Пашка

Часть первая. Гвоздь.
Жил-был мальчуган один – Пашка. Он и сейчас живой, дай Бог ему долгих лет, только уже давненько мальчуганом перестал быть. А тогда еще был. И чуб у него тогда еще был, ну а в остальном ничего такого, чего б сейчас не было.
Пошел, значит, этот Пашка на двор, дабы скоротать погожий денек за каким-нибудь увлекательным и не слишком бесполезным занятием. Оно, конечно, любое занятие, какое другим не во вред - о пользе, коль день коротается и не скучно. Пашка это прекрасно знал. Походил он по двору малость то взад, то вперед, а то вот еще в стороны и кругами, окидывая взглядом все, что там только есть. Наметанным оком оценивал тот или иной предмет в плане его перспективности занять и руки, и мозги, но как-то ни на чем не заострялся в плане интереса.
Наконец, приметил он посреди травы согнутый гвоздь, тот был вполовину вдавленный в землю и порядком поржавел. Пашка сразу смекнул – это, между прочим, то, что и нужно, такое он, так сказать, и искал.
Пашка подковырнул гвоздь щепкой, смахнул с него влажную глину, подул на него, как следует, что поскорей подсушить и отправился творить со своей находкой одному ему пока известные манипуляции. В следующую минуту он уложил гвоздь на пень, сбегал в сарай за молотком и приступил к делу. Перво-наперво этому гвоздю надлежало принять рабочую форму, и Пашка принялся колотить его молотком, прижимая с другой стороны к пеньку пальцами. Гвоздь, зараза, не выпрямлялся, только почем зря утопал в пеньке. Пашка, слегка озадаченный, сбегал все в тот же сарай, возвратился с шилом. Выколупал из древесины гвоздь, и по новой затеялся орудовать по гвоздю молотком.
Все в точности повторилось, а именно – гвоздь погруз, но прямее не делался. Настала пора третьей попытки. Пашка уложил упрямый предмет как полагается опять, и, анализируя весь негативный опыт предшествующих раз, замахнулся побольше, предполагая, что если вдарить сильней, то гвоздь попросту не поспеет проваливаться, и, стало быть, подастся мастеру. Вдарил Пашка, надо заметить, как надо, только немного не точно. В общем – швырнул он тот гвоздь и тот молоток в разные стороны и запрыгал, вопя. Минут через пять успокоился, подобрал разбросанное. Успокоиться-то он, впрочем, сумел не до конца, потому как замыслил он своего обидчика – гвоздя упрямого покарать.
Да так, чтоб и тому урок навсегда, и другим не повадно! Для этих целей решил он задействовать стоявшую позади двора бочку из-под дизеля, в какой на три пальца набралось дождевой воды. В ту бочку-то и заглядывать было мерзко – потому как воняло в ней нестерпимо, и жижа была дюже мерзкая на вид. Ну, понимаете – самое то! Привязал Пашка к гвоздю камешек, чтоб, то есть, без шансов на бегство, да и с чувством, что вершит праведный суд, утопил гвоздь на дне этой самой бочки.
Тем временем за всем этим процессом, если не с самой увертюры, то с рокового взмаха минимум, наблюдал старший Пашкин брат – Вовка. До самой, получается, экзекуции бедолаги-гвоздя. Поглядел, подивился, но ничего не сказал. Только вечером, когда ужинали картохой с салом и помидорами, хмыкнул вдруг, да и говорит:
- Пашка наш сегодня ржавому гвоздю казнь учинил…
- За что? – Полюбопытствовал батя, ломая от хлеба краюху.
- За несговорчивость, надо полагать. – Отвечал Вовка.
- Что за казнь? – спросил батя, подперши рукой подбородок и посмотрев на Пашку. Тот тем временем глядел в тарелку и не издавал ни звука, ожидая развязки.
- Утопил его позади двора в грязной бочке…
- Ну ты, Пашка, однако, суров! – Пробасил отец, и продолжил есть…

Часть вторая. Пловец.
Пашка за лето здорово навострился плавать – всех своих дружков второклассников в состязаниях на озере обгонял. Вот только всех, да не всех. Всех, кроме Шурки Папыча. Шурка, казалось, воду резал, прям как дельфин.
Нет для мальчишки ничего обиднее, чем второе место. Подумать как следует, так совсем не уметь плавать – и то было б не так поперек самолюбия. А тут видишь ли и плыть выучился сам, и быстр, как окунь, а горечь всякий раз – ну никакого спасу!
И так, и эдак Пашка силился этого Шурку в противоборстве на озере одолеть, махал руками что есть духу, колотил по воде ногами, как мог, аж в глазах помутнение, ну а перед самым финишем голову задерет, глаза кулачком от зеленоватой воды отирая, а Шурка уж тут – приплыл, зараза.
Стал даже Пашка иногда по утрам подыматься с первыми лучами – и бегом на озерцо, пока никого нет. Тренироваться. Наплавается по полной, когда сердце выпрыгивает, и руки-ноги отяжелеют, точно от свинца в них, да и ковыляет домой досыпать. Ну и во сне ему, надо полагать снилось, что он опять на озере, и Шурка тут же, и плывут они «ноздря в ноздрю», только его, Пашкины ноздри, все ж таки немного впереди, и с каждым взмахом, с каждым вдохом и выдохом, все явственнее и явственнее.
Но то был сон. Наяву же, почуяв в себе прыть, Пашка через неделю-другую опять вызвал Шурку схлестнуться в честном поединке.
… В том поединке все было совсем не как во сне. А было там все, как и всегда, как прошлые разы, когда Пашка, не жалея себя, и не видя ничего вокруг, плыл, как ему казалось, уже не окунем, а быстрей осетра, но когда, убежденный в своей победе, высунулся из воды убедиться, что впереди никого – там, вот напасть, маячили ноги Папыча!
Пашка здорово приуныл. Понимал, что и лето уже на вторую половину переваливало, и утренние его пробуждения, если и дали результат, то оценить его никакой возможности нет. Ведь главное-то – Папыч все одно первый, в то время как Пашка второй. То есть, что получается? Никакого результата те тренировки не дали, вот что получается! Прям трагедия, да и только. Целый день Пашка ходил, повесив нос, второй проходил также, и еще целых три. Кто знает, сколько бы еще дней Пашка свой нос бы вешал, кабы не снизошло на него озарение.
Теперь-то он точно знал, что надо делать, чтоб победить Папыча на воде!
Озарение Пашкино родилось вот как; мать его обратила внимание, что Пашка расслабился чересчур в плане гигиены говорит: «Пашка, ты бы ногти постриг, а то еще малость и будешь ты по полу стучать, что копытами козел. Да и на руках тоже отросли – смотреть тяжко». А Пашка, то ли от повешенного носа, то ли это у многих детей так – ногти стричь не хотел. Ну и не стал. Мать опять его на другой день к аккуратности сподвигает, как может: «Почто тебе такие ногтищи-то, сын? Ты что, землю ими грести задумал?» «Может и задумал, - стал было бурчать Пашка, да вдруг спохватился и воссиял, - но только не землю, а воду!»
И убежал поскорей от греха.
Начались непростые дни. Ногти прирастали медленно, а беречь их было необходимо, как зеницу ока, потому что на них была последняя надежда. Да и выдать свой план Папычу Пашка остерегался – потому от состязаний надо было воздерживаться до самой поры. Когда наверняка.
Конечно, все домашние вскоре узнали, де, Пашка ногти себе отращивает, чтоб лучше на пруду угребаться, потому что затеял Шурку Папыча в заплыве опередить. Улыбались и тихо помалкивали.
Пришла пора – ногти были уже, что надо, да и лету осталось совсем чуть. Дни делались все короче, вода на озере за день уже не успевала прогреться. Но ребятишкам это когда мешало?
Всё, - решил Пашка, - завтра с Папычем выясним кто сильней. И Папыча упредил, де, Шурка, мол, завтра созывай секундантов, будет у нас дуэль на воде! Дома тоже как-то обмолвился, что завтра у него важный день.
Назначили они свою дуэль ближе к вечеру, в пять, и Пашка подумал, что обеденный сон ему пойдет непременно на пользу. В общем, крепко заснул. Глядит мать на него, вздыхает. Решила, всё! Опять проиграл. Ведь молчит же, не хвастается. А ногти такие, что и смотреть нельзя. Взяла ножницы – да и остригла их коротко.
Пашка же пробудился ото сна, пирожок с яйцом съел, водой запил и бегом на озеро. А на руки даже и не глянул…
«На старт! Внимание! Марш!» - прокричал назначенный судьей мальчишка и махнул рукой. Ринулись наши бойцы опрометью в воду. Ноздря в ноздрю, только, прям, как тогда, во сне, Пашка чуть-чуть побыстрее оказался. Зафиксировали все его победу, а он сам и думает – всё ж ведь ногти! Как выручили-то его! Руки из воды поднял, а только ногтей-то нету! Острижены. Выскочил пулей из озера – ноги тоже осмотрел. Где ногти? Ведь он же точно помнил, что вот только были. Будто всего пять минут назад их видел, казалось Пашке. Неужто об воду их стёр? Очень был Пашка и рад, и изумлен, не в силах разгадать загадку.
Ну а мы с вами хоть и знаем секрет, все ж тоже недоумение: как же он тогда Папыча одолел? Без ногтей-то?