что чем больше знаешь -
больше видишь, и все значительно интересней, чем человеку непосвященному. Точно так же, как мне, строителю, очень интересны все
необычные здания, само строительство, не говоря о знаменитых шедеврах ита-льянского зодчества и культуры.
Продолжая о многознании: здесь, в России, недавно встретили знакомую, дочь которой ездила в турне по Италии, где она
посетила Рим, Флоренцию, Венецию, то есть увидела главные достопримечатель-ности этой сказочной страны. И что же? Никакого
впечатле, как у нас говорят. Вернее – ничего особенного не нашла
там: в Риме Колизей это не шедевр древности в ее глазах, а лишь
бесчисленные бродячие кошки, да ящерицы в камнях; Флоренция — толпы туристов и очереди в музеи. А Венеция – так вообще
вонючая, старая и обшарпанная. Кто мало знает, тот мало видит,
мало понимает. И им даже в Италии скучно.
  Серго нашел маленький патрон с пулей, 1944-го года, от пистолета,
 Ну да, здесь же был самый эпицентр партизанского движения.
  Снова Болонья. На входе в магазин — молодой, здоровый попрошайка-нищий, с космами-косами, с кольцами в носу, в губах и
в ушах и с протянутой рукой. Дочь спросила меня, почему я ему
ничего не дал, я отвечал, что он — в десятки раз богаче меня. Ведь
он — профессиональный нищий. А здесь — в богатой Италии он
имеет о-го-го! Есть и цыганки-попрошайки. Но очень мало. Им,
говорит дочь, платят очень солидные пенсии. Потому что еще со
времен короля Виктора Эммануила, с XIX века это пошло: он, ко-
роль, влюбился в красавицу-цыганку, женился на ней и потому с
тех пор платят высокую пенсию всем цыганам - в благодарность
его жене и ее народу.
  Когда мы проезжали железнодорожный переезд, дочь рассказала
о гибели двух болонских девочек-подростков на переезде, где они
попали под поезд и то, что их признали виновными, а родителей
погибших заставили через суд выплатить огромные деньги за ущерб
железной дороге, и по этому случаю конфисковали у них жилье.
Этот пример показывает бездушность и жестокость их системы, где
человек – совершенное ничто перед законом. Это — обратная сторона
медали их справедливых законов. Лицевая же сторона — перед законом все равны. И под его топор попадают как простые смертные, так
и сильные мира сего: Хельмут Коль - бывший канцлер ФРГ, Билл
Клинтон - президент США, тот же - Никсон или президент Литвы
и многие другие. Об этих несчастных девочках нужно добавить, что
церковь как раз-таки тут, в такие моменты, и приходит на помощь. Не
только помогает духовно, но и материально, как в данном случае, когда уже все светские инстанции отказали в этой помощи. У нас же наша церковь в стороне от подобной материальной помощи. Мол, это не ее дело, ее дело только духовно поддерживать; жалкое оправдание нашей нищей  церкви, разгромленной и раздав-ленной нашей системой. И поневоле подобные вопросы о материальной помощи в таких случаях решали опять-таки коммунисты через партийные, гражданские, судебные инстанции, смягчая ужас таких трагедий, но и, главное, нарушая законы. Ради человеколюбия, казалось бы, а, фактически, внося бестолковщину и искаже-ние законов, давая ловкачам ускользать от правосудия и наказывая невинных.
  У нас - все перепутано и потому - бардак.
  Опять с удовольствием иду по бесконечным ступеням, вверх, на
гору, к собору Санта-Лука времени-то свободного до хрена,
  Прямо впереди на крутом повороте металлические ворота
с красивой сеткой-решеткой. Там, в глубине – Уютный дворик,
весь в зелени, прорезаемый изящными белыми мелкогравийными
дорожками-тропинками. А за невысокими пальмами и густохвойными молодыми елями — чудесный полутораэтажный небольшой
домик-вилла. Как все ухожено, вычищено, выблистено! Какая
гармония строений, дорожек, забора и зелени. А сочетание пальмы
и ели, которое так нравится дочери - сплошное очарованье: здесь
соединились юг и север, холод и зной, строгость и роскошь - как
суровый мужчина севера и знойная роскошная красавица юга.
  Совсем недалеко от собора, у грота № 234 на ступенях, справа
сидит – плачет худенькая, убитая горем молодая азиатка. Я погладил
ее по волосам, сказал слова утешения. Она благодарно, сквозь слезы — улыбну-лась. Хотел сфотографировать ее на фоне того креста,
что так нас поразил с женой прошлый раз, при подъеме к собору
Санта-Лука – передумал: во-первых, азиатка и религия другая, во-
вторых не этично: горе, искреннее горе — оно индивидуально и
не терпит афиширования.
  От нечего делать и дефицита общения, я стал прикалываться
к иитальянскому беглецу моих лет, в очках, который потихоньку, с
Одышкой, тяжкой трусцой преодолевал очередной крутовастенький
отрезок галерей на Санта-Луку. Как только он добежит до очередной
ниши в стене с картиной на библейские темы, где ровный отрезок
галереи делает излом, где вся эта арочная система вверху соединяется
массивным шаровидным потолком, как шаровое соединение в тех-
нике, как коленчатый сустав нижней конечности (а что, коленчатый
сустав есть и в верхней конечности, спросит проницательный читатель?). Так вот он, этот беглец-Гарун, бежавший быстрее лани, в
этом месте сочленения галерейного изгиба останавливался и делал
трехминутную передышку, и я его снова спокойненько догонял своим размерен-ным шагом. И когда я ступал на очередную площадку, где опять смотрел картину, делал записи-выписи, он, словно, получив от меня эстафетную палочку, - снова ухолил вперед-вверх тяжелым шаркающим шагом. Так повторялось раза три-четыре пока наконец, не закончился сравнительно пологий подъем, вымощенный бетонными плитами и впереди не начался крутой,
со ступенями-площадками подъем, где он, мой сотоварищ и уселся на невысокий боковой ограждающий камень-тумбу, поджав под себя ноги с видом человека, достигшего своей цели и в награду за то позволивший себе отдых-расслабуху. Именно потому, что мы были одни на всем обозримом пространстве, и что мы шли с ним как бы в одной упряжке, ноздря в ноздрю в этой как бы эстафете на этих отрезках-подъемах, и от одиночества, и оттого, что он уже завершил
свой трудный поединок, преодолев и тяжелый подъем и самого себя, я и позволил себе — по русскому обычаю провинциала, ему пару дружелюбных слов, что он, браво, молодец и что галереи – белла, то есть красивы, и что Болонья-Италия — белла-беллиссимо, на что он, этот беглец, презрительно глянул на меня, как на вонючую вошь сквозь свои очки, увеличивающие и без того большие холод-
ные рыбьи застывшие глаза древнего римлянина, изреки что-то
нелюбезное в мой адрес, вроде того, чтоб я проваливал подальше
со своими хвалебными одами, оскорбив меня своим холодом и пре-
зрением. На что и получил от меня такой же аналогичный ответ в
русском классическом стиле, что сам ты, мол, дурак. 
  Мой благосклонный читатель! Прости за столь длинные предложения: во-первых, этого больше не будет, а во-вторых, позволь тебе
объяснить причину этих длиннот: Я преднамеренно эту страницу
составил из них, как дань уважения к гоголевско-толстовскому стилю,
в который до сих пор влюблен и которому подражал, который до сих
пор люблю. И это несмотря на то, что я сознательно, по мере сил ста-
рался писать чеховским, коротким и ясным слогом, так необходимым
в нашем современном динамичном человеческом общении.
Дома вечером после моего рассказа об этом бегунке, не только
после словопрений о магазинном инциденте, Рита взвилась еще
больше, доказывая мне, что русские здесь не есть предмет гордости, а, напротив, предмет стыда и унижения. Именно из-за своего хамского поведения бывших наших соотечественников здесь в Италии. А они - молдаване и западные украинцы - заполонили всю Северную Италию. И для них, итальянцев, они все равно русские.
Вот почему дочь на мой рассказ и привела аналогичный пример того, как если бы какой-то зачуханный таджик приехал в Москву и
на ломаном корявом русском языке говорил бы москвичу, что Москва - хорошо, красиво, что Кремль хорошо, и то он таджик.
  - Нет, взвивался я выше потолка, - это совсем даже не одно и то
же! И никак нельзя проводить здесь параллель, Кто такие таджики! Кто их знает? Что он сделали? А русских знает весь мир!
  - Тебя сильно знали по Франкфурте, — парировала дочь, - ты же
сам недавно возмущался тем, что там вообще не признают других
языков, кроме английского, немецкого и французского, А-а, то-то
же, - торжествовала дочь, но я все равно не сдавался, доказывая, что тупари есть везде, даже среди цивилизованных немцев. И если эти немцы не знают, что такие русские, кто такой Пушкин Или Ленин, значит, показывают собственное бескуль-турье и нищету духа. Да, я продолжаю утверждать, что мы великий народ,
великая страна, великая держава, что имеем великую науку, технику,
великое героическое прошлое, великую культуру.
  - И потому, - вставляет дочь, - гадим в туалетах и хамим в Италии, в Европе и во всем мире!
  - Да, - отбивался я, — бытовая культура у нас на очень низком
уровне, мы здесь отстали от западной Европы и очень значительно,
Но в отношении культуры духовной, особенно дворянской девятнадцатого - мы превзошли многих европейцев, не говоря уже о
таджиках, которых даже и не пытайся ставить на одну доску с нами.
Что сделали таджики на мировом уровне? Ничего.
  - Да это ты, папа, не знаешь. А знаешь лиш ьо русских. Как они
знают о своих. Как и другие известные народы, ну взять хотя бы
шведов. Что ты о них, о шведах знаешь? Кого можешь назвать?
  - Ну, хотя бы того же Карла XII, побитого Петром I под Полтавой,
или — братьев Нобель, учредивших всемирно известную нобелевскую
премию. Кстати - состоявшихся здесь, у нас, в России вставил я
победный клич.
- Да, - парировала дочь, — это ты, имеющий высшее историческое образование, и то лишь помнишь Карла да Нобелей, а что же
простые русские люди. Знаете ли какой-либо шофер Вася о них?
  - Думаю, знает, отвечал я, потому что по уровню грамотности мы в советское время были одними из первых в мире — ведь
этого не отнять. И наши лоди, даже самые простые, думаю, знают
и помнят об исторических и культурных деятелях других стран
больше, чем они - о нас и тем хуже для них, потому что величие
страны, величие народа определяется, какое влияние на мировую
историю, политику, культуру оказал данный народ.
  Что совершила та же Швеция в мировом масштабе? Чем она
знаменита? Своим побитым Карлой, да нобелевскими премиями
Или Австрия: Моцартом и Фрейдом? А мы дали миру гениев. Во всех
Мы первые покорили космос, и Гагарина знает весь мир. A Ленин и ленинизм - перевернувшие не только Россию! Вот наша  слава, хотя и геростратова, конечно, потому что остались нищими, и все больше отстаем. Но. Но!!! Наша революция, наши жертвы прошлого столетия, хотя нашей стране, нашему народу принесли
меньше пользы, чем вреда, тем не менее, эти жертвы не были столь,
уж напрасны: мы русские двадцатого века своими телами унавозили
почву не только для Западной Европы, но и для всего мира, и они, другие народы пожинают сладкие плоды этой тучной плодородной
земли. Это на наших русских косточках расцвела Западная Европа,
ряд арабских стран. И та же разжиревшая Швеция построила свой
социализм только благодаря жертвам русского народа.
  Рита, желая поспорить, упрекала меня в том, что я своим корявым итальян-ским языком пытался говорить с этим бегунком, унижая себя. Я отвечал, что я вежливо-культурно с ним говорил и даже скузи — извините, сказал ему. А что коряво, так никто сразу не говорит хорошо, а за одно только желание говорить с ними на
их языке об Италии, о Санта-Луке и так далее - уже похвально, И в
подтверждение этого привел пример, бывший с нами еще в советское
время, в Литве, где мы отдыхали: один наш русский, проживший
двадцать лет в Литве, совершенно не понимал их языка и требовал
партсобрания проводить только на русском языке. Ох, уж эта русская
лень и не любопытство, порицаемые еще великим А. Пушкиным. И пример обратный, с нами же, когда мы с женой за неделю отдыха с удовольствием позна-вали самые необходимые слова литовского языка, такие как лабодено – добрый день, вальги;ля так далее. Или я, будучи во Вьетнаме на двухнедельном отдыхе, с удовольствием произносил главную фразу на их многолюдных
восточных базарах — бан ю том? - сколько стоит, вызывая одобрительные улыбки вьетнамцев. Стремление познать язык другого народа, народа, куда тебя закинула судьба - это самое первое и необходимое условие показать уважение к этому народу, который тебя приютил, который тебя кормит и потт. Рассуждение сколь банально, столь и истинно.
  Наконец я в соборе Санта-Лука. Он огромен, и великолепен. Слева, на боковой стене икона распятого Христа. В центре небогатого алтаря в глубине небольшая икона Божьей Матери с Младенцем на руках. У них, как и у всех католиков, Богоматерь почитается наравне с Иисусом Христом. Очень много простора и огромная высота  величественного купола. Мощнейшие, стройные позолоченные
Высоченные колонны по бокам. В мелкий продольный рубчик. В соборе никого, кроме какого-то послушника там, вдали сидящего. Я перекрестился, прошел к алтарю, постоял, поглазел. Алтарь у них, не как у нас, закрытый, как и вся наша православная религия, а - открытый, как сцена-подиум, выдвинутая в зал, к народу, к людям. Как и трибуна возвышение, с которой еженедельно священник читает прихожанам свои проповеди. Такие же проповеди мы наблюдали в Паланге в Литве, где мы с женой в восьмидесятых годах отдыхали и где посетили их знаменитый католический собор во время службы. Там запомнились два момента. Первый, это когда мы, как туристы зашли туда поглазеть. Шла служба. Мы — в
толпе, сзади. Проповедник, возвысив голос, что-то сказали все
пали на колени, кроме нас, десятка русских туристов, глазеющих на это. На нас зашикали, мол, на колени. И колокольчик там, в глубине церкви, требовательно, настойчиво, позванивает, призывая стать на колени. И мы все – постепенно, чтобы не торчать столбцами — тоже стали опускаться. А колокольчик настойчиво
звенит, не умолкая, и окружающие шикают — на колени, требуя от последних двух-трех зевак-туристов опуститься. И как только
опустились тут же смолк колокольчик. Священник от алтаря прошел — почти к центру собора — по ступенькам поднялся на двухметровое возвышение, такую кабинку, что у центральной колонны, прилепленную, словно гнездо ласточки. Это — трибуна священника, с которой он и стал читать свою проповедь, еженедель-ную священную проповедь к своей пастве. Из невзрачненького
хиленького священника, читающего молитвы, он вдруг превратился
в оратора, в трибуна, в громовержца, мечущего свои огненные стрелы
на понуро склоненные головы грешных прихожан. Не зная языка,
мы ясно чувствовали смысл его наставлений, его упреков в адрес
своих прихожан, что они в ежедневной сутолоке, мелкой суете,
беготне за материальным, за земным благополучием — забыли о
великом, о духовном, о небесном, о божественном. И каждый из
нас невольно проникался грозными укорами совести в свой адрес,
потому что каждый грешен больше или меньше! И каждый испытывал благо от того, что есть этот воскресный день, есть это святое место, есть этот священник-обличитель со своей воскресной проповедью.
  Вот что такое их религия, их церковь, их ежедневная воскресная
проповедь духовного наставника! А где же наши проповеди, где же
наши громовержцы-обличители? Где же наши духовные наставники?! Ни в церкви, ни по телевидению, как во времена КПСС, ни со
стороны Президента, как в США - нет этого Великого Слова ни к пастве, ни к народу.
  22 июня. День начала Великой Отечественной войны. После футбольной ночи спал до двенадцати. Потом – писал, играл с Серго в шахматы и по коміотеру с любителем, имеющим рейтинг где-то 1200. Я под фамилией Федор Прокотов. Из пяти партий только одна ничья. Остальные - выиграл. После шахмат - пиво, разговоры с Cерго об их дискотеках, о зубoтычке (зубочистке). А началось все
того, что я не мог их, эти палочки, вытащить из футляра, и спросил Сережу, как вытащить эти зубoтычные палочки, если в сеточку, с торца, видны их острия, а выходить оттуда они вовсе даже никак не желали: дырочки слишком маленькие.
  - Как же вытащить их оттуда, — спросил я.
  - Сдвинуть вправо эту сетчатую заслонку-крышечку, там откроется большее отверстие, из него и брать, - пояснил внук.
  - Хм, удивился я. Архитектурные излишества.
  Серж вопросительно вскинул на меня глаза. Я объяснил, что это
со времен раннего Хрущева, осудившего сталинский роскошный
и – добавим — прочный и надежный стиль в строительстве. Мало
того, что Хрущев осудил этот роскошный стиль, он еще и ввел свой.
упрощенный. Откуда и пошла серость и унылость в строительстве,
откуда и пошли все эти наши хрущебы, где увеличение количества
жилья шло за счет снижения его качества. И эти хрущебы, простояв
всего лишь пятьдесят лет, пришли в негодность и их уже сносят.
Не сравнить с Италией, где дома стоят по триста, пятьсот, тысячу
лет.
  Потом Сержу рассказал об интриге 22-го июня - 6-го июля по
книге Суворова.
  - Слышал такого? - спросил я у Сержа. На что он ответил, что,
да, слышал, что это генералиссимус, который преодолел Альпы. Я
остановил внука, объяснил, что это не тот Суворов, а наш бывший
разведчик Виктор Резун с таким псевдонимом, который давно эмигрировал из СССР и теперь живет в Англии. И пишет
очень даже неплохие книги: «Ледокол», «День М», «Освободитель» и другие.
На тему Великой Отечественной войны. Особенно шокирующие,
нестандартные мысли он высказывает в книге «День М», вся суть
которой в том, что он очень четко и убедительно доказывает и показывает «...
природную агрессивность коммунизма... наравне с терроризмом» . В.Суворов очень четко на десятках примеров это подтверждает. Вот некоторые из них:
  1) Пример нашего победоносного оружия на Халхин-Голле в
1939-м году, где внезапность жуковского удара по японцам явилась генеральной репетицией навязчивой идеи Сталина и Ко совершить такой же внезапный удар по германским войскам. И война с Финляндией 1939-го - это проверка, тренировка перед броском на более сильного врага – на Гитлера.
  2) Отсюда же: что мы к войне не готовились лишь полуправда, что хуже открытой лжи. Мы не готовились к войне оборонительной, но усиленно готови-лись, так же, как и Германия — к войне наступательной, к войне агрессивной.
  3) Отсюда: раскрытие – ради наступления
западных наших границах, чтобы колоссальная махина наших войск смогла стремительно броситься на, казалось бы, дремлющего врага.
  4) Отсюда же начавшаяся под видом учений мобилизация
всей нашей кадровой Красной армии и выдвижение войск к самым
Западным границам СССР: тигр готовится к прыжку. Потому что
мобилизация — это война, согласно классическому учению о военном искусстве.
И не случайно у товарища Сталина еще в предвоенные годы на
его рабочем столе постоянно лежала книга маршала Шапошникова, где четко говорилось, что мобилизация – это война. И точно также не случайно Сталин ко всем своим маршалам и министрам обращался по фамилии. И только Шапошни-кова, величал по имени-отчеству: Борис Михайлович.
  5) А то, что он, наш тигр, готовится к прыжку,  Суворов показывает
на примере с хромовыми сапогами, о которых автор пишет как очевидец
аналогичных событий лета 1968-го года перед броском наших войск
на мятежную Чехословакию для усмирения «братского» народа
танковым железным кулаком. Представьте, говорит автор, что летом 1941 года,
еще до 22 июня, как и в августе 1968-го перед самым вводом наших
войск в мятежную Чехословакию, у самой границы огромные «... автомобилища «Урал-375» валят хромовые сапоги прямо на просеку,
точно как самосвалы бросают скальную породу в кипящую воду,
перекрывая Енисей...
  И по всем просекам одновременно тысячи пар валят на землю,
Десятки тысяч пар. Сотни тысяч. Всех переобуть, за одну ночь!
Плохие кирзовые сбросить, хорошие хромовые обуть!..
А нас ведь не батальоны, не полки и не дивизии, нас целые армии... Леса наши приграничные все разом переполнились скрипом кожаных сапог... И этот скрип наводил на размышления и выводы» . А наутро все пьют. В дым. Кое о чем догадываются. А в кафе один старик из местных изрек «... вроде сам себе, но так, чтобы все слышали:
  - Точно, как в сорок первом году... В июне сорок первого Красная
Армия в этих местах точно так же новенькими кожаными сапогами скрипела.
  Их было очень много, их выгружали прямо на грунт, и все это добро
досталось немцам. А это тот момент, который запоминается!»
  Для чего вся эта кутерьма с кожаными сапогами для наших солдат? Чтобы пройти по городам Европы не в грязных кирзовых, а
в новеньких скрипящих кожаных сапогах, сапогах армии-победительницы, чтобы не стыдно было перед Европой. Вчера в Португалии, на чемпионате Европы по
футболу очень сильный дождь, считай ливень. Я заметил, что сегодня-завтра может быть и у нас, здесь, в Италии. Дочь спросила, почему у нас.
Да потому, отвечал я, что все циклоны, друг за другом сплошной
толпой движутся с запада на восток. А вот почему, не знаю. Знаю. что Атлантика кухня погоды и что фантаст Беляев фантазер, когда в одном из своих романов говорит о том, что какая-то секретная служба имеет в Канаде мощнейший завод-лабораторию по управлению погодой. И разве толпой, друг за другом идущие с
Атлантики циклоны не подтверждают это?
  A движение воздушных потоков в циклоне – вверх или вниз? Скорее всего, здесь, где вращение воздушных масс против часовой стрелки, то потоки движутся от земли вверх, подобно тому, как если бы мы
винт выкручивали. Дочь на эту сентенцию заметила, что я летаю в
облаках, в прямом и переносном смысле, с чем я и согласился полностью и даже подтвердил, что люблю наблюдать за погодой и что многие важнейшие события жизни ассоциируются у меня с тем, какая в этот день была погода, вызывая удивление со стороны жены. Я ничуть этого не отрицал, а, напротив, считал это за похвалу себе, и в оправдание этой своей маленькой шизочки приводил контрпри-мер того, что у каждого своя шиза: Манечка, например помнит
одежды каждого на всех торжествах; Асенька кто какой сказал тост; Валечка - какая была еда и кто сколько съел: у каждого свой сдвиг на этот счет, своя шиза, своя память о важнейших событиях. Шизя, как говорил Сергей Шкуро.
  Опять назад, на нашу грешную землю, опускаемся из облаков.
Сегодня ездили в Модену — небольшой, тихий, уютный городок километрах в тридцати от Болоньи. На городском желдорвокзале я внимательно еще раз про-смотрел мемориальную доску на символическом проломе стены, что в память погибшим от фашистов-террористов второго августа 1980 года. Всего их -
не помню сколько, но человек восемьдесят, не менее. А все потому,
что нет у них при этих случаях порядковых номеров, как у нас -
здесь все равны: одна страшная участь постигла всех, без разбору и
уравняла всех: старых и малых, богатых и бедных. Но большинство
погибших - в расцвете сил: от двадцати до сорока лет. Жутко! Эта
непрерывных террористических актов, ныне катящихся страшной
погибших стыдно сказать, как бы не самая первая в бесконечном ряду
болонская трагедия волной по всему миру ттолько показывает опоздание
  На семь минут поезд опаздывал. Спрашивать — не у кого. Табло и все! На их языке. Радио — молчит. Наконец, за три-четыре минуты до отхода что-то объяви-ло радио — я не понял, так как диктор говорил быстро-быстро, и табло тоже изменило надпись опоздания на другую цифру. Рита меня быстренько
затормошила: пойдем. По пути укоризненно спрашивала, все ли
я понял из объявления по радио. Это ее реакция на мое желание
самому ехать в аэропорт в чужой Милан за двести пятьдесят километров. Оказа-лось, объявили по радио, что поменяли отправку
нашего поезда вместо четвертого пути на шестой. Рита тащит меня
к поезду, который стоит в тупике, слева от перрона и никакой на
нем таблички, как на наших поездах, хотя поезд идет не в какой-нибудь заштат-ный городок, а в Милан, во вторую столицу Италии. Прежде чем садиться, еще нужно было пробить на компостере, что на перроне, билет, а эту манипуляцию надо знать, и это еще не все. Даже, когда пробили билеты и нашли свой поезд (вернее, Рита на-
шла: а я, как кот в мешке у нее за плечами болтаюсь, и даже мяукать
перестал: хрен поймешь, что к чему); повторяю, далее, когда нашли
свой состав, дочь подвела к поезду и говорит мне, с иронией эдак:
«В какой вагон садимся?». Я пожал плечами. Она говорит, что вон в
тот, в четвертый от конца. Он — наш, третьего класса, как указано
В нашем билете. А сядешь во второй класс – оштрафуют
Покажется. Я, как нашаливший школьник - повинуюсь дочери: она
права во всем, и одному мне в Милан ехать — все равно, что голым
Плыть через океан. Уже потом, едучи с ними машиной в миланский
аэропорт я понял, что дочь мне устроила своей поездкой в М;дену
назидательно-показательное путешествие, чтоб я видел, сколь не
все так просто в их порядках и правилах, особенно в дорожных. К
примеру, у них даже днем положено ездить с ближним светом. А
почему это - — я допер только в этот самый последний день, когда
мы мчались с двух часов ночи их легковушкой, чтобы мне вылететь
из Милана; поскольку дорога перед Миланом стала гористой, то, естественно, два-три раза нас накрывал туман. А так как Италия почти вся в гористой местности, да еще моря кругом, и потому частые туманы, то отсюда и такие требования: ездить всегда, везде с ближним светом.
  А вот сейчас, когда мы ехали скоростным поездом в Модену, оказалось, что мы едем задом наперед, так как электролокомотив был сзади состава, и он как бы толкал нас вперед, и это еще не
все: со встречными поездами мы разминались не левыми, как у
нас обычно, а правыми бортами. Перке! Почему? Не бонял. Может
это одна громадная станция, где велись грандиозные работы по реконструкции желдорпутей, мостов и путепроводов.
  Через двадцать минут — Модена. Вокзал. Чистенькие станционные
здания вокзала, чистенькие, ухоженные дорожки привокзальной
площади, устеленные белой плосконькой галькой, мелкой-мелкой,
не больше тыквенных семечек: очень даже оригинально и красиво,
И весь городок -чистенький, миленький, уютненький. Мы направились к центру, где виднелось множество соборов. Улица Виктора Эммануила, по которой мы шли – красивая, с бульваром посредине. Напоминает нашу Пушкинскую. Только по краям две параллельные ленты. Одна, асфальтовая — только для велосипеди-стов, другая, из мелких камешков — для пешеходов. На всех угловых домах — огромные, во весь первый этаж, как в Свердловске, номера домов. Не сравнить с
нашими. Заходили в церкви. Поражались стариной и архитектурой.
Побывали в их краеведческом музее, где очень много всевозможных
древнеримских экспонатов, для меня не совсем понятных, так как
незнание итальянского не позволяло читать надписи к экспонатам,
или, тем более, слушать экскурсовода.
  Набродились по городу — от всей души. Ноги аж, гудят от усталости. Присели с дочерью у красивого фонтана со скульптурой. Омочили ноги в про-хладной воде. Напротив, в тени старинного дома - на скамьях — наши женщины-соотечественницы. расположились обедать. Обилие кульков, еда на скамьях, громкий говор невольно привлекают и неприятно намекают на наше с ними
родство. Тут, говорит Рита, в этом месте, у них как пятачок, где
они, хохлушки-молдаванки встречаются в поисках работы. Мы сдочерью двину-лись обратно.
  По пути я засмотрелся на старинный дом, слева, где на массивном карнизе, красивой стройной шеренгой — алебастровые бычьи черепа. Очень даже ориги-нально. А чуть дальше величественный, грандиозный старинный дворец, где в высоченном вестибюле первого этажа на всех стенах – сплошные мемориальные гранитные доски с именами погибших воинов еще в период Первой мировой войны.
  Здесь еще разделение на генералов, просто офицеров и
рядовых. Подумалось, что далеко шагнула у них демократия, если через шестьде-сят лет, на мемориальной доске в Болонье в память на железнодорожном вокзале о десятках погибших - уже все абсолютно равны, и нет этих наших идиотских порядковых номеров: смерть уравнивает всех. А у нас доходит до смешного, когда на могилах знаменитостей или сильных мира сего читаешь: генерал-лейтенант такой-то; доцент, кандидат физических наук такой-то;
или заслуженный артист такой-то. И - В заключение, как насмешка: видел у нас на братском кладбище: инженер Мешалкин. Так и кажется, что сейчас вылезет из-под могильной плиты этот самый покойник – инженер Мешалкин и начнет либо ремонтировать бетономешалку, либо испытывать ее на разных скоростях, загру-жая
пыльный цемент, засыпая песок и гравий.
  В субботу вечером — мы в гостях у Дениса с его женой Светой. Они,
эта молодая пара - русские из Приднестровья, приятели Лёни-Риты.
Живут в горном поселке, километрах в двадцати от Болоньи. Они
снимают здесь стометровую квартиру на третьем этаже с камином.
Внизу — гараж на две машины. Машина, правда, пока одна.
Здесь, в Италии, они уже пять лет. Он - на стройке. Жена — в
магазине. Она ездит автобусом, к шести утра, в Болонью. Мы славно
пообщались. Постепенно разговор стал переходить в материи более возвышенные: о Родине, о патриотизме. Говорили все взахлеб, наперебой,
потому что эта тема очень волнительна для каждого. И в заключение
этого интересного разговора Денис выдал сакраментальную фразу,
словно подвел черту, как итог нашего высокоумного спора:
  - Да, я люблю Россию, я патриот России, но жить хочу в Италии.
Умри, Денис, лучше не скажешь! Хотя он не Фонвизин, а я не
князь Потемкин Таврический,
  В десять вечера неожиданно заявился Атильо, черный как грач,
весь обросший, итальянец, товарищ Дениса по работе. Он очень был
возбужден только что виденной гибелью мотоциклиста, который
мчался по извилистой горно-полевой дороге на огромной — сто во-
семьдесят километров в час — скорости, и, дабы избежать столкновения
с выезжавшей на дорогу легковушкой, где сидела за рулем неопытная синьора, он, ударив по тормозам, вылетел метров за двадцать в пшеницу и на месте погиб от сильнейших ударов головы, несмотря на что был в очень крутой современной каске, которая спасает при ударе об асфальт. Но не спасла, не сработала в мягкой почве пшеничного поля. Так вот этого Атильо я все время забывал, как его звать
и называл амико - то есть друг, успокаивая его каждый раз фразой
что не амика, то есть подруга, а, наоборот - амико, что значит друг
мужчина. А он уже который раз громко и возбужденно все повторял
и повторял свой рассказ о гибели мотоциклиста еле-еле успокоился
и разговор зашел о России, об Италии, о работе, о людях. Я заметил, что наши русские нынешние строители - выше по квалификации итальянцев, вызвав удив-ление и возмущение Атильо. А я, поправив сам себя, сказал, что имел ввиду, прежде всего, каменщиков, так как здесь сейчас почти все современные здания строятся под штукатурку, где используется неквалифицированная рабочая сила
арабов-африканцев. Да, старые каменщики Италии, Древнего Рима
и средневековья были намного выше по уровню наших русских: ведь
все эти соборы-церкви, дворцы, дома Италии построены руками
этих величайших итальянских мастеров, у которых и мы на Руси
учились. Но сейчас ситуация обратная: у них мало строится роскошных зданий, дворцов, тем более церквей, а если и строятся – то современные, из стекла и железобетона под штукатурку. У нас же в России строятся - то
огромном количестве строятся церкви, дворцы-особняки и виллы для
новых русских и в основном - под расшивочку, которую выполняют
высококлассные мастера каменного дела, мои коллеги, которым я
от души завидую и радуюсь за них. Убедил всех, и амико Атильо в
том числе.
  Разошлись за полночь. Дочь — довольна встречей, и что я всем понравился, и что они мне понравились.
- А ты, папа, не хотел ехать, упрекнула она меня.
  - Да, не хотел. Во-первых - они мне незнакомы, во-вторых, меня
лично не приглашали, а так, получилось, что ты сама напросилась,
чтобы они и меня пригласили. Они – молодые, меня стартера и
совсем чужого им человека. Я не люблю быть в роли назойливого
клоуна.
  - Ну, я-то знаю тебя и знаю их, - уверяла дочь, и знала, что
все будет хорошо.
- Да, отвечал я, - кроме этого назойливого амико, как его,
опять забываю.
- No amica, a - amico, - добродушно передразнивая меня и подняв,
как я это делал, указательный палец вверх, изрекла дочь. – Amica donna, синьора, amico же - синьор, мужчина.
  Настроение - чудесное. Дочь, довольная, отдыхала
рядом с Лёнчиком, лихо ведущим машину по извилистой горной
дороге. Что-то Лёне она сказала насчет дороги по-итальянски, переведя потом это на русский, и обобщила, что иногда, как вот сейчас, она уже легче думает и говорит по-итальянски, чем по-русски.
  Утром Серж ищет носки, Я ему – типа анекдота на эту тему.
  - Наш сосед Ленька-алкаш по утрам тоже вот так искал носки,
Придумал: с вечера клал носки в холодильник. Утром проснулся в
холодильник за бутылкой опохмелиться и носки тут же.
  Потом на разговор перешел на вчерашнюю нашу поездку к
Денису об Атильо-амике, о строителях, о том, что периклов все
больше в Италии, на что Серго заметил, что во Франции их уже
почти половина трудового населения, на что я отвечал, что так и
будет продолжаться, так как закон капитализма - это закон расширенного произ-водства, где все больше и больше работ, все больше и больше требуется рабочих рук, а периклы - еще и в два-три раза
дешевле своих, и свои на тяжелые неприятные работы уже не хотят
идти, потому все эти иностранцы низкой квалификации и такой
же низкой оплаты здесь, как и во всей Западной Европе, приветствуются работода-телями, никуда от этого не деться, так и будет продолжаться и дальше. И будет происходить с одной стороны повышение напряженности от избытка арабских рабочих, от засилья мусульманского мира, с другой - постепенное перемешивание религий, языков, культур, и приведет к тому, что Европа мирно —сравнительно мирно без войн и революций постепенно станет
общим домом для всех ее обитателей, произойдет как бы переплавка в одном европейском огромном котле многих народов, пока не появится что-то единое, общее для всех людей: язык – прежде всего, как было до Вавилонской башни, — язык, который окончательно объединит всех. Ведь начало уже есть: общая валюта, открытые границы Шенгена. И все эти объединяющие процессы будут продол-жаться, углубляться и расширяться. Хотя и не без борьбы и
столкновений в различных моментах религий, языка и культур. Но - эта тенденция без революций и войн, то есть без страшных кровопролитий — это очень положи-тельная тенденция по двум главным причинам: первая — это то, что человечество объединяется, уходит от войн и революций, которые, согласно учению Мальтуса, регулировали количество народонаселения, а сейчас это уменьшение идет есте-ственно, путем все меньшего числа рождаемости,
свойственного высокоразвитому индустриальному обществу; вторая
положительная сторона объединительных процессов человечества
в Западной Европе – это единство всего человечества перед новейшими, глобаль-ными задачами, задачами выживания человеческой
цивилизации перед угрозами: потеплением климата, оскудением
природных энергоресурсов, возможной борьбой с пришельцами-
инопланетянами или возможным столкновением с астероидом, или другим более крупным осколком из Вселенной.
  Многое уже на Земном шаре известно, мало уже осталось неисследованных участков Земли, все меньше места подвигу на нашей родной Земле-матушке Любопытство к неизведанному и
совсем даже неспроста, и не только из любопытства - просто при-
человечество вечно не останется на земле, но в погоне за светом и
шло время, о чем и говорил на гениальный Циолковский, что
пространством оно сначала робко проникнет в верхние слои атмосферы, а затем завоюет и все околосолнечное пространство.
 И все это - ради сохранения человечества, ради его выживания, так как рано или поздно сам Человек взорвет и погубит и Землю, и
острая насущная необходимость толкают человека себя, и все живое на ней. Это —согласно пессимистическому мнению многих ученых, подтверждающемуся библейскими пророчествами. Человек, человеческий гений — это и есть та ржавчина, которая уничтожит и его, и всю Землю. Ведь у каждого физического тела - свой враг: гниль - у растений, рак у всего живого, ржа – у железа.
А человек — самая страшная ржавчина на Земном шаре, и он — всего
губитель. Он его раковая опухоль. Но! Заткнитесь, господа пессимисты. И вспом-ните слова другого гения — сказавшего, что с какой жестокой неотвратимостью современная цивилизация будет уничтожена здесь, на Земле, с такой же железной необходимостью она возродится в другое время, в другом месте (Ф.Энгельс). Так что все предшествующие войны на нашей планете за
территории, за власть, за мировое господство — В прошлом – это всего
лишь тренировочные упражнения человечества перед другими, более
серьезными задачами, чем они были раньше, включая, в том числе,
и так называемый современный международный терроризм, кото-
рый, кстати, при всей его парадоксальности является мощнейшим
стимулятором ко всеобщему объединению человечества.
  O-хо-хо хохонечки, у нашего Афонечки как говаривает мой сын, -
устал. Надо отдыхать: впереди – «пахота» с каминами - три штуки. Надо все подтягивать — до ноября. Но и «Лимонку» и «Мифы» - тоже. Это я писал там, в Италии. Ну, вот теперь уже 11 ноября, задним числом могу сказать, что
каминов уже четыре сделал. Юрин пока ни-ни, хотя вчера ходил к нему,
никого дома. Видать, опять отпадает. Значит, надо — что? Надо
свой доделать, и потом, сдать металл по два рубля за килограмм. Я очень даже воспрял духом, так как думаю, что за месяц, бог даст, соберу-порежу-переберу эту тонну металлолома в своем дворе. Вот тебе, мне то есть, и еще пара тыш,
и главное, что есть цель домашней работы, которая тоже принесет хоть и малую, но все же копейку.
  Снова возврат в минувшее, снова окупаемся в прошлое, в Италию, в 25-е июня, когда мы с Ритой ездили в магазин, на ее работу машину на стоянке, закрыв лобовое стекло светоотражающей Плен- Днем в 2 ч. 20 минут на этот раз - с бокового входа. Дочь оставила машину на стоянке, закрыв лобовое стекло свето-отражающей пленкой, чтоб не так грелся салон при этой сорокаградусной жаре. Как
обычно, она при попытке заехать между двух стоящих легковых
срезала угол, едва сумев впихнуть свою маленькую «Рено» лишь со
второго раза. Я рекомендовал при повороте стараться делать петлю,
начиная сперва поворот как бы в другую сторону, чтобы вписаться. Даже показал-нарисовал, как надо делать.
  -  Понял, бачка, — спросил я.
  - Да, понял, — отвечала дочь, — на словах-то понял, да на деле -
не очень.
- Ну, ничего, научишься, - утешил, я, — какие наши годы.
«Бачка», кажись, из Угрюм-реки.
  Магазин, который я теперь более внимательно, без спешки
рассмотрел — снова поразил меня своими размерами: длина зала
приблизительно сто пятьдесят метров, ширина метров восемьдесят. Простор. Высокие потолки с кондиционерами и трубами
вентиляции в них, но – почти невидимые снизу. Свежо. Светло.
Чисто. Огромное количество всевозможных отделов: хлебный,
кондитерский, мясной, овощной, гастрономический, молочный,
отдел ширпотреба, детский, обувь, одежда и прочие бесчисленные
отделы с бесконечными стеллажами и товарами всевозможных
ассортиментов и необъятных количеств. Тут же быстро снующие с
ручными тачками и на автокарах - работники магазина в опрятной
голубовато-белой униформе, шустро подвозящие и расставляющие
по стеллажам необходимые товары, являя своей стремительностью
и быстротой полную противоположность вальяжно-неспешным,
транквильным покупателям.
  - А, пап, вот такая тачка ручная мне на ногу опрокинулась, -
показала дочь на высокую, метра полтора, загруженную тележку с
молочными продуктами, чем-то напоминающую по форме и размеру
наши старые холодильники типа «Орск» Вся эта довольно легкая,
прямоугольная конструкция из сетчатых решеток, где на стеллажах установлены пластмассовые бутылки с молоком, закатывается
внутрь длинной ниши, закрывается внизу легким листом на всю
длину ниши-стеллажа, заполняя как бы его первый этаж. А вверху
еще пара полок, куда уже вручную устанавливаются более легкие
товары. Недурно! Весьма недурно!
  -  Это, - продолжаю меж размышлений на эту тему слышать
голос дочери, — это, говорит она, - тот случай с тележкой, что
упала тогда осенью мне на ногу, и я была неделю на больничном - тот случай, когда не было бы счастья, как говорится, да несчастье помогло, и мне категориче-ски запретили даже близко подходить к этим тележкам и благодаря этому - перевели на кассу. Видел в магазине работающего грузчика...
  Ай, как хорошо-то, Господи, аж страшно, что так хорошо. Я это не люблю: после хорошего — всегда жди плохое. Сейчас сижу в тепле, уюте, покое и – синхронно занимаюсь то дядей Сэмом , то записями,и  как на ударнике, то по дяде Сэму тресну, то по сиюминутным запискам происходящего или ближайшего прошлого из серии «Мифов», вдруг пришедших в мою не совсем-то умненькую, а — напротив даже – глуповастенькую тыквочку. (Ну, как же не глуповастенькую, если забыл воткнуть миску под губы дяде Сэму и весь смак, как говорится, стек
по усам, а в рот и капли не попало). А еще случайно зацепил прилипшую
к днищу запотевшего тазика с брагой кожаную перчатку, только
что купленную женой мне в подарок под новогоднюю елочку. Да так и
сварил эту перчатку в дяде Сэме, убив сразу двух зайцев: и перчатку
испортил, и дядю Сэма испоганил... И не могу не отметить перекличку
языков - это снова возврат в Лимонию: гру по-ихнему кран: отсюда
наш грузчик. И вот этот самый грузчик автокаром с низенькой площадкой привез в небольших удобных зеленых пластмассовых ящиках какой-то товар, сложил его на стеллажи и теперь складывает эти пустые ящики на поддон автокара, которых скопилось здесь достаточно много от прежних привозов, и они загромождают
подъезды и подходы к стеллажам. Он ловким ударом продольной
боковины пустого ящика расчлененных собратьев убирает одну
торцевую стенку ящика, потом противоположную, а оставшиеся две закрывает, как две ставни на окне, опуская их к днищу
ящика; и вместо бывшего громоздкого ящика получился тонкий прямоугольник, ловко улегшийся в эту общую скирду разобранных пластмассовых ящиков.
  В колбасном отделе опять раскрыл рот засмотрелся на то, как там, за прилав-ком нарезают продавцы колбасу: на столе стоит автоматический нож-гильотина, под углом в него втыкается толстая
палка колбасы и - в автоматическом режиме нарезает быстро, точно,
аккуратно тонюсенькие - на свет светятся - кусочки колбасы. Точно, как у нас в старые советские времена на автоматических линиях передовых машинострои-тельных заводов нарезался металл – для создания надежного оборонного щита нашей «великой и могучей». И все это «Во имя нашего с вами же блага», неразум-ных, все во имя человека и для блага человека. А у них - видите ли, непонятно для кого. Тогда нам о таком примере как вот эта нарезка колбасы у
них - не говорили, а сейчас - объяснять некому, в смысле нет этих
идеологических товарищей из КПСС, а потому и стою я, обалдевший,
oпупeвший от виденного и не знаю, радоваться мне или – плакать; одним словом, смятение чувств и мыслей как яйца всмятку.
  Здесь же рядом, аппетитная длинная свиная туша с головой
светло-коричневого цвета, плотно увязанная шпагатом - типа нашего домашнего рулета. Эту тушу тоже собирались разделывать, а потом резать на тонкие блинчи-ки мяса, так любимые итальянцами, употребляемые для едьбы на скорую руку, типа гамбургеров.
  Кстати, здесь же висят и копченые свиные окорока, о которых дочь сказала, что ее до сих пор в дрожь бросает от  их вида. Сейчас только что привезли очеред-ную партию и развешивали их на крючках: видать тяжеленькие, судя по тому, с каким трудом их вешали работники магазина. Поэтому, со слов дочери, я и понял, что они слишком тяжелые, и ее до сих пор бросает в дрожь от одного их только вида. На что дочь отвечала, что совсем
не от этого, а оттого, что у нее аллергия на них и раздражение на
коже, потому что из них прет вся эта химия-нитраты, как результат
скармливания биологически нечистых кормов, дающих быстрый
рост живого свиного веса. А что экологически нечистый продукт,
так магазин-то не синьорский, а для обычной, рядовой публики,
так ссать — публичный товар. А, заметим в скобках, одно и то же
слово — публичный, а сколь различны, даже противоположны его
значения: публика в театре, в цирке, публичная библиотека
вполне приличествующее понятие этого слова, а вот публичный
дом, или тем более — публичная женщина - уже почти ругательство;
но это - к слову, мимоходом,
  А вот — в продолжение той же темы о качестве пищевых товаров,
В частности о нитратах - теперь уже с овощами, что дочь тоже берет
в обычных, не синьорских магазинах: они ведь, эти овощи тоже
напичканы нитратами - для ускорения их роста и созревания. В
частности перец - даже если в холодильнике лежит - уже через три
дня чернеет и портится, хоть выбрасывай. А вот брала дочь перец
отборнейший, что в синьорском магазине, где и цена, правда, в два раза выше, так и лежит без всякого холодильника целую неделю, и хоть
бы хны, ну ни единого пятнышка: вот что значит выращенный без нитратов. Пере этот, из синьорского магазина, мало того, что он
без нитратов, что долго хранится, что он вкусен, огромен и мясист
так он еще, вдобавок, когда разрежешь - не имеет в себе ни единого
зернышка! Xм, а как же он тогда размножается, э? Не бонял. Может,
Вы знаете, эй вы, ученые - всезнайки? А может корнями или листьями.
А может - путем клонирования - кто ж его знает. Но мудрено все
это, а знать бы хотелось.
Как и то, что человек сам по себе тоже, видать, постепенно отходит от традицион-ного обычного размножения, на что указывают такие факторы, как асексуаль-ность, лесбиянство и голубизна и постепенно придет к размножению методом клонирования. Лет двадцать назад, не зная о клонировании - казалось, что это - библейская сказка. А сейчас это уже и не удивительно и тем более не
смешно. Современная наука только теперь приходит к справедливости библейских истин по причине слабости и неразвитости этой же самой науки. И у человечества, как у слепого котенка именно с помощью науки, открываются глаза на мир, как на творение Бога. И если мы, люди, не видели ранее, так как теперь, творения Бога,
то вопрос не в Творце, а в том, что наши глаза еще были слепы, как
у тех же котят, и Бог только постепенно открывает через науку нам
свои тайны мироздания. Для чего так? Чтобы не ослепли. Ни
котята, ни люди. Ведь мы — всего сто лет назад только изобрели
радио. То же — самолет. Бог-Творец только постепенно открывает
человечеству свои тайны. Если сразу — люди сойдут с ума. И как
новорожденные котята сразу ослепнут.
  Ну, если уж закончить о нитратах, то и у нас, в «стране чудес» давно ими пользуются — от всей души! Помню, лет пятнадцать назад в
Луганске взял — из ранних — арбузик, и так накормил четырехлетнего
внука, так отравил его, бедолажку, что навек зарекся брать первые
арбузы, которые у нас тоже всегда выращены на нитратах. Так что тут
наши ноздри точно совпадают с итальянскими: идем ноздря в ноздрю.
  В отделе овощи-фрукты, дочь взяла развесных апельсинов, бананов, петруш-ки-укропа. Сама отбирала и укладывала в пакеты.
Если три года назад на эти пакеты покупатели сами наклеивали
номер покупки и сами взвешивали, то теперь это делает молодой
шустрый парнишка; он быстро-быстро, кажись всеми четырьмя руками (гм) присoбaчивает к покупкам эти нашлепки, словно ударник коммунистического труда, успевая сразу, одновременно обслуживать трех-четырех покупателей. Это — в сравнении с их прежней системой самообслуживания - уже прогресс, так как отсекаются пройдохи - в основном из арабского мира, ну и, конечно же, наши
россияне.
  Набравши всего понемножку в тележку-корзинку, стали
в кассу, где очередь всего три-четыре человека, так как почти все
сорок с лишним касс - работают. Дочь, подойдя к кассе, сунула кассиру бумажен-цию - премиальный фонд от магазина и на него
накупила всякой мелочи. Рита пошушукалась, любезно поулыбалась с коллегой-кассиршей. Отойдя, я заметил дочери, что не худо было
бы такое любезное общение иметь и с ближними. И Рита тут же
выдала мне эту приклеенную традиционную улыбку вежливости:
их, кассиров, учили этой улыбке.
  Там вежливость к покупателям превыше всего. И покупатель -
всегда прав. A Риточка однажды забыла этот постулат и возмутилась пожилой синьорской парочкой, пытавшихся утаить от нее дорогостоящий товар. Да еще те наперли на нее, услышав се акцент и оскорбляли как иностранку-неумеху и нахалку, и что она недобросовестно их обслуживает. Вышел скандал. Позвали директора магазина. Тот извинился пред этими покупателями, отчитал
в их присутствии Риточку, а когда те удалились, извинился уже
перед Ритой за ее излишнюю ретивость. И напомнил еще раз, что
никогда не надо спорить с покупателем, даже если он трижды не
прав. И этот урок дочь запомнила на всю жизнь: с покупателем не
спорь и — всегда ему улыбайся, хотя на душе – кошки скребут.
  Уже почти на выходе, в отделе чай-кофе дочь купила упаковку
хорошего кофе в подарок мамаше за пять евро и еще будильник
в придачу, как премия. Я – сперва удивился. Но потом, когда дочь
объяснила, что цена этого будильника уже заложена в стоимости
кофе, я понял, что это, как и у нас в советское время было – товар в
нагрузку: залежалый и неходовой. Только здесь это делается более
тонко, изящно и благовидно, как бы вдогонку, как премиальные за
то, что мы что-то покупаем, хотя суть одна, и такие же яйца, только
итальянские и вид сбоку.
  А вот цены и у них, и у нас типа 599, 999 и им подобные – от
лукавого, как пишут в Библии, чтобы действовать на психику. Но
цены эти искусственно подгоняют, чем искусно прям-таки грабят
всех нас средь бела дня. А у нас же еще и в смысле - недодать хотя
бы этот рубль или подталкивают нас оставить этот рубль, как чае-
вые. Опять все то же лукавство.
  И у нас, и у них все эти торгаши обязательно завышают, а не
занижают цены: чтобы выйти, к примеру, на цену в 999, они могут
использовать - в зависимости от их наглости - цены не только
ниже девятисот девяноста, но и вплоть до восьмисот. Но - никак не
выше тысячи, этого психологического рубежа. И этот торгашеский
кульбит очень смахивает на фокусника-гипнотизера, который из
ушей, волос, носа зрителей артистичным ударом волшебной палочки
извлекает серебряные монеты.
  Дочь пошла что-то покупать в соседнем отделе, а я от неча делать, уселся на уютную деревянную скамью в форме эллипса таких
скамеек, что вокруг клумбочки-цветника в этом вестибюле, штук
восемь на всю огромную его длину. Теперь, говорит дочь через время,
пошли в обувной отдел в углу, что под одной громадной крышей.
Здесь в вестибюле на столик с пустующего кафе Дочь увидела-подобрала сирене-вую бумажку-квитанцию на право покупки товара со скидкой 15%. Дочь это сразу усекла, она-то здесь работает и с этим – сталкивалась. Она объяснила, что кто-то просто оставил, выбросил, так как не рассчитывает здесь больше покупать, а срок кончается завтра. И что можно теперь и эту квитанцию, как и свою
тоже использовать прямо сейчас же. Зашли в обувной, в углу, на пол
нашего универсама. Выбрали мне за 45 €, а не заплатили и двадцати
пяти, так как двойная скидка по 15% — Риточкин и этот, «найденов»,
да еще плюс скидка за величину размера, так как сорок четвертого
размера считаются здесь очень большими и потому опять скидка!
А туфлички – прелесть! Чистая кожа. И по цене – то же, что мы
брали в Ростове в магазине «Монарх», только там – искусственная кожа и чуть под дождь - намокает и темнеет. А эти легенькие, изящные, из натуральной кожи. Да, их обувь – лучшая в мире, и поэтому взял еще пару себе за ту же цену — только коричневые и Степе кроссовки.
  А вечером перед закрытием магазина куры-гриль уцениваются от полутора до двух раз, как скоропортящийся продукт, и дочь частенько брала этих кур.
  Я уехал домой автобусом, дочь — осталась работать. Их там под
вечер - подкармливают где-то на три евро. Вот почему еще дочь
любит работать во вторую смену. Ехал автобусом № 89 с конечной
остановки. Автобус внутри — чист и свеж, аж скрипит, как молодой
поросенок из бани, потому что — только с мойки, да и еще воздух
охлаждается кондиционером. Даже с излишком: из двух его сопел
с потолка закапала вода пассажирам за шиворот.
За окном - вперемежку с массивами жилых многоэтажных
домов аккуратненькие, ухоженные маленькие поля, величиной
с футбольное. Убирают хлеб. Косят сено, скатывают его на края
поля, увязывая в гигантские цилиндрические таблетки как жуки
навозные свои шарики из коровьего дерьма. Только жуки толкают
свою драгоценность задом - комбайны же движутся передом. А на
выезде из Болоньи в сторону Минербио, у последнего многоэтажного
жилого дома, что граничит со степью, прямо во дворе почти этого
дома стоят два-три десятка двухэтажных ульев - целая пасека.
Цвет их комбайнов то зеленый, то синий. Мягкие, нежаркие цвета. Как и у нас сейчас стали выпускать - зеленые. Вместо красных, как в советское время. Тогда нам этот красный цвет объяснялся принципами-понятиями пожарников: мол, красный цвет далеко виден. А то, что этот яркий красный цвет в сорокаградусную жару мука для комбайнера, так на это - глубоко наплевать
  Вечером дома с внуком жарили картошку с мясом. Мясо – карнэ – в магази-нах длинными брусочками, в целлофановых упаковках, а снизу плотная, малино-вого цвета фольга, чтобы можно было резать и в полевых условиях — как шкурка на сале. Точно так же сахарок к чаю-кофею в квадратненьких, плосконьких, маленьких пакетиках, герметически закрытых непромокаемой пленочкой, что
вторым слоем лежит внутри бумажного; чтобы открыть — там есть
малюсенький намек на надрез, возле уголка. По-другому — никак
не откроешь. Яйца — в упаковках по шесть штук, легких и прочных,
хоть об камень бей. Из виденного только в этом магазине делаю вы-
вод: весь научно-технический прогресс, который использовался
ими в военных целях для изготовления орудий убийства людей —
сейчас стремительно внедряется в пищевую промышленность в
сферу обслуг, где все для блага человека, а не для его уничтожения. А
- все наращиваем военные мускулы. Еще с семнадцатого рыжего-
Лысого, что на броневике, который народ зазывал к счастливой жизни. А
оказалось, что это дорога в ад, вымощенная благими намереньями.
  Продолжаю смотреть чемпионат Европы: вчера пал последний
фаворит: французы проиграли грекам 0:1. И что удивительно: старые
мощные страны уступают: Франция, Испания, Германия, Англия,
Италия. Вперед выходят молодые футбольные и команды, и страны.
А все потому, что в этих старых синьорских странах население все
меньше занимается и физическим трудом, и тем более тяжелым
физическим спортом – футболом.
  На остановке автобуса, возле церкви Санта-Рита: молодайка,
лет под тридцать. По типу лица, по фигуре – укр нка, потому что
повна пазуха цыцёк и обырэмoк с...; и окончательно мои сомнения
развеялись насчет национальности, как только она указательный
палец засандалила себе в ноздрю — по самые помидоры — как говорит
Петр Степанович, извлекая при этом оттуда накопившиеся залежи
и потом раскатывая их в шарики между пальцев.
В субботу — ходил на хохлячий базар продать Ритины три-четыре
книги русских классиков и попытаться продать своих пару «Лимонок».
Из этого рая ничего не вышло: не тот товар. Там – кроссворды, свежие газеты с Украины, книжечки: детективы, о сексе – требуемый ширпотреб. Ну и всякая съестная всячина из Хохляндии, которая и дешевле здешней и привычней. Тут вовсю банкуют хохлы, все
в их руках. Здесь - уйма маршруток с броскими приглашениями доставить пасса-жиров в любой город Украины.
  Сморкают носы в бумажные одноразовые салфетки-платочки очень громко и даже не то, чтобы стеснялись этого, как у нас и иные товарищи, когда в этом физиологическом отправлении усматривают нечто подобное стулу в туалете, а потому — украдкой, отвернувшись, тихонько, как кошечка, стараются опростать нос скомканным – благо еще если чистым - носовым платочком. Да и таким путем не избавляют свой нос от накопившейся жидкости, а потому часто шмурыгают им, дабы не уронить каплю из носа однако роняя при этом свое достоинство. Класси-ческим примером сего русского феномена шмурыгaния носом является момент похорон Андропова, где показывали крупным планом стоящих на трибуне Мавзо-лея и больше всех — Черненко, как первого прентендента на освободившийся трон и то, как он — на весь мир шмурыгал носом; особенно момент классического плана, когда ему, Черненке, стоящий рядом министр обороны Устинов шепнул, чтобы тот
высморкался, а Черненко ему в ответ изрек, что, мол, ты знаешь,
платочек носовой жена (или уж; кто там) не положила. Все это пантомимой. И
на виду у всего мира, министр обороны передаёт свой
носовой платок под низом трибуны будущему царю сильнейшей
державы мира.
  Очевидно, эта черта итальянцев громко высмаркиваться при
людях – национальная черта, связанная с повышенной влажностью
климата, подмеченная А. Толстым в сказке «Буратино» — в образе
сопливо-чихающего Дуремара, и особенно — в Гоголевском образе
Чичикова, когда тот громко, оглушающе, словно в трубу, производил
облегчение своего носа, чем вызывал почтительное замирание своего
трактирного слуги с наклоном головы. Кашлять — практически не
кашляют, я что-то не слыхивал, как у нас бывает. И не харкают, а
тем более не плюют. Тем более на землю. Ведь земля
это мать богатства, наша кормилица, земля-матушка, как с ней ласково говорят
крестьяне. И потому плевать на землю - все равно, что плевать в лицо своей матери.
  Если уж закончить момент физиологических отправлений вообще на Западе, то следует указать не только на то, что мужики иной
раз не стесняясь, производят мочу-мочаидзе прямо в центре, при
людях, никого не стесняясь, о чем я уже упоминал, но и тот факт,
что немецкая беспардонность громко опрастывать свой кишечник
от собравшихся газов прилюдно, даже за столом, стала распространяться по всей Западной Европе. Об этом мне рассказал Арамыч, мой приятель, Во Франции говорил он, в центре Парижа, в толпе идущая вся фильдеперсовая, разодетая француженка громко, как добрый конь, несколько раз бухнула
артиллерийскими залпами. Вот вам и культура Западной Европы. Не говоря уже о том, что там можно встретить и полуголую молодежь на улицах. и прочие элемен-ты «высшей культуры».
  Рыжая, конопатая, даже кожа вся в конопках это продавец-
итальянка в обувном магазине. Что это? Русские корни? Хотя и
среди немцев, как и у мингрелов Кавказа, есть рыжие. Это свойства
сохранения своих национальных особенностей – оно очень устойчиво: конопа-тость, рыжеволосость, негроидный тип, азиатский
порой бывают очень неистребимы на протяжении нескольких, а то и десятков поколений. Подтверждение этого я видел в городе Белая Калитва: там, в столовой, на раздаче, в белом высоком колпаке была классическая дочь степей - вылитая
половчанка: жгучие, чуть раскосые, красивые, черные, как смоль, глаза;
незначительная миловидная припухлость скуластых щек; прямые
жесткие, черные, с вороньим отливом, волосы; чуть темноватая
кожа; великолепная стройная фигура, стремительность движений
и быстрые стригущие глаза дикой серны все это выдавало в ней
горячую неукротимую кровь дочери половецких степей и, кажись,
дай ей сейчас огненного скакуна - она одним махом взлетит на
него и помчится, пригнувшись, с гиком и свистом на любого врага в своей не-укротимой степной отваге.
  В один из свободных от работы дней дочь согласилась поехать
ее машиной по тем местам, где я работал: что-то тянет меня всегда
туда, где когда-то строил, как того преступника на место преступления.
  С утра покатили в Минербио, на тот край, где мы реконструировали
двухэтажный дом. Приехали, там никого, ворота на запоре. Издали
поглядели и все. Потом в Ка-де-Фабри. Заехали к дому Франко, где
мы перекрывали крышу, и где хозяин угощал меня кабачками. Мы
вышли из машины, подошли к калитке, через которую дом и двор видны как на ладони. Во дворе никого, но нас заметили из дому,
что мы стоим у ворот. Вышел сам Франко. С трудом узнал меня,
почти не узнал, и принял нас холодно, не пригласил даже зайти. Может невовремя: у них без предварительного телефонного звонка гостей не принимают. Как бы то ни было — неприятно.
  Зато в церкви нас встретили очень радушно. Едва мы с дочерью
зашли в вестибюль первого этажа той пристройки, что мы делали
меня сразу же узнали находящиеся здесь женщины-служительницы.
Они едва не бросились нас целовать, узнав, что это я с дочерью,
тот руссо, что два года назад работал здесь на стройке. Одна из них
позвала своего мужа, с которым мы бок о бок работали здесь, где
он был бригадиром сантехников, и я пару раз помогал им в работе.
Мы с ним крепко, по-братски обнялись. Видно было, какой радостью светились их глаза от нашей встречи. Они вспомнили про Амодея, которому я симпатизировал. Послали за ним домой, чтобы
пришел, а сами тем временем поднялись наверх, на второй этаж,
тот самый, cтены которого я возводил. Тут в огромном зале - полусотня детишек пляшут-веселятся, как все дети. Эта синьора, жена бригадира-сантехника, попро-сила тишины и объявила им, что вот перед ними тот самый русский строитель, который своими руками возводил вот эти стены их уютного, светлого зала. И в конце своей маленькой хвалебной речи в мой адрес попросила детишек поблаго-дарить меня, как строителя. И они дружно, восторженно захлопали
в ладоши, искренне выражая радость своими аплодисментами в
мой адрес. Никогда, нигде я не получал большего удовольствия
за свою работу строителя, как вот в этот момент восторженных
детских аплодисментов. Я был искренне, до слез растроган этой
благодарностью итальянских детишек и только прикладывал руки
К груди, раскланивался им во все стороны и совсем даже не вытирал набежавшие на глаза слезы. Плакала дочь от радости за меня,
плакали итальянки, глядя на Риту и меня.
  Дочь сокрушалась, что не прихватила видеокамеру. Нас с дочерью
посадили за стол, угостили мороженым, всячески проявляя к нам
знаки уважения и внимания. Мы были очень счастливы этой встречей.
Я невольно обратил внимание на те угловые поперечные усиливающие балки, которые мы подводили под основные стропила крыши.
Показал их дочери. Напомнил, как мы с Гришей ругались из-за них.
  А вот и Амодей прибежал, идет ко мне, растопырив руки, улыбается
во весь рот. Мы обнялись, расцеловались. И опять - непроизвольные аплодисмен-ты и взрослых, и детей при виде нашей такой теплой
дружественной встречи, встречи двух работяг, встречи русского и
итальянца, встречи, которую никто не готовил, и произошла она
нежданно-негаданно, по велению наших души сердец. И я выдал на
прощание это свое «Чао Италия - Чао Россия». Дружно отозвались
итальянцы и взрослые, и дети. Растроганные и счастливые мы покидали гостепри-имное Ка-де-Фабри. Дочь была на седьмом небе от
такой неожиданной радостной встречи, от гордости за меня, за своего
отца, от того, что все те трудности и невзгоды, которые пришлось
мне пережить здесь в Италии, работая на стройке - они окупились
вот такой теплой сердечной встречей с детишками, с коллегами по
работе. Одним словом, хорошо и лучше не придумаешь.
  Мчимся по извилистой дороге на Болонью, по которой я десятки
раз проезжал, работая в Ка-де-Фабри. Вон слева ресторан «Петух», где
мы когда-то были, а справа - тот фермерский дворик с двухэтажным
домом глубине, где, прямо в центре двора – памятник сельскому труженику торчащая прямо из земли, по локоть, каменная, мужская,
скулистая рука труженика с цветочком в пальцах. Наподобие
Какой же руки - памятник в Волгограде, держащей факел.
  Едем в Сан-Марино. По дороге туда я почти не выпускал из рук
карандаш, делая заметки о виденном по обе стороны скоростной
автодороги. Вон - баки справа, огромные, цилиндрические, типа батареей, штук по восемь кряду. Это — молокозаводы. Их мы видели
штук пять, проехав всего сто километров пути.
  Сопла дождевальных установок, что вдоль арыков — блестят,
сверкают под солнцем, словно гигантские трубы нивелиров или
дула надраенных корабельных пушек. Деревья — чуть с наклоном — в
южную сторону. Не от ветров, как у нас, от восточных, а в силу тяги
растений к солнцу, к югу. Часто попадаются церквушки в селениях.
Их колокольни все типовые островерхие, как и на Ка-де-Фабри.
Четырехгранные. Селения, городки, жилые массивы по обе стороны
дороги тянутся почти беспрерывно. Ветряки — тоже трехлопастные, как и в Германии — стоят даже на виноградниках, лениво вращаясь. В поле что-то накрытое сеткой — какой-то массив приличных размеров. Возможно - какое-то растение на семена, подверженное проискам жидомасонов, то бишь воробьев.
  На выезде из Болоньи высокая труба с металлическим винтом
словно шнеком обвитая вокруг. Для чего, я так и не понял: либо усление, а, скорее всего, основа, каркас будущей винтовой лестницы,
где еще не смонтировали ступени.
  Виноградники с проволокой в несколько рядов — шпалерная
под углом, система. Крайние столбы для натяжения проволоки
столбы шпалер и деревянные, и железобетонные. Высотой до
четырех метров. Не толстые, но, видать, прочные.
  Проезжали какой-то не то городок, не то большое селение, где
выделялась своими корпусами огромная фабрика. Дочь объяснила,
что это знаменитая чулочная фабрика, продукцию которой в ельцинские времена афишировали у нас в Ростове: от Парижа до Чукотки -  «Омса» - лучшие колгот-ки.
  Промелькнула теплица, накрытая пленкой. Там, в левом углу видны сложен-ные доверху деревянные ящики: все это, как и у нас.
  Рита обернулась, делая звук губами «пn-1», смешно копируя
маленького Степика, когда тот хочет пить.
  Вон оригинальная высокая водонапорная башня в виде ярко- красного грибка-мухомора на тоненькой ножке. По краям дороги - кустарник с колючими красивыми листьями. Такой же растет в виде изгороди, только подстриженный и окультуренный, там, в Минербио, где мы строили дом, который очень колол руки, когда мы с Таиром вплотную к забору вымащивали плиткой площадку
для уличного камина.
  Скоростная автодорога — автобан закончилась. Тормозим перед
шлагбаумом. Леня, сидя за рулем — полает в oкoшечко служителю оплату
Оттуда - только волосатая рука, вернувшая сдачу и чек. Шлагбаум
открылся - нам ехать: сзади подпирают десятки других машин.
  Крутой, серпантинный подъем в гору к мелькающему вверху
на непреступных скалах, сказочному Сан-Марино. Не заметили,
как въехали в другое государство: ни тебе шлагбаума, ни кордона. Даже обычные дежурные полицейские не видны. Но табличка есть, что мы уже в Сан-Марино, этом карликовом государстве, где всего лишь чуть более тридцати тысяч жителей.
Крутые горы с обрывистыми скалами, на которых прилепился этот удивительный по красоте замок. Если смотреть издали – точно Ласточкино гнездо. Но он состоит из нескольких замков, уступами расположенных за мощными каменными кре-постными стенами. А вокруг этих каменистых стен приютились-прилепились
одно-двух-трехэтажные небольшие старинные домики жителей
Сан-Марино. На протяжении всей горной дороги.
  Вот и въехали мы в эту крепость. Стоянка - забита машинами.
У высоченной наклонной подпорной стены, которая одновременно
является фундаментом какой-то церкви и всей вышестоящей по
серпантину улицы, поставили машину, где надпись: стоять не более
сорока минут. Вежливые молодые полицейские едва успевают распихивать сотни машин. Пошли по серпантину вверх, сперва влево, потом вправо, где памятник основателю Сан-Марино — строителю этого укрепления, который хотел укрыться здесь, на этих неприступных скалах и от всесильного Ватикана, и от римских властей, и – укрылся-таки! Защитился своими каменными стенами, башнями,
укрепившись на неприступных гранитных скалах. Поражает мощь
этих всех укреплений, стен, башен, которые словно выросли на этих
неприступных скалах то в виде мощнейших фундаментов, то в виде
тяжеловесных, неприступных башен, переходя в отвесный обрыв-про-
пасть в сторону моря, где в жуткой глубине, там, далеко-далеко внизу,
виден малюсенький зеленый Квадратик футбольного поля, красные
миниатюрные чешуйки крыш, серая извилистая лента дорогие быстро снующими по ней разноцветными, величиной с божью коровку автомашинами, и далее на север в дымке бесконечные строения курортного Римини, сливающиеся на горизонте с безбрежными водами Адриатики и нежно-голубого итальянского неба.
  Осмотрели форты в стене, где остались отверстия для пушек -
хороши, и даже очень все эти форты-укрепления.
самая первая.
  О Сан-Марино еще: это маленькое государство
республика в Западной Европе, которое образовалось еще в 301-м году
На центральной площади – памятник-бюст Джузеппе Гарибальди. Он
здесь в свое время тоже укрывался от врагов за этими неприступными
мощными стенами, за этими вздыбленными скалами и головокружительными провалами ущелий. Ничего более величественного я нигде не видел. Ни в одной стране. Здесь, казалось бы, мощь замков и укреплений, неприступных скал обратно пропорциональна величине этого карликового независимого государства. Здесь -
ярко высвечивается величие человека и никчемность, и ненужность
государств-гигантов. Здесь ощущается, что любой человек - выше, дороже, значительнее любых государств. Государства появляются и исчезают — человек с его неповторимой жизнью был всегда, и жизнь выше, ценнее, значительней любого
государства мира, которые были, есть или будут.
  Здесь, в Сан-Марино, где видишь десятки тысяч туристов со всего
мира, понимаешь, что сотни миллионов людей живут, отдыхают,
радуются жизни. Здесь, как в капле воды, сконцентрировался весь
океан человеческих жизней. Они все веселы, счастливы, радостны.
И никто никому не мешает. И само это малюсенькое гостеприимное
Сан-Марино – самостоятельное, суверенное государство в центре
огромной для него Италии – образец того, что Европа уже устоялась в своих территориальных образованиях, где есть и мощные индустриальные государства, и средние, есть и маленькие типа Бельгии, Нидерландов, Люксембурга; но есть и совсем карлюсенькие-малюсенькие, как Сан-Марино, Монако, Андорра, и другие. самого маленького человека
  И – главное: их никто не пытается завоевать, захватить, уничтожить
и присоединить к более сильным. Наоборот, подчеркиваю, в который
раз - Европа объединяется на мирной основе и дает пример такого
объединения всему человечеству. И потому кажутся смешными
и устаревшими все эти утверждения Зюгановых-Жириновских о
том, что нас, Россию, нашу Родину, пытаются завоевать то США,
то силы НАТО, то еще кто-то. Мы и на хрен никому не нужны, с
нашими загаженными авгиевыми конюшнями, это такая страшная
головная боль для будущих завоевателей. Каменные столики и скамьи, такие же - фигурные, вдоль ограждающей от пропасти стены на полянках. В нишах-углублениях - смотровые площадки. А в уголке, визу, труба для маленькой
нужды больших и малых мужчин, выходящая прямо в пропасть, по
серпантинной извилистой дороге быстро спустились, и уже – Римини. Проскочили рядом с древним каменным мостом, построенным во времена императора Тибе-рия. Это две тысячи лет назад и до сих пор этот мост надежен и выдерживает любые нагрузки современного автотранспорта. И сравните с нашим Ворошилов-ским мостом через Дон. Всего сорок два года пропило с момента его открытия, а уже
рушится, уже требует капитального ремонта,
  Через длиннющие Римини вдоль моря и тяжей проскочили в
Равенну: там поменьше на пляже народу, Купаемся, загораем, отдыхаем. Негри-тянка - полная, лет сорока, сидя неподвижным статуем
на песке заплетает - мелко-мелко - косичку у европейки девочки-подростка. Я обратил внимание: в каждую косичку она добавляет пучочек тонкой льняной пряжи. Здесь же рядом и маленькая дочка
негритянки с такими же косичками, и рядом - мать европейской
девочки. Они, взрослые, мирно о чем-то переговариваются друг с
другом. Похоже, на английском.
  Негров-Пилигримов-продавцов стало значительно больше, чем раньше три-пять лет назад, и если тогда они в основном были стационарны, как я говорю, недвиговка (есть такое селение в наших краях) - то теперь, напротив, в основе они, как коробейники все время перемещаются, движутся в
поисках покупателя. И сколько же надо за день пройти этих десятков километров по горячему сыпучему песку бесконечно длинных
двадцатикилометровых пляжей Римини и Равенны, чтобы охватить
всех отдыхающих, которые тюленями развалились по всей ширине
пляжей. Нет, нелегок труд этих современных коробейников черного
континента, которым весь длинный день надо топать ногами, чтобы
перечелночить многократно всю площадь безбрежных пляжей и
охватить всех отдыхающих. Это только натренированные «бледно-лицые» из песков Сахары могут выдерживать эту адову работу.
  Впервые видел изогнутые рогами вниз над морем дельтапланы,
словно мусульманский знак луны — эти паруса-парашюты летающих
амфибий-человеков, они в море, в костюмах аквалангов держатся за
стропы серпообразных парашютов, которыми управляют и - мчатся
по волнам. А вот когда ветер выносит их на берег - они выскакивают
из воды и уже на суше борются со своими парашютами-парусами,
чтобы их не унес ветер. А как потом снова заходят - не видел. А их
к вечеру становилось все больше и больше, и уже все побережье
пестрело от их серповидных полудуг-полумесяцев, невольно наводя
мистический ужас, как символ, как знак мусульманской серповидной луны.
  Повторяю: в Италии даже днем ездят с зажженными фарами
такое требование их ГАИ если можно так назвать полицию безопасности и правил дорожного движения. Я уже говорил, эта их
дорожая полиция практически не видна. По принципу врачей: если врач не приходит к больному значит, все хорошо. А вот вчера передавали репортаж из Грузии, в честь годовщины грузинской революции, где на вопрос журналиста одному из жителей, что изменилось за этот гол, тот ответил, что вместо бывших служителей ГАИ появилась, как на Западе, полиция, которая никого не ловит, никого не ловит, никого не задерживает. Говорил он это – с возмущением, хотя невольно пропел хвалебную оду нынешней новой дорожной полиции Грузии
и всей власти в целом. И на эту тему - тему дорог Италии еще
штришок: со стороны обочины линия не только четко намечена,
но еще и присыпана каким-то шероховатым белесым составом, и
задремавший водитель моментально просыпается, так как издается
при наезде на нее шуршащий звук, который будит водителя.
  На пляже, в глубине, на выходе в город – площадки для игр: волейбольные, баскетбольные, мини-футбольные, теннисные площадки, душевые, бесконечные кафе, и новое, чего не было раньше это большущие деревянные бочки с водой и надувные огромные матрасы-замки для прыгающих детишек. И для чего-то тюки сена и соломы, аккуратно сложенные рядом с огромными деревянными
бочками с водой. А, понял: сено – для лошадок, которые в изящных
каретах раскатывают отдыхающих. А вода – как противопожарное
средство для этого сена.
  Все я это видел в поисках шахматистов, чтобы с кем-то сразиться.
Даже шахматы свой с собой взял. Но — ни-ко-го желающих. Как и
утверждали Рита и Серго. И я нарочно прошел пару километров
вдоль пляжа в поисках шахматистов или шахматного павильона.
Шахматистов - ни одного. Павильоны есть, но там играют в
домино, в карты и прочую белиберду. В других – едят, пьют, танцуют - но только в шахматы не играют. Лишь в одном месте набрел
на шахматы. Как в наших домах отдыха, только раза в три-четыре
больших и не деревянных, а из толстой многослойной фанеры. Для
устойчивости внизу они скреплены крест-накрест, ассиметрично, в виде рогатины-каракатицы, если смотреть сверху, в плане. В них
играли на площадке из полуметровых железобетонных клеток-полей три девочки-подростка. Они играли так, кулё-мулё, как мы с трехлетним Стёпиком, куда хотят, туда ходят, бьют те фигуры, что поближе. Одним словом, дуркуют. Вот и вся шахматная Европа.
  Я не понял, или они такие тупоумные, или шахматы слишком
сложны им, и потому они не путают отдых с этой серьезной игрой, а занимаются играми более прибыльными, занимаясь деловыми
играми. Или, может быть, мы, русские самые умные? Или это - в
основе наша игра, игра бездельников. Не знаю, но я был шокирован
и разочарован народом Запада, и одновременно горд за наших, за рассейских, за славян.
  Важно то, что важно, а именно: Серго вчера не пошел на палестру - решил завязать. Этим огорчил Риту, которая увидела в этом поступке тенденцию; начинать и бросать, не доводя до конца, Она день и ночь думает о том, что он, Серго, бросил школу, что она упустила момент, о том, где и в чем ее ошибка, о том, что она не может отвязаться от этих мыслей. Володя, их приятель, рассказал, что когда он работал на автомате на полиграфической фабрике, голова его совер-шенно была свободна и позволяла думать, о чем хочешь, и я совершенно с ним согласился и, уставившись взглядом в одну точку, ушел памятью в былое. Я любил,
чтобы руки делали любимую работу каменщика как на автопилоте, а голова чтобы оставалась свободной; и я позволял в этой свободной пустой голове гулять ветрам того направления, которого я сам хотел, и потому было легко и голове, и рукам.
  А вот когда я стал работать мастером на стройке - мне стало невероятно тяжело, так как я насиловал себя и думать приходилось о том, что я не любил: о вещизме, о материальном, обыденном, прозаическом: о кирпиче, растворе, кране, технике, фронте работ. нарядах, зарплате и так далее. Особенно о нарядах. Так как там сплошная липа и обман. Снова возврат в настоящее, в разговор за столом о его, Володи, сыне, который, как укор нам всем: учится, знает, что хочет стать поваром. Серж на этот довод заметил, что и она в тринадцать лет хотел быть только врачом. Но эти детские мечты испарились, как утренний туман, не оставив и следа.
  Когда шли к Володе домой, часов в десять провожая его, он возле свалки подобрал выброшенный телевизор, ничуть не гнушаясь этим.
- Я, говорит он, из трех выброшенных уже один собрал.
  - Ну, это в порядке вещей, заметила Рита, ведь здесь выбрасывают на свалку иногда почти годные вещи: они, итальянцы, очень легко расстаются со старьем. Особенно под Новый год, когда выбрасываются еще годные, в нашем понимании, мебель телевизоры, холодильники, шмотки, обувь, которые с удовольствием подбираются бедным людом, в том числе и нашими, бывшими
советскими гражданами. Хотя Рита, при всей ее бедности в начале
жизни в Италии не подбирала.
  Это есть такой тип полей, как у зверей шакалы или у птиц воронье, которые с удовольствием едят падаль и шарят по свалкам. Я знавал такого из близких по работе товарищей. Помню случай. Он пришел ко мне в квартиру, на Молочном, которую я только отделал-отремонтировал, как яичко. Он принес с собой десяток привядших астр, предлагая мне поставить их куда-нибудь в комнате. Но уж очень
они мне показались подозрительными, и, зная его склонность все
на улицах подбирать, спросил его, где он их взял, и получил уже
понятный мне ответ: на улице, на дороге, возле нашего дома это
выносили с первого подъезда покойника и разбрасывали, как обычно, впереди гроба эти цветы, а он – подобрал. Я едва не вышвырнул
этого долбанного Эдика вместе с его букетом с пятого этажа.
  Поразило, прямо-таки потрясло нас жилье наших новых знакомцев Володи и его беременной жены Светы, похожей на Мерлин
Монро. Поэтому с моей легкой руки се стали звать Мерлин Монро,
а их, как на Руси, по-деревенски, по-уличному - Манрами,
Так вот, об их жилье. Вход — прямо с улицы, так как это – бывший
гараж. Хозяин убрал ворота, на их место воткнул входную дверь. В
глубине гаража - отгородил перегородкой и соорудил туалет, душ
и – крохотную кухнёнку, подведя, естественно, туда воду и газ. Малюсенькое окошко в кухне, а в прихожей никакого окна. Вернее, это
не прихожая, а — главная комната, где под потолком так и осталась
эта двутавровая гаражная балка, и где свет — всегда электрический.
Слева от двери, вдоль стены — крутая деревянная лестница наверх,
где, как они показали – их спальное ложе, типа полатей, над потолком
нижней комнаты, где высота от пола до потолка - не более полутора
метров. Это предприимчивый хозяин уже пристроил наверху бывшего
гаража на крыше, и за все это он качал очень приличные бабоцки —
четыреста евро в месяц. Что поразило, едва мы зашли к ним, — так
это жуткая духота по сравнению с уличным вечерним воздухом. Да
отсутствие окон, да эта металлическая балка под потолком вдоль,
да вот этот вот низюсенький полуэтаж-полати, где их супружеское
ложе, где, чтобы лечь в постель, надо в три погибели согнуться и где
жара от плоской крыши еще больше, чем внизу.
  Бедные, несчастные люди, на какие только неудобства и
ухищрения не идут, чтобы здесь, в Италии, находиться, а не на
своей «любимой» Родине, где они подохнут с голоду. А этот его
Володи рассказ о своем знакомом, который контрабандой за две
тысячи долларов пробирался сюда, в Италию (официально и
дороже, и дольше от них, из Молдавии). Этот рассказ меня потряс.
Потому что не может не потрясти нормально мыслящего человека. Представьте, говорил Володя, он двое суток недвижимо лежал под низом грузовой машины, в ящике, где колеса бешено вертятся справа-слева, а возле головы — гудящие шестеренки. И пыль, жара, гул, вращение, тряска, стесненность, — почти двое суток! Настоящая пытка. И еще за все это удовольствие две тысячи долларов,
и человек рад и счастлив, что вырвался из крепких объятий своей
родины. Такая Родина, от которой так бегут это мировое позорище на все бывшие, настоящие и будущие века. Нет слов! И вместо них сплошное, на полстраницы многоточие!


  Сидели с внуком, пили пиво. Одни. Откровенно беседовали - обо
всем. Ему со мной — легко. Жаль только, что в последний день. Но
раньше нельзя было поднимать этот очень больной вопрос о том,
что он бросил школу: могла выйти невольно-непредсказуемая ссора
его со всеми, включая и меня. А в мои планы не выходила ссора с
ним, а - напротив, я хотел уяснения, примирения... Главное
навредить своим визитом и разговором об этом деликатным, неприятном для Серго и нас всех предмете.
  Сын по телефону меня озадачил: поскольку у меня просрочена
виза, то меня в Германии могут штрафануть. А потому советовал
с оставшейся валютой если она есть решить вопрос: либо у
Риты оставить, либо спрятать, чтобы не отобрали. Гм! Задумался
директор ателье! Пошел сегодня — прощаться с Болоньей. У парка, в тупике, два
молодых здоровых парня видать арабы - грузили мусор после
пиления старых деревьев. Мимо - дефилирует молодая, аппетит-
ная девка в прозрачном белом платье. И видно, как на ладони, все,
даже то, что она без трусов. Парни, как и я, замерли. Один из них
не выдержал, крякнул, другой всплеснул руками ей вслед, и что-то
воскликнули оба, заржали, заигогокали, что твои жеребцы.
  У крохотной площади двух башен дуэ Тори - стоят велосипеды - как кони в стойлах, привязанные цепями.
  В соборе свечи вставляются в зажимы, смахивающее на зажимы держателя электродов у сварщика. В чем преимущество этих зажимов против наших, чашеч-кообразных? В том, что в их зажим
можно вставить свечу любой толщины. В наши — только одной,
определенной, равной диаметру лунки-чашечки. Еще у них есть
небольшие свечки как бы в миниатюрных пластмассовых баночках- горшочках, смахивают на наши лампадки.
  Где-то мы с Ритой были в соборе, и пытались зажечь свои свечи – и баночки от другой, такой же, - и не вышло, так как растопившийся
воск горящей свечи проливался на руки, и - Доперли, наконец-то,
что для зажигания таких свечей-баночек здесь специально лежит
обычная тонкая свечечка, с помощью которой как лучиной и зажигается твоя свеча,
  Уже выйдя из собора, мы с дочерью иронизировали на тему, что
зашли — совсем здоровыми, а вышли с ожогами, как два дурака с поля
боя, точные кот Базилио и лиса Алиса после генерального сражения.
А вот в Сан-Марино, где мы тоже посетили их главный собор, где
в это время абсолютно никого не было, Рита стала зажигать электрические свечи, щелкая выключателями. А там — мы это уже потом сообразили — надо за каж-дую включенную свечу бросать деньги. А Рита просто по-детски начала шалить-баловаться с этим множеством загорающихся электросвечек. На звук щелчков выключателей где-то из глубины алтаря вышел со злобным лицом в цивильной одежде холеный здоровенный верзила и демонстративно стал выключать все
горевшие свечи, а потом стал посреди центрального прохода, руки на
грудь и, расставив по-фашистски ноги, всем видом выражая к нам
неприязнь и желание вытолкать нас в шею. Мы стали ретироваться к
выходу, а тут — толпа туристов — братьев-славян-католиков, судя по
разговору, скорее всего, словаки или поляки. Они все – благоговейно
опускаются на колени - молятся. А он, этот цербер, все так же стоит,
не шелохнувшись, все в той же угрожающей фашистской позе, меча
молнии гнева и на них - без вины виноватых.
  И еще о свечах, тех, что держат в руках прихожане. Они обязательно с бумажными фартуками-кружочками, что выше кисти, чтобы защитить руку от горящего тающего воска свечи.
Утром, в последний день прощальной прогулки по городу, посетил прежде всего собор Святого Петрония. Сфотографировал,
укрываясь от зоркой, строгой монашки-служительницы, дыру высоко
в потолке для солнечного луча, обрамленного извилистыми змейками-
лучами-молниями - образ полуовального солнца, изображающего,
по древнему, его культ словно живого существа, после этого пару
раз щелкнул вдоль длинной латунной ленты в полу с цифирью. А
посетителей - три-пять на всем огромном пространстве собора;
молодице, что в майке-безрукавке, служка-монашка посоветовала
либо покрыть оголенные плечи, либо – уйти.
  Я присел, по примеру одного из посетителей, на один из множества удобных плетеных стульев. Такое впечатление от этого стройного карэ этих стульев,
что ты в каком-то уютном летнем кинотеатре на нашем юге. Здесь
хорошо отдыхается и - думается,
  На огромной присоборной площади, справа, делали
строительных трубчатых лесов гигантских размеров временную
эстакаду, где уже установили огромное = 40х15 метров полотно для
показа кинофильмов. Это они готовятся к какому-то молодежному
празднику: их городские власти очень любят такие мероприятия.
Здесь в Болонье, как и во Флоренции очень сильны коммуны еще
со времен Данте.
  Два дня назад я видел, как эти трубчатые леса ловко устанавливали уже на третьем ярусе - четверо усатых молодых работяг – видать, арабы, судя по смугло-сти кожи. Я залюбовался их споростью и слаженностью работы: один подает трубы-стойки снизу, второй - на ярусе кладет их на исходные позиции для уста-новки,
и еще двое с двух концов поднимают, подносят к месту, втыкают
вертикально в пазы нижестоящих. Все это синхронно, быстро, даже
артистично, и, казалось, что они не прикладывают никаких усилий
при этом. И все это совершают, опираясь ногами только на поперечные
трубы шатких лесов — без всяких вспомогательных досок-настилов:
точные обезьяны, скачущие на высоте без всякой страховки. Впереди
невысокий, сантиметров сорок выступ-подиум. А вся
площадь - огромная площадь — чуть-чуть уже нашей Театральной
вся она, до самой эстакады с громадным белым полотном - уже
уставлена легкими удобными стульями для будущих посетителей,
Кое-кто с десяток девочек-студенток уже уселись отдыхать. Я
тоже присел. В правом дальнем углу. Отсюда видно, как эстакаду
уже оформляют эстетических устанавливают в больших, красивых
круглых керамических горшках - роскошные цветы.
Кстати, у них по улицам не на главной площади
высоченные, почти двухметровые металлические, широкие, как
Колокола баки. Для приема стеклотары – то бишь, бутылок. И
окошечки-люки – квадратные, небольшие, самозакрывающиеся, в
верхней части, куда бросать бутылки. А как они там не бьются друг
о друга - не знаю. Может, даже - и бьются, и их как битое стекло,
как вторсырье собирают для стеклозаводов. По крайней мере, чтобы
где сдавали, как у нас, бутылки - не видел. Точно: дочь подтвердила
мою догадку: собирают не бутылки, а битое стекло, которое снова
переплавляют в бутылки, а не моют, как у нас, после чего наше
бутылочное пиво бывает отвратительно, так как моют не ахти.
  Пока я наблюдал за работой оформителей сцены, подъехала
уборочная машина - поливальная. Маленькая, но с высоким надстроем над салоном, тпта реанимационной. Поливальщик протянул
с барабана длиннюший шланг, и уже вовсю мощной струей поливает
ступени храма. Сам весь в резине, в резиновых перчатках, весь оранжевый — точный гуттаперчевый мальчик из повести Григоровича.
  Товарищ Нептун — мужик с вилами, как говорит Вера, все так же
стоит, на том же месте, никуда не отлучаясь очень добросовестно несёт свою вахту. Напротив него на мощнейшей стене мэрии — три
огромных стенда с фотографиями героев освобождения Болоньи —
цитадели партизанского движения. Стенд под стеклом. При-
без фотографий. Просто фамилия, имя и памятный знак: две скрещенные дубовые ветки с листиками и лентой внизу, на перекрестье, и посредине – звездочка. А вот что означает не врублюсь: либо знак погибшим, либо — погибшим, но просто без фото. Этот стенд павшим с сентября сорок третьего по двадцать пятое апреля сорок пятого, за время борьбы итальянцев за свою независимость от бывших союзников-немцев и собственных фашистов. Игрун на флейте в шляпе по улице Индепенденте - Независимости. Рядом, на коврике, его дружок - небольшая рыжеватая востроухая собачка, чем-то напоминающая сибирскую лайку — спокойно дремлет у ног хозяина, точная Каштанка. По всей множественной, изящной атрибутике
музыканта видно, что он не первый десяток лет играет на улице: то его постоян-ное, давнее рабочее место.
  Вчера, у магазина, рядом со стоянкой машин видел двух бомжей.
Рита сказала, а то би не врубился, что это – бомжи. Оба - молодые,
с собакой, довольно породистой. Огромной, с белой шерстью. Один
до пояса голый, с татуировкой по всему телу. У другого на
огромная копна волос, заплетенных мелкими-мелкими косичками. Оба обвешаны цепями. Штаны – затертые-обтрепанные обношенные. Вот такой у них тип бомжей, в которых чувствуется породистость. Это молодые люди, протестующие против условностей современной цивилизации. Как в Англии, что я недавно видел по
телевидению, где проходили соревнования по ползанию в человеческом дерьме, люди не хотят цивилизации и ищут преодоления не столько препятствий и трудностей, и дерьма - сколько самих себя. Это - уже от жиру. А у нас - эти преодоления всегда были останутся, нам их неча создавать искусственно, и климат, и природ, и еще более мы сами создаем эти препятствия, и - героически и
преодолеваем, и поэтому никакой враг нам не страшен.
  Зашел и книжный магазин поглазеть. людей - всего два-три
человека. Хозяин мне приветливо бонджорно, то есть добрый день.
Пришлось ответить тем же. У них, заходя в магазин, принято здороваться. А я забыл об этой условности. Но, поскольку я зашел, он - поздоровался, я - ответил, и уже как бы был на привязи, уже неловко повернуться и уйти, ничего не купив. Иначе - зачем заходил. Как тот мужчина, придя к одинокой женщине, уже не имеет права просто так уйти зачем тогда приходил? Поэтому он, как порядочный мужчина, обязательно, прежде чем снять штаны, выпьет чаю. И только после этого - уходит. Так и я: пришлось купить авторучку.
  А вот, по аналогии, по-серьезному. Штришок-картинка из далекого прошло-го. По пути во Вьетнам — остановка в Индии в аэропорту Бомбея. Два часа ночи. Лето. Духота - жуть. Сотни людей, ища прохладу - на улице, прямо на асфальте, как тюлени. Спят. А второй этаж - где масса ларьков сияет. Покупатели-авиапaccaжиры толпами дефилируют среди роскошных сияющих товаров.
Торговля идет вовсю. Хозяева зазывают в свои ларьки. У входа,
как правило, молодая индианка-красавица. Столь красива
не оторвешь. Улыбается покупателям, магнитом тянет к себе. Мы
засматриваемся на нее, обалдеваем. Красивым жестом она просит
зайти внутрь. Заходим. Смотрим. Там хозяин-мужчина любезно
предлагает свои товары. Французы, что летели с нами покупают.
Мы, русские, только смотрим и облизываемся: нет долларов. И зайдя
на приманку-красавицу в пару ларьков, больше не заходим стыдно
заходить и не покупать.
  Решил сфотографироваться на фоне памятника Гарибальди.
Встречные прохожие многие с каменными лицами и пустыми
глазами - смотрят сквозь тебя, как сквозь стену: к таким даже обратиться - страш-но. Молодой папаша с девочкой - внушили доверие, и я попросил их сбацать меня. Он с удовольствием согласился, а я - не открыл. Заулыбались. Открыл. Сбацали. Грацио – спасибо. Снова заулыбались.
И еще ехал автобусом от ворот Сан-Витале домой. Зашла пожилая,
лет за семьдесят женщина с палочкой и костылем, что обоимой-цилиндром вокруг правой руки. Пыталась поднять двенадцатилетнего подростка, что уселся на одном из первых сидений, где прямо над его головой знак, что места для инвалидов. Он - так и не встал. Мужчина моих лет пытался ему внушить, чтобы он встал бесполез-но сидит, как пришитый, нагло ухмыляется. Этот мужчина сам встал, вижу
хромой, уступил женщине место. Вот он - эгоизм Запада, прививаемый с детства. Как и у нас теперь, взращенный с девяносто первого года, и мы собираем его гнилые плоды, плоды нашего просвещения.
  Все. Я улетаю домой. Но теперь вылет не из знакомого близкого
Pимини, а из чужого громадного Милана, по которого еще надо ехать двести пятьдесят километров. Дочь осудила мой порыв самому ехать в Милан. И, конеч-но, взялась своей машиной доставить меня пораньше, чтобы увидеть их знамени-тый собор.
  Выехали ночью. Часа в два, чтобы успеть к девяти. Вел машину
все время Леня. Дорога - совершенно свободна. И мы за три часа
домчались до Милана. Совсем рассвело, когда мы заехали в центр
У редких прохожих узнали, что машину надо оставить вот здесь,
в переулке, а самим пешком, с полкилометра двигаться к собору, дуому, как они говорят.


  Пришли. Еще издали увидели его: величественный роскошный
кремовато-розовый, весь золотистый в ярких лучах восходящего солнца. Хотя мы и зашли с тылу, но он сразу потряс своей громадой, своей красивой плавной изогнутостью, своими сотнями шпилей-фигур, украшающих его верхнюю часть.
  Впереди, по ходу — громадная площадь. Интересно, это на ней
итальянские партизаны казнили своего фашиста — Дуче Муссолини,
верного соратника Гитлера? Бог ты мой, какой бесславный конец
жизни у этого бывшего журналиста, жившего в Милане, и отсюда
же начавшего свой знаменитый факельный поход на Рим, где он и
стал диктатором, стал фашистом, стал врагом собственного народа.
За что и получил эту позорную смертную казнь от своих: повешение
вниз головой, как и Чаушеску — история повторилась.
  А как только мы показались на площади - нас едва не заклевали
оголодавшие за ночь голуби. И мы отделались только испугом, да
тем, что они нас порядочно измарали. Поэтому мы быстрым бегом
спрятались под роскошной аркой, что справа, наподобие той, что
на Дворцовой в Петербурге. Эта арка на следующем перекрестке
переходила в небольшую роскошную площадь-перекрестье, крытую
громадным красивым стеклянным куполом.
  Мы прошли еще квартальчик и вот — опять площадь. Слева. Не-
большая, старинная, неброская, наискось, в глубине ее — скромное
двухэтажное здание. Это и есть их знаменитый театр Ля-Скала — лестница. Весь в дощатых заборах и строительных лесах — идет ремонт.
  Ну, вот и все. Главное в Милане - увидел. Сфотографировались на фоне собора и - назад, к машине время подпирало.
  Выехали из города. И еще почти полсотни километров мчались по
бесконечным дорогам-серпантинам к аэропорту. Леня жал вовсю. Еле успели в их знаменитый аэропорт Сан-Сиро. Тоже громаден. Но не так современен, как франкфуртский
  Летим через пару часов - Франкфурт, его громадное длиннющее тело аэро-вокзала, напоминающее рыбный хвостовой скелет:
это причальные отсеки вокзала, к которым подруливают самолеты
и пассажиры напрямую садятся в их салоны.
  И что же Франкфурт, спросит меня мой благосклонный читатель
А ничего – отвечу я. Все то же. И те же, и – так же: отнять погранцы
окружили меня теплом и заботой, опять гоняли меня, как сидорову
козу. И я был готов к этому. И по совету сына ту тыщу евро, что дала
мне Рита, я притырил: мало ли что.
  Короче, немецкие пограничники опять меня прищучили, что я –
нарушитель визового режима: вместо семи дней был двадцать один.
Почему? Зачем? Ведь ответственность за въезд-выезд в Западную Европу
несут пограничные службы Германии, конкретно – франкфуртского
аэропорта. Они – впустили меня, нарушителя, они – выпускают. Как так? Вызвали старшого, офицера. Он тычет в визу, в числа, в несоответствие, что-то мне внуша-ет, что-то говорит по-немецки. А я хотя и помню чуть-чуть немецкий, хотя и понимаю, о чем речь, но, вижу - надо косить под дурачка, под незнайку — это самое лучшее. И я пантомимой показываю, что не понимаю, что я русский — и все. И
только на русском. Они начинают опять муры жить, созваниваться.
Пишут какие-то бумаги. Спрашивают, есть ли доллары и евро.
- Си, си, - радостно, на итальянском, утверждаю я.
Покажи. Показываю: 15 евро. Из нагрудного, двойного, где в другом,
дальнем и 1000 лежит. И с таким залихватским размахом, эти 15 евро
шлепаю о стол, как будто это 1500: ну не будут же они по карманам
шарить: я не валютный аферист и презумпция невиновности меня
охраняет: у них личность неприкосновенна. Да, я нарушитель визового
режима — и все. Здесь я виноват. Они что-то почеркотали, какую-то
написали бумаженцию: подпишите. Я понял — протокол.
  - Э, нет, - говорю, - я уже стреляный воробей, и никакой бумаги я подписы-вать не буду.
  И, тыча пальцем в их бумагу, сам себе показываю
петлю на шее: мол, вы может мне смертный приговор состряпали, а я
должен подписывать? Нет, говорю, дураков нет и ничего подписывать
Я не буду. Тем более на немецком. Они — поняли. Посовещались. Через
время дают мне телефонную трубку, из которой на чистом русском
языке мужской голос говорит мне, что он представитель России в
Германии, что я нарушитель визового режима и что должен подписать
протокол. Я стою на своем – ничего подписывать не буду. Всё. И тогда
они, немцы, зачесали свои репы, что же со мной делать задержать,
как нарушителя — так я протокол не подписываю, задержать силой -
это нарушение демократии, оштрафовать – так я гол как сокол, а мой
самолет сейчас улетит — что со мной делать? Получается насилие надо мной, что задержали без суда и следствия. Да, еще потом отправлять
за счет Германии, если не успеваю на свой рейс. Это же мировой скандал! И видя, что меня на пушку не возьмешь, старшой говорит: ладно,
бери свои паспорта-билеты, бери свои несчастные пятнадцать евро и
дyй отсюда! А протокол, мол, перешлем в Россию. Я что-то довольно
промычал в ответ. И опять слышу их шнель-шнель - быстрей-быстрей.
И еще дал мне этот офицер своего ефрейтора, который нес мой зонт
и сопровождал – в кроссовом стиле - опять по этим бесконечным
коридорам, переходам, отсекам. Еще таможня - в блицевом стиле,
их тормошит теперь мой сопровождающий. И бегом: шнель-шнель - к
стойке для оформления билета. И теперь уже и оформитель билета
мчится вместе с нами, таща мой целлофановый пакет. И так же, как
передача эстафеты передают меня быстро-быстро этой женщине
внизу, но солдат-пограничник не выпускает меня из поля зрения и
вместе со мной вскакивает в персонально поданный для меня автобус,
и снова та же гонка к самолету, вплоть до стюардесс - теперь наших,
родных милых русских девчат, моих землячек. Солдатик-пограничник чуть ли не под козырек сдает меня им, и также смотрит вслед, пока я взбегаю по трапу. Прощай Франкфурт, прощай Германия. Я от дедушки ушел, я от бабушки ушел - радостно колотилось мое сердце. И, усевшись в кресло взлетающего самолета, показал этим немецким погранцам, то, что они заслуживали.
  На этом - обрываю записки об Италии. Кое-что не успел обработать. Прости-те, в следующий раз, ЕБЖ. Как говорит Лев Толстой: если буду жив.
Ну вот, благосклонный мой читатель, мы и посетили с вами «Страну Лимо-нию», где вместе провели столько чудесных, интересных,
веселых, драматичных часов и дней. Благодарю вас за то терпение,
кода вместе с вами я работал на стройках Италии, благодарю за то,
что Вы поддерживали меня в трудные минуты, благодарю за то, что
вы разделяли мои радости от посещения этой прекрасной страны,
благодарю за то, что вместе со мной возмущались и негодовали от
неустроенности в нашем Отечестве, благодарю, что оценили мою
шутку, мой юмор, и смеялись вместе со мною, благодарю за сочувствие ко мне и к моей непрошенной слезе — за все, за все благодарю. И обнимаю вас, и с грустью расстаюсь с вами. До новых встреч. И храни вас Бог!
 Автор Виктор Котов.
Он же Виктор Федор Котов-Прoкoтoв.

Италия - Россия
Август 1999 - март 2008 года.