Мариенгоф

  Захар Прилепин Непохожие поэты


РАЗНЫЕ СТОРОНЫ СВЕТА

Трудно найти трёх настолько различных поэтов той эпохи, как Мариенгоф, Корнилов, Луговской.

Анатолий Мариенгоф родился в Нижнем Новгороде, с отцом уехал в Пензу, там провёл юность.

Борис Корнилов — вырос в керженецких деревнях, юность началась в уездном городе Семёнове и продолжилась в Ленинграде.

Владимир Луговской — москвич.

Мы только начинаем чертить разделительные линии.

Мариенгоф — сын еврея-выкреста и русской дворянки.

Корнилов — крестьянского рода, горожанин в первом поколении, ребёнок сельского учителя, подрабатывавшего извозчиком, и дочки небогатого купца, тоже ставшей учительницей.

У Луговского — оба деда православные священники, отец — столичный преподаватель, истинный русский интеллигент, мать — певица.

Мариенгоф был имажинистом, а Луговской конструктивистом. Корнилов эпоху литературных групп, в сущности, миновал, но если б начал публиковаться на пять лет ранее, его, хоть и не на полных основаниях, могли прописать по ведомству «крестьянских поэтов».

Мариенгоф — модернист, революционный эксцентрик, мастер эпатажа. Лучшие стихи им написаны в самом начале 1920-х.

Корнилов — порой даже вопреки собственным установкам — песенный, почвенный, расширяющий классическую традицию, но осмысленно не преодолевающий её. Известность к нему пришла в начале 1930-х, лучшие стихи сочинены в середине тридцатых.

Луговской — трибун и лирик в одном лице; поэт, изначально пошедший по линии Маяковского и отчасти Багрицкого: когда мощный голос, необычайный дар поставлен на службу эпохе. Стал известным в конце 1920-х. Но дальше происходит надлом — дара и голоса ему хватило, однако не хватило человеческих сил на эпоху. Парадоксальным образом наивысший взлёт его поэзии — это как раз время надлома: ташкентская эвакуация в годы Отечественной. Хотя, конечно, неподражаемые вещи получались у него и во второй половине двадцатых, и в конце тридцатых, и в пятидесятые.

Мариенгоф — это непрестанное, неутомимое желание вызвать раздражение (а втайне — восторг), но очень скоро его настигают скепсис и разочарование.

Корнилов — попытка преодоления тягостного предчувствия гибели, искренняя отзывчивость на вызовы времени и одновременно иррациональная уверенность в том, что наставшая новь убьёт его.

Луговской — изначально оптимизм и маршевая поступь, нарочитая самоуверенность, нарочитая воинственность, голосистость, а в итоге — в чём-то заслуженный удар под дых, временный, но кошмарный разлад души — с необычайной мощью преодолённый.

Мариенгоф в конце 1920-х бросил писать стихи, осмысленно жил на краешке эпохи, иногда был не прочь занять места побольше, но вскоре же осознавал: первый ряд бьют больнее.

Борис Корнилов был репрессирован.

Луговской стал маститым советским поэтом.

Захар Прилепин


Стихи Мариенгофа



А ну вас, братцы, к чёрту в зубы!
Не почитаю старину.
До дней последних юность будет люба
Со всею прытью к дружбе и вину.

Кто из певцов не ночевал в канаве,
О славе не мечтал в обнимку с фонарём!
Живём без мудрости лукавой,
Влюбившись по уши, поём.

Горят сердца, когда родному краю
Железо шлёт суровый враг.
Поэтам вольность молодая
Дороже всех житейских благ.



***




Что родина?
Воспоминаний дым.
Без радости вернусь.
Ушёл не сожалея.
Кажись,
Пустое слово - Русь,
А всё же с ним
Мне на земле жилось теплее.

Теперь же, право, всё едино:
Париж, тамбовское село...
Эх, наплевать, в какую яму лечь.
Везде заря распустит хвост павлиний,
Везде тепло,
Где есть любовь, поэзия и печь.

Болтают:
Берегись! славянская тоска
Замучает тебя, мол, в сновиденьях.
Такие чудаки:
Им будто худо в Рейне
На спинке плыть, посвистывая в облака.

Но в том беда:
Вдруг стихотворным даром
Ты обнищаешь, домик мой.
Венчают славою коварной
Писанья глупости святой.

Вот и брожу в столицах чужеземных,
Собачусь с древнею тоской
И спорю (чуть ли не с берёзовым поленом),
Что и луна такая ж над Москвой.

Что родина?
Воспоминаний дым.
Кажись,
Пустое слово - Русь,
А всё же с ним
Жилось теплее.
Да, я ушёл не сожалея,
Но знаю: со слезой вернусь.