Империя гройлеров

               
                новелла-притча
                Часть первая         
            КУР-ЩАВЕЛЬ И ГУДРОНАПОЛИС
                Глава первая
    Профессор Алектор* покидает добровольный затвор      
Сухощавый, высокий кур-ратор наук, петух-бобыль по имени Алектор, осторожно приоткрыл скрипучую дверцу своей холостяцкой избушки.  Опасливо просунул голову в образовавшуюся щель.
В стекла его пенсне брызнуло дневное солнце, бликующее на буйной листве берез, дубков и яблонь. Ярко-зеленая травка под ногами изобиловала множеством вкусных мошек, жучков, а если копнуть чуть поглубже – то и красно-желтых, жирных червей.               
Но профессор Алектор тут же захлопнул дверь своего жилища и снова очутился в полумраке. «Все как всегда! - горестно подумал маститый ученый. – Не дают прохода! Вот что значит мирская слава».
Действительно, ватага озорников-курят уже который день ожидала его появления и, лишь только ученая голова кур-ратора наук сверкнула в дверном проеме своим пенсне, как едва оперившиеся отроки тут же радостным хором загорланили:
               
                Старый добрый наш Алектор –
                Детских шалостей инспектор,
                Все он видит, как прожектор,
                А еще он – скучный лектор!

*- Алектор – петух (греч.)

Во мраке тесного, пыльного курятника пенсне профессора Алектора действительно полыхало гневом, будто сдвоенный прожектор.
«Глупые дети, - сердито подумало научное светило. – Однако ж надо как-то пробиваться через эту толпу несмышленышей. Открытие, которое я сделал, требует немедленного обнародования!»
Профессор решительно толкнул дверь и рядом с его почтенным клювом в бревенчатую стену звонко шлепнул футбольный мяч. Алектор погрозил ватаге увесистым свитком бумаги, и юные весельчаки попрятались за стволами деревьев.
Профессор подошел к замершему в траве мячу, победоносно огляделся по сторонам и что есть мочи влепил загнутыми когтями правой ноги по этой круглой, соблазнительной штуковине, которая будто просила, канючила даже: «Ну, ударь же по мне, ударь! Что же ты? Совсем одряхлел в своем затворе?»
Левой ногой бить по мячу было никак нельзя: на ее тощей голени, в самом низу, красовалось золотое колечко – знак того, что сия достойная пернатая особь является постоянным и бессменным членом «Ума палаты» или, если говорить официально, Общепородного Мыслительного Центра «Куриные мозги».
Рядовые, то есть время от времени избираемые и переизбираемые «окольцовцы», носили ободочки серебряные.
И Алектор двинул по мячу с правой…
От этого страшного, поистине кумановского* удара, мяч со свистом и шипением… нет, не взмыл под небеса и уж всяко не полетел в расположенные неподалеку ворота.
Он вообще никуда не полетел.

*- Ронадьд Куман – легендарный голландский футболист 1980-90-х, обладавший, по мнению некоторых экспертов, самым мощным в истории футбола ударом со штрафного.

Произошло нечто ужасное и печальное для юных футболистов. Окаменелый, желтый и донельзя острый коготь старого профессора просто-напросто проткнул мяч, и он будто приклеился к его лапе. С шепотом негодования мяч испускал из себя воздух.
- Ну что же вы наделали, дяденька Алектор! – захныкали отроки, выходя из укрытий.
Скрывая смущение, профессор наклонился, сдернул с когтя  мяч, и зашвырнул его, как тряпку, в кусты. Все это сопровождалось осуждающим гудением юных футболистов.
«Н-да, что-то не задался денек, - думал Алектор, конфузливо удаляясь прочь. – Причем не задался-то с самого начала».
Так куда же держал путь одинокий старик? Известно, куда – в редакцию газеты «Курям», главному и единственному рупору общественности Кур-Щавеля.
Много лет назад здесь был хутор под названием «Куриный Щавель». Этого самого щавеля, кисленького, вкусненького и питательного, растет в окрестных лесах – тьма тьмущая, видимо-невидимо. В общем, куры не клюют. Хотя… Как раз таки клюют, да еще как! Вот на щавеле-то этом благодатном и разросся хуторок до обширного поселения. А название его, наоборот, сократилось до ныне принятого – Кур-Щавель.
Пернатые жители плодородной долины постепенно превратились в завзятых сибаритов, ибо ни в чем не имели недостатка – ни в червях, ни в иных насекомых, ни в пшене или сочной травке. Поэтому у них и не было нужды изобретать всевозможную хитрую технику или, скажем, полимеры, вроде гудрона, служившего основным стройматериалом в соседней Империи Бройлеров (или Гройлеров, кто их разберет?), раскинувшейся за горным хребтом.
До избы-редакции путь был не близок, и профессор Алектор с интересом поглядывал по сторонам, вертя своей самой длинной шеей в Кур-Щавеле: нуте-с, что же нового появилось в этом мире за время его добровольного двухнедельного затворничества, связанного с работой над новым, сенсационным открытием?
Да просто ничегошеньки нового, господа оперенные! Все как обычно.
Вот два петушка-задиры наседают друг на друга, квохчут обидные слова:
- Ты – мокрая курица, вот ты кто! – бросает в глаза сопернику белый петух с красным гребешком по прозвищу Лег.
Этот самый Лег - из породы леггорнов. Он полностью оправдывал свою кличку: лягался проворнее всех в Кур-Щавеле. 
Его соперник, черный, как гудрон, петушок с антрацитовым гребешком, черными серьгами и черными лапами пыхтел от натуги, придумывая в ответ что-нибудь оскорбительное. Это был весьма неглупый и обычно добродушный Аям, только уж больно вспыльчивый. Недаром он родом из бойцовых петухов…
Как-то раз Аяма в драке поцарапали, и, ко всеобщему удивлению, курщавельцы убедились, что даже кровь у него – черная. А сам Аям,  прижимая к ранке подорожник, громко хвастал, сбиваясь на петушиный фальцет, что даже мясо и кости у него – черные, как и у всех его предков породы аям-цемани. И что он, Аям, один такой во всем Кур-Щавеле. Ну, и еще, конечно, его жена Чернушка и их выводок курят.
Наконец Аям не прокукарекал даже, а яростно прокаркал в глаза своему недругу:
- А ты… ты… бройлер!
«БРОЙЛЕР!»
Более тяжкого оскорбления во всем Кур-Щавеле не произносилось нигде и никогда. Ведь бройлер, согласно представлениям кур, петухов и цыплят – это бритый тупоголовый мутант, лишенный всех добрых чувств, признающий лишь мускульную силу и ни бельмеса не понимающий в прекрасном – в искусстве, например. Да еще к тому же – несостоятельный как мужик. Или – как женщина. В общем, бесполое существо, непонятно зачем обитающее в этом мире.
Видно, даже для самих бройлеров это название звучало обидно, и потому какое-то время назад они стали именовать себя гройлерами. «Гройлер – это высшая стадия мутации бройлеров», - объявил Главный Канцеляр империи мистер Бройль и первым подал пример: приказал называть себя Гройлем. Вслед за ним переименовалось в гройлеров и все остальное народонаселение «захребетной» страны. 
Но в Кур-Щавеле привыкли держаться старины. Были бройлерами их соседи, ими и остались. И если супруга-хохлатка в сердцах бросала своему муженьку, любителю от души наклеваться пшена да завалиться на сушило*, -  мол, ты отожрался, как бройлер - то благоразумному петуху следовало тут же призадуматься: а не пора ли, в самом деле, худеть? А то ведь разлюбит суженная, ибо… Ибо бройлера, а уж тем паче – гройлера, нельзя любить по определению, по половому признаку – вернее, по отсутствию такового.   

*- старинная поговорка: «Наше дело петушино – наклевался, да на сушило». Сушилом в старину называли чердак с сеном.

Петушки-забияки Лег и Аям на мгновение замерли от прозвучавшего в воздухе поносного слова «бройлер», и тут же сцепились уже не на шутку. Полетели клочки по закоулочкам…
«А ведь тоже – окольцованные, - с осуждением подумал профессор Алектор. – Хорь его знает, кого только не берут в «Ума палату»».
Профессор невозмутимо прошествовал мимо задиристых парней. С минуты на минуту сюда прибудут по сигналу тревоги петухи-бойцы из охраны Общепородного Покоя (ОПа) и прекратят безобразие, коему никак не пристало происходить на улицах благодушествующего Кур-Щавеля. Драчунов поволокут в «курную избу» - так именовалось в народе помещение Мирного Приговора (МП). Здесь заседали суровые судьи - «блюдомиры», чьим лозунгом было: «Блюди мир!». Сослужили им помощники - «мироедцы», что сокращенно означало «Мир единый».
- Наша цель – помирить вас, друзья, - проникновенно вещал главный мироедец папаша Кур-Раш. - Помиритесь, обнимитесь – и я тут же позову сюда господ блюдомиров, они вынесут Мирный Приговор.
И выходил вон из курной избы, попутно задвинув печную заслонку. А недавние враги, почему-то неизменно рыдая, кидались друг другу на шею, с клятвенными заверениями в вечной симпатии. Как тут не пустить слезу? Изба-то ведь «курная», постоянно окуриваемая зловонными травами, тлеющими в печи. Это обстоятельство как нельзя лучше способствовало желанию поскорее покинуть «зал суда», стало быть – помириться.
Изба наскоро проветривалась, входил главный блюдомир Квох и, растроганный и умиленный, объявлял вердикт:
- В сенной сарай обоих, на один только сушеный клевер и воду!
Следствием непрерывного и, как говорил доктор Куропат, небезобидного для здоровья окуривания стало полное помрачение последних мозгов у блюдомиров и мироедцев, день за днем входивших в курную избу. И еще: эти достойные пернатые особи постоянно жирели, сетуя на гиподинамию. Однако эта самая гиподинамия почему-то аналогичным образом сказывалась и на размерах курятников блюдомиров и мироедцев: они все росли и росли - как вширь, так и ввысь.
Некоторые злые языки уже вскользь обвиняли властителей курной избы, а особенно – главного блюдомира Квоха, в «крупции» - намекали на то, что блюдомиры и мироедцы за свои не слишком обременительные приговоры берут мешками с крупой. Но – на то они и злые языки, чтоб злословить, почем зря.
И еще доктор Куропат подметил существенно-положительное воздействие зловонной курной избы на потомство блюдомиров и мироедцев: все их курята, как один, были выдающихся умственных способностей! Столь выдающихся, что они сразу поступали не в начальную школу, а прямиком в университет.
Университет Кур-Щавеля не имел своего помещения – зачем, если уж мы называемся вольными курами да петушками? Студенты рассаживались прямо на травке. Эту травку-то и клевали на протяжении всех лекций едва оперившиеся отпрыски блюдомиров и мироедцев, а то и попросту клевали носом. И никогда ни один преподаватель не сделал им, даже суровый профессор Алектор, которого некоторые продвинутые «студни» именовали не кур-ратором наук, а «Кур-Раптором*».

* раптор - зубастый динозавр.

Алектор на это шутливое прозвище обижался. Ну какой же он, право слово, раптор? Добрейшей души старичок, не иначе… Ну, долбанул пару-тройку раз клювом пустоголового «студня» со студенистыми мозгами. Разве так поступил бы на его месте настоящий-то раптор? Совсем даже не так. Отгрыз бы махом дурную башку, и дело с концом.
Да, строг был профессор Алектор, что и говорить. Но иногда синие с паволокой глаза маститого ученого наполнялись слезами… Особенно - когда он видел на прогулке почтенную пернатую пару, сопровождаемую целым выводком цыплят. Но этих слез не видел мир куриный – благодаря все тому же пенсне, каковое профессор Алектор носил по причине заработанной им куриной слепоты. Нет, не во время научного эксперимента настигла его эта хворь. Алектор был одним из пострадавших от биологического оружия, примененного когда-то соседями-врагами против Кур-Щавеля. Неуемные бройлеры развеяли в предгорьях семена лютика-курослепа, семена эти дали обильные всходы... В ту нелегкую годину в прекрасной долине Кур-Щавеля разразилась эпидемия куриной слепоты.

                Глава вторая
                Научные гладиаторы в пылу полемики
Алектора окликнули: появление на улице тощего, великорослого профессора не могло, разумеется, остаться незамеченным.
- Куда это вы собрались, многоуважаемый соратник? – раздался возле уха заслуженного ученого елейный голосок.
Он принадлежал, конечно же, доценту Петелу*, главному научному оппоненту профессора Алектора, петушку совершенно неопределимой, неприметной породы. Хотя, впрочем, тоже окольцованному – только не золотым, а серебряным ободком.

*- петел – петух (древнерусск).   

- А, это вы, Петел, - пробурчал Алектор довольно-таки неприветливо.
- О, можете ничего не говорить, светило вы наше псевдонаучное! – издевательски закукарекал доцент Петел. – Знаю-знаю! Коль скоро вы покинули свой каземат духа, то и куренку понятно – вы собираетесь обнародовать новое и совершенно неудобоваримое для куриного мозга открытие! Верно?
В спорах с куда более молодым и языкатым Петелом старый Алектор всегда тушевался, его разумные доводы каким-то непостижимым образом выливались в бессвязное кудахтанье, после чего Алектор обычно хлопал крыльями и покидал поле научной битвы, слыша за спиной победное «Ку-ка-ре-ку!», исторгаемое глоткой неотвязного зоила.
Доцент Петел по праву слыл самым голосистым, самым горластым окольцовцем в Национальном Мыслительном Центре «Куриные мозги». Да что там в Центре! Пожалуй, что и во всем Кур-Щавеле. Перекудахтать, а уж тем более – перекукарекать его было просто немыслимо. Да Петел и не давал никому из оппонентов такой возможности.
Доцент, безусловно, был талантливый кукарекун, ему бы петь в кабаре «Ножки Барабуша» - так называлось популярное среди петушков заведение, где юные курочки лихо отчебучивали канкан. Про Петела даже насмешливо шептались в кулуарах: «Наш Кука рек! слыхали, что рек наш Кука?». Таково было одно из многочисленных прозвищ Петела – «Кука». А еще раньше его звали «Чика»… И с этой гроздью имен он легко шел по жизни, высоко задрав свою кудлатую голову.
Завсегдатай куриных залов (попросту – курзалов), где по вечерам собирались представители богемы и бомонда Кур-Щавеля, он так наблатыкался велеречиво квохтать, кукарекать с непомерным апломбом, что на развитие каких-то других талантов у него просто не было ни времени, ни сил. Ни - чего уж говорить! – элементарного желания. Главное – быть в центре внимания, раскланиваться небрежно с известными художниками и поэтами. Все это, по мнению доцента Петела, давало ему неоспоримое право называться представителем элиты общества Кур-Щавеля, презрительно отзываться об ученых – к которым, впрочем, он сам, по определению, принадлежал.
Отсутствие бесспорных научных свершений сполна подменялось своеобычной харизмой. Она у Петела и впрямь наличествовала. Доцент был известен среди оперенных и квохчущих соотечественников как отъявленный «курофил», он всячески отстаивал чистоту древне-куриного языка, которому придумал особое название – «курояз». Даже слово «петух» доцент объявил злостным неологизмом, то есть, по его выражению – новоязом: дескать, в древних текстах слова «петух» вообще нет, а есть понятие «петел».
- И – прислушайтесь-ка! – возглашая это, «курофил», казалось готов был заклевать любого несогласного. - Вы только прислушайтесь! Фонетически, то есть, тьфу… на слух, «петух» отдает тухлятиной… Петух – протух! А, каково?
Более-менее здравомыслящие особи из куриного племени всерьез доцента Петела не принимали, но все-таки… Ученый! А их не так много в Кур-Щавеле. «Пусть будет», - примирительно говорили коллеги о бурной деятельности Петела, хоть она и порядком всем досаждала. И в этом «пусть» сказывался национальный характер обитателей Кур-Щавеля. «Раз оно есть – так пусть уж и будет себе дальше», - вот нехитрая жизненная философия среднестатистического курщавельца.
А пока что два непримиримых научных гладиатора шли бок о бок, крыло в крыло, шпора к шпоре.
В этот момент с престарелым профессором начало происходить нечто странное, а пожалуй что – и болезненное: он вдруг дернулся пару раз, засучил окорочками, потом мелко-мелко задрожал.
А дальше… Дальше почтенный ученый и член президиума палаты «Куриные мозги» изобразил ну просто невероятный для его преклонного возраста пируэт: правой когтистой лапой выхватил из-под левого плеча драгоценный свиток, высоко подняв его в воздух, чтоб текст не запылился. И так-то вот, стоя на одной ноге с золотым ободком в весьма щекотливой позе, посунулся клювом в левую подмышку, затряс головой…
Доцент Петел молча и сочувственно наблюдал за этими выкрутасами Алектора посреди пыльной дороги. Наконец кур-ратор наук издал удовлетворенный квохт, выпростал клюв из пушистой подмышки, запрокинул голову и… По горлу его судорожным комком прокатился глотательный спазм. Алектор открыл сомкнутые до того веки, блаженно улыбнулся.
Профессор поэтапно вернул себе прежнее, солидное обличье: свиток – под мышкой, обе ноги погружены в дорожную пыль, голова со свешенным набок гребешком горделиво сидит на плечах.
- Что, совсем завшивели в вашем мрачном уединении? – понимающе покивал головой Петел. – Хоть крупная, жирная попалась?
- Нормальная, - отвечал довольный Алектор. – А у вас, можно подумать, подмышки не в пушку? И там никогда не случалось гостить вшам?
- Отчего же? – пожал плечами Петел. – Очень даже часто гостят они в моем оперении. Врач Куропат говорит, что это у меня от нервов, от тяжких, непрерывных раздумий о судьбах Отечества…
- Вот-вот, - впервые за долгое время поддержал своего непримиримого оппонента Алектор. – Знаете ли, вши – спутники загадочной курьей души…
Это оригинальное, поистине программное изречение вырвалось у профессора случайно, и потому он ревниво зыркнул на своего научного зоила – уж не запомнит ли его недруг озвученную Алектором философическую сентенцию? Не присвоит ли ее себе доцент Петел, чтоб использовать в своем очередном спиче с трибуны «Куриных мозгов»?
Но Петелу больше понравился не сам смысл изречения, и даже не на редкость удачная рифма «вши – души». О, нет! Для него ключевым словом в высказывании старшего коллеги было совсем другое.
- Именно! – радостно возгласил Петел. – Именно – курьей, курьей души! Браво, профессор. Думаю, мы с вами все-таки скукарекаемся на следующих дебатах в палате ума…
- Вот как? И по поводу чего намечаются дебаты в «Курмозгах»?
- По поводу моего нового законопроекта, который, если будет одобрен, перевернет все в Кур-Щавеле с головы на ноги! То есть, тьфу, с окорочков на гребешки, со шпор на… - совсем зарапортовался доцент. – Ну, в общем, вы меня поняли. А я, насколько понял, вполне могу рассчитывать на вашу поддержку!
И Петел фамильярно подмигнул Алектору:
- А что если нам по этому поводу… Ммм… Выкупаться в этой прекрасной, мохнатой пыли? Вы как? Заодно и насекомых погоняем! У-у, наслаждение – больше, чем драка в «Куриных мозгах»! 
Алектору страсть как хотелось прополоскать перышки в нетронутом озерце пыли – очень было бы недурно после двух недель анахоретства!
Однако поодаль он заприметил нескольких молодых петушков и курочек, с шумным кукареканьем и кудахтаньем валявшихся в толстом слое пыли. На этом фоне он, старый заслуженный ученый, будет довольно двусмысленно выглядеть вместе с молодым Петелом.
И вслух Алектор сказал:
- Нет. Боюсь за рукопись. Пока я буду в пыли живность гонять, кто-нибудь обязательно… Ну, в общем, ее ветром может в речку унести. Или даже в море.
- И тогда – прощай ваше фундаментальное открытие, - сочувственно молвил доцент. – Вы правы. Я, как и вы, не могу ни на секунду выпустить из подмышки свой свиток. Идемте, профессор.
Тут только Алектор обратил внимание, что его оппонент тоже прячет под крылом свернутые трубочкой листки бумаги.
А доцента Петела больше всего на свете занимал вопрос: что же такого любопытного родилось в профессорской голове старика Алектора?
- Сейчас я угадаю, куда вы направляетесь с таким увесистым свитком, - ехидно молвил Петел. - Вы спешите в редакцию газеты «Курям», чтобы с ее страниц поразить воображение скучающих клуш каким-то открытием!
- И поражу, - ответил профессор упрямо.
 - Ну, для начала вам придется поразить своими шпорами главного редактора газеты «Курям», - снисходительно и как бы даже сочувственно сказал доцент Петел. – Я, знаете ли, с интересом за этим понаблюдаю!
- И поражу, и поражу! – как заведенный, повторял профессор.
- Ну так, знаете ли, мне с вами по пути. Идемте вместе к этому грубияну и моветону Конь-Куру. Представляю, как он сейчас будет ржать над вашим прожектом! Будто настоящий конь.
Ученый старец уже собирался обидеться и распрощаться с наглым юнцом, но… Алектор ревниво поглядывал на листки бумаги, торчащие из подмышки доцента.
- Э… Коллега… - маститый мэтр заставил подпустить льстивые нотки в свое хриплое квохтанье. – А что это, позвольте спросить, вы несете Конь-Куру? Уж не статью ли?
 - Статью-у-у… - пропел доцент с оттенком юродства. – Эка вы, корифей наш, загнули! Куда уж мне статью… Так, не статью, а статейку! В общем, галиматью всякую.
- Я так и думал, - сухо отчеканил Алектор, проклиная себя за минутную слабость угодничества.
- Но мою-то галиматью Конь-Кур примет, и ее будут читать в курзалах! – не то злобно, не то победно «дал петуха» доцент Петел. – В отличие от ваших рассуждизмов, коллега.
По сторонам, вдоль дороги, стояли аккуратные бревенчатые избушки-курятники, крытые соломой. На каждом коньке каждой крыши красовался более или менее искусно вырезанный из дерева раскрашенный петушок. И если приглядеться повнимательней, то сходство с хозяином курятника, сидящим на крылечке с чашечкой травяного чая, становилось совершенно очевидным.
Иной раз на завалинке обмахивалась перьевым веером домовитая клуша, возле ног которой бестолково суетились, перекатывались пушистые цыплята, похожие на желтые теннисные мячики.
 «Как все-таки у нас однообразно, аж зевотно», - думал доцент Петел.
«Как все-таки у нас мило, все по старинным куриным обычаям!» - думал профессор Алектор.

                Глава третья
              Те же, Мазокур и «Канатная Орбита»
- Вот спрашивается, - размышлял вслух профессор Алектор, словно бы не замечая подпрыгивающего рядом Петела. – Почему мы то и дело находим повод спорить, клевать друг друга? Само слово «клевета» происходит от глагола «клевать»…
- Это жизнь, профессор, - неожиданно серьезным голосом ответил Петел. – Она, простите, буронит, как лежалое просо в желудке.
«Надо же! – изумился Алектор. – А этот, с позволения сказать, петел, может быть временами очень даже неглупым».
Профессор и доцент шли дальше, и со стороны могло показаться, что два непримиримых научных противника вдруг взяли да и помирились… Они, собственно, и враждовали-то не особо. Да и вообще, ненависть, особенно – взаимная, была в Кур-Щавеле невиданным явлением. И главной причиной тому, конечно же, была короткая куриная память.
До редакции газеты «Курям» было еще неблизко, и профессор Алектор решил передохнуть рядом с художником Мазокуром, творящим свой очередной шедевр. Остановился у мольберта и доцент Петел.
«Интересно, что он такое сейчас мажет, стоя перед дивным видом на горы и речку Поколенку?» - подумал профессор Алектор и глянул через плечо Мазокура.
Река называлась Поколенкой вовсе не потому, что ее кипучие горные воды помнили о многих поколениях пернатых, а потому, что кое в каких местах она была курам по колено. И тем не менее речушка была весьма живописной в лучах солнца, с белыми валунами посреди и вкуснейшими водомерками, стремительно сновавшими по ее поверхности. 
Мазокур равнодушно кивнул научному светилу и вновь обмакнул в краску зажатую в клюве кисточку из кусочка брахмапутриного пера. Алектор всмотрелся в набросок и издал хриплый, протяжный квохт. 
На полотне извивался, как живой, жирный бледно-розовый червь с кольцами-перетяжками, а вокруг него были изображены червячки поменьше, пересыпанные просяными зернышками.
- Недурной натюрмортик, верно? – сквозь сжатый клюв процедил Мазокур.
- Н-да… - профессор не сразу нашелся, что и сказать. – Это, знаете ли, для гурманов… от искусства!
- Вот именно, для гурманов и обжор, - кивнул испачканным краской гребешком живописец и вновь углубился было в работу.
Но не утерпел:
- Я вот подумываю, уважаемый Алектор, а не открыть ли мне художественное кафе? Или даже ресторан?
- Мысль хорошая, - растерянно молвил кур-ратор наук. – Не все ведь жрать да жрать…
- Вот именно – жрать! Жрецы от искусства будут пожирать мои картины! Впитывать, так сказать, прекрасное.
- Вот как? – ахнул одним только зобом профессор.
Сзади покатывался по траве от беззвучного кудахтанья доцент Петел.
- Совершеннейше так, - буркнул Мазокур и для вящей убедительности ткнул кисточкой в самую середину натюрморта. – Вместо блюд я буду подавать ценителям живописи мои шедевры. Это будут свежие, выложенные на плетеной соломе черви, прихваченные сладким сиропом, чтоб не расползались… И, для оживляжа – пшенцо, букашки, водомерки.
- Тоже – прихваченные?
- Ну да, - невозмутимо подтвердил Мазокур. – А то лови их потом…
- Идемте в редакцию, - довольно резко повернулся к содрогающемуся в траве Петелу профессор Алектор.
Доцент отряхнулся, перевел дух. 
- Зря вы смеетесь, - мягко упрекнул его Алектор, когда ученые двинулись дальше. – У каждого истинного художника есть свои причуды.
- Особенно – у Мазокура, - едко отозвался доцент. – Я действительно напрасно смеюсь, коллега. Вы правы.
И довольно непочтительно толкнул профессора локтем:
- Смотрите, смотрите!
- Да что смотреть-то? Видел уж сто раз, - буркнул старик Алектор.
А посмотреть, как ни крути, было на что. Коллеги-недруги подошли к самому центру Кур-Щавеля – Площади Яйца, с недавних пор сплошь усыпанную толстенным слоем опилок поверх толченой яичной скорлупы.
Может, площадь получила свое название из-за овальной, яйцевидной формы; а может, ее и строили изначально в таком виде, чтоб потом естественном образом назвать Площадью Яйца… Кто сейчас помнит?
Это была площадь развлечений, место петушиной потехи.
Нет, здесь не устраивались контактные петушиные бои – этот кровавый спорт был запрещен с незапамятных времен. Да и проводились ли вообще когда-либо в долине Кур-Щавеля эти пресловутые бои? Вряд ли. Скорее всего, легенды о подобных турнирах относились к разряду попыток некоторых «ястребов» - так именовали здесь отъявленных забияк – придать петушиным схваткам (нечастым, надо сказать) некую историческую легитимность. Ибо наказание за уличную драку, как уже говорилось, было донельзя суровым. Целый световой день без червячков, букашек, пшена!
Над площадью хлопал по ветру огромный транспарант:
«МЫ НЕ ВЕРИМ, ЧТО КУРИЦА – НЕ ПТИЦА! НЕ НАДО НАС ДУРИТЬ! НЕ НАДО, НЕ НАДО, МЫ БУДЕМ ЛЕТАТЬ!»
Чуть в сторонке – еще один:
«В ПОЛЕТЕ ОБРЯЩЕШЬ ТЫ ВЕЧНУЮ СУЩНОСТЬ!»
И некоторым это удавалось – полететь. Не так уж и далеко, разумеется… На Площади Яйца высился дощатый помост, куда взбирались самые отчаянные петушки, а случалось – и курочки. Перед опасным экспериментом следовало обязательно получить справку у врача Куропата – ибо, как было сказано, и у курицы есть сердце… Выдержит ли оно? «Выдержит», - накладывал свою резолюцию Куропат и очередной счастливчик, размахивая полученной справкой, мчался на Площадь Яйца.
С гортанным квохтаньем отчаянные петушки и наиболее раскованные курочки бросались вниз, бешено вращая крыльями, и приземлялись в спасительные опилки. Тут же к очередному претенденту на установление рекорда подбегал выборный арбитр и замерял дальность полета. Сообщение о новом достижении всякий раз сопровождалось невообразимым, восторженным гоготом собравшихся на площади зрителей. И вот уже следующий смельчак шествует на помост в погоне за славой, петушится, хорохорится перед опасным деянием…
Но самая большая очередь была не здесь, а поодаль. И тоже – под огромным, впечатляющим плакатом, только на этот раз – не текстовым, а рисованным, жанровым.
В левом нижнем углу этого шедевра изобразительного искусства автор (все тот же художник Мазокур) поместил дряблого, как желе, до омерзения бледного и голого гройлера, по-здешнему – бройлера, который со вселенской завистью смотрел куда-то ввысь. А там, в верхней части плаката, гордо, с мечтательно-романтическим выражением лица, парил в синем небе стройный петух с перетянутым петлей животом. В петухе этом нетрудно было узнать самого автора плаката.
Итак, самая протяженная вереница жаждущих экстрима всегда выстраивалась здесь, возле «Канатной Орбиты» - так кур-щавельцы называли свой излюбленный аттракцион. На противоположных концах площади были вкопаны два высоченных столба, а между ними быд натянут чуть провисающий канат. Отстоявший очередь кур-щавелец нетерпеливо взбегал по лестнице на вершину столба, набрасывал себе на пузо петлю-ремень и… катил, повиснув под канатом, раскинув крылья. Впечатление от полета было потрясающим, а главное – для этого не требовалось ровно никаких маханий крыльями, не в пример прыжкам с помоста. А уж длина этого полета в подвешенном состоянии, его долгота превышали все мыслимые и немыслимые рекорды храбрецов-прыгунов.
- Просто не куры, а попугаи какие-то, заладили одно и то же: «летать, летать!» - недовольно проворчал доцент Петел, глядя, как по лестнице на столб карабкается очередной, весьма упитанный петух.
Это был обжора Кочет, который и заказал Мазокуру возбуждающий аппетит натюрморт из червей и прочей мелкой живности.
А Петел продолжал срамить соотечественников:
– Прослышали наши умники в «Курмозгах», что в Империи Бройлеров дирижабль построили. Из гудрона. На канате в небесах держится. Вот потому-то и стали у бройлеров этот самый гудрон в немеряных количествах закупать, чтоб, значит, самим такой же летающий пузырь соорудить.
- Неужели? – удивился Алектор непритворно. – Так вот, оказывается, в чем историческая подоплека всей этой нелепицы с закупками гудрона…
- В этом, в этом, уверяю вас, - затряс клювом Петел. - Да только не учли, что у них, у бройлеров – тех-но-ло-гии, а у нас – одна только лохань с пшеном. Ну и свален теперь этот гудрон на задворках города. 
Алектор возмутился:
- Вы же позиционируете себя как яростного патриота, курофила! И при этом превозносите достижения бройлеров. Да вы просто… недокур! Недокурок. 
Петел почему-то слушал очень внимательно, не пытаясь ни перебить, ни переубедить оппонента. И вдруг на полном серьезе похлопал ему крыльями.
- Браво, профессор! – безо всякой издевки изрек завзятый кукарекун. – От всей души – рад. Недокур! Недокурок! Вы хоть сами-то понимаете, насколько важное понятие сейчас обозначили? Попросил бы подарить мне этот новый термин, да не смею.
И Петел доверительно накрыл старческое плечо Алектора своим свободным от рукописи крылом:
- Вы дрейфуете в правильном направлении, дорогой профессор. И я теперь понимаю, что могу рассчитывать на вашу осознанную поддержку в редакции газеты «Курям».
- Ну а при чем тут все-таки попугаи? – профессор Алектор почувствовал, что стремительно тупеет.
- А при том. Дирижабль скопировать не получилось, так они хоть канат спопугайничали. А что? Канат – это дешево и сердито. Все по-нашему, по-куриному.
Алекстор вздохнул. Ему-то, старику, «Канатная Орбита» жутко нравилась, даже снилось, бывало, как он парит над Площадью Яйца, гордо кукарекая и взмахивая крыльями…
Несколько раз профессор уж совсем было решался прокатиться-пролететь по орбите, ему даже почтительно уступали место в очереди… Но в конце концов Алектор неизменно поворачивал назад, бормоча какие-то жалкие оправдания: мол, вы меня не так поняли, я вовсе не собирался лететь, я только хотел подойти поближе, чтоб лучше рассмотреть, а то зрение, знаете ли, подводит…
Тьфу! Как был ты, Алектор, трусишкой, как жил ты всегда по принципу «Как бы чего не вышло», так и доживаешь свой век. Как бы чего не вышло, как бы куры на смех не подняли… Вот ничего у тебя и не выходит, старина.
Словно в подтверждение основательности этих опасений, вокруг раздался всеобщий хохот: отъевшийся Кочет скользил в петле под канатом, что уже само по себе являло забавное зрелище.  Но потеха достигла апогея, когда стало ясно, что Кочет не успеет набрать достаточную скорость, чтобы по инерции достичь противоположного столба. И вправду: несчастный гурман беспомощно повис, раскачиваясь, прямо над центром площади, бестолково кукарекая и размахивая всем, чем только мог - крыльями, растопыренными ногами, головкой на короткой шее и даже отвисающим животом.
- Кур-р-рьёз! Кур-р-рьёз! – с упоительным восторгом клекотала вся площадь.  – Петух на потеху! Потеха для всякого петуха! 
А к месту незаурядного события уже спешили: с одной стороны – фотограф и репортер газеты «Курям», а с другой – «краснопетушатники» (так в Кур-Щавеле именовали пожарных) с длинной стремянкой наперевес.
 Появление журналистов напомнило двум ученым, что они практически подошли к избе-редакции, чьи окна выходили на Площадь Яйца. И, не дожидаясь, чем закончится куриный курьез, оба заспешили в газету «Курям».

                Глава четвертая
                Мистер Гройль не в духе
Этим утром, как обычно, в 8.00, пунктуальнейший мистер Гройль пробудился от вязкого, тягучего сна, в каковой он ежевечерне впадал по причине сверхвысоких доз антибиотиков, гормонов роста, антиоксидантов и прочей бяки, именуемой попросту одним словом: «химия». Постоянно пожирая все эти супер-харчи, достохвальный правитель Империи Гройлеров был напрочь избавлен от каких бы то ни было хворей. Во всяком случае, сам он непреложно верил в личную неуязвимость. А главное - вся эта синтетическая муть со страшной силой прибавляла мистеру Гройлю веса, работоспособности и физической выносливости.
Мистер Гройль проковылял к выгнутому трюмо, цокая по гудронату (гудронному ламинату) длинными, загнутыми когтями. Ох и не простое это было трюмо, замечу вам! Особенностью хитроумного оптического сооружения было одно существенное свойство, которое открыл главный химик и технолог империи мистер Грой. А именно – отраженная в лукавом зеркале особь казалась самой себе гораздо выше и дебелей. И мистер Гройль со временем уже привык верить тому, что видел в своем кривом зеркале.
Главный Канцеляр великой империи уставился на свое отражение осоловелыми глазками упитанного гройлера среднего возраста. Дебелая туша – как говорится, поперек себя шире – покоилась на мощных окороках, расставленных в стороны. Из каждого плеча торчали кожистые, согнутые в локтях верхние конечности – то, что у примитивных кур и петухов именовалось крылышками. А венчалась гройлерная туша головенкой, тоже очень похожей на куриную. Толстый, крючковатый клюв, а по бокам – глазки-бусинки. Вся остальная часть тела, именуемая головой, являла у всех гройлеров голый, пупырчатый шар.
Откуда-то издалека и снизу, с Главной Имперской площади, несмотря на ранний час, бодро и жизнерадостно доносились нестройные рулады национального гимна Империи Гройлеров:

                Мы гройлеры мясистые,
                Мы выстроились в ряд,
                И перья золотистые
                Как панцири горят!

Мистер Гройль поморщился. И как же он раньше-то не замечал этой очевидной нелепости, допущенной когда-то в тексте имперского гимна? Какие еще, ко всем хорькам, перья? Нету их у гройлеров, нет и нет!
Сейчас одни только примитивные куры, что населяют соседнее государство - да-да! только эти отсталые «недогройлеры» - кичатся, как в старину, расцветками своих оперений, соблюдают нелепые традиции каких-то там древних куриных родов. Да еще употребляют при этом выражения типа «народная и видовая культура»…
Культура – она одна для всех: голый культуризм, вот! А в перьях только вшей разводить.
С годами непрерывных мутаций у новой формации – гройлеров - перестали появляться и такие ненужные наросты, как желтые или красные гребешки, пунцовые «серьги» в ушах, а глаза приобрели одинаковый для всех водянистый оттенок.
А тут – да еще в гимне! – какие-то «перья золотистые»…
Понятно, что гимн создавался на заре империи, в бройлерный период, когда еще не был введен в действие указ о поголовной и обязательной санации. Но теперь-то, теперь! Совершенно ни к чему лишний раз напоминать подданным, что когда-то они (или их предки) носили роскошное оперение. Устарел гимн, устарел, но никому, похоже, нет до этого дела. Его тупо и заученно продолжают исполнять по миллиону раз на дню, ничуть не вдумываясь в слова.
Мистер Гройль знал, чьи глотки каждый день, спозаранку, вразнобой голосят гимн под окнами Старшего Канцеляра – окнами, расположенными столь высоко, что они были просто недосягаемы для невооруженного взгляда. «Имперскую песнь» исполняет новый выводок, очередная партия произведенных в инкубаторе цып… нет, не цыплят, а гройлерят. Приходят они сюда после коротких, но изнурительных спевок под управлением дирижера – мистера Гр. На Имперской площади «недовесков» торжественно посвящают в гройлеры, и совершается ритуал сей на самом священном пятачке гудронного покрытия Империи: возле Великой Стелы. В самом центре столицы империи – Гудронаполиса.
Старший Канцеляр сморщил безбровый лобик, заметив на левой, самой увесистой брыле, вылезший за ночь жесткий белесый отросток – тоненький, правда, отросточек, но уж всяко - никак не допустимый на его породистой Канцелярской физиономии. И мистер Гройль безжалостно выдернул проклюнувшееся перышко своими хромированными цапалками. Кстати, совершенно не испытывав при этом боли  - благодаря лошадиным дозам всяческих препаратов, надо думать.
Если вдуматься, то… Тревожный звоночек – это проклюнувшееся перышко! Надо бы поглядеть хорошенечко, не появились ли еще где-нибудь на его разъевшейся тушке эти предательские ворсинки.
О, мистер Гройль прекрасно знал, почему у него время от времени возникают признаки обратной мутации в петуха (или, хм, курицу?). Начальник внутренней охраны и внешней разведки империи, зловещий мистер Гро, тайно поставлял Главному Канцеляру клевер и живых червячков с окраины империи, где земля еще не была залита гудроном, росли деревья и кустарники, ползали всякие вкусные насекомые.
Ах, до чего же вкусны эти запретные яства, ммм!
Вот и сейчас мистер Гройль подкрался к холодильнику, приоткрыл дверцу с таким выражением глаз, будто собирался исподтишка подглядеть за чем-то неприличным, но волнующим до жути.
Мистер Гройль заурчал от предвкушения, но сдержался до поры. Надо пореже вкушать эти деликатесы, не то, не ровен час, весь обрастешь белесыми отростками, а там, глядишь, и перья снова появятся, как когда-то в молодости. Неужели скоро придется делать тайную эпиляцию? Причем постоянно… Вторая мысль была куда приятней: а вдруг он, Главный Канцеляр имеприи, умнее всех остальных гройлеров именно потому, что втихомолку лопает все эти курячьи натуральные харчи? Уж у него-то мозгов не с гулькин нос, а, пожалуй что – с орлиный клюв. 
Но что же за цапалки такие использовал мистер Гройль при удалении непатриотичного отростка? Эти стальные, многофункциональные манипуляторы со сложной системой шарниров были искусно вмонтированы в локтевые суставы. Такие грозные приспособления наличествовали только у четырех главных гройлеров империи: Главного Канцеляра мистера Гройля, главного химика-технолога и косметолога империи мистера Гроя, а также у шефа охраны и разведки мистера Гро… И, наконец, главного школьного учителя и пропагандиста империи мистера Гр, который, впрочем, предпочитал, чтобы к нему обращались немного почтительней: мистер Гыр-Быр.
Разумеется, в зависимости от ранга носителей цапалок, манипуляторы эти были неодинаковой степени совершенства. У мистера Гройля, например, цапалки при желании стремительно выбрасывались вперед на длинной штанге, так что он вполне мог схватить за горло и свернуть шею любому непокорному жителю империи, буде таковой объявится в пределах досягаемости… Впрочем, по сей день подобных смельчаков-оппонентов не обнаруживалось, как ни старался выискать их мистер Гро. Из-за хромированных цапалок (цапальников?) Главного Канцеляра иные смекалистые лизоблюды именовали Гройль-Длинные-Грабли.
Он был не против такого неформального прозвища. Трепещите, восхищайтесь! И дальше, и впредь, и до скончания века…
Как можно догадаться, вычислить отведенное каждому гройлеру место в имперской иерархии можно было, не напрягая чахлые гройлерные мозги: всего-то навсего подсчитать количество букв в его имени. Вот так, сверху вниз: Гройль, Грой, Гро, Гр. Но тогда, простите, а как же именовать всех остальных, многотысячных граждан империи? Вот, казалось бы, вопрос так вопрос… Решили его в свое время простото: каждому вышедшему из инкубатора юному гройлеру присваивали номерок. Бирку: Джи-1, Джи-2… Джи-16… Джи-52… и так далее.
Далеко внизу вдохновенные горлопаны аж зашлись в истерическом восторге:

                Разбиты в пух и перья
                Куриные стада!
                Да здравствует Империя
                Отныне навсегда!
               
Слушая гимн, мистер Гройль от удовольствия почесал ляжку о ляжку. Это были мощные окорока, покрытые бледновато-желтыми пузырями жира и отороченные хрящеватыми пальцами с толстенными коричневыми когтями. Суперкогти тоже были особой гордостью мистера Гройля: они лишний раз говорили о чудовищном потреблении властителем химических и биологических препаратов.
Не так давно между высшими чинами империи разразилась бурная дискуссия на тему: сохранять ли в облике будущих рядовых гройлеров шпоры на голенях? С одной стороны, шпоры, конечно же, гройлерам не присущи, ибо нужны они лишь отсталым в своем развитии петухам – для выпендрежа перед своими и чужими клушами и для петушиных боев (нешуточных, порой кровавых схваток за симпатии тех же клуш). Все эти ритуальные игрища, конечно, ниже гройлерного достоинства. Да и в Куростане, как докладывал Гро, отменили петушиные бои с кровопусканием, а нарушители строго карались.
С другой стороны, шпоры – символ подавления и понукания нижестоящих особей, и потому на пятках у «главных клювов» государства, так называемых мегагройлеров, вполне уместны.
- Нет ничего зазорного в том, чтобы перенимать у врага что-то полезное, - подвел итог дискуссии Старший Канцеляр Империи.
Под врагом, разумеется, имелся в виду Куростан – соседнее государство свободных кур и петухов, презрительно именуемых в Империи Гройлеров «чикен-фри».
Самые большие шпоры, конечно же, отрастил мистер Гройль, затем, по мере убывания общественной значимости гройлера, убывала и длина этих грозных кинжалов на ногах: у Гыр-Быра, например, шпоры представляли собой довольно кургузые наросты, лишь обозначающие его принадлежность к высшей, немногочисленной касте избранных.
Безликая масса рядовых гройлеров могла только мечтать о столь недосягаемом для них знаке отличия, как шпоры. Их удаляли еще в юном возрасте. Впрочем, благодаря той пище, которой их пичкал главный химик мистер Грой, способность к мечтанию, похоже, напрочь выветрилась из гройлерных мозгов.
 
                Глава пятая
                Главный Канцеляр вдохновляется гимном
Мистер Гройль длинно потянулся, оглушительно захрустев всеми своими двумя сотнями хрящей, и подошел к окну. Его роскошный Канцелярский пентхаус располагался на 166-м, самом верхнем этаже Имперского Небоскреба, господствовавшего над Гудронаполисом. 
Но даже с такой невероятной высоты можно было различить надписи на полотнищах, растянутых вдоль крыш небоскребов, что были ростиком поменьше Имперского. «Распетушим Куростан!», «Всех кур – в ощип!», «Куры – дуры, петухи – лопухи!», «Лупцуй курозадых до последнего птенца, без конца, без конца!», «Гройлеры – будущее Вселенной!». И, особняком: «Все – на ударное производство гудрона!» А еще: «Увидел травинку – уничтожь ее!»
Сколько хватало взгляда с высоты пентхауса главного небоскреба, залитая гудроном Имперская площадь и простирающиеся за ней гудронные территории, утыканные гудронными небоскребами, были сплошь черны, и лишь кое-где для оживляжа торчали пластмассовые деревца. Чтобы здания не «растеклись» под палящими лучами солнца, в гудрон по рецепту химика-технолога Гроя добавляли особые закрепляющие примеси.
Возле гудронной Великой Стелы штук пятьдесят малюсеньких цыплят-клонов принимали посвящение в гройлеры. Они натужно вытягивали свои тощие шеи с повязанными бурыми бантами. А дирижировал ими, разумеется, главный вожатый, учитель и агитатор Гыр-Быр.
А короткие стальные цапалки мистера Гр (Гыр-Быра) рассекали воздух в такт рифмам: 
                Мы гройлеры могучие,
                Мы химию едим.
                И всех врагов, до кучи,
                Мы скоро победим!

Но вот и припев, исполняемый нежно, лирично. Дирижер, он же – Гыр-Быр, вытянулся на цыпочках, его стальные цапалки зависли в воздухе, восторженно подрагивая:
               
                Курица – не птица,
                Гройлеры царят!
                Рухнули границы,
                Гройлеры парят!

«И миру свою волю говорят», - с удовлетворением, хоть и довольно нескладно пропел отсебятину мистер Гройль. Но по выражению его вислощекой ряшки определенно было видно, что именно это четверостишие гимна ему больше всего по душе.
Летать гройлеры, знамо дело, не научились. Да и как, скажите на милость, научиться, если нет у них ни крыльев, ни даже перьев? Сразу после выхода из инкубатора новоявленный гройленок подвергался такой санитарной обработке, после которой перья у него уже расти не могли. Зато шкура впоследствии все больше и больше дубела и толстела, становилась подобной панцирю, как о том, собственно, и пелось в первых строчках торжественного песнопения. Достижению столь потрясающего эффекта способствовала и периодическая «прожарка» - по достижении очередного срока каждый гройлер заново пропекался в особой, неопасной для жизни микроволновой печи.
Но! Насчет полетов. Главный химик, технолог и косметолог империи мистер Грой исхитрился построить дирижабль – брюхатый, короткохвостый и с распластанными в небе стабилизаторами, внешне напоминающими окорочка. Ну прямо летающий супер-гройлер!
Один был существенный недостаток у «небесного гройлера» - он был неуправляем, этот огромный, черный, продолговатый пузырь из гудрона, надутый горячим воздухом. И потому крепился к лебедке с длинным-предлинным тросом, позволявшей в любой момент притянуть дирижабль обратно, на базу. Длина троса была такой, что при попутном ветерке в верхних слоях атмосферы мистер Гройль-Длинные-Грабли со своей охраной мог зависнуть над любой точкой империи – благо размерами была она не слишком пространна. Пытались было перемахнуть на дирижабле за горный хребет, попугать жителей соседнего Куростана – без присутствия на борту мистера Гройля, разумеется (а вдруг собьют, чертяки?). Однако в последний момент поопасились – не столько пернатых соседей, сколько того, что порывом ветра дорогостоящий гудронный пузырь может здорово шибануть о скалы…
Но вот биологическую войну против презренного курино-петушиного племени провести удалось – с подачи главного силовика мистера Гро. Выждав попутного ветра, дирижабль подлетел к хребту вплотную, и гройлеры из личной охраны Главного Канцеляра пустили по воздуху бесчисленное количество семян страшного для соседей лютика-курослепа. Эти зловредные семена хранились в запасниках с давних времен, когда территория империи еще не была сплошь загудронирована. «Пусть их всех до одного поразит куриная слепота!» - злорадствовал мистер Гройль.
И часть семян приземлилась-таки на территории враждебной страны
Базировался дирижабль с немудреным названием «Эйр Гройлер» на крыше Имперского Небоскреба, прямо над пентхаусом мистера Гройля. В последний момент постройки цеппелина Старший Канцеляр лично посетил верфь и распорядился, чтобы головной отсек летательного аппарата, предназначенный для единственного пассажира, надувался отдельно от прочей туши аэростата. И в итоге голова воздухоплавательного судна выделялась более высоким потолком, чем у остальной оболочки. Экипаж и охрана, а также, иногда - прочие высокопоставленные пассажиры - располагались в просторной гондоле, в подбрюшье «Эйр Гройлер».
И простые, рядовые гройлеры, взирающие на ползущий в небе громадный черный баллон с раскоряченными гудронными окороками, вздыхали снизу восхищенно, качали вдавленными в плечи головами: «Ай да Главный Канцеляр у нас, вот так мега-гройлер! Даже не помещается в гондоле, во какой откормленный! Отдельный салон ему надобен».
Тут мистер Гройль вдруг напрягся, вытянулся во весь свой рост, взор его стал совсем даже не гройлерным, а прямо-таки орлиным, а глянцевый клюв непроизвольно распахнулся от овладевшего Главным Канцеляром экстаза.
Десятки юных, недавно выпущенных из инкубатора гройлеров, стоявших рядами у Великой Стелы, грянули что есть мочи:      

                Гройлерный порядок –
                Вот закон для всех!
                Эй, долой наряды -
                Перышки и мех!

По золотисто-палевой шкуре мистера Гройля от удовольствия прокатилась волна мурашек. И только при последнем слове – «мех» - Старший Канцеляр все-таки поежился – уже не от удовольствия, а … от страха. Дерзко сказано, это верно. Однако не слишком ли дерзко?
Мех носили главные враги всех гройлеров (да и кур с петухами, кстати сказать): крысы, хорьки, опоссумы… Все те хищные зубастики, что объединились на соседнем острове под властью Великого Хоря – самого отвратительного и грозного тирана на всем белом свете. Надо полагать, Великому Хорю, конечно же, доложили содержание и смысл гимна Империи Гройлеров, но пока что диктатор Княжества Хищных Зубастиков дипломатично молчал, не присылал ноту протеста.
А куры и петухи, о непримиримой вражде с которыми вещали бесчисленные плакаты по всей Империи? Те, о чьем поголовном истреблении  пелось в гимне, возвещалось на школьных уроках?
Их государство, как уже говорилось, раскинулось на том же острове, что и Империя Гройлеров, и естественной границей между странами был горный хребет, рассекший клочок земли посреди моря на две неравные половины - большая часть, разумеется, принадлежала гройлерам. Для этих мутантов куриный род был врагом идейным. 
Ведь, в сущности, куры – существа безобидные и миролюбивые, они никогда не причиняли вреда Империи Гройлеров. Щиплют себе свою травку, клюют по зернышку пшено, а по праздникам – червячков, и тем сыты бывают. На мировое господство уж никак не претендуют, это мистеру Гройлю следовало признать хотя бы наедине с самим собой.
Но образ жизни обитателей страны вольных кур и петухов ни в какую не подходил для гройлеров, шел вразрез с истинными гройлерными ценностями.
В Куростане петушки и курочки влюблялись и женились, потом носились со своими яйцами, уложенными в писаные торбы, высиживали их, выводили курят и чинно гуляли всем своим выводком, раскланиваясь с соседями.  И при этом прославляли семейные традиции как самое главное в жизни. Вот она, реальная угроза для монолитной Империи Гройлеров! Недаром имперские средства массовой информации уничижительно именовали противных соседей «чикен-фри». На слух звучало обидно, однако мало кто в Империи Гройлеров понимал, что чикен-фри – это означает «свободные куры и петушки, выросшие под открытым небом, в родной семье, а не в инкубаторе, и живущие посреди буйной природы возле кормушек с золотистым пшеном». Вот что означает на самом-то деле это ничтожное на слух, коротенькое «фри».
Вольный образ жизни соседей тщательно скрывался от населения Империи Гройлеров, ибо исходила от такого примера немалая угроза гудронному городу.
И в чем же, скажите на милость, заключалась эта угроза?
Да вот в чем. А вдруг кое-кто из скудоумных гройлеров окажется не таким уж скудоумным? Возьмет да и начнет задумываться о смысле жизни, о (страшно сказать!) взаимной любви, заботе о детях? О цветастых перьевых нарядах, моде, красоте? Вдруг кто-то захочет щипать траву, «клевать клевер» да зернышки вместо ежедневных инъекций антибиотиков и жирообразующих порошков?
Ну, один – это еще пустяки, свернуть ему шею хромированной цапалкой – и дело с концом. Как говорится, хорь с ним… А если массово? Тогда это будет конец империи, торжество чикенов и… и просто - курам на смех!
Мистер Гройль вновь оглядел себя в зеркале трюмо. Он стоял в чем мать… то есть, конечно же, не мать, откуда у гройлера может взяться мать или отец? Так вот, стоял мистер Гройль, в чем инкубатор родил. Его мать, как у всех гройлеров – это уютная, теплая и просторная колба, а отец – «живой» поток биологических лучей.
И наряд мистера Гройля, как и всего его народа – единственно прекрасный в мире, потому что – откровенный, честный, без лицемерия. Одинаковый для всех, унифицированный. Юнисекс. Голая, задубевшая шкура, лоснящаяся от жира – вот естественный и самый подходящий облик для всех без исключения гройлеров. А в будущем – и не только для гройлеров! Да-да, гройлерный порядок – это наивысшее благо для всех, хотя почему-то все этого никак не хотят понять по недалекости своей…
 «Пускай себе старомодные петухи галантно ухаживают за ветхозаветными курочками, сохнут от любви, в буквальном смысле худеют и теряют в весе. А мы будем толстеть и набираться сил!» - внушал себе мистер Гройль, памятуя о величии своей миссии.
И он загнусавил с хрипотцой, подхватывая гимн:

                Гройлер – не червонец,
                Нравится не всем.
                Солнце к речке клонится,
                Я все ем и ем!

Мистер Гройль удовлетворенно нахлобучил на свою тщательно ощипанную голову золотой шлем – скорее, не шлем, а каску, цвет которой почти сливался с навощенной кремами шкурой.
Такие металлические каски-колпачки носили все особи Империи Гройлеров – чтоб никто не вздумал выделяться шляпой, бейсболкой, декоративным пластиковым ирокезом.
«Империя! Империя!» - неслось отовсюду, изо всех распахнутых окон.
Могучая Империя Гройлеров просыпалась, как отдохнувший гигант.

                Глава шестая
                Сразу две новые общепородные идеи
- А вот и мы! – поторопился доложиться доцент Петел, выглядывая из-за длинной шеи профессора Алектора.
- Прошу, прошу, почтенный вы наш профессор!
С этими словами гривастый, высокий и сутулый петух по прозвищу Конь-Кур, он же – редактор газеты «Курям», слегка приподнял свою гузку от единственного в стране плетеного кресла.
Восседать в нем Конь-Куру помогало почти полное отсутствие хвоста, за что отвергнутые авторы прозвали его несколько иначе: «Куцый-Кур».
Профессор огляделся – давненько его четырехпалая нога не ступала за порог просторного помещения редакции газеты «Курям».
Ага, вот и знакомый плакат, он же – слоган издания: «Убей в себе бройлера!». Этот призыв размещался под «шапкой» каждого номера единственного печатного издания Кур-Щавеля.
Визитеры присели на коротенький насест для посетителей, Алектор терялся, с чего начать – его стесняло присутствие доцента.
- Господин Конь-Кур, - начал профессор, - я ведь предлагал вам чуть-чуть изменить ваш слоган… Ну что это такое: «Убей в себе бройлера!» Это, по большому счету, призыв к убийству вообще, хоть и иносказательный… Вы внедряете в куриные мозги склонность к убийству, пусть даже виртуальному!
- А как, как лучше выразить идею освобождения от собственной зашоренности, тупости и самодовольства? – начал кипятиться Конь-Кур.
- Ну, хотя бы… «Выдави из себя бройлера!» - пожал плечами Алектор.
- Ха, выдави из себя бройлера! В среднем каждый бройлер вдвое крупнее наших петухов, - саркастически молвил редактор. – Виртуальный, духовный бройлер, думаю, тоже. Как его выдавишь-то? И что останется в результате? Проще уж убить…
 Алектор махнул крылом, а Петел решил подкудахтнуть Конь-Куру:
- Наш господин редактор – деятель весьма радикальный, хоть и консервативный…
Конь-Кур смерил доцента непонимающим взглядом: кто, мол, это тут еще вякает? Из какого курятника раздался этот всхлип?
- Вижу, вы оба с рукописями, - перешел наконец к делу Конь-Кур. – Ну что ж, давайте по старшинству… Излагайте, уважаемый профессор, что там у вас?
- Представьте себе, новая, объединяющая всех кур-щавельцев общепородная идея! – негромко, но веско изрек Алектор.
- Браво, браво, - отреагировал редактор довольно кисло.
- И родилась она, эта идея, в результате кропотливых научно-исторических изысканий! – ревниво и чуть раздраженно посмотрел по сторонам профессор.
- Идея – это новояз, это слово заимствованное, - сразу же начал оппонировать доцент Петел. – Надо бы что-нибудь из курояза… Клич, призыв, триединство…
- Цыц! – замотал гривой Конь-Кур. – Что за манера… Дайте же высказаться профессору!
Ободренный, Алектор резво соскочил с насеста, подбежал к столу редактора и, потрясая свитком, начал втолковывать:
- Слышали поговорку: «Гуси Рим спасли»?
- Слышал, - чуть опешив от столь резкого наскока, Конь-Кур слегка подался назад. – Правда, честно говоря, я не совсем понимаю, при чем тут…
- Ага! Не понимаете! – торжествовал Алектор. – А ведь вы – представитель интеллигентских слоев Кур-Щавеля! Это просто здорово!
- Что здорово? Что я интеллигент?
- Нет! – с жаром выдохнул профессор. – Нет! Здорово то, что даже вы до конца не понимаете… Непонимание, недопонимание общепородной идеи обывательскими массами – это и есть признак того, что идея вполне годится для того, чтобы именоваться общепородной! В общепородной идее всегда должно быть нечто таинственное, загадочное!
- Вот так выдал, - с невольным восхищением кукарекнул Петел.
- Согласен, - серьезно кивнул кудлатой головой Конь-Кур. – В этом, знаете ли, что-то есть… Так что за идея? Ну, гуси Рим спасли… Дальше-то что?
- А то, - глухо, откуда-то из самых недр зоба, проквохтал Алектор и принялся мерять аршинными шагами кабинет редактора. - А то…
- Что? Что «то»? – в нетерпении повторяли и Конь-Кур, и доцент Петел.
Видя, что присутствующие в достаточной мере заинтригованы, профессор закончил – опять-таки утробным квохтом:
- Не гуси спасли Рим, вот что я вам доложу! Да-с! Рим спасли куры! И я это неопровержимо доказываю здесь!
Профессор с такой силой припечатал коготь правой ноги к лежащей на столе рукописи, что проткнул несколько листков насквозь.
- Это было на самом деле так, - вдохновенно сомкнув вежды, начал Алектор.
Но был безбожнейшим образом перебит сразу двумя отрывистыми вскукареками – доцента и редактора:
- Хотя бы и так, но ведь это было давно! – хрипло выкрикивал Петел.
- Общепородная идея не может быть направлена в прошлое, профессор! – громко возглашал Конь-Кур.
Алектор растерялся. Он как-то обо всем этом не подумал… По инерции профессор лепетал:
- Нет, господа, отчего же… Еще как может! Прошлое, хм… А если в прошлом были славные дела? Если… Если прошлое было лучше настоящего, а? Ведь общепородная идея направлена от худшего к лучшему! Ну, к лучшему будущему, не так ли? А если, предположим, для кого-то лучшее – в прошлом… То прошлое становится будущим!
- Вы смеетесь над нами, профессор? – грозно перевесился из-за стола редактор. – Над нами, двумя окольцовцами! Значит, вы смеетесь над общественностью Кур-Щавеля!
- Да-да, он смеется, - хихикал Петел, предвкушая близкое и полное фиаско своего противника.
- В прошлый раз вы предлагали мне напечатать ваш трактат, что, дескать, сакура – это вовсе не самое почитаемое дерево на Востоке; это, дескать, са-кура – священная курица!
- А еще что-то было насчет папской курии… - намекнул Петел. – Да-да, помните? Что у папы римского в совете заседают, хм, члены курии, потому что куры для Ватикана – священны. И курорт, по-вашему, это место, где в старину отдыхали куры после выхода из репродуктивного возраста…
Алектор словно сдулся, гребешок его обвис, он лишь вяло отбивался:
- К чему вспоминать прошлое, господа окольцовцы… У каждого великого ученого бывают сложные поиски истины, и не всегда эти поиски приводят…
- К истине, - закончил за него Петел.
- Ладно уж, я почитаю вашу рукопись, - примирительно изрек Конь-Кур. – На досуге. Из уважения к вашим седым перьям.
Петел наладился было снова захихикать, но редактор сурово повернулся к нему:
- А что там у вас, Чика… гм, Кука… Э-э… Петел? Давайте сюда.
Доцент, победоносно зыркнув глазом на повесившего клюв профессора, прошествовал к редакторскому столу.
В этом момент за окном раздались множественные крики, кукареканья, визги и даже шипение - казалось, вспыхнула массовая потасовка. Но самым странным было то, что какофония сия доносилась не из широкого окна, выходившего на Площадь Яйца, где и в самом деле имело место незаурядное действо – снятие с каната отяжелевшего Кочета. Нет, всплеск речевых эмоций проникал в кабинет через окошко малое, смотревшее на зеленую лужайку, что раскинулась на задворках избы-редакции.
И, похоже, именно это обстоятельство занимало сейчас Конь-Кура куда больше, чем планирование очередного номера газеты «Курям».
Конь-Кур галопом пересек диагональ избы-редакции, молча уставился в оконце. За ним машинально следовал доцент со своей рукописью. Конь-Кур мельком глянул на титульный лист, пробурчал недовольно:
- Будто курица лапой писала… Гм, Петелька ваша, что ли?
- А то кто же, - презрительно и самодовольно хмыкнул Петел. – На что она еще годна? Я диктовал, она строчила...
Конь-Кур снова принялся хмуро вглядываться в оконце, выходившее на зеленую лужайку. Потом сказал:
- Давайте-ка, господа, прогуляемся. Выйдем на свежий ветерок. А то у меня такое впечатление, будто кто-то здесь от радости испортил воздух, и даже не один раз.
При этом редактор недвусмысленно посмотрел на доцента. Петел в ответ лишь хлюпал ноздрями, потупив взор.
Собственно, по большому-то счету, профессору Алектору было уже и незачем принимать участие в дальнейшем разговоре, мог бы он и удалиться… Но что там у Петела? И не удастся ли профессору взять научный (да хоть какой угодно!) реванш у своего зоила в процессе обсуждения его рукописи?
Все трое чинно вышли из редакции, обогнули ее и направились к зеленой лужайке.
- Хорошо, что вы остались с нами, профессор, - мягко проквохтал Конь-Кур. – Я скажу вам одну вещь, только вы того… не обижайтесь. Хоть у меня и нет таких ученых степеней и регалий, как у вас, но вот мое мнение.
- Ну при чем тут регалии… - обрадовался перемене тональности разговора Алектор.
- Так вот что я скажу вам, профессор и кур-ратор наук, - посуровел Конь-Кур. – Общепородная идея… Она… Она просто немыслима, невозможна без военной составляющей. Бойцовской, борцовской! Общепородная идея – это выражение общепородного духа, а дух обязан быть боевым! Это и только это может объединить, сцементировать все породы кур, как яичный белок. Или – желток, не помню. Возьмите хотя бы бройлеров, которых вы призываете давить, как мух.
- Да ничего подобного я не предлагаю! – вспетушился Алектор. – Вы неправильно поняли…
- Все я правильно понял, - отмахнулся крылом Конь-Кур. – Просто я довел ваше высказывание «Выдави из себя бройлера!» до логической сути. До сухого корма, скажем так. Или, по-вашему, глагол «давить» подразумевает нечто иное, кроме как размазывать по стенке, класть под гнет пресса, расплющивать, закатывать в гудрон? А?   
- Ну, знаете ли… - профессор не нашелся, что возразить.
- Я же говорил, проще сказать – убей, - резюмировал редактор. – «Убей в себе бройлера!» А вот тут-то как раз и скрыта военная составляющая – главная движущая сила любой общепородной идеи. Взять, к примеру, бройлеров. Какая у них общебройлерная идея, сплачивающая народонаселение империи? Вот какая: бройлерный порядок должен стать законом для всего мира! Чувствуете? А для этого им надо весь мир подчинить себе. Проще говоря – завоевать. Учитесь у бройлеров, профессор. И… выдавливайте из себя гения. Хотя бы потихонечку.
- Вы… Вы тоже – подбройлер! Недокурок! – ошарашенно просипел Алектор, сделав столь чудовищное открытие.
О, ужас, сколько же подбройлеров, оказывается, среди облеченных сластью окольцовцев! Да-да, именно – облеченных сластью, ибо так называли окольцовцев вполне официально: при оглашении имени нового члена «Ума Палаты» на него надевали специально изготовленный вязаный балахон из сладких цветков клевера, каковой балахон новопосвященный окольцовец должен был незамедлительно склевать перед всем честным Общепородным собранием. С этого момента он считался облеченным сластью навсегда.
Между тем полемика продолжалась.
- Подбройлер, недокурок, - зевнул редактор. – Сколько новояза, и вот так сразу! И все лишь потому, что я позволил себе усомниться в вашей гениальности. Старо это, Алектор. Так старо, как… как вы сами.
Они вышли к поляне, оказавшейся при ближайшем рассмотрении ристалищем для проведения состязаний по конь-куру. Да-да, имя редактора газеты «Курям» совершенно совпадало с названием этого вида потехи, причем совпадало с полным на то основанием. Не кто иной, как издатель кур-щавельского листка и окольцовец Конь-Кур изобрел в свое время этот увлекательный, зрелищный и очень жестокий вид всепородных забав.
В скобках надо бы добавить, что вообще в Кур-Щавеле было принято закреплять за обывателем окончательное имя лишь после того, как он его, это прозвище, оправдает. Заслужит его, завоюет. Или, наоборот, поведением своим приобретет себе кличку позорную, презренную, низкую.
Конечно, были исключения. Они в первую очередь касались петухов знатного рода – настолько знатного, что в каком-то другом прозвище, помимо родового имени, эти особи уже не нуждались. Например, командир ОПа Брама – самый большой петух среди всех, вдвое тяжелее бройлера, или почтенный Брахмапутра с его непомерно длинным цветастым хвостом… В этих случаях родовая принадлежность сама по себе перевешивала все остальные индивидуальные признаки и качества.
И, разумеется, замужние курочки также нечасто удостаивались какого-то особого имени – обычно они были просто «мадам Конь-Кур», «мадам Кур-Раш», «мадам Кочет»… Отличительные прозвища приклеивались разве что к курочкам Тизанской породы – у кур-Тизанок сами собой появлялись понятные всем эпитеты «Коко», «Ки-Ки», «Ку-Ку»… А клушам добропорядочным оригинальные имена присваивались разве что в качестве признания их особых заслуг – как, например, у председателя «Ума палаты» Рябой Карлицы Глаши.

                Глава седьмая
         В которой раскрывается истинная натура Конь-Кура

Конь-Кур был основателем и владельцем единственного в Кур-Щавеле борцовского сообщества по «конь-куру». И это, помимо издания газеты, приносило ему баснословные барыши. Ведь ставки на ристалище достигали десяти-пятнадцати мешков пшена!
Сначала правила были довольно примитивными. Петушок покрупнее («конь») сажал себе на плечи малого, но увертливого напарника («кура»), и посреди ристалища они сшибались с другой такой же парой. На все клювы, во избежание кровопролития, надевались мешочки с зерном. Задачей было свалить соперничающий тандем.
Со временем Конь-Кур усложнил правила, и состязания стали называться «тройной конь-кур». Теперь в каждой «башне» участвовало три петушка. При этом средний мог пускать в ход мясистые лапы – когти при этом также обматывались тряпицами во избежание нанесения тяжелых ранений сопернику.
А сейчас Конь-Кур готовился поразить Кур-Щавель соревнованиями по «четверному конь-куру». Изнурительными тренировками несколько «коней» из его борцовского сообщества достигли такой силы и выносливости, что могли довольно долгое время выдерживать на себе сразу трех отчаянно сражающихся с соперником петушков!   
И сейчас, выйдя на зеленую лужайку, именуемую борцовским ристалищем по конь-куру, все трое - редактор газеты, кур-ратор наук и кукарекун Петел - могли наблюдать впечатляющую взор генеральную тренировку.
- Н-да, это состязание войдет в анальные фонды… то есть - в анналы Кур-Щавеля! – только и мог сказать профессор Алектор.
Сразу пять «четверок» конь-куровцев отчаянно сшибались в непримиримой схватке. Хотя перья бойцов и смазывали предварительно сиропом, чтобы они держались покрепче, но, тем не менее, удары колонны о колонну были такой силы, что пух и перья летали в воздухе, будто кто-то вытряхивал над ристалищем огромную подушку. Гвалт, истошные вопли, хрипы поверженных на траву бойцов – все это «зажигало», заводило зрителей – которых, впрочем, на этой закрытой тренировке было в данный момент лишь трое.
- Интересно, до какой же степени взлетят ставки? – хищно предвкушал большой куш основатель борцовского сообщества.
- А некоторые, знаете ли, - вполголоса молвил профессор Алектор, - мечтают сорвать большой куш, а в результате получают большо-ой кукиш.
Он все еще не мог простить Конь-Куру его эскапады насчет «выдавливания гения» из чахлого профессорского тельца.
Между тем борцы, притомившись, рядками уселись на травку передохнуть, и Конь-Кур как бы между прочим обратился к доценту Петелу:
- Читать вашу рукопись я, пожалуй, не стану. Там ни червя не разберешь. Расскажите-ка вкратце сами, в чем там у вас общепородная идея.
И они втроем уселись на тренерскую жердочку. Но уже через секунду Петел не выдержал, вскочил, и принялся нервно расхаживать перед слушавшими его Конь-Куром и Алектором.
- Общепородное триединство безобразнейшим образом нарушено и искажено в сознании обывателей! – вещал Петел. – Для начала – простейший вопрос к вам, уважаемый профессор Алектор: что было раньше – курица или яйцо? А? Как вам кажется?
Алектор не задумался ни на секунду:
- Изначально первым был петух! – проревел он зобно и даже отчасти злобно.
- Браво, профессор! Помните, я предсказывал эдак с час назад, что мы еще сольемся в тандем по своим основным взглядам на куроздание?
- Не помню, - насупился Алектор.
- Ну и ладушки, - махнул крылом Петел. – Так вот, слушайте. У всех пернатых пар при перечислении сначала называют самца: «ворон-ворона»…
- Протест: ворон и ворона - это совсем разные породы птиц!
         И профессор вскинул свой повисший было гребешок.
- Протест принят, - кивнул гривой Конь-Кур, взяв на себя таким образом роль третейского судьи.
- Хорошо-хорошо, я оговорился… - уступил Петел. – Идем дальше: «ястреб-ястребиха», «орел-орлиха», «грач-грачиха»…
- Конь – лошадь, - зачем-то вставил Конь-Кур.
- Ну да, то есть – нет, - сбивчиво лопотал Петел. – Это совсем из другого ряда… Конопель – коноплянка, воробей – воробьянка… Ну? Теперь поняли?
- Пока нет, - заерзал на жердочке Конь-Кур, которого сейчас гораздо больше занимало возобновление сшибок четверных колонн на ристалище.
- Это я к тому, что у нас, в отличие от других пернатых, на первом месте почему-то стоит курица, кура! – гневно вскудахтнул доцент. – «Курица – петух». Даже название города и долины, да и государства в целом, и то как бы говорит непосвященному, что у нас – страна кур! Кур-Щавель! Наш парламент именуют «куриные мозги». Не петушьи, заметьте! Куры по умолчанию ставятся на первое место в обществе! То есть, профессор, вопреки вашему справедливому мнению, насаждается мысль, что сначала якобы была курица! Это, господа - стыд, позор и куриная слепота!
- И в чем же, позвольте спросить, ваша общепородная идея?
- Она заключается в общепородном триединстве – мужеска, женска пола и цыплят, с яйцами вкупе. И строится на мужской главенствующей и первородной миссии!
- Что же, теперь переименовывать Кур-Щавель в Пет-Щавель? Я правильно вас понял? – с интересом глянул на доцента Конь-Кур.
Он молниеносно сообразил, что развернутая на страницах газеты «Курям» полемика по поводу переименования города, долины и страны обеспечит ему грандиозный приток читателей.
Профессор Алексор встрепенулся:
- Ну да. У нас в начальной школе при университете проводятся пет-советы, на них выступают учителя-петухи, а не куры. Кур мы не держим в педагогическом сообществе, знаете ли… Так что… Пет-Щавель, конечно, точнее отражает…
Петел неожиданно захлопал, забил крыльями от восторга.
- Переименовывать ничего не надо! В том-то вся и штука! Никаких «пет» не понадобится!
И доцент-окольцовец залился самодовольным клекотом.
– Наши далекие предки, - продолжал он, - окрестив это место Кур-Щавелем, все правильно понимали! Это мы, нынешние, позабыли все и вся!
- Что же такое мы позабыли, а ты вдруг взял, да и за нас всех вспомнил? – мрачно, с издевкой, посмотрел на него осоловелыми глазками Конь-Кур; отмена всеобщего переименования омрачила редактора газеты.
А оловянная соловость его глазок ничего хорошего для визави издателя газеты «Курям» не предвещала – как-никак, редактор был не только основателем и владельцем клуба любителей конь-кура, но еще и главным тренером по этому самому жесткому в Кур-Щавеле виду единоборств.
- Вы, уважаемый Конь-Кур, не гневайтесь, а выслушайте до конца. Вот что я вспомнил! Вот! Внемлите! К-ур! Ку-рр! – гортанно возглашал доцент, выдавливая весь воздух из цыплячьей своей грудки и воздевая крылья горе. – К-у-у-р!
- Чур меня, чур, - прошептал Алектор, подаваясь назад.
- Да-да, именно чур! То есть, тьфу, кур! Не петух и даже не петел, а кур – вот самое наидревнейшее название мужской куриной особи, - тараторил доцент. – В старинных архивах моя Петелька... то есть, тьфу! – не Петелька, а я, конечно же, я…
- То-то мне показалось странным: откуда у вас, доцент, находится время копаться в архивах, - фыркнул ноздрями профессор Алектор. – Вы весь световой день - то в курзалах, то в «Ума палате», то в кабаре «Ножки Барабуша»…
- Оставим это, дорогие коллеги, - примирительно прижал крылья к груди доцент. – В архивах есть ссылка на Псковскую летопись, а в ней – цитата из Писания, которая гласит: «и тотчас кур трижды возгласил…» Кур – возгласил, господа! Посему, Кур-Щавель назван был в свое время совершенно правильно, если иметь в виду, что кур – это петух. Или петел.
- И вы предлагаете мне все это опубликовать? – счел нужным уточнить Конь-Кур.
- Конечно, притом – весьма срочно! Господин редактор, обратите внимание: подсознательно, на уровне генной памяти, многие самцы именуют себя «курами». Вот вы, например – Конь-Кур, и это правильно!
Грозный редактор сделал угрожающее движение, крикнул:
- Петел, вы задумывались над тем, что ваше имя – анаграмма слова «лепет»? Все, что вы говорите – жалкий лепет!
Петел замахал в испуге крыльями, залепетал:
- Есть еще среди нас уважаемый Кур-Раш, Мазокур, хотя с именем этого индивида не все так просто… Наша «Ума палата» или «Куриные мозги» состоит главным образом из пету… в общем, из нас, мужиков. Курзалы посещаются в основном не курами, а курями…
- Курями? – переспросил редактор газеты.
- Ну да, курями, это творительный падеж от существительного «кур» мужского рода, - назидательно молвил доцент. – Кем, чем… И ваша газета, по сути, обращается к мужской части народонаселения, об этом говорит ее название в дательном падеже, кому? – «Курям», а не «Курам».
- Значит, отныне вы предлагаете ставить на первое место в общественной жизни Кур-Щавеля петухов, именуя их курями? – озадаченно спросил Конь-Кур. – А как будем называть кур?
- Клушами! Наседками! – выкрикивал раздухарившийся доцент.
- Курице не петь петухом, бабе не владеть мужиком! – неожиданно грозно заявил профессор Алектор. – Считайте, что в этом вопросе - я с вами, уважаемый коллега Петел!
- Кур, - гордо ответил доцент. – Отныне я – не Петел, а Кур. Петел, признаю, было… Прошлое было ошибкой! Но ошибкой, которая стала вехой на пути к истине!
- Я этого не опубликую, - категорически заявил Конь-Кур.
- Почему? Почему? – одновременно вскукарекнули новорожденный Кур и обветшалый Алектор.
- Почему, почему… Выносите все это на рассмотрение «Куриных мозгов», и вот тогда, в качестве репортажа с ассамблеи…
- Куровых, куровых мозгов! – вклинился обретший новое имя Кур.
- Пусть куровых, согласен, - тряхнул перьевой гривой Конь-Кур. – Ставьте на голосование. Я обещаю вас поддержать.
- А почему бы сначала не дать большую, аргументированную статью в газете «Курям»? – с надеждой простонал Кука-Чика-Петел-Кур.
- Закон понимать надо, - многозначительно поднял вверх кончик правого крыла редактор и тренер. – Находясь в стенах «Ума палаты», я, как полноправный окольцовец, ни за какие свои слова ответственности не несу. Я несу… короче, я там несу, что хочу, что в башку мне брякнет, то и кудахчу. И никакой наряд ОПа с Брамой во главе мне не страшен. Но! За пределами «Ума палаты», выступая в качестве редактора газеты, я отвечаю за все, что в ней напечатано. Ну что, сообразили вы наконец своими куровыми мозгами?
- Нет, - честно признались оба ученых.
- Это потому, что вас жареный петух еще в гузно не клевал, - снисходительно хмыкнул Конь-Кур. – У нас кто сейчас формально занимает председательский пост в президиуме «Ума палаты»? А?
- Курица! – возмущенно возопили профессор и доцент. – Клуша Глаша! Глаша-клуша! Карлица! Долой!
- Согласен, долой – так долой, - покивал кудлатой головой Конь-Кур. - Но пока что… Пока что у нее хватит ее куриной немощи, чтобы приказать Браме зашвырнуть меня в курную избу за такую публикацию. Это же призыв к курьему переполоху! К нарушению Общепородного Покоя! И одним световым днем на воде и соломе я не отделаюсь, не-ет!
Конь-Кур выставил вперед свои растопыренные пальцы ног.
- Вот! Вот сколько световых дней в затворе мне присудят!
- Раз, два, три… Восемь! – подсчитал Алектор.
- А если и шпоры считать, то все десять, - заключил Конь-Кур, опуская ноги на травку.
Ученые призадумались.
- Ну, уж коль скоро мы заговорили об экстренном заседании «Курмозгов», - начал Алектор, - И коли уж на заседании речь зайдет о смене председателя «Ума палаты», то кого же мы выдвинем на этот пост?
- Ну уж по-всякому – кура-мужика, - быстро нашелся доцент. – А раз открытие принадлежит мне, и поскольку я – первый Кур с большой буквы на всей этой деревне, то…
- Ясно, вы метите в председатели президиума, - иронично посмотрел на него Конь-Кур. – Быстро же вы забыли, что в моем имени вторая его часть – «Кур» - тоже пишется с большой буквы! Причем с рождения, а не по какой-то внезапной прихоти.
- А есть еще наш дамский угодник Кур-Туаз… Есть доктор Куропат… Кур-Раш… У них «кур» стоит вообще в начале имени! И что с того? – попытался съязвить Кука-Чика-Петел-Кур.
А профессор Алектор меж тем угрожающе медленно поднялся с насеста:
- Вы так петушитесь, так лихо делите власть, как будто бы меня уже и нет среди вас! Да без поддержки такого старейшины, такого…
- …дряхлого, жесткого и тощего, - усмехнулся доцент.
- Короче, советую не настраивать меня и моих сторонников против своих кандидакур!
- Договоримся, профессор, - вяло процедил Конь-Кур. – Вы ведь вроде были не прочь занять пост кукаректора университета? Наш Премудрый Плимутрок, по-моему, уже впал в стадию Перемудрённого…
Как только визитеры откланялись, Конь-Кур крепко призадумался. Похоже, цель жизни претерпела изменения. И для достижения этой цели предстояло сделать несколько упреждающих шагов.
Конь-Кур вернулся в избу-редакцию, проверил тщательно, не спрятался ли здесь кто-то из графоманов, вечно подкарауливающих издателя «Курям» в самых неожиданных местах…
И подошел к сейфу, извлек оттуда что-то вроде пастушьего горна на длинном, уходящем в стену проводе. Несколько раз дунул в раструб, прокашлялся.
- Да, слушаю! Это вы, Конь-Кур? – хрипло донеслось из горна карканье мистера Гро, начальника внутренней охраны и внешней разведки Империи Гройлеров.
- Да, Гро, это я. Вы можете говорить? У меня для вас есть очень важные сообщения.
- Я весь - внимание, - напрягся на том конце провода Гро.
Внимательно выслушав доклад Конь-Кура о появившихся общепородных идеях, особенно – идее доцента Чики-Куки-Петела-Кура, мистер Гро сначала долго переваривал информацию, затем произнес раздельно:
- Эта идея не может стать государственной. А где военная составляющая? Каким образом в национальной движущей идее может отсутствовать наступательная, поработительная сущность? Не понимаю.
- Будет, будет вам и война, - заверил собеседника редактор газеты «Курям». – Для начала – местная, внутренняя, курино-петушиная. У нас, похоже, завтра произойдет общепородный разворот.
- Вас понял. Что насчет оплаты вашей информации? Все как прежде – двадцать мешков зерна? Хотя, пожалуй, эти ваши сообщения потянут на все сто мешков отборного просо.
(Вот зачем Империя Гройлеров активно закупала зерно в Кур-Щавеле! Не для употребления в пищу, ибо тысячи рядовых гройлеров про зерно даже и не слыхивали. Просо и пшено требовалось имперским вождям для последующей крупции в отношении ключевых фигур самого Кур-Щавеля).
На сей раз отлаженная схема была откорректирована Конь-Куром.
- Мне не нужна крупа, - холодно произнес редактор. – Мне нужно, чтобы бройлерная сторона поддержала меня на выборах председателя «Куриных мозгов».
- Но как? Как? – снова прокаркал во мрак своего раструба мистер Гро.
- А вот как. Вы немедленно опубликуете в ваших газетах «Грейдер» и «Голос Гудрона» и журнале «Стальной Панцирь» примерно такое вот заявление. Дескать, если бы во главе «Ума палаты» встал господин Конь-Кур, известнейший издатель, общественный деятель, изобретатель, благотворитель и организатор спортивной жизни, то… Вы со своей стороны могли бы гарантировать Кур-Щавелю вечный пере-кур. То есть – мир. Разумеется, только на период правления означенного Конь-Кура, политика разумного и приверженного компромиссам, идущего в ногу с прогрессом и признающего полное равенство всех видов кур и петухов – как натуральных, так и бройлеров. И куропехов, кстати, тоже.
- Неплохо, неплохо… - бормотал Гро, который на самом деле еще не решил, как ему следует относиться к услышанному.
И главный силовик Империи Гройлеров попытался выиграть немного времени, спросив:
– Не все, правда, понятно для меня в ваших словах. Кто такие, гм, куропехи?
- Это… как бы лучше выразиться… Не петухи и не куры, а существа среднего рода, с размытыми половыми признаками. Ну, они вроде бы и как петушки, и как курочки. Только цыплят у них не бывает, хотя они и топчутся друг с дружкой постоянно.
- Вот как? – удивился Гро. – И у вас много таких, с позволения сказать, природных бройлеров, не инкубаторских?
- Ох, мно… - начал было Конь-Кур.
И прищемил клюв: он вдруг сообразил, что, сам того не ведая, разболтал важную стратегическую информацию, которую Империя Гройлеров может использовать в предстоящей войне. В самом деле: куропехов, которых становилось в Кур-Щавеле почему-то все больше и больше, можно было рассматривать почти как бройлеров, что населяют бывшие Неизведанные Земли, а ныне – грозную и беспощадную империю. И в случае ее вторжения в Кур-Щавель куропехи могли быть использованы как… Как что?
Мысль вихрем неслась в кудлатой голове Конь-Кура. В придуманном им виде спорта – конь-куре – максимальное число петушков в колонне равнялось четырем. Пробовали было водрузить на самый верх пятого, но… Колонна разрушалась, ибо ни у одного, даже самого сильного петуха, стоявшего на земле в основании колонны, ноги не выдерживали такой нагрузки. Итак, пятый элемент колонны – лишний, он губителен для всей конструкции. Поэтому и появился в конь-куре, а затем и в Кур-Щавеле вообще, термин-понятие: «пятый в колонне», тот, кто ведет к погибели всего замысла.
Стало быть, куропехи, то есть – куро-петухи, близкие к бройлерам и по мировоззрению, и по поведению, могли в случае войны стать теми самыми «пятыми в колонне», которые способны обрушить единство Кур-Щавеля перед лицом неприятеля. Снизить обороноспособность пернатых, которая, надо сказать, и без того была никакой. И противник только что получил об этом информацию от редактора газеты, нацелившегося в результате общепородного разворота стать председателем «Ума палаты»! Он сам принес врагу в своем клюве бесценные разведданные! Да ведь это измена…
И молодцеватый Конь-Кур снова судорожно оглянулся по сторонам.
- Алло, Гро? – кричал Конь-Кур в раструб. – Слышимость ни к червям… По-моему, вы спросили про куропехов?
- Да, про них.
- Ну, у нас только один такой, Барабуш. Странная с ним произошла мутация.   
- Ладно, довольно про куропехов, я сам, с позволения сказать, именно такой, только без перьев, ибо прошел санацию. Так вот, закончим по вашему предложению…
- Я готов организовать распространение тиража в Кур-Щавеле, - заторопился Конь-Кур. - А газеты ваши – «Грейдер», «Голос Гудрона» и журнал «Стальной Панцирь» - можно переправить к нам на плоту… Откуда у нас плот? Прибило к берегу после войны, да-да. Той самой. У меня есть надежный перевозчик, простак и работяга, зовут Пет-Русь. Действовать лучше ночью, он справится.
- Я подумаю и приму решение, - ответил Гро и в раструбе повисла мертвая тишина.
«Ишь ты, подумает он, - хмыкнул Конь-Кур. – Не бывать тебе не то что четырехбуквенным, но и трехбуквенным чиновником, когда я захвачу власть в вашей провонявшей гудроном империи!»
Каким образом собирался Конь-Кур покорить могучую Империю Гройлеров, про то было известно лишь ему одному. Да, может, вовсе и не планировал он всерьез столь грандиозную затею, а так только, подстегивал себя перед судьбоносным заседанием в «Курмозгах»?               

                Часть вторая
                ВЕЛИКИЙ ХОРЬ ЖАЖДЕТ
                Глава первая
                «Не возмущай спокойствия!»
«Что есть – то есть, и пусть все идет своим чередом», - такой национальный девиз был начертан над входом в избу мыслительного центра «Ума палата» или, как ее чаще называли, «Куриные мозги». А внутри, в сенях этой просторной совещательной избы, вдоль стен, красовался аршинный призыв: «Не возмущай спокойствия!».
В пользе этого изречения кур-щавельцы убедились не так давно, а именно - сразу после применения против них биологического оружия: сброшенных с дирижабля «Эйр Гройлер» мириадов семян лютика-курослепа. Когда лютики буйно расцвели у подножия гор, а ветер смешал их пыльцу с пылью кривых улочек Кур-Щавеля, в городе и стране началась повальная эпидемия куриной слепоты.
Кое-кто в «Курмозгах» (этот орган самоуправления завзятые остряки называли «Избушкой на курьих ножках»), так вот, кое-кто из окольцовцев настаивал на тотальном истреблении вброшенных вражеской авиацией вредоносных посевов. Вотировали незамедлительное уничтожение лютика-курослепа всеми имеющимися средствами, вплоть до совершенно варварского, брутального полива узкой полоски «желтой погибели» раствором куриного помета.
Но… Обыватели повздыхали, поохали, да и рассудили привычно: «Раз уж эти лютики появились, так пусть и дальше будут. Живая все-таки поросль, к солнышку тянется. Не мы ее придумали, не нам ее изводить».
И предгорье, где свирепствовал лютик, с большими трудами обнесли высоченной прозрачной стеной, да еще и рвом глубоким ее окопали, чтоб не пробрался опасный для куриного племени цветок в жилые районы. Кстати, с тех пор повелась у юных курочек и петушков традиция: назначать свидания возле этой стеклянной стены, любоваться желтыми, как солнышко, цветами. И романтично, и жутко одновременно. Самое место для признаний и клятв в вечной любви!
А что касается фактической утраты территории… «Нам землицы хватит, у нас всего с избытком», - смиренно и беспечно говорили кур-щавельцы. И не держали особой обиды на гройлеров.
Ушла пыльца – ушла вслед за ней и массовая куриная слепота. А для тех, кто был серьезнее других поражен коварным биологическим оружием, профессор Алектор изобрел и сам смастерил очки-пенсне (в том числе – и для себя). Очки быстро вошли в моду, их носили даже некоторые остроглазые, так что все, в общем, остались довольны.   
Но приключилась очередная, на сей раз – всамаделишная война с грозным Княжеством Хищных Зубастиков.
Там, на острове грызунов, его мохнатые обитатели предпочитали совершенно дикий образ жизни – в земляных норах, без каких-либо удобств и мебели. У князя-диктатора – Великого Хоря – нора была огромная, со множеством тайных и явных ходов. Ископали пещеру в специально насыпанном холме, и главное отверстие, в которое иногда высовывалась огромная клыкастая морда, грозно раззявилось над главной площадью страны.
По ночам в сторону Холма смотреть попросту боялись: если у Великого Хоря случалась бессонница, то из черной дыры, словно из утробы дзота, высверкивали два кроваво-красных огонька. Эти огоньки повергали припозднившихся жителей в столбняк, из которого выйти можно было в лучшем случае через сутки, а то и двое.
В пещере Великого Хоря проводились заседания приближенных, а затем князь-диктатор из отверстия, именуемого в особо торжественных случаях «трибуной», вещал собравшимся на площади подданным об очередных нововведениях.
Как же дошли до такого, с позволения сказать, жития-бытия крысы, хорьки, опоссумы и бобры, населяющие довольно-таки обширный остров?
С чего все это началось – кровопийство, живоглотство, пожирание всего, что шевелится?
Сейчас об этом уже мало кто вспоминал, а если и вспоминал, то пугался собственных мыслей и надолго замыкался в себе.
Когда-то, еще не так давно, остров изобиловал птицами самых разных пород – от воробьев до филинов. Жили здесь в своих норках и безобидные суслики, и сурки, и мыши – тьма тьмущая мышей, вплоть до летучих!
Крысы и опоссумы довольствовались личинками насекомых, вкусными кореньями, правда, иной раз покушались на птичьи яйца – разоряли гнезда. Но чтобы вот так взять и сожрать пернатого или пушистого жителя своей земли – нет уж, увольте… На это иной раз были способны разве что хорьки, да и то – редкие из них, достигшие по разным причинам повышенной злобности и размера.
Откуда взялся на этом дивном острове неведомый доселе персонаж, именующий себя Великим Хорем, из какого чертополоха выполз он на беду всему живому? Существо сомнительной породы, с неизвестной родословной и непонятным происхождением объявилось на острове внезапно, будто каким-то волшебным образом десантировалось на парашюте или выползло на берег из некоей подводной лодки.
Великий Хорь сразу же, без каких-либо объяснений своих притязаний, объявил себя главным на всей этой омываемой морем территории. Усомнившиеся в праве Хоря называться князем-диктатором (а таковых, надо сказать, было совсем немного) просто исчезли… Исчезли в необъятной утробе этого страшного существа.
И крысы, опоссумы, да и тучные бобры не сговариваясь признали над собой власть Великого Хоря.
- Лучше уж князь-диктатор с железными зубами и прожорливым брюхом, чем это надоевшее всем безвластие, - говорили они, чтобы скрыть истинную причину своего безропотного подчинения – страх быть съеденными, сгрызенными, перемолотыми челюстями нового властелина.
Одни лишь хорьки совершенно искренне приветствовали введенную на острове диктатуру, ведь новый властелин именовал себя чуть ли не их собратом. Великим собратом. Понятно, что называться хорьком князю-диктатору неприлично, вот он и возвеличил себя до грозно звучащего имени Хорь. «Но, в общем-то, наш сородич, свой, можно сказать - одного помета», - шептались многочисленные хорьки. Хотя на хорька Великий Хорь походил так же, как мамонт на слоненка.
С момента прихода к власти Великого Хоря в стране было принудительно введено всеобщее кровопийство и мясоядение. Хорьки стали главными застрельщиками смертоубийства птиц – сначала мелких, затем – покрупнее. Князь-диктатор открыл хорькам глаза на их собственные глаза: выяснилось, что любой хорек мог излучать взгляд, парализующий крылатых сограждан.
Не жизнь наступила, а сплошное удовольствие! 
Вслед за хорьками и крысы оценили прелесть вкушения плоти и теплой крови пернатых. Опоссумы, которых чуть ли не принудительно заставили есть убоину, пожевали-пожевали да и сказали:
- Ммм! Да это вкусно!
И быстренько превратились в преданных слуг Великого Хоря.
Те из птиц, кто не успел улететь в неизвестность, были съедены в считанное время. Настала очередь мышей, сусликов и сурков. 
И вот пришло время, когда…
- Мы уже пожрали почти все живое на нашем острове, - заявил ближним соратникам Великий Хорь. – Скоро все мы – крысы, опоссумы и хорьки, начнем пожирать друг друга!
- Да-да, о Великий! – исступленно рычали приближенные.
- Вы этого хотите? – возопил князь-диктатор.
- Нет, нет, о повелитель! – жалостливо пищали соратники.
Великий Хорь появился в отверстии своей норы, под которой, на обширной поляне, уже заранее было согнано все зубастое население княжества.
- Вам хочется свежей куриной крови? – почти что драконовским рыком обратился властелин к своей нации.
- Да-а-а! – громогласным всхрапом выдохнуло сонмище.
- Вам хочется свежего куриного мяса? – истерично выкрикнул в пространство Великий Хорь.
- Да-а-а! – содрогнулась площадь от рева сотен глоток.
- Тогда – идем войной на Куростан! Там еды - на всех! На века хватит! – возопил Великий Хорь, вздернув когтистую лапу.
- Война! Война! Война! – волнами зашлось сонмище.
Бобры имели в Княжестве Хищных Зубастиков экономическую и, отчасти, политическую автономию, поскольку превратить их в мясоедов и кровопийц так и не удалось. Они питались древесной корой и корешками и категорически не желали испробовать свежей плоти.
Запершись в своих плотинах-крепостях, возведенных на малых реках острова, бобры скалили свои огромные зубы и не подпускали к себе полчища крыс, опоссумов и хорьков.
Посланный для переговоров с князем-диктатором старейший бобр по имени Добр тактично объяснил Великому Хорю упорное нежелание следовать поговорке: «С хорьками жить – мясо кушать да кровь пить».
- Князенька, мы не против твоей власти над островом, только оставь ты нас такими, какими мы уродились. Иначе нам никак нельзя будет.
- Это почему же? – не понял Великий Хорь.
- Да потому, Хорюшка, что у нас зубки-то за день аж на цельный миллиметр вырастают. Если мы несколько дней стволы деревьев не погрызем, так у нас и рты открываться не будут, заклинит у нас челюсти собственными зубками. Вот оно как обстоит-то. И еще, Хоругвь ты наш. Как бы сказать-то тебе, чтобы не обидеть… В общем, помни: бобры добры, но до поры.
Великий Хорь сначала долго хрюкал от подступившего к горлу смеха, потом дивился столь странному бобриному устройству, наконец махнул на непокорных сепаратистов своей когтистой лапой:
- Да пусть питаются чем хотят, лишь бы не бунтовали. И были верными союзниками.
Бобры, надо сказать, понимали, что конфликтовать с Великим Хорем, подданными которого они формально таки являлись, им совершенно ни к чему. И они, искусные строители речных запруд (единственные, кстати, кто обладал хоть какими-то созидательными навыками во всем княжестве), согласились соорудить для армии Великого Хоря шесть просторных бревенчатых сбивней, то есть плотов из сбитых клиньями и связанных между собой стволов больших деревьев.
По идее, эти громоздкие плавучие сооружения были способны достичь берегов Кур-Щавеля. Для десанта исполнительные бобры заготовили дюжину сбивней поменьше.
- Вперед, на Куростан! – скомандовал Великий Хорь и уселся на флагманский сбивень, тем самым лично возглавив нападение на курино-петушиную страну.
Тем утром профессор Алектор, прогуливаясь по закоулочкам, увидел двух ссорящихся соседок, почтенных клуш.
- Ты не курица, ты курвица! – кричала одна.
- А ты – не просто курвица, а курвища!
Подобные ругательства никак не пристали двум многодетным матронам, но клуши готовы были вцепиться своими раззявленными клювами в хохолки друг друга.
«Да ведь это жены Лега и Аяма, - подивился профессор Алектор. – Точно!»
И сморщил свой ученый лоб извивающимся червячком:
- Как там в поговорке? «Жена да муж – одна…»
Профессор никак не мог припомнить.
- О! Кажется, так: жена да муж – одна пара груш… Или нет: одна пара душ… тянут один гуж…
Нет, так и не вспомнил кур-ратор наук концовку этой поговорки. Зато в памяти всплыла другая:
 «Куры дерутся – к гостям*, - отметил про себя суеверный Алектор. – А какие могут быть гости в Кур-Щавеле, скажите на милость? А? Только непрошеные».
Придя к такому глубокомысленному выводу, ученый отправился прямиком в палату «Куриные мозги», чтобы предупредить, кого следует, о неведомой опасности.
И услышал от дежурившего на входе Брамы:
- Не возмущайте спокойствия, профессор!

*- старинная примета.

                Глава вторая
                Роза ветров и волшебные очки
Среди бела дня бревенчатый флот Великого Хоря появился на рейде Кур-Щавеля. На берегу начался форменный куриный переполох.
Искони опасались воды уроженцы Кур-Щавеля, потому и не строили ровным счетом никаких плавсредств. А ну как макнешься в соленое море? А ну как забрызгает, окатит прибой с ног до головы? Тогда уж точно не миновать прозвища «мокрая курица»! До конца дней своих не отмоешься… точнее – не обсохнешь от позорного клейма. Это похуже будет, чем куриная слепота – от нее худо-бедно лечит доктор Куропат, а как исцелить от едкого словца?
И потому флотилия Великого Хоря беспрепятственно подошла к береговой линии Кур-Щавеля.
От больших сбивней Хищных Зубастиков отделились плоты размером поменьше. На них плыл к вожделенной добыче десант опоссумов – «Ударная Дюжина» Великого Хоря. Каждый опоссум нес на спине, в своей меховой сумке (с которыми они и рождались на свет) баллон с нервнопаралитическим газом – его, гм, вырабатывали сами опоссумы.
«Ударники», не встречая сопротивления, высадились на побережье Кур-Щавеля, и от их грозного вида все курицы города вмиг стали мокрыми даже без морских омовений (да, если честно, то и петухи тоже – ну, если не все, то почти все). Десантники выставили вперед патрубки своих баллонов и дюжина струй нервнопаралитического газа выхлестнулась из сжатого состояния на волю вольную.
Великого Хоря, как и многих других полководцев до него, подвела торопливость, желание ускорить победу – окончательную и бесповоротную. Убедившись в успешной высадке опоссумов, диктатор немедленно распорядился атаковать основными силами. На берег лавиной хлынули с малых сбивней полчища крыс (бобры, по изначальной договоренности, участия в вылазке не принимали, ограничившись ролью корабельщиков и весельников, а хорьки оставались в запасе, готовясь выступить вторым эшелоном).
- Это победа, победа! – шептал Великий Хорь, наблюдая за своими вояками. – Скоро мы вдоволь потешим себя свежей куриной кровью!
Великий Хорь не учел особенностей рельефа атакуемой страны и, соответственно, не имел ни малейшего понятия о розе ветров, господствующей в этих краях. Дело в том, что в стране кур и петухов ветер дул только в одном направлении – с гор к морю. И потому струи отравляющего газа повернули вспять, и волны «нервного паралитика» накрыли крысиные стаи. И полчища крыс полегли в глубочайшем обмороке.
Опоссумы, поняв, что их оружие не только бессильно против врага, но, наоборот, поражает своих, растерялись. Потом ударились в панику, хотя даже вдесятером могли запросто перерезать и передушить весь Кур-Щавель до последнего куренка.
И знаменитая «Ударная Дюжина», бросая отягощавшие их баллоны, наступая на бесчувственных крыс, бросилась обратно к сбивням. На бегу они горланили бобрам, что оставались на веслах:
- Поворачивай! Гребем назад!
Вскоре опоссумы в полуживом от страха состоянии вывалились на флагманский сбивень.
- Хворь вас всех забери! – это было самое мягкое из ругательств диктатора.
Наступила ночь – темная, безлунная. Весь курино-петушиный город не спал, с ужасом ожидая пробуждения крыс от обморока. Совсем близко от берега можно было различить на волнах громоздящуюся армаду Великого Хоря – она никуда не собиралась уходить!
- Не бросят же они, в самом деле, своих на берегу, - рассудительно молвил Премудрый Плимутрок – один из старейшин Национального мыслительного Центра «Куриные мозги».
И был Премудрый не совсем прав в своих предположениях.
Великий Хорь, разумеется, не задумался бы оставить на произвол судьбы всех верноподданных крыс:
– Пусть куры выклюют им, беспомощным, глаза, пусть превратят их в слепых кротов! – бушевал князь-диктатор. – Пусть петухи своими шпорами снимут с них шкуры и подарят эти шубы своим клушам!
- Но почему, мой повелитель? – взывал тощий опоссум по прозвищу Опус. – Ведь это же крысы, они преданы вам!
Свое прозвище Опус получил благодаря недюжинному таланту сочинять хвалебные оды и песни в честь Великого Хоря. Больше всех нравилась повелителю острова ода, начинавшаяся так:
               
                Под властью Великого Хоря
                Не знаем унынья и горя!          
                Мы с Великим Хорем
                Всех врагов поборем! 
Поэтому князь-диктатор и сделал Опуса своим главным советником. И, надо сказать, это было одним из немногих мудрых решений правителя Княжества Хищных Зубастиков. 
Пожертвовать всеми крысами разом – к этому Великого Хоря побуждала, помимо гнева, еще одна гаденькая мыслишка: ведь после таких чудовищных потерь на его острове резко поубавится количество едоков, и, таким образом, будет хотя бы временно снята проблема пропитания.
Вслух же диктатор изрек:
- Ты все-таки дурак и неуч, Опус. Разве ты не знаешь древнюю мудрость: чем больший урон в живой силе потерпел командующий, тем более великим полководцем он останется в истории!
Впрочем, обстановка пока не требовала таких страшных жертв. Война не закончилась, война только начиналась.
- Хорьки, за мной! – скомандовал Великий Хорь.
И тут же попятился назад, пропуская вперед себя стаи всхрапывающих от возбуждения и жажды крови хорьков - размером куда меньше, чем князь-диктатор.
На этот раз перепуганные бобры наотрез отказались садиться на весла.
- Вы не бобры! Вы бабы! Трусливые бабы! – презрительно сплюнули в сторону сепаратистов хорьки и сами взяли на себя управление десантными сбивнями.
- Смотрите, бобры, как бы вам стать не весельниками, а висельниками, - подтявкнул главный советник Опус.
Хорьки захрюкали от удачной шутки советника.
- Слава Великому Хорю! – ревели хорьки, браво проплывая мимо флагмана. – Идущие на кур приветствуют тебя!
А когда стройные легионы хорьков наконец ступили на песчаный пляж, то… Стоящие на городской набережной куры и петухи увидели жуткую картину. Во мраке ночи вспыхнуло множество красных огоньков. От ужаса у жителей Кур-Щавеля помутилось в мозгах, им стало казаться, что огоньки раздваиваются, приближаясь по песку к беззащитному городу.
Однако это раздвоение было вовсе не плодом массовых куриных галлюцинаций. Это попарно горели во тьме глаза хорьков - гипнотизирующие, подавляющие волю и лишавшие последних остатков сил.
Куры штабелями попадали на траву.
Но профессор Алектор не терял времени даром, когда противник предоставил Кур-Щавелю передышку до наступления ночи. Еще засветло он собрал у всех очкариков их «вторые глаза», заперся в своем холостяцком курятнике и принялся мудровать над стеклышками окуляров. В том числе – и над своим пенсне.
Кур-ратор наук знал о страшной гипнотической силе ночного взгляда хорька – взгляда горящего, словно топка его очага, и высверливающего мозги, будто лазерный луч.
Он смазал внутреннюю сторону всех собранных очков густой сажей, чтобы хоть как-то защитить их обладателей от прожигающего хорьего взгляда. А потом подержал внешнюю часть стекол над испарениями раскаленного гудрона, и нефтяные разводы сделали все пенсне Кур-Щавеля зеркальными.
Сработает ли его замысел? Не подкачают ли добровольцы?
С наступлением ночи Алектор с предсмертной торжественностью водрузил пенсне на свой клюв, раздал остальные смельчакам-доброхотам.
И когда хорьки, подбадриваемые чувством безнаказанности и неуязвимости, неспешно вышагивали по бесчувственным крысам к ночным очертаниям города, им навстречу выступили…
О нет! Этого не может быть!
Во тьме казалось, что против них из города стройным рядом шагают такие же хорьки, как они сами!
- Изменники! Предатели! – придушенно хрипели подданные Великого Хоря.
- Но как? Как они оказались в стане наших врагов? – раздался чей-то взвизг и тут же оборвался.
Первый хорек был повержен. На это не обратили внимания: подумаешь, потеря бойца! Делов-то… Все жаждали вгрызться в глотки изменников.
Но почему-то эти изменники-хорьки, стеной надвигавшиеся из Кур-Щавеля на непрошенных гостей, отчаянно кукарекали и кудахтали (от страха кукарекали и от страха кудахтали, если уж быть до конца правдивыми).
Десятки парных кроваво-красных лучей, отраженных от тонированных, зеркальных окуляров, заметались вдоль грозных цепей кровожадных хорьков. Сила воздействия этих лучей была многократно увеличена за счет выпуклостей линз, потому и стали они убийственными для самих хорьков.
Один за другим бравые хорьки каменели и падали на песок рядом с бесчувственными крысами.
Солнышко, поднявшееся над морским горизонтом, озарило унылую картину минувшей битвы: весь берег был покрыт неподвижными тушками крыс и хорьков. Их лапки были задраны и скрючены, низкое солнце отбрасывало на гладкий, вылизанный морем песок синие тени парализованных врагов.
- Как есть – натюрморт, - брякнул художник Мазокур, показавший себя одним из героев минувшей ночи. – Мертвая натура…
Мазокур обычно рисовал («мазал») кур, и нет ничего странного, что к нему прилипло такое прозвище. Это был роковой сердцеед из породы Галан: серо-голубая спинка, фиолетовое брюшко, палевые голени, как сапожки, украшены изящными шпорами. Галантный кавалер, одним словом.
Мазокур единственный из всего населения Кур-Щавеля имел настоящую перьевую бороду – как у завзятого художника. Поговаривали, что именно благодаря этой самой бороде он и избрал для себя поприще живописца.
Бока Мазокура от природы были покрыты, словно брызгами краски, синими, коричневыми и красноватыми пятнами, так что можно согласиться с утверждением, что живописцем он родился. 
- А где же армада больших транспортов? – спросил подслеповатый профессор Алектор, который еще не успел придать своему густо тонированному пенсне прежний, прозрачный вид.
- Да вон они, профессор, - отозвался Премудрый Плимутрок, указывая куда-то в морскую даль.
Там, на расстоянии никак не меньше мили от берега, покачивались главные сбивни агрессоров.
Дело в том, что минувшей ночью на флагманском сбивне произошло событие, о котором никак не могли знать в Кур-Щавеле. Шальной красный луч, отраженный от зеркального пенсне неведомого миру пернатого героя, случайно поразил прямо в глаз не кого-нибудь, а самого Великого Хоря. И он, как тому и положено быть, окаменел. А, согласитесь, окаменевший диктатор годится разве что для памятника самому себе, но уж никак не для командования вооруженными силами государства.
Ах, до чего же повезло Кур-Щавелю, что никто из его обитателей так и не узнал про это феноменальное по точности попадание парализующего лучика в глаз Великого Хоря! Проведай они об этом, и в городе такое бы началось…
Перво-наперво все два десятка очкариков, осмелившихся выступить с одними лишь зеркальными линзами против зубастых и когтистых хищников, орали бы наперебой, каждый квохтал и кукарекал бы, что именно он, и никто другой, поразил Великого Хоря и тем самым решил исход войны. Каждый требовал бы себе как минимум прижизненного монумента на площади Яйца и бессрочного председательствования в «Куриных мозгах».
Но всемилостивая судьба избавила цветущий Кур-Щавель от этих распрей.
А на флагмане Великого Хоря… Волей-неволей временное командование пришлось взять на себя главному советнику Опусу. Но воевать – это вам не хлебно-хвалебные оды писать. И Опус, «от греха», распорядился отвести главные плоты подальше от берега. А то – хорь его знает! - мало ли какие еще бяки припасены у этих хитрющих и исключительно воинственных кур и петухов. Которые – вот ведь лицемеры! - только притворялись безобидными, заманивая несчастных хищников в коварно подстроенную ловушку.
В стане кур-щавельцев тоже хватало хлопот.
- А что будем делать с этими? – прокудахтал невесть откуда подскочивший к руководителям обороны доцент Петел.
Он указывал на обездвиженных крыс и хорьков, усеявших берег.
- Действительно… - промямлил кто-то.
- Не закапывать же!
- Они все-таки живые. Пока.
Такие голоса слышались то тут, то там.
- Спросим-ка Премудрого Плимутрока, - предложил профессор Алектор.
- Да-да, пусть говорит Премудрый Плимутрок! – сурово подтвердили петушки-забияки Лег и Аям, снимая уже не нужные зеркально-тонированные очки.
- А что тут скажешь? – вздохнул старый Плимутрок. – Раз уж они есть, то пущай себе будут… Не мы их произвели на свет, не нам их судить.
Раскисших крыс и хорьков на всякий случай связали, поклали рядками на малые десантные сбивни, уткнувшиеся в берег, оттолкнули… И поплыли они в открытое море, к главным плавучим транспортам флотилии хищных зубастиков, благо ветер в этих краях всегда был попутным для отъезжающих.

                Глава третья,
            являющаяся прямым продолжением предыдущей
Великого Хоря приводили в чувство. Сначала – осторожно, едва трогая священные телеса. Потом щекотали ему пятки, наконец, осмелились даже пощекотать подмышки…
К полудню Великий Хорь очухался сам, и тут же главный советник Опус подал ему аж тройную порцию птичьих консервов – как-никак, князь-диктатор по причине отключки не питал себя уже полсуток!
- Опять консервы, - вяло тыкал когтями в блюдо Великий Хорь. – Они действуют на нервы!
Опус принялся было аплодировать поэтическому гению своего повелителя, но дело принимало нешуточный оборот – тут уж не до рукоплесканий.
Великий Хорь в ярости отшвырнул набившее оскомину месиво.
- Мяса хочу! Сердца куриного, еще живого, теплого, трепыхающегося! – трубил диктатор во всю мощь своей глотки. – Эй, Опус-Козлопус, зови сюда висельников! Ты вчера очень правильно назвал этих ленивых и трусливых бобров.
- У нас только две мачты на флагмане, - деловито констатировал опоссум-карьерист. – На остальных пяти плотах – по одной. Итого – семь мачт с двумя реями на каждой. Любая рея – о двух концах. Так что, мой повелитель, мы можем за один раз вздернуть на веревках двадцать восемь бобров, этих сепаратистов-короедов! А их, бобров-то, всего двадцать два. Вмиг управимся, делов-то! Гениальная идея, о Полоумный! То есть -Полнолунный!
Через минуту все двадцать два бобра, насупленные и преисполненные перед лицом смерти чувством собственного достоинства, построились в просторной каюте Великого Хоря.
- Ну вот что, бездельники, - объявил правитель княжества. – К смертной казни вы все уже приговорены за саботаж в военное время. Это раз.
- Это – только раз, только начало! – угрожающе крикнул Опус, - Полнолунный, если захочет, может повесить вас и дважды, и трижды!
Великий Хорь властным жестом остановил главного советника.
- Но! – поднял он вверх самый длинный коготь. – Я предоставляю вам отсрочку исполнения приговора.
Бобры заметно повеселели.
- Раз уж мы все равно оказались в этих краях, то приказываю взять курс на Империю Гройлеров!
- Да-да, на Империю Гройлеров! – поспешил ввернуть Опус, хотя такой поворот был для него полной неожиданностью.
- Не удалось напиться живой куриной кровушки, так хоть вволю поедим гройлерного мяса! Исполняйте!
Бобры с показушной проворностью кинулись к веслам.
С набережной Кур-Щавеля наблюдали, как сбивни морской армады Великого Хоря сначала выбрали якоря, а затем медленно двинулись в обход острова.
- Непрошенные гости решили наведаться к ничего не подозревающим бройлерам, - буркнул Премудрый Плимутрок.
- Пошли-ка мы все спать, - зевнул доцент Петел. – Похоже, для нас опасность миновала, а ночь была трудная, боевая…
- Ну, вы-то, доцент, в курятнике своем отсиделись. Нам не спать надо, а срочно выручать бройлеров! – решительно сказала Рябая курочка Глаша.
На ее грудке болтался почетный знак «Золотая шпора», что свидетельствовало о председательстве Глаши в «Куриных мозгах».
- Помогать бройлерам? А лютики? А эпидемия куриной слепоты? – разом взвились воинственные Лег и Аям.
- Что – лютики, растут себе, и ладно, - примирительно изрек Премудрый Плимутрок.
Профессору Алектору вдруг тоже стало очень жалко гройлеров - недружелюбных, но таких родственных и привычных соседей.
- Мы должны их спасти. Просто обязаны, - твердил профессор Алектор. 
- Но как? Как? – закудахтали все вокруг.
- Мы их можем предупредить, - сообразил престарелый ученый. – Я придумал способ!
- Хм, придумал он… - скептически проворчал доцент Петел. – Посмотрим, что ты там напридумывал. Уже до тебя все придумано бройлерами!
Наверное, отчасти злокозненный Петел был прав: идею, как предупредить соседей о грозящей опасности, подсказали профессору Алектору сами гройлеры. Это – идея дирижабля, построенного мистером Гроем. Просто пожилой ученый Алектор подогнал это техническое новшество под примитивные технологии Кур-Щавеля.
И вот уже над горным хребтом взмыл в небо огромный воздушный змей. А на нем, как на плакате, в сторону Империи Гройлеров был обращен молчаливо кричащий призыв, начертанный аршинными буквами:
БЕРЕГИТЕСЬ! К ВАМ ПЛЫВУТ ХИЩНЫЕ ЗУБАСТИКИ!
Первым среди гройлеров, кто заметил, что в ярком небе что-то изменилось, был мистер Гро. И не поверил ни единому слову, написанному на гигантском, раскачивающемся в вышине плакате.
- Это провокация, - заявил Гро на совете у Старшего Канцеляра империи мистера Гройля. – Известно, что многие хищные зубастики умеют плавать – крысы, например, когда бегут с тонущего корабля… Но преодолеть вплавь такое расстояние! Ммм…
- А есть еще поговорка: «Хоть плыть, да быть!», - подкудакнул Гыр-Быр, только на этот раз получилось невпопад.
- Вы соображаете, что говорите, Гыр-Быр? – прогремел Гро. - Сколько миль отделяет нас от их острова? Ну, учитель!
- Много, - с готовностью тряхнул головкой мистер Гр, так что стальная каска слетела с него и покатилась по полу.
- Слышите, много! - обрадовано взвизгнул мистер Гройль.
- Вот именно, мой Старший Канцеляр! Много! – поднял свою цапалку Гро. - А посему… Этот плакат, повисший в небе - гнусная, злостная провокация со стороны Куростана, цель которой – внести смятение в наши ряды и помочь кому-то произвести государственный переворот! То есть свергнуть с поста не кого-нибудь, а именно вас, дражайший вы наш мистер Гройль! 
- А говорят, что иногда и кура петухом поет, но тогда – жди беды, - снова брякнул мистер Гр.
- Говорят – кур доят! – прошипел мистер Гро в крайнем раздражении. - Этот плакат, мистер Гройль, - курячья месть за куриную слепоту, да-с! Тщательно спланированное возмездие!
- Итак, резюмирую, - прервал тираду раздухарившегося Гро мистер Грой – главный химик, технолог и косметолог империи. – Я немедленно прикажу кипятить гудрон для отражения нашествия хищных зубастиков!
И удалился, лишь коротко кивнув обомлевшему от такой дерзости мистеру Гройлю.
Странная все-таки личность – этот Грой, думалось мистеру Гройлю уж в который раз. Ну, во первых – чем он там питается, в своих лабораториях? Тощий и длинный, Грой никак не хотел раздаваться вширь, как подобает гройлеру, тем более – мега-гройлеру. Его никто и никогда не видел без маскхалата, плотно закрывавшего все тело главного технолога империи – от каски до когтей на лапах и стальных цапалок. Халат этот местами покрыт был рыжими разводами химикалий. На глазах мистера Гроя всегда были огромные защитные очки, так что для стороннего взора открытым оставался лишь мощный, пожелтевший клюв.
- Скажите, Грой, вы что же, и спите… ммм.. в вашем маскхалате? – спросил однажды своего старшего подчиненного Старший Канцеляр империи.
- Когда как, - уклончиво отвечал мистер Грой. – Без него мне просто нельзя: я ведь постоянно то в лаборатории, то в инкубаторе. Если бы не маскхалат, я бы уже давно издох либо от химикатов, либо от «живых» голубых лучей. Ибо лучи эти благотворны только для зародышей в яйце, а для взрослой особи – весьма губительны.
- Ну мне-то, с глазу на глаз, вы можете приоткрыть хоть частичку вашей голой кожи? – не отставал настырный мистер Гройль.
- Тебе – могу, - неожиданно перешел на «ты» старший химик-технолог. – Но вряд ли тебе это понравится.
Грой расстегнул одну пуговицу, чуть распахнул створки маскхалата, и мистер Гройль с ужасом и отвращением отшатнулся.
Шкура его сподвижника была прожжена каким-то реактивом аж до мяса, которое запеклось и побурело - даже почерневшее ребро проглядывало.
- Видел теперь, что значит служить и душой, и телом? – грозно вопрошал мистер Грой, надвигаясь на пятившегося и чуть не спятившего от страха Главного Канцеляра.
С тех пор мистер Гройль безотчетно побаивался своего главного химика-технолога. 
- А может быть, он прав? – пробормотал Старший Канцеляр, чтобы хоть как-то сгладить неловкость ситуации.
- Тьфу, - сплюнул мистер Гро и также удалился.
После этого коротенького «тьфу» мистер Гройль  почему-то стал побаиваться и своего главного силовика. Теперь он в мыслях называл мистера Гро не иначе как «Громилой».
Из первых лиц государства с правителем остался лишь молчаливо и угодливо сопевший мистер Гр, он же – Гыр-Быр.
- Ну хоть ты скажи что-нибудь ободряющее, - с тоской повернулся к учителю мистер Гройль.
Гыр-Быр подрастерялся слегка, потом затараторил сбивчиво:
- В общем, господин Старший Канцеляр, снесла как-то курочка Ряба яичко…
- Угу, - перебил его мистер Гройль, усмехнувшись. – Это Рябая карлица Глаша, что ли? Спикер курячьего парламента? Забавно… А яичко взяло да и превратилось в бройлера, потом – в гройлера… Пошел вон! 

                Глава четвертая
                Да здравствует гудрон!    
Меж тем на флагманском сбивне Княжества Хищных Зубастиков произошел самый первый в истории… нет, не конфликт, конечно, какой может быть конфликт с Великим Хорем! Один его испепеляющий взгляд, а уж тем паче - движение когтистой лапы и… Хрусть! – весь конфликт исчерпан. Нет его, конфликта. Сожран и переварен в утробе диктатора.
И все-таки… Недавнее поражение каким-то непостижимым образом прибавило смиренному Опусу – как бы сказать… В общем, не то чтобы дерзости, но некой вольности в общении с Полнолунным.
- Вам не кажется, мой повелитель, что сначала надо бы вернуться домой, на базу… - протяжно начал Опус. – Оправиться бы после вчерашнего-то, прийти в себя…
- Иди в гальюн, там оправишься, - огрызнулся Великий Хорь. 
Опус повернулся к выходу (ему и впрямь вдруг приспичило), обиженно бросил вполголоса:
- Хорек поганый!
Великий Хорь от рождения был, что называется, «с глушью», именно поэтому он и трубил постоянно во всю мощь своих легких, что обычно характерно для тех, кто недослышит. Так что его главный советник мало рисковал, произнося чуть ли не шепотом столь оскорбительное для диктаторского слуха определение.
Но, на беду, правитель Княжества Хищных Зубастиков на этот раз что-то разобрал.
- Как ты назвал меня, вонючка? Что это за «хорек поганый»?
Опус метнулся назад, пал перед Великим Хорем на свои дрожащие колени:
- Я сказал – «Изрек! Программу!» Изрек гениальную программу действий! Вы, мой повелитель, наш ясновидящий, прозревающий нашу грядущую победу над жирными, вкусными гройлерами!
И слезы умиления, восхищения и преданности ручьем потекли по опоссумовой мордочке.   
- Иди, оправляйся, - всемилостивейше повелеть соизволил диктатор.
Но на палубе Великий Хорь еще долго не показывался: ему неотвязно вспоминался ночной сон, в котором диктатора самым что ни на есть непочтительным образом щекотали его верноподданные.
И вся пакость заключалась в том, что, как понимал Великий Хорь, это был вовсе даже не сон. 
…Высадка на гудронное покрытие прибрежной полосы прошла без сучка, без задоринки – даже как-то слишком гладко. Ни тебе расставленных крысоловок, ни замаскированных ям для тяжеловесных опоссумов.
Действовать против Империи Гройлеров было решено по тому же сценарию, что и против Кур-Щавеля. Когда на военном совете в каюте Великого Хоря кто-то из крыс попытался напомнить о печальном опыте прошлого десантирования, диктатор изрек басом:
- Одна и та же крыса в одну и ту же ловушку два раза не попадает.
На века изрек, ибо главный советник и он же – секретарь, Опус тут же стремительно вписал новое изречение повелителя в Книгу Столетий.
В отличие от Кур-Щавеля, на территории Империи Гройлеров розы ветров как таковой не существовало. То есть даже малейшего ветерка здесь знать не знали и ведать не ведали, что это такое. Лишь там, наверху, бежали тучки да иногда плыл по течению воздуха наводящий ужас своими размерами «Эйр Гройлер». А внизу, на теплом и податливом под четырехпалыми лапами гудроне – тишь да гладь.
«Ударная Дюжина» опоссумов опять шла с баллонами в заплечных сумках (взамен брошенных на кур-щавельском берегу они за ночь успели накачать другие). Как обычно, опоссумы выставили вперед разящие газом патрубки. Они шли и шли по направлению к громоздящимся перед ними гудронным небоскребам, гоня перед собой волну «нервного паралитика». На этот раз ветер и не помогал, и не мешал им – за полным отсутствием такового, как уже было сказано.
Крысам и хорькам было приказано повременить с высадкой на берег. Ждать, когда «Ударная Дюжина» доложит о повальном бессознательном состоянии поверженного противника. И, конечно же, когда рассеется нервнопаралитический газ, столь же убойный для всех хищных зубастиков (кроме самих опоссумов, разумеется), как и для гройлеров.
На сей раз дюжина пополнилась еще одним «ударником» - ее лично возглавил Опус, вызвавшийся тем самым доказать Великому Хорю, что тот и впрямь ослышался, когда главный советник обозвал его уничижительным словцом.
«Ударников» никто не встречал. Казалось, все население Империи Гройлеров бежало в горы, спасаясь от нашествия.
Вот и дамба из гудрона, защищающая жилые кварталы от не в меру высокого прилива. А что это за рукава брезентовые свисают с дамбы, скажите на милость?
А это – ваша погибель, бравые, но очень уж недалекие умом опоссумы. Ибо мистер Грой уже привел свой же приказ в исполнение: в огромных чанах гудронного завода, громадой высящегося неподалеку, вовсю кипела «черная смерть», заполняя трубы, ведущие к побережью.
- Как будем преодолевать барьер? – кивнул Опус в сторону парапета, темневшего в двух шагах от растянувшейся цепью «Ударной Дюжины».
И сам же ответил на свой вопрос:
- Приказываю разбиться попарно и вскарабкиваться друг на друга! Потом те, кто окажется наверху, подтянут напарника за собой!
Этому правильному, в общем-то, приказу не суждено было исполниться. Из многочисленных брезентовых рукавов хлынул расплавленный гудрон. Он заливал побережье, и вот уже опоссумы стояли по колено в черной, зловонной жиже, которая к тому же здорово подпаливала им шкуры.
Рев, рык, визг досады и гнева донесся со стороны моря, откуда со своих плотов наблюдали за этим кошмаром готовящиеся к десантированию крысы, хорьки и сам диктатор Княжества Хищных Зубастиков. Даже сепаратисты бобры приуныли, глядя на такой, с позволения сказать, конфуз.
На солнце жидкий гудрон быстро твердел, и все двенадцать опоссумов с Опусом во главе быстренько оказались скованными намертво, не будучи способными двинуться с места. 
Струи расплавленного гудрона меж тем иссякли.
Мистер Гро стоял на вышке, вперив глазки в бинокль. Узрев плачевное состояние противника, главный силовик ощутил себя «мистером Громом». Он набрал побольше воздуха в легкие и прокричал в рупор по направлению флагманского плота Великого Хоря:
- Эй, ты, Хорь! Хо-орь!
Политкорректность все-таки не позволила мистеру Гро назвать главу государства, пусть и враждебного, «хорьком», он лишь по праву победителя опустил слово «Великий». – Если хоть кто-то из твоих вояк ступит на нашу территорию, мы снова откроем вентиль и потопим всех в кипящем гудроне!
Мистеру Гро с его громовым голосом удалось-таки перекричать какофонию криков отчаяния, несшуюся со стороны вражеской флотилии.
Воцарилось молчание. Даже гудроном опоясанные опоссумы лишь тихонечко поскуливали и со страхом ожидали решения своей участи.
- Это блеф с нашей стороны, - сказал мистеру Гро стоящий рядом мистер Грой. – Слишком уж щедро и лихо мы полили побережье. Со страху, наверное, твои бойцы перестарались. В резервуарах больше нет расплавленного гудрона. Придется заново кипятить новую порцию.
- Что ж, блефовать, так блефовать! – в ажитации ответствовал Гро. – Мы не куры, и наша война не должна быть кур-туазной*! Эй, гройлеры мои, бойцы-молодцы, хватайте гудронные дубинки и добивайте эту чертову дюжину ко всем хорькам!

*- куртуазными назывались рыцарские войны в средневековье.

Начавшееся было злодейство – избиение беззащитных пленников - тут же прекратилось, когда из флагманской каюты вышел сам Великий Хорь и проорал победителям:
- Ладно! Ваша взяла! Дайте только забрать наших раненых, и мы уберемся восвояси!
Опаленные гудроном пленники-опоссумы приободрились.
- Это я, я вас всех спас, - твердил опоссумам их собрат Опус. – Это ради меня одного Великий Хорь капитулирует! Не отдает всех вас на съедение огненной лаве! Теперь я могу рассчитывать на вашу преданность мне до самого гроба, верно?
- Верно, верно, прекрасный Опус! – клялись ему все двенадцать сородичей.
- Вы обещаете мне даже большую преданность, чем Великому Хорю, который загнал вас в эту бурлящую жижу?
- Да, да, несравненный Опус!
Так у главного советника Великого Хоря впервые зародилась мысль о государственном перевороте… Что и говорить, умного помощника завел себе диктатор Княжества Хищных Зубастиков!
Старший Канцеляр Гройль, только сейчас появившийся на вышке, изо всех сил скрывал свое ликование. Он вырвал рупор из цапалок мистера Гро и крикнул Великому Хорю:
- Валяйте! Забирайте раненых. Если сможете.
Крысы и хорьки смогли. Опасливо ступив на берег с топориками и ломиками в лапках, они начали надсадно вырубать из гудронного плена сначала Опуса, а затем и всю остальную «Ударную Дюжину». Спасаемые выли на все лады: первый шок миновал, и лишь теперь они почувствовали жгучую боль от пяток до ягодиц.
Эх, пропала шкура, бесценная шкура! А она для опоссумов была не меньшей гордостью, чем шпоры для четырех главных гройлеров…
А с берега вслед удалявшимся врагам неслись победные песнопения:

                Гройлерный порядок –
                Вот закон для всех!
                Эй, долой наряды –
                Перышки и мех!

Что верно, то верно: тринадцать опоссумов оставили половину своего меха на непокоренной территории Империи Гройлеров.
После такой блистательной победы мистер Гро получил не только прозвище «Гром», но также звание маршала и должность министра войны.          

                Глава пятая
                Демарш кур-Тизанок
На следующий день после посещения редакции газеты «Курям» професор Алектор, волнуясь, шел на заседание «Ума палаты». По пути он обдумывал предстоящий общепородный разворот – так они с Конь-Куром и доцентом с гроздью имен обозвали предстоящее действо.
Рядом вышагивал, подпрыгивая, тощий Кука-Чика-Петел-Кур.
- Самое печальное, - говорил профессор со вздохом, - если я вдруг окажусь прав…
- Прав – в чем? – живо поинтересовался доцент.
- В том, что… Эти вот Лег и Аям… Ну хорошо, если они исключительно по молодости лет друг друга клюют и царапают. А если… Если на самом-то деле они враждуют потому, что один из них – абсолютно, до мозга костей – черный, а другой – такой белый, что в глазах солнечные курята прыгают. Каково, если так? Если подлинная причина стычек – цвет перьев?
- Не понимаю вашей вселенской тоски, - пожал плечами доцент. – Вы же постоянный член президиума нашего центра «Куриные мозги». Парламента, выражаясь бройлерным языком. И что вы видите со своего Президи-Умного насеста? А? Все окольцовецские фракции сформированы по родовому признаку: плимутроки занимают свою жердочку, леггорны – свою… Не говоря уж о фракции кур-Тизанок.
- Фракция – это гудрон! – резко оборвал собеседника Алектор. – Ненавижу слово «фракция».
К появлению в палате «Куриных мозгов» особой жердочки для кур-Тизанок профессор Алектор, говоря по совести, и сам приложил свою четырехпалую лапу, да со шпорой в придачу. И это он, известный своей приверженностью семейным ценностям и святости брака! Конечно, оппоненты частенько издевались над престарелым ученым, говоря: «Легко тебе слыть сторонником крепкой да нерушимой тюрь…  то есть, семьи, ты же никогда не хлебал домашних щей, не ведаешь, как они порой бывают горьки!»
А с курами-Тизанками случай вышел такой. Как-то они целой ватагой ввалились на заседание палаты «Куриных мозгов», и даже охранник Брама, начальник ОПа, который был столь огромен и силен, что мог в одиночку повалить с десяток петухов, не говоря уж о курочках, не смог воспрепятствовать этому прорыву кур-Тизанок.
Или не захотел – мало ли какие преференции были ему обещаны красотками…
Предводительша курочек Тизанской породы, мамаша Коко, не сумела добиться почета и благосостояния на «трудовом фронте». И тогда Коко резво принялась за администраторскую работу. Ввалившись с толпой кур-Тизанок в палату «Куриные мозги», мамаша Коко в ультимативном тоне потребовала предоставить ей и ее «цыпочкам» свою собственную жердочку в национальном мыслительном центре.
- Ну, это уж ни на какой насест не лезет! – прикрикнул на зарвавшихся кур-Тизанок Премудрый Плимутрок. – Ваш, сударыни, образ жизни просто не позволяет вам находиться в представительном органе честных кур и порядочных петухов.
Кое-где по углам «Ума палаты» послышались сдержанные смешки, причем вызваны они были словом «порядочных». Многие окольцовцы мужеска пола уже подмигивали своим знакомым курам-Тизанкам, а кое-кто даже призывно щелкал клювом. И Премудрый, стушевавшись, снова занял свое место на жердочке в президиуме.
- Нет, зачем же? Договаривайте! – вскинулись куры-Тизанки. – Вы намекаете на то, что мы не трудящийся элемент? Да?
- А хотя бы и так, - важно задрал хохолок Мазокур.
- Эх, Мазокурушка ты наш миленький, и ты – не с нами, - скорбно пропела мамаша Коко.
И подала сигнал своим «цыпочкам».
Те, смеясь и игриво подкудахтывая, выволокли Мазокура с его насеста на всеобщее обозрение, взяли художника в кольцо и завели плясовой хоровод, да с песней:
                Ох ты, Петя-петушок,
                Золотой гребешок,
                Масляна головушка,
                Шелкова бородушка!

- Цыц! Замолчать! – возгласил секретарь собрания Лег. – Песня запрещена специальным указом «Куриных мозгов» еще в… в…
Лег не смог вспомнить. Он лишь беспомощно тыкал крылом в длинный баннер, гласивший: «Вечный позор Петьке Рябому!!!»
Между тем в круг плясуний-певуний повыскакивали со своих насестов наиболее горячие петушки-окольцовцы, начали выкаблучиваться вместе с Тизанками, подкукарекивать и томно квохтать.
Тизанки грянули всеми своими глотками, а кое-кто – и зобом, перешли на дрожащее контральто:
               
                Ходит Петя по избе,
                Да похаживает,
                Да бородушку свою
                Все поглаживает!
                Меня бедненькую
                Он потаптывает, ох потаптывает!

- Ну и довольно, - тихо рек Премудрый Плимутрок.
И все почему-то сразу успокоились, принялись протирать взмокшие гребешки, рассаживаться по насестам. Угрюмо поплелся на свое место и страстно поклеванный любвеобильными курами-Тизанками художник Мазокур.      
Мамаша Коко воспользовалась паузой:
– Я хочу спросить профессора Алектора – надеюсь, с его мнением здесь хоть сколько-нибудь считаются, верно?
- Верно! – заквохтало собрание. – Вмажь им, уважаемый Алектор, коли уж Мазок не вмазал!
- Итак, профессор, курица Тизанской породы – трудовой элемент? – гнула свое мамаша Коко.
Профессор поднялся с насеста президиума, почему-то вздрагивая своим чахлым тельцем. Многоопытный ученый предчувствовал какой-то подквох со стороны мамаши Коко.
- Ну, - только и сказал Алектор, избегая смотреть в подведенные черничным соком глазки кур-Тизанок, хотя уж он-то никогда в жизни с ними не топтался.
- Скажите, профессор – какая работа самая трудная, самая важная и самая долгая? – подбоченясь, выкрикнула Коко.
- Работа над самим собой, - твердо, как непреложную истину, возгласил Алектор.
- Правильно! О, правильно! – подхватили нестройные голоса нескольких окольцовцев.
- А вы, доцент Петел? Вы, как ученый, тоже так считаете? – повернулась мамаша Коко к своему давнему наперснику в жалобах на несправедливость этого мира.
И бригадирша курвиц не ошиблась в выборе единомышленника.
- Ну да, разумеется, в этом вопросе я вынужден проявить солидарность с профессором, - как можно развязнее прокудахтал Петел.
- Вот видите! – торжествующе обвела всех взглядом самовыдвиженка. – А теперь я скажу вам, что никто другой, кроме нас, кур Тизанской породы, не работает над собой столь усердно, кропотливо и ежечасно! Вы, окольцовцы-петухи, посмотрите на нас и сравните то, что видите, с обликом ваших жен! А вы, клуши, признайтесь хоть самим себе: разве не мечтаете вы смотреться так, как мы? Пожить хоть недельку нашей жизнью?
Заранее подготовленные «цыпочки» мамаши Коко возгласили хором:
- Куры-Тизанки – это истинное лицо всей прекрасной половины населения Кур-Щавеля! Кур-Тизанок – в окольцовки палаты «Куриные мозги»!
По жердочкам прокатился одобрительный шепоток:
- А они вовсе даже не дуры, эти самые Тизанские куры!
И тут подала голос председательствующая на собрании Рябая курочка Глаша, которая вечно что-то вязала на своих коленях, даже во время самых бурных дебатов:
- Но вы, милочки, простите… Не несете яиц, не увеличиваете поголовье куриного стада!
Однако мамаша Коко уже почувствовала кураж, глядя, как алые «бородушки» окольцовцев-петухов становятся все более масляными, а гребешки прямо-таки золотятся от пота.      
- Ой-ой-ой, уважаемая председатель! – Коко распахнула крылья в полупоклоне. – Совсем вас не заметно что-то. А ведь добродетельную курицу обычно издали узнаёшь по ее выводку. Так где же ваши курята, благочестивая Глафира? Глаша-мамаша! Ну, кроме оболтуса Рябчика, сыночка вашего единственного, что уже вырос и является нашим постоянным клиентом.
- Мы ему даже скидочку за это предоставили, - хихикнула курица-Тизанка по прозвищу Хи-Хи.
- Мы зовем его Рябчик-ЖеРябчик, - томно повела подведенными бровями тизанка Ку-Ку. 
- Глаша-мамаша! Где ваш папаша? – загалдели все «цыпочки» разом, как по команде.
И замолчали, выжидая ответа.
В наступившей тишине председательствующая встала с насеста, шмыгнула ноздрями и пошла прочь, к выходу, путаясь ногами в своем вязаньи.
- Для кого вяжем-то? – крикнула ей вслед мамаша Коко.
На нее тут же со всех сторон зацыкали: это было уже слишком, перебор!
Председательский насест временно занял, со всеобщего одобрения, профессор Алектор – все прекрасно понимали, что, пожалуй, только он один из всех присутствующих мог быть абсолютно беспристрастен в отношении кур-Тизанок.
Профессор долго протирал пенсне, тщательно отсмаркивался.
- Ну, учитывая весьма и весьма убедительный довод присутствующих здесь кур Тизанской породы… Это я насчет их постоянной работы над самосовершенствованием…
- Ставьте на голосование, уважаемый Алектор! – донеслись возбужденные петушиные голоса, которые уже не чаяли, как бы поскорее выбраться отсюда, взяв под крылышко какую-нибудь цыпочку Тизанку.
- Ставлю на голосование, - кивнул профессор.
В результате подсчета голосов куры-Тизанки получили сразу три серебряных колечка в палате «Куриные мозги». Первое, естественно, досталось мамаше Коко, второе – миниатюрной Хи-Хи, а третье – вальяжной и немногословной Ку-Ку, особо любимой в народе именно за эти свои качества. А прозвали ее веселым прозвищем «Ку-Ку» за то, что она здорово наблатыкалась «кидать» петухов, строивших ей «куры» и предлагавших шуры-муры. Пшено и червей эта курица-Тизанка брала вперед, авансом, а потом говорила: «Ку-ку!», взмахивала крылышком и ловко смывалась с места предполагаемого топтанья. И это, как правило, сходило ей с рук, то бишь – с крыльев.
Посему-то и считали ее умнейшей из всех кур-Тизанок, а это, согласитесь, как раз то самое качество, которое столь необходимо в собрании «Ума палаты».
- А яиц мы вам еще принесем столько… Ого-го! Выше… Выше резного петуха на крыше, - квохтали счастливые и мокрые курицы Тизанской породы – мокрые, надо полагать, от слез радости. – Вот увидите! Мы все теперь быстренько повыходим замуж, окольцовки все-таки! Мы - солидная партия, в смысле… не политики, а женитьбы. А в нашу профессию придут другие труженицы над собой!   
Так профессор Алектор вольно или невольно «протащил» кур-Тизанок в «Ума палату». Спохватившись, околпаченный окольцовец сокрушался прямо там, в зале заседаний:
- А-ха-ха, съели куры петуха! Целых три колечка, кто бы мог подумать!  Безмозглый я каплун! Это ж целая фракция!
Тогда-то мамаша Коко и выдала свою нетленную фразу, которую потом не раз повторял старый ученый:
- Фракция, уважаемый профессор, это гудрон!
И, нежданно-негаданно, ласково клюнула Алектора в поседевшую грудь.
И что-то в этой старческой груди ёкнуло, шевельнулось… Да ведь эта молодящаяся цыпочка – просто чудо в перьях!
С тех пор Алектор так и называл в своих мыслях мамашу Коко: «Чудо в перьях».

                Глава шестая
                Перед скандалом в «Курмозгах»
Как бы то ни было, в дальнейшем ни сам профессор, ни другие «куриные мозги» нации ни разу не пожалели, что в окольцованных рядах Общепородного мыслительного центра появились куры Тизанской породы. Их патриотизм, прагматизм и неожиданная логика многократно повергали собрание в восторг, срывая шквал оваций.
Уж они-то умели считать каждое зернышко кур-щавельского бюджета, хотя и позволяли себе порой безответственные заявления:
- Бройлеры скоро опять нападут на нас, сольют гудрон с летучего пузыря!
- Но, дорогие Тизанушки, - возражали неспешные, основательные окольцовцы, - слить гудрон они могут разве что на полоску, где растут лютики! Дальше им по небу не продвинуться!
- Лютики – это тоже наше достояние, - хихикала Хи-хи. – Это символ любви – прекрасной и опасной… Это восхитительно – заниматься любовью у лютиков на краю! И, как от лютиков, от любви тоже можно кое-чем заразиться. Так что же, вы будете голосовать против любви? Надо спасать лютики и любовь от вторжения носителей гудрона!
- В конце концов, слова «лютики» и «любовь» начинаются на «лю», - вставила мамаша Коко. – Наши исконные, патриотические слова.
А Хи-Хи заканючила сладенько:
- Мамаша, а можно я теперь буду прозываться не Хи-Хи, а Лю-Лю?
Тут подал свой голос медлительный и вальяжный Брахмапутра:
- А, кстати, зачем нам гудрон? Ведь бройлеры за поставки пшена расплачиваются с нами гудроном.
- Какой пудрон? Вы слышали? Какой-то пудрон… Это для кур-Тизанок, что ли? Пудриться? – послышался разнобой голосов.
Многие уже успели позабыть, что буквально только что о гудронной атаке говорили Хи-Хи и Ко-Ко.
И на Брахмапутру зашипели, захлопали крыльями:
- Не втягивайте «Куриные мозги» в ненужную дискуссию!
- Гудрон, о длиннохвостый, - это вопрос ментальный! – изрек секретарь Лег. – Ментальный! И точка.
- Согласен, точка, - не унимался почтенный Брахмапутра. – Но зачем бройлерам столько пшена? У них его благодаря нашим поставкам теперь куры не клюют!
- Потому что у них ни кур, ни петухов нет! – заржал Конь-Кур, редактор газеты «Курям».
- А вот я поддерживаю озабоченность нашего собрата Брахмапутры, - проклекотал Премудрый Плимутрок. – И сам же готов ответить на его вопрос. Ситуация, прямо скажем, кур-ёзная. И тревожная. Когда бройлеры скупят у нас достаточное количество зерна, их печатные издания – газеты «Грейдер», «Голос Гудрона» и журнал «Стальной панцирь» тут же развяжут на своих страницах кампанию о якобы грядущем глобальном похолодании. И, соответственно, неизбежном падении урожайности на нивах Кур-Щавеля.
- И что? И что дальше? – встрепенулись «куриные мозги».
- А то, - звонко кукарекнул Премудрый, - что цены на пшено резко подскочат вверх. И теперь уже не мы им, а они нам будут втридорога продавать наше с вами зерно.
- Причем, - добавил профессор Алектор, - в качестве оплаты они будут брать у нас не их собственный гудрон, который нам уже некуда девать, а…
- А что же, что? – вспетушились окольцовцы.
- Территорию! – каркнул Алектор. – Для начала – ту полосу, что ими же злостно угроблена семенами лютиков. Мы использовать эти земли уже не можем, они это прекрасно понимают… И мы, скорее всего, согласимся уступить им эту никчемную полосу, которая уже и так вроде бы нейтральная. А бройлеры, как правильно было сказано, зальют ее гудроном, и вот – на тебе, пожалуйста! Готов плацдарм для вторжения и захвата Кур-Щавеля.
В «Ума палате» повисло тягостное молчание. Куриные мозги с трудом переваривали столь чудовищную информацию.
Секретарь Лег подмигнул мамаше Коко: мол, перемени тему. Та поняла, кивнула и тут же выдала такое… такое…
- У меня еще один вопрос, - мамаша скрестила крылья на груди. - Почему в Империи Бройлеров целых три печатных издания, а у нас – только одно?
Редактор газеты «Курям» окольцовец Конь-Кур заерзал на жердочке. Он ревниво охранял священное право своего листка называться «единственным в Кур-Щавеле рупором общественного мнения» - так было пропечатано в выходных данных этого средства массовой информации.
Конь-Кур решительно привстал с насеста, нахохлился так, как только мог позволить его загривок.
- У них потому три печатных издания против нашего одного, что их больше, чем нас, - пояснил он. – Бройлеров в этом мире всегда больше, чем… гм… нормальных кур и петухов. Чем так называемых чикен-фри. Поэтому львиная доля средств массовой информации работают на них, на бройлеров. СМИ ориентированы главным образом на такого рода читателей.
Соответственно, вопрос о поставках пшена в Империю Гройлеров в обмен на ненужный Кур-Щавелю гудрон сам собой рассосался. Он даже не был поставлен на голосование.
Но чаще всего куры-Тизанки все-таки добивались положительного решения своих запросов.
- Что это за баннер такой срамной протянут через всю стену в палате «Курмозгов»? «Вечный позор Петьке Рябому!!!» Целых три восклицательных знака, во как! Это что, от непомерного курьего ума? Кто такой этот Петька-Рябой?
Мамаша Коко, Хи-Хи и Ку-Ку так и сыпали свои вопросы, словно просо в кормушку.
- А правда, кто это – Петька Рябой? За что Кур-Щавель его проклял? – раздались отовсюду выкрики молодых депутатов.
– Висит, мозолит нам глаза куриными мозолями этот паршивый плакат, а мы даже не знаем, про кого это! – вторили особи постарше, не обремененные памятью.
Председательствующая на сей раз, как обычно, Рябая карлица Глаша совершенно уткнулась в свое вязание и лишь часто-часто вздрагивала.
- Как это - кто такой Петька Рябой? – возопил Премудрый Плимутрок. – Это же… Это…
Он беспомощно озирался по сторонам, ища подсказки, и неожиданно гаркнул:
- Государственный секрет!
- От окольцовцев – секрет? – единым квохтом выдохнула фракция Тизанских кур. – Такого быть не должно!
И баннер – который, прямо сказать, действительно был довольно несерьезный, был тут же снят безо всякого голосования.
Главным же проком от появления кур-Тизанок в общепородном мыслительном центре стало увеличение явки на еженедельную промывку куриных мозгов: окольцовцы со всех без исключения насестов полюбили эти сборища, ведь с Тизанками они стали проходить весело, интересно и очень даже с виду деловито.
Петухи-окольцовцы (коих в «Курмозгах» было подавляющее большинство) с появлением в их рядах кур-Тизанок спешили под благовидным предлогом - я на заседание! - прочь от своих многодетных семей в мыслительный центр. Ну, эти-то - по вполне объяснимым причинам; а вот курочки-окольцовки? Почему они-то стали радостно посещать «Ума палату» с появлением своих извечных соперниц и разлучниц?
Очень просто: потому что клуши надеялись перенять у Тизанок какой-нибудь новый фасон укладки перьев, начес хохолка, цвет лака на аккуратно постриженных коготках…
- Кво! Кво-о-рум! – всякий раз квохтал громогласно секретарь собрания Лег.
И при этом неизменно поворачивался к жердочке, занимаемой фракцией мамаши Коко, подмигивал двусмысленно (или недвусмысленно?).
- Я крыс топтал! И хорьков топтал! – гнул он свои корявые пальцы.
- И я! И я! – выпячивали свои грудки петухи всех мастей.
Но самое большое и невиданное доселе новшество мамаша Коко и ее «кокотки» ввели в практику окольцовецских собраний чуть позже. В тот памятный день они совершенно неожиданно явили «Курмозгам» свою техническую подкованность.
- Да вы похлеще наших препов с механического факультета! – восхищался горячий и черный Аям, вникнув в суть новой идеи.
- Бери выше! – подхватывал его заклятый собрат, белый Лег. – Они даже похлеще наших летных инструкторов!
Тизанки, выслушивая таковые комплименты от разгоряченных, почти что жареных петухов, горделиво подбоченивались:
– Ну да. Уж вам-то, уважаемые мужчины, давно пора об этом знать! Техника, особенно – техника движений, это наш профессиональный конек.
- И всякие технические приспособления – тоже, - хихикала Хи-Хи.
А новшество, предложенное курами-Тизанками, было вот какого рода.
- Мы поняли, почему работа мыслительного центра идет так медленно, вопросы встают так вяло, будто… ну, в общем, как у старого, жесткого петуха, - заявила как-то окольцованная серебром Коко.
- Интересно, - с иронией вскинул клюв доцент Петел. – Дерзкое заявление, сударыня! В этих стенах, вообще-то, лучшие куриные мозги собраны.
- Дело не в мозгах, а в полете фантазии, - мягко возразила жилистая Коко. – У нас, курочек свободного выпаса, ее, увы, побольше, чем у самых премудрых петухов.
- Уважаемая Коко, спланируйте, пожалуйста, на ваших крылышках любви к столу президиума, встаньте и прокудахтайте всем, - торжественно изрек секретарь Лег.
Мамаша Коко элегантно слетела с насеста фракции кур-Тизанок и ловко приземлилась рядом с секретарем, попутно обдав зал цветочными благовониями.
- Вся беда в том, что мы закисли на одних и тех же узеньких жердочках, засидели их, как мухи, - говорила мамаша. – Полета нет, понимаете? А без движения…
- … нет уско-ко-рения, - кукарекнул Кука-Чика-Петел.
- Но мы воткнем перья в хвост и в гриву нашего общепородного коллектива! – пафосно петушилась Коко. – Жердочки, которые сейчас намертво прикреплены к столбам и стенам, следует сделать… наподобие качелей! Подвесить под потолком на веревках!
- Зачем это? – недовольно проквохтали маститые возрастом окольцовцы, привыкшие дремать на заседаниях.
- Чтобы в этих стенах всегда был мозговой шторм! То есть – штурм! Представьте: вопрос ставится на голосование. И вместо долгих прений, от которых преет и ноет гузка, мы предлагаем…
- Что? Что? – взвыл в ажитации зал.
- Каждая жердочка с единомышленниками должна иметь возможность отрываться от стены и – туда-сюда, туда-сюда! Мммм…
Вслед за ней заурчали, принялись елозить на жердочках молодые петушки-окольцовцы.
Коко очнулась, отряхнулась и пошла говорить дальше:
- Фракции окольцовцев при объявлении начала голосования начинают раскачиваться на своих качелях. Жердочка тех, кто «за», летит в одну сторону, кто против – качается взад-вперед навстречу оппонентам. А секретарь подсчитывает голоса!
Большинству окольцовцев это предложение показалось забавным и деловым одновременно. К тому же, катаясь на качелях рядом с курами-окольцовками (особенно – Тизанской породы), они получали удобную возможность ущипнуть их за лодыжку, а то и за окорок. 
Уже следующее заседание проходило по предложенному Тизанками сценарию. До чего же увлекательной стала работа «Куриных мозгов»! Смех, визг, кукареки… Возмущенные, а то и кокетливые квохи – и это вместо прежних скучных пауз для голосования!
- Наш мыслительный центр, друзья, превратился в маятник истории! – гордо прокукарекал доцент Петел и все шумно захлопали крыльями в знак одобрения.
- Неплохо бы подавать в зал заседаний прохладительные напитки, - внесла предложение одна из возбужденных голосованием «окольцовок», обмахиваясь крылом.
Это была, как ни странно, домовитая прежде наседка-домоседка, жена Папаши Кур-Раша, который с недавних пор сам сидел сиднем с курятами, пока его дражайшая половинка раскачивалась на качелях в «Курмозгах».
Идея освежаться во время заседаний была с восторгом принято.
А вскоре по Кур-Щавелю уже множились объявления: «Срочно требуется няня для ухода за курятами». Это замужние и многодетные окльцовки спешили сложить с себя семейные обязанности.
Собрания «Куриных мозгов», которые теперь проходили чуть ли не ежедневно, превратились в сплошной нескончаемый кур-таг*…

* - куртаг: в старину – элитная развеселая тусовка.

Правда, борьба за голоса стала по-настоящему нешуточной. Бывало, две синхронно раскачивающиеся жердочки, перемигнувшись, на лету подхватывали жердочку встречную, пролетавшую мимо них посередине. Желание-то было самым что ни на есть благим: перетянуть несогласную фракцию на свою сторону. Однако при этом случались болезненные падения, ушибы и даже переломы…
- Что ж, законотворчество совершается через боль и страдания, - говорил на это Премудрый Плимутрок.
Ему-то самому никогда не приходилось участвовать в столь рискованном голосовании: он вместе с профессором Алектором, Рябой Карлицей Глашей, секретарем Легом и блюдомиром Квохом неизменно сидел на неподвижном и удаленном от кипения страстей насесте президиума.   
А профессор Алектор вспоминая сладостное прикосновение клюва мамаши Коко к его дряхлой груди. И с некоторых пор кое-кто стал подмечать, что от престарелого ученого нет-нет да и пахнёт сладковатым душком цветочных натираний. 

                Глава седьмая
                Кур-таг в «Ума палате»
Собравшись на внеочередной «кур-таг» и предвкушая обычное веселье, окольцовцы не без удивления заметили, что доцент Петел восседает на одной качельке-жердочке с профессором Алектором. А возле них остается свободное место еще для одного окольцовца.
- К чему бы это? – гадали курочки-окольцовки.
Действительно, с чего это вдруг маститый кур-ратор наук покинул свое место в президиуме и присоединился к рядовому окольцовцу, да еще, к тому же, своему давнему оппоненту?
- Ну где этот Конь-Кур? – шептал своему новому единомышленнику профессор Алектор. – Струсил, состраусил, сунул голову под крылышко?
- Плевать-клевать, - беспечно и в то же время решительно ответил доцент. – Ну его, этого Конь-Кура, ко всем червям! Я начинаю ставить вопросы на обсуждение!
И оттолкнул их общую жердочку от стены, начав раскачку своего запроса вместе с вынужденно летавшим вместе с ним профессором Алектором. Все остальные не имели права трогаться в полет, пока докладчик не закончит свою речь.
Но тут в помещение «Ума палаты» галопом ворвался Конь-Кур с пачкой свежих экземпляров газеты «Курям». Он лихо швырнул кипу листков в воздух, и окольцовцы начали жадно ловить хрустящие печатные полосы.
- Читайте, читайте, собратья-окольцовцы! – гремел Конь-Кур, взбираясь на свою жердочку. – Там все про вас сказано! Все, что измыслил своими курьими мозгами присутствующий здесь выскочка, бывший петух Петел, именующий себя отныне существом по имени Кур!
Профессор и доцент продолжали нелепо раскачиваться на своей жердочке, совершенно сбитые с толку и захваченные врасплох.
Секретарь собрания Лег схватил газету, сощурился и принялся своим визгливым квохтом возглашать:
«По мнению окольцовца Петела, всех петухов отныне следует именовать курами».
Дружный вопль негодования был ему ответом.
- Слушайте или сами читайте дальше! – взвизгнул Лег, непроизвольно лягнув ногой воздух. – Все куры, заявляет означенный Петел, теперь становятся клушами, а петухи – курами».
- Это гнусное ошельмование моего великого общепородного триединства! – срывающимся квохтом пытался перекукарекать собрание несчастный доцент.
Но на этот раз – впервые, надо сказать! – у него из этого ничего не вышло. А профессор Алектор, выждав момент, когда «качели» оказались поближе к полу, зажмурился, расправил крылья и покинул жердочку, оставив на ней доцента, вмиг ставшего сомнительным и даже опасным партнером по тандему.               
Лег продолжал громогласно читать, все чаще лягаясь от возмущения:
- «Доцент Петел, также известный как Чика, также известный как Кука, отныне объявляет, что его новое и окончательное имя – Кур! Кур-Гузый!».
- Кур-Гузый! Кур-Гузый! – бешено скандировало собрание. – Бей кургузого шпорами!
- Ко-о-о… - только и смог выдавить из себя полумертвый от такого предательства доцент и свалился с жердочки-качелей, шмякнувшись на пол, как мокрая тряпка.
Он был морально раздавлен, словно зазевавшийся гройлер - катком гудроноукладчика…
Рябая Карлица Глаша, туманно улыбаясь, нежно сомкнула кончики крыльев в аплодисментах.
- Тише, тише, господа! – поднял вверх оба своих сильных крыла Конь-Кур. – Бить мы никого не будем. У нас – свободное общество, каждый волен быть тем, кем хочет. У нас ведь не только кургузые, но и куропехи* наличествуют, и ничего, никто их не бьет!

* - куропехи – петухи с размытыми половыми признаками, трансвеститы.

При этом все посмотрели на окольцовца Барабуша, откровенного и даже гордящегося этим своим отличием куропеха. Барабуш формально считался мужеска пола, а жена его, мадам Барабуш, столь же формально – женского, поелику тоже была (был?) куропехом. Кладку яиц сей союз, само собой, не предусматривал.
Чета Барабушей содержала единственное в Кур-Щавеле кабаре «Ножки Барабуша», где выступали курочки юного возраста. Профессор Алектор, который в этот момент, как и все прочие «мозги», воззрился на окольцованного куропеха, осветился откровением. Он вдруг вспомнил концовку поговорки, которую недавно никак не мог воскресить в памяти, наблюдая свару между женами Лега и Аяма:
- Что жена, что муж – один Барабуш!
Ему зачем-то зааплодировали.
Конь-Кур, понимая, что в «Курмозгах» надо постоянно «держать тему», иначе она ускользнет, забудется уже через минуту и всяк начнет куро-лесить и кукарекать отсебятину, возгласил:
- Вернемся, господа и госпожи окольцовцы и окольцовки, к обсуждению статьи доцента Петела, он же – Кур… Вы спрашиваете – бить его или не бить? Так вот, - огляделся Конь-Кур, - похоже, при всем вашем праведном стремлении, бить-то и некого.
- Смылся Кургузый!
- Скурвился, после того как отрекся от петушьего звания!
Мамаша Коко и ее цыпочки-окольцовочки, разумеется, не могли остаться в стороне от такого увлекательного спектакля:
- Мы не хотим называться клушами! Мы хотим называться пулярками! Эй, Лягушка, распорядись поставить наш запрос на голосование! Хотим быть пулярками! Официально! Слышишь, Лягушка?
Лягушкой среди кур-Тизанок ласково именовался не кто иной, как Лег.
Секретарь собрания не знал, что и предпринять – он лишь мотал головой, переводя взгляд с Рябой Карлицы Глаши на мамашу Коко и ее цыпочек.
- Господа, господа! – вновь поднял крылья Конь-Кур. – Вернемся к главной теме, а насчет пулярок… Конечно, рассмотрим и проголосуем! Мы ведь давно уже, в определенные моменты, хм, называем наших дорогих Тизаночек пулярками…
Смех в зале несколько разрядил обстановку.
- Так вот, братья и сестры окольцовцы, - вдохновенно продолжал Конь-Кур. - Все верно вы говорите: кто-то позорит род, кто-то его прославляет. Такова жизнь. Но при всем своем и вашем неуважении к нашему собрату Кур-Гузому, дальше в его публикации есть нечто такое, что следует обсудить. Всем нам, настоящим окольцовцам, безо всяких там кургузых!
- Что же это? Что?
В этот, казалось бы, переломный момент со своего насеста в президиуме поднялась Рябая Карлица Глаша, и секретарь Лег призвал всех к тишине.
- Я уже успела дочитать до конца статью этого доцента… уж не знаю, как теперь его называть-то, - заговорила Глаша тихо, но так, что было слышно всем.
- Куропехом его называть! – взорвался хохотом зал.
- Ну, это еще надо сначала пробаллотировать, - корректно заметила Глаша. – И потом, зачем же обижать нашего уважаемого Барабуша, вполне заслуженно именующегося куропехом… Так вот, дочитала и, признаюсь, кое в чем согласна с автором.
- Никаких соглашений с Кургузым! – закричали отовсюду.
- Этот Петел, то есть доцент с неопределенным именем… Он, во всяком случае, пока что окольцовец, и никто с него серебряного ободка не склевывал, - продолжала председатель.
- А кто наклепывал-наклевывал на него серебряный ободок? Кто? – не унимался зал.
- Оставим это на время, - улыбнулась Рябая Глаша наимягчайшим образом. – Я хочу заявить, что действительно, как утверждает автор статьи, небезызвестный всем доцент-кукарекун, я, председательствующая Рябая Глаша, будучи курой, не имею морального права носить чисто петушью регалию – золотую шпору. Потому что у куриц шпор нет!
С этими словами Карлица Глаша сняла со своей шеи цепь с болтавшейся на ней золотой шпорой и положила ее перед собой. Такое самопожертвование тут же вызвало прилив симпатий к персоне спикера «Курмозгов», чем та и поспешила воспользоваться:
- Я готова, если собрание не возражает, и впредь исполнять обязанности председателя «Ума палаты», но без этого высшего знака отличия.
Не дав опомниться и вставить хоть одно «ку» редактору газеты «Курям» Конь-Куру, Глаша закончила:
- На правах председателя собрания я освобождаю от должности секретаря «Ума палаты» господина Лега.
И повернулась к разинувшему клюв Легу:
- Уж больно ты, Легушка, часто лягаться стал. Это не к лицу публичному петуху. Новым секретарем собрания я назначаю нашего многоуважаемого и справедливого, свободолюбивого господина Конь-Кура!
И Конь-Кур, еще минуту назад уже считавший себя утвержденным на пост председателя «Куриных мозгов», был вынужден под дружные аплодисменты занять освободившуюся секретарскую жердочку. На него сыпались угодливые поздравления, и Конь-Кур повеселел.
«Хоть что-то для начала», - смирился он с почетным поражением.
Тем более, что ни моральной, ни политической поддержки со стороны Империи Бройлеров он так и не получил. Газеты «Грейдер» и «Голос Гудрона», равно как и журнал «Стальной Панцирь» так и не были доставлены в Кур-Щавель. «Почему? – терзался Конь-Кур догадками. – Неужели этот простак и недотепа Пет-Русь меня предал за мешок пшена? Гм, выходит, не такой уж он недотепа».
                ***
Оговоримся, восстанавливая репутацию русоголового трудяги Пет-Руся: ничего подобного – а именно, предательства - ему и в голову прийти не могло. Он выполнил все, что приказал ему Конь-Кур.
Ночью Пет-Русь оседлал небольшой десантный сбивень, брошенный на кур-щавельском берегу воинством Великого Хоря, сел на весла и глубоко за полночь был в бухточке с залитым гудроном берегом – то была территория Империи Гройлеров. Длинный свист возвестил работяге, что его заметили.
Двое гройлеров молча покидали на сбивень пачки с газетами «Грейдер» и «Голос Гудрона», журналом «Стальной Панцирь», где содержалась столь важная для Конь-Кура передовица, подписанная Старшим Канцеляром мистером Гройлем.
- Дни Рябой Глаши сочтены, мистер Гройль, - объяснил необходимость такой передовицы маршал Гро. – Не забывайте, что я – начальник внешней разведки, и мне все известно о положении дел в Кур-Щавеле. А что касается обещаний вечного мира с нашей стороны… Ну, это уж совсем несерьезно. Вечный мир всегда обещается и заключается перед большой войной. К тому же, господин Старший Канцеляр…
И Гро таинственно сощурился.
- Ну что еще? – в тревоге, чуть ли не с мольбой о пощаде посмотрел на силовика мистер Гройль.
- К тому же этот хваленый Алектор, не видящий ничего дальше своего куриного носа, подсказал мне гениальную идею… Она заслуживает вашего внимания и… - в голосе маршала Гро послышался явный нажим, - … и вашего безусловного одобрения. Мы это ваше одобрение тоже включим в передовицы «Грейдера», «Голоса Гудрона» и «Стального Панциря».
- Что же это за идея? – съежился разъевшийся мистер Гройль.
– Мы официально признаем научное открытие Алектора: да, мол, не гуси, а куры спасли Рим! – громогласно возгласил маршал Гро. - И продолжим эту ретроспективную идею в будущее: «Куры спасли Рим, а гройлеры спасут мир!» Гройлерный порядок – вот закон для всех!
- Эй, долой наряды, перышки и мех, - задумчиво пробормотал Старший Канцеляр. – Да-да, мой Гро, ты прав… В этом что-то есть… Это – цып-цып… цепляет. Цыплят. Молодежь Куростана. Ведь наших-то инкубаторских ничто не способно ни рассмешить, ни взволновать… Непонятно правда, от кого или от чего мы беремся спасать мир?
- Да какая разница, - досадливо отмахнулся маршал. – Кому это интересно?
- Мне, - выдал мистер Гройль несмело.
- Уф-ф-ф… - силовик стряхнул капельки жирного пота с узкого лба. – Спасать мир надо, хотя бы... От Великого Хоря, к примеру.
- Ну, с Хорем я договорюсь, - небрежно бросил Старший Канцеляр. – Все же, что ни говори, а мы – родственные души, поймем друг друга. Так от кого будем спасать мир?
Министр войны молчал, напрягая мозги.
- От гройлеров, не так ли? – вкрадчиво спросил Старший Канцеляр.
- Конечно! Конечно! – озарился радостью открытия мистер Гро. – Спасать от грядущего нашествия гройлеров! И спасителями должны выступить сами гройлеры.
- Путем нашествия, - подытожил мистер Гройль.
- Именно! Ведь в результате этого нашествия уже не будет разделения на гройлеров и чикен-фри, все станут инкубаторскими. Вот и наступит спасение от всех противоречий!
- Пожалуй, вы правы, - кивнул Старший Канцеляр.   
И тут же подписал заготовленную маршалом Гро передовицу для всех трех печатных изданий Империи Гройлеров. Верстка ушла в тираж.
Только вот ведь беда: если до полуночи море довольно-таки сносно освещались огрызком луны, то ближе к утру тощий месяц внезапно скрылся в облаках. И простодушный Пет-Русь, изначально рассчитывавший ориентироваться по небесным светилам, банальным образом заблудился в волнах незнакомого ему океана. Он раньше-то никогда мореходом не был (как и все прочие в Кур-Щавеле), и овладел премудростью гребли буквально перед самым своим выездом. Что уж говорить об искусстве навигации!
Он все греб и греб, уж взопрел его лоб, испариной покрылся гребешок, когда на рассвете увидел перед собой незнакомую землю.
Это были владения Великого Хоря.
Горько заплакал Пет-Русь, выбравшись на берег. Сейчас его растерзают и заживо сожрут крысы и хорьки… Вот же они, вот, рядышком, идут прямо к нему, одинокому петушку на враждебном бережку!
Но, на счастье Пет-Руся, патруль возглавлял сам Опус – главный помощник Великого Хоря.
- Кой прок от этого жалкого, жилистого петуха, - сказал глав-опоссум, подавив подкатившую к пасти голодную слюну. – Я объявляю его пленным и немедленно доставлю повелителю.
- Угу, все одному только ему, Хорю, ненасытная его харя, - проворчал старый опоссум.
- Это высокая политика, друг мой, - веско произнес Опус и тем самым избавил Пет-Руся от незамедлительного съедения.
Когда зачем-то связанного по ногам, крыльям и клюву Пет-Руся втолкнули в нору к Великому Хорю, тот уже внимательно читал изъятый у пленника «Голос Гудрона».
- Общепородная идея триединства… Куры, а не гуси спасли Рим… Тьфу ты, прямо птичий язык какой-то!
И обратился к Пет-Русю:
- Национальная идея непременно должна базироваться на войне! Только тогда она имеет жизненную, мобилизующую и всепобеждающую силу! А у вас, у кур, одна идея, одна национальная мечта. Общепородная.
- Какая же? – выдавил Пет-Русь сквозь туго перевязанный клюв.
- Какая, какая, - передразнил его Великий Хорь. – Да все такая же, как и во все времена! Чтоб пришел вами править добрый куриный царь – Петушок Золотой Гребешок. И – кукареку! Царствуй, лежа на боку. Сам чтоб лежал и другим лежать давал.
- Оно так и неплохо бы, - просипел утянутый веревками Пет-Русь.
Великий Хорь поднялся, задумчиво походил взад-вперед.
По возвращении из продовольственной экспедиции (так называли в его княжестве минувшую войну) авторитет Великого Хоря заметно поколебался. Опус и другие глашатаи поспешили объявить заплыв победоносным, но в это мало кто поверил из тех, что оставались дома. А уж стоило им взглянуть на оголенные, обваренные кипящим гудроном ляжки «Ударной Дюжины», как сомнения в одержанной победе выросли аж до неприличия.
- Где же трофеи? – спрашивали себя оголодавшие хищники. – Где мясо кур и гройлеров? Где пленные?
Поэтому появление первого пленного петуха было как нельзя кстати.
- Хочешь, Петя-Трус, жить у нас? – спросил петушка Великий Хорь.
Трудяга обиделся.
- Какой же я трус? Наравне со всеми против вас сражался. А зовут меня Пет-Русь, поелику русоперый я, русый.
- Ну-ну, ладно, Русый… Так хочешь ли ты жить на моем острове?
- Оно конечно, дома лучше, - рассудительно молвил Пет-Русь. – Одначе для меня главное, чтоб работа была. Мне работу давай, и я доволен. За ней, за работушкой, как-то думается меньше.
- Ну, работа у нас найдется, - заверил пленника Великий Хорь. – Что делать можешь?
- Плотничать могу, колодцы копать могу, печи класть могу, - с готовностью перечислял Пет-Русь. – Еще могу урожай проса вырастить, брюквы, свеклы…
- Добре, - кивнул Великий Хорь.
В награду за доставленную ценную информацию Пет-Русь получил возможность пастись на лужайках и вволю кормиться травкой да букашками. Он даже не понял, что его считают перебежчиком.
Правда, на выпас Пет-Русь всегда ходил под охраной из верных Опусу опоссумов – а то, не ровен час, сожрут этого русого чудака озверевшие крысы и хорьки.      

                Глава восьмая       
                Мистер Гройль отваживается на поступок
Не так уж неправ был Великий Хорь, когда объявлял своим подданным, что война против Империи Гройлеров выиграна. То есть, конечно же, хищных зубастиков гройлеры достойно встретили бурлящим гудроном, но заплатили за эту кратковременную передышку в войне просто немыслимую цену.
Империя оказалась без защиты от врагов!
И великое счастье, что в Княжестве Хищных Зубастиков об этом знать не знали и ведать не ведали. Но ведь узнают, обязательно узнают! Каким-то непостижимым образом сведения о событиях на острове достигали ушей Великого Хоря. Может, он и вправду – не такой, как все? Свалился с луны, к примеру. Недаром подданные зовут своего повелителя Полнолунным.
- Еще одна атака зубастиков, и всем нам конец, - мрачно просипел мистер Грой, главный химик, технолог и косметолог империи на совете у Главного Канцеляра.
- Конец, - подавленно пробасил маршал Гро.
Все дело в том, что гудрон изготавливался из мазута, а его добывали из природных, вечно кипящих мазутных гейзеров. Из этих гейзеров мазут при помощи насосов и труб поступал на близлежащий завод по производству гудрона, где трудилось большинство населения империи.
При отражении высадки десанта «Ударной дюжины» опоссумов огромное количество жидкого гудрона растеклось вдоль побережья, и часть этой зловонной жижи стекла в долину мазутных гейзеров. Захлебнулись вязкой массой насосы, и мазут перестал поступать на гудронный завод.
Завод встал. Гудрон больше не производился. Подступиться к насосам, качающим мазут, чтобы заменить их или отремонтировать, не было никакой возможности: все вокруг кипело гудронной лавой.
Случилась и другая беда.
Гудрон, стекший в долину мазутных гейзеров, продолжал кипеть и кипеть, подогреваемый снизу раскаленным вулканом. При этом по всей империи волнами расходилась такая жуткая вонь, что дышать на улицах Гудронаполиса стало просто невыносимо.
Кожа гройлеров покрывалась отвратительными радужными пятнами, они валились с ног от нехватки кислорода.
Конечно, на 166-м этаже Имперского Небоскреба дышалось легко и свободно: здесь гулял ветер поднебесья. Так что жизнеобеспечение «головки» гройлерного государства не было нарушено катастрофой.
- Что порешим? – без всякой надежды спросил мистер Гройль.
- Ничего не порешим, - в тон ему отвечал маршал Гро. – Пока. А там видно будет. Часть гройлеров передохнет? Да и хорь с ними. Инкубатор еще наделает. Надвоит.
- Да ведь инкубатор тоже отравлен зловонием, - возразил маршалу Гро главный химик и технолог мистер Грой, он же – заведующий инкубатором. – Выживут ли надвоенные мини-гройлеры в такой атмосфере?
Выходило, что все-таки надо что-то решать. И Главный Канцеляр империи мистер Гройль, вежливо выпроводив ближайших советников из своего пентхауса, в который раз очутился у таинственной бронированно-гудронированной дверцы. Сегодня он, отринув все свои страхи, должен туда войти – на кону судьба империи и, соответственно, ее Главнего Канцеляра.
И он вошел. С трепетом, отчасти – со злорадством, чуть-чуть – со страхом от предстоящего соприкосновения с иным миром, иным разумом.
В небольшой уютно обставленной комнате с вращающейся кормушкой в стене стояло у окна невысокое существо. Существо было одето в халат с капюшоном. Стояло оно спиной к вошедшему, неподвижно глядя в широкий оконный проем.
А там, в окне, было видно то, что венчало Великую Стелу, то, чему, сами того не ведая и никогда вблизи не видевши – по причине высоты, недосягаемой для взгляда снизу, покланялись все жители империи.
Прямо напротив окна, всего лишь в нескольких метрах, парила над империей фигура ее основателя, выполненная из сверхпрочного гудрона и покрытая бронзовым напылением. Это был памятник… петуху! Как есть – петуху, с лихо вздернутым хвостом, зубчатым гребешком на голове, серьгами и шелковистой  бородкой. А главное – с полным оперением!
Вот кто был на самом деле идолом многих тысяч оголенных санацией гройлеров, куроподобных существ без гребешков и шпор, без пола, без роду и племени.
Это гудронное петушье изваяние за окном являлось точной, многократно увеличенной копией того существа, что стояло сейчас спиной к вошедшему Главному Канцеляру.
Того, кто неотрывно смотрел на памятник самому себе и был погружен в горькие мысли о причудливости судьбы.

                Глава девятая
                Голубые лучи Карлика Пита
Когда-то он был любящим семьянином, мужем и отцом, и жена Глаша ласково называла его Петей, Петенькой…  И всего у них было в достатке: соломенная крыша над головой в их уютной избе-курятнике и золотистое пшено в дощатой кормушке, и зеленая травка во дворике, и хрустальная водица из речки Поколенки. А главное – был мир душевный, лад семейный и то самое, что принято называть тихим счастьем. 
В Кур-Щавеле, поди, уж давно позабыли о его одиозной личности. А ведь Карлик Пит, смотревший сейчас в окно на 166 этаже Имперского Небоскреба, являлся когда-то не кем иным, как кукаректором университета Кур-Щавеля. 
Рябой Карлик Пит был самым низкорослым из всего курино-петушиного племени, ибо, как говорится, породой не вышел – происходил из редкого племени карликовых арауканов. Но! У карлика-араукана Пита были невиданные в Кур-Щавеле усы, волосяная крохотная бороденка и бакенбарды. К тому же – рябая шея и веснушчатая сморщенная мордочка, очаровательные фиолетовые ляжки и такого же цвета животик. А серые, словно сапожки, голени, которым так шли миниатюрные шпоры? А бедовый, бордовый, вздернутый хвост? Каково, а?
Вот бы еще стати прибавить петушиной, да где ж ее взять… Не на котурны же становиться, тогда совсем уж куры засмеют.
Но решающим обстоятельством, позволившим Карлику Питу беспрепятственно себя возвеличить, было то, что жена его, тоже карлица-араукан Глаша, стала нести… голубые яйца! Не белые, не коричневые, даже не черные, как жена Аяма, а – небесно-голубые!
- И кровь у нас – голубая, - заявил как-то в курзале Карлик Пит, которого по причине его низкорослости чаще называли Петькой.
Почти никто не поверил тогда этому голословному заявлению, но Пит стоял на своем:
- Да-да, мы – голубой крови! – утверждал карлик. – Кто желает, может убедиться! Ну, смельчаки, пустите мне кровь!
И встал в воинственную позу.
И все как-то сразу стушевались, даже Лег и Аям, всегда охочие до драки. Ведь клевать недомерка – это, знаете ли… Не петушиный менталитет. Даже не куриный. Проще согласиться: да, мол, вы с Глашей – существа высшего порядка, у вас голубая кровь. Почему бы и нет? «Пусть будет…».
Используя момент, Карлик Пит предложил себя в кукаректоры университета, на освободившуюся к тому времени вакансию. Профессор Алектор, метивший на эту должность, промолчал, будучи в шоке от такой Петькиной дерзости.  Заслуженный ученый чувствовал себя так, словно он был цыпленок табака, придавленный противнем.
А жену карликову, неброскую и даже не имевшую даже крохотного гребешка рябую курочку Глашу, араукан Пит предложил в председатели собрания «Куриных мозгов».
И все почему-то согласились. Действительно, какой вред Кур-Щавелю может нанести эта тихая, во всем и со всеми согласная Глаша? Уж лучше она, чем неповоротливый и самовлюбленный Брахмапутра, чем Аям со своими ястребиными замашками, чем, наконец, тот же Алектор, слывший ярым ретроградом… Или вечный бедокур Лег, то и дело лягающий всех подряд.
А совсем уж экзотическая должность кукаректора университета как нельзя лучше соответствовала экзотичности самого Карлика Пита. Голубые яйца и голубая кровь – это ж научный феномен. Стало быть, ему на роду написано заведовать всей наукой. Пусть будет… И неприметный доселе араукан автоматически получил звание академика.
И вот он в одночасье – кукаректор университета, а жена его, безропотная Глаша, столь же безропотно сидит и вяжет на своих спицах во главе президиума «Ума палаты»! От этого можно было сойти с ума. И, похоже, в какой-то момент именно помрачение рассудка и случилось у Карлика Пита. Ибо только безумный может добровольно, собственными когтистыми лапами, растерзать свое счастье, обречь себя на скитания, одиночество, позор и проклятия соотечественников!
Теперь уже – бывших соотечественников.
А тогда ему казалось, что он поймал свою заветную вошь, вытащил своего счастливого червя!
Карлик Пит был существом наблюдательным, и как-то, в разгар летнего солнечного дня, он подметил, что солнце, пронзая набежавшее облачко, преломляет свой свет на синий и фиолетовый… Карлик пошел на то место, куда падали эти лучи, и обнаружил (или так ему показалось, потому что очень уж хотелось увидеть именно это!) – так вот, почудилось Питу, что трава в этом месте гуще и сочнее, насекомые – крупнее и вальяжнее…
Идея чудесных лучей, оплодотворяющих и ускоряющих развитие всего живого, овладела кукаректором университета, будто куриная лихорадка. Он назвал их «голубыми теплыми лучами». Но что делать с этой гипотезой, Карлик Пит не знал, а упорно работать над своим открытием он попросту не был способен. 
Кукаректор не желал терять темп, он всегда жил по принципу: остановка – это падение. И объявил во всеуслышание о своем чудо-открытии общественности Кур-Щавеля.
- Мало того, что лучи эти могут успешно заменить наседку – так нет же, это еще далеко не все!
И Карлик Пит торжественно поведал соотечественникам, что под воздействием этих лучей (правда, никем и никогда не виденных) куриные яйца становятся двухжелтковыми. То есть население Кур-Щавеля в самое ближайшее время может вырасти в геометрической прогрессии!
Это известие взволновало курино-петушиное сообщество, патриотически настроенные «окольцовцы» славили Карлика Пита и его открытие:
- Пассионарный взрыв! – скандировали возбужденные кукарекуны. -Пассионарный взрыв и расселение по всему острову, включая захребетные Неизведанные Земли!
Ибо никакой Империи Гройлеров тогда еще не существовало.
Тут-то Карлик Пит и допустил главную пиаровскую ошибку. Окрыленный прежними своими успехами, выразившимися в стремительном карьерном росте, он объявил, что голубые теплые лучи плодотворно влияют исключительно на голубые яйца и ни на какие более.
На сей раз податливые кур-щавельцы заупрямились и даже возмутились. Напрасно Карлик Пит до хрипоты кудахтал, что это лишь начало эксперимента, что когда-нибудь пассионарный взрыв охватит и все остальные куриные породы.
- Нет уж, - мрачно изрек профессор Алектор. – Я ученый, историк, и я-то знаю, чем кончаются такие эксперименты с генетикой! Скоро все мы превратимся в государство карликов, пусть даже и с голубой кровью! Они, эти карлики, возьмут количеством, ускоренным воспроизводством.
В результате всеобщего куриного переполоха Карлик Пит был немедленно смещен с поста кукаректора университета, на эту должность окольцовцы из «Куриных мозгов» определили Плимутрока, который через какое-то время стал называться «Премудрым». А как же профессор Алектор? Ну, его кандидатура была слишком уж очевидной, а окольцовцы не любили банальных решений, ибо бездумное следование здравому смыслу – это не куриный обычай.
Но куда было деваться несчастному араукану Питу, вмиг ставшему изгоем общества?
И он пошел к единственно возможному союзнику во всем Кур-Щавеле.

                Глава десятая
                Надежа-боец* Бравый Герой
Это был совершенно незаурядный петух. За что бы он не брался, все у него выходило «на ять». Пел на разные голоса, что было, впрочем, не столь красиво, сколь оригинально. Бойцовые потешные петухи завидовали его стати и ловкости, хотя первых мест на состязаниях Бравый Герой не домогался и не искал – захандрит, бывало, да и не выйдет на ристалище перед финальной схваткой. Пижоны ревновали к его умению всегда выглядеть стильно и вместе с тем – солидно.

* - в старину – самый ценный участник кулачных боев «стенка на стенку», способный одним ударом свалить любого противника.

Даже профессор Алектор, уже получивший кафедру в университете, признавал перед самим собой, что завидует необычному складу ума Бравого Героя, его умению находить сложные технические решения там, где никому и никогда не пришло бы в голову их искать.
Вместе с тем был сей петух необычайно скромным, его всегда коробило, когда на улицах Кур-Щавеля он слышал в свой адрес: «Вон идет Бравый Герой!». Со всем смирением, присущим подлинным титанам духа, подписывался он обычно так: «Б. Рой», как бы сокращая, приуменьшая значимость своих нашумевших подвигов. А подпись ставил и вовсе на латыни: «B.Roi», так что смысл ее был непонятен для не слишком образованных жителей Кур-Щавеля.
И вдруг в его жизнь вмешалась, ворвалась любовь.   
Угораздило же его втюриться, да не в кого-нибудь, а в Мазочку, далеко не самую пышную и броскую курочку в Кур-Щавеле! Тогда она, правда, Мазочкой еще не была - так, жила без роду и племени, одна-одинешенька. По-разному толковали на насестах и сушилах об этом помрачении Бравого Героя: одни называли ее популистским шагом на пути к власти, другие – прихотью пресыщенного жуира, третьи… Третьи оказались правы: это действительно была любовь. Как есть – она самая.
Но Мазочка была покорена Мазокуром. Ибо и у курицы есть сердце*… И живет она не только клювом, зобом и, простите, гузном. Художник казался ей небожителем, представителем иного, неведомого мира - будто пришедшим из-за хребта, где распластались какие-то Неизведанные Земли.
По сравнению с ним Бравый Герой был в глазах Мазочки лишь «одним из» - одним из красавцев, одним из умников, одним из мастеров петушиного боя. И все.
А Мазокур-то – художник! Причем великий художник, на века!   

*- старинная поговорка.

К тому времени уже как-то позабылось, что именно Бравый Герой, а вовсе даже не Мазокур, впервые в истории открыл глаза всем художникам Кур-Щавеля на то, что в природе существуют не только цвета, но и оттенки! В результате своих гениальных по неожиданности экспериментов он установил, что, если смешать желтую и синюю краску, то получится зеленая; красный плюс синий цвета дают в сумме коричневый, желтый и красный – преобразуются в оранжевый, красный и белый – превращаются в розовый… И, смешивая краски, можно добиться любого колера!
Бравому Герою предлагали открыть художественный факультет и возглавить его, стать кур-ратором наук, подобно профессору Алектору. Б.Рой отказался. Насовывали герою Кур-Щавеля и физико-химическую кафедру, и опять же – тщетно. «Бравый» только отмахивался: мол, меня больше прельщает свобода творчества.  Хочу – стану самым гениальным математиком, хочу – химию захимичу.
И что же?
Без официальной должности, без патентов на изобретения и, наконец, без грамотного и своевременного пиара Бравый Герой так и остался частным лицом в Кур-Щавеле. «Б. Роем». Потихонечку его стали то там, то сям именовать чудаком… лохом… Неудачником, проморгавшим свою карьеру.
Так, как все прочие, думала о Бравом Герое и Мазочка.
- Тоже мне, принц выискался! Даже в цари, говорят, метил, - надменно говорила жена Мазокура. – Курощуп* надменный, воображала!

          *- бабник.
Но в душе ей все-таки льстило, что Бравый Герой, которого обожали многие курочки Кур-Щавеля, остановил свой выбор на ней, сделал именно ее дамой своего сердца.
С тоски, воспоследовавшей вслед за неразделенной любовью, Бравый Герой удалился из Кур-Щавеля, построил себе хуторок в предгорье. Жил там в полном одиночестве, гостей не жаловал и не привечал, и посему о нем быстренько позабыли.
Вот к этому-то отшельнику и отправился Карлик Пит.
- Ты ведь просто гений, Б. Рой, - с ехидцей сказал Пит угрюмо встретившему его страдальцу любви. – Зачем ты губишь себя в глуши, скармливаешь червям свой талант? Есть тема. Уже готовая. Только ты можешь довести ее до ума…
И академик Пит рассказал Бравому Герою о своей идее теплых голубых лучей, под воздействием которых яйца станут двухжелтковыми.
- Тема интересная, - неожиданно согласился отшельник. – Я буду работать здесь, в уединении. А ты мне будешь поставлять сюда все необходимые материалы и инструменты. Раздобудешь как-нибудь, а не сумеешь – то не моя печаль.
На том и порешили.
Опытный образец генератора фиолетово-голубых солнечных лучей Бравый Герой изготовил как-то фантастически быстро: видимо, денно и нощно работал, как проклятый, чтобы отвлечь себя от мыслей о Мазочке.
- Получай, - отшельник указал крылом на агрегат. – Мне это больше не интересно. И от тебя никакого вознаграждения не нужно.
- Это мы еще посмотрим, посмотрим, - бормотал Карлик Пит, погружая вместе с Бравым Героем бесценную поклажу на телегу.
«Глупые кур-щавельцы! – с обидой и озлоблением думал низложенный академик. – Вы лишили меня звания кукаректора университета, вы гоните меня из кур-залов и «Ума палаты», вы просто вынуждаете меня покинуть вашу долину. Вам не нужно мое открытие, мои голубые теплые лучи. Так берегитесь! Я найду применение своему изобретению за пределами Кур-Щавеля. И вы еще пожалеете о том, что недооценили меня, самого выдающегося из пернатых!»
Прошло несколько дней, и перед самым своим бегством, поздно ночью, Карлик Пит снова появился в хижине Бравого Героя.
- Я решил навсегда оставить Кур-Щавель, перебраться за хребет, в Неизведанные Земли, - сообщил хуторянину бывший кукаректор. – Пошли со мной, Б. Рой! И мы осуществим все наши несбыточные мечты!
- У меня осталась только одна мечта, ты знаешь, какая, - глухо отвечал Бравый Герой.
- Брось! Брось! – кудахтал Пит презрительно. – Мазочка – такая же клуша, каких полным-полно в нашем разлюбезном отечестве! Ты сотворил предмет своей угрюмой страсти лишь в собственном воображении, ты грезишь о фантоме, о несуществующем идеале!
- Пусть так, - понурился отшельник. – А о чем грезишь ты?
- Вот это – уже деловой разговор, - потер крыло о крыло Рябой Карлик Пит. – Для начала я тебе кое-что скажу, Б.Рой. Я ведь вовсе не такой дурак, каким могу тебе показаться. Надо же, как ты хитроумно придумал расписываться! «B. Roi». Думаешь, я не расшифровал тебя, Бон Руа? «Милостивый король!» Ты же почитаешь себя достойным повелевать всеми пернатыми, ты презираешь их всех в своей душе, ставишь себя выше всех! И у тебя есть на то все основания. Ты действительно сверх-петух, мульти-петух, архи-петух, супер-петух. 
- Что ты предлагаешь? – серьезно спросил Бравый Герой.
- А вот что.
Рябой Карлик Пит принялся мерить хижину отшельника своими лилипутскими шажками.
- Я предлагаю основать за хребтом новое государство. У меня есть три яйца, снесенных моей Глашей. Под воздействием изобретенного нами… ну, построенного тобой генератора голубых теплых лучей желтки в них станут раздваиваться, растраиваться…
- Тогда уж – расчетверяться, если следовать геометрической прогрессии, - незаметно для самого себя включился в обсуждение перспективы Бравый Герой.
- Ну да, конечно, - спохватился бывший академик. – В самый короткий срок мы заселим Неизведанные Земли сотнями, тысячами жителей! И станем их повелителями. Ты в реале будешь Милостивым Государем! Добрым королем. Ну и я, конечно, как их биологический отец.
- А ты не боишься, Пит, что твои курята вырастут какими-нибудь уродами? Ты готов принести в жертву эксперименту свое собственное потомство?
- У меня уже есть сын, куренок Рябчик, - отмахнулся карлик. – Он вполне нормален… А ты, я так понимаю, вовсе не тоскуешь по семейной жизни. И будущих курятах. Кроме как от Мазочки, разумеется. Так вот, я открою тебе нечто такое…
И на всякий случай Карлик Пит отошел подальше от притулившегося на своем коротеньком, холостяцком насесте отшельника.
- Слушай, Бравый Герой! Это я, я, я – подлинный виновник того, что твоя Мазочка стала Мазочкой, а не Бравой матерью-героиней! Вышла за Мазокура, а не за тебя! Да! Что? Съел червя?
Бравый Герой угрожающе начал сползать с насеста.
- А вот это – шалишь! Ша! – выпалил бывший кукаректор, прикрывшись, однако, крылом. – Ты – герой, а я – карлик-недомерок! Ты обязан быть великодушным! Так-то! Ни у кого, даже у безмозглых Лега или Аяма, на поднялась шпора и не сомкнулся клюв, чтобы обидеть маленького! А ну сядь на насест!
И Бравый Герой, понурясь, снова утвердился на жердочке.
- И как же ты ухитрился разрушить мое счастье? – только и спросил затворник.
- Ты сам его разрушил, - вздохнул Карлик Пит, успокаиваясь. – Твоя гордыня всему причиной, если быть совсем уж точным. «Бон Руа», видите ли… Когда я тебя раскусил, как гнилой орех, то пустил об этом слушок – скажи одной курице, а она – всей улице… Ну, что ты в цари себя определил. А таких у нас не любят, считают задаваками. Вот и Мазочка, а она ведь самая обычная курица, зафыркала на тебя презрительно. И теперь тебе нет места в Кур-Щавеле. Твой удел – быть со мной. Наш удел – быть вместе, Бон Руа! Милостивый Государь.
- И размножать, тиражировать твоих наследников? Запустить их в серию? – невесело усмехнулся бывший герой.
- Угу. Тиражированными да серийными существами управлять легче. Впрочем, как знать… Ведь когда-то я был уверен, что нет ничего проще, чем править курами и петухами. Ан нет, не такими уж простаками они оказались.
- И как их называть собираешься, коли они серийными будут?
Карлик Пит с довольным видом потер кончики крыльев:
- Тут ты мне тоже дал подсказку, где уж мне без тебя-то! На том агрегате, генераторе теплых голубых лучей, ты не удержался и… По гордыне своей внизу, в уголке, скромненько этак подпись свою отчеканил: «B.Roi». Даже здесь, в пустынной хижине, гордыня твоя не покинула тебя до конца! Вот я и решил называть всех цыплят, появившихся на свет в результате деления желтков и искусственного высиживания… Б.Ройлерами! Проще говоря, бройлерами. Ты, Б. Рой, станешь повелителем бройлеров! А я уж как-нибудь к тебе, авось, присосежусь…
Отшельник долго молчал, затем решительно поднялся с насеста:
- Ладно. Я покажу тебе тайную тропку через хребет. Сам разведал. Путь безопасен, даже если идти с большой поклажей. А там – делай дальше, что хочешь. Я вернусь в свою хижину.
На том они и расстались. Ненадолго, правда – уже следующей ночью, ненастной, Карлик Пит появился возле хижины в предгорье с большой телегой – на ней высился генератор и кое-какие вещички бывшего академика, среди которых, как догадывался Б. Рой, были и три голубых яйца Рябой Глаши. Но ведь карлик – законный муж и отец, ему решать… И затворник усиленно делал вид, что все в порядке, никакого злодеяния или подлости тут нет.
Отшельник повел бывшего кукаректора через перевал, помогая ему тащить повозку. Знал бы он, что в ней, кроме всего того, о чем он догадывался, были и два яйца, снесенных Мазочкой! Их Карлик Пит, воспользовавшись ненастьем, похитил только что, перед самым выходом из Кур-Щавеля.
И выходило так, что Бравый Герой стал невольным соучастником этого преступления, содействуя Карлику Питу в переправке мазочкиного потомства за хребет!
Мало того: Б. Рой наскоро помог карлику-беглецу построить на той стороне горного перевала теплую времянку, оделил его на первые месяцы кормом. И делал все это Б. Рой не без внутренней гордости за самого себя: вот, мол, каков он! Отказался от титула Милостивого Государя, да еще и бескорыстно помогает другому, менее достойному, занять этот мягкий насест!
- Ты еще придешь ко мне, геройчик, - шептал вослед уходившему на родину Б. Рою Карлик Пит. – И не захочешь, да придешь. Прости! Одному, без тебя, мне не осилить такую великую миссию…
                ***
И Бравый Герой пришел.
Его привела Мазочка.
Обнаружив пропажу яиц, Мазокур в минутном озлоблении позволил Мазочке уйти куда глаза глядят. А Мазочка вдруг осознала, что глаза ее глядят не куда-нибудь, а в сторону хуторка Бравого Героя, его одинокой хижины.
- Карлик Пит украл мое потомство, - сказала она отшельнику.
Бравый Герой ошарашенно смотрел на нее, возникшую, словно из его грез, в проеме двери.
- Что ты, что ты… Ты ошибаешься – он забрал свои собственные, ну, их общие с Глашей!
И тут до него дошло, что Мазочка говорит истинную правду, а ошибался он, Б. Рой, когда поверил Карлику Питу. И помогал ему осуществить задуманное.
- Это он, стало быть, для эксперимента, - необдуманно брякнул Б. Рой. – Ну, если вдруг что-то пойдет не так с его арауканскими голубыми яйцами. Прихватил на всякий случай пару обычных. 
- Что? Что ты сказал? – заплакала Мазочка. – Моих курят – в какой-то там эксперимент? Ставить на них опыты?
Растерянный квохт вырвался из страдальческой груди отшельника.
- Я никогда не обратилась бы к тебе за помощью, Бравый Герой, - сказала Мазочка, потупясь. – Ведь я когда-то отказала тебе в любви… Но больше мне пойти не к кому. Ты единственный по-настоящему благородный рыцарь, и даже без всякого «ры», ты царь в каком-то смысле среди всех, кто носит шпоры. И ты настолько хорошо знаешь эти края, что можешь переправить меня через хребет, к моим деткам. Я верю, что они живы.
Бедной Мазочке даже в голову не пришло, что именно тот, к кому она обратилась за помощью и спасением, да-да, именно влюбленный в нее Бравый Герой помог Карлику Питу увезти за горы ее потомство! Она почему-то была уверена, что Пит, будучи все-таки академиком и даже одно время – кукаректором университета, самостоятельно разузнал из древних источников о потайных тропах через перевал!
И что было делать Бравому Герою?
О том и гадать нечего. Исправить свою ошибку, вернуть Мазочке детей – вот в чем состоял его первый, очевидный порыв.
Ну, а мысли потаенные… Они, без сомнения, увлекали Б. Роя самой возможностью быть подле Мазочки в ее горе. Да и просто – быть с ней. А там – как знать… Он верил в чудо, верил в свое счастье. Оно еще не до конца потеряно!
Много дней и ночей, гораздо дольше, чем недавно на пару с Карликом Питом, шли через горный перевал Мазочка и ее Бравый Герой. Хоть поклажа их, что возвышалась на телеге отшельника, была куда менее весомой, чем в прошлый раз. Но Мазочка быстро уставала, к тому же и погода совсем испортилась: над перевалом то висел непроглядный туман, то хмурились снеговые тучи, а из них сыпала отнюдь не та крупа, к которой привыкли обитатели Кур-Щавеля.
Их тревога всё усиливалась: что там, далеко впереди, происходит с курятами Мазочки? Они давно уже должны были вылупиться из скорлупы… А потом? Об этом спутники старались не разговаривать.
Но вот они спустились в долину Неизведанных Земель.
И что же увидели Мазочка и Герой, вновь ставший бравым?
Всюду сновали тучные, разъевшиеся куроподобные особи – да, они были в оперении, напоминающем расцветку пестрого араукана. Но что-то в этих существах было враждебным, несовместимым с той вольной жизнью, к которой привыкли пришельцы из-за хребта – курочка по имени Мазочка и петушок по прозвищу Бравый Герой.
- Это бройлеры, он не ошибся в своих расчетах, - пробормотал Б. Рой подавленно. 
А вот и Карлик Пит, повелитель бройлеров, окруженный сомкнутым строем верных и преданных ему телохранителей.
- Добро пожаловать в Империю Бройлеров, милостивый государь Б. Рой! – прокудахтал покоритель Неизведанных Земель.
А Мазочка все шныряла глазами по бесчисленным существам, пытаясь узнать среди них своих собственных детей…
Неужели и они стали такой же бездушной биомассой под воздействием чудовищного изобретения академика – генератора теплых голубых лучей?
Одно лишь обстоятельство на какое-то время утешило несчастную мать: ни одно из попавших в ее поле зрения существ своим оперением никак не походило ни на нее саму, ни на Мазокура.
Ряды телохранителей, повинуясь короткому квохту своего повелителя, разомкнулись, и Карлик Пит явил себя скитальцам.
- Поздравляю вас, мистер Б. Рой, с успешным развитием эксперимента! Теперь полным ходом идет бешеное воспроизводство бройлеров! В геометрической прогрессии, как вы когда-то совершенно правильно выразились. Скоро на этих землях, которые вы, куры да петухи, именуете Неизведанными, окрепнет моя мощная империя! Империя Бройлеров!
Чуть поодаль высился какой-то странный курятник – огромный, квадратный, сложенный из камней.
- Мои сынки-силачи постарались, - хвастался Пит. – На первых порах сложновато было, ютились в хибаре, которую мы с тоб…
И осекся под умоляющим взором Б. Роя, усмехнулся понимающе:
- Ну, трудно было всем сразу разместиться в первоначальном, временном строении. И я быстренько приспособил своих ребятушек к делу… Желаете осмотреть действующий инкубатор, милостивый государь?
Мазочка, поборов подступившие к горлу рыдания, проговорила:
- А где же… Где мои?
- Не беспокойтесь, сударыня, - ответил ей Карлик Пит брезгливо. – Ваши с Мазокуром яйца я изначально поместил отдельно, в сухом и теплом месте. В их использовании нужды не возникло.
- И кто же вылупился? Где они? Я хочу их видеть! – умаляла Мазочка.
- Вылупились, как и положено, двое курят, - наслаждаясь своей властью, провещал Пит. - Помесь породы Галан – это муженька вашего, и другой, неизвестной породы, стало быть – вашей. Один куренок – мужского, другой – женского полу. Пррра-здрравляю, сударыня!
- Пит! Верните мне моих курят!
- Верну, не кудахчите понапрасну, - кивнул карлик. – Объявляю свою волю: Мазочка и ее курята останутся у меня в качестве заложников. Пока господин Б. Рой будет добросовестно со мной работать, им ничего не грозит.
- Я буду с тобой работать, Пит, - сказал Б. Рой. – Но лишь при одном условии…
- Догадываюсь, - хитро подмигнул ему Карлик Пит. – Вы как, сударыня, согласны в сложившихся условиях стать верноподданной моей империи и законной женой господина Б. Роя?   
От такого поворота Мазочка лишь разинула клюв.
Бравый Герой поспешил вмешаться:
- Нет-нет, дорогая Мазочка, я вовсе не желаю воспользоваться твоим безвыходным положением. От Карлика Пита мне нужны лишь гарантии твоей безопасной жизни рядом с курятами.
- Даю такие гарантии, - важно кивнул новоиспеченный властелин. Какие еще есть пожелания?
- Я хочу сама дать имена моим курятам, - тихо сказала Мазочка. И улыбнулась: - Мы с Мазокуром уже придумали. Его зовут Мач, а ее – Мочка.
Они шли ровным полем, явно предназначенным не для посева. Где-то вдалеке виднелись остатки леса. Бравый Герой вгляделся повнимательней себе под ноги и обнаружил, что они идут по сплошному бревенчатому настилу, посыпанному прибрежным песком.
- Здесь будет город, - пояснил Карлик Пит.
- Странно, - усомнился Б. Рой. – Из чего же ты собрался строить… ммм… свои бройлерные общаги, коли ты приказал свести на корню почти весь лес и уложить бревнами поле?
- Я и остатки деревьев сведу, - беспечно отвечал карлик. – Я тебе сейчас, по пути, кое-что покажу. Этот стройматериал куда лучше бревен.
Так Бравый Герой впервые увидел чудо природы – гейзеры, бурлящие мазутом. Его Карлик Пит задумал преобразовать в твердый гудрон.
- Универсальный стройматериал, причем – неиссякаемый, - горделиво верещал Пит. – Литые дома, литая мебель… И налаживать производство гудрона придется тоже тебе, мистер Б. Рой. Но это, конечно, далеко не главная задача.
- Какая же главная?
- Это – корма. Особые корма, мой Б.Рой! 
Обогнув долину мазутных гейзеров, Карлик Пит, Мазочка и Бравый Герой увидели песчаное побережье. Каменистая коса, которую захлестывали волны прибоя, изгибом тянулась к прекрасному островку. Там зеленели деревья и кустарники, шелестела трава и раскрывались цветы, роились пчелы и другие насекомые – их различил своим зорким взглядом Бравый Герой.
- Ну как, нравится? – спросил Карлик Пит, раздуваясь от сознания собственного великодушия.
- Очень нравится, - честно ответила Мазочка. – Ну просто как на родине, будто кусочек Кур-Щавеля!
- И этот островок, этот кусочек, это чудесное место под солнцем я дарую вам, сударыня! – на полном серьезе и от всего сердца поклонился курочке Карлик Пит.
«Он не такой уж и бездушный. Временами», - подумал Б. Рой с удивлением.
- Дальше я с вами не пойду, - сказал Карлик Пит, останавливаясь возле косы. – Скоро этот узенький перешеек будет покрыт водой – прилив начинается. Вы еще успеете перебраться на остров. Мне только что было доложено, что кое-какой необходимый инструмент у тебя в телеге есть. Ты останешься на острове на целые сутки, чтобы возвести для госпожи Мазочки хоромы. А потом сразу же вернешься ко мне и возьмешься за решение проблемы кормов для бройлеров. Ты решишь ее. И ты сможешь это сделать быстро, я знаю. Уже имел возможность убедиться в твоих фантастических способностях.               
               
                ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ   
                КАРУСЕЛЬ         
                Глава первая
                Две колеи, как две неразлучные судьбы 
Бегство Карлика Пита с его научным оборудованием яростно обсуждалось в палате «Куриных мозгов»,  когда прошел слух, что из своего хутора в предгорье исчез известный в прошлом артист, ученый и «надежа-боец» потешных петушьих схваток, местный силач по прозвищу Бравый Герой. И все сразу вспомнили: да-да, был такой диковинный петух, видали мы его на ристалище…
А вскоре всеобщий куриный переполох случился по поводу пропажи мазокуровых яиц и самой жены художника Мазочки. Обыватели не знали, что и думать. Обследовали хутор, конечно. Там не нашли многих необходимых в хозяйстве вещей, а также – телеги, на которой весь этот скарб вполне можно было перевезти на довольно большое расстояние.
- Он подался через горный перевал, - сказал блюдомир Квох.
Пригляделись: две узенькие колеи, оставленные колесами телеги, уходили вдаль и вверх – к горному перевалу.
Тут-то и начали соображать некоторые из «Курмозгов»…
- Э-э, - многозначительно подмигивали они другим «мозгам», кумекающим в том же направлении, - а Мазочка-то наша? А? Уж не вместе ли с Бравым Героем свалила она через перевал, в Неизведанные Земли?
- А почему бы и нет? - пожимали плечами «согласно думающие мозги», или, как их называли в «Ума палате», окольцовецкая фракция «Содум». 
- А Бравый Герой все-таки молодец, добился своего! – вспомнили своего кумира его почитатели. – Уж он-то всегда получит то, что хочет! 
Мазокур, стоявший поодаль, будто оглох и онемел. Странный хрип, похожий на предсмертный, вырывался из его полуоткрытого клюва, когда он смотрел на две узенькие колеи, оставленные телегой Бравого Героя. Будто две неразлучные отныне судьбы уходили прочь из Кур-Щавеля, прочь от него, брошенного навсегда Мазокура…
Вчера, когда он и Мазочка обнаружили пропажу яиц, художник в сердцах накричал на супругу, которая не уследила за их потомством. «Ты никудышная мать!» - повторял он раз за разом. И Мазочка с горя ушла в ночь. Мазокур не препятствовал, не пытался остановить…
- Так в погоню, в погоню за ними, за этими изменниками! – вопили молодые и горячие Лег и Аям. – А сманил их самозванец Петька Рябой!
Услышав эти выкрики Лега и Аяма, все, кто собрался на хуторе Бравого Героя, как-то бочком стали расходиться… Слово «погоня» ну совершенно не соответствовало куриному менталитету, нарушало Общепородный Покой.
- Какая еще погоня, - Премудрый Плимутрок возложил крылья на плечи Лега и Аяма. – Погибнем все ни за вошь. В горах – пропасти и вулканы. Да и хорь с ними, с Мазочкой и Б.Роем, ну их ко всем червям.
                ***      
Карлик Пит, чья фигура вознеслась на вершине Великой Стелы под самые небеса, уже давным-давно не покидал этой уютной комнаты, не выходил из-под домашнего ареста в гудронном каземате забвения… Здесь он практически лишен какой бы то ни было информации извне, делает вид, что верит всему, о чем ему докладывает Гройль – пожалуй, единственный среди всего населения империи, кто знает о его заточении. И корм-то ему задает лично Главный Канцеляр.
Для всех остальных тысяч жителей империи он, Карлик Пит, лишь иллюзорный, мифологический основатель империи, почивающий сейчас от дел своих где-то далеко, в прекрасной, райской долине, куда нет доступа гройлерам, включая самых главных.
Как же это все случилось? Почему империей, созданной Карликом Питом, руководят другие – те, кого он сам сотворил? Гройль, Гро… Или как там их еще?
Да-да, как это все могло произойти?
… Мистер Гройль, открывший потайную дверь своим фигурным ключом, выдвигавшимся из цапалки, глухо прокашлялся за спиной стоящего лицом к окну основателя империи. Прокашлялся, как подчиненный, как слуга ничтожный, хотя в душе давно уже считал Карлика Пита ходячим и едячим петушиным чучелом, набитым трухой воспоминаний. И лишь непонятный ужас от лицезрения карлика, покрытого пестрой перьевой одеждой араукана, лишь заложенное в генах преклонение перед своим создателем – все это, вместе взятое, не давало мистеру Гройлю даже помыслить о том, чтобы уморить легендарного Карлика Пита голодом в его звуконепроницаемой, никому не ведомой тюремной камере.
И еще: что-то подсказывало Гройлю, что в решительную, роковую минуту Карлик Пит еще может пригодиться. Выручить. Спасти.
Карлик Пит, в свою очередь, понимал, что долгота его дней во многом зависит от того, сумеет ли он сохранить властный, барский тон в общении с Гройлем, фактически заключившим его под замок.
Поэтому фигура в халате в капюшоном даже не повернулась к вошедшему, а лишь досадливо поежилась: дескать, жди, сколько придется. Сколько я захочу.
И мистер Гройль принялся ждать, тоже, наверное, предавшись воспоминаниям…
Быть может, ему вспомнилось, как он, тогда еще – мистер Бройль, Главный Канцеляр Империи Бройлеров, заболел болезнью, имя которой хранилось в строжайшей тайне от всех. То был куриный лишай - от него, оказывается, и бройлеры не застрахованы. Лишай в считанные дни «съел» все его перья, оставив Бройля совсем голым, покрытым лишь прыщавой, воспаленной кожицей.
Как сохранить пост Главного Канцеляра в столь позорном обличье? А вот как: объявить это обличье вовсе даже не позорным, а почетным и единственно допустимым для всех жителей империи.
У владыки-заики и подданные заикаются! Так родилась идея о поголовной и обязательной санации, после которой бройлеры навсегда лишались оперения. Объяснить столь дикое, на первый взгляд, решение Главнjго Канцеляра оказалось очень просто. Во-первых, соображениями гигиены и, главное – идеей абсолютной исключительности новой формации существ. Они не должны быть похожи ни на кого, только на самих себя!
Так все бройлеры стали именоваться «голыми бройлерами», сокращенно - гройлерами. Через какое-то время сокращенное название жителей Империи стало единственно верным и общеупотребимым.
                ***               
Мистер Гройль смотрел в спину тому, кто стоял перед окном напротив статуи самому себе и раздумывал: а не кашлянуть ли еще разок-другой? Уж больно затянулось ожидание.
Но фигура вдруг сама неспешно повернулась в сторону Главного Канцеляра. Сквозь распахнутый халат мистер Гройль с содроганием увидел пестрое оперение карликового араукана.
- Как ты там сказал когда-то? – вопросил гройлера создатель империи. - «Самая красивая и живучая легенда – это легенда о несуществующем идоле. Ему толпа будет покланяться не раздумывая». Это про меня, верно? Лихо же ты тогда провел меня за клюв!
- Н-но папа… - начал было нерешительно мистер Гройль.
- Даже не смей меня так называть! Тоже мне, детки, – прошипел Карлик Пит в столь сильном гневе, что огромный по сравнению с ним мега-гройлер попятился назад.
- Не смею, не смею, - заверил узника Главный Канцеляр, потешно выставив вперед свои хромированные стальные цапалки, словно сдаваясь.
Так что же имел в виду Карлик Пит, создатель Империи Бройлеров, которую затем переименовали в Империю Гройлеров?
А вот что.
После проведения поголовной и обязательной санации «по подобию» Главного Канцеляра, которого лишай лишил всех его перьев, мистер Гройль явился с докладом к Верховному Повелителю Карлику Питу.
В завершение он сказал:
- Повелитель, никто не смеет предлагать тебе пройти санацию вместе со всеми. Ты теперь – вне подражания. Но… Согласись, что в таком случае было бы логичным тебе удалиться в уединение, не показываться никому из подданных на глаза. Чтобы видом своим не смущать население империи. Ты будешь властвовать откуда-то из недосягаемого бытия! Согласись, что тайная власть – самая властная власть из всех властей!
- Это разумно, - ответил Карлик Пит, не подумав.
Он был настолько уверен в незыблемости и непреложности своей самодержавной воли, что ему и в голову не могло прийти, например, такое: «Э, Пит, одумайся! Да ты ведь самолично отдаешь всю власть Главному Канцеляру!».
По империи было объявлено, что Верховный Повелитель удалился на покой – и куда же? На тот самый островок с зеленью и свежим воздухом, что, будто мираж, дрожал где-то далеко в перспективе, дрожащей от испарений с мазутных гейзеров. И отныне исполнительную власть в государстве осуществляет его полномочный представитель – мистер Гройль.
На остров Пит воспоследовать не захотел, он собирался и впредь с комфортом располагаться в Имперском Небоскребе, чтобы быть поближе к делам государства. И Верховный Повелитель позволил мистеру Гройлю запереть себя в комнате по соседству со спальней Главного Канцеляра. Когда же Карлик Пит обнаружил, что не в состоянии покинуть свое узилище, что он попросту превратился в пленника, было уже поздно.
Постепенно гройлеры напрочь позабыли о своем отце-создателе: никто уже не помнил, как он выглядел, какой у него голос, рост, повадка… Он стал легендой, идолом, символом – и не более того. 
Теперь Карлик Пит смотрел на своего тюремщика пытливо, чуть с грустью и совсем чуть-чуть – с насмешкой.
- Ты давно не показывался в моих покоях. Что же привело тебя ко мне?
- Я пришел за советом, - со всей честностью, на которую только был способен, ответил мистер Гройль. – Я не знаю, что делать, что предпринять…
- Это ты насчет губительных испарений гудрона, которые заволокли всю мою империю? – грозно спросил Карлик Пит. – Я вижу отсюда сверху это черное марево, в котором задыхаются и падают с ног твои гройлеры… Правда, тебе-то – хоть бы хны. Хорь тебя забери.
- Смилуйся, о легендарный! Пожалей ты нас, деток своих сирых! – запричитал Главный Канцеляр.
И неожиданно для самого себя плюхнулся на заплывшие жиром, хрящеватые колени, нелепо распластав по гудронату (гудронному ламинату) свои окорока.
- Ладно, - вздохнул царственный узник. – Дам совет.
- Я весь – внимание! – затрепетал мистер Гройль.
- Надо обратиться за помощью к Куростану… То есть - к Кур-Щавелю.
- Что-о? – возопил Главный Канцеляр и от возмущения даже чуть привстал с колен. – Это же… Они же…
- Они – наши добрые соседи, всегда готовые прийти на выручку. Я видел в окно их воздушного змея с предупреждением об опасности вторжения Хищных Зубастиков.
Карлик Пит немного походил в задумчивости по своим покоям.
- Думаю, куры спасут гройлеров еще разок, а может – и не один разок. Надо поставить воздушные насосы возле отверстия тоннеля, ведущего сквозь горы в Кур-Щавель. Проложить воздуходувы по всей империи. И гройлеры спасены! Ведь там, за хребтом – кристально чистый воздух, качай сколько хочешь.               
И мистер Гройль тут же созвал экстренное собрание своих ближайших сподвижников, на котором изложил идею Карлика Пита как свою собственную.
- Рискованно, - с сомнением отозвался Гро. – Таким образом мы предаем судьбу тысяч и тысяч гройлеров в лапы врагов! Они смогут шантажировать нас, чуть что - угрожать в любой момент перекрыть воздуходувку, то есть тоннель!
- Перекрыть нам кислород, - вставил Гр.
- Это все же лучше, чем неминуемая гибель населения, - жестко отрезал мистер Грой, главный химик-технолог империи. - Придется пойти на мировую с нашими бывшими собратьями по перу. То есть - по перьям.
- Да, в безвыходном положении и гройлер петухом поет, - резюмировал мистер Главный Канцеляр.
И вскорости Империя Гройлеров с благодушного согласия «Куриных мозгов» была спасена от гудронного угара. Заслонки, перегораживающие тоннель между государствами, открылись с обеих сторон. А трубы, несущие живительные потоки чистейшего воздуха, провели во все общежития гройлеров, в учебные классы, инкубатор… И даже вдоль улиц и проспектов задул свежий ветер Кур-Щавеля.

                Глава вторая
                Начальник ОПа применяет силу
Ну а что же доцент Кур (или, по-старому, Петел)? Какими последствиями грозила ему нашумевшая статья в газете «Курям»?
Скорее всего, никакими. Покудахтали бы еще денек-другой клуши и кочеты, да и простили бы доценту оскорбительную публикацию. Ну, не то, чтобы простили – просто позабыли бы. Ибо такие понятия, как «осуждать» или «прощать» были не особо-то в ходу среди обывателей Кур-Щавеля. Они предпочитали забывать. 
Но доцента угораздило смертельно обидеться на свою новую кличку - Кур-Гузый, хотя, если вдуматься, ничего такого уж чересчур унизительного в этом придуманном Конь-Куром прозвище не было. У всех кур и петушков были и гузки, и даже гузна… Что естественно – то ведь не обидно, верно?
Каково же было удивление Конь-Кура, когда на следующий день, спозаранку, подходя к избе-редакции газеты «Курям», он увидел у входа нетерпеливо подпрыгивающего доцента!
- Что это вас, любезный, принесло ни свет, ни заря? – холодно приветствовал издатель дрожащего от негодования «автора» нашумевшей статьи.
- Требую опровержения, - чревовещал доцент. – Вы все подло переврали в моей рукописи!
- Ну да, потребовалась определенная редактура, - пожал плечами Конь-Кур. – Это ведь естественно, это в порядке вшей.
- В порядке вшей? – возопил фальцетом потерпевший. – То, что меня теперь все, буквально все, по вашей милости зовут Кургузым, это, вы считаете, в порядке вшей? Даже моя жена Петелька смеется надо мной! Говорит, что и не мечтала стать когда-нибудь «мадам Кургузихой»!
- А вы бы почаще топтали ее, Петел, - доверительно молвил Конь-Кур. – Тогда, поверьте моему опыту, ей было бы совершенно наплевать, как именоваться. Хоть Кур-Ляжкой. Впрочем, что ж мы стоим под дверью? Прошу вас, входите!
Доцент, сопя от возмущения, протиснулся мимо Конь-Кура в избу-редакцию. Он кудахтал:
- Вы своей статьей – заметьте, не моей, а своей! – выставили меня на посмешище «Куриным мозгам», а сами под сурдинку стали секретарем собрания! Вы зарезали меня, выпустили из меня кровь, как из жертвенного петуха! Я попал, как кур в ощип!
- Надо же, он еще меня в чем-то упрекает! – возмутился в свою очередь Конь-Кур. – Если бы вы не сбежали трусливо из «Ума Палаты», проявили бы подобающую окольцовцу выдержку – мол, плюйте, плюйте мне в глаза, для меня все это – как утренняя роса! – то секретарем собрания стали бы вы! Научитесь же, наконец, утираться… Я назначил бы вас на эту должность, после того как меня утвердили бы председателем президиума!
- Я не Кургузый! Требую опубликовать опровержение, - продолжал настаивать доцент, напрочь лишенный интуиции.
Не будь он обделен этим подсознательным чутьем, столь необходимым для окольцовца любого ранга, он уже сто раз успел бы сообразить, что ссориться с прессой, причем из-за каких-то пустяков, право, не стоит.
- Нуте-с, и в какой же части публикации вы усматриваете нечто, заслуживающее печатного опровержения? – не то сурово, не то с какой-то жалостью посмотрел на окончательно гибнущего соплеменника Конь-Кур. – По-моему, вашу программу я изложил в целом правильно. Какого хоря вам еще надо?
- Программа моя… ну да… формально пересказана верно, тут не подкопаешься, хотя тональность изложения…
- Вы хотите инкриминировать мне какую-то не такую тональность? – поднял брови издатель. – Помилуйте, дражайший, но это же несерьезно, ей-ей, несолидно даже! Я отвел огромное место вашим триединым бредням, да еще на первой полосе… И гонорар вам причитается ох какой приличный! Может, передумаете насчет опровержения? Ведь его появление автоматически лишает вас права на вознаграждение, коль скоро статья – неправильная и вы под ней не подписываетесь!
Тут бы и пойти доценту на мировую, а там, глядишь, и свыкнуться с не слишком-то благозвучным прозвищем Кур-Гузый – в конце концов, не в первый раз меняет он свое имя, глядишь – и не в последний…
Но доцент вспомнил глумливую харю своей курицы Петельки и снова ринулся в бой:
- В вашей газете, где вы оскорбительнейшим образом называете меня Кур-Гузым, вы должны опубликовать мое опровержение-пояснение, - хрипел доцент.
- Да успокойтесь вы наконец, напечатаем, - снисходительно молвил Конь-Кур. – Садитесь и пишите… Так. И подпись свою поставьте… Гм… Почитаем.
И редактор принялся вслух читать собственноручно написанное обиженным доцентом опровержение:
- «Я, доцент общепородного университета, действительный окольцовец «Ума палаты», заявляю, что, вопреки клеветническому утверждению, опубликованному в газете «Курям», что я будто бы являюсь Кур-Гузым, таковым не являюсь. Я просто – Кур, а никакой не Гузый. Запомните все: я – не гузый и не гузный!». Хм, число, подпись. Что ж, ожидайте, в завтрашнем номере я опубликую все это слово в слово.
На том и разошлись.
Каков же был ужас доцента Куки-Чики-Петела-Кура, когда он развернул на следующий день свежий номер газеты «Курям»!
Конь-Кур не обманул: заявление-опровержение доцента было приведено полностью, добуквенно. Со всеми авторскими знаками препинания.
Но! К опровержению был подверстан редакционный комментарий такого вот содержания:
«Мы вынуждены принести свои извинения автору этого текста, который накануне, в передовой статье, был ошибочно назван Гузым. Автор себя таковым не считает. Более того, он категорически заявляет, что он НЕ ГУЗЫЙ и НЕ ГУЗНЫЙ. То есть письменно отрицает наличие у него гузки и гузна, в чем собственноручно расписывается. Следовательно, он Безгузый и Безгузный, и таковые органы у него, по его собственному утверждению, отсутствуют. Вывод: доцент, именующий себя Куром, к петушино-куриному сообществу не принадлежит и принадлежать не может в связи с имеющимся у него глобальным физическим отклонением – отсутствием гузки и гузна, органов, наличествующих абсолютно у всех граждан Кур-Щавеля.
А теперь – вопрос к уважаемым окольцовцам и окольцовкам. Может ли персона, не являющаяся по определению ни петухом, ни курицей, ни даже куропехом, так вот, может ли сия странная персона неизвестного рода и вида заседать в собрании «Ума палаты», где, согласно Положению, могут присутствовать только представители курино-петушиного племени?»
Скомкав и отшвырнув газету, полубезумный от горя доцент кинулся в «Куриные мозги», но уже на входе был остановлен начальником отряда ОПа (Общепородного Покоя) гигантом Брамой, заслонившим собой дверной проем.
- А ну стой, - рыкнул осоловевший от собственного веса Брама.
- Как – стой? – опешил доцент. – Я же полноправный окольцовец!
И протянул вперед левую ногу с серебряным ободком.
- На, смотри! Смотри! – вопил Чика-Кука-Петел-Кур. – Смотри и трепещи, ходячий мешок пшена!
- У тебя нет гузна, - мрачно ответил Брама и протянул свежий номер газеты «Курям». – Ты отрекся от своей задницы, значит, отрекся от звания окольцовца! Потому что именно задница красит члена общепородного собрания! Без нее он не может заседать в «Ума палате»! А ну сымай ободок!
Доцент краем глаза увидел, что у входа в «Куриные мозги» собирается толпа любопытствующих. Охваченный психозом, он повернулся задом к непреклонному и непреодолимому Браме:
- На, смотри! – истошно кукарекал доцент. – Видишь? Есть у меня гузка, и гузно есть!
- Я не слепой, - отозвался Брама. – Но в главном печатном рупоре Кур-Щавеля ты расписался, что у тебя их нет!   
- Ах так? – зашелся в истерике доцент. – Так я ж тебе докажу!
Он чуть присел на лапах, крыльями раздвинул гузно и испустил в сторону почтенного охранника шипящий, клокочущий бздёх.
Брама попятился, а доцент поднатужился еще, и… на крыльцо  шмякнулась зеленовато-белая жижа.
- Ну как? – давал петуха доцент. – А?
Гигант Брама сделал еще один шаг назад, размахнулся ногой что есть мочи…
- Опа! – выдохнул всей грудью командир ОПа и с короткого разбега врезал голенью правой ноги точнехонько в раскрытое гузно доцента, вложив в этот удар всю свою мощь, весь свой исполинский вес.
Мохнатое крутящееся облако застлало глаза всем, кто наблюдал за описываемой сценой. Из этой пелены перьев и пуха вылетел Чика-Кука-Петел-Кур, он стремительно вонзался куда-то в небеса, вытянув шею и распластав крылья.
Из глотки доцента, уносящегося в даль светлую, только и доносилось хриплое, будто предсмертное:
- Ре… Ре… Ре…
- Это он пытается кукарекнуть, - зачем-то пояснил стоящий в толпе Кочет.
А куриное стадо принялось скандировать, хлопая крыльями в такт:
- Пе-тел, по-летел, Пе-тел, по-летел!
- А если бы не полетел, то мог бы пойти далеко-о-о, - прокудахтала мамаша Коко.
Толпа еще могла видеть, как где-то далеко-далеко доцент сложил крылья и стал заваливаться за горизонт.
- Теперь ногу придется мыть после его гузна, - проворчал гигант Брама.
И никто из присутствующих даже не заметил, что этим своим высказыванием командир ОПа подтвердил-таки, что Петел все же был их собратом, таким же, как и все они… Что было, было у него пресловутое гузно!
Вот так бесславно закончилась столь резво начавшаяся было карьера доцента Чики-Куки-Петела-Кура, ибо с тех пор его никто больше не видел.
Впрочем, а закончилась ли? Как знать. Ведь карьера порой может стремительно развиваться и в отсутствие субъекта этой самой карьеры.
Уже на следующий день, на очередном и вместе с тем - опять-таки экстренном заседании «Ума палаты», Рябая Глаша обратилась к собравшимся:
- Друзья мои, окольцовцы и окольцовки! Вчера мы с вами стали свидетелями исторического события. Наш собрат-окольцовец Петел или, как он завещал называть себя – Кур, воочию доказал, что вековая общепородная мечта осуществима! Куры и петухи могут летать на необозримо далекие расстояния! Я назначаю его почетным, несменяемым окольцовцем с присвоением золотого ободка.
- Посмертно, - вполголоса добавил доктор Куропат.
- Да здравствует общепородный подвижник Чика-Кука-Петел-Кур! – призвал всех чествовать героя новый секретарь собрания Конь-Кур.
Меньше всего ему сейчас хотелось, чтобы кто-нибудь вдруг вспомнил, что именно его хлесткий комментарий по поводу отсутствия у доцента гузки и гузна стал причиной разыгравшейся накануне трагедии.
- Ура доценту Петелу-Куру! – грудным квохтом проревела мамаша Коко.
И все подхватили этот клич, сорвавшись с мест и раскачиваясь на жердочках в едином порыве, в одном дружном, всеохватном маятнике истории.
Художнику Мазокуру тут же было предложено изобразить в красках огромный портрет доцента Петела, с тем, чтобы он впоследствии постоянно висел над головами членов президиума.
А доктору Куропату, как специалисту, постоянно имеющему дело с наложением гипсовых повязок, поручили изваять из гипса бюст означенного доцента, дабы установить его на Площади Яйца для всеобщего почитания первого летуна в истории Кур-Щавеля.
Кое-кто из окольцовцев высказывал в кулуарах сомнения такого рода: мол, подобные почести могут воздаваться только почившим персонам, однако скончался ли Петел во время совершения своего подвига? Вот вопрос.
- Этот Петел хоть и жалкий пройдоха, но удар держать умеет, - говорил в узком кругу Конь-Кур. – Даже такой силы удар, как у Брамы.
Браму, кстати, сгоряча едва не назначили главным инструктором по обучению полетам, но окольцовцы большинством голосов выступили против такого сомнительного предложения: никому не хотелось отправляться в небеса тем способом, как это произошло с доцентом.
А профессор Алектор сделал неожиданный вывод: летуном может стать не только тот, кто в самом деле полетел, но и тот, о ком говорят, что он полетел. 
Петельке была назначена фантастическая по размерам пенсия – за мужа, совершившего самопожертвенный поступок, доказавший всем: курица – птица, и может летать! Жену героя хотели было даже удостоить серебряного ободка, но тут случилось некое непредвиденное событие, существенно затруднившее возможность окольцевания означенной персоны.
Петелька вдруг стала нести яйца. Регулярно. Причем самой разной расцветки: белые, как перья у Лега, черные, как у Аяма, коричневые, как у Кочета, в крапинку, как у Брамы…
- Нет, пожалуй, серебряный ободок мы ей на левую голень наклевывать не будем, - сказала Рябая Глаша. – Достаточно с нас того, что в «Куриных мозгах» уже обосновались сразу три курицы-Тизанки.
Мамаша Коко по-своему отреагировала на появление опасной конкурентки. В одну ненастную ночь мамаша лично отправилась в «Приют веселой вдовы», чтобы урегулировать дальнейшие отношения с его хозяйкой.
Через полчаса хромающая и волочащая одно крыло мамаша Коко брела в свой курятник (уж не Брама ли был в ту ночь в гостях у Петельки?). Коко щурилась впотьмах из-за куриной слепоты и горько размышляла: а не принять ли ей предложение, сделанное не так давно профессором Алектором? Не начать ли и ей нести яйца, только, в отличие от Петельки, в качестве законной жены? 
А что, неплохая выходила партия! Ибо ученость и духовность, идущие в обнимку с телесными радостями – вот тот счастливый тандем, к которому неплохо бы стремиться в этой жизни.
   
                Глава третья
                Доцент объявился!
– Я придумал, как мы можем отразить повторную атаку хищных зубастиков, - докладывал на совещании мега-гройлеров маршал Гро. - Можно пугнуть их нашим гудрожаблем «Эйр Гройлер». Представляете, какого страху он наделает, когда заслонит своей черной тушей солнце!
Мистер Гройль слегка удивленно смотрел на своего министра обороны. Мысленно он даже поаплодировал мистеру Гро, которого всегда считал туповатым. Вот вам и Гро-мила!
- Гро, милый… Надо решать проблему в корне и надолго, - простонал первый среди мега-гройлеров. – И потом. Сотни наших гройлеров уже достигли оптимального веса тушки. Что делать с ними дальше-то? Не знаешь? То-то, что не знаешь. А я знаю. Пора скармливать их зубастикам во благо отечества. Закидаем врага мясными тушками, чтоб подавился этот хорек ненасытный.
- Неплохо, - ответил Гро. – А где наш учитель, Гыр-Быр?
- Зачем он тебе, гудронный вояка?
- Как зачем? Вы ведь вроде как надумали осуществлять регулярные поставки гройлерятины… гройлерщины… в общем, потом определимся, как назвать - в Княжество Хищных Зубастиков? Такое масштабное и долговременное предприятие требует идеологического обоснования. Не собираемся же мы, в самом деле, открыто объявить, что отныне платим дань Великому Хорю!
- Что ж, ты прав. Позовем Гыр-Быра, он сварганит любую сопутствующую идеологию. Тем и ценен для нас.
Главный учитель, наставник и воспитатель явился незамедлительно, его хрящеватые щечки горели алыми пятнами от предвкушения умственного витийства.
- У меня на такой случай уже припасена замечательная пропагандистская байка, - светился от раболепия Гыр-Быр, он же – мистер Гр. – Слушайте, господа мега-гройлеры. Мы в последнее время как-то позабыли про зеленый островок, соединенный с берегом песчаной косой. Ну, там еще сохранились деревья, трава, насекомые… Островок не виден из ваших окон, мистер Главный Канцеляр, потому и забыть о нем несложно. Тем более, за таким-то гро-мадьем дел, как у вас…
- И как же вы хотите использовать этот остров применительно к отправке дани… То есть – дара? – спросил Главный Канцеляр.   
- А вот как. Организуем еще один праздник – наподобие посвящения в гройлеры. Только на этот раз будем торжественно провожать на пенсию ударников производства своих собственных тушек! Достигших пенсионного веса будем с оркестром размещать в вагончики и – отправлять в гройлерный санаторий, который якобы построен для них на острове.
- Неплохо, - пробормотал мистер Гройль. 
- А к противоположной стороне островка по определенным дням будет причаливать сбивень из Княжества Хищных Зубастиков и забирать дань… то есть – наш дар, презент, призванный крепить дело мира. Таким образом, у Великого Хоря не будет никакого смысла нападать на нашу прекрасную империю, не так ли?
- Так, - вздохнул мистер Гройль. – Только ведь надо послать какого-то серьезного гройлера в логово Хоря, чтобы озвучить кровопийце наши дружеские мясные предложения. Кого бы это отправить к зубастикам, как ты думаешь, мой Гро?
Силовик выразительно посмотрел на вмиг ставшего мокрым Гыр-Быра.
- Меня? – пролепетал учитель.
- А кого ж еще, - рассудительно молвил мистер Гройль. – Ты все придумал, тебе и в жизнь воплощать свой план по забою соотечественников.
За собратьев-гройлеров вступился химик-технолог мистер Грой:
- Нет-нет, забивать мы их ни в коем случае не будем, Канцеляр! Мало ли что – буря на море, еще какая-нибудь задержка… Могут протухнуть, пока на стол Великого Хоря попадут. Их надо вводить в состояние анабиоза и упаковывать в сетки.
И мистер Грой извлек из широкого кармана халата химзащиты небольшой пузырек, снабженный распылителем:
- Один пшик – и любой гройлер падает в отключке. На долгое время. К тому же это – существенная экономия: нам не придется ударно возводить бойню.
- Вы отправляете меня на съедение Хорю? Не надо, прошу вас, – со слезами канючил Гыр-Быр.
- И взаправду ведь съедят, - добродушно сказал главный технолог мистер Грой.
- Кого ж послать? – досадливо скривился Главный Канцеляр, который уже считал вопрос решенным.
- Есть идея, - шлепнул себя цапалками по ляжкам мистер Гро. – Я вам еще не докладывал? На побережье, возле самого парапета, мои бравые тушки-ребятушки, в общем, мои братушки обнаружили шпиона. Диверсанта, можно сказать.
- Вздор, - фыркнул сквозь респиратор мистер Грой. – Откуда шпион-то взялся? Да еще и диверсант. Кроме Куростана, поблизости нет других государств. А шпионы из Куростана существуют только в нашей пропаганде.
- Воля ваша, а только это самый настоящий шпион, причем именно из Куростана, - стоял на своем Гро. – Шел дозорный наряд вдоль парапета, глядь – лежит бездыханная тушка. Присмотрелись – вроде своя тушка, гройлерная. Только уж больно худой. Там совсем неподалеку чадили мазутные гейзеры, ну, братушки и подумали, что эта тушка надышалась дыма и провалялась в обмороке неделю-другую. Отощала совсем перед тем, как загнуться. Ан, глядь – живая тушка-то, не сдохла! Привели его ко мне, я вижу – что-то с этим гройлером не так. Санацию он прошел, перьев нет ни одного, а гребешок петушиный имеется. И бороденка, хоть и срамотная, однако углядывается.
- Так-так, - заинтересованно склонился вперед мистер Гройль, а Гыр-Быр с преувеличенным одобрением кивал головенкой, радуясь появлению другого кандидата на скармливание Великому Хорю.
Маршал Гро продолжал:
- Я спрашиваю: назовите свой номер! А он в ответ залопотал что-то несуразное. Дескать – Чика-Кука-Петел-Кур, вот кто я такой. Причем – Доцент к тому же. Ну, дело ясное: упал под воздействием мазутного дыма, головой о гудронный парапет приложился, вот и попутал свои шпионские легенды… Я всегда говорю: у разведчика должна быть одна легенда, но зато – выученная на зобок! Чтоб лелеять ее, как в зобу – камешек.
- А почему он без перьев, Гро? Думаете, это его свои ощипали, отправляя на задание? Не ожидал такого от чикен-фри…
- Так ведь интеллектуально растут, внутренне совершенствуются, глядя на нас, - пожал плечами маршал Гро. – Сейчас его приведут.
Двое братушек приволокли в покои Главного Канцеляра ожившего, но все еще квелого доцента Петела-Кура. Ему быстренько растолковали суть предстоящего путешествия в Княжество Хищных Зубастиков. И, буде вернется он на сбивне, управляемом бобрами, гарантировали новоявленному дипломату подданство Империи Гройлеров, неприкосновенность и паек из привычных червячков, пшена и травки.
- В перспективе, если хорошо себя зарекомендуете, можете получить высокий дипломатический пост, - намекнул мистер Гройль.
Петел угодливо тянул крыло, прося слова.
- Говори, - кивнул ему Гро.
- А вы, господа, имеете морское судно для отправки моей дипломатической миссии в Княжество Хищных Зубастиков? А, маршал Гром?
Петел оговорился как бы случайно, однако Гро сразу потеплел к задержанному. А мистер Гройль и Гыр-Быр призадумались.
- Это пробле-е-ма, - проблеял Гыр-Быр.
- Катапульта, - сказал мистер Грой. – Я как раз закончил ее сооружение. Заодно и испытаем. 
Доцент Петел не знал, что такое катапульта, и потому был несказанно рад новому повороту в своей судьбе. Он становится важной шишкой, дипломатом!
И тут маршал Гро воскликнул:
- Эй, мистеры! Да ведь у него – шпоры на ногах!
Учитель и Канцеляр склонились над голенями доцента Петела.
- И вправду – шпоры… - задумчиво протянул мистер Гройль.
- Но ведь шпоры полагаются одним лишь мега-гройлерам! – несмело пискнул Гыр-Быр.
- Это не вопрос, - отмахнулся Главный Канцеляр. – Их можно у него отрезать.
- Или отпилить, - предложил, в свою очередь, маршал Гро.
- На худой конец – откусить вашей многофункциональной цапалкой, - с наивным видом посмотрел на мистера Гройля имперский воспитатель молодежи.
Петел чуть не заплакал:
- Какие-то вы всё изуверские варианты предлагаете, господа! Нельзя ли обойтись без членовредительства?
- Можно, - сказал маршал Гро. – Но тогда мы должны будем ввести тебя в состав мега-гройлеров. Со шпорами ходят только мега-гройлеры.
- Так введите же меня, мистер Гроб! – снова оговорился Петел, но уже и впрямь неумышленно. – Я отъемся, обязательно отъемся, стану поперек себя шире, клянусь!
- Позвольте мне лично допросить его, - переменил тему мистер Грой и, не дождавшись ответа, обратился к доценту:
- Каким образом вы попали на территорию Империи Гройлеров? Ну, чисто технически, так сказать.
Петел горько вздохнул:
- По правде говоря, мне больно вспоминать об этом. Мой полет – незаживающая рана для меня, как душевная, так и телесная.
- Давайте подробнее, - поощряющее кивнул мистер Гройль. – Начнем, пожалуй, с телесных повреждений, ибо чужая душа – потемки. Предьявите рану!
Доцент покорно повернулся к собравшимся своим многострадальным задом. Чуть склонился вперед. В районе гузна действительно наблюдалась обширная припухлость.
- Понятно, - удовлетворенно щелкнул клювом маршал Гро. – Ему придали ускорение…
- …и он полетел! – догадался Гыр-Быр.
Мега-гройлеры переглянулись.
- Неужели в Куростане проводятся подобные испытания? А ну, говори! – требовательно обратился к Петелу мистер Гройль и с угрозой наставил на него хромированную цапалку, способную мигом превратить доцента в куриный фарш.
 - Какие еще испытания? – силился понять Кука-Чика-Петел-Кур.
- Полетные, - пояснил Гро.
- Или – предполетные, - добавил Гыр-Быр.
Между тем мистер Гройль отозвал в сторонку мистера Гроя, зашептал торопливо, сбивчиво:
- Ты понял? Ты понял?
Наедине два ключевых деятеля Империи Гройлеров то и дело переходили на «ты».
- Н-да, дела-а, - уклончиво отвечал мистер Грой, плотнее закутываясь в свой халат химзащиты. – Прогресс не остановить! Даже в Куростане он – налицо…
- Видишь, Грой, какими семимильными шагами движутся к цели наши враги! Одним махом ощипали этого куренка и запустили в полет! Причем – на нашу территорию. Это – предупреждение, издевка, в конце концов!
- Касательно того, что ощипали – я что-то сомневаюсь, - покачал головой в капюшоне мистер Грой. – Сейчас все проясним.
И они вернулись к мистеру Гро, Гыр-Быру и «залетному» доценту, статус которого с этого момента был неопределенным: то ли он пленник, то ли – собрат, мега-гройлер.
А Петел пересказывал, тушуясь, историю своего запуска в полет. Многое он, разумеется, опустил, кое-что смягчил и абсолютно всё приукрасил, однако в целом механизм живой катапульты, сработавший на крыльце «Ума палаты», был понятен даже мистерам Гройлю, Гро и Грр.
- Все перья с меня слетели в момент удара, - смиренно потупился доцент. – Все до единого. Вот как он сильно мне врезал.
Мистер Грой подошел к Петелу вплотную, взял его за крылышко – чахлое, костистое… Покачал головой.
- Не могу взять в толк, как такое возможно, но… Какой бы силы не был удар, вы не могли пролететь такое расстояние! Значит, вы, уважаемый, действительно совершили самостоятельный полет! Может, от страха, но у вас получилось.
Вмешался Главный Канцеляр:
- Но вы же сами говорили, Грой: лететь на дальнее расстояние может только гладкое, как ядро, тело с большим удельным весом, запущенное в воздух с большой силой! На этом строится вся идеология Империи Гройлеров: санация плюс набор веса тушки. Вы произвели расчеты и назвали оптимальный вес гройлера без оперения, при котором он полетит необозримо далеко с помощью катапульты! Летать можно только принудительно, под воздействием внешней силы. Как может кто-то лететь сам, на своих двоих?
И мистер Гройль ринулся к окну, одним движением цапалки распахнул его. Прямо напротив колыхался транспарант: «В полете обрящешь ты вечную тучность!»
- А лозунг Куростана – «В полете обрящешь ты вечную сущность!» - не преминул прокудахтать доцент.
 - Сущность? Бред какой-то. Ведь что такое свободный полет? – вопрошал собравшихся Главний Канцеляр. – Это когда ты летишь, не прилагая никаких усилий. Проще говоря, когда тебя зашвыривают в небо с помощью механической силы. Все остальное – полет несвободный, ибо летун понуждает себя к полету взмахами крыльев. Мы стремимся к свободному полету, поэтому нам нужны не крылья, а гладкая, увесистая тушка!
Петел, успевший освоиться с обстановкой, счел возможным не согласиться с такой трактовкой:
- А вот у нас в Кур-Щавеле весь упор делается как раз на силу и размах крыльев. Только с их помощью можно отправиться в свободный полет. В таком полете можно менять направление, снижаться и снова подыматься вверх. Ты свободен в небесах! А у вас, извините, полет как раз таки принудительный, в нем от летуна ничего не зависит.
- Ну, вам-то, сударь, ваш свободный полет уже не грозит, - усмехнулся маршал Гро. – Отныне вы навеки лишены перьев, а, стало быть, и крыльев. Так что… Вперед, к катапульте! Вам предстоит повторить ваш подвиг, только теперь вы отправитесь по воздуху в Княжество Хищных Зубастиков!

                Глава четвертая
                Опус что-то затевает               
А что же Великий Хорь, чей авторитет в Княжестве Хищных Зубастиков не то чтобы поколебался, но – чуть-чуть дрогнул, накренился? И что же его подданные, вынужденные перейти на подножный корм? Ведь для них жирные тушки гройлеров и теплая кровь кур и петухов так и остались где-то там, далеко, в несбыточных мечтах…
И уж коль скоро крысы и опоссумы волей обстоятельств вернулись к своему исконному пропитанию, то спрашивается… Да-да, уже в открытую вопрошалось: за каким таким хорем им подчиняться плотоядному и кровожадному Великому Хорю? Да, он велик, это верно. Так пусть и командует только хорьками, которые меньше его размером!
И все бы это ничего, ведь крысы – на то они и крысы, чтоб силой держать их в повиновении, уж с этим-то хорьки справились бы. Всенепременно. И опоссумы – тоже не больно лихие вояки, чтоб поднять реальный бунт.
Однако случилось нечто худшее: неожиданно заворчали, словно их пустые желудки, и сами хорьки… Они тяжелее всех прочих обитателей острова переживали переход на бескровную диету. 
Князь-диктатор вызвал в свою нору верного (как он полагал) помощника Опуса. Насыпной Холм Великого Хоря денно и нощно охранялся пятью самыми преданными, самыми откормленными хорьками. Они никогда не покидали своего повелителя, ведать не ведали и знать не желали, что творится в государстве. За банку консервов эти хорьки были готовы перегрызть глотку любому, кто покусится на покой их хозяина.
Главный опоссум немедленно явился на зов, причем в довольно странном обличье: его оголенные расплавленным гудроном ноги и задницу прикрывало некое подобие юбки, сотканной из травы рукодельником Пет-Русем.
- Я здесь, о Полнолунный, - поклонился диктатору Опус, причем довольно-таки развязно.
- Здорово, хм, первый среди рваных, - мрачно смотрел на него самодержец.
Великий Хорь восседал за дубовым чурбаком, заменявшим ему стол, и в который раз с отвращением глядел в раскрытую банку консервов. Опус непроизвольно облизнулся.
О, что это были за дивные, как теперь казалось ему, консервы, которыми он и сам, подобно своему начальнику, когда-то пренебрегал! Там, в этих расчудесных баночках, были и жирные личинки-хрущи, и маринованные майские жуки, и лягушачьи лапки, и вкусные, отборные коренья… И все это было обильно сдобрено медузным желе, душистыми травами и земляничным соком…
- Все, не могу больше смотреть на эту гадость! – капризно прохрюкал Великий Хорь и отшвырнул почти полную банку.
Она покатилась по земляному полу, и Опус бесцеремонно наклонился над вкуснятиной, задвигал челюстями, доедая объедки с барского стола.
- Вы бы ели побольше и почаще, хозяин, - сквозь набитую пасть пробубнил Опус.
И тут же мельком глянул на Великого Хоря – на месте ли этот проглот, не движется ли на него, тщедушного опоссума, грозная туша клыкастого повелителя?
Нет, туша по-прежнему восседала за столом.
- А то ведь, не ровен час, отощаете, и перестанете быть Великим, - совсем осмелел, даже, скорее, обнаглел Опус.
Для себя он, впрочем, подметил, что худоба Великому Хорю никак не грозила: в самом углу норы валялись пять таких же, но уже полностью опустошенных банок.
- Тебя, что ли, мне сожрать? – в задумчивости молвил диктатор, наблюдая, как Опус вылизывает банку до блеска. – Ты полопай, полопай напоследок-то. Авось хоть чуток жирнее станешь. Вкуснее.
- Ну, коли уж вы решили начать поглощение своих верных слуг, то меня-то, пожалуй, следует сожрать в самую последнюю очередь. Когда мы одни, вдвоем с вами тут хрюкать останемся, - посоветовал князю Главный опоссум, поднимаясь с пола. – Я ведь вам еще ох как пригожусь, приятель…
Последнее слово Опус произнес совсем тихо, рассчитывая, как всегда, на проблемы со слухом у своего повелителя. Но Великий Хорь, похоже, вновь что-то расслышал:
- Как ты назвал меня? Приятель? Какой я тебе приятель?
- Сиятельный! Я сказал – Сиятельный вы наш господин! – приложил свои лапки к груди Опус. – Олигофрен зубастый…
- А ну повтори! – Великий Хорь привстал-таки из-за дубового чурбака.
- А что я сказал? Что? Ну, позволил себе по учености своей по-иностранному выразиться… Амиго-френд. Лучший друг всех Зубастиков. Разве не так?
- Так, так… Тут, понимаешь, такое дело. Раскрыл я заговор против меня самого. А во главе заговора, мнится мне – ты, Опус! Ты! Больше некому!
- Так ведь то же мнится только, властелин! – мягко попенял Хорю опоссум.
- Ну так читай же, какие листовки расклеивают в моем княжестве по деревьям! Это мне простачок Пет-Русь, наш славный пленник-работяга принес, он не знает, что с этим делать… К тому же – читать-то не обучен.
И Опус принялся разглядывать листовку.
- Только не делай вид, будто видишь это впервые, - хрипел Великий Хорь. – Кроме тебя, никто бы никогда до такого не додумался!
- Спасибо за столь лестное мнение обо мне, хозяин, - поклонился Опус и продолжал читать (или делать вид, что читает).
«Граждане хорьки! – говорилось в рукописном воззвании. – Доколе мы будем терпеть над собой диктатуру некоего непонятного существа, именующего себя Великим Хорем? Вы только посмотрите повнимательней на харю этого хоря, и все сразу поймете! Никакой он не хорь и хорьком никогда не был! Эта тварь – помесь самых разных клыкастых! Скорее всего – в нем преобладает кровь норки и хорька, хорька и норки! Нами командует не чистопородный хорь, а хонорик!* Постоянно жрущий, постоянно спящий хонорик! Задумайтесь, хорьки: по какому праву этот хонорик захватил высшую власть на острове?»

*- хонорик – гибрид хорька и европейской норки.

- Душевно читаешь, с наслаждением, - поддел Великий Хорь своего главного советника, который и сам не заметил, как стал оглашать воззвание вслух, чуть подвывая и подтявкивая. – С гордостью читаешь, как и положено автору.
Опус сделал было протестующий жест, Хорь нетерпеливо перебил его.
- Почерк изменен, но все равно я узнаю твою глумливую лапу, - продолжал Великий Хорь. – Вдоволь начитался твоих лицемерных од в мою честь! Ну, признавайся, Опус, твой опус?
Главный опоссум завилял хвостом. «Н-да, переворот вот так сразу не получился, - лихорадочно размышлял он. – Все опоссумы, клявшиеся мне в верности до гроба, вполне довольны тем, что вернулись к своей природной растительной пище и всяким личинкам. Да и хорьки что-то не жаждут испытать на себе зубы Великого Хоря и его сытых телохранителей».
Но потому и считался Опус умнейшим из всех слуг Великого Хоря, что умел просчитывать возможную неудачу. И в итоге даже ее обращать себе на пользу.
- Ну хорошо, предположим, что это я написал и расклеил всю эту чушь несусветную, - осторожно заговорил Опус и отпрянул, увидев, как сверкнули глаза у Великого Хоря. – Я сказал – предположим, только предположим, о сиятельный!
- Предположим, - угрюмо кивнул диктатор. – И что из того следует дальше?
- А то, что это была спланированная мною провокация! Проверка ваших подданных на предмет верноподданства! – принялся с жаром объяснять свой якобы хитроумный замысел Главный опоссум. – И вот, как видите, все вам остаются покорны, никакого возмущения в государстве не произошло!
- Но вполне могло произойти! – рявкнул Великий Хорь.
Опус расплылся в елейной улыбке:
- А вот чтобы этого никогда и ни при каких обстоятельствах не случилось, я предлагаю вам, о повелитель, предвосхитить возможный бунт и навсегда утвердить свою единоличную власть! Это, собственно говоря, и будет вытекать из произведенной мною проверки населения на верноподданность.
- Да? – с сомнением покачал головой диктатор. – И что же ты придумал?
Опус почтительно и вместе с тем – горделиво, положил перед Хорем исписанный листок.
- Я тут набросал кое-какие тезисы, - небрежно пояснил опоссум. – Для вашего выступления перед общественностью. Ммм… Пока вы изучаете мои каракули, можно мне еще баночку этих славных консервов?
И, видя, что Великий Хорь погрузился своим грузным умом в чтение, Опус беспрепятственно извлек из сундука вожделенное лакомство.
…Уже на следующий день по приказу князя-диктатора все крысы, хорьки и опоссумы собрались на поляне перед монаршим Холмом. Было так тесно, что кое-где слышались жалобные попискивания стиснутых друг другом и придавленных зубастиков.
Отдельно на краю поляны кучковались безмолвные бобры.
Харя Хоря высунулась из круглого отверстия норы, диктатор грозно оглядел сонмище подданных.
- Слушайте все и запоминайте! – проревел повелитель. – По моему княжеству стали ходить слухи, будто я не хорь, а какая-то помесь. Так вот! Да, я вовсе не обычный хорек большого размера! Я не хорек!
Гул прокатился по обширной поляне. Сотни крыс, хорьков и опоссумов переглядывались, взволнованно перешептывались или просто издавали удивленные возгласы. Толпа и не заметила, как «Ударная дюжина» опоссумов бесшумно окружила ее со всех сторон, выставив вперед раструбы своих шлангов, тянущихся за спину, к сумкам с парализующим газом.   
- Во мне, существе уникальном и неповторимом, кипит кровь всех представителей хищных зубастиков! – продолжал реветь диктатор. – Я в одном лице представляю все население острова! Я и хорь, я и опоссум, я и крыс! Я – это наше княжество, а наше княжество – это я!
От этого заявления, прогремевшего над поляной, сотни собравшихся впали в ступор – даже безо всякого парализующего газа.
- И бобровая струя во мне присутствует! – глянул диктатор в сторону отдельно кучковавшихся бобров. – Слушайте дальше и потом не говорите, что не слышали! Отныне и навсегда наше княжество называется страна Хорор!

*- horror – ужас (англ.)

«Хрр, хрр, хрр…» - прокатилось по разношерстной толпе зубастиков.
- Мы посеем уныние, ужас и трепет перед нами во всех сопредельных государствах! И, наведя ужас, будем диктовать им свою волю! – хрюкнув, закончил свое программное воззвание Великий Хорь.
После недолгой тишины, повисшей над поляной, сонмище хищных зубастиков услышало то, чему отказывались верить уши:
- А теперь, собратья мои, все вы, дорогие мне зубастики, хищные и нехищные! – торжественно возгласил Великий Хорь. – Я предлагаю вам немедленно и добровольно проголосовать за все, что я сейчас объявил!
«Голосовать? Что это? Как это?» - прокатилось по стиснутым мохнатым рядам.
- Голосуем! – протявкал Опус, стоящий прямо под отверстием хорьей норы.
И взмахнул лапой…
Парализующий газ со свистом и шипением вырвался из двенадцати раструбов, которые направили на толпу окружившие ее «ударники». Сотни крыс и хорьков беспорядочно валились друг на друга, теряя сознание. Лишь опоссумы, не входящие в «Ударную дюжину», изваяниями возвышались над штабелями ввергнутых в летаргию зубастиков. На них газ, производимый такими же опоссумами, конечно же, не подействовал. Да еще бобры недоуменно взирали на происходящее – волны «паралитика» просто-напросто не достигали до них, благоразумно расположившихся в сторонке.
Ударники-опоссумы, побросав опустошенные газовые баллоны, принялись деловито сновать между лежащими вповалку хорьками и крысами. Они торопились, но действовали четко и слаженно. Мускулы поверженных хищных зубастиков еще не отвердели от паралича, были теплыми и мягкими. Но это ненадолго: минута-другая, и парализующий газ довершит свое дело: мышцы зубастиков, впавших в летаргию, окостенеют.
Пока этого не случилось, «ударники» поднимали вверх правые передние лапы бесчувственных крыс и хорьков, и именно в таком положении они и застывали. Прыткий Опус еле успевал вести подсчет голосов «за» безоговорочное принятие всех объявленных Великим Хорем тезисов.
- А вы, бобры? – повернулся Главный опоссум туда, где недавно толпилось бобриное сообщество.
И обнаружил, что их и след простыл.
- Единогласно, о Полнолунный! – радостно крикнул Опус и тоже поднял свою правую лапу вверх.
Вслед за ним вскинули свои лапы «ударники» и все прочие опоссумы.
Над поляной высился частокол – нет, скорее – лес поднятых вверх лап.
На следующее утро изрядно продрогшие, обессиленные и морально раздавленные зубастики очухались, и первое, что они увидели в лучах поднявшегося солнышка, так это свои собственные правые лапы, нелепо торчащие в небо. Крысы и хорьки отряхивались, откашливались и, со стыда не глядя друг на друга, покорно разбредались по норам.
Отныне они жили в новом государстве – Стране Хорор, под еще более укрепившейся властью странного и ужасного существа, каким-то образом вобравшего в себя кровь всех зубастиков.
И почли они это за благо. И благо заключалось в том, что, в сущности, ничегошеньки в их жизни не изменилось – ни в лучшую, ни – самое главное! – в худшую сторону.
И зубастики продолжали радоваться жизни, как могли.

                Глава пятая
                Дипмиссия доцента      
- Он не долетит до острова Хищных Зубастиков, - обреченно говорил мистер Грой, когда мега-гройлеры, а с ними – несчастный доцент Петел-Кур, подымались на залитую гудроном крышу Имперского небоскреба.
Петел с тревогой вслушивался в каждое слово, он только сейчас начал понимать, что дни его на этот раз окончательно сочтены.
- Поможем, - не слишком уверенно отозвался Гро. – Катапульту установим на кабине гудрожабля, продвинемся по воздуху как можно дальше в море и уже оттуда запустим нашего дорогого дипломата в полет. Авось плюхнется на твердую землю.
У Петела подкосились ноги.
- Будьте мужественны, сударь, - попенял доценту мистер Гройль. – Вы – единственный на сотни миль вокруг, кто имеет опыт дальних полетов! Гордитесь.
Десятка два мускулистых гройлеров проворно устанавливали и закрепляли громоздкую катапульту на крышу гудронной кабины «Эйр Гройлер», закрепляли метательный механизм тросами. Особый трос, приводящий катапульту в действие, был протянут в капитанскую рубку.
Для придания живому снаряду увесистости, на Петела надели пояс со свинцовыми гирьками – так, дескать, он сумеет преодолеть по воздуху куда большее расстояние.
- Теперь я точно пойду на дно, - стонал доцент. – С таким грузом мне не выплыть!
- Ты и без гирек не выплывешь, если плюхнешься в воду, - утешал обреченного на смерть дипломата маршал Гро. – А так – утонешь мгновенно, без мучений и бессмысленных попыток спастись.
Дрожащего доцента усадили в удобное кресло катапульты, помахали на прощание цапалками:
- Ни пуха, ни пера! – как нельзя кстати прозвучало напутствие мега-гройлеров.
- К червям! – выкрикнул подопытный недобройлер-недопетух.
Гудрожабль неуклюже заворочался на брюхе, оторвался от плоской крыши Имперского Небоскреба и стал медленно уходить вверх и вбок, по направлению к Стране Хорор.
                ***
Работяга Пет-Русь, русый петушок, волей случая оказавшийся в плену у хищных зубастиков, ни минуты не сидел без дела. Он выкосил траву на главной площади, что раскинулась под княжеским холмом с грозно зиявшей норой; ископал три колодца, нарыл несметное количество хрущей и прочей земляной живности, которую с готовностью пожирали не только опоссумы, но даже крысы и хорьки. Он насобирал несколько корзин крупных, похожих на пудреницы, мидий, прыгая с камня на камень вдоль берега. Никогда прежде зубастики не вкушали столь изумительной и питательной еды!
А главное – умелец на все руки сплел огромную мелкоячеистую сеть-невод для ловли анчоусов. Правда, за ними он был вынужден уходить на своем плоту довольно далеко в море, зато уж улов будет знатным!
На берегу Пет-Руся неизменно встречал Опус: ему не терпелось первым испробовать лакомства, добытые петушком-трудягой.
- Надо же, - говорил Пет-Русю Опус, пожирая мидии и анчоусы. – Ты не сбежал домой, в Куростан! А ведь тебе ничто не мешало. Неужели тебя не тянет на родину?
- Тянет, конечно, - вздыхал русый пленник. – Но, понимаешь, я нужен здесь, на вашем острове. Кто же еще о вас позаботится?
- Уж точно – не Великий Хорь, - тявкал Опус.
Помолчав, Пет-Русь говорил с грустью:
- К тому же в Кур-Щавеле меня никто не ждет. Одинокий я, ни жены, ни цыплят. Видно, так на роду мне написано – всю жизнь служить чужим.
…В этот солнечный день он на своем плоту ушел далеко в море, надеясь настичь уходящий от него косяк анчоусов. Закинул свой невод и принялся ждать, предаваясь все тем же помыслам: что бы еще полезного сделать в этой неухоженной, прямо-таки одичавшей Стране Хорор?
За спиной Пет-Руся раздался мощный всплеск.
- Ого! – вскинулся работяга. – Похоже, крупная рыбешка попалась!
В неводе, под водой, что-то копошилось, поднимая морскую рябь. Пет-Русь поспешно принялся вытягивать сеть на бревенчатый сбивень.
- Вот так рыбка, - растерянно пробормотал Пет-Русь, глядя на отфыркивающегося, мокрого, ощипанного петуха.
В тот же день просохший на солнце и накормленный хрущами доцент Петел предстал пред кроваво-красные очи повелителя Страны Хорор.
- Дипломат, говоришь? – усмехнулся Великий Хорь. – Вижу, вижу… И регалии твои свинцовые на пузе болтаются… Сейчас мы тебе устроим дипломатический прием. А в конце, как водится, банкет. Для меня.
Но после того, что пережил сегодня доцент Петел, он уже ничего не боялся.    
- Империя Гройлеров предлагает вам совсем другой банкет, князь, - торжественно возвестил пришелец.
И Петел изложил предложение мега-гройлеров: в обмен на гарантии ненападения со стороны княжества Хорор империя обязуется каждую неделю поставлять к столу Великого Хоря двадцать отборных гройлерных тушек. И так – вплоть до скончания века.
- Ну дай же я тебя расцелую! – умилился от такой чудесной новости князь-диктатор. – Иди ко мне, диплома… тушка!
- Нет-нет! – дал петуха доцент, шарахаясь в сторону.
Огромная клыкастая пасть Великого Хоря нависала над ним, и было ясно, что поцелуй этой просто-напросто засосет крошечного, хрупкого куренка в бездонную утробу диктатора.
- Я болен, князь, вы можете заразиться! Я болен морской свинкой! Когда плыл сюда, встретил ее, контактно поздоровался, и теперь меня лихорадит!   
Присутствующий здесь же Опус торопливо проговорил:
- Да-да, Полнолунный, у господина посла налицо все признаки морской свинки. Не рискуйте понапрасну, повелитель. Тем более, что впереди у нас – нескончаемая, обильная гройлерная диета. Обидно будет сдохнуть именно сейчас.
                ***
К вечеру на море разразился самый настоящий шторм. Он бушевал всю ночь и унес в кромешную пучину всю армаду Великого Хоря, все сбивни - великие и малые. Кроме одного, флагманского, который был снабжен самым тяжелым якорем на самом прочном тросе. Да еще плотик Пет-Руся не пострадал, поскольку петушек увел его вверх по реке.
- Прикажете строить новые плоты, повелитель? – обратился к властелину острова бобр по имени Добр.
- Потом, потом, - в нетерпении брызгал слюной Великий Хорь. – Не видишь, что ли, как я голоден? Срочно отправляйтесь на флагмане за первой партией откормленных гройлерных тушек!
Волнение на море все еще было нешуточным, и потому для надежности управления огромным сбивнем на борт взошли все двадцать два бобра, обитавших на зловещем острове. Доцент Петел, снова ставший трусоватым, прежде всех взбежал на сбивень и забрался в самый угол шалаша, который, по идее, предназначался для князя-диктатора.

                Глава шестая
                Мач и Мочка выбиваются из коллектива 
Под утробные звуки труб и надтреснутый звон литавр красочные вагончики заполнялись гладкими, разъевшимися гройлерами. Они впервые чувствовали себя «кем-то», поскольку все внимание тысяч собратьев, а также – репортеров ежедневника «Голос Гудрона», было приковано к ним – тем избранным, что удостоились чести провести остаток дней на чудесном зеленом острове. Как тут не возгордиться своей тушкой – идеальной по весу и мышечно-жировой консистенции.
 Мистер Гройль пребывал в самом наилучшем расположении духа. Груз тяжких проблем, еще недавно лишавший его душевного равновесия, вдруг легко и неожиданно рассосался, отлетел в небытие. С доверчивыми чикен-фри заключен договор о мире и дружбе – в благодарность за свежий ветер Куростана, с недавних пор гуляющий по Гудронаполису. Можно открывать посольство в соседней стране. Да еще и доцент Петел справился со своей дипломатической миссией, как ни странно, без сучка и задоринки. Тут поневоле проникнешься уважением и к личности дипломата, и к пославшей его державе. То есть – к самому себе.
Да вот он, Петел, стоит в первом ряду на трибуне, где сгрудились высокопоставленные провожающие – три мега-гройлера (за исключением Гыр-Быра, который сейчас вел уроки в школе) плюс некоторые привелигерованные тушки: пилот гудрожабля, архитектор гудронных небоскребов, технический персонал инкубатора и гудронного завода… И он, Петел. «Как стремительно я делаю карьеру в этой деловой стране! – думал доцент с восторгом. – Не то, что в нашем сонном царстве. Уж не стану ли я здесь министром иностранных дел?»
Вагончик подкатывал к каменистой косе, ведущей к зеленому острову, и дальше избранные гройлеры, издавая радостный квохт, шли пешком, один за другим скрываясь под сенью деревьев. Никто из сотен провожавших не мог видеть, как, едва войдя под сводчатую ветвистую арку, отобранные на съедение тушки мгновенно упаковывались в сетки и подвешивались вниз головой к перекладине, установленной на флагманском сбивне, благополучно прибывшем из Страны Хорор. Два десятка свежих, доведенных до кондиции гройлеров отправлялись в свое первое и последнее плавание.
Мистеру Грою наскучила эта профанация государственного праздника, к тому же солнце палило немилосердно, отчего он изрядно вспотел в своем халате химзащиты. Главный технолог империи повернулся и пошел прочь, в тень черного небоскреба.
- Постойте, дорогой Грой! – окликнули его сзади.
За четырехбуквенным гройлером, пыхтя, поспешал сам Главный Канцеляр. Он раздувался от любви к самому себе, он просто обязан был поделиться этой любовью с кем-нибудь, хотя бы с этим ироничным химиком-технологом.
- Вот что я думаю, мой Грой, - начал мистер Гройль, предвкушая будущее величие. – Мы ведь империя, верно?
- Допустим, - ответил мистер Грой, которому не терпелось поскорее нырнуть в тень.
- Не «допустим», а именно – империя! – убежденно объявил Главный Канцеляр. – Но… Вы сами-то когда-нибудь задумывались: как может существовать империя без императора? А? Нам непременно нужен император, иначе все это – курам на смех!
- Ты, что ли, собрался быть императором? – спросил мистер Грой таким тоном, что мистеру Гройлю сделалось не по себе, хорошее настроение было напрочь испоганено.         
 - Ну… По должности я вроде как лучше других подхожу… - промямлил претендент на трон.
Мистер Грой сунулся в порыжевший от химикатов карман своего халата и в руке его очутился крошечный пузырек.
- До чего же ты мне надоел, мутант бритый, - выдохнул химик-технолог.
В раскрытый от удивления клюв Главного Канцеляра брызнула едкая, пахучая струя, которая незадолго до этого отправила в анабиоз два десятка «жертвенных» гройлеров. И первый среди мега-гройлеров в беспамятстве повалился на гудронное покрытие переулка.
Мистер Грой огляделся. Вон рядовой «просер» (произведенный серийно) катит тачку с колотым гудроном. Как кстати!
- А ну иди сюда, - скомандовал безропотному гройлеру химик-технолог. – Вываливай свой гудрон и грузи вот этого почетного пенсионера. Он, похоже, от счастья в обморок упал.
Уже через каких-то пятнадцать минут мистер Гройль, туго спеленатый сеткой, болтался кверху лапами под перекладиной на сбивне, отправляющемся в Страну Хорор.
- Тут у вас не двадцать, а двадцать одна тушка получается, перебор, - заметил мистеру Грою бобр-капитан по имени Добр.
- В самый раз, какой перебор, - отмахнулся химик-технолог. – Очко! Это презент от нашего государства вашему в честь отправки первой партии тушек. 
- Ммм, какой огромный, жирный презент! – одобрительно покачал головой Добр. – Вот уж Великий Хорь будет доволен! 
                ***   
- Ну все, вам пора в школу, - строго сказала Мазочка, выйдя на крыльцо избушки-курятника, построенного для нее и цыплят Бравым Героем. – Хватит кататься по траве, клещей на себя собирать!
Желтенькие, пушистые цыплята горестно пискнули, однако делать нечего – раз мама сказала, надо слушаться. Хорошо еще, что не было надобности тащить с собой на урок учебники и тетради: все азы гройлерной науки юные школяры постигали из пространных речей главного учителя и воспитателя мистера Гр. Вместо рюкзачков с учебными принадлежностями брат и сестра несли связанные шнурочками и наброшенные на шею роликовые коньки, подаренные Бравым Героем. Ах, как здорово они катят по идеально ровному гудронному покрытию улиц и площадей!
Мазочка смотрела вслед вышагивающим по каменистой косе Мачу и Мочке и в который уж раз вспоминала о своем Мазокуре. Где он? Почему не перейдет через горный хребет и не отыщет их? Неужели совсем позабыл?
В первые дни жизни на этом зеленом островке она думала, что Мазокур так и не смог простить ей утрату яиц. Но нет, Мазокур не такой, он величав и великодушен. Может, боится опасного перехода через перевал или, пуще того, свирепых гройлеров? Тоже не сходится: муж никогда не выказывал себя трусом.
Но сейчас ее вдруг озарило понимание того, что Мазокур не придет за ними никогда. Боже мой! Ведь он уверен, что она бросила его ради Бравого Героя! Ушла вместе с ним, чтобы в другой стране начать новую жизнь… С другим мужем. И Мазокур вычеркнул из своей судьбы и ее, и своих собственных цыплят. Скорее всего, художник в отместку за мнимую измену Мазочки уже взял в жены одну из своих многочисленных поклонниц, и у них давно появился свой выводок.
Так может, ей стоит все-таки принять предложение Бравого Героя? Он изредка пробирается сюда, на зеленый остров, что-то ремонтирует, косит чрезмерно разросшуюся траву. Во время нечастых бесед они вспоминают родной Кур-Щавель и его обитателей – ну, то, что еще сохранилось в куриной памяти…
А Мач и Мочка наверняка в очередной раз вернутся из школы с минусовыми оценками, изруганные и униженные Гыр-Быром. Хорошо еще, что детки не придавали этому никакого значения – скорее наоборот, им нравилось выводить из себя тупого догматика. Хорошо и то, что буллинг со стороны гройлерят-школяров ее цыплятам не грозил: одноклассники Мача и Мочки отличались удивительной апатией и неспособностью затевать что бы то ни было без приказа Гыр-Быра. А учитель, к его чести, команды к началу травли «нестандартных» учеников пока не давал. Видимо, ему тоже все было безразлично.
                ***
Мистер Гр, он же – Гыр-Быр, звонко стучал своей цапалкой по собственной голове – точнее, по железной каске, ее венчавшей. Этим он возвещал начало урока, а заодно и «встряхивал» свои слежавшиеся мозги.
- Начинаем! – скрипуче выкрикнул главный учитель и воспитатель империи.
За гудронными партами восседали десятка три тщедушных гройлеренка, совсем недавно выпущенных из инкубатора. За ними почти не видно было Мача и Мочки, пристроившихся, как обычно, «на Камчатке».
- Итак, вопрос первый: кто такие гройлеры? – елейно обратился к аудитории Гыр-Быр, словно в вопросе содержался какой-то подвох.
Тишина была ему ответом.
- Молчите? Правильно! У всех настоящих гройлеров должно быть единое мнение по любому вопросу! А именно – никакого мнения. И еще, запомните: промолчишь – за умного сойдешь.
С последней парты раздался писк:
- Можно я отвечу?
Это была Мочка, извечный возмутитель спокойствия и нарушитель стандартного хода урока.
- Ну говори, желтоперая, коли уж ты не хочешь казаться умной, - тяжко вздохнул Гыр-Быр.   
- Гройлеры – это гонщики-роллеры, гоняющие на роликовых коньках! Я и Мач – настоящие гройлеры! Кроме нас, других здесь нет, – прочирикала Мочка.
- У-у-у! – в бессильной злобе потряс цапалками Гыр-Быр. – Это ответ не на оценку «ноль», которой удостаиваются правильные ученики. Это ответ на «минус»!
И продолжал, переведя дух:
- Запомните все и забейте в свои головы: гройлер – слово многозначное. Во-первых, исторически, это «голые бройлеры», дети инкубатора, лишенные вредоносного оперения. Ныне это значение ушло в прошлое, и слово «гройлер» означает «грозный бройлер». В-третьих, гройлеры – это «великие гудронщики», то есть groilers - это «great oilers*», выражаясь на английском языке. Вот так-то! А теперь перейдем к практическим опытам.

* - Гыр-Быр, конечно, перевирает: «great oilers» в переводе с английского означает «великие нефтяники». Но по сути учитель прав, ибо и мазут, и гудрон являются фракциями перегонки нефти.   
      
        В полной тишине мистер Гр поставил на учительский стол гудронную пирамидку. В нее была воткнута линейка с углублением на конце. Учитель поместил в углубление стальной шарик, оттянул линейку и… шарик взмыл вперед и вверх, пока не стукнулся о пол возле самого окна.
        - Видели? – торжествующе воскликнул Гыр-Быр. – А теперь смотрите дальше!
        И он, снова оттянув линейку, положил в ее углубление маленькое перышко. Бросок! И перышко, не пролетев и полметра, медленно опустилось на край учительского стола.
         - Какой мы делаем вывод? А? Опять молчите… Молодцы! Вы просто отличники! Единство в молчании – вот суть понимания.
         - Разрешите мне! – раздался писк из заднего ряда.
         Это был Мач.
         - Ваш опыт, учитель, показывает, что если тяжелый железный шар стукнет кого-то в лоб, то будет очень больно. А летящее перышко не причинит никому никакого вреда!
          Гыр-Быр просто рассвирепел:
          - Это ответ на оценку «минус бесконечность»! Ты бесконечно глуп, желторотый Мач! Вы оба близки к тому, чтобы быть исключенными из школы за минусовые знания. Берите лучше пример с умных одноклассников, имеющих по всем предметам замечательную оценку – нулевую. В единстве – сила! А вам, Мочка и Мач, никогда не стать сильными. Запоминайте: стальной шарик – это гройлер, достигший идеального веса тушки. И он способен летать на большие расстояния, покорять высоты. А перышко – это пернатые куры и петухи, которые никогда не полетят дальше своего насеста! Вы, Мач и Мочка – позор нашей школы. А теперь – вон из класса!
         Обрадованные цыплята вприпрыжку кинулись к двери и через минуту уже стояли под лучами палящего солнца.
        - Слышишь музыку? – навострила уши Мочка. – Там какой-то праздник! К тому же – на нашем зеленом островке. Покатили скорее, посмотрим!
        Вскоре брат и сестра пробирались сквозь кустарник к самой кромке берега на зеленом островке. Выглянув из зарослей, они увидели возле дощатого причала гигантское морское сооружение – плот, именуемый сбивнем. Тучные бобры, шлепая по струганным бревнам своими широченными хвостами-лопатами, таскали бесчувственных гройлеров, плотно упакованных в сетки, подвешивали их крючьями к высокой перекладине.
- Ух ты! – прошептал Мач восхищенно. – Надо же! Плот, похоже, готовится к отплытию в дальние края.
- Вот бы и нам попасть на этот плот! – мечтательно сказала Мочка. – Как хочется покататься по морю! Это гораздо интереснее, чем ездить по гудрону на роликах.      
 В этот момент старший бобр по имени Добр, он же – капитан сбивня, прокричал своим собратьям:
- Шабаш! Перерыв! Пора зубы стачивать!
- Давно пора, Добр! У меня уже пасть с трудом открывается! – вторили ему товарищи.
И все двадцать два бобра-корабельщика дружно отправились в близлежащий лес, где росли мощные дубы и сосны.
Мач и Мочка покатились, словно два желтых мячика, по настилу причала, затем юркнули на сбивень и схоронились в недрах просторного шалаша, служившего кают-компанией для бобриной команды.
                ***               
- Похоже, смотреть здесь больше не на что, - процедил мистер Грой, глядя, как под звуки фанфар флагманский сбивень Великого Хоря отчаливает от берега. – Пошли на совещание, уважаемый Гро. Вы, кажется, хотели изложить свой «План маршала»?
- Да, есть интересные идеи насчет нашего посольства в Куростане, - ответил не без гордости министр обороны.
Они поднялись в пентхаус Имперского небоскреба.
- А где же наш Главный Канцеляр? – озирался по сторонам маршал Гро.
- Он отправился вместе с подарками к Великому Хорю, - беспечно ответил мистер Грой. – Захотел самолично вручить первую партию гройлерных тушек и засвидетельствовать свое почтение князю-диктатору.
- Вот как? Не верю своим ушам! Вот уж не подумал бы, что наш мистер Гройль – такой отчаянный храбрец.
- Послушайте, Гро, здесь не столько смелость, сколько чисто дипломатический расчет. Кто, как не Главный Канцеляр, должен подписать с Великим Хорем договор о ненападении? Ни у меня, ни у вас таких полномочий нет. А между тем весь смысл еженедельных поставок гройлерных тушек заключается как раз в мирном договоре с хищными зубастиками.
- Логично, - промямлил Гро. – И что же, на время отсутствия Главного Канцеляра…
- …временным руководителем империи становлюсь я, на правах четырехбуквенного мега-гройлера, - отчеканил мистер Грой. – Что ж, маршал, излагайте ваш план.
- План таков: посольство нашей империи в Куростане – это не просто плацдарм для захвата территории со всеми ее обитателями. Зачем нам пленные, мистер Грой? Мы же их не едим, мы не хорьки. Мой план, который вы изволили окрестить «Планом маршала», заключается в том, чтобы подчинить Куростан, действуя изнутри. Надо, чтобы куры и петухи добровольно перешли в гражданство империи. Проще говоря – они по собственному хотению станут бройлерами. А там, глядишь, и гройлерами!   
- План недурен. Так действуйте, дорогой Гро! Тоннель сквозь горный массив все еще открыт. Наберите персонал вашего посольства и – вперед, в Куростан!
Вскоре четверка особо доверенных гройлеров-«засеров» (выращенных «за серией», в особых условиях) шагали по сумрачному тоннелю. Они катили перед собой тележки, груженные препаратами для резкого увеличения мышечной массы, а также – спортивным инвентарем и стопками гройлерной периодики – газетами «Грейдер», «Голос Гудрона» и журналом «Стальной Панцирь». Сам Гро впрягся в телегу с мешками пшена, ибо какая же пропаганда без подкупа?
                ***
- Вы кто такие? Откуда взялись?
Бобр по имени Добр изумленно смотрел на двух крохотных ярко-желтых существ, попискивающих от голода. Добр никогда в жизни не видел цыплят, равно как и вся его команда.
- Мы – маленькие курочка и петушок, наша родина – Кур-Щавель! – гордо ответила Мочка.
- Кур-Щавель? – переглянулись бобры-корабельщики.
- Да это же Куростан, который мы атаковали совсем недавно, - вспомнил Добр. – Здорово досталось тогда воинству Великого Хоря!   
- Дайте, пожалуйста, что-нибудь поклевать, - канючил Мач.
- Да что же вам дать? - растерялся капитан сбивня.
- Да их самих скоро сожрет Великий Хорь, - пробубнил кто-то из бобров. – Хотя, конечно, для такого проглота любой из этих младенцев – только на один зуб.
- Жалко детишек, - вздохнул Добр.
Он взглянул назад, туда, где на горизонте виднелась узкая полоска только что покинутого берега.
- Вот что, - обратился Добр к собратьям. – Поворачиваем на Куростан, отвезем этих мальцов к родителям. Подождет Великий Хорь, посидит еще немного на консервах.
Гул одобрительных голосов был ему ответом.
- У нас в Кур-Щавеле папа живет, он там самый главный художник, - зачем-то пояснила Мочка. – А мама осталась в плену у гройлеров на зеленом острове… Надо сообщить папе, что она ждет его!
Бобры налегли на весла, и сбивень стал неуклюже разворачиваться.
…С набережной Кур-Щавеля в тревоге смотрели на флагман Великого Хоря, увеличивающийся по мере приближения к берегу. Видно было, что какой-то бобр усиленно размахивает белой тряпкой.
- Они не собираются нападать, тут что-то другое, - задумчиво молвил профессор Алектор. – Похоже, намечаются переговоры.
В толпе кур-щавельцев показались срочно вызванные секретарь общепородного мыслительного центра «Ума палата» Конь-Кур и сама председатель «Куриных мозгов» Рябая Карлица Глаша. Сбивень ткнулся в песок и замер.
На берег выкатились два желтых комочка, вслед за ними – команда лоснящихся на солнце бобров.
- Кто тут у вас главный художник? – обратился Добр к встречающим. – Эти мальцы говорят, что они его дети.
Вздрогнул всем телом стоящий в толпе Мазокур, несмело подошел к цыплятам и, прижав их крыльями к испачканной краской груди, понес в свою избу-курятник. Мач и Мочка о чем-то возбужденно щебетали, а о чем – того не было слышно кур-щавельцам.
Вскоре словоохотливые бобры рассказали куриному сообществу обо всем, что происходило в этот день в соседней Империи Гройлеров.
- Так они еще живые? – спросила Рябая Карлица Глаша, указывая на подвешенные тушки гройлеров. – Их надо немедленно развязать!
- Угу, - добавил Премудрый Плимутрок. - И запереть в сенном сарае с душистым клевером. А то кто знает этих мутантов. Чего доброго, в награду за спасение они сами нас всех пленниками сделают.
- Н-да, два десятка откормленных бройлеров – это сила, способная в два счета подмять под себя Кур-Щавель, - согласился секретарь собрания Конь-Кур.
Двадцать один бобр – двадцать одна тушка. Корабельщики взвалили бесчувственных гройлеров на плечи и перенесли их в сенной сарай. Там спасенных освободили от пут и рядком сложили на пахучем клевере. Лег и Аям принесли в сарай несколько ведер пшена, бобры притащили лохань воды из речки Поколенки и гройлеров, чудом избежавших зубастой пасти Великого Хоря, крепко-накрепко заперли на засов.
- Посмотрим, как они поведут себя, когда очухаются, - пробормотал Конь-Кур. – А вам, уважаемые бобры, мы предлагаем немного передохнуть в нашей прекрасной стране.
- Тем более, что, насколько мне известно, куры и петухи – непригодная пища для вашего племени, - сказал Алектор.
- Мы – всего лишь корабелы и мореходы, - сконфуженно отвечал Добр. – Это Великий Хорь заставил нас сделать плоты для нападения на ваш Кур-Щавель.
- Так будьте гостями, друзья, - порешила Карлица Глаша.
И тут со стороны сенного сарая донеслись истошные вопли пленников, затем – увесистые удары в дверь, стены…
- Не-а, эти доски не прошибет даже бройлерный лоб, - заметил меланхолично Конь-Кур. – Скоро выдохнутся, успокоятся. Но продержать их на карантине придется недели две, как минимум.
                ***
 Бобры одобрительно разглядывали изгибы речки Поколенки, барахтались в прозрачной воде, завистливо поглядывали на сосновый бор, что стеной стоял неподалеку от города.
- И почему у вас тут не водятся наши собратья? – удивлялся Добр. – Здесь есть все, что нужно бобрам и бобрихам для счастливой жизни. Ах, как не хочется возвращаться к Великому Хорю! Если приплывем с пустыми руками, он нас загрызет поодиночке, это уж точно…
- Увы, спасенных бройлеров мы вам отдать не можем, - твердо сказала Рябая Карлица Глаша. – Это же для них – верная смерть в утробе Великого Хоря!
- Мы – курманисты, - важно произнес профессор Алектор.
- А нас на верную смерть отдавать можно, да? – заныл один из бобров.
- Зачем же, - пожал плечами Конь-Кур. – Вы могли бы остаться жить с нами, поселиться в лесу, строить для нашей страны морской флот.
- Свежая бобровая струя – это здорово разнообразит жизнь в Кур-Щавеле! – загалдели куры и петухи. - Мы – за!
- Ну что, бобры, остаемся? – повернулся к собратьям капитан Добр.
- Это измена Великому Хорю… - осторожно начал кто-то из команды вёсельников.
- Измена? – удивился Добр. – Да ведь мы этому кровопийце не присягали. Забыли? Мы же не принимали участие в голосовании, в отличие от крыс, хорьков и опоссумов. Бобры – сами по себе и вольны решать свою судьбу самостоятельно.
- Остаемся, остаемся! – ревели бобры. – Нам надоело постоянно жить в страхе и нести коллективную ответственность за преступления Хоря!
- Слышь, бобр Добр, ты отведи на всякий случай флагманский сбивень в дальний затон, да и сами не мешкайте, начинайте обосновываться в лесу, вдоль речки, - посоветовал капитану мореходов Конь-Кур.
И вовремя: к толпе кур, петухов и бобров подошел исполинский начальник ОПа.
- Уважаемые жители Кур-Щавеля! Посольство Империи Бройлеров только что прибыло на площадь Яйца! – возгласил Брама.
                ***
…Когда Великий Хорь осознал, что бобры никогда больше не вернутся в страну Хорор, не привезут вожделенные тушки гройлеров, он впал в истерику. Мало того, что ураган уничтожил весь  одночасье утрачен весь его флот, так теперь еще и флагманский сбивень оказался в руках врагов! И впереди – жизнь впроголодь, без радостей чревоугодия… С досады князь-диктатор чуть было не съел работягу Пет-Руся, но его тактично остановил Опус:
- Повелитель, этого русака жрать нельзя. Он нам нужен. Пленник добывает вкусные мидии, ловит анчоусы, роет хрущей. Мы ничего такого не умеем, Полнолунный. Не знаю, как вам, а всем зубастикам новая диета очень даже по нутру.
При слове «диета» Великий Хорь как-то странно передернулся, правый глаз его налился кровью, выкатился из орбиты и князь-диктатор, всхлипнув, повалился на земляной пол своей норы. Замер неподвижно.
Опус подошел несмело, попинал одеревеневшую гору шерсти, клыков и когтей, еще недавно именуемую Великим Хорем. Лишь слабый стон из груди повелителя острова был ему ответом.
- Ну вот тебе раз! Да его удар хватил, - подивился Главный опоссум. – Инсульт.
Он вызвал в княжескую нору Пет-Руся, с которым за последнее время успел сдружиться.
- Что делать будем? – спросил Опус. – Ты же умеешь рыть колодцы, лихо обращаешься с лопатой. Можешь выкопать ему могилу? Или лучше подрыть стены и обрушить свод пещеры? Тогда этот кровосос будет заживо погребен в своей норе. Готовый мавзолей!
 - Никак не можно, - прокукарекал Пет-Русь. – Божья тварь все-таки. Я берусь за ним ухаживать, кормить с ноги.
- А вдруг он очухается? – аж содрогнулся от такого страшного предположения Опус.
- Может, очухается, может – годами так лежать будет. Не нам решать.
Огромная слеза вытекла из кровавого глаза Великого Хоря и он тихо заскулил.   

                Глава седьмая
                «Стань как бройлер!»
  «План маршала» воплощался полномочным послом Гро стремительно и довольно-таки успешно. Вскоре улицы Кур-Щавеля было не узнать. Мало того, что по ним расхаживали, будто новые хозяева жизни, тучные белые гройлеры, удивлявшие всех своей голой пупырчатой кожей, отсутствием гребешков и бородок. Но главное – над обочинами пыльных дорог высились огромные рекламные щиты.
На одном из них раскормленный анаболиками петух с непомерно раздутой грудью, шаровидными бицепсами крыльев и накачанными окороками гордо взирал вдаль, а смазливая курочка смотрела на него обожающим взглядом. Текст гласил: «Стань как бройлер, и будешь счастлив в любви!»
На другом плакате тот же пернатый культурист с победно вздернутым гребешком поставил когтистую лапу на поверженного чахлого петушка, не пожелавшего стать похожим на бройлера. «Стань как бройлер, и тебе не будет равных в петушиных боях!» - обещала надпись.
Еще один рекламный щит был установлен возле университета. На нем петух-студент, отягощенный мышечной массой, отвешивал пинка высокому тощему преподавателю, в котором нетрудно было узнать профессора Алектора. Текст был такой: «Студент! Стань как бройлер, и ни один препод не посмеет поставить тебе двойку!»
Привлекали внимание и плакаты, обращенные к жительницам Кур-Щавеля. На одном таком щите изображена была аппетитная курица с невиданными формами: огромный бюст и широченное гузно. На заднем фоне толпа петушков алчно взирала на прелестницу. «Стань как бройлерша, и ты будешь королевой красоты Кур-Щавеля!»
И так далее, и тому подобное… Конь-Кур не успевал отправлять в типографию все новые и новые эскизы красочных воззваний.   
Конечно, все эти заманчивые перспективы нужно было наглядно подтвердить. И маршал Гро, полномочный посол Империи Гройлеров, заявился в редакцию газеты «Курям».
Конь-Кур понуро восседал на своей жердочке: рекламные плакаты приносили неплохую прибыль, однако в последнее время газета «Курям» потеряла массу подписчиков. Почему? Да потому, что кур-щавельцы переключились на «Грейдер», «Голос Гудрона» и «Стальной Панцирь». Это было что-то новенькое для кур и петухов! В специальных выпусках заграничных изданий, рассчитанных на аудиторию Кур-Щавеля, убедительно расписывались преимущества кипучей гройлерной жизни по сравнению с вялотекущим бытием пернатых курочек и петушков. Кур-Щавльцы дивились гудронным небоскребам, над которыми висел гигантский гудрожабль; петушки обсуждали спортивные залы и разнообразные тренажеры, куры умилялись фотографиям, где юных выпускников инкубатора посвящали в гройлеры…
Особое доверие читателей вызвала большая статья доцента Чики-Куки-Петела-Кура, где он благодарил судьбу за то, что стал подданным Империи Гройлеров и молниеносно сделал головокружительную карьеру. «В этой стране умеют ценить таланты, и я счастлив, что скоро стану министром иностранных дел», - восторгался автор. 
Кому же еще верить, как не герою, совершившему первый в истории Кур-Щавеля дальний полет?
- Я предлагаю провести состязания по конь-куру, - заявил с порога маршал Гро. – Ваша колонна – против моей! Но это будет не четверной, а пятерной конь-кур. Вы согласны или уклоняетесь от вызова?
Конь-Кур, конечно же, не мог позволить себе спасовать перед каким-то инкубаторским бройлером. Он отправился к Браме, начальнику ОПа.
- Брама! Настал час, когда только ты и вся твоя мощь способны отстоять честь и славу Кур-Щавеля! Один лишь ты можешь удержать на своих плечах четверку моих бойцов. Ты чуть не вдвое толще любого бройлера! Ну как, ты готов, доблестный защитник общепородного покоя?
- Не проблема, - отвечал Брама. – Пошли репетировать, мой тренер!
На ристалище начальник ОПа довольно легко передвигался с четырьмя бойцовыми петухами, колонной возвышающимися на его крутом загривке. Но полноценной тренировки не получилось, поскольку для колонны не нашлось спарринг-партнера: во всем Кур-Щавеле больше не было второго Брамы. И даже Брамши не было, ибо жил начальник ОПа, как и профессор Алектор, одиноким бобылем. 

                ***
В назначенный день на трибунах ристалища был полный аншлаг: за билеты на небывалые состязания шла драка на Площади Яйца, а те счастливцы, что уселись-таки на длинные зрительские жердочки, азартно делали ставки. Большинство верили в Конь-Кура и Браму, но были и скептики, отдававшие предпочтение пятерной колонне гройлеров. Ее неоспоримое преимущество заключалось в том, что общий вес гройлерной колонны значительно превышал вес колонны пернатой, даже несмотря на присутствие в ней опорного «коня» Брамы. По случаю такого исторического события, на вершине петушьей колонны восседал сам Конь-Кур, никогда прежде не принимавший участие в этой потехе: он предпочитал оставаться главным тренером. Но сегодня предстояла принципиальная схватка двух цивилизаций, и Конь-Кур не мог оставаться в стороне. Ведь на него смотрел весь Кур-Щавель!
В свою очередь, мистер Гро был «конем» своей колонны, встав в ее основание. Ибо среди всех гройлеров империи не нашлось бы силача, способного удержать на своей жирной холке маршала-супертяжа, да еще и с тремя обычными тушками в придачу. А для Гро было сущим пустяком бегать по ристалищу с четверкой гройлеров на плечах. 
Под звуки фанфар колонны стали сходиться. Зрители оглохли от гвалта на трибунах, сквозь который прорывались истошные кукареканья Лега и Аяма. Пестрая от разноцветных перьев петушиная «пятерка» стремительно набегала на бледную «пятерку» гройлеров. Казалось, соперники вот-вот сокрушат друг друга, но произошло то, чего никто не ожидал: опорный «конь» маршал Гро перед самой сшибкой сделал резкий финт, и его колонна вильнула в сторону, избежав столкновения. А Брама по инерции все бежал и бежал, и Конь-Кур, уже начавший крениться вперед, чтобы схватиться с верхним гройлером Джи-два, потянул за собой остальных пернатых конькуровцев.
 И… вся петушья колонна посыпалась на траву. Они вставали, отряхивались, нелепо озираясь по сторонам.
- Победа за нами, вы согласны? – громовым голосом прокричал Гро.
- Согласен, - мрачно изрек Конь-Кур под разочарованный квохт на трибунах. – Требую реванша!
- Извольте! – ответил Гро издевательски.
И снова колонны бойцов стоят друг против друга, Конь-Кур свирепо смотрит сверху вниз  в безбровые глазки маршала Гро.
- Не уклоняйтесь от сшибки, Гро! Иначе ваша победа будет торжеством трусости над храбростью! – прокукарекал Конь-Кур и трибуны зашлись в едином квохте поддержки своей команды.
Колонны стремительно сходились, рассвирепевший Конь-Кур выставил когтистые ноги в направлении шеи верхнего гройлера. Еще секунда, и вражеский боец будет непременно сброшен.
Но – вот оно, коварство маршала империи! Когда между ним и Брамой оставалось буквально полметра, Гро поднял крыло и его цапалка «выстрелила» вперед, захватила мощную голень Брамы и рванула ее на себя. Начальник ОПа нелепо скакнул на одной ноге и завалился набок, а с ним – и вся колонна кур-щавельцев.
Фанфары выдохнули печально, а маршал Гро с четверкой собратьев на плечах уже совершал победный круг почета перед раздосадованными зрителями.
Конь-Кур поднялся, сверля глазами ненавистного посла Империи Гройлеров.
- Слушайте, Гро, это нечестно! – закричал он. – Вы применили недозволенное техническое приспособление!
Маршал движением плеча скинул с себя четверку гройлеров, сказал насмешливо:
- Я такой, какой я есть. Понимаете? Цапалка – это часть меня. Вы хотите, чтобы я ее вырвал? Позвольте, но это все равно, как если требовать от носорога спилить свой рог перед схваткой с бегемотом!
Конь-Кур не нашелся, что ответить, а зрители, невесело обсуждая сразу две победы чужеземной команды, в расстроенных чувствах расходились с ристалища. И кто-то сказал (скорее всего, это был доктор Куропат):
- Вот если бы наши атлеты покушали анаболических стероидов, тогда мы точно одолели бы этих бритых мутантов! Ведь конь-кур - исконно наш, петушиный вид состязаний!
                ***
Профессор Алектор, распираемый праведным гневом, шел в редакцию газеты «Курям», чтобы заявить протест по поводу плаката, где его изобразили столь уничижительным образом. Его, декана факультета, бьет под гузно какой-то разъевшийся оболтус!   
Правда, Алектор считался деканом лишь «по умолчанию», поскольку был единственным преподавателем на факультете Раздумий о прошлом. Его так и называли за глаза: «прошляк». 
Спецификой этого факультета было внушить студентам, что у курино-петушиного племени – великое прошлое, которое и составляет главную суть настоящего и будущего для всего народонаселения Кур-Щавеля. И Алектор заочно и жарко полемизировал с Гыр-Быром, главным идеологом Империи Бройлеров. Ведь Гыр-Быр выдумал вздорную, никчемную с научной точки зрения теорию, согласно которой стремиться надо к некоему прогрессивно-технологичному будущему.
- Бред, бред и еще раз – бред! – каркал профессор на своих лекциях. – Как можно стремиться к тому, чего нет? А? Как, я вас спрашиваю? Будущего не существует! А вот прошлое – оно-то как раз никуда не девается, оно всегда под рукой у научного экспериментатора. Добро и свет, льющиеся из прекрасного, героического прошлого, должны войти в каждую избу-курятник, в голову каждого кур-щавельца! Мы, ученые, строим это великое прошлое и постоянно улучшаем свою постройку, делая ее все более комфортабельной, удобной для всего курино-петушиного сообщества.
И резюмировал:
- Куры спасли Рим? Да, спасли! Это – непреложный исторический факт, который я обосновал в своей монографии. И вот к этому-то факту и надо стремиться нашей цивилизации. То есть: мы спасли, спасаем и будем спасать Рим! В прошлом, настоящем и будущем. Факт спасения курами древнего Рима становится вечной константой, неизменной во времени и пространстве! Мы с этой победой рождаемся, с нею и умираем!
Полянная аудитория взрывалась хлопаньем крыльев, и Алектор, чинно раскланиваясь, ощущал себя завоевателем Рима. А что… Если немного покорпеть над новой монографией, то можно, пожалуй, обосновать, что не кто иные, как современные жители Кур-Щавеля, в своем пред-бытии, непроглядной аппенинской ночью, при свете колышущихся факелов, устремлялись воинственно к стенам Вечного Города.   
Сегодня Алектору пришло в голову переименовать свой факультет в факультет Вечного Прошлого. И на самом-то деле именно с этой идеей он шел в редакцию, а недовольство рекламным плакатом, порочащим его репутацию, лишь усиливало переговорную позицию Алектора. 
В редакции было необычайно тихо. Но вот из-за двери просторной фотолаборатории донеслось жужжание мотора, скрежет шестеренок…
Дверь распахнулась, на пороге лаборатории возник деловитый Конь-Кур.
- День добрый, профессор, - кивнул он посетителю. – Хорошо, что вы пришли. А то с тех пор, как в зыбучих гудронных болотах растворился наш Бравый Герой, мне и поговорить-то не с кем.
- А кто такой бравый… - начал было профессор, но Конь-Кур уже повернулся к нему спиной.
Они вошли в фотолабораторию. Глазам изумленного Алектора предстало громоздкое сооружение: колесо, лежащее плашмя, напоминало детскую карусель. На ней – вереница фотографий кур-щавельцев. А в самом центре колеса высилась неподвижная будка.
- Пройдите в смотровую кабину, профессор, - пригласил Конь-Кур.
- Это какой-то эксперимент? – начал было Алектор. – Учтите, я не давал согласия…
- Бросьте, бросьте, профессор! Дерзайте, вы же ученый!
Старик вошел в смотровую будку, прильнул к маленькому окошечку. Прямо перед его глазами красовалась фотография красавца Брахмапутры. И вдруг послышался тот самый визг шестеренок и мерное жужжание электродвигателя… Сначала перед взором профессора проплыло фото Аяма, затем – Премудрого Плимутрока, Барабуша, Мазокура и, наконец, его самого – гордого, тощего Алектора. Движение картинок постепенно убыстрялось, и вот уже, глядя в окошечко, нельзя было различить, чей портрет со страшной скоростью проносится мимо… Изображения кур-щавельцев слились в одно мутное пятно.
Гудение мотора низверглось с высоких тонов на низкие, все остановилось.
- Гм, занятно… И что сие означает?
- Как вы и сказали – эксперимент, - волнуясь, сказал Конь-Кур. – Наберитесь научного терпения.
Редактор газеты «Курям» быстро собрал все фотографии разноликих петухов и курочек, а вместо них… Вместо них Конь-Кур разместил на сиденьях своей карусели фотографии бройлеров. Все, как один, без перьев, с пупырчатой кожей, лысыми головенками и широченными телесами, эти существа были словно… да не словно, а вот именно что - инкубаторскими. Расплывшиеся, хрящеватые и мясистые туши с дряблыми, складчатыми боками двинулись по кругу перед глазами профессора Алектора.
Но вот карусельный бег достиг наивысшей скорости, мотор взял верхнюю ноту, и профессор с изумлением увидел в окуляре совершенно четкую, мощную фигуру бройлера. Он неподвижно смотрел прямо в глаза Алектору - с победоносным, торжествующим выражением хари.
- О боже… - прошептал ученый, отшатнувшись от окуляра.
Двигатель снова издал разочарованное «ви-и-у-у» и заглох. Карусель остановилась. Алектор вышел из смотровой кабины и вопросительно уставился на Конь-Кура.
- Только что вы, профессор, своими глазами увидели неизбежную гибель курино-петушиной цивилизации. Мы обречены. Мир будет принадлежать им, бройлерам. Надолго ли? Неизвестно. Однако для нас с вами в этом новом бройлерном порядке места нет.
- Позвольте, позвольте же, - мямлил профессор, готовясь вступить в полемику, хотя уже непреложно чувствовал всю тяжкую правоту Конь-Кура.
Редактор словно и не слышал его:
- Кур-Щавель населен индивидами, наделенными различным мышлением, привычками, внешностью. Мы все разные, понимаете? И в Кур-Щавеле быть разными, уникальными, штучными – это нормально. Однако в условиях потрясений, поворотов судьбы, - Конь-Кур с силой толкнул сиденье, и карусель завертелась, - так вот, в условиях внешнего воздействия такое государство становится неустойчивым… Его образ размывается, тает и – исчезает, теряет идентификацию, подобно тем портретам наших сограждан, что вертелись перед вашими глазами.
- Чем оригинальней и своеобычней каждый в отдельности, тем аморфнее и податливей перед лицом агрессии сообщество таких индивидов? – шмыгнул носом Алектор. – Так, что ли, по-вашему?
- А, по-вашему – что, не так? – язвительно переспросил Конь-Кур. – Вы же только что сами все видели, вы – ученый, вы не можете оспаривать объективные данные, полученные в ходе научного эксперимента! Под воздействием внешней силы, выраженной в данном случае запуском карусели, у бройлеров еще четче становятся линии контура, выразительнее мощный торс, увереннее и бессмысленнее взгляд. Повторяю: нам не выстоять против этой тупой и бесчувственной силы.
- И что же делать? – беспомощно спросил профессор.
- Я пока не готов ответить на ваш вопрос. Зайдите на днях. Да хорошенько обдумайте то, что сейчас видели!
Алектор, уже успевший позабыть, зачем он, собственно, шел в редакцию, потрусил прочь. 
         
                Глава восьмая
         Виза для Мазокура, жребий Рябчика и счастье маршала Гро               
Посольство Империи Гройлеров расположилось в огромном дровяном сарае, из которого, естественно, перед этим вынесли все дрова. Часть пространства была перерезана прозрачными перегородками, здесь велся прием посетителей.
Чего же хотели эти посетители? На этот вопрос давала ответ вторая, куда более просторная часть помещения посольства.
Здесь располагались спортивные тренажеры. И петушки, вдохновленные рекламными плакатами, стояли в очереди к окошкам, чтобы записаться в члены спортивного клуба «Качок», причем всех, независимо от породы и веса, принимали бесплатно.
Каждому вкалывали в плечо стероидные препараты и выдавали пакет с двухнедельной порцией анаболиков и другой высококалорийной «химией».
- Обычную петушью еду с этого момента принимать нельзя! – грозно вещал Джи-два, которого курщавельцы уже успели окрестить Джидвой.
И дрожащий от нетерпения петух устремлялся к тренажерам, где его радушно встречал тренер из числа прибывших в Кур-Щавель гройлеров.
Художник Мазокур, вошедший в это царство культуризма, потерянно озирался по сторонам.
- Вы хотите записаться в члены клуба «Качок»? - угодливо спросил подскочивший Джидва. – Гениального живописца примем без очереди!
- Нет-нет, мне нужен господин посол, - неуверенно промямлил Мазокур.
- Ах вот оно что! Идите к дальнему окошку.
Там, в углу сарая, посол Гро о чем-то оживленно дискутировал с Конь-Куром. При появлении художника оба выжидающе замолчали.   
 - Мне нужна виза в Империю Гройлеров, - тихо сказал Мазокур.
- Виза? – удивленно посмотрел на него посол Гро. – У нас закрытая страна, туристические поездки в империю запрещены. Но… Я могу сразу, прямо сейчас, дать вам подданство Империи Гройлеров и – милости прощу! Только сначала вы должны отказаться от вашего родного гражданства.
- У меня жена проживает в вашей империи, - выдал аргумент Мазокур. – Я хочу забрать ее назад, на родину.
- Сложный вопрос, - почесал свой загривок цапалкой мистер Гро. – Так быстро его не решить…
- Но она там с ума сходит в одиночестве! – кукарекнул в отчаянии художник. – Я не могу медлить ни дня!
- Ничем не могу посодействовать, - вздохнул посол. – Так вы принимаете подданство Империи Гройлеров?
Мазокур и не заметил, что все, кто находился в тот момент в посольском сарае, молча смотрят на него. И художник побрел к выходу.
Гро прокричал ему вслед:
- Учтите, туннель уже закрыт заслонкой с нашей стороны! Если рискнете незаконно пересечь границу горными тропами, то вас растерзает наш бдительный патруль!
И весь спортивный зал вдруг разом закудахтал, закукарекал, заквохтал:
- Иди, не бойся! Мазок, покажи себя мужиком! Наплюй на все, спасай жену! Мазокур, если даже ты погибнешь, твое искусство останется с нами навеки!
- Спасибо, друзья, - растроганно шептал Мазокур. – Вы укрепили меня в моем решении.
                ***
О чем же так бурно спорили у окошка маршал Гро и Конь-Кур? А вот о чем.
Уязвленный двумя поражениями в своем виде спорта, Конь-Кур предлагал провести боксерский поединок между ним самим и послом империи.
- Выйдем один на один, и там посмотрим, чья возьмет, - с мрачной решимостью говорил редактор газеты «Курям», он же - секретарь собрания «Ума палата».
- Это несерьезно, у нас слишком разные весовые категории, - отнекивался Гро. – Ну зачем вам лишний раз позориться перед согражданами, подумайте сами!
- Зато я в совершенстве владею техникой бокса! – стоял на своем Конь-Кур. – Мышечная масса решает далеко не все и не всегда!
Маршал на секунду задумался.
- Вот мое решение, господин редактор. Если уж и суждено состояться боксерскому поединку, то ни с кем другим, кроме Рябчика, сына спикерши вашего парламента Глафиры, мы биться не будем. Это принципиально. Dixi!*
- Почему? – удивился Конь-Кур.
- Да потому, что отец Рябчика – основатель Империи Гройлеров, академик Пит! – взвизгнул мистер Гро. – Я тоже, хм, его биологический сын, и все прочие гройлеры нашей прекрасной империи! Мы все – однояйцевые близнецы! Вот и выясним на ринге, какая из наших двух стран предоставляет родным братьям наилучшие условия для развития личности.
И Конь-Кур снова вынужден был согласиться с доводами маршала Гро.
*  - я сказал (лат.)
                ***
Рябчику отвели отдельную боксерскую грушу и дали несколько дней для тренировок в зале спортклуба «Качок». При этом принимать анаболики и прочую химию ему было запрещено – ради чистоты эксперимента. Конь-Кур настоял, чтобы временно был отстранен от употребления стероидов и будущий соперник рябого араукана - Джи-два. Впрочем, за свою жизнь этот гройлер съел уже столько гормональных добавок, что являл собою гору сплошной мышечной массы.
- Вот здорово! – радовался Джи-два. – Наконец-то я от души поем петушиной еды. До чего же вкусны эти черви, жуки, пшено и клевер!
- А мы уже с первого дня повыкидывали всю химию, - говорили три других гройлера, служивших в посольстве. – Хоть раз в жизни нормально пожрем. Только ты нас не выдавай мистеру Гро, дружище Джи-два!   
Знали бы они, что и сам полномочный посол вовсю уплетает зерно и букашек, забросив всяческую химию!
Рябчику быстро надоело стучать клювом в боксерской перчатке по жесткой груше, у него мутилось в голове после каждого такого удара. И он предпочел готовиться к бою в открытых кафе, коими изобиловал Кур-Щавель. Здесь Рябчика, ставшего знаменитостью, наперебой угощали восхитительным соком гуавы, отборными червями, а курочки так и стреляли глазами в героя-смельчака:
- Это же надо, не побоялся выйти на ринг против бройлера! – квохтали юные поклонницы новой кур-щавельской «звезды».
- Но ведь победить бройлера невозможно, - кудахтал Брахмапутра. – Это же брой-лерр! Лучше откажись, Рябчик, пока он тебе шею не свернул!
- Ерунда, - отмахивался сын Карлицы Глаши, пребывая в эйфории славы. – Ну кто такой бройлер? Неуклюжая масса жира и мяса. Такого дубасить – одно удовольствие. Не то что грушу в спортклубе. Жаль, перьев у него нет, а то полетели бы клочки по закоулочкам!
- Молодец, Рябчик! Прости, что мы раньше тебя недооценивали, - говорил толстый Кочет и подливал в бокал араукана сок манго.
Но вот настал день поединка. Ринг установили посреди Площади Яйца, способной вместить все население Кур-Щавеля. Особо уважаемые зрители разместились на Канатной Орбите, повиснув в петле над самым рингом. Все прочие готовились наблюдать за боксерской схваткой с расположенных рядами жердочек.
Гройлер Джи-два после нескольких дней без анаболиков чуть поуменьшился в размере, но все равно, словно утес, возвышался над карликовым арауканом. На клювик Рябчика и клювище Джидвы были натянуты боксерские перчатки. Роль судьи в ринге вытребовал себе Конь-Кур.
Мало кто обратил внимание на странное поведение маршала Гро и трех других гройлеров, сидевших в разных местах на трибуне. Они постоянно почесывались: Гро – своими железными цапалками, а Джи-один, Джи-три и Джи-четыре – когтистыми лапами.
- Да что это со мной? – бормотал Гро. – Аллергия какая-то, что ли?
Все его тело покрывали белесые отростки, предвозвестники скорого появления перьев. Те же обратные мутации стремительно происходили и с другими посланцами Империи Гройлеров.
Мистер Гро вдруг понял, что его совершенно не интересует поединок, который вот-вот должен был начаться. Его волнует совсем другое… А именно – курочка-Тизанка Хи-Хи, сидевшая рядом. Гро все чаще и чаще поглядывал на нее, потом не сдержался и спросил:
- Сударыня, а что вы делаете сегодня вечером?
Обворожительно приоткрывшийся клювик Хи-Хи и лукавый взгляд из-под крашеных бровей был ему ответом, и сердце несгибаемого маршала дрогнуло, а потом забилось часто-часто…
Ударил гонг. Джи-два перестал чесаться и сразу же бросился на миниатюрного соперника, собираясь просто-напросто раздавить его своей тушей. Но увертливый араукан проскочил между ног исполинского гройлера и тюкнул его точно в гузно, ибо выше Рябчик допрыгнуть не смог. Джи-два развернулся и в ярости нанес удар своей перчаткой, горя желанием пришибить шмакодявку. А тот отскочил в сторону, и клюв гиганта вонзился в опилки, покрывавшие ринг. У Джидвы помутилось в его гройлерных мозгах, и он какое-то время продолжал стоять согнувшись. Этим не преминул воспользоваться Рябчик и снова клюнул перчаткой в гузно соперника.
- Эге, да у нашего Рябчика есть шанс победить по очкам! – закудахтали знатоки на трибуне.
А сверху, с Канатной Орбиты, на храброго араукана посыпались заранее приготовленные цветы.
- Так держать, малыш! – подбадривали петушка повисшие над рингом доктор Куропат, главный блюдомир Квох и владелец кабаре куропех Барабуш. 
Тщеславный Рябчик принялся картинно раскланиваться на все четыре стороны, и тут Джи-два, выпрямляясь из согнутого положения, нанес араукану апперкот такой силы, что петушок взмыл вверх, словно подброшенная тряпка. Трибуны разочарованно выдохнули: «У-у-у…»
Гройлер прикинул, куда должен был приземлиться его соперник, и задрал голову, чтобы Рябчик упал аккурат на его боксерскую перчатку. И все произошло именно так, как рассчитывал Джи-два. Худосочное тельце петушка рухнуло на клюв мутанта, переломившись пополам: ноги и живот повисли на гройлерной харе, а голова и шея свесились на затылок противника.
Джи-два уже ничего не видел, кроме перьев на брюхе араукана, они щекотали ему ноздри, забивались в глаза. А Рябчик быстро-быстро стучал по его жирному загривку, с каждым ударом набирая очки.
Джи-два попытался сбросить намертво прилепившегося к нему петушка. Применять крылья, а тем более – когтистые лапы, было запрещено правилами, и гройлер в бессильной ярости нелепо носился по рингу, тряся головой. Наконец, он всей своей исполинской массой налетел на ограждение ринга, пружинистый канат отбросил его назад, Джи-два споткнулся и растянулся на опилках.
Рябчик своими крошечными лапами стоял на горле поверженного соперника.
Не мешкая ни секунды, понимая, что Джи-два вот-вот вскочит на ноги, бдительный рефери Конь-Кур возгласил срывающимся фальцетом:
- Соперник на лопатках! Победу одержал араукан Рябчик!
Наверное, во всех уголках Кур-Щавеля был слышен истошный, радостный вопль, вырвавшийся из сотен петушиных и куриных глоток. Конь-Кур торжествующе посмотрел туда, где только что сидел посол Гро. И с удивлением обнаружил, что маршала нет на трибуне.
Пустовало и то место, где совсем недавно сидела курочка Тизанской породы по прозвищу Хи-Хи.
                ***
Они гуляли вдоль берега и нежно кукарекали друг с другом. О чем? Да какая разница, о чем говорят влюбленные!
- Мой маршал, - чирикала Хихи.
- Моя Хихонька, - нежно вторил ей Гро.
Они забрели уже довольно далеко от города, вот и лес впереди стоит стеной. Маршал Гро встрепенулся: посреди речки Поколенки, среди сосен, бобры деловито возводили плотину. Имперский министр войны повел взглядом и узрел флагманский сбивень Великого Хоря, мирно уткнувшийся в прибрежный песок.
«Так вот оно что! – осознал мистер Гро. – Бобры изменили своему властелину! Они так и не доставили хищным зубастикам жертвенные тушки гройлеров, решили перебраться в Куростан! А что же с Главным Канцеляром?»
И тут вояка явственно ощутил, что все это ему совершенно безразлично.
- Я больше не вернусь в Гудронаполис, - сказал посол империи. – Я хочу жить здесь, в Кур-Щавеле, есть нормальную петушиную еду, дышать чистым воздухом. Вместе с тобой, моя Хихонька!            
А в ответ Хи-Хи нежно гладила своего суженого по шелковистым перьям, проклюнувшимся на его маршальской груди.               
       
                Глава девятая
                Мазочка и Брама обретают суженых            
Мазочка совсем извелась в своей избушке: вот уже третий день, как не возвращаются домой Мач и Мочка. Что же с ними случилось? Может, злобный учитель Гыр-Быр за неуспеваемость посадил их в школьный карцер? Или… Вдруг они на своих роликах попали под гудроноукладчик? А может…
Ей запрещено покидать зеленый остров, но она просто не в состоянии дальше терпеть эту зловещую неопределенность. И Мазочка, дождавшись отлива, решительно зашагала по каменистой косе в сторону Гудронаполиса.
Как пустынно, просто до жути, выглядит это залитое гудроном поле на подходе к столице империи! Вокруг - никого. Лишь одинокая фигура идет ей навстречу - издалека, со стороны гор. Странно, это существо совсем не похоже на гройлера – оно гораздо стройнее, да и солнце не бликует на белой, лишенной оперения коже. Может, Бравый Герой вновь отважился ее навестить?
Фигура приближалась.
Навстречу Мазочке шел ее супруг, художник Мазокур.
                ***
Бравый Герой из окна Имперского небоскреба смотрел на то, как далеко-далеко внизу идут в сторону горного перевала Мазочка и Мазокур. Идут, обнявшись крыльями.
- Что ж, это правильно, - вздохнул Бравый Герой. – Так и должно быть. Все идет своим чередом, и не стоит лезть не в свой черед.
Бравый Герой снял опостылевший халат химзащиты, смотал с груди бутафорские бинты, взъерошил слежавшиеся перья. Гребешок и бородка, скрытые доселе капюшоном и темными очками, снова отражались в зеркале трюмо.
- Пора и мне на родину, - прошептал Б.Рой. – Только еще парочку дел нужно закончить. И не хочется, да надо. Себя не изменишь, как ни старайся.
С этими словами Бравый Герой направился к инкубатору. 
                ***               
- Притихли наши пленники, больше не долбят клювами в стены, - вслух размышлял Конь-Кур. – Одно только жалкое квохтанье и доносится из сарая.
- Вы думаете, можно их выпускать? – с опаской и сомнением отвечала Рябая Карлица Глаша.
- Попробуем, не век же им там кукушками куковать, - сказал секретарь собрания «Ума Палата». – Только надо собрать у сарая петухов покрепче, на всякий случай.
Вскоре у сеновала сгрудились все, кто имел хоть каплю отваги в своем петушином сердце: гигант Брама с отрядом ОПа, Лег и Аям, Конь-Кур и профессор Алектор, толстый Кочет и бывший забияка Кур-Раш… Даже Премудрый Плимутрок сумел преодолеть свой страх и явился к месту события. В общем, около трех десятков петухов самых разных пород приготовились встретить лицом к лицу своих извечных врагов – бройлеров, именующих себя гройлерами.
Аям отомкнул засов, распахнул дощатую дверь и тут же отскочил подальше, приняв боевую стойку. Минута-другая – и из темных недр сенного сарая показались…
- Да это вовсе не бройлеры! – кукарекнул кто-то. – Хотя и похожи, конечно.
Бывшего Главного Канцеляра империи мистера Гройля можно было узнать разве что по его длинным хромированным цапалкам, безвольно свисавшим вдоль постройневшего, однако все еще огромного тела. Редкие проплешины голой кожи виднелись посреди буйно разросшихся перьев. За ним, щурясь на ярком солнце, вышагивали на нетвердых ногах остальные пленники. Их оперенье торчало клоками, а у некоторых под клювом уже болтались алые бородки, а на головах - гребешки.
- Вот что значит посидеть на природном корме! – вынес вердикт доктор Куропат. – Природа – она свое возьмет, непременно возьмет!
- Я – Главный Канцеляр Империи Гройлеров, имею дипломатическую неприкосновенность, - хрипло прокудахтал самый большой из недавних затворников. – Я…
- Да это же курица! – разом загалдели петухи Кур-Щавеля. – Смотрите, смотрите! Ни гребешка, ни бородки! Как есть – курица! А шпоры-то, шпоры! На соплях болтаются!
Что верно, то верно: самые уважаемые шпоры Империи Гройлеров были… накладными, как и железные цапалки Главного Канцеляра. 
Вперед выступил Брама:
- Верно, это курица! Да еще какая дородная! Во всем Кур-Щавеле такой не сыскать. Как раз по мне! Наконец-то я встретил суженую, достойную меня!
Мисс Гройль, кокетливо заурчав, жеманно сунула головку под оперившееся крылышко.
И тут только дошло до кур-щавельцев, что вчерашние гройлеры ковыляют парами: те, у кого образовались бородки и гребешки, заботливо поддерживают крыльями тех, у кого этих петушьих признаков не было.
- А железяки твои, дорогая, надо бы отцепить, - порешил Брама на правах жениха. – А то обниматься будет некомфортно.
И ловко отстегнул грозные когда-то цапалки повелителя империи, зашвырнул их в кусты.
- Пойдем, дорогая, я покажу тебе наш дом, где ты обязательно снесешь мне много-много яиц!   
               
                Глава десятая
                Прозрение профессора Алектора               
- Кстати, насчет любви…
Конь-Кур цаплей расхаживал по избе-редакции, на него выжидающе поглядывал кур-ратор наук.
- Благодаря любви, собственно, и родилось мое открытие. Или – изобретение, как вам угодно, - Конь-Кур обвел крылом колесо с установленными на пюпитрах фотографиями. – Случайно все вышло. Сначала-то решил соорудить карусель, чтобы жена с сынишкой забавлялись.
- И ваша Кур-Кобыла подарила вам в знак благодарности незабываемую ночь?
Профессор всё пытался угадать, куда клонит главред. «Глав-Вред» - так еще недавно Алектор мысленно обзывал редактора газеты «Курям».
- Кур-Кобыла? – не понял Конь-Кур. – Остроумно, ничего не скажешь. Хотя мою половинку я обычно зову Конь-Курша. Итак… Кстати, профессор: а вы когда-нибудь видели карусель? Настоящую?
Алектор задумался.
- Нет, не видел, - признался ученый. – Но я, разумеется, знаю о существовании этого детского аттракциона, читал о нем, слышал… Что вы хотите сказать, уважаемый Конь-Кур?
Профессор ощутил легкое беспокойство.
- Пока – ничего особенного, - успокоил старика новоявленный технический гений. – Смотрите, что получилось после того, как я заменил протокольные фото на жанровые снимки. Прошу в смотровую кабину, многоуважаемый ветеран науки! – церемонно склонил свою шею редактор.
Профессор уже без опаски вошел в будку, мотор загудел… Через минуту-другую, когда карусель снова замерла, Алектор покинул кабину в смятении чувств.
- Но ведь это же… это же… - бормотал старик, не находя слов.
- Короткий фильм о соревнованиях по конь-куру! – с гордостью выдал главред. - Я, профессор, только что изобрел кинематограф!
          - Кинематограф? – возопил профессор. – То есть, вы хотите сказать, что изобрели кино? О, тысяча червей! Это здорово! Кино! Это же Сергей Бондарчук, Эльдар Рязанов, Андрей Миронов… 
- Угу, - насмешливо добавил Конь-Кур, цепко наблюдая за Алектором. – Это Федерико Феллини, Марчелло Мастроянни, Софи Лорен…
- Да-да! Поздравляю! От всей души! Это величайшее открытие в истории нашей цивилизации!
Конь-Кур встал прямо напротив Алектора, вперил в него перья длинных крыл:
- Точно подмечено, профессор: это является новшеством, открытием и чудом исключительно для нашей курьей цивилизации! А вам не кажется, что, коль скоро мы с вами знаем, что такое кинематограф, представляем себе лица корифеев экрана, то…
Алектор подавленно молчал.
- Тысяча червей, - снова прошептал он. – Похоже, у меня от киносеанса закружилась голова…
- Ну так как, вы уже все поняли, профессор? – нажимал Конь-Кур.
- Тысяча червей… - вновь и вновь повторял профессор.
Конь-Кур опять заходил взад-вперед по фотолаборатории.   
- Скажите, профессор, из чего сделана моя кино-карусель?
- Вы изъясняетесь загадками, коллега, - растерялся Алектор. – Обод сделан, разумеется, из железа.
- Отлично! А вы когда-нибудь видели в Кур-Щавеле железный рудник? Металлургический завод? Кузницу? Откуда я взял материал для конструкции?
- Действительно, вопрос интересный, - согласился Алектор.
- И так – повсюду. Мы имеем в домах окна, но у нас нет стекольного производства. Кругом стоят курятники из досок и бревен, но где, скажите на милость, лесопилка?
- Н-да… От осинки не родятся апельсинки, - зачем-то припомнил поговорку профессор.
- Апельсинки, говорите? А как давно вы их ели в последний раз? В Кур-Щавеле никогда не было апельсинов, ни единого! Но тем не менее вы знаете, что есть такой фрукт – апельсин. И даже помните его вкус. Не так ли?
- Так, - прошептал Алектор. – Мандарин тоже помню. Еще есть лимон. Все это довольно вкусно.
И в ответ редактор произнес раздельно, веско:
- А ведь куры и петухи апельсинов и лимонов не едят. И еще. Вспомните, что вы мне тут приносили для публикации?
- Рукопись, - отчего-то устыдился профессор.
- Ну да, рукопись. На бумаге, взявшейся неизвестно откуда, ведь у нас она не производится. А в монографии своей вы изложили феерическую идею о том, что когда-то давным-давно вовсе не гуси, а куры спасли Рим! Как вы узнали про Рим? Что это за город? И где вы видели гусей? А тут еще Петел цитирует какую-то Псковскую летопись… Вы оперируете в своих трудах понятиями, о которых не должны иметь никакого понятия – простите за каламбур. 
Кур-ратор наук понуро свесил бородку.
- Есть кое-что еще, и это куда серьезнее, - понизил голос Конь-Кур. – Вот вы, профессор, давно здесь живете, в Кур-Щавеле?
- Ну как… Всю жизнь, с рождения! – горячась, закудахтал Алектор.
- Проверим сейчас вашу память, - словно угадал мысли своего визави редактор газеты «Курям». – Кто ваши курица-мать и петух-отец? В какие игры вы играли в детстве? Что вам было интересно в школе? А ваша первая любовь? Ваши первые научные труды?
Конь-Кур сыпал и сыпал вопросами, и Алектор уже знал, что ни на один из них у него нет и не может быть ответа.
Редактор перевел дух. Заговорил примирительно:
- Вот вы – долгожитель Кур-Щавеля. А вы можете вспомнить, чтобы здесь кто-нибудь умер на вашем веку? И где, скажите на милость, городское кладбище?
Помолчали.
Конь-Кур провещал из самого зоба:
- Здесь, в этом мире, никто не умирает. И даже не болеет. Ну, разве что куриной слепотой или манией величия. 
И добавил веско:
- Все болезни и смерти происходят в другом месте.   
 - Но почему вы рассказываете о своих страшных открытиях именно мне? – с тоской заныл кур-ратор наук.
- Потому что… Потому что мы с вами уже пережили это. Вместе. Я узнал вас, Алекс, Алексей Иванович. Давно узнал.
- Как вы сказали? Как?
От ужаса, поднявшегося в нем на пороге прозрения, старик уже не мог говорить в голос, он лишь с клекотом выталкивал из горла сипение. – Я – Алектор, профессор, заведующий кафедрой…
- Вот-вот, заведующий кафедрой. И в ближайшей перспективе – ректор университета. Не беда, что всего лишь курьего. И не ректор, а кукаректор. Что ж, поздравляю: мечты сбываются! Помните, там, в кафе, перед взрывом, вы сетовали, что никогда не станете завкафедрой истории в вашем Саратовском университете? А вы так желали этого! 
Тощий жилистый петух отрешенно уткнулся застывшим взором в дощатый пол из невесть откуда взявшихся досок. На полу валялись газеты, которые печатали неизвестно где, непонятно на каких станках, из Бог знает каким образом появившейся бумаги.
Алектор сидел на жердочке, полуоткрыв рот – вернее, клюв – и дышал прерывисто, часто. Вот именно так, с недоуменно разинутым клювом, умирает голубь, со всего маху налетевший на стеклянную преграду.
Казалось, старик впал в спячку.
Редактор подошел, провел кончиком крыла вдоль черной бороздки, пролегшей от стариковского глаза до нелепой петушиной бороды.
- Вы плачете?
- Это… это во сне, - встрепенулся побитый жизнью двуногий. 
- И что же снилось?
- Разное. Далекое.
Снова помолчали.
- Так откуда вы знаете про Рим, профессор?
Старик вздохнул:
- Я вспомнил. Я был там. В Риме. На симпозиуме, давным-давно… А вы, кажется…?
- Совершенно верно. Я тот самый владелец кафе, Кононов. Потомок белоэмигрантов. Помните? Перед взрывом бомбы…
- Да, помню. Вы были очень похожи на д’Артаньяна.
- О Господи, неужели это так бросалось в глаза? О, я завидовал, я мечтал стать кем-то вроде д’Артаньяна. Нет, не мушкетером, конечно, не бездумным прожигателем жизни. А, знаете ли, героем века. Журналистом-килером, спортивным лидером, изобретателем, политиком… Всем сразу!
Тот, кто здесь называл себя Конь-Куром, широко повел крыльями, как бы простирая их над избой-редакцией, и над ристалищем, и над «Ума палатой» - над всем Кур-Щавелем.
- Вот обо всем об этом я мечтал! Но там меня хватило лишь на то, чтобы арендовать кафешку. А здесь я всё получил сполна! По сути, жаловаться не на что. Цыплячьи мечты сбываются… в цыплячьем виде.
- В цыплячьем виде, - отозвался профессор.
И было понятно, что он сказал это о себе.
- Как вы думаете, ммм… синьор Кононов, много нас тут… таких?
- Каких таких? Из бывших?
- Ну да, из бывших…
- Все, - тихо сказал редактор. – Все такие. Кроме тех цыплят, что вылупились в Кур-Щавеле. Эти куренки, скорее всего, тоже исполнение земной мечты о детях. Которых там не получилось родить. А здесь, на этом острове, мечта о потомстве сбылась. Или, к примеру, Лег и Аям. Наверняка там оба они были отчаянными трусами, пугались любого кулака. И завидовали смельчакам-драчунам. И вот, пожалуйста – главные забияки Кур-Щавеля. Мазокур… С ним все просто: там был бездарным мазилой, а тут – великий художник. Брама мечтал стать грозным полисменом и не стал, Куропат – врачом, но его не приняли в институт. Барабуши там, много лет назад, вынуждены были скрывать свою ориентацию, а здесь они живут открыто, не таясь, и даже пользуются уважением общества. Все кур-щавельцы обрели себя в этом тихом мирке.   
- Гм, тихом… А бройлеры? Они что же…
- Да-да, и они из бывших, и тоже обрели здесь свою подлинную сущность. Их гораздо больше, чем нас, между прочим - тех, у кого не было хоть мало-мальски стоящей мечты. Ну, разве что там они хотели обладать силой. Тогда не надо и мозги мучить мыслями. 
- Но ведь бройлеры плодятся ежедневно, Кононов! Прибывают и  прибывают.
- Ну да. А как же иначе? Прибывают. Никакого инкубатора на самом деле нет! И никаких волшебных лучей. Они появляются - сами понимаете, откуда. Население Кур-Щавеля тоже растет потихоньку, но гораздо медленнее. Я заметил: возникают время от времени персонажи, которых я прежде не встречал.
- Знаете, я тоже обратил внимание! – взволновался профессор. – Подойдешь, бывало, знакомиться с неизвестным клювом, а на тебя смотрят, как на склеротика: мол, как же так, мы с вами давно знакомы уже.
- Поэтому я и перестал удивляться новоприбывшим, веду себя с ними запросто, словно они всегда тут жили, - вздохнул Конь-Кур-Консуэло. – И не только один я, а еще некоторые делают вид, будто все о’кей, все идет своим чередом.
- А что, много таких, кто помнит...
Профессор так и не смог договорить фразу до конца, но Консуэло понял его.
- Есть, есть такие, кто что-то припоминает и… тут же старательно забывает, - задумчиво ответил он. – Мазокур, например. Мне кажется, с тех пор, как он остался один, он мно-огое вспомнил. И, скорее всего, тут же старательно забыл.
- Но почему же эти немногие не хотят знать и помнить о своем истинном прошлом? – со слезой в голосе спросил профессор.
- Почему, почему… Потому что здесь им хорошо. Лучше, чем там. А как же? Они стали теми, кем хотели стать. И не желают даже в мыслях возвращаться к своему жалкому земному существованию.
- Да! Именно так! – радостно воскликнул Алексей Иванович. – Я уж точно не хочу вернуться туда! Я только сейчас понял, как это здорово - быть профессором Алектором в Кур-Щавеле!
- Признаться честно, я, как и вы, тоже обрел свое место именно в этой стране, - просветлел лицом дон Консуэло. 
- Постойте, постойте… - в профессоре вновь заговорил исследователь. - А те, что на далеком острове? Все эти хорьки, опоссумы, крысы?..
- Эти, я полагаю, людьми никогда и не были. То есть, конечно, человеческое обличье они, вероятно, имели. Их немного, профессор, совсем немного. Меньше гораздо, чем нас или бройлеров. И, что странно, кое-кто из этих зубастиков нежданно-негаданно получает шанс… Ммм… Вернуть себе заложенный с момента появления на свет, но затем утраченный образ любви и добра. Скажем, в бобрином обличье.
Конь-Кур помолчал немного.
- Конечно, в том мире, откуда мы прибыли сюда, гораздо больше двуногих с несбывшимися мечтами, чем все население нашего Кур-Щавеля.
- Да-да, я тоже как раз подумал об этом! – с жаром прокудахтал Алектор.
- Значит, существуют и другие островки пакибытия, не только этот и хищных зубастиков. И в чьем обличье обитают на них пришельцы оттуда, мы можем только догадываться. Так что… Наша с вами, дорогой профессор, курино-петушиная участь…
–  Вполне себе… завидная, закончил за Конь-Кура Алектор.
- И еще, уважаемый Алексей Иванович. Здесь мечты не только сбываются, но и зарождаются. Знаете ли, тот факт, что мы имеем перья, дарит нам несбыточную надежду. На полет! А с этим уже можно жить и жить вечно, дорогой профессор…      
                ***   
             Итак, первым делом надо распахнуть настежь двери «инкубатора», говорил сам с собой Бравый Герой. Чтобы вновь появившиеся бройлеры не померли с голоду и не задохнулись. Да-да, именно бройлеры, а не гройлеры, ибо теперь, с отбытием «мистера Гроя» на родину, больше некому будет проводить санацию, лишающую бройлера перьев.
Откуда они брались, эти беспомощные бройлерята? Бравый Герой день за днем обнаруживал юных куроподобных существ, нетвердо стоящих на ногах, - то где-нибудь в укромном местечке «инкубатора», то в шкафу с химикатами и медикаментами, то – в поддоне аппарата, якобы испускающего «теплые голубые лучи». Конечно, агрегат этот предназначен быфл исключительно для придания правдоподобия массовому появлению все новых и новых маленьких бройлеров. И никакого раздвоения или учетверения желтков он произвести не мог.
Из трех яиц Карлика Пита и Рябой Глаши появились, как то и предусмотрено природой, три цыпленка. С первых дней жизни вскормленные анаболиками и другими гормональными препаратами, они со временем стали мега-гройлерами: мистером Гройлем, мистером Гро и Гыр-Быром.
Теперь им несложно будет пройти обратную мутацию и превратиться в обычных кур и петухов, для этого надо лишь вернуться к натуральной пище. А вот остальные… Они появлялись в разных уголках инкубатора, уже будучи бройлерами. С рождения. Ими и останутся навсегда.
Для Гыр-Быра Б.Рой оставил послание-распоряжение: «Мистер Гр! Как можно скорее назначьте руководителя гройлерного стада из числа произведенных «за серией» и явитесь в посольство империи в Куростане». Думается, учитель, оставшийся единственным мега-гройлером во всем Гудронаполисе, не замедлит исполнить приказ и вскорости переберется к своим привычным начальникам в Кур-Щавель. А здесь… Должен же кто-то, в конце концов, подкармливать всякой химией неисчислимую и постоянно растущую популяцию гройлеров-бройлеров. Найдется, всегда найдется желающий возглавить стадо, из кого бы оно ни состояло.
                ***      
Бравый Герой и Карлик Пит молча смотрели в глаза друг другу. Один – открыто и смело, другой – с тоской и обреченностью.
- Пора и нам домой, Петя, - сказал Б.Рой. – Пойдем?
- Ты – иди, тебя примут. Даже если успели позабыть твои геройские свершения. А я проклят Кур-Щавелем, моей родиной, моей семьей. Мне – только один путь.
И указал крылом на памятник самому себе, загораживающий пол-окна.
- Я понял тебя, - сказал Бравый Герой почему-то с грустью. – Но запирать дверь не буду, может, передумаешь.
- Не передумаю, - отрывисто кукарекнул Карлик Пит и отвернулся.
Он слышал, как по гудронному ламинату цокают когтистые лапы Бравого Героя, звук шагов удалялся, стихая…
Создатель Империи Гройлеров подошел к окну, распахнул створки.
Глянул вниз, и разверзшаяся пропасть будто выкрикнула ему в уши:
- Не надо!
Карлик Пит скинул халат и, не медля ни секунды, запрыгнул на подоконник, раскинул крылья, словно хотел напоследок обнять этот мир. И, оттолкнувшись ногами, с силой  подался вперед.
Потоки воздуха подняли его над Имперским Небоскребом, и вот он уже парит над залитой гудроном площадью, взмывая все выше. Пит взмахнул крыльями раз, другой, и горный хребет стал ближе, еще ближе… Наверное, по причине яркого солнца из глаз карлика-араукана полились слезы, и сквозь их пелену Пит различил под собой тропинку над ущельем, по которой он когда-то шагал от покинутой семьи в Неизведанные Земли.
Карлик-араукан проморгался, видимость стала четче, и желтая полоска лютиков-курослепов резанула по глазам бывшего академика и кукаректора университета. Значит, под ним – территория Кур-Щавеля! На бескрайнем зеленом пространстве, словно выводок боровичков, сгрудились крытые потемневшей соломой хатки-курятники…
Его заметили снизу.
- Орел! Орел летит! – в ужасе кудахтали клуши. – Все прячьтесь скорее под крыши!
- Здесь нет орлов, - сурово одернул переполошенных кур профессор Алектор.
Дальнозоркий Брама задрал голову, всматриваясь в черную галочку, высоко-высоко парящую над Кур-Щавелем.
- Точно, это не орел, - сказал начальник ОПа. – Это петух! Но не наш герой-доцент, а помельче. И – в перьях!
И все разом загалдели – взволнованно, радостно:
- Сюда! Спускайся! Давай к нам!
А петушок Петя все продолжал выписывать в небе круги над всепрощающим и таким родным Кур-Щавелем.