Лезвия луж

  роман               
                Часть первая
                Палиндромы
                Пролог
«С деньгами где угодно можно жить хорошо.
Но только не в нашей Велегже!
Будь ты хоть трижды миллионер, тебя здесь все равно исхитрятся унизить, облапошить, опоить фальшивым пойлом. Недодать, недолечить, недоразвлечь. 
Город Недо – хотя, вроде бы, живут тут не одни только недоумки.
Вековая печать несостоявшейся столицы Русского государства – вот он, крест, который навсегда определен старухой-судьбой для ни в чем не повинной Велегжи. И ни сбросить велегжанам этот крест, ни обменять его на что-нибудь более сносное не получается вот уж четыре с половиной века. Мечтал, мечтал Иван Грозный превратить сей град в свою стольную резиденцию, да, стало быть, недомечтал до конца.
И что сегодня? Даже губернатор велегжанский величается не так, как у людей, губернатором, а как-то по-сиротски, областным головой. Уж могли бы и воеводой обозвать, чтоб совсем винтажно звучало. Эх… Тут как тут оно, вездесущее велегжанское «недо». Театр-недострой, мэр-недомерок. Декан местного пединститута – тот еще недотепа… Штучка-недоучка. Да и сам «пед» – вчерашнее училище, недоинститут.
В недобрый час замутил царь Иван перенос столицы в Велегжу, ославил древний город, который как-никак – ровесник Москве. Это ведь что же в результате вышло-то? Ну, представьте, выдвинули человека на высокий пост, на весь крещеный мир об этом растрезвонили, а потом почесали-почесали в затылке, да и объявили: нет, мол, поспешили мы оказать сему холопу наше высокое государево доверие. Переоценили, перехвалили. Не по Сеньке, мол, шапка, не по кобыле седло…
В общем, срамотно получилось.
А не всегда так было. Ах, какими славными эпитетами награждали в былинные времена затерянную меж лесов и рек Велегжу! Насон-Город, Новый Иерусалим (да-да, именно так!). И даже – Третий Рим. Это уж позже, когда проект переноса стольного града в Велегжу был окончательно свернут, Третьим Римом стали именовать Москву. Надо ж, дескать, столь удачное словосочетание к делу приспособить.
Вот и приспособили.
Чуть позже и Новый Иерусалим возле Москвы отгрохали.   
А Велегжа осталась просто Велегжей. Безо всякой там высокодуховной смысловой нагрузки. Да и та, что была когда-то, с веками позабылась. Вот, к примеру, что значит – Насон-Город, скажите на милость? А никто вам не скажет, ни школяр-зубрила, ни хранитель фондов местного краеведческого музея. Одна лишь только водочная этикетка с таким названием и знакома в нынешней Велегже всем и каждому. Скажи кому-нито: «Насон-Город», так собеседника сразу и закусить потянет. Ну, может, иной мужик, выпив да закусив, припомнит еще и бабкины заунывные песнопения:

      «Ко Насону* да ко городу
       Ой да плыли три ладьи,
       А в одной той лодье Царь-Государь,
       А в другой его бояре да князья,
       В третьей лодье двое узников,
       Двое узников – царевичей младых…
       О-ой».

Это, видать, насчет того былина-то, как царь Иван двух наследников престола московского, братьев-княжат Ивашку да Димитрия, в каземате велегжанском уморил. Вот и все, на что сгодилась Велегжа бесноватому владыке.

* - Имеется в виду трагическая история двух малолетних племянников Великого князя Московского Ивана III Васильевича (1462-1505), прозванного, как и его внук Иван IV – Грозным. 12-ти и 13-летние Иоанн и Димитрий были заключены своим державным дядей в вологодскую темницу вплоть до самой их смерти. Иван IV Грозный во время своего пребывания в Вологде даже не удосужился поинтересоваться условиями содержания узников (они сидели на цепи в темном каземате уже сорок лет). Многие ждали от царя, что он проявит милость и освободит ни в чем не повинных родственников.   

Н-да, Насон-город… Это, знать, в честь пророка Наассона, что служил военачальником при Моисее-Боговидце. Читали про исход евреев из Египта? Куда вам, темным… И как подошли толпы евреев со своим скарбом к морю Красному, взмолился Моисей Богу: спаси нас, Создатель, за нами войско фараона гонится! И услышал Моисей обетование от Господа: помогу, мол… Только ведь не бывает, чтобы так вот запросто чудо подали, на блюдечке. Надо кому-то столь сильно поверить в это самое чудо, чтобы без колебаний в пучину морскую броситься. И вышел Наассон, и прыгнул. И расступились воды, образуя путь ко спасению.
С тех пор чудесный, мгновенный переход личности или государства в качественно иное, неизмеримо высшее состояние именуют «прыжком Наассона». В этом и виделся просветленным людям таинственный удел Насона-города – Велегжи». 
Тимофей Ильич утомился рассуждать да распевать былины в одиночестве, замолк, принялся разглядывать себя в засиженном мухами зеркале, приглаживать своей единственной рукой, а именно – левой, жидкий чубчик на темени. Сердитые размышления о судьбе родного города, этой несостоявшейся столицы Руси, не могли, однако помешать процессу ночного бритья.
Отчего ж ночного-то, ведь не по-людски как-то? Не по-людски, верно.
Просто сегодня Тимофею Ильичу не спалось, червь нетерпения и тревоги сосал его изнутри, заставлял ни свет, ни заря тереть обмылком щетину.
Куда ж собирался полнощный Тимофей Ильич, в какие обители мнил он путь свой держать? В какие эмпиреи? А вот в какие: в самый что ни на есть обыкновенный дурдом. Впрочем, не совсем обыкновенный… И был предстоящий визит и намеченный разговор ответственным донельзя, а потому - тщательно обдуманным и многократно взвешенным.
Много в чем, сокровенном, покается он поутру перед Главпсихом, а кое в чем - и отчитается.
Да, кстати! А позвольте полюбопытствовать, с чего это вдруг Тимофей Ильич начал свои предрассветные рассуждения с такой странной сентенции – мол, с деньгами везде хорошо, да только не здесь, не туточки, а там, где нас нет? Ему-то что с того? Ведь у Тимофея Ильича этих самых денег в достатке отродясь не водилось. И если уж по-хорошему разобраться, не его это проблема выбора, не его тема для сетований да упреков в адрес родного города.
А может, потому и размышлял на эту тему бессонный Тимофей Ильич, чтоб начать новый день с утешительного для себя вывода: что с деньгами, что без оных – один черт, кругом сплошная обманка. Жизнь с приставкой «недо».
От таких помыслов, глядишь, и отступит хоть на время занудное самоедство, самоукоризна. В очередной раз смирится Тимофей Ильич с безвариантностью своего бытия, и снова, вплоть до сумерек, обретет покой его обнищавшее сердце.      

***

Через арку фигура вошла в замусоренный, прямо-таки захламленный дворик-колодец, остановилась, глаза машинально глянули вверх.
Как оно и положено, со дна «колодца» в квадрате неба видна была россыпь созвездий; только, говорят, из глубины всамаделишного деревенского студенца они видны даже ясным днем… Чудно!
А сейчас ночь, и ничего чудного нет в том, что разновеликие осенние звезды заглядывают во дворик, подмигивают…
Точно так же мерцали они и двадцать веков назад, когда Симон Петр, «имея меч, извлек его, и ударил первосвященнического раба, и отсек ему правое ухо; имя рабу было Малх». Доподлинно записано у Иоанна Богослова, живого свидетеля тех событий. С формальной, юридической точки зрения – живого и по сей день. Только без вести пропавшего, хотя в розыск его никто не оформлял. Ибо, как говорят сами юристы, а вслед за ними – представители так называемых компетентных органов, «нету тела – нету дела».
Тело Иоанново и впрямь не обнаружено до сих пор. Ушел старик помолиться в горы, один ушел, и больше его никто не видел. Даже могилки для поклонения – и той христианам планеты не осталось.
Как и могилы Малха. Которому, собственно говоря, ни одно поколение рода человеческого покланяться и не собиралось. Пока. Не пришел еще урочный час.    
Фигура протиснулась между завалами пустых картонных коробок, ладонь нащупала скобу железной двери. Открыто… Здесь всегда открыто для тех, кто знает.
Затхлая подсобка дышала чьим-то прерывистым дыханием. Из-за перегородки доносились дробящиеся звуки музыки, звяк стекла – там, за стенкой, ночной бар жил своей обычной жизнью.
В компетентных органах (а таковыми по наивности своей у нас привыкли считать себя довольно многочисленные структуры) таинственной фигуре, а на их языке – фигуранту, проникшему на этот раз в подсобку бара «Камила», присвоили прозвище «Малх». Ну, видимо, чтоб хоть как-то обозначить неопознанную человеческую особь в следственном деле. Так и повелось – уж с месяц – говорить между собой: «дело Малха». Было в деле и тело, да не одно.
Мало кто задумывался, откуда взялось это условное прозвище – Малх. Появилось ли оно случайно, само по себе, в недрах следствия - подобно тому, как возникло когда-то вымышленное имя «Джек Потрошитель»? Или все-таки кличку «Малх», закрепившуюся за неуловимым инферно, сыскарям ненавязчиво подбросили?
Во всяком случае, теперь уже не могли вспомнить, кто первым столь вычурно обозвал объект розыска. Хотя умные люди, введя это прозвище в поисковую систему компьютера, сразу же определились, откуда заимствовано имя Малх. Евангельский персонаж… И, конечно, эти же умные люди тут же принялись разрабатывать версию о ритуальных убийствах – версию, вроде бы, очевидную, ибо таковые серии умерщвлений никогда не были редкостью на планете. Особенно же – в последние десятилетия.
Согласно показаниям свидетелей (какие они к шутам свидетели, так, одно название!), всякий раз неподалеку от места преступления появлялась странная, не то пугающая, не то – забавная машина, она перемещалась почти беззвучно, на одной и той же скорости – примерно тридцать кэмэ в час. Черная «Победа», вот какая это была машина.
Ну скажите на милость, сколько в Велегже сохранилось черных «Побед»? И неужели так трудно отыскать диковинную, винтажную тачку в небольшом городе? Трудно, ох, трудно. Ибо данное авто, как выяснилось, в реестре здешнего ГИБДД вообще не значилось. Н-да, не значилось! Но оно - есть. Значит – в единственном незарегистрированном экземпляре. Стоит себе тихонечко в потаенном месте, хоронится.    
На этом познания следаков по делу Малха упирались в тупик. Даже определиться с половой принадлежностью искомой персоны пока что не удавалось. В местах его деяний обнаруживались окурки популярных в народе сигарет «Огонек», а также - обильно смоченные слюной кусочки жвачки. Эксперты ГУВД, разумеется, исследовали эту слюну. И натыкались то на женскую XX-хромосому, то на мужскую ХY. А человек-то был один – это доказывалось другими, не менее значимыми для следствия уликами. Например, почерком на «эпитафиях», которые неизменно оставлял безликий (а теперь уже якобы и бесполый) Малх. И, конечно же, техникой перерезания горла, которая во всех случаях была сходной. Не говоря уж о модели пистолета и характерном наклоне ствола при совершении выстрела.
Так отрапортовали эксперты-баллисты, криминалисты, графологи. И…
Теперь уже эксперты попали под пристальное наблюдение (само собой, негласное): не иначе как озоруют, причем злостно, эти специалисты. Путают компетентных людей, заморачивают им голову противоречивыми выводами. Во всяком случае, как минимум один из экспертов - этакий засланный казачок. Или двое? Значит, заговор, в котором участвуют «свои»? Это, братцы, уже серьезно… Куда серьезней, чем трое совершенно «несерьезных» покойников.            
…В мерцании запыленной лампочки – свечей двадцать пять, ну, от силы, сорок – личность по прозвищу Малх увидела того, кого искала. На полу, раскинув ноги, сидел расхристанный парень и смотрел куда-то сквозь вошедшего. И дышал.
Фигура склонилась над полутрупом, рука сунулась в его нагрудный карман; Малх зачем-то поводил пальцем перед остекленевшими глазами одурманенного зельем бедолаги. Никакой реакции зрачков.
Раззявленный, осклизлый рот будто выпрашивал пулю. Вложить бы в эту ненавистную пасть ствол пистолета и нажать на спусковой крючок. Но нет… Искушение для того и существует, чтоб его преодолевать.
Смерть не выбирает способ проникновения в зазор между телом и душой – для отчленения одного от другого. Она знает точно.
Срез глушителя ткнулся во впадину между глазом и переносицей обреченного. Тут же пришла на ум поговорка: «Три к носу, и все пройдет». Так ли уж некстати вспомнилось именно сейчас это излюбленное высказывание покойной матери? Или – престарелой ее тетки… «И это пройдет». Бессмертное напутствие царя Соломона. Для вот этой, доживающей свои последние секунды, личности мужеска пола сейчас действительно «все пройдет», лишь только маленький кусочек металла пронзит глазницу. И переход в иной мир, «на другой уровень», будет для мерзавца легким, неосознанным, непрочувствованным… Не заслужил он такую благодатную смерть, повезло ему, можно сказать.
Стены смрадной подсобки вобрали в себя, придушили поцелуйный звук выстрела.
- И день смерти лучше дня рождения, - пробормотала безликая фигура, выпрямляясь.
Замереть, прислушаться. Те же приглушенные волны музыки и звон посуды, пьяные выкрики и женский нарочитый смех… Та же сумма звуков, минус – шумные вздохи в тиши подсобки. Прерывистое дыхание человека, только что бывшего существом одушевленным, прервалось навсегда. Стерлось, вычлось из мира звуков.
Снова скольжение по влажному ночному городу - не торопясь, стараясь проникнуться душевным покоем, просто обязанным прийти после исполнения миссии. Нет, не приходил покой: мелкие, суетные мыслишки навязчиво торпедировали благостное состояние духа, едва оно приподнималось на поверхность.
Ничего не изменилось в душе. Все продолжало идти своим чередом.
И вот оно идет себе и идет, и не видно этому конца.
       
                Глава первая
   
В служебном тире пистолетные выстрелы хлопали пронзительно, всякий раз оставляя за собой пунктирное, звенящее эхо. Агент спецотдела Виктор Крайнов положил «пушку» на низенький барьер, снял мохнатые наушники, жестом приглашая своего напарника, агента Бориса Дугина, прервать стрельбу на минутку.
- Вот смотри, Боря, какую бяку я отрабатываю, - Виктор покатал во рту прогоркший, отверделый катыш жвачки. – Ну, представь, он быстрее тебя выхватил пистолет. И, естественно, орет: руки за голову, оружие на землю!
- Это невозможно, - усмехнулся Дугин.
- Что невозможно? Что кто-то сумеет тебя опередить?
Виктор глумливо приподнял кустистую бровь.
- Нет, не это, - чуть грустно покачал головой Борис. -  Это как раз таки вполне ожидаемо… При моей-то старости.
- При нашей с тобой старости, - вперил в него палец Крайнов.
- Ну да, при нашей. Просто… Невозможно выполнить такую команду. Заложить руки за голову и при этом опустить пистолет на пол.
- Тьфу на тебя! Циник! Буквоед! Ладно, он кричит: клади оружие на землю. Теперь гляди внимательно…
Виктор уставился в черный, ростовой абрис мишени - вокруг головы нимбом расходились белые окружности. Взял в правую руку пистолет (дулом вниз), начал неспешно сгибать колени. Левую ладонь капитан столь же медленно выставил вперед: дескать, спокойно, парень, я все понял, твоя взяла!
- Его внимание хотя бы на долю секунды фокусируется на выставленной ладони, и…
Виктор неуловимым для глаза движением, с бедра, выстрелил. Прямехонько во лбу черной фигуры возник белый кружок попадания, по гулкому залу покатилось, задребезжало эхо.
- Нет, у меня так не выйдет, - отмахнулся Дугин. – Даже время тратить не хочу. Говорю тебе, старею… Представляешь, уснул в кабинете, прямо на глазах у всех. Жаль, тебя в тот момент не было, потешился бы вместе с молодняком.
- И что снилось? – спросил Виктор вполне серьезно. – Былые дни?
«Надо же, опять в самую точку лепит, стрелок! – мысленно восхитился Дугин. – Это называется – чутье! Не пропьешь…»
Майор уж второй день кряду томился желанием рассказать напарнику о своем «рабочем» сне, да что-то удерживало его, видимо – опасение быть осмеянным.
- Рабочий сон снился, это я его так называю, - вздохнул Дугин. – Уж который раз…
Они сели на банкетку у стены, вытянули затекшие ноги. Виктор убрал в подплечную кобуру свой «глок-17», Борис – полюбившуюся аж с конца 80-х «беретту-92». Пару лет назад у друзей появились в личном пользовании и другие пистолеты – наградные. Каждый из напарников сам выбирал себе модель перед вручением, хотя впоследствии и тот, и другой нечасто доставали «презент» из домашнего сейфа. «Выбор оружия – вот, пожалуй, единственная привилегия, сохранившаяся за нами», - подумал Борис.
Видимо, в голове его бессменного напарника бродили примерно те же мысли. Виктор сказал:
- Я тут подсчитал ненароком… Если включить годы муштры, то у нас с тобой на двоих – семьдесят пять лет службы на невидимом фронте. Недавно исполнилось.
- Угу, - хрюкнул Борис. – Прям брильянтовая свадьба.
Виктор кивнул.
- Только бриллиантовых подвесок как-то не предвидится. Нам, Боря, время наступает и на пятки, и на мыски, все ноги нам уже оттоптало… Куда двигаться-то, с оттоптанными ногами? М-да… Так что за сон-то?
- Сон… Самый возраст – сны обсуждать. А снился мне, Витя, семьдесят девятый год, подготовка к Олимпиаде в Москве. Я тогда еще курсантом-стажером в отделе был.
- Я тоже.
- И ты тоже, да. И поручили мне простенькую работенку – спортсмена одного пасти. Нашего, местного. По-моему, кое-кого наверху никак не устраивали высокие показатели этого парня. Был он кандидатом в олимпийскую сборную, копье бросал.   
- Метал, - уточнил Виктор.
- Метал, - согласился Борис. – И снится мне уж который раз, как сижу я, молодой пацан, в своем служебном сером костюмчике, один-одинешенек на всем нашем городском стадионе. А этот копьеносец знай себе по полю разбегается и зашвыривает копье шут-те куда… А над трибунами напротив – длинный такой транспарант: «Куй олимпийский металл!»
- Прямо каламбур, - поморщился Крайнов. - Он копье метал, а с плаката ему предлагали ковать металл… Помню, как же.
Виктор забросил в пасть очередную подушечку жвачки, задвигал челюстями:
– Там еще в слове «куй» все время одну букву слегка видоизменяли, народный юмор, блин. Непритязательный.
- Точно, было такое… - припомнил Борис.
- Мне тогда любопытно было, кто такой все эти лозунги потешные придумывает, - балагурил Виктор. - И ведь обком партии одобрял! Везде - как у людей: «Быстрее, выше, сильнее!», «Наша цель – коммунизм», «Народ и партия едины». И только в нашем городе что-то оригинальное. Почему? Происки врагов? Я предлагал начальству даже следствие по-тихому провести. Выслуживался… Но не до того нашему начальству было. Семьдесят девятый  – горячее времечко, приятно вспомнить. 
Слушая Виктора, Борис подумал, что в скверике, наискосок от их штаб-квартиры, по сей день стоит железный транспарант брежневских времен: «Светлому будущему – быть!» Майор не стал развивать эту тему, вернулся к своему сновидению:
- Так вот, останавливается вдруг этот самый метатель, смотрит на меня с жуткой ненавистью, а сам копье в руке покачивает. И орет: «Пошел вон! Хорош за мной следить!» Ну, я, понятное дело, ноль внимания… А он в мою сторону разбегается и ка-ак запустит свою железяку! Чувствую, прям точно в меня сейчас попадет, все-таки – кандидат в сборную страны… И в ужасе прыгаю вверх по скамьям…
- А копье тебе в ляжку – хрясь! – закончил за друга Виктор.
- Угу.
- Фу, какой неинтересный сон, - разочарованно протянул Виктор. - Это ж все на самом деле было. Никакой фантазии у тебя нет. Даже во сне… Помнишь, тебя потом долго еще звали в ж… раненым.
- Не надо, Витя…
- Правда, если я не ошибаюсь, тебе тогда грамоту дали за бдительность и чуть ли не нашивку за ранение. Вот с тех пор ты меня всю жизнь и опережаешь на одно звание. Ж…й своей пронзенной меня одолел, на лопатки положил.
Борис понимал, конечно, что его напарник несерьезно все это говорит, но неожиданно для самого себя обиделся. 
- Ой ли? – укоризненно посмотрел на друга Борис. – Можно подумать, только из-за того случая я до майора дослужился, а ты всего лишь до капитана? Вспомни-ка восемьдесят шестой, улицу Яншина!
И осекся, буквально прожженый взглядом Крайнова. Н-да… Это называется – слово за слово, на ровном месте…
- Зря ты напомнил мне, Витя, мое некрасивое прозвище.
- В ж… раненый! – остервенился Крайнов.
Разговор явно заходил куда-то не туда.
- Не напомнил бы, - гнул свое Дугин, - так и я бы не стал тебе соль на твои раны сыпать.
Были у Крайнова свои раны, были… И не в ляжку вовсе, а в самую таки душу. И причины того, что на пороге пенсии Виктор носил на погонах всего четыре малых звездочки, были весьма и весьма сугубыми.
- Да чего там, - отмахнулся Крайнов. – Соль, раны… Та соль давно потеряла силу, и ничто уже не сделает ее соленою*… Что может значить смерть еще одной женщины – пусть даже и моей жены, пусть даже кошмарная смерть – по сравнению с теми вселенскими потрясениями, среди которых проходит наша с тобой жизнь?   

*- Евангелие от Матфея, гл. 5, ст. 13: «Если же соль потеряет силу, то чем сделаешь ее соленою?»
 
И снова в оглохшем от выстрелов тире зависло молчание.
- А ему-то, метателю копья, тогда что дали? – с преувеличенным интересом спросил Крайнов.
- Правильно, Витя, давай о других лучше поговорим. Свернем, брат, со скользкой дорожки. А то вдрызг поругаемся… Пять лет ему дали. Вполне гуманно. Вместо Олимпиады на Колыму потопал.
- А что ж так мало?
«Говорили ведь на эту тему уже сто раз», - подумал Дугин, но игру поддержал – чтоб замириться с задетым за живое напарником.
- Так мало дали, потому что потерпевший – то есть я - проходил в суде как частное лицо, а не как сотрудник органов. Ранение уж больно смешным было, прямо для анекдота. Вот и решили не позорить. Наш отдел тогда еще формально в структуру госбезопасности входил.
- Кстати, никогда раньше у тебя не спрашивал… А потом-то что с ним было? С метателем копья, то бишь?
«Спрашивал уже», - снова отметил про себя Дугин, нахмурился:
- Отсидел от звонка до звонка. А вышел – на Чукотке остался. Устроился на китобойное судно, гарпунить моржей. Благо все навыки были при нем.
- А сейчас?
- Что – сейчас?
- Ну, что поделывает? Жив хоть?
Борис помолчал. «А вот об этом мы точно не говорили».
- Нет, - тихо сказал наконец Борис. – Не жив. Где-то в самом  начале девяностых китобой затонул во льдах. Так что и могилки не осталось.
- Так во-от оно что! – понимающе протянул Крайнов. – В тебе чувство вины проснулось, бездушный спецагент! Теперь понятно… Это, брат, знаешь, как называется?
- Как?
- Кризис среднего возраста, вот как. И не иначе. Мысли покаянные, думы окаянные… И это пройдет!
- Уже прошло, Витя, уже прошло. Опоздал ты царя Соломона цитировать. Я в том смысле, что мы с тобой давно за черту среднего возраста перешагнули. Хотя… Ты, если верить твоей похвальбе, все тот же… ммм… жеребец.

                ***

Борис, конечно же, имел в виду нескупую потенцию своего напарника - с эрекцией вкупе. В «совокупе». Однако, помимо смысла переносного, был в определении «жеребец» и смысл самый что ни на есть прямой: внешностью своей спецагент Крайнов здорово смахивал на коня - вороного, с породистой проседью: гривастый, лобастый, с крупными ровными зубами и впалыми щеками… Виктор обладал к тому же глубоким, все понимающим взглядом старой лошади, клячи изъездившейся и во всем изуверившейся. От этого взгляда, случись ему быть пристальным, торопели не одни только женщины, но, случалось, и мужики.
Дугин был повыше, «помордастей» и тут уж сравнение с клячей никак не проходило – и брюшко под пиджаком прорисовывается, и взгляд тяжелый, типа: «Мне нечего терять в этой жизни, приятель, поберегись!»
Борис и Виктор за три с половиной десятка лет пересидели не одно поколение сослуживцев – пересидели, разумеется, не буквально: приходилось и побегать, и попрыгать с парашютом. И даже, помнится, как-то раз погружаться на дно озера в скафандрах.
Но, в общем-то, вся эта увлекательная жизнедеятельность осталась где-то там, далеко – за облаками, за горами, за долами… Насколько хватало «ближней» памяти Бориса Дугина, они с Виктором чинно приходили в обширный, расцвеченный молодежью кабинет аккурат к десяти утра, чтобы в шесть вечера с достоинством его покинуть (советская закваска, что ни говори). И хотя с ними, безусловно, считались – как с некими обязательными условностями; и хотя их даже ценили (как спецотдельские раритеты), но пылинок, что называется, не сдували, шапку не ломали. Есть – ну и есть, нехай себе будут. Никому же не мешают.
Время от времени они консультировали, инспектировали, инструктировали, просто давали советы начинающим, составляли какие-то аналитические обзоры. А не то так поручали им вести допросы «тяжелых» клиентов – опыт, как-никак, в наличии, да и вид представительный, «сурьезный».
Майор Дугин всегда, с самой ранней юности, знал, что за глаза его именуют «Дубом». И не принимал это близко к сердцу. Он ведь и впрямь, как дуб – кряжистый, покрытый вековой коростой, но еще очень даже полный жизненных сил. Да и в молодости был тот еще «дубок». А потому, будто назло насмешникам, 22-летний старлей Дугин при выборе оперативного псевдонима так и записал в своем служебном формуляре: «Дуб». Давненько это было, еще в начале 80-х…
У Виктора пожеланий в день присвоения псевдонима не спрашивали – чином не вышел, всего-то навсего лейтенантом был тогда, на закате брежневской эпохи. И стал Крайнов обозначаться в спецдонесениях кодовым прозвищем «Рая», с чем он быстро свыкся, смирился. Даже бравировал своим женоподобным оперативным псевдонимом, ерничал: «Бабье погоняло присобачили, не любят меня в отделе. А и вправду, с какой стати любить женоподобных мужчин, если вокруг полно женоподобных женщин?»
Балагуря таким вот образом, Виктор ничем не рисковал во мнении окружающих, более того – как бы подчеркивал свою выраженную самцовость.    
Впрочем, может, кому-то они сегодня уже и мешают. Вот, к примеру, тощий Костя Псурцев («Сурок»), заметно картавящий после того, как прикусил язык на тренировке по боксу. Спит и видит Сурок, как бы подняться повыше в табели о рангах в результате грядущей отставки ветеранов спецотдела. Или Саша Витийеватов, он же – «Вий», напарник и приятель Псурцева. Оба уже несколько лет, с тех пор как им после изнурительных тренировочных сборов присвоили звание лейтенантов, так лейтенантами и остаются. Правда, воинские отличия в системе спецотделов особой роли не играли никогда, здесь все были сначала просто агентами, потом, если повезет – спецагентами, потом, глядишь, получали «нолики» в обозначении статуса…
Воинское звание по традиции было обозначено в удостоверениях «прикрытия» - на корочках с золотым тиснением значилось «Следственный комитет». Были, конечно, у сотрудников спецотдела и другие ксивы – на разные случаи жизни. Тут тебе и потертые пенсионные, и тоненькие Роскомстата, и мореходные. Но это как бы так, между всем прочим.

                Глава вторая
   
Когда же впервые были созданы на Руси Великой спецотделы? При Сталине? При царе-батюшке? Копай, как говорится, глубже. Спецотделы, по утверждению знатоков, появились еще во времена Ивана Калиты*, и, подобно теперешним, уже тогда были донельзя засекреченными подразделениями. Только при московских князьях спецотдел назывался иначе (что не мудрено, ибо термин сей – иностранный, от английского special). По мнению штатных аналитиков этой таинственной спецслужбы, самый первый спецотдел князя Ивана I именовался «Окоём»**, а сотрудники его – «послухами»***. «Видим все, что емлет око, слышим все, что слышит ухо» - так, или примерно так, согласно некоторым историческим свидетельствам, звучал в то время слоган спецотделов.

* - князь Московский с 1325 по 1340 гг.

** - «окоём» - в переводе с древнерусского – горизонт.

          *** - «послух» - в Древней Руси – облеченный особым доверием человек, свидетель, чьи обвинения или показания не подлежали сомнению или перепроверке.

Ну а сами-то великие князья, впоследствии – цари, ведали о том, чем занимается «Окоём», насколько широки его возможности? Сомнительно, что ведали с определенностью. Да, знали что-то, слышали от придворных шептунов. Но в деятельность тайной службы не вникали – как говорится, «от греха подальше». Подобно тому, как в нынешних США есть такие объекты, которые не имеет права посещать даже действующий президент.
Курировали «Окоём» и его деятельность несколько особо доверенных лиц, причем не обязательно это были ближние бояре. «Стратиги» - так именовались означенные кураторы – имели квоту в казне для финансирования послухов и проведения спецопераций на Руси и за рубежом, но о расходах этих перед князем или царем не отчитывались. Конечно, властелин понимал, что где-то рядом существует некое незримое подразделение, которое, выражаясь нынешним языком, решает проблемы (вот только чьи?). Возможно, знал и то, что подразделение именуется «Окоёмом». Случалось даже, что монарх в раздражении допытывался у стратигов: что за «Окоём» такой, как дела свои вершит, не озорует ли? «Тебе лучше не знать этого, государь, - звучал ответ. – Для твоего же блага и для спокойствия отечества». Повелитель мог вздернуть стратига на воротах, залить ему в горло кипящее масло, но в конце концов благоразумие одерживало верх и все шло по-старому.
Во времена оные главной заботой стратигов было упредить и исполнить затаенную мечту великого князя (царя). Она могла быть высказанной или невысказанной, полезной для государства или – совсем наоборот… Стратиги взирали на монарха в безмолвном ожидании, как бы вымаливая: «Ты только скажи или хоть намекни, Просветленный, а уж мы все сделаем как надо». И тут важно было понять: бесповоротно ли желание властелина, не блажь ли это сиюминутная, которая быстро сойдет на нет, а спецоперация-то, не дай Бог, к тому времени уже будет содеяна. И окажутся стратиги виновными…
Случится, к примеру, что говорит князь: «Не люб мне Пимен, не хочу его митрополитом видеть. Потому и услал строптивца в Чухлому. Однако ж патриарх константинопольский его на киевскую митрополию своим соизволением поставил, стало быть, я против святейшего иду. Нехорошо». Стратигами намек на ус намотан, и вот уж мчатся в Константинополь послухи «Окоёма», а там, глядь, по неведомым причинам патриарх назначает суд над Пименом – с заранее вынесенным приговором: виновен. В чем? Да мало ли в чем… Сиди в каземате, низложенный митрополит! Ликуйте, стратиги, вписывайте в перечень славных дел еще одну победную строку.
Но не все могли предвидеть даже стратиги. Так и тут: прошло два года, и тот же князь почему-то вспомнил о Пимене, закручинился… Р-раз! - и Пимен снова митрополит Киевский и Всея Руси*! Ох, трудно угадать, сколь долго продлится та или иная прихоть властелина.

* - имеется в виду странная история Дмитрия Донского и архиманднита Горицкого монастыря в Переяславле-Залесском Пимена, которого патриарх Константинопольский за щедрую взятку возвел в сан Киевского митрополита, а спустя два года по неизвестным причинам осудил и низложил. Еще через два года Дмитрий Донской вернул Пимену его регалии. 
 
Спустя век другой великий князь молвил как-то в досаде: «Хоть бы сгинул со свету этот немчин. Ворожбою своей да зельями отвращает от меня союзников моих. Но сан у немчина – посольский, а потому не хочу предавать его казни».
Ну, стратиги и послухи прознали о сердечном князевом пожелании, наутро немца нашли зарезанным под мостом**. Не гуляй по ночам где не надо, чужеземец!

**- здесь – намек на трагическую судьбу придворного лекаря Ивана III, немца Антона, которого великий князь заподозрил во вредительской деятельности, но вслух говорил, что немец не заслуживает смерти. Убит на Москве-реке, под мостом.

Со временем идея преданности «Окоёма» государю незаметно трансформировалась совсем в иную, «надмирную*» позицию. Стратиги и послухи, движимые не иначе как свойственной всем людям гордыней, исподволь превратились в «третьею силу», помимо двух всегдашних - верховной власти и ее противников – тайных или явных. Эта третья сила могла действовать как на стороне монарха, так и в пользу его врагов. При этом, конечно же, имелись в виду глобальные интересы государства и человечества в целом, причем в глазах служителей «Окоёма» эти интересы, в идеале, должны были совпадать, что бы там ни говорили политики разных стран. Целью стратигов стало выстраивание общей линии поведения для всех земных правителей.

*- надмирный – стоящий над миром, то есть – между Богом и человечеством с его примитивными, сиюминутными интересами.

«Окоём» немало потрудился для того, чтобы внедрить в сознание Ивана Грозного идею о переносе столицы в Велегжу – мол, государь-надежа, в те края не добраться ни татарам, ни ляхам, ни крымчакам. Но «ими же ведомые» соображения поколебали прежнюю позицию стратигов, они оказались от своей же идеи и провели скромную, изящную диверсию в велегжанском Софийском соборе: всего-то навсего устроили так, что во время богослужения царю на темечко упал небольшой кусок штукатурки. И все! Пронизанный мистическими страхами, как святой Севастьян – стрелами, Иван принял случившееся за недобрый знак свыше. И торопливо покинул Велегжу, отправив в небытие грандиозные проекты по переносу столицы на реку Супонь, а заодно и прекратил финансировать строительство велегжанского кремля.
Увы и увы тебе, стратиг: «Окоём» вовсе не был всесильным. Раз от разу его тщательно спланированные деяния сводились на нет под воздействием четвертой силы - непреодолимой. Сила эта в разных ситуациях могла располагаться как одесную, так и ошуюю*.

*- согласно псевдохристианским поверьям, ангел-хранитель располагается по правую руку от человека (одесную), а бес-искуситель – по левую (ошуюю).

Сочтя незаконнорожденного сына польского короля Стефана Батория вполне подходящей фигурой для исполнения «надмирной» миссии «Окоёма», стратиги отправили послухов в Краков и Варшаву, чтобы способствовать возведению молодого авантюриста на русский трон. Дальше – больше: в недрах «Окоёма» возник помысел сделать Русское Царство империей. И в 1605 году Лжедмитрий I, усевшись в Москве, принял императорский титул, который официально звучал так: «Непобедимейший монарх, Божьей милостью император и великий князь всея России, и многих земель государь, и царь самодержец, и прочая, и прочая, и прочая». В мае 1606 года послухи раскрыли заговор бояр против императора, подготовили ему побег и спасение москвичами, после чего должан был вспыхнуть народный гнев с неизбежным растерзанием Шуйского и прочих заговорщиков. но… Вмешалась упомянутая непреодолимая сила: спортивный, тренированный юноша сломал ногу, спрыгнув со второго этажа кремлевского дворца, был схвачен и зверски убит.
   В двадцатые годы XVIII столетия, в период латинизации всего и вся, «Окоём» стал называть себя Специальным Департаментом, стратиги – кураторами, а послухов переименовали просто в агентов. Но древнее слово – окоём – по-прежнему, время от времени, звучало в разговорах сотрудников.         
 Чуть ранее, в 1711 году, летом, случилась чудовищная катастрофа: Петр I и зачем-то оказавшаяся при нем жена, царица Екатерина, очутились в турецко-татарском плену после тяжелого поражения русских войск на реке Прут. Послухам удалось проникнуть к царственным узникам – Петр пребывал в крайне подавленном состоянии. Будучи сторонниками возведения на российский престол его сына Алексея, посланцы «Окоёма» надоумили Петра написать письмо в Правительствующий Сенат: «С этого дня приказываю меня царем не считать и никаких моих распоряжений не исполнять». По сути, это было прямое отречение от престола.
Но… Доселе никто не мог даже представить себе, что могучий Петр, которого все почитали готовым отдать жизнь за интересы государства Российского, может повести себя столь малодушно: в обмен на свободу он соглашался на любые условия, «кроме рабства». Ведь один из его победителей, крымский хан Довлет-Гирей, настаивал на том, чтобы провезти голого русского царя в клетке по улицам крымских городов и турецкого Стамбула.
И Петр подписал Шертную (клятвенную) грамоту о вассальной зависимости московских царей от Чингизидов – властителей Крыма. К слову сказать, все дальнейшие походы русских армий на Крым в XVIII веке имели одну главную цель – найти и уничтожить эту кабально-вассальную грамоту, согласно которой Россия, между прочим, возобновила выплату дани Крымскому ханству.
Петр готов был в обмен на освобождение себя, жены и остатков разгромленной армии отдать туркам все ранее у них завоеванное – Азов и прилегающие земли, а также русский флот, базировавшийся в Азовском море. Шведам – отнятую у них Лифляндию (кроме Петербурга), а взамен Петербурга отдавал шведскому королю Псков. По иронии судьбы, Карл XII находился тут же, совсем рядом: он, подобно Петру, пребывал в роли узника турок и крымцев, но при этом кабальных договоров ему подписывать не предлагали. И содержался Карл не как пленник, а как гость, играл с турецким визирем в шахматы. Вот такие, хм, двойные стандарты… С чего бы вдруг?
В общем, ценой чудовищных уступок (которые благодаря хитрости вице-канцлера Петра Павловича Шафирова оказались значительно меньшими, чем те, на которые готов был пойти плененный царь), все усилия «Окоёма» по смене самодержца оказались тщетными. Опять вмешалась непреодолимая сила, на сей раз – нежданно проявившаяся у царя склонность к панике и отчаянию.
«Окоём» взял реванш два века спустя, когда его ставленник, начальник штаба Верховного главнокомандующего Михаил Васильевич Алексеев, добился от Николая II полноценного, недвусмысленного отречения. Впрочем, время покажет, что в результате такой спецоперации «Окоёма» достижение его тогдашней главной цели - объединения интересов России и всего человечества – будет отложено более чем на столетие…
Дугину и Крайнову, как и другим курсантам велегжанского спецотдела, эту летопись «Окоёма» вкратце излагали на единственном уроке истории их «незримого» формирования. «На этом все, с вас достаточно, - закончил лекцию преподаватель и обвел насмешливым взглядом аудиторию, заполненную двумя десятками курсантов и курсанток. – Просто чтоб вы понимали, сосунки и сосуньи, в какой поистине мессианской структуре вам предстоит служить». И подчеркнул: «Служить всю свою жизнь, которая из никчемного существования превратится в самую великую миссию на этом свете».
Эти слова прозвучали для двоих друзей в 1978 году. В чем к тому времени заключалась великая миссия спецотделов – о том курсантам не сказано было ни слова. Ни тогда, ни потом, на протяжение почти сорока лет службы, они понятия не имели, ради какой конечной цели тратят отпущенную им одну-единственную жизнь и даже рискуют ею, не говоря уж о жизнях и судьбах многочисленных объектов тайных операций. Но для самих себя Дугин и Крайнов, а с ними, наверное, и некоторые другие проницательные спецагенты, формулировали главные приоритеты своей службы примерно так: «Знание, анализ, корректировка». То – есть – знание и понимание того, что происходит в стране, мире и вселенной, контроль над переменами в текущей ситуации и, по возможности, исправление этой ситуации в некоем нужном векторе.
Какой это вектор, куда он направлен – об этом спрашивать и даже размышлять было среди агентов спецотдела непринято. Да и небезопасно для них самих. Виктор склонялся к мысли, что наличие какой-то определенной конечной цели у пресловутого, мифического Центра – это не что иное, как мистификация.
- Нету ее, этой цели, - говорил порой своему другу Крайнов за бутылкой водки. - Нет как нет. В мире вообще все стало бессмысленным и бесцельным.         
И теперь, развалясь на банкетке в служебном тире, напарник делился с Дугиным своими невеселыми соображениями:
 - Скоро наши кураторы-стратиги нас рассекретят на хрен. Продадут властям с потрохами и займут официальные должности.
- Вряд ли, Витя, наш «ангельский легион» выведут из сумеречной зоны, - лениво отвечал Дугин. – Вряд ли. А если рассекретят и продадут, значит, появится еще одна, куда более таинственная организация, о которой невозможно станет не только говорить, но и думать.
Оставалось надеяться, что извлечение спецотделов из пелены зазеркалья на свет Божий произойдет уже после ухода обоих ветеранов на пенсию. Ведь чем скрытнее структура, тем больше там платят отставникам.
А отставка, похоже, была не за горами.   
- Вот знаешь, Боря, - частенько говаривал Виктор, мудрый конь, - стоит кому-нибудь вдруг взять да и присмотреться к нам свежим взглядом, призадуматься… И не сомневайся: денек-другой, и мы уже на заслуженном отдыхе.
И только он успел изречь эту очевидную для обоих, грустную истину, как в притихшем зале тира переливчатой трелью запиликал звонок. Борис нехотя встал с банкетки, подошел к своему плащу, вынул из кармана айфон. Глянул на высветившийся номер…
- Угу. Ты опять попал в точку, снайпер! Кто-то, похоже, уже присмотрелся, призадумался… Это Малахов звонит. Урочный час настал.
И ткнул пальцем в экран, принимая вызов:
- Да, Серега…
Выслушав короткое распоряжение начальника Насоновского спецотдела полковника Малахова, Дугин значительно посмотрел на Виктора:
- Вызывает на ковер. Не иначе как…
- А меня?
- Тебя, наверное, после вызовет. По старшинству. Или – по младшинству.
И потыкал пальцем себе в плечо – туда, где положено быть погону. 
            
                Глава третья

Около девяти утра Тимофей Ильич вызвал по телефону такси и теперь, одевшись и снарядившись, запирал за собой на висячий замок обитую войлоком дверь бревенчатой избы.
Сошел с рассевшегося крыльца.
При его появлении ватага мальчишек прыснула прочь, но слишком далеко сорванцы улепетывать не стали – к чему, если дядька все равно за ними не погонится и даже, увы, не станет швыряться кирпичами. Неинтересно с таким, право слово!
Пацаны прямо на глазах Тимофея Ильича задорно хрустели его штрифелями. Стояли на глинистой пашне участка и жрали ядреные плоды.
- Дядя Тимофей, у тебя яблоки вкусные! – крикнул один.
Тимофей Ильич посмотрел на голые ветви яблонь, понуро побрел к калитке из штакетника. Сам виноват – поленился собрать последние штрифелины, а ведь они могли до Нового Года пролежать, если их в старые газеты завернуть.
Кто-то из мальчишек дернул за конец веревки, и Тимофей Ильич, зацепившись за натянувшуюся бечеву, смешно и грузно упал на тропинку. Пацаны беззлобно захохотали.
Тимофей Ильич посидел немного на травке, виновато поглядывая на мальчишек, поднялся кое-как, поковылял к дороге.
- Дядя Тимофей! К тебе девушка приходила! 
Он обернулся, спросил с мольбой:
- Какая она из себя?
- Краси-ивая!
- А волосы? Волосы каштановые?
- Какие?
- Ну, коричневые?
- Не-а, черные и такие… Длинные, в общем.
«Значит, это не Лида. Наверно, из собеса». 
- А что ж она мне в окошко не постучала?
- Мы не знаем. Она вообще калитку не дергала, только письмо тебе в почтовый ящик сунула и сразу ушла. Ты не думай, дядя Тимофей, мы не брали и не читали! Честно-честно!
«Точно, из собеса. Лида бы обязательно вошла в избу. Я же не запираю дверь. Она знает, что я всегда жду ее».
Тимофей Ильич откинул ржавый козырек почтового ящика, глянул внутрь. В темноте что-то белело.
- Это вам ехать на Пуштинский тупик? – раздался голос за спиной однорукого пенсионера.
Надо же, он и не слышал, как подъехало такси. Из желтой иномарки выглядывал пожилой русский водитель.
 
                ***               

Психиатрическая лечебница с таинственной приставкой «спец» располагалась на берегу величавой речки Пушты, в сорока минутах езды от Велегжи. Этой речки не найти даже на самых подробных картах Русского Севера, хотя Пушта в этом месте – широка, а кое-где и глубока. Водоем сей был «засекречен» еще при Хрущеве, и до сих пор эту инструкцию для картографов не отменили. Правда, теперь, с распространением спутниковой навигации, секретить Пушту на картах стало бессмысленным: она исправно появлялась на экране смартфонов и прочих гаджетов. А «замазывать» двухсоткилометровую синюю линию при передаче геоданных со спутника – подобно тому, как «замазываются» военные объекты – было нелепо.   
На песчаном ее берегу, на пологом, притулился древний монастырек, и в старину-то заштатный, а уж в последний век - и вовсе позабытый церковными да светскими властями.
Обитель преподобного Никандра, именуемого, согласно прозванию реки, Пуштинским, давно уж не слыхала колокольного звона, раскатов дьяконского баса и негромкого пения хора черноризцев - только истеричные выкрики новоявленных «блаженных» да «юродивых», матюги нетрезвых санитаров да изредка – отчаянные оправдания невесть как забредших сюда туристов.
Родственники «навечных» постояльцев Никандровского дома скорби почти не допускались сюда, да и не было, почитай, ни у кого из пациентов никаких родственников – так, во всяком случае, значилось в личных делах и медицинских картах душевнобольных. Скорее всего, дело обстояло вот как: с точки зрения самих сидельцев, родичи у них таки были; а вот в понимании родичей спецпациентов… Для тех, кто обитал в реальном мире, «бывших людей» из Пуштинской обители уже не существовало – ни в списках, ни физически. Похоже, все «никандровцы» были переведены в разряд умерших. Даже пенсиями «узников природы» пожертвовало начальство дурдома ради сохранения режима секретности.
Тимофей Ильич вглядывался в лобовое стекло такси, ковылявшего по ухабистой бетонке от погоста к сельцу и от сельца – к другому погосту, к заброшенным базам отдыха, мимо поросших бурьяном подклетей сгоревших или растащенных по бревнышку северных церквушек… Вот и развалины пионерского лагеря на пригорке. Но по большей части вдоль дороги шли сплошные леса – что слева, что справа.
- На рыбалку? – безо всякого интереса спросил таксист, траченный жизнью дядька.
- М-да, - ответил Тимофей Ильич неопределенно, однако внутренне содрогнулся от одного только предположения, что он и впрямь мог бы взять да и убить рыбу.
Таксист замялся было, но все же не удержался от вопроса:
- Наверно, трудно вот так-то… С одной рукой? Ну, червя насаживать, рыбу с крючка снимать.
- Приспособился, - буркнул Тимофей Ильич.
- А чо корзинку с собой взяли?
- Ну… Если клева не будет, так хоть грибов наберу.
- Это вряд ли. Грибы сошли уж давно, земля холодная, зимой отдает.
Экипирован Тимофей Ильич был и впрямь как для «тихой охоты»: болотные сапоги, завернутые по колена, выцветшая штормовка, брезентовые штаны. А на голове – пробковый шлем, привезенный когда-то приятелем из служебной командировки в Африку.
Лес расступился, и впереди показалась река.
- Вот она, Пушта, разлилась после дождей… Не будет вам клева, как пить дать.
Бетонная дорога упиралась в нагромождение металлических ферм: когда-то здесь начали было строить мост, да забросили это бестолковое дело. Так и провисли сварные конструкции над гладью реки, не дотянувшись даже до середины.
- Приехали, - сказал водитель, выключил счетчик.
Тимофей Ильич отсчитал положенные деньги, выбрался из машины.
- Звоните, как надоест вам на воду глядеть, я быстро за вами приеду, - сказал водитель и протянул седоку свою карточку.
Желтая иномарка развернулась и ушла назад, в город. «Рыбак» подождал, пока такси скроется за далеким поворотом, постоял еще немного для верности.
Вряд ли кто-то появится здесь в ближайшие часы. Ну зачем сюда кому-то ехать, скажите на милость? Даже любителям рыбалки и грибов. Клева и впрямь не предвидится, грибы, может, и есть (Тимофей Ильич недавно видел их на базаре), да только вовсе не обязательно переть за ними в такую даль от областного центра. Вышел за город и набирай.   
Тимофей Ильич двинулся по бетонке – в обратном направлении. Складная удочка, рюкзачок с рыболовными принадлежностями и термос торчали из корзины.
Он внимательно вглядывался в придорожные заросли, подступавшие к самой дороге. Вот, кажется, здесь. Ориентир – сосна, раздвоенная и опаленная молнией. 
Тимофей Ильич шагнул к череде плотных кустов, сунул руку в прогал между сырыми ветвями. Нащупал холодную, мокрую трубу и с силой толкнул ее.
Замаскированный шлагбаум со скрежетом откатился на колесиках, и взору Тимофея Ильича предстала еще одна дорога, асфальтированная, неподвижно и молча ведущая в лес. Деревья слева и справа от дороги были наклонены друг к другу, их кроны – связаны между собой, так что сверху, из самолета или вертолета, лес в этом месте казался сплошным.   
Однорукий визитер вернул заграждение на место и зашагал по сумрачной аллее, вдыхая стылый осенний воздух.
Справа, по туманной просеке, уходившей, как помнил Тимофей Ильич, сквозь чащу к лесному озеру, шел ему навстречу потешный мужичок в довоенном картузе, замызганном пиджаке без пуговиц и в штанах, подпоясанных веревкой. Ширинка у мужичка была расстегнута, но не потому, что был он опустившимся неряхой, а по той простой причине, что брючки его не имели ни молнии, ни застежек. Взгляд у мужичка был осознанный, степенный.
- Угостите закурить, уважаемый, - обратился он к Тимофею Ильичу с поклоном.
Тимофей Ильич протянул мятую пачку «Огонька», «стрелок» вышелушил из нее сигарету.
- Мерси, - поблагодарил он. - Вчера утром полы во всех палатах помыл, так Люська-санитарка только две «бациллы» и дала. А тут ведь одна радость – затянуться…
«Не признал меня Удав, а, может, прикидывается, - подумал Тимофей Ильич отстраненно. – И как это ему веревкой разрешают подвязываться?»
Лет тридцать назад заключенного Удава несколько раз вынимали из петли, пока, наконец, не определили в Никандровскую психушку. А вешался он столь целеустремленно и надоедливо для окружающих потому, что, будучи стрелочником, от скуки или просто по пьянке пустил лоб в лоб две электрички. Тоже – забава…
Тимофей Ильич, распрощавшись с висельником, брел дальше. Вот и просвет меж деревьями, а за ним – речной широкий плес… На гнилых, скользких мостках баба полощет белье, напевает:
- Сладку ягоду рвали вместе, горьку ягодку – я одна…
И никакого тебе забора вокруг спецдурдома, только местами высятся уцелевшие фрагменты монастырской ограды. И то сказать: куда отсюда бежать-то? К кому? Зачем? А те, у кого оставались связи с внешним миром или те, кто каким-то образом обнаруживал стремление к свободе, надежно содержались под замком.
Благодать-то какая! По реке стелется тонкий туман – тот самый вьюн над водой, голос бабы тонет в нем, будто в киселе. Вот на бережку здание кубическое, из полуосыпавшегося кирпича, старинной кладки, над зданием – куполок бурый, церковный, только без креста. И аршинная вывеска: «БАНЯ». Поодаль – двухэтажный братский корпус бывшей строгой обители, теперь тут – палаты для душевнобольных.
- Капитан! Капитан!
Кто-то взывал о помощи, крик приближался. Тимофей Ильич обернулся и тут же отшатнулся в испуге: прямо на него, размахивая большущим деревянным молотком, набегал странный субъект в длиннополой черной сутане и в картонной судейской шапочке на голове. Длинные кисточки, будто пейсы, мотались на ветру.
За субъектом едва поспевал отъевшийся санитар.
Тимофей Ильич вгляделся, перевел дух с облегчением:
- А, это вы, Магистр… Добрый день.
- Здравствуйте, капитан, - отдуваясь, затараторил Магистр. – У меня для вас сообщение вселенской важности. Передайте вашим в КГБ…
- Я не служу в КГБ, - выставил вперед единственную ладонь Тимофей Ильич, как бы отстраняясь не только от бывшего соседа по палате, но и от всего своего прошлого. – Нет больше КГБ.
- Так вот, товарищ капитан, - продолжал, глотая слова, возбужденный Магистр, будто и не слышал собеседника; санитар меж тем за спиной «длиннополого» подавал Тимофею Ильичу отчаянные знаки – мол, не спорьте, он и так на грани психоза. – Так вот…
Тимофей Ильич смирился, стал слушать покорно и с серьезным, участливым выражением лица. 
- Вы не поверите… - захлебывался Магистр.
- Поверю, поверю.
- Так внемлите же! – торжественно, утробно провещал безумный авгур. – С неба пропали два созвездия – Рыб и Дракона! Их похитили, понимаете? И никто, кроме меня, на это никакого внимания, ну ноль внимания! Вы же, ползающие твари земные, только под ноги себе смотрите…
Тимофей Ильич обиделся на такую очевидную напраслину, потрусил было прочь от Магистра, но тот уже лепетал покаянно:
- Простите, простите, капитан… Постойте, не уходите! Я не сказал главного!
И столько мольбы слышалось в голосе несчастного узника дома скорби, что Тимофей Ильич сжалился, кротко покивал убогонькому, дерзнувшему обличать не только земных тварей, но и всемогущих космических татей.
В свое время помещение в Никандровскую психушку стало для Магистра избавлением от нескончаемых житейских невзгод. Этот вдохновенный до умопомрачения астроном в начале 90-х загорелся мечтой создать в Велегже то ли планетарий, то ли обсерваторию… Но о каком государственном финансировании столь гиблой с коммерческой точки затеи можно было вести речь в тот период пьянящей свободы? И астроном, окрыленный своей идеей, воспарил и продал все, что имел – квартиру, дачу, барахлишко, да и приобрел участок земли на холме за городом, построил там ангар из рифленого железа, купил астрономическое оборудование – далеко не по астрономическим, а по бросовым ценам, благо тогда все это активно распродавалось вымирающими научными центрами.
И радости его не было предела.
Да только положили глаз на аппетитное, ухоженное стараниями энтузиаста местечко здешние братки. Захотели вертолетную станцию для воздушных экскурсий вместо обсерватории организовать. А что? Ангар есть, дорога проложена – хоть и временная, до поры отсыпанная щебенкой…
И детище наивного астронома было у него отжато, сам он пущен по миру, от чего вскоре и свихнулся - в самом что ни на есть медицинском смысле. Добило Магистра то, что жена его любимая, боготворимая, которая всегда была ему верной единомышленницей, спуталась с тем самым авторитетом, которому приглянулось творение астронома, помогла бандиту завладеть мужниным участком с ангаром. И осуждать ее за это даже где-то и неприлично: ну сами посудите, как же ей, сорокалетней перезрелой красотке, не спутаться, не сойтись с таким редкостным мачо, как местный авторитет? Ведь мало того, что муж-астроном, в отличие от нормальных людей, так и не нажил себе капитала, так у него на почве всепоглощающей страсти к науке поугасла страсть к родной жене, проще говоря – начались серьезные мужские проблемы. А у мафиози перебоев с потенцией не случалось - по причине полного отсутствия рефлексии. Да и кошелек был полон… Так что женский выбор здесь очевиден. И со стороны астронома-неудачника просто нелепо было не то что сходить с ума, а вообще обижаться. Надо же, ученый, а таких простых вещей не понимает!
В общем, прибрали бандюки планетарий-обсерваторию к рукам. То есть, это они так думали, что прибрали… В действительности же прибрал их Господь, полегли новые хозяева живописного холма от рук конкурентов. А как же бывшая жена астронома? Вроде бы жива она и по сю пору? Шут его знает. Тимофей Ильич не помнил в точности.
Помнил только, что вскорости и эти конкуренты сгинули где-то на гнилом Западе… Так что ржавеет ангар на холме, печально позванивая на ветру своими рифлеными контурами.
Если бы Тимофей Ильич знал, как сложилась дальнейшая судьба Магистровой супружницы, то он, конечно же, по своему добросердечию, непременно пожалел бы эту обманутую судьбой женщину. Оставшись без мужа, без любовника, а, самое главное, без денег и крыши над головой, соломенная вдовушка мыкала горе на самых унизительных для бывшей научной сотрудницы работах: мыла туалеты, разносила рекламные агитки… Снимала то комнатку, то угол вместе с гастарбайтерами. В «нулевые», когда в страну хлынули нефтяные денежки и повсеместно закопошилось жилищное строительство, она бросила все остатки своих сил на то, чтобы выбить у государства скромную однушечку… Не для себя, конечно, ибо мадам никаких заслуг перед отечественной «звездной» наукой не имела, а под мужнино имя и его ученую степень.
И однушечку в новостройке согласились таки выделить! Ибо не так уж много в Велегже почетных граждан города, каковое звание имел обобранный до нитки сумасшедший звездочет. К тому же он был еще и автором всемирно известных монографий, кавалером знаков отличия Великобритании, Франции, Австралии…
В общем, однушечку для астронома не пожалели. Но вдруг в мэрии обнаружили, что будущий новосел, которому, собственно, и предназначалась социальная жилплощадь, канул неизвестно куда уже полтора десятка лет тому назад. Пропал, как говорится, без вести. Нет его, нет возможности предъявить его бренную персону. Что ж, на нет – и квартиры нет.
К чести соломенной вдовы, она все-таки отыскала мужа в Никандровской психбольнице (с приставкой «спец»). И ее даже допустили к тому, кого она когда-то беззаветно любила.
- Коллега, как я рад вас видеть! – обрадовался визитерше Магистр. – У нас тут, знаете ли, дела идут, есть чем потресть! И обсерватория отличная, и телескопы…
- Какая я тебе коллега, Алик? – заплакала женщина. – Я жена твоя законная!
- «А я дочь тво-о-я, дочь сиротская…» - запел-заголосил Магистр. – И-и-их!
И пошел кругами по бережку.
- Что вы от человека хотите? – сурово спросил женщину санитар.
- Я домой забрать его хочу, у него теперь дом есть! Ну, скоро будет…
- Здесь его дом, - отрезал санитар. – Не отдадут его вам. К тому же, тут он у Христа за пазухой, а там… Вы же снова изменять ему будете.
Жена, которую минувшие годы превратили в старуху, горячо запротестовала:
- Изменять? Я? Да посмотрите на меня, кому я нужна-то, кроме него, а?
- А-а, тогда понятно, - санитар смерил женщину взглядом. – Стало быть, обрюзгли, никто не хочет бесплатно е…ть. А денег у вас на мужиков, видать, нету. Теперь, стало быть, и он сгодится на старости лет, так, что ли?
На том и распрощалась Магистерша с никандровскими обитателями…   

                ***

- Ну, говорите ваше самое главное, господин Магистр, - сердобольно посмотрел на бедолагу Тимофей Ильич. – А уж я доложу куда следует.
- Доложите, капитан, вашему главному, что вместо похищенных у народа созвездий Рыб и Дракона – безобидных, добрых созвездий, заметьте! – в небе появились два других…
- Какие же?
Тимофей Ильич морщил лоб, припоминая… Уж про рыб-то он вроде бы должен знать все. Да-да, созвездие Рыбы лучше всего наблюдается отсюда, из Велегжи, именно сейчас, в сентябре-октябре. Впрочем, осенью все звезды светят ярче. А что у нас с Драконом? Кажется, там вообще проблем с его созерцанием не наблюдается, хоть круглый год изучай и властвуй… Вроде бы Голова Дракона висит где-то между Ковшом и Вегой.
Так что проверить сенсационное сообщение Магистра будет нетрудно. А уж только потом следует докладывать наверх, а то несолидно может получиться.
- … появились два совершенно новых созвездия – Акула и Дракула! – взвизгнул довольный своим открытием астроном.
- Это вместо Рыб и Дракона?
- Именно так, мой капитан, именно так. И от этих новых созвездий надо ждать беды! У-у-х, накрыли всю Россию-матушку…
- Да почем вам знать-то про эти подменные созвездия, что они злокозненные? А, уважаемый Магистр? Ну, насчет пропажи Рыб – иное дело, тут я вполне вам доверяю, сам ожидал от них чего-то подобного…
- Правда? – обрадовался Магистр появлению столь серьезного сторонника его дерзкой теории.
- Конечно. Только Рыб никто, простите, не похищал, они сами уплыли, переместились. Их место теперь в «Аквариуме».
- Значит, мой телескоп не врет! – горделиво погладил деревянный молоток Магистр.
- Телескоп? Это ваш телескоп? Любопытно…
- Сейчас покажу, - заговорщицки подмигнул астроном и, прежде чем санитар, подготовленный, видимо, к такому повороту, успел среагировать, Магистр несколько раз с хрустом огрел себя молотком по лбу.
Квадратная шапочка с кисточками-пейсами отлетела в сторону, лицо астронома залила широкая, алая волна крови. Магистр засмеялся, потом, судя по всему, боль настигла его, и он громко, обиженно заплакал.
Тимофея Ильича едва не стошнило, он, брезгливо морщась, пошел прочь. За спиной слышались упреки:
- Ну что ж вы так, а ведь ученый человек, - ласково объяснял Магистру добрый санитар. – Горе вы мое луковое… Пойдемте, пойдемте, умоемся, не ровен час – Платон Антоныч увидит, мне за вас влетит. А кто будет о вас так заботиться, как я?
«Похоже, санитар тоже помрачился… В данном случае – на почве преданности Магистру», - с состраданием думал Тимофей Ильич, заходя в двухэтажное, беленое когда-то при монахах кирпичное здание.
Из кухни доносился гром посуды, наплывами шел запах щей из подгнившей капусты. Сущности с покалеченной психикой, тенями бродившие по шаткому полу коридора, плотоядно облизывались, поглядывая в ту сторону, где совершалось величайшее с их точки зрения действо – приготовление хряпы.
Тимофею Ильичу предстояла, как он полагал, куда более интеллектуальная процедура, чем поедание щей. А именно: освидетельствование на предмет выздоровления мозгов.
 
                Глава четвертая

- Вы пьете, что ли? – пытливо разглядывал Тимофея Ильича главврач, «властелин  калек»,  которого сам Тимофей Ильич именовал Главпсихом. – А ну признавайтесь, да живо!
Чтоб не встретиться глазами с хозяином кабинета, однорукий уставился на старинную керосиновую лампу «Летучая мышь», украшавшую письменный стол главврача. Не ради понтов дешевых стояла здесь эта немудреная реликвия, а исключительно для повседневных и еженощных нужд. Ведь электричество в Никандровской спецлечебнице отрезали еще в девяностые, да так потом и не восстановили его подачу. Впрочем, немногочисленный персонал поговаривал, что кое-кого «там», за лесом, эта ситуация очень даже устраивает, ибо таинственная больница становилась еще более таинственной: теперь она исчезла еще и со счетов энергетической компании.   
- Пью, доктор. В основном пиво, соседка иногда самогоном угощает, - грустно поведал освидетельствуемый.
- Секс – это хорошо, это бодрит и снимает психические комплексы, - одобрительно покивал Главпсих, очевидно, подразумевая в первую очередь самого себя. – А вот спиртное…
- Да какой секс, доктор! – простонал Тимофей Ильич. – С ней, что ли, с Бабой Ягой этой слюнявой?
- Ах, вот оно что… Я-то думал, что у вас как обычно: вы ей – сексуальные услуги, она вам – выпить-закусить. Ну, по-русски, понимаете?
Помолчали.
- Ходит ко мне одна, - тихо, с достоинством промолвил Тимофей Ильич.
И устыдился.
Девушка Лида не была у него уже несколько дней. Работа у нее такая, ночная, а днем, видать, отсыпается. Если ей позволяют клиенты, конечно. А в нерабочие дни, продолжающиеся, как и у всех «праздных», не беременных женщин репродуктивного возраста, примерно с неделю, девушка Лида приходила к 60-летнему Тимофею Ильичу постоянно, даже ночевала у него.
Приносила всякую всячину - вкуснятину, готовила какие-то давно позабытые кушанья – плов, винегрет, тушеное мясо… И при этом всегда что-то напевала. Но не тинейджеровские однообразные шлягеры типа «Оближи меня, ну а я тебя», а что-то деревенское, старинное: «Ой да за околицей светит ясный месяц…»
Она и прибиралась в его избе как-то не по-современному: подоткнув подол платья, возила по полу тряпкой, никогда не используя швабру.
Впервые Тимофей Ильич заприметил эту совсем еще нераскрывшуюся, незатасканную по койкам девчушку, вчерашнюю выпускницу школы, месяца два назад в «Аквариуме», как завсегдатаи называли промеж собой «старорежимный» бар «Камила». Старорежимными здесь были в первую очередь сами посетители, а также - банки с крупной, «лошадиной» солью, так что биндюжники со стажем могли вспомнить времена далекие, посыпая жгучими крупицами «губу» ветхозаветной, пол-литровой ребристой кружки. А по стенам «Аквариума» краснели советские плакаты, взывающие: «Папа, не пей!», «Алкоголь – враг здоровья», «Выпил – за руль не садись»…
Тимофей Ильич в тот вечер был не «внутренним», как обычно, а «внешним» человеком, ему хотелось общения, распирало от желания балагурить… И девушка Лида, еще не обретшая здесь своего постоянного статуса (или страуса, как сказал бы Крайнов), подсела к нему, поборов свою природную застенчивость. С кого-то же надо начинать, да и похоже, этот однорукий старикан здесь про все и про всех знает, поможет ей втереться в местное общество… Так, наверное, думала неопытная Лида.
К тому же, как выяснилось, ей просто негде было жить, а покалеченный дядечка представлялся вполне безобидным, смотрел на нее отцовски, добродушно.
Случился в тот вечер и еще один эпизод, который крепко расположил девчушку к увечному пенсионеру. Когда какой-то «абрек», явно обдолбанный, подвалил к их столику и проговорил нагло, по-хозяйски: «Я твою бабу хочу иметь, я ее беру себе!» – Тимофей Ильич медленно, тяжко перевел на человекообразную особь свой заледеневший взгляд, и джигит растерянно попятился… А из-за барной стойки уже испуганно спешил Вачик, хозяин заведения, он принялся умолять о чем-то «обознавшегося» соплеменника, уговаривать его - жалобно, с повизгиваньем… Все на ихнем, непонятном языке. Процедив в ответ какую-то высокомерную фразу, гость неторопливо, стараясь сохранить достоинство, покинул бар.
Вот так-то, это вам не хухры-мухры.
Когда они пришли в избушку Тимофея Ильича, Лида восприняла отсутствие «удобств» как вполне нормальное житейское обстоятельство, быстро закипятила на керогазе воды в цинковом ведре, сварила картошки в мундире… И тогда же в первый раз запела негромко, протяжным, грудным голоском «Ой да за околицей…»
- Как тебе запах? Противно, поди? – виновато спросил Тимофей Ильич.
Изба частично выгорела изнутри лет десять назад, пожар в доме занялся, когда горе-хозяин валялся на полу в беспамятстве. Неведомый прохожий обратил внимание на то, как в убогоньком домишке колышутся отсветы пламени, вызвал «01». Повезло, можно сказать, Тимофею Ильичу: любой другой велегжанин прошел бы мимо, знай себе ускоряя шаг – мол, ну его, к чему связываться, мало ли что. Да и телефон-автомат – черт-те где. А незнакомец попался совестливый. Или, может, просто-напросто у него был при себе редкостный в те времена для Велегжи сотовый телефон – как тут не позвонить, совсем уж не по-людски получится.
Пожарные струей из брандспойта выбили стекла в доме, который изнутри пожирал «пламень огненный», залили толстыми струями пылающую утробу бревенчатой хаты. Струя была пенной: а ну как это керосин разлился да заполыхал? Тимофей Ильич, захлебываясь, очухался, пришел в себя. «Заодно и помылся, - будет он вскорости рассказывать завсегдатаям «Аквариума». – Я выполз из дома весь в пене, как Афродита». «Не, Тим, ты не похож на Афродиту», - посмеивались собеседники.
И все вроде обошлось, в избе вполне можно было жить дальше – лишь одна стена полностью обуглилась, да шкаф сгорел с постельным бельем и прочими тряпками. Ну, дыра образовалась прожженная над тем местом, где шкаф стоял, пол в передней местами превратился в головешку.
Стену и потолок, также и пол поврежденный Тимофей Ильич с помощью доброхотов – корыстных, впрочем, доброхотов – обил листами оргалита и все собирался оклеить обоями, да так за десяток лет и не удосужился. Ничего, сойдет, мы не графья, в конце-то концов.
Но запах, неистребимый запах прогоркшей гари остался навсегда. Он перебивал даже тот смрад, что годами исходил от постоянно чадящего керогаза, стоявшего тут же, в углу передней. В сырое время года, напитавшись влагой, обугленная стена источала такую вонь, словно в пепельницу с окурками долго и густо плевали. В общем, ничего не скажешь, отвратный запах.
Нынешний сентябрь выдался дождливым, а посему…
- Пахнет плохо, - отвечала Лида. – Но ведь тут уж ничего не поделаешь, верно?
Она сама прожила всю свою жизнь в таком же доме в Тосьме, только вместо керогаза, что в эту минуту светился венчиком голубых огоньков с красными прожилками, у Лиды в избе наличествовал баллонный газ.            
Молча поели картошки с зеленцой по бокам, протрезвевший Тимофей Ильич испытывал неловкость. Он указал девушке на продавленный диван в горнице, сам улегся в спаленке на пружинную, поскрипывающую кровать со старинными чугунными завитушками. И замер, стараясь даже не дышать. Потом все-таки заворочался, и тут же по домотканым половикам зашлепали девичьи босые ноги, Лида нырнула к нему под одеяло…
Тимофей Ильич, как уже давно у него повелось, спал без простыни, без пододеяльника и наволочки – взамен сгоревшего белья он так и не купил новое. А в последнее время у него появилась еще одна мода: не снимать на ночь свои затхлые, лосные брюки. Лида шарила впотьмах по его промежности, отыскивая пуговицы на ширинке.
- Ты что? Перестань, - испуганно бормотал Тимофей Ильич, отстранял прильнувшую к нему девушку своей правой культей.
- Тебе же это нужно, - серьезно и спокойно сказала Лида.
Со стыдом Тимофей Ильич напряженно терпел… Он вспомнил, что не мылся уже недели четыре, от него, наверное, пахнет псиной и застарелой мочой… Лида начала сползать головой вдоль его тела – от груди к животу, все ниже. Тимофей Ильич дернулся, с силой приподнял упирающуюся в его подбрюшье голову девушки.
- Мы-мыыы, - замычал он протестующее.      
И Лида покорно продолжала действовать одной лишь рукой.
Тимофей Ильич за всю свою жизнь так и не смог преодолеть с детства усвоенное им неприятие орального соития, а что касается прямого, классического совокупления, то в этом плане он давно поставил на себе крест. Поэтому сейчас, спустя два месяца после их знакомства, он так и не смог до конца определиться в своем восприятии Лиды – то ли она стала «его», то ли нет?
Он убеждал себя, что, скорее всего, просто не помнит, как худо-бедно овладел девушкой в полном, завершенном смысле, что все-таки это в какую-то из их ночей случилось. Ну, под градусом был, а с памятью – нелады, от всех тех мудреных препаратов, которые настоятельно прописывал ему Главпсих.
Тимофею Ильичу очень хотелось верить, что у него появился близкий, родной человек, домашнее создание - юное и такое беззащитное…
И он верил, что в какой-то момент, один-единственный разок, они уже соединились как мужчина и женщина. Что он все-таки «пометил» эту неопытную, доверчивую самочку, и в их отношениях больше нет недоговоренности, незавершенности. И, стало быть, коль скоро полная близость уже была однажды достигнута, у него уже нет нужды повторять этот акт установления телесного родства.
Она уже навсегда стала «его».
   
                ***            

- Пусть ходит, - милостиво повелеть соизволил Главпсих. – Пусть. Но только, любезный, знайте меру! Умеренность для советского человека очень, очень важна! Советский Союз в международной изоляции, кругом враги, холодная война…      
- Местами и горячая, - осмелился вставить Тимофей Ильич.
- Вот именно, и горячая! – с плотоядным жаром кивнул ему престарелый мозгоправ.
Властелин калек был древним, ветхим и высохшим, как сморщенная морковка, лик его мог бы стать находкой для живописца или медальера – глубокие борозды прочертили щеки, нос и подбородок Главпсиха. И чувствовалась в нем некая победительная сила.
В двери показалась медсестра, она выжидательно смотрела на Тимофея Ильича, словно предвидела с его стороны какую-то пакость.
- Ну-с, а мертвые девушки больше не являются? Честно признавайтесь, честно! – требовал ответа Главпсих.
- Нет, мертвых видеть перестал. Лекарства помогают.
- Хм, лекарства… Знаю я ваши лекарства. Пиво, самогон. Это что же получается, а? Вот вы, значит, пьете…
- Умеренно!
- Смирр-на! – звонко рявкнул властелин калек (душевных калек, разумеется). – Шантрррапа!
Тимофей Ильич, испуганно моргая, вытянулся во фрунт перед сидящим за столом начальством. Слегка поворотил голову в сторону медсестры, сказал ей, будто оправдываясь:
- Мертвая фотография девушки сгорела. Пожар у меня был. Десять лет назад еще.
Медсестра повернулась и ушла.
- Мертвая фотография, скажете тоже, - хмыкнул главврач. – Фотография мертвой, так-то-с!
- Есть – точно так! – отозвался испытуемый.
- Вольно, - выдохнул врач. – А сколько у вас пенсия?
- Четырнадцать тысяч, - с готовностью отвечал Тимофей Ильич. – Как инвалиду и погонщику…
- Погоннику! Не путайте людей со скотом!
Успокоился, поднялся из кресла, заходил взад-вперед по кабинету.
- Разве Родина вам для того назначила такую высокую пенсию, чтоб вы ее пропивали? А? Четырнадцать тысяч! Подумать только! Это в двадцать раз больше, чем оклад министра СССР! У союзного министра – семьсот рублей. И вы хотите, чтоб я снял вас с учета!
Последние слова главврач произнес с таким видом, будто речь шла о снятии с воинского учета в военкомате.
- Хочу, - со стыдом признался Тимофей Ильич.
- А не рановато ли, - вкрадчиво заговорил главврач, - не рановато ли вы посчитали себя выполнившим свой долг перед Родиной?
- Товарищ глав…
- Молчать! – снова рявкнул хозяин кабинета. – Распустились…
Проворно юркнул в кресло, указал Тимофею Ильичу на привинченный к полу стул.
- Садитесь. Рассказывайте, что же все-таки тогда произошло. По порядку.
- Когда?
- Тогда, в семьдесят девятом.
Тимофей Ильич закрыл лицо ладонями и тихонько завыл.   

                Глава пятая          

Полковник Сергей Петрович Малахов когда-то, в приснопамятные времена, свою службу начинал в этом областном городе, бок о бок с Дугиным и Крайновым. Потом его на долгие годы перевели в «Центр», а теперь вот, совсем недавно, Малахов вернулся к «истокам», но уже в роли руководителя регионального спецотдела. «Наверно, переживает, воспринимает такое назначение на излете карьеры как почетную отставку, - думал Борис, подходя к начальственному кабинету. – Нам бы с Витькой такую, с позволения сказать, отставку! Грядущие пенсии удвоились бы, а то и утроились. Что ж, верно сказано: каждый обделен и обижен на судьбу по-своему. Как говорила покойная бабушка, а может – матушка: кому и желтушка – гриб, а кто и от белых нос воротит…»
В молодости они, понятное дело, были с Малаховым на «ты», и теперь, оказавшись в роли Серегиного подчиненного, Борис не мог заставить себя «выкать» в разговоре с полковником. Даже при людях. Да и нелепо это звучало бы, право слово… Все равно что старинному однокашнику «выкать». Они же, в конце концов, не чеховские персонажи Толстый и Тонкий.
Полковник, кстати, и не был толстым. Сухощавый, поджарый мужчина с коротко стриженой седой головой, глубоко прорисованным ликом и бесцветным взглядом, он источал соответствующую его статусу внутреннюю силу. С таким человеком многие почли бы за честь общаться на «ты».
Подобно Борису, исправно «тыкал» Малахову и Крайнов, столь же панибратски называл его Серегой. И все – вроде как без обид, вроде как по-людски.
А вдруг они с Виктором допустили роковую ошибку, взяли неверный тон? Вдруг Малахова коробило-таки всякий раз, когда два «старейшины» отдела фамильярничали с ним, с этаким грозным чином? Грозным для всех прочих, разумеется…    
Вполне может быть, что и коробило. И вот из-за такой ерунды…
Хотя, на памяти майора Дугина были ситуации куда нелепей. Еще при старом режиме – так теперь называли уже не царскую, а советскую власть – другой начальник вышвырнул за борт прирожденного, поднаторелого службиста - только за то, что он прилюдно обращался к нему «Михал Иваныч». Вместо канонического «Михаил Иванович». Уязвленный, мнительный шеф вообразил, что над ним глумятся, копируя папановского Лелика из «Бриллиантовой руки»…
С тех пор всех последующих начальников отдела рядовые сотрудники окрестили между собой «михал иванычами». Буквально на днях, когда Малахов уже прочно усиделся в руководящем кресле, Борис краем уха заслышал диалог в коридоре: «Куда торопишься? К шефу?» - «Ага, к шефу. К Михал Иванычу». 
Н-да, уж чем-чем, а мнительностью, равно как и подозрительностью, Господь наших начальничков не обделял никогда. Что в минувшую эпоху, что в нынешнюю. Без разницы. Может быть, Дугин и сам стал бы таким, назначь его Центр шефом их Насоновского спецотдела. Кто знает… Вот бы проверить, влезть в чужую шкуру! Но шкуру эту заветную пожилому (да-да, пожилому, чего уж там!) майору Дугину примерить не предлагали. И, сдается, через минуту-другую будет он понуро писать рапорт об отставке…   
И ведь главное – изменить что-либо уже невозможно, поздно! В самом деле, не войдешь ведь сейчас к Малахову и не обратишься к нему, как принято всеми: «Господин полковник, разрешите доложить…» Это после того как уже с месяц зовешь его Серегой!
- Проходи, Борь, присаживайся, - как ни в чем не бывало приветствовал его Малахов.
И – неизменный шлепок рукопожатия.
- Зачем звал, Серега? – нарочито развязно бросил Дугин и плюхнулся не на предложенный стул, а в угловое кресло.
Пропадать так пропадать… С гордо поднятой головой. 
Малахову пришлось придвинуть к нему тяжелый стул, усесться напротив в неудобной позе.
- Тут вот какое дело, Боря… По большому счету, я здесь человек новый. Столько лет прошло! Но, доложу тебе, не только в у вас в Велегже все изменилось, но и в Центре тоже… Другие люди, другие подходы… В том числе – кадровые. Понимаешь?
- Да куда уж понятнее, - обреченно вздохнул майор. – Ты не юли, Серега, не мучайся. Я готов. Я все пойму. Так прямо и скажи: пора, мол, тебе, мил друг Боря, на пенсию, засиделся ты в штате, время твое прошло… Так и скажи, без политесов.
- Окстись! Ты о чем? Какая к лешему пенсия? – трубно возопил Малахов. – Да если таких сотрудников увольнять, с кем я останусь-то? А? Даже не бери в голову, старина! Вы с Витькой – единственные, на кого я могу рассчитывать, на кого опереться могу… Я тут, извини, твое дело полистал. Достойно всяческих похвал. Тем более, пролил кровь на боевом посту – помнишь, в 79-м, перед олимпиадой? Это, брат, из послужного списка не вычеркнешь!
«Да он юродствует, насмехается надо мной!» - подумал было Дугин, но, приглядевшись, понял, что начальник говорит вполне серьезно. 
- Спецоперации в Генуе, Сальвадоре… Друга Хосни из Египта вытаскивал. Ну, друга Муамара не вышло, бывает… Смежников перестрелял на Волге, ах, молодца-а! Много чего у тебя за плечами, Боря. В общем, так, - хлопнул в ладоши Малахов. – Центр наш родил очередную идею. Апробировать ее решили пока что на периферии, конкретно – в нашем Насоновском спецотделе. Он ведь головной, как-никак, еще со времен Ивана Грозного. Ну, в качестве эксперимента решили испытать задумку здесь. Дескать, посмотрим, прикинем… Будет прок – распространим этот опыт повсеместно.
- И в чем идея?
- А вот в чем. Создать при нашем отделе некий подотдел… Сектор. Дочерний, так сказать.
- Сыновний, - уточнил Борис.
- Что-что?
- Я говорю – не дочерний, а сыновний подотдел. Так оно правильней будет.
Малахов напряженно вникал в семантический смысл Борисова определения. Покивал.
- Ну да… С точки зрения литературного русского языка, правильней сказать – сыновний… И подотдел, и сектор – слова мужского рода.
Они несколько секунд смотрели друг другу в глаза, потом одновременно расхохотались. Напряжение, возникшее было в самом начале разговора, стремительно разряжалось…
Дугин испытывал какое-то нервное внутреннее ликование, предчувствие долгожданного (и в то же время нежданного) прорыва. И еще – накатившее на него чувство признательности, прямо-таки любви и преданности начальнику, неудержимую готовность ему служить. Потом Борису, конечно же, будет немного стыдно перед самим собой за этот миг душевного холуйства. Но сейчас, в данную минуту, вечно угрюмый майор готов был прослезиться от умиления.
- Я предлагаю тебе стать начальником этого нового экспериментального сектора, - мягко и, в то же время – будто отливая в олове каждое слово, изрек полковник. – Ну как?
- Согласен, - просто и без затей ответил Борис, даже не поинтересовавшись ни спецификой новорожденной структуры, ни тем, чего же от нее ждет Центр.
Главное: безотрадность и безвариантность бытия наконец-то сменяется ощутимым «разгоном крови»!
- Моим заместителем хочу Витю Крайнова, - добавил Дугин. – Остальные агенты не имеют значения.
- Ну естественно, Крайнова! Куда ж вы друг без друга… А насчет остальных ты губу-то не раскатывай. Во всяком случае, на первых порах будете работать вдвоем. Там посмотрим.
- Звание? – прищурился майор.
Он давно уже на собственном горьком опыте убедился, что все блага и привилегии надо выторговывать и оговаривать сразу, в стартовом натиске, иначе потом можно хоть годами канючить – не доканючишься.
- Твоя новая должность, по статусу, как минимум – подполковничья, - рассудительно молвил начальник. - Так что получишь вторую звезду на погоны, это как Бог свят. Ну, не сразу, а где-то через полгодика. Может, раньше…
- Витьке – майора!
- Майора, майора, - нетерпеливо тряхнул головой Малахов.
- Оклады?
- Вдвое против нынешних. Устраивает?
- Ну, при нашей-то инфляции… - Дугин прикинулся не слишком довольным, даже слегка разочарованным - он, дескать, ожидал большего.
- Плюс – квартальная премия в размере оклада! – выдал заготовленный козырь Малахов.
- И отдельный хороший кабинет на два стола, - продолжал бессовестный торг недавний кандидат в пенсионеры.
- Будет кабинет!
- Ранг?..
Всем сотрудникам спецотдела присваивались ранги – как на флоте. Сначала – самый низший, третий, потом – второй, и так далее. Даже нулевой ранг не был высшим – были еще «два нуля», «три нуля»… На сегодняшний день Борис и Виктор носили ранг 1-1, что было очень даже неплохо.
- Тебе, Боря, сразу присваиваем два нуля, - поторопился заверить Дугина начальник спецотдела.
- И Витьке – тоже!
- Побойся Бога… Знаешь, это даже было бы неэтично. Все-таки ты старший, а Крайнов – твой зам. Ему – одну «баранку», ранг «зеро». Все честь по чести, Боря…
Дугин не мог скрыть своей радости, граничащей с абсолютным, всеохватным счастьем. Он не замечал, что в ажитации потирает руки. Ему хотелось бить себя по ляжкам, плясать вприсядку, кричать: «Гоп! Гоп!»      
И тут какая-то «пакость мерзопакостная» стала тягуче заползать в его сознание, какой-то тревожный звоночек динькнул запоздало… Уж больно все здорово складывается, так не бывает! Во что его втягивают? То есть их двоих, его и Витьку, втягивают… Почему дают все, о чем можно только мечтать?
Он вспомнил прочитанное им где-то и когда-то, что в русско-японскую войну 1904 года первым нашим офицерам-подводникам жалованье устанавливали произвольно, можно было запросить любую сумму – хоть пятьдесят, хоть сто тыщ золотом в месяц. И начальство тут же соглашалось. Потому что командование заведомо знало: ни один из членов экипажей самых первых российских экспериментальных подлодок за получкой не явится. А если кто-то вдруг продержится аж целый месяц в живых, то это будет чудом из чудес. Такому везунчику можно и заплатить из сэкономленных на погибших подводниках денег.
Так и тут… Экспериментальная подлодка, экспериментальный секретный подотдел!
Похоже, не так-то просто было полковнику (а может, и самому Центру?) подыскать людей, готовых согласиться на «эксперимент». Вот, помнится, лет тридцать назад одного их сотрудника неожиданно командировали в составе «сводной бригады» в Экваториальную Империю – налаживать добрые отношения с тамошним царьком-людоедом Болассой*. Кажется, фамилия того пухленького агента велегжанского спецотдела была Швецов… Или Шевцов? Как же этот парень радовался своему назначению, будто ребенок! А за его спиной коллеги посмеивались: «Сплавили баланс Болассе!» Агент вернулся-таки из Африки в родную Велегжу, правда – без одной руки. А вот московский сотрудник МИДа – нет. Не вернулся. Видимо, этот мидовец пришелся Болассе более по вкусу.         

* - имеется в виду печально знаменитый император Центрально-Африканской Империи Бокасса, любивший поужинать сотрудниками иностранных представительств.

Наверное, от таких воспоминаний Борис заметно изменился в лице, потому что Малахов как-то странно усмехнулся.
- Ладно, давай о деле. О собственно деле. Что ж, сейчас введу тебя в курс… В общих чертах. Объясню, что за сектор такой ты только что возглавил. Причем, заметь, по своей доброй воле. Не по приказу.
То, что услышал вслед за этим майор Дугин, потрясло его, повергло в оторопь, ужаснуло своей неправдоподобностью. Но поздно идти на попятную, поздно выпрашивать хотя бы денек-другой на обмозговывание и принятие окончательного решения! Ведь он уже – сгоряча, в состоянии эйфории - выдвинул все свои условия, и все они были приняты. Удовлетворены. Даже с лихвой.
Что же такого сказал Серега?
А вот что такого. Непроизвольно оглянувшись по сторонам и понизив голос, Малахов наклонился к Дугину:
- Это очень серьезная государственная тай… а-хм… государственное дело. В общем, руководство страны… кое-кто в руководстве страны, так будет вернее… короче, всерьез заинтересован в том, чтобы установить некий контакт… Прямой контакт, непосредственный.
Полковник перевел дух.
- Так, начну сначала. Не силен я что-то нынче в лаконизме. Вроде все ясно, а донести как следует не могу. Так что… Сам потом для себя сформулируешь.
Дугин ничего не понимал. Какие-то «меканья», «беканья», недоговоренности… Неужели перед ним тот самый Малахов, что ежедневно изрекает четкие, не допускающие двойного толкования «це у»*?
Малахов продолжал несолидно темнить:
- Тебе ведь известно, какую роль в последние годы играют в обществе апокалипсические настроения? Ну, всякого рода мистика, ожидание конца света и тэ пэ. Раз народ такие вещи всерьез воспринимает, значит, это действительно серьезно. Мы профессионалы, и ко всей этой чертовщине, как ни крути, должны относиться профессионально. Без каких-то там атеистических предубеждений…

* - ценные указания.

- Ты еще скажи – атеистических предрассудков. Кстати, Серега, я вовсе не атеист.
- Вот и хорошо, - кивнул Малахов, не придав должного значения этой «заявочке» подчиненного, брошенной вскользь. – Так вот, суть… М-да… Эти все настроения в обществе… В общем, как бы выразиться… Их снова хотят взять на вооружение. С учетом прошлых ошибок. Ты ведь помнишь, как в августе девяносто девятого успешно оседлали массовый психоз – тихий всенародный психоз! – в связи с пророчеством Нострадамуса. Тогда под эту сурдинку в стране произошло нечто… Сам знаешь. А на периферии для антуража инспирировали серийные самоубийства, вплоть до захоронений самих себя в пещарах. И снова не обошлось без кой-кого. Потом…
- Да ты не ходи вокруг да около, Серега! – в сердцах призвал Дугин странного, непонятного человека, что сидел сейчас напротив.
А ведь еще вчера Малахов был таким однозначным, синхронизированным…
- Фу ты, я аж вспотел, - полковник и впрямь промакнул лицо носовым платком.
- Без кого не обошлось в девяносто девятом? С кем нужно установить контакт? С Сатаной? С его слугой - Антихристом? – пытал шефа спецагент Дугин.
- Боря, ну не надо… - мямлил ставший малохольным Малахов.
Эта непривычная для слуха, какая-то несоответствующая рангу интонация, выдававшая не то испуг, не то растерянность, совершенно не вязалась с внешним обликом полковника. Может, играет, прикидывается?..
«Ну вот, - одернул себя майор. – Убедился? Не успел ты стать начальником, как мигом оброс подозрительностью».
И попер напролом: 
- Что не надо? Что? Загонять тебя в партер не надо? Или называть вещи своими именами?
Малахов выпрямился на стуле, посмотрел твердо.
- Запомни, Боря: имена явлений и суть явлений – это не одно и то же. Это разные вещи, - произнес он загадочно.
Помолчали.
- Та-ак… - устало заговорил Дугин. – Если тебе сатанисты нужны тутошние, так я прямо сейчас адрес их подпольного храма назову, где они черные мессы творят. А заодно - фамилии всех значимых персонажей. По памяти. Для этого не надо новый секретный подотдел создавать. Тоже мне, секрет Полишинеля…   
Полковник брезгливо скривился:
- Да ну тебя… Вспомнил о психах недорезанных.
- Так давай дорежем, а? Серега! Я с радостью! Витька, думаю, тоже…
- Дорежем, дорежем, - отмахнулся Малахов. – Сатанисты роли не играют… То есть играют, конечно…
- Еще как играют! Вон опять старика-священника зарубили, незадолго до того, как ты у нас воцарился. Область до сих пор в каком-то мистическом шоке, Серега. В судорогах. Опять Сатану на скамейку подсудимых призывают, как когда-то по делу о тройном убийстве в Оптиной пустыни.
- Слыхал, слыхал о священнике, - поморщился Малахов.
- Еще бы не слыхал… Так все-таки, кого мы ищем в нашем закоулке? Может, Агасфера? Что, Центр получил информацию, будто он где-то у нас бродит*?

* - Агасфер, или Вечный Жид. Согласно преданию Христианской Церкви, осужден Богом на вечную жизнь и скитания по всему свету за то, что не дал Христу напиться воды (по другим версиям – вдобавок еще и ударил Его) на крестном пути Иисуса к Голгофе. По одной из версий, Агасфер был тем самым первосвященническим рабом Малхом, которого ранил апостол Петр во время ареста Иисуса.

Дугин изо всех сил старался выглядеть ироничным: ирония - она все покрывает, даже страх смертный. Но в душе у майора томилось предчувствие неотвратимой беды…
- Так кого ищем, Серега? Черную кошку в темной Велегже?
Полковник посмотрел расширенными бесцветными глазами:
- Не знаю, Боря, - прошептал он. – Ничего не знаю с определенностью. Я получаю указания в конвертах с грифом «совершенно секретно», нарочными. О следующем шаге ведать не ведаю – ни бум-бум. Знаешь, как капитан корабля, у которого запечатанный пакет с надписью: вскрыть по достижении такой-то широты и такой-то долготы… Вскрывает, а там: вскрыть следующий пакет по достижении… Понял, да? 
- Понял. А мы уже достигли какой-то широты и долготы?
- Угу, - полковник внезапно повеселел. – Еще бы! Секретный «сыновний» сектор успешно создан, его возглавили самые опытные сотрудники. Которых ничем не удивишь, не испугаешь.
И добавил веско, со значением:
- Которым нечего в этой жизни терять… Не так ли, Боря?
    
                ***

Так то оно так… Со стороны глянешь – так им с Виктором и впрямь было нечего терять. По общепринятым понятиям, во всяком случае. Оба – бессемейные, формально бездетные, они каждый в отдельности являли собой воплощенный образ волка-одиночки, а вместе… Вместе – взаимодополняющую пару волков.
Однако любому человеку, пока он жив, есть что терять, если разобраться хорошенько. Просто сам волк-одиночка об этом не догадывается. До поры.
На прощание, когда Малахов и Дугин уже не сидели, а стояли друг против друга, полковник подмигнул:
- Сюрприз! Кабинет для вас двоих уже подготовлен. Ну, почти подготовлен… Мой помощник проводит. Иди порадуй Виктора, он там, поди, извелся.
И – вслед уходящему Борису:
- Да, еще: код вашего подразделения – три семерки. Это как пароль, кому надо – поймет.
Дугин задержался.
- А кому надо-то? – пристально посмотрел он на своего визави.
- Кому, кому… Все ему сразу расскажи да выложи. Ну да ладно, мы все-таки свои люди. Короче, на самом деле вас не двое. Вас трое.
- И кто же эта загадочная «третья семерка»?
- Да не знаю, блин! – Малахов раздраженно рубанул по воздуху ребром ладони. – Центр пришлет или уже прислал еще кого-то. Возможно, какое-то время эта личность будет взаимодействовать с вами инкогнито. Или даже незримо.
Дугина так и подмывало съехидничать: дескать, а вдруг он или она и в самом деле – незримый дух? Бесплотный? Но майор промолчал. На сегодня уже достаточно упоминаний о нечистой силе. Видит Бог, достаточно.
Ибо, как известно, только скажи «черт»…
Оставшись один в своем просторном, однако ж уютном кабинете, где все вращалось (то есть могло поворачиваться) – стулья, мини-бар в виде глобуса и даже массивный письменный стол, снабженный специальными шарнирами - полковник Малахов прислушался к тишине, сказал вполголоса:
- Камень запущен. Пробный камень… Теперь, по идее, все должно закрутиться само собой. Роллинг стоунз. Камнепад. Горный обвал.
Боковым зрением он зафиксировал, как за окном промелькнула тень – словно кто-то махнул полковнику рукой. Огромной черной ладонью. Малахов подошел, глянул на город с высоты второго этажа.
Преждевременные, скоропостижные, как смерть, позднесентябрьские сумерки сгущались в пространстве. Как же так, ведь вроде бы только что светил белый день? Малахов понял: причиной столь поспешной «смены декораций» было, несомненно, плотно сгустившееся до асфальтового цвета небо. И дождь. Не дождь даже, а сплошная пелена туманистой водяной пыли. Сквозь нее, как при взгляде сквозь некую линзу, представлялись внушительнее и ближе к окну отдельные здания, фонари и неподвластный эпохе монумент низкорослого плешивого человека.
«Это запоздалая птица пролетела, крылом махнула. Намокла, наверное, бедняга», - подумал Малахов и повернулся к сейфу.
Мелодично прозвенел отпираемый кодовый замок, полковник достал из утробы хранилища желтый конверт. Пора!
Вскрыл. Долго смотрел на короткий текст – лишь несколько строчек убористого шрифта.
Потом крутанул книжный шкаф – круглый, как старинная театральная тумба, - пошарил глазами. Вытащил черную книгу с золотым крестом на обложке. Полистал, сверяясь с указанными в конверте координатами текста.
- «Выкидыш счастливее его; потому что он напрасно пришел», - медленно произнес полковник зловещие слова Екклесиаста.
Потеребил губу. Екклесиаст – это не имя автора одной из книг Ветхого завета. Это – профессия. Переводится как «проповедник». Екклесиастом был царь Соломон – он-то и есть автор сего изречения. Равно как и всех остальных, которые использовались Малхом в качестве эпитафий, оставляемых на трупах после совершении убийств нынешней осенью.
А до него подобные эпитафии находили рядом с жертвами ритуальных убийств в семьдесят девятом, когда в городе происходили кровавые события, аналогичные нынешним. И всякий раз убийца оставлял записку с цитатой – либо из книги Притчей Соломона, либо - Екклесиаста.
 
                Глава шестая 

В небольшом, только что заново отделанном - в бежево-коричневых тонах - кабинете, из всей полагающейся мебели пока что наличествовали два стандартных чиновничьих стола и к ним – два вращающихся стула. На столе, предназначенном Дугину, мигал разноцветными лампочками селектор. Уже подключили, стало быть…
Но вот дверь распахнулась, и спецотдельский дюжий «спецзавхоз», сопровождаемый двумя подручными (тоже, надо полагать, «спец») с натугой вкатил серый титановый сейф. Хороший сейф, аж в рост человека.
- Господин майор, принимайте, - перевел дух увесистый малый.
- Это – ему, а мне? – изобразил обиду Крайнов.
- Один на двоих, ничего не поделаешь, квоты, - развел руками «спецзавхоз».
- Ну-ну, - покивал Виктор. – Кстати, что там еще нам причитается? Просто интересно.
- Докладываю. Кондиционер навесим чуть позже, завтра-послезавтра. Еще, согласно статусу господина Дугина, плазменная панель со спутниковым телевидением. Два компьютера, само собой… Вся прочая аппаратура и спецтехника – по запросу.
- По чьему запросу? Уточните, любезный.
- По вашему запросу. Далее. Два кресла, кадка с фикусом, столик журнальный… Две книжных полки… Установка для приготовления кофе и чая. Минибар, - значительно, с уважением закончил «труженик тыла».
- С водкой? – безо всякой надежды спросил Борис.
- И не только с водкой, - в меру угодливо заулыбался завхоз. – Много там чего, на любой, практически, вкус… Но расход строго лимитирован! Следующая загрузка – только через месяц.
- Да ладно, мы ведь как? Хоть день, да мой, - издевался над явно обделенным житейскими благами завхозом капитан Крайнов. – Житуха пошла! Да, Борь? Хоть напоследок-то заслужили…
- Хорошо с тобой, Виктор, - вздохнул Дугин, когда они остались вдвоем. – Легкий ты человек. Беспроблемный. И невдомек тебе, что нас, похоже, собираются холить, лелеять и откармливать… на убой. С последующим съедением. Но мы ведь не дадимся, верно, дружище?
- Верно. Мы же не совсем бараны…
Крутнулся на стуле, пропел с хрипотцой:
- Ты оценил? Теперь у тебя ста-атус… Слово-то какое! Мне сразу почему-то страус на ум приходит. Толстое, глупое длинношеее животное. Н-да, длинноше-е-е. Оканчивается сразу на три «е». Это единственное такое слово в русском языке, н-да-с.
- Завидуешь? – в тон ему пробасил Дугин. – Скажи честно.
- Завидую, конечно, - согласился Виктор. – Хотя какой из меня начальник… Вот ты – другое дело, давно пора. И хватит выдумывать какие-то там коварные или коверные подоплеки, нету их, нету. Этот новый отдельчик – просто дань времени, дань моде. Кому-то нужно перед кем-то отчитаться. Воспринимай свое назначение как синекуру, как нечаянную радость. Инджой лайф – наслаждайся жизнью. Сибаритствуй. Неизвестно, сколько продлится этот забавный эксперимент.
Квакнул селектор, в кабинете зазвучал бодрый голос Малахова:
- «Три семерки»? Хорош трепаться! Объем работ получили?
«Ай да Серега! – восхитился Дугин. – Так вот взять и предупредить, что наш кабинет прослушивается. Мы, конечно, и без него это знали, но все равно… Приятно».
- Ждем объем работ! – громко ответил со своего стула спецагент Крайнов. – Сказали, мини-бар с выпивкой вот-вот будет!
Малахов на том конце провода помолчал оценивающе.
- Ты все тот же шутник, Витя, - одобрительно изрек селектор голосом Малахова и отключился.
- Пришли нам девочек на подмогу! – запоздало, вдогонку крикнул Крайнов.
И – о чудо! - словно исполняя пожелание капитана, в кабинете возникла стройная девушка в стильном деловом костюме, с пучком белобрысых волос на затылке. Это была «специальная» помощница Малахова (в спецотделе всё – специальное). Помощница, которую не часто видели в служебных стенах.
Дугин силился вспомнить ее имя, звание, статус. И не вспомнил. Потому что девица появилась в их спецотделе только месяц назад. Прибыла из Центра вместе с полковником Малаховым. И лицом к лицу Борис общался с ней впервые.
Она катила перед собой открытый, приземистый двухъярусный контейнер, заполненный бумагами, брошюрами и всевозможными компьютерными носителями информации.
Борис вскочил, кинулся помогать: на глазок, судя по качению контейнера, он был изрядно весомым.
Кстати, а почему вдруг спецпомощница лично доставляет им рабочие материалы? Для этого вообще-то существуют безмолвные «корреспондировщики». 
- Это специально подготовленная подборка по вашему кругу задач, - туманно, хотя и с деловым выражением прелестного личика, пояснила девица; она демонстративно игнорировала призывные гримасничанья Крайнова. – Рассортировано от общего к частному. Вот смотрите.
Спецпомощница вздохнула, машинально поправила и без того аккуратно сидящий на затылке пучок густых и длинных волос…
Наблюдательный взгляд Дугина безошибочно констатировал, что девица явно не в себе – только вот что именно ее тревожило, уязвляло?
Она меж тем собралась с духом:
- Тут – наиболее значимая информация о контактах с неизученными наукой явлениями по всему миру за последние сто двадцать лет. А здесь – расширенная подборка по стране за минувшие шестьдесят лет. И, главное, полная информация по нашей области за сорок лет.
- Когда же ухитрились подготовить такую прорву материалов? – ужаснулся Борис.
- Работаем, - отрезала молодая службистка, чей «страус», как сказал бы Виктор, в реальности был, без сомнения, куда выше, чем у майора и тем более - капитана. 
Вернее - «страус» спецпомощницы был куда как «длинношеей».
Она добавила почти по-человечески:
- Почти месяц девчонки корпели.
«Понятно, - подумал Борис. – Начали одновременно с прибытием Малахова из Центра. Сразу же».
- И, кстати… Пляшите, мальчики! Вот ваши новые удостоверения.
Аккуратно положила пахнущую кожей бордовую корочку перед Дугиным, грациозно подошла к Крайнову…
И неожиданно злобно, с размаху, припечатала ксиву к его столешнице.
Борис наблюдал за этой «нерабочей» сценой исподлобья, поджав губы. Вздохнул обреченно – Витя безнадежен, его уже не переделать… Но вот что больше всего поражает: когда он успел? Н-да уж, не терял времени даром. Это называется – быстрота и натиск.
Он вспомнил, как зовут девушку – все-таки сработал профессионально отлаженный компьютер головного мозга. Рита ее зовут. Рита Моргун.
Раскрыл хрустнувший на сгибе документ. Вот оно, вожделенное совсем еще недавно, заветное слово: начальник! Пусть и не отдела, так хотя бы сектора. И код подразделения – 777.
Цветная фотография не наклеена, а отсканирована. И заламинирована. А может, даже и заминирована, мысленно пошутил Дугин. Но, опять же, когда успели?.. Он только полчаса назад вышел от Малахова в новой должности. Стало быть, ксивы уже были готовы? То есть сомнений в его согласии не предвиделось изначально? Ну да, конечно. Чего тут сомневаться. Глупо даже.
Виктор любовался свежим удостоверением, вертясь на стуле и цокая языком. Девушка обернулась в дверях, не удержалась – человек есть человек! – и сказала громко, срывающимся голосом:    
- Поздравляю тебя, Витя!
И вся горечь этого мира, вся его немая укоризна плыла в ее серых глазах.
- И как это я не разглядел ее душу? – задумчиво проговорил Крайнов, причем так, чтобы Моргун успела услышать. – Видимо, потому, что мелкое трудно разглядеть без спецприборов.
Рита с силой захлопнула за собой дверь, и если бы не только что проделанный качественный ремонт, штукатурка наверняка посыпалась бы с филенок после такого удара.
- Ты поосторожней, Витек, - тихо пробормотал Дугин. – Может ведь и аукнуться. Да и вообще, старый ты козел… Забыл, что ли, известную истину? Где работаешь, там не …
- Знаю, знаю я все твои истины, - проворчал Крайнов, принялся раскупоривать очередной брусочек со жвачкой.
Молча обвел помещение поднятым вверх указательным пальцем, призывая напарника к осторожности в выражениях.
Действительно, если бы до Малахова дошла информация о связи его «спецпомощницы» с капитаном Крайновым, это могло бы сказаться на судьбе Виктора похлеще, чем любое иное должностное нарушение…
Хотя… Как знать, как знать. Может, уже и дошла такая инфа до начальника Насоновского спецотдела. И даже, скорее всего – дошла. Но и Виктор, и Малахов, и Моргун продолжали играть в игру под названием: «Ничего не слышу, ничего не знаю, ничего никому не скажу».
- Между нами ничего не было, - сказал Виктор громко, членораздельно.
Явно в расчете на то, что кабинет прослушивается.
- Ну да, ну да, - хмыкнул Дугин.
А сам подумал: «Это точно. Между вами действительно абсолютно н и ч е г о ш е н ь к и не было. Даже исподнего белья. Тело к телу, «скин бай скин», как говорят англичане… Или американцы. Кстати, кое-где на Кавказе эту присказку – «между нами ничего не было» - до сих пор не понимают. Ведь по горской традиции, если мужчина путешествует с женщиной, не будучи с ней в близости, то они, укладываясь подле друг друга на ночлег возле костра, кладут между телами кинжал. Это – как бы знак: табу, никакого секса! И вот, стало быть, если вы скажете в каком-нибудь патриархальном горском селении, что, мол, между мной и нею ничего не было, то старики поймут это с точностью до наоборот: значит, была близость, раз кинжала между вами не было».
Виктор подмигнул, будто дразня напарника:
– Завидуешь, Борь? Скажи честно.
- Завидую, чего уж там… - признался в свою очередь Борис. – Хотя что мне завидовать? Какой из меня герой-любовник! Такой же, как из тебя – начальник.
Посмотрел на капитана, усмехнулся:
- И все-таки, молодой человек! Как вам сие удалось, а?
- Ну, не такой уж я молодой, - горделиво отвечал Крайнов. – И не такой уж я человек… Скорее – сверхчеловек!
- Ладно, сверхчеловек, приступим, что ли, помолясь да благословясь?
И указал взглядом на контейнер. «А мини-бар, между прочим, все никак не материализуется», - отметил Дугин вскользь.
Виктор, похоже, размышлял аналогично.
- Работать? Э, не-ет, - помотал он головой. – Темнеет уже… Завтра с утра начнем. А сегодня мы с тобой будем просто и тупо счастливы. Ведь это ненадолго, брат. Это пройдет…
- Кто бы сомневался… Ну что, отметим? Посидим где-нибудь?
Обычно застрельщиком возлияний выступал Крайнов, он никогда не прочь был «чекалдыкнуть стаканчик», но на этот раз Виктор неожиданно отказался.
- Извини, Бориска, но у меня уже есть планы на вечер. Я же не знал, что такие события грянут… Короче, я побёг.
Борис, конечно, решил, что его друг и напарник бросился догонять аппетитную спецпомощницу Малахова, в сердцах махнул рукой.
Словно в подтверждение его догадки, из коридора донесся звонкий, знакомый девичий голос:
- У тебя совесть есть? Со-овесть есть?
Ну, это уж совсем ни в какие ворота… В конец распоясался Витек на старости лет.

                Глава седьмая

Она, конечно, простит ему короткий период забвения, пустит к себе. Или к нему пойдут… В любом случае, Виктор достойно, по-мужски отметит их общую служебную удачу. Отметит и отметится – за себя и за напарника. На это его еще хватает.
Что ж… Вино, музыка, красивая девушка… Так оно и должно быть в день торжества. «Веселись, юноша, в юности твоей», - сказал Екклесиаст. Но трижды блажен тот, кому удается продлить эти вечные радости жизни до седых волос.
Дугин нажал кнопку селектора, еще не придумав, кому бы позвонить. Сквозь длинный, надтреснутый гудок в кабинет прорвался какой-то бесполый голос:
- Щас порадую.
Что за хрень?!
- Щас порадую. Щас порадую, - монотонно, без выражения, обещал кто-то «нечаянную радость».
«Это магнитофон, - сообразил Дугин. – Запись! Автомат сообщает, что «связь по радио». Просто неразборчиво… Напоминает об опасности внешнего подключения к разговору».
- Щас порадую, - продолжал бубнить искусственный голос.
- Порадуй, порадуй, - прошептал Борис и ткнул клавишу «отбой».
Когда-то, лет тридцать назад, молодой лейтенант Дугин уже слышал в телефонной трубке этот назойливый бубнеж. Точно такой же магнитофонной записью были снабжены все телефоны-автоматы в Анадыре, куда Борис выезжал в свою первую служебную командировку. Тогда, в 1984-м, шпиономания на Чукотке достигла апогея – после попытки вражеской диверсии на военной базе острова Врангеля. Самый дальний автономный округ, частично расположенный аж в Западном полушарии, наводнили сотрудники спецслужб со всей страны.
В их Насоновском спецотделе чуть ли не жребий метали, кому выпадет столь незавидная участь – на целый месяц очутиться по ту сторону земли, аж за Камчаткой, где царили круглосуточный летний день, свальный грех и повальный триппер, сдобренные мрачным, бесконвойным пьянством старателей-золотодобытчиков. И тут-то Борис, на радость сослуживцам, подсуетился - можно сказать, напросился в эту совершенно пустую, зряшную поездку, не сулящую никаких карьерных дивидендов.
И только в убогой анадырской гостинице «Чайка» он осознал, за каким таким монахом летел через всю страну: чтоб потихоньку, шепотком, на месте, вызнать у тамошних коллег о судьбе метателя копья…   
Тогда-то ему и поведали за бутылкой всечукотского коньяка «Слънчев бряг» (восемь рублей двенадцать копеек), что бывший кандидат в олимпийскую сборную освободился из лагерей, устроился на китобой, женился на местной… То есть - вполне самодостаточен. А может, и того лучше – удачлив.
Дугин успокоился душой аж на целых семь лет, вплоть до 1992-го, когда уже в открытую, не таясь, осведомился по каналам спецотдела о житье-бытье гражданина Погорелого – такая вот грустная фамилия была у несостоявшегося олимпийца. И вдруг узнал, что китобойное судно погибло в Ледовитом океане, совсем немного не дотянув до Мыса Шмидта… А вдова скоренько зачахла от тоски по мужу – не ела, не пила… У них, у чукчанок, это нормально, это запросто.
С тех пор на Дугина то и дело накатывало щемящее чувство, будто он потерял близкого друга, перед которым смертельно виноват.
…Борис посмотрел на дверь. Нет, не войдет к нему в кабинет стройная красотка, подобно тому, как вошла она к его напарнику… Да-да, конечно же! Рита Моргун, воспользовавшись удобным предлогом, шла только к Виктору, а вовсе не к ним двоим; никто не порадует майора своей привязанностью, что бы там ни обещал искаженный телефонный голос. Дугин был согласен даже на такую больную, истерическую женскую любовь, как любовь юной спецпомощницы к потрепанному сердцееду Виктору.
Хм, согласен-то согласен, да ведь его согласие никому не нужно.
Подлинное одиночество бывает только выстраданным, выстроенным, когда постепенно или в одночасье теряешь ближних. А бывает одиночество иного рода - естественное, без тоски и томления духа. Комфортное одиночество. Врожденное.
Одинокая сосна посреди поля – кряжистая, разлапистая. Ей хорошо на голом пространстве, она такой уродилась. Как Виктор Крайнов.
Иное дело – одна-единственная сосна, которая - то ли по какому-то нелепому стечению обстоятельств, то ли шутки чьей-то ради - уцелела после тотальной, нещадной вырубки хвойного бора. Беззащитная, жалкая она, несмотря на высоченный корабельный ствол. Мотает ее на ветру, из последних сил цепляется бедолага чахлыми корнями за песчаную почву. И свалится, конечно, рано или поздно. Скорее рано, чем поздно.
Как же их с Витькой угораздило связать свою жизнь с этим дворянским особняком - со всем его содержимым? Каким попутным – а, может, противным? – ветром занесло в структуру спецотдела? Ведь не объявляют же здесь набор курсантов во всеуслышание. Да что там во всеуслышание – никому из многомиллионного народонаселения страны даже в голову не приходит, что существует сей тайный каземат, где производят джеймсов бондов. Или – чейзовских гирландов*. В общем, что-то среднее между штатными суперагентами спецслужб и вольнонаемными, ни от кого не зависимыми «решалами».

* - Марк Гирланд – герой нескольких романов Джеймса Х. Чейза – циничный суперагент по найму.

Именно такими словами – «ты станешь Джеймсом Бондом!» - агитировал восемнадцатилетнего Борьку друг матери, с которым она сошлась после ранней смерти мужа. Он был какой-то значительной, могущественной и, как представлялось Дугину, таинственной персоной в тогдашней Велегже и откуда-то знал про существование Насоновского спецотдела – может, дружил с его начальником? В общем, знал и даже мог пристроить сына своей сожительницы на спецкурсы по подготовке агентов. Однажды он неожиданно исчезнет навсегда, и мать запретит Борису даже вспоминать про «этого страшного человека».
- Ну ты сам подумай, Борька, - втолковывал юному Дугину страшный человек, который тогда еще не был страшным. – Тебе в армию идти, два года – коту под хвост, унижения и неволя. А ты, брат, не из тех, кто способен без душевных травм пережить унижения. А тут – три с половиной года, зато из тебя сделают супермена! Будешь языками владеть, научишься приемам разным, стрелять будешь, как егерь, прыгать с парашютом! В общем, Джеймсом Бондом станешь, проживешь яркую жизнь, с приключениями. У тебя все данные, ты же футболист. И вообще, курсы – это тебе не армия. Тут ты – курсант, без пяти минут офицер, тебя начальники пальцем тронуть не имеют права. И жрачка отменная, и…
  Тучный мамкин хахаль понизил голос, оглянувшись в сторону кухни, где Зоя Федоровна гремела посудой:
- … с бабами там – во как здоровско! Есть девчонки-курсантки, вместе в одной казарме жить будете. Е…сь – не хочу. Там это даже приветствуется – чтоб вы себя мужиками чувствовали, а не закомплексованными дрочилами.
На курсах юный Дугин познакомился с юным Крайновым. Восемнадцатилетний Витек тоже очутился здесь по протекции. И тоже сыграли роль дела постельные, только с другого боку.
Крайнов уже служил в армии, в велегжанской части. Сам-то он был с Рязанщины, паренек, неизбалованный комфортом. Как-то в очередном самоходе он «снял» симпатичную девушку. Стал с ней встречаться во время увольнительных и, опять же, в самоходах – то на квартире ее подруги, то – под кустиком. А девица, как выяснилось, была дочкой заместителя начальника Насоновского спецотдела. Рассказала папаше о своей вспыхнувшей любви, просила вызволить избранника из цепких челюстей армейской службы. Папаша, небезосновательно усомнившись в намерении Крайнова жениться, не стал применять угрозы, а пошел другим путем. Вызвал Виктора из части к себе на квартиру, принялся всячески умасливать давно искомого зятя. Решил, что будет лучше, если зятек станет его подчиненным. Ибо наметанным глазом будущий (как он рассчитывал) тесть безошибочно определил в Крайнове прирожденного ходока. При этом учитывал папаша и разницу в возрасте сватуемых – она, эта разница, сложилась не в пользу любимой доченьки, которая была на пять лет старше Крайнова.
Отец нареченной (скорее – навязанной бесправному солдату) невесты предлагал Виктору стать курсантом спецотдела. И преподносил это так, будто как минимум обещал будущему отцу своих внуков учебу в дипломатической академии. И Виктор с его авантюрным взглядом на жизнь согласился стать Джеймсом Бондом - с Марком Гирландом вкупе. Да и сапоги армейские уже успели набить ему ноги изрядно. 
Когда Виктор и Борис были еще на втором курсе обучения, предполагаемого тестюшку «помели» с работы за срыв ответственной спецоперации – по причине внепланового запоя. С кандибобером помели, и оказался бывший замначальника Насоновского спецотдела, а с ним – и все его домочадцы, за таким можаем, что супружеская повинность перестала маячить унылым образом перед Витькой. И разжалованный будущий тесть, так и не ставший тестем реальным, уже ничем курсанту Крайнову нагадить не мог.
С тех пор Борис и Виктор так и шли вместе по жизни – рысью шли, ноздря в ноздрю. Причем коллегами агент Дуб воспринимался как коренник, а агент Рая – как пристяжная. Потому как все же не совсем ноздря в ноздрю они выделывали аллюр. Коренник, в соответствии с традицией, рысил на полголовы впереди пристяжной. Это что касается знаков отличия и статусов со званиями. На практике же, особенно – во время спецопераций, роли их частенько менялись…   

                ***

Мини-бар так и не появился, а идти на свое прежнее рабочее место за электрическим чайником было лень. Дугин снял с вешалки плащ, спустился вниз по опустевшим и опостылевшим лестничным пролетам.
Может быть, Виктор прав, и создание экспериментального сектора при спецотделе – всего лишь очередная блажь Центра? Может быть, не стоит терзаться подозрениями, тщиться увидеть несуществующую подлянку – «черную кошку в темной Велегже»?
Вышел на Малую Центральную. Привычно, профессионально осмотрелся по сторонам.
Слева нависало модерновое здание Управления внутренних дел, прямо по курсу, через дорогу, сквозь сумерки светился бегущими огнями бар «Камила». Краем уха слышал Борис, что на днях в подсобке бара застрелили молодого наркомана – аккурат, когда парень был одурманен дозой. Тело отвезли за город, но как-то бестолково прятали следы, и они, следы, быстренько привели оперов к бару на Малой Центральной. По каким-то неведомым причинам (а причины, конечно же, были, наши органы не поступают беспричинно) хозяина заведения так и не арестовали, он по-прежнему трясет миксером за стойкой…
«Темна вода во облацех воздушных». Псалом семнадцатый.
Без полгоду подполковник, Борис оглянулся на покинутое им здание спецотдела. Почти все окна уже подернулись чернотой, лишь освещена комната охраны на первом этаже, кабинет дежурного на втором, да еще пара-тройка окон во всем трехэтажном особняке, построенном в начале позапрошлого века в стиле ампир.
Служебный тир, в котором сегодня упражнялись Борис и Виктор, - внизу, в подвале, там же – помещения для допросов. Звуки пальбы за стенкой здорово действуют на нервы допрашиваемых… Во времена оные, не столь далекие, задержанных любили стращать: слышишь, мол, как расстреливают особо упрямых.
Крайнов и теперь нет-нет, да и пустит в ход эту испытанную годами шуточку. Шуточку, от которой и у нынешних «клиентов», особенно пожилых, памятливых, подскакивает кровяное давление.
На стене возле входа – неприметная вывеска-табличка: «Госкомстат РФ. Информационно-аналитический отдел». В таком контексте известная поговорка: «Статистика знает все» - приобретала несколько иной, прямо-таки угрожающий оттенок.
Конечно, жители Велегжи знали или догадывались, что на самом-то деле в особняке с пресной табличкой «Госкомстат» располагается отнюдь не унылое счетное бюро, а некая таинственная структура – то ли разведывательная, то ли еще какая… Ведь просто так, с улицы, сюда не попадешь.
Одно время охранников замучили угодившие под внезапный ливень прохожие – пытались укрыться в вестибюле безобидного Госкомстата. Их безжалостно гнали на улицу, под проливной дождь. Некрасиво, не по-людски выходило. Даже подозрительно как-то. И перед входом построили просторный навес – человек на пятьдесят. Это нехитрое сооружение здорово испортило хранимый веками внешний вид старинного особняка.
И все равно Дугин по-своему любил это здание на Малой Центральной, как дом родной. Он ведь тоже бывает постылым, однако… Несмотря на то, что в кабинетах и коридорах скололи памятную для Борису лепнину, сделали пресловутый евроремонт, стеснили этажи прозрачными перегородками из стеклопластика и, в общем, стало погано, здесь прошли долгие годы жизни. И другого прошлого у него уже не будет.
А на фасаде этого особняка, построенного вскоре после пожара 1816 года на месте сгоревшего бревенчатого, много чего осталось от прежних, давно умерших владельцев. Намозолившие глаза бесстыдные атланты и кариатиды, барельефы древнегреческих героев…
Вот лепные символы, присущие началу XIX века: окружность, в центре – жирная точка, от нее брызгами прочерчены короткие лучики-щупальца. «Заговор окружности против центра», - как говорил «посвященный» с кодовым псевдонимом «Александр Грин». Или это символ власти Центра над окружностью?
Вот треугольник, вершиной обращенный вверх, а внутри него – цифры причудливым веером: «111», «3», «7», «12»…
Как полагали «в те времена далекие, теперь – почти былинные», сие было символикой масонской, каббалистической. Самое обычное дело для легковерной эпохи Александра I. Много у Льва Толстого написано о тогдашнем модном увлечении. В Москве, говорят, недавно даже особый путеводитель издали, в котором помещены бесчисленные фото подобного рода «отметин» на фасадах старинных особняков.
А по центру стены, по-над самым входом в «информационно-аналитический отдел», совсем недавно красовался еще один символ, ныне скрытый упомянутым козырьком: шестиугольник, внутри него – окружность, а в ней – все тот же равносторонний треугольник. Дугин хорошо это помнит. Зловещие, мессианские знаки.
И Борис никак не мог взять в толк: почему их, спецагентов, словно банальных ищеек из ГУВД, порой бросают на раскрытие уголовщины – поимку серийных убийц, ликвидацию наркомафии, обнаружение виновников крупных катастроф? Да, преступления эти – действительно из ряда вон. Однако… Какое отношение они имеют к «надмирной» миссии сотрудников спецотдела? Их что, хотят просто занять чем-то, когда образуется лакуна в глобальной, «зазеркальной» деятельности? Ну, чтоб не закисли, не растеряли навыков, были всегда отмобилизованы…
Или начальство время от времени испытывает свойственную всем ведомственным руководителям потребность – «дать прикурить» смежникам, незримо и негласно держать их под контролем?
Похоже, что так.
- Слушай, Витя, а часто ли мы с тобой проводили действительно секретные спецоперации, которые были… ну, судьбоносными для человечества? – спросил как-то Дугин Крайнова. – Ты можешь навскидку припомнить?
- А как же! – с готовностью откликнулся Виктор, жуя свою жвачку. – Операция «Святой Грааль» в девяносто седьмом. Весной. Забыл?
Нет, не забыл Борис Дугин восхитительное дельце, которое они тогда провернули в Генуе. Жаль, что операция та не могла попасть в учебники – не было у спецотделов никаких учебных пособий, все преподавание на курсах велось исключительно устным языком. Вербально, так сказать, велось.
А не считал ту операцию Дугин чем-то выдающимся по той причине, что сам механизм обтяпанного в Италии дельца ничего особенного не содержал. И вовсе не требовалось обладать сверхчеловеческими навыками, чтобы с успехом его завершить. Нужны были только четкая слаженность и – удачное стечение обстоятельств, проще говоря – везение. Хоть Центр и окрестил спецоперацию «Святой Грааль», что несло в  себе намек на величайшую, сакральную загадку последних двух тысячелетий, загадок там было немного, и все – несложные.
Почему задачу поставили именно перед Насоновским спецотделом? Ну, к тому времени он уже прочно завоевал репутацию головного во всей разветвленной структуре «Окоёма» - так по укоренившейся вековой привычке именовали время от времени свою организацию агенты разных статусов. И вообще. Почему, почему… Потому. Решения Центра не всегда могли быть объяснены при помощи обычной логики.

                Глава восьмая
 
«Святым Граалем» криптографы всего мира называли и продолжают называть таинственный «Манускрипт Войнича»*, что хранится в оригинале на полке библиотеки Йельского университета.
Тогда, в разгар девяностых, заполучить сам текст манускрипта было легче легкого: Америка набивалась в друзья к России, Россия была не против. И по запросу нашей родной Академии наук йельская профессура с радостью выслала коллегам 270-страничную ксерокопию самого мудреного текста в истории человечества. Точнее – неразгаданного.

*- загадочный документ XV века назван по имени мужа Этель Лилиан Войнич (автора романа «Овод»). Будучи антикваром, Войнич в 1912 году случайно купил манускрипт у старьевщика.

Задача состояла не в том, чтобы заполучить манускрипт: это, как видим, было делом плевым. Требовалось его расшифровать – а над языком документа безуспешно бились криптографы всего мира аж с середины XVI века. Конечно, обретя ксерокопию, Академия наук и спецслужбы России усадили за работу лучших специалистов по древним письменностям, самых поднаторелых дешифровальщиков. Только… Делалось все – так, для проформы, на всякий случай: вдруг повезет? Хотя все понимали – зряшная затея, пустопорожняя. Об этот манускрипт сломали зубы самые выдающиеся криптологи времен Второй мировой – как немецкие, так и американские, английские, итальянские… Ну и последующие поколения любителей понюхать затхлые пергаменты. Нет, не оставил никакого ключа к шифру создатель манускрипта!
Он, безвестный ученый монах XV века, просто-напросто придумал свой собственный алфавит, свой письменный язык, неизвестный никому, кроме создателя (как с маленькой, так и с большой буквы). Текст представлял собой бесконечную вереницу ни разу не повторявшихся иероглифов, и эта хитрость автора не оставляла криптографам ни малейшего шанса. Ведь даже пустяковых аналогий с древними и современными языками планеты этот, с позволения сказать, «алфавит» не содержал.
Во что бы то ни стало заполучить расшифровку старинного текста – таковую волю продиктовал не кто иной, как Сам. Во всяком случае, так поговаривали в Насоновском спецотделе, хотя «поговаривать» здесь и не полагалось. Но дух того времени – летящего, алчущего исполнения всех мечт и, соответственно, раздолбайского – проникал даже в кабинеты спецотдела.
Недавно избранный на второй срок и переживший неимоверно тяжелую операцию на сердце, Дед страстно хотел пожить еще хотя бы годков пять, но никто из врачей этого срока ему не давал. Даже трех лет не давали, чтобы править страной до конца отмерянного конституцией шматка времени. Потому и приблизил он к себе Джуну,  магистров ордена «Приорат Сиона»*, стал рыцарем Мальтийского ордена** – лишь бы отыскать способ продлить жизнь.
Кто же подкинул российскому властителю идею: воспользоваться древним манускриптом, чтобы испить целебную чашу - Святой Грааль? Кто-то из них, посредников между Князем Тьмы и сильными мира сего.
Потому что «Манускрипт Войнича», безусловно, содержал чудодейственные рецепты параллельной, потусторонней медицины. Эта уверенность исследователей текста происходила из того, что на многих его страницах были изображены растения, и некоторые из этих растений удалось идентифицировать – анютины глазки, лилии, папоротник, чертополох… Имелся в тексте рукописи астрологический раздел, как-то связанный с ботаническим, алхимический – тоже в прямой связи с другими разделами. На протяжении почти пяти веков дешифровальщики всего мира были убеждены: «Манускрипт Войнича» содержит бесценное руководство по достижению неслыханного долголетия, граничащего с бессмертием. Потому и прозвали рукопись «Святым Граалем».

*- члены ордена «Приорат Сиона», считающие себя прямыми наследниками тамплиеров, всегда утверждали (и утверждают поныне), что среди прочих сокровищ владеют Святым Граалем – Чашей с Кровью и Телом Спасителя, из которой Христос причастил учеников на Тайной Вечери. Существует убеждение, что человек, владеющий этой Чашей, становится «вечно молод, вечно счастлив и вечно непобедим».

          **- Мальтийский орден также считается одним из современных наследников тамплиеров и заявляет о том, что владеет сокровенным знанием о местонахождении Святого Грааля.   

Весной девяносто седьмого Борис и Виктор - тогда еще оба не достигшие сороковника - вылетели в Рим. Как беззаботные туристы, разумеется. Дугина лишь в последний момент присоединили в напарники к Крайнову – для силового обеспечения миссии. Они должны были отработать по обозначенной Центром мишени – владельцу забегаловки возле морского порта Генуи, выходцу из Германии Гансу Штильмахеру. Парню было чуть меньше тридцати, и в женах он имел юную красотку, причем - нетяжелого поведения: итальянку Лючию. Собственно, ради нее Ганс и переселился в Геную из родного немецкого городка Фульды, что неподалеку от Франкфурта-на-Майне. Ганс трудился в своей пиццерии-распивочной поваром, Лючия – официанткой, а ее малопривлекательная сестра Франческа сидела за барной стойкой у кассы.
Видимо, каждодневные заигрывания хмельных посетителей, сальные намеки и неизбежные шлепки по упругой заднице и сделали в конце концов Лючию весьма податливой на мужские призывы.             
На этой неоригинальной черте нравственного облика жены Ганса Штильмахера и строился план операции «Святой Грааль».
Дугин знал немецкий, а Лючия была внучкой украинских перебежчиков времен Второй мировой и кое-как управлялась с русским языком. В девяносто седьмом турист из России уже не был редкостью, так что языковые навыки официантки, равно как и ее внешность, привлекали дополнительных клиентов из РФ. Да еще и относительная дешевизна заведения.
Итальянский представитель (резидент?) Центра сообщал, что Ганс Штильмахер – человек набожный, католик, исправно посещает мессы в кафедральном соборе Сан-Лоренцо. Значит, делал вывод резидент, каковыми бы ни были его отношения с женой, он, как истинный христианин, не оставит ее в опасности и не станет подвергать риску ее жизнь.
Почему именно Ганс Штильмахер, предположительно, мог владеть расшифровкой манускрипта Войнича? Об этом Крайнов наспех поведал Дугину в самолете, летевшем из Москвы в Рим (оттуда в Геную путешественникам предстояло добираться на автобусе или поезде).
- Буду краток, старичок. Да, в общем, я сам знаю только то, что мне изволили сообщить перед поездкой. Этот манускрипт в XVI веке, то есть через полтора века после его создания, купил неизвестно у кого император Священной Римской империи Рудольф Второй. Знаешь, сколько заплатил? Два кило чистого золота. Вот скажи: зачем отдавать такую сумму, если не можешь прочитать написанное? Ну не стал бы император заниматься такой ерундой, как расшифровка, его величеству готовое подавай. К тому же манускрипт – свежий, никакой не древний, по тогдашним меркам. В те времена античные манускрипты стоили всего ничего… А Рудольф был фанатом всяких целебных настоев, отваров. И он отдал купленный им манускрипт своему врачу-травнику. Вывод: император купил оригинал манускрипта вместе с подстрочным переводом автора.
- То есть – наоборот, разумеется, - вставил Дугин. - Это манускрипт, написанный абракадаброй, был подстрочником изначального латинского текста. 
- Угу. Спустя годы, в середине XVII века, манускрипт попал в руки тогдашнему научному светилу Европы – иезуиту Афанасию Кирхеру. И… Так и остался в его собственности. Когда Кирхер умирал в 1680 году, он впал в детство, ему постоянно вспоминались ранние годы, проведенные в немецком городе Фульде. Там у него были три или четыре брата и две сестры. Братья, как и сам Афанасий, стали монахами и, соответственно, потомства не принесли. Одна из сестер вышла замуж за протестанта и потому не могла быть наследницей иезуита Кирхера, к тому же она умерла еще до того, как он заполучил манускрипт. И лишь вторая сестра, Ева, могла получить в наследство перевод манускрипта. Почему, спросишь ты? Потому, что, во-первых, Кирхер любил ее больше всех, а, во-вторых, потому, что она рано стала вдовой и жила в нищете вместе с детьми. В той же Фульде. Вот ей-то, как полагают в Центре, и достался латинский текст манускрипта, этого сакрального руководства жизни вечной на земле. Кирхер, видимо, надеялся, что с помощью рецептов, изложенных в документе, Ева сможет недурно зарабатывать как знахарка.
- А этот нынешний Ганс Штильмахер, которого, похоже, нам предписано в случае чего ликвидировать в Генуе? Он что…
- Тьфу ты, причем тут ликвидировать! – ярым шепотом осек напарника Виктор. – Ты что, прям такой заядлый ликвидатор, можно подумать? Чуть чего – вжик, уноси готовенького… Слушай. Этот Ганс, помимо посещений собора Сан-Лоренцо, каждый месяц ходит в одну аптеку, где на травах специализируются. И покупает или заказывает именно те травы, которые изображены в манускрипте Войнича. Плюс – некоторые другие: чабрец, душицу, еще что-то… А в магазине химреактивов покупает йодистые соединения, соли азотной кислоты – нитрат серебра, так называемый адский камень. Зачем?
- Понятно, зачем. Чтобы изготовить какое-нибудь очередное зелье согласно имеющимся у него рецептам из манускрипта.
- Надеюсь, что так. Этот Ганс – прямой потомок Евы Кирхер, - сообщил Виктор. - Он-то и хранит сейчас величайшую тайну мировой науки. И, похоже, делиться ею ни с кем не собирается. Иначе давно бы продал какому-нибудь дряхлому шейху…  Но Штильмахеру в кайф оставаться простым трактирщиком, в одиночку владеть самым сокровенным знанием.
«Как Агасферу в кайф быть каким-нибудь сапожником», - подумал Борис.
Он хорошо понимал Ганса Штильмахера.

                ***
 
В Генуе Дугин и Крайнов для отвода глаз (возможных «глаз») пошатались по набережной с дивным старинным галеоном Колумба у причала, побывали в знаменитом на весь мир аквариуме, зашли в Сан-Лоренцо и Сан-Пьетро…
Виктор подзадоривал Бориса, то и дело поглядывающего на часы:
- И почему мне в напарники не дали какую-нибудь симпатичную курсанточку, а? Вместо тебя, унылого буки. Она вполне справилась бы с твоей частью работы – позвонить, получить…
- Потому что ты работаешь по Лючии Штильмахер, - отвечал Борис недовольным голосом. – Часом не забыл?
- Н-да, ты прав, как всегда. Стремно светиться с другой девушкой.
Наконец, углубившись в старинные улочки, друзья как бы случайно забрели на Виа-де-Сотторио, где под неброской вывеской располагалось питейно-едальное заведение Штильмахера. Здесь спецагенты расстались: дальше Виктору предстояло действовать в одиночку.
Что потом? А все просто. Крайнов уселся за столик, к нему порхающим танцем подлетела Лючия. Агент Рая потянулся за салфеткой, ненароком опрокинул на скатерть графин с водой, выругался по-русски.
- Вы – советский? – обрадовалась девушка.
В то время даже в России еще не вышли из оборота понятия «советский», «из СССР», и в магазинах то и дело можно было услышать вопрос продавщице: «Это советское производство?» А в  ответ: «Тут только я одна – советская, а товары – не нашенские».   
Пролитый графин стал поводом для прелестной Лючии вернуться к столику не с одним лишь куском пиццы, но и с тряпкой, и, пока она вытирала лужицу… а потом и присела… В общем, остальное было делом техники - Викторовой техники обольщения.
Гостиница, где снимали номер друзья, была совсем близко, Лючия окликнула сестру Франческу, чтобы та подменила ее, и вызвалась показать Крайнову дом Колумба. До означенной генуэзской достопримечательности парочка так и не дошла. Борис, вразвалку топавший за непрерывно щебечущей официанткой и поддакивавшим ей Крайновым («Си! Си!»), удовлетворенно зафиксировал, как они, будто так и надо, будто это в порядке вещей, да и вообще - нечто само собой разумеющееся, нырнули в облупившуюся дверь маленькой гостиницы.
Изрядный запас разнообразного вина уже был заготовлен, бутылки лежали вповалку в таком же облупленном, как входная дверь, холодильнике, который постоянно трясся, будто от хохота. При этом бутылки глухо динькали, позванивали в его заслуженной ветеранской утробе.
Вот она, романтика бродяжьей любви, которая выпала из них двоих одному лишь Виктору. Увы…
И Борис отправился глазеть на яхты в старом порту. Времени хватало.
Он смотрел на сиявшие солнечными бликами, покатые и крепкие, коричневые и белые борта парусников… И потихонечку осознавал, что он, как и миллионы других урожденных «эсэсэровцев», долгие годы просидел (и продолжает сидеть, чего уж там!) на подмене понятий и восприятия жизни. Как-то на лекции, которую он читал курсантам спецотдела, ему был задан вопрос – интересовалась остроносая девчушка, очевидно, озабоченная выбором нравственных ориентиров, в свете предстоящего несения жизни и службы.
«Нащупывает верную линию поведения, которая позволит продать себя подороже», - усмехнулся про себя многоопытный Дугин.
Курсантка спросила:
- Борис Витальевич, почему во всем мире и во все времена общественному осуждению подвергается исключительно женская распущенность, а мужчинам, по умолчанию, полигамия прощается как нечто несущественное, и даже возводится в степень удали молодецкой?
Под восхищенный гомон парней-курсантов, Борис важно покивал в ответ, испытывая тот внутренний подъем, который всегда предшествует эпатажному заявлению:
- Видите ли… Древние люди, заложившие основы общественной нравственности, книжек не читали. В частности – литературу с феминистским душком. Ее просто не было. Они получали знания и представления о мироустройстве и о том, что хорошо и плохо, непосредственно от Творца. Путем прямой инъекции в мозг. И еще – они не отделяли человека от природы и выстраивали свои поведенческие устои на примере, скажем, произрастания хлеба насущного. На этом примере, кстати, постоены многие библейские притчи, а также поучения из Корана и Торы. Теперь конкретно по вашему вопросу. Мужчину принято сравнивать с семенами, женщину – с полем. И с точки зрения физиологии это довольно точное сравнение. Так вот… Если отравить зерна перед посевом, то это полбеды – посевной фонд можно заменить другими зернами и получить в конце концов урожай. Но если отравить поле, то уже независимо от качества семян хлеб на нем никогда не вырастет. Я доходчиво объяснил?
- Значит, по-вашему, беспорядочный секс является некой отравой и для мужского генома, и для женского? – уточнила курсантка. – И для семени, и для земли?
«Генома… Нахваталась мудреных слов и лепит к месту и не к месту».
- Безусловно, - ответил Борис. - Только это не мое частное мнение, а человеческий опыт, наблюдения, сделанные на протяжении тысячелетий. Требование, предъявляемое к женщине – блюсти себя – это вовсе не проявление мужского эгоизма, не стремление подавить женщину в части ее сексуальной свободы, чтобы владеть данным женским существом единолично. Это всего лишь здоровый инстинкт самосохранения человечества. Мужчины, которые все еще властвуют над миром…
- А женщины – над мужчинами! – выкрикнул какой-то курсант-весельчак.
- .. да-да, так говорил Наполеон, - отозвался на реплику Дугин. – Весьма остроумно. Так вот, рациональный вывод наших далеких предков заключался в том, что…
Борис глянул на себя со стороны, залюбовался, и у него даже мелькнула мысль, что красуется он именно перед этой курсанточкой, уже представляет себе, как после лекции… 
- Погубить род людской, отравив как можно больше так называемых полей для произрастания новых поколений – это и есть долговременная и успешно реализуемая задача Сатаны, - продолжал вещать с кафедры Дугин. - А нравственная позиция, сформированная нашими предками, Сатану все-таки не поддерживала. И, кстати, была эта позиция весьма прагматической, потому что Бог и идея вселенского добра, как ни странно это прозвучит, во сто крат прагматичнее Сатаны и вселенского зла. И это доказано самой жизнью. По мере ослабевания нравственных устоев в человеческом обществе возрастает в процентном отношении количество уродов – как нравственных, так и физических. Это – результат декларируемой женской вседозволенности. Святой пророк Ерм еще в первом веке нашей эры сказал, что конец для человечества наступит тогда, когда женщины первыми станул приходить к мужчинам: «и никтоже не спасется после этого»…

                ***

- Какой же я был наивный мудак! – сокрушенно изрек Дугин вслух, и к нему тут же устремился чернокожий разносчик, воздвигнувший над своей головой, словно хоругвь, шест с необъятной гроздью сувениров.
- Дак, дак!
Фотогенично разодетый в цветастый балахон, продавец с затаенной мольбой взирал на глупого, доверчивого и готового сорить деньгами бездельника-туриста, он тыкал пальцем в соломенную уточку, свисавшую с шеста.
Борис протянул чернокожему итальянские лиры, сунул уточку в пакет… Или пустить ее плавать в пробензиненную воду?
…Да, совковый ты мудак, дуб стоеросовый! Это вовсе не Виктор «снял» Лючию, а она – его. И сейчас именно Лючия «употребляет» Крайнова по полной программе, а не он – ее. Подмена, подмена понятий, столь выгодная женщинам мира! С точки зрения Лючии, Виктор – ее бесплатная добыча, он будет ублажать ее за просто так, растрачивать свою энергетику и белок, а она – получать двадцатикратное удовольствие, несравнимое с тем мимолетным оргазмом, который достанется агенту Рае. (Именно так – примерно в соотношении один к двадцати – оценивают современные исследователи силу сексуального наслаждения мужчины и женщины). «А мы еще и платим, покупаем вино и подарки!», - бичевал весь род мужской майор Дугин. А что? Вы ведь за женскую нравственность, скромность? Тогда платите, домогайтесь блеяньем серенад, посулами ролей в театре и кино… Это Лючия – героиня-любовница, а не мачевидный Крайнов – победитель женщин. Победа одержана официанткой, а не посетителем забегаловки.
Снова вспомнился святой Ерм… Хм. То, что в России женщины гораздо реже, чем на Западе, открыто предлагают мужикам интим, вызвано вовсе не заложенным в их женский геном социалистическим воспитанием, а продиктовано лишь одним соображением. Именно: оправданным сомнением женщины в потребительских свойствах данного незнакомого мужика. У него ведь на лбу не написаны технические характеристики. Скорее всего, лишь испачкает, обслюнявит…  Надоело.
Потеряла силу мужская соль, и это хранит человечество от вымирания, от стремительного, неудержимого отравления всех пригодных для засева полей. Массовая импотенция – забота Создателя о спасении рода человеческого. Забота, вызванная общепланетной деградацией совести.
А если какая-нибудь сообразительная фирма надумает создать некий индикатор – ну, хотя бы в виде нагрудного значка - и на индикаторе этом будет зримо, прилюдно отображаться «уровень самцовости»… «Нет, это безумие! – содрогнулся Борис. – Меньшая часть мужского народонаселения будет в считанные дни подвергнута сексуальному убиению, а на долю всех прочих останется только платная любовь. Ну, за некоторыми исключениями, разумеется».
«Итальянки не стесняются открыто выражать свои чувства и желания», - вспомнилась ему сентенция из уст преподавателя курса по страноведению.
Лючия просто – сама непосредственность, ее взгляд на жизнь – гораздо чище, нежели у всех моралистов, включая его, Дугина.
Славная девушка.

                ***
      
Ближе к вечеру, когда Крайнов подал из окна условный сигнал, означавший, что Лючия дрыхнет беспробудно, Дугин позвонил в забегаловку Штильмахера. Услышав голос владельца, сказал по-немецки:
- Ганс Штильмахер? Неважно, кто с вами говорит. Будьте паинькой. Ваша жена в наших руках. С ней все будет в порядке, она скоро вернется к вам.
- Чего вы хотите? – с готовностью спросил Ганс, будто уже успел привыкнуть к периодическим «похищениям» своей упругой супруги.
- Латинский подлинник. Перевод. И не вздумайте сообщать в полицию. Кстати, себе можете сделать ксерокопию.
- Уже сделал, - вздохнул на том конце Штильмахер.
- Через сорок минут я буду в вашей… ммм… пиццерии. Подайте мне латинскую рукопись в коробке для пиццы. И не вздумайте водить меня за нос, я специалист. Ваша жена будет отпущена, как только я сумею убедиться в подлинности документа и определить его возраст. Все, отбой.
В ту же ночь Борис и Виктор выехали автобусом в Женеву, откуда по заранее купленным билетам улетели в Москву. Оба затаенно улыбались: Виктор вспоминал причуды Лючии в постели, а Борис радовался тому, что в его ручной клади покоится заветный перевод самого неразгаданного документа в истории.
Виктор, протяжным взором глядя в иллюминатор, вдруг переменился, что не укрылось от чуткого Дугина. Губы напарника кривились горечью воспоминаний, и были они, судя по всему, печальными донельзя.
После долгого молчания Крайнов спросил сквозь гул самолета:
- Знаешь, Боря, чем отличается культурный человек от интеллигентного? При всем том, что образовательный уровень, эрудиция у них, предположим, одинаковая.
- Чем?
- Степенью рефлексии. Культурный человек испытывает чувство вины, когда он действительно виноват. Ну, хотя бы иногда испытывает. А интеллигент испытывает чувство вины, даже когда он вроде бы и не виноват.
Борис насупился. Если Виктор прав, то… В общем задал приятель задачку.
Как бы то ни было, независимо от степени виновности каждого из них, ответственная миссия завершилась полным успехом.
…Потом, спустя десятилетие, услышав печальную новость о смерти того, кто стоял за спецоперацией «Святой Грааль», Дугин скажет Крайнову:
- А все-таки здорово помогли ему рецепты из манускрипта. Как он помолодел и посвежел за эти годы! Что ж вдруг скопытился?
- Ну-у, Боря… Помочь-то ему помогли все эти иезуитские снадобья, да ведь есть еще такой фактор, как влияние извне… Помнишь Высоцкого: «Прочь влияние извне, привыкайте к новизне»? Видно, так и не привык к новизне твой тезка.
А Дугин вспомнил проповедь старого иеромонаха, который с амвона возвещал, что «травы целебные век от века теряют силу». Он еще подумал тогда: прямо как наш «Окоём».
Похоже, те рецепты, что были чудодейственными шесть веков назад, уже частично утратили свою актуальность.

                Глава девятая
       
Борис вздохнул и двинулся через Малую Центральную - прочь от здания Насоновского спецотдела. Что-то часто он в последнее время стал вздыхать. Неожиданно, как-то одномоментно, похолодало, словно в теплой гостиной открыли дверь на морозный балкон. Дугин поднял воротник плаща.
Он пережидал, пока проедет неспешно одинокий мотоциклист. Ему вспомнилось… Да-да, вот именно сейчас, в этот истерзанный эмоциями вечер, ему вспомнилось! Не могло не вспомниться. 
…Был такой же мозглый, густо-сумеречный вечер-вечерок, Борис ходил взад-вперед по перрону Велегжанского вокзала, косясь из-под воротника на покуривающих носильщиков… Курить хотелось смертно, да ведь он же бросил. Дугин поймал себя на том, что здесь, в жидкой толчее встречающих-провожающих, он непроизвольно прячется от тех, кто мог бы его узнать. И дрожит – то ли от холода, то ли от нервного напряжения.
Часа за четыре до этого Борис получил эсэмэску: «Скоро буду проездом через велегжанский вокзал может увидимся». Вот так – без запятых, без точки или знака вопроса в конце. Он тут же позвонил на обозначившийся номер отправителя, мужской голос на том конце прогнусил: «Слухаю!»
- Паша, сынок! – закричал Дугин.
- Ошибочка вышла, братан, - услышал Борис, и в голосе говорившего то ли насмешка прозвучала, то ли – сочувствие.
И – гудки отбоя в трубке.
Дугин хотел было перезвонить еще разок, но… Почему-то не решился. «Не надо рисковать», - думал он, и сам бы не смог себе объяснить, при чем здесь риск, чем он рискует?
За минувшие часы к перрону подошел сначала московский поезд, вслед за ним – питерский… И снова все опустело, обнаженные рельсы посверкивали в тусклом свете фонарей. На дальнем пути, грохотнув, остановился укороченный состав – окна зарешеченные, темные. Немного постоял, а потом судорога зигзагом прошла от головы к последнему вагону, и поезд медленно ушел в ночь, на северо-восток.
Борис ждал и ждал, он знал, что будет ждать хоть до утра, хоть до следующего вечера. Он как-то не сообразил посмотреть расписание прибытия пассажирских поездов, и теперь ведать не ведал, сколько ему еще предстоит ходить взад-вперед по перрону, а спросить было уже не у кого – носильщики куда-то подевались, перрон обезлюдел. Но Борис и не стал бы спрашивать: когда, мол, прибудет следующий поезд? Он словно боялся что-то нарушить в себе, расплескать крохотное озерцо надежды.
Именно так – Надеждой – звалась его единственная в жизни любовь.
Тогда, в восемьдесят третьем, его вызвал начальник спецотдела полковник Мельников, сказал спокойно:
- А не пора ли вам, Борис Витальевич, определиться и сделать правильный выбор? Как вам кажется?
Это «как вам кажется» резануло слух куда отчетливей, нежели стальной, ровный голос начальника. «Как вам кажется?» - именно такой фразой всякий раз заканчивали свою речь члены синедриона, обсуждая приговор Иисусу. Борис уже тогда, в двадцать четыре года, мог по памяти цитировать Евангелие и даже некоторые книги Ветхого Завета, Апокалипсиса, Деяний и Посланий святых апостолов. Знание религиозной литературы, включая оккультную, было обязательным для всех агентов. Такова специфика работы – на грани между реальностью и иллюзией, видимым и невидимым, предчувствием и точным знанием.
Дугин ничего не ответил Мельникову, он подавленно молчал. А тот продолжал:
- Известно ли вам, что когда она была еще маленькой девочкой, в семьдесят первом, ее родители хлопотали о переезде в Израиль?
- Нет, - севшим голосом выдохнул Борис.
- Она еврейка, вы это понимаете? – раздельно, с нажимом, проговорил начальник отдела. – Причем – из неблагонадежных!
У Дугина кора головного мозга покрылась ледяными мурашками. Его курносая, рыжекудрая Наденька – еврейка?! Ее отца и мать он видел лишь мельком, когда в гастрономе Борис и Надя покупали шампанское и мандарины к Новому Году… Родители девушки стояли в очереди за рыбой, и она, испуганно спрятав лицо на груди Дугина, прошептала:
- Не смотри туда… Там мои стоят… В рыбном.
А может, она втайне надеялась, что Борис все-таки захочет подойти к ним, познакомиться? Вместе встретить Новый Год?
Он вгляделся в рыбную очередь и профессиональным взглядом тут же «опознал» родителей Нади. Отец был худой, сутулый и производил впечатление придавленного жизнью человека, мать – обычная усталая женщина, «одна из всех».
Потом Борис нет-нет, да и спрашивал себя: кто из них двоих – он или Надя – исподволь устроил все так, чтобы родители девушки были в неведении относительно связи дочери со старшим лейтенантом спецотдела. И всякий раз Дугин с помощью услужливой памяти приходил к утешительному для себя выводу: это она. Она скрывала его от родителей. Будучи воспитана в принципах строгой социалистической морали, Надя стыдилась перед отцом и матерью из-за утраты девичьей гордости, потери стыда и чести.   
Скрывать свою близость им было не так уж и трудно: Борис уже тогда получил от спецотдела спецквартиру, причем сразу – двухкомнатную, «навырост». То есть – с учетом предстоящей женитьбы и неизбежно воспоследующего за ней увеличения поголовья Дугиных.
А может быть, Надя просто берегла его, Дугина, боялась «стронуть» что-то важное и такое зыбкое в их отношениях, потому и медлила с приглашением к себе домой, для знакомства с родителями? И никогда не заговаривала о свадьбе. Эта девятнадцатилетняя девушка интуитивно чувствовала опасность огласки их близости: она ведь примерно представляла, где работает ее возлюбленный – в какой-то спецслужбе. Знала и о своей национальности, и о давнишних безуспешных попытках родителей уехать вместе с ней в Израиль…
- Идите, - строго сказал Мельников Дугину. – Надеюсь, мне не нужно вам больше ничего объяснять.
Да, Борису не требовалось никаких дальнейших объяснений, тем паче – угроз. Он сделал правильный вывод – и с точки зрения полковника Мельникова и, как ему тогда казалось, с точки зрения всей своей дальнейшей жизни. Пригласил Надю в кафе, где за поеданием полюбившегося ими сорта мороженого сдержанно объявил девушке, что отныне встречаться они больше не будут. Надя вздохнула беззвучно, потом слабо, задумчиво улыбнулась, сказала по-доброму:
- Ладно, Боря. Как хочешь. Я понимаю.
И все.
Почему он просто-напросто не уволился тогда из спецотдела? Никакого кровавого или иного шлейфа, могущего стать канатом, намертво связывающим его с секретной организацией, за ним в ту пору не тянулось. Почему он безропотно, даже с какой-то убежденностью в правоте Мельникова, предал свою любовь? Только ради того, чтобы и дальше нести службу? Ведь именно такую альтернативу – о, теперь-то Дугин это ясно понимал! – предлагал ему в 83-м полковник Мельников. Не выбор между жизнью и смертью, между позором и честью – нет! Ну да, им с Надей пришлось бы пережить некоторые трудности, житейские неурядицы – у Бориса отобрали бы служебную квартиру, лишили возможности устроиться на хорошую работу… Много чего лишили бы. Возможно, им пришлось бы даже уехать из Велегжи куда-нибудь в еще более глухую провинцию. Но ведь не расстреляли бы, ё-моё!
Но данный выбор – любовь и жизнь вместе с любимой - просто не приходил Дугину в голову. Вернее, приходил, но надолго в мозгу не задерживался. В том-то и дело, в том-то все и дело, что он нисколько не сомневался тогда: в случае подачи рапорта об увольнении его именно расстреляют. Толкнут под поезд. Вздернут на люстре в собственном доме. В общем, казнят тем или иным способом как изменника. Никто и никогда – ни преподаватели секретных курсов, ни сослуживцы, ни начальство – не говорили Борису о такой перспективе. Его не заставляли подписываться под строчками: «Если же я нарушу эту клятву, то пусть мои товарищи предадут меня смерти как предателя». Ничего подобного в спецотделе не практиковалось – лишь обычная служебная расписка о неразглашении тайны или иных полученных в ходе работы сведений.
И сейчас, с высоты прожитого и пережитого, Борис с горечью осознавал: ничего бы с ним страшного не произошло, уволься он тогда на все четыре стороны. Ни-че-го-шень-ки. Вот ведь в чем вся подлость судьбы! Или – его собственная подлость?
Почему он не подал рапорт об оставке, почему, ничтоже сумняшеся, загубил свое счастье?
- Потому что ты, по большому счету, трусоват, - громко сказал Дугин, ежась от ветра на велегжанском перроне. – И душевно туп. Ну, так-то, в лихом деле, ты вроде бы и не трус, и не тупица. А трус ты… глубоко внутренний, брателло. Сердечко у тебя узенькое, холопское.
Эти жестокий приговор самому себе был вынесен осенью 2003-го, спустя два десятка лет после убийства любви. И был этот приговор справедливым только отчасти.
Потому что Борис вырос в обыденном и непреложном понимании, что быть евреем – само по себе предосудительно. Что в этом факте биографии есть нечто нехорошее, нечистое. «Грязная кровь», - говорила о евреях мать. И юный Дугин даже не пытался подвергнуть сомнению это утверждение, усвоенное с детства. А потому, услышав от полковника Мельникова шокирующие слова: «Она еврейка!», Борис внутренне содрогнулся от чувства мелкой гадливости, согласился с начальником отдела: да, эта связь порочна, противоестественна. Как кровосмешение. «Грязная кровь». И чувство его к Наде не выдержало такого испытания, дало трещину. В мелодии любви, которая все еще звучала, появилась нотка отторжения.   
Вскоре после расставания с Надей Борис узнал, что стал отцом. Как узнал? Да уж и не помнит сейчас. Но – узнал. Узнал и о том, что вся семья – родители и Надя с крохотным Пашкой – переехали в Московскую область. У Дугина почему-то засело в сознании, что их затравили соседи и сослуживцы. Додавили. Выдавили.   
А Дугину – вот уж не ждал, не гадал! – вдруг взяли да и присвоили звание капитана. В двадцать пять неполных лет! Он по сей день помнит неискренние рукопожатия, завистливые, досадующие взгляды младших по званию коллег, шепоток в коридорах: «Ну как же! Сионистов велегжанских сдал, блин. Тут бы майора ему в самый раз…»
Один лишь дружище Виктор был, вроде бы, взаправду весел, от души поздравлял напарника. Хотя – как знать, как знать. Во всяком случае, выпили они тогда с легким сердцем – Крайнов обладал талантом снимать камни с души. Да еще какие камни! Валуны.      
А окончательно расписался капитан Дугин в получении звания «проверенный, надежный холоп» чуть позже, когда Мельников снова вызвал его в свой кабинет и, снисходительно улыбаясь, сообщил, что Борису секретным распоряжением Центра присвоен ранг 1-1. Этот ранг действительно соответствовал, по умолчанию, майорским погонам. Таковым щедрым жестом Центр с подачи Мельникова давал понять Дугину: его решительный и принципиальный поступок в отношении Нади оценен весьма и весьма высоко, и степень доверия к агенту Дубу стала столь же прочной, как упомянутое лиственное дерево.
Правда, майорского звания Борису пришлось дожидаться долгонько…
Но почему же с наступлением девяностых, когда с необычайной легкостью были отменены все негласные табу в отношении сотрудников спецотдела – женись на ком хочешь, лишь бы не на мужике (до такой маритальной вседозволенности российские тайные службы не докатились и по сей день) – так вот, почему же тогда, когда запреты были сняты, Дугин не разыскал Надю и своего сына, не повинился перед ними, не попытался воссоединиться, зажить одной семьей?
           Да уж потому. Он не мог вычеркнуть из памяти слова Мельникова о том, что в детстве, пусть и не по своей воле, а по родительской, Надя собиралась жить в «капище сионизма». К тому же мотив неприятия «грязной крови» продолжал звучать, он стал фоном его отношения к Наде и эта тупая щепка никак не выковыривалась из подсознания. Хотя к «евреям вообще» Дугин стал относиться по-другому, нежели в детстве и юности. Нормально, короче, относиться стал. Как все. А то как же? Все в церковь – и я туда же, все дружат с иноверцами – и я, конечно, задружусь.
            Любовь его к Наде уже была придавлена толщей времени, она скукожилась до сентиментальных, рвущих сердце воспоминаний. А такая «недолюбовь» не стоила того, чтобы ради нее менять укоренившийся образ жизни холостяка, волка-одиночки. 
Летом 99-го, в разгар всеобщего психоза вокруг пророчества Нострадамуса о наступлении конца света 11 августа «года трех девяток», Борису позвонила Надя. Внезапно. Спустя почти шестнадцать лет разлуки. Позвонила она по домашнему номеру телефона, который у Дугина не изменился и который Надя помнила все эти годы. Она сказала, что живет с Пашкой в Люберцах, что у Пашки со здоровьем и учебой все в порядке. И еще – что она собирается замуж.
- А ты что, еще не была? – брякнул Дугин.
Вот уж точно – дуб. Да еще какой. Дубище! Сортовая, прямо-таки отборная древесина.
- Да вот, все никак не удосуживалась, - весело ответила Надя.
Борис прикинул: сколько же ей сейчас? Выходило: девятнадцать плюс шестнадцать – тридцать пять. «Баба ягодка опять», - почему-то пришла на ум пошлая поговорка. Или… Постойте, это в сорок пять она – «опять», так правильней. И жизненней. А Надя пока что, можно сказать, цветочек, а не ягодка зрелая. Вот бы взглянуть на нее хоть краешком глаза… «Белком глазным, что ли?», - хихикнул в мозгу ироничный бесенок.
А дальше… Дальше Надя говорила, что у ее будущего мужа никак не складываются отношения с Пашкой. Ну ни в какую не хочет сын принять ее избранника. «Лёва ему столько подарков делает, а этот поросенок всё куксится, не берет ничего», - с обидой жаловалась Надя.
- А в чем дело-то? – спрашивал Дугин без особого интереса. – Трудный возраст, что ли, пубертатный период? Мать приревновал?
Надя помолчала, вздохнула.
- Понимаешь, Лёва – еврей. А Паша не любит евреев.
- Что-что? А как же ты?
- Ну, я – это совсем другое дело. Хотя, мне кажется, он и меня по-настоящему не любит.
Дугин начинал закипать:
- А сам-то он кто, Пашка? У вас ведь национальность по матери определяется!
И осекся, но было поздно. Этим коротеньким «у вас» Дугин как бы отгораживался от Нади, от их прошлой любви. И она ровно таким образом и поняла своего давнего возлюбленного. Голос Нади изменился, она продолжала уже как бы механически, словно лишь для того, чтобы просто довести разговор до конца. Исполнить дело – и с плеч долой.
- Пашка твердит, что он русский. Даже в церковь ходить стал – по-моему, нам с Лёвой назло. Я вот к чему все это говорю, Борис. У нас с Лёвой тоже сейчас непростой период в отношениях. Ну… В общем, мужчины не любят жениться. Да еще если женщина с ребенком, да еще если ему уже пятнадцать. Дай нам время притереться друг к другу, сродниться, что ли?
- Да я-то что могу? – чуть не возопил Дугин.
- Можешь, Борис. Можешь. Пусть Пашка поживет какое-то время у тебя, а? Или ты не один?   
 - Один, - как в тумане, ответил Дугин.
А сам уже всецело был захвачен странной волной. То ли волной обновления, то ли… Пробуждения к чему-то неизведанному, такому доброму и безоблачному. Словно проснулся в ясное воскресное утро.
- Ты ведь тоже не любишь евреев, верно? – раздался в трубке смешок Нади, но на этот раз ее веселость явно была нарочитой. – Так что вы с ним сойдетесь, подружитесь. Стакнетесь, в общем.
Дугин летел куда-то в прохладную даль, за которой маячило счастье.
- Ну, а он-то? Он, Пашка? – повторял Борис в радостном возбуждении. - Что он обо всем этом думает? Насчет переезда ко мне. Он же меня никогда в глаза не видел.
- Зато слышал, - твердо сказала Надя. – Знаешь, сколько я ему про тебя всякой всячины рассказывала?
- Хорошей всячины-то? – буркнул Борис.
- Хорошей, хорошей. А мыслей его я не знаю. Не могу тебе сказать, рад он такой перспективе или не очень. Молчит сыночек, вот такой он у нас с тобой уродился.
«У нас с тобой, - отметил Дугин. – Продуманная фраза! И беспроигрышная».
Засуетился:
- Надо бы мне за ним приехать к вам в Люберцы, наверно? Я смогу отпроситься на пару дней, объясню начальству, что к чему.
- Не надо, - отрезала Надя. – Он вполне взрослый и самостоятельный мальчик.  Найдет тебя по адресу. Я позвоню, скажу, какой у него поезд. Просто чтобы ты дома был, когда он в дверь позвонит.
…Сын стоял на пороге квартиры тощий и понурый, с ничего не выражавшим лицом. Вернее, оно выражало апатию, смешанную с обидой и покорностью. Дугин хлопотливо помог ему снять рюкзак, показал место в шкафу, куда можно повесить куртку.
- Ну вот, Паша, ты дома, у тебя своя комната будет, сынок, - радостно тараторил спецагент Дуб.
Он неумолчно нес всякую нелепицу про щи-борщи, про то, что за годы жизни в одиночестве насобачился готовить обалденно вкусную еду… Сын молчал, смотрел куда-то вбок. Он даже не сказал «здравствуй, папа» или «батя, привет». Молча прошел с рюкзаком в маленькую комнату, стал выгружать свои вещи.
«Почему она не сказала, что он аутист? – промелькнула у Бориса мучительная мысль. – Она должна была сказать!»
И вовсе Пашка не был никаким аутистом. Просто – «внутренний» человек. Интроверт, если выражаться заумно.
Сын ни разу не поинтересовался работой Дугина, и Борис сказал про себя: «Ну и слава Богу». Сообщил только, что служит в органах в чине майора. «Мама говорила, что ты уже как минимум полковник, наверное», - равнодушно заметил Пашка.   
 Он никогда ни о чем не просил, и постепенно в их отношениях сложилось что-то неправильное – с точки зрения Дугина, разумеется. «Да не надо мне», - был обычный ответ сына, когда Борис предлагал пойти в магазин и купить ему классные кроссовки, ролики, часы… Агент Дуб и не заметил, как усвоил заискивающие, даже канючащие интонации при общении с этим худым, грустным пареньком. Порой спохватывался, говорил себе: «Так нельзя! Он же тебя совсем уважать не будет!» И взбрыкивал, выплескивая обиду пополам с раздражением:
- Тебе что, так трудно называть меня папой? Или батей? Ну почему, объясни?
Взгляд сына становился страдальческим, он вставал с табуретки и уходил в свою комнату. Или – на улицу. И подолгу не возвращался. Дугин мучился раскаянием, винил во всем только себя одного…
Замка на двери в комнату Пашки не было, и все-таки Дугин каждый раз, подойдя к этой эфемерной преграде, из-за которой не доносилось ни звука, замирал, не решался даже постучать, не то что войти просто так. Сын со своей всегдашней покорностью и отрешенностью на лице ходил в десятый класс, вроде бы учился неплохо – во всяком случае, учителя ни разу не беспокоили Бориса жалобами на Дугина-младшего (да-да, мать при рождении Пашки вписала в его метрику именно эту фамилию – Дугин).
На кухне, во время трапезы, Борис спрашивал несмело:
- Ты бы хоть рассказал, что у вас в школе было.
- Ничего особенного, - мычал Пашка, жуя.
- А кто твои друзья? Ты водишься с кем-нибудь? А, может, тебе какая-нибудь девочка нравится? – жалобно допытывался Дугин-старший.
И снова в ответ – молчание. Это не был игнор в полном смысле слова, просто сын не хотел разговаривать, и все тут. Борис, пугаясь, что Пашка сейчас встанет и уйдет с кухни, замолкал.
Дугин досадовал, что при сыне он становится совсем другим человеком, перестает быть авторитетным, эрудированным агентом спецотдела, опрощается до сюсюканья или, наоборот, назидательности. Выходило скучно и фальшиво. Он почему-то не решался раскрыться перед Пашкой, увлечь его своей личностью, стать товарищем по жизни.
- Нельзя быть таким угрюмым, сынок, - занудно выговаривал он Пашке. – Люди этого не прощают. Ты молод еще, тебя жареный петух в задницу не клевал.
И Пашка – надо же! – вспыхнул:
- Как может клеваться жареный петух, а? Его ведь без головы жарят, значит, и без клюва!
Борис восхитился такой неожиданной логикой, но виду не показал.
В подтверждение борисовых слов сын пару раз приходил домой с фингалом – видно, и в самом деле, не всем в классе нравилась его отчужденность. Борис приставал с расспросами: что случилось? Ну, а ты-то ему в ответ врезал? И снова в ответ – упорное молчание. Было видно, что Пашка в эту минуту изо всех сил заставляет себя терпеть надоедливого «дядьку».
Дугин мучил себя вопросом: любит ли его сын хоть сколько-нибудь, хоть на полстолечки? Или он просто воспринимает живущего с ним взрослого мужика как неизбежное бытовое обстоятельство?
В конце концов майор смирился с таким, с позволения сказать, общением. «Дурак, у тебя появился сын, он живет с тобой под одной крышей, ты видишь его каждый день, можешь о нем заботиться. Чего тебе еще надо? Не гневи ты Бога, ведь это настоящее чудо, что ты обрел Пашку! У тебя же больше никого никогда не будет, ты это понимаешь, дурапляс? Вот исчезнет он, и как ты будешь жить дальше? Ты уже не сможешь жить, как прежде, так, как будто его совсем и не было рядом!»
И Борис впал в тихую, невидимую миру радость, ставшую драгоценной и тщательно скрываемой изнанкой его бытия. Но была в этой радости и смутная тревога.
Заходил Крайнов с урочной бутылкой водки, Пашка лепетал чуть слышно: «Здравствуйте, дядь Вить» - и растворялся в своей комнате. Крайнов нарочито бодреньким голосом кричал вослед пареньку:
- Паша, посиди с нами, послушай наши тары-бары!
Дугин шикал на друга, они топали на кухню, наполняли стопочки - под осетровую тешу и маринованные огурцы. А из-за стенки на них так и веяло осуждением.  Или это Дугину только мерещилось?
- Ты давай вот что, Виктор, - сказал он однажды сбивчиво, собравшись с духом. – В общем, не будем больше у меня выпивать, лады?
- Как скажешь, - легко согласился Крайнов.
В один из дней Борис осмелел, весело спросил сына:
- Чем ты хоть там занимаешься, у себя в келье монаха-отшельника? Рисуешь, что ли?
И угадал!
- Ну да, рисую, - потупившись, ответил Пашка.
И неожиданно сказал, к радости Дугина:
- Хочешь, покажу?
В этот момент в глазах сына впервые мелькнула юная жизнь, его затаенная мечта, смешанная с опасением: а вдруг мои творения не понравятся, вдруг этот добрый, хороший дядька их осмеет?
Пашка резво метнулся в свою комнату, принес целую стопку листов ватмана. Борис осторожно перебирал их, с серьезным видом разглядывая то, что сын называл рисунками.
И вовсе это были не рисунки, а какие-то непонятные… Чертежи – не чертежи, а – так, нагромождение серых карандашных линий. Глядя на них, казалось, будто лежишь на траве внутри опоры высоковольтной передачи. Линии утягивали взгляд куда-то вдаль, сквозь бесконечную, сужающуюся решетчатую башню. Или – трубу… И всякий раз очередной рисунок чем-то отличался от предыдущего, словно автор искал неведомый доселе, идеальный вариант расположения линий. Тот графический пазл, при взгляде на который (или – сквозь который) человек уже не сможет вернуться в эту действительность, улетит в другой мир, другое измерение. Вылетит в трубу его бессмертная душа, высосет, исторгнет ее из тела воронка бесконечности.
- Это всё – эскизы, сынок? Наброски? Ты что-то ищешь, какой-то смысл?
Он хотел было добавить: «смысл бытия», но вовремя осознал, что это прозвучало бы вульгарно.
- Я ищу выход, - сказал Пашка. – Выход отсюда.
«В нуль-пространство», - пояснил для себя Дугин.
Щеки сына порозовели, глаза влажно блестели, как при высокой температуре, голос дрогнул от радости:
- Я наткнулся в интернете, еще в Люберцах, на волшебные рисунки Афанасия Кирхера… Афанасий – значит «бессмертный».
Дугина словно мягко толкнули в левую часть груди. Кирхер! Ученый монах-иезуит, чей потомок, Ганс Штильмахер, передал ему, агенту Дубу, расшифровку манускрипта XV века!
А сын продолжал в несвойственной ему ажитации, глотая слова:
- Кирхер, величайший мечтатель позднего Средневековья! По его фантазиям тогда же, при нем, были выполнены гравюры и литографии. Все эти системы зеркал, уходящие куда-то анфилады комнат… Башни… Я заглянул и словно очутился в ином, далеком мире, где все было совсем не так, как мы себе представляем. Вообще не представляем… Я открыл для себя, что можно, можно с помощью рисунка очутиться в другом измерении. Кирхер не успел, он растрачивал свой гений на изобретение микроскопа, магнитофона, подводной лодки, тайных шифров для переписки королей… Ах, как мне его не хватает!
- Кого?
- Кирхера. Но я обязательно встречусь с ним ТАМ. В его и моем мире. 
Борис молчал ошарашенно.
А Пашка все не мог выговориться:
- Были те, кто уже пытались… До меня. Знаешь, зачем Казимир Малевич нарисовал свой «Черный квадрат»? Он изобразил вечность. Она выглядит именно так. Пустота. Тишина. Ни лучика света. Абсолютный ноль. Будущее человечества.
- А его «Красный квадрат»? – спросил машинально Дугин.
- Это начало всего. Сотворение мира. Но для людей куда притягательней конец света, чем его начало. Поэтому «Черный квадрат» более обсуждаем. 
Тут бы Дугину и зацепиться за момент, продолжить тему, которая столь явно интересовала сына. Спросить, к примеру: «Ты любишь Малевича? А Кандинского? Слышал про художественную школу «Утвердители нового искусства», УНОВИС, которую Малевич в пику Шагалу создал в Витебске? А Кандинский переплюнул Малевича в своем абстракционизме…»
Для такого разговора у Бориса хватало эрудиции.
Но Борис заставлял себя молчать. «Не гони лошадей, Дуб. Не спугни, не стронь это хрупкое начало общения. На сегодня достаточно, ты уже хорошо продвинулся. А дальше… Не нарушай границ, не лезь глубже в его зыбкую душу».
И момент был упущен – тот неповторимый момент, когда они, сами о том не подозревая, были предельно близки к пониманию друг друга, когда стали на какую-то минуту отцом и сыном…
Паренек снова замкнулся в себе. Он был уверен, что Дугин просто не воспринял его рисунки всерьез.    

                ***

Неожиданно Пашка согласился получить от Бориса в подарок компьютер. Беспрестанно балагуря, с нервической радостью, Дугин повел сына в магазин. Потом вызванный на дом мастер налаживал программы, и вот уже едва слышное мерное гудение компьютерного вентилятора доносится из-за неплотно прикрытой двери в Пашкину комнату. Все-таки – не тишина.
- Ну как, ведь здорово, сынок? – доставал парня вопросами Дугин-старший.
- Конечно, здорово, - впервые за все минувшее время улыбнулся Пашка. – Я освою компьютерную графику, и мне легче будет вычислять и прокладывать линии. Теперь я точно отыщу единственно возможный вариант перехода.   
- Так что же ты раньше не сказал, что тебе нужен компьютер? – притворно возмущался Борис. – Я бы давно уже его купил.
И снова на лице сына возникло отчужденное, горестное выражение. «Оставь его в покое, он ведь наконец-то рад и доволен», - одернул себя Дугин.
По утрам он неизменно готовил им овсянку – по выверенному до секунды рецепту, строго определенной степени готовности и консистенции. При поедании каши чудилось, будто овсянинки попискивают на зубах, и Дугин причмокивал от удовольствия. С какими чувствами ел каждодневную вязкую жижу сын Пашка, Борис не знал. Главное – ел безропотно, как, впрочем, любую другую еду, заботливо приготовленную Борисом на обед и ужин.
«Однажды утром ты встанешь, а Пашки в квартире не будет, - как нечто неизбежное, воображал себе Дугин совсем недалекое будущее. – И ты найдешь записку на кухонном столе: отец, мне надоела твоя овсянка, живи дальше, как хочешь, а я – сам по себе». Только вот будет ли в этой прощальной записке слово «отец»?»
В 2001-м, посреди лета, когда Пашке уже исполнилось семнадцать, позвонила Надя:
- Мы с Лёвой уезжаем в Израиль, Пашу берем  с собой, - торопливо говорила давно чужая для Бориса женщина на том конце провода. – Собирай его в дорогу и отправляй в Люберцы, все документы на него уже есть.
- Не все, - сдержанно отвечал Дугин. – Кое-чего не хватает. Главного.
- Это чего же? – изобразила удивление Надя.
- Моего согласия на вывоз мальчика за границу на ПМЖ. Пашка несовершеннолетний, так что…
- Ты не дашь разрешения? – деланно возмутилась Надя.
И Дугин сразу, безошибочно понял: именно такого ответа она ждала от него, на такой ответ и надеялась.
Надя принялась срамить и бесчестить Бориса за его эгоизм, сбивчиво говорила о преимуществах жизни в Израиле для парня, о том, что Дугин хочет погубить будущее Пашки, подчинить его судьбу вновь надвигающемуся на страну «совку»… И чем больше слов она произносила, тем с большей горечью Борис осознавал: она рада окончательно избавиться от сына, этого грустного мальчика, который не такой, как у всех, который будет для них обузой в новой жизни. «Эх, Пашуля, никому ты не нужен, кроме меня, даже родной матери. А сколько раз ты, Надюша, звонила, чтобы узнать, как дела у сына? А? Я считал, Наденька: семь раз. За почти что два года».
- Давай спросим его самого, хочет ли он с вами в Израиль, - жестко бросил в трубку агент Дуб.
И, не прикрывая ладонью микрофона, крикнул:
- Паша, мама звонит!
Сын появился в дверном проеме, смотрел насупленно.
- Паша, мама хочет, чтобы ты вместе с ней и дядей Лёвой поехал жить в Израиль. Ты как, сынок? Будешь говорить с мамой?
- Не буду. И в Израиль не поеду. Что мне там делать? Я не еврей. Я русский.
- Слышала? – крикнул в трубку Дугин, не скрывая своего торжества. – Не получишь ты от меня разрешения! Не поедет с вами Паша! Он со мной останется, со своим родным отцом!
И швырнул трубку на рычажки.
Пашка смотрел на него каким-то новым взглядом.
- Спасибо, отец, - сказал он тихо.
Отец! Наконец-то Пашка впервые произнес это слово! И так теперь будет всегда. Отец и сын.
«И Святой Дух», - снова квакнул в сознании Дугина глумливый бесенок. Словно предвидел, что больше не услышит Борис от сына в свой адрес этого желанного им слова – отец. Или – батя, папа… Нет, никогда не услышит.
И сырой осенней ночью 2003-го, бродя по пустому перрону велегжанского вокзала, под туманным протуберанцем фонаря, Борис пытал себя: «Могло ли все быть иначе?» И всякий раз в мозгу стучало неумолимое: «Да, могло».

                Глава десятая 

В Никандровском доме скорби сморщенный главврач отпаивал теплой, с тухлинкой, водою совершенно раскисшего Тимофея Ильича.
- Ну-ну, хватит, вы же солдат. Так… Рассказывайте все о семьдесят девятом.
- Да зачем же это, зачем? – всхлипывал Тимофей Ильич.
- Я сейчас объясню, - с ангельским терпением, протяжно, втолковывал пациенту Платон Антонович. – Понимаете, капитан, психиатрия – наука непростая, малообъяснимая и, в то же время, здесь есть вековые наработки. Прежде чем объявить вас полностью свободным от нас, я должен убедиться, что вы избавились от застарелых комплексов: чувства вины, безудержного желания что-то исправить, повернуть вспять… Иначе вы к нам сюда вернетесь на постой, смею вас заверить. Вам нужен мир душевный, внутренний баланс. А для этого требуется выплеснуть из себя до капельки, без остатка, всю ту губительную энергетику чувства личной вины за случившееся, которая копилась годами. Я хочу помочь вам, вот и все. Доверьтесь мне.
- Хорошо, - севшим голосом проговорил Тимофей Ильич. – Я все расскажу. Если можно, налейте чего-нибудь.
Хозяин кабинета деловито поднялся, распахнул низенький шкафчик, достал бутылку с золотистой жидкостью.
Тимофей Ильич выпил из мензурки, поморщился.
- Мы тогда, в январе семьдесят девятого, проводили операцию совместно со спецслужбами Ирана.
- Где?
- Здесь, в Велегже. Откуда у САВАК* появились такие точные сведения о присутствии в нашем городе той личности…
- Можете не называть имя, я понимаю, о ком вы говорите.

* - тайная полиция последнего шаха Ирана Мохаммеда Реза Пехлеви.

- Ну да… В общем, мы понятия не имели, откуда у иранцев такая осведомленность. В Москве знали, конечно. Тогда шах доживал последние дни, врачи уже вынесли ему свой приговор. Умирать ему не хотелось… Приехали три офицера САВАК, все – полковники. Матерые спецы. Прямым спецрейсом из Тегерана в Велегжу, тогда у нашего города еще было воздушное сообщение с миром. А в Тегеране аэропорт уже несколько недель был закрыт. Из-за Хомейни. Но эти прилетели. Многие детали операции были от меня скрыты, да и не только от меня - от всех, в общем, были скрыты. Мы делали, что скажут. Эти из САВАКа, чувствую, одни бы управились, без нас, но дипломатически и политически это было недопустимо. Мы прикрывали. Создавали завесу, что, дескать, это наша и только наша операция. Кодовое название операции звучало вроде бы как будто на фарси – «Реф-Сага». Что-то связанное с собакой, сукой. Собачья голова…
- Агасфер, - отчеканил главврач. – Это палиндром, перевертыш.
- Да. Я это уже потом понял. Что «Реф-Сага» означает «Агасфер». Я на фарси не говорил, но понимал многое. Они этого не знали. А я их разговоры внимательно слушал. Наш объект работал на бензоколонке заправщиком. За городом. Я к тому времени уже привык ничему не удивляться. В Саратове простая рабочая девчонка, шалава, обратилась в камень. Наши эту статую говорящую видели, фотографировали. Ложками по ней стучали.
- Ну хватит! Не уклоняйтесь в мистику! – главврач «в тему» звякнул чайной ложечкой о стакан в старинном серебряном подстаканнике.
- Да, - продолжал Тимофей Ильич ровным, деревянным голосом; он неподвижно смотрел перед собой, ни разу не моргнув. – Нам говорили, что объект должен быть взят живым. И тут что-то пошло не так. Мы вроде бы все предусмотрели, но эти иранцы… Они вели себя как-то странно. У них были совсем другие задачи.
- Какие?
- Какие-то другие. Нам сказали, что мы спасаем шаха Мохаммеда. Все дело было в том мужике с бензоколонки. Но он был не иранец. У него что-то было такое, что нужно было забрать и передать шаху. Любой ценой. Заграбастать какого-то заправщика – плевое дело, мы не понимали, зачем столько спецов. В результате у нас левая рука не знала, что делает правая. Кто-то нас предал, скорее всего.
- Иранцы?
- Может быть. Тот мужик успел поджечь бензоколонку. И сам взорвался вместе с цистернами. Я понял из их переговоров на фарси, что эти трое из САВАК были очень довольны таким исходом дела.
- А наши?
- Ну… Место взрыва оцепили, и мы там долго в головешках копались на пепелище. Что искали – не знаю. Только я слышал, как кто-то сказал: «Это не должно было сгореть. Это не может сгореть». Я не знал, о чем там речь. А потом я слышал еще вот такое: «Лучше, чтобы оно сгорело, чем попало к людям шаха Мохаммеда». Это, правда, было тайком от высокого начальства сказано. Но, в общем, наверху тоже были в целом довольны. Все мы получили награды. Мне дали орден «Дружбы народов». И денег дали. Другим тоже – награды, премии.
- А что иранцы? Куда они делись потом?
- Эти три полковника из САВАК улетели. Но улетели от нас они почему-то не в Тегеран, а в Вашингтон. Обычным рейсом из Москвы.  Во всяком случае, так я понял из их разговоров на фарси. А через пару недель, в начале февраля семьдесят девятого, шах был свергнут. Он уехал в Египет и вскоре умер.
- Почему вы упустили этих иранцев?
- Тогда многое было непонятно. Все думали, что Советский Союз был за Хомейни и против шаха Мохаммеда, наши газеты и телевизор орали о  распрекрасной революции в Иране. Но нам почему-то была дана команда спасать шаха. Нам говорили, что он наш личный друг. Мы спасали одного конкретного человека, а не режим. У нас не получилось.
Главный врач походил по кабинету, остановился у окна. С берега Пушты доносилось разухабистое пение бабы про сладку ягоду…
Тимофей Ильич смотрел на Платона Антоновича вопросительно, беспомощно.
- Мелюзга. Шантрапа, - цедил хозяин кабинета.
Взорвался:
- Ты знаешь, щенок, почему в том же семьдесят девятом Хомейни взял в заложники все американское посольство в Тегеране? Почему, не задумываясь, фактически объявил войну США? Потому что шах Мохаммед Реза Пехлеви из Египта собирался в Америку, в Лейк-Плэсид! И условием освобождения американских заложников было недопущение приезда шаха в США. Потому что… Он должен был там кое с кем встретиться! В Лейк-Плэсиде. С кем же, спросишь ты? А сам подумай. Может, с одним из тех полковников-иранцев, которых вы просрали? А, может, улетал в Вашингтон из Москвы уже не полковник САВАК, а заправщик бензоколонки под видом полковника САВАК? А, может, то, что вы искали на пепелище, было при нем?
- Вряд ли, - пробормотал Тимофей Ильич. – Это уже мистика.
- Тут всё – мистика! – рявкнул Платон Антонович. 
Главврач помолчал немного, заговорил снова:
- Ради того, чтобы эта встреча шаха Мохаммеда с кем-то неизвестным в Лейк-Плэсиде ни в коем случае не состоялась, в Иране готовы были на все! Даже на атомную бомбардировку своих городов! И шах Мохаммед пожалел свой народ, сам отказался ехать в США! Остался в Панаме. А через несколько дней умер и только тогда американские заложники были освобождены.
Иссеченное морщинами лицо старика покрылось алыми пятнами, словно волдырями. Он тяжело дышал, голос его срывался на фальцет:
- Теракт одиннадцатого сентября имел своей целью не какие-то убогие башни-близнецы в Нью-Йорке и не Пентагон, а Лейк-Плэсид возле Вашингтона! Целью был даже не сам Лейк-Плэсид, а кое-кто один в этом самом Лейк-Плэсиде! И вовсе не президент и не прочая высокопоставленная шушера. Уничтожить любой ценой должны были кое-кого посерьезней. Вот так-то, парень. И только в последний момент цель по неведомой причине заменили. И все довольны: ни «пентаграмма», ни мировое правительство не пострадали! А на самом деле… Кто-то кого-то пересилил, переиграл. Идет большая игра, а вы все повелись на подмену!
В приоткрывшуюся дверь заглянула все та же нереально красивая молоденькая медсестра, лицо ее было сосредоточенно-деловым. Девушка оценивающе посмотрела своими серыми, прозрачно-водянистыми глазами на главврача, снова затворила за собой дверь.
- Только ничтожества могут говорить, что не желают жить вечно, - сверкал глазами старик в белом халате. – А настоящий человек, творец истории, обязан стремиться к вечной жизни! Обычная жизнь слишком коротка для воплощения грандиозных планов. Поэтому все Персифали, все великие личности ищут Чашу, ищут Святой Грааль, чтобы быть вечно молодыми, вечно счастливыми и вечно непобедимыми. Только напрасно старались Ланселот, Гитлер, Далай-лама, барон Унгерн, члены ордена «Приорат Сиона», тамплиеры… Чаша, Святой Грааль, уже давно обрела своего хозяина! И он – вечен. Бензоколонку они взорвали, видите ли! Вот и все, на что вы способны. Кишка у вас всех тонка! Вы тогда, в январе семьдесят девятого, поверили своим незрячим глазам! Неужели такой простой вещи не понимали, что обмануть зримо, вещественно – это азы, это делается на раз-два-три! За этой видимой правдой, которую можно пощупать, взвесить, проанализировать, скрываются прикровенные, невидимые взаимосвязи!
Последние слова старик уже не выкрикнул, а прохрипел, выдавил из себя. В кабинет стремительной походкой влетела давешняя медсестра, обдала Тимофея Ильича свежим ветерком… Казалось, девушка и главврач вообще не обращают внимания друг на друга: она видела только плечо своего босса, куда и всадила заранее подготовленный шприц, прямо сквозь халат, даже не закатав Платону Антоновичу рукав, не протерев место укола ваткой со спиртом. А он продолжал говорить, не замечая кинжальной инъекции, но уже чуть поспокойнее:
- Большая окружность мироздания продолжает вращаться, и Велегжа – в центре этой окружности! Здесь – сакральная точка, от которой расходятся незримые лучи силы. Вы – слепцы, вы видите только то, что материально. Вы смеетесь над Иваном Грозным, называете его параноиком, бесноватым. А он заложил здесь, в Велегже, не только российскую, но мировую столицу! И она существует. Но до времени сокрыта от миллионов непосвященных.
Тимофей Ильич не мог видеть, как девушка исподволь наблюдает за ним, жалким, потным и одноруким.
- До времени! И это время приближается, оно уже близко, при дверях! – чревовещал старик-главврач. - Я и такие, как я, стоим на страже этих дверей, чтоб распахнуть их в урочный час.
Тимофей Ильич свесил голову от охватившего его изнурения.
- О-о-о, - словно во сне, выдохнул ущербный визитер.
Старик между тем милостиво кивнул медсестре, и та вышла. Платон Антонович обессилено опустился в кресло, прошипел: 
- Трепещите… И хватит юродствовать, Шведов.
Властелин калек быстро, буквально на глазах, приходил в себя, возвращаясь в свое обычное состояние здешнего князька. Только что потрясавший устои вечности «привратник мироздания» улетучился, испарился.
- О провале операции «Реф-Сага», то есть «Собачья голова» в январе семьдесят девятого, я знаю и без вас. Ну, вы уточнили кое-что, спасибо.
- Так что же вы еще хотите от меня услышать? – обреченно спросил Тимофей Ильич.
- Сами прекрасно знаете, что. Я должен знать все о вашем участии в другой операции, гораздо более секретной. 
И снова помолчали.
- Вы, капитан, так и не сказали тогда на допросах всей правды, - сказал главврач после паузы.
И произнес слова, которых Тимофей Ильич боялся больше всего на свете:
- Та спецоперация называлась… «Мстители Верховного!» 

                Глава одиннадцатая

И случилось именно так, как представлял себе Дугин: опустевшая без Пашки квартира, записка на столе… Что ж, по вере вашей да будет вам.
К осени 2002-го у сына подошел срок призыва в армию. Он закончил школу, но никуда не поступал – а куда, скажите на милость, поступать парню в Велегже? В педагогический институт? В маслодельный техникум? Борис в глубине души был доволен, что Пашка не рвется в Москву или Питер, остается с ним. Все корпит над своими рисунками, что-то вычисляет. Наверное, угол наклона линий в своей решетчатой «трубе», ведущей в иное измерение. И агент Дуб все оттягивал и оттягивал решительный разговор с сыном о его ближайшем будущем.
Наконец, сел перед сыном на кухне, Пашка молча хлебал остывший борщ.
- Сынок, тебя ведь со дня на день в армию забреют, ты хоть думаешь об этом? – начал он с укоренившимися просительными нотками в голосе.
Сын молчал – вот ведь стена непробиваемая!
«Ему не сдюжить в армии. Не выживет такой, как он», - мысленно стонал Борис.
- Можно устроить тебе медицинскую справку о негодности, - канючил Дугин. – И вообще… Мне ведь достаточно поговорить с военкомом, пойми, я могу решить вопрос!
Мысль о том, что он может «решить вопрос», не спросясь сына, конечно же, приходила Борису в голову. Но он боялся что-то предпринимать, не поставив Пашку в известность. Он не знал, как поведет себя паренек, узнав об отцовской протекции, о непрошеной опеке. А вдруг обидится насмерть, да и уйдет?
Сын поднял голову от тарелки, твердо посмотрел на Бориса:
- Не надо. Я сам решу. 
- Конечно, сынок, - засуетился Дугин. – Конечно, сам… Если что, там мясо еще есть на сковороде.
И через несколько дней – вот она, так долго, с тоской ожидаемая Борисом записка на кухонном столе: «Прощай, отец. Я знаю, тебе нетрудно меня отыскать. У тебя есть большие возможности. Прошу, исполни мою просьбу, не делай этого!»
Первая и последняя за все прошедшее время просьба Пашки, сдобренная словом «отец». Через силу, поди, вывел эти четыре буквы на тетрадном листе.
Дугин ринулся в комнату сына. Нет ни рюкзака, ни одежды. А главное – нет пашкиных листов ватмана с рисунками. Он просто не закончил. Не успел. Значит, не вылетел в свою заветную «трубу», куда-то в свой выдуманный мир. Он все еще здесь, на этой земле, в этой реальности.
Потом Дугин звонил в Люберцы, на квартиру Нади – которая, что удивительно, все-таки отписала ее Пашке в собственность. Не продала. Может, там он прячется, скрываясь от призыва? Но по едва уловимой, безжизненной интонации гудков Борис угадывал, что раздаются они в пустой люберецкой квартире. Гудок звучит совсем по-другому, если там, рядом с телефонным аппаратом, находится живой человек, который просто не хочет брать трубку.
А вдруг он все-таки в Люберцах, в своей собственной квартире, и всего лишь вышел в магазин за продуктами? Делает запасы на случай долгого сидения взаперти. Денег у Пашки, по представлениям Дугина, было предостаточно, Борис то и дело давал сыну немаленькие суммы «на то да се», и непохоже было, что Пашка их тратил. «Мне только нужна ясность, я вовсе не собираюсь нарушать волю сына», - оправдывался перед собой Дугин.
Спустя неделю Борис не выдержал и сделал запрос в Московский областной спецотдел: «От спецагента 1-1 (код «Дуб»). Просьба выяснить, не находится ли сейчас в Люберцах Дугин Павел Борисович, 1984 года рождения. В случае необнаружения названного объекта в Люберцах дальнейшего выяснения его местнонахождения не проводить».
Ответ пришел быстро: Пашка в Люберцах не появлялся.   
Зато, в очередной раз переворачивая вверх дном комнату сына, Борис впервые обратил внимание на то, что исчез Пашкин загранпаспорт, который Дугин оформил ему совсем недавно – мол, пусть будет, сынок. На всякий случай. И фамилия там была, по воле спецагента Дуба, проставлена слегка измененная: Дулин. Тоже – на всякий случай. Как будто сердце чувствовало… Так что если Павел Дугин в розыске, то Павел Дулин с легкостью пройдет пограничный контроль.
Немало есть стран, куда можно вылететь без визы, ох, немало. Тот же Израиль, к примеру. Что ж, не худший вариант. «И, надеюсь, временный», - говорил себе Дугин.
Сын был прав – агент 1-1 под кодовым именем «Дуб» мог многое. Как минимум – приложить совсем небольшие усилия и отыскать Пашку. Но сын ушел от него добровольно, и Борису больше всего на свете хотелось, чтобы так же добровольно сын к нему вернулся. Без принуждения. И уже навсегда.
И вот, спустя год – такое СМС-сообщение! «Буду проездом в Велегже». Можно «пробить» телефон, отследить, кем и откуда послано письмо. Но Дугин знал, что не будет этого делать. Просто не сможет себя заставить. Что-то внутри него противилось таким помыслам, сковывало по рукам и ногам. Борисом овладел непонятный душевный ступор. И в этом ступоре – он чувствовал! – ему предстоит жить долгие годы. «Таков новый фон твоей жизни, привыкай и смиряйся, Дуб!»
Эти слова он твердил себе и на покрытом изморосью ночном перроне.
Вдруг Борис резко остановился, прервав бестолковый гон. Он явственно ощутил присутствие Пашки! Сын где-то здесь, он точно был здесь, неподалеку, смотрел на Бориса, истерзанного ожиданием…
«Где ты, Паша? – беззвучно кричал Дугин. – За каким столбом прячешься, из-за какого киоска выглядываешь?»
- Паша, ты где? – выкрикнул Борис беспомощно.
И вдруг все понял.
Их встреча уже состоялась – здесь, на велегжанском вокзале. Они уже посмотрели глаза в глаза друг другу! Нет, вернее – в одни глаза. Сын смотрел на одинокую фигуру отца из тюремного вагона поезда, что недавно притормаживал на минутку у дальнего перрона. А Борис видел только решетку на окне вагона, за которой припал к холодному стеклу Пашкин лоб.
Этот поезд, этот вагон, который по сей день именуют «столыпинским», шел через Велегжу в Воркуту. На угольные копи. На зону.
Несколько часов назад кто-то из добрых зэков дал Пашке свой мобильник – да-да, среди заключенных есть такие, кто ухитряется иметь при себе сотовую связь. Но вот фонарика в темном вагоне не нашлось, Пашка не смог подать отцу сигнал…
Почему ему не сообщили, что сын арестован и под судом? Обязаны были сообщить – хоть из Липецка, хоть из Хабаровска. Да очень просто: на допросе Пашка сказал, что отца у него нет, мать с мужем где-то в Израиле. И органы не утрудили себя розыском Нади – зачем?
А может статься, что Дугину все-таки пытались сообщить о сыне, но бдительный Насоновский спецотдел «блокировал» эту весточку…
Внезапно возникла и стала разливаться боль в правом бедре – чуть выше давнего ранения железным копьем. Отдает вверх, собака… Дугин, ссутулившись и приволакивая ногу, пошел куда-то прочь.
В эту минуту ему больше не хотелось жить на свете.

                Глава двенадцатая

- Вы ведь хотите спокойно жить на этом свете? – допытывался Главпсих у Тимофея Ильича. – Хотите быть свободным от нас?
И торжествующе, властно ответил за однорукого визитера:
- Хотите. Я знаю.
- Хочу, - прошелестел Тимофей Ильич.
Просительно выпятив губы трубочкой, протянул Платону Антоновичу мензурку:
- Можно?
- Можно, - поощрительно закивал хозяин кабинета. – Сейчас – можно.
И снова наполнил узкую тару желтоватой, густой жидкостью.
Тимофей Ильич заговорил, и от выпитой мензурки его все больше и больше клонило в тягучий сон, а спиртсодержащее зелье было не только вязким на ощупь языка, но и вязало этот самый язык, распластывало его во рту.
Платон Антонович хмурился, то и дело приговаривая: «Пожалуй, многовато все-таки на фоне препаратов, но ничего, сойдет».
Наконец, Главпсих не выдержал:
- Вы меня самого с ума сведете, Шведов! Значит, операция «Мстители Верховного», проводимая в конце семьдесят девятого в Велегже, была напрямую связана с вторжением советских войск в Афганистан? Так, по-вашему?
Тимофей Ильич виновато повел плечами, поочередно укладывая голову то на левое, то на правое, словно в чем-то оправдываясь.
- Выходит, так, - промямлил освидетельствуемый.
- А почему? – вопросил мозгоправ сурово. – Вы хоть догадываетесь? Вам это понятно?
И опять несчастный Тимофей Ильич лишь извивался извинительно: мол, нет, не догадываюсь, куда уж мне понять…
- А для чего вообще была предпринята эта гиблая затея – вводить войска в Афганистан? А? Устраивать самим себе этот наш доморощенный Вьетнам? Вы что думаете, в Политбюро дураки сидели, не понимали, во что ввязываются? Нет, там вовсе не дураки! Просто возраст… Он позволял особо-то не бояться последствий.
Каждый очередной выкрик Главпсиха шершавой занозой впивался в больной мозг Тимофея Ильича, он все туже и туже втягивал голову в плечи. А главврач продолжал, распаляясь:
- Да, причин для оккупации Афгана было несколько. Но уж никак не та, о которой принято говорить – дескать, надо было упредить американцев. Советская верхушка прекрасно понимала, что Америка не собирается воевать с СССР. Да, причин было несколько. Взвешивали все «за» и «против». Но перевесила на чаше весов одна гирька, самая важная. Брежнев был закоренелым болельщиком, так-то вот. Спортивные успехи Родины были для него чуть ли не на первом месте. А впереди – Олимпиада в Москве! Ее преподносили народу как нечто равноценное построению коммунизма к восьмидесятому году. Ну, не построили, зато расцвели так, что Игры у себя проводим! И эти игры во что бы то ни стало надо было выигрывать. Побеждать в командном зачете Америку. Ведь именно Америка была главным соперником олимпийской сборной Советского Союза на протяжение десятилетий.
Платон Антонович отдышался, прокашлялся.
- И тогда на стол генсеку легли данные разведки, что США готовятся прислать в Москву какую-то фантастическую, непобедимую команду. И, якобы, по всем прогнозам - она била нашу в общем зачете. Леонид Ильич поверил. Предстоящего командного поражения, да еще в Москве, он не мог допустить. Генсек на пороге смерти считал, что Олимпиада-80 – главный итог его правления, по сравнению с которым все остальное меркнет, не стоит исторической памяти. Как победить американскую команду олимпийцев? Ответ прост: спровоцировать США на бойкот Олимпиады! А заодно – их союзников: англичан, немцев, испанцев… Неважно, что игры будут непредставительными – в истории это не останется, а останется лишь общая победа СССР! Так втолковывали Брежневу, и он сдался, разрешил атаковать дворец Амина и вводить войсковой контингент. Уфф…
Главврач походил по кабинету, еще раз своим зорким взглядом окинул Тимофея Ильича, хотел было даже посмотреть ему в зрачки… Передумал, продолжил, вновь покрываясь алыми пятнами:
- А вы, двуногих тварей миллионы, повелись на подмену, как обычно! Перепутали причину со следствием. Афга-а-ан вам подсунули, военную угрозу со стороны США, с вас и довольно.
В дверь снова мельком заглянула медсестра, Платон Антонович кивнул ей, что, мол, все под контролем.
- Но было опасение, - продолжал он чуть спокойнее, - что вялый Картер поведет себя столь же нерешительно и мягкотело, как в истории с американскими заложниками в Тегеране. Что он заболтает вторжение Советского Союза в Афган, будет оправдывать свою трусость недавними венскими договоренностями. Как быть, если вдруг в Вашингтоне примут решение, несмотря на советскую агрессию против Кабула, все-таки послать американских олимпийцев в Москву? Хм, задачка! Требовалось вызвать массовый эмоциональный всплеск в США, широкое общественное возмущение, которое сподвигнет администрацию Картера на бойкот олимпиады в Москве. Это предполагаемое возмущение американцев, англичан и всего Запада в целом должно было основываться на каких-то близких и понятных простым людям вещах, а не на геополитике. Ну что для простого американца какой-то там Афганистан? Он Вьетнамом сыт по горло до скончания дней своих. И вот тогда-то, за месяц-два до штурма дворца Амина, в Велегже и появились эти самые сектанты… Не в Москве или Питере, а именно в Велегже - для пущей правдоподобности. Дремучая провинция с медведями посреди улиц, с балалайками и неизбывной водкой – всем тем, что в представлении дураков-англосаксов олицетворяло Советский Союз. Вот он, дескать, подлинный социализм, который на самом-то деле – сатанизм! Представляете, какой готовился общемировой всхлип? В СССР секта одержимых убивает кумиров всей планеты! Сенсация. Уж подать-то ее в главных газетах Запада мы бы сумели, это как Бог свят. Эй, да слышите ли вы меня, Шведов?               
Тимофей Ильич поднял соловые глаза, пробормотал:
- Слышу. И кое-что припоминаю. Руководил следствием по делу об убийствах «битлов» человек по фамилии… «Тесак» был его кодовый псевдоним. Или – «Топор»… Работал и у нас, и в спецотделе. Тогда мы еще мирно уживались с окаянным Насоновским «Окоёмом», часто работали вместе. Это потом их разогнали, стерли с лица земли. А тогда… К нам из Саратова доставили женщину лет сорока – сорока пяти. Она была психически больна. Тут, в Велегже, проживал ее двоюродный брат, который якобы готов был эту женщину взять к себе и опекать. Этот самый брат и женился на ней впоследствии, законом это не запрещено, ведь не родные же. А он был внештатным сотрудником спецотдела. Музыкант, пианист. Его завербовали, исполнив мечту всей жизни: купили ему беккеровское пианино. А потом… потом… то ли эта женщина заразила мужа своим безумием, то ли еще что-то. Не помню. Но вот они-то, эти двое, и стали называть себя «Мстители Верховного». Оба отправлены на консервацию в конце того же семьдесят девятого. И Тесак с ними. И еще кто-то…
- Всё? – пытливо и в то же время – участливо осведомился Главпсих.
- Всё, - уронил выдохшийся Тимофей Ильич.
Помолчали.
- Ну что ж, Шведов… С вами поработано было неплохо. И все равно – плохо. Помните не то, что нужно, а то, что не нужно. Сейчас сделаем вам профилактический укольчик, дружище. Новенький препарат, еще неопробованный. Будете век благодарить! Хотя… Вы же и не вспомните своего благодетеля. Меня, то есть.
- Беккеровское пианино… пиа-нино, - повторял сонный Тимофей Ильич. – Нина! Там еще была девушка по имени Нина. Нина Серова, вспомнил!
- Ну и молодец, и ладушки. Вы лучше скажите, не знаете ли вы, кто провалил на хрен всю ту гениальную затею, а? Что за хмырь такой?
- Не-а, не помню, - покаянно понурился Тимофей Ильич. – Может, тот самый Тесак и провалил все дело? Тогда поговаривали, что он, несмотря на свое грозное прозвище, как увидел первые обезображенные трупы тех парней, так и ушел в запой…
- Да нет, Шведов, не он был тем хмырем злосчастным. Операция вполне могла быть продолжена и в его отсутствие. Кто же?
- А зачем вам? Бойкот Олимпиады состоялся так и так. Афгана хватило.
- Какой же вы все-таки редкостный дурак, Шведов! До того редкостный, что прямо даже коллекционный. Штучный.
И заревел, багровея до синевы:
- Это сейчас, спустя годы, легко говорить – мол, так и так бы не приехали америкосы! Афган, Афган! А тогда… Если бы довели операцию «Мстители Верховного» до конца, то запросто можно было бы представить все так, что заслуга в организации бойкота олимпиады принадлежит велегжанским спецслужбам! Люди получили бы премии, звания, ордена, улучшенное жилье. Я бы не торчал тут тридцать шесть лет! С гаком. Тридцать шесть, Шведов! За это время трижды обернулся круг Зодиака. И вы бы, кстати, не провели двадцать лет в этих стенах. А кое-кто избежал бы и консервации.
Платон Антонович рубанул ребром ладони по воздуху, словно изображая гильотину.      
Наполненный шприц чуть поблескивал в свете уходящего дня, за окном мерцали рябью речной воды осенние сумерки.
- Довольно! Вечер воспоминаний кончился. Руку закатать!
После едкого укола Тимофей Ильич неожиданно для себя взбодрился, мозги его просветлели, будто разом очистились от лишнего хлама…
- Заночуете в палате, Шведов? – заботливо предложил Главпсих.
Тимофей Ильич решительно поднялся со стула:
- Нет. Как говорится, лучше уж вы к нам… Я такси вызову по сотовому. Пока он подъедет, как раз дойду до бетонки.
- Темно, Шведов. Не боитесь волков? – спросил психиатр на всякий случай – так просто, для проверки.
- Нет тут никаких волков, - буркнул в ответ Тимофей Ильич. – А в мобильнике фонарик хороший.
И ответ этот, судя по всему, весьма устроил властелина калек по имени Платон Антонович.   
 
                ***
 
Борис прикидывал: с того промозглого вечера на велегжанском перроне прошло двенадцать… нет, уже тринадцать лет. Все эти годы Борис казнил себя, отлично понимая,  что может навести справки и вытащить, выдернуть Пашку из заключения, сколь бы тяжелой ни была статья. Может, может, чего уж там кривить душой! Н-да, душой… «Не для того она у тебя предназначена, брат, не для радости Божьего делания! А для самоистязания, вот так-то. Ты просто-напросто душевный мазохист», - так со временем определился в отношении себя самого майор Дугин.   
Порой он пытался заглянуть в себя поглубже и задавался вопросом: уж не мстит ли он сыну за его нелюбовь, его отчужденность? За то, что и перебрался-то Пашка к нему в Велегжу только ради того, чтоб его все оставили в покое. И тут… Его не просто побеспокоили, а прямо-таки раздавили. А он побрезговал отцовской помощью! Ну что ж… Получай, оцени запоздало, сынок, отцовскую заботу, которой он тебя окружал все эти годы, проведенные вместе! А ты, поросенок, даже папой его не захотел называть. А раз я тебе не отец, то и ты мне…
Чушь, неправда! Не испытывал Дугин мстительного торжества. 
И с тоской понимал Борис, что сын дорог ему именно в страданиях. В его, Пашкиных страданиях, не только в Дугинских. Эти страдания соединяли их вместе, делали родными. Так чувствовал Дугин. И он боялся потревожить это ощущение своей близости к сыну. Сын покоился в коробочке на самом дне его сердца, и Дугин лелеял эту заветную коробочку, пуще всего на свете страшился извлечь ее. А вдруг там уже на самом-то деле пусто? Нет-нет, он не будет рисковать самым ценным, что у него есть – этой коробочкой. Он будет и дальше в одиночестве варакаться посреди всего этого дерьма, но зато - в томительном и светлом ожидании чуда.
Впрочем, у него оставался друг Виктор. И, хоть изредка, возможность пригласить домой одну из тех податливых, улыбчивых девчонок, что дежурят в барах Велегжи.

                ***
 
И он дождался. Нет, не самого Пашку, конечно – это было бы слишком большим, невероятным даром свыше. Но пару лет назад, ноябрьским утром, Дугин достал из почтового ящика белый конверт. Помнится, был День милиции (то есть, тьфу, полиции), и Борис поначалу принял послание за официальное поздравление от Следственного комитета. Из конверта Борис там же, прямо в подъезде, извлек яркую открытку с типографской золоченой надписью: «Поздравляю!» и пышным букетом красных роз на глянцевой картонке. Никакого текста на обороте. Борис легко мог бы узнать с точностью, Пашка ли отправил ему открытку - в знак того, что помнит отца, не забыл. Или…
На штампе – место отправки: город Сочи. Многие из отбывших свой срок в Воркутинских лагерях сразу же по выходу из зоны садятся на прямой поезд «Воркута-Сочи»: погреться и отмякнуть в соленой водичке после долгих лет в угольной шахте. Значит, срок у сына был приличный? Или ему набавляли за нелюдимость, бесившую окружающих, за игнорирование окриков надзирателей?
Открытка была в конверте, и, стало быть, с красных роз легко можно снять отпечатки пальцев. Просто отдать в экспертную службу спецотдела и – готово, получите фамилию-имя-отчество, а если надо – то и место пребывания объекта.
Не отдал он эту открытку на осквернение реактивами. И та коробочка на самом дне его сердца осталась неприкосновенной, запечатанной на веки вечные. 
 
                Глава тринадцатая   

Борис перешел дорогу и прямиком направился к огням бара «Камила». От входа в заведение отъехал черный джип-мастодонт, открыв взору новоиспеченного начальника сектора «Три семерки» майора Дугина молоденькую проститутку, сидящую верхом на допотопной тяжеловесной урне. Девушка была пьяна до непотребства, но красива, мерзавка, бесспорно красива. Видать, развезло девчонку на свежем осеннем воздухе, вмиг развезло, и ее бросили здесь, не рискнув погрузить в джип. Побоялись за дорогую обивку салона и кресел.
- Эй, мальчик! – надрывно окликнула Дугина нетрезвая мамзель. – Помоги встать с этой параши…
Русская, с горечью определил Борис. Местная. Хоть язык и заплетается, но выговор классический, гимназический…
И спецагент Дуб с непреложной уверенностью осознал, что у нее никогда не будет детей. Хотя бы одного! А какая порода, ну просто замечательный образчик из сокровищницы русского генофонда… Псам под хвост!
Нездешним, к тому же. Ибо завсегдатаями одиозного бара «Камила», помимо нескольких аборигенов, были мелкие мафиози, понаехавшие с Юга бывшего СССР. Как и его хозяин Вачик – он, кажется, откуда-то из Дагестана или Грузии…
Она тянула к нему растопыренные, испачканные рвотой пальцы, и Дугин, брезгуя ее ладонью, взялся за рукав замшевой курточки. Обратил внимание: ладонь ухоженная, ногти наманикюрены. Соблазнительная копна каштановых волос (прическа тысячи за три, не меньше). Тонкий запах духов, явно импортных, волнующе перемешивается с запахом спиртного…
Недешевая девочка.         
Что безошибочно выдавало в ней проститутку? По-пацански раздвинутые колени? Чересчур броский макияж? Демонстративная самоуверенность в любой ситуации – даже в столь неприглядной?
- Эльза, - криво, но при этом исключительно сексапильно улыбнулась девушка.
В их провинциальном городишке между платными девицами все еще сохранялась дурацкая традиция: придумывать себе вычурные «съемочные псевдонимы». Говорят, в столице эта мода уже давно ушла в прошлое. А может, старый, дореволюционный обычай остался только среди путан, работавших в баре на Малой Центральной – недаром он назывался «Камила», словно и сам был проституткой? Дугин не знал точно…
Впрочем, все называли этот бар «Аквариумом» - так повелось издавна.
- Я новенькая. Эльза, - по-детски повторила девушка. – Работаю всего-то…
- Ну, это ты будешь своей бабушке рассказывать, - Дугин неожиданно для себя взял легкомысленный тон.
Признаться, он и в самом деле видел ее впервые, хотя и знал в лицо всех проституток, работавших в баре «Камила» (а некоторых – и не только в лицо). Правда, Борис не заходил сюда уж месяца два… Может, действительно приехала недавно из района, поступала куда-нибудь после школы, провалилась…
Обычная история с биографией. Отец, поди, в тюрьме, мать пьянствует с ханыгами. Так что евгеника* рано или поздно побеждает. Впрочем… Возможно, ее родители при старом режиме были провинциальными интеллигентами. Отсюда такой правильный, с детства усвоенный выговор. Лет семнадцать ей на вид, от силы – восемнадцать. Еще не потасканная, не одрябшая.

* - наука о наследственности.

Борис легко поставил девушку на ноги.
Жалко ведь. Хоть и проститутка, но своя, родная.
- Эльза – это, выходит, по-нашему Лиза, - сообразил майор.
- Дело ваше, - равнодушно согласилась девушка. – Называйте, как хотите, если Эльза вам не нравится. Только не обижайте, пожалуйста… Но лучше уж тогда как есть – Лида.
- Значит, твое настоящее имя – Лида? «Хорошая девочка Лида»…
- Угу. Где-то там живет. Только где она, эта девочка?
И горько, по-взрослому, усмехнулась.    
Он повел ее к скверу, что в двух шагах; девушка чуть привалилась к его плечу. Надо посадить ее на лавочку, пусть продышится. А то ментяры такую конфетку мигом оприходуют. Во-он их окна, оттуда сотрудникам ГУВД хорошо виден вход в бар.
Неровно цокали каблучки, неровно билось и сердце Бориса; к нему, к сердцу, подымалась знакомая теплая волна. Хорошо все-таки, что есть на свете такие девчонки. С которыми не надо мудрить, острить, стараться «выглядеть». Ах, как они скрашивают бытие одинокого, не очень-то привлекательного, небедного мужчины, коему уже далеко за полтинник!   
- Не хочешь говорить, как тебя зовут, и не надо, - тихо выдохнула девушка ему в подмышку. – Не имеет значения. Ты все равно хороший. Добрый папочка.
Он убедился, что лавочка среди кустов относительно чистая, лишь влажная от измороси; Лида села вполне самостоятельно.
«Ей еще не объяснили, или просто она не успела хорошенько усвоить, что девушки ее профессии должны обращаться к мужчинам исключительно на вы», - отметил про себя Дугин.
Откинулся рядом.
- Не поступила?
- Не-а.
- А куда хотела?
- В педаго-го-гический. Думала стать учительницей биологии…
Вынула зеркальце из крохотного дамского несессера, тщетно силилась разглядеть свое отражение в сумеречном отсвете уходящего дня.
- А сама откуда?
- Из Тосьмы. Знаете такой город? Отца я никогда в глаза не видела, мама говорила, что он…
- Летчик, - бросил Дугин. – Или кто там еще? Шпион, засекреченный ученый?
- Нет, ничего подобного! Он какой-то командированный был, они с мамой и сошлись. Мама учительницей в школе работала, а он с инспекцией из области приезжал. Приехал, наехал на всех… И к маме подъехал. Как-то так.
Борис облегченно – или все-таки разочарованно? - перевел дух, расслабился. А то он прямо даже было испугался, ёкнуло сердце на старости лет…
Он был в этой самой Тосьме в 96-м в служебной командировке. И женщина тогда у него там была, сотрудница местной милиции. Слава Богу, не учительница никакая. Зачем ездил? Интересная история тогда закручивалась. Оказывается, до 1991-го в глухой-преглухой Тосьме был научно-исследовательский институт с довольно странной для медвежьего угла направленностью – математической. И вот в 96-м бывший сотрудник этого института, к тому времени - безработный пенсионер, обратился в Насоновский спецотдел с предложением сотрудничества. Написал письмо и подбросил его в их офис на Малой Центральной. Откуда этот бывший ученый узнал о существовании засекреченной спецслужбы, почему обратился не в ФСБ, а напрямую к ним? Это был первый вопрос, которым задались в спецотделе.
Второй вопрос – сама суть предложения, поступившего от пенсионера. А предлагал этот ученый муж не что иное, как разработанный им метод математического прогнозирования будущего. В частности – будущего России. И уж таким странным представало в его расчетах это самое будущее, и так это убедительно у него оно было расписано, что решено было отправить Бориса в Тосьму – понять, может ли пригодиться этот мужик или же его место где-то за пределами сей грешной жизни. Именно так: ликвидировать (отправить на консервацию) в случае бесперспективности сотрудничества, была сформулирована вторая половина служебного задания Дугина.
У «объекта» была дочь, старший лейтенант милиции, незамужняя. Через нее-то и предстояло действовать Борису. Охмурить, стать женихом и втереться в доверие к интересующему спецотдел мыслителю. Этой женщине, Маше (эх, позабыл Дугин фамилию, но, в принципе, можно покопаться в архивах – там должен сохраниться его отчет о той командировке…), так вот, этой самой Маше Дугин сказал по секрету, что он негласно инспектирует работу Тосемской милиции. И, конечно, по итогам проверки выскажет о ней, то есть – о Маше, самое благоприятное мнение.
Все шло по плану, Дугин познакомился с «будущим тестем». Но случилось непредвиденное: как-то вечером, придя вместе с Машей на квартиру, где она проживала с отцом, службист обнаружил его повесившимся. Пока убитая горем милиционерша бегала к телефону-автомату и звонила во все положенные инстанции, Борис наскоро обшарил комнату удавленника. Никаких документов или научных исследований он не обнаружил, зато налицо были явные следы того, что тут буквально полчаса назад копались…
До сих пор майор Дугин был уверен, что мнимое самоубийство ученого и пропажа его разработок – дело рук «смежников». Видимо, предложение о сотрудничестве покойный сделал не только их спецотделу…
- А твоя мама никогда в милиции не работала? – на всякий случай решил уточнить Дугин.
- Не, не бойся, я не ментовская баба, - запротестовала Лида.
Видимо, она поняла расспросы Бориса по-своему: дескать, боится мужик нарваться на осведомительницу.
- Вот и ладушки, - успокоился Дугин. – А чему она детей учила? Биологии?
- Начальной военной подготовке, - рассмеялась девушка. – Классно, да? Просто с мужиками в Тосьме – беда. Либо пьют, либо уже умерли от пьянки. Особенно – военные отставники. Они тогда совсем не при делах оказались.
«Да ведь так обстоят дела не только в твоей Тосьме, а по всей Руси великой», - подумал Борис.
А девушка Лида продолжала:
- Но когда я еще совсем маленькая была, этот предмет отменили.
- Ты ведь с девяносто шестого, верно?
- Верно, и восемнадцать мне уже стукнуло, не переживай.
Борис побоялся спросить, как имя ее матери. Ему вдруг пришло в голову, что, имея маленького ребенка на руках, Маша могла уйти из милиции. Или ее просто выперли, вынудили написать заявление. А куда, скажите на милость, податься бывшему сотруднику органов правопорядка? Если мужик, то в охрану. А женщина, да без гражданской специальности? Вполне вероятно, что Маша пошла учительницей начальной военной подготовки, благо на эту вакансию желающих всегда было немного… И Лиде она могла ничего не рассказывать о своем коротком милицейском прошлом. Вот и перепуталось все в голове у девочки – вернее, сложилось собственное представление о тех обстоятельствах, благодаря которым она появилась на свет. Запомнила только, что папа был каким-то проверяющим. А мама – учительницей.
Или девчонка просто не хочет говорить всю правду?
Интересно все-таки… Сколько мужиков среднего возраста, ну вот таких, как он, «снимают» юную проститутку, не зная, что это – родная дочь? Накуролесил в молодости, а теперь понятия не имеет, где его дети, что с ними…
Если бы существовал прибор, отвечающий на такие вопросы, то он наверняка выдал бы чудовищную цифру неосознанных кровосмешений.
Девушка что-то говорила, и Борис очнулся от своих мыслей.          
- Мне этот бар больше всех нравится. Люди там плохие собираются, зато там рыбки разные в большом аквариуме. Я всегда стараюсь поближе сесть. Сижу и разглядываю. Я их всех-всех по названию знаю. Мне клиент один… Да нет, Тимочка никакой не клиент, а друг… Он столько всего интересного про рыб рассказывал! Он хороший очень, я его люблю. А он меня не любит, ругает все время, что я с мужиками за деньги путаюсь. Я кормлю его, прибираюсь в избе, ухаживаю за ним по-всякому – и шью, и стираю, он инвалид, сам не все может. А он меня ругает. Хочешь, как-нибудь вдвоем с тобой сходим в «Аквариум», я тебе про этих рыбок столько всего рассказать могу…
- Так ты, стало быть, юная натуралистка?
- Я – натуралка, это точно. А ты натурал?
Дугин фыркнул. Впрочем, откуда ей помнить советскую еженедельную радиопередачу про юннатов – юных любителей природы? Юных натуралистов. Ее, Лиды, тогда и в проекте еще не было… 
- На следующий год снова попытаешься, - сказал он зачем-то. – Еще поступишь в свой го-гогический, не падай духом на ровном месте.
А сам подумал: «Так не бывает».
- Теперь уж меня, наверно, не примут, - покачала головой Лида. – Здесь не Москва. Засветилась. Как ты думаешь?
- Не знаю.
- А может, ты мне поможешь?
- Запросто, - хмыкнул майор, не подумав.
Уж чего-чего, а пристроить девчонку на первый курс местного педагогического института ему вполне по силам. Особенно теперь, с повышением по службе.
Как она ухитрилась не поступить? С ее-то данными… Или в приемной комиссии сидели сплошные бабы? Но декан-то мужик, и Дугин даже был с ним шапочно знаком. Может, и вправду позвонить ему…
Борис вздохнул. Он знал, что не будет этого делать. Почему? А не будет, и все тут.
Потому что иначе придется ее вербовать. А ему смерть как этого не хотелось. Ибо… Куда безопаснее обслуживать залетных кавказцев, чем работать на спецотдел. 
- Отдыхай, Лида, - Борис поднялся со скамейки. – В случае чего, я буду в баре. Пока.
А чего – «в случае чего»? Что он имел в виду? Шут его разберет. Брякнул и брякнул.
Борис шел назад, к бегущим огням «Аквариума». А Лида уже загорелась надеждой на ниспосланного ей судьбою «доброго папочку».
- Папочка! – жалобно крикнула вдогонку юная натуралистка. – Слышь! Я не пойду туда! Надоели все! Достали! Принеси лучше выпивку сюда… или пойдем к тебе!
- Еще чего, - буркнул Дугин и ускорил шаги.
«Папочка», - звучал эхом ее оклик.
Странная, как ни крути, проститутка. Только ли потому, что неопытная?.. Обычно все они выцыганивают деньги, деньги… Сверх оговоренной заранее суммы. А эта – нищенскую студенческую жизнь. О деньгах же до сих пор вообще не было сказано ни слова. Стесняется, даже будучи подшофе.
- Есть в ней все-таки что-то жалкое, - Дугин прищелкнул пальцами.
Усмехнулся: «Опять Чехов. Но теперь уже не «Толстый и Тонкий», а «Дама с собачкой»».
Неужели и его, подобно чеховскому герою, ждет мучительная, «неправильная» связь с той, с кем, по всем понятиям, нельзя иметь связь?
Что ж, времена, конечно, изменились, и теперь сотрудникам спецотдела по умолчанию дозволено пользоваться услугами «девочек», влюбляться в них и даже сожительствовать. А при старом режиме какой-нибудь «Михал Иваныч» мигом открутил бы ему башку – за одну только прогулку с девицей «нетяжелого» поведения, от бара до скверика.
Если, разумеется, девица не являлась штатной осведомительницей.   
    
                Глава четырнадцатая

Аквариум был общепризнанной, отличительной визитной карточкой бара «Камила». Его фенькой. Если бы хозяину, радушному и тщедушному Вачику, вздумалось заказать рекламные проспекты, он наверняка изобразил бы в качестве логотипа своих самых любимых рыбок.
Возвышался аквариум прямо на стойке, и в нем сонно шевелили плавниками величавые оранжево-красные попугаи, воровато шмыгали неброские серенькие зебры… На песчаном дне по-барски разлеглись шестиусые красавцы - оринокские краснохвостые сомы.
Изнеженные рыбки частенько дохли - видимо, убивало их совокупное биополе разношерстных посетителей бара, злая энергетика мата, острых вожделений и алкогольного полураспада. Вачик все прикупал и докупал новых рыб…
«На убой».
Обрюзгший толстый алкоголик, на вид немного постарше Дугина, припал грудью к барной стойке, вперил мутный взор в зеленоватую толщу воды. Борис обратил внимание, что вместо правой кисти у него муляж, обтянутый черной перчаткой.
- Апокалипсис грядет оттуда, - рычал калека, тыча пальцем единственной руки в стекло аквариума.
Стайка рыб метнулась прочь. Дугин неспешно, с чувством выпил водки, задержал дыхание, удовлетворенно выдохнул. Голос алкоголика, обращенный неизвестно к кому, пробивался до слуха спецагента сквозь наслоения так называемой музыки, в которой при всем желании нельзя было различить мотива - разрозненные волны звуков накатывали из разнесенных по всем четырем углам помещения колонок. Но, в общем, ничего, вполне душевно звучит, особенно если повторить стопочку…
Немногочисленные столики были прочно заняты галдящими компаниями, и Дугин ничуть не досадовал по этому поводу. Его устраивало общество философствующего возле барной стойки выпивохи, у которого высшее образование прямо-таки читалось на потном, складчатом лбу.
«И этот туда же, про конец света… В аквариуме. Вселенская буря в пятнадцати ведрах воды!», - подумал Борис, слегка повернувшись к изрядно нагрузившемуся соседу.
Тот явно был рад образовавшемуся перед ним слушателю, ибо коротышка Вачик, стоявший напротив и кормивший рыб, никак не реагировал на сенсационные заявления посетителя.
- А что вы себе возомнили? – хмельной философ сфокусировал глаза на лице Дугина. – Мы объявили им войну – рыбам, зверям, птицам, насекомым… Гадам ползучим. Давно-о объявили. И думаем, они в ответ не объявят войну нам? Объявят, и очень скоро! «Близ есть, при дверех». Еще немного, еще чуть-чуть… И – последний бой. Представляете, что будет, если весь животный мир набросится на людей?
- Представляю. Фильм ужасов. «Птицы», Альфред Хичкок.
- Во-во, он самый, Адольф Гитлер, - с живостью поддакнул бывший интеллигент. – Хох!
Звучно рыгнул и, сделав большой глоток из бокала с пивом, продолжал:
– Тока Гитлер со своей армией по сравнению с ними, - снова жест в сторону дремлющих рыб, - не пляшет. Представляете, сколько их?
Вот ведь заладил! «Представляете, представляете…» Дугин не представлял.
- Миллиарды миллиардов, вот сколько! – торжествующе возгласил толстяк, словно сам был вождем победоносного воинства всемирной фауны. - И они уже практически готовы к войне. Еще чуть-чуть…
- И что? – спросил Борис, поднимая вторую стопку.
- А то!
Алкоголик подался вперед, едва не свалившись с высокого круглого стула, зашептал доверительно:
- Они все, - он опять потыкал большим пальцем в направлении аквариума, - скоро окончательно станут такими, как мы. Циничными, беспощадными, объединенными общей идеей уничтожения. Они нами станут. И тогда – конец света.
- Станут оборотнями, что ли?
- Не-ет, - досадливо поморщился провидец Апокалипсиса. – Оборотни – это когда люди в зверей превращается, а тут – все наоборот.
- Оборотни наоборот, - задумчиво молвил Дугин. - Любопытно. Вы случайно не учитель биологии?      
- Нет, - мотнул головой алкоголик. – Я просто здравомыслящий человек, каких немного осталось в этом забытом Богом мире… Одинокая фиалка на выжженном солнцем поле. Хотите доказательств?
- Чего? Того, что вы – фиалка?
- Ммм… Как же с вами все-таки трудно… Доказательств моей теории, вот что! При чем тут фиалка…
- Валяйте, излагайте.
- Валяю, - охотно согласился пропойца. – Как вам объяснить… В старые времена (да порой и сейчас) богословы утверждали, что мужчина главнее и выше по уровню развития, потому что Бог создал его раньше, чем женщину. То есть очередность появления на свет играет определяющую роль. Как при наследовании трона. И женщина была создана Богом как помощница для мужчины – так в Библии сказано, в самом начале книги Бытия.
- Читал, - кивнул Дугин.
- А что перед этим сказано?
- Много чего.
- «Много чего-о», - передразнил майора опустившийся пророк. – Ё-мое, какие все умные, все-то всё знают, все о сотворении мира читали… Только не поняли ни фига. Звери-то прежде человека созданы были, хоть и в тот же день творения! Умники, ё-мое… Значит, звери главнее людей в системе мироздания. А человеку изначально отведена роль их помощника. Как женщине – быть помощницей мужчины. Тут иерархия четкая, никаких ошибок или случайностей. И выше всех – рыбы, потом - птицы, потому что они вообще на день раньше зверей и человека созданы были. Первыми рыбы, за ними – птицы. У них самый высокий уровень развития. Рыбы, стало быть, по праву первородства – наследники Божьего трона. Кстати, самые ранние христиане это понимали. Когда они скрывались от гонений, то, чтобы узнавать друг друга, чертили на песке рыбу – символ Бога! Их так и прозвали – рыбари… По замыслу Создателя, птицы – помощники рыб, звери служат птицам, гады – зверям, женщина – мужчине.
Толстяк снова приложился к бокалу. Перевел дух.
- Вывод: нынешний мир – неправильный, перевернутый. Птицы пожирают рыб, звери – птиц, женщины – мужчин. Помощники взбунтовались на всех уровнях. А такие помощники на хрен не нужны, их увольняют, ликвидируют. Так в конце концов и будет. Начнут с самого низшего уровня – с людей. Всем скопищем животов, то есть тварей одушевленных, навалятся. Микробы помогут, они тоже живые существа. Потом, когда не станет людей, птицы уничтожат зверей и гадов – это легко, авиация всегда сильнее танков и пехоты. Но подлодки сильнее авиации. В итоге, - толстяк икнул, - останутся вот они, рыбы. Подлинные цари природы. Н-да.   
Дугин выпил водки и усомнился.
- Не могу представить, как рыбам удастся уничтожить птиц. Там же дистанция огромного размера!
- Вот на дистанции они и ликвидируют всех пернатых, - ласково произнес алкоголик.
- Ультразвуком, что ли?
- Фу, как вы примитивны-то… Не ультразвуком, а вселенским обманом. Втянув птиц в войну против зверей – это уж после искоренения рода человеческого – рыбы вынесут птицам смертный приговор. Ибо с ликвидацией зверей и гадов исчезнут насекомые. За какой-нибудь год. Сначала – все кровососущие и паразиты. За ними, по цепочке, по принципу домино, все остальные букашки. Насекомоядные птицы вымрут одномоментно – от голода. А хищные птицы пожрут друг друга. До нуля.
- Итак, останутся одни лишь обитатели глубин, - подытожил Борис. – А дальше-то что, по-вашему?
- А то вы не знаете, - удивился толстяк.
- Да вот как-то ничего путного в голову не приходит, - наигранным покаянным тоном отвечал майор Дугин.
- Ну-ну. Отвечу: если и рыбы погибнут, то это как раз и будет конец света.
- Логично, - хмыкнул Борис. – Никого ж не останется!
- Но Бог всегда хранил и доселе хранит водных жителей. Никого и никогда Он так не берег от природных катаклизмов, как рыб. Для них создал он водную стихию, и ради рыб наделил воду особыми свойствами, а ведь свойства эти противоречат всем законам физики. Ради рыб Создатель отменил свои же законы! 
- Вот про законы хотелось бы…
Потный пророк пожал плечами.
- Почему, как вы думаете, лед легче воды? Это же никак не сообразуется с нормами физики. Все вещества при переходе из жидкого состояния в твердое уплотняются, то есть – становятся тяжелее. А вода, напротив, расширяется, становится легче, превращаясь в лед, и он не тонет. Да, есть донный лед, но он мало влияет на водную фауну. Так вот, милейший, если бы вода, отвердевая, становилась бы тяжелее, то промерзли бы все моря, океаны, озера и реки. Насквозь. И тогда погибли бы все рыбы. Вот ради них Господь и отменил собственный закон существования материи. А для остальных веществ оставил в силе. Dixi. Кстати, слышали латинское выражение: «Exceptio probat regulam in casibus non exceptis»?
- Разумеется, - поморщился Борис – Оно гласит на русском: исключение подтверждает правило в неисключенных случаях. То есть, если одному солдату в порядке исключения дается разрешение вернуться в казарму позже, чем положено, то это означает, что, несмотря на исключение, сделанное для одного, общее правило для остальных остается в силе. Римское право. Итак, ради рыб, этих высших существ, Бог сделал исключение – лед почему-то легче воды. Я раньше об этом парадоксе не задумывался… Ну, а почему вы говорите, что гибель рыб и станет окончательным концом,.. Тьфу, зарапортовался я.   
- Потому что модель конца света уже отработана. Явлена людям в назидание. Вас никак не впечатляет? Я имею в виду всемирный потоп. Кто не нуждался тогда в спасении на ковчеге? Только морские обитатели. Рыбы и иже с ними. Их Господь нагляднейшим образом пощадил. Всех. Они единственные из живых существ не были уничтожены гневом Божьим. Почему?
- Потому что это был потоп, а не вселенский мор. Для рыб много воды – самое оно, - улыбнулся Дугин. – Воды-то ведь прибыло изрядно, а рыба, как известно, ищет, где глубже.
- Ерунда, - отмахнулся пьяный вещун. – Бог мог вскипятить все моря с помощью подводных вулканов. Получился бы всемирный рыбный суп. И – конец всему.
Он повернулся к аквариуму, зашептал что-то. Борис смог различить: «простите…», «пошутил…», «лукавый мой язык…»  Потом вновь обратился к Дугину:
- Господь явно дал понять миру, что рыбы – избранные чада Божьи, только они единственные ни в чем не повинны перед Создателем. Все остальные существа из-за своей греховной природы были уничтожены потопом. И Бог дал всему живому еще один шанс – возродиться заново, после того как Ной благополучно вышел на твердую землю. А с ним – всякой твари по паре. Но… Благих выводов человечество для себя не сделало, спустя век-другой все вернулось на круги своя – на адовы круги. Вы радуетесь тому, что в Библии Господь утешает людей с помощью радуги, которая возникла в небе по окончании сорока дней потопа. Это ваши богословы толкуют как обетование Божье: не бойтесь, больше не будет истребительного катаклизма.
- Именно так и сказано в Библии, - подтвердил Дугин.
- Сказано так, да истолковано неверно, - посуровел налитый пивом авгур. – Это страшные слова! Они означают, что второго шанса Бог этому миру уже не даст! Ведь потоп был шансом на возрождение мира в новом качестве, а именно - в качестве благодарного объекта Божьей любви. Но нет, не благодарны мы. Нет…    
И однорукий понуро свесил голову.
- День смерти будет хуже дня рождения, потому что все мы напрасно пришли в этот мир… И приближающийся день суда будет страшнее предыдущего. Господь не созидает копий, он коллекционирует исключительно оригиналы. У него всё – оригинал. Неповторимый, причем. Хотя сатана все время пытается копировать Божьи творения, подсовывает нам подмену. Золото, изначально сотворенное Богом на радость людям, для красоты, для украшения храмов, стало металлом дьявола… Вино, созданное, чтоб веселить сердце человека, претворено сатаной в людскую погибель. Любовь – в плотоядный секс всех мыслимых и немыслимых разновидностей. А ведь любовью называют лишь то, что приносит плоды! То есть – детей.
- Где вы всего этого набрались?
- В открытых источниках, разумеется, - холодно посмотрел на Бориса провидец. – Для этого не надо в спецслужбах работать. Просто надо уметь читать… Впрочем, это – не для плоскоумных.
- Как вы сказали?
- Плоскоумных. Плоскоумные – это еще ничего, это – туда-сюда. Многие из людей мыслят даже не в плоскости, а – линейно. Плоскость, разумеется, тоже бесконечна, но познание мироздания возможно только с помощью пространственного мышления. А вы… Что вам сказать? Читайте, читайте правильные вещи! 
- Так посоветуйте, что читать-то! 
- Сказки. То, что не придумано, а что дошло до нас со времен миросотворения. Сказки и есть правда. Изучайте старинные легенды, поверья. А не ту ерундовину, которую вы читаете сейчас и намереваетесь читать завтра, - с состраданием произнес вещий пьянчуга.
Завтра они с Виктором собираются читать документацию о грядущем Апокалипсисе!
Дугин судорожно поежился, вгляделся в собеседника. Мать честная, да он вовсе не пьян! Абсолютно нормальные, проницательные глаза, четкость мысли и изложения. Правда, агенту Дубу приходилось «разрабатывать» таких трудных «объектов», которые и после литра виски не утрачивали стройности речи и сознания.
- Веками жизнь рыб была сокрыта от взора человека, и он обожествлял вторых по значимости и главенству существ – птиц. Ну, всякие там жар-птица, птица Феникс, птица счастья, синяя птица… Люди мечтали летать, а не нырять. Вообще человечество мистически страшится глубины, темной бездны, где рыбы хозяйничают… Этот ужас в нас изначально заложен, как страх перед неизведанным, перед Богом.
- Да ну вас, - подзадорил кабацкого мыслителя Дугин. – Мы же ловим рыб, едим их. Какой тут страх!
- Едим, - согласился толстяк и причмокнул. – Это не что иное, как самозащита, многовековая реакция на страх. Боишься – убей. И забудешь бояться. Вот и забыли… Убивать и поедать рыб доступно всем и каждому, у людей это за грех не считается, даже у святых подвижников. Которые, между нами говоря, со своим нарочитым аскетизмом могли бы и на брюкве посидеть. Церковь объясняет это просто: рыбы, мол, безгласные, хладнокровные. Почти растения. Они не заслуживают жалости. Их и постами есть разрешается. Дескать, это дело апостольское – они, апостолы-то, рыбаками были, одной рыбой питались. И это при том, что та же самая Церковь возводит рыбье молчание и бесстрастие в ранг высших человеческих добродетелей! Каково? Вспомните: «Мудрость изреченная – серебро, молчание – золото». А дохристианское поверье, сохранившееся по сей день?
- Какое еще поверье?
- Такое. Что, мол, поедание рыб делает человека умнее. Ну еще бы! Это ведь подсознательное пожирание более высокого интеллекта. Самого высокого. Который всегда бессилен физически. Рыбы – самые беззащитные перед человеком существа, как аристократия беспомощна против быдла. 
«Разошелся, - восхитился Дугин. – Говорит, как по писанному. А может, он только пиво пил и теперь «выговорил» в пространство весь хмель?» 
- Но властители людские, - продолжал пивохлёб, - подлинные властители, заметьте! - всегда подсознательно копировали рыб: стремились укрыться от взоров. Избегали громких титулов. Прятались во тьме, как рыбы. Мамай до конца жизни оставался всего лишь темником, каких пруд пруди в монгольском войске. Ну, темник – значит, начальник над «тьмой», то есть, десятью тысячами воинов. Всего-то навсего. Мао Цзэ Дун, Дэн Сяопин, Хомейни были частными лицами, не занимали никаких постов. Дэн Сяопин, правда, был председателем покерного клуба… Но все они по гордыне своей выползали на свет, к славе. Назывались вождями, как Гитлер, который официально тоже постов не имел. А вот подлинное мировое правительство, члены «девятки», напрочь лишены тщеславия, их никто не знает. Всех их знает только тот, кого за глаза принято называть Агасфером – он, кстати, на бензоколонке обычным заправщиком работает. Может между делом, запросто войти, скажем, в этот бар, сесть напротив вас…  И при этом способен по своему усмотрению сменить любого земного владыку. Вот он, образец невидимой рыбьей власти!
Дугин насторожился. Так-так, это уже ближе к теме… К его теме.
Он вспомнил о девушке Лиде, которая говорила, что все-все о рыбах знает. Интересно, что бы она сказала после всего только что услышанного Борисом? По трезвянке, разумеется.
И тут Дугина озарила догадка. Так вот почему она провалилась при поступлении в институт, в который невозможно не поступить! Ну, при наличии каких-то минимальных знаний, естественно…
Она провалилась из-за своих максимальных знаний! На вступительном экзамене по биологии доверчиво и простодушно поведала доцентше о своих нетривиальных взглядах на мир фауны… Что-то из того, о чем разглагольствует сейчас «окончательно спившийся вином абсолютно пьяный алкоголик». Естественно, наши узколобые преподаватели-ортодоксы влепили ей двойку – от греха…
Вторая догадка была куда неприятнее. Лида знакома с этим кабацким пророком, и не просто знакома – она спала с ним! То есть как раз таки не спала, а, встретив благодарного слушателя, жаловалась ему в постели на свой провал при поступлении и попутно рассказывала о причинах этого провала…
И теперь этот пропивший мозги алкаш просто развивает ее идеи! Заметно ведь, что он впервые излагает случайному собеседнику «перевернутую» концепцию мироздания, открывшуюся не ему, а девушке Лиде конструкцию вселенской подчиненности. Да, Дугин первый, кому изливает душу толстяк! А ведь он до страсти любит поболтать, да и хмель развязывает язык. Значит, толстяк присвоил чужие мысли совсем недавно. Еще не успел ни с кем поделиться.
То, что человека «прорвало» и он наконец-то разоткровенничался, всегда отчетливо заметно для поднаторелого в допросах и «разработках» службиста. Толстяк примитивен, и долго носить в себе любопытную информацию он просто не мог. Ну, неделю, ну, месяц.
И ведь Лида стала проституткой лишь месяц, от силы – полтора месяца тому назад. (И Малахов примерно тогда же возглавил их отдел, – почему-то царапнуло в мозгу у Дугина). 
Что ж, не удивительно, почему она, ничтоже сумняшеся, пошла на панель. Обладая такой вселенской теорией, поневоле будешь смотреть на условности морали как на нечто мелкое, несущественное. 
Алкоголик опять вернулся к теме предстоящей истребительной битвы всего живого.   
– Вы завтра по-трезвому пораскиньте мозгами, если они есть, конечно, - сощурился толстяк. - И что вы увидите? Животный мир форсированно готовится к войне! Тренируется. Пеликан с воздуха напал на кошку и пожрал ее – слышали?
Да, Дугин слышал. Этой новости мировые агентства почему-то придали почти вселенскую значимость и транслировали ее по всем радио- и телеканалам двое суток кряду. В интернете до сих пор висит. Неспроста это…
Алкаш продолжал:
- Для начала они учатся копировать нас, самых кровожадных рабов. Поведенчески копировать. Перенимают нашу искаженную нравственность. Наше оружие. Волки изменяют женам, волчихи – мужьям. Еще недавно этого в помине не было!
Дугин и в самом деле припомнил документальный фильм, где рассказывалось о супружеской верности волков. А теперь, оказывается… Тут призадумаешься.
И опрокинул в глотку стопку «беленькой». 
Мягкие молоточки ласково стучали в мозгу, сквозь ватную пелену доносились очередные аргументы «одинокой фиалки» - оказывается, какие-то травоядные животные перерождаются в хищников. Как в свое время переродился человек, изначально созданный травоядным. Об этом якобы, по словам хмельного авгура, говорит длина его кишечника.
Занятно…
- А самоубийства? – гнул свое толстяк. - Массовый суицид среди животных? Всегда считалось, что один только человек способен причинить себе умышленный вред. Лишить себя жизни. Ну, понятно – самая низкая, примитивная ступень развития.  Теперь даже высшие - дельфины и киты - добровольно выбрасываются на берег, а уж про зверей и говорить нечего. Лисицы ложатся на рельсы, как Анна Каренина… Лоси бросаются под грузовики.
Перед глазами Дугина плыли таинственные недра аквариума, он словно погружался в неведомый мир…
- Что-нибудь еще, товарищ майор? – вернул его к реальности сдержанный голос Вачика.
- Да, - решительно сказал Борис. – Две банки пива. Вон того, крепкого.
Помотал головой, словно вытряхивая из нее весь мусор. Давно не пил, вот и размяк. Стыдитесь, спецагент Дуб! Какой ахинеей, высокопарной бредятиной вы позволили за…ать вам мозги! И кому позволили? Старому, обрюзгшему выпивохе! Ладно бы сексапильной девочке Лиде, это еще куда ни шло… Таков уж наш мужицкий крест – терпеливо выслушивать девичьи фантазии, не имеющие ничего общего с правдой жизни.
Впрочем, толстяк еще может пригодиться в их с Витькой предстоящей работе. Однорукий явно знает больше, чем болтает.

                ***
            
Дугин вышел на воздух, увесистые гладкие банки холодили руки. Странно… Он пробыл в баре не более получаса, ну – сорок минут от силы, а на дворе уже ночь. Нет машин. Окна в домах погашены. Да не может такого быть!
Когда, в какой момент у него начался провал в памяти?..
Борис шагнул в отсыревший сквер. Вот и лавочка, на которой он оставил «красивую девочку Лиду». Пусто, никого. Где ее теперь искать?
Ему вдруг так остро захотелось быть рядом с этой наивной, простосердечной девчушкой, что он застонал от одиночества, опустился на стылую скамью. Бросил одну, потерял свое короткое счастье!
Даже если завтра он снова встретит ее, они оба уже будут совсем другими…
Чпокнуло алюминиевое кольцо, Борис запрокинул голову и принялся ожесточенно глотать шипучую, едкую пивную струю. 
Клонясь назад, Дугин боковым зрением различил то, чего не должно быть на раскисшей земле сквера.
В двух шагах от него, на черных опавших листьях, белела нога в знакомой красной туфельке.
Лида была здесь, рядом. Она никуда не ушла.

                Глава пятнадцатая

За окном кабинета полковника Малахова чернела осенняя ночь.
Он смотрел в темноту и думал сосредоточенно:
«Центр ждет хотя бы каких-то результатов, каких-то разработок, наработок. Деньги надо оправдывать. Надо срочно что-то выдавать на-гора. Или – на рога? Рога у меня торчат, благодаря Крайнову, и не спрячешь их ни под какой шапкой, ни под какой фуражкой с кокардой».
Рита Моргун вопросительно молчала, слегка опершись о дверной косяк.
- Вы знаете, Моргун, что по американским меркам, если сотрудник спецслужб, ну, какой-нибудь агент национальной безопасности, к моменту выхода на пенсию…
- Если доживет, конечно, - беззастенчиво перебила «рогатого» шефа «хвостатая» Моргун.
Малахов сверкнул глазами в бессильном гневе, продолжал:
- Да, если доживет. Так вот, если к пенсии он дослужится до капитана или, тем паче, майора, то это у них в Америке считается фантастической карьерой, блистательным профессиональным успехом.
«Это он что, на меня и капитана Крайнова, что ли, намекает?» - подумала Рита, а начальник продолжал вальяжно:
- Вы, конечно, слышали, чем занимаются американские службисты на пенсии? Ну, капитаны, к примеру… Играют в гольф, нежатся на веранде своего домика, у собственного бассейна… Вряд ли наш пенсионер, ветеран спецотдела, будучи всего лишь отставным кэпом, сможет себе позволить такой образ жизни.
Моргун хотела было выдать какую-нибудь колкость, но вместо этого…
Взгляд ее стал просящим, почти умоляющим, а голос жалобно дрогнул:
- Скажите… Он говорил что-нибудь?
- Кто – он?      
- Капитан Крайнов.
Рита выразительно посмотрела на селектор. Малахов усмехнулся:
- Вы имеете в виду, говорил ли капитан Крайнов своему другу, майору Дугину, один на один… о вас? О его чувствах к вам?
Рита потупилась.
- Нет, не говорил, - бесцветным голосом бросил начальник спецотдела. – Ни словом не обмолвился.
И тут же внезапно подобрел к поникшей девушке, поспешил ее утешить:
- Знаете, Рита – вы позволите мне так вас называть? – так вот, настоящие мужчины предпочитают молчать о своих чувствах.
При этом полковник, разумеется, имел в виду самого себя, что и подчеркнул бархатными интонациями голоса. Спохватился, снова стал ироничным, холодным:
- И, конечно же, такие мужчины, как Крайнов, не разглагольствуют о своих многочисленных блистательных победах. Даже в дружеской компании.
Рита слегка побледнела, повернулась, чтобы покинуть кабинет.
- Подполковник Моргун! – окликнул ее Малахов, изо всех сил стараясь придать голосу властность.
Получилось не слишком убедительно…
Рита вытянулась перед ним по стойке «смирно», однако глаза ее не выражали особой преданности.
- Как только получите в архиве дело «Мстителей Верховного» за тысяча девятьсот семьдесят девятый год, немедленно снимите для меня копию, а оригинал верните на место.
- Сделаю, господин полковник.
- Да погодите вы уходить-то! – сбивчиво, раздраженно выкрикнул Сергей Петрович. – Там степень секретности – два нуля! Без моей письменной санкции вы не получите допуск к делу «Мстителей Верховного»! И, уж тем более, на руки, чтоб вынести за пределы спецхрана, вам его не выдадут!
Рита смерила полковника уничтожающим взглядом, и в этот момент, казалось, стала ростом выше его:
- Мне – выдадут, - раздельно, с нажимом отчеканила подполковник Моргун. 

                ***

Борис осторожно, словно боясь кого-то разбудить, поставил банки на скамью, подошел поближе. Наклонился над мертвым личиком юной натуралистки.
А вот это уж совсем Альфред Хичкок! Или – Стэнли Кубрик…
На горле девушки были затянуты красные резиновые прыгалки. Старинные детские прыгалки с деревянными ручками. Вспомнилось: когда-то все это уже было, давным-давно…
Удавленник с прыгалками на шее.
- У нее уже никогда не будет ребенка, - сказал Борис вполголоса.
Жаль, батарея в айфоне села, не включишь фонарик. Но и без фонарика можно кое-что рассмотреть. В проблесках фар автомобилей, проносящихся по Малой Центральной, Дугин увидел на щеке убитой подсохшую змейку крови. Она тянулась от мочки левого уха.
Борис тронул каштановые волосы, повернул безжизненную голову. В правом ухе сияла серьга – похоже, с мелкими бриллиантами. Или фианитами.
Он снова повернул голову убитой.
Левая мочка была окровавлено-пуста.
Кто-то вырвал вторую серьгу вместе с мясом.

                ***

Малахов остался в кабинете один.
Надо же, думал он, двадцать восемь лет! И уже – подполковник. А кем я был в ее годы? Летёхой, лейтенантиком на побегушках. И то почитал это за счастье. А она… Подполковник.
- Подполковник, который ну никак не желает быть под полковником, - громко сказал Сергей Петрович.
Вот ведь послал черт помощницу! Предпочла ему, начальнику спецотдела, без скольких-то там минут генералу, какого-то старого неудачника, капитана. Да так предпочла, что даже чувств своих скрыть не может, просто не в состоянии это сделать.
- Капитан, капитан улыбнитесь, - напевал Малахов.
Сергей Петрович вспомнил, что когда он много лет назад обмывал с коллегами свою четвертую, малюсенькую звездочку, хмельные сослуживцы подзуживали, подначивали его издевательски-почтительным обращением: «Товарищ Капитон!»
Рита Моргун ведет себя в этой ситуации крайне непрофессионально. Что ж, это подтверждает давнюю истину: не бывает надежных спецагентов, если они – женского пола.
Подполковник Моргун ненадежна.
Но что может сделать с ней полковник Малахов? Переспать – и то не может. Не он брал ее на должность спецпомощника, фактически – теневого заместителя.
Центр назначил.
И еще неизвестно, кого из них двоих в Центре считают ключевой фигурой Насоновского спецотдела… Он, кстати, именно так именовался в служебных документах и просто в общении «посвященных» - насоновский, а не велегжанский.
Глядишь, вовсе не он, ветеран «надмирной тверди» Малахов, а хвостатая вертихвостка Рита Моргун первой из них двоих получит звание генерал-майора. А что? Сейчас сам шут ногу сломит, по каким-таким критериям выдают брюки с лампасами. Помнится, когда лет тридцать пять тому назад, еще при Лёне, звание генерал-майора дали невзрачному сорокапятилетнему агенту, все были просто в шоке. Думали, мир сошел с ума. А теперь считается в порядке вещей, когда и тридцатилетним большую звезду на погоны вешают. Якобы «за особые заслуги».
Бред, бред и бред!
Он недаром носит свою фамилию: «Малахов». Потому что «Малахия» в переводе с древнееврейского означает «светлый», «просвещенный». Почему в Древней Руси князей называли «светлейшими»? Просто так, из лести? Хрен вы угадали! В этом титуле - «светлейший князь», «ваша светлость» - был поистине сакральный смысл. Каждый князь – а все они были ближайшими родственниками, рюриковичами или гедиминовичами – был наделен сверхъестественными способностями видеть то, чего другие даже в мыслях представить себе не могли. Князь был просветленным, просвещенным божественными откровениями. И народ повиновался ему, как Богу.
Вот Святослав, сын киевского князя Игоря. Каким образом ему удалось разгромить непобедимый Хазарский Каганат на Волге? Да еще с такой малой киевской дружиной? Ну-ка, грамотеи! Очень просто (для него – просто, не для других, конечно). Святослав приказал нанести удары по девяти главным точкам каганата. Девяти сакральным иудаистским точкам. Как по почкам. Никто не понимал, в чем сакральность этих точек, кроме князя.
И каганат пал всего за три недели.
А ведь Святослав при этом даже не был христианином, стало быть, не просил помощи у святых угодников Божьих!
Светлейший князь на Руси сам был святым. При жизни. Для всех. Причем не только киевский, но и любой удельный князек. Если, конечно, происходил из рюриковичей или гедеминовичей. Свергнуть или назначить князя никто даже не помышлял – это все равно, что взять и назначить святого! Да, князей, случалось, убивали, но никто не мог лишить их княжеского достоинства.
Вот почему, невзирая на обширность своей территории, русские великие князья не спешили назвать себя царями. Царь – слово римское, чуждое, происходит от имени Цезаря. И уж никакие цари не «светлейшие», а всего лишь – «великие». Ваше величество, а не ваша светлость, вот в чем разница! Вместе с принятием Иваном Грозным титула царя ушла и просветленность земных владык Московской Руси… Помрачился Иванушка в 1547 году, погрузился во тьму. Опустился до уровня «темника», словно самозванец Мамай. Помутился рассудок его. Оттого и пошла Смута на Руси, и привела она к трехсотлетнему владычеству безродных выскочек Романовых.
Они ведь, Романовы, как и предки их, князьями никогда не были. Дослужились только до боярского звания. Кто такой боярин по европейской классификации? Всего лишь барон. Служилый барон из свиты короля. На Руси слово «боярин» вскоре сменилось общим понятием «барин». Барином простолюдины называли всякого, от кого надеялись получить копеечку. Независимо от родословной. Так измельчала Святая Русь.
Грандиозные затеи часто становятся невыполнимыми и бессмысленными, потому что жизнь человеческая коротка. Возможно, так оно и задумано по законам мироздания? Чтобы смертный человек не дерзал браться за великие свершения, переустройство вселенной…
«Но если ты знаешь, что вечен, тогда все – сбыточно», - подумал Малахов.
Сергей Петрович вдруг, ни с того ни с сего, покатился со смеху. Видимо, воспоминания о далекой молодости прокручивались в его мозгу параллельно с размышлениями о величии своей фамилии… Думая о ней, Сергей Петрович вспомнил фамилию того 45-летнего полковника, который неожиданно получил в 1979-м, в канун московской олимпиады, звание генерала. Кажется, тогда поговаривали, что он в то время был самым молодым носителем лампасов во всей обширной стране. 
Интересно, где он сейчас? Жив ли?
Колибаба, вот как была его фамилия. Смешно.
 
                Глава шестнадцатая

Повинуясь какому-то неизъяснимому чутью, Борис резко выпрямился, вгляделся во мрак.
Прямо перед ним чернели два плечистых силуэта.
- Ты что-то забыл, мужик? 
Одновременно вспыхнули мощные фонари, и Дугин инстинктивно выставил вперед левую ладонь, закрываясь от слепящих лучей. Правая рука отработанным движением нырнула к подплечной кобуре.
- Руки за голову! – тут же раздалась отрывистая команда.
«И оружие на землю», - добавил про себя майор, вспомнив интермедию, разыгранную Крайновым в служебном тире.
Боже, как давно это было! И как бы ему сейчас пригодилось мастерство его напарника!
- Оружие на землю! Без фокусов! Полиция!
Голос испуганный, нервный…
Борис медленно сложил ладони на затылке, так и не вытащив «беретту». «Видно, совсем недавно работают. Еще пристрелят, черти, - тревожно подумал спецагент. – Этот ретивый молодняк ужас как жадён до подвигов».
- Петя, обыщи. Я держу его на мушке, - донеслось до слуха Дугина.
Шурша листвой, к нему приблизился оперативник в штатском. Свой фонарь он оставил напарнику. Сунул «макарова» за ремень, хлопнул по левой подмышке Бориса.
- Есть! – крикнул он товарищу.
В сложившейся расстановке фигур опер с поднятым в ладонях пистолетом стал совершенно бесполезным: его напарник стоял на линии огня, заслоняя Дугина от грозившей ему пули. Прикрывал собой, будучи при этом с голыми руками. Соотношение сил на какой-то момент практически уравнялось.
«И чему их только учат?» - с презрением подумал майор.
- Как старший по званию, я бы посоветовал вам не проявлять чрезмерного усердия по службе, - назидательно изрек ветеран спецотдела.
Излюбленная поговорка Витьки Крайнова при возникновении конфликтов с младшим составом ГУВД…
И заорал на вмиг приосанившегося оперативника:
- Пистолет мой не трожь! В правом нагрудном кармане – ксива. Достань.
Там, в закромах плаща, лежало изготовленное технической службой спецотдела липовое удостоверение сотрудника Следственного комитета. Липовое-то оно липовое, однако, вздумай кто-нибудь проверить: а есть ли таковой майор в составе следкома, да и позвонить туда с подобным вопросом – он получал неизменный ответ: да, майор Дугин у них действительно служит. Помимо Бориса, среди агентов спецотдела такие же удостоверения имели Крайнов, Псурцев и Витийеватов.      
Из милости Борис все еще держал руки на затылке, когда полицейский послушно извлекал ксиву из внутреннего кармана его плаща. Подошел второй оперативник, нахмурившись, посветил фонарем… Убрал пистолет в кобуру.
- Здравия желаем, товарищ майор, - подавленно процедил он. – Извините… И опустите, пожалуйста, руки, ошибочка вышла.
Первый с досадой вернул Дугину удостоверение.   
Борис стремительно становился хозяином положения.
- По форме доложиться! – приказал он сурово.
Оба полицейских вытянулись по струнке.
- Оперативный сотрудник отдела убийств ГУВД лейтенант Горбаленя!
- Оперативный сотрудник отдела убийств ГУВД лейтенант Земцов!
Борис вальяжно прошелся перед полицейскими, замершими со вздернутыми подбородками.
- Два лейтенанта, блин, - Дугин высокомерно хмыкнул. – При такой работе, ребята, вы никогда не станете двумя капитанами. Ладно, расслабьтесь. Живите. Так и быть, не стану подавать на вас рапорт… Говенно работаете! Совершенно не умеете брать вооруженного преступника. Да и безоружного, судя по всему, тоже.
Горбаленя заметно оскорбился, но промолчал.
- А где остальные? – оглянулся по сторонам Дугин. – В каких кустах прячутся криминалист, судмедэксперт? Где, наконец, труповозка?
- Ждем, - виновато ответил Земцов. – Нам-то сюда только через дорогу перейти…
- Ночь все-таки, товарищ майор, - с наглецой встрял Горбаленя и шумно втянул воздух ноздрями.
Добавил многозначительно:
– Водкой откуда-то пахнет, что ли…
Земцов пихнул его локтем, шепнул:
- Не выступай, Гена.
Горбаленя прокашлялся.
- Видите ли, товарищ майор, это только в кино следственная бригада в полном составе молниеносно выезжает на труп.
Взгляд Дугина заледенел.
- Вот что, товарищи лейтенанты ГУВД, - чеканил слова Борис. – Следственный комитет, который я представляю, имеет полномочия вмешиваться, контролировать и даже приостанавливать любые уголовные расследования на территории города и области, проводимые полицией. Я беру дело под свой контроль. Вы временно поступаете в мое распоряжение. А уж на какое время – решать буду я.
- Есть, - нехотя откозырял Горбаленя.
- Слушаемся, товарищ майор, - вторил ему Земцов.
В отличие от напарника - бодрым голосом.
Борис взял Горбаленю за отворот плаща, заговорил елейно:
- Оперативник, как вас там…
- Горбаленя, - лейтенант напрягся, словно ожидая удара.
- Как честь отдаете? Вас разве не учили, что к пустой голове руку не прикладывают?
- Я в шляпе, майор, могли бы и обратить внимание.
Действительно, на голове сыщика красовался щегольской фетровый котелок.
- Шляпа – не фуражка! – рявкнул Дугин, слегка оттолкнув оперативника. - Кто вам сообщил об убийстве?
- Какой-то мужик из автомата позвонил дежурному. Наверное, от бара, - предположил Земцов.
- Кто-нибудь вообще что-то видел? – начинал уже не на шутку злиться Борис.
- Я видел, я, - отвечал Земцов. – Черную «Победу» видел! Как она удалялась прочь отсюда.
- «Победу»… Н-да. И именно отсюда, ошибки быть не может?
- Все может! Я только успел разглядеть, как эта «Победа» сворачивала за угол с Малой Центральной. В профиль видел. Ошибиться не мог.
- Опять черная «Победа»! – покачал головой Борис. - Просто призрак какой-то! Ведь всем постам давно сообщили, чтобы ее задерживали в любое время суток, в любом месте!
Земцов и Горбаленя молча сверлили майора ненавидящими взглядами. «Мы вряд ли с ними подружимся, это уж точно», - подумал Борис равнодушно, принялся расхаживать по черной, прелой листве.
Остановился, уперся взглядом в небольшой квадратный транспарант, вкопанный в землю возле узкой тропинки. Высотой в рост человека, он возвещал: «Светлому будущему – быть!».
Сколько помнил себя Дугин, этот жизнеутверждающий железный плакат, одобренный в свое время обкомом партии, несгибаемо стоял в сквере. Сменялись режимы, эпохи, но никто не посягал на заржавевший коммунистический рудимент, никому не было до него дела. Стоит себе и стоит… Как и обветшавшая эстрада поодаль - с продавленной, грозящей обвалиться раковиной.
- Жвачку со скамейки на анализ заберите, - бросил Дугин. – Сыщики, ё-мое…
Земцов поспешно принялся выполнять.            
- Я разговаривал с ней меньше часа назад, - проговорил майор. – Вот на этой самой лавочке.
- Проститутка? – уточнил Земцов, сковыривая жвачку в полиэтиленовый пакет.
Борис не удостоил лейтенанта ответом. Он продолжал мучительно соображать, то и дело поглядывая в сторону мертвой девушки Лиды.
- Потом пошел в бар. Выпил немного, взял еще пива и вернулся. Никого подозрительного не встретил. Значит…
- Вы ошибаетесь, товарищ майор, - прервал его бормотание Земцов. – Час назад она уже была мертва. А сообщили нам о трупе еще раньше, полтора часа назад.
Горбаленя принялся тихонько напевать куда-то в сторону, однако так, чтобы его слышал Дугин:
- «Эх, водочка, как трудно пьются первые сто грамм… Эх, водочка, ну а потом идет бутылка пополам…»
- Изнасилована? – спросил Земцова Борис.
- Да непохоже, - с убеждением помотал головой полицейский. – Одежда в порядке, следов борьбы нет.
Борис взорвался:
- Как же он смог удавить ее прыгалками без борьбы? А? Она что, сама ему шею подставляла? И почему лицо не стало синюшным за столько времени?
Горбаленя перестал напевать. Подошел развязно:
- Тут, видите ли, вот какое дело. Ее не задушили. Ее застрелили. В упор. Вы, товарищ майор, просто не заметили малю-юсенькую дырочку напротив сердца. Мы, кстати, тоже не сразу ее обнаружили. Куртка темная, кровь не очень заметна. А прыгалки… Их надели уже на труп. Причем обратите внимание: не затянули как следует вокруг горла, а так, приладили только. Слегка. Будто для фотосессии. Есть такие маньяки, которые любят сделать снимочек-другой. Да поживописней… Словно для отчетности. 
- С чего вы все это взяли, лейтенант? – опешил от таких подробностей Борис.
- Ну, мы ведь тут не просто ждем и курим, - с достоинством отвесил Горбаленя.
- И, слава Богу, дождались! – радостно воскликнул Земцов. – Наконец-то!
Один за другим в ночной сквер вкатывали автомобили: полицейский «уазик» с включенными проблесковыми огнями, белая газель-труповозка, пара частных легковушек – очевидно, криминалиста и судмедэксперта. Пэпээсники и спецы, перешучиваясь, выпрастывались из своих авто, разминали ноги. Складывалось ощущение, что вся эта возбужденная компашка только что была вместе на общей тусовке. Полтора часа прошло, как они получили сообщение об убийстве, и только сейчас спохватились, примчались на место преступления.
Горбаленя пошел ругаться с прибывшими коллегами, и до слуха Бориса донеслись обрывки фраз: «какого черта», «сам ты иди», «турнир по футболу», «ну не бросать же команду», «выиграли, конечно!»
Пэпээсники споро натягивали полосатую красно-белую ленту, огораживая территорию, спецы врубали софиты, бряцали кофрами с инструментом и химикатами…
Дугин подозвал Земцова.
- Слышь, лейтенант, у нее одна серьга…
- Да-да, товарищ майор, вторая вырвана из уха вместе с… ухом. И вот еще что…
Земцов опасливо оглянулся на Горбаленю, достал из кармана полиэтиленовый пакетик, протянул Борису. Сквозь пленку белел клочок бумаги.
Дугин поднес записку к глазам, прочел:
- «Блудница – глубокая пропасть; она, как разбойник, сидит в засаде и умножает среди людей законопреступников».
- Вот такая вот пышная эпитафия, товарищ майор, - с улыбкой вздохнул оперативник. – Нашли возле тела…
- Книга Притчей Соломоновых, - определил Дугин. – Если память не изменяет, слегка сокращенная цитата. Это тебе ничего не напоминает, опер?
Земцов пожал плечами:
- В кино часто маньяки оставляют для следователей такие вот послания. Мол, поймай меня, если сможешь. Но это все выдумки, это несерьезно.
- Еще как серьезно, лейтенант. Еще как. Такие убийства в нашем городе уже совершались. Давно. Тебя еще на свете не было. И убийцу так и не нашли, между прочим. Он на свободе разгуливает до сих пор.
- Так-так, - загорелся Земцов. – Может, напомните мне, товарищ майор, что за убийства с такими вот записочками, о которых вы говорите?
Дугин призадумался на секунду - стоит ли посвящать ментов в «дела давно минувших дней»… Решился-таки, заговорил как можно более весомо, доходчиво:
- Году этак в восемьдесят седьмом у нас кто-то принялся убивать кооператоров. Барыг, в общем. Четверых порешил жестоким образом. Жертвы никак между собой связаны не были, только родом деятельности. Один – рюмочную держал, другой – несколько киосков с чаем-кофе, третий – шмотками китайскими спекулировал, четвертый – уж не помню… И вот там тоже на трупах послания обнаруживали.
- Что-то похожее на это, из Соломона? – Земцов ткнул пальцем в пакетик с «эпитафией».
- Ну, не совсем… Надо бы почерк сравнить, если те вещдоки в хранилище у вас остались. А может, не у вас, а в Конторе – кажется, тогда ваш Старший Брат тоже к этому делу подключался.
Видно было, что Земцова разбирает любопытство, он не удержался от вопроса:
- А что писал в записочках тот убийца, ну, в восемьдесят седьмом?
- Палиндромы.
- Это что такое? Дайте подумать… А-А! Полигамные синдромы, только сокращенно, верно?
- А ты не дурак, лейтенант… С такой эрудицией ты, пожалуй, не скоро станешь капитаном. У вас ведь умников не любят, согласен?
Земцов сделал вид, что обиделся, но Дугин прекрасно понимал, что на самом деле оперативник донельзя польщен столь высокой оценкой его мозгов.
- Немножко ошибся ты, Земцов, - Борис протяжно зевнул. – Палиндром – это, по-русски, перевертыш. Слово или фраза, которые читаются и слева направо, и справа налево.
Дугин вспомнил, что на груди первого убитого кооператора был приколот знаменитый палиндром Гавриила Романовича Державина, сочиненный им два с лишним века назад: «Я иду с мечем судия!». Ну, тут все было более-менее понятно: маньяк взял на себя миссию судить и приговаривать к высшей мере новоявленных хапуг, торгашей, новых русских кровососов. И объявляет об этом всему миру посредством державинского палиндрома.

                ***

Потом таинственный маньяк стал придумывать собственные перевертыши. Второй зарезанный им барыга недавно вернулся из тюрьмы, где сидел за брутальное убийство жены. И для него «палач» написал такую эпитафию-палиндром: «Киборг влетел в гробик». 
Тогда, в 87-м, слово «киборг» еще не поступило в массовое употребление, оно не было в ходу даже среди продвинутой молодежи, то бишь тинэйджеров. Фильмы о киборгах-убийцах не успели прийти в видеосалоны, тем более – в захолустной Велегже. И потому второй палиндром дал следствию важнейшую зацепку. Круг поиска значительно сужался!
Перетрясли всех, кто имел видеомагнитофоны, провели массу обысков с целью найти у кого-нибудь пиратскую кассету с любым фильмом, где бы упоминались киборги. Пусть даже не в названии, а в репликах голливудских персонажей. Все – тщетно.
Кто же маньяк? Москвич-гастролер из золотой молодежи, которому папа привез из-за границы кассету с ужастиком? Или, может, серийный убийца – выходец из старинных русских дворян, недавно вернувшийся на родину предков?
Проверялись и такие бредовые версии.
И тогда кто-то осторожно, несмело намекнул, что контрабандная кассета с фильмом «Киборг-убийца» демонстрировалась в очень узком кругу, а именно – сотрудникам местного управления КГБ, в их закрытом видео-зале.
Началось что-то невообразимое. Мало того, что чекистов тогда поливали грязью все, кому не лень, и ни одна из центральных газет не выходила без разоблачительных и прямо-таки оскорбительных статей по адресу сотрудников КГБ и их деяний (как прошлых, так и «текущих», актуальных).  Теперь ко всей этой вакханалии, к этим пляскам и топтанью на могилах, да и на судьбах живых людей, добавилась еще и подозрительность службистов по отношению друг к другу. В областном управлении КГБ все подозревали всех и каждого: не ты ли совершаешь ритуальные убийства кооператоров? А что, какой-нибудь не в меру ретивый чекист, особенно из неудачников, вполне мог бы, помрачившись, взять на себя роль судьи, да и палача «до кучи». Ведь КГБ всю дорогу боролся против свободного предпринимательства…
Но тут свершилось еще одно человеческое жертвоприношение, и на этот раз убийца подбросил записку на не место преступления, а послал ее по почте оперативникам. Следственную бригаду ГУВД и прокуратуры возглавлял прокурор области Ашот Назарян, ему-то и адресовал неведомый аноним свой очередной шедевр: «Ашот! Искать такси! Тоша». Опять палиндром, но на этот раз – с подписью и указанием места работы маньяка. Или – это не подпись, а имя таксиста-убийцы? Тоша – вроде бы уменьшительное от редкого в то время имени Антон.
Арестовали не только всех таксистов и частных извозчиков с таким именем, но и вообще всех Антонов в бескрайней Велегжанской области, способных сесть за руль, то есть - имевших водительские права. Таковых набралось больше семисот человек. Трясли даже сельских Антонов-трактористов – в самом деле, ведь трудовой человек с мозолистыми руками просто обязан ненавидеть кооператоров… Хотя, по идее, колхозы – те же самые кооперативы, но тем не менее. Ведь все дело в уровне личных доходов, а тут уж гусь свинье не товарищ.
Во всяком случае, с сотрудников областного УКГБ подозрения были сняты.
Наконец, подобрали-таки среди задержанных некоего Антона, подходившего под схему, сложившуюся в коллективном мозгу следствия. Сей Антон Жилин работал водителем городского автобуса. Жена сбежала от него в Питер с «новым русским», да еще и двоих малолетних детей с собой прихватила. Мало того, суд назначил бедолаге Жилину алименты, и теперь он едва сводил концы с концами. В шоферской столовой брал только первое, благо в те времена хлеб в рабочих столовках раздавался бесплатно – бери, сколько хочешь. Посмеиваясь над вечно голодным собратом, товарищи стали называть его «наш постный Супчик» или просто – Суп.
Из этого-то Супа и выудили нужные следствию признания – выбили вместе с зубами. Чтоб теперь до конца жизни одним супцом питался.
Впрочем, областной суд на радостях вынес Супу расстрельный приговор, так что длительная жидкая диета ему теперь не грозила. Как говорится, все довольны.
За ни в чем не повинного, оговорившего себя под пытками Антона Супа вступился подлинный убийца-маньяк. Видимо, не захотел, чтобы его лавры достались кому-то другому. Пока водитель Жилин сидел в камере смертников, душегуб грохнул еще одного коммерсанта. Причем, как и в первом случае, натянул на шею застреленного торговца красные детские прыгалки.
А чтобы насчет невиновности Супа ни у кого не оставалось вообще никаких сомнений, неведомый палач оставил в кармане трупа послание-палиндром, написанное, как установила экспертиза, тем же почерком, что и предыдущие перевертыши: «Етит! Суп-то отпустите!» Не вполне грамотно с точки зрения склонения существительных, но по сути – прямое оправдание злокозненного Супа.
Обломились членам оперативно-следственной бригады звезды и прокурорские ромбы. Вот уж точно, етит твою мать… А водилу из  автобусного парка пришлось и впрямь отпускать. Черт с ним, пусть живет и жрет свой суп.
Маньяка так и не нашли, а серийные убийства кооператоров, к вящему облегчению всех сотрудников правопорядка, на этом прекратились. Вскоре, правда, кто-то подбросил в отделение милиции письмо, в котором неизвестный, назвавшись тем самым серийным убийцей, терпеливо рассказал, что и четвертой жертвы могло не быть, поскольку «Бог любит троицу». И он, дескать, совершил незапланированное убийство только для того, чтобы «оправдать» осужденного на смерть Жилина.
Эти картинки из далекого прошлого всплыли теперь в протрезвевшей голове майора Дугина.
- Короче, лейтенант, покопайся в архивах за тысяча девятьсот восемьдесят седьмой год. Может, и отыщешь связь между теми убийствами и…
- Да какая может быть связь, товарищ майор! Эта девчонка в восьмидесятых еще и на свет-то не родилась.
- Ты тоже тогда еще не родился. А вот убийца серийный, маньяк этот инфернальный, уже на свете был. И вершил неправедный суд. Как видишь, он и по сей день продолжает отлично делать свое дело. В отличие от вас, неродившихся.
Земцову послышалось, что Дугин обозвал всех ментов нерадивыми, и он засопел, мысленно поклявшись во что бы то ни стало отыскать убийцу девушки. И предать его в руки правосудия.
Даже если убийцей окажется этой высокомерный, зажравшийся майор из такого же зажравшегося следкома.
Все-таки он был неплохой парень, этот Земцов.
«Ты все верно сказал, майор, - мстительно думал лейтенант. – Я тогда еще не родился, а ты? Тебе-то ведь в восемьдесят седьмом, поди, уже к тридцатнику подвалило. Ты умный, конечно, слова всякие мудреные знаешь. Только зря ты о нас, операх, так пренебрежительно думаешь. Нарвешься ведь, майор».               
Дугин вернул долговязому оперу записку-вещдок и побрел к выходу из сквера.
Сыщик смотрел ему вслед, и взгляд молодого опера не сулил ветерану спецотдела ничего хорошего.
Дугин обернулся:
- Проводите все необходимые оперативные мероприятия. Без меня. То есть – как будто меня и не было. Забудьте!
«Забуду я, как же!» - усмехнулся про себя лейтенант.
… Борис уже знал, кто лишил его девушки Лиды. Этого «клиента» не разоблачить, не арестовать. Ибо, как сказал сегодня под вечер полковник Малахов, «тот, кому надо» - в курсе.
И все понимает.
«Тот, чье имя не называем».   
            
                Глава семнадцатая

- Ты что, до сих пор торчишь в 1902 году? А ну давай быстрее в обрыдлое настоящее!
- Борис, ты не прав. Коль скоро мы занялись изучением всякой чертовщины, то должны понимать: она действует вне времени. И деяния эти не имеют срока давности.
Друзья с самого раннего утра засели в своем новом кабинете и уже несколько часов практически не переговаривались, погрузившись в чтение материалов из контейнера. Дугин отдал Крайнову на ознакомление данные по всей планете за истекшие сто двадцать лет, а себе взял секретные дела о «контактах» по стране за шестьдесят лет.
Им притащили мини-бар – точно такой же, как у Малахова, в виде огромного глобуса. Он распахивался по экватору, открывая взору ячейки с многочисленными диковинными бутылками. Этим жестом начальник отдела как бы давал понять, что Дугин и Крайнов становятся для него ключевыми сотрудниками. Во всяком случае, на какой-то период.
- Вот послушай, - Виктор откинулся на стуле с листками бумаги в руке. – Да отвлекись ты хоть ненадолго!
- Слушаю, слушаю…
Крайнов принялся вещать нараспев – утробно, грозно:
- «Змеи покинули свои жилища в расселинах старой лавы на склонах, спустились к побережью и наводнили плантации и городские окраины. Они набрасывались на скот и людей, от смертоносных укусов погибли около пятидесяти человек. Птицы далеко облетали остров, а черепахи уплыли из прибрежных вод. Несколько дельфинов и акул выбросились на берег. Видавшие виды рыбаки делились с земляками недобрыми предчувствиями: их пугало неожиданное появление глубинных волн во время полного штиля и внезапное потепление воды в море».
- Что это? – перебил Борис. – Запись радиопередачи для детей? «Ребятам о зверятах»? «Юные натуралисты»?
А сам вспомнил вчерашнее вещание однорукого пророка в «Аквариуме»: война между земными существами, самоубийства животных, катаклизмы…
- Нет, Боря, это не для радио. Это кое-что покруче.
И продолжал в том же духе:
- «Надо было что-то предпринимать: положение становилось угрожающим. Но у городских властей были свои заботы — в ближайшее воскресенье должны были состояться выборы, и нельзя было допустить, чтобы хоть один избиратель покинул город до дня волеизъявления». Это, Боря, описание событий, произошедших на острове Мартиника в 1902 году. Небесным огнем был стерт с лица земли процветающий город Сен-Пьер, погибли все 43 тысячи жителей. В живых остался только один человек – чернокожий, приговоренный за убийство к смертной казни. Он сидел в карцере с мощными стенами и гранитным потолком в подвале городской тюрьмы… И все равно получил страшные ожоги. Кстати, когда спасатели извлекли его из-под руин, бедняга получил помилование и полную свободу.
- Какой сюжет! – восхитился Дугин. – Фильм уже сняли? Голливуд такой материал просто не мог не использовать.
- Не-а, не сняли фильм. Все происшедшее было строго засекречено вплоть до 2013 года. Ровно 111 лет. Конечно, какие-то слухи о катастрофе просачивались, но ни одна из газет планеты ни словом не обмолвилась о гибели Сен-Пьера. Абсолютно во всех странах было введено жесткое табу. На 111 лет почему-то. Слушай, Борь, число 111 что-нибудь означает по-библейски? Ну, 666 – число антихриста, 999 – ангельское число…
- По-моему, 111 – один из символов Святой Троицы, - неуверенно произнес Борис. - Так что там случилось-то, на Мартинике, больше века назад? И где этот остров? Кажется, в Карибском море?
- Да, в группе Наветренных островов. Владение Франции. Кстати, заметь: рассекретили только общую информацию о катастрофе 1902 года. А вот что касается фотографий с места светопреставления, протоколов допросов очевидцев, того же приговоренного и помилованного негра Огюста Сипариса… Все это, брат, засекречено по сей день.
И посмотрел на Бориса со значением:
- А нам с тобой эти фотки и протоколы предоставили… Хотя к ним даже ФБР доступа не имеет. Даже французская тайная полиция. Видно, сурьезные мы с тобой теперь люди! Сурьезней всех спецслужб планеты. А если еще учесть, что мы не в Вашингтоне и не в Париже, а в российской глуши, то наши безграничные полномочия вообще выглядят ненаучной фантастикой. Хотя… Ты, как библеист, должен знать, что «сила Божия в немощи проявляется».
- Мне кажется, Витя, что мы и сами представить не можем, на какие высоты попали. Или в глубины… - Дугин снова вспомнил теорию однорукого биндюжника. - И лучше нам этого не знать.
Спохватился, сообразив, что его речи прослушиваются:
- Ты давай, чеши дальше. Что там происходило, на Мартинике?
Виктор пытливо глянул на друга, продолжал – отчасти зачитывать, отчасти – сразу комментировать:
- Катастрофа произошла восьмого мая, а накануне сатанисты взорвали высоченную мраморную статую Девы Марии с распростертыми руками – примерно такую же, как нынешняя статуя Христа в Рио-де-Жанейро. Поди-ка сюда, глянь на фото… Здесь до и после взрыва статуи. Вообще, много охренительных снимков 1902 года. Есть абсолютно все…
Борис подошел к монитору напарника. Там, на экране, чередовались старинные фотографии, причем весьма качественные.
- Ты смотри, а я попутно рассказывать буду, - Виктор откатился на стуле, а Дугин принялся «листать» кадры на экране.
- В канун катаклизма, то есть седьмого мая 1902 года, в Сен-Пьере состоялось торжественное открытие – согласно их терминологии, не освящение, а посвящение – Всемирного Храма Сатаны.
- Понятно, почему посвящение, - угрюмо буркнул Дугин. – У нас церковь освящает Господь, а они на такое рассчитывать, естественно, не могут. Вот и сами, без участия Бога, посвящают свой храм сатане.
- Теолог ты наш доморощенный… - покачал головой Крайнов. – Короче, к первому мая съехались в Сен-Пьер видные сатанисты со всей планеты. Ведь у поклонников дьявола ночь на первое мая считается вальпургиевой, они шабаши ведьминские каждый год устраивают в эту ночь по всему миру. Как и на католический праздник Всех святых первого ноября.
- Точно раз в полгода, - вставил Дугин.
- Ну да. Неизвестно, как проходил на Мартинике шабаш 1 мая 1902 года, а вот о седьмом мая много материалов… Собравшихся, в том числе – обычных граждан, кропили жертвенной кровью, разведенной крепким вином. Говорили, что якобы это кровь белой телицы… Но это была кровь принесенной в жертву на алтаре сатаны белой девушки, девственницы.
«Странно, что Виктор не отпускает скабрезные шуточки по этому поводу, - мысленно подивился Дугин. – Тут есть где разгуляться его мрачному блудодейскому юмору».
Но Крайнов был серьезен, даже как-то трагически серьезен. Листая фотографии, все больше мрачнел и Дугин.
Вот колоннада перед входом в помпезное каменное здание, за которым виднеется горный склон. На широких ступенях стоит высокий старик в черной шапочке с длинными козлиными рогами, в одной руке у него кропило, в другой – чаша наподобие церковного потира. А вот снимок, сделанный со спины козлоподобного прислужника дьявола: он кропит собравшуюся перед ступенями толпу народа. В первом ряду Дугин опознал двух католических епископов и протестантского священнослужителя.
- Теперь смотри, как происходило перед этим заклание жертвы, - тихо сказал Крайнов.
И Дугин смотрел…
Снимок был сделан у алтаря дьявольского капища. Огромный параллелепипед из черного мрамора установлен на помосте. В мраморе вырезан глубокий крест. На дне креста, раскинув руки, лежит голая белая девушка. Следующий снимок – крупный план: лицо девушки. Широко распахнутые глаза, зрачки не увеличены – значит, наркотиками не напичкана. Выражение приоткрытых губ – торжественное, решительное. Сразу ясно, что девушка идет на смерть добровольно, по глубочайшему убеждению своему.
А вот и сам момент ритуального убийства, кульминации черной мессы. Прямо над девушкой стоит седобородый старик в той же черной шапочке с козлиными рогами – но это уже другой старик, совсем ветхий, не тот, что кропил гостей кровью убитой. Заклание, очевидно, совершает дьяволопоклонник рангом повыше. Обеими руками он держит жертвенный кинжал, высоко подняв его над головой…
Надо иметь большой опыт подобных ритуалов, чтобы в таком запредельном возрасте недрогнувшей рукой поразить жертву точно в сердце. И у старика, судя по хищному выражению его сморщенного лица, такой опыт есть.
Следующие фотографии вызвали у Дугина омерзение. Финал черной мессы – коллективное совокупление голых мужчин и женщин прямо здесь же, перед окровавленным алтарем сатаны. На мужчинах маски и все те же рога, женщины лиц не прячут. Как и в современных порнофильмах.
- Этого не может быть, - тихо сказал майор.
- В этом мире, мой мальчик, может быть абсолютно все, - назидательно молвил Крайнов. – Только с разной степенью вероятности.
- Так говорила твоя покойная бабушка, верно? – пробормотал Дугин.
- Н-да, так говорила моя покойная бабушка, - подтвердил капитан.
Вряд ли бабушка Виктора могла произносить такие мудреные сентенции – насколько знал Борис из рассказов напарника, его бабка по матери была полуграмотной крестьянкой из Мещерской лесной деревушки.
Но как-то само собой повелось, что давно ушедшая из жизни старушка превратилась для Виктора в источник всей земной премудрости, и он цитировал ее при каждом подходящем и неподходящем случае, подобно тому как некоторые – Священное Писание. Покойной бабушке приписывались хлесткие, юморные или, напротив, глубокомысленные изречения по поводу технического прогресса и внешней политики, взаимоотношений начальника и подчиненного, любви и ненависти.
Борис не заметил, как с некой поры и сам время от времени стал подражать напарнику, ссылаясь в своих суждениях уже не на Викторову, а на свою мифическую покойную бабушку. Ибо реальных бабушек Дугин совершенно не помнил – ни по отцу, ни по матери.
Это было одним из правил игры – разумеется, правилом несущественным, а можно сказать, что и несерьезным. Той игры, в которую друзья играли уже много лет.
 
                ***

Борис раздраженно ткнул пальцем в изображение на мониторе:
- Когда я сказал, что этого не может быть, я имел в виду вовсе не сам факт черной мессы. И последовавшей за ней Божьей кары для города Сен-Пьер, - с нажимом проговорил Дугин. – Я имел в виду…
Виктор тут же снова приложил палец к губам, затем вздохнул:
- Да, верится с трудом, но придется принять информацию. Мы же профессионалы, нас ничем не удивишь.
И подмигнул напарнику. Борис на секунду прикрыл глаза в знак понимания. Спросил:
- Это что же, строительство Храма Сатаны, его посвящение и все остальные обряды открыто совершались? Официально? Даже на пленку засняли…
Он что-то молча накорябал на листке бумаги, протянул Крайнову. Капитан прочел вопрос: «Фальшивка?» - и кивнул утвердительно.
- Выходит, тогда, в 1902 году, правительство Франции знало обо всем этом? Разрешило, санкционировало? – допытывался Дугин.
- И знало, и разрешило, и благословило. В те годы у власти во Франции были… Сам догадываешься, кто.
- Угу. Те, чье имя не называем.
- О`кей, давай не будем называть. Конечно, в открытую речь не шла о сатанинском капище. Внешне все было обставлено пристойно, в религиозном духе. Даже отчасти – христианском. Ну, в общем, как недавнее открытие Всемирного Храма в Бразилии. Вот и тогда, в 1902-м, имелось в виду, что на Мартинике воссоздается древний Иерусалимский Храм Соломона. Тот самый, который стоял много веков назад на горе Мориа, о нем в евангелии говорится, между прочим. Его разрушил в первом веке нашей эры римский император Веспасиан. Только часть стены в Иерусалиме уцелела. До сих пор. Стена Плача…
- Знаю, знаю, - досадливо отмахнулся Дугин. – Что ты мне такие общеизвестные истины глаголешь…
- А ты знаешь, что инженерные чертежи того древнего храма бережно хранятся по сей день?
- И это знаю.
- Так вот, в Сен-Пьере был возведен храм точь-в-точь по тем чертежам. Только чуть уменьшенный. В основание цоколя был заложен фундамент – шестигранник, в нем – окружность, а в ней – треугольник. Сакральные знаки. Все это есть на фотографиях начального этапа работ.      
- Почему именно Мартиника, почему Сен-Пьер? Из-за названия – город апостола Петра, так, что ли? Поглумиться решили? Тогда, наверное, и святой Мартин каким-то боком задел в свое время кабаллистов…
- Это все - отчасти, - кивнул Виктор. – Но главные причины, как я уже сказал – гарантированное покровительство Парижа и, конечно, местных властей. Плюс – удаленность от центров цивилизации и природные условия, близкие к иерусалимским. Широта географическая. Для них это очень важно. А главное… Город был подготовлен к такому событию. Это, кстати, был самый красивый город во всей Вест-Индии. И вот десятилетиями в это райское место под видом уголовного наказания ссылали из Франции дьяволопоклонников. Собирали в одном месте. Сатанизм сделался официальной религией на Мартинике. У дьяволопоклонников были свои газеты, журналы. Муниципалитет – тоже «свой». Даже училище будущих служителей нечистой силы.
- Прямо как в анекдоте, - буркнул майор. – Про огромный пароход с б…ми.
- Слыхал, слыхал. Судно тонет, а девицы орут: зачем я села на этот корабль? И голос с неба: я вас, шлюх, три года на одном пароходе собирал. Так и тут. Видишь ли, Борис… Тут в подборочке любопытная статистика есть.
- Это ты о чем?
- Все о том же. О восстановлении Храма Соломона. Такие попытки предпринимались многократно, и всякий раз казалось, что успех наконец-то обеспечен. Чудовищно щедрое финансирование, благоволение властей, идеальное место для постройки. И, опять же, всякий раз вмешивалась непреодолимая сила. Затея проваливалась.
- Понимаю, - перебил напарника Борис, которого Крайнов в шутку называл библеистом. – Согласно Священному Писанию, иерусалимский храм будет разрушен язычниками, «не останется камня на камне». Так оно и произошло в 70-м году нашей эры – римляне были идолопоклонниками. Они разрушили Храм. А по поводу восстановления Храма Соломона тоже есть пророчество: когда он будет отстроен заново, на земле воцарится Антихрист. И произойдет конец света. А конец света – это прерогатива Господа, людям не дано ускорить, приблизить его наступление. Не дано и отсрочить. Поэтому и не получалось выстроить заново Храм Соломона.
- Видимо, да, хоть я и не такой верующий, как ты.
Виктор поднес листок бумаги к глазам.
- Император Юлиан Отступник в четвертом веке от Рождества Христова задумал было воссоздать Храм Соломона в Иерусалиме, но был поражен мучительной внезапной смертью, а его преемник поставил на этих планах жирный крест. В XVI веке начали возведение копии Храма Соломона в бельгийском Генте, но разразилась война с Испанией, и едва оконченное здание погибло в огне. Потом в Лиссабоне задумали построить вещий храм по древним  чертежам. Почти завершили уже, но первого ноября 1775 года случилось великое Лиссабонское землетрясение, которое сравняло столицу Португалии с землей. Это был христианский День Всех святых, между прочим, пресловутый Хэллоуин, вторая в году Вальпургиева ночь. И в ходе землетрясения огромный храм сатанистов, кое-как замаскированный под Храм Соломона, был разрушен до основания. Вскоре польский король начал строительство Храма Соломона, об этом прознали наши казаки, совершили истребительный набег и уничтожили неоконченный храм.
- Так какого такого лешего это великое деяние наших патриотов до сих пор не известно всему народу? Почему мы замалчиваем этот подвиг казаков? – возмутился Дугин.
- Да не специально это, Боря. Просто действительно забылось все. Мы же привыкли нашу русскую историю хаять по-всякому, а наших предков изображать какими-то просителями, целиком и полностью зависимыми от Запада…
- Вот именно, Витя, не ценим мы по-настоящему наших героев прошлого, - подмигнул приятелю Борис и кивнул на селектор.
Крайнов утвердительно кивнул.
- Слушай дальше, мой босс и напарник. Во Франции, в парижском предместье Сен-Клу, дьяволопоклонники в очередной раз возвели копию Храма Соломона для своих черных месс – под видом нового замка банкира. Это 1871 год. Чуть-чуть не успели закончить, как прусские войска обложили Париж, сожгли Сен-Клу вместе с храмом, одни руины остались. И опять-таки, в этом молодецком деле застрельщиками были наши казачьи соединения, они помогали пруссакам задавить масонскую Парижскую коммуну.
- Вот видишь! – снова возмутился Борис. – А нынешнее поколение ничего об этом ведать не ведает.
Крайнов продолжал:
- И, наконец, под видом точной копии Храма Соломона сатанисты в 1900 году построили в Сан-Франциско свое самое большое в истории капище. Открыто построили, не таясь, благо американские законы позволяли. Состоялась первая черная месса, жертвоприношение – ребенка распяли на кресте… И тут же невиданный, необъяснимый пожар превратил Сан-Франциско в обгорелые развалины. Девять десятых городских построек сгорело, и в том числе – сатанинское капище, построенное под названием «Храм Соломона». Ну, как тебе?
- Наши подожгли? Русские?
- Да вроде там сначала землетрясение было. Нет, похоже, без наших на сей раз обошлось. И вообще. Выпить бы надо…
- Логичный вывод, поддерживаю, - взбодрился малопьющий Дугин.
Они подошли к глобусу, Борис откинул Северное полушарие.
- Откупоривай вот этот коньяк, - Виктор ткнул пальцем в золоченое горлышко бутылки.
- Ты пробовал его когда-нибудь?
- Нет, но наслышан изрядно, - Крайнов нетерпеливо держал перед Дугиным тяжелые фужеры.
Борис взялся за горлышко бутылки, принялся ногтями сковыривать крошечный язычок на длинной металлической пробке.
- Тьфу ты! Порезался, - досадливо поморщился Дугин, принялся посасывать подушечку большого пальца.
- Йод возьми, - посочувствовал Виктор.
- Нет йода.
Борис взал бумажную салфетку из глобуса, промакнул кровоточащую ранку.
- Ну, за здоровье Сереги Малахова, - громко сказал Борис в сторону селектора. - Спасибо, Серега! Долгих лет жизни тебе!
Друзья выпили.   
- Вкусно-то как! – причмокнул Виктор. – Давай по второй.
- Нет, это, брат, уже пьянство. И я его решительно пресекаю как начальник сектора.
- Ну, хозяин – барин, - сокрушенно молвил Крайнов.
Меж тем Дугин снова осторожно наполнил фужеры, они опрокинули их беззвучно. Столь же беззвучно выдохнули.
- Замечательная у нас работа, прямо мечта, - возвестил Дугин. – Будем работать, будем… Так, продолжим. Уфф…
- Одиннадцатого мая 1902 года по всей Франции проходили парламентские выборы, - заговорил Крайнов. - А в то время президент избирался во Франции не всенародно, а только депутатами национального собрания. Ну, как у нас Горбачев. Так что 11 мая 1902 года определялся дальнейший путь страны.
- И, как я понимаю, дальнейшая судьба французских сатанистов? А вместе с ними – всех дьяволопоклонников планеты?
- Точно, пять баллов тебе.
Виктор заговорил по-деловому, чуть ли не скороговоркой:
- То, что произошло с городом Сен-Пьер в восемь утра 8 мая 1902 года сфотографировано пассажирами кораблей, стоявших на рейде в порту. Пошли, покажу фотки.
Вернулись к монитору Крайнова. Борис разглядывал панорамный снимок бухты и вертикальный столб пламени, падающий с неба на черные контуры многочисленных зданий на берегу. Можно было различить толпу возле самой воды…
- Город был сметен огненным ливнем за три минуты, - тихо сказал Виктор. – Вот эта толпа жителей у причала через секунду бросится в море. Думали спастись от пламени. Но вода в бухте закипела от стекавшей в нее лавы, и тысячи людей сварились заживо. Погибли и все восемнадцать пароходов, стоявших на рейде. Правда, два судна перевернулись, но не пошли ко дну. И несколько пассажиров выжили, несмотря на сильные ожоги. Тут есть протоколы их допросов… Но, в общем-то, я обо всем уже рассказал. Гораздо любопытнее заключение специалистов – тоже сверхзасекреченное по сей день.
- Но только не для нас с тобой, - уточнил Дугин.
- Да, Боря, почему-то для нас двоих хранители документов сделали исключение, - многозначительно поднял палец Крайнов. – Я имею в виду, хранители не во Франции, а начальнички в нашем московском Центре. У нас ведь, по-моему, и в Париже есть спецотдел? Так что… Чем-то мы столь великую милость заслужили.
- И сами не знаем, чем… Ну, что там в заключении спецов?
- Щас, - Крайнов покопался в распечатке.
- Руины Сен-Пьера исследовали через неделю-другую после прекращения пожара. И вот выводы… Зачитываю дословно: «Развалины зданий, улицы, трупы сгоревших людей и животных покрыты слоем расплавленной и затем отвердевшей серы. Толщина слоя в различных местах составляет от трех до восьми сантиметров».
- Ё-мое, Витя! – Борис хлопнул ладонью по столу. – Это же точь-в-точь Содом и Гоморра! Там тоже во времена Ветхого Завета пролился дождь из горящей серы. А я-то считал такие библейские подробности более поздним вымыслом. Ну, не сам факт гибели Содома и Гоморры, поскольку их уничтожение археологически доказано, а, так сказать, способ поголовного истребления содомлян с гоморрейцами вкупе. Откуда на небе тысячи тонн серы, кто ее поджег?
- Гоморрейцы – это ты хорошо сказал, сочно, - одобрил товарища слегка захмелевший Крайнов. – По типу - пифагорейцы, гиперборейцы… Сам придумал?
- Случайно выскочило, - нахмурился Дугин.
И подумал: «Коньячишко и впрямь хорош, ишь как его разобрало».
- Поменяй в своем слове две буквы местами – «о» и «е», и получится – геморройцы. 
- Хватит юродствовать, геморроец! Трагедия Сен-Пьера – это повторение Содома и Гоморры, только в двадцатом веке! В древности тысячи жителей пострадали за содомские грехи, а в 1902-м – за массовый сатанизм. Вот он, совсем недавний, по меркам истории, прообраз всемирного Апокалипсиса. Зафиксированный на пленку, задокументированный в протоколах. Таким образом…               
- Таким образом, - договорил за напарника Виктор, - напрашивается вывод, что в 1902 году на Мартинике состоялась «репетиция оркестра». Помнишь? «Первый ангел вострубил, второй ангел вострубил…»
- Откровение Иоанна Богослова о предстоящем Втором пришествии, - кивнул Дугин.
- Ну да. И получается, что на Мартинике те самые ребята, которые с крылышками, всего лишь репетировали, продували трубы.
- Ты полегче, полегче! – осадил напарника Борис. – С этими, как ты выразился, крылатыми ребятами - шутки плохи!
И подмигнул, предоставляя Виктору возможность принять борисово предостережение не всерьез, а лишь как часть игры.
- Сейчас глянем, - сказал Дугин и открыл в Интернете Апокалипсис, или Откровение Иоанна Богослова.
- Вот, нашел. «Первый Ангел вострубил, и сделались град и огонь, смешанные с кровью»… «Второй Ангел вострубил, и как бы большая гора, пылающая огнем, низверглась в море»… Это пророчество похоже на гибель Сен-Пьера!
- Там дальше, если я не ошибаюсь, сказано, что вода сделалась кровью, - поднял палец капитан Крайнов. – Это что же, намек на то, что тысячи жителей Сен-Пьера сварились в кипящем море?
- Возможно… - Борис насупил брови. – Тут некая логическая цепочка прослеживается. Смотри, Витя. Самое первое чудо, которое совершил Христос на земле, - превращение воды в вино на свадьбе в Капернауме. А последнее Свое чудо, уже перед самой казнью, Иисус совершил на Тайной вечери, где претворил вино в кровь. И предложил чашу ученикам, в том числе, между прочим, и предателю Иуде. Сказал: «Пейте из нее все, это Кровь Моя».
- Все четко, Боря, - кивнул Крайнов. – Смотри, какая выстраивается последовательность: вода – вино – кровь. А перед концом света вода на планете превратится в кровь напрямую. Без промежуточного звена.
- Ну, не обязательно вся вода на всей планете. Во время Первого пришествия Христа, две тысячи лет назад, события происходили на очень ограниченной территории…
- А что там дальше про ангельский духовой оркестр?   
- Ты неисправим, Виктор. Нехристь ты закоренелая… Итак: «Третий Ангел вострубил, и упала с неба большая звезда, горящая подобно светильнику… Имя сей звезде полынь; и третья часть вод сделалась полынью, и многие из людей умерли от вод, потому что они стали горьки».
- Это уже не про Сен-Пьер, - перебил его Крайнов. – Это про Чернобыль. По-украински «полынь» - чернобыльник. И от зараженной воды за несколько лет умерли тысячи людей на сотни верст вокруг.   
Борис помолчал, что-то прикидывая.
- Так-так! – потер он ладони. - А город Сен-Пьер назван был в честь святого Петра, первоверховного апостола…
- Ну да.   
- А Петр-то апостол диктовал в Риме своему ученику и помощнику Марку… Щас, подожди!
Дугин открыл в Интернете текст Евангелия от Марка, нашел нужное место:
- Вот. «Кто будет хулить Духа Святого, тому не будет прощения». И далее: «Истинно говорю вам, отраднее будет Содому и Гоморре… нежели тому городу».
- Вот это пророчество - в точности про Сен-Пьер! – беззаботно констатировал Крайнов.
- И что все это нам дает? – размышлял Дугин. – При отсутствии аналогов – практически ничего. Ну, произошла апокалипсическая гибель города Сен-Пьер. Единичный случай. Где система? Где та нить Ариадны, которая приведет нас к Минотавру?
- Есть, есть аналогии… - вздохнул Виктор. – Зря ты упрекал меня, что я только еще в 1902 году топчусь. Я уже и дальше продвинулся.
- И что?
- А то. Случай на Мартинике - не единичный. Вскоре нечто подобное произошло буквально в центре Европы.

                Глава восемнадцатая

28 ДЕКАБРЯ 1908 ГОДА. МЕССИНА, ОСТРОВ СИЦИЛИЯ.
5 часов 20 минут утра.
«Омут, с незапамятных времен называемый  Сцилла и Харибда, затягивал в свою воронку корабли, плывущие по проливу между островом Сицилия и «носком» итальянского «сапога». Этот водоворот и стал эпицентром подземного толчка магнитудой в 7,5 балла.
Крупный портовый город Мессина и курортный городок Реджио-ди-Калабрия на противоположном берегу пролива были разрушены до основания. С лица земли также были стерты полтора десятка сел и деревень. За считанные минуты смерть настигла более двухсот тысяч человек, и до сих пор точное количество жертв так и не установлено.
За все время существования мира Мессинское землетрясение стало самым разрушительным и урожайным на людские жертвы. Ничего подобного не случалось в Италии со дня гибели Помпеи. 
Из рассказов тех немногих, что выжили после катастрофы, складывается картина того, что предшествовало внезапному катаклизму. Всю ночь свирепствовал ураган, морские волны достигали высоты шестиэтажного дома. Внезапно наступил страшный мороз, жители боялись высунуться из своих домов, жгли в каминах все, что попадалось под руку. Ждали помощи от властей.
В 5 часов 20 минут город и окрестности вздрогнули, конвульсии земной коры длились несколько секунд. За этот короткий период большая часть построек развалилась, погребая и замуровывая под обломками людей. Всеобщая паника охватила тех, кто еще не успел потерять сознание: всюду метались раненые и обезумевшие от ужаса люди, кричали  животные, смешивая свои дикие предсмертные стоны с воплями детей. Руины погрузились в непроглядную мглу – в городе сразу же погасло электрическое освещение.  Люди натыкались на развалины, друг на друга, не соображая, куда им прятаться от удара стихии. Многие, наоборот, погрузились в глубокий ступор и не желали двигаться с места, они даже не реагировали на призывы близких бежать с ними и спасать свою жизнь, малышей, имущество.
 «Трудно подсчитать,  -  писала по сообщениям римского корреспондента российская газета «Новое время»,  - во сколько обошлась Италии роковая ночь на 28 декабря. Погибло около 200000 человек, и по крайней мере около 100 тысяч из числа оставшихся в живых надо считать неспособными в будущем к настоящей работе... Потерю частного национального богатства надо считать миллиардами... Италия в одну ночь понесла такие утраты людьми и деньгами, которые далеко превзошли потери России от ее последней войны с Японией... Немудрено, что общее настроение в стране подавленное».
                ***

Дугин оторвался от чтения, сердито повернулся к Виктору:
- Ну, а где же тут связь со строительством Храма Соломона?
- Прямая связь, старичок, - ответил Крайнов. – Посмотри, там дальше есть распечатка строительного подряда на возведение в Мессине точной копии Иерусалимского Храма, возведенного царем Соломоном. Финансировали проект анонимные благотворители…
- Гм, - Борис полистал документ, переведенный с итальянского. – Меня, честно говоря, во всей этой истории удивляет вот что. Мы с детства наслышаны о подобных катастрофах, еще в школе нам рассказывали про гибель Помпеи, Ашхабадское землетрясение… Еще что-то такое. А о том, как была стерта с лица земли Мессина, я, например, узнал впервые. Хотя это самое смертоносное землетрясение в истории.
– Все подобные случаи явного проявления небесного гнева, да и вообще присутствия потусторонних сил, тщательно замалчиваются теми, кому надо, насильственно стираются из памяти человечества, - разглагольствовал капитан Крайнов, вертясь на стуле. - Как пришествие инопланетян в 1947 году, как случаи внезапного перемещения людей в пространстве… Помнишь, в конце 70-х у нас в отделе шептались, что какая-то обычная советская старуха вмиг очутилась в Южной Америке – кажется, в Аргентине? Она садилась в городской автобус, на ступеньке потеряла сознание, а очнулась в тот же час за тыщи верст. Там следствие было, все официально задокументировано… У тебя в подборке должна быть копия дела.
- Да помню я, - отмахнулся Борис. - Кто-то из наших летал тогда в Буэнос-Айрес, вместе с консулом вызволял ту бабку. И сопровождал на родину. Ну и, попутно, допрашивал, конечно. Толку – ноль.   
- Разумеется. И вот еще по поводу Мессины. Совсем недавно, в 2008 году, было столетие мессинской трагедии. И что? Ну, в самом городе прошли поминальные мессы. Открыли памятник русским морякам, которые в 1908 году проводили там спасательные работы. Кстати, никто, кроме экипажей двух наших кораблей, не пришел на помощь гибнущему городу в тот момент, когда на море бушевал шторм. Все прочие моряки спасали только самих себя. И лишь наши матросы и офицеры высадились на пылающий берег, вытаскивали жителей с риском для собственной жизни. И знаешь, о чем они потом рассказывали, эти русские моряки? Что по улицам плыли потоки расплавленной серы. Все это жутко смердело… И, конечно, горящие серные потоки сжигали людей, несколько русских матросов погибли, десятки получили ожоги. После революции подвиг этих моряков российского флота был позабыт в СССР. Не вспоминают о нем и по сей день. Такие, брат, дела.
- Та-ак, - Борис увесисто опустил кулак на стол. – Здорово проходит наш первый рабочий день в новых должностях! Может, еще художественные фильмы про Апокалипсис посмотрим? Тут есть подборка…
- Второй, - бросил Виктор.
- Что – второй? – не понял майор.
- Я говорю – второй рабочий день, - пояснил Крайнов. – Надеюсь, нам вчерашние полдня за день засчитают? А?
И Виктор выразительно помусолил пальцами.
- Крохобор! – укорил напарника Борис. - Не отклоняться от темы! В целом, землетрясение на Сицилии, в Мессине – это все-таки не огненный столб. Подземный удар такой силы, пусть даже точечный, при желании можно хоть как-то объяснить. Ну, феноменальный сдвиг земной коры в одном ограниченном месте, например.
- Можно, можно объяснить, - покивал Крайнов. – Только нас об этом никто пока не просит. Наша задача – не опровергать или сомневаться, а, по-моему, совсем даже наоборот… За это самое «наоборот», как я понимаю, нам и денежки будут платить. Ну, а ты-то что надыбал?
- У меня пока что все не столь апокалипсично, - сдвинул брови майор. – Есть тут одно секретное дело… Саратов. Это перед началом масштабных хрущевских гонений на Церковь. Дело Клавдии Безухиной…
- Это та, которая известна как «окаменелая девушка»*?

* -  Здесь – намек на историю жительницы Куйбышева Зои Карнауховой, произошедшую в январе 1956 года.

- Она самая, - вздохнул Борис. - На Крещенье 1956 года молодежь собралась в частном доме, чтоб хорошенько оттянуться. А кавалер этой самой Клавы не пришел. Девчонка расстроилась – все танцуют, а ей не с кем. Взяла да и сняла со стены икону Николая Чудотворца, стала с ней вальсировать. Довальсировалась… Так и окаменела с иконой в руках. По ней можно было постучать чем-нибудь твердым, например, чайной ложечкой, и раздавался звон. Но сердце билось. Город на ушах стоял, пришлось двойное оцепление вокруг дома ставить. Двое молодых ментов полностью поседели, слушая крики из утробы «каменной девки» – так они ее прозвали. По стране поползли жуткие слухи, а ведь через месяц – ХХ съезд КПСС, тот самый, исторический! Даже Хрущев по поводу событий в Саратове заявление сделал: мол, все это – происки Запада, провокация ихних спецслужб… Когда такие заявочки глава государства делает, это, брат, серьезно… Это значит – все правда, все на самом деле происходило. Так народ воспринял. И, кстати, история Клавы Безухиной стала тем детонатором, который запустил невиданные хрущевские гонения на Церковь и верующих. А эта несчастная Клава простояла как гипсовый памятник аж сто двадцать дней, только на Пасху ожила. Ее долго допрашивали в подвале местного КГБ, пытали, кажется, потом на Лубянку отвезли, там пытали… Потом спрятали хорошенько. И в конце концов она как-то странно умерла.
Борис помолчал.
- В том числе, из-за меня, между прочим, - почти беззвучно добавил спецагент Дуб.
- Из-за тебя? Я не ослышался? – поразился Крайнов.
- Ну да. Это случилось в 78-м, я тогда был еще курсантом и проходил стажировку в нашем спецотделе. К тому времени Брежнев потихоньку увлекся всякой мистикой, с Джуной подружился… В стране ждали Третью Мировую, ядерный Армагеддон. Правда, этот термин еще не употреблялся широко.
- Паршивый был год, - задумчиво кивнул Крайнов. – Тоскливый. Самый скучный чемпионат мира по футболу на моей памяти. Наши вообще не играли…
- А какой год был хорошим в те времена, Раечка? В магазинах – один кулинарный жир, банки с морской капустой, хлеб – только по утрам, за молоком – давка… Ладно, я не про то.
А сам вспомнил, как подъезжал в 78-м к Саратову, поезд гулко шел через мост над водной гладью, по вагонному радио уже звучала песня «Огней так много золотых…». Борис, стоя в проходе, наблюдал в окно, как вдоль берега сидели, нахохлившись, словно клуши на насесте, старухи с удочками в руках и смиренно ждали поклевки. Дугин рассмеялся, повернулся к попутчику- саратовцу:
- Ну у ваших бабулек и хобби! – козырнул Борис новомодным словцом, вычитанным в «Литературке». – Нет бы носочки внучатам вязать…
Попутчик, который всю дорогу весело балагурил, вмиг посуровел:
- Это не хобби, приятель. Это – голод.
Н-да… Такие вот были времена.
- В общем, меня включили в группу, которой было поручено разыскать ту самую Клаву Безухину, - продолжал Борис. - Ее судьба была покрыта полнейшим мраком, «контора» темнила… И мы поехали в Саратов. Я и еще пара наших, постарше. Мы здорово тогда, в 78-м, схлестнулись с Саратовским УКГБ… Для них ведь – кто не с ними, тот против них. Они нас чуть самих в каземат не бросили. Такие провокации были – просто вспоминать срамотно. И телок нам подкладывали своих, готовых нас в уголовке обвинить, в изнасиловании… И деньги подбрасывали фальшивые… Но мы все-таки эту Клавдию Безухину тогда отыскали. И не в дурдоме, как думали, а в деревеньке верст за семьдесят от Саратова. Она жила там под усиленной охраной из так называемых родственников. Ни на один наш вопрос Безухина не ответила… Несла какую-то ахинею про покаяние, про Судный День. Про ангелов-мстителей. Мы забрали ее с собой – представляешь, освобождали, как заложницу, с применением оружия против этих «родственников»! Специальным бортом доставили сюда, в Велегжу. Что с ней потом было – не знаю, нам только объявили через какое-то время, что «объект на консервации».
- Так. Но я не понял, почему ты винишь себя в ее смерти? – недоуменно посмотрел на Бориса капитан Рая.
- Потому что, как ты знаешь, формулировка «объект на консервации» чаще всего означает ликвидацию «материала», - сурово пояснил Дугин. – Что-то сродни - «десять лет без права переписки». Такое известие о приговоре получали родственники расстрелянных при Сталине. А мой вклад в гибель Клавдии Безухиной заключается в том, что именно я успешно отыскал ее и доставил к нам в каземат. 
Виктор задумчиво покивал.
- Постой, а почему я ничего не знал о той твоей командировке? Почему ты не рассказывал?
- А пеший его знает, почему. По гордыне своей, наверно. Тут-то как раз гордиться нечем было. Стыд и срам, короче. Ну подумаешь, отбил бабу из рук каких-то валенков недоделанных. Не принцессу же, а полоумную полустаруху. Тоже мне, Отто Скорцени*!
- Понимаю, - вздохнул Виктор. – Мы же с тобой тогда максималистами были, хотели превзойти и Скорцени, и Бонда, и…
- И вот получили шанс! Скорее всего, последний. 

*- легендарный личный суперагент Гитлера, которому удалось невероятное: в начале 1945 года Скорцени во главе горстки парашютистов-десантников вызволил Бенито Муссолини из плена в горах Северной Италии.   

Помолчали. Виктор откинулся на спинку стула, прикрыл глаза.
- Знаешь, Борис, мы куда-то не туда залезли. Честное слово.
- Это почему?
- Да потому, что у нас другая задача, напарник. Или я чего-то не понимаю? Нам за что деньги платят?
- Будут платить, - уточнил Дугин. – Может быть.
- Надеюсь на это всей душой. Так вот, проясни, дружище, если можешь. Мы чем занимаемся? А? Мы каких контактов ищем?
- Ну… Я так понял, что с тем, чье имя не называют.
- То-то же. А Сен-Пьер и Мессина – это проявления противоположных сил. Даже случай с твоей Клавой Безухиной. Это все, условно говоря, кара Господня. Я ведь с практической точки зрения рассуждаю. Нам с тобой отчет писать, резюме. И вывод делать какой-то. Четкий, однозначный вывод. А к нему приложить план конкретных действий сектора «три семерки». 
- Витенька, не забывай о единстве и борьбе противоположностей. Как в одёжке: разглядишь лицевую сторону, так и до изнанки доберешься. 
- По одёжке протягивай ножки, как говорила моя покойная бабушка. Что-то я пока не вижу тот зад, ту изнанку, которую нам с тобой можно было бы тупо пощупать, - раздраженно проворчал Крайнов и швырнул листки бумаги на стол. – Для того, чтобы найти что-нибудь, надо знать, что ищешь. А мы? Вспомни старика Ларошфуко: кораблю, который не знает, в какую гавань он держит путь, ни один ветер не будет попутным. 
- Ерунда, - возразил Дугин. – Археологи тоже не знают, что именно они ищут. Единственное, что они знают перед экспедицией – то, что на данном месте что-то когда-то было. И, дескать, мы что-нибудь, да найдем. И находят ведь! Важно с местом событий определиться.
- За нас определились уже, - веско проговорил Крайнов. – Экспериментальный сектор «три семерки» создан здесь, в Насоновском спецотделе. Значит, главное место действия – в прошлом, настоящем и ближайшем будущем - туточки, на территории нашего города. Или области.
И добавил: 
- Так что… Все эти Мессины, Сен-Пьеры… Не там ищем, Боря.
Дугин посмотрел на него тяжелым взглядом.
- А знаешь, что я тебе скажу… Надо только заявить о себе, и нас ОНИ сами найдут.
И вспомнил о вещем алкоголике, который каким-то странным образом оказался возле стойки бара именно в тот момент, когда там появился он, спецагент со статусом «два нуля», новый начальник сектора «три семерки».
Да и встреча с приговоренной девочкой Лидой…
С высоты сегодняшнего дня эти события вовсе не казались майору Дугину случайными. 

                Глава девятнадцатая

Борис на лифте спустился в подвал. Спецлаборатория располагалась на третьем этаже «вниз». Вошел в кабинет заведующего.
- Добрый день, господин майор, - скупо приветствовал его главный лаборант, листавший какой-то глянцевый журнал.
- Добрый, добрый…
Борис положил прямо перед ним полиэтиленовый пакетик со скомканной салфеткой, испачканной его собственной кровью. И – листок с набранным на нем текстом.
- Ночью в парке была убита девушка, - заговорил Дугин казенным голосом. – Вот предписание. Необходимо провести сравнительный анализ крови потерпевшей с кровью на салфетке.
- Но труп… в следственном морге, не так ли, господин майор? – лениво бросил заведующий лабораторией. – Так что взаимодействуйте с коллегами из угро! Вам ведь не впервой под прикрытием следкома запрашивать оттуда образцы на экспертизу.
- Придется это сделать вам. В данном случае меня интересует… Не принадлежит ли кровь на салфетке и тот образец крови, который вы получите в морге… В общем, не принадлежат ли они близким родственникам, - тихо пояснил Дугин.
И протянул завлабу предписание.
Обычно спецотдел не использовал для криминалистических исследований специалистов-смежников, но иногда, если дело касалось улик по линии ГУВД, проводил экспертизы с помощью их лаборатории. Тем более, что она была недурна и руководил ею какой-то суперхимик. У областного следкома вообще своей лаборатории не было, сдавали свои трупы и улики гувэдэшным экспертам. 
- Простите, господин майор! – вскинулся завлаб, пробежав глазами служебное предписание. – Бумага не завизирована ни Малаховым, ни его замом. Тут только ваша подпись.   
- Со вчерашнего дня я введен в руководящий состав, - отчеканил Дугин. – Моей подписи достаточно.
- Ну-ну… Поздравляю.
Служебные полномочия майора Дугина еще не были окончательно определены, и Борис торопился создать прецедент.
- Я сам теперь в некотором роде – заместитель полковника Малахова, - добавил он твердым, уверенным тоном.
- Когда это нужно сделать? – кисло осведомился завлаб.
- Всегда, - усмехнулся Борис. – Начиная с этой вот самой минуты.
Заведующий вздохнул:
- Все-то вы с подковырками, господин майор, с остротами своими. Нет бы сказать по-людски: мол, сделай, дружище, Бога ради, поскорее, очень нужно…
- Считайте, что я так и сказал, - кивнул Дугин и попытался улыбнуться.
Выходя из лаборатории, он с грустью думал о том, что за долгие годы службы так и не обзавелся в спецотделе друзьями, не наладил ни с кем приятельских отношений. Кроме Виктора, конечно.
А жаль.

                ***
 
В обеденный перерыв они на машине Дугина отправились в городской бассейн, благо в тамошнем кафе и откушать можно было недурно. Борис обратил внимание, что Крайнов не расстается с потертым, раритетным кофром из коричневой бычьей кожи – в таких когда-то фотографы носили свою амуницию. Впрочем, и ныне еще можно встретить седовласого или плешивого папарацци с таким кофром-сундучком, к которому если привыкаешь, то – на всю жизнь.
Наскоро отмахав несколько заплывов в довольно приличном темпе, друзья погрели кости в сауне, еще разок окунулись.
Сидя в пластмассовых креслах и накинув на мокрые тела махровые полотенца, Борис и Виктор блаженно расслабились. В архаичном кофре капитана Крайнова оказался китайский термос с бодрящим чаем, смешанным с какими-то диковинными травами. И, к вящему одобрению Дугина, это ароматное зелье не содержало ни капли спиртного.
- Здесь можно говорить спокойно. Надеюсь, у тебя в твоих семейных трусах не вшита передающая антенна? – подмигнул напарнику Крайнов.
- А что, ты хочешь сказать…
- Так вшита антенна или нет? – уже другим голосом, серьезным, повторил капитан.
- Почем мне знать! – огрызнулся Борис. – А ты-то сам хоть сменил трусы после… Веселой ночки с…
- А то! – не дал договорить ему Виктор, продекламировал:

Он ее осеменил
И домой посеменил.
Дома он трусы сменил,
Троеперстно осенил.
 
- Прекрати паясничать, нехристь! – одернул его Дугин.
– Молчу, молчу, христь ты наша расхристанная.
Борис невольно провел рукой по обнаженной груди – там на шнурочке висел крестик с распятым Христом. И вправду ведь – расхристанный. Так говорили в старину о забулдыгах, у которых крест вывалился наружу.
- Вообще-то, лично я плавки только что здесь купил, ты сам видел, - сказал Виктор.
- А мои всегда в сейфе рабочем лежат, специально для бассейна. И, кстати, трусы у меня вовсе не семейные, - уточнил Борис. – Это теперь мода такая – специальные плавательные шорты. Ты не слышал разве, что плавки в обтяжку вредны для мужского здоровья?
- Ой-ой-ой, о потенции он заговорил! А то я ничего не понимаю будто бы… Просто эти обширные, цветастые шаровары скрывают тот шрам на твоей ляжке, который ты в семьдесят девятом заработал на службе неизвестно кому.
- Все, хорош трепаться, у нас не так много времени, - отрезал Борис.
Виктор посмотрел на него, будто сделав для себя какое-то открытие:
- Слушай, ты знаешь, что мне пришло в голову? Ты только не обижайся, я ведь как друг… Вот ты меня всячески осуждаешь за мои беспорядочные связи, при этом сам ты по бабам не ходишь и даже женат ни разу не был. Это как? Может, тогда, когда тебе копьем в ягодицу засветили…
- В ляжку! – заорал Дугин, и его крик гулко заметался над водной гладью пустынного бассейна.
Молодая пара, устроившаяся в креслах поодаль, обернулась на них, но лишь на секунду, а двое малышей вообще никак не отреагировали на майорский крик.
- Ладно, в ляжку. Может, это каким-то образом сказалось на…
И Крайнов выразительно сжал руку в локте.
Дугин смутился. Он никогда не считал себя импотентом, и в те нечастые моменты, когда он бывал с женщиной, все у него получалось нормально. Только, оказывается, окружающие вполне могут подозревать его в неспособности к соитию с противоположным полом. Раз уж старый друг Вик так подумал, то что же говорить о других?
Из горькой задумчивости его вывел спокойный голос напарника. Вопреки обычаю, Крайнов не собирался развивать шутливую тему поддержания сексуальной активности в их далеко не юном возрасте.
- Я хочу сказать, вернее, обсудить с тобой, Боря, вот такую вещь… Ты же все-таки мой начальник.      
- Давай обсудим, мой верный «вице», что там у тебя?
- А то. Предлагаю прибегнуть к старому, испытанному методу.
- Какому? О чем ты?
- О подмене. Помнишь, в минувшие времена в энкавэдэ для демонстрации своих успехов изобретали несуществующие заговоры против государства? Нам ничего не остается, как использовать их методы. Их, так сказать, наследие.
- В смысле?
- В том смысле, что, если нет никакого заговора, но начальство ждет эффектных разоблачений, то этот заговор… надо организовать самим! Ну, не в реальности, конечно, а виртуально, для отчетности. Иначе наш экспериментальный сектор быстренько прихлопнут. У них же там, наверху, семь пятниц на неделе. Надо выиграть время!
- И деньги, - мрачно кивнул майор Дугин.
- А это самое главное! Молодец, я рад. А то уж я боялся, что ты…
- Упрусь рогом? Мол, ни к чему нам, поднаторелым спецам, профанацией заниматься? Так ведь подсунули же нам эти сфабрикованные, фальшивые фотографии жертвенного убийства девушки на Мартинике. Кстати, я так и не понял, с какой целью подкинули… Короче, нам-то чего стесняться? Нет, Витя, я не упрусь рогом. Я уже далеко не тот, что был прежде.
- Я тоже. Так вот, слушай, есть одна мыслишка. Кстати, на нее меня натолкнул сегодняшний сон.
- А ты еще и поспать успел? – притворно удивился Борис.
- Успел, успел, - отмахнулся Крайнов. – Короче, снится мне забор – длинный-предлинный, бесконечный просто. Из досок неструганых. К чему бы это, думаю?
- Ну, тут не надо к гадалке ходить, - сморщился Дугин. – Ты же каждый день на службу мимо этого забора ходишь, безлошадный ты наш.
- Никак не удосужусь забрать машину из ремонта, - беспечно бросил Виктор. – Я ее разлюбил.
- Купил бы другую, трудно, что ли? – поддел его Борис.
А сам подумал: «С чего это Вик отдал свой «мерс» на перетяжку обивки салона? Да еще с заменой заднего сиденья… Что он возил там такого, что теперь ему противно… Молчит, гад».
- Так вот, насчет забора, - вернулся к прерванной теме Крайнов. - Стройка там якобы какая-то, уж года три как. Может, четыре. А что это за место, которое под никому не известное строительство отвели, а?
- Давай, не томи, не говори загадками.
- Место непростое, Боря, - протяжно возвестил спецагент Рая. - Сакральное, можно сказать. Как раз по линии нашего с тобой новоиспеченного «сектора» три семерки, начальником которого ты имел честь быть назначенным.
- Излагай. Или ты уже начал фантазировать?
- Пока еще нет. Пока что я о фактах глаголю. Так вот, на этом самом месте Иван Грозный затеял строительство велегжанского кремля. Финансирование мощное выделил, инженеров согнал, землекопов да каменщиков. Только потом у него интерес к этой затее пропал, улетучился. А может, отложили стройку до будущих времен. Только фундамент нового кремля и успели заложить. Но на одной единственной литографии, или гравюре – я в этом не силен – так вот, на рисунке, который дошел до наших дней, изображен уже готовый велегжанский кремль. Ну, каким они себе тогда его представляли.
- Знаю, видел эту гравюру в музее. Вернее, ее копию.
- А ты не обратил внимание, в форме чего планировали возвести стены? А, наблюдательный ты наш?
Выдержал паузу.
- В форме шестиугольника!
- Не может быть, в Древней Руси с этим строго было. Ты ошибаешься, Витя! Скорее всего, стены должны были образовать восьмигранник – форму Вифлеемской звезды.
- Фигушки, Боря! Звезда Давида там была заложена в генплане, вот так-то! А никакая не Вифлеемская.
- И ты хочешь сказать…
- Это не я говорю, а исторические свидетельства. Именно Велегжу, а не Москву, при Иване начали потихоньку называть Новым Иерусалимом, Третьим Римом. И царь Иван хотел здесь, а вовсе не во владениях турецкого султана, построить Третий Храм Соломона! И тем самым сделать Велегжу столицей не только Руси Великой, а всего крещеного мира!
- Допустим, что так. Ты меня пока что ничем не удивил. Подобные намерения так или иначе были у всех русских царей. Все при вступлении на престол давали клятву отвоевать гору Мориа и Константинополь. Мы-то с тобой что с этого иметь будем? Нам-то что за дела?
- Дела впереди, Боря… Моя версия вот какая. Возрождение Храма Соломона богословы называют одним из непременных условий воцарения Антихриста, за которым обязательно последует конец света. Это – многовековая гипотеза мирового заговора, которая уже многократно отрабатывалась всеми западными спецслужбами.
- И Голливудом, - вставил Дугин.
- Да, и Голливудом – под неявным воздействием тех же спецслужб. Все эти фильмы про грядущий Апокалипсис, про Храм Соломона имеют главную цель – провести мониторинг мирового общественного мнения на сей счет. И подготовить почву…
- Так. Стоп, - майор Дугин нахмурился, мучительно соображая. – Кажется, я начинаю тебя понимать. Ты предлагаешь подбросить высокому начальству версию, что здесь, в Велегже…
- … прямо сейчас тайно возводится Храм Соломона! – торжественно возгласил Виктор.
Спохватился, прикусил язык.
Оба огляделись по сторонам.
Кроме них, как уже было сказано, в этот полдневный час посреди бассейна беззаботно плескалась лишь среднестатистическая семья – супруги с двумя малолетними детьми. Им явно было не до мужиков, попивающих чай из термоса.
Крайнов хлебнул обжигающей, вязкой жижи из алюминиевого колпачка, продолжал деловито:
- Версия такова. Некие могущественные, но враждебные русской идее силы, зная о сакральном значении Велегжи для судеб мира, готовят приход к власти Антихриста - вместо нынешнего, благословленного Богом и Церковью, режима. То есть, я хотел сказать, не режима, а правления.
- Благодатного для России правления, - уточнил Дугин.
(Они порой сами до конца не понимали, когда говорят серьезно, а когда – придуриваются).
- Да, благодатного, дай Бог ему многая лета, - важно поддакнул Крайнов. - А что, разве не так? Продолжаю. Под видом строительства грандиозного Дворца культуры – а вроде бы именно так сказано в официальных документах – эти мировые заговорщики…
- Понятно, Витя. Но ведь начальству нужны хотя бы какие-то отправные факты. Иначе нас просто смешают с г…ом. В наших с тобой интересах – запустить долгое, вялотекущее расследование, причем – секретное, без привлечения смежников. Чтобы мы и только мы решали, чего, сколько, когда. И – кто с нами, а кто против нас.
- Уверен, что Малахов так или иначе заинтересуется такой плодотворной гипотезой, - потер ладони Крайнов. - Ему ведь тоже смерть как важно поскорей доказать Центру, что там не ошиблись, когда приняли решение организовать экспериментальный  сектор, наши с тобой «три семерки», не где-нибудь, а именно в Велегже. Так пусть же столичные боссы почувствуют себя великими провидцами, гигантами интуиции!
- Пусть, Витя, - кивнул Дугин. - Они для этого, по-моему, давно созрели. Тут важно какую-нибудь мало-мальскую конкретику начальству подбросить, а уж они будут рады-радешеньки  раздуть ее до масштабов вселенского заговора! У тебя есть идеи насчет остреньких, вкусных фактов, подтверждающих нашу версию?
- Похвально, что ты говоришь – нашу, - многозначительно улыбнулся Крайнов. – Есть, есть… Только не факты, а вполне обоснованные предположения. Осталось их либо подтвердить, либо…
- Либо самим изготовить фальшивку. Ты это хотел сказать?
- Именно.
- В общем, Витя… Мы создаем вымышленную реальность, которая потом будет менять нашу жизнь. Надеюсь, только нашу с тобой. И хорошо бы – к лучшему.
- Да, Боря, все верно. И поэтому важно не выпустить процесс из-под нашего контроля.
- Что ж, вперед, старая гвардия… С этого момента я присваиваю нашей секретной операции кодовое название «Соломон».

                Глава двадцатая          

Они стояли возле глухого дощатого забора, высоченного, чуть ли не в два человеческих роста. Свою машину Дугин запарковал неподалеку. Вокруг них жил своей обыденной жизнью унылый, небогатый город, каких немало на Русском Севере. Вот молодая мамаша катит старенькую детскую коляску, наполненную картошкой, и при этом нещадно, привычно ругает мальчугана, а он идет себе рядом и равнодушно поглядывает по сторонам…
- Интересно, где же вход на стройку? – Виктор почесал выпуклый кадык, зыркнул вдоль забора. – А, вон там, кажется, что-то похожее.
Друзья прошли немного дальше и уперлись взглядами в наглухо замкнутые ворота из корявого оцинкованного гофролиста. Заляпанная брызгами грязи, табличка гласила: «Строительство объекта ведет ООО «Инжремстрой». Начало строительства: 03.07.2012 г.»
Дугин покачал головой:
- Хм, и дата какая-то мистическая – тройка, семерка…
- Дама! – закончил за напарника Виктор. – По карточной классификации, дама идет двенадцатой по счету. И у Пушкина, между прочим, в «Пиковой даме» Германну вместо ожидаемого туза выпадает «злодейка». Да еще и подмигивает…
- Вот-вот, дружище. Как бы и с нами такой подмены не произошло. Ждем туза, а посмеется над нами…
- … черт в женской юбке, ты это хочешь сказать?
Крайнов что-то прикидывал.    
- Хотели, видать, ко дню светопреставления успеть. Впрочем… Вряд ли такую громадину, как Храм Соломона, можно построить за полгода.
- Светопреставление? Ты о чем?
- А ты забыл, что в двенадцатом году все ждали конца света? Двенадцатого числа двенадцатого месяца двенадцатого года… Сколько на эту тему фильмов замечательных сделали!
- И прибыльных, - добавил Дугин.
- Опять ты кому-то завидуешь, старик.
- Да ну тебя! А до этого конец света назначали на шестое число шестого месяца две тысячи шестого! И тоже отработали эту феньку с хорошим прибытком.
- Так ведь и мы вроде бы собрались на этой теме кое-что поиметь, Боря, - понизив голос, сказал Крайнов.
К ним по избитому тротуару приближались двое подростков – очевидно, из школы.
- Угу, поимеем, - пробормотал Дугин. - Только, в отличие от голливудских деятелей, мы с тобой, напарничек, рискуем работой и пенсией. А вдобавок – таким пустячком, как наша с тобой грешная жизнь.
Словно в подтверждение этого мрачного пророчества, железные ворота задрожали от глухого удара, и совсем близко раздался чудовищный рев. Так рычать могла только собака огромных размеров. А где-то в глубине огороженной территории уже слышались подвывания других кобелей.
- Похоже, псы не на цепи, - покачал головой Крайнов и кивнул в сторону удалявшихся от них мальчишек. – Не дай Бог, если какой-нибудь пацан вздумает перелезть через забор! Загрызут на хрен.
- Запросто, - согласился Борис.
Собака меж тем творила что-то невообразимое. Обезумев от ярости, она пыталась просунуть свою угольного цвета морду в узкий просвет под воротами. Злилась, заходилась в хрипе и рычании от охватившего ее бешенства. Острый край гофролиста резал ей морду, но волкодав не замечал боли, продолжая рваться наружу. Его окровавленная, черная пасть грызла землю, углубляя и расширяя лаз. Вот уже вся голова вылезла из-под колыхающихся, грохочущих ворот, и теперь остервенелая псина пожирала своим безумными красными глазами Виктора и Бориса.
Крайнов спокойно вытащил из подплечной кобуры «глок-17».
- Ты с ума сошел? – схватил его за руку Дугин. – Потом скандала не оберешься! Посреди улицы, днем…
- Тогда пошли отсюда, - тихо, с содроганием сказал капитан. – Давай-давай, а то я что-то ошейника не вижу, она, по-моему, и впрямь не на привязи.
Из глубины стройплощадки послышался окрик:
- Дикси! Дикси, ты где?
Кто-то подзывал осатаневшую собаку.
Напарники спешно зашагали к машине.
Оглянулись: собачья морда исчезла из проема.
- Слушай, а если она когда-нибудь вырвется на улицу? – забеспокоился Дугин. – Смотри, какой лаз для себя выгрызла. Покусает кого-нибудь, ребенка, например…
- Это вряд ли, Боря.
И добавил с нажимом:
- ИМ это совершенно ни к чему. Ведь тогда на стройплощадку нагрянут компетентные органы…
- Вот это и странно, - в задумчивости пробормотал Дугин. – Почему же ОНИ сейчас-то свою псину с привязи спустили? Такое впечатление, что специально для нас с тобой… Чисто по нашу душу. Но как они могли заранее знать, что мы сюда приедем? Именно в это время дня?
Крайнов досадливо отмахнулся:
- Слушай, Дуб, ты хочешь сразу получить ответы на все вопросы. Потом, потом…
Улица была на удивление пустынной.
- Нам нужно увидеть стройплощадку, желательно – сверху, - продолжал Крайнов на ходу. – А поблизости – ни одной высотки, как назло.
- Что же ты надеешься там увидеть?
- Не только увидеть, но и заснять, - сказал Виктор и выразительно похлопал по своему кофру. – А именно: раз уж мы с тобой разрабатываем операцию под кодовым названием «Соломон», то надо предполагать, что при Иване Грозном в основание фундамента был заложен не только шестиугольник… Эти парни, которые из мифического «Инжремстроя» - такой строительной компании ведь у нас нет, верно? – так вот, эти парни наверняка первым делом откопали древний цоколь. Ну, чтобы возводить свое оккультное сооружение на сакральных камнях. Значит, там еще должна быть окружность, а в ней…
- …треугольник, - мрачно подсказал Борис. – Как это было в Сен-Пьере, да и у нас на здании спецотдела. Помнишь лепнину над входом?
- Точно, Боря, помню. И если мы все это хозяйство запечатлеем, то, как говорится, запустим камнепад, лавину. Серьезную спецоперацию… И возглавим ее, дружище!
- А если там ничего такого нет? Если все это – наши домыслы?
- Разумеется, домыслы, Боря. Куда ж нам без домыслов? У нас работа такая: создавать на почве разрозненных фактов красивые надстройки из наших аналитических домыслов.
- Да ну тебя к пешему, - в который раз отмахнулся Дугин разочарованно. – Я-то подумал было, что ты уже все знаешь, просто хочешь  поэффектнее мне это дело преподнести – как сюрприз. Ну, огорошить меня, ошеломить. А ты и сам блуждаешь впотьмах, наугад.
- Я и так пеший, Боря, - запоздало отреагировал на упрек Виктор. – Это ты у нас начальник, ноги свои холишь, только на ландо и разъезжаешь. А я землю рою. Как эта псина по кличке Дикси. И под землей тоже копаю, брат.
Они залезли в машину, Дугин спросил:
- Ну что, в отдел?
- Нет, старина, не в отдел. Есть у меня мыслишка. Давай-ка вдоль реки на запад.
- А что там?
- Там когда-то на холме хотели вертолетную прогулочную станцию открыть, ну, чтоб показывать туристам наши озера, скиты и монастыри с высоты птичьего полета.
- А, это та история с несостоявшимся планетарием?
- Ну, насчет планетария там даже конь теперь не валяется, - Крайнов уморительно осклабил свою лошадиную пасть. – А вот вместо вертолетной площадки на том холме кое-что все-таки организовали. Сейчас увидишь.

                ***

Ехать было недолго – каких-то минут пятнадцать. Пустынное, давно непаханое поле плавно переходило в отлогое взгорье, на вершине которого виднелось явно бесхозное, на глазок - складское строение.
- Это ангар, - пояснил Виктор. – Изначально строился под планетарий, потом его для вертолетов хотели употребить.
- Вертолетная площадка на высоком холме? – усомнился Борис. – Там же ветер постоянно дикий.
- Вот-вот, - подтвердил Виктор. – Дурная голова все это придумала. Спохватились потом, и в результате вся затея сдулась до одного-единственного планера. Два уже в ангар не помещались, там размах крыльев – ого-го. Для планеров как раз ветер-то и нужен, а взлетать с такого высоченного холма он может в любую сторону. Идеальное место.
- Планер? – поразился Борис. – Это что же, без движка и без руля? Я – пас, говорю сразу.
- Вот чудак-человек, да будь у него движок, это был бы уже не планер, а самолет. А рулевое управление у него, кстати, имеется, а то как же я буду приземляться-то? Мы же не собираемся до конца дней зависнуть между небом и землей.
- А иногда именно этого и хочется, - еле слышно пробурчал майор.
Борис помолчал, насупился, но скорость все-таки не сбавил.
- Я все понимаю, брат, это, скорее всего, наш последний шанс громко заявить о себе, - заговорил Дугин рассудительно. – Однако вот так не за понюх табака, на второй день такой шикарной работы, рисковать своей шкурой…
- Не дрейфь, я уже раз пять на этом планере летал, насобачился. А что? Я всё думал, когда себя раззадоривал: мол, вертолетами мы управлять можем, самолетами небольшими – тоже, с парашютом прыгали, на зондах-аэростатах в небо подымались. Дай-ка я еще и планер освою, чтоб уж совсем полный набор у меня был!
- Молодец, Витя, - серьезно сказал Борис. – Это просто здорово, что ты сумел сохранить такой интерес к жизни, такую жажду новых впечатлений.
- Ладно, не захваливай, - буркнул Крайнов.
Дугин в сердцах треснул ребром ладони по баранке:
- Блин, какая интересная у людей жизнь! Вино, красивые женщины, экстремальные полеты… Почему я-то, как дурак, транжирю годы на какую-то мутату? Ведь и денег вроде на любые фантазии хватает.
- Секрет прост, Боря, - дружески ответил Виктор. -  Видишь ли… Я живу, а ты – весь погружен в себя. Занимаешься каким-то непонятным самокопанием, переоценкой ценностей. Как кладовщик. Или – старьевщик. Живи, Боря, вот и все!
- Хм… Я, оказывается, совсем ничего про тебя не знал…
- И слава Богу, - сказал Виктор без тени улыбки. – А то, глядишь, ты бы водиться со мной перестал. А мне очень дорога твоя дружба, старик. Уж поверь, гораздо дороже, чем… сам знаешь что. И - кто.
Они уже поднялись по усеянному щебенкой серпантину на самую вершину холма. Здесь, как и предполагалось, дул ветер, позванивая ребрами огромного, местами проржавевшего ангара.
Ровная площадка простиралась до самого обрыва. Далеко внизу и сбоку приткнулась Велегжа с ее старинными церквями и монастырями, серыми шиферными крышами бесчисленных изб, коричневыми жестяными кровлями двухэтажных бараков и высотными кварталами окраинных новостроек.
Площадка поросла бурьяном, и, кабы не осень, пригладившая дождями и ветрами пожухлую траву, взлететь на фанерном планере было бы весьма проблематично.
- А ты, Витек, когда последний раз… - начал Дугин с сомнением.
- В июне, когда бурьян после дождей еще не вымахал.
- Это правильно. Однако… Кто-то же отпирал ангар, кто-то разгонял твой планер до обрыва?
- Угу. Дядя Миша. Он здесь один за все про все остался. Живет в сторожке за ангаром. У него квартиру отобрали тому уж лет двадцать пять назад, а то и все тридцать. Вот он на старости лет и устроился сюда охранником.
- На что же он живет-то?
- На пенсию, конечно. Зарплату ему сто лет уже не платят, просто забыли его тут, вот и все. Он раз в месяц на своей таратайке в город мотается – пенсию получит, харч на месяц вперед закупит. Еще батарейки для своего приемника. Электричество давно обрезали, так что даже телевизор старику не посмотреть. А ты говоришь – у тебя жизнь унылая. Не гневи Бога, брателло!
- Что ж, веди к своему дяде Мише.   
Они подошли к дощатой бытовке с крошечным окошечком, хлипкой дверью и бурой от ржавчины трубой, коленцем выведенной сквозь стену. Замка на двери не было.
Виктор подергал ручку:
- Дядь Миш, принимай гостей! Это я, Сынок!
Повернулся к Дугину:
- Он повадился меня сынком величать… Хм, заперто изнутри. Спит, поди.
И принялся дубасить кулаком в щелястые доски.
- Зимой старик буржуйку топит, тут полно всяких досок в ангаре. Н-да, не открывает нам дядя Миша.
Оба почуяли неладное. Дугин вытащил айфон, включил функцию «фонарик», прильнул к окошку и посветил внутрь…
Отпрянул с отвращением, хотя уже ждал чего-то подобного.
В синем луче фонаря на него в упор глядели вытаращенные белки остановившихся глаз. Коричневое, морщинистое лицо с раззявленным ртом было обрамлено длинными седыми волосами.
«Да-да, все верно, у мертвецов со страшной силой отрастают волосы и ногти», - вспомнилось Дугину.
То, что обитатель сторожки давно мертв, было ясно с первого взгляда. 
 
                Глава двадцать первая

- Неси монтировку, - холодно бросил Виктор. – Дверь наружу открывается, так что плечом не высадить.
Дугин мысленно перекрестился – побоялся, что, если он положит крестное знамение открыто, не таясь, то это может со стороны показаться наигранным. «Дурак! Кому может показаться-то? – подивился Борис сам себе, доставая из багажника нехитрый инструмент. – Здесь только Виктор. Значит, в глубине души я ему не доверяю, так, что ли? Выходит, так. И с каких это пор, скажите на милость, я стал утаивать перед единственным другом свои подлинные чувства? Вот что недурно бы проанализировать».
Он захлопнул багажник, усиленно шевеля мозгами. И вдруг осознал: что-то неуловимо переменилось в его отношении к Виктору, когда в бассейне тот предложил состряпать несуществующий заговор приспешников Антихриста. Воплотить вымышленную реальность.
Виктор по-хозяйски, будто это он был начальником, выдернул монтировку из руки Бориса, принялся, деловито сопя, отжимать дощатую дверь. Она, мяукнув, распахнулась.
Надо же, никакого трупного запаха, лишь тонкий дух плесени.
- Нам бы так с тобой посмертно мумифицироваться, - тихо, без всякого юмора, сказал Крайнов.
- Но это невозможно! – поразился Дугин. – Как такое произошло? Это же невероятное стечение обстоятельств – температуры воздуха, влажности, еще чего-то там…
Он наскоро, профессионально осмотрел труп – ну, то, что было доступно для осмотра. В волосах завелись мушки-дрозофилы, шея – без признаков удушения, руки не поцарапаны в борьбе…
- Все просто, - сказал Виктор печально. – Старик умер от истощения. Короче, от голода и жажды. Он высох еще до того, как сердце перестало биться.
Дугин озирался по сторонам.
- Да тут полно жратвы и питья!
Борис разозлился, пнул ногой огромную пластиковую бутыль с водой. На полке штабелями лежали пакеты с крупой, макаронами, сахаром. Консервы, мука. А на буржуйке – кастрюля помятая, в ней слежалось и почернело варево. Или – хлёбово.   
- Инсульт, - предположил Виктор. – Ноги отказали.
- Так ведь и на руках можно доползти до припасов, побороться за жизнь!
После молчания Виктор сказал печально:
- А может, ему не хотелось бороться за такую жизнь…
Плетеное кресло, в котором сидел мертвец, располагалось возле столика под окошечком. Радиоприемник, пустая тарелка, алюминиевая кружка…
Какие-то бумаги лежали стопочкой на краю столешницы.
Они наклонились одновременно, глянули.
На верхнем тетрадном листе было выведено корявыми буквами:
«ВИТЯ, СЫНОК! ОТПОЙ МЕНЯ В ЦЕРКВИ. И ПРОСТИТЕ МЕНЯ ВСЕ».
Крайнов перевернул страницу, и друзья с трудом разобрали аршинные каракули:
«ГЕНЕ КОЛИ БАБА МАМОНТ СПЕЦ ДУР НИК ПАРОЛЬ МСТИ ВЕРХ СОЛОМОН».
- Первая записка – понятно, тебе, - пробормотал Дугин. – А вторая кому? Какому-то Гене? Коле? Кто эти люди? Что за баба-мамонт?.. А дальше – вообще ребус какой-то. Шифр. И Соломон! Как все это в тему, будто специально, ты не находишь?
Крайнов посмотрел на Бориса тяжелым взглядом:
- Да какой там шифр… Просто рука у него отнималась. Не в силах был слова до конца дописать. Думаю, дядя Миша перед смертью хотел сообщить вот что: генерал Колибаба и Мамонтовы в спецдурдоме в Никандрово, надо назвать пароль «Мстители Верховного».
- Кто такие эти, блин, мстители верховного? Хотя, постой, я вроде что-то припоминаю…
- Я тебе помогу, - снисходительно усмехнулся Виктор. – Параллельно с известными тебе событиями, ну, когда тебе копьем в ягодицу засандалили…
- В семьдесят девятом?
- Угу. В городе объявилась страшная, кровавая банда. Можно сказать, секта, что-то у них мистическое, оккультное было в их больных мозгах. Супруги Мамонтовы в этой секте были главными.
- Они что, сталинисты, бывшие сотрудники НКВД?
- С чего ты взял?
- Ну как же, верховный – так ведь Сталина величали.
- Может, и сталинисты, но там все брутальней было. Они убивали всяких перерожденцев среди молодежи – вроде бы хиппарей, битломанов…
- Хиппари и битломаны - это не одно и то же, - заметил вскользь Борис.
- Да не помню я все подробности, дело засекречено было донельзя! А мы с тобой еще в курсантах сопли жевали. Хоть нас и привлекали уже к серьезным делам. Ты сам-то, между прочим, только свою задницу пораненную запомнил. Из всего того года.
- Ну хватит, Витя!
- Есть – хватит… 
- Ладно, «Мстители Верховного». И что?
- А не знаю, что, - огрызнулся Крайнов. – Были аресты, был при этом генерал Колибаба, он служил черт его знает кем в нашем областном управлении КГБ. Занимался какой-то хренью несусветной, вроде как наш с тобой экспериментальный сектор «три семерки».
- А потом?
- Потом исчез куда-то, дематериализовался.
- Он командовал этими мстителями, что ли?
- Вряд ли, хотя он в этом деле засветился. Не знаю, с какой стороны. В общем, как у Гоголя: то ли у него украли, то ли он украл – история темная.
- Допустим, - поджал губы майор, глянул с подозрением на своего напарника. - А почему ты так легко расшифровал окончание записки? А, Витя? Даже если учитывать твою феноменальную память… Такое впечатление, что ты заранее знал, о чем перед смертью скажет или напишет дядя Миша.
- Ты опять за свое, Борис! – возмутился Крайнов.
- Смотри, оба листка оторваны, не подшиты в тетради. Лежат по отдельности друг на дружке. Записка, адресованная тебе, хоть и написана коряво – очевидно, левой рукой, правую парализовало – так вот, верхняя записка - со всеми знаками препинания, слова все написаны полностью… То есть – он еще более-менее в силах был, твой дядя Миша. А нижняя записочка – ну совсем слабеющей рукой выведена, огрызки слов какие-то. И только одно слово, самое последнее – СОЛОМОН – написано целиком. Хотя к тому моменту умирающий окончательно выдохся. Ему обязательно надо было до конца имя «Соломон» дописать. Это чтоб не подумали, что он солому какую-то имеет в виду.
- Солому… Н-да, знал бы, где упасть, соломку подостлал бы, - улыбнулся Крайнов.
- Все ты знал! Заранее! – вспыхнул Борис. - Что все это значит? Кто подсунул сюда эти записи – ты?! Чтобы в дело их подверстать, как вкусный факт для Малахова?
Виктор вздохнул:
- Ну да, я и дядю Мишу до инсульта довел, и дверь изнутри запер перед тем, как покинуть место преступления.
- Заткнись, остряк! Дверь изнутри запереть – тоже мне, диво дивное! Нас этому еще на курсах обучали, думаешь, я не помню?
Виктор между тем разглядывал «бородатый» ключ, который он вынул из замочной скважины.
- Странно, Боря… У дяди Миши ключик был из латуни, я хорошо помню. Его вращателем не повернешь. А этот – стальной, в самый раз годится для запудривания мозгов.
Борис заглянул в алюминиевую кружку на столе, достал из нее что-то.
- Вот, гляди – он?
В руке Дугина желтел медно-никелевым сплавом точно такой же по конфигурации бородатый ключ.
- Он самый, - подтвердил Крайнов. - Может, дядя Миша сделал дубликат?
- Скорее – его убийца, - набычась, ответил Дугин. – Дружище, ответь, я ведь все пойму. Сколько мы народу ухлопали с тобой за тридцать пять лет совместной службы? А? Скажи, ну что за нужда была тебе убирать старика? В чем он тебе мешал? Или, наоборот, лишь в виде трупа дядя Миша мог оказать тебе некую услугу? Например, с помощью этих фальшивых записей, которые ты так быстро разгадал.
- Продолжай, не стесняйся, - поощрительно кивнул Дугину Крайнов.
- А что тут продолжать? Говенно сработано тут все. Ты же понимаешь, что сначала старик написал тебе про отпевание и отпущение грехов. А уж потом, перед самым концом, накорябал второе послание. Тогда почему последняя по времени записка оказалась внизу, под более ранней? К тому же, она куда важней всех этих соплей про церковь!
- И это говорит Борис Дугин? – поразился Крайнов. – Ты же всегда верил в загробную жизнь. Хотя… Может, и во второй записке про исчезнувшего генерала Колибабу, про «Мстителей Верховного», речь идет о загробной жизни… о приближающемся конце… 
Дугин взорвался, на миг позабыв о сидящем рядом мертвеце:
- О каком конце? Конце света? О нашей с тобой версии для дураков -  про воцарение Антихриста в Велегже?
- Он не в Велегже воцаряется, - тихо промолвил Крайнов. – И не в Иерусалиме. Он на планете воцаряется. А конкретная локация этой особи значения для мира не имеет. Велегжа ничем не хуже, чем любой другой город.
- Хорошо. Согласен, - боднул воздух агент Дуб. – Но как дядя Миша мог знать перед смертью, что мы через месяц-два будем что-то такое расследовать? Он умер не меньше месяца назад! Мы и сами тогда не знали, даже представить себе не могли, в какое дерьмо вляпаемся!
- Мы не знали, а дядя Миша, похоже, знал, - веско произнес Крайнов. – Он вообще много чего знал, судя по всему. Вещий был старик…
- И зловещий! – сказал Дугин, как приговорил.      

                ***

Виктор спрятал предсмертные записи дяди Миши в свой кофр. Связка бородатых и фигурных ключей оттягивала карман покойника.
Они отперли рифленые ворота ангара, и на них пахнуло застоявшейся чернотой огромной металлической утробы.
- Что будем с трупом делать, ты подумал? – раздраженно спросил Дугин.
Злился он на самого себя: ему так и не удалось склонить Виктора к откровенности, к признанию. Крайнов профессионально ушел и от вопросов, и от ответов на них.
– Нам сейчас вмешательство ментов ни к чему, - ворчал Борис. - Блин, ну что за непруха!
Виктор глубоко вздохнул, медленно выпустил воздух сквозь волосатые ноздри.
- А что тут думать? Он легонький совсем. Забросим в планер, на самый зад, и где-нибудь в озеро скинем. А лучше – в речку, чтоб течением подальше унесло.
Запел тихонько:
- «И никто не узнает, где могилка…»
- Идиот! – прервал его Дугин. – Ты шутишь или серьезно? Бог знает сколько народу видело, как мы сюда едем. Следы на суглинке - от моей машины. Планер сейчас в воздух подымем – то-то загляденье для всей Велегжи будет! И после этого ты надеешься, что исчезновение дяди Миши - аккурат после нашего визита к нему в гости - как-нибудь на нет сойдет? А дядя Миша, судя по твоему рассказу, вовсе не был законченным анахоретом, его в магазинах помнят…
- И в церкви, - задумчиво добавил Виктор.
Видно было, что вовсе не шутки ради он предлагал пару минут назад избавиться от трупа по принципу «концы в воду», и теперь досадует на уязвимость такого «изящного» плана.
- Ну чего ты гоношишься, Боря? Не пойму. Ты же прекрасно знаешь, что нам все сойдет с рук. Пока – сойдет. Даже если мы в рапорте укажем, что из соображений конспирации действительно отправили дядю Мишу «на консервацию». Что, в первый раз, что ли?
Борис ходил взад-вперед, морща лоб и жуя губами.
- Так может, ну его к шутам? – простецки глянул Крайнов. - Не лететь? Просто сообщить куда следует и смыться? 
Борис насупился. Теперь он уже не мог вот так просто взять и отказаться от волнующего, захватывающего дух полета над просторами Велегжи. Виктор раззадорил-таки застоявшегося и засидевшегося ветерана.
К тому же у них были вполне определенные надежды на предстоящий рискованный воздухоплавательный вояж.
- Ты как-то позабыл, что это единственный шанс посмотреть на таинственную стройплощадку сверху, - сказал Дугин. – После того, как менты займутся трупом, у нас уже не будет такой возможности.
- Ладно, летим. По рукам, - поднял свою длань Виктор. – Убедил!
Вслед за шлепком ладоней Борис подумал: «А лихо у него получилось: представить дело так, будто бы это я настоял на совершении бреющего полета над таинственным объектом. Ну просто достойно всяческого восхищения».
Планер был старый, огромный – размах крыльев, на глазок, где-то метров 16-18. Треснувшее ветровое стекло – не стекло, а пластик, разумеется – было заклеено пластырем. Борта этой узкой воздушной посудины когда-то были покрашены белой краской, теперь она облупилась, и лишь с трудом можно было прочитать название летательной конструкции: «Бумеранг».
Эта развалина и впрямь походила на крестообразный бумеранг, которым дети балуются в городских парках. И еще одно немаловажное сходство: планер «Бумеранг», подобно детской игрушке, непременно должен был, покружив над просторами, вернуться сюда, на холм. На подготовленную для взлетов и посадок площадку. 
- И как мы его вытянем? – скептически оглядывал хвостатое и крылатое сооружение майор Дугин. – Мы с тобой ворота еле откатили, хотя они на роликах. А у планера колес нет, придется его брюхом по земле волочить.
- Не по земле, а по траве. Почувствуй разницу! К тому же он легкий совсем, не смотри, что огромный. Рассохлась фанера к едрене фене.
- А мы не навернемся случайно к этой самой едрене фене? – вкрадчиво поинтересовался Борис, хотя все его мысли были уже высоко в небе, а внизу живота ощущалось томление, предвкушение полета.
- Все, хорош каркать, а то я за штурвал не сяду! – категорически отрезал Виктор.
Сдвинуть планер с места оказалось непосильным даже для двоих вполне тренированных спецагентов.
- Но ведь как-то же дядя Миша его разгонял, когда ты внутри сидел?
- Разгонял. Вот на этом рыдване.
В углу ангара притулился несчастный старенький «уазик» с допотопным брезентовым верхом – когда-то он именовался в народе «козлом». Виктор с дядь-мишиными ключами залез в кабину, покопался…
Мотор натужно чихнул, откашлялся.
- Горючего – ноль, придется из твоей тачки переливать. Только заведется ли этот «козел»? Да к тому же на элитном бензине…

                ***

«Уазик» завелся превосходно, видно, дядя Миша содержал машину в холе и заботе. Они закрепили трос на заднем бампере «козла» и на носу планера.
- Давай садись в машину, а я - за штурвал планера, - скомандовал Крайнов.
Борис прищурился.
- Знаешь, по-моему, это тебя надо было назначить начальником сектора, а меня – твоим замом. Ты сам-то чувствуешь, как постепенно захватываешь лидерство?
- Это временно, Боря, - ответил Крайнов. – Куда мне в начальники… У тебя звание выше, да ты вообще солидней, мордастей.
- И все? – подковырнул Борис.
- Да нет, не все. Просто… Меня ведь всерьез никто в нашем спецотделе не принимает. У меня давняя репутация бабника и пьяницы, таких в начальство не берут. Ну, разве что – в самое высокое начальство. И знаешь что, Боря… Для свершения тайных великих дел такая репутация – самая подходящая.
- Угу, - ревниво промычал Дугин. – К тому же ключевой фигурой всегда является не тот, кто принимает решения, а тот, кто внушает ему помыслы принять то или иное решение.
- И кто же это?
- Увидим, старина. Увидим.

                Глава двадцать вторая

Главный врач специализированной психиатрической больницы в Никандрове, престарелый Платон Антонович, в отличие от Дугина и Крайнова, был уверен, что знает, кто на самом деле является ключевой фигурой в окружающем мире.
А именно: он сам, собственной персоной.
И для такой уверенности у позабытого всеми вершителя судеб имелись, как ему казалось, все основания. Хотя формально, по нынешнему его статусу, он мог в той или иной мере вершить судьбы разве что трех десятков полоумных людей. Да и то – вряд ли. Их судьбы давно уже были изломаны, перечеркнуты и стерты с лица мироздания. Несмотря на то, что, между прочим, среди узников Никандровской лечебницы имелся самый настоящий генерал – бывший генерал, разумеется. То ли армейский, то ли – еще какой-то… Не имел Платон Антонович конкретной информации об этом пассажире своего обветшалого корабля. Временами впадал сей юродивый в психозы, и тогда его прикручивали к кровати жгутами из простыней.
Главврач стоял у запотевшего окна своего последнего за долгие годы карьеры начальственного кабинета. Там, за окном, резвились убогонькие, устроив на берегу реки что-то вроде смотрин невесты. До изощренного слуха Платона Антоныча доносилось надрывное: «Бояре, а мы к вам пришли, молодые, а мы к вам при-ишли…» Штук восемь особей обоего пола, будучи уже в преклонном возрасте, сватали за кого-то рдевшую от удовольствия бабку.    
Мир един, как едина система координат. И почему, собственно говоря, отрицательная, «минусовая» ось этой мировой системы непременно воспринимается как зло? С которым все те, кто считает себя «положительными», обязательно должны бороться? Плюс, минус – это же условности, придуманные человечеством.
Говорят, сатанисты во время своей «черной мессы» читают молитву «Отче наш» задом наперед. И что же возникает на конце этого перевертыша? НЕЧТО. Буква «О», как некая всемогущая окружность, соединяет отрицательную и положительную ось координат этого мира. «О» - это зеро. Ноль. Бог – это непостижимый человеческому разуму Ноль. Бездонный Ноль. И он совсем рядом, здесь, в Никандровском лесу.
В нуле таится бесконечный Бог. Если сложить весь «плюс» и весь «минус», получится Он – Ноль.
Так возникла вселенная из ничего, из Бога. Из Нуля. Ноль «разложился» на положительную и отрицательную бесконечность.
И  точно также мироздание вернется к нулю, к одному только Богу. «Схлопнутся», как две ладони, бесконечный плюс и бесконечный минус. Останется Ноль. Окружность пустоты.
Все те, кто приближают Конец Света, приближают соединение этого мира с Богом. Человечество в последний день своего существования станет одним целым со своим Творцом. И растворится в Нем.
Это и есть Третий Завет – Апокалипсис.      
Что ж, Платон Антонович так и предполагал с самого начала: капитан Тимофей Шведов не был ни в какой Экваториальной Империи. И людоед Боласса не отгрызал ему правую руку. В Африке пострадал другой человек – агент спецотдела с похожей фамилией, некто Шерцов.
Просто у капитана Шведова в 1979 году хватило мужества и силы воли, чтобы самому отрубить себе кисть правой руки. Избавиться от клейма, от «печати». Хотя эта печать могла сделать его… ну, не всесильным, конечно. Просто – верным единомышленником Платона Антоновича, его козырным приспешником. 
После того, как главврач спецлечебницы выведал у однорукого капитана Тимофея Шведова недостающие подробности по делу «Мстителей Верховного», пазл дальнейших действий в его голове сложился окончательно.
Платон Антонович достал из ящика стола связку ключей, вышел из кабинета, прошествовал в конец коридора. У запертой двери помедлил, вставил ключ в скважину.
Вошел в сумрачное помещение.
В небольшой комнате у пианино в величественной позе сидел древний старик, рука его картинно опиралась на антикварный круглый столик.
На верхнюю крышку пианино с грацией салонной певицы оперлась статная старуха. Лицо ее, как у дешевой проститутки, было расписано белилами, румянами, тушью я ярко-красной губной помадой. За этой жуткой, отталкивающей маской таились глубины пережитого…
- Петр может наконец играть на инструменте? – каркающим голосом спросила она вошедшего главврача.
- Только не ночью, Клавдия Ивановна, - ответил Платон Антонович.
И добавил:
- Не сегодняшней ночью.   
   
                ***

Планер, вздрагивая всем своим хлипким фанерным корпусом, волочился на тросе за нещадно газующим «уазиком», подпрыгивал, ускоряясь, на скрытых травой кочках и рытвинах. Еще немного – и обрыв… Нервы майора Дугина напряглись до предела.
- Забирай правее! – крикнул сидящий за штурвалом планера капитан Крайнов. – Освобождай взлет! Вот так, молодец! А теперь – прыгай!
Борис для храбрости проорал свое излюбленное ругательство:
- Иди ты к пешему!
Священник давным-давно запретил Дугину поминать вслух нечистую силу, даже безобидного лешего, и майор изо всех сил старался выполнять это наставление. Правда, сдержаться получалось далеко не всегда…
Борис вывалился из проема передней дверцы, перекатился по траве, вскочил на ноги. И, собравшись в комок, пружинисто ринулся всем телом к поравнявшемуся с ним облезлому борту, рухнул поперек сиденья позади Крайнова.
А Виктор уже давил на рычаг трансмиссии, ведущей к карабину, «закусившему» конец троса на носу планера. «Челюсти» карабина разомкнулись, и трос отстегнулся, заплясал в воздухе.
Планер взмыл над простиравшейся внизу голой равниной.
Дугин оглянулся, похлопал Крайнова по спине:
- Посмотри-ка назад!
По склону холма перекатывался вниз трудяга-«уазик». Сегодня он совершил последний рывок, этот отслуживший свой век безотказный «козел».
Встречный ветер трепал пластиковый козырек перед сиденьем пилота, фанерные борта то и дело хрустели, в прогнивших черных швах обнажились нешуточные щели. Город, поделенный рекой на две части, косо надвигался на воздухоплавателей.
По берегам судоходной Супони – такое вот забавное имя носила река – высились кряжистые, разлапистые вётлы, столетняя гордость и краса Велегжи. Много вётел испокон веков росло и вдоль улиц. Сверху их облетевшие, серые кроны казались свернувшимися в клубочек ёжиками…
- Город ив и дорог! – весело выкрикнул Виктор.
- Что-что?
- Я про наши вётлы… Их еще по-научному называют белыми ивами.
Неожиданно выглянуло предвечернее солнце, и обширные лужи на почерневших от сырости дорогах засверкали ослепительно.
Крайнов принялся горланить стихи собственного сочинения – надо же, он, шельма, еще и стихи успевает слагать!

                Забудь про помаду, румяна и тушь,               
                Расстегни свою блузку покорно,
                Как покорно открыто для лезвий луж
                Дороги немытое горло.

«Да он, похоже, нервничает, - забеспокоился Дугин. – Может, неполадку в рулевом управлении обнаружил?»   
- Снижаемся, а то ветер больно сильный, - крикнул Виктор.
Планер белым крестом распластался над старинными кварталами. Вихлястое днище и борта визжали и постукивали.
- Не переживай особо, у него каркас – что надо, из канадского клена! Не хреновый, Боря, а кленовый! Даст Бог, не развалимся в воздухе.
Нос планера клюнул вниз, и вот уже то тут, то сям стали видны – совсем близко! – группы людей и одиночные прохожие, задравшие голову в небо и провожающие взглядами беззвучно парящий над ними «Бумеранг». 
- Полеты над городом запрещены, ты случайно не забыл? – спросил Дугин, когда шум ветра в ушах поутих.
- Несанкционированные полеты, - поправил напарника Виктор. – А ты теперь имеешь статус высокого начальника, можешь сам себе разрешение выдать. И мне заодно.
- А раньше ты как же?..
- До этого я летал в сторону Шубинского озера. Бли-и-ин!
Едва не зацепив купол старинной колокольни, планер скользнул над бурыми крышами рабочих кварталов. Кровли эти были утыканы чахлыми антеннами, похожими сверху на осеннюю, пожухлую картофельную ботву. Дернешь за нее – и вытащишь клубни-телевизоры…
Дугин не сразу распознал территорию таинственной стройплощадки. Отсюда, с высоты бреющего полета, огороженная проплешина посреди города казалась выжженным на солнце футбольным полем. Ни тебе строительной техники, ни сваленных бетонных блоков…
- Маскировочную сетку натянули, сволочи! – ругнулся Крайнов. – Все предусмотрели! Значит, есть что скрывать от ненужных взоров!
- Чьих взоров-то? Птичьих, что ли?
- Ну, пожарные летают на вертушках иногда, гаишники… Да мало ли что?
Он, не глядя, на ощупь расстегнул свой кофр, достал какой-то продолговатый предмет. Поднес к глазам.
- Вот это да… - еле различимо для уха майора Дугина произнес Крайнов; закричал: – Боря, это немыслимо!

                ***

- Это кино какое-то! Абзац полный! – прерывисто захлебывался в крике агент Рая.
Дугин принялся колошматить его по спине:
- Вира давай! Быстрее! Труба прямо по курсу!
На них, покачиваясь, надвигалась кирпичная труба городской котельной.
Крайнов отработанным движением изменил наклон крыльев, и планер по крутой дуге ушел вбок и вверх.
«Футбольное поле» стройплощадки стремительно отступало назад.
Капитан щелкнул затвором своего странного прибора – звук был похож на характерное жужжание фотографической съемки.
- На, сам посмотри, - Виктор через плечо протянул тяжелый окуляр напарнику.
- Что это? Прибор ночного видения? Инфракрасная подзорная труба?
- Потом, потом объясню! Ты гляди давай!
Крайнов сделал разворот, и они уже снова шли над затянутой буро-зеленоватой сеткой территорией стройки. Перед тем, как прильнуть к окуляру, Борис успел заметить, что, оказывается, маленький пятачок в углу стройплощадки доступен открытому взору. Там кучковались три или четыре человека в камуфляжной форме, отчаянно размахивали руками, указывая на пролетающую над ними хреновину.
«Давайте, суетитесь, видно, давно вы непуганые», - подумал Борис и уткнулся глазом в матовое окошечко прибора.
Сердце у него сначала замерло, ухнуло куда-то, а затем застучало с удвоенной энергией. К голове прилила жаркая кровь.
Изображение колебалось в такт покачиванию крыльев, видимость заслоняли перекрещивающиеся пунктирные линии… Или проступает на экране маскировочная сетка?
Все это было неважно.
Потому что на фоне дрожащих пунктиров майор Дугин увидел огромный кирпичный шестигранник, в нем – окружность, а по центру – равносторонний треугольник. Вот он, древний фундамент Храма Соломона, который Иван Грозный намеревался возвести в Велегже!   
Дугин, сколько мог, повернулся назад, не отрывая глаз от окуляра. Он хотел убедиться, что виденное им – не мираж, не плод разошедшегося воображения.
Наконец, сел прямо, помотал головой, отдышался, проморгался. Внизу снова была реденькая ботва телевизионных антенн. И где-то там, под крышами - клубни-зомбоящики.
Ботва. Кругом – одна ботва…
А посреди этого бескрайнего «овощного поля» Некто незримо вершит судьбу мироздания. И смеется беззвучно над этой ботвой с овощами в придачу.
Дугин молчал, в упор глядя на закатное солнце. Он не испытывал ни малейшего торжества или самодовольства от осознания того, что они с Виктором угадали, попали пальцем в единственно верную точку.
- Видел? – только и спросил Крайнов, даже не повернувшись.
- Видел, - упавшим голосом, совсем тихо, ответил Дугин.
Под ними, на земле, уже сгущались осенние сумерки, а здесь, на высоте птичьего полета, еще было светло. И солнце стояло где-то внизу и сбоку, почти коснувшись горизонта.
Борис вдруг понял, что «Бумеранг» снова поднялся на головокружительную высоту. Прямо по курсу разливалось бледно-молочными водами Шубинское озеро.
- Куда мы летим, Виктор? – проорал Дугин встревожено.
- Куда надо, приятель. Ты ведь теперь в моей власти, босс!
- Да иди ты к пешему, летун безбашенный! – с наигранным безразличием к опасности крикнул майор. – Давай спешиваться с этой кобылки!
Бескрайний простор Русского Севера медленно кренился, запрокидывался в сторону – Виктор держал курс на запад, прямо на последние лучи догорающего светила.
- Успеем вернуться, - беспечно прокричал Крайнов. – Ты знаешь, что с такой высоты – обзор на сотню верст вокруг?
- Не на сотню, а на полторы, как минимум, - попытался расслабиться Дугин. – Это при ясной погоде. Не гневи Бога, Витя, поворачивай назад. Нас видели с земли, быстро вычислят, откуда мы взлетели и на чем. Сейчас к ангару менты нагрянут, мертвого дядю Мишу найдут. И мою машину заодно!
- Ладно. Только прошу, посмотри вон туда.
Виктор показал рукой в сторону плывущего под ними бескрайнего лесного массива. Посреди него тянулась река, на берегу виднелось кубическое строение с зеленым куполочком, рядом – вытянутое здание.
- Река Пушта, - многозначительно пояснил Крайнов. – А бывшая церковь и пристройки – тот самый Никандровский спецдурдом. Ну, о котором сообщал в записке дядя Миша.
- Значит, здесь держат генерала Колибабу? И Мамонтовых?
- Видимо, да.
«Бумеранг» парил над бывшим строгим монастырем, превращенным после войны в куда более строгую психушку. И поразился: ни одной дороги или тропинки не вело от бетонной трассы к строениям на берегу Пушты! Плотная, без прогалин, тайга окружала обитель полуживых людей, будто припирая ее к водной глади. Не было видно даже линии электропередачи.
- А теперь глянь чуть влево, видишь маленькое озеро в лесу? – прокричал Виктор. - Его нет ни на одной карте, даже самой секретной! И ты сейчас поймешь, почему. Смотри внимательней! Я постараюсь прямо над озерцом пролететь.
Борису не надо было слишком напрягать глаза, чтобы разглядеть и понять, почему какое-то заурядное лесное озеро представляло собой тщательно охраняемую тайну. Зримый ответ на этот вопрос лежал под ним, как на ладони.
И уже во второй (нет, в третий или в четвертый раз!) за сегодняшний день майор Дугин поймал себя на мысли: «Этого не может быть». Увиденное просто не укладывалось в голове, не вписывалось в привычные законы мироздания.
Под белым крестом «Бумеранга» лежало овальное озеро – совсем небольшое, на вскидку – метров сто пятьдесят в длину. Из озера вытекала речка, огибая его по окружности. Что-то похожее на знакомую литеру @. Только…
Борис таращился, не веря своим глазам.
Он вспомнил, как в шестом классе увлекался простенькими опытами из книги «Занимательная физика». Если причесать волосы обычной в то время эбонитовой расческой и поднести эту расческу к струйке воды из-под крана, то струя будет падать вниз вовсе не вертикально, как ей положено по законам физики, а – по дуге, по совершенно невероятному изгибу. Происходит это маленькое чудо по причине завихрений электромагнитных полей.
Но картина, увиденная им посреди таежного массива, могла привести  к завихрению сознания у самого созерцателя.
Речка вытекала из лесного озера, огибала его по окружности и… снова впадала в это же самое озеро! Природный вечный двигатель. Замкнутая в кольцо дорога, по которой можно бесконечно идти вниз мимо одних и тех же камней, деревьев, пещер… Плыть по кругу все время вниз и вниз. Или вверх.
Планер, будто повинуясь мыслям майора Дугина, взмыл вверх и заложил крутой вираж.
- Надо спешить, - надсадно проговорил Крайнов, перекрывая шум ветра и звуки хлопающей от порывов воздуха фанеры. – А то не успеем приземлиться до темноты.
«Обидно было бы разбиться именно сегодня», - мелькнуло в голове майора Дугина.
- Объясни, - все-таки выкрикнул он, не утерпев.
- Ха! Легко сказать, объясни. Если б можно было объяснить, так это место не прятали бы от людей. Всемирный научный или туристический центр открыли бы. Видать, тут мы лицом к лицу столкнулись с неизведанным. Какая-то непознанная сила выходит на поверхность земли…
- … из преисподней, - буркнул начальник экспериментального сектора «три семерки».
Все это надо было осмыслить, переварить.

                Глава двадцать третья    

Вопреки опасениям «летучих спецагентов», вершина холма вовсе не была погружена во мрак: она издали сияла огнями. При свете автомобильных фар, прорезавших густую мглу, можно было различить стоящие неподалеку от ангара автомашины. Одна, другая, третья…
- По нашу душу прибыли, - констатировал Виктор, заводя планер на посадку.
- И по душу покойного дяди Миши, - мрачно добавил Борис.
«Бумеранг», повинуясь пилоту, качал крыльями, сигнализируя о готовящемся приземлении.
- Остолопы, - выругался Крайнов. – Они что, не понимают, что машины загораживают нам посадочный путь? Врежемся ведь!
- Они нас не видят, старина. И не слышат.
- Сейчас услышат, - зловеще предрек капитан.
Он снова поднял планер, тот промелькнул над ангаром и взмыл вверх, полого разворачиваясь обратно. Предстоял второй заход.
Виктор уже второй раз за день (многовато будет!) вытащил пистолет, взвел курок большим пальцем, не отрывая левую руку от штурвала.
- Придется палить в воздух.
- Не надо, Витя, они, кажется, заметили нас, - тронул его за плечо майор Дугин.
И в самом деле, на одном из авто замигали фары: мол, вас поняли, сейчас отъедем, освободим место под приземление.    
Дугина слегка подбросило на жестком фанерном сиденье, и он в который раз мысленно перекрестился. Посадка – это вам не взлет, господа-товарищи, это куда рискованней…
Обрыв надвигался прямо на них, и Борис почувствовал, как напрягся и взмок его напарник: вроде бы Дугин даже уловил резкий запах пота, повеявший из подмышек сидящего впереди него товарища. «Бумеранг», задрав нос вверх, прочертил хвостом борозду на поляне, и воздухоплавателей сотряс удар: это днище плашмя грохнулось о землю. Загребая крылом, планер вспахивал суглинок вместе с пожухлой травой, отлетела одна секция, вторая… Крыло переломилось пополам, и наступили покой и тишина.
Друзья сквозь мутный пластик ветрового заграждения смотрели, как к ним стремительно приближаются черные силуэты, перебежками, согнувшись в три погибели.
- Не двигаться, руки за голову! – донесся до них хорошо знакомый голос.
- Спокойно, Вий! – прокричал в ответ Крайнов. – Свои…
Возле груды изломанной фанеры, еще минуту назад носившей романтическое имя «Бумеранг», стояли спецотдельские агенты Витийеватов и Псурцев.
- Вы как здесь оказались, братцы? – насмешливо спросил Крайнов. – Что, приехали по тревоге, ловить нарушителей воздушного пространства Велегжи? Ну конечно, как же! Такой важный стратегический центр.
Виктор и Борис, кряхтя, высвобождали затекшие ноги из фанерного плена.
- Помогли бы, что ли, коль уж вы здесь, - неласково проворчал Дугин, и коллеги принялись разгребать «завалы».
Со стороны оголившийся каркас планера напоминал скелет большой рыбины, выброшенной на берег и растерзанной гиенами да шакалами.   
- Н-да, поступил сигнал… - виновато мямлил агент Псурцев.
Рядом с двумя молодыми агентами возник еще один персонаж – долговязый, с фонариком в руке. В отблесках света Борис узнал оперативника Земцова.
- Поступил сигнал, товарищ майор, что совершен недозволенный полет над городом… и его вроде бы совершили вы, - осторожно промолвил опер. – Мы это установили уже здесь - по номеру машины, которую мы с напарником обнаружили у ангара. Ведь планер мог стартовать только отсюда.
Тут только Борис заметил поодаль оперативника Горбаленю из того же убойного отдела, что и Земцов.
Псурцев счел нужным продолжить вместо полицейского:
- Поняв, что предполагаемый нарушитель – это, возможно, вы, господин майор, лейтенант Земцов счел необходимым поставить в известность Следственный комитет области, где мы с вами служим.
И еле заметно подмигнул Борису.
Дугин, перегруженный впечатлениями последних двух суток, поначалу никак не мог взять в толк: каким образом по номеру его машины менты сумели определить место службы ее владельца? Ну хорошо, в базе данных ГИБДД его авто значилось как принадлежащее Дугину Борису Витальевичу, военному инженеру на пенсии. А как же вышли на следком?
И тут спецагент Дуб вспомнил, что вчера ночью, в парке, возле трупа девушки Лиды, он сам предъявил свою «липу» - служебное удостоверение Следственного комитета - этому Земцову. А тот оказался памятливым, молодой – да ранний.
Когда-то спецагентов инструктировали: не менжуйтесь, парни, спокойно предъявляйте ментам или еще кому-нибудь из смежников свои следкомовские ксивы. Если кому-то взбредет в голову проверить – вас прикроют.
Механизм прикрытия был и сложен, и прост одновременно. В дежурной части Велегжанского Следственного комитета, куда обычно поступали все подобные звонки – а действительно ли такой-то и такой -то у вас служит? – прямо перед носом у дежурного лежал список сотрудников, где значились и некоторые агенты спецотдела. Что это за мертвые души, почему Следственный комитет должен создавать и поддерживать их «легенду» - о том даже начальнику областного следкома запрашивать Москву было не положено. Слишком уж с большой высоты было отдано распоряжение – включить в список сотрудников «некоторых товарищей».
Как уже упоминалось, помимо Бориса и Виктора, такие же удостоверения сотрудников следкома были, в частности, у Псурцева и Витийеватова. Когда оперативник Земцов позвонил из ангара на вершине холма дежурному по Следственному комитету и удостоверился, что майор Дугин – их штатный сотрудник, дотошный Горбаленя взял у него сотовый и попросил дежурного соединить его с кем-то из руководящих работников следкома. Чтобы понять, как действовать дальше в отношении нарушителей воздушного пространства. Дежурный соединил Горбаленю с аппаратом, стоявшим на столе Псурцева. Тот быстренько сориентировался в ситуации, приказал Горбалене дожидаться его приезда на холм: «Без нас ничего не предпринимать!»
- И вот мы здесь, - картинно поклонился Дугину Псурцев.
- Понятно, - усмехнулся Крайнов. – Чтобы, не дай Бог, здесь не произошли межведомственные разборки.
И кивнул в сторону Земцова и подошедшего к ним Горбалени.
- Тут еще такой пустячок, товарищ майор, - заговорил осмелевший Земцов. – В сторожке труп обнаружен, дверь явно взломана.
- Труп обнаружен нами, приятель, - снова вмешался Крайнов. – И дверь взломал лично я.
- Интересно… - Земцов пытливо, изучающее смотрел на Виктора. – И вы после этого, как ни в чем не бывало, отправились кататься на планере? Забрали ключи у мертвеца…
- Такова специфика нашей работы, - с ангельским терпением пояснил Крайнов. – Послужите с мое, молодой человек, и вы начнете совсем по-другому относиться к трупам, особенно – столетней давности.
- Да нет, не столетней, - гнул свое настырный Земцов. – И нам известно, что именно вы, гражданин Крайнов – простите, не знаю вашего звания…
- Уверяю, оно выше, чем у вас, - продолжал издеваться над лейтенантом «капитан Рая».
- Прошу извинить, если я вас чем-то обидел, - в тон ему ответил Земцов. – Так вот, в будке покойного Михаила Торопова мы обнаружили журнал полетов. Планером за весь последний год пользовались только вы, ммм… товарищ Крайнов. Последний раз – в конце июня. С тех пор планер не взлетал, стало быть, никого тут больше не было. Или… Кто еще мог наведаться к старику и зачем?
- Допустим, никто. И что из этого следует? – надменно спросил Виктор.
- Ну, знаете ли, тут можно всякие версии выстраивать, - продолжал Земцов. - Парализующий укол, например, после которого Михаил Торопов медленно умирал без пищи и воды. 
В пикировку решительно вмешался агент Псурцев:
- Господа-товарищи, как видите, насчет сегодняшнего полета все разъяснилось. А насчет всего остального… Вы не имеете права без высоких санкций проводить допрос сотрудников Следственного комитета. Надеюсь, это вы понимаете?
- Понимаем, - сквозь зубы процедил Горбаленя.
Оперативники неспешно удалялись к своей машине, их спины демонстрировали оскорбленное достоинство и неистовое желание когда-нибудь отыграться.
До Бориса донеслось: «Сейчас криминалисты понаедут, труповозка…» Но он прекрасно осознавал, что главный интерес у оперативников, их основная «плодотворная идея» такова: зацепить двух ветеранов спецотдела (гм, Следственного комитета). На чем же зацепить? Ну, для начала - на том, что сначала один из них был застукан возле криминального трупа девушки в парке - не далее, как минувшей ночью, а теперь, уже вдвоем, они при довольно странных и невыясненных обстоятельствах привели оперативников к еще одному трупу… Многовато мертвых тел образуется вокруг этих таинственных следкомовцев.
-Так, а нам-то, своим товарищам по службе, коллегам… - начал Витийеватов.
… по Следственному комитету, - продолжил за него Крайнов.
- Да, по комитету, - кивнул Витийеватов. – Нам-то вы можете сообщить, что здесь все-таки произошло?
- Нет, не можем, - глумливо ответил Крайнов. – И вы, кстати, тоже не имеете права задавать нам вопросы. Как и менты.
- Это почему же? – надулся Псурцев. – Потому, что у вас ранг и звание выше?
- Да нет, не поэтому, Сурок, - досадливо повернулся к Псурцеву его верный напарник Витийеватов. – Господин майор и господин капитан не желают с нами разговаривать по той причине, что со вчерашнего дня они на особом положении. В отдельном кабинете сидят теперь.
Крайнов, а вслед за ним – Дугин, молча зашагали прочь, к поджидавшей за ангаром машине Бориса.
Виктор не сдержался, обернулся к собратьям по спецотделу:
- Все вопросы, друзья – к полковнику Малахову. Знаете, он просто обожает, когда такие желторотые птенцы, как вы, задают ему всякие вопросы! 
Ох, не надо было бы агенту Рае так язвить, унижать своих коллег! Да и оперативников убойного отдела, кстати, тоже. Отрыгнется ведь потом, еще как отрыгнется.
И майору Дугину следовало бы незаметненько осадить своего друга и напарника, подать ему хоть какой-нибудь знак: мол, хорош, не стоит дразнить гусей, у нас есть дела поважнее…
Но Борис был настолько поглощен увиденным и пережитым, что заботы коллег и смежников представлялись ему мелочными, достойными лишь всяческого пренебрежения.
Новоиспеченный начальник сектора «Три семерки» и сам не заметил, что в какой-то момент стал просто-напросто презирать окружающих. Кроме Виктора, само собой. Это он, Крайнов, открыл Дугину глаза на совершенно иной, загадочный и зловещий мир, существующий не в каком-то параллельном измерении, а рядом, реально, в физическом обличьи. И теперь Борису, по идее, предстояло вступить в единоборство с мировым злом, вселенским тайным заговором против человечества! Наивно и глупо звучит, но ведь это правда. А тут копошатся под ногами какие-то земцовы, псурцевы… И фамилии-то на слух - как цыкающий плевок сквозь зубы.
Виктору и Борису даже в голову не могло прийти, сколь высокую цену им предстоит заплатить за минутное проявление своего высокомерия и профессионального чванства.
Здесь, у ангара, незримый камень был спущен с горы, словно старенький «уазик». И последующую лавину камнепада было уже не остановить.
Увы…    
    
                Часть вторая
                Вечный ноль
                Пролог
Да что же это такое, в конце-то концов? Сколько нам еще ждать-то? Хватить водить честной народ за нос!
Действительно – сколько? Пора бы уж.
Дни минувшие и дни предстоящие тиражируются, как отражение в веренице зеркал, пыльных и засиженных мухами. А жизнь тем временем, хочешь - не хочешь, клонится долу - к полу, на который умоляют положить их умирающие. Перед тем, как отчалить на ту сторону бездонного озера. Воленс-ноленс. Скорее – ноленс. Ноль обнуленный. Получай, человече, баранку. Дырку от бублика. 
«Все врут, это нормально, - размышлял Тимофей Ильич. - Но у бессчетного числа людей вранье уже вошло в процесс обмена веществ. Если они правду говорить начнут, то они сразу же заболеют, вот как для них это противоестественно. Представляете, если все начнут говорить, что белое – это белое, а черное – черное? Такой мор вселенский начнется, что – куда там холере или чуме! Так что… Всеобщая лживость хранит человечество от погибели. Общемировая ложь во спасение».
Истомился черный люд велегжанский тягостными ожиданиями. Уж какое поколение кряду все ждет и ждет… Чего? Не то войны, не то голода, не то тюрьмы, а то и холеры. В общем, какой-то большой, единой для народонаселения беды. И желательно, чтобы – разом, одним махом, для всех и каждого. Нет, не приходит беда, не накличешь ее просто так. Дудки. Неужто же в самом конце ждет лишь дырка от нуля? Ноль дайте мне, ноль! Всеобщий.
Ну, холеру-то, слава те господи, дождались. Только давненько это было, лишь старики остатние и помнят дождливое лето семидесятого. Вернее – помнят старухи, ибо древних стариков, как и по всей глубинной Руси, осталось в Велегже – по пальцам пересчитать. 
А эти, там, в своих библиотечных хранилищах, все обнадеживают, все сулят и сулят Событие. Обманывают народ. Подсовывают дырку. Сначала назначили светопреставление на двадцать пятое марта 1992 года, даже по всем телевизорам объявляли денно и нощно: мол, готовьтесь, в праздник католического Благовещения исполняется семь тыщ пятьсот лет от Сотворения мира. Кирдык всем настает. Потом, когда миновал благополучно тот бледный мартовский день, из тех же телевизоров поправились: Второе Пришествие запаздывает на тринадцать дней, кирдык придет седьмого апреля. Ну ладно, недолго ждать. Хотя догадывались уже и самые отчаянные из тех, кто призывает кары небесные на род людской, что человечество в очередной раз «пронесет». И пронесло.
Не сходить ли в уборную, кстати? Несет с этого пива, сдобренного стиральным порошком «Лотос» - для вящего пеноотделения. Ладно, пойдем, потрудимся, хоть и больно уж гадко там, в узеньком сортире «Аквариума». Оно конечно, чище там не станет ни через час, ни через два. Скорее – еще поганей. А организм не обманешь, его позывы не заболтаешь».
Прихватив салфеток побольше, Тимофей Ильич побрел в клозет… Пристроился. И мысли текли уже параллельно физиологическому процессу очищения.
«Да, миновал девяносто второй, и земля продолжила свой бег по кругу. Потом всякие книжники вновь стали считать ворон, то бишь – вычислять очередную дату прихода конца света. По Нострадамусу, каркали газеты, это произойдет в год трех девяток, 12 августа почему-то. Дались вам эти девятки… Ну как же, перевернутые шестерки, не хухры-мухры! Потом досталось на орехи трем нулям в 2000 году – тоже, мол, дурное сочетание цифр. Потом 2002 год показался этаким мистическим перевертышем (палиндромом). А народ терпеливо ждал: вдруг хоть на сей-то раз авторитетные счетоводы не ошибутся, и Апокалипсис разразится прямо вот-вот, при нашей жизни, наяву? 
Пассивно ждать мы столетиями приучены, для нас ворон считать – в самый раз. Нет бы самим потрудиться.
То ли дело двадцать веков назад: тот же самый народ (ну, очень похожий на теперешний велегжанский – в общем, обычный, неказистый народец) вдруг взял да ка-ак потребует от Пилата: «Распни, распни Его!» И, нате, пожалуйста, получите величайшее событие в истории. Прямо в тот же день, всё и сразу. Без тягостных ожиданий, без невыносимо долгой череды унылых будней. Могли ведь жители Иерусалима своим волеизъявлением казнить Бога? Их Создателя? Могли. Потому и захлебывались в раже: «Распни Его!». Ибо - могли. Это главное. Они свой шанс не упустили. Могли соделать вселенское зло, и соделали. С восторгом самоуничтожения соделали. Потому что ждали со сладостным замиранием внизу живота: вот сейчас, прямо сейчас, на их глазах непременно разверзнутся небеса, и пламень огненный испепелит их самих. Пусть, пусть! Это Событие нельзя пропустить, нельзя отменить, ибо жизнь тосклива. Ради такого зрелища не жалко принести в жертву свое унылое бытие – и детей своих заодно.
И никакой зависти в качестве подоплеки. При чем тут зависть-то? Чему завидовать? Тому, что Иисус мог исцелять, а какой-нибудь скорняк – не мог? И этот скорняк из толпы завидовал, что ли? Ах да, конечно, Ему не скорняки да хлебопеки, Ему якобы власти тамошние завидовали. Ну-ну. Тому завидовали, что Он бесплатно лечил, что богатых, что бедных и при этом притчи про рыбаков и землепашцев рассказывал? В общем, ерунда какая-то. Да пусть лечит! Все болеют, как дочь Иаира или слуга сотника – людей богатых и набожных.
Завидуют лишь тому, кем ты сам хотел или мог стать, но не стал. А стал кто-то другой, и тем самым присвоил себе твою мечту. Нет, не завидовали Иисусу простолюдины земли обетованной. Христу могли завидовать разве что бездарные врачи, которых он дискредитировал и лишал заработка.
Ну да, конечно, ревниво относились к Иисусу члены правящих партий – книжники и фарисеи. Но решающим для Пилата был рев толпы, выкрики алчущих зрелища простолюдинов: «Распни Его!», «Кровь Его на нас и на детях наших!» Было в тот момент для тысяч людей нечто более важное, чем судьба детей, внуков и правнуков. И, если вдуматься, как можно быть уверенным в том, что кровь осужденного тобою на смерть узника непременно падет на головы грядущих поколений, если только это не Кровь Божественная? А они были уверены.   
Потому-то и распяли его жители Иерусалима, что знали, чувствовали в глубине души: они сейчас убьют Сына Божия. Ну что за радость – распять Варавву? Подумаешь, очередной банальный убийца. Другое дело – увидеть распятым на кресте Создателя мира. Вот это – событие! Потому и распяли. Могли – и сделали. И власти безошибочно подстрекали народ, зная его подлую сущность. Владыкам важно самоутвердиться, или – погибнуть со всеми вместе. А народец-то всего лишь жаждал невиданного зрелища, смертных переживаний. Восторг самоистребления людьми овладел.
Так и нынешние власти планеты поощряют человечество снова и снова распинать Христа. По мелочи, по чуть-чуть, ибо измельчали страсти людские. Тюк молоточком по гвоздю – и в сторонку. Ну-ка, живой остался я, грешный? Живо-ой. Погодим маленько и снова тюкнем. Потому что можем». 
Тимофея Ильича, конечно же, слегка смущало то обстоятельство, что он размышляет о высоких материях, скрючившись, пардон, над толчком. А с другой стороны… Не сказано ли в Писании: на всяком месте будете покланяться Отцу Небесному? А он тут даже не молится, всего лишь предается раздумьям, хотя и молиться в сортире, надо признать, ему случалось. Только не при поносе, а при запоре.
Долгонько не баловали народ подобными зрелищами, как исход Первого Пришествия. И вот объявляют: ждите, Второе Пришествие наступит в день трех шестерок: 06.06.06. Той есть – шестого июня 2006 года. Ведь есть три шестерки? Есть, это факт. Число Зверя, символ Апокалипсиса. Раз в сто лет так сходится.
Кстати, некоторые интересовались: а что происходило в мире и России шестого июня 1906 года – года Красной Огненной Лошади? Ждали конца всему? Нет, не ждали. В тогдашнем обществе тема не поднималась, и потому день был как день. Не сообразили сто лет назад журналисты и пророки заработать на столь дивном сочетании цифр. В голову не пришло. По-другому головы были устроены, что ли?
А оно и впрямь дивное, это сочетание. Даже Тимофей Ильич, к стыду своему, увлекся пристальным рассмотрением даты – 06.06.06. Красиво-то как. И самый убедительный намек на светопреставление – не шестерки, нет. Нули! Раз, два, три. Словно трехколесный велосипед неумолимого Апокалипсиса везет на себе Зверя – 666. Тут, пожалуй, усомнишься, поумеришь свой скепсис, а там, глядишь, и поверишь.

                ***

Так, неспешно, и местами – непоследовательно, рассуждал Тимофей Ильич, вернувшись к своему столику возле пальмочки в пивбаре, именуемом в просторечье «Аквариумом». Плюхнулся влажным гузном на пластмассовый стул в виде полусферы. То есть, само по себе слово «аквариум» не вполне просторечное, разумеется. Латинское словечко, когда-то давно – прямо-таки научное.
Тимофей Ильич смотрел в оконное стекло со свилем, вяло развлекая себя созерцанием того, как прозрачный натек преображает проходящих мимо бара гражданок и граждан. То голова и плечи движутся впереди ног и туловища, то ноги идут отдельно от остальной биомассы. Люди за окном возникали и исчезали порционно, половинками. Двусоставными, в общем, представали взору Тимофея Ильича прохожие.
И Христос, сошедший когда-то на землю, был двусоставным: Бог и человек одновременно. Богочеловек. А он, Шведов, просто человек. Значит, он – половинка Христа? Выходит, так. Это очевидно даже для примитивной арифметики. .
Арифметика. А-рифм-этика. Нерифмующиеся, наскладывающиеся вместе нормы бытия. Нескладёха, как говорила мать. Вечно бунтующие слагаемые, от перемены мест которых то и дело меняется итог.
Христос пришел поделить Себя на всех людей, чтобы каждый стал Его половинкой. Но даже если сложить обратно все человечество, не получится и одного Христа. Вот тебе и арифметика. Лжет она то и дело.
Давненько не был в церкви Тимофей Ильич, плохо это. А с другой стороны, возлагать на себя крестное знамение обрубком десной руки – прихожан искушать, да и несподручно. Опять же, утешало то, что от церкви до кабака завсегда был только один шаг, и так – везде, не только на Руси. Но, выходит, и обратно – от кабака до церкви – тоже только один шаг? Или – опять нескладёха, снова подводит лукавая арифметика? Числовая система ниппель.    
Утренний шалман заполнялся страждущими опохмелки, да не в одиночестве, а в кругу таких же израненных ветеранов общего для всех них фронта. И, опрокинув кружечку-другую, а не то так и стопочку беленькой, утерев губы и крякнув по обычаю, вновь прибывшие тут же вступали в общий разговор. Разговор этот был прямым продолжением вчерашнего, только – вечернего, когда вплоть до закрытия «Аквариума» завсегдатаи взахлеб, хлебая пиво, обсуждали минувший денек. А денек накануне и был тем самым шестым июня 2006 года. И хоть вчера никакой вселенской катастрофы не случилось, но у каждого что-то да произошло, о чем он непременно должен был рассказать.
Все слушали очередного самовидца невиданных доселе событий предельно уважительно, сдерживая нетерпение - ведь и сам сейчас начнешь свою историю излагать, так, глядишь, к ней тоже отнесутся с доверием, будут слушать не перебивая. А вот ежели посмеешься или как-то иначе поглумишься над рассказчиком, то и тебя непременно перебьют, выставят дураком.
И всякий раз получалось, что каждый новый самовидец пересказывал именно свою, отличную от других, историю. У которой иных свидетелей, помимо самого рассказчика, не было. Во всяком случае, среди тех, кто этим утром находился в «Аквариуме». Ни разу Тимофей Ильич не услышал, чтобы кто-нибудь подхватил: «Все верно, я своими глазами это видел, правильно говоришь!» Или: «Я там как раз был в тот момент». Создавалось впечатление, что порознь описываемые пивохлебами события происходили в разных городах. А город-то был один – Велегжа.
Биндюжники, конечно, все-таки перебивали говорившего, но скорее это было подбадривание, поддакивание, а не затыкание рта. И потому истории, большинство из которых были слышаны еще вчера, под одобрительные кивания голов обрастали новыми подробностями, а, кое-что, пожалуй, и придумывалось тут же, по ходу.
- Гляжу – мама дорогая! Над улицей гриф летит, самый настоящий. Во-от такой размах крыльев! И клюв белый, загнутый, а в когтях – кусок колбасы. Вроде бы – вареной.
- Из зоопарка, поди, свалил твой гриф!
- Не, я был зимой в нашем зоопарке с дочуркой, там никакого грифа не было.
- Ну, мало ли… Столько времени прошло. Значит, появился.
- Это на какие шиши, милый?
- Короче, слушайте! Сел тот гриф на фонарный столб, колбасу клюет. А фонарь сразу, как он его коснулся лапами, так весь сосульками покрылся, они бородой стеклянной свисали. А как снялся гриф с места и дальше полетел, сосульки быстренько таять начали.
- И куда же полетел твой гриф?
- Не проследил я. Он быстрей меня летел, хоть и не очень быстро. Сообразил только, что он не просто так летит, куда ему вздумается, а он за кем-то летит, кто по улице идет. Или в машине едет. Охраняет, в общем.
Бармен Вачик покачивал головой – то ли заинтересованно слушая, то ли – с недоверием. А из-за какого-то столика уже тянулась рука, будто в детстве, на школьном уроке:
- Мужики, теперь меня послушайте. Я свою тещу в церковь провожал, вчера Семенов день был, а тестя покойного Семеном звали. Она на службу пошла, панихиду заказывать, а я снаружи остался, покурить. Солнышко светит, купола на церкви блестят. Вижу – легковушка к церкви приближается, самая обычная легковушка. Медленно едет, неспешно. А от церкви тень на дорогу падает. И вот, братцы, ка-ак машина эта передком своим в эту тень ударилась – аж подфарники треснули. Ба-бах! Будто в стену кирпичную. У меня сигарета изо рта выпала. Ну, водила назад сдает, переключился и - по газам. С разгону хотел эту тень церковную прошибить. Хрена! Только передок помял. Развернулся и уехал. Не иначе как черт за рулем сидел, а они, черти-то, не только что церкви, а даже тени от церкви боятся. Не могут ее преодолеть.
И опять выяснилось, что никто, кроме рассказчика, эту сцену не наблюдал, хотя главный, кафедральный собор Велегжи в самом центре стоит, на оживленной улице. Знать, не подгадал никто из двух десятков мужиков, сидящих и стоящих у стойки в «Аквариуме», очутиться у церкви той вчера, в урочный час. Опять же, ни один из присутствующих не подтвердил: мол, я слыхал про это, или - мне рассказывали. В общем, странные какие-то разговорчики, гадательные для слушателей: то ли было, то ли не было.
- Это еще что! Вот я сейчас вам расскажу, – вскочил со стула парень, расплескивая пиво; он еле дождался своей очереди, и теперь спешил выговориться, пока его кто-нибудь не опередил. – Я вчера был на набережной, стою у парапета, пиво из банки пью, в воду поплевываю. Гляжу, мотоцикл подъезжает, «Хонда». Ну, мотоцикл как мотоцикл, черный такой. А на нем – непонятный какой-то байкер, то ли пацан, то ли девчонка. Шлем на голове тонированный, не разберешь. Короче, не рассчитал ездун этот, не затормозил вовремя, и мотоцикл этак легонечко в парапет передним колесом уткнулся. Несильно, без повреждений! И тут на меня таким морозом повеяло, что я аж передернулся.
- Замерз, бедный! – хохотнул кто-то из угла.
- Да я-то что, - дрогнувшим голосом, ставшим прямо-таки загробным, прочревовещал парень. – У меня пиво в банке замерзло! Льдом оборотилось. И слышу – треск пошел по реке, хруст. Оглянулся – и давай креститься! От берега до берега – полоска льда образовалась, метров тридцать шириной. Катерок там был, посреди реки, так он вмерз в лед, прямо на ходу. А байкер этот самый, он газу дал, по ступеням с набережной на лед выехал, и – на ту сторону, прямо по льду, мимо катера.
- А ты что же?
- А я убежал. Не помню, как и до дому-то добрался. Еле отдышался потом.
- Я был вечером на реке, нет там никакого льда, - с сомнением сказал кто-то.
- Да ведь растаял, поди. Жарища-то какая! – отозвались от стойки.
- Вы Аслана послушайте, он вчера тоже рассказывал… Аслан, повтори, а?
Небритый кавказец отмахнулся:
- Нэохота.
- Давай, Аслан! Люди не слышали, расскажи!
- Та… - вяло начал тот, кого называли Асланом. – Ехал вчера на машине, увидел – дэвушка впереди идет, красивый… В руке – черный шлем. Я сзади видэл, молодой, с фигурой. Притормаживаю, хотэл подвезти. Говорю: «Дэвушка, давай покатаю!»
Аслан судорожно сглотнул.
- Он остановился, к окошку моему наклонился…
- Про лицо, про лицо, Аслан!
Кавказец озеверел:
- Нэ было там лицо, нэ было лицо! Там… Там… Ничего нэ было, только серое, и смотрит…
Последние слова говоривший провыл, проскулил с повизгиваньем.
- Я машину бросил с ключами в замке, через правый двэрь выскочил. А он…
- Кто – он?
- Дэвушка этот, мертвый дэвушка! Сел в мою машина и уехал. Сейчас ГАИ машину ищет. Пропала машина. Да наплевать. Я все равно в этот машина больше ни за что нэ сяду. Пусть менты сэбэ забирают, когда найдут.
- Да уж точно, на кой такая машина. Главное – сам жив остался.
- Аслану – да, повезло. А вот тот бедолага, что под колеса этой ведьме угодил… - начал очередной рассказчик.
- Что, сбила кого-то, да? – живо повернулись в его сторону завсегдатаи «Аквариума», переключили внимание с кавказца на новенького.
- Сбила, - подтвердил тот. – Прямо на Малой Центральной. Короче, я иду, вижу – впереди меня машина припарковалась. Выходит мужик как мужик, с папочкой под мышкой, и начинает переходить дорогу. И тут его в бочину – хрясь! Тачка не быстро ехала, могла бы и притормозить. И видимость у водилы хорошая была. Специально сбили мужика.
- С чего ты взял?
- Да уж с того. Лежит  тот мужик посреди дороги, никак встать не может, видно, сломана нога или бедро. А водила выходит, но не для того, чтобы извиниться или в больницу отвезти – нет! Там разговор другой был. Правда, я не все слышал.
- А что слышал-то?
- В том-то и дело, что водила этой тачки, которая мужика сшибла, в шлеме был мотоциклетном. Плохо слышно слова. Я только разобрал: «Ну здравствуй, Мавр! Привет тебе от верхов». И пнул лежачего. Потом наклонился, папку забрал и уехал.
- Что за папка? Где это все было? – спросил кто-то без особого интереса.
- Прямо напротив «Госкомстата».
- А-а, где непонятно кто неизвестно чем занимается, - загалдели сразу несколько голосов. – Темное местечко, нечистое…
- С чего ты взял, что нечисть там?
- Слухами земля полнится…
И тут Тимофей Ильич поставил кружку на столик, гаркнул на весь бар:
- Земля трупами полнится!
И затихли все, приумолкли. Слышно было, как за стойкой бара, тонкой струйкой, из пивного крантика наполняется кружка. Все оцепенели, словно и впрямь внимали мерному шороху, с которым толща земная час от часу заполняется мертвецами.
Тимофею Ильичу тоже было что порассказать своим знакомцам по «Аквариуму». Но… То ли пиво сковало язык, то ли еще что-то, неосознанное. Ведь и капитана Маврина он знал – того самого, которого девушка в шлеме называла Мавром и передавала привет от Верховного. И девушку ту он видел, да не где-нибудь, а у себя в избе.
- Заговорил наш заговоренный, - буркнул наконец кто-то из сидевших в баре.
- Погорелец наш! – отозвался еще один гражданин, очухавшийся после зловещей фразы Тимофея Ильича. – Сейчас чего-нибудь отмочит.
Но не отмочил ничего Тимофей Ильич, молчал рыбий авгур. Он понимал, вернее – чувствовал, что все, о чем только что рассказывали посетители бара, происходило (если, конечно, происходило вообще) исключительно из-за него и ради него. Началом всему был он, Тимофей Ильич. И его загадочное прошлое, сокрытое даже от его собственной памяти.
Домишко его ветхий и впрямь подвергся вчера огню и дыму, посреди бела дня, каковое событие минувшим вечером уже было многократно обсуждено совместно с самим Тимофеем Ильичем – здесь же, в «Аквариуме».   
Если бы размягченные пивом мозги собравшихся могли сопоставить все сказанное и услышанное только что, в баре, тогда перед ними легко выстроилась бы некая последовательность, логическая взаимосвязь вчерашних явлений. Стало бы ясным, что все они крутятся вокруг одной и той же девушки, неизвестно, впрочем, откуда взявшейся в их Велегже. И последовательность эта была бы, скажем, такой…
Сначала эта особа угнала мотоцикл в новом городе, за рекой – видать, хозяин оставил его возле магазина с воткнутыми ключами зажигания и шлемом на руле. Такое бывает. Затем она же напугала парня возле набережной, заморозив его пиво в банке,  а заодно и реку. Потом девушка по льду переехала на угнанной «Хонде» в старый город, где по какой-то причине бросила мотоцикл и пошла пешком. Скорее всего, на том берегу для байка не было возможности въехать на набережную. Потом она отобрала тачку у Аслана и поехала по направлению к собору, причем сопровождал ее летящий гриф. Разбив передок машины о церковную тень, девушка поехала на Малую Центральную в объезд, там сшибла какого-то Мавра, взяла его папку и снова уехала в неизвестном направлении.
Вот как-то так оно всё выходило.
Так то оно так, да только не хватало чего-то существенного в этой веренице глумливых деяний, и, прямо скажем, издевательств со стороны девушки над старинным городом и его честными обитателями. Звена какого-то недоставало. Вернее – звеньев. А именно: не было у этой совокупной, суммарной истории ни начала, ни конца. Смысла весомого тоже не просматривалось. Но он был, должен был быть, смысл этот самый. Ведь неспроста же вся эта чертова свистопляска случилась в «день трех шестерок».
Но не похотел Тимофей Ильич добавлять эти недостающие звенья в цепь вчерашних событий. Хотя звенья эти прямо-таки звенели в его мозгу - то ли болезненной погремушкой неизжитого до конца похмелья, то ли колокольчиком тревоги.

                ***      

Вчера он, распластанный, валялся на своем дощатом полу, укрытом домоткаными половиками, и свидетелей этому валянью не было - как у всех прочих самовидцев вчерашней чертовщины. И было его тело дебелое совсем-совсем голым.
«Полхриста» валялось на полу расхристанно, со свесившимся под мышку нательным крестиком, словно прибитое к доскам даже не гвоздями, а железнодорожными костылями. Раскисшей полумертвой белой жабой продавливало рассевшиеся доски человеческое естество по имени Тимофей Ильич Шведов. Крестовидно раскинутые руки изредка вздрашивали конвульсивно.   
Тимофей Ильич умирал, и он знал, что умирает, а откуда знал – непонятно. Однако ж знал непреложно. Онемевшая ладонь его, единственная, левая, была не в силах отогнать назойливое солнечное пятно, заползшее на сомкнутые веки Тимофея Ильича. Вот точно так же умирал когда-то давно его отец, застигнутый врасплох сердечным приступом. «На пол, на пол», - давился он последними в жизни словами, и пожилая, суеверная медсестра, которая, как часто водится, прибыла на «скорой» одна, без врача, говорила громко, не стесняясь маленького Тимы и его матери:
- Ну, все, помирает, к земле поближе просится.
Земля была совсем рядом, в подполе, но ни у отца, ни у Тимофея Ильича не хватило сил перед смертью, чтобы спуститься туда, в затхлый картофельно-капустный холодок погреба, чтобы временно погребстись там, предваряя погребение окончательное.
И польстился же он вчера на редкостную для «Аквариума» дармовщинку, пил пиво с водкой, да еще и портвейном запивал! Так умри же, ненасытная твоя утроба. Умри…
Нет, замри!
В зыбком, пограничном состоянии между жизнью и смертью, поблазнилось Тимофею Ильичу… Да-да, вот именно что – поблазнилось, а не почудилось, ибо чудо – это нечто чудесное, это Божья прерогатива, а тут явно соблазн, искушение бесовское просматривалось полузрячими глазами отчалившего по реке вечности Шведова. И померещился ему в туманном мороке* над Стиксом черный силуэт на фоне дверного проема, и, что странно, видел этот абрис Тимофей Ильич сквозь сомкнутые веки. Впрочем, так уже бывало с ним в часы тяжкого смертного бодуна, когда и с закрытыми глазами вполне можно различать окружающие предметы – так ему казалось, во всяком случае. Нормально это, а вовсе не странно.

*- морок (древнерусск.)  – мрак одурманенного вином сознания, отсюда глагол «мерещиться» (чередование «о» и «е» в древнерусском и современном языках).

И тут Тимофей Ильич осознал, что глаза его, глазенки, набрякшие кровью, открыты настежь, и солнечные лучи мешают как следует разглядеть визитера. Вместо головы – сверкающий солнечными бликами черный шлем. Да, именно шлем, шелом был на посланце из ада - вот это плывущий по Стиксу Шведов определил более-менее сносно.
- Привет, Тим, - девичьим голосом сказал посланец смерти. – Где моя фотография? Почему не на виду? Прячешь в комоде?               
Тимофей Ильич с болью отодрал нижнюю губу от верхней, прохрипел сквозь скопившуюся в горле тугую харкотину:
- Маврин забрал. Только что. Опохмелиться, сука, не принес. Сказал, что идет ревизия давних незакрытых дел. И что в деле «Мстителей Верховного» нет твоей фотографии, один только протокольный снимок с удостоверения.
Сказанное подразумевало, что, само собой, визитер(ша?) прекрасно знает, кто такой Маврин.
Все эти усилия окончательно обезжизнели Тимофея Ильича, и он провалился в черноту прохладной, отдающей торфяником, воды. А очнулся, когда солнечное пятно, падавшее из окна, уже переместилось подальше от его изможденного лика.
На диванчике сидела девушка и ласково смотрела на все еще живого Тимофея Ильича. Что это за девушка, было однорукому инвалиду совершенно невдомек, но он почему-то знал, что зовут ее Нина.
- Очнулся, Тим? Я уж думала, не дождусь. Уйду.
- А, Нина… Ты пришла все-таки. Без шлема.
Тимофей Ильич приподнялся было на локте и снова всей тушей, плашмя, словно кусок теста, шлепнулся на пол, как на разделочную доску.
Девушка смотрела озорно и сердито, ее слова доносились до Шведова плывущими по черной воде обрывками белой бумаги…
- Ты что же это, Тимушка, мой гроб во сырой воде утопил, а? Да знаю я, знаю. Ты меня Главрыбой хотел сотворить…
- …чтобы я верховодила в твоем рыбьем царстве. Вплоть до конца света.
- Ну прости, Нина, - то ли сказал, то ли подумал Шведов.
- Прощаю, - то ли ответила, то ли это лишь погрезилось Тимофею Ильичу. - Двадцать один год прошел с тех пор, три семерочки. Вот и отпустило меня озерцо на денек. Такие уж правила, раньше – никак. Скоро назад мне идти, и путь не близок…
- … и не хотелось мне, чтобы ты видел то, что с моим лицом сделалось, съели его рыбки, склевали… вот и спросила у тебя фотографию. Чтобы ты свою прежнюю Нину обрел хоть на часок. А ты Маврину карточку отдал. Ту самую, что в парке сделана была – помнишь, бабьим летом семьдесят девятого. Сегодня – мое бабье лето, один единственный день. Я карточку-то у Маврина забрала, вот она.
Тимофей Ильич изобразил попытку шевельнутся, девушка упредила его:
- Отдыхай себе, Тима-Тимофей. А на карточку ту смотреть тебе не надо. Тимоша… Ты лучше ее нашей Аннушке покажи, а сам не смотри. Я лицами с фотографией поменялась, теперь на карточке – мой истлевший образ…
- … посмотрит, и я ею стану…
… - она и не заметит. А нам с тобой на память ее фото останется. Ты, как в Никандрово приезжать будешь, к Платону свет Антонычу, так мы и свидимся.
… - щай, пророк ты мой рыбоцентричный.    
Девушка встала с дивана, положила фотографию в одежный шкаф, покачала головой: «Не смотри!» Подошла к Тимофею Ильичу, камбалой распластавшемуся на полу, и был он готов к нарезке.
- Эх, жаль вот так расставаться. Какой бы мне подарочек сделать моему Тимоше? Может, отражение свое у тебя в зеркале оставить? Я могу.
Мяукнула открываемая дверца одежного шкафа, и девушка стала позировать перед сверкнувшим зеркалом.
- Вот так… Нет, так лучше. Вот. Пока-пока!
И силуэт ее исчез промеж косяков входной двери.
Тимофей Ильич, замерев, выждал какое-то время. За окном темнело. Изба его покойной матери представала пред ним, вроде бы, опустевшей, но Тимофей Ильич ощущал на себе чей-то пристальный взгляд. Если бы не похмелье, он, наверное, тронулся бы умишком, но спасительный бодун блокировал осознание действительности.
И он пополз. Куда? Цель подрагивала перед глазами – советский тяжеленный утюг. Боковым зрением Тимофей Ильич видел фигуру, темным отражением застывшую в зеркале. Да нет же, вроде шевельнулась! «Не смотри, дурак», - сказал себе однорукий. Наконец, его левая пятерня ухватилась за пластмассовую дужку утюга. Уже хорошо!
Тимофей Ильич оттолкнулся лбом от пола, стал на колени и, зажмурившись, принялся наугад бить чугунным острием по зеркалу. Оно осыпалось на пол длинными языками, и выдохшийся Тимофей Ильич повалился на осколки, раня бледную свою, лягушачью кожу.   
Один осколок, прямо возле переносицы Тимофея Ильича, подмигивал ему девичьим глазом. Хрюкнув, Тимофей Ильич перекатился по полу раз, другой, лишь бы подальше от моргающего – зовущего в морг? – зеркального кусочка. Который вдруг выбросил вверх синюю струйку пламени. Но этого уже не видел обморочный Тимофей Ильич.
Через какое-то время он в очередной раз за этот день пришел в себя: «раб рыб» захлебывался в ледяной мыльной пене, которая шла напором и валтузила его по полу. Окна вспыхивали синими проблесковыми огнями пожарных машин и полиции. 
«Заодно и помылся», - скажет через пару часов Тимофей Ильич постояльцам «Аквариума».
А те вовсю обсуждали события уходящего дня, в который так и не случился долгожданный всеми конец света, но который и десять лет спустя, нет-нет, да и вспоминался кем-то из тех биндюжников, что не до конца пропили свою грешную память.

                Глава первая
               
- Успеваем?
- Должны по идее…
Дугин и Крайнов въехали в город, когда осенние сумерки уже окончательно сменились промозглой, влажной тьмой. Они торопились вернуться в спецотдел, чтобы наведаться в архив, где можно было получить доступ к хранившимся там документам только до девяти часов вечера.
- А что за прибор такой ты мне в планере дал подержать? – спросил Борис с некоторым подозрением. – Никогда такого не видел. Какая-то суперсовременная оптическая система, позволяющая видеть сквозь заграждения.
Виктор лениво усмехнулся:
- Этому прибору больше тридцати лет от роду, Боря. Вот так-то. И он создавался в НАТОвских лабораториях для того, чтобы вояки могли наблюдать за противником сквозь ветви деревьев, заросли камышей… В общем, сквозь неплотные, разреженные преграды. Сквозь стенку, даже самую тонкую, этот прибор не видит. Так что никаких чудес техники, дружище. Там принцип примерно такой, как мне объяснили: прутья камышей, например, благодаря хитрой системе адаптации, в окуляре словно сужаются, становятся тоньше. А все то, что за ними, визуально расширяется, приобретает очертания, максимально приближенные к реальным.
- И кто тебе все это объяснял? У кого ты купил эту подзорную трубу?
- Ну, купить ее мне и сейчас не по карману, не то что тогда… Мне эту штуковину подарили. Помнишь, в восемьдесят седьмом у нас в городе прокатились серийные убийства мелких бизнесменов, тогда их называли кооператорами?
Спецагент Дуб, хоть уже и зарекся ничему не удивляться, все-таки внутренне содрогнулся. Мистика, совпадения и всякие-разные «знаки судьбы» неотвратимо заползали в его жизнь и захватывали сознание. Только вчера ночью, в парке, он вспоминал «Дело Супа», и вот, надо же, суток не прошло, как это полузабытое расследование снова всплыло на поверхность бытия, снова ожило…
До него доносился неторопливый рассказ Крайнова:
- Тогда к нам в Велегжу приехали двое спецов из Скотланд-Ярда, молодые, веселые парни. Ну, в то время вошло в моду организовывать обмен опытом между ментами, военными, спецслужбами. Спецотделы по всему миру тоже втянулись в общее поветрие. А Суп был нашим самым первым, официально признанным серийным маньяком-убийцей за все время социализма.
- Суп в итоге оказался ни при чем, Витя, - поправил напарника Дугин.
- Да какая разница! В истории нашего отечества, в памяти народной, то жуткое дело так и осталось, как «Дело Супа». В общем, в восемьдесят седьмом это был хороший повод пригласить англичан – ведь Англия, можно сказать, породила самого первого маньяка-живодера, Джека Потрошителя. И этим, как принято считать, заложила традиции серийных убийств, совершаемых всякими безумными гражданами. У кого же еще нам учиться, опыт перенимать? Хотя, как ты знаешь, в свое время и Скотланд-Ярду Джек Потрошитель оказался не по зубам, да и мы нашего доморощенного маньяка так и не словили…
- И что же эти англичане, при чем тут прибор?
- Прибор «сквозного видения», как они его называли, эти парни привезли в подарок нашему начальнику ГУВД. Но скрывали до времени, хотели при расставании сюрприз сделать. Однако наш спецотдел перехватил инициативу у ментов и гэбья, взял опеку британцев под свой контроль. Обычная межведомственная грызня подковерная, в общем. И я, как лучший знаток английского языка, кельтской поэзии и вообще всех их manners and customs*, был к этим парнишкам, Руди и Тому, прикомандирован «на все про все». Короче, они за всю свою жизнь столько водки и коньяка не выпили, как за те две недели в Велегже. Подружились, конечно, до сих пор рождественскими открытками обмениваемся. Они там, правда, за эти годы, в отличие от меня, ордена Британской Империи получили, сейчас оба на пенсии, разводят в своих поместьях – один лошадей породистых, другой – внуков… Ладно, не хочу о грустном. В общем, вместо начальника ГУВД прибор «сквозного видения» получил в подарок я.
- Выходит, ты заранее предвидел, что эта штуковина нам сегодня пригодится? – продолжал допытываться Дугин. – Уже когда на работу спозаранку собирался, да? Значит, ты знал, что именно мы увидим из кабины планера! Признавайся. 
- Эх, Дугин, Дугин, правильно все-таки тебя Дубом окрестили. Я ведь, приятель, помимо, как ты сказал, «этой штуковины», много чего в кофр загрузил. А пригодился один только английский окулярчик. Так что ничего, брат, я заранее не знал, уверяю тебя.
Друзья помолчали.
- Ну а что ты все-таки скажешь насчет главного? – задал Виктор вопрос, который уже давно вертелся на языке у каждого из них.
Дугин вздохнул, взвешивая свои мысли.
- Промежуточные выводы у меня такие. Некие влиятельные лица, минуя государственные структуры, в обход руководства РПЦ и втайне от общественности планируют возвести в Велегже ветхозаветный Храм Соломона. На откопанном ими древнем фундаменте. Как символ воцарения Антихриста и наступления Апокалипсиса. В настоящий момент их задача – поскорее отремонтировать фундамент и скрыть каббалистические символы под бетонным настилом. Тогда можно будет убрать маскировочную сетку и открыто приступить к строительству своего оккультного сооружения, имеющего целью в конечном итоге приблизить конец света. Ну, а к тому времени они надеются добиться формального разрешения со стороны формальных властей.
- Молодец, Боря! – восхитился Крайнов. – Вот именно так, слово в слово, ты и начнешь свой доклад Малахову. Думаю, этого одного уже вполне достаточно, чтобы утолить его ненасытный голод по раскрытию вселенского заговора Князя Тьмы. Кстати, ты заметил на экране прибора «сквозного видения» вертикальную шкалу? Нет? В общем, проникая сквозь неплотную преграду, он определяет расстояние… Короче, сетка натянута на высоте примерно три метра от фундамента. Значит, цокольные работы вполне можно выполнять и под ней. Тайно. А плиты и штабеля кирпича ты видел?
- Знаешь, мне как-то не до этого было.
- Неважно. Я зафиксировал все, что под сеткой, на фото. Интересно, как получилось…
- Там фотоаппарат вмонтирован пленочный или цифровой?
- Не знаю. Но то, что не пленочный – это точно. Мне Руди и Том что-то говорили о его принципе, да я в этом не слишком силен. 
- Надо же, в восьмидесятые годы у англичан уже была такая продвинутая техника! – снова подивился Борис. – Фотография – это документ, это сильный ход с нашей стороны.
- Думаю, это не последний наш ход и не последний документ.   
Они припарковались возле особняка спецотдела и уже вскоре спускались в подвал, где располагался обширнейший спецотдельский архив.
По пути Дугин поделился с Виктором сомнениями:
- Знаешь, когда я смотрел в окуляр на цоколь будущего храма… В общем, там размер всего-то примерно тридцать на тридцать метров. Ну, может, чуть больше. Даже если допустить, что Храм Соломона будет двухэтажным… Ну и сколько, по-твоему, разноверцев можно собрать под его куполом – слушать проповедь Антихриста? Тыщу? Две? Три? В любом случае – маловато в масштабах планеты. Скажешь, транслировать будут? Не то, Витя.
Клайнов остановился посреди коридора, посмотрел печально:
- Эх, Боря, все дело не в том, сколько народу соберется на проповедь, а в том, какие слова будут сказаны с амвона. Моисей, Иисус, Магомет, Будда вообще, как правило, благовестили перед малой кучкой людей, в крохотных селах с десятком семей, их населяющих. И никаких тебе трансляций! Но слова их прозвучали на века, переменили мир и человека в нем.
- В Иерусалиме Иисус… - начал Дугин.
- В Иерусалиме Он действительно возвещал пророчества огромному стечению народа. В основном – обличал город и его жителей. Но главное было Им сказано задолго до этого в кругу единиц. Вскоре эти единицы стали миллиардами.
Сегодня дежурным по архиву был Толстый Мавр – так прозвали тучного, меланхоличного капитана Маврина. Толстяк не обижался, он был рад-радешенек, что его вообще оставили при делах. Хоть и где-то сбоку, но все-таки – свой среди своих.
Лет десять назад Мавру крупно не повезло – его сбила машина, после чего двигательные способности этого «подающего большие надежды» агента стали весьма ограничены. Перелом шейки бедра в любом возрасте может поставить жирный крест на личных амбициях. Не то, чтобы Мавра парализовало, как покойного дядю Мишу, однако стремительно растолстевший капитан львиную долю времени проводил в сидячем положении. Вот и определили (списали?) Мавра в архив – из корпоративного сочувствия к несчастливому коллеге.   
          
* - обычаев и традиций.

- Здорово, Мавр, - панибратски приветствовал толстяка Виктор. – Нам бы покопаться в делах давно минувших дней…
- Здравия желаю, господин майор, - среагировал на старшего по званию Бориса Дугина «архивариус», пребывающий в постоянном страхе перед близкой перспективой отправки на пенсию. – Какой год вам нужен?
Он попытался даже подняться со стула в знак уважения к субординации, но Борис милостивым жестом остановил Мавра. 
- Тысяча девятьсот семьдесят девятый, дело метателя копья Погорелого, - сказал Дугин.
Мавр пощелкал клавишами компьютера.
- Та-ак… Вот оно. Есть такое дело. Статус допуска – «ноль–один дробь один». 
Мавр почесал в затылке.
- Так ведь я скоро закрываюсь, ребята. Через двадцать минут. Успеете ознакомиться, с чем вам там нужно?
- Мы забираем оригинал дела с собой, - решительно объявил Дугин. – Под расписку. Завтра-послезавтра вернем.
- Не-е-ет, - замотал головой толстяк. – Вы ж меня под увольнение подведете! Из спецхрана можно выносить дела только с разрешения…
… - не ниже заместителя начальника нашего спецотдела, - мягко продолжил за толстяка Виктор. – Боря!
- … а дела со статусом допуска два нуля выдаются только по личному письменному указанию полковника Малахова, - продемонстрировал Мавр (на всякий случай) свое четкое знание инструкций.
- К делу Погорелого допуск – ноль–один, а не два нуля, - напомнил ему майор Дугин и извлек из нагрудного кармана свое новое удостоверение. – И вообще… Читай, а то ты тут Царство Небесное проспишь!
Капитан Маврин сосредоточенно изучал ксиву новоиспеченного начальника сектора, Дугин держал ее в раскрытом виде перед глазами толстяка, не выпуская из своих пальцев.
- Мой ранг, чтоб вы знали, уже не просто спецагент, я приравнен в своих полномочиях к заместителю начальника отдела, полковника Малахова! – приврал Дугин, но таким голосом, который исключал какие бы то ни было пререкания и возражения.
- Поздравляю с повышением, господин майор…
При этом, однако, «архивариус» с сомнением отвел глаза и глянул на аппарат внутренней связи. Позвонить Малахову лично? Подстраховаться? Боязно беспокоить полковника, лишний раз напоминать о себе. Да и время позднее. Поди, нет уж Малахова на службе.
- Ну приходите завтра с утра, господин майор, - заныл архивариус. – Спокойно сделаете копию.
Он указал на современный сканер, стоящий поодаль – в радиусе зоны бдительного контроля заведующего архивом.
- Ну что за спешка на ночь глядя? Витя, ну хоть ты пожалей меня по старой памяти. Вместе же кровь проливали на улице Яншина.
Виктор наклонился к толстяку доверительно:
- Внезапно вскрылись новые обстоятельства, Мавр. Дело возобновляется. Мы думали, что метатель копья погиб во льдах на Чукотке, а он, оказывается, жив!
- Ну жив, и слава Богу! Что вы людям житья-то не даете… - проворчал капитан Маврин, сдаваясь окончательно. – Идите, ищите. Отсек ваш направо, там будет на полке значиться «1979».
- Спасибо, Мавр, - подмигнул толстяку Виктор. – Допивай свой йогурт, что ты его прячешь? Пакет – вон он, между ног…
Друзья быстренько отыскали нужный стеллаж с цифрами «1979», букву «П».
- А ты давай, дуй к букве «М», - шепнул Крайнову майор Дугин. – Быстрее!
Вытянув из спрессованного ряда советских картонных папок «Дело Погорелого Н.В.», Борис вздохнул с грустью. Боже, как давно это было…
Его уже толкал в плечо капитан Крайнов:
- Очнись, сентиментальный ты наш!
В руке Виктора была точно такая же папка с надписью: «Дело секты «Мстители Верховного»».
Они быстро отогнули длинные жестяные языки, поменяли местами содержимое папок, и теперь дело зловещих супругов Мамонтовых и их кровавой секты находилось в картонной обложке с надписью «Дело Погорелого Н.В.»
Расписавшись в получении материалов расследования «покушения метателя копья Погорелого Н.В., кандидата в члены олимпийской сборной СССР по легкой атлетике, на жизнь гражданина Дугина Б.В.», Борис и Виктор покинули опустевшее здание Насоновского спецотдела.
…Спецагент Дугин, обычно бдительный до автоматизма, на этот раз не придал должное значение тому обстоятельству, что с момента их с Крайновым въезда в город за машиной Бориса неотступно следует «неопознанное автотранспортное средство».
Дугин не сразу обратил внимание и еще на одно странное, если не сказать – невозможное, обстоятельство.
На папке с делом «Мстителей Верховного» стоял штамп «Чрезвычайно секретно!» - вот именно так, с восклицательным знаком. И степень допуска – «0-0», пресловутые две баранки, как говорили в спецотделе. То есть – дальше некуда, секретней не бывает.
И эта папочка просто не могла стоять в одном ряду с делами, помеченными заурядным штампом «совершенно секретно» и стандартной степенью допуска «ноль - один дробь один».
До вчерашнего вечера так оно и было: архивное дело секты «Мстители Верховного» надежно хранилось в бронированном бункере. Но около 20.00. минувших суток в подвальное помещение архива вошла «хвостатая» спецпомощница полковника Малахова Рита Моргун. Металлическим голосом подполковница назвала заведующему спецхраном майору Котову особый пароль, который менялся каждые 24 часа кодированным сообщением из Центра. И получила чрезвычайно секретное дело на руки.
А сегодня, примерно после обеда, означенная Моргун вернула дело «Мстителей» в архив, только почему-то – на полку с литерой «М» за 1979 год, расположенную не в бункере, а в общем зале хранения документов.
Видимо, девушка все еще пребывала в состоянии «грогги» после ночи, проведенной в обществе некоего сотрудника спецотдела. И разноречивые переживания личного характера сделали ее невнимательной к служебным обязанностям.
Впрочем… Как знать? Чужая душа – потемки, а женская – вообще полный мрак.
Причем, как правило - даже для самой женщины.      
 
                Глава вторая

- Всё, Боря, всё! Я не могу больше ничем заниматься, пока не пожру основательно. Тем более – читать какие-то архивные бумажки. Я человек, в конце-то концов!
- Я тоже, Витя.
Они вышли из здания спецотдела, Борис, как и Виктор, отчетливо чувствовал голод. Еще бы: они ничего не ели уже много часов кряду.
- У тебя дома найдутся какие-нибудь харчи? – с надеждой спросил Виктор. – Ты же у нас, вроде, хозяйственный, домовитый… Я-то привык на стороне питаться домашними щами.
- Некогда нам стряпней заниматься, пошли по-быстрому в «Аквариуме» перекусим.
На дугинской машине они обогнули площадь, встали под вывеской бара «Камила». Виктор предусмотрительно захватил кофр со всем его содержимым, в том числе – с материалами по секте «Мстители Верховного».
- Вачик, тащи шашлык, люля-кебаб, мясные салаты, лаваш, минералку! – чуть не с порога заявил Крайнов. – Корми нас, пенсионеров доблестной российской армии.
Кроме них двоих, в баре почти никого не было – три-четыре одиноких посетителя, да еще девица восседала спиной к ним возле стойки, демонстративно выставив свой упругий зад. Видимо, обнаруженный в подсобке труп все-таки способен хоть на короткое время отбить жажду и аппетит у завсегдатаев, не до конца очерствели их души.
Друзья плюхнулись за угловой, в полутемной нише, массивный столик – чисто по привычке, выработанной годами: чтоб, значит, к ним нельзя было подкрасться сзади, а сами они при этом могли обозревать все помещение от входа и до барной стойки.
Спустя каких-то десять-пятнадцать минут не слишком томительного ожидания Борис и Виктор синхронно, сосредоточенно задвигали челюстями.
Наконец, довольный Крайнов откинулся на спинку неудобного, жесткого стула, налил себе стопку бренди из маленькой квадратной бутылочки, извлеченной из кофра.
- Не сбрендишь ты после бренди? – недоверчиво посмотрел на приятеля Дугин. – Спать нам нескоро, чтива будь здоров сколько.
- Можно на завтра отложить, - беспечно ответил Виктор. – Ну скажи на милость, что уж такого сверхъестественного ты рассчитываешь найти в этой папке? Хрен знает какой давности… По сравнению с нашими сегодняшними снимками, с тем, что мы видели из планера, убийства «битлов» в семьдесят девятом – это, брат, отстой. К тому же… Не будь таким впечатлительным, старик, даже по поводу нашей съемки. Ну, Храм Соломона, ну, конец света… Не волнуйся, он так и так когда-нибудь произойдет. И храм построят, уверяю тебя. Не у нас в Велегже, так в другом месте. В том же Иерусалиме, в конце концов. Только уже без нас, мы этого захватывающего зрелища не увидим. Так пусть уж лучше здесь, интересно же все-таки. Прикинь, какое приключение, а? Кругом – Армагеддон, молнии всякие, всадники Апокалипсиса скачут…
- Ты издеваешься, что ли? – взбрыкнул Дугин. – Я тебе не… Не Псурцев!
К ним приближалась, снявшись с табуретки у стойки, стройная девушка с изящными формами и длинными черными волосами.
- Мальчики, можно составить вам компанию? – воркующим голосом пропела она.
- Нельзя, - буркнул Дугин, как отрезал.
Крайнов допил свой бокал, подмигнул девушке лукаво:
- Привет, Христя! Как поживаешь, крошка?
Девушка восприняла эти слова как приглашение присесть, пододвинула к себе третий стул, грациозно опустилась рядом со спецагентами.
- Ну и память у вас, капитан, - с томной двусмысленностью опустила она длинные ресницы. – Я же имидж полностью сменила, думала, за новенькую сойду… Можно?
Девушка взялась за бренди, Виктор кивнул.
- А что ж ты без подружки, без напарницы, Христя? Нас же с другом – двое, как-никак.
- Мне не надо, - поспешил внести ясность Борис, хотя девушка ему определенно понравилась.
Что-то в ней неуловимо напоминало вчерашнюю Лиду. Бедную Лиду.
- Не умеешь ты врать, душа моя, - вздохнул Виктор. – «Христя, Христя, где ты, Христя?» Это – из Адама Мицкевича, если кто не понял.
- Я знаю, читала эти стихи про утопленницу. Ее как меня звали. Но там – понятно, у них такие имена. А почему вдруг меня родители так странно назвали – не знаю. И в паспорте – тоже Христя, а не Христина даже.
- А что, это настоящее твое имя? – грузно повернулся к девушке майор Дугин.
- Да. Чего ж теперь его скрывать, коли товарищ капитан уже и так знает. И с чего вы взяли, что я вру?
- Радуйся, что тебя Христей назвали, а не Яздундокой. Тоже, между прочим, православное имя, самое последнее в святцах, - сказал Борис неожиданно для себя.
«Похоже, я хочу снять эту Христю, во гормоны-то как после всей этой чертовщины разыгрались», - подивился самому себе ветеран спецотдела по прозвищу Дуб. 
- Слышь, Борь? Она еще спрашивает, с чего я взял, что она тут нам лапшу на уши вешает. Насчет смены имиджа. Ты, Христенька, просто напугана. Напугана до смерти. А уезжать куда глаза глядят тоже страшно. Огромный, страшный, стылый мир… Верно, девонька? Ты думаешь, Борь, она просто так к нам подсела, клиента словить? Фигушки. Ей защита нужна. Какая-никакая. Скажем, в твоем лице. Ты ведь запал на нее, я прав?
Борис в замешательстве ляпнул:
- А ты что, трепач, рассказывал ей, кто мы такие? Ну, в смысле, кто ты такой?
- Ничего секретного мне товарищ капитан не выдавал, не волнуйтесь, - поспешила заверить девушка. – Ну, вы кто-то вроде шпионов, тайных агентов. Все как обычно, подумаешь. Сто раз в кино видела. И пистолет мне показывал.
Борис крякнул.
- Ой, да брось ты шифроваться не по делу, - отмахнулся Крайнов, однако было видно, что он досадует по поводу своей недавней чрезмерной откровенности с девицей.
- И чего же мы боимся, Христя? – спросил Дугин серьезно.
- Да ничего я не боюсь! – запротестовала девушка, но как-то неубедительно.
- Просто, Боря, наша Христенька была подругой и напарницей убиенной вчера Эльзы, - пояснил Виктор. – Потому и одна сегодня, потому и дрожит за свою жизнь. Облик сразу же сменила, чтобы убийца ее не узнал, когда она домой среди ночи пойдет. В городе-то, слыхать, какой-то маньяк начал охоту на девушек ее профессии.
- И наркош, - тихо сказала Христя, уткнув глаза в прорезь у себя на груди.
Кофточка на ней была просто восхитительна.
Виктор начал декламировать, округлив глаза и делая страшное лицо:
- «Расстегни свою блузку покорно, как покорно открыто для лезвий луж дороги немытое горло»…
- Ну хватит уже пугать, Виктор! – заныла девушка. – Закажите лучше чего-нибудь вкусненького.
В «Аквариум» разболтанной походкой вошел худой, изможденный парень с прозрачной кожей лица и расширенными, блестящими зрачками. Загребая ногами, он подошел к стойке, обессилено шлепнул на липкую поверхность банкноту.
- Вачик…
Зыркнув глазами вокруг себя, хозяин заведения увлек посетителя в подсобку.
- Этот котик продает наркотик, - безразличным голосом прокомментировал сцену Крайнов.
- Ты поэт, - буркнул Дугин.
- Знаю. Однако… Поэты тоже люди, и ничто человеческое им не чуждо. Мне пора отлить.
Между тем парень вышел из подсобки бара, за ним – Вачик. Ободренный приобретением дозы, доходяга, опрокинув по дороге пустующий стул, вышел на прохладный осенний воздух.
- Похоже, после убийства наркомана, да еще прямо здесь, в подсобке, Вачик выпроваживает такого рода клиентов ширяться где-нибудь в другом месте, - процедил Дугин. – Я вообще не понимаю, почему бар не закрыли. Хотя бы на день-два.
- Видимо, для ментов сокращение поголовья шировых – дело хорошее, за это поощрять надо, а не закрывать заведение, - сказал Виктор нарочито громко, чтоб Вачик услышал.
Бармен присел, его почти не стало видно за стойкой.
- Все, мочи моей больше нет, - Виктор хлопнул себя по ляжкам, поднялся со стула. – А мочи скопилось полведра.
«Что-то он снова занервничал, как тогда, в планере, - насторожился Борис. – Откуда вдруг такая напускная веселость и бравада?».
- Ой, капитан, а ведь туалет закрыт на ремонт, - спохватилась Христя. – Мы все тут маемся, за угол бегаем.
- Да? – поднял брови Крайнов. – Он что, в унитаз расчлененный труп спускал? Или подохших рыб?
И презрительно посмотрел в сторону Вачика.
- Ну, что поделаешь, пойду и я до ветру, за угол, - сказал Виктор и накинул на плечо лямку тяжеленного кофра.
- Оставь здесь, - посоветовал Дугин.
- Ничего, так оно верней будет, с собой-то взять. Он мне не мешает. Я же не однорукий, в конце концов…
Дугин тут же вспомнил пьяного философа, размахивавшего накануне перед майором своей культей. Выходит, Виктор знает его? Слушал все эти бредовые теории о всемирном главенстве рыб?.. Надо будет поинтересоваться.
Оставшись вдвоем, Борис и Христя некоторое время молчали. Дугин не знал, о чем говорить в такой ситуации, а девушка была увлечена поглощением мороженого – Вачик подал его, когда за Виктором закрылась входная дверь бара.
- Как вы думаете, это тот маньяк убил Эльзу? – спросила вдруг девушка. – То есть, Лиду…
- Мы не занимаемся уголовными делами, - скупо ответил Дугин; и усмехнулся невесело: - Мы же с Виктором эти… как их… шпионы. Нам всякие тайны государственные подавай.
- А там как раз и есть – тайна, - прошептала Христя. – Может, конечно, не совсем государственная, но все-таки.
- Что вам известно? – спросил Борис, напрягшись. – Лиде кто-то угрожал? Преследовал ее?
- Понимаете, у Лиды был один очень странный друг. Он часто сюда заходит, но сегодня его пока что не было. Зовут этого старика дядя Тим. У него правой руки нет. По-моему, он ненормальный.
- По-моему, тоже.
- Так вы с ним знакомы? Хотя, с ним все тут знакомы, наверное. Нет, я все понимаю, Лидушке надо было где-то перекантоваться, пока она деньжат подмолотит, комнату снимет. Мы теперь вместе однушку на двоих снимаем. Но она продолжала ходить к нему и потом, когда уже здесь освоилась, и когда мы уже с ней вместе поселились.
- Так может, это любовь? – Борис попытался придать голосу игривость.
- Какая там любовь, что вы… Ему лет шестьдесят уже. Или больше.
- А как же Мария и Мазепа? Мазепе тоже к шестидесяти было.
- Да уж, это точно… Этот дядя Тим – такой «мазепа», он, по-моему, вообще никогда не моется. Ладно бы, деньги Лидке платил, так ведь она с него ни копейки не брала. А вы говорите – любовь! За любовь мужик платить должен.
Дугин вспомнил, как в детстве мать ругала его, когда он приходил домой, перепачканный и в ссадинах: «Ах ты мазепа!» Видно, Христя выросла в патриархальной обстановке, и ее бабушка тоже называла ее «мазепой»… Это как-то сразу сблизило Бориса с незнакомкой.
Впрочем, какая она незнакомка? С любой из этих девушек достаточно пятнадцать минут пообщаться, и вот она, вся – как на ладони.
«Ты, браток, что-то зациклился на продажных девицах, - строго одернул себя спецагент Дугин. – Вчера одна казалась тебе родной, сегодня – другая… Может, у тебя комплекс? Неосознанное и неутоленное желание воспитывать дочь? Вообще – ребенка…»
- Заколдовал он ее, вот что я думаю, - просто, как о чем-то само собой разумеющемся, сообщила Христя, вытерла испачканные мороженым губы. – А потом задушил в сквере.
- Сначала – застрелил, - вырвалось у Бориса некстати.
- Ух ты, - словно дитя, поразилась Христя.
Вернулся Крайнов, поставил кофр на пол, сам уселся на стул. Поковырял вилкой в остатках салата.      
- Ну что, Боря, закажем еще по пять капель? Ты как?
- Никак, - с нажимом ответил Дугин. – Ты, я вижу, неплохо проветрился, освежился.
- Я и был в норме. Мне, брат, чтоб опьянеть…
К их столику вразвалочку приближался какой-то джигит. При его появлении Христя съежилась, посмотрела на Бориса с беспомощной мольбой.
- Ну что, уважаемые, вы девушку берете? – бесцеремонно спросил джигит.
- А тебе-то что за дело? – грубо отреагировал Дугин. – Ты ей кто? Хозяин?
- Слушай, давай без обид, а? – сразу присмирел «хач». – Отдыхайте, уважаемые.
- Ну, спасибо за разрешение, - хмыкнул майор, и тот ретировался.
Христя перегнулась через стол к Борису, зашептала:
- Вот примерно так же и дядя Тим… Он как посмотрит на человека – ну, вот типа такого, как этот, например, который сейчас подходил… Так у того и сердце в пятки. Просто оторопь берет от одного взгляда, не смотрите, что однорукий. Тут многие этого дядю Тима боятся. Вачик тоже, между прочим.
Виктор пристально смотрел вслед присевшему за дальний столик джигиту.
- Меня до сих пор удивляет, как это им удается? Вести себя, будто они у нас тут природные господа, дворяне какие-нибудь, голубая кровь. Даже здесь, на Русском Севере.
- Даже в Европе, - добавил Борис.
- Вот он где таится, близкий конец света, а не в аквариуме на стойке бара и не в каком-то мифическом Храме Соломона! – сказал Виктор в сердцах.
- Что ты сказал? В аквариуме? – поразился Дугин словам Крайнова.
Вмешалась Христя:
- Это дядя Тим такие байки рассказывает, будто из аквариума Вачика на землю придет конец света. Правда, Виктор?
- Угу, - кивнул Крайнов. – А вот в Библии сказано, что последние времена наступят тогда, когда в цивилизованном мире установится главенство агарян, потомков Ноева сына Хама. «И придут гог и магог». Гог и магог, дружище, это мифические племена, обитавшие когда-то на территории нынешней Сирии. Вот они-то и хлынут, согласно Библии, в Европу, заполонят ее и… полонят. Пленят, то есть, - пояснил он для Христи. 
- Гог и магог… Сирия и Персия, вот где они обитают, согласно Библии, - нахмурился майор Дугин.
- Ты читал Лескова? «Очарованный странник», - спросил Виктор почему-то зловеще.
- Читал когда-то.
- А я вот недавно перечитывал. Так что помню очень хорошо, а один момент – почти дословно. Там этот странник, главный герой, участвовал в конном аукционе. И вот что удумал распорядитель торгов. Чтобы получить право купить самую лучшую лошадь, претенденты должны были сечь друг друга кнутом. Кто в итоге жив останется, того и кобылка. И странник засек до смерти одного башкира. Его арестовала полиция – убийство, понимаешь. Странник принялся возмущаться такой несправедливостью – мол, все же по-честному было. Спрашивает полицейского: «А если бы этот башкир меня до смерти запорол? Вы бы его отпустили?» - «Да, - отвечает городовой, - его бы мы отпустили. Потому как он дикарь, что с него взять? А ты – христианин, тебе и отвечать положено сполна. Пойдешь на каторгу!».
- Вот и ответ на вопрос, почему они хозяева жизни, - мрачно покивал Борис.
- Ерунда это все на самом деле, - вздохнул Крайнов. – Все гораздо серьезней… Какое, по-твоему, произошло главное событие для мировой истории в тысяча девятьсот семнадцатом году? Только не говори, что октябрьский переворот в России или даже свержение тысячелетней православной российской монархии.
- Знаю, о чем ты, - досадливо скривился Дугин. – В тыща девятьсот семнадцатом году британские войска овладели Иерусалимом, который до этого много веков был под властью Османской империи. Только, брат, почему-то это так называемое эпохальное событие не осталось в памяти людской.
- Видишь ли, Боря… Чтобы событие прославилось в веках, ему, как и отдельно взятому человеку, надо прогреметь при жизни современников. Во все времена истории властвовал пиар.
- И что? Англичане владели Иерусалимом тридцать лет, вплоть до образования Израиля, - незаметно втягивался в странный спор майор Дугин. – Что ж они за такой большой срок не смогли придать исторической весомости своему владычеству над Святой Землей?
- Потому, Боря, что им пиарить, собственно, было нечего. За такой большой срок, как ты выразился, они так и не сумели решить главной задачи, ради которой захватили Палестину, долину Иордана. Они не смогли решить вопрос о передаче под их юрисдикцию горы Мориа, то есть – Храмовой горы. А в сорок восьмом году вернули гору под юрисдикцию мусульман. 
- Это общеизвестно, Витя, - возразил было Дугин, однако почувствовал, что слова напарника имеют прямое отношение к их нынешней операции «Соломон».  – Не смогли установить контроль над Храмовой горой и евреи во время Шестидневной войны шестьдесят седьмого года. Израильские десантники штурмом взяли гору со всеми постройками, водрузили над ней свой флаг, объявили всему миру, что Храмовая Гора – в их руках. А через короткое время вернули гору мусульманам. Отступились, как и англичане. Кишка тонка, нет готовности к большой крови. А у мусульман такая готовность есть.
- Ну да, ну да, - покивал Крайнов. – Что возвышается на Храмовой горе Иерусалима? Конкретно на месте Первого Храма, построенного Соломоном, то есть – на месте Храма Бога Отца, возвышается мечеть Аль-Акса, по другим данным – другая мечеть, стоящая рядом – Купол Скалы. Ты видел фото мечети Аль-Акса? Это очень и очень похоже внешне на Храм Соломона. Так что… Некоторые говорят, что он давно, тыщу с лишним лет назад, восстановлен физически, архитектурно! Мусульманами. Еще в седьмом веке нашей эры. А теперь ответь мне: зачем мусульманам понадобилось почти что копировать древне-иудейский храм Единого Бога, разрушенный Веспасианом?
- Понятно, зачем, - процедил Дугин. – Чтобы таким образом зримо объявить миру, что теперь главный иудейский и христианский храм стал мусульманской святыней. А, значит, и главная мировая религия - ислам.
- Вот в этом и есть тайная суть конфликта трех мировых религий. Обладание Храмовой горой означает грядущее владычество над миром. И никто просто так, без моря крови, это место и это строение не отдаст! Вот англичане и отступились. А за ними – Моше Даян.
- Поэтому сторонники скорейшего воцарения Антихриста ищут альтернативное место для возведения Храма Соломона, - подытожил Борис.
- И все то, о чем мы с тобой читали - это варианты, пробы, - согласился Виктор. - Может, там получится, может – здесь. Велегжа, очевидно, лишь один из вариантов. Запасной. А, может, и основной. Кстати, ни христиане, ни иудеи не признают, что мечеть Аль-Акса или Купол Скалы – это и есть Храм Соломона. Если признать, это значило бы признать верховенство ислама. И оно наступит. Первый, Ветхий Завет – иудаизм. Новый, Второй Завет – владычество христианства. Грядет последний, Третий Завет – доминирование ислама. Апокалипсис, который продлится, согласно Иоанну Богослову, ровно год. И – конец всему. Так Самим Богом предписано, старичок, а мы все удивляемся мягкотелости Европы перед нашествием агарян. Со Всевышним не поспоришь. 
Друзья помолчали, а Христя, привыкшая к тому, что мужики обсуждают свои дела, не обращая на нее никакого внимания, доедала салат и не переживала по поводу каких-то там мировых проблем.
- Вот для этого, чтобы весь мир признал, что Храмовая Гора, мечети Аль-Акса и Купол Скалы - это главное место молитвы на планете, вот ради достижения этой конечной цели и наступают на Европу Гог и Магог, - вперил палец в друга капитан Крайнов. – Для этого не пожалеют ни крови обывателей, ни денег для подкупа евро-либералов. Значит, впереди у Европы - Содом и Гоморра, Сцилла и Харибда, Сен-Пьер и Сан-Франциско. Это и есть Апокалипсис.
Борис, казалось, думал о чем-то своем, какая-то мысль – неожиданная, и вместе с тем – очевидная, смутно копошилась в его голове.
- Ты никогда не задумывался, Витя, почему в христианском мире никогда не строят церквей во имя Первого Лица Святой Троицы? Во имя Бога Отца? – многозначительно посмотрел на друга Борис. – Вот хотя бы у нас на Руси. В честь Христа Спасителя строят храмы, в честь Святого Духа – сколько угодно. Есть Святодуховские монастыри, есть церкви Спаса на крови, Спаса на водах и так далее… А где, скажи, Богоотцовские храмы? Так вот, во имя Саваофа, Бога Отца, от которого исходит Святой Дух и который вечно рождает Бога Сына, ни одного храма нет. Запрещено. Более того – запрещено писать на иконах изображения Саваофа, и поэтому все такие иконы считаются неканоническими. Проще говоря – почти что еретическими.
- Потому что, Боря, - веско сказал Крайнов, - храм во имя Верховного Божества, породившего и сотворившего всё, может быть только один на всей планете. Вот вокруг чего весь многовековой сыр-бор.    
 
                ***
 
– Ну что, пошли? Нам с тобой еще кучу дел переделать надо, - вздохнул Борис.
Христя встрепенулась:
- Ой, ребят, а вы меня не проводите? Мне через парк идти страшно, ведь там Лиду вчера… Я боюсь одна идти. А в «Аквариуме», видно, ловить сегодня нечего.
Каламбур сложился неожиданно для нее самой, она даже и не заметила.
И попыталась улыбнуться кокетливо:
- Если только кто-нибудь из вас не… Я могу и с обоими пойти.
- Кстати, интересная мысль, - подмигнул ей Виктор. – Христя, а кого бы ты из нас двоих выбрала? Ну, как мужчину, а не как клиента.
- Не знаю… - неуверенно ответила девушка.
- Понятно, обижать никого не хочешь, - вздохнул Виктор. – Я ж тебя по-простому спросил, по-человечески, а ты все о работе своей думаешь. Не надоело?
Они вышли из бара. Со стороны парка доносились отрывистые звуки сирены, мелькали синие проблесковые огни патрульных машин.
- Похоже, Христя, вам все-таки придется добираться до дома в одиночку, - серьезно сказал Дугин. – И, чует мое сердце, бояться вам на этот раз нечего. Маньяк не убивает больше одного человека в день.

                Глава третья

Коротко распрощавшись с девушкой, Дугин и Крайнов двинулись навстречу синим огням «маячков».
- Ты был там?.. – тихо спросил Дугин.
Виктор понял его.
- Нет. Я заходил сюда.
Он мотнул головой в сторону темной арки, с которой они только что поравнялись. Из ее зева отчетливо тянуло аммиаком – видимо, здесь мочились сегодня все посетители «Аквариума».
Войдя в сквер, друзья нырнули под красно-белую ленту ограждения. Новая лента, свежая: вчерашние обрывки уже были втоптаны в литсву ногами прохожих. 
На спецагентов в упор, не мигая, смотрели оперативники Земцов и Горбаленя.
- И вы здесь? – вместо приветствия, саркастически спросил Земцов. – Надо же, какое совпадение!
- И вы здесь? – съёрничал Крайнов, передразнивая.
- А где ж нам быть? – удивился Горбаленя. – У нас в отделе убийств не сто человек работают. Вот, только что явились по вызову. Опять убийство. И на той же самой скамейке.
- Ну да, вам же сюда добраться – только улицу перейти, - пробормотал Дугин.
Это прозвучало, примерно как «нищему собраться – только подпоясаться». Оперативники нутром почуяли обиду.
В свете фар полицейских машин и «скорой помощи» парень прижимал к себе бьющуюся в истерике девушку. Врач уже готовился ввести ей успокоительное.
- Мы думали, человек вышел прогулять собаку… - донесся до спецагентов жалобный голос парня.
На лавочке, запрокинув голову, сидел давешний «аквариумный» нарк. Его рука со шприцем свесилась вдоль безжизненного тела, мертвые глаза вспыхивали в такт вращающемуся на крыше «уазика» маячку.
Дугин и Крайнов бесцеремонно подошли поближе.
Горло убитого было перерезано аж до позвонков, кровь обильно заливала его грудь, ноги, опавшую листву.
Дугин выпрямился.
- Записка?
- Вот она.
Земцов нехотя протянул Борису полиэтиленовый пакетик с белевшим в нем клочком бумаги. Дугин прочитал вслух:
- «Веселись, юноша, в юности твоей, но помни, что за все ты дашь когда-нибудь ответ перед Богом». Екклесиаст, Витя. Причем писано по памяти, первоисточника под рукой у убийцы не было. У Екклесиаста чуть-чуть другие слова в конце, я же помню. Спонтанное убийство. Ситуационное. Малх на сей раз не готовился заранее. Несчастный нарк просто подвернулся под руку, это был для убийцы сюрприз. Надо думать, приятный.
- Но убийца все тот же? – спросил Земцов. – Опять Малх? Как вы думаете, майор?
- Думаю, он самый. И еще. Я уверен, что он вышел сегодня охотиться на проститутку. Для ее трупа была заготовлена другая записка. А тут повстречался наркоман. Тоже подходящий объект для безумного маньяка. Пришлось спешно придумывать другую эпитафию, мужскую вместо женской.   
Дугин и Крайнов посмотрели друг на друга. Оба думали об одном и том же: «Похоже, мы своей затянувшейся болтовней в «Аквариуме» совершенно случайно спасли жизнь девушке Христе».
- Ее не должны убить, - веско молвил Крайнов, не обращая внимания на оперов. – Ни в коем случае! Иначе все пропало… Всему конец. Всему вообще, Боря!
Борис поразился: Виктор будто читал в его, майора Дугина, сознании!
Он еще раз осмотрел убитого.
- На груди оторвана пуговица… Вы ее нашли?
- Нет, - резко ответил Горбаленя.
Дугин повернулся к незнакомому пэпээснику:
- Тут кто-то говорил о собаке.
- Да… Парень с девушкой гуляли, хотели на лавочке посидеть, - постовой вздохнул. - Видят – кто-то уже лавочку занял. И собака рядом. Ну, чувак решил перед своей бабой выпендриться, хотел вежливо попросить уступить им скамейку. Подошел – а наркоман-то мертв. Не растерялся, сразу вызвал нас.
Дугин и Крайнов подошли к стоящей поодаль обнявшейся парочке. Девушку все еще била дрожь.
- Расскажите про собаку, - потребовал Борис.
- Я думал, это его собака, - будто оправдываясь в чем-то, заговорил свидетель. – А пригляделся – мать честная! До сих пор мороз по коже.
- Неужели такая страшная?
- Понимаете… Да, страшная, но… Она слизывала кровь! С лавки, с ног этого несчастного. И… и урчала от удовольствия! Я обмер от страха, а собака посмотрела на меня… Вы не представляете! Огромная, черная, морда в крови, глаза желтые, как огонь. И без поводка, без ошейника! Посмотрела-посмотрела, и потрусила эдак не спеша вон туда…
Борис и Виктор снова переглянулись. В той стороне, куда, как выразился парень, «потрусила» уже знакомая им псина (а это была, безусловно, она!) находилась стройплощадка будущего Храма Соломона.
- Собаки так себя не ведут, Боря, ты знаешь? – спросил Крайнов. – Ну, я имею в виду – обычные собаки. Даже бездомные. Они мертвецов обходят, во всяком случае – свежих. А тут… Слизывала кровь.
Борис поморщился, как от головной боли.
- Мир сошел с ума, Виктор. Человечество, а вслед за ним и животные. Однорукий прав.
Дугин говорил так, будто кроме них с Крайновым в парке никого не было, он словно перестал обращать внимание на всех остальных человеческих существ:
- Мы с тобой чего-то не понимаем, Виктор. Главного.
- Чего же?
- А того. Стоит ли спасать этот мир, Витя? Зачем противиться Второму Пришествию? Отодвигать Апокалипсис? Пытаться избежать конца света? Оглянись вокруг! Ведь пора уже, давно пора! Как говорила моя покойная бабушка, «пора перешла».
- Это моя так говорила, ты путаешь, - глухо ответил Крайнов.
Борис повернулся к Земцову и Горбалене:
- Всё! Проект под названием «Человечество» закрыт! На консервацию, на утилизацию. Он уже не интересен Создателю! В него уже нет желания вкладываться!
Объявил, как будто отдал указание о роспуске всех на свете правоохранительных органов. И, словно ставя печать, рубанул ребром ладони по воздуху.
Земцов и Горбаленя смотрели на двух «офицеров следкома», как на сбежавших из дурки опасных психов.
Земцов спросил несмело:
- Вам… плохо, товарищ майор? Тут врач есть…
- Идите вы все к пешему!
Виктор отвел друга в сторонку, извлек из своего безразмерного и бездонного кофра флягу с коньяком:
- Хлебни малость. Ты просто устал, старичок. Ну в самом деле… Мы за свою жизнь еще и не такое видели.
- Но ведь когда-нибудь этому должен быть конец, - прошептал Борис, успокаиваясь после изрядного глотка живительного зелья.
- Все идет своим чередом, Боря. Так надо, чтобы все шло своим чередом, - втолковывал Виктор.

                ***

Над ними в ночном небе шумели, раскачивались гигантские вётлы, которые, оказывается (Борис до сегодняшнего дня этого не знал), всего лишь навсего – белые ивы. Город ив и дорог…  Да-да, «город ив и дорог» - именно так прокричал Виктор, когда они в утлой, облезлой лодчонке планера проносились над кварталами…
Труповозка отъехала с телом погибшего нарка, Земцов и Горбаленя отпустили свидетелей и сами покинули место происшествия на своем «уазике». Хм, два шага пешком пройти не могли…
Подвывая, уехала «скорая», хотя включать сирену никакого смысла не было.
Боже, как бессмысленно все, как пустопорожне!
Криминалисты и судмедэксперт собрали вещички и тоже растворились в ночи, и теперь о кровавом деянии напоминала только провисающая на ветру бело-красная лента, квадратом охватившая зону, где только что умер живой человек.
Дугин и Крайнов остались одни посреди ночного сумрака старого парка, хотя обоим казалось, будто некто незримый смотрит на них откуда-то сверху и сбоку.   
- Послушай, Виктор… «Город ив и дорог» - ведь это палиндром, перевертыш. Читается одинаково туда и сюда. Ты сказал это во время полета.
Крайнов молчал.
- Город ив и дорог. Красиво. Но в восемьдесят седьмом ты допустил ошибку, Витя.
- Какую же? – спросил Крайнов без выражения.
- Грамматическую. Ты написал эпитафию для своего последнего трупа, последнего убитого тобой кооператора: «Етит!» В смысле – етит вашу мать… А дальше – «Суп-то отпустите!» Неправильно это. А как правильно? Правильно сказать (или написать) – Супа-то отпустите. Суп - это прозвище человека, одушевленное существительное, оно склоняется в винительном падеже. Что, не складывался палиндром по всем правилам русского языка? Намучился?
- Борис, ты шутишь? Или в самом деле сошел с ума? – холодно спросил Крайнов и как бы невзначай сунул руки в карманы плаща.   
От спецагента Дугина не ускользнуло это движение.
- Ты разыграл всю это комедию с Храмом Соломона, чтобы отвлечь от себя внимание, верно? В первую очередь – мое внимание… Ты чувствовал, что я смутно тебя подозреваю. Ведь я слишком много знаю о тебе, Витя.
И добавил, словно провыл:
- Ты убил свою жену!
Виктор фыркнул нервно:
- Опять цитата. Лермонтов. «Маскарад».
- Еще какой маскарад-то, Витя! Аж с карнавалом вкупе. Ты пристрелил Алевтину, вот и всех делов. Из табельного оружия грохнул. И тебе тогда все сошло с рук! А то как же – ты ведь уже был на хорошем счету у начальства, самый перспективный агент… А твоя жена, Алечка, в которой ты души не чаял, сбежала от тебя вместе с новым русским, с богачом-кооператором. Это было в восемьдесят шестом году, вы прожили вместе уже пару лет. И ты тихо помешался тогда после ее измены, ее предательства. Стал мстить всем торгашам подряд. Или – не подряд? Ты подбирал жертвы по какому-то принципу? По внешнему сходству с новым избранником твоей жены? 
Виктор заметил, что Борис напряженно смотрит на карманы его плаща, вынул руки – они были пусты.
- Насчет того, что я убил жену, Боря… Н-да, насчет Алевтины…
Крайнов долго тер узкий, высокий лоб. Он вновь, уже в который раз за минувшие годы, пытался осознать, что же все-таки произошло тогда, в ноябре восемьдесят шестого? Что же произошло? И по чьей неведомой воле…

                ***

«Совершенно секретно
Нарочными
19 ноября 1986 года
Центру
От начальника Насоновского спецотдела полковника Мельникова.
 
                Спецдонесение

              Настоящим довожу до сведения нижеследующее. Начиная с августа 1986 года Насоновским спецотделом негласно и параллельно с ГУВД Велегжанской области проводились оперативные мероприятия по обнаружению и пресечению деятельности подпольных точек наркоторговли в г. Велегже. В конце октября с. г. в результате ряда предпринятых действий нами была установлена квартира 17 по улице Яншина, 31, где, предположительно, располагался притон для продажи и употребления наркотических препаратов, поступавших в СССР по каналу через Пакистан. После нашего трехнедельного плотного наблюдения за «точкой» было установлено, что дилеры наркомафии, проживающие в данной квартире, имеют отношение к серии убийств среди конкурентов и покупателей кокаина. 18 ноября с. г. (вчера) мною было принято решение о ликвидации подозреваемых силами спецотдела с применением табельного оружия. Такое решение было принято с целью опередить возможные действия со стороны ГУВД и ликвидировать точку сбыта наркотиков самостоятельно, без ведома смежников, на чем Центр неоднократно настаивал в своих предписаниях Насоновскому спецотделу.
          Сегодня в 9.00 утра спецагент Крайнов (спецпсевдоним «Рая») и агент Маврин (спецпсевдоним «Мавр») при поддержке курсантов спецотдела штурмом проникли в помещение квартиры 17 по улице Яшина, 31. По предварительным данным, в квартире находилось 6 лиц обоего пола. Приговоренные к ликвидации открыли огонь на поражение, в результате чего был ранен в грудь агент Маврин («Мавр»), не надевший бронежилета (в нарушение инструкции). В результате ответного огня на поражение трое подозреваемых были ликвидированы, двое ранены и впоследствии добиты.
            Шестой подозреваемый забаррикадировался в жилой комнате и продолжал вести огонь из огнестрельного оружия сквозь деревянную дверь. После подрыва двери специальным взрывным устройством в комнату была брошена дымовая шашка, что затрудняло видимость как приговоренному, так и сотрудникам спецотдела. Первым проник в комнату спецагент Крайнов («Рая»). Как отметил в своем рапорте Крайнов (рапорт прилагается), в тот момент он считал агента Маврина убитым.
             Ворвавшись в комнату, откуда преступник продолжал вести беспорядочный огонь (дважды попал в бронежилет спецагента Крайнова), спецагент Крайнов несколькими выстрелами из табельного пистолета «глок-17» ликвидировал приговоренного (количество произведенных спецагентом Крайновым выстрелов уточняется).
           Личность убитого спецагентом Крайновым установлена. Им оказалась житель г. Велегжа Двинская А.В, 26 лет. Согласно показаниям двух легкораненых и на тот момент еще не добитых наркодилеров, Двинская долгое время была их постоянным клиентом (покупала кокаин). Утром 19 ноября она пришла на означенную квартиру с целью приобрести кокаин для снятия ломки. В наркомафии не состояла. На момент штурма квартиры сотрудниками спецотдела пребывала в одурманенном состоянии. Пистолет ТТ, обнаруженный у мертвой Двинской, ей не принадлежал. По нашим предположениям, она, очевидно, случайно обнаружила пистолет в комнате, где перед этим вводила себе инъекцию кокаина. Услышав стрельбу и не отдавая себе отчета в своих действиях, Двинская открыла ответный огонь.
          Довожу до сведения, что убитая Двинская Алевтина Васильевна в течение двух лет являлась супругой спецагента Крайнова (псевдоним «Рая»). В последние семь месяцев совместно не проживали. Официально разведены 20 августа 1986 г.».
 
 22 декабря 1986 года.
Насоновский спецотдел
 
           Большому начальнику великого Насоновского спецотдела полковнику Мельникову от агента «Рая», пока еще штатного сотрудника.
 
                Заявление

            Григорий свет Романыч! Сегодня, хорошенько опохмелившись водкой «Русская» в количестве трехсот грамм, я вышел из отпуска. А точнее – вынужденного отпуска по причине запоя, а также по причине временного отстранения от несения службы из-за долбаного внутреннего расследования, проводимого в отношении меня, Крайнова В.В., в связи с событиями, произошедшими 19 ноября с. г. на квартире 17 по улице Яншина, 31. Как Вам известно, итогом этих событий стала гибель (от моей собственной руки) моей жены Алевтины. Изменницы и наркоманки. Но Алечку все равно жалко. Очень жалко.
           Внутреннее расследование завершено. Как Вы знаете, в мою пользу. Запой также практически выдохся.
       Так вот.
            Прошу отстранить меня от работы на неопределенный срок или вообще уволить на хрен из спецотдела по собственному желанию в связи с трагическими семейными обстоятельствами.
            Засим остаюсь искренне твой Виктор Крайнов. Пошел похмеляться дальше. Это дело тонкое и не одного дня. Если есть желание – присоединяйся, дружище».

                ***

         - Я читал эти рапорты. Мельников показывал, - сухо сказал Дугин, и слова его были почти неслышны за шумом кренившихся ветел. – В назидание показывал: вот, мол, что бывает, если женишься не на том, на ком надо.
         - Хм, читал он… А что случилось на самом деле, так и не понял.
         И Крайнов опять зашуршал прелой листвой, шаркая ногами по немощеной аллее – взад-вперед, взад-вперед…
            
                Глава четвертая

             Вот интересно, что же все-таки предпочтительней? Когда обе ноги ампутированы или когда они парализованы? А? «Это вопрос ментальный» - присловье, которым повадились отвечать на любые вопросы советские интеллигенты из далекого восемьдесят шестого.
              С одной стороны, человек с отрезанными ногами может освоить протезы и вернуться к более-менее активному образу жизни (ну, хотя бы по части перемещения в пространстве). Однако… «Свои» ноженьки у него уже никогда не отрастут.
               А индивид с парализованными ногами, прикованный к креслу-каталке, лелеет надежду на чудо или какие-нибудь новшества в медицине, или на некий животворящий стресс, который позволит ему вновь встать на собственные конечности, а не на протезы.
           Извечная дилемма о синице и журавле…
               Впрочем, подавляющее большинство народонаселения таким мучительным выбором не задается. А вот спецагент Крайнов под кодовым обозначением «капитан Рая» сподобился. К двадцати семи-то годам.
              В апреле восемьдесят шестого он вновь и вновь перечитывал факс, пришедший на его имя из Питера, и морщился, прикидывал варианты: резать по живому или все-таки обождать, понадеяться на то, что все само собой рассосется, – надежда, прямо скажем, вовсе даже не такая глупая, как порой представляется.
              Факс пришел от Алевтины, которая ранней весной бросила Виктора и умчалась «тусить» в Питер. И теперь Алевтина при помощи факсимильной связи сообщала Крайнову горькую, давно, по правде говоря, ожидаемую весть: она выходит замуж. Как Виктор понял из полунамеков, содержащихся в тексте, за кооператора, «нового русского». От Виктора требовалось прислать ей ответный факс с его согласием на развод, а уж дальше ее новый жених «решит все вопросы в питерском загсе». Мол, это для него проще простого.
              На Алевтине, сексапильной (модное тогда словцо!) принцессе на горошине из элитарной семьи, Виктор два с лишним года назад женился по страстной любви, вспыхнувшей в его легковоспламеняющемся сердце. Но, как водится, вскорости выяснилось, что одними лишь бурными объятиями сыт не будешь. Крайнов-то рассчитывал, что, коль скоро его юная женушка Алечка работать идти не желает, так хотя бы он сможет каждый день по праву пожирать горячий ужин – как минимум из трех блюд...
             Куда там! Жена довольствовалась тем, что покупала готовую еду в недешевой ресторанной кулинарии и разогревала ее на сковороде (супов при этом, само собой, не наблюдалось). А чем же, скажите на милость, питалась сама Алевтина? Извольте: орешками кешью, зефиром в шоколаде, свежими листьями салата...
         Зарплаты Виктора, хоть и была она немаленькая, хватало максимум на три недели.
             Дома начались неприятные сцены, зачинателем которых, следует признать, был раздосадованный Крайнов. Усталый и голодный, вваливался он ближе к полуночи в свою квартиру, где заставал жену сидящей в цветастом бикини возле телевизора. Она даже не слышала, как он входил домой! Наманикюренная, свежая и душистая после парикмахерской и бассейна. Или – спортивного клуба с сауной. Раздуваясь от обиды, Крайнов шлепал в круглосуточный магазин, приносил «нормальную» еду и принимался готовить горячее.
            И только тут, заслышав остервенелый лязг сковородок и кастрюль, в дверном проеме кухни возникала радостная жена, пыталась обнять Виктора. Его прорывало:
             – Зачем ты вообще нужна, если даже суп сварить не можешь? Почему я работаю как проклятый, а потом еще и жрать готовлю, посуду мою, пол подметаю!
              Губы Алевтины кривились от удивления и горя, на глазах выступали слезы. А Виктор безжалостно продолжал добивать ее, аргументировано обосновывая полную Алевтинину никчемность...
              Тогда он еще не научился прощать, даже не задумывался, что это значит – прощать? Лишь много лет спустя до него дойдет, что прощать – от слова «просто», даром, без каких-либо ответных обязательств. Прощать – значит делать отношения простыми, упрощать их. Избавлять от взаимных претензий и обид.
              А однажды он почуял запах недешевого алкоголя, исходивший из нежных уст любимой. Взрыв его негодования был подобен ядерному «грибу» над атоллом Бикини.
             – Во-о-он! – орал Виктор исступленно. – Завтра же, как проспишься – вон! К родителям своим, к небожителям!
             Алевтина, которая, надо сказать, была совсем не пьяна, а только слегка под градусом, хватала его за руки, умоляла простить.
             Не простил. Не упростил все до улыбки, поцелуя. До жалости к жене.
         – Витя, миленький, я выпила чуть-чуть, от страха...
         – Вот как? И чего же ты испугалась? – ревел Крайнов.
             – Что ты меня скоро бросишь. Я такая неумеха, ни на что не гожусь! Но я не виновата, меня никто ничему не учил. Клянусь тебе, я научусь готовить, и даже поваренную книгу купила!
                - Опять это вечное – «купила»! На какие шиши? На мои?
                - Только не прогоняй меня! Я так боюсь тебя потерять!
                – Считай, что уже потеряла! – орал Крайнов; он себя в тот момент не контролировал.
                И она ушла к матери. А может, и не к матери, Виктор не проверял.
                Только через месяц, когда Аля все-таки вернется к нему ненадолго, Виктор вдруг осознает, что их прежних отношений – отчасти даже каких-то ребяческих – больше нет и в помине. Что на смену им пришли настороженность, подозрительность, враждебность. Ах, лучше бы уж перебранки из-за щей-борщей!
Потом, когда они расстались окончательно, он краем уха слышал, что Алевтину и ее кооператора вроде бы видели подшофе на светских тусовках. А потом… Пошли слухи, что Алевтина с подачи своего нового избранника прочно села на иглу. «Ну и черт с тобой», – давил в своем сердце остатки былой любви спецагент Рая.
            Вот и думал-гадал Виктор Крайнов, теребя в руках факс, пришедший из Ленинграда – образно думал, разумеется: ампутировать ли ему часть себя или все-таки переждать в кресле-каталке? А ну как со временем одумается его Алечка, вернется к нему. Всамаделишная, законная жена, а не протез какой-нибудь новоявленный. Он готов простить ей измену, ее фортель, ее наркотики, он готов сам просить прощения, как когда-то умоляла простить ее Алевтина.
А может, тебе лучше все-таки остаться волком-одиночкой? – рассуждал Виктор. Может, это знак тебе, сигнал свыше – мол, не годишься ты для семейной жизни, только судьбы женские гробишь?
           И, обидевшись на весь белый свет, Крайнов отправил ответный факс: дескать, даю согласие на развод. Число, подпись – все как положено, чин чинарем.
           После того, как на улице Яншина Виктор по воле злого рока собственноручно убил Алевтину, он бродил по своей квартире и бормотал: «Все это слишком серьезно... Это слишком серьезно для того, чтобы быть случайным. Нет, это не случайно. Это судьба. Это кара господня! За твою гордыню, за поруганную тобой любовь, за нежелание терпеть и смиряться...»
        Часто приходил друг Боря, без бутылки, но с закуской. Крайнов пребывал в запое, выпивки у него хватало, а вот насчет поесть… «Запойные жратву не наблюдают», - кривил рот в ухмылке спецагент Рая, глядя на то, как Дугин расчищает место на кухонном столе, выкладывает пакеты с продуктами.
         В комнате Борьку радостным взглядом приветствовала очередная девица, подобранная Виктором прямо посреди улицы во время очередного похода за спиртным. Девушка ёжилась от страха в углу постели, до подбородка натянув одеяло. Уфф, слава Богу, пришел кто-то нормальный, она уже не наедине с этим сумасшедшим, который пьет стакан за стаканом и все твердит о том, что убил свою жену. Словно сам с собой разговаривает. А рядом, на столе – пистолет… Девушка боялась, что в припадке белой горячки Виктор пристрелит и ее, как ту Алевтину, имя которой он повторял, будто заведенный.
     Крайнов так и не уволился – в конце года начальник отдела сказал ему:
          – От нас просто так не уходят. Не советую. Всего лишишься. К тому же, куда тебе деваться, а? Где ты еще сможешь на полную катушку применить свой опыт, свои навыки? Давай, брат, бери отпуск, съезди куда-нибудь… Полежи в соленой воде. И – продолжай жить! А мы тебе… Гм… Ты только чего-нибудь не подумай, это не в качестве компенсации за твою Алевтину… В общем, присваиваем тебе статус 1-1. Как твоему напарнику Дугину. А там, глядишь, и нули не за горами.
       И Крайнов продолжал жить… Уже в новом статусе.
           Но с чего это вдруг полковник Мельников заговорил о какой-то там компенсации, господа-товарищи? Вот в чем Виктору следовало бы разобраться.
          И он разобрался.

                ***

- Ты, Виктор, решил разобраться, так? Жестко разобраться с теми, кого ты винил в своих бедах. Сначала насытил свою жажду крови убийствами кооператоров. Посмотрел в закрытом гэбэшном кинозале американский фильм «Киборг – убийца», и так родился твой первый палиндром. Вернее, второй – первый был державинским. А твой - «Киборг влетел в гробик». Ты захотел превзойти Джека Потрошителя, ведь тот какие-то бездарные записочки на трупах оставлял.
Виктор сокрушенно покачал головой.
- Эх, Боря, Боря… Странно все-таки, что на тебя этот залитый кровью труп наркомана произвел гораздо большее впечатление, чем то, что ты увидел в прибор «сквозного видения» во время нашего полета. И черный пес с окровавленной мордой взбудоражил тебя куда сильнее, чем перспектива реального воцарения Антихриста, причем буквально рядом с тобой. На твоих глазах. Знаешь, может это – защитная реакция твоего головного мозга? Он перегрелся от попыток постичь непостижимое и вместить невместимое. И переключился на банальные серийные убийства. Это я готов понять и простить. Только… Зря ты пытаешься связать маньяка и меня, твоего старого друга.
- Черный пес с окровавленной мордой – это, между прочим, из библейских пророчеств о конце света, - возразил Дугин. – Так что… Эти серийные убийства в нашем городе и планы возведения Храма Соломона – из одной темы. Это все как-то связано… И в предсмертном послании дяди Миши наряду со всем прочим упоминался Соломон.
- Наконец-то ты…
- Нет, Витя! Не думай, что я просто так наболтал тут тебе всякую ахинею. Напраслину на тебя возвел. Дядю Мишу, значит, тоже ты? Чтоб мне голову понадежней заморочить этими вещими письменами, да?
- Давай-давай, тебя интересно слушать, - сказал Крайнов с горечью.
- Что – давай? Ты без меня все про себя знаешь. Твоя жена вскоре после ухода от тебя увлеклась наркотиками – это хахаль-бизнесмен подсадил ее на иглу. Потом его «закрыли», а она так и не слезла с иглы. Стала проституткой. Ты случайно убил ее во время спецоперации. И тебе это простилось. Ты же ни в чем не виноват, верно? Это все они, наркоши да шлюхи – вот кто виноват, не так ли? Двадцать лет назад виной твоему семейному краху были кооператоры, теперь, благодаря каким-то сдвигам в твоем больном мозгу – эти вот…
Борис указал рукой в сторону лавочки.
- И, конечно, как тут обойтись без загадочных эпитафий! В восемьдесят седьмом же проканало… В этом – весь ты, Витя. Других таких маньяков-интеллектуалов в нашей Велегже не сыскать. Их просто нет. Ты один такой.
- Иди ты… к ЛЕШЕМУ!
Крайнов сплюнул в сердцах, повернулся, чтоб уйти. Дугин бросился к нему, схватил за ворот плаща.
Виктор легко вывернулся из захвата, в свою очередь заломив Дугину шею. «Только не применять джиу-джитсу! Остановись, Боря! Убьешь!» - осаживал себя Дугин. Примерно такие же мысли мелькали в голове капитана Раи…         
Они опомнились одновременно, отпустили друг друга. Отдышались.
          «Ты здорово сдал, старик, - думал в свой адрес спецагент Дуб. – Когда последний раз был в спортзале, в качалке? Обрюзг совсем».
          - Надо было тебе по почкам врезать, ты подставился, - выговаривал Дугину Виктор. – Глядишь, поумнел бы. Мозгож…пый.
          - Иди ты…
          - Ладно, скажу тебе, - решился Виктор. - Никому другому бы не сказал. Понимаешь… Не была Алевтина никакой наркоманкой. И уж тем более – проституткой. Оклеветал я ее перед тобой, посмертно оклеветал. Чтоб мне легче жилось на этом свете. А ты поверил и запомнил только это.
          - Что ты несешь? – возмутился Дугин.
          А сам понял, почувствовал: именно сейчас его друг скажет о том, что глодало его все эти годы. Всю правду.
          - Я называл ее никчемной, ни на что не годной, Боря, - говорил Крайнов. – Подумаешь, слова! Вода. Нет, Боря, не вода. И любила она всю свою жизнь только меня одного. Я не хвастаюсь. Лучше бы уж не любила, я бы так не терзался. Женщина! Мы их не понимаем, друг мой. А они… Иной раз одного слова, одной фразы, брошенной нами, мужиками, как бы невзначай или даже по делу, достаточно, чтобы сломать им жизнь. И направить на путь отмщения. Кому? Любимому, конечно. Себе самой. Всему миру. «Умру, но отомщу, докажу». Вот она и доказала, и отомстила, да так отомстила, что…
          Виктор сбивчиво говорил Борису о том, что от него скрыли, что он лишь спустя годы узнал, что внештатным "агентом внедрения" в среду наркодилеров была не кто иная, как Алевтина. Сама предложила свои услуги отделу по борьбе с распространением наркотиков, незадолго до ее гибели созданному в областном ГУВД. Добровольно села на иглу, чтобы только доказать любимому, что она вовсе не никчемная. Она не пустышка, она способна на самопожертвование, чтобы разоблачить притон, сеющий смерть и горе среди велегжан. И она принесет людям больше пользы, чем Виктор за все годы своей службы! «Вот!».
            Возможно, Алевтина и не планировала погибнуть ради отмщения отвергнувшему ее мужу. Но самодеятельность спецотдела подвела ее под выстрелы.
            Полковник Мельников не желал делиться информацией со «смежниками», как он презрительно называл ментов, хотя мог сделать это негласно. А те, в свою очередь, не могли предоставить «Окоёму» сведений об агенте внедрения Алевтине Двинской. По той простой причине, что в ГУВД вообще ни сном ни духом не ведали о существовании рядом с ними такой структуры, как спецотдел.
          Получается, причиной гибели Алевтины было элементарное желание полковника Мельникова «дать прикурить» ментам и тем самым - выслужиться перед Центром? Пусть даже – втайне от общественности, как милицейской, так и гражданской. Выходит, так?
          Так, да не совсем. Но об этом знал только Виктор Крайнов.
           - Ты видел, куда стрелял? – спросил Дугин.
           - Видел. Точнее… Когда я ворвался в комнату, разозленный и твердо настроенный поквитаться за нашего Мавра, который, оказывается, вовсе не был убитым… В общем, первые выстрелы я сделал наугад, сквозь дым брошенной шашки. А потом… Рванулся вперед и увидел ее расширенные глаза. Она была еще жива. И в этих глазах… Боль, торжество, упрек, мольба – все вместе. Она узнала меня, конечно. И я выстрелил в эти глаза. Может, по инерции, может, специально, в гневе. 
          При слове «гнев» Крайнов злобно пнул какой-то предмет, попавшийся ему под ноги. Наклонился.
          - Что за хрень!
          Подошел Борис, тоже склонился над странной штуковиной.
          На земле, прямо у их ног, лежал только что поваленный ими во время потасовки плакат-транспарант, гласивший: «Светлому будущему – быть!». Крайнов провел пальцем по черным буквам…
- Слушай, Борь, откуда этот смешной лозунг здесь взялся? А?
- Не говори ерунды. Этот шедевр пропаганды уже лет сорок как здесь стоит, - досадливо ответил Дугин.
- Не-а. Вот что значит зашоренность восприятия! Мы все так привыкли видеть это «Светлому будущему – быть!», что и не заметили, как транспарант пропал отсюда довольно надолго, а потом опять появился. Его же убрали где-то с год назад. А буквально на днях снова вкопали. Причем небрежно. Кто-то из нас задел, он и рухнул.
Теперь уже Борис наклонился к поверженному символу советской эпохи. Выпрямился:
- Это не тот транспарант, который был тут все время. Тот был железный, а этот – картонный. На деревяшку прибит.
- И краска, заметь, совсем свежая.
Виктор показал испачканный чернотой палец.
- Воздух сырой, не успела высохнуть.
- Что за хрень? – повторил вслед за Виктором Дугин. - Кому понадобилось впопыхах оживлять этот социалистический лозунг? Я теперь вспомнил: его действительно убрали в прошлом году во время субботника.
- Кому понадобилось? Убийце, Боря, убийце. Кому же еще… И оживлял он вовсе не лозунг этот надоевший.
- А что же тогда?
- Он воссоздавал обстановку, дружище.
- Какую еще обстановку?
- Такую, в которой много лет назад на этом месте было совершено похожее убийство. Аналогичное. Не одно, а целых два. Вчера, когда ты возле трупа девушки Лиды засветился, этот транспарант был?
- Был.
- Значит, он вкопан один-два дня назад. Специально под эти два убийства.
Капитан походил взад-вперед по листве, теребя губу.
- Когда в семьдесят девятом секта «Мстители Верховного» уничтожала парней, косивших под «битлов», здесь, на этой лавочке, первым убили Джона Леннона. То есть, конечно, его двойника, десятиклассника. Выстрелили в глаз из довоенного «вальтера». А потом надели на труп детские прыгалки. На шею. Как вчера – девушке Эльзе.
- Лиде, - машинально поправил друга Борис.
- Ну, пусть Лиде. Я не принимал тогда участие в расследовании, курсантом был, как и ты. Мы как раз заканчивали спецкурс. Но я, в отличие от тебя, потом внимательно читал отчеты следствия. Ты ведь лежал в госпитале, в ж… раненный.
На этот раз Дугин даже не обратил внимания на колкий выпад Крайнова.
- А потом что? – только и спросил майор.
- Потом здесь же убили двойника Пола Маккартни. Он пришел сюда ночью с бутылкой бормотухи помянуть на этой лавочке своего друга Леннона. Догадываешься, как прикончили второго «битла»?
- Перерезали горло, - глухо отозвался Борис.
- Точно. Складной бритвой. И вот это вот «Светлому будущему – быть!» уже тут стояло. Транспарант есть на следственных фотографиях семьдесят девятого года. Ну, остальных двоих – Ринго Старра и Джорджа Харрисона - успели спасти. «Контора» арестовала супругов Мамонтовых - Петра и Клавдию.   
- Откуда ты все это помнишь? Ведь еще днем вроде ничего толком о «Мстителях Верховного» сказать не мог, так только, одни ошметки воспоминаний! – с подозрением посмотрел на друга Борис.
Виктор похлопал ладонью по кофру.
- Я когда по нужде из бара выходил, то потом не утерпел. Дай, думаю, полистаю папочку. Зашел вон в ту аптеку, там столик для измерения давления. И ознакомился с приговором. Только-то.
- И как ты успел? Ты ведь…
- А сколько времени, по-твоему, я отсутствовал в «Аквариуме»?
- Ну, минут десять, от силы – пятнадцать. Да нет, меньше!
- Ха. То есть, по-твоему, чтобы прирезать наркошу, написать назидательное послание, осмотреться – не оставил ли я следов каких-нибудь? – для всего этого у меня времени хватало, да? За десять минут управился, так, что ли?
- Ладно, проехали, извини…
- А чтобы в аптеке по-быстрому приговор полистать – его там искать не надо, он в самом конце! – тут я, по-твоему, никак не успевал. Странные у тебя временные подсчеты, брат. И вообще… У тебя, похоже, провалы в памяти. Меня не было в баре тридцать пять минут! Тридцать пять, как в аптеке!
- Ну да, ты и был в аптеке, - пробормотал Борис.
Майор не на шутку встревожился. В этом «Аквариуме» происходят какие-то сдвиги времени, сжатие, что ли… И это случается с ним, Борисом Дугиным, уже второй день подряд!
- А ведь ты, Боря, наблюдательный малый, только вот не всегда умеешь правильные выводы делать, - осторожно начал Виктор.
- Что ты хочешь еще сказать?
- Пуговица, Борь! Пуговица!
- Что – пуговица?
- Она не была оторвана в борьбе этого наркоши с убийцей. Нет. Убийца сорвал ее уже с трупа.
- Зачем?
- Это… реликвия, Боря! Это подношение Верховному. И убийца не продаст эту пуговицу ни за какие деньги! Вспомни – у Эльзы он вырвал из уха серьгу. А в семьдесят девятом, насколько я помню, с трупов «Маккартни» и «Леннона» тоже были изъяты какие-то милые пустячки. Вроде бы, с мертвого «Джона» очки сняли, с «Пола» - запонку…
- Та-ак…
- Что, не хочешь ли обыскать меня? – усмехнулся Крайнов. – Ну, пуговицу обнаружить у меня в кармане? Или в кофре?
- Прости, Витя, я просто не в себе… И я думаю, что мы тут далеко не все нашли.
Виктор задумался.
- Супруги Мамонтовы, - заговорил он медленно, будто припоминая, - выступали в этом парке с песнями из социалистического репертуара. Они работали в каком-то культмассовом секторе. Или массовиками-затейниками… Как-то так. Эстрада, кстати, до сих пор сохранилась. Пошли, глянем?
Друзья двинулись по мглистой, дышащей морозной влагой аллее к зиявшей черным зевом эстраде в виде ракушки. Издалека было видно, что и сцена, и круглый навес прогнили насквозь.
- Петр Мамонтов играл на пианино, инструмент каждый раз приходилось на грузовичке привозить. А Клавдия пела в микрофон.
- Помню я их, кажется… «Наша Родина, революция, ей единственной мы верны!». Что-то такое всю дорогу, - сказал Борис. - Они ведь еще не старые были, кажется, эти массовики-затейники?
- Ну как не старые… Уж не молодые, это точно. Каждому за сорок с приличным гаком было тогда.
Сквозь аллею ветел они приблизились к мрачно нависшей эстраде.
В темноте, на краю трухлявой сцены, прямо перед ними, стояло детское игрушечное пианино – старенькое, одно из тех, что были памятны Борису и Виктору еще с дошкольных времен. Не больше полуметра в длину. И на его черном деревянном ящике белой краской было выведено: «Звенигород».   
Они стояли и смотрели на эту милую детскую игрушку, ставшую вдруг зловещей до жути: пианино словно вобрало в себя всю тишину этого мира.
- А сейчас, выходит, супруги Мамонтовы в Никандровской спецпсихушке? – спросил Борис, не отрывая взгляда от пианино.
- Угу. Оба, если верить посланию дяди Миши, - ответил Виктор и принялся напевать встревожено:
- Христя, Христя, где ты, Христя?
После паузы Виктор сказал то, о чем Борис только собирался подумать:
- Помнишь, ты сказал, что мы создаем вымышленную реальность, а потом она начинает управлять нашей жизнью? Так вот, дружище. Кто-то управляет нами уже… в процессе создания этой вымышленной реальности. Ты не согласен?
… У выхода из парка их терпеливо, покусывая ногти от волнения, дожидалась девушка Христя.

                Глава пятая

- Да ты у меня, оказывается, к тому же – экстремал…
Рита Моргун, прильнув к волосатому плечу капитана Крайнова, гладила его заросшую грудь. Слышно было, как шуршат ворсинки.
- Не только у тебя, Ритуля. И не только экстремал.
Виктор только что, будучи в расслабленном состоянии, кратенько, но эффектно поведал юной коллеге о недавних приключениях. И теперь слегка досадовал на самого себя: ну совершенно даже незачем было посвящать вздорную бабу в их (и только их!) с другом Борькой операцию под кодовым названием «Соломон».   
Теперь эта спецпомощница, занимающаяся в их отделе неизвестно чем, наверняка вгрызется ему в плешь, станет навязывать свое участие в операции.
Ей ведь карьеру делать надо, ясный перец, думал коняга-капитан. Наверняка до сих пор в лейтенантах ходит, в простых агентах, без престижной приставки «спец». Но почему, почему все хотят строить свое служебное а, стало быть, финансовое благополучие непременно за их с Борисом счет? «Дайте нам наконец уйти на покой с высоко поднятой пенсией! А желательно – еще и хлопнув дверью напоследок! И потом хоть все маршалами становитесь, хоть самого черта в подвале пытайте», - думал Виктор, злясь на себя все сильнее. Ёкнул от резкого удара локтем в бок:
- Ты специально так говоришь, чтобы я ревновала, да?
- Что я такого сказал? – Виктор начинал потихоньку раздражаться и на девушку.
- Что ты экстремал не только у меня. Значит, я у тебя не одна? Я так и знала, я чувствовала…
- О господи! А никак нельзя обойтись без вот этого вот…
- Я нужна тебе только как женское тело! Ты совершенно не желаешь разглядеть мою душу, Витя!
- Ну, Риточка… Мелкое всегда трудно разглядеть, - повторил он обидные для Риты слова, сказанные недавно, в их с Борисом новом кабинете.
Крайнов тут же пожалел, что у него вырвалась такая злая шутка. Эх, не смог удержаться, скаламбурил, да еще и дважды кряду - что в глазах девушки, безусловно, подчеркивает его серьезность при столь мизерабельной оценке ее личности. Виктор понимал, причем уже давно, что его  пристрастие ко всякого рода игре слов годами создавало ему все новых и новых врагов - причем именно там, где, казалось бы, никаких мотивов для серьезной вражды нет. Понимал, но не хотел искоренить эту свою обыденную прихоть.
Рита стиснула кулачки, губы, коленки – в общем, все, что можно было стиснуть, посмотрела на Виктора ненавидящим взглядом:
- Я тебе этого никогда не прощу! Ты все, все испортил! Нам так было хорошо, а ты все испортил, Витя!
- Ну перестань, ну дурак я, ну сжалься, Ритуль… Ну недержание слов у меня, ты же знаешь…
Она вскочила с постели. Голый Крайнов метался вокруг белокурой, обиженной им женщины, хватал ее за плечи, локти… Он искренне, до сердечных спазмов, жалел о минутном срыве. Боже мой, кажется, она все-таки дорога ему. И возможно, он даже ее…
- Прощай! Больше между нами ничего никогда не будет!
Наспех одевшись, Рита выскочила из холостяцкого жилища Крайнова, на лестнице послышалось цоканье ее «копыт» - так Виктор называл туфли-колодки на высокой, литой платформе.
Он, конечно, не придал особого значения последним словам своей «спецлюбовницы» - подумаешь, все женщины в определенные моменты падки на такие вот пафосные заявления. Сколько он их выслушал за свою половозрелую жизнь! И если бы каждый раз женщина после таких слов уходила, то…
«То ты был бы избавлен от очень многих проблем», - подытожил Виктор ход своих мыслей.
Слава Богу, что Рита не успела заговорить о своем желании внедриться в группу «три семерки». То, что такое желание у нее есть, причем явственно выраженное, для Крайнова было совершенно очевидно. Уж слишком в сильном возбуждении, граничащем с ажитацией, Моргун расспрашивала его о подробностях минувшего дня. Стать «третьей семеркой» во что бы то ни стало - таков был ее нынешний сиюминутный каприз.
Но теперь, когда она сама хлопнула дверью, объявив, что между ними все кончено, можно не бояться ее вмешательства в дела экспериментального сектора. Ведь они как бы в ссоре…

                ***

Христя гремела на кухне посудой, напевая что-то душевное, русское. От всех этих непривычных, но таких милых сердцу звуков квартира Дугина словно преобразилась, стала уже не служебным жильем, а… домом.
«А что за дом без хозяйки?» -  брякнула в голову нелепая мысль.
Он с детства привык выслушивать издевки над мещанским уютом, жил в атмосфере всеобщего социалистического презрения к домашнему очагу, тихой семейной жизни. К тому мирку, где вместо высоких амбиций – слоники на комодике, пироги в духовке и мягкие тапочки возле кровати.
Ребят, а что если это и есть счастье? А? Вы над этим никогда не задумывались? Так задумайтесь, пока не поздно! Иначе вы, как одураченный жизнью Борис Дугин, проморгаете свою неповторимую, лично вам предназначенную судьбой чудесную сказку! Расплескаете, растеряете ее в бесцельной погоне за погонами, нескончаемом поиске виновных и безумных попытках докопаться до правды.
В таких горьких, самоедских размышлениях Дугин листал страницы дела «Мстителей Верховного», 1979 год. Он сидел в байковой пижаме, освеженный душем. И боковым сознанием понимал: ненадолго это облегчение, ох, ненадолго…
Вот и последние страницы, которые, собственно, лишь подытоживали расследование органов КГБ и милиции в отношении Клавдии, Петра Мамонтовых и других членов секты убийц.
Он уже знал, что однорукий выпивоха и философ, а в прошлом - капитан госбезопасности Шведов Т.И. - в составе межведомственной спецбригады занимался делом «Мстителей Верховного», что подполковник КГБ Торопов М.П. (то есть почивший в бозе дядя Миша) руководил этой группой, а курировал операцию генерал-майор Колибаба П.А.
Что Клавдия Мамонтова в девичестве носила фамилию Безухина и была той самой «окаменелой девушкой», которую Борис Дугин незадолго до убийств «битлов», доставил в Велегжу из глухой саратовской деревни, где Клавдия фактически пребывала в заточении.
Что 23-летний лейтенант КГБ Нина Серова была не только подругой капитана Шведова, но и дальней родственницей Петра Мамонтова; она входила в секту «Мстители Верховного» и помогала кровавым супругам убивать «Пола Маккартни» и «Джона Леннона». Очевидно, главари секты каким-то образом сломили психику девушки, подчинили ее себе – об этом было сказано в психиатрическом освидетельствовании Серовой. Девушка-службистка втиралась в доверие к музыкантам школьного ансамбля, сближалась с ними, а затем «выводила на позицию», то есть к той злополучной скамейке в городском парке.
Были в папке и фотографии: супруги Мамонтовы, трупы убитых парней, фото Нины Серовой – явно содранное со служебного удостоверения, а также – посмертное фото изуродованной Серовой: чекист-оборотень была замучена в подвале областного УКГБ.
При пытках заставили присутствовать и капитана Шведова – очевидно, в назидание и в качестве некоего искупления вины перед родной «Конторой». После чего Шведов тронулся рассудком и в припадке безумия отрубил себе кисть правой руки.
Подполковник Торопов стал также проявлять признаки помрачения рассудка и был уволен из органов госбезопасности, помещен в Никандрово. О его дальнейшей судьбе в материалах по делу «Мстителей Верховного» ничего сказано не было. Но Дугин примерно представлял себе последние годы «дяди Миши» по рассказам Виктора.
Мамонтовых оставили в живых и поместили (как Шведова и Торопова) в Никандровскую психушку. Почему? Они интересовали руководителей спецслужб с весьма специфической стороны… Было высказано предположение: а, может, умопомрачение Мамонтовых, по причине которого они стали серийными убийцами, скрывает за собой нечто более существенное, нежели простое заболевание головного мозга? Может быть, учитывая давнюю историю, случившуюся с Клавдией, то есть ее прямой контакт со сверхъестественными силами, она и Петр действительно выполняли волю неизвестного, но могущественного Верховного? Могущественного с точки зрения его способностей управлять человеческой личностью.
Выходит, уже в то время, в 79-м, спецслужбы искали пути выхода на контакт с потусторонним миром…
Всем этим (управлением личностью и параллельным сознанием) занимался тогда генерал-майор Колибаба. Но он исчез, испарился буквально сразу же после окончания следствия по делу «Мстителей Верховного».
Согласно подшитым в «дело» свидетельствам о смерти, Петр Мамонтов скончался в Никандрово в 1990-м, а Клавдия – в начале 1991 года.
Но Борис-то с Виктором не без оснований полагали, что престарелые супруги – все еще там, в бывшем заштатном монастыре.
       
                Глава шестая            

Дугин откинулся на спинку кресла, принялся размышлять, припоминать…
Виктор после выхода из городского парка повел себя несколько странно: со всякими двусмысленными шуточками отказался идти на квартиру Дугина: мол, третий – лишний, и тому подобное.
- Так ты не хочешь посмотреть материалы по делу «Мстителей Верховного»? – перебил игривые словоизлияния напарника майор Дугин. – Что происходит, Витя?
- Боря, ну как мы будем читать вдвоем? – продолжал непонятную игру Виктор. – Упираться друг в друга лбами? Я – пас. Приговор я уже читал, там все сказано в сжатом виде.
При этом он как-то странно, многозначительно эдак, подмигивал Борису: мол, я знаю, что делаю, потом поймешь, старина.
«Для него что, либидо важнее? - терзался Дугин. – Он что, к Моргун собрался?»
- Ты читай, а завтра мне выводы изложишь, идет? – сказал Крайнов на прощание.
Борис на этот раз даже не обратил внимания, что капитан говорит как начальник. «Он просто уже знает, что там, в этой папке, - снова звякнул тревожный звоночек в мозгу майора. – Не только с приговором он знаком».   
Простая мысль, что Виктор просто по-мужски хочет оставить своего друга наедине с юной красоткой, почему-то не пришла в голову агента Дуба.

                ***    
               
Были в материалах по делу «Мстителей Верховного» также и дневники капитана Шведова. Разумеется, даже в этих потаенных, сокровенных записях службист ни словом не обмолвился о своей работе, о взаимоотношениях с Ниной Серовой или операции «Мстители Верховного». Дневники Шведова представляли собой разрозненные наблюдения и размышления.
Но именно эти пожелтевшие от времени бумажки могли содержать нечто… В общем, какой-то ключ к пониманию событий прошлого и настоящего.
Когда Борис читал записи Тимофея Ильича, его не покидало ощущение, что мысли эти посетили капитана КГБ уже в дни его тихого умопомешательства.

Из дневника капитана Шведова, 1979 г.            
«Число «семь», как известно, магическое. С момента сотворения мира. Мир создан за семь дней, в неделе их тоже семь; существуют семь цветов радуги, семь нот; было семь чудес света; в церкви совершаются семь таинств, а семь смертных грехов заграждают путь в рай. Есть семь архангелов, в истории было семь Вселенских соборов. И так далее.
Но за каждой семеркой всегда незримо стоит число восемь. Если пытаться разгадать «тайну за семью печатями», то, даже вскрыв поочередно эти печати, непременно упрешься в восьмую, недоступную для понимания и преодоления.
Уже открыт восьмой цвет радуги: его воспринимает не каждый, а только просветленная личность.
Восьмая нота – это верхнее «до», и долго держать его могут только некоторые оперные певцы. Это верхнее «до» верховодит над остальными нотами.
Восьмое чудо света – это настолько распространенное понятие, что оно уже существует само по себе.
Мир создан за семь дней, но будет и восьмой – день вселенской катастрофы, гибели всего видимого.
Существует и восьмой архангел, его называют архангелом конца света (восьмого дня). Имя ему – Варахиил. Тайные изображения Варахиила можно отыскать на куполе некоторых церквей.
Да, было семь церковных вселенских соборов, и специальным постановлением решено восьмой никогда не проводить; ибо, согласно Священному Преданию, на восьмом вселенском соборе будет объявлено Царство Антихриста. Однако уже сейчас церковные иерархи всего мира готовят этот восьмой собор. Называться, конечно, он будет как-то уклончиво, но сути это не меняет: некие силы осознанно и целенаправленно продвигают мир к своему концу.   
Было семь попыток возвести Храм Соломона и тем самым начать воцарение Антихриста, эру Апокалипсиса. Первая - в Бельгии, это XVI век; затем – в Португалии, в Польше, затем во Франции, в США, в Италии, на Мартинике. Все эти попытки закончились крахом и катастрофой.
Предстоит последняя, восьмая попытка построить Храм Соломона в сакральном месте – Велегже, и тогда начнется восьмой день творения – конец света».
Дугин протер глаза. Что это? Капитан Шведов в 1979 году пишет о создании их экспериментального сектора? Об операции «Соломон»? Как такое может быть?
Он читал дальше.
«И, наконец, три семерки. Сила этого сочетания цифр заключается в том, что они побивают, побеждают «три шестерки» - символ Антихриста. Но за этими тремя семерками тоже маячит туманная восьмерка.
В казино три семерки – высший знак игрецкого счастья. Когда в «одноруком бандите» выпадают три семерки – куш ваш. Однако в любом случае всегда выигрывает незримая восьмерка – казино. Казино живет не проигрышами клиентов, а их выигрышами. Ибо человеком, который выиграл шальные деньги, легче управлять, чем проигравшимся».
Борис оторвался от дневника.
Стоп. Какое еще на хрен казино? Какие «однорукие бандиты» в 1979 году? Откуда капитан Шведов в то кондовое советское время мог знать о тайных принципах обогащения игорных домов?
Кто писал этот дневник и когда? Здесь же налицо прямые указания на их с Виктором сектор «три семерки», созданный каких-то два дня назад!
Насчет таинственной и всепобеждающей восьмерки – это впечатляет, конечно, но Дугину бы со своими семерками разобраться…
Семерки начали представляться Борису длинными, усатыми сумеречными тараканами. Семерки-сумерки.
Так, Малахов говорил, что к ним присоединится третья семерка. Или, сказал полковник, эта личность будет действовать параллельно. Контролировать? Подбрасывать какие-то версии, идеи?
Христя пела за стенкой: «Ко Насону да ко городу, ой да плыли три ладьи, а в одной той лодье Царь-Государь…»
Дугин оцепенел, пораженный внезапной морозной мыслью.
А что, если… Что если Христя, поющая в паре метров от него, и есть – «третья семерка», внедренная к ним в экспериментальный сектор таким вот хитроумным, и в то же время – банальным, житейским способом? Как-то само собой вышло, что эта наивная, испуганная, хм, девушка вдруг, в одночасье стала «своей» для двух матерых спецагентов. Матерых?.. 
Как понял Борис из пикировки Виктора и Христи при их встрече в баре, его друг капитан Крайнов уже имел возможность близко познакомиться с этой «девушкой на час». Ну, может, не в прямом смысле «близко», однако они общались и до сегодняшнего вечера.
А теперь Христя – в квартире у Бориса, моет ему посуду, готовит еду, слушает его разговоры с самим собой…
И они, два ветерана спецотдела, собаку съевшие на вычислении соглядатаев, просто не замечают ее присутствия! Разрабатывают и обсуждают при ней секретнейшую операцию «Соломон»!      
Как она оказалась в Велегже? Когда? Откуда знает старинную песню-легенду? Может, ей специально дали ее выучить, чтобы подкрепить ее собственную «легенду»?
Борис напряженно думал. За окном брезжил рассвет.
Е-мое, он не спит уже две ночи! Даже три. А ведь ему еще писать срочный доклад полковнику Малахову.
Кстати, какое совпадение (что-то многовато совпадений)! Вот тут в своем дневнике Шведов, кажется, пишет про бессонницу:
«Если почитать внимательно жития многих святых, то можно заметить один общий для них и весьма любопытный момент. Подвижник изнуряет себя добровольной бессонницей, молится по ночам. И вот к нему начинают приходить бесы, пугать отшельника страшным воем, угрозами и проклятиями. Некоторые святые при этом даже видят нечистую силу и общаются с ней: изгоняют прочь, топят в реке и т.д.       
Медики считают, что все эти галлюцинации – результат перегрева подкорки головного мозга, вызванного длительной бессонницей. Похожие видения и голоса возникают в сознании человека после длительного запоя, если он резко прекращает употребление спиртного и впадает в «неспячку».
В действительности же постоянное бодрствование молитвенников и посталкогольная бессонница лишь с разных сторон, но реально размывают границы между видимым и невидимым миром. Как подвижник, так и человек, отравленный продуктами распада алкоголя, на самом деле вступают в контакт с потусторонними силами. Возможно, святые отшельники сознательно доводят себя до состояния, в котором возможно общение с ангелами и бесами. Но при этом общении бесы ненавидят их и проклинают, а в случае контакта с помраченным бессонницей алкоголиком нечисть радуется и ликует, глядя, как погибает еще одна бессмертная душа».

                ***

Дугин почувствовал, что он и сам находится на грани умопомешательства. По сумме, так сказать, всего того напряжения, которое выпало ему в последние дни и часы.   
- Христя! – окликнул он свою гостью.
- Я тута! – звонко отозвалась девушка.
- Это ты там напеваешь, или мне мерещится?
- А что, тебе не нравится? Я могу перестать.
«Значит, я еще не сошел с ума», - подумал Борис, не будучи до конца уверенным в истинности такого вывода.
- Это у вас в Тосьме так поют? – спросил он громко, но Христя не расслышала за плеском воды.
Тосьма… Крохотный древнерусский городок. Девяносто шестой год. Оперативница местного угрозыска Маша, ее свихнувшийся на проблеме летоисчисления отец, профессор математики…
Почему-то именно его, Дугина, послали тогда в командировку в эту самую Тосьму, отработать по Маше – с целью войти в доверительный контакт с ее отцом. Не лучше ли было поручить спецоперацию ловеласу Виктору? И ведь хотели поначалу. Да нет, не лучше. Видимо (так думал Борис) в Насоновском спецотделе хорошо понимали, что склонный к романтизму Крайнов может и не довести дело до конца. Более того – устроить старому маразма… математику исчезновение из поля зрения «Окоёма».
Почему он вспомнил сейчас о странном открытии Нила Северьяновича? Уж не потому ли, что многое из его пророчеств было созвучно тому, что он только что прочитал в дневнике Шведова…

                Глава седьмая

ТОСЬМА, ФЕВРАЛЬ 1996 ГОДА

… ко мне домой. Ты не против? – спросила Маша.
- Нет, конечно. Давно пора познакомиться с твоим отцом, - как можно убедительнее сказал Дугин. – Купить надо что-нибудь.
- Ой, только не спиртное! – испугалась девушка. – Папа…
- Все понятно, Машуль. Не продолжай. Это – грустный удел многих великих умов. Купим тортик и хороший чай.
- Спасибо, что ты так сказал про папу, Боренька. Он тебе очень понравится, вы с ним подружитесь.
Вдовый Нил Северьянович обитал вместе с дочерью в милой бревенчатой избушке с печкой, баллонным газом и умывальником-мойдодыром. Нехитрые «удобства» в промерзлых сенях обеспечивали устоявшийся, характерный для сельского жилища запах.
Даже в полумраке сеней было видно, что Маша смотрит на Бориса виноватым взглядом. О Господи! Так вот почему она, закрыв глаза от удовольствия, подолгу лежит в горячущей ванной в его гостиничном номере… И не хочет вылезать. Ах ты Дуб, Дуб!
И Дугин с неизъяснимой нежностью обнял Машу, прижался щекой к ее волосам.
В избе стоял плотный печной дух, пахло распаренной свеклой, было как-то по-особенному уютно и покойно.
- Наслышан, наслышан, сударь вы мой! – приветствовал Дугина моложавый, бодрящийся старичок в овчинной душегрейке и с всенепременным золотым пенсне на рыхлом носу. – Что ж вы так долго не отваживались переступить сей благословенный порог?
- Папа, это Борис, - рдея, представила гостя молодая хозяйка. – Только, пожалуйста, не загружай его натруженную голову своими цифрами. Давайте чаевничать.
- Ну-у… - протянул разочарованно профессор, истосковавшийся по интеллигентному слушателю. – Это нечестно.
- Маша не вполне корректно интерпретирует мои мозги, - с ходу втянулся в степенно-заумную дискуссию агент Дуб. – Я как раз хотел бы… ммм…
Через каких-нибудь десять-пятнадцать минут Нила Северьяновича было не остановить – впрочем, Дугин и не собирался этого делать.
- … линия времени? – вопрошал математик. – Она складывается, как известно, из двух условных осей – абсциссы… Я понятно выражаюсь?
- Весьма, - подтвердил Дугин.
- Так вот, наша эра от Рождества Христова – это нечто вроде абсциссы, положительной оси, это годы, устремляющиеся в бесконечное будущее. А то, что до нашей эры – это отрицательная ось координат, она уводит в бесконечное прошлое. А посередине – что?
- Ноль, - констатировал Борис.
- Верно. Итак, всеобъемлющий Ноль разложился на две оси времени. А от самого-то нуля что осталось?
- Вы говорите про нулевой год?
- А-а, вот видите, нулевой год! – торжествующе возопил Нил Северьянович. – Был он или нет? Отвечайте.
Дугин напряг память… Да нет же, нулевого года, как временного отрезка длиной в триста шестьдесят пять дней, конечно, не было. Об этом он со всей прямотой и сказал профессору.
Маша, уставшая за день, вышла прилечь, слегка расстроенная тем, что мужики так увлеклись своими пустыми разговорами. Дугин прихлебывал остывший чай.
- А кто вам сказал, что нулевой год был таким же, как все остальные? – хитро посмотрел на него старик.
Борис терпеливо ждал.
- Ночь, сударь вы мой, может длиться и пятнадцать часов, и пять. А может… Вспомните Евангелие. Иисус неоднократно пророчествует, что будет «во чреве земли», то есть – мертвым, три дня и  три ночи. Словно Иона во чреве кита. Спрашивается: как так? Не выходит! Ведь распяли Его в пятницу днем, а воскрес Он в полночь после субботы. При всех натяжках получаются две ночи в загробном мире, а не три. Где третья ночь?
И, не дождавшись ответа, продолжил:
- Ответ: там же, где нулевой год. Цитирую на память: «И бысть тьма по всей земле от часа шестого до часа девятого». В пятницу среди дня произошло трехчасовое солнечное затмение, полная мгла! Сразу, как умер на кресте Иисус. Это и есть предсказанная Им третья ночь. Вот!
- А нулевой год? – машинально спросил Борис.
Он уже с тоскою прикидывал, каким способом будет отправлять престарелого профессора «на консервацию», ведь с каждой минутой ему становилось все очевиднее, что никакой пользы спецотделу от сотрудничества с этим индивидуумом не предвидится. 
- Так внемлите ж! – возгласил профессор. – Мы считаем годы от Рождества Христова. Новая эра началась первого января первого года от Его появления на свет в Вифлееме. А родился-то Христос за неделю до первого января, а именно - двадцать пятого декабря! Стало быть, в тот день, когда родился Христос, закончилась прежняя эра. А новая еще не началась! Вот он, нулевой год, который длился семь дней – с двадцать пятого декабря первого года до нашей эры по первое января первого года нашей эры!
Старик дрожащими руками протер пенсне, ожидая восхищенной реакции гостя на столь ошеломительное, с точки зрения Нила Северьяновича, открытие. Дугин и впрямь был заинтересован, но не более того.
Профессор продолжал упавшим голосом:
- Нулевой год принадлежит не истории, а одному только Богу. Это – Его, и только Его. Как и ноль вообще. Ноль – это одно из имен Божиих, и нам, смертным, негоже поминать его всуе, рассуждать о том, можно ли делить на ноль, умножать… Пихать ноль где ни попадя для округления суммы. Все мы вышли из Бога, из бесконечного Нуля. Древние это понимали. Ни в древнееврейском, ни в латинском начертании нет нуля. Да его и быть не должно. Ноль присутствует в мире сокровенно, таинственно (Нил Северьянович в слове «таинственно» сделал ударение на первый слог, ибо говорил он о таинстве, а не о тайне). Поэтому вся десятичная система – порочна по сути, она – дерзкое посягательство на божественную сущность нуля, а, значит – не истинна.
Дугин молчал в задумчивости, а математик встрепенулся, словно только сейчас вознамерился перейти к делу. Заговорил уже без ажитации, по-деловому:
- Я вам, Боренька, сейчас приоткрою некоторые невидимые человеческому разуму вещи… Чуть-чуть приоткрою. Я говорю о своей системе летоисчисления. Не десятичной, а … девятичной. Девять – тоже ведь число мистическое, как один, три, семь… Ну, во первых, девять - это трижды три. Далее. Существуют девять чинов ангельских, девять Дантовых кругов ада. Бесконечно далеко – это где? А это - «за тридевять земель», «в тридевятом царстве». В нумерологии число девять – это число духовной интуиции, оно до конца раскрывает суть всех цифр, свидетельствует о завершенности жизненного цикла. Ну, впрочем, это отдельная тема, не стану вас утомлять. Коротко говоря, я пришел к выводу, что девятичная система – как в летоисчислении, так и в математике вообще – соответствует законам мироздания. Укладывается в них легко и свободно. И, уверяю, человечество многое проморгало на пути материального и духовного прогресса, когда взяло на вооружение искривленную, богопротивную десятичную систему.
- Вы верующий? – спросил Борис.
- Все люди – верующие, - ответил профессор убежденно. – Просто некоторые по ряду причин скрывают это или не хотят признаться в этом даже самим себе.
- Вот как?
- Видите ли… Вера – это готовность отвечать на Страшном Суде за всю свою прожитую жизнь. А люди не хотят держать ответ. Валят все на правителей, родителей, учителей, писателей… Алкоголиков.
«Ну а ты-то, ты готов держать ответ перед Судией на Страшном Суде? – хотел спросить Борис, но не стал. – Может статься, твой персональный Суд уже совсем «близко, при дверях»».
- Ну так продемонстрируйте, что даст миру ваша девятичная система летоисчисления, Нил Северьянович.
- Что даст? – почему-то удивился такому вопросу математик. – Прозрение, вот что! Про-зрение. Проникновенное зрение, если хотите. Оно проникает и туда, - профессор ткнул пальцем в пол, - и туда! (взгляд в потолок). И в прошлое, и в будущее. Вы, Боренька, подобно всем двуногим – пардон! – ждете от меня знамения, верно? Что ж, получите, расписка не требуется.

                ***

Профессор снова протер пенсне, откашлялся. Заговорил ровным голосом:
- Мы живем в тысяча девятьсот девяносто шестом году, согласно официальному летоисчислению. Если эту цифру перевести на мою девятичную систему, то есть – попросту отбросить все нули внутри числа «1996», то получится, что на дворе, условно говоря, одна тысяча семьсот девяносто седьмой год. А теперь наложим мою шкалу времени на нынешнюю, общепринятую. Рассмотрим события в России. И что получим в недалеком будущем?
- Что же? – подался вперед агент Дуб.
Разговор наконец-то переходил в интересующую спецотдел плоскость.
- А то, что через четыре года у нас произойдет смена власти.
- Это известно, ведь в двухтысячном году – президентские выборы, - пожал плечами Дугин, однако интерес его все нарастал.
- Причем тут выборы… Поменяется не субъект власти, а нечто большее. Вся жизнь. Может быть, не сразу. Ну, впрочем, это все так неопределенно звучит – вся жизнь, видите ли! Когда в 1801 году, в марте, императором стал Александр Первый… «Властитель слабый и лукавый, плешивый щеголь, раб труда…»
- У Пушкина – «враг труда», - поправил собеседника Борис.
- Ах да, верно, - согласился Нил Северьянович. – Оговорился. Хотя… Возможно, наш будущий властитель будет называть себя рабом. Знаете, у меня бывают внезапные озарения, безо всякой моей арифметики.
- «Нечаянно пригретый славой…», - задумчиво продолжал Дугин.
- Да-да, именно! Нечаянно пригретый славой, сударь вы мой! И царствовал он, этот Александр-победитель, которого Благословенным величали, двадцать четыре года, пока не сгинул непонятно куда. По сучь… по щучьему велению, по своему хотению.
- Если вы говорите о протяженности будущего российского правления, то из двадцати четырех надо вычесть два года, оканчивающихся на ноль, - подсказал Дугин.
- Верно. Двадцать два года отмеряно нашему, пока еще никому не ведомому, правителю. Хотя… Возможно, кальки с прошлого и не будет. Может, история не захочет вращаться по кругу.
- Вы уж не юлите туда-сюда, пожалуйста, - сосредоточенно нахмурился Дугин. – Говорите только то, в чем вы уверены! Вы же ученый, математик. Тут все строго должно быть.
«Похоже, ты сейчас спасешь свою жизнь, и она даже перейдет в новое качество, хотя бы с материальной точки зрения, - с облегчением думал спецагент Дуб. – А уж все необходимые технические и прочие средства для получения точных прогнозов будущего ты всенепременно получишь, как Бог свят!»
Вторая мысль была примитивней: «Это что же, мне теперь придется жениться на Маше? Заставит начальство, как пить дать, заставит».
- Ладно, подразню вас еще немного точными цифрами прогноза, - с каким-то детским бахвальством изрек профессор. – Извольте глянуть, что у нас получается дальше. Ну, то, что на 2014-2016 годы придется пик могущества будущего российского режима, это нетрудно высчитать, применив все ту же – мою! – девятичную систему. Будет в эти годы и успешная война где-то на Ближнем Востоке, как в 1811 году была успешная война России против Турции. А вот дальше все не так сказочно получается… Идет-грядет и наступает год 2020-й – ну, по нынешнему летоисчислению. Смотрим наложение девятичной системы, получаем год 1817-й.
- И что? – Дугин силился вспомнить, чем уж так монструозен был 1817 год, и не смог.
- Первая в истории человечества пандемия холеры! – возгласил Нил Северьянович. – И продлилась она семь лет, пока страшная стужа 1824 года не убила вирус. А заодно и заморозила сотни тысяч европейцев и русаков. То есть одно бедствие погасило другое. Европа, Америка и Россия вообще не знали до этого, что такое холера, это была совершенно новая болезнь. Естественно, никаких способов лечения не существовало, отсюда – огромное число жертв по всему миру. Холеру развозили по белу свету корабли, а изначально пришла она с Востока, из Индии и Китая.
- Вы хотите сказать, что все эти ужасы нас ожидают в двадцатом году третьего тысячелетия? – поразился Борис. – При современном уровне развития медицины?
- Перестаньте, право слово, - скривился профессор. – Два века назад тоже считалось, что медицина – ого-го! Что сам черт ей не брат.   
 Помолчали.
- Ну как? – лукаво подмигнул Борису Нил Северьянович. – Берете меня на службу?
Борис опешил, а старик продолжал сыпать вопросами:
- Даете оклад, помощников, квартиру в Велегже и всю прочую житейскую дребедень? А главное – кафедру на естественнонаучном факультете пединститута. Смерть как соскучился по студентам!
Нил Северьянович через стол перевесился к Дугину, зачастил доверительно:
- Ведь то, что я вам сейчас приоткрыл – сущие пустяки. Ведь я понимаю, что для вас… для нас, двуногих, самое главное значение имеют детали, а не целостная картина. В первую очередь нас интересуют частные судьбы, рыночные потрясения, госперевороты… На многие из этих вопросов могут дать ответ мои формулы прогнозирования будущего. Так как? Гожусь я вам, сударь вы мой?
Борис еле удержался, чтобы не отшатнуться в испуге. Вот ведь старый волхв! Ведун, да еще какой. Просто – ведунище!
- Вы о чем это, Нил Северьянович? – елейно спросил Дугин. – Вроде бы мы с вами один только чаек попивали… Или вы тайком от меня себе спиртику в чашку плеснуть изволили? Признавайтесь, мы уже своими людьми стали, я Маше не скажу.
Вся эта беспомощная тирада прозвучала оскорбительно, жалко – и не более того. Профессор горько усмехнулся:
- Не хотите сознаваться, не надо. Играйте в свою игру. Только ведь я сразу понял, что вы – оттуда.
- Откуда – оттуда? – с деланным непониманием простонал Борис.
- Из «Окоёма», или как там вы сейчас называетесь, - сурово отвесил старик, словно дал своему визави оплеуху.
- Тоже по формуле вычислили? – испуганно спросил Дугин, понимая, что выдает себя с головой.
- Нет, - вздохнул профессор устало – он отвык от утомительных дискуссий. – Нет, не по формуле. Чтобы формула работала, надо поставить задачу. А такой задачи, как отыскать самую засекреченную в мире спецслужбу, у меня не было. Вернее, тогда еще не было.
Борис молчал, потупясь.
- Просто я копался в старинных велегжанских летописях, сударь вы мой. Да-да, не всё там почистили. Безалаберность расейская, видите ли. И наткнулся ваш покорный слуга на упоминание об «Окоёме», оно было связано с планами Ивана Грозного возвести в Велегже Храм Соломона под видом кремля. Тут включилась моя, знаете ли, фантазия. И сказал я себе: разве ж может быть, чтобы такая дивная организация вот так просто сгинула, бесследно? Неужто же ей не нашлось места в современном обществе, проникнутом  всеобщей подозрительностью? Ну, остальное – детали. Поехал в Велегжу, прогулялся по улицам. Ба, вот же он, старинный особняк с масонскими знаками от прежних владельцев! «Госкомстат», куда нельзя проникнуть. Вот так просто, сударь вы мой.
И добавил с гордецой:
- То есть, для меня – просто.
Борис потемнел лицом, заговорил медленно, разделяя слова:
- Вот что я вам скажу, Нил Северьянович, дорогой вы мой. Да если бы я действительно был секретным агентом некой могущественной и тайной организации, то тогда, извините, мне пришлось бы вас ликвидировать. Любой человек рискует жизнью, если ему вздумается рассекретить секретного агента. Вы уж будьте поосторожнее в выражениях, а то, глядишь, не ровен час, и впрямь нарветесь на такового. И несдобровать вам. По-свойски говорю, как друг. И, с недавнего времени – как ваш искренний почитатель.
 - Знаете, - отвечал старик – тоже неспешно, взвешенно, - а ведь я не боюсь.
- А Маша? О ней вы подумали? – выдал аргумент майор Дугин.
Нил Северьянович со вздохом уткнул лицо в ладони.
- Маша… - прошептал он. – Да, это, конечно… Слушайте, принесите, наконец, чего-нибудь выпить! Коньяку желательно.
- Есть принести коньяку! – повеселел Борис. – Все-таки славный вы человек, можно сказать – гений душевного воздействия. Мы с вами заслужили по рюмочке-другой-третьей, верно?
И вскочил со стула, принялся напяливать дубленку.
Полусонная Маша стояла в дверях комнаты.
- Ты уже? В гостиницу? Я с тобой.
- Вообще-то… Ну да ладно, пойдем прогуляемся.
Этой прогулкой Маша спасла себе жизнь, хотя, конечно же, она сама никогда не узнала, какой смертельной опасности избежала той морозной ночью.

                ***          

Возле дежурного магазина Борис долго и нудно уговаривал Машу, объяснял, что она просто неправильно воспринимает своего отца, что у каждого человека, наконец, есть слабости, что у старика так мало радостей в жизни, что он, Дугин, полюбил его, как родного…
Наконец, Борис выложил неумолимой Маше последний, непобиваемый козырь:
- Ну ты чего, совсем не понимаешь, что ли? Я и так, и эдак намекаю… Я собираюсь прямо сейчас просить у Нила Северьяновича твоей руки! Надо же будет отпраздновать такое событие. Или ты – против? Не пойдешь за меня?   
После этого бедной Маше, как говорится, крыть было нечем.

                ***

Он стоял, как был, в полушубке и ондатровой шапке, с бутылкой паленого коньяка в руке, и смотрел на труп Нила Северьяновича. Лицо старика было багрово-синюшным, галстук, привязанный к ручке платяного шкафа, врезался в тощую шею.
Рядом билась в истерике Маша:
- Папа! Почему? О чем вы говорили? Что ты ему такого сказал?
И не могла заставить себя приблизиться к мертвому отцу.
Борис кухонным ножом перерезал галстук-удавку, сделал несколько приемов сердечно-легочной реанимации. Для проформы, конечно. «Профессионально вздернули, - оценивающе глядел по сторонам Борис. – Прошли науку, гады. Нас еще на курсах учили, что если удавленник висит на люстре или карнизе для штор – ищи убийцу. Если на батарее или примерно так же низенько – значит, суицид. Самоубийцу всегда тянет вниз, к земле».
- Это не его галстук, - повторяла Маша, как заведенная. – Это не его галстук.
- Иди звони ноль-два и ноль-три, - приказал Маше мнимый жених.
И вслушался в звучание цифр, вгляделся в их начертание… 02.03… Второе марта? Или, если по-западному, третье февраля? Третье февраля – это сегодня, вернее – уже вчера. Второе марта… День отречения императора Николая? Да нет же, нет. Двойка – разорванное галстуком двуединство души и тела. Тройка – трехмерное пространство жизни. И нули, как два колеса, везущие двойку и тройку. Те самые нули, только что поминаемые покойником, на которых все это зиждется. Обнулился Нил Северьянович, с его двуединством в триединой системе координат.
В отсутствии Маши Дугин профессионально, четко и споро обыскал избу – начиная с каморки профессора. Никаких следов рукописей. Но мнилось Дугину, что буквально только что, вот-вот, здесь шарила иная рука.
Кто же? Кто? Свои? Или – смежники?
Той же ночью спецагент Дуб, подписав формальные показания для протокола, отбыл в Велегжу, вычеркнув Машу и всю эту историю из своей жизни. Как ему тогда казалось – навсегда.

                ***    

Ан нет, выходит – вовсе даже не навсегда. 
Дугин встряхнулся, собрался с силами и перелистнул последнюю страницу дневника капитана Шведова:
«Триединство везде. Вода – вино – кровь. Ветхий Завет, Новый Завет, Апокалипсис. Из воды вышло все сущее на земле, и на тысячелетия воцарился Ветхий Завет. Христос претворил воду в вино, свершив самое первое чудо Нового Завета, который утвердился только на 20 веков. Течение времени сокращается, и пусть никого не вводит в заблуждение увеличение продолжительности жизни: годы стали короче. Вино претворяется в кровь Христову, и, глотая ее, христиане вступают в жизнь вечную, то есть – Апокалипсис. Это Третий Завет. Он присутствует в Новом Завете сокровенно, в виде Таинства. А в реальной жизни Апокалипсис продлится всего один год, и год этот будет годом всеобщей крови».
Майор Дугин смотрел на последнюю строчку дневника и уже ничему не удивлялся. Она гласила:
«Ветхий Завет – Лида. Новый Завет – Христя. Рита – Третий Завет, Апокалипсис».
Он набрал в поисковике интернета «Толкование имен». Что ж, довольно логично изложил капитан Шведов. Лидия – значит африканка, символ ветхозаветной тьмы. Христина – христианка, символ эпохи Нового Завета.
А Рита?..
Имя Рита, согласно толкованию, означало «брошенная».
Брошенное, покинутое Богом человечество в дни Апокалипсиса. Царство Антихриста.
Которое, согласно их с Виктором версии, должно начаться после возведения Храма Соломона в Велегже, на сакральной земле Русского Севера. 

                Глава восьмая

Тимофей Ильич грузно привстал со скрипучей, продавленной кровати. Сел, унимая пульсирующую в затылке кровь. Пригладил единственной рукой спутанные, длинные клочья волос вокруг потной лысины.
Небо за окном развиднелось, дождь, моросивший всю ночь, отлетел в иные края. Шведову бесстыдно и вызывающе улыбалось прозрачное сентябрьское утро. Или уже день наступил?.. Пожалуй.
А какой день-то? Да вот какой: четверг, двадцать седьмое сентября. Двунадесятый праздник Воздвиженья Креста Господня. Да.
Тимофей Ильич подумал-подумал, и все-таки решился. Достал тяжелый, еще с советских времен, утюг, включил в розетку. Расстелил на обеденном столе байковое одеяло, выбрал из кучи тряпья рубашку поновее да посвежее.
Ведь не сегодня-завтра Лида придет к нему, то-то она обрадуется, когда увидит, что дядя Тим становится нормальным человеком! И в баню сегодня надо сходить всенепременно.
Для тяжелого бодуна куда милее осенняя хмарь, она естественным образом коррелируется с придавленным состоянием души. А яркое солнышко и глубокое синее небо вызывают совершенно ненужные похмельному рассудку помыслы. Как правило, о бездарно пропиваемой жизни, об ушедшей безоблачной юности (правда, у Шведова она вовсе не была безоблачной, но ведь, по общепринятому убеждению, юность просто обязана быть именно такой).
Да, четверг сегодня… А сны в этот рыбный день… Надо же, особый день недели для пожирания высших существ придумали, черти! – так вот, сны со среды на четверг бывают вещими. Что ж ему снилось? Вот бы прояснить… Тимофей Ильич силился вспомнить. И ничего не вспомнил, кроме нежно-розовой пятитысячной бумажки, что пригрезилась ему в тягучем хмельном бреду. И еще – длинный, нескончаемый забор.
А ведь ночью, кстати, был дождь – какой-никакой, а все-таки не вёдро. Стало быть, после дождичка в четверг сон должен сбыться. Хотя, здраво рассуждая, и не должен бы – пенсию принесут только через неделю. Да еще и принесут ли? Почтальонша приходит через два раза на третий, самому теперь надо за пенсией топать.
Умываться Тимофей Ильич не стал, чтоб в зеркале ненароком не наткнуться взглядом на родную отечную харю. В бане умоется. Это он сам для себя так мотивировал нежелание приводить свой облик в порядок, а на деле-то ему просто лениво и отвратно было. Шведов сунул в карман пенсионное удостоверение, мятые купюры и вышел на крыльцо. Вздохнул поглубже, самым нутром своим вздохнул.
Вот они, прелести забытого Богом областного города: совсем рядом, в каких-то двух кварталах – центр с его псевдо-кипучей суетой, а здесь, в частном секторе – сады, огороды, приземистые, вросшие в землю избы с резными, обломанными кое-где наличниками. И - садик толстяка Шведова: яблоньки, груши, милый сердцу и брюху крыжовник. «Каждый должен возделывать свой сад», - вспомнился ему Вольтер. Содомитом был этот давно умерший деятель, но это ничего, это дело частного характера. Ведь удавалось же покойнику время от времени сказать что-то путное.   
Возделывать свой сад Шведов не мог по совершенно естественной (точнее, конечно же, противоестественной) причине. С одной рукой не больно-то в земле покопаешься. Можно, конечно, исхитриться, да не стоит оно того. И потому слежавшаяся за долгие годы почва в садике была сплошь устелена облетевшими листьями, без какого-то намека на вспашку и уход.
Это служило поводом для постоянного, вялотекущего озлобления старухи-соседки - жилистой, не знающей устали бабки. Зная о неразделенной, безответной любви Тимофея Ильича к спиртному («я его люблю, а оно меня – нет, не любит, знай мучает по утрам»), старуха то и дело предлагала Шведову продать ей несчастные четыре сотки.
- Ведь не впрок они тебе, Тимочка. Ну, не хочешь продавать, за так мне отдай, без купчей. Только завещание на меня оформи. А уж я тебя до самой смерти самогонкой поить буду. Вот прям до смерти!
И что-то грозное, зловещее чудилось Шведову в этом коварном обещании. Старуха почему-то была уверена, что надолго переживет соседа. Может, оттого-то Тимофей Ильич и перешел исключительно на пиво, сдабриваемое двумя-тремя стопками водки. В таком режиме потребления он, как представлялось Шведову, протянет дольше. Глядишь, до семидесяти пяти дотелепается, а старухе тогда будет уже… В общем, ее-то уже точно не будет. Прежде него эта сволочная бабка лопнет от злости по всем своим швам. Или повесится на детских прыгалках с досады по поводу живучести обрюзгшего пенсионера. Прожить хоть на один денек дольше соседки – вот что стало очередным смыслом его жизни, его надеждой и спасением. Увидеть старуху в гробу и… помянуть ее – ее же самогоном. А там и самому помирать можно.
Почему-то Шведову неизменно представлялись детские красные прыгалки на горле повешенной – или повесившейся? - старухи. Вразумительно объяснить эти свои грезы Тимофей Ильич не мог. Видимо, когда-то давно, в его детстве, кто-то из их округи по пьяному делу удавился такими прыгалками, и тот случай накрепко засел в подсознании Тимофея Ильича.
Но, помимо этого, что-то такое было еще в его жизни, причем уже во взрослой, что напрямую связано с этими прыгалками. Только вот что именно?
Стоя на крыльце, Шведов уж в который раз напряг свою память, потом длинно сплюнул и потрусил к калитке.
«Аквариум» уже открылся после утренней уборки, можно, пожалуй, пивка попить. Малым-мало деньжат у него наберется.
Стоп, какой еще «Аквариум»? Он же в баню вроде собирался. Можно и в баню, только – через бар, конечно же.
Шведов сделал еще один шаг и вдруг встал, словно кто-то властно выставил перед ним ладонь. Боже мой! Он ведь только что включил утюг! Решил-таки впервые за много лет погладить рубашку и брюки, чтоб предстать сегодня вечером перед Лидой в более-менее приличном виде.
Тут Тимофей Ильич зацепился взглядом за почтовый ящик… И сразу вспомнил.
Там же письмо какое-то для него лежит, то ли из собеса, то ли еще откуда. А может… Все-таки… Позавчера, после посещения Никандровской больницы, Шведов напрочь забыл о письме, он, вернувшись на такси, притащил домой пива и четвертинку водки, пил и ждал Лиду.
Тимофей Ильич отомкнул замочек, едва попадая ключом в скважину, белый лист выпорхнул из ящика на сырую землю. Кряхтя, наклонился, развернул бумажный лист…
«Тим, Лиду убили. Зарезали. Я Христя, подруга Лиды, помните меня? Вачик и другие подозревают вас. Не ходите в «Аквариум» на всякий случай».
Тимофей Ильич сунул листок в карман и медленно пошел вдоль улицы. «Как душа пуста дальняя дорога», - пел в его ушах цыганский хор.

                ***

Он все шел и шел, вот и церковь слева по курсу звонит колоколами, редкие прихожане выходят, мимолетно крестясь. Стало быть, обедня отошла. Да-да, ведь Крестовоздвиженье сегодня.
Шведов подустал, огляделся, куда бы присесть. И грузно опустился на кирпичный фундамент чугунной церковной ограды.
Что-то пот прошиб, впрочем, так всегда бывает после «вчерашнего». Тимофей Ильич снял с головы пробковый шлем – оказывается, он надел его, выходя из дому.
Шлем повис в его левой руке между расставленными коленями, а Тимофей Ильич, оттопырив нижнюю губу, смотрел перед собой. Он не замечал, как изо рта у него течет вязкая слюна.
Мимо, надрываясь утробным визгом, промчалась пожарная машина, за ней – другая. «Горит где-то, близко совсем», - услышал Шведов голоса двух старух.
Ну и пусть себе горит, ему-то какое дело, что у кого-то там чего-то полыхает синим пламенем? У Тимофея Ильича тоже когда-то изба горела, и – ничего, Бог миловал.
Из церкви, радостно щебеча, выпорхнули парень и девушка – наверное, договаривались со священником о предстоящем венчании. Поравнявшись со Шведовым, остановились, о чем-то негромко совещаясь.
В пробковом шлеме стукнула брошенная монета, через какое-то время – еще одна. За ней – еще несколько. Теперь они уже не постукивали, а динькали друг об дружку.
Тимофей Ильич повел взглядом. Сбоку от него, ближе к паперти, сидел старик-нищий с клюкой, он приветливо кивал Тимофею Ильичу и делал ему какие-то знаки. Капитан вопросительно склонил голову набок, недоумевая. Они знакомы, что ли? Потом понял. Улыбнулся.
И положил своей правой культей крестное знамение – раз, другой, третий…
Старичок удовлетворенно кивал головой – мол, правильно, сынок, правильно крестишься, по-людски.

                Глава девятая

Дугин и Крайнов ехали в машине майора по утреннему городу: Борис заскочил за напарником ни свет ни заря, чтобы поскорее наведаться в Никандровскую психушку.
- Где Христя? – вскользь поинтересовался Виктор.
- В церковь пошла.
- Ого! Сильный ход с ее стороны. Девочка набирает очки, не так ли?
         И усмехнулся, циник всепонимающий!
- Да это я ее туда спровадил, - попытался урезонить друга Борис.
- Грехи замаливать перед началом новой жизни?
- Слушай, шутник! А тебе не кажется, что нам и самим неплохо бы…
- Подстраховаться? – уточнил Крайнов уже безо всякого намека на иронию.
- Ну да.
- Пожалуй… Ты ведь знаешь, какой сегодня праздник?
- А какой? Ммм… Вот ведь башка дырявая! Сегодня же Воздвижение Креста Господня!
- Это знак, Боря. Ну что, воздвигнем крест против шестигранника и окружности, да с треугольником вкупе? Вот что, приятель. Успеем мы в дурдом. Вон церковь маленькая, давай зайдем, благословимся. И святой водицы изопьем.
Хотел было добавить: «для подстраховки», но сдержался.
Они вошли в прохладный полумрак небольшого старинного храма. Догорали свечи, дьякон собирал в пакеты принесенные прихожанами на «канун» продукты для поминовения усопших – печенье, пастилу, чай, муку…
Ранняя литургия завершилась, и теперь, в ожидании поздней обедни, церковь на какое-то время почти опустела.
- Видел нищего? – спросил Крайнов полушепотом. – Он без правой кисти руки. Как капитан Шведов, между прочим.
- Мало ли у нас одноруких… - отмахнулся Дугин.
А сам, конечно же, узнал в нищем калеке безумного философа из «Аквариума». Значит, это и есть капитан Шведов? Ну да, а как же иначе-то. Но именно сейчас Борису смерть как не хотелось подходить к автору дневника, расспрашивать, допытываться… Зачем? «Оставьте человека в покое, что вы людям жить не даете?» - вспомнились ему укоризненные слова Мавра, дежурного по архиву спецотдела.
В обезлюдевшем храме Дугин и Крайнов отыскали взглядом чан со святой водой, выпили понемногу, налив в жестяные чашечки из краника.
Виктор подошел к дьякону, пошептался с ним.
- Батюшка сейчас выйдет из алтаря, - донесся до Бориса дьяконский голос.
Из двери с изображенным на ней архистратигом Михаилом показался высокий священник в облачении иеромонаха, по виду – ровесник Дугина и Крайнова. Хоть и старила служителя Божия прозрачная, серебристая борода, но глаза смотрели молодо, а пожалуй что и весело.
- С праздником, отец… - начал Виктор.
И неожиданно для Дугина сложил ладони лодочкой – правая поверх левой, склонился перед иеромонахом под благословение.
- Отец Варфоломей меня зовут, - с характерным велегжанским оканьем изрек батюшка.
И степенно положил высохшими пальцами крестное знамение на темя Крайнова.
Дугин со смешанным чувством узнавания и недоверия к своим глазам всматривался в лицо высокого иеромонаха. Подошел поближе, внимательно, не таясь, изучая черты лица седобородого инока.
Священник тоже пристально, с еле заметной улыбкой, глядел на Дугина, словно говоря: «Ну что, думаешь – обознался? Да нет, не обознался. Я это, я».
- Ты… Вы… - шептал Борис потрясенно.
- Воистину так, Борис Витальевич. Когда-то давно был кандидатом в члены олимпийской сборной страны по легкой атлетике. Неисповедимы, брат, пути Господни. Ты не кори себя так уж сильно-то. Я не держу на тебя обиды. Научился прощать. И сам прости меня.
- Я давно простил… Но как? Как? – давил из себя слова спецагент Дуб. – Я ведь специально ездил на Чукотку… Чтоб разузнать. Ведь китобой погиб во льдах!
- О том не спрашивай, как я жив остался. На все воля Божья. Имя мое теперь другое, монашеское. Жена умерла, я и постригся.
- В знак благодарности Богу за избавление от смерти?
- И это тоже присутствовало. Но там, умирая среди льдов, я многое понял. Словами не расскажешь.
Борис машинально склонил голову, и отец Варфоломей, вздохнув, произнес слова благословения.
Черноризец помешкал, словно прикидывая: говорить – не говорить?
Решился:
- Тут сегодня… ммм… девушка была на литургии. Исповедовалась. И потом, уже за пределами исповеди, просила помолиться о Борисе Дугине.
- Христя?
- Раба Божия Христина, да. Я сказал, что фамилия не нужна, а сам понял, что речь о вас. Я давно о вас молюсь. Вот и сейчас, в алтаре, перед тем, как выйти… 
Напарники молча покидали церковь. Вдруг решительный голос окликнул их:
- Постойте, погодите малость!
Их догонял отец Варфоломей. Подошел вплотную, зорко посмотрел на каждого, поочередно.
- Вот что я скажу вам, друзья. Многое попечение об этом мире и его бедах взяли вы на себя. А знаете что… Судьба мира и ваша собственная, личная судьба – это не одно и то же. Это большая разница. И хорошо, что разница. Пусть хоть весь мир сойдет с ума, пусть он даже добровольно катится в тар-тарары, вам до этого дела нет. Спасайте не мир, а свою собственную душу! Если там есть, что спасать… Вот это и называется – надмирная миссия обретения вечной жизни. А вовсе не то, чем вы так одержимо заняты сейчас.       
После этих слов все то, что Борис прочитал в «чрезвычайно секретной» папке с делом секты «Мстители Верховного», показалось ему весьма несущественным…
И так ли уж это ужасно, что в их городе неведомые силы возводят какое-то подобие древнего, многократно упомянутого в Библии, Храма царя Соломона?.. Не пора ли исполниться пророчествам? Ведь Страшный Суд «близ есть, при дверех»…
Они шли к выходу, Виктор что-то говорил вполголоса, Борис не вслушивался. Только бросил через плечо:
- Хорошо, хорошо. Я подожду снаружи.
Крайнову зачем-то понадобилось расспросить иеромонаха Варфоломея – кажется, о его чудесном вызволении из смертельных объятий арктических льдов.
Что ж, Борису тоже есть, кого расспросить.
Дугин сбежал с крыльца и прямиком направился к однорукому нищему.
Он склонился перед сидящим калекой.
- Капитан Шведов!
Тот поднял голову, невидящим взглядом посмотрел куда-то сквозь человека, что потревожил его надмирное парение.
Дугин поводил пятерней перед лицом Тимофея Ильича:
- Капитан Шведов! Вы узнаете меня?
Тимофей Ильич встрепенулся, взор его сфокусировался на докучливом визави, лицо прояснилось улыбкой:
- Как не узнать, приятель. Узнал, узнал. Присаживайся. Где ж кепка твоя? Или коробка картонная. Куда милостыню собирать будешь, нищеброд Господень?
Дугин опустился на кирпичный фундамент ажурного чугунного забора. А Шведов всё насмешничал:
- Ну как, начал сказки читать? Или все небылицами кормишься?
- Сказки-то? Ну да, ну да. Очень меня одна сказка интересует. Называется «Мстители Верховного». Расскажите, Шведов.
- Отчего же не рассказать, коли тебе и вправду интересно. Только напомни, мил человек, о чем сказочка-то? Ну, хоть начало.
- Охотно. Жили были на свете Петр и Клавдия Мамонтовы. Порознь жили, далеко друг от друга, пока судьба в лице Насоновского спецотдела да областного КГБ не свела их вместе…
Тимофей Ильич выставил перед Борисом растопыренную левую пятерню, словно призывая того прерваться на секундочку. И задрав подбородок, звучно рыгнул.
- Извините, - сказал Шведов. – Дайте-ка сосредоточиться. Для начала ответьте-ка на вопрос: для чего лоботряс лбом тряс? А? Угадаете – будет вам сказка.
Борис не удивился этакой сентенции явно тронутого безумием человека, ответил со всей серьезностью:
- Он мух отгонял. Или – ворон, которые облепили его, пока он их считал.
- Точно. Отгоним-ка и мы этих самых ворон. Подождите немного.
Тимофей Ильич свесил голову к коленям, замотал давно не мытой головой:
- Зу-у-убрррр… Бррр… Бо-о-обррр…
Так, во всяком случае, послышалось Дугину. И - то ли зубр с бобром откликнулись на зов капитана Шведова, то ли что-то еще случилось, но Тимофей Ильич выпрямился, невидящим взглядом посмотрел перед собой.
- Все понятно, - сказал он с безысходностью. – Мою Нину зарезал на клеенчатом столе эскулап-недоучка. Во время родов. И мою Лиду убили, удавили прыгалками. И мой дом сгорел.   
И вслед за этими словами - вдруг, будто после возгласа «сезам», чугунно раздвинулись глухие печные заслонки, затворявшие сознание несчастного калеки. Его память.   
И Тимофей Ильич начал медленно говорить, лицо его от фразы к фразе становилось все более отрешенным от внешнего мира. Замерли раскрытые губы, из них в пробковый шлем потянулась вязкая, длинная слюна. Шведову казалось, что он обстоятельно, вслух повествует о давних событиях прошлого, но докучливый собеседник его, подождав какое-то время, поднялся и зашагал прочь. Шведов не обратил на это ни малейшего внимания. Он мысленно прокручивал возникшую перед его взором ленту черно-белого диафильма.
Неужели все эти кадры – часть его прожитой жизни? И если это действительно так, то почему он годами не вспоминал о той осени семьдесят девятого?..

                ***

Ноябрь 1979 года, Велегжа. Капитан Тимофей Шведов.
 
… и вошел в квартиру. Нина в махровом белом халатике чмокнула Шведова в щечку, повела в гостиную.
- Сюрприз! – игриво сказала юная лейтенантша.
И ткнула пальцем в клавишу кассетного магнитофона.
«Was she told when she was young that pain would lead to pleasure?*» - вопрошал Леннон. Шведов вслушался. Нет, это не он. Не Леннон. Это вообще не «Битлз». Кто-то очень похоже копирует ливерпульскую четверку…

*- «Может, в детстве ей говорили, что боль приведет к удовольствию?» - слова из песни “Girl”.

- Откуда эта дивная запись, Нина?
- Врага надо узнавать не только в лицо, Тимушка. Но и на слух.
- Эти парни из школьного ансамбля, которые поют… Они - те самые, что уже мертвы? Потому что – враги, разложенцы?..

                ***

… четыре черно-белые фотокарточки. Состав «Битлз» по одиночке. В диафильме возникает цвет, будто ретушь. Красным фломастером на горле Маккартни пририсована поперечная длинная рана, кровь заливает грудь. Снимок Леннона: правое стекло очков разбито, из глаза вытекает струя крови. Ринго Старр: на горле – красные детские прыгалки. Джордж Харрисон: напротив сердца, на груди – алое пятно.
Девичий вопль перекрывает плывущую музыку:
- Ты! Зачем ты копаешься в моих вещах?!
- Нина! Выходит, ты знала, как были убиты на лавочке в парке эти два паренька? И даже знаешь, как именно будут убиты двое оставшихся?..

…заставили меня, Тим! Грозили убить тебя, меня. Я никого сама не убивала, поверь! Да, познакомилась, бывала на их репетициях. Гуляла по очереди с каждым. В парке, на лавочке сидели. Потом я шла в бар за лимонадом, намекала, что нужно в туалет еще зайти. Чтоб за мной не увязался. И уже не возвращалась. Кто-то завершал весь тот кошмар за меня. Если я откажусь, они… Ты их не знаешь! Они на все способны и на все готовы!
- Нам надо бежать, Нина. Скрыться в Сочи среди отдыхающих. Пустые бланки паспортов у меня есть, надо только фамилию-имя-отчество вписать. Любые. И все прочее. Встретимся на перроне прямо перед отходом сочинского поезда… 
…Когда-нибудь, конечно, найдут и отправят «на консервацию»…
… черная «Победа» Мамонтовых! Да, это она. Он помнил номер. Они увозят Нину. Будут пытать, потом убьют.
Телефон-автомат работает!
- Капитан Шведов. Срочно. Изменившиеся обстоятельства. Сотрудник в опасности. Машину к вокзалу, двоих на подмогу… 
… как больно. Сколько можно колотить в эту дерматиновую обивку двери? Кулак заныл.
Шведов потряс пятерней, начал шлепать по дерматину тыльной стороной ладони. Тьфу ты, поранил кожу о торчащий гвоздик!
- Ломайте…
…сидит за пианино и играет «Наша родина, революция, ей единственной мы верны!» Это Клавдия поет, сидя рядом на табуретке.
- Прекратить! Где Нина?
«Наша родина, революция…»
Он сзади хватает Петра за волосы, бьет лицом о клавиши. «Гррроб!» - аккордом раздается в утробе пианино.
- Где ваша племянница Нина Серова?!
Еще удар лицом о клавиши, еще… Черно-желтая полоса слоновой кости окрашивается кровью. Громко кричит Клавдия Мамонтова, рывком вскакивает с табурета, впивается зубами в руку Шведова.
- А-а-а, ехидна!
Отшвыривает Клавдию в угол, тяжко подходит к ней и со всего…
… а вот и квартира Нины. Тут ничего не изменилось, только Нины в квартире нет. Может, она пошла к нему? У нее нет ключа. Сочинский поезд давно отбыл, на вокзале ей делать нечего.
Какой-то странный звук. Жужжание безжизненное: «жжжж». В сумраке гостиной плохо видно, торшер почти не дает света. Что-то движется по полу, натыкаясь на ножки стульев. Уткнется, погудит сердито, меняет направление. Вот бежит к нему! Удар по ноге.
Это синий заводной паровоз. Раньше его не было.
Тишина. Выдохся завод у игрушки.
Как саднит ладонь! Тыльная сторона пухнет от нестерпимого зуда, нарывает. Неслабо тяпнула его эта ядовитая ехидна!
Надо включить верхний свет, посмотреть. Ах вот оно что! Ты смотришь на меня, да? Смеешься? Каинова печать в виде сатанинской рожи. Хитросплетения набухших царапин. И что с этим делать?
А вот что. Есть резиновый жгут, от покойной матери Нины остался - вместе с прибором для измерения давления. Черный эбонитовый ящичек… А главное, главное! Недавно он купил Нине в подарок титановый топорик для разделки мяса. Вовремя, в самый раз купил.
Сейчас разделаем… Ся. Разделаемся навсегда с этой дьявольской хохочущей рожей на тыльной стороне ладони. Избавимся от каиновой печати. Стоп. Каинова печать – на лбу. А это что тогда? Печать Антихриста на правой руке. Вот что это…
… как режет запястье этот жгут. Не думал – не гадал, что так. Пахнет металлической гарью – пустая сковорода на плите уже чадит. Потертая разделочная доска, шершавая от ножей. Кисть отекает и немеет. Это хорошо. Не так больно будет. Славно, что левой рукой он обучен владеть не хуже правой. И глазомер отличный, не промахнется топориком – точно туда, между окончанием лучевых костей и основанием большого пальца. Раз, два, три… Чвак!.. Не до конца. Еще раз, приготовились…
… полить маслом, а то не отдерешь потом. «Тя-я-а!» - удовлетворенно вышкварчивает сковородное днище. Теперь можно сгрызть зубами узел жгута…
… он стоит на дальних путях, этот ветхозаветный паровоз. Шведову дано четкое указание: идти туда. Игрушка – это знак. Знак значит, что Нина там. Какую ей придумали казнь! Смерть под колесами паровоза. Который, ха-ха, обездвижен. До поры.
Шведов обнаруживает себя идущим по ночной Велегже и бестолково размахивающим руками. Губы шевелятся, помогая припомнить что-то важное. Да-да, очень и очень важно сейчас вспомнить про тот паровоз на дальних путях, что он такое, откуда…
Паровоз давно еще, в шестидесятые, переделали под дизель, но это не слишком-то продлило его трудовой стаж. Стоит себе, ждет отправки на слом. 
Однако журналиста он недавно зарезал. Переехал пополам. Парень снимал все подряд, кичился своими неожиданными кадрами. И придумал сделать снимок под названием «Последний кадр».  Лег ногами под передок паровоза, нацелил вверх объектив. А паровоз возьми да стронься с места. Нет бы дураку лежать смирнехонько, ведь тощий был. А он заметался…
… следствие. Кто-то сказал, что в кабину паровоза повадились забираться подростки. Слили дизтопливо из какого-нибудь «ЗиЛа» или «газона»? Этим оторвам только дай кого-нибудь перерезать колесами…
… у Нины тонкая талия. Поместится в сковороде поперечное сечение верхнего обрубка. И маслица побольше. Вот уж будет «тя-я-а!» Только бы ровненьким был срез, без лохмотьев. И все зарубцуется мгновенно, кровь не будет стекать на магнитофон…         
… ночная сырость. Шпалы. Гудки где-то рядом. Вот ты, убийца! Громадный черный лик паровоза смотрит осоловело, незряче. Влажный холод легированной стали остужает пылающий лоб.
Яркий свет сквозь сомкнутые веки! Это озарилась наверху кабина паровоза. И – лязг, содрогание железной туши.
Ослепленный Шведов с воем убегает по шпалам, спотыкается, падает. Звук шагов. Двое? Да, двое.
- Готов? – говорит один.
- А то, - отзывается другой. – Спеклась картофелина.
- Тогда – сразу в Никандрово?
- Да нет, сначала – на аттракцион. Для верности. Зря, что ли, готовили? Эта штука денег стоит. Заодно и испытаем.
И пинает форменным ботинком неподвижно лежащего и стонущего человека.
- Карета подана, Шведов.

                ***

Тимофей Ильич закрыл пересохший рот, отомкнул веки. Облизнулся.
- Вот такая сказочка, любезный.
Мотнул головой влево, вправо. Хм… Он один перед своим пробковым шлемом. Нет у его сказочки слушателей.

                Глава десятая

- Ни одной из мировых религий Бог не дает одержать решительную и бесповоротную победу над другими, - услышал Дугин тихие слова отца Варфоломея. – Значит, Богу это не нужно.
- Значит, Ветхий Завет – иудаизм, Новый Завет – христианство, а Третий, последний завет перед Концом Света? Что это? Господство ислама?
Борис не расслышал, что ответил на это монах.
- А что Ему, Богу, вообще от нас нужно? Зачем он создал весь этот мир? Что за прихоть Всевышнего? Что за развлечение – смотреть, как мы тут поедаем друг друга…
Дугин заглянул в правый придел – там, на предназначенной для гробов скамейке, чинно сидели иеромонах и спецагент Рая.
- Для чего так расплодилось человечество? – пытал монаха Виктор. – Ведь в преисподнюю все идут!
- Не все, - мягко возразил отец Варфоломей. – Вы вот, например, возьмите, да и не идите в преисподнюю. А насчет того, что, как вы сказали, род людской расплодился… Чем больше армия, тем больше в ней героев. Он, герой-то, может, один на миллион. Значит, чем больше этих самых миллионов на земле, тем больше число избранных. Ради их единичного, штучного производства и умножается население планеты. Ведь большинство, как сказано в Евангелии, возлюбили тьму и власть порока.   
- Можно к вам? – спросил Борис и, получив кивок настоятеля, уселся – подобно тому, как только что подсаживался к потерявшему рассудок Шведову.
Инок продолжал:
- Зачем весь мир вертится, спрашиваете вы? Ну что ж, извольте внимать.
Появилась пожилая псаломщица, встала перед ними к аналою и принялась бегло читать часы – значит, скоро и народ повалит, заполнится храм к поздней обедне.
- Бог – это Любовь, - заговорил отец Варфоломей. – Вселенская Любовь. Необъятная. А любовь не может быть направлена в пустоту, в никуда. Ей нужен объект, на который она будет изливаться. Этот объект – весь видимый нами мир, сотворенный Всевышним: живая и неживая материя, растения и твари разновеликие, люди со своими судьбами и характерами. Мир создан для приложения к нему Любви Господней.
- Это замысел Бога. Его смысл. А смысл нашей жизни в чем? – не удержался от вопроса Борис.
- Единственный и неизменный смысл жизни любого человека – просто принимать Божественную Любовь. И всё. Но принимать осознанно, понимая, откуда исходит этот свет и тепло любви. Благодарно принимать.
- И отдавать частицы этой любви своим ближним, - уточнил Дугин.
- Ну-у, эка вы хватили! – улыбнулся щербатым ртом черноризец. – Сеять любовь вокруг себя – это уже святость, брат. А святость невозможно заработать или заслужить подвигами, ее можно только получить в дар. Она либо есть, либо ее нет, и нам не стоит об этом сильно размышлять. Зная немощь нашу, Бог от нас святости не требует. Достаточно принимать Его любовь и осознанно благодарить. Видите ли, принимать божественную любовь - уже подвиг. Точнее – сдвиг, слово родственное подвигу. Благодатный сдвиг сознания нашего. Попробуйте! Для начала я вам, хм, упражненьице несложное подскажу… Вы же привычны ко всяким психологическим разгрузкам, сеансам медитации – как и я в прошлом, кстати.
Помолчал, словно припоминая что-то.
- Итак. Встаньте лицом… неважно, куда. Подымите голову, закройте глаза, чуть согните локти и раскройте ладони. И вбирайте, впитывайте в себя любовь, незримо исходящую от Бога. Потом произнесите – мысленно или вслух: «Бог милостив, спасибо Тебе, Господи, за все!»
- Мы должны благодарить Иисуса Христа? – уточнил Дугин.
- Мы – да, конечно. Мусульмане – Аллаха, иудеи – насколько я понимаю, Яхве… Как родители научили. Деды и прадеды. Человеческая вера направлена не только в настоящее и будущее, но и в прошлое. Надо чтить поколения наших отцов и матерей, воспитанных в той или иной религии. Наши праотцы были православными, вот мы и чтим свою веру.
- Вообще-то, праотцы наших праотцов были язычниками, в Перуна, Сварога и Стрибога верили, - возразил Крайнов. – Женщины – богине Мокоши молились.
- Конечно. И языческие верования тоже достойны уважения и почитания со стороны своих поклонников, - ответил отец Варфоломей.
И сказал загадочно:
- Имена Сущности и суть Сущности – не одно и то же. Имен у Сущности много, а суть – одна.
«Что-то подобное я слышал недавно, когда согласился возглавить «три семерки»», - отметил Дугин.
 - Закон любви – один для всех, - светло и печально сказал инок. - Если бы все люди планеты разом осознали, что Божественная Любовь – одна на всех, то как бы стали мы добрее друг к другу, какую потребность прощать мы почувствовали бы.
- Так, - шлепнул себя по коленкам Виктор. – По-вашему выходит, что если проделать все вышеописанное – ну, встать с обращенными к Богу лицом и руками - то путь на небеса открыт? А если жизнь уже прожита, и наполнена она была безбожными деяниями, сексом то с одной, то с другой женщиной, ложью, неверием, трусостью и малодушием? Жестокостью и даже убийствами? Алчностью и завистью? Что же получается, это вот все можно так просто обнулить?
- Понимаю вас. Ответ – можно. И подтверждение моим словам – притча, которую рассказывает в Евангелии Спаситель. Это притча о работниках. Один пришел наниматься к хозяину на пахоту ранним утром, трудился в поте лица весь день и получил обещанный динарий. Другой пришел в полдень, потрудился до заката и получил в награду тот же динарий. Третий пришел только вечером, пахал совсем немного и, опять же, получил в награду динарий. А четвертый пришел в одиннадцатом часу – по древнееврейскому отсчету времени, это уже когда солнце садится за горизонт. Этот четвертый не трудился вообще, но и он получил в награду динарий. Только за то, что пришел. Успел объявить о своей готовности работать Господу. И получил Божье воздаяние наравне с тем, кто пахал весь день без отдыха. Это непросто понять, но в этом – правда Божьей Любви. Бог не спрашивает человека, пришедшего в одиннадцатый час, чем он занимался весь минувший день: может, бездельничал или обижал кого-то, может – воровал или лгал, может, бил детей и пьянствовал. Нет, не требует Бог ответа. Пришел – значит, пришел. Такой, какой есть.
Отец Варфоломей улыбнулся ободряюще:
- Ну так как, друзья, хотите успеть к одиннадцатому часу и получить награду вечную? Тогда бросайте все ваши суетные дела, повернитесь лицом к Создателю и примите Его любовь с благодарностью.
- А жизнь прожитая? Она, выходит, совсем ничего не значит? – стоял на своем Крайнов. – Она что, задним числом преобразится в нечто лучшее, если я под конец возьму да опомнюсь? Не может так быть! Нельзя переменить или отменить прошлое, оно было!
- Вот и не надо пытаться изменить прожитую жизнь, взять реванш, что-то там искупить. Какая была у вас жизнь, такая и была, - успокаивал разошедшегося Виктора отец Варфоломей. - И не так уж ваша видимая жизнь ценна в глазах Господа, поверьте. Значение имеет только приход человека к восприятию любви – пусть даже в одиннадцатый час. Не стоит нам, как учат некоторые, и менять свое отношение к прожитой жизни – дескать, убеди себя, что всегда поступал правильно, и обретешь душевный покой. Может, и обретешь, да только будет такая безмятежность самообманом. А вы примете прожитую жизнь, как есть. Что было, то было, включая даже преступления, даже кровопролитие и предательство. Есть для всех одиннадцатый час, который все покроет. Если итог жизни правильный, значит, и вся прожитая жизнь, включая все ее мерзости, была правильной.
- Понятно. Конец – делу венец, - вздохнул Борис. – А у кого венец, тот и царствует над своей жизнью, побеждает свое прошлое.
Перед ними уже плотными рядами стояли прихожане, кое-кто недоуменно оглядывался на священника, сидевшего и говорившего с двумя мужчинами, вместо того, чтобы начинать богослужение.
Отец Варфоломей поднялся:
- Ну, мне пора возглашать. Помогай вам Бог, друзья мои!
 
                ***

Они вышли из церкви в легком полузабытьи, даже не перекрестившись напоследок, у крыльца. Шведов на приступке ограды что-то мычал – может, напевал, может – молился или ругался.
Дугин сел за руль, Виктор молча плюхнулся рядом.
Когда авто свернуло в сторону набережной, где друзьям предстояло подыскивать плавсредство для путешествия в Никандрово (иначе как туда попадешь, без дороги-то?), Борис внезапно остановил машину, выключил двигатель. Стало тихо, только курица квохтала где-то поблизости.
- Ты чего? – толкнул его локтем Виктор.
- Тссс, - свистящим шепотом выдохнул Борис. – Чу-уешь?
Это короткое слово прозвучал загробно, протяжно.
Крайнов напряженно вглядывался в лицо Дугина, словно отыскивая на нем признаки безумия.
- Они за-амерли, жду-ут, - тихо провыл Борис и приложил палец к губам.
- Боря, не пугай меня, прошу, - взмолился Крайнов. – Кто ждет?
- Те, кто слева, и те, кто справа*.

*- согласно народным поверьям, по левую руку от человека находится бес-искуситель, по правую – Ангел Хранитель.
 
- Чего они ждут, Боря? – ныл в страхе за друга Крайнов. - Ты что, голоса начал слышать?
- Не, они тихонечко ждут, молча. Ждут, какое решение мы примем.
И сурово, угрожающе вопросил:
- Так куда мы дальше? Налево? Или все-таки направо?
- Нам прямо, Боря, - ласково молвил Крайнов, делая вид, что принимает правила игры. – Набережная – прямо по курсу, старичок.
И выпрямленной ладонью повел в сторону лобового стекла.
- Значит, так и будем подчиняться заложенной в нас программе? Так? Не бросим все, не обратимся лицом к Божественной Любви?
- Ууууф, - тоненько протянул Виктор, закатив глаза. – Хватит на нас с тобой этой любви, Боря. Она же безгранична. И во времени, и в пространстве. Успеем, Боря. Мы всю жизнь прожили, больше века на двоих, и никогда Бога ни за что не благодарили толком. Так, вскользь, бывало, кинем: «Слава Те Господи», и все на этом. И живы до сих, Боря. Слава Богу. Нет, ты только не подумай, я понимаю, что все, о чем нам сказал сейчас монах – дело в высшей степени серьезное… 
- Я – благодарил, причем осознанно, - сказал Борис, не дослушав.
И тут же поправился:
- Хотя, если честно, слишком уж осознанно. Вплоть до корыстного торга.
- Это как?
- Так. Вот, мол, Господи, виждь, как благодарю я Тебя за все милости Твои богатые. А человеку благодарному можно и еще немножко милостей отвесить. А лучше – много… 
У Виктора отлегло от сердца: голос друга стал рассудительным, без предсмертных подвываний. А Борис думал про себя: «Успеем ли к одиннадцатому часу? Можно и не успеть, далеко не все успевают. Прилетит кусочек свинца в латунной оболочке…»
…Ох, вроде и всё сказал отец Варфоломей, да одного не сказал. Что схема обретения вожделенного динария в одиннадцатый час работает лишь в том случае, когда час этот – последний в твоем земном бытии.
Иначе, взяв награду и отошедши восвояси, на круги свои прежние, адовые, и продолжая тянуть лямку жизни, в которой все опять пойдет своим чередом, обнулить можно вовсе не длинный перечень своих преступлений, а полученный динарий.
А уж коли решил отныне и навсегда предать себя в руки Божественной Любви, то изволь назавтра, чуть свет, идти на пашню в числе самых ранних наемников. И становится полученный накануне динарий уже не наградой, а всего лишь авансом, а вчерашний час одиннадцатый – сегодняшним первым часом.
И еще… Не дал совета черноризец, как же все-таки человеку на склоне лет, исполненных всяческой мерзости, исхитриться подвести свой смертный час точнехонько к моменту получения своего динария в часу одиннадцатом? Как подгадать?
Никак не подгадаешь.

                ***
      
- Мы, вообще-то, едем в Никандровский дурдом, чтобы серийных убийц арестовать, - втолковывал Дугину, будто ребенку, его напарник. – Ты забыл? У нас, напоминаю, есть миссия. Выполним – и с легкой душой отойдем от дел, будем на пенсии Бога благодарить, в любви Его купаться. Обещаю. Ну их, как ты говоришь, к пешему, эти звания, ранги, статусы. Надоело, честно. Однако операция «Соломон»… Ты понимаешь, что, возможно, не без воли Создателя мы вышли на эту закрытую от глаз людских стройку, на эти странные убийства в парке?
Дугин встряхнулся, взял себя в руки. Да, нельзя раскисать, надо делать дело. Дело, дело…
- Сколько же сейчас лет супругам Мамонтовым? – вслух рассуждал майор Дугин. – Я так понимаю, что свидетельства об их смерти, которые в дело подшиты – липовые… Как и многое другое. Та-ак… Клавдия Безухина, как сейчас помню, тридцать седьмого года рождения. Ну, Петр, допустим, ее постарше. Короче, им около восьмидесяти, получается.
- Вполне подходящий возраст, чтобы выстрелить в сердце или перерезать горло очередной сакральной жертве, - сказал Виктор. – Вспомни старика на фотографии из города Сен-Пьер! Там чуть ли не столетний сатанист девчонку режет.
И Дугин не смог определить по голосу друга, шутит он или говорит серьезно.
Хм, восемьдесят лет… Майору Дугину на его веку встречались убийцы и постарше. Да и Крайнову тоже. И умирать эти душегубы преклонного возраста вовсе не собирались, напротив, были уверены, что их минует чаша сия. Боролись на суде за свою жизнь изо всех сил.
- А этому мифическому генералу Колибабе, если, конечно, он до сих пор томится в спецкамере Никандровской психушки, ему-то сейчас сколько может быть? Как думаешь, Вик?
- Ну… Тоже не больше восьмидесяти. Хотя нет, может, и за восемьдесят перевалило. Если мы его оттуда вытащим, то старик еще вполне успеет насладиться вольной волей. А заодно и рассказать что-нибудь путное.
Дугин помолчал, потом тихо спросил:
- А смысл, Витя?
- Ты имеешь в виду тот смысл, о котором говорил отец Варфоломей?
- Да.
- Так послушай меня, старина… Похоже, наш полет на планере – это не просто перемещение на некую геометрическую высоту в трехмерном пространстве. Это иное. Это знак, откровение. Вспомни-ка, что мы видели сверху, во время полета? И в какой последовательности.
Дугин стал припоминать:
- Сначала – стройплощадку Храма Соломона, где в основании фундамента четко видны шестигранник, окружность и треугольник.
- Верно. А потом… Потом мы увидели Никандровскую спецбольницу на берегу реки Пушта. Потом – озеро Ноль с завихряющимся вокруг него ручьем, который вытекает из озера и снова впадает в озеро. Такая вот очередность. И мы должны пройти ее от начала до конца, чтобы завершить начатое. Итак: стройплощадка – дурдом – лесное озеро. Это триединство, Боря. Замкнутое. Храм Соломона – Ветхий Завет. Мертвый камень фундамента. Дурдом – тот завет, та реальность, в которой мы живем. То есть – искаженный людьми Новый Завет. И, наконец, озеро, вечное движение ручья вокруг бесконечности Нуля – то, что всех нас ожидает. Апокалипсис. Третий Завет. Круг замкнулся, как ручей. И нам предстоит по этому кругу пройти. Иначе вся наша миссия – бессмысленна. 

                Глава одиннадцатая

Самые бескорыстные люди на свете – это пакостники. Все, абсолютно все прочие человеческие особи, сознательно или бессознательно, ищут свою выгоду. Даже в аскетических деяниях религиозных подвижников можно при желании углядеть некую корысть: мол, подвергают себя чудовищным лишениям ради Божьего воздаяния, ради небесных благ.
И только пакостники совершенно бескорыстны по своей сути. Им ничего не надо, они готовы творить подлянки просто так, безвозмездно. И даже в ущерб самим себе.
Заведующий криминалистической лабораторией Велегжанского ГУВД Лёня Чижиков с годами стал вполне законченным пакостником. Этаким вредителем-бессребреником.
Чижиков, по его глубокому убеждению, с детства был обречен на жалкое существование: с такой фамилией никто, нигде и никогда не воспринимал его всерьез. Ни в школе, ни в химико-технологическом институте, ни в лаборатории секретного «ящика», где в советское время разрабатывали боевые отравляющие вещества. И это - несмотря на то, что специалист он был от Бога.
Чижиков смирился со своей неприметной судьбой. Видно, так ему на роду написано. Фамилия такая. Хотя… Вот стал ведь деревенский паренек Чичков знаменитым детским композитором. Впрочем, Чичков – это все-таки не Чижиков, а музыка – это вам, господа-товарищи, не постыдная стезя химика-отравителя.
Но вот наступила эпоха разоружения, и чижиковский закрытый «ящик» закрыли по-настоящему. С тех пор началось вялотекущее сползание Лёни Чижикова в трясину общественного презрения.
Безбрежное море водки уносило бывшего химика в свою кромешную пучину. Однако по-настоящему пить он начал после того, как в середине 90-х к нему на квартиру заявился юркий господинчик с ящиком отборного виски.
–;Это задаток, аванс, – коротко пояснил визитер.
–;А что делать-то надо? – облизнул губы Чижиков.
–;Пить, что ж еще, - удивился посланец долгожданного «Похмел Иваныча».
–;А…
–;Потом узнаете. Когда аванс оприходуете. Закуска нужна?..
Дюжины литровых бутылок «Белой лошади» не хватило и на полмесяца, хотя Лёня ровным счетом никого на халяву не поил. В одну харю все выбухал.
Тот же юркий господинчик снова принес вискарь, терпеливо дождался, когда Лёня освежится, заговорил по-деловому.
В общем, Чижикову снова предстояла научная деятельность. Правда, заказ был одноразовым: воссоздать в количестве 20 граммов свою последнюю разработку – яд, который до сих пор не значился ни в одном реестре и, соответственно, антидота, то бишь противоядия, не имел. Способ применения этой смертоносной отравы был весьма хитроумен: порошок помещали в телефонную трубку, и в течение суток все, кто имел несчастье в эту трубку говорить, отходили в мир иной.
–;Дайте список ингредиентов, реагентов и всего прочего, что вам понадобится, – вежливо протянул ему лист бумаги неведомый заказчик. – Мы вам все доставим на дом.
Заказ Лёня исполнил чин чинарем, получил деньжат, еще два ящика виски и постарался не думать о том, для кого же предназначалось изготовленное им угощение. Но не дали ему забыться в ласковом хмелю, не спасли от горьких дум лошадиные дозы «Белой лошади». Беда в том, что телевизор у Лени вообще никогда не выключался – то есть выключался-то Лёня, а телевизор – нет.
Спустя неделю по всем каналам вовсю комментировали внезапную смерть известного политика-воротилы и его красавицы-секретарши. Смерть без каких-либо признаков криминала…
Тут-то и перешел Чижиков черту, отделяющую пьянство от алкоголизма. Было томительно жаль секретаршу, фотографию которой то и дело демонстрировали по ТВ.
Казалось, все в этом мире стало для Чижикова безразлично. Но это, как выяснилось, было не так. С тех самых пор Лёню переполняла ненависть – тяжкая, лютая. И объектом столь сильного чувства был весь этот трезвый, холодный мир. Почему? А вот почему.
Потому что истина – самая дорогая стриптизерша. Просто так, за мелкую подачку, не обнажается. Ее надо очень долго, мучительно, а то и униженно, упрашивать. И платить, платить…
А потом, натерпевшись и заплатив по самому высокому тарифу, ужаснуться: до чего же неприглядна и мосласта не прикрытая одеждами истина! Да еще и смеется, бестия, над тобой: дескать, ты же хотел увидеть меня голой, так получай! Любуйся!
Истина, открывшаяся Лёне Чижикову, была худосочна и больна желтухой. И еще она была стара. Стара как мир. «Жизнь прожита впустую», – вот что говорил ее беспощадный взгляд.
Нечего и говорить, что от одного этого взгляда тянуло Чижикова напиться, чтоб забыться.

                ***

Однажды его разбудило апрельское солнце, похмелье – надо же! – было не столь мучительным, а в карманах за день вчерашних сборов «по рублику» образовалась мелочь, достаточная для покупки баллона пива. Лёня вышел на воздух, сделал несколько шагов и зажмурился, подставив солнцу изможденный свой лик. Хорошо!
Руки Чижикова непроизвольно согнулись в локтях, он раскрыл свои заскорузлые ладони навстречу живительному, ласковому теплу, стал вбирать в себя неизведанную доселе благодать. И тут что-то прохладное, гладкое, увесистое легло в его пятерню. Лёня встрепенулся, глянул – крашеное луковой кожурой яичко. Пасхальное. Так сегодня, выходит, Пасха! Вспомнилось детство, бабушкины предпасхальнные хлопоты…
Оглянулся.
Какая-то согбенная старуха ковыляла прочь от облагодетельствованного ею пропойцы. «Из церкви вышла только что, видать», - сообразил Чижиков. Сама церковь стояла рядом, туточки. И Лёня, повинуясь выступившим на солнце слезам, пошел прямо в таинственный сумрак, с колыхающимися огоньками красных пасхальных свечек, с вереницами пышных цветочных ваз, темными абрисами икон, грозными и торжественными рипидами да хоругвями…
Толстый священник вопросительно, ласково смотрел на Чижикова, церковь была почти пуста.
- Исповедоваться? – спросил батюшка, и Лёня почему-то кивнул.   
Священник, привыкший к тому, что почти никто в своих грехах на исповеди не кается, а лишь произносит ничего не значащую дежурную фразу: «Грешен, батюшка», да и ныряет под епитрахиль – так вот, пастырь этот был явно удивлен и раздосадован, когда Чижиков, уткнув глаза в напрестольный крест и Евангелие, начал говорить.
Он рассказал все – во всяком случае, так ему представлялось. Священник слушал и суровел, досада на словоохотливого грешника сменялась негодованием. Осуждением даже – явственным, без подмеса.
Наконец Леня замолчал, глядя вопросительно – что дальше? Заговорил священник – старался не выдать свою неприязнь:
–;Почитайте Евангелие. Там есть эпизод. Бесы просили Христа: если прогонишь нас, то пошли нас в свиней. А паслось рядом стадо свиное. И послал Христос бесов в свиней. И бросилось все стадо с крутизны в пучину морскую и погибло… Вот так-то, брат.
–;Я – свинья? – спросил Чижиков.
–;Свинья, – кротко согласился батюшка. – Натуральная свинья. Вы поймите, о чем говорит Евангелие… Очень сподручно бесам в свиней входить. И весьма удобопреклонны свиньи в бездну бросаться. И погибать…
Он, конечно, отпустил Чижикову грехи. Сказал заученные слова, какие следует. Обязан был, только и всего. А будь его воля – кто знает, кто знает…
Лёня понуро ушел куда глаза глядят. А глядели они на ближний гастроном.
Потом Чижиков не раз проходил мимо церкви, косил глазом: не зайти ли? «Да куда уж мне, со свиным-то рылом», – вскипала в нем обида на священника. А зайти порой хотелось…
Нет, не отпущены ему грехи – это Лёня ощущал, как тупую занозу. Так только, формальность батюшкой соблюдена. Не сложил с себя раб Божий Чижиков тяжкий груз прошлого. При нем все осталось, «здеся».
Но следующим утром, таким же свежим и солнечным, как пасхальное, проснулся Лёня с какой-то странной решимостью, и не его это была решимость, а какая-то посторонняя, Бог знает, чья. Он долго пялился на солнечный зайчик, дрожавший в невесть откуда взявшихся полбутылки водки… И вдруг со всей непреложностью осознал: всё. Пить он больше не будет. Ничего, никогда и нисколько.
И – как отрезало (так Чижиков говорил при случайных встречах своим недавним собутыльникам, кайфуя под их злобные, завистливые взгляды). Он быстро нашел работу – устроился экспертом-криминалистом в лабораторию ГУВД, и скоро стал ее заведующим. Ибо других сотрудников на тот момент не было: единственная лаборантка ушла в декрет, а замену ей подыскать (без ущерба для качества экспертиз) было крайне сложно. И Лёня царил «сам-с-усам» в тихой, пропитанной химикатами комнате с колбами и ретортами, дивными, полузабытыми химиком-отравителем микроскопами и строгими стеклянными шкафами с образцами человеческой плоти, препаратами и резиновыми перчатками.
Трезвый Лёня сделал открытие: оказывается, если не пить, то даже не слишком большого оклада хватает на все про все! Пару лет назад, весной, Чижиков купил (по цене четырех ящиков водки, владелец просил пять, но один ящик удалось скостить) старый катер советского производства, Костромского завода. То был старый речной трудяга, длина – десять метров, стеклянная рубка, движок – двести семьдесят пять лошадей… Да еще и две скамьи вдоль бортов, поелику когда-то, задолго до Лёниного рожденья, было данное плавсредство пассажирским.
И непонятно было поначалу, хороша ли совершенная сделка, ибо катер годами валялся брюхом на пологом бережку, песок сквозь дыры в днище забивался в трюм… Двигатель с прогнившими патрубками вообще никуда не годился, борта просили покраски.
Но нашлись среди многочисленного племени выпивох-попрошаек и механики, и жестянщики, и просто годящиеся «на все-про-все» работяги. К осени катер приведен был в состояние сносное, опять стал действующим плавсредством.
  И, казалось бы, вот она, жизнь созерцательная, мирная, счастливая! Перебирай себе время от времени потроха речного ветерана, уди рыбку, а не то так и подругу заведи, или собаку-кошку, благо есть, на чем их покатать с ветерком по воде. Но нет, не тут-то было. То есть, конечно, жизнь переменилась и рыбка удилась, но… С наступлением вечной и безысходной трезвости обнаружилось, вернее – прорвалось с новой силой укоренившееся с детства стремление Лёни Чижикова крупно и мелко пакостить, гадить кому ни попадя и при этом посмеиваться над согражданами втихомолку.
Пакостил он нечасто, зато уж – с оттяжечкой, ото всей души. И ежели кому либо взбрело бы вдруг в голову подговорить Леню на совместную подлянку – не важно, какую – то Леня откликнулся бы на этот родной его сердцу призыв со всем своим расположением. То бишь - рад стараться, завсегда пожалуйста!
А ведь с виду-то был он мужичок располагающий к себе, прямо-таки рубаха-парень. Свой в доску – и со знакомыми, и с первым встречным.

                ***
 
Лёня Чижиков вытирал куском ветоши испачканные мазутом руки и снисходительно поглядывал, как прямехонько к нему, то есть к металлическому причалу с пришвартованным Лёниным катером, направляются два господинчика, выпроставшиеся из дорогой иномарки. Один из них (Крайнов) на ходу расстегивал свой плащ, являя белу свету пластиковую рукоятку «глока». Чижиков осклабился, наметанным глазом сразу же отделив визитеров от бандитского сословия: свои, точно – свои, только не догадываются покамест, что Лёня – тоже свой.
Дугин озирался по сторонам: давненько не был он на пристани, как здесь все изменилось! Широка в этом месте Супонь, судоходна. Возле берега – дощатый сарай с пилорамой, визжит циркулярка, вгрызаясь в сосновую твердь. В широком проеме сарая видны желтеющие штабеля бруса, свежий спил пахнет кислым ржаным хлебом… А вот и кругляк свален возле воды, знать, на днях сгрузили с баржи-лесовоза.
- На ходу? – весело спросил Чижикова Крайнов, указуя взглядом на приземистый костромской катерок.
- Ну, - отвечал Чижиков односложно.
- Так мы возьмем покататься, мужик? Как тебя? – подмигнул дружески спецагент Рая, нарочито демонстрируя при этом свою подплечную кобуру.
- Далёко собрались-то? Надолго? – ничуть не испугавшись, спросил Лёня.
- Ну… Часиков на пять-шесть. Километров двадцать отсюда. Хватит горючки?
- Залито под завязку, - покивал Чижиков.
- Сколько тебе денег-то дать за аренду этой посудины? – продолжал потешаться Виктор.
- Нисколько, - в тон ему ответил Лёня. – Свои же, как-никак… ГУВД, старший лаборант Чижиков.
- Надо же! Ну, спасибо, браток. Мы – Следственный комитет. Ты пойми, нам по служебной надобности, не девок возить туда-сюда.
- Да понимаю я все, не парьтесь. Сами-то управитесь с рулем да рычагами? Я уж вижу, что лишний в вашем турне.
- Управимся, не дрейфь. В целости твою посудину к вечеру доставим. Слышь, Боря, какого нам славного кореша Бог послал! Кидай сходни, мистер Чижиков, сколько нам еще тут стоять по колено в опилках?
И вправду: ботинки Дугина и Крайнова приятно пружинили на устлавших берег опилках вперемешку с мелкой, годами слежавшейся щепой.
«Еще Бог ли вам меня послал, - мстительно думал Чижиков. – Посудина, мля! Пижоны».
- Щас поедете, - пообещал Лёня. – Только подправлю кое-что… Не поспел к вашему приходу.
Чижиков нырнул в отсек, поколдовал там немного.
- Загружайтесь, коллеги!
Крайнов протиснулся в рубку с таким видом, будто он всю жизнь ходил по реке на таком вот раритетном корыте. Быстренько разобрался с рычажками да нехитрой приборной панелью, запустил движок. Борис, приветливо улыбаясь, смотрел на Чижикова, махавшего им с берега рукой, и глаза Дугина посылали доброму малому свет Божественной Любви. 
- Туда-то, может, и доплывете, - бормотал Лёня сквозь застывшую ответную улыбку. – А вот обратно…
С чего это вдруг Чижиков так разобиделся на простецкое слово «посудина», коим с незапамятных времен моряки да речники ласково именуют абсолютно любой корабль? Родственные же понятия – судно, посудина… Что покоробило Чижикова?
А ничего. Просто не любил он этаких господ, хозяев жизни, каковыми предстали перед ним «следкомовцы». И тем слаще млело у него внизу живота предвкушением изрядных мытарств, которые были гарантированы Дугину и Крайнову нехитрой Лёниной подлянкой.

                Глава двенадцатая
       
Шли против течения, навстречу синеющим хвойным лесам и березово-осиновым перелескам. И через три с лишним часа благополучно причалили к полусгнившим мосткам, предназначенным, конечно же, не для швартовки плавсредств, а для удобства стирки и полоскания больничного белья.   
Дугин и Крайнов нарочито громко топали ботинками по вонючему, липкому линолеуму, вдоль темного коридора Никандровской больницы, распугивая встречных божьих людей. Убогие шарахались от двух спецагентов, как тени от лучей автомобильных фар.
Потревоженная звуками властных шагов, оживала спепсихушка. Вот в конце коридора распахнулась дверь, и при свете, падающем из проема, Дугин и Крайнов узрели девушку в белом халате. Она была гравюрно, как-то даже неестественно красива.
- Вы куда? Вам кого? – бессвязно лепетала составленная из идеальных компонентов медсестра.
А голос какой-то странный, неженский. Курит, что ли? И много курит.
Виктор продекламировал нахально:
- Что делаешь здесь ты, восьмое чудо света? Н-да-с, только что сочинил, специально для вас, прелестница.
И скорбно замолчал, пригорюнился.
Виктор слышал, конечно, о всевозможных растратах: финансовых, производственных, о растратах образования, интеллекта… Но теперь он знал, что в российской глубинке существует еще и такое явление, как растрата красоты. Вот она, перед ним, эта безбожная, беззаконная растрата. Что делает здесь эта штучная девушка, чье место возле шаха или топового футболиста? На худой конец – всемирно известного художника… Почему лишает мир лицезрения самой себя, обладания собой?
И Виктор зычно крякнул, прочищая горло от «елея».
- Главврача нам подай сюда, - совсем другим голосом, и вовсе уж не деликатно, рубанул капитан. – Работает спецотдел!
И вдруг шромко добавил:
- Пароль – «Мстители Верховного»!
Борис аж дернулся. «Зачем он сказал – спецотдел? Почему не Следственный комитет?»
Из кабинета, откуда только что вышла медсестра, тут же раздался каркающий старческий голос:
- А, так вы живы еще, стервецы! И даже работаете! Ну входите, дайте на вас поглядеть. Падальщики.
Друзья переглянулись, не зная, смеяться им от такого изъявления радушия или призадуматься.
Платон Антонович восседал в своем кресле, катая пальцами по столу отточенный карандаш.
- Агент спецотдела Дугин, а это - агент Крайнов, - отрывисто представился Борис и сунулся было в карман за подлинным удостоверением, светить которое можно было только в самом крайнем случае.
Но сейчас как раз и был именно такой случай – не отыгрывать же назад, не дезавуировать же Виктора с его оплошностью.
- Верю, верю, - в голосе главврача послышались угрожающие нотки. – А если я прикажу санитарам вас вышвырнуть вон? Здесь, голубчики, моя власть!
- А мы перестреляем ваших санитаров, - пообещал Крайнов.
- Перестань, Витя, джиу-джитсу вполне достаточно, - примирительно сказал Борис.
И продолжал, обращаясь к главврвчу:
- Вы же, судя по тому, как обрадовались нашему появлению, осведомлены, что такое спецотдел. Мы над законом. Здесь ваша власть, говорите вы? Все верно, однако – ровно до тех пор, пока нас нет поблизости. А как только мы появляемся, то уже начинается наша власть. Повсеместно.
- Ну, это вряд ли, - усмехнулся Платон Антоныч. – Что вы хотите от меня, граждане властители?
Дугин решил взять этого сморчка в белом халате «на арапа»:
- Нам известно, что вы незаконно удерживаете в вашей психиатрической лечебнице отставного генерал-майора Колибабу. Мы должны…
Лицо хозяина кабинета стремительно побагровело, он привскочил из кресла, разбрызгивая слюну:
- Шантрррапа! Распустились!
Борис и Виктор могли только подивиться столь разительным переменам в облике и поведении мозгоправа, показавшегося им поначалу вполне вменяемым и даже, несмотря на его реплики, интеллигентным человеком. Хотя, наверное, встретить такого в провинциальном, глухом дурдоме… Ну, в общем, сложновато.
- Отставного Колибабу вам подавай, да? – визжал главврач. – Он перед вами! Я – генерал-майор государственной безопасности СССР Платон Колибаба! И я никакой вам не отставной!
Платон Антонович протестующее махал руками перед лицами спецагентов, его душил кашель.
- Да успокойтесь вы, товарищ генерал, - добродушно сказал Дугин. – Нет уже давно никакого КГБ, и Советского Союза тоже нет.
- Молча-ать! Какой-то майоришка будет меня геополитике учить! Смир-рна!
И рухнул в кресло, нашаривая рукой застежку воротника.
Генерал был в отчаяньи. Пришли враги, а он не в силах дать им отпор… То, что это именно враги, Платон Антонович понял сразу, как только услышал их тяжкую поступь в коридоре. Они нагрянули сюда не за тем, чтобы вновь призвать его в строй, а чтобы раздавить, добить его и то, что не успели добить тогда, в девяностые...
Его, Колибабу, самого молодого генерал-майора КГБ, отправили заведовать Никандровской психушкой только потому, что в какой-то момент – да-да, в злосчастном 1979-м! – он неожиданно для всех оказался по званию выше, чем начальник Велегжанского областного УКГБ полковник Зверев! Возревновал полковник, обзавидовался… Озверел.
А потом про Колибабу забыли на долгие годы!   
Конечно, назначение Платона Антоновича главврачом Никандровской специальной психиатрической больницы вслух именовали временным, так сказать, ситуационным. Даже намекали, что это нечто вроде курсов повышения квалификации. Ведь Платон Антонович долгое время разрабатывал методы медикаментозного и немедикаментозного воздействия на психику человека. Так что… В дурдоме, дескать, хватает подопытной биомассы.
И он остался здесь навсегда.
Только… Хе-хе. Это им только так кажется, что они списали Платона Колибабу.
Он был в свое время самым молодым генералом КГБ, а теперь он – самый старый из тех, кто остается в строю.
Он продолжает исполнять свой долг перед Родиной. Его Родиной. И перед миллионами таких, как он.

                ***
 
Из розового марева до Платона Антоновича донесся голос спецагента Дугина:
- У вас находятся двое опасных преступников – серийные убийцы Петр и Клавдия Мамонтовы. При вашем непосредственном попустительстве они совершили несколько тяжких преступлений в восемьдесят седьмом году – это были четыре зверских убийства кооператоров. Практически доказано, что за последнее время, то есть в течение нынешнего месяца, Мамонтовы совершили еще несколько убийств. Ими были убиты с особой жестокостью несколько молодых людей, парней и девушек. Степень вашего участия в этих преступлениях предстоит установить.
Генерал усилием воли отогнал надвигающийся приступ, выпрямился в кресле.
- Вы знаете, милостивые государи, я настолько вас презираю, что позволю себе кое-что вам объяснить. И прояснить. Вы, воля ваша, что-то напутали. Супруги Мамонтовы были доставлены сюда в семьдесят девятом, они возглавляли тогда секту «Мстители Верховного». Убили двух парней, косивших под битлов. Ну, казнили их, можно сказать. Как проводников прозападной идеологии в нашем городе. Как разложенцев. А к убийствам восемьдесят седьмого года, равно как и к упомянутым вами недавним убийствам, о которых мне ничего не известно, Петр и Клавдия ни малейшего отношения не имеют. Также – и ваш покорный слуга. Хотя, какой я вам слуга! Никогда Колибаба не будет вам служить, прихвостни мирового заговора империалистов!
В кабинет с обеспокоенным видом заглянула медсестра, убедилась, что с начальником все более-менее в порядке, закрыла дверь.   
Виктору это появление девушки показалось достаточным поводом, чтобы резко сменить тему – это был его излюбленный прием при допросах.
- Что здесь делает эта юная особа? – спросил он. – Она, как я понимаю, тоже здесь не по своей воле? Верно?
- Анна? – переспросил Платон Антонович, успокаиваясь (прием Виктора подействовал, и теперь «клиента» можно было постепенно дожимать). – Она – медсестра, впрочем, внештатная. Государственного медицинского образования у нее нет. Я лично обучал ее всем навыкам младшего медперсонала. А потом присвоил ей квалификацию. Имею право, между прочим. Здесь спецлечебница, и кого-то со стороны мы не берем. Есть определенный запрет.
- Значит, Анна безвылазно живет здесь уже много лет? – уточнил Дугин. – То есть, практически, она - такая же заключенная, как ваши спецпациенты?
Властелин калек в упор посмотрел на Дугина.
- Анна здесь родилась. Я лично принимал роды в восемьдесят пятом году.
Как ни был ошарашен такой информацией майор Дугин, но его вычислительные способности сработали мгновенно:
- Этого не может быть, генерал! Получается, Анне уже…
- …тридцать с хвостиком, - закончил за Дугина Платон Антонович. – Выглядит на двадцать. Но… Это нормально. Такие, как она, не старятся. Ну, при достижении ими определенного возраста гормон старения практически перестает действовать в организме. А насчет ее воли-неволи… Как бы вам сказать, гости вы мои непрошенные. У нее нет воли в вашем понимании. Она просто живет и делает свою работу. И, кстати, именно Анна поддерживает связь нашей спецлечебницы с внешним миром. Ездит иногда в город – за кое-какими продуктами. За спиртным, сигаретами – должны же быть у персонала хоть какие-то радости, верно? Еще – за медикаментами. От простуды, от давления, от сердца. Здесь люди часто болеют. Анна получает за меня по доверенности мою пенсию – собственно, на нее-то и живет весь наш дружный дурдом, все тридцать три человека, включая меня, двух санитаров, медсестру и санитарку-уборщицу. Нам хватает этих денег.
- У вас тут что-то вроде коммуны, так, что ли? – насмешливо спросил Виктор.
- Вот-вот, именно! – радостно привзвизгнул Платон Антонович. – Коммуна – самое подходящее определение нашего бытия.
И продолжал уже спокойно:
- Да, я совсем забыл упомянуть моего заместителя. Внештатного. Мы все тут внештатные. Или – заштатные. В точности как этот монастырек – он стал заштатным со времен Екатерины Великой и до двадцать седьмого года, когда монахов порасстреляли-повыгоняли. Этого своего заместителя я назначил из числа пациентов. Проверенный, хорошо себя зарекомендовавший человек. Пригодный для службы. Тоже генерал-майор, только – армейский. Кусихин его фамилия, инвалид. Гангрена у него тут началась, вот и пришлось мне ему ногу отпилить. Теперь – мой зам. Тут ведь не надо быть дипломированным психиатром, разбираться в препаратах – которых, кстати, у нас осталось совсем немного. И они, в общем-то, ни к чему. Здесь не лечат от психических расстройств, во всяком случае – не лечат медикаментозно. Здесь люди пребывают в изоляции от мира. Они обрели душевный покой. Ну, а в случае психоза… У нас есть средства их утихомирить. Видели санитара? Есть еще один, только он все больше по кухне дежурит.
Борис и Виктор молчали, стараясь не мешать главврачу выговориться по максимуму. А тот, сцепив пальцы на животе и вальяжно откинувшись в кресле, продолжал спокойно, степенно даже:
- У нас тут огородик распахан, как в свое время у преподобного Никандра. Брюковку выращиваем, картошечку, кабачки… Заместитель мой как раз сейчас в поле, командует сбором картошки. Ну, копкой… Копанием… Тьфу, не знаю, как правильно. В общем, подножным кормом обеспечены. И семена все свои. Знаете, как славно растут кабачки на нашем суглинке? Любо-дорого! Вымахивают чуть не по пять кило штука. Да еще грибы, травы всякие для заваривания чая. Электричество нам отключили в начале девяностых – скажу честно, это я расстарался. Устроил так, что нам обрезали энергообеспечение. Чтобы лишние люди не появлялись – знаете, инспекции всякие… Так что мы тут сами по себе. Понимаете? Есть весь остальной мир, и есть мы. Дров хватает, благо лес – вот он, туточки. Печки-голландки от монахов достались в полной исправности, в каждой келье, то есть – в палате, есть. Не мерзнем зимой. Свечи, керосин… Чем не жизнь? Преподобный Никандр и мечтать не мог о таких удобствах. Впрочем, он и не мечтал, суровым аскетом был. По своей воле забрался в эту глушь, стал отшельником. В отличие от меня и прочего здешнего народонаселения.
Борис проговорил задумчиво:
- Значит, вы роды принимали… А хватило у вас квалификации?
- Не-а, не хватило, - безмятежно отвечал Платон Антонович. – Трудными были роды, к тому же я первый раз в жизни акушерствовал. Ребенка только и удалось спасти. Анна мне как дочь. Или сын, какая разница. В общем, как мой родной ребенок.
- Но ведь у нее есть родня на воле! – сказал Крайнов.
- Не-а. Были только мать и отец. Мать, как я уже сказал, умерла при родах… Да ведь вы их знаете обоих, или хотя бы слышали. Отец – капитан Тимофей Шведов. Мать – лейтенант Нина Серова. Оба доставлены сюда в том же семьдесят девятом вместе с Мамонтовыми.
- Постойте, но ведь Нину Серову…
- … замучили до смерти на глазах Шведова? Бросьте. Все это зрительная подмена. Очередная фальшивка - из тех, коими так богата наша действительность. Мучили куклу. Знаете, у спецслужб есть такие муляжи, которые с виду от человека не отличаются и даже стонут, истекают кровью, дергаются. Это своего рода учебные тренажеры.
- Знаем, - процедил Виктор. – С их помощью набираются опыта и навыков некоторые агенты. Набивают руку. И укрепляют психику.
- Вот-вот, - покивал главврач. – Шведов поверил тогда, что видел, как умирает под пытками его возлюбленная, посему и оказался здесь. Хотя он-то, в отличие от Серовой, никакого участия в делах «Мстителей Верховного» не принимал. Вспоминаю, как он был счастлив, когда встретил здесь свою Нину! Они жили тут у нас, как два голубка. Вернее, как голубь и голубка. Так что Анна – ребенок Шведова.
Колибаба помолчал и неожиданно добавил:
- А может, не Шведова, а мой. Не знаю точно.
Дугин вскипел:
- Абсолютная власть, да? Местный удельный князек со своими крепостными?
Платон Антонович, казалось, не обратил никакого внимания на эти хульные слова.
- Я мог бы заказать экспертизу на предмет отцовства, чтобы получить определенность. Передать с Анной деньги и образцы крови для платного исследования. Но… Не хочу. У человека должны быть неприкосновенные иллюзии. Без них нельзя. Особенно – здесь.
Борис в этот момент как никто другой понимал Платона Антоновича.
Виктор отреагировал на слова главврача совершенно иначе, всмотрелся в генерала своим пронизывающим, все понимающим взглядом:
- Конечно, вы не хотите проводить экспертизу. Потому что есть большая вероятность того, что Анна – ваша дочь. А в человеческом сообществе, в отличие от вашей коммуны, считается отвратительным вступать в половую связь с родными детьми.
Платон Антонович пожал плечами:
- Всё так. И не так. У нас тут другой завет. Другие установки. Вам не понять… Ну да Господь с вами. Итак. Шведова я отпустил в конце прошлого века, не помню точную дату… В виде редкого исключения. И подполковника Михаила Торопова тоже. Все-таки – свои. Коллеги, можно сказать.
- Чувство вины сработало? – спросил Дугин.
- Возможно, - согласился главврач. – Разве плохо иметь в арсенале души чувство вины? Оно ведь тоже бессмертно, как сама душа. А Нина Серова… Она теперь – во сырой воде, под березонькой. Точнее – под елочками.
- Во сырой воде? – переспросил Крайнов.
- Да. А что тут удивительного? Вода ведь сырая. Таково было пожелание капитана Шведова, и я его выполнил. Великодушие мне присуще вполне.
- Вы хотите сказать, что гроб с телом или тело без гроба опустили в реку? – зачем-то допытывался Крайнов.
Он кивнул за окно, где была видна широко разлившаяся после дождей Пушта.
- Не в реку, а в озеро. Есть тут в лесу, неподалеку, красивое озерцо. Оно особенное. Там любили бывать Нина и Тимофей. В нем-то, на дне, и покоится Нина. Если там, конечно, вообще есть дно, в чем я лично сомневаюсь.
Крайнов и Дугин переглянулись: то самое озеро, которое они видели, пролетая на планере? Озеро, из которого речушка непостижимым образом сначала вытекает, а потом, описав дугу, снова впадает? Озеро, сверху напоминающее ноль, с островком посередине.
Дугин вспомнил нетрезвого философа из «Аквариума», вещавшего о грядущем владычестве рыб. Наверное, он верит, что его любимая стала рыбой и теперь живет в том озерке, ждет, когда ее единственный придет на берег и загрустит по ней…
- Теперешний Шведов не помнит, что у него есть дочь, что он когда-то был счастлив здесь с Ниной Серовой, - сказал Колибаба, словно угадав мысли майора Дугина. – Есть такой метод – частичная амнезия. Для этого существует специальный препарат. Уж в этом-то я специалист, поверьте. Мне пришлось применить к Шведову частичную амнезию, иначе его никак нельзя было выпускать. Ну, а о том, что он здесь лечился, Шведов помнит. И еще много о чем помнит.
- Понятно, - тяжко выдохнул майор Дугин. – Вы стерли у Шведова воспоминания о том, как вы насиловали его любимую женщину, Нину Серову. Он ведь, будучи рядом, не мог об этом не знать.
- Ну, я бы не стал употреблять в данном случае этот неприятный термин – насиловать. Вы же согласны с тем, что за все надо платить, верно? Я же плачу, и довольно исправно. Я предоставил Нине и Тимофею возможность быть вместе, прожить годы в любви. Это ведь бесценно. К тому же… Гм… Как мужчина я гораздо лучше капитана Шведова. Был, во всяком случае. И Нина это оценила. Как бы ни было ей противно осознание того, что происходило между ней и мною, как бы ни чувствовала она себя униженной, но физически она получала огромное удовольствие. И это, кстати, укрепляло ее любовь к Шведову. Вы взрослые мужики, вы все это понимаете. А, может, кто-то из вас сам пережил нечто подобное. Шведов, например, понимал, как мне кажется. Ему-то нечего было мне предложить в знак благодарности за воссоединение с возлюбленной. Он отказался от сотрудничества, не захотел быть соратником. Отрубил себе кисть правой руки.
- Там было клеймо? – тихо спросил майор Дугин.
И вспомнил пророческие слова из Апокалипсиса: «даст им начертание на десной руце их».
Платон Антонович прикрыл глаза, подтверждая чудовищную догадку Бориса.
«Печать Антихриста, дающая право быть приближенным к нему и иметь власть в его царстве… Сейчас, в наши дни? Как такое возможно?» - напрягал мозги майор Дугин. 
Генерал меж тем заметно устал, выдохся. Это существо в человеческом образе было явно больно, причем – серьезно.
- Милостивые государи, надеюсь, у вас ко мне – всё, - с трудом выговорил главврач; он терял силы на глазах.
Виктор сделал шаг вперед:
- Нет, не все, гражданин Колибаба. Немедленно проводите нас к Петру и Клавдии Мамонтовым! К серийным убийцам, которых вы тут скрываете. А уж совершали они свои сатанинские заклания в последнее время или нет – в этом будет разбираться спецотдел. И, кстати, с вами тоже неплохо было бы разобраться. Если мы докажем, что Петр и Клавдия покидали лечебницу с вашего ведома, то…
Платон Антонович захрипел, валясь набок. Эта интермедия не произвела на Бориса и Виктора должного впечатления. Они молча смотрели на корчащегося в судорогах престарелого генерал-майора.
- Вы… меня… обвиняете в нарушении воинского долга… долга службиста… Вы нанесли оскорбление моей чести и достоинству…
В кабинет впорхнула медсестра Анна с заранее подготовленным шприцем в руке, деловито задрала рукав на плече Колибабы, сноровисто впрыснула ему под кожу препарат. Казалось, Анна все это время стояла за дверью и слышала разговор. Да-да, разговор, ибо вряд ли это можно было назвать допросом. Впрочем, дверь была утепленной, обитой дерматином… Так слышала или нет?
Лицо Платона Антоновича после инъекции стало безмятежным, он застыл неподвижно.
- Умер? – спросил медсестру Виктор довольно-таки безразличным голосом.
- Спит. Или что-то вроде того. Пойдемте со мной.
Девушка быстро вышла в коридор, и спецагенты, не мешкая, последовали за ней.
- Я должна вам кое-что сказать, - заговорила медсестра громким шепотом. – Здесь, конечно, творится безумие, но вы…
- Ну, это вполне нормально для психушки, безумие-то, - пожал плечами Крайнов, не дослушав.
А зря.
- Палата Мамонтовых – в противоположном конце, - сказала Анна. - Дверь сегодня отперта.
- Что значит – сегодня? – начал было Дугин.
Но тут со стороны покинутого ими кабинета донесся вопль главврача:
- Анна! Ан-на-а!
- Мне нужно идти, - спохватилась девушка.
- Возьмите вот это, - Дугин протянул ей визитку с номером мобильного телефона. – Если что, звоните! Стоп… Да есть ли у вас тут связь?
- У меня смартфон и зарядное устройство на солнечной батарее, - сказала медсестра. – У Платона Антоновича – тоже.   
- Обязательно звоните, Анна! – добавил Крайнов. – Вы прелесть, чудо!
Она недовольно сверкнула глазами на Виктора и умчалась к боссу.
Друзья шли по коридору. Дугин снова терзался подозрениями. «Почему Виктор крикнул «работает спецотдел»? Хотел успеть предупредить главврача, что, мол, пришли свои, ничего не бойся?»
- Прости, что я нас рассекретил, - угадал его мысли Крайнов. – Ну что взять с меня, старика! Оговорился случайно. Хотел сказать «следком», а вышло…
- Ну-ну, - мрачно хмыкнул Борис.
               
                Глава тринадцатая   

Они стояли возле полуоткрытой двери в комнату супругов Мамонтовых. Из темноты явственно доносился запах талого воска. Дугин толкнул дверь и напарники вошли в небольшую палату – скорее, не палату даже, а опочивальню.
Высокое окно задрапировано тяжелыми бордовыми шторами. В углу – икона Николая Чудотворца с тонким огоньком лампады. Посреди комнаты - черное пианино. Борис ничуть не удивился бы, увидев логотип производителя: «Звенигород», как на том, игрушечном пианино в ночном парке, на эстраде. Но на инструменте Петра Мамонтова значилось латинскими буквами: «Becker». Поодаль – два кресла. В них, облаченные в цветастые халаты, сидели старик и старуха, оба молча курили. На низеньком столике перед ними лежала пачка сигарет «Огонек».
Ни Петр, ни Клавдия даже не повернули свои головы на звук открывшейся двери, они продолжали мерно выпускать дым из открытых сморщенных ртов.
- Петр Мамонтов! Клавдия Мамонтова! – возгласил Виктор. - Мы представляем спецслужбы. Вы обвиняетесь в совершении ряда тяжких преступлений. Вы должны проследовать с нами для дачи показаний.
Старуха медленно повернула голову в направлении своего ветхого, но, тем не менее, величественного супруга:
- Скажи мне, Петр, я ошибаюсь или все это уже когда-то было?
Мамонтов чинно кивнул безо всякого выражения на лице.
Клавдия посмотрела на Крайнова, затем – на Дугина.
- Вы слышали, молодые люди? Все это уже было. Не нарушайте ход времен.
«Тяжелый случай», - досадливо подумал Виктор, откашлялся:
- Так. Учитывая ваш преклонный возраст, даем вам на сборы… скажем, два часа. Пошли, Боря, нам еще много чего нужно успеть.
Когда напарники вышли из опочивальни Мамонтовых, Дугин ощутил, как тягостные подозрения вновь заползают в его сознание. Какого пешего Виктор предупредил Мамонтовых о задержании? Дал им два часа форы? Если у них тут есть дела, то можно было бы сейчас не заходить к «Мстителям Верховного».
Крайнов уже не в первый раз почувствовал терзания напарника. Или, может, сознавал, что сказанное им только что Мамонтовым – нелепо, чудовищно по своей непрофессиональности. И потому, разумеется, подозрительно.
- Ты, похоже, боишься, что они сбегут? – хмыкнул Виктор. – Это уж вряд ли. И, если честно, я уважаю старость. Даже такую.
- Ну да, тебя же воспитала твоя покойная бабушка, - поддел напарника Борис.
Крайнов разгорячился:
- Я действительно дал им время собраться, попрощаться с другими сидельцами. Просто морально подготовиться к трудному пути. Мы же их на этом трясущемся катере-рыдване повезем, ты не забыл?
«Много говорит. Будто торопится оправдаться», - подумал Борис.
Они вышли на монастырский – или больничный? – двор. Поодаль, на косогоре, вдоль его солнечного склона, вяло копошилась жиденькая шеренга заключенных-пациентов с лопатами в руках. Их неумолчно и громогласно подбадривал коротышка с протезом вместо ноги – сочные, веселые матюги были отчетливо слышны даже на таком приличном расстоянии. Очевидно, это и был произведенный в заместители главврача генерал Кусихин. 
Крайнов остановился, повернулся к Борису и ткнул его пальцем в грудь:
- Теперь понятно, почему в местах совершения убийств наркоманов и проституток на окурках находили и мужскую XY-хромосому, и женскую ХХ. Малх – это не человек. Это два человека – Петр и Клавдия Мамонтовы. Оба курят сигареты «Огонек». Возможно, казнили приговоренных по очереди.
- Что ж, похоже на правду, - сказал Борис. - Они ведь близкие родственники, кровные двоюродные брат и сестра. Помимо неразберихи с гендерной принадлежностью, экспертиза установила практически идентичный хромосомный ряд.
Виктор пожал плечами.
- Да – близкие родственники. И супруги одновременно.
- Блин! Прямо не психушка, а какой-то приют содомитов, - восхитился Дугин с ожесточением.
Еще немного, и Дугин перестанет верить в причастность Мамонтовых к недавним серийным убийствам. А также – к жестоким казням кооператоров в восемьдесят седьмом. Уж слишком настойчиво, прямо-таки насильно внушает ему друг Витя, что эти дела можно считать раскрытыми,  преступники найдены и изобличены. 

                ***

Прямо перед напарниками возвышалось кубической здание бывшей церкви, а ныне – больничной бани. Старинная штукатурка осыпалась, на стене виднелись проплешины исклеванного голубями кирпича. В подклеть, ставшую хозяйственным подвалом, вели деревянные ворота с медной оплеткой и длинными, узорчатыми чугунными петлями.
Ворота были отверсты, за ними чернела подвальная утроба.
- Слушай, Витя, - заговорил Дугин, и в голосе его звучало сомнение. – Ты что-то скрываешь. Я чувствую, что под видом операции «Соломон» ты решаешь какие-то другие задачи.
- Ты снова за свое, да? – вскинулся на него Крайнов. – Ты так умишком тронешься, дружище!
- Нет, постой, - одернул его Борис. – Объясни. Ну, предположим, раскрыли мы с тобой дело об убийствах проституток и наркоманов. Может быть, попутно и дело о серийных убийствах кооператоров в восемьдесят седьмом. И что? Тебе не кажется, что это дело проходит где-то сбоку от операции «Соломон»? И вообще не укладывается в то задание, которое нам поручено…
И добавил примирительно:
- Что сказала бы на это твоя покойная бабушка?
- Не укладывается – уложим, - уверенно ответил Виктор и подмигнул напарнику. – Велико – не мало. Ну, что-то в этом роде. Боря, во-первых, мы развеяли мистику вокруг мнимой двуполости Малха. Он не двуполый. Это просто – два человека, близкие родственники, мужчина и женщина. Во-вторых, вычеркнули Малха из списка возможных контактов с тем, чье имя не называем. И еще, Боря… Мы утерли носы полиции, следкому, Конторе. А начальству нашему это очень нравится – торжествовать над коллегами-смежниками. Пусть даже и негласно. Такой вот скрытый от глаз душевный онанизм у нашего Сереги. Вот увидишь, Малахов красочно, эффектно доложит в Центр о таком успехе возглавляемого им Насоновского спецотдела. И Центру это тоже понравится, и там тоже помастурбируют. К тому же, задержание и разоблачение Мамонтовых – наш с тобой первый результат работы в новых должностях. Результат, который можно реально пощупать.
- Да не хочу я щупать слюнявую старуху! – попытался пошутить майор Дугин. – И сморщенного старика.
- Я тоже, - согласился Крайнов. – А теперь пошли искать черную «Победу». Она должна быть где-то здесь. Уж не в подклети ли стоит сие винтажное авто?

                ***

- А как, по-твоему, Малахов поступит со стариками? – спросил Дугин.
- А то ты не знаешь… У спецотдела своей тюрьмы нет.
Дугин и Крайнов приблизились к двустворчатым дощатым воротам, осторожно спустились вниз по истертым веками кирпичным ступеням. За ними никто не шел. Оба спецагента светили синими лучами айфонов.
- Подумать только, - говорил Дугин с печалью. – Апостол Павел, а за ним – и другие ранние христиане, почитали общественную баню сатанинским капищем. Местом, где селились бесы. Потому и переделывали бани под молитвенные дома, храмы Божьи. А большевики – наоборот. Храмы превращали в бани, монастыри – в тюрьмы и психушки.
Огляделись. В подвале бывшей церкви когда-то в древности устроили обширный склеп. Прямо посередине его возвышался саркофаг из облупившегося известняка. Гробница. Она стояла на четырех каменных столбах и формой своей напоминала обычный шестиугольный гроб.
- Похоже, это усыпальница преподобного Никандра Пуштинского, - совсем тихо сказал Виктор. – Рака с мощами.
Тут же, в склепе, были грудой составлены совковые и штыковые лопаты, свалены доски, по углам виднелись рассыпанные мешки с бетонной смесью. Всюду валялись обрывки бумаги и старые полиэтиленовые мешки. Запах отсыревшего цемента висел в полутемном пространстве склепа.
- Вот она, мерзость запустения, царящая там, где не должно, - процедил Борис.
– В Евангелии сказано, что все вот это, – Виктор картинно повел рукой вокруг себя, - тоже признак близкого конца света.
Дугин подошел к известняковой раке с мощами преподобного Никандра, ее окаймляла надпись, высеченная церковнославянской вязью. Посветил, вгляделся.
«Блаженъ кого Ты Господи…» - начал разбирать письмена Дугин. Дальше можно было не напрягаться: Борис хорошо знал это изречение, столь часто встречающееся на православных саркофагах: «Блажен, кого Ты, Господи, избрал и приблизил, чтобы он жил во дворах Твоих». Псалом шестьдесят четвертый.
Позади него послышался металлический лязг. Борис обернулся.
Крайнов решительно направлялся к раке, он держал наперевес длинный лом с расплющенным концом.
- Ты чего удумал? – возмутился было агент Дуб.
- Спокойно, дружище. Обещаю ничего не повредить и не нарушить. Просто… Сия рака с мощами – неплохой вариант, чтобы превратить ее в тайник с уликами. Где-то ведь Мамонтовы хоронят пистолет «вальтер», прыгалки, опасную бритву? Наконец, подношения своему Верховному в виде предметов, сорванных со своих жертв – все эти сережки да пуговицы…
Виктор наметанным глазом определил небольшой свежий скол в том месте, где плита с высеченным на ней восьмиконечным крестом прилегала к каменному гробу, вставил в чуть заметную щель плоский конец лома.
- Помогай, чего стоишь! – натужно просипел Крайнов.
Надгробие приподнялось, Виктор просунул лом в образовавшийся проем. Друзья в четыре руки сдвинули тяжеленную плиту.
- Только на пол бы не уронить, а то расколется! – обеспокоился Дугин.
Они аккуратно поставили надгробие «на попа», прислонив к саркофагу.
Заглянули в каменное углубление.
Борис узрел то, что неоднократно уже видел в паломничествах по святым местам, где мощи местного угодника Божия хранились «на вскрытии», то есть – останки в монашеском облачении были доступны взорам верующих. Разница в том, что за минувший век никто не ухаживал за мощами преподобного Никандра, в отличие от культовых мощей в действующих храмах и монастырях.
Епитрахиль Пуштинского подвижника истлела, сквозь прогнивший подрясник святого местами проглядывали коричневые кости. Голова покрыта сопревшим «воздухом» - набольшим черным платом с круглым отверстием посередине, обшитом бисером. В кружочке виднелось бурая выпуклость черепа.
Надо полагать, во времена далекие монахи Пуштинской обители прикладывались через это отверстие губами к открытому лбу своего небесного покровителя – святого Никандра - в день его памяти.
Впрочем, взор Бориса, да и Виктора, привлекло нечто иное, а именно – пожелтевший свиток бумаги, зажатый костяшками пальцев левой руки преподобного. Что касается правой - десной, которая, по древней традиции, должна была быть сложена в виде благословляющего жеста, то эта рука просто лежала вдоль туловища.            
 - Боря, видишь? – прошептал Виктор. – Мы нашли «Откровение преподобного Никандра». То самое, о существовании которого спорят церковные и светские историки.
- Что-то больно легко нашли, - проворчал Дугин. – Гробницу уже вскрывали до нас. Как минимум – один раз, в двадцать седьмом году. Когда сюда прибыл отряд красноармейцев, чтобы закрыть обитель и расправиться с ее насельниками. 
Что-то смущало Бориса в той привычной вроде бы картине захоронения, которую он лицезрел сейчас. И он понял, что.
- Витя, преподобный Никандр был иеромонахом, то есть – рукоположенным в священный сан. Значит, погребать его в конце шестнадцатого века должны были вместе с наперсным крестом. А креста нет. Раку обворовывали.
- Ясное дело, - как ни в чем не бывало, отвечал Крайнов. – Крест был серебряный, большой. Вот и сорвал его красный комиссар с мощей Божьего угодника. Все нормально, Боря. Такое везде случалось.
- Угу. Крест забрал, а древний свиток оставил, да? Они тут все переворошили, видишь – правая рука неправильно положена. Просто перетряхнули гробницу, а потом свалили мощи обратно, более-менее по порядку.
- Ну зачем неграмотному комиссару какой-то старинный документ, скажи на милость? Давай все-таки хоть чуть-чуть верить в удачу, если хочешь – в Промысел Божий. Считай, что неисповедимыми путями Господь привел нас к завещанию преподобного, дал его в наши руки. Именно наши, Боря!
С этими словами Крайнов ловко высвободил неподвластную векам бумагу из окостеневших пальцев святого Никандра. Развернул свиток… Письмена проступали довольно отчетливо.
Дугин смотрел на Виктора тяжелым взглядом.
- Ты ведь заранее знал, Витюша, что именно мы здесь найдем, - жестко произнес он. – Устал я от твоих обманок, друг. Вовсе не улики, якобы спрятанные Мамонтовыми, ты рассчитывал обнаружить. Не ради прыгалок и пуговок ты вскрыл гробницу. Ради вот этого подложенного кем-то свитка, верно? Зачем ты меня опутываешь ложью, Витя?
Крайнов закатил глаза к потолку, словно взывая к высшим силам:
- Ну, Боря, ты даешь! Знаешь, ты… В общем, кто привык пердеть, тому и в церкви не утерпеть.
- Снова покойную бабушку цитируешь?
- Да при чем тут моя бабушка! Ты сам – бабка старая, мнительная. Моя-то, помнится, всю дорогу своих близких подозревала во всяких бяках, мерещилось бабуле, что родственнички спят и видят, как бы ей напакостить…
- А сама, как ты рассказывал, все последнее, исподнее им отдавала, - примирительно сказал Дугин. – Так и я, Витя. Ты мне друг, но…
- Угу. Помнишь Маркеса? «Друг, я тебя расстреливаю ради революции, пойми и не обижайся, брателло». Ну, как-то так, не помню дословно.
Посторонний звук заставил обоих замереть.

                ***

- Вы что это себе позволяете? – раздался над головами друзей гневный женский баритон.
Они оглянулись: в открытых воротах, на фоне серого неба, виднелась стройная фигура медсестры Анны.
Виктор неспешно открыл свой кофр, достал прозрачный файл, бережно поместил в него свиток.
- Отвечайте! – требовала неувядающе юная медсестра.
- Не волнуйтесь, мы плиту вернем на место, - заверил ее Дугин.
Виктор повернулся к девушке:
- Вернем, вернем. И учтите, Анна, это – последний раз, когда мы вступаем с вами в какие-либо переговоры на паритетной основе, - изрек он витиевато. – В следующий раз, когда вы посмеете кого-либо из нас одернуть подобным образом, я вас просто изобью. Очень сильно. И при этом особых эмоций испытывать не стану. Поверьте. Мне не впервой приводить к покорности наглых девиц. Вы ведь, как я представляю, нечувствительны только к мимоидущим годам. А к физической боли?
- Хорошо, я поняла. Перестаньте пугать, - ровным голосом ответила Анна.
Виктор с улыбкой подмигнул ей:
- Ну что – мир, дружба? Жвачка?
 И протянул девушке цветастый брусочек.
Медсестра спустилась в подклеть, безо всякого интереса взяла жвачку, сунула в карман халата.
- Анна, чтобы нам зря не терять времени, проводите нас сразу к машине, - вежливо сказал Дугин. – К черной «Победе».
- Хорошо, идемте… Только сначала, пожалуйста, положите плиту на место. Я вас не одергиваю, просто прошу по-человечески. Я бы сама, но мне не поднять.  И еще очень прошу, не надо меня бить, мне больно будет.
- Я не буду вас бить, милая Анна, - молвил Крайнов задушевно. – Я с удовольствием сделал бы с вами… нечто иное.
Девушка никак не отреагировала на столь недвусмысленный призыв побитого судьбою жуира, направилась к выходу из подклети. За ней – спецагенты. Втроем они обогнули здание бывшего храма. Перед ними стоял почерневший от дождей дровяной сарай, одна поленница была сложена снаружи, под навесом.
Анна со скрежетом распахнула створку ворот. Прямо на них молча смотрела, отливая тусклой полировкой, черная «Победа». Лысые покрышки, трещина вдоль одного из лобовых стекол. Но в остальном – было сразу видно, что машина содержится заботливо, ее берегут.
Вдоль стен сарая высились поленницы дров, источавшие аромат свежеспиленного лиственного дерева.
- Ну, кто сядет за руль? – поинтересовался Виктор.
- Если надо ехать, то могу сесть я, как обычно, – ответила Анна. – Можно?
- Я понимаю, что в лесу права не нужны… - начал Борис.
- Права есть, Платон Антонович все устроил. Как – не знаю. Позвонил какому-то старому знакомому, наверное, - сказала медсестра.
И добавила безо всякой гордости:
- А научиться ездить на ней совсем нетрудно. Я всему быстро учусь.
- Тогда поехали, Анна, - предложил Дугин.
- Поехали. А куда?
- На озеро. Здесь, неподалеку.
- Езеро Зеро, - пояснил Крайнов.
- Езеро?.. Да-да, конечно, старинное слово. Только я не знаю никакого Зеро, - пожала плечами медсестра. – Но тут рядом есть очень красивое лесное озеро. Вы, наверное, про него и говорите, да?
Они втроем втиснулись в «Победу» - Анна села на водительское место, рядом пристроился Виктор, ему в затылок дышал, чуть пригнувшись, Борис – закруглявшийся книзу потолок давил на затылок.
В машине пахло старой кожей сидений, старой резиной ковриков, старым металлом. И ко всему этому примешивался застарелый, впитавшийся в обивку запах настоянного на бархате сигаретного дыма.

                Глава четырнадцатая

- Вы курите, Анна? – спросил Дугин.
- Так, иногда, - ответила девушка и уточнила: - В особые минуты.
- «Огонек»?
- Не знаю, какие. Может быть. Дядя Петя и тетя Клаша угощают время от времени. Я не разглядывала название.
Дугин слегка опешил:
- Как вы сказали? Дядя, тетя…
- Ну да. Платон Антонович говорил, что Мамонтовы – какие-то мои дальние родственники. Седьмая вода на киселе. Кажется, я их внучатая племянница. В Велегже люди живут поколениями, так что… Родственников у всех предостаточно.
Машина отфыркнулась, стронулась с места и со звуком раздираемого брезента выкатилась из сарая.
- Дорога проселочная, немощеная, так что тряски не будет, - зачем-то сказала Анна. – И ехать совсем недалеко. Некоторые пациенты, которым разрешено, ходят туда пешком. Там хорошо. Покойно.
Дугин помедлил, потом все-таки решился:
- Скажите, Анна, ведь машина принадлежит Петру Мамонтову?
- Да, ему, дяде Пете.
- А кто-нибудь из Мамонтовых пользовался в последнее время этой «Победой»?
- Ой, по-моему, дядя Петя уже лет тридцать как за руль не садился. После инсульта. Она даже на пианино стал хуже играть, хотя был когда-то профессионалом.
- А могли дядя Петя и тетя Клаша выезжать в город тайком, чтобы никто знать не знал? Вы, в частности.
Анна всерьез призадумалась.
- Вообще-то, в машине давно сломан этот прибор, штука такая, которая километры считает.
- Онометр, - подсказал Крайнов.
- Наверное, не буду спорить. Ворота в сарай не запираются – от кого их запирать-то?
- А расход топлива? – спросил Борис.
За медсестру ответил Крайнов:
- Ты видел в сарае несколько канистр с бензином? Запас приличный. Так что Мамонтовы могли каждый раз после поездки в город подливать горючее в бензобак. Доводить до прежнего уровня.
- Вы какие-то странные вещи говорите, даже слушать вас неприятно, - со всей откровенностью высказалась девушка.
Они миновали монастырские строения, и «Победа» нырнула в открывшийся перед ними грот – да-да, именно как грот выглядела лесная аллея, ведущая к озеру. Вершины березок и елок, что стеной стояли по обеим сторонам дороги, были еще лет сорок назад связаны между собой, образовав сплошную арку над просекой. В полусумраке переливчато пела какая-то лесная птица. Дугину вспомнился Есенин: «О всех ушедших грезит конопляник…»  Значит, это конопляник, верно. Осенняя грустная птаха.
Прямо с кромки дороги, ничуть не таясь, на них празднично глядел ядреный боровик. Борис почти физически ощутил его прохладную свежесть, словно рукой до шляпки дотронулся. Никто не срывает, как будто растет сей красавец на кладбище. Дугин вспомнил, как он в подростковом возрасте вдруг, в одночасье, заделался неутомимым, алчным грибником. И в долгий велегжанский сезон, спозаранку, каждое утро отправлялся с двухведерной корзинкой в лес. Как  в гости к своему старому другу, о котором никто больше не знал. Он научился чуять грибы нутром, отыскивал их в самых, казалось бы, невозможных местах. Однажды решил обследовать новое место, а оно оказалось пустым, зряшным – даже в самый-рассамый грибной год в лесу обязательно есть такие места, и довольно обширные, где и сыроежки дряблой не растет. Борис набрел на аккуратно уложенную лесником кучу соснового лапника и, отчаявшись от безгрибья, остервенело раскидал ее… И – вот вам, пожалте – торчит между последних, исподних веток рыжая шляпка подосиновика – словно румяная булочка. Он бережно высвободил гриб из хитросплетения колючих прутьев, ножка была тонкой и извилистой. Помнится, он совсем не удивился тогда: все правильно, так и должно быть. Просто не обмануло его чутье, не обманул и отсыревший, скучающий лес – отблагодарил за то, что его навестили, подсунул подарочек.
«Суетно мыслишь, Дуб».
- А вы, Анна, когда в последний раз садились за руль? – спросил Дугин, возвращаясь в «здесь и сейчас».
- Вам точный день назвать? – не поворачивая головы, без интонации, спросила девушка. – Я не смогу. У нас тут дней не считают, мы по знакам природы живем. По солнцу, по птицам, по цвету реки. Вроде бы недавно в город ездила, когда еще деревья только начали желтеть, а Пушта наша только-только стала серой и выпуклой. За продуктами, кажется, ездила…      
Озеро открылось внезапно – так ведут себя почти все лесные озера. «Победа» вынырнула из тенистого грота на простор – небо, гладь воды, статный окоём чернолесья на том берегу. «Окоём»… Охраняет Зеро-бесконечность? 
Ровная, затененная елями полянка, сплошь укрытая брусничником, упиралась в редкие камышовые заросли, а по бокам ее текли два широких ручья, расходясь в стороны. «Это один и тот же ручей, та самая речка, что мы видели вчера», - сообразил Борис. Он хорошо помнил, как все это выглядело с высоты полета планера: озеро в виде буквы «О», из него вытекает тонкая струйка реки, описывает почти полный круг и вновь впадает в озеро. Сверху - похоже на ухо. Всеслышащее Ухо Земли?
- Я назвала это озеро – Ушко, - сказала Анна, и в голосе ее послышалась еле заметная детская радость. – Теперь все наши его так называют.
Надо же, она все-таки может испытывать какие-то чувства!
Мотор, ворчнув, заглох, и в окружающем мире, замкнутом в пределах лесного окоема, воцарилось беззвучие. Отрешенность от суеты.
Лишь слабый ветерок покачивал заросли у берега.
- Выхлобыстываемся, - сказал Виктор вполголоса.

                ***    
       
Дугин и Крайнов с хрустом потягивались, стоя на пожухлом брусничнике. Оба делали вид, что не испытывают ни малейшего волнения, однако у каждого было чувство, словно он шел к этому берегу всю свою сознательную жизнь. И вот – дошел. Докарабкался, дотелепался сквозь долгую вереницу годов, исполненных бессмысленных страданий. Сквозь чертополох мелочных вопросов и обманных ответов. Сквозь шпицрутены служения какой-то гиблой идее – служения вздорного и зряшного, изнуряющего сердце, источающего запасы душевных сил.  «Пусть хоть весь мир летит в тар-тарары, - всплыли в голове Дугина слова неприметного батюшки. – Не мешайте ему, спасайте свою душу».   
Веяние тихого ветра овевало веки Бориса. Библейское дуновение ветерка. «Глас хлада тонка, и тамо Господь». Совсем близко.
- Преподобный Никандр обитал где-то здесь? – бесцветным голосом произнес Дугин.
- Ну да, - спокойно ответила девушка. – Там, где мы сейчас стоим, где машина, и была его землянка. Смотрела на восход солнышка. Оно оттуда встает, из-за леса напротив. Здесь святой Никандр и монастырь основать завещал. Но церковное начальство подумало-подумало и решило: на реке лучше будет, чтобы всем кораблям обитель была видна, да и причалить можно у стен монастыря, привезти что-то нужное монахам.
И, помолчав, несмело добавила:
- Может, если бы послушались тогда святого Никандра, то и у нас в больнице жизнь была бы добрее.
- В смысле – если бы в шестнадцатом веке монастырь поставили здесь, у озера? – спросил девушку Виктор.
- Да.
А Борис пытался осознать… Значит, преподобный ископал свою землянку аккурат между истоком и устьем ручья, что огибает озеро Зеро. Очерчивает Вселенский Ноль. Из этого нуля и вытекает ручей, в него и возвращается. Модель мироздания: из ниоткуда – в никуда.
- Преподобный решил поселиться между одной вечностью и другой, - пробормотал Дугин.
- Этого я не знаю, о чем думал святой Никандр, - сказала медсестра. – Только жил он совсем один, ему никто не был нужен в этом мире. Один лишь Бог.
- Какая же вы замечательная, Анна! – искренне восхитился Крайнов. – А я угрожал вас избить. Простите, милая Анна.
- Прощаю, - ответила она совсем просто.
Привычно вздохнула.
- Тут где-то должно быть высохшее русло, я так предполагаю, - сосредоточенно рассуждал Дугин. – Старица. Если только святой Никандр не сравнял с землей, не скрыл свое вмешательство.
- Преподобный Никандр? – не понял Виктор.
- А кто же еще? Он не одно десятилетие жил тут в землянке. И получил, видимо, откровение о неких магнитных завихрениях в этом месте. Как сейчас говорят уфологи, «место силы». А может, просто подметил необычное поведение воды в озере и ручье. У природы не хватило силенок завершить круг, и преподобный ей пособил. Замкнул Вечный Ноль. Довел до божественного совершенства. Когда он пришел сюда, озеро было проточным. И ручей изначально лишь вытекал из него и, описав дугу, уходил в лес. Никандр прорыл копанку* – вот здесь.
Борис указал направо, где ручей возвращался в озеро.

*- искусственная протока, соединяющая водоемы. Монахи некоторых монастырей рыли копанки для хозяйственных нужд обители. Дошедшие до наших дней примеры – копанка на острове Хачин (озеро Селигер) и рукотворные каналы, соединяющие в каскад озера на Соловках .

- И ему удалось создать рукотворное чудо. Преподобный знал: под воздействием некой силы возникнет неостановимое течение. Что-то вроде малого круга кровообращения возле сердца. Обрати внимание, Вик: ручей огибает озеро слева направо. Это в старину называлось «посолонь» - по ходу солнца. Посолонь ходили крестным ходом вокруг храма. Теперь – наоборот, против солнца, навстречу солнцу.
- Староверы и сейчас ходят посолонь, - заметил Виктор.
- А святой Никандр и был старовером. Тогда, в шестнадцатом веке, вся Русь была древлеправославной. До раскола, до Никоновой реформы. Древле… Означает «древо древнее, исконное».
- И кто же, гм, ответвился от ствола этого древа? – печально спросил Крайнов. – Получается, не они, не калганники, а мы, кацапы*. Как все это противостояние бессмысленно выглядит с высоты…
Виктор хотел сказать: «С высоты веков», но Борис закончил за друга:
- С высоты полета планера, Витя. Нашего с тобой полета. 

*- так в народе до сих пор называют друг друга представители разных обрядов: старообрядцев – калганники, а православных «никониан» - кацапы.
 
Они двинулись было направо, но Виктор остановился.
- Старое русло сокрыто веками, - сказал он. - Как и землянка святого Никандра. 
Небо вдруг как-то сразу, целиком просветлело, и вода в озере стала металлического цвета. С этого ракурса озеро казалось узким и длинным, как лезвие опасной бритвы. И на этом лезвии виднелся несмытый клок волос.       
Дугин вгляделся. Чуть в стороне, на водной глади, покоился бурый островок. Он-то при взгляде сверху и дополнял сходство лесного озера с буквой «О». Или – нулем.

                ***

- Это не остров, - ответила девушка на вопрос Дугина. – Ну да, остров, конечно, только плавучий. Иногда он ближе к берегу, иногда – дальше. Это заросли водяной травы, кажется – лягушечника. У него нет корней, поэтому остров и двигается туда-сюда по озеру.
- У растений нет корней, потому что у озера нет дна? – как о чем-то само собой разумеющемся, спросил Борис.
- Ну да, у этого озера нет дна, - сказала Анна.
«Ну да, ну да… На все вопросы – ну да», - приметил Борис.
От воды тянуло холодом, Анна зябко обхватила плечи руками.
- Вы так продрогнете, Анна, - сказал Борис.
- Ничего. Мне все равно хорошо здесь.
Виктор тем временем решительно направился к зарослям камыша, раздвинул реденький частокол.
- Боря, иди сюда! – окликнул он Дугина. – Здесь есть лодка и одно весло.
 - Ой, вы поосторожней, - предупредила Анна – впрочем, без малейшей тревоги в голосе. – На этой лодке сто лет никто не катался. Еще развалится.
«Прямо как наш планер, - мелькнуло в голове у Дугина. – Или – катерок. Везет же нам на аварийные транспортные средства!»
Он подошел к напарнику, склонившемуся над ветхой дощатой лодочкой. Она была до половины заполнена дождевой водой, округлое днище вросло в глинистую землю почти на локоть.   
Виктор взялся за весло.
- Сломается, как поплывем? – остановил его Борис. - Лучше попробуем монтировкой.
И вспомнил, как они взламывали дверь в кибитку дяди Миши…
Анна уже несла им взятую в багажнике «Победы» монтировку и солдатскую лопатку. Дугин принялся окапывать лодку по периметру, Крайнов осторожно поддевал оголявшееся днище узкой железякой, высвобождая суденышко из намертво сковавшей его, промоченной дождями глины. Они вдвоем перевернули отяжелевшую лодку дном вверх. Пуды глины налипли на днище, и Виктор лопаткой счищал влажные оковалки.
- Если там есть щели, то глина их плотно забила. Продержимся на плаву какое-то время, - кряхтел Крайнов.
Они снова перевернули лодку, натужно сдвинули ее в застывшую воду.
- Ну, в путь, - выдохнул Борис. – Куда, как ты думаешь? Налево, направо?
- Налево, по течению. Проплывем ручьем вокруг озера. Посолонь.
Лодка покачивалась под ними, но держалась на плаву вполне сносно.
- Анна, идите греться в машину, мы скоро! – крикнул Дугин медсестре.
- Я хочу посмотреть! Еще ни разу не видела, чтобы кто-нибудь тут плавал!
«А ведь гроб с телом твоей матери везли топить посреди озера на этой лодке, - понял Дугин. – Камней, что ли, в него наложили? Кирпичей? Чтоб не всплыл. Но ты тогда совсем крохой была, трех дней от роду. Не можешь помнить».
- Вы можете утонуть, - сказала Анна, и Дугину послышалась в ее голосе невесть откуда возникшая детская мстительность.
Или это ему только показалось? Как и многое другое в последние дни.
- Не волнуйтесь, мы обучены купаться в ледяной проруби! – бодро отвечал Виктор, плавно загребая веслом то с одного борта, то – с другого. – Выплывем в случае чего!
Девушка, оскальзываясь на траве, послушно побежала к машине, до напарников донесся звук хлопнувшей дверцы.
- Не-а, - тихо сказал Дугин. – Нам не выплыть, если  мы окажемся в воде. Смотри.
Сухой лист, принесенный ветерком, клюнул поверхность озера возле лодки и тут же, вращаясь, стремительно ушел в черную толщу воды. Борис ладонью зачерпнул из озера – вода была коричневой. Торфяник? Или – многовековой настой брусничника?
Виктор кинул в воду бумажную обертку от жвачки, и ее тут же поглотило бездонное озеро.
- Ну, у ручья-то есть дно, - рассудительно заметил капитан. – И совсем неглубокое. Погребли!
Течение в ручье оказалось довольно быстрым, оно подхватило суденышко и Крайнову оставалось лишь править, чтобы нос лодки не уткнулся в берег. То там, то сям на берегу возвышались статные валуны – их притащило, надо полагать, в далекую эпоху - наползавшим с севера ледником. На одном из камней сидела облезлая белка, смотрела на людей безучастно.
- Вот ответь: зачем все это было? – спросил Дугин. – Вообще – всё наше прошлое? Совокупность поступков и событий. В чем их суммарный вектор? Куда он ведет, куда направлен?
- Зачем да почему… А то ты не знаешь, - мрачно усмехнулся Виктор. – Мы и в спецотдел пошли с неосознанным желанием – чтобы бодреньким шагом, весело и азартно перейти через скучное поле*. Не оглядываясь ни назад, ни по сторонам. Как, скажем, кто-то идет в артисты, кто-то - в журналисты. И почитает себя избранным. Так и мы, Боря. Коли родился на свет, то жизнь надо прожить интересно, с приключениями. Вот и все объяснение.

*- Крайнов подразумевает пословицу: «Жизнь прожить – не поле перейти».   
 
- Так может быть, мы оказались здесь, на стыке вечностей, чтобы получить новую жизнь? – с безумной надеждой спросил Дугин. – С новым пониманием и наполнением?
Если здесь и впрямь сошлись две бесконечности – прошлое и будущее, и есть шанс обнулить минувшие годы, значит… Значит, можно все повернуть вспять! И снова будет грустный сын, молчаливый, неприветливый… Пусть так, лишь бы вместе, лишь бы рядом.
Трухлявая перекладина хрястнула под грузным спецагентом, он плюхнулся в лужу на дне лодки.
- Получил? – сурово посмотрел на него Виктор. – Лодочка водою полнится, протекли мы с тобой. А вычерпать-то и нечем. Придется к берегу причаливать.
Через минуту-другую напарники уже запрокидывали лодку набок, стоя в береговых зарослях.
- Ноги промочил насквозь, - пожаловался Крайнов.
- Я тоже. 
- Увязли в этой глине, как в болотах Сальвадора. Помнишь?
- Угу. Там хоть жарко было, не простудишься*. И экипировка у нас была специальная, болотная. А не полуботиночки, как сейчас.

*- Дугин и Крайнов вспоминают свое участие в тайной операции спецотдела в Сальвадоре, благодаря которой в стране была прекращена гражданская война, а власть сохранил консервативный режим. Борис и Виктор отыскали штаб повстанческих сил посреди тропических болот, вручили главарям партизан небольшую сумму в долларах – кажется, тысяч десять, якобы от лица советского правительства, дружественного повстанцам. А от себя лично – шесть бутылок виски. Именно в тот день, 25 декабря 1991 года, СССР прекратил свое существование, но партизаны об этом узнали гораздо позже. И на праздновании Рождества в бамбуково-тростниковом шалаше Дугину и Крайнову ценой щедрых посулов со стороны ушедшего в историю СССР удалось убедить лидеров повстанцев подписать мирный договор с правительством Сальвадора.  Что и было сделано в начале января 1992-го. Для чего вся эта спецоперация понадобилась Центру, для какого-такого мирового баланса – этого Дугин и Крайнов так и не узнали.   
      
Крайнов не стал развивать сальвадорскую тему, сказал печально:
- Насчет второй жизни… Конечно, логика подсказывает, что если где и можно ее отхватить, то – здесь и только здесь. Рядом с вечностью. Ну что для вечности двадцать лет, а? Уж могли бы нам и скинуть их, раз уж мы тут очутились. Вот Анна, к примеру. Ей скостили. Может, в свои тридцать с лишним она потому и выглядит на семнадцать-восемнадцать, что с детской простотой приходит на озеро.
- Да-да, я и сам сейчас об этом подумал! – загорелся Дугин.
- Не строй иллюзий, Дуб. Ты, поди, хочешь поскорее взглянуть в зеркало – а ну как обнулились ли на езере-зере твои унылые годы? Эх… Я – твое зеркало, Боря. Как видишь, все тот же старый коняга. И ты, брат, все тот же.
Они снова спустили полегчавшую лодку на воду, продолжили свой путь. «Вокруг центра мироздания» - подумал Борис и вновь суетное воспоминание просочилось в мозг из далекого прошлого…

                Глава пятнадцатая

…В начале нулевых группа очень богатых людей отправилась попариться в баньке. А стояла та русская банька аж на самом-пресамом Северном полюсе. Прямо на льду. Ну, чуть в сторонке от шеста-указателя, обозначавшего макушку планеты. 
Дугину и Крайнову состряпали надежную легенду: мол, они - скороспелые толстосумы. И внедрили в развеселую компанию. Цель - серьезно поговорить с одним воротилой, взять его «тепленьким».
Так вот, в разгар пирушки одна из сопутствующих девиц предложила совершить кругосветку. А что? Отличная идея! И вся стая полуголых людей, взявшись за руки, с визгом и песнями ходила вокруг указателя «North 90 N Pole». С формальной точки зрения - кругосветное путешествие вдоль девяностой параллели. Не девяностой, конечно, ибо таковой нет, а восемьдесят девятой - с пятьюдесятью девятью градусами, минутами, секундами…

                ***

- Может, у нас до сих пор не было бессмертной души? И только сейчас мы ее наконец обретаем? Должен ведь быть какой-то смысл…
- Экий ты расчетливый выгодоприобретатель, везде смысл ищешь.
Виктор монотонно двигал веслом. Он уже, видимо, понял, что плавание по зеркалу воды (зазеркалью) явных перемен в их судьбах не соделает. И потому говорил бесстрастно: 
- Все у нас всегда было, дружище. И бренное тело, и бессмертная душа. Мы ведь совершали осознанные злодеяния. Потому и ответ держать будем по полной программе. Не отвертимся, что мы, мол, существа безответные, неподсудные по причине отсутствия вечной души. Как животные, которые живут согласно заложенной программе и не будут призваны на Суд.
- Как животные… - отозвался Борис.
- У всех тех, кто ведает о том, что творит, есть бессмертная душа. Есть-есть, Боря, даже не мечтай! Только она им не во благо, а в осуждение. И у злых правителей она есть, хоть люди эти и стараются убедить себя в том, что после смерти для них закончится все. Отрицание жизни вечной проистекает из стремления избежать Суда. Остаться безнаказанными. Не платить по счетам.
Борис кое-как пристроился на заднем бортике, он слушал простые, знакомые истины, которые здесь, на этом клочке земли (воды?), звучали иначе, нежели прежде.   
- Разве будет человек, по-настоящему верующий в бессмертие, делать карьеру, тратить на это свою жизнь? – с ноющим презрением к самому себе говорил Крайнов. - Да что там карьеру… Просто – жить так, как жили мы, как живет большинство народонаселения.
- А ты вспомни, Витя, своего любимого Екклесиаста, он же – царь Соломон…
- Помню, Боря, помню. «Не скоро совершается суд над худыми делами; от этого и не страшится сердце сынов человеческих делать зло».
- Вот именно, Витя. Под словом «сердце» подразумевается душа. Уверен, что подсознательно все люди понимают неотвратимость суда. Только… Кому-то удается заглушить это понимание, задвинуть его в потемки. И даже уверить себя, что Страшный Суд – выдумки для наивных. А у кого-то это не получается в полной мере, они всю жизнь терзаются тоской после каждого дурного поступка, «слова душетленного». И все равно продолжают двигаться к смерти, ничего не меняя. Как запрограммированные.
Лодка потихоньку опять наливалась темной водой, но тут вдруг резко припустивший, ускорившийся ручей вынес их на озерный простор. Плавание «посолонь» вокруг воронки мироздания завершилось неожиданно быстро.
Дугин вновь ощутил пугающую бездонность непроглядной толщи воды. Успеет ли Виктор догрести, дотянуть до берега? Неблизко, ох, неблизко! Еще метров тридцать. Снять мокрый ботинок, вычерпывать? Пожалуй. Интересно, обрыв в бездну уходит прямо от кромки берега? И где они окажутся, если вода поглотит их тела? Видимо, там же, где оказался гроб с Ниной Серовой…
- Ты айфон взял? – вдруг окликнул он Крайнова.
- Взял. Зачем тебе?
- Витя! Если озеро и впрямь бездонное, то это значит…
- Что дна у него нет на протяжении всей толщи планеты, - закончил за друга Крайнов. – Ты гений. Весь в меня.
- Дай айфон!
- Хочешь проверить, что же там находится прямо под нами, на той стороне земли? Мысль интересная, только интернет здесь работать не будет. Даже наш спецотдельский супер-пупер. На, убедись.
И протянул Борису черную шоколадку айфона.
- Очевидно, все электронные сигналы засасывает в себя это бездонная воронка, ухо мироздания. 
Дугин беспомощно тыкал пальцем в клавиатуру на высветлившемся экране. Да, глупо было и надеяться. В месте, где воцарилась бесконечность, нет связи с остальным, конечным миром.
- Не расстраивайся, Борь. Я уже узнавал, что там, под нашими задницами.
- Когда успел?
- Когда, когда… Еще летом, после того, как впервые увидел это озеро. Ну, во время одного из своих полетов. Помню, как будто стукнуло меня: а посмотри-ка,  Раечка, нет ли у этого озерца антипода. Или, если угодно – пары.
- И что?
- Под нами – атолл Пальмира, это южная часть Тихого океана. Владение США. И там, на этом островке, тоже есть озеро. Только оно – в виде трапеции. Почти прямоугольник. 

                *** 

- Вот как, - разочарованно молвил Дугин. – А я сейчас примерно прикинул, думал – остров Пасхи. А тут Пальмира какая-то никому не известная.
- Все правильно. Так и должно быть. Это озеро – тоже никому не известно. Божьи дела в тишине совершаются и чужды славе человеческой. И к тому же… Всевышний не любит копий, по-моему. У Него все сотворенное Им – оригинал. Здесь – круглое озеро, там – квадратное. Тут лес, там – океан. Тут – плюс, там – минус.
Дугин спохватился:
- Ты грести не забывай, меня скоро по колено зальет!
- Да все уже, причаливаем. Сиди смирно, как бы напоследок не черпнуть бортом.
 Лодка беззвучно уткнулась в камыши, и друзья, уже не боясь промочить ноги, похлюпали по вязкой жиже к тверди брусничной поляны.
- Ты начал что-то про плюс и минус, Витя.
- Понимаешь, Боря, этот атолл Пальмира… В общем, там – самое страшное и унылое местечко на нашей планете. Факт. Американцы тщательно охраняют островок с моря, никого туда не допускают. Слухи распространяют в печати, что на атолле – ядерные захоронения с Бикини. Это чушь, атолл экологичен вполне. Только долго там никто не сумел прожить. Вся история Пальмиры – это массовые умопомрачения, самоубийства, убийства, людоедство. Человек, случайно попавший на этот клочок земли, испытывает смертную тоску и уныние, страх и озлобление на всех, в том числе – на Бога. Никто и никогда, побывав на Пальмире, не смог покинуть ее живым и в здравом рассудке. Там – вселенский полюс зла, мой дорогой Дубище.
- Да-да, все верно! Симметрия мироздания! Там – полюс зла и самоедства, здесь – полюс добра и покоя душевного. Выходит, Америка владеет планетарным минусом, Россия – плюсом.   
- Это все – придуманные людьми условности, Боря. Плюс - хорошо, минус - плохо… Положительная шкала, отрицательная – все едино в этом мире.
- Слишком просто, Витя. Почему тогда человек, желающий творить добро, чаще всего не может этого сделать? А творящий зло творит его с легкостью. Где же твоя симметрия мироздания? Если плюс все время сваливается к минусу.
- Есть еще ветер, Боря. Постоянный, непреодолимый ветер. Один для всех. И делающим зло он всегда попутен, а для желающих делать добро – всегда противен. Дует одним в спину, другим – в лицо. Вспомни отчаянный крик апостола Павла: Господи, почему я не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю? Если уж для Павла творить добро было трудно, а зло – легко, что уж тут говорить…
Дугин вспомнил о сыне.
Он тогда, в первые дни разлуки, не смог преодолеть встречный ветер. Он мог делать дела любви, но не сделал. А дела нелюбви – мог делать и делал. 
- Почему так трудно делать дела любви? – спросил Дугин.
- Наверное, потому, что зло бесплодно. А добро дает плоды.
Борис задумался.
- А может быть, зло и нелюбовь тоже дают плоды? В виде добра и любви, которые противостоят минусу. Как ответ. Я слышал когда-то давно от одного человека…
Дугин вспомнил чудака-математика из Тосьмы. Сказал:
- Он говорил, что плюс и минус – две раскрытые ладони Создателя. Правая и левая. И кто скажет, что левая Его ладонь в чем-то уступает правой по своей безграничной благодати?
В памяти Бориса всплыла давняя сцена: священник в церкви отчитывает его… За что? За то, что Борис спросил батюшку, глядя на женщину возле подсвечника – разве можно ставить свечку левой рукой? Так, как делала она? Молодой священник вскипел негодованием: «Не будьте фарисеем!»
Ладонь… Правая. В нее что-то впилось с такой резкой болью, словно кусачки прикусили кожу – там, где синие дорожки вен растекаются по направлению к пальцам.
- А-а-а! – вскрикнул Борис, хотя годами был натренирован переносить внезапную боль без звука.
На внешней стороне кисти правой руки сидело плоское, членистое существо, похожее на клеща. Дугин принялся стряхивать кровососа, хлопать по нему левой рукой, но тот продолжал упорно вгрызаться в кожу, выискивая вожделенный, живоносный для него источник. Наконец Борис поддел существо ногтем, отбросил в траву.
Анна шла по брусничной поляне им навстречу.
- Ну как? – спросила девушка – явно из вежливости, и только.
- Как, как… - по-вороньему каркнул Виктор. – Живы, слава Богу.
- Что с вами? – Анна глядела на сморщенную от чесучей боли физиономию Дугина.
- Да вот… Укусила какая-то тварь. Виктор, здесь даже насекомые кусаются! А человек реагирует точно так же, как в любом другом месте.
- Инерция бытия, - усмехнулся Крайнов. – Программа. Здесь – как в церкви. Придет человек, покается на исповеди, к иконам со слезами приложится… И даже выйти наружу не успеет, как уже раздражается на случайно задевшую его бабку.
- Ну-ка дайте посмотреть, - протянула руку Анна, и Борис подал ей свою правую ладонь.
Девушка, нахмурясь, разглядывала крошечную, чуть припухшую язву.
- Плоский какой-то клещ, - мямлил Дугин.
- Сейчас здесь нет клещей, - ответила девушка строго. – Это оленья кровососка. Или – лосиная вошь. По-разному называют.
- Витя, а здесь-то, в центре мироздания, оказывается, вши людей едят! – подивился Борис.
- Вы не смейтесь, - одернула его Анна. – Бывают такие года, когда эти кровососки просто свирепствуют. И летом, и зимой. Укус надо срочно обработать. Иначе… В общем, рука может сильно опухнуть, пойдут всякие волдыри. Ну, это от вашего организма зависит. Чаще всего так обходится, без последствий. И все равно, поедемте скорее в больницу.
- О, да вы самая настоящая медсестра, Аннушка! – восхитился Виктор. – Не поддельная, не фальшивая.
- Конечно, я настоящая, - ответила Анна. – А какая же еще? У нас в больнице все люди – настоящие.
Дугин пристальным, нехорошим взглядом смотрел мимо них: из лесу, со стороны проселка, показались две человеческие фигуры и направились прямехонько к мужчинам и девушке, стоящим у горбатого авто. Рука Бориса скользнула к левой подмышке – там покоилась в подплечной кобуре его «беретта». Виктор автоматически, даже не оглянувшись, среагировал на жест напарника: выхватил «глок-17», убрал руку с оружием за спину.   
«Уж коли тут кровососки кусают, то и топтуны всякие, хм, компетентные, вполне могут нарисоваться», - нескладно подумалось Борису.
- Это санитар Гоша и наш Магистр, - сказала Анна и приветливо помахала рукой вновь прибывшим к озеру.
- Ушко, Ушко, ах, как ты далеко! – верещал Магистр издали.
Друзья зачехляли пистолеты. 
Санитар вдруг ускорил свой шаг, потом и вовсе припустил к ним рысью, на ходу расстегивая нижние пуговицы длиннополой брезентовой штормовки. Послышалось его рычание, перемежаемое поскуливаньем.
- О господи, - простонала Анна, однако безо всякого испуга, скорее – с досадой, будто на нее летела оленья кровососка, жирная лосиная вошь.
 - Гоша, тебе что, прямо приспичило? – укоризненно вздохнула девушка. – Меня люди ждут.
Повернулась к Дугину и Крайнову:
- Извините, подождите, пожалуйста. Сейчас поедем. Это ненадолго.
И споро задрала халат, оголив белые ноги и живот с темным треугольником волос на подбрюшье. Оглянулась, примериваясь, как бы лечь поудобнее.
- Гоша, потерпи, дай хоть халат снять, испачкаю!
Санитар уже свалил ее, рухнув тушей на хрупкое тело медсестры, засопел, копаясь в своем паху. Девушка раскинула узкие колени, привычно помогая существу иного пола проникнуть в нее.
- Фу, тяжелый ты боров, - цедила Анна, все время отворачиваясь в сторону. – Не дыши на меня, Гоша! Ты хоть раз свои зубы чистил?
Повизгивая, санитар елозил по телу медсестры, мерно и ожесточенно двигая чреслами взад-вперед. Анна выглянула из-под него, прохрипела натужно:
- Извините, товарищи, это быстро…
Губы у Бориса кривились в судороге, он в каком-то сомнамбулическом состоянии смотрел на животное совокупление, потом отвернулся. Виктор обеими руками оперся на остывший капот «Победы», со лба его катились крупные капли. «Вот так-то, вот оно что», - бессвязно шептал агент Рая.
Магистр, подражая самолету, раскинул руки и принялся кружить вокруг слипшейся в ком пары человеческих особей.
- Жу-у-у, - пел бывший астроном. – Жу-у-у!
Санитар скрюченными пальцами впился в податливую грудь девушки, начал мять ее, словно шматок теста.
- Ох, больно! – выкрикнула Анна и звонко шлепнула своей ладошкой по волосатой руке.
Гоша покорно убрал пятерню с груди медсестры, сунул руку девушке под поясницу.
Оглянувшись, Борис увидел, как из раззявленного рта санитара Гоши вытекла длинная слюна, упала прямо в раскрытые от невыносимой тяжести губы девушки. Анна сердито отплюнулась, замотала головой:
- Гоша! Ты мне прямо в рот своими слюнями!
Санитар хрюкнул раз, другой. Встал на колени, грузно поднялся на ноги, запахивая штормовку. Осоловело выпятив губы, потащился куда-то в сторону, опустился на брусничник.
Анна тяжело дышала, сидя на траве с расставленными в стороны коленями. На лице ее не было никакого выражения – ну только разве что мимолетная усталость, которая через минутку-другую пройдет. Магистр продолжал выписывать «нули» вокруг девушки.
- А мне, а мне, а мне, - повторял он, как заведенный.
- Потом, в палате, - строго разъяснила Анна. – Знаешь, какая земля холодная? И жесткая, хоть и трава тут.
Посмотрела на Бориса:
- Поедемте, надо обработать ваш укус. И этих двоих с собой захватим, а то мало ли что. Гоша раскис совсем, может не уследить за Магистром.
Оглянулась на озеро:
- Ох, и не помыться тут, вода ледянющая, как-то я простудилась таким вот образом. Цистит подхватила. 
Анна, грациозно изогнувшись, вскочила с земли, отколупнула налипшие к измятым, зарозовевшим ягодицам листочки брусники, застегнула халат. «Вот почему она ходит без колготок и трусов, - понял Дугин. – Чтобы всякий поселенец Никандровской больницы мог, лишь только ему приспичит, совокупиться с ней. Девчонке просто надоело чуть что - стаскивать нижнее белье. А может, и рвали его в буйном порыве… Жалко же, колготки и трусы денег стоят».
- Пойду тормошить Гошу, ехать надо, - сказала Анна и направилась к раскинувшемуся на брусничнике санитару.
- Ты видел, Вик? – тихо сказал Дугин. – Она абсолютно не понимает, что с ней вытворяют. И не ведает, что творит сама. Ровным счетом ничего не испытывает - ни телом, ни душой. Это даже не фригидность. Это умственное бесчувствие, помимо физического. И, скорее всего, это результат хирургического вмешательства Колибабы. Женское обрезание. А то, что он ее стерилизовал – это уж точно.
Борис смотрел вслед медсестре со смешанным чувством брезгливости и сострадания. Хотел было что-то добавить, но Виктор перебил:
- Она, Боря, видишь ли… Человек просто делает… Делает то, что может. Дела любви, Боря. Хошь верь, хошь не верь. И не столь важно, есть у него своя воля или нет. Ты разглядел… ммм… ты успел разглядеть ее промежность?
- Еще чего! – возмутился Дугин.
- Тоже мне, спецагент.
- А в чем дело-то?
- Ладно, потом, потом.
К ним подходили медсестра, санитар и чокнутый звездочет. «Они все тут чокнутые. И я - тоже», - с озлоблением на самого себя, на свою наивную веру в божественную сущность озера Зеро, подумал Борис.
- Я сяду за руль, ты – рядом, - скомандовал Дугин (что в последнее время случалось с ним нечасто).
- Согласен, - кивнул Виктор. – Мне тоже как-то не по себе будет сидеть возле… Любого из этой троицы.
Анна, санитар и Магистр, по-детски препираясь из-за того, кто из них сядет с краю, а кто - в серединке, устраивались на заднем сиденье. Анна словно играла роль воспитательницы, а Гоша и звездочет – двух непослушных дошколят. Которые при всей своей капризности обожают воспитательницу, не мыслят без нее жизни. И эта любовь уже не была игрой. Она была взаправдашней.
«Победа», отфыркиваясь, переваливалась на невидимых глазу кочках, выруливала на проселок. Позади лежало и смотрело, и дышало в серое небо безмолвное и бездонное озеро. Вечный Ноль, безразличный к людским страстям и утехам плоти, к оленьим кровососкам, ко всему, чем преисполнено до краев существование этого зримого мира.
Молчаливый, замкнутый в себе Ноль. Бесстрастный.
Как Анна.

                Глава шестнадцатая
      
В процедурном кабинете – какой это к пешему кабинет, так, полутемная каморка со стеклянным шкафом - Анна велела Борису тщательно промыть руку и выдала ему коричневый оковалок советского стирального мыла. Борис долбил снизу вверх по носику умывальника-мойдодыра, торопясь поскорее закончить совершенно ненужное действо – кисть руки почти перестала зудеть. Виктор прислонился к дверной притолоке, насмешливо смотрел на Бориса и медсестру, державшую наготове пузырек с пахучей дезинфекцией. 
  - Наверно, поздно уже, яд проник под кожу, - говорила Анна. – Но все равно, надо.
  - «Надо, надо, надо нам, ребята жизнь красивую прожить», - запел потихонечку Виктор. – Пошли грузить Мамонтовых, вошью раненый!
Медсестра потупилась.
- Я с вами не пойду. Делайте сами, что хотите. А мне стыдно.
- Вам? – наигранно поразился Крайнов. – Вам может, оказывается, быть стыдно?
- А что? – с обидой распахнула глаза девушка.
- Ну-ну… Ну-ну. Анна, вы, помнится, что-то обещали Магистру. Там, на лужайке. Наверное, он ждет не дождется.
Анна спохватилась:
- Ой, я и вправду забыла. Столько всяких дел… Пойду.

                *** 

Борис и Виктор вошли в опочивальню стариков-супругов.
Шторы наглухо затянуты, пианино распахнуто, обнажив ровный ряд белых клавиш. Видимо, совсем недавно был отыгран последний аккорд. На верхней крышке своего инструмента, в костюме и галстуке, раскинув свисающие руки, длинно вытянулся худощавый Петр Мамонтов. Глаза его полуоткрыто, неподвижно смотрели на вошедших. В изголовье горели две свечи – вовсе не черные, а обычные, церковные.
- Мертв, - констатировал Виктор. – Не притворяется.
Клавдии в комнате не было.
- Похоже, сердце не выдержало, - говорил капитан, продолжая осмотр покойника. – Наш приезд добил старика.
Дугин вгляделся в безжизненное лицо. Из правого глаза Петра Мамонтова стекала невысохшая слеза – от нестерпимой боли сердца была эта слеза.
Виктор достал из кармана платок, подошел, закрыл глаза покойника.
- Где Клавдия? Вот кого я хотел бы увидеть, если честно.
- Я тоже, брат, хотел бы…
Рука мертвеца вдруг шевельнулась… Нет, не то, чтобы шевельнулась, а стала клониться долу, вслед за ней поползло туловище - сначала медленно, а затем – разом, неудержимо обрушилось вниз лишенное жизни тело: взвизгнули клавиши от упавшего на них пианиста, труп крутнулся бесформенным мешком и замер на полу. Да, узковатой была верхняя крышка «беккера» даже для тощего Петра Мамонтова.
- Не трогай, путь лежит, как лежит, - остановил Крайнов кинувшегося было к покойнику Дугина.
Друзья осмотрели комнату. На первый взгляд, улик здесь не было – ни запаса детских прыгалок, ни оружия.
Они вышли на воздух, на лужайку перед больничным корпусом. Глотнули воздуха.
- Понимаешь, Витя, я все не могу взять в толк… Ведь Клавдия в пятьдесят шестом году такое пережила! Ей сам Бог явился в образе святого Николая, сначала покарал за святотатство, а потом простил, вернул ее душу к жизни из каменного плена. Как она могла после столь явного откровения стать фанатичной сектанткой, поклонницей какого-то инфернального Верховного? Приносить кровавые человеческие жертвы? Загадка, Вик.
- Ну, милый! Эк куда ты загнул. Вспомни, воцерковленный ты наш, ведь Иуду-то апостола Сам Христос на Тайной вечери лично причастил Своими Телом и Кровью, а тот… Сразу же после этого пошел и совершил самое тяжкое в истории человечества преступление. Так-то, брат. Не всем идет во благо прикосновение к святыне. Кому-то, бывает, и не во благо, а совсем наоборот.
«Пойдет ли нам во благо наше пребывание здесь, в Никандрове? Наш контакт с вечностью, с бесконечным Нулем? И точно ли это озеро таит в себе нечто?» - спрашивал себя Дугин.
Они вдруг замерли, прислушались.
Совсем рядом, вроде бы - из-за перекошенной двери в подвал бывшей церкви - доносились слабые стоны.
- Где стонали, Витя?
- Везде, - мрачно ответил Крайнов. – Везде тут стонут.
Напарники снова спустились в подклеть, медленно обошли раку с мощами преподобного Никандра.
На холодном полу, привалившись к каменной опоре саркофага, сидела неподвижно, опустив голову, Клавдия Безухина-Мамонтова.
- Ты хотел ее увидеть. Смотри, - сказал Крайнов.
В синем, мертвящем свете луча от айфона Борис наклонился к Мамонтовой вплотную, протянул руку и попытался приподнять ее лицо. Старуха вдруг открыла глаза. На лице ее не было ни малейшего следа макияжа.
- Пойдемте, пойдемте, - тянул ее за локоть майор Дугин.
Клавдия вдруг всхлипнула и, дернувшись, впилась зубами в руку Бориса.
- А-а! – закричал он от неожиданности.
Гулкое эхо выстрела забилось, заметалось в стенах склепа: «Ник-андр-рр!» На правой щеке Мамонтовой появилась черная дырочка, из нее тут же вытекла черная струйка крови.
Голова мертвой старухи медленно приникла к раке святого Никандра.

                ***

- Зачем, Витя? – с тоской простонал майор Дугин.
- Она укусила тебя, я среагировал. Наверное, чуть поспешнее, чем следовало бы, - пожал плечами Виктор и засунул «глок» в подплечную кобуру; чуть заметная дрожь в голосе выдавала его волнение. – Поехали отсюда, а то греха не оберешься. Обоих Мамонтовых больше нет.
И констатировал монотонно:
- Дело «Мстителей Верховного» окончательно закрыто в связи со смертью подозреваемых. Точка.
И судорожно закинул в рот подушечку жвачки.
Скорым шагом они прошли к мосткам, Дугин снял петлю швартового каната с почерневшего бревна сбоку от настила. Виктор уже был в рубке, запускал движок.
Борис побежал на корму, подобрал свесившуюся в воду чалку. Прямо в его склоненное лицо из выхлопной трубы с треском выдохнуло сизое облачко дыма, катер затарахтел, накренился, выписывая разворот.
Дугин какое-то время смотрел вперед, на простиравшуюся перед ними водную гладь. Вдруг что-то неосознанное заставило его оглянуться.
Зеленый куполочек, венчавший кубическое здание бывшей церкви, маяком маячил между деревьями. На самом конце прогнившего причала, прямо у края, неподвижно стояла Анна и смотрела им вслед. Пронзительное понимание чего-то, прежде непонятого, охватило Бориса.
Одинокая белая фигурка над горбатой, вздувшейся от дождей речной поверхностью, являла собой не что иное, как… Живое, хрупкое, чуть укоризненное напоминание. О чем? Дугин боялся додумывать эту мысль до конца.
Виктор, выровняв курс вдоль стремнины, подошел к Борису.
- Вот оно, изваяние над вечным простором, - сказал он с грустью. – Весь род человеческий перед тобой, инь и ян, в одном лице.
И добавил:
- Она гермафродит.
Эти слова прозвучали для Бориса подобно окрику полковника Мельникова, раздавшемуся над ухом агента Дуба, словно выстрел стартового пистолета, тридцать с лишним лет назад: «Она еврейка!» И теперь, на корме допотопного катера, Дугин, как тогда, сразу же поверил услышанному, как верят во все невероятное вообще.
- Тогда понятно, почему экспертиза окурков и потожировых пятен на эпитафиях показала наличие мужской и женской хромосомы одновременно! – воскликнул Борис. – Ведь…
- У гермафродитов часть клеток несут мужскую, а часть – женскую хромосому, - закончил за него Виктор. – И это – причина того, что лет двенадцать-пятнадцать назад в ее организме остановился процесс старения. Эти люди часто сохраняют юность на протяжении десятилетий.
- Но до чего ж красива! – вырвалось у Бориса с болью. – Она еще долго будет служить ходячей резиновой куклой для всех этих полоумных особей.
- Да, шикарная, высококачественная кукла, - аж причмокнул Крайнов и затянул: - «Мне-е-е б такую-ю-ю…» Хотя нет, даром не надо. Лучше уж обычные, пусть не такие красивые, но - однополые девчонки.
Борис в очередной раз с осуждением посмотрел на Виктора: шутит приятель, а не смешно!
- Витя, дай собраться с мыслями… Значит, Анна и есть – Малх? Это она убивала наркоманов и проституток весь минувший месяц! Приезжала по ночам в город на мамонтовской «Победе»… С собою – пистолет, прыгалки, опасная бритва… Что-то не очень верится. К тому же я слышал когда-то, что эти гермафродиты – как истинные, так и ложные – очень миролюбивые, даже смиренные люди. И Анна, кстати, именно такая. А если она гермафродит, то как же тогда этот Гоша ухитрился…
- У нее есть и то, и другое, - веско молвил Крайнов. – То, что у нас с тобой – в зачаточном, слабо выраженном состоянии. Но – есть. Хоть и мельком, однако же я смог разглядеть. И зафиксировать.
Крайнов постучал себя пальцем по лбу.
Мотор катера чихнул раз, другой и заглох. Друзья кинулись в рубку.
- Бензин на нуле, - констатировал Виктор. - А был полный бак, вот так-то.
- Впечатление, что горючее все время потихонечку стравливалось в реку, - досадливо сказал Дугин. – Мы не можем вернуться в Никандрово.
- А зачем?
- Как зачем? Чтобы арестовать Анну!
- Оставь человека в покое, - сказал Виктор. – Сентябрьские убийства совершала не она. Малх – это Петр и Клавдия Мамонтовы. И экспертиза подтвердит это. Я взял слезу Петра Мамонтова на анализ, когда глаза ему прикрывал. Платочек при мне. Анна – это очередная подсунутая нам обманка.
- Почему ты так уверен, Вик? Экспертиза… Если Анна и Мамонтовы – родственники, то грош цена такой экспертизе. Кто знает, какая у них степень родства.
- Боря! Ты что, не понял? Тебе лишь бы спорить, да? Ты ведь сам только что не верил, что Анна могла стрелять из «вальтера» и кромсать бритвой живое горло. Хоть она и медсестра. Я тоже не верю. Ну не могу я этого себе представить. Она и убийство – несовместимы.
- Не она, а оно, - уточнил Дугин и потыкал себе за спину большим пальцем. – Ты имеешь в виду покорность Анны, безволие? А я вот только сейчас вдруг уяснил для себя, что там, в Никандровской коммуне, свои правила бытия. Иные! Там невозможное возможно, совместимо несовместимое. И об этом говорит сцена мерзкого блуда, которую мы лицезрели на сакральном, святом месте. На месте землянки преподобного Никандра. Каково? И это при том, что Анна благоговеет перед озером, считает его волшебным. А знаешь, какой смысл наши предки вкладывали в слово «блуд»?
- Знаю, - неохотно ответил Крайнов. – Блуд – это и есть совмещение несовместимого. Вся ложь и неправда людская, вся злоба и зависть – это есть блуд. Они несовместимы с образом Божьим, заключенным в человеке. А не только секс на стороне. 
Пасмурный день клонился к вечеру, птицы, галдя, летели над рекой в свои жилища.
- Течение донесет нас до города, - что-то прикидывая, продолжал Крайнов. – Оно довольно быстрое, Боря. Все нормально. Остается лишь рулить, чтобы не врезаться в берег.
- Так. Все верно. Пушта впадает в Супонь, а течение Супони тоже нам попутно. И сколько же так дрейфовать? Расстояние – ого-го!
- Ну, не больно-то ого-го. Часа три-четыре, если скорость реки – хотя бы шесть кэмэ. Думаю, так и есть – шесть, семь километров в час, надо только держаться стремнины. 
- Ну и гад же этот… как его…
- Чижиков, - подсказал Виктор.
- Ё-моё, даже бензина не пожалел, лишь бы подлянку сотворить!
- Что ж, дружище, в жизни всегда есть место подлости. Жаль, что мы не всегда это учитываем в своих расчетах. Вот оно, подлинное лицо человека… Хрюсло.
А Борис подумал, что слова «подлинный» и «подлый» - однокоренные. Копни человека поглубже, обнажи его подлинную сущность – и увидишь затаенную подлость. А вовсе не запрятанную на донышке сердца божественную любовь.
- Не держи зла, Боря. Пойми, этот Чижиков – обычный, простой человек, только и всего. С незаладившейся судьбой. И начальство он не любит, а мы говорили с ним, как начальнички.
Дугин покачал головой:
- Витя, есть люди простые, а есть – простолюдины. Большая разница.
- Ну, не знаю… Ты, как профессор Преображенский, не любишь простолюдинов, это ясно.
- Меня всю жизнь загоняли в стадо! – чуть ли не рыдающим голосом выкрикнул Борис. – Всю жизнь!
- Загоняли они, загоняли… И всё – никак! – подначил Виктор. – Ай-яй-яй, бедные загонщики… Уж полвека маются с Борисом Дугиным, а одолеть не могут! Вах, не получается.
И картинно всплеснул руками.
Борис притих. В памяти всплыл маленький грустный мальчик в цигейковой шаровидной шапке, в цигейковой шубке, с лопаточкой в руках стоящий на подтаявшем снегу и невидящим, тоскливым взором уставившийся куда-то перед собой… Кажется, на обнажившуюся после зимы собачью какашку. А в стороне воспитательница командует хороводом дошколят.
Вот он, образ его детства. Да-да, ровно полвека минуло.
- И каждый всю жизнь защищает стадо и свое право быть в этом стаде, - глухо сказал Борис. - В коллективном бараке для холопов.
- Ты зря на людей грешишь, Боря, - сказал Виктор. – А что еще ты им прикажешь защищать? Твою исключительность, твой ум? Твою свободу? Естественно, они защищают свое. От кого? От тебя, Боря. Ты – их враг. 
- Насчет загонщиков, Витя… Получается, все у них получается. Но таких, как я, как ты, надо все-таки загонять. И мы все равно остаемся чужими в этом стаде. Остальным – в самый раз. Они рождены в стаде и для стада. И, повзрослев, придумывают новые формы стадообразований. Все эти социальные группы психически травмированных, морально пострадавших, в душу раненых, с поведенческими паттернами, приобретенными по воле плохих родителей и всех прочих…
- О-о, да ты прошел опыт участия в таких группах? – деланно восхитился Крайнов.   
Дугин стыдливо кивнул: да, мол, было такое. Только он почитал себя пострадавшим от сыновней, Пашкиной, нелюбви, а не от материнской. К матери своей у него претензий не было, хотя, если уж взять да захотеть свалить на кого-то вину за несчастливую судьбу, то мать подходила вполне – идеальная самодвижущаяся тележка для груза обид и утрат. Другие матери, бывает, настраивают сыновей против невесты, вживую явленной пред их зоркие очи. Его, Дугина, мать настроила против будущей, неведомой возлюбленной, сказав всего два слова: «Грязная кровь». Но он почему-то не винил покойную родительницу. Нынешние отношения Бориса с давно ушедшей матерью укладывались в одну и ту же картину, что время от времени представала перед ним: он идет куда-то и вдруг оборачивается, и видит мать на пороге домика, которого у них никогда не было. Он кричит ей: «Счастливо!», а мать – знай машет ему издали платком.
Виктор меж тем говорил что-то. Дугин услышал:    
- Эти простолюдины, как ты их называешь, ведь они – и есть народ. И ты – народ, по большому-то счету.
- Нет, - отрезал Борис. – Я не народ. Я – человек. Я сам по себе. Да и ты тоже. Разве не так?
- Так, так… Ты эгоист, Боря. Как и я, впрочем. Но ты – ревностный эгоист. Или – ревнивый.
Слова Крайнова неприятнейшим образом «обломали» возвышенную грусть Бориса. «Одно из значений слова «ревнивый» - это «завистливый», - мелькнуло в голове. – Я – завистливый? И кому же я завидую? Хм, кому, кому… Сам знаешь, агент Дуб. И первый, кому ты завидовал и завидуешь по сей день – твой собственный сын. Пашка».

                Глава семнадцатая

«Когда этот грустный, молчаливый паренек с затаенной радостью показал тебе свои рисунки, ты ведь тут же возмечтал и возомнил, что сын у тебя – особенный, не от мира сего. Что он – один из немногих избранных, способных видеть то, чего не видят остальные двуногие. Сын по откровению свыше выстраивает свой чертеж, окно в неизведанный мир, которое превыше всего того, что создано великими художниками прошлого. Да, их картины тоже уводят куда-то в даль веков и пространств, в непознанные глубины души. Но при этом созерцатель шедевра остается лишь званым в этом мире. «Ибо много званных, но мало избранных»».
А тут – такое дерзновение, построение перехода из этой реальности в иное качество… Прыжок Наассона – вот что задумал совершить Пашка, ни много, ни мало. Господь несет людям откровение через избранных – апостола Павла и Магомета, древних иудейских пророков и слагателей Бхагавадгиты. Через жрецов Перуна и Сварога. И его сын, возможно – в этой череде Божьих избранников. Так мнилось Дугину в те давно ушедшие минуты, когда он вслушивался в тишину за дверью Пашкиной комнаты.
Когда же в Борисе проклюнулась и дала всходы неосознанная зависть к сыну, сумевшему с юных лет переступить через условности этого мира, презреть навязанные всем прочим смертным правила игры? Неважно, когда. Но Борис ее чувствовал, эту зависть, и презирал себя за это. И, подчиняясь всемирному закону подмены, стал подавлять зависть к сыну при помощи жалости и сострадания. Жалость – она жалила, конечно, но при этом и грела, и сладка была, как растекающийся внутри теплый, густой сироп. И когда Пашка исчез, Дугин всё твердил и твердил про себя: никакой рисунок не может переместить физическое тело куда бы то ни было, ерунда это все! Сын твой – просто ранимый, одинокий человек, которого общество постоянно загоняет в стадо обычных особей. А он – не особь, он – особняком. Пашка особый. Он потому и приехал жить к тебе, Дуб, что надеялся укрыться от постоянного нарушения его границ, обрести собственный маленький мирок в твоей квартире. А рисунок или чертеж… Это лишь оригинальная форма неприятия мира с его убогими законами. Плюс – юношеские амбиции, максимализм, от которых, вообще-то, по большому счету, новые поколения молодняка успешно избавлены с помощью виртуальной среды.
А Пашка вознамерился попрать эту безвариантность общепринятого бытия. И он попрал. И пропал. Отовсюду и навсегда.
Дугин вспомнил, как примерно вскоре после того, как он остался один, он случайно попал на вечеринку в компанию журналистов. Была гитара, и бородатый газетчик тихо пел балладу о пропавшем журналисте. Сюжет был такой: старый друг разыскивает по редакциям своего исчезнувшего коллегу. И всюду он слышит в ответ на свой вопрос: где же его друг (это припев, который запомнился Борису):

Он в Германии, он в Испании,
Он в Южной Африке, он вылетел в Рим.
Он в Париже…
Но никто еще
Не встречал его живым.   
          
Пропавший журналист этот - повсюду и нигде. Как Пашка.
Так говорил сам с собой Дугин, оставшись много лет назад один в четырех стенах. И ему все больше и больше становилось жалко пропавшего сына, такого беззащитного и неспособного противостоять злу: воинской повинности, постоянному принуждению то к одному, то к другому - к учебе и работе, к общению со скудоумными сверстниками.
И Борис все расчесывал и расчесывал прыщ сострадания и жалости, получая, как и все в такой ситуации, короткое удовольствие от чесания этого прыща. Он стал гостем того Пашкиного мира, который сам же и выдумал.
Да нет же, нет! Не сидел Пашка в столыпинском вагоне на дальнем пути велегжанского вокзала, не смотрел на отца сквозь прутья решетки! И не кайлил он уголь в шахтах Воркуты, не били его старшие по бараку и зоновские вертухаи. «Но ты хотел верить во все эти Пашкины страдания, чтобы не прекращался в тебе сладкий зуд, чтобы свербил постоянно чесучий прыщ собственных терзаний, жалости к сыну. Вот почему ты не наводил справок, не помышлял о том, чтобы вытащить Пашку из зоны. Ты просто знал, что его там нет и не было. И из Сочи тебе прислал открытку с розами вовсе не он, а какая-нибудь давным-давно позабытая тобою фифа, чисто с женской наивностью будучи уверена, что ты сразу поймешь, кто это. Да-да, не было всех этих сигналов от сына, все это придумано тобой! И ты с готовностью предпочел достоверному знанию утлый мирок своих мучительных фантазий. Ты пуще всего на свете не хотел лишить себя этого душевного терзания, расстаться с ним».
А Пашка… Ну конечно, он улетел в Израиль, к мамашеньке. Сейчас, поди, уже в Америке, учится в том же Йельском университете, занимается той же ерундой, что и все. Например, разгадывает неизвестный миру язык манускрипта Войнича – это в Пашкином духе. Впрочем, как знать… В матрице всегда остается хоть одна ячейка для этого «как знать». Хоть один незаполненный участок пазла, одно углубление в мозаичном рисунке, куда еще не лег изначально определенный кусочек керамики.

                ***

Борис и сам не заметил, как, издеваясь мысленно над своим душевным прыщом, стал почесывать тыльную сторону правой кисти. Не ошибалась медсестра, хоть она вовсе и не она, а оно: яд кровососки успел проникнуть глубоко под кожу. И растекается… Или этот саднящий зуд – последствие укуса Клавдии Мамонтовой?
Дугин разозлился. Ну что за «езеро-Зеро», что за вечный Ноль, центр вселенной, над котором летают лосиные вши и где на берегу спариваются гермафродиты с параноиками? На месте пещеры просветленного святого. И всевидящее око все это видит, а всеслышащее ухо слышит чмоканье развратной плоти! Бред какой-то. Издевательство над здравым смыслом умного человека, коим почитал себя Дугин.
Бррр… «Совсем голову заморочили, - остервенился Борис, и непонятно было ему самому, в чей адрес прозвучал этот упрек. – Если бы у озера не было дна, если бы оно доставало до атолла Пальмира, то и тут, и там были бы два неугасимых вулкана! Ну, как минимум – два кипящих гейзера высотой до небес! Или я чего-то не понимаю, и нет в центре земли огненного ядра?»
В этот момент Борис готов был усомниться чуть ли не во всех тех непреложных знаниях об устройстве материального мира, которые получил за свою жизнь. И одновременно – в том, что видел своими глазами в последние дни. И что противоречило непреложным законам материального мира. Это и впрямь – знак свыше, откровение или… Наваждение, кем-то устроенное и вполне объяснимое обычными физическими законами? И нет ничего сверхъестественного в этом мире, где все идет своим чередом…
И чего это они взяли, что озеро – и впрямь бездонное? Приняли на веру фантастическую гипотезу? Потому что летели на крыльях своей жажды правды, сочли себя допущенными к тайнам мироздания? С чего бы вдруг?.. Кто они такие, в самом-то деле?
Им, помраченным и впавшим в прелесть, подсовывали очередную обманку… 
Действительно, взять хотя бы эту речку-ручеек. Почему, вопреки всем принципам мироздания, она вечно вытекает и, совершив свой круг, так же вечно втекает в озеро? Какие магнитные силы, какая незримая эбонитовая расческа искривляют пространство, направляют путь воды по невозможной траектории? По чьей воле оказались отменены в том месте привычные, тысячелетние законы? По воле преподобного Никандра, который действовал молитвой, лопатой и заступом?
«Закон может отменить лишь Тот, Кто его установил», - вспомнил Дугин чьи-то мудрые слова. И озлобление как-то сразу схлынуло.   
Однако мимолетная тень на лице напарника не ускользнула от взора Виктора,  всепонимающего коняги, и он весело подмигнул Борису: 
- Не горюй, напарник. У нас есть чем заняться. Ты не забыл про «Откровение преподобного Никандра»? Нам так и так пришлось бы в Велегже потратить время.
- На что?
- Для начала - на перевод с церковнославянского.
- А зачем переводить? Я умею…
- Хм, умеет он… А мне как быть прикажешь? Анализировать твой сбивчивый синхрон? Нет уж. Надо, брат, использовать достижения цивилизации.
Крайнов достал из кофра планшет, камеру и файлик с манускриптом. Переснял пожелтевшие страницы, отсканировал. Запустил переводчик с церковнославянского. При этом он не переставал поглядывать сквозь лобовое стекло рубки на реку, на быстро сменяющиеся пейзажи по обеим ее сторонам. В общем, держал курс.
Перевод, возникший на экране планшета, получился довольно эклектичным: современный язык обильно перемежался церковнославянскими словосочетаниями. Видимо, программа понимала не все слова, вышедшие из употребления, и потому оставляла их, «как есть».
Текст был совсем небольшой.
- «Откровение, данное Господом недостойному рабу Своему Никандру, - начал чтение Дугин. – Ныне к вам, чада мои, обращаю слово сие. Господь посреди нас, есть и будет. А вы, чадца, да исполните слово Господа нашего Иисуса Христа: заповедь новую даю вам, да любите друг друга».
Прервался, сверился с манускриптом, повернулся к Виктору:
- В подлиннике – Исуса с одной «и». Так писали и говорили до раскола, до Никоновой реформы.
 - Это лишь доказывает, что если текст подложный, то составляли его тщательно, со знанием дела, - кивнул Крайнов.
Борис продолжал чтение:
 «И еще заповедь, как читаем у евангелиста Матфея: любите врагов ваших, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. Вы же, чада, врагами своими именуете иудеев и магометан, латинян и язычников. Так ли вы исполняете заповеди Божьи?
Иная заповедь Господня: всякий, кто говорит о другом – негодный человек, подлежит Суду Всевышнего. Ибо тем самым срамит Господа, создавшего все народы земные. А Бог посрамляем не бывает, и ежели что соделал, то и есть – воистину и во веки веков. И что ты, христианин, гонишь иудея и магометанина, латинянина и язычника? Не так ли гонимы были и Христовы ученики? Ибо сказал Господь: Как Отец знает меня, так и Я знаю Отца; и жизнь мою полагаю за овец. Есть у Меня и другие овцы, которые не сего двора, и тех надлежит мне привести: и они услышат голос Мой, и будет одно стадо и один Пастырь. Разумеешь ли, чадо, что чтишь? Христос жизнь свою полагает за всех живущих на свете. Не мнишь ли ты, что об одних только православных говорит Господь, коих привел в свое стадо из рассеяния языческого? Не заблуждайся, возлюбленное чадо. О всех живущих говорит Создатель – и об иудеях, и о магометанах, и прочих инославных, с язычниками вкупе. И всякий, родившийся на свет, получает от Бога бессмертную душу и жизнь вечную, ибо и немчин, и лях, и араб, и эфиоп, и иной какой человек с рождения несет в себе образ и подобие Божие, частицу Создателя. И всякого призовет Он к себе, как птица собирает под крыло свое птенцов своих, ибо всякий смертен. И всякий даст ответ по делам своим, христианин – по закону христианскому, а прочие все – по закону ли Магомета, или Яхве, или иного своего бога, язычники же – по закону совести. И всякий, делающий добро другому, сыном Господа наречется. Так поступай и ты, да помянет тебя Господь во Царствии Своем – и язычника, и магометанина, и иудея».
Дугин прервался, вновь взглянул на Крайнова:
- Выходит, преподобный Никандр, обращаясь к чадам своим, подразумевает не только православных, но также и иноверцев?   
- Все понятно, - отозвался Виктор. - Святой отшельник Никандр был тогдашним церковным диссидентом.
- Не думаю… Он к чему-то подводит. Сейчас узнаем.
И продолжал чтение:
- «Помнишь ли заповедь Божию: почитай отца и матерь свою? Ты скажешь: с малых лет исполняю я заповедь сию. Но если же ты почитаешь своих родителей, то не так ли должно поступать и иноверным, взращенным родителями в язычестве, иудействе или служении Магомету? И ты, который гонит иудея и магометанина, и язычника, и латинянина, когда призываешь их отречься от веры отцов их, к чему призываешь? Не к нарушению ли заповеди Господней? Истинно так. Страх Господень да обымет тебя, чадо! Итак, да будет одно стадо и один Пастырь. Когда же, спросишь ты, сбудется сие пророчество? Так внемли же откровению, данному недостойному Никандру. Единое стадо соберется в Третьем Храме Отца Небесного. Храм сей уже созижден на Небесах, и собрались в нем все, творившие дела любви на земле. Так и нам, чада, надлежит возвести сей Третий Храм Соломонов, чтобы собрал он все народы, дабы приуготовил себя каждый человек к жизни вечной – православный ли, инославный, иудей и магометанин, язычник и невер. Где же, спросишь ты, созиждется Третий Храм на земле? О том Царь Небесный дал свое откровение царю земному, ибо через владык земных глаголет народам Господь. И что ты, чадо, боярин ли ты, князь или воевода, противишься Божьему указанию, данному людям через царя православного? Почто тщишься ты воспрепятствовать обетованию, принятому в предвечном совете Святой Троицы? Не ждет ли тебя, княже, воевода или иной какой власть имущий, кара небесная за преслушание воле Господней, явленной тебе воочию? Запомни, чадо, и убойся: всякий, знающий волю Господа и не исполняющий ее, претерпит великое наказание. Богу нашему слава, всегда, ныне, и присно, и во веки веков. Аминь».      
 - Всё? – спросил Виктор.
- Всё. Похоже, откровение адресовано конкретным политическим деятелям времен Ивана Грозного, которые противились переносу столицы Руси из Москвы в Велегжу. А главным образом – всячески препятствовали возведению в Велегже Храма Соломона. И воспрепятствовать им, в конце концов, удалось с помощью «Окоёма». То бишь – нынешнего спецотдела.
- Ты так ничего и не понял. Оно нам адресовано, Боря, это откровение! - сказал Виктор обреченно. – Это нам с тобою грозят карами. Предостерегают. Намекают на то, чтоб мы свернули операцию «Соломон». Ты не смотри на ветхость бумаги. Сама-то бумага, возможно, подлинная, изготовлена в шестнадцатом веке. А текст мог быть написан и «состарен» реактивами буквально вот-вот. На днях. Центру это под силу.
- А вообще, какую позицию занимает Центр во всей этой эпопее с возведением Третьего Храма? Как думаешь, Вик? 
- А вот это – вопрос… Пока мне не все ясно. Может, в Центре лишь предполагают, имеют какие-то разрозненные сведения, которые мы должны либо опровергнуть, либо конкретизировать. Мы же еще не отрапортовали о своем открытии.

                ***
         
- Бред, бред и бред! – кипятился Дугин. - Разве может группа людей, да хоть бы и человечество в целом, повлиять на мировой разум? Приблизить или отсрочить Светопреставление?
- Может, Боря. Еще как может! Ты сам-то подумай. И вспомни. Ведь может человек приблизить персональный Армагеддон для своего ближнего – кто кровопийством, а кто и прямым убийством. Террористы и вояки отправляют на Страшный суд толпы людей, и этот Суд свершается для убиенных сразу же, по воле отдельных личностей или групп. Так почему же невозможен рукотворный и одномоментный Конец Света для восьми миллиардов? Или сколько их тогда будет… Здесь принцип важен, Боря, а не число узревших Второе Пришествие по чьей-то злой воле.
- Все-таки, Витя, Армагеддон – это не война, не эпидемия и не цунами, - возразил Борис. – После любого из этих бедствий большая часть человечества выживет. Не говоря уж о животных и растениях. Суть Конца Света в том, что сразу, как ты сказал, одномоментно, перестает существовать весь видимый мир, вся материя вселенной.
- Во-о-от! Допирает до тебя потихонечку, - протяжно, с удовлетворением сказал Крайнов. – И никакие бомбы, вирусы или стихия не могут обеспечить Армагеддона. И никакие властители. Не по Сеньке шапка! Значит, требуются совершенно иные, иррациональные методы приближения Второго Пришествия.
- Какие?
- А такие. Модель, схему тебе наглядно продемонстрировали Петр и Клавдия Мамонтовы. В парке, возле лавочки.
- Они воссоздали…
- Угу. Они схематично воссоздали обстановку, в которой были убиты «битлы». Осенью семьдесят девятого. Как ты думаешь, могли быть убиты недавно девушка и наркоман, если бы в парке не появился транспарант «Светлому будущему – быть!», детское пианино на эстраде, где в семидесятые выступали Мамонтовы? Ответ: нет! Транспарант, пианино, прыгалки – это непременные условия свершения казни. Сначала – воссоздание этих условий, затем – гибель людей. При отсутствии этих предметов деяния Мамонтовых теряют смысл.       
- И какой же смысл?..
- Сокровенный, Боря. То есть – сокрытый от понимания. Во всяком случае, нашего с тобой понимания.
- Выходит, по-твоему, Бог пошел на поводу у Мамонтовых, допустив смерть невинных жертв? Они диктовали свою волю? А как же изречение: «В жизни и смерти человеческой Один лишь Господь волен»?
- Я бы не стал говорить «на поводу», но… Ты вспомни, как Иисус в Евангелии объясняет свои малопонятные поступки. Например, когда Его спрашивают: зачем ты идешь на заведомую смерть? Ответ один: «Дабы исполнилось пророчество». То есть Сын Божий ради исполнения людского пророчества – Исайи, Иезекииля, Моисея – готов Сам Себя предать лютой смерти! Что уж говорить о человечестве, которое, по словам святых отцов, не стоит и мизинца Иисусова…  Христос «подгадал» время и место Своего распятия по чисто внешним признакам: Иерусалим, суббота, великий праздник, толпа, которая еще пару дней назад его боготворила… Я уже не говорю о способе казни, предсказанном пророками, о том, что висел он, согласно пророчеству, между разбойниками. И вспомни Его последнее, торжествующее слово: «Свершилось!» Цель достигнута, пророчества исполнены.
Виктор помолчал, продолжил хмуро:
- Нынешние воссоздатели Храма Соломона понимают все это лучше кого бы то ни было. Им нужно искусственным, насильным образом перенести в реальность те условия, при которых совершится Конец Света. Появление Третьего Храма – ключевое условие, вслед за ним и другие пророчества об Апокалипсисе не замедлят исполниться. Приход Антихриста, всеобщий восторг… Они, храмоздатели, воссоздают модель Апокалипсиса по имеющейся схеме. Как Мамонтовы – свою малую, индивидуальную модель персонального Конца Света для конкретных людей. И это вполне может сработать в мировом масштабе.    
- Вот так просто? Что-то где-то построил, провещал…
Виктор вздохнул.
- Возможно, возможно… Создатель, разумеется, не идет на поводу у людей в определении судеб мира – они уже предрешены до его сотворения. А вот  насчет сроков бытия Вселенной… Бог воздает человечеству по вере его. Причем – на данный момент. «В чем застану, в том и судить буду». А каков суммарный вектор всех человеческих судеб за последние двадцать веков?
- Война с Богом, - вздохнул Борис. – Противление заповедям – и христианским, и мусульманским, и иудейским, и языческим. Всем вообще. Отрицание всего святого. Да, были сонмы подвижников, праведников. Но это – на одной чаше весов. А на другой… Перевешивает своеволие человеческое. Как ты сказал – суммарный вектор, и он направлен на самоистребление. Ведет ускоренным шагом к Апокалипсису.
Виктор вперил в Бориса указательный палец:
- Вот поэтому-то, Боря, сентябрьские убийства в Велегже напрямую связаны с предстоящим возведением в нашем городе Третьего Храма Соломона. Вспомни собаку! Того черного страшного кобеля, который, как и черная «Победа», появлялся на месте убийств в парке. Да еще и кровь слизывал со скамьи. Эта псина со стройплощадки Храма Соломона – сам черт, охраняющий престол Антихриста.
- Теперь-то я тоже начинаю это понимать, - согласился с напарником Дугин. – Но… Витя, кто бы ни стоял за этим проектом, на передней-то линии - всего лишь люди. Им свойственно торопиться, они подчиняются своей одержимости идеей, охвачены гоном. Я думаю, что проститутки и наркоманы, по мысли идеологов Третьего Храма, это те, кто зримо ведут человечество к его концу. С одной стороны, эти парии общества - вроде бы союзники «соломоновцев», раз они своими грехами приближают Апокалипсис. А с другой стороны – именно эти грешники с их деяниями ненавистны тем, кто призывает на наши головы Страшный Суд. Поскольку они своим существованием искажают образ Божий в человеке. И развращают тех, в ком этот образ еще дышит. Если бы не проститутки, наркоманы и прочие закоренелые грешники, то и нужды в спешной постройке Третьего Храма не было бы. Но распутники и шировые множатся день ото дня, вынуждают торопиться храмоздателей.
- Угу, - кивнул Крайнов. - Поэтому поголовье этих безобразников, что без образа Божия, нужно, по убеждению жаждущих Апакалипсиса, всемерно сокращать. Чтоб выиграть время. Ведь в чем заключается цель тех, кто тайно начал возведение Третьего Храма в нашей Велегже? Ты уже понял?
- Понял. В спасении мира, Витя, как это не покажется странным.
- Верно! Промедление с Храмом означает продление существования человечества, а оно, это продление, приведет не к всеобщему покаянию, а лишь к еще большему торжеству греха. Мирового зла. Поэтому…
- Они спешат спасти тех, кого еще можно спасти, - просветлел озарением Дугин. - Пророчество Иоанна Богослова так или иначе сбудется, и большинство человечества возлюбит тьму. Но лучше все-таки, чтобы Антихрист пришел пораньше, пока мир не до конца погряз во всякой мерзости и много есть еще, кого можно спасти.
Дугин запнулся, призадумался.
- Но получается, что мы с тобой – на другой стороне, Витя! Мы разоблачаем тайное строительство Третьего Храма, значит – пытаемся воспрепятствовать благим замыслам тех, кто хочет уберечь от преисподней хотя бы часть населения планеты…
Крайнов в упор посмотрел на Дугина:
- Не надо спасать мир. Его не спасти. Апокалипсис всё и всех расставит по своим местам – хоть ты отсрочь его наступление, хоть приблизь. Мы спасаем самих себя, Боря. Свои бессмертные души.
- Каким образом?
- А таким. Мы исполняем заповедь: «Блаженны алчущие и жаждущие правды». И еще одну заповедь: «Все тайное должно стать явным». Это – конкретно наша с тобой миссия, друг мой. Не спецотдела, а Виктора Крайнова и Бориса Дугина. Вряд ли Создатель обвинит нас в том, что мы избрали путь правды.         

                ***

…Огни Велегжи показались во тьме, когда часы показывали уже почти восемь вечера. Задержка – роковая задержка! - вызванная подлянкой Лени Чижикова, составила больше четырех часов. Эти четыре часа опоздания, как Борису станет ясно впоследствии, полностью изменили дальнейший ход событий.
За полчаса до появления городского зарева Крайнов связался по телефону со спецотделом, и за ними выслали моторную лодку. Псурцев и Витийеватов хмуро поприветствовали старших по званию и статусу агентов, помогли спуститься с борта катера в моторку.
- Надо же, как вы вовремя, - едко заметил Крайнов.
- Считайте, что мы – Илия и Енох*, - в том же тоне отвечал Витийеватов. - Появляемся в урочный час, как предписано Апокалипсисом.
Псурцев ткнул его локтем в бок, и Вий прикусил язык.
Борис переглянулся с Виктором: с чего это вдруг их молодые коллеги вспомнили ветхозаветных пророков, обязанных явиться на землю с небес перед началом строительства Храма Соломона – согласно «Откровению Иоанна Богослова»?   
В руке у Крайнова белела пластмассовая пятилитровая канистра, найденная им в рубке.
- Друзья, не будем уподобляться пакостникам, - объявил Крайнов. – Бензин есть?
- Только в бензобаке лодки, - ответил Псурцев.
Виктор чеканил приказным тоном:
 - Отлить горючее в канистру. Заправить катер. Отогнать посудину к причалу. Всё.
- Давай, Вий, исполняй волеизъявление начальства, - с издевкой в голосе сказал Витийеватову Псурцев. 
Через каких-то пятнадцать минут напарники были в здании спецотдела.      

*- в «Апокалипсисе» говорится, что незадолго до конца света по земле будут ходить спустившиеся с неба пророки Илия и Енох. За свою открытую проповедь, направленную против Антихриста, они будут принародно убиты.

                Глава восемнадцатая

- Что ж, майор, мы ознакомились с вашим докладом.
Голос полковника Малахова звучал официально, подчеркнуто сухо.
Он громоздился за своим письменным столом, постукивая пальцами по гладкой поверхности.
«Мы ознакомились», - отметил про себя Борис, с открытой неприязнью посматривая на Риту Моргун, что стояла у окна и нервно покусывала губы.
Дугин сидел в кресле, которое безо всякого дружелюбия предложил ему начальник отдела, и молчал угрюмо. Перед этим Борис долго корпел над составлением отчета, призванного ошеломить полковника Малахова, а вслед за ним – и Центр, разумеется. Временами у майора мутилось в глазах от непомерно затянувшейся бессонницы. Мозг был словно засыпан песком.
Виктор тем временем ходил из угла в угол и потихоньку, исподтишка, попивал коньяк. Что ж, его можно было понять. Даже спецагенты с рангом 0-1 не каждый день убивают человека.
Потом Борис отнес свой наспех состряпанный, однако же при всем том - изобилующий фактами, текст начальнику спецотдела, присовокупил к рапорту крайновский прибор «сквозного видения», платок Виктора со слезой Петра Мамонтова и распечатки фотографий зловещего фундамента Храма Соломона… Потянулись пустопорожние минуты ожидания.
Дугин пощелкал клавишами компьютера. «Самое время. Пора», - мягким сверлом крутилось в голове .
Борис набрал пароль и вошел в базу МВД, раздел «Без вести пропавшие». Установил временной отрезок: последние два года. Примерно столько прошло со дня получения им открытки с розами.
Перед глазами – вереница отрывистых, скупых сообщений. Он двигал «мышь», перемещаясь все ниже… И безошибочно определил: вот оно. То, чего он ждал эти двадцать три месяца. Ждал и боялся.
 Сводка полугодичной давности гласила:
«Санкт-Петербург. Поздно вечером на ресепшен гостиницы «Приватная» обратился мужчина, на вид около 30 лет, с просьбой о заселении. Состояние трезвое. Багаж у прибывшего отсутствовал, он имел при себе только тубус – очевидно, с чертежами или иными изображениями. По его словам, паспорт м другие документы должны были быть присланы ему по почте утром следующего дня. По причине наличия свободных мест (более половины номеров пустовали), его согласились поселить в одноместном полу-люксе при условии оплаты за сутки вперед и внесения денежного залога. Расплатился наличными, после чего заперся изнутри в своем номере. Рано утром дежурная по этажу (5 этаж) сообщила администратору, что из номера доносится сильный запах гари. На стук в дверь мужчина не отзывался, ключ был воткнут в замочную скважину изнутри. После вскрытия номера администратор, горничная и представитель службы охраны гостиницы обнаружили, что номер пуст. Окно также было заперто изнутри. На столе перед зеркалом находилось большое количество пепла от сожженной бумаги. Никаких личных вещей и других предметов в номере не обнаружено, кроме пустого тубуса. Следственные органы возбудили уголовное дело по статье «убийство». Спустя установленное для розыска время дело закрыто и передано в архив».
Дугин улыбнулся – горестно и светло.
«Что ж, прощай, сынок… Я чувствовал, что мы больше не увидимся. Или увидимся? Помяни меня, сыне мой, в мире твоем! Окажусь ли я там рядом с тобой? Там, куда ты ушел сквозь хитросплетения линий на твоем рисунке? Ты все-таки закончил его, молодец. Исполнил свою миссию. Ты правильно сделал, что поджег краешек ватмана - перед тем, как заглянуть туда, в иное измерение. Это твой и только твой мир. Ты всю свою жизнь стремился попасть в него, и никому другому в твоем мире нет места. А какая обитель уготована мне? И можно ли будет прийти к тебе в гости?»
Дугин смотрел перед собой невидящим взглядом. «Итак, агент Дуб, ты покинешь эту реальность, и ничего после тебя не останется. Ноль. Канешь в Озеро Зеро. Твоя родовая ветвь – тупиковая, и она пресеклась, как у Каина. Нет у тебя больше ни сына, ни дочери».

                ***   

Борис помотал головой. Дочь? Была ли убитая девушка Лида его дочерью? Он ведь так и не узнал о результатах сравнительной экспертизы крови потерпевшей и своей собственной… Надо узнать. Сразу же после визита к Малахову. 
Дугина вызвали одного – его напарник в очередной раз не был допущен пред ясные очи руководства.
Чем-то не нравился Борису отстраненный, безрадостный тон Сереги Малахова, не так представлял себе спецагент Дуб их теперешний разговор. Не нравилось ему и то, что в кабинете, у самого выхода, двумя нахохлившимися петушками сидели Псурцев и Витийеватов – их что, в свидетели разговора пригласили? Или – в качестве охраны? Мало ли, на всякий случай…
К чести Вия и Сурка, они за все время пикировки Дугина с Малаховым и Моргун не произнесли ни слова. Будто и не было их тут вовсе.
Малахов начал с подчеркнутой официальностью:
- Хочу довести до вашего сведения, Борис Витальевич, что подполковник Моргун, ранг «три нуля», все это время была вашей «третьей семеркой». Как говорится, со всеми вытекающими.
И добавил отстраненно:
- Ее назначил Центр.
У Бориса брови поползли вверх: так она подполковник, назначенец самого Центра, а вовсе не креатура Малахова! Он-то, конечно, и до этой минуты смутно подозревал, что «страус» у Моргун – упитанный, длинношеий, а звание, возможно, не ниже, чем у него, Дугина. И даже, скорее всего, она не просто агент, а спецагент – как они с Крайновым. Но чтобы вот так, до неприличия высокий ранг… Три нуля! Столько же, сколько у начальника спецотдела Малахова.
А пуще того поразило Дугина прескверное открытие: Моргун, скорее всего, использовала любовную связь с Виктором для пристальной слежки за их действиями…
- Объясните ему все, подполковник Моргун, - повернулся к Рите Малахов.
- Нет уж, лучше вы сами, господин полковник, - с какой-то непонятной злостью возразила девушка. – Я, по-моему, всесторонне ввела вас в курс дела.
- Ну, что ж… Тогда слушайте, спецагент «два нуля» Борис Дугин. Вы только поймите меня правильно, я все понимаю, дружба – дело, знаете, такое… Коварное. Вы ведь с капитаном Крайновым старые товарищи, напарники, можно сказать. Доверяли ему во всем, как самому себе. Я тоже ему доверял. Но подполковник Моргун провела собственное дознание. Результаты, увы…
- Я никак не возьму в толк: о чем тут речь? – вскинулся Дугин.
Длительное отсутствие сна делало свое дело…
- Почему вы ничего не говорите по существу моего доклада, полковник Малахов? – наседал Борис.
- Не дерзите, майор! – холодно одернула его Моргун. – С вами говорят по существу. Снимки, которые были якобы сделали из кабины планера – фальшивка! Никаких каббалистических знаков, будто бы заложенных в основание запланированного Иваном Грозным строительства велегжанского кремля…
- … нет! – закончил, как приговорил, полковник Малахов.
Дугин мотал головой, отодвигая подкрадывающееся безумие.
- Но я же своими глазами видел! Шестигранник, в нем – окружность, в ней – треугольник…
- Ага. Как там? В медведе – заяц, в зайце утка. И так до бесконечности. А в итоге – иголка. В стоге сена. Которую вы так и не нашли, - насмешливо сказала Рита. – Впрочем, что-что, а утку вы, похоже, все-таки отыскали. И нам преподнесли в жареном виде.
- Прибор «сквозного видения»… - пробормотал Борис.
- Сплошное надувательство со стороны капитана Крайнова, - продолжала Моргун. – Нет такого прибора. Ни в Англии, ни где-нибудь еще.
Рита взяла с подоконника тот самый окуляр, сквозь который вчера, во время полета, наблюдал «антихристову» стройплощадку Борис Дугин.
- Вы, спецагент «два нуля», в детстве диафильмы любили смотреть? – участливо, как душевнобольного, спросил Бориса полковник Малахов. – Помните, такие диапроекторы были карманные, ребятишки глазиком прильнут и картинки прокручивают? Диафильмы.
Борис уже все понял. Бог с ними, с картинками… Но, помимо воли, в памяти всплыли кадры, которые он любил листать в крошечном диапроекторе в гостях у бабушки. Этот советский комикс назывался «Сказка о семи Симеонах».
- Здесь, в этом приборе, который капитан Крайнов представил как прибор «сквозного видения», примерно тот же принцип, - продолжала Рита, так и не сумевшая удержаться от комментариев. -  Нужное изображение – в данном случае каббалистические знаки шестигранника, окружности и треугольника – уже были нанесены на экран. Заранее. Правда, ради достоверности прибор устроен так, что изображение «плавает» в такт движению человека или транспортного средства. А снимки «сатанинской» стройплощадки, которые Крайнов якобы запечатлел и распечатал на принтере, были заготовлены им заранее.
«Какая же ты мерзкая баба», - подумал Борис, глядя на довольную Риту Моргун.
- Вы, майор, поверили в то, во что хотели поверить, - покачал головой Малахов. – Обычная история. Конечно, Крайнов понимал, что рискует, когда подсовывал нам – мне и подполковнику Моргун – эту фальшивку. Но он рассчитывал, что версия о тайном возведении Храма Соломона в нашем городе будет подкреплена в наших глазах вашим авторитетом, Борис Витальевич. И… На то, что я тоже ухвачусь за нее, чтобы, как вы все тут думаете, выслужиться перед Центром, сыграть в масть начальству. И в этом служебном рвении закрою глаза на всякие нестыковки.   
«Да, Виктор всегда был авантюристом, - с грустью подумал Борис. – Но не до такой же степени! Он, вообще, соображал, чем это закончится? Ну, месяц, ну – два от силы, нам позволили бы разрабатывать нашу операцию «Соломон». Но ведь рано или поздно все бы раскрылось! При первом же визите на стройку, между прочим. Значит, здесь все-таки что-то другое. Посущественней».
- За всей этой авантюрой Крайнова скрывается кое-что посущественней, чем просто желание выдать сенсацию, пролететь над спецотделом этаким метеором, - словно читая мысли Дугина, сказал Малахов. – Самое печальное – в другом… Крайнов, раздувая дело под кодовым названием «Соломон», как вы, Борис Витальевич, его окрестили, просто пытался отвлечь наше внимание от его реальных тяжких преступлений. А вы, как носорог, ринулись за ним вперед, на мины.
«Носорог – рогонос. Соломон – ломонос, - попрыгунчиком вертелось в голове Дугина. – Ломоносов был Соломоновым? Неплохо бы в этом покопаться, да как следует…»   
Малахов выдержал паузу.
- В крови найденного оперативниками ГУВД трупа отставного подполковника спецслужб Михаила Торопова, который был сторожем на планерной станции, найдено токсичное парализующее вещество, - произнес полковник многозначительно.
- И что? – продолжал бессмысленно сопротивляться фактам майор Дугин.   
- А то, что частицы этого же вещества обнаружены на куртке капитана Крайнова, в которой он летал на планере нынешним летом.
- Так что ж Витьку-то не парализовало? И каким образом вы заполучили эту куртку на экспертизу?
- Вещество действует только после прямого попадания в кровь, - снова вступила в разговор подполковник Моргун. – На шее Михаила Торопова обнаружен след от инъекции.
И беззастенчиво добавила:
- А куртку Виктор одолжил мне, когда я как-то ранним утром уходила от него. Что-то похолодало тогда после жаркой ночи.
- Торопов мог стать опасным для Крайнова свидетелем по делу «Мстителей Верховного», вот капитан и убрал его, - с некоторой грустью молвил начальник спецотдела. – Да, агент Рая не принимал непосредственного участия в убийствах «битлов», в семьдесят девятом он еще курсантом был, как и вы. В казарме сидел по ночам. Тогда следствием по делу «Мстителей Верховного» и подготовкой к процессу над сектой руководил подполковник спецслужб Михаил Торопов. 
- Я это знаю из материалов дела, - буркнул Дугин.
- Еще кое-что, о чем вы даже не догадывались, агент «два нуля», - сказала Рита. - Торопов когда-то прочил Крайнова себе в зятья – еще до появления «Мстителей Верховного». Виктор частенько бывал в их доме. Это подполковник Торопов устроил Крайнова на подготовительные курсы при Насоновском спецотделе. И вообще, он был авторитетом в глазах паренька. После того, как Торопов неожиданно для всех помрачился в ноябре семьдесят девятого, запил и самоустранился, его отправили в Никандровскую психушку, семью выселили в Среднюю Азию. Подполковник Торопов был из милости отпущен Колибабой в конце девяностых. Жилья у него не было, он стал бомжом.
Рита свернула кулечек из бумажного квадратика – сделала нехитрую пепельницу, и закурила, даже не извинившись перед хозяином кабинета. 
- Но, - продолжала она. - Тогда, в семьдесят девятом, будучи в запое, подполковник Торопов рассказал будущему зятю очень многое о той операции. Видимо, под рюмочку-другую… Некоторые детали, подробности. И об идейном руководстве со стороны генерала Колибабы, в том числе. Хм, Колибаба… Любопытный персонаж. В последние годы, уже будучи главврачом спецбольницы, Платон Антонович и сам потихоньку тронулся. Что ж, выжившему из ума старику простительно бредить насчет Ирана, Афгана, Олимпиады, Америки, мирового правительства…
- Со мной Колибаба ни о чем таком не говорил, - сказал Дугин.
- С вами – нет, но с другими – да. Например, со своим пациентом и собутыльником Тороповым, - ответила Моргун. - Спустя годы, когда Крайнов стал копировать «Мстителей Верховного», убивая кооператоров, он вдруг понял, что Торопов может сопоставить факты и догадаться, что убийца велегжанских бизнесменов – его несостоявшийся зятек. Но в восемьдесят седьмом Торопов был еще неопасен для Крайнова – он пребывал в Никандровской спецбольнице и никаких сведений из внешнего мира не получал, показаний дать не мог. А вот когда Крайнов созревал для совершения убийств проституток и наркоманов, он вспомнил о Торопове. Который уже тогда, этим летом, служил сторожем на планерной станции. И спецагент Рая убрал его заблаговременно. Какая низость! Втерся в доверие к старику, который любил его, как сына…
«Точно! – мелькнуло в голове Дугина. – Дядя Миша называл Виктора «сынок»».
- Кстати, документы из папки с делом этой секты Виктор подменил тогда, когда вы, майор, общались в баре «Камила» с проституткой по имени Христя, - добавила Моргун.
- Имя-то хоть подлинное, не фальшивое? – невесело усмехнулся Дугин.
- Подлинное, крещеное имя, - ответил за Риту полковник.
- Она – ваш агент? Следила?
- За вами много кто следил, - отмахнулся Малахов. - Оперативники убойного отдела ГУВД Земцов и Горбаленя. Наши сотрудники Псурцев и Витийеватов, которые сейчас здесь присутствуют… Конечно, прямую слежку за собой такие зубры, как вы и Крайнов, быстренько бы вычислили. Поэтому за вами наблюдали при помощи спутниковой аппаратуры, камер слежения ГИБДД. Не выходя из кабинетов.
«Зу-у-бррр, бо-о-бррр…» - пронеслось в памяти Дугина. Подобно капитану Шведову, он яростно замотал головой. От этой тряски его мозг лишь взбалтывался еще больше, как фальшивая «кровавая Мэри» в миксере. 
- И, конечно, за вами приглядывала «третья семерка», - продолжал Малахов.   
Дугин с вялой иронией глянул на Риту Моргун:
– К чему столько хвостов и топтунов? Пусть даже виртуальных. Не говоря уж о том, что наша «третья семерка» спала с…
- Потому что капитан Крайнов подозревается… нет, обвиняется! - в совершении серии убийств! – перебила Дугина хвостатая Моргун. – И вы тоже его подозревали все это время. Правильно подозревали. Кстати, спецагент Рая угадал: передающее устройство… Оно вмонтировано в вашу серебряную пломбу. Помните, вы недавно посещали дантиста? 
- Все-таки – антенна, – горько усмехнулся Борис.
Рита улыбнулась в ответ.
- И – поздравляю вас, спецагент Дуб: все те аргументы, которые вы изложили в лицо спецагенту Рае в парке, прошлой ночью – полностью соответствуют действительности. Ну, почти полностью. Серия убийств кооператоров в восемьдесят седьмом и нынешние убийства наркоманов и проституток – дело рук Виктора Крайнова. По вашей просьбе мы провели срочную экспертизу слезы Петра Мамонтова и сличили ее с результатами прошлых экспертиз предметов с мест убийств. Результат – отрицательный. Не понимаю, на что рассчитывал капитан Крайнов. На то, что я буду его покрывать?       
«Вот почему он застрелил Клавдию  в склепе преподобного Никандра, - осознал майор Дугин. – На мертвых Мамонтовых можно легко свалить все нынешние серийные убийства, да и те, что Виктор совершил в восемьдесят седьмом. Он специально копировал почерк «Мстителей Верховного», который они оставили, убивая «битлов» перед московской олимпиадой… А чехарда с результатами экспертиз – штука обычная, и следствие по делу о пяти сентябрьских убийствах махнет рукой на разночтения в ДНК. Так думал Виктор».
- Насчет ДНК, - угадала направление его мыслей Рита Моргун. – Вы сильно беспокоились по поводу Анны, медсестры из Никандрово, переживали по поводу ее несчастной участи. Виктор наплел вам, что она якобы гермафродит. И вы даже вроде бы заподозрили ее в сентябрьских убийствах проституток и нарков. Ведь у гермафродитов наличествует и женская, и мужская ДНК. Так вот. Анна появилась на свет нормальной девочкой, никакого гермафродитизма. Но Колибаба, задумав сделать из нее послушную куклу, довольно неумело провел малолетней Анне операцию женского обрезания – эксцизию. На месте клитора образовалась опухоль, которая со временем отвердела. Ее-то Крайнов и принял за головку мужского члена. Ну, хоть тут он был искренним, действительно заблуждался. Является ли генерал Колибаба биологическим отцом Анны? Меня это совершенно не интересует, поскольку в данном случае эта тема – за пределами моей миссии.
«Надо же, и эта говорит о какой-то своей миссии! – подивился Борис. – Все, блин, кругом – сплошные небожители, вершители судеб!»
- Еще одна неприятная для вас новость, агент «два нуля», - сказал полковник Малахов и замялся. – Для тебя, Боря… Ты уж прости, что мне приходится тебе об этом сообщить. Но мы – старые сослуживцы, дружище Дуб. Крепись.
Борис захолодел. Он уже знал, он предчувствовал, что именно услышит сейчас из уст своего начальника.
– Ты запрашивал в нашей лаборатории сравнительный генетический анализ крови убитой Лидии Киреевой и…
Дугин встрепенулся, он вспомнил: фамилия той милиционерши из Тосьмы, красавицы Маши, была Киреева! Точно, Маша Киреева…
Малахов продолжал:
- … и твоей крови на салфетке, Боря. Так вот. Экспертиза показала, что ты и она – ближайшие родственники. Ты понимаешь, что это означает?
- Да, - сказал Борис не своим голосом. – Понимаю. Выходит, капитан Крайнов случайно убил мою дочь. Лиду. Там, в парке.
«Какого черта ты не поехал тогда в Тосьму вместо меня, а, Витек? Вот и убил бы сейчас свою дочь, а не мою».   
Дугин посмотрел на свою правую руку. На внешней стороне ладони болезненно, садняще расплывались причудливые царапины, оставленные зубами Клавдии Безухиной-Мамонтовой.

                Глава девятнадцатая               
    
По коридору спецотдела шли Дугин, Псурцев и Витийеватов. Борис украдкой, искоса поглядывал на Вия и Сурка, и снова ироничный бесенок мяукнул в его мозгу: «Если они называют себя Илией и Енохом, то жить им осталось совсем немного, буквально чуть-чуть. На донышке».
Кстати, насчет донышка.
«Хорошо бы Крайнов был уже пьян в стельку», - ответил бесенку Борис.
Или это сказал кто-то из агентов, расчехлявших на ходу свое табельное оружие?
А может, включились те самые голоса, о которых он прочитал в дневнике капитана Шведова? Те, что мучили святых отшельников и преследуют запойных во время «неспячки»?
Борис будто шел по вязкому, илистому дну реки среди желтой воды. Ах да, ведь стены коридора покрашены в желтый цвет…
Подойдя к кабинету экспериментального сектора «три семерки», Дугин услышал из-за полуоткрытой двери голос Крайнова – очевидно, Виктор говорил в телефонную трубку:
- Ну что ж, генерал, честь мундира – превыше всего! Счастливого пути!
«Нашел время для напутствий», - с легким раздражением подумал спецагент Дугин.
Виктор недоуменно обернулся на вошедших, положил айфон. Австрийский пистолет «глок-17» лежал рядом, на столе, по правую руку от Крайнова. Словно поняв что-то, Виктор хищно блеснул глазами.
- Руки за голову, оружие на пол! – от страха выкрикнул Псурцев.
Идиот. Разве можно выполнить такой приказ?
Перед мысленным взором Бориса всплыла картина: они в служебном тире, Крайнов показывает свой коронный, только что изобретенный им способ ликвидации вооруженного противника…
Виктор, словно закрываясь от уставившихся в него стволов, выбросил вперед раскрытую левую руку, правая скользнула к лежащему на столе «глоку».
Дугин выстрелил с бедра. Он даже не помнил, как в его руке оказалась «беретта», когда он успел вытащить ее из подплечной кобуры. Казалось, лишь секунду назад кто-то вложил холодную рукоятку пистолета ему в ладонь. Или он достал оружие по пути сюда, в коридоре?
В центре распахнутой пятерни капитана Крайнова появилось красное пятнышко, и агент Рая повалился на пол.

                ***

Платон Антонович аккуратно наполнил красноватой жидкостью две узкие, высокие мензурки, протянул одну из них медсестре Анне. Генерал торжественно поднял свою мензурку, галантно поклонился последней спутнице его прожитой жизни.
- Анна! – главврач погладил волосы девушки, и та прильнула щекой к дрожащей руке старика.
- Сейчас мы отправимся в путь, Анна. Так надо.
Девушка все поняла, сказала испуганно:
- Нет-нет, так не надо!
Колибаба разозлился, впервые встретив протест в глазах медсестры.
- Так надо! Кем ты себя возомнила? Как ты думаешь, кто ты есть на самом деле?
- Я – человек, - неуверенно ответила Анна.
- Человек?! Ну да, конечно. Человеческое существо. Только ты не женщина.
- А кто же я? – распахнула в обиде свои глаза Анна.
- Ты даже не шлюха, не подстилка. Хотя, впрочем, тебе эти понятия не знакомы… Ты – кукла. Может, тебе анатомический атлас предъявить? Знаешь, у нас с тобой сейчас совершенно нет времени на лекции о разделении полов, об их взаимном влечении, о механизме деторождения. Прости, что раньше я тебя не просветил насчет всего этого, все откладывал. Вот атлас, я прокомментирую в двух словах, ты должна узнать об этом. Перед тем, как мы отправимся в путь…
… Платон Антонович ходил по кабинету, бормотал торопливо:
- Я сначала хотел поехать с тобой на озеро, на наше озеро… Сесть в лодку, заплыть подальше. Но – холодно, темно. А здесь тепло. И не верю я больше ни в какое озеро Ноль! З-зеро… Меня развели, дочка! Я, твой отец, всю жизнь безошибочно определял подмену, видел обманку… И вот – сам купился на подмену! Пойдем со мной вместе отсюда, прочь из этого лживого мира. Анна!
Анна улыбнулась, кивнула в ответ. Ее глаза сияли горем и радостью одновременно.
Горем – от пришедшего осознания самой себя.
И радостью - как у той жертвенной девушки на острове Мартиника, что ожидала смертельного удара в сердце, лежа в крестообразной мраморной выемке.

                ***
 
- Отличный выстрел, господин майор, - сказал Псурцев и восхищенно поцокал языком. – Просто глазам не верится! Вы все-таки отправили агента Раю в рай. А может, и не в рай…
Пуля прошла сквозь мякоть ладони Виктора и затем бесстрастно продолжила свой путь. Из разорванной сонной артерии лежащего на спине спецагента Раи хлестала кровь, Дугин подошел поближе, наклонился. Ноги Крайнова судорожно загребали по полу.
- Нельзя… играть в игры… с Сатаной… - прохрипел Крайнов и в груди его булькнуло.
Он пытался прошептать что-то еще, а пальцы его, вмиг посиневшие, царапали матово поблескивающий ламинат. Дугин пытался прочесть по губам, что же именно порывается сказать Виктор, но так и не смог определить. Левая простреленная ладонь Крайнова, где стигматом алел след от пули, замерла и медленно повернулась, раскрылась вверх, к лампе.
Совсем рядом, на стене, что-то щелкнуло. Дугин поднял глаза. Стрелки на часах в кабинете показывали 11.00.
Успел? Не успел? 
Виктор дернулся раз, другой, и взгляд его остановился навсегда.
- Хм, игры с Сатаной… Доигрался, - тихо сказал кто-то рядом с Борисом. – Ну что, я за руки, ты за ноги и - вперед?
Дугин смотрел в запрокинутое, изменившееся лицо напарника. Персонально для спецагента «0-1» Виктора Крайнова, отдельно от всего остального человечества в доме номер 14, что по улице Малая Центральная, наступал Страшный Суд. Второе Пришествие. Третий Завет.

                ***
 
В кармане Дугина затрепыхался, зажужжал айфон. В полубытии, Борис вытащил «трубу», ткнул в дрожащий на экране кружочек соединения.
- Алло? – послышался прерывистый мужской голос. – Алло! Это Гоша говорит, Гоша-санитар! Из Никандрова! Вы слышите меня?
Борис поморщился: как не вовремя!
- Слышу, - сипло ответил он, прокашлялся. – Слышу тебя, Гоша-санитар.
На другом конце послышались невнятные всхлипывания.
- Мне… мне ваш телефон дала Анна, у нее карточка ваша была. Сказала – позвонить.
И провыл-простонал в неизбывном горе:
- Анна и Платон Антонович только что покончили с собой! В кабинете Платона Антоновича. О-о-х… Выпили какую-то дрянь из мензурки, химию какую-то. Они мертвы, слышите? Всем в лечебнице командует генерал Кусихин. Слышите?
- Слышу, - беззвучно шевельнул губами Борис.
До него начинало что-то доходить…
- Да перестань ты плакать, Гоша-санитар, - резко приказал Дугин. – Что там у тебя еще?
- Платон Антонович оставил предсмертную записку… Она у меня сейчас.
- Ты можешь мне ее прочитать? Срочно!
- Да, конечно. Она, по-моему, вам и адресована. Слушайте. «Я опозорен и потому ухожу из жизни добровольно. Так велит офицерская честь. Со мной вместе уходит Анна – таково ее желание, я не ему не противлюсь. Я только что узнал, что по своему неведению и милосердию к больным супругам Мамонтовым допустил серию убийств в нашем городе летом 1987 года. Тогда я поверил Мамонтовым и позволил им ненадолго покидать больницу на принадлежащей Петру черной «Победе». Они говорили, что хотят побродить по местам своей молодости, и я поверил двум старикам. Эти убийцы обманули меня. Они убили четверых кооператоров, а, возможно, причастны и к другим убийствам в Велегже. Я узнал обо всем только что, когда нашел дневник Мамонтовых вместе с уликами. В нем они подробно описывают убийства и ритуальные действия. Там же, в саркофаге, я обнаружил «вальтер», опасную бритву, прыгалки и предметы, по-видимому, взятые Мамонтовыми с трупов. Я нашел тайник в гробнице святого Никандра, когда пришел в склеп за телом Клавдии Мамонтовой. Предаю себя на высший суд. Генерал-майор КГБ СССР Платон Колибаба».
«Значит, когда мы с Витькой нашли старуху Клавдию возле саркофага, все улики против Мамонтовых были рядом. Вот отчего не выдержало сердце у старика – он надорвал его, когда сдвигал надгробную плиту. Чтобы надежно спрятать улики, пока мы ездили на озеро. Но никому из нас не могло прийти в голову повторно обыскивать раку с мощами преподобного! Стоп. А как это могло прийти в голову Колибабе – сунуться в саркофаг? Черт его знает». 
- Спасибо, Гоша-санитар, - сказал Дугин и отключился.
Он только что убил своего единственного друга и многолетнего напарника. Который был ни в чем не повинен. Ни перед их дружбой, ни перед человечеством.
Уж если Витька непричастен к убийствам кооператоров в восемьдесят седьмом, когда у него действительно были причины для ненависти к этому сословию, то к пяти нынешним, сентябрьским трупам он и подавно отношения не имеет. Витька был более чем вменяемым человеком. «Куда более, чем я», - вынес вердикт майор Дугин.
Тогда – кто? Кто с хладнокровной жестокостью расправился с тремя проститутками и двумя наркошами в городском парке и подсобке «Аквариума»?
Опять Мамонтовы, как в семьдесят девятом и в восемьдесят седьмом?

                ***

Перед глазами Бориса отчетливо вставали картинки минувшего дня. То, что он видел и то, чего не видел, но со всей ясностью увидел сейчас. Вот он вместе с Виктором и Анной покидают склеп, садятся в «Победу» и едут по сводчатой аллее к озеру. Из окна опочивальни за удаляющейся машиной пристально наблюдают Петр и Клавдия Мамонтовы. Петр что-то говорит, подходит к пианино, откидывает верхнюю крышку беккеровского инструмента. Достает полиэтиленовый пакет, в котором просвечивают контуры «вальтера», записной книжки, деревянные ручки детских прыгалок, кучка мелких предметов. Супруги быстрым шагом направляются в склеп. Петр Мамонтов с помощью лома, задыхаясь от непосильного напряжения, сдвигает надгробную плиту, успевает кинуть в раку с мощами преподобного Никандра пакет с уликами. Хватается за сердце. Клавдия в беспокойстве смотрит на супруга. Опираясь о нее, Петр ковыляет обратно в опочивальню.
- Нет, не на пол, - с трудом выговаривает он. – Туда.
Указывает глазами на пианино. Клавдия без слов понимает его: да, Петр стремится не вниз, не лечь поближе к земле, а – вознестись вверх. Во владения своего инфернального Верховного. Клавдия пододвигает стул к пианино, кое-как помогает Петру взобраться на сиденье и возлечь на верхнюю крышку.
- Свечи, - шепчет Петр последнее слово в своей жизни.
Клавдия торопливо зажигает две свечи в старинных латунных подсвечниках, ставит их в изголовье лежащего неподвижно супруга.
Следующие кадры, возникшие перед мысленным взором Дугина, как-то не укладывались в общую картину – такую понятную, логически выстроенную. А именно: Клавдия сняла из угла икону Николая Угодника и перекрестила ею Петра. А тот… Борис увидел, как будто сам присутствовал при уходе старика в мир иной: Петр раскидывает руки ладонями вверх, словно готовясь принять поток вселенской любви.
…Клавдия спешит обратно в подклеть бывшей церкви. Надо передвинуть надгробную плиту на место. Жилы на ее одрябшей шее вздуваются от натуги, и плита медленно, ровно ложится в каменные пазы гробницы. В изнеможении Клавдия опускается на пол, прислоняется к опоре саркофага…
…Прокрутка диапроектора…
…В дверном проеме, очерченная протуберанцем дневного света, на Клавдию смотрит Анна. Человек без собственной воли, как сказал генерал-майор Колибаба. Порождение преступной связи главврача и пациентки Серовой.
Дугин закрыл и снова открыл глаза. Появление Анны заронило какую-то недосказанность, возможность иного варианта случившихся событий. Анна…
Что-то важное ускользало из поля зрения майора Дугина. Что-то такое, что было совсем рядом, что-то… Услышанное совсем недавно.
«У тебя, похоже, приятель, женский тип памяти. Ты помнишь то, чего не можешь помнить и не помнишь того, что было».
А-а, Виктор! Его телефонный разговор перед смертью. И лежащий по правую руку «глок-17».
Вот же, вот оно! 
«И вы тоже подозревали Крайнова все это время». Слова Моргун.
Зная об этих Дугинских подозрениях, она и подвела Витьку под выстрел.
Зачем Вик схватился за свой «глок», да к тому же выставил вперед свободную ладонь?.. Он воссоздал ситуацию, которую недавно сам сконструировал в тире. Ситуацию, при повторении которой наступает его, Виктора, конец света. Личный. Зачем?   
Чей-то голос сказал грустным баритоном: «Затем, что Крайнов решил, будто ты арестован, и Псурцев с Витийеватовым тебя просто-напросто конвоируют. И теперь пришли брать его, Крайнова. Лежать бы Вию вместе с Сурком двумя сломанными куклами в кабинете сектора «три семерки», но ты среагировал так, как Виктор не мог ожидать».
- Ну да, ну да, - словно Анна, соглашался Борис. – Я ведь помнил этот финт с ладонью, Витька при мне отрабатывал его в тире. И что теперь?..
- А то, - сурово отозвался баритон.      
«Нельзя играть в игры с Сатаной».
Последние слова капитана Раи.

                Глава двадцатая   

Рита Моргун в каком-то заторможенном состоянии натягивала колготки, потом застегивала блузку, губы ее кривились от еле сдерживаемых слез. «Возьми себя в руки, ты же сама так решила», - твердила она про себя.
Полковник Малахов только что, сопя, отвалился от нее, как насосавшийся жирный клещ. Оленья кровососка, лосиная вошь. Теперь он прыгал на одной ноге, силясь попасть в штанину своих немнущихся брюк.
И было на сердце у полковника муторно, гадко. Словно он только что обокрал ребенка. Или подло присвоил то, что принадлежать ему не может.   
Он хотел сказать «прости», но слово это никак не лезло наружу. Полковник понял, почему: даже после всего того, что случилось только что здесь, в комнате отдыха, смежной с его начальственным кабинетом, он не мог обращаться к Моргун на «ты».
- Прошу прощения, но душем не обзавелся, - сказал Малахов хрипло, стараясь бодриться. – Только общий. Сам туда хожу.
И плюхнулся на кожаный диванчик, не сумев удержать равновесие. Так, кстати, даже удобнее напяливать непослушную брючину…
- Не извольте беспокоиться, господин полковник, - бесцветно, по- служебному ответила Рита. – Есть еще одно дело…
Она взяла в руки свою дамскую сумочку, отстегнула запор.
- Центр просил передать вам… Привет и наилучшие пожелания!
Моргун взвела курок «браунинга» и, не медля ни секунды, выстрелила в упор. На белой рубашке полковника Малахова, как раз напротив сердца, начало стремительно расплываться алое пятно.
Начальник спецотдела грузно сполз немного вниз, оставаясь полулежать на диване. Глаза его слегка прикрылись и остановились навсегда.
Рита склонилась над мертвецом, погладила его по голове.
- Милый, - произнесла она потусторонним голосом. – Сейчас я тебе все объясню. Ты ведь слышишь меня сейчас, верно?
Моргун всегда недоумевала: зачем наводить дуло пистолета на приговоренного, и затем долго, нудно объяснять ему: за что, почему? Надо сначала стрелять, а потом говорить. Так оно вернее. Ведь мертвец, если только пуля не разнесла ему голову и, стало быть, не повреждены мозговые центры, все прекрасно слышит и после того, как его сердце перестало биться. В течение как минимум девяти первых минут – слышит. И при этом осознает услышанное, испытывает те же чувства, что испытывал бы живой: досаду на такое бесславное поражение, тяжкое унижение, ярость от того, что его обвели вокруг пальца, отчаянное нежелание умирать…
А главное – он узнаёт правду из уст своего убийцы. О себе, о механизмах бытия, которые привели его к концу земного существования.
И правду эту ему уже никогда не изменить.
Рита присела перед трупом на корточки.
Она очень хотела, чтобы полковник Малахов, пока он еще здесь, пока человеческие переживания еще не покинули его, узрел истину. Потому что ТАМ ему это будет уже безразлично.
- Почему вы все так боитесь смерти? – вопрошала покойника Моргун. – Что стоит ваша жизнь, чем она так замечательна, что вы ни в какую не хотите с ней расстаться? Почему вы так ужасаетесь при мысли о близком Апокалипсисе и вслед за ним – Конце Света? Вы упираетесь, противитесь наступлению Третьего Завета, подобно тому, как ваши предки не желали вступить в Новый Завет. Во Второй. Они тоже изо всех сил держались Ветхого, Первого Завета. Помните?
Коленки затекли, Рита встала, размяла ноги.
- Спецотделы стояли на страже Нового Завета, их задачей всегда было отсрочить наступление Апокалипсиса. Вы не знали этого, полковник? Срок пришел. И спецотделы должны быть ликвидированы. Стерты. Ваши ветераны Дугин и Крайнов стояли в одном шаге от того, чтобы разрушить наши вековые планы. Одного из них я любила. Хотела спасти, всячески устраивала так, чтобы он со своим другом отказались от выполнения операции «Соломон», которую сами же и придумали. Кто им навеял эти сокровенные знания, кто вел их незримо по пути расследования? Как вы думаете? Нет, не я. Я, наоборот, пыталась сбить их с этого пути, помешать. Делала все, чтобы они осознали величие и неизбежность Конца Света, загорелись идеей приблизить Второе Пришествие.
Рита вгляделась в полузакрытые глаза Малахова.
- Э, милый, да ты умер уже, отлетел окончательно?
Взглянула на часы.
- Нет, твой мозг еще воспринимает мои слова. Так слушай же дальше. О том, что в Насоновском спецотделе задумано создание «сыновнего подотдела», как выразился Дугин, я знала задолго до нашего с тобой перевода из Центра в Велегжу. Потому что это была моя идея. И о том, что сотрудниками сектора «три семерки» станут агент Дуб, агент Рая плюс, негласно – я сама, я тоже знала еще весной. У меня было достаточно времени, чтобы подготовиться. Я была уверена, что мне будет несложно привлечь на свою сторону двух изработавшихся агентов, которым уже нечего терять. Привлечь к выполнению великой миссии – обеспечить возведение в Велегже Третьего Храма. 
Генерал Колибаба сразу стал моим союзником – сохранив при этом свой взгляд на мир и свою роль в нем. Ну да Бог с ним. 
Это по моему настоянию отставной подполковник Торопов еще в мае был устроен сторожем на закрытую планерную станцию. Дряхлый и разочаровавшийся в жизни, старик впал то ли в идиотизм, то ли в идеализм. Он сам позвонил Крайнову, напомнил о себе и пригласил покататься на планере. Один раз, другой… В общем, Торопов довел до Крайнова некоторую нужную информацию – и о деле «Мстителей Верховного», и о строительстве в Велегже Третьего Храма. А еще - о месте силы в Никандрове, об озере Зеро как источнике жизни вечной. Короче, всего понемножку. А потом этот Торопов покончил с собой. Уморил себя голодом и покаянием. Сам. Сознательно. Оставленные им предсмертные записи, адресованные Виктору, здорово помешали мне в моих планах насчет Крайнова и Дугина. Увы! Не уследила я за стариком Тороповым. 
Потом я меняла содержимое папок со следственными делами, а с помощью эксперта-криминалиста Чижикова вносила путаные данные в экспертизу ДНК, образцы которой были взяты на местах сентябрьских убийств. По моему заказу было изъято из архива и доставлено сюда  «Откровение преподобного Никандра». Оно подлинное, это я вложила свиток в пальцы усопшего святого. Бедный Никандр! Сколько раз в последние дни потревожили твой прах…
 Я вывезла из Анадыря бывшего метателя копья Погорелого, который спасся в девяностом году после крушения китобоя. Льдина, на которую выбрался Погорелый с небольшим запасом провианта, дрейфовала до Аляски, где Погорелого подобрал штатовский военный корабль, и он долгое время не мог попасть из Америки домой, к жене. Американцы рассчитывали обменять Погорелого на кого-то из своих, сидевших в советской тюрьме. ЦРУ полагало, что власти СССР побоятся отречься от Погорелого: а ну как тот возьмет да и расскажет миру о системе допинга в олимпийской сборной Советского Союза? Вот и держали его в Америке как ценного заложника. Предъявили нелепое обвинение в незаконном пересечении границы. И в конце концов Погорелый был обменян на диверсанта, пытавшегося в 1984 году совершить подрыв склада боеприпасов на острове Врангеля. Обмен произошел только в конце девяносто второго, и когда Погорелый вернулся в Анадырь, его жена-чукчанка уже отошла в мир иной. Умерла от тоски по мужу. Потому что наши спецслужбы ничего не сообщили ей о том, что муж-то остался жив и скоро она его увидит. Не удосужились. Или – придерживали информацию до того момента, как произойдет обмен. В Анадыре Погорелый обратился к религии, постригся в монахи, изменив имя и утратив фамилию – как все монахи, впрочем. Очевидно, он исполнял свой обет, данный Всевышнему на льдине. Стал служить в анадырском храме иеродьяконом. Потом принял священнический сан. Я устроила так, что он летом был переведен в свою родную Велегжу, чему был несказанно рад. Отец Варфоломей был нужен мне для того, чтобы, если это понадобится, иметь возможность оказывать психологическое воздействие на Дугина, страдавшего чрезмерной рефлексией. Ведь это по его вине Погорелому сломали судьбу. И я думала: если что-то пойдет не так, иеромонах сможет заставить Дугина и Крайнова усомниться: а стоит ли идти до конца в задуманной ими операции «Соломон»? Но какого-то понимания мне не хватило. Варфоломей, оказывается, все эти годы благодарил Бога и – его посредника, Дугина, за все, что случилось с ним в жизни. Да, благодарил. И не собирался взывать к чувству вины у агента Дуба.

                ***

Рита снова посмотрела на часы.
- Ну вот, теперь, похоже, всё. Судя по научным исследованиям, я сейчас говорю с мертвецом, ты уже не слышишь. И это хорошо, что не слышишь. Потому что… Потому что в сентябре, за последние четыре недели, мне пришлось совершить такое, о чем и покойнику рассказывать невыносимо трудно. Мне пришлось… Ах, доставить в Велегжу черную «Победу» было нетрудно, и номера на ней установить соответствующие. И схрон для машины подыскать надежный – на стройплощадке, куда доступ был весьма затруднителен даже для правоохранительных органов. Центр организовал звонок с самого большого верха руководству велегжанского Управления внутренних дел и Следственного комитета. Было дано негласное указание: что бы ни случилось, черную «Победу» не задерживать. Ни при каких обстоятельствах. Хотя формально она и была в розыске. Трудней было… Бррр. Не хочу вспоминать. И еще.
Самое трудное для меня было не полюбить Виктора. Я боролась с собой, но сдалась. Казалось, наша связь не помешает достижению конечной цели. И даже – поспособствует. Но Витя… Это не я, а он влиял на меня. Он не подвержен сантиментам, разве что болтлив в постели. По замыслу, именно он должен был сидеть за рулем черной «Победы». Все пришлось перекраивать на ходу. А какие были мысли и планы Виктора на самом деле – для меня так и осталось загадкой.   
У меня не вышло спасти любимого. Слишком все далеко зашло… Да и гордость женская помешала. И вот теперь он убит своим напарником – мне пришлось на это пойти, допустить такое развитие событий. Хоть на короткое время, но я задавила свои чувства ради исполнения высшей миссии – возведения в Насон-городе Третьего Храма Соломона. И храм будет возведен. Дугин тоже больше не представляет угрозы. Теперь – о вас, Сергей. Вы меня банально изнасиловали, и за это убиты. Но и вы – не последний труп в этом здании.
Рита положила «браунинг» на ворсистый ковер возле ног Малахова, снова взяла в руки сумочку, достала сотовый.
- И как вы думаете, Сергей, что будет дальше? А вот что. Конечно, когда-нибудь разберутся, что же тут произошло на самом деле и в какой последовательности. Но ведь важен изначальный эффект. После серии внутренних убийств и коллективных помрачений рассудка в ведущем, головном спецотделе, Насоновском… Который вы, полковник якобы возглавляли! Так вот, после всего этого спецотделы по всей стране и всему миру будут уничтожены. Таковы результаты математического расчета, произведенного по гениальной формуле покойного математика Киреева. В девяносто шестом его ликвидировал спецагент Маврин, а рукописи успешно доставил в спецотдел. Тот самый Маврин, который сейчас дежурит по архиву. И тот самый, который, ради повышения своего агентского статуса, в семьдесят девятом резал и расстреливал «джона леннона» и «пола маккартни». Эту информацию о Маврине мне предоставили в Центре. Я не проверяла – времени не было. По данным Центра, спецагент Мавр сам вызвался совершить эти убийства, после того как внештатный агент Насоновского спецотдела, пианист-затейник Петр Мамонтов, наотрез отказался убивать юных и ни в чем не повинных мальчиков. Он, Петр, собственно, и провалил операцию «Мстители Верховного», и вся придуманная в спецотделе версия о некой сатанинской секте – рассыпалась. За это Петр и его жена Клавдия поплатились навечным помещением в Никандрово. Генерал Колибаба, разработавший операцию, настоял на том, чтобы оставить Мамонтовых в живых и отдать ему. Незадолго до этого в бывшем монастыре святого Никандра, где раньше была рыболовецкая турбаза, тайно разместили спецбольницу для якобы умерших людей. Все эти люди, официально объявленные покойниками, по каким-то причинам интересовали Насоновский спецотдел. Их припасали, консервировали «впрок». А Колибаба использовал этот человеческий материал в своих опытах по созданию препарата для частичной амнезии. Загубил психику нескольких нужных нам пациентов, и Платона Антоныча с известной долей цинизма сделали главврачом Никандровского дурдома, отстранив от секретной службы. Теперь он и преданная ему Анна тоже покончили с собой, и это будет преподнесено как еще одно злодеяние Насоновского спецотдела. Ведь агенты Рая и Дуб засветились там, их легко связать еще с двумя криминальными смертями.
С минуты на минуту уйдет в открытый доступ и информация о преступлениях спецагента Маврина. Там будет не только семьдесят девятый, но и восемьдесят седьмой год – помните, убийства четырех кооператоров? Операция «Палиндром». Вы спросите – а зачем убивали мелких бизнесменов? О-ох… Тогда многое было непонятно, в восемьдесят седьмом. Столетие революции, попытки вернуть общество в социализм… Всё - на самом высоком уровне. Я предполагаю, что Центр решил вмешаться в ситуацию, чтобы скорее пройти точку невозврата к прошлому. Там планировали запустить волну всеобщего возмущения этими убийствами велегжанских кооператоров – как в стране, так и во всем цивилизованном мире. И тем самым вынудить власти взять предпринимателей под свою защиту, обеспечить им «зеленый свет». В общем, у меня такие сведения о цели операции «Палиндром».
Вы сейчас, наверное, усомнились, если все-таки слышите меня оттуда: кто же посмеет расследовать дела спецотдела, кто дерзнет предать их огласке и осуждению? Уверяю вас, такая сила есть. Она появилась не сегодня, не вчера. И даже не во времена Ивана Калиты, при котором возник «Окоём». Этой силе уже двадцать веков. Ей-то я и служу. Своими делами и своими словами – как правдивыми, так и лживыми. Вот так-то, полковник Малахов. После ликвидации многовекового «Окоёма» уже никто уже не будет стоять на пути пришествия Третьего Завета, Апокалипсиса.
Подполковник Моргун набрала длинный номер – таких номеров нет в России.
- Пароль «Храм Соломона». Соедините меня с Верховным.
И после короткой паузы:
- Вечных лет жизни, Верховный. Говорит «восьмерка». Дело сделано. Да. Можно форсировать строительство Храма. Больше нам ничто не способно помешать.
Она вспомнила вдруг юную девушку, возлежавшую в черной крестообразной нише мраморного жертвенника. Там, на Мартинике, в 1902 году.
Горестно усмехнулась.
В отличие от той неистовой служительницы Верховного, Жанетт Оддо, Ритино заклание не будет столь торжественным, этот акт не запечатлеют в веках. Да и подвиг Жаннет сокрыт за сколькими-то там печатями. Не всем воздается в этом мире по делам и заслугам. Что ж, этот мир несправедлив. И поэтому он должен уступить место новой и последней эпохе откровения. Апокалипсиса. Совсем короткой эпохе, предконечной.
Рита вышла из комнаты отдыха в просторный кабинет Малахова, выдвинула ящик письменного стола. Служебный «парабеллум» начальника спецотдела тускло отливал вороненой сталью. Рита набросила на рукоятку носовой платок, осторожно достала пистолет из ящика.
Подошла к окну, распахнула.
Выбор жертвы был очевиден: по тротуару, мимо особняка с ничем не примечательной вывеской «Госкомстат», шла измотанная жизнью мамочка с коляской, наполненной продуктами. Рядом вышагивал малыш, и мамочка привычно ругала его за все на свете…
Рита прицелилась.
Она не промахнется. Убийство ребенка выстрелом из окна государственного учреждения привлечет внимание самой широкой общественности, – так уговаривала себя подполковник Моргун. Подконтрольные СМИ не дадут никому спустить скандальное происшествие на тормозах.
Мальчик поднял голову, посмотрел на Риту.
Улыбнулся. Даже отсюда, со второго этажа, было видно, что у него не хватало одного переднего зуба.
Рита непроизвольно улыбнулась в ответ.
Потом помахала малышу рукой с пистолетом и захлопнула створку окна.
Она снова прошла в комнату отдыха, села на ковер возле трупа Малахова, вложила пистолет в его еще теплую ладонь.
Поднесла руку мертвеца с зажатым в ней «парабеллумом» к своему лицу и, зажмурясь, выстрелила себе в правый глаз.   
   
                Глава двадцать первая       

Вачик выслушал сообщение Моргун, ткнул «отбой» на экране смартфона. Бросил взгляд в сумрак бара.
Вздохнул. Кем только ни приходилось ему работать в своей… нет, даже не жизни, ведь само понятие «жизнь» конечно по определению, оно подразумевает неизбежную смерть. А где она, смерть, где избавление от тяжкой повинности унылого пребывания среди рода человеческого? От этой нескончаемой, изо дня в день тиражируемой игры по правилам? Вилка – в левой, нож – в правой… Чем правая рука отличается от левой?
За две тысячи лет земного жития хочешь не хочешь, а успеешь погениальнеть. Только, похоже, бесплодно все это, ни к чему, если нет за душою бессмертной души.
За время своего многострадального существования Вачик, помнится, и сапоги тачал, и деревянные сандалии… В XIII веке он был Жаком Озом, содержал башмачную мастерскую во французском городке Кагоре, когда вдруг, ни с того ни с сего, озорная мысль проникла в его сознание: может, хватит прикидываться неучем, безграмотным башмачником? Ведь он постиг человеческую натуру до самого донышка, познал все науки – поскольку веками жил параллельно с их развитием. И ушел Жак Оз из Кагора, и стал папой римским. Каким образом ему это удалось – о том по сей день спорят светские и церковные историки. Спорьте себе на здоровье, получайте на пропитание за свои статьи да книжки. Дольше всех в проклятом тамплиерами и чумном XIV веке сидел на папском престоле Агасфер, он же – Малх, он же – Жак Оз. И он же – Вачик. И его пресытило это сидение. Да и подозрительный шепоток уже слышался в окружении понтифика: это как так может быть, уж девяносто лет папе римскому, столько люди не живут, если не продадут душу дьяволу!
Да, век человеческий был тогда ой как короток… Пришлось Вачику инсценировать свою смерть, и пошел он торговать привозными марокканскими мандаринами – любо-дорого! А спустя века полюбилось ему заливать в баки горючее на бензоколонке.
Много чего было. Теперь вот – содержателем «Аквариума» подвизается.
Двух пророков – Илию и Еноха, коих мусульмане именуют Ильясом и Идрисом, Всевышний взял на небо вместе с душой и телом. Вачику еще предстоит встреча с ними лицом к лицу, после того как будет отстроен Храм Соломона.
И двух грешников – его, Малха, и Каина – Создатель навеки оставил мыкаться на этой земле. Но – лишив при этом бессмертной души. Ибо зачем бессмертному телу еще и бессмертная душа? Страшный Суд над Каином и Малхом уже состоялся и свою кару они получили.
Как-то он спросил Каина, встретив его на пыльной дороге из Авиньона в Лион:
- Хочешь ли, вместе будем ходить? Как Илия и Енох.
- Ты любишь покой, - отвечал Каин, - а моя участь – беспрестанное движение. Сердце не находит себе места. Покаяние и раскаяние – вот удел Каина.
- Так покаяние твое ни к чему не ведет, ведь за ним не воспоследует спасения вечной души, - сказал Малх-Агасфер.
- А покаяние не имеет цели, оно либо есть, либо его нет, - ответил Каин.
Что ж, логично…

                ***

Малх и сам бы с удовольствием ушел от дел, обретя жизнь созерцательную. Но… Чем ближе к концу, к светопреставлению, тем чаще и чаще стали вспоминать про него люди. То на бензоколонке возле Насона-города потревожат, то мертвого наркомана в подсобку подсудобят. И все норовят «найти и обездвижить», связать и заставить служить. Он уже был Псом Господним, как называли себя доминиканцы, и хватит с него. Ничего хорошего не вышло.
Скорей бы конец всему. Скорей бы собрал человечество под свое крыло – как в архитектурном, так и переносном смысле – Третий Храм Соломонов.
Вачик протер салфеткой и без того ослепительно сверкающий чистотой бокал, посмотрел в полутемный зев «Аквариума». Какое же это волнительное ощущение, прямо жар разливается в подбрюшьи от мысли, что никому невдомек, кто на самом деле потчует их пивом да сушеным кальмаром!
Вачик и Вачик, что вчера, что сегодня, что завтра.    
Велегжанские мусульмане держат его за своего, немногочисленные выходцы из греческих семей – за грека. Евреи по умолчанию считают евреем. А русские, посещавшие «Аквариум», нет-нет да и припоминают невесть откуда появившуюся легенду, будто Вачик вырос на северном Кавказе в христианском, православном селе.
Полностью имя Вачика звучало «Василевс*».

* -  Basileus (греч.) – Властелин, Верховный.

                ***

Спецагент Дугин понуро сидел за столиком, прямо напротив него сияла глазами счастливая Христя. «Ты жив, слава Богу, ты жив! Остальное не имеет значения», - повторяла девушка полчаса назад, когда он позвонил и предложил встретиться.
- Давай больше не будем сюда ходить, а? Боря…
В этих простых словах Борис мог бы различить нечто большее, чем обычное желание девушки переменить обстановку, неизбежно напоминавшую ей о чем-то ненужном, неприятном. Не то чтобы постыдном, нет. Что было, то было. Чего стыдиться? Ее одиннадцатый час впереди, он близок, он под видом этого мужчины сидит сейчас перед ней. Ведь ее одиннадцатый час означает прекращение унизительных мытарств, обретения счастья и семьи – здесь, в этом мире, а не где-то там, в каком-то Нуле, о котором твердит этот мужчина.
Вон в кино девушки ее профессии (если они главные героини, конечно) всегда находят свою любовь, свое счастье и прекрасную жизнь. В общем, готового Ричарда Гира.
Но почему-то в жизни, а не в кино, эти странные мужчины придают мимолетному женскому прошлому (ну, работе шлюхой, в общем) слишком важное значение. И ревнуют, что ли, к этому прошлому. Почему? Христя не могла взять в толк. Ведь все это было ДО ТЕБЯ, милый. И так легко и просто взять да и навсегда вычеркнуть «это» из своей девичьей памяти. Обнулить. Она так замечательно устроена, эта память девичья! Проснулась – и ты уже принцесса. И не было в твоей жизни ничего позорного… Ну, она же сходила в церковь, в баню, в конце концов… А на всякий случай – еще и в кожвендиспансер. Все в порядке!
- Можно, например, пойти как-нибудь в кафе-мороженое, - нараспев, по-детски сложив губы трубочкой, продолжала Христя. - Я очень люблю мороженое, особенно со всякой начинкой. Мне в детстве никогда не покупали мороженого. Ну, почти никогда.
Борис мучился… Может быть, это было даже неплохо, ведь чисто физические страдания, да еще такие острые, в какой-то мере гасили внутреннюю боль. Отвлекали от душевных мучений.
Правая кисть его саднила, горела, ее распирала набухающая опухоль. Видно, зараза какая-то попала в сочившиеся сукровицей борозды, оставленные желтыми зубами старухи Клавдии. Той самой Клавы Безухиной, которая теперь-то уж застыла, захрясла, окаменела навсегда.
Почему он сразу, бездумно и бесповоротно поверил словам Моргун и Малахова о том, что Виктор – серийный убийца? «Потому что Витька был прав: ты ревнивый эгоист. Ты поверил тому, во что готов был поверить. К чему был подготовлен всей своей прожитой жизнью». Как тогда, когда полковник Мельников сказал ему о недопустимости связи с еврейкой, не говоря уж о женитьбе.
«Борюшка, тебе не надо водиться с этим мальчиком, он из жидов», - говорила юному Дугину мама. А вот Витька взял да и женился на еврейке Алевтине Двинской, и плевал он на окрики начальства, на угрозы, на смертельный риск! Пле-ва-л!
И никто ему ничего не смог сделать. Для капитана Раи не было преград, если речь шла о страстном порыве. В этом порыве он и пристрелил Алевтину, в этом же порыве и вступил в погибельную связь с той, с кем нельзя было вступать в связь – с Ритой Моргун. И ни тогдашний начальник спецотдела Мельников, ни нынешний – Малахов, ничего не могли противопоставить этому порыву. Кишка была у них тонка против Витьки.
Именно поэтому и оказалась - невесть каким образом! - в руке у Дугина «беретта». Поэтому он и произвел свой немыслимый по скорости и точности выстрел.
Потому что шел к этому выстрелу не один десяток лет.
И эту запрограммированность бытия не смогли обнулить ни полет на планере над будущим Храмом Соломона, ни плавание вокруг центра мироздания, ни та любовь, которую подарила ему прошлой ночью Христя.
Чей-то голос сказал Дугину усталым баритоном: «Даже если Ангел придет с небес и возвестит Истину, твоя программа останется прежней. Придет момент, и сущность человеческая проявит себя пистолетным выстрелом».   
Какой же ты гад, Витька! Ты заставил меня завидовать тебе, ненавидеть тебя и убить тебя. Все остальное – какие-то зарезанные и застреленные шлюхи с прыгалками на горле, приконченные в подсобках наркоши и даже так и не ставшая по-настоящему родной дочка Лида – несущественно. Даже если бы, предположим, за всеми этими злодеяниями действительно стоял ты, напарник мой многолетний – все равно несущественно. Другое обстоятельство имеет значение, совсем другое.
Почему ты, гад, не женился на Алевтине до того, как Мельников сказал ему, Дугину, про Надю? Тогда и в жизни Бориса все сложилось бы иначе. По-другому. По любви.

                ***
 
До него смутно доходил смысл слов, произносимых девушкой Христей:
- Мы плохо жили, бедно. Дед повесился, когда я еще была у мамы в животе. Он ученым был, математиком, и, похоже, свихнулся на своей науке. А мама, представь себе, в ментовской работала. Маму после родов перевели из оперсостава в инспектора детской комнаты милиции, а какие там зарплаты? Потом и вовсе сократили, она пошла вахтершей в общежитие. Алиментов никаких папаша не платил, канул неизвестно куда. Мама говорила, что еще до моего рождения слинял. Она искала его, писала куда-то, но – ни ответа, ни привета.
- Маму, конечно, зовут Машей, - сказал Дугин через силу. – Маша Киреева.
- Ну да, у нас в Тосьме Маша - самое распространенное женское имя. У Лидки тоже маму Машей зовут. И они обе знать не знают, чем мы тут занимаемся. Ну, то есть, занимались… 
- Значит, и ты из Тосьмы.
- Да ведь я же тебе говорила, папуль! Ой, прости, это у меня случайно вырвалось… Я хотела сказать – лапуль. Мы потому с Лидкой здесь и подружились, что из одного города. У меня и фотография мамы есть, хочешь посмотреть?
Папуль – лапуль, леший – пеший… Дугин невидящим взором глядел на дрожащую черно-белую фотографию. Потом перевел взгляд на свою руку, болевшую все настойчивей. Это зубы Клавдии или все-таки – укус оленьей кровососки с озера Зеро?
Всмотрелся повнимательней. «Гуси-лебеди, люди-нелюди» - пропел тоненький голосок в его заболевшем мозгу.
Опухоль приобретала законченные очертания. Ах вот оно что. Теперь понятно, почему капитан Шведов добровольно отрубил себе кисть правой руки. Это не был психоз. Это была необходимость. Осознанный выбор.
Борис вспомнил о пилораме на берегу Супони. Работает ли она сейчас? Поздновато уже. Хотя… Можно, можно взломать хлипкую деревянную дверь, запустить станок. И – в-жи-ззнь! Борис навсегда избавится от этой боли. Отсечет циркуляркой ТО, что он видит сейчас на внешней стороне своей правой ладони...
Из переплетения распухших царапин на Дугина смотрела хохочущая сатанинская рожа.
Смейся! Хохочи, рожа торжествующая. Смейтесь все. Вы развели спецагента Дуба, как неопытного курсанта. Вовсе не Лида была неведомой доселе дочерью майора Дугина. Вот она, перед ним – его дочь. Девушка, с которой он провел минувшую ночь. Провел, что называется, по полной программе – как мужчина с женщиной.
А они развели его. Чтоб придуманный ими факт убийства дочки Лиды капитаном Крайновым затмил у майора Дугина способность мыслить критически. 
Перед глазами Бориса замельтешил длинный ряд красных цифр на экране прибора, который отвечает на все вопросы. Вот высветился окончательный результат – то самое число неосознанных кровосмесителей, о которых он думал, сидя на лавочке рядом с Лидой. Кажется, в этом числе семь знаков… Нет, вроде даже восемь.
Последняя цифра дернулась, увеличив свое значение на одну единицу.
«Это посчитали меня», - понял Дугин.
А что же насчет другого прибора, который он реально держал вчера в руках? Сидя в планере… Выходит, и здесь его развели? Они с Виктором действительно видели тот самый фундамент в виде шестигранника, окружности и треугольника… Окуляр не врал. Это и в самом деле был английский прибор «сквозного видения». Виктор ничего не подстраивал. А документы в папке? А «Откровение преподобного Никандра»? А экспертиза слезы Петра Мамонтова, подтверждающая его с Клавдией невиновность? Они подлинные или…
Позвольте, позвольте! А с чего это он взял, что…
Борис поднял глаза.
- Христя?
И услышал:
- Я НЕ ХРИСТЯ.
Ему послышалось: «Я нехристь».
Вместо девушки перед майором Дугиным сидел хозяин «Аквариума» Вачик и смотрел на спецагента всё понимающими, сочувственными глазами.
Вачик положил свою прохладную ладонь на «огнем жегомую» Борисову кисть. Прикосновение было приятным и ласковым, боль схлынула отчасти, поутихла. Дугин закрыл глаза.
На черном экране сомкнутых век вспыхнули и замелькали картинки, выстраиваясь в череду, открывая Борису очередную правду о том, что же произошло - и сегодня, и в минувшем месяце, и летом восемьдесят седьмого, и осенью семьдесят девятого. И правда эта была как будто бы и ожидаемой…

                ***      

… Он и Виктор – в склепе, Крайнов протягивает напарнику свиток с «Откровением преподобного Никандра». Оба одновременно оборачиваются на звук, исходящий сверху, от распахнутых створок ворот. На верхней ступеньке стоит Анна.
- Вы что это себе позволяете? – говорит медсестра.
Виктор расстегивает кофр, опускает в него файл с манускриптом. Дугин поворачивается к Анне, делает шаг ей навстречу.
- Отвечайте! – обращается к нему девушка.
Массивная фигура Бориса на какое-то время заслоняет Виктора от взгляда Анны. Крайнов проворно выхватывает из кофра полиэтиленовый пакет, в котором угадываются очертания «вальтера», опасной бритвы, еще какие-то предметы помельче. Да-да, деревянные рукоятки детских резиновых прыгалок! И блокнот. Виктор в мгновение ока сует пакет под истлевшую мантию в саркофаге. Дугин не видит этого, он говорит Анне: 
- Не волнуйтесь, мы вернем плиту на место.
Потом Виктор выговаривает девушке за неуместную с ее стороны дерзость. И, наконец, напарники водружают надгробие на саркофаг.
Каков же ловкач этот Вик! Выждал свой шанс и не упустил его.
И, конечно, пока Дуб сидел в кабинете начальника отдела и «бодался» с Малаховым и Моргун, Крайнов позвонил Колибабе.
- Генерал, мне только что стало известно, что все необходимые улики против Мамонтовых спрятаны в раке с мощами преподобного Никандра. Вы можете в этом убедиться, если снимете крышку саркофага. Я вам перезвоню.
Окончание второго разговора между Колибабой и Крайновым – примерно через полчаса после первого – Дугин, Псурцев и Витийеватов слышали собственными ушами, когда подходили к кабинету сектора «три семерки»:
 - Ну что ж, генерал, честь мундира – превыше всего! Счастливого пути!
Значит, Колибаба только что сообщил Виктору, что действительно обнаружил «вальтер» и прочую дребедень среди мощей святого Никандра. Нашел и расценил свою находку ровно так, как рассчитывал Крайнов: как непреложное изобличение покойных Мамонтовых в серии убийств кооператоров летом восемьдесят седьмого. Это – как минимум. Будучи в потрясении, престарелый служака поставил Виктора в известность относительно своего намерения покончить с собой. «Счастливого пути», - услышал он от Крайнова в ответ.
Дугин не убивал невиновного Виктора. Он убил виновного Виктора. Вот с этим осознанием ему и надо жить дальше. Точка. Dixi*.
 - Вам нужно вернуться, - услышал Дугин проникновенный голос. – Вы… Так и не поняли.
- Куда вернуться?
Борис открыл глаза, с вопросительной покорностью посмотрел на Вачика.
- Туда. Вы знаете. Там все поймете со временем. И перестанете себя терзать.   

*- воистину так; я сказал (лат.)

Головной мозг пылал от перегрева. Словно какой-то наждак елозил в подкорке, он соскребал, стирал грани между блуждающим сознанием и реальностью. Между внешним миром с его приглушенными звуками и - теми разрозненными, беспорядочными голосами, что все громче и громче бубнили в голове майора Дугина.
Вачик вдруг хитренько захихикал, наклонился через столик к Борису:
- Так и быть, вам первому скажу. Я – Малх. Агасфер! Я начальник этой жизни, я всесилен. Я царствую отсюда, из аквариума!
Дугин отшатнулся. «Боже мой, еще один сумасшедший! Нет никакого Агасфера. Есть только мир, исполненный безумия. Но я-то, я-то нормален! Меня не так-то легко провести, я же теплохладный. Да, мне изрядно заморочили голову за эти дни, чтобы я тоже присоединился к помраченному стаду. Меня вынудили, подвели к тому, чтобы я переспал с собственной дочерью! Я ни в чем не виноват. Хотя, постойте…» 
Куда делась Христя? Почему исчезла, не сказав ни слова, и уступила место полоумному Вачику? Она что, в дамской?.. Значит, сейчас вернется. А если не вернется… Что, завербована спецотделом? Так вот оно как обстоит!
Дугин вспомнил слова отца Варфоломея: «Раба Божия Христина… Просила помолиться о Борисе Дугине…» Откуда Христя знала его фамилию? Борис ей не говорил. Виктор – тоже. Завербована, конечно, завербована! Как многие девушки ее профессии. И сейчас, в баре, Христя говорила то, что ей приказали. «Киреева. Маму звали Машей, это самое распространенное женское имя в Тосьме». Вовсе не она – дочь Дугина, его настоящей дочерью была Лида! Убитая Виктором Лида Киреева, дочь Маши. Dixi, dixi!
- Дикси! – выкрикнул Дугин, словно подзывая собаку.
Черный кобель. Все верно. У черного кобеля, охранявшего стройплощадку Храма Соломона, а потом лизавшего кровь убитого нарка, была кличка Дикси.
Ему показалось, что он слышит топот ног, хлопанье входной двери.
В «Аквариум» вошел Псурцев, которого Центр экстренно (вплоть до особого распоряжения) назначил исполняющим обязанности начальника Насоновского спецотдела. Назначил по неведомым причинам, скорее всего - будучи в глубоком шоке после получения от Сурка доклада о сегодняшних событиях.
Псурцева сопровождали Витийеватов, Земцов и Горбаленя. За их спинами маячили санитары в белых халатах.
Они толпой окружили столик Бориса.
Дугин закрыл глаза, вытянул руки ладонями вверх. Металлический холодок защелкнувшихся на запястьях браслетов повеял на Бориса дуновением тихого ветра божественной любви.
- В Никандрово, - скомандовал Псурцев.