Извёстка часть третья

                Новоберёзовка
    Савраска с готовностью перешел на рысь, и уже готов был перейти на галоп, но Вовка придержал его, и жеребчик затрусил, недовольно отфыркиваясь. «До Новоберезовки к вечеру доедем, там переночуем – и домой», – думал Вовка, но дорога его и Савраски оказалась куда длинней! В Новоберезовке, куда они приехали в четыре часа пополудни, зерна в колхозных амбарах не оказалось.  Нет, зерно в сусеках  лежало, но оно, как и в Шадрино, колхозу уже не принадлежало. Председатель колхоза, толстенький, низкорослый и подслеповатый мужичок, удрученно развел руками:

---- Известка нужна, но зерна нет! Говорят, в Большом  Хабыке есть, - сочувственно подсказал он.
    И повез Вовка свои мешки к сестре на усадьбу.
    В ограде трехлетний племянник Андрюшка лепил из мокрого снега снежки и бросал их в кобелька то и дело выныривавшего из конуры и взлаивавшего на подкатившую к воротам подводу.

----  Андрюха, не надо Тузика пугать, - попросил Вовка, зайдя в ограду. – Тузик свой хлеб отрабатывает, а ты его ругаешь.
    Андрюшка уже знал дядю, остановился с занесенной рукой, в которой был снежок, отбросил его в сторону, с интересом молча стал разглядывать Вовку.
----  Здорово! – бодро поздоровался Вовка с племянником и протянул руку.
    Андрюшка шлепнул по протянутой ладони и улыбнулся.

----  Племяш, где мамка-то?
----  Она санески стляпает.
---- А папка?
---- Папка в бане.
----  Что он в бане делает?
----  Макагонку гонит.

---- Какую макагонку? А… - догадался Вовка. – А ты почему такой растрепанный? Ну-ка давай застегнемся. Веди меня  к папке.
    В бане и самом деле смачно пахло бардой. Зять шуровал кочережкой под чашей, которая была накрыта широкой шайкой. Из шайки вверх торчала трубка и уходила в кадку с водой. Из кадки торчал её конец, из которого в стеклянную банку  капала «святая» жидкость.

     Зять, Степан, молодцеватый, тридцатилетний, крепкий мужик, в шапке сбитой на ухо, увидев на пороге шурина, поднялся, виновато улыбаясь;
----  Здорово, Вовчик! Да ты мужиком становишься! – сказал зять, с интересом разглядывая шурина. - Полгода всего не виделись, а ты уже в бане распрямиться во весь рост не можешь! И вихры из-под шапки торчат, как у залихвахтского кавалера! Какими судьбами? - и протянул  руку.

    Родственники поздоровались без объятий. Степан потрепал шурина по вихрастой голове, сбив, и ему шапку  на бок, и заоправдывался:
----  Вот варю питие. Сегодня у Анютки двадцатипятилетие.
    Вовка не помнил дня рождения сестры. Он не знал бы и своего, если бы мать не напоминала. Он промолчал.

----  Разве ты не знал, что у сестры третьего марта день рождения?
----  Не знал, - признался Вовка.
----  Как кстати ты приехал! Ты с кем и на чем?
----  Да вот известку привез на хлеб поменять, да нету у вас в колхозе хлеба. Председатель сказал, что в Большом Хабыке есть.
    Степан поразмышлял с минуту:

----  Не знаю, не знаю, - покачал он в сомнении головой. – Едва ли. Все впроголодь сейчас живут. Ну, заезжай, распрягай, заходи в дом. Я скоро, последнюю гонку вот доварю только. Помаленьку подкладываю, чтоб не подгорела.
----  Терем, терем, теремок, кто в тереме живет? – вкрадчиво вопросил Вовка, заявившись на порог в сопровождении Андрюшки. – Не Горбачевы ли, случайно?

----  Горбачевы, Горбачевы, - добродушно ответствовала Анютка от шестка, на котором в большой деревянной чашке красовались подрумяненные «санески».
    Анютка подсаживала на деревянную лопату противень с очередной порцией «санесек».
 
    На весь дом разносило аромат свежеиспеченного хлеба. У Вовки, сжевавшего в дороге пару картофелин с солью, потекли слюнки. Он будто попал в мир своего детства, когда отец был еще дома, и дом их, бывало, наполнялся вот таким же ароматом. У него закружилась голова.
 
    К хлебному духу густо примешивался дух картофельный, но картошки, ни на столе, ни возле печи не было видно.
     «Хорошо живут!» - невольно подумалось Вовке, и он порадовался за сестру.
----  А почему боец из Мазули такой растрепанный на улице один воюет? – полусерьёзно потребовал ответа Вовка у сестры.

----  Он к  отцу пошел.
----  В баню, макагонку гнать? Хорошее занятие для солдата! – иронизировал Вовка, и обратился к Андрюшке: - Ты солдат?
----  Солдат! - отрапортовал Андрющка и ногой еще притопнул.
----  А ты откуда?
----  С Мазули! – опять отрапортовал племяш.
----  А какая она, Мазуль?
----  Зелезная!

     Это была забавная игра. Андрюшка, уже, понимал, что с ним шутят, и старательно подыгрывал. Отец его служил в Мазули, под Ачинском, вот Андрюшка и перенял от отца эту «службу». В первый раз он сказал это всерьез, но быстро понял, что с ним забавляются.
 
----  А бабушка Поля солдату валеночки скатала и рукавички связала. На вот, надевай да не замерзай.
----  На улице уже весна, - подала голос от печи Анютка.
----  Ага, марток – надевай двое порток! А там апрель – под носом капель, и май – шубу не снимай…
----  Ты, как всегда, выдумщик, - Анна поставила на стол чашку, наполненную «санесками», - угощайся.

     Но Вовка к «санескам» не притронулся, хотя в животе у него «кишка кишке сулила по башке», как говаривали в деревне. От съеденных картофелин его подташнивало. Но сесть сходу, за стол, одному, да еще к так аппетитно пахнущим шаньгам?! Что, он совсем уж голодный? Он прошел в горницу, где на деревянной кровати отдыхал прадед Данил, переселившейся в Новоберезовку год назад по просьбе Анютки. «Пусть у нас поживет, а то вам самим тут кушать нечего», - сказала, и увезла к себе.

--- Здорово дедушка! – поздоровался Вовка,  – Отдыхаешь?
----  Да вот чего-то нездоровится опять, - прошевелил взлохмаченной бородой дед Данил. - В костях ломота и в голове шум. Помирать пора, а смертушка где-то заблудилась по дороге.
    Деду шел сто шестнадцатый год.
----  И не думай! – приказал правнук, - Ты еще поживешь! Ты у нас как флагман, как полководец!

    Дед посмотрел на правнука из-под нависших над глазами таких же, как и борода, взлохмаченных бровей:
----  Чего уж смеяться-то! – прокряхтел он. - Сегодня вот и помру… Какой с меня толк? Только хлеб перевожу, да уходом за собой обременяю.
    Анютка услышала из кути разговор в горнице и подала голос:
----  Чего выдумываешь, старый!? Ты еще вон и во дворе убираешься, и ухода за тобой никакого. Чего придумывать-то?

----  Нет, Анютка, сегодня непременно помру. – Там Степан баню-то приготовил? Помыться надо пред смертью-то, белье чистое достань. Я вот маленько еще полежу и помоюсь.

    Анютка и Вовка только головами покачали: «Чудит дед!» Разве можно предчувствовать смерть? Да еще подготовиться к ней заранее? Но Анютка все же ответила деду:
----  Ладно, я скажу Степану, чтобы ополоснул чашу и воды нагрел. 
     Вовка на дедовы причуды никак не отреагировал и ушел во двор распрячь и накормить коня.

    А вечером состоялось праздничное действо. Собралась
   колхозная «элита».  Подслеповатый председатель, молоденький, но весьма высокого роста агроном, старенький счетовод с острой бородкой как у Михаила Ивановича Калинина и четыре молодых тракториста лет по восемнадцати-двадцати из тракторной бригады, которой руководил Степан.

С Анюткиной стороны пришли две молодые женщины, вдовушки, потерявшие мужей на фронте. Дарья и Марья, работали на колхозном птичнике. Анютка близко познакомилась с ними и относилась к ним как к подругам, хотя они были значительно старше. Анютка по поручению сельского совета принимала от новоберезовских  жителей куриные яйца и сдавала их в сельпо.

 Сбор яиц – был её работой, которой она занималась вот уже третий год. Ей приходилось ходить по дворам, а Дарья и Марья были активными сдатчиками яиц и такими же разбитными, как и сама Анютка.   Дарья и Марья пришли с сыновьями 8 и 10 лет, которым и поручили догляд за Андрюшкой. Детей отправили в горницу, и закрыли за ними филенчатую дверь.

    Когда «прошаркал» из бани дед Данил, ему было предложено посидеть за праздничным столом, но он отказался:
----  Нет, милые детки, отсидел я свое, отпраздновал! Гуляйте, а я пойду помирать!

----  Чудит, дед! – прокомментировал ответ деда подслеповатый председатель. – Говорят, в Азербайджане один дед дожил до ста пятидесяти!
   А молодой агроном к месту и анекдот вспомнил, недавно услышанный:
---- А я анекдот знаю про долгожителя,

---- Давай! – откликнулись трактористы.
----  Один кавказец дожил до ста пятнадцати и все еще работал в саду. Приезжает к нему корреспондент из газеты, спрашивает, как это он умудрился так себя сохранить? Не куришь? Нет, Не пьешь? Нет! С женщинами не знаешься? Уже давно! Слышит корреспондент в доме напротив шум и крики, спрашивает: «Что это ваш сосед так шумит?» А долгожитель отвечает: «Да это мой отец, и курит, и пьет, и вот с пятой женой скандалит».

       Посмеялись, и застолье зашумело, загремело вилками и ложками, застучало стаканами. Поздравили именинницу, выпили по «единой», потом опять по «единой», а когда дело дошло до пятой «единой», потянуло на песню.
 
    Вовка не пил, хотя ему и предлагали. Он не ощущал себя в неожиданном «пиршестве»  равным, да и не приходилось еще  притрагиваться к «святой воде».  Когда он поднес ко рту красивую мягкую «санеску», от неё так напахнуло картошкой, что он стал разглядывать её со всех сторон, чего не могла не заметить Анна.

----  Что ты так рассматриваешь её? – со смехом спросила сестра. – Ешь, не отравишься!
     Вовка разломил шаньгу и увидел, что внутри она белая и  мягкая, с картофельными крапинками.  Да и пахла она уже не так аппетитно,  как пахла сразу из печи. Картофельный дух преобладал над хлебным.
----Пахнут картошкой, из чего они?
----  Из хлеба, - смеялась Анютка.
 
----  Нет, оладьи картофельные я ел, а шанежек из картошки не видел.
----  Это Анютка сходила в подвал, а там подмерзла картошка. Куда её? Вот она сварила, искрутила на мясорубке да и замесила пополам  с  мукой. - прояснил  ситуацию Степан. - Мы хлеб такой печем. Мягкий, душистый получается, только вот беда – остынет, полежит и садится. Картошка перебарывает, невкусным становится. У нас, в селе многие так делают. Ешь, пока не съёжились. Завтра уже не такими вкусными будут. Но есть можно! Все-таки не голая картошка. Мы и самогонку из картошки гоним.

----  Есть анекдот про картошку, - опять вышел с анекдотом  грамотный агроном. Он был из городских, только прошлым летом окончил Шушенский техникум, и ему еще предстояло подтвердить полученные знания на практике. - Говорят, на Сыдинском мосту картошка повесилась, а на ней записка: «Ухожу из такой, плохой жизни! Что со мной только не вытворяют! И варят, и жарят, и тушат, и вот даже хлеб пекут!!! И  везде, и за все я ответчица». Агроном не походил на деревенского. Вовка даже отметил его схожесть с шадринскими учителями. И здесь, за столом, он выделялся не только ростом.
----  Да, - хором согласилось застолье. – Если бы не картошка. Смерть похозяйничала бы не только на фронте.

     Вовка тоже мог подтвердить, что и их спасает картошка. Мать, вон, где-то раздобыла полведра «культурки». Из неё вырезали глазки и посадили по одному в гнездо. Какая наросла картошка на  шадринской земле! Гнезда широкие, клубни крупные, красные, почти бордовые, гладкие, как новорожденные поросята!
    
----   И здесь, в деревне, смертей хватало, да и сейчас ещё мрут люди, особенно дети. - Ты-то, Степа, был на войне, а я из-за слепоты своей здесь, и видел, как люди, дождавшись летней зелени, объедались и исходили кровавым поносом. А в селе одна только фельдшерица и лекарств почти никаких.
 
     Помолчали после такого печального разговора.
---- А ну, Степа, бери гармошку, споем что - ли нашу? Для чего мы тут собрались? – затормошила гостей Анна, - Эх, жить будем, да и гулять будем, а как смерть придет, помирать будем! – пропела она, подняв руки над головой и хлопая в ладоши.
 
     Степан взял гармонь, и полилась песня. Началась она дуэтом, но потом её подхватили все, даже старенький счетовод. А молодой агроном слушал, раскрыв рот. Он не слышал такой песни, не слышал такого слаженного пения.

                «Анюта, глазки голубые
                Она красавицей была
                Она своею красотою,  красотоою
                Всегда довольная была!

                А Степа мальчик был хороший
                И он Анюту полюбил
                А Степа мальчик был хороший, ой хорооший
                И он Анюту полюбил!
               
                Скажи красавица Анюта
                В кого красивой родилась?
                Скажи красивая Анюта, ой Анюута
                В кого красивой родилась?

                Родилась в мамочку родную
                Что пять уж лет как умерла
                Родилась в мамочку родную, ой родную
                Что пять уж лет как умерла

    Не очень веселая песня лилась над столом, а далее полилась ещё печальней про могилу мамочки и кустики на ней.
    Из горницы выбежали дети:
----  Мам, слушай, что Андрюха поет! – закричал самый старший.

    Все обратили на детей внимание.
----  Что он поет?
----  Андрюха, спой то, что ты сейчас пел? – попросили Андрюшку ребятишки.
    Андрюшка вытянулся  по-солдатски, в струнку, появившись в проеме двери, и громко пропел:
----  Казут молды зенсыны в окно!!!
----  Какие женщины? – изумилась мать. – Темно на улице-то. А ну, Степа, выйди, посмотри, что там за женщины.

     Но поиск женщин, ни под окнами, ни за воротами ничего не дал.  Степан развел руками, явившись к застолью.
----  Ну, весь в дядю, выдумщик! – констатировала Анна, намекая на Вовку.
     А Вовка, вдосталь наевшись хлебно-картофельных «санесек», залез на полати и позвал к себе ребятишек:

----  Эй, ребятня, А ну мотайте ко мне! Спать пора, и деда там не тревожьте, пусть отдыхает. Андрюха, залезай, я показу тебе тут молду.. 
    Вовка поднял на полати племянника, и все дети стали наблюдать застолье сверху, выглядывая из-под шторы. А за столом спели ещё и про Катю-пастушку, и про Галю молодую, и про вороных коней. Дарья и Марья вышли на круг:

                Это чья така гармошка?
                Это чей такой игрок?      
                Оторвать бы ему руки
                И гармошку под порог, - спела Дарья

                Пошла плясать
                Тетка Пелагея
                Вперед пулемет
                Сзади батарея,  - откликнулась ей Марья.

                Ох, война, война, война!
                Я осталася одна
                Я и лошадь, я и бык
                Я и баба и мужик! – пропела Дарья.

      Они так несоответственно смотрелись рядом. Дарья длинная и тощая, Марья коротенькая и толстая, однако они крепко дружили. О их дружбе по селу ходили легенды. Одна из легенд гласила: «Пара – гусь да гагара». Они спели бы ещё, но никто не поддержал, даже Анютка. Почему-то на веселость не потянуло. Вяло сыграл подгорную и Степан, хлопнул по мехам ладонью и поставил гармонь в куть на лавку. Опять завязался разговор про житьё-бытьё, про колхозные дела.

  Ребятишки уже спали, накрывшись тулупами, а Вовка лежал, подложив под голову руки и, глядя в потолок, слушал. Для него было в диковинку уже то, что в доме горел электрический свет, говорила чёрная тарелка в углу недалеко от икон, а в Шадрино  ещё не было ни электричества, ни радио.
----  Болит рука-то? – спросил  тракторист с перевязанной рукой у Степана. – Вон и играть не можешь.

----  У меня не очень, а вот тебе досталось.
----  Ничего, до свадьбы заживет!
      Вовка посочувствовал молодому трактористу, который был лишь несколькими годами старше его. Вон и в Шадрино одному трактористу, работавшему на «Колёснике» тоже руку поранило рукояткой. А дело было в том, что при перетяжке баббитовых вкладышей коленчатых валов тракторных и автомобильных двигателей приходилось вручную притирать и подшабривать вкладыши.

 Если коленчатый вал был новым, перетяжку приходилось проводить раз в месяц, но если двигатель был уже старым и коленчатый вал подношенным, перетяжка делалась едва ли не каждую неделю. Трактора ХТЗ  на железных колесах с шипами, работали на магнето и часто с большим опережением момента зажигания. А притирка вкладышей делалась на месте, в собранном состоянии при помощи рукоятки. Подожмут вкладыши, а потом раскручивают двигатель.  Привязывают к рукоятке веревку. И с обеих сторон несколько мужиков прокручивают. Когда включают магнето, зачастую при заводке двигатель отдает назад, вот и перебило трактористу руку рукояткой, а Степану, стоявшему последним на веревке только потянуло сухожилия.
 
---- До свадьбы заживет! – повторил молодой.
----  А когда она будет? Если завтра, то не успеет. Вон Танька Парфенова как за тобой бегает! – намекнул товарищ.
     Тракторист смутился.
----  Да, за ним девки вьются веревочкой, - подхватил другой, такой же молодой, не попавший на фронт по возрасту. – Он не женится, пока всех не перещупает…
----  Ладно вам! – пошла в защиту Анютка. – Вот подзаживет рука, и мы его на Наташке Куклиной женим.

    Услышав это, Вовка даже дернулся, в ушах у него зазвенело. Он  приподнялся на локте, навострил уши, что еще скажет сестра про Наташку.
----  Да что, у нас в Березовке, своих девок мало? – запротестовали трактористы. – Мы тоже еще погулять хотим. А то вон Гришка Потехин женился и сразу «ощенился», и на «топтогон» перестал ходить, и в клуб. Даже на улице его не  видно…
----  Это не в мой ли огород камень? – поинтересовался Степан. – Меня не причисляйте к молодым. Да и жену себе я отхватил хорошую. Хозяюшка, что надо!
----  То-то ты и побежал  за мной в Шадрино, как только заприметил.
----  Да я за тобой и за три моря побежал бы! Вон ты у меня какая! И стать в тебе изящная, - блеснул Степан нездешним словом, - и плоть живая.
 
----- Побежать бы вообще из колхоза, - вздохнул молодой, да неженатый.
----  Куда это ты навострился? – встрепенулся председатель.
----  У меня в Черногорке брат в шахте работает, хорошо зарабатывает и квартиру дали.
----  Ага, убежишь, - возразили ему. - Паспорт нужен, а чтобы его получить, нужны справки с места работы и места жительства.  Ты Афанасьевич дашь?

----  Да я бы не против, - невнятно проговорил председатель, но тут же голос его окреп, - А кто тогда землю пахать будет. За тобой другие молодые побегут. Братец-то твой и в деревню не заявился, сразу из армии на производство устроился. А разве вам, трактористам, здесь плохо живется? Вы и в колхозе на трудодень получаете и от МТСа доплату.
----  Да, из колхоза не сбежишь! – подтвердил Степан. – Я, вон, в школе работал, да партия приказала колхозную бригаду возглавить. И корову дали и сена-соломы, только работай…

----  Ты партейнай!  Мы тебя в председатели выберем, если покажешь себя, - пообещал Афанасьевич. – Сколько мне можно в руководителях ходить? Время другое, спрос другой, да и стар я уже становлюсь, грамотёшки маловато. Вон, спасибо Филимоновичу с бумагами помогает, - указал он на счетовода, - А ты партейнай!

    А счетовод Филимонович за весь вечер так и не произнес ни единого слова. Его согбенная, неприметная фигура была почти не видна в углу под иконами. Чтобы его растормошить, надо было сильно  чем-то зацепить. На просьбы высказаться на собраниях или ещё где, Филимонович отвечал кратко: « Чего мне говорить-то? Моё дело бумаги. Прочитал, отчитался и всё»! Он учился еще в церковно-приходской, да и окончил-то всего два класса, но этого «образования» хватало для колхозной бухгалтерии.

----  Партейнай! – шутливо передразнил Степан председателя. – Как вступил-то? На фронте, перед серьёзным боем, принимали всех. Добровольно-принудительно. Никто не осмеливался отказаться. Комиссары кинули клич: «Хочу умереть коммунистом!». Я думаю, они это делали из боязни перебежек и предательства. С партбилетом в кармане не каждому захочется оказаться в плену. В том бою половину роты выкосило. Мне повезло, только чуть зацепило, медсанбатом отделался. Сельская партячейка, нас тут всего-то пять человек, в присутствии секретаря райкома, приказала мне возглавить колхозную бригаду. Вот и руковожу пятый месяц, а как -покажет посевная. В город я не хочу - земля, село, все люди свои, чего ещё надо?

    Вовка все же  рванул бы в город, вон Наташка в городе будет четыре года учиться, да на кого оставишь младших и мать больную? А на тракториста или шофёра он выучится обязательно.

     Долго еще разговаривали «гулеваки».  Уже погас электрический свет. В селе крутили динамо только до двенадцати. Зажгли керосиновую лампу. Степан вспомнил  своего дедушку Логина, мастерового строителя, руководившего строительством новоберёзовского храма, шадринской и екатериновской церквей, смастерившего «чистодательную» машину, обмолачивавшей снопы и выдававшей четыре фракции зерна. Дед создал фактически тот же колхоз из двенадцати хозяев, но раскулачили деда, сослали в Ольховку в приисковские шахты, а машину его разобрали, перевезли на колхозный двор, только собрать не сумели. Да и зачем она сейчас, когда комбайны стали поступать в колхоз.

 Правда, работает еще молотилка, которую обозвали «Рвачкой». Обслуживает её целая бригада. Кто снопы из скирды на стол  подает, кто их  в барабан кидает, кто солому отгребает, кто зерно в мешки затаривает. Фактически то же самое было и при работе «чистодательной», работавшей, как и «Рвачка», при помощи лошадей, ходивших по кругу, но зерно делилось на большее число фракций, однако новый метод прямого обмолота уже занимает главенствующее место.

----  Так, пожалуй, и надо было хлеб убирать, как раньше, - Степан видел, как хозяева молотили на «чистодательной» всю зиму по очереди, установленной по жребию.  Не надо было никаких сушилок. Зерно высыхало в скирдах. – Теперь вот молотим сырое, в сушилках сушим, сколько сил тратим. И зерно щуплым получается. А в скирдах, в колосе, он дозревало.

----  Однако, ты, Степа, неплохо понимаешь наши дела! – поднял в восклицании указательный палец Афанасьевич, - Быть тебе председателем! Помяни мое слово.
---- Как не понимать? Чудной ты Афанасьевич. Я где рос? Чай не в столице, а тут же в Березовке.
      До двух ночи разговаривали, да пели грустные песни уже без гармошки. Вовка спал, успокоившись от того, что про Наташку больше никто не поминал.
     Утром его растормошила сестра:

----  Вовка, вставай, дедушка-то и вправду умер!
    Вовка, как был в кальсонах, так и соскочил с полатей. В горнице Степан молча стоял возле дедовой  кровати. Он виновато оглянулся на шурина.
----  Хороший был дед, - тихо вымолвил Степан. – Никому не досаждал, слова плохого от него не слышали. И умер по-тихому.
----  Бог его любил, - так же тихо добавила Анна, - Долго жил. Пережил и детей и внуков. И зиму уже .

----  Наверно, и деревня его умрет, - сказал Вовка, глядя на неподвижную прадедову бороду, на его высохшее костлявое тело, выпиравшее из-под тонкого байкового одеяла. – Говорят, что колхозы будут объединять, контору переведут в Романовку, там и строительство намечается большое. Побегут люди из Шадрино.