Моя литература. Часть 4. Глава 1

ЧАСТЬ 4. Субъективные заметки о литературном творчестве
Глава 1. Магия текста

    Как драгоценный камень требует обработки, так и литературное произведение шлифуется автором средствами оригинального построения предложения, использования словарного богатства языка и создания ярких, характерных персонажей. Но произведение заслуживает внимания тогда, когда оно создается художником-мыслителем, иначе творение окажется красивым пустоцветом. Таким образом, достойное произведение пишется «квалифицированной рукой» под диктовку ясной головы мыслителя. Таковы основополагающие требования к писательству. Теперь – к частностям.

    «Творчество – это способ выхода за пределы себя самого, - считает Светлана  Коппел-Ковтун, - Художник передает другим приобретенное им сокровенное знание о мире и человеке». Ее поддерживает Игорь Гудзь: «Настоящие писатели вместо одной своей жизни проживают десятки других». Такая соблазнительная перспектива уже заслуживает того, чтобы писательство стало лакомой приманкой для творческой личности. Не так ли? Начну с того, что писательский хлеб дается нелегко, как тому крестьянскому пахарю на поле, на которого указывал Лев Толстой. А кто-то сравнивает труд писателя с работой землекопа. О том же говорит признанный мастер прозы Юрий Никитин:  «Чтобы писать хорошо, надо писать много. Писательство, как и любое ремесло, оттачивается в процессе работы». Талант проявляется в труде. Гете признавался, что за всю жизнь у него не набиралось и четырех недель, прожитых в свое удовольствие. Поэт лишил себя радостей жизни.

    Читатель, углубившийся в очередную драму или трагедию, может быть растроган «до глубины души» только тогда, когда те же самые чувства  испытает автор произведения при его написании. Безликому, равнодушному человеку не дано испытать муки литературного творчества. Если к горлу писателя при описании переживаний действующих лиц не подступит удушающий спазм сопереживания героям, то пусть он не ждет сентиментов от читателя, который в таком разе столь же бесстрастно ознакомится с текстом; он не смахнет набежавшую слезу и не поделится с друзьями восторженными впечатлениями о книге. Только из горящего сердца писателя передаются трепетные чувства сердцу читателя. Вот и вся тайна психологического накала, который закладывается автором в повествование. В то же самое время, авторские чувства не должны бить через край, а передаваться через выдержанное повествование. Не злоупотреблять восклицательными и вопросительными знаками. Искусство заключается в том, что рождение эмоций должно происходить в голове читателя, а не из-под пера писателя.

    Нечто аналогичное складывается в соотношениях между содержательной частью  повествования и мыслью. Идея, мысль обогащают произведение, придают ему весомость, гражданское звучание и общественную значимость, но, как и в предыдущем аспекте, подача мысли требует деликатности. Нельзя ее бесцеремонно вкладывать читателю, который имеет право на собственное мнение и на оценку произведения. «Довлатов сдерживал негатив», - установила Л. Волкова. И уж тем более, «не громить», -  призывал Ю. Набоков. Здесь же заметим, что мысль должна естественным способом вписываться в художественный стиль, не отрываться от него, иначе образуется плохо совмещаемый набор художественных и публицистических фрагментов.

 В исторических произведениях без публицистических отступлений не обойтись, да вряд ли надо к тому стремиться. В романе по теме присоединения и освоения Сибири автор сего труда пытался совместить несовместимое: придать исторической хронике характер легкого и живого повествования, нарисовать психологический портрет главного героя с тем, чтобы из «исторического деятеля» читателю предстал живой человек. Интересно было браться за образ Н.Н. Муравьева, генерал-губернатора Восточной Сибири, фигуры яркой и выразительной, наделенной сильным, духовно богатым и крайне противоречивым характером. Такие прототипы легче поддаются отображению на бумаге. События муравьевской эпохи настолько увязаны с проблемами и задачами развития нынешней России, что обойти молчанием взаимосвязь времен, не отдать должное великому наследию и заветам всесильного начальника сибирского края было бы преступным перед его памятью. В результате родилось произведение, которое писатель и филолог В.В. Комин отнес к жанру художественной публицистики. Кстати, в ранг этого жанра на сайте ПРОЗА.РУ одним из авторов возведена моя работа  «Шедевры детской речи».

    В «Амурской саге» ставилась задача перехода от частного к общему. Можно было погрязнуть в судьбах героев, радостных и горьких, тогда из произведения сложилась бы семейная хроника. Но не зря критики подметили мостик, проброшенный от истории семьи к истории края и страны. Для этого потребовалось значимые действия героев и  местную обстановку увязывать с течением общественной жизни страны и переплетать семейную летопись с эпохой. С учетом этих позиций, первый тираж романа был дополнен, укрупнен на девяносто страниц, и в произведении более полно отразились историческая эпоха страны, краеведение, где объектом исследования взят крестьянский пласт с его обычаями и нравами, а в семейной истории прослежена  судьба народа. 
***
    Редакция произведения ведется по определенным направлениям и граням: синтаксис, сюжет (связь событий, части, главы, перестановка блоков), грамматика (орфография, пунктуация), лексика (соответствие языка жанру, времени, герою), стиль, художественная сторона и самобытность. На особом месте – композиция: общая оценка и концовка произведения, последовательность расположения частей и глав, их названия. Роман «Муравьев-Амурский, преобразователь Востока» писался на вдохновении, настолько захватила меня мощная натура героя повествования. На систематизацию и творческую переработку книжных источников и сведений из интернета, приведение их в литературную форму ушло три-четыре месяца по десяти часов ежедневного труда, а затем столько же времени – на редактирование. Когда книга вышла из печати, к своей досаде, увидел, что в поспешности ее редакторская доработка кое-где не завершена. Осталась на второе издание.

    Синтаксис: законы соединения слов и построения предложений. Текст формируется и состоит из абзацев. Абзац – отдельная мысль, состоящая из ряда предложений. Роль первого предложения главная, оно несет основную идею, смысл, которые раскрываются в последующих предложениях. Первое предложение может также задавать тон, мягко затронуть тему. Внутри каждого предложения или словосочетания отслеживаем порядок расположения слов, поскольку после первого написания появляется необходимость их перестановки с целью гармонизации текста, соблюдения ритмики прозы (расположение ударных слогов для плавности чтения) и выставления на первый (или второстепенный) план перечисляемых объектов (членов предложения). Текст еще и выявляет недостающие в нем слова - дополнения, эпитеты и даже обороты речи. В любом предложении, написанном по правилам грамматики, можно подбирать лучший вариант построения простыми перестановками членов предложения, и тогда оно играет разными смысловыми оттенками или плавностью речи. Из одного и того же набора слов можно составить как осмысленное, так и абсурдное предложение. От перестановки мест слагаемых разнятся естественность и красота предложения. В построении предложения требуется выбирать лучшее, избегать канцелярщины и добиваться такой конструкции, чтобы мадам Ленуш отзывалась о ней, как о рассказе «Музыкант»: «Какой слог… музыка, а не слог».

    Конструкция предложений предполагает выбор вариантов объединения двух простых предложений, близких по смыслу, в одно сложное или в сложноподчиненное предложение. Перебор деепричастных и причастных оборотов утяжеляет предложение. Иногда построенные предложения напрашиваются на реконструкцию  противоположного характера – разбивать длинные предложения на короткие и средние. Автору приходится вырабатывать в себе чувство меры в построении фразы, исходя из особенностей текста, его повествовательной или психологической подоплеки. Простые и сложные предложения чередуются уместно содержанию текста.
 
    К советам освобождаться от пустых абстракций, от предложений и слов (глаголов, дополнений и прилагательных), которые не несут смысловую нагрузку, а лишь загромождают повествование, всегда отношусь внимательно. Если без слова можно обойтись, если без него предложение не ухудшается, его лучше вычеркнуть. В одном из отзывов В. Бессарабов подсказал мне существенную стилистическую ошибку в излишнем пристрастии к местоимениям. Такое «утяжеление» текста объяснялось желанием точного изложения действия, но приводило к его засорению и ненужному «разжевыванию», когда и без местоимений (свой, наш, его …) смысл предложения и принадлежность одного предмета к другому ясны и понятны. Н. Фаст приводит пример: «Солнце двигалось к своему закату». В данном предложении таится не только излишняя подробность, но и несуразица, ведь солнце не может двигаться к чужому закату. Избегать частых повторов глагола "был". Без лишних слов предложение только выигрывает. Герои тоже могут быть лишними. При редактировании произведения полезно и необходимо «стряхивать излишки» не только из слов, но и из пустых частей предложения и даже - абзацев, как это делает скульптор, скалывая из заготовки ненужный материал и высекая из него идеальную скульптуру.
 
     Редактирование произведения ведется до той поры, пока оно редактируется. Рекомендации от авторов ПРОЗЫ.РУ, адресованные всему писательскому сообществу, сыплются со всех сторон, словно из рога изобилия. Тима Феев в статье «Мистика текста» пишет: «Когда текст готов, он уже не поддается правке. В нем все жестко связано, все на месте, тогда правка равнозначна разрушению, ломке». В «Записках дилетанта» работу по внесению поправок и дополнений к тексту он назвал «бесконечными муками редактирования». Когда же произведение принимает законченный вид, то оно представляет собой жесткую конструкцию, не поддающуюся правкам и обладающую, по его выражению, «магической мистикой текста». Отдавая должное прекрасной аналитической работе Т. Феева, все же предпочел своей главе дать название «Магия текста». Читатель может поразмышлять, какая из предлагаемых формулировок точнее отражает смысл законченности текста - его мистика или магия. 
 
    Другую подсказку к редактированию, которой постоянно пользуюсь, дает Наталья Юрок: «Даю тексту «отлежаться» и вижу много воды и неуклюжих фраз, тогда и правлю. Редко получается хорошо с первого раза». Когда текст «отлежится и выветрится» из закоулков памяти, тогда автор, пользуясь преимуществом «свежего взгляда», перестраивает композицию, усиливает логику, совершенствует стилистику и лексикон, не усердствуя в оригинальности. Этим приемом пользуются многие авторы, если не все, и упомянул его больше для «полноты» раздела. Людмила Волкова советует: «читайте свои произведения «чужими глазами». Наставления Волковой и Юрок в итоге сходятся: когда текст отлежится, его можно читать чужими глазами и тогда порой приходится удивляться, как вкравшаяся несуразица была написана своей рукой.
***
    Сюжеты для рассказов беру из жизни, которая богаче и убедительнее любых фантазий и выдумок. Для темы произведения в идеале авторы чаще выбирают то, что запоминается навсегда. Вымысел пронизан фальшью. Читатель чутко улавливает реальность или надуманность сочинительства и отдает предпочтение жизненной правде, живым, неподдельным историям, реальным образам. Из отзыва Г. Преториус о повести «Волчица»: «Невероятная история, но написана так достоверно, что невозможно не поверить». Иной раз и незначительное событие удается преподнести настолько выразительно и «красиво», что оно заслуживает право на существование, но на этом пути поджидает опасность увлечения «чистым искусством».

    Поскольку собственных реальных сюжетов всегда недостает, приходится заимствовать их у друзей, знакомых людей и по всякому удачному случаю. В Сборнике юмористических рассказов на титульной странице указаны фамилии пятидесяти человек, подаривших мне сюжетные линии к рассказам. Когда на вокзале мы с попутчиком разговоримся в ожидании поезда, я перевожу беседу в нужное мне русло: "расскажите об интересном случае из жизни". К. Седых в тридцатых годах ходил по забайкальским селам, выведывая у местных жителей воспоминания о событиях гражданской войны, а вечерами забирался на русскую печь и писал роман «Даурия», ставший классическим советским произведением. Образ атамана Каргина он писал со своего отца, служившего в белогвардейских частях Семенова. Вампилов умел слушать и черпал пригоршнями сцены и образы из окружающей жизни. Он жил с народом, вышел из него и мастерски воссоздавал народную жизнь в драматургии и прозе, вкладывая в нее глубокие смысловые значения.
 
    Никогда «не присваиваю» себе источники материалов, составляющих основу произведений, и не вижу в их заимствовании ничего предосудительного. Задачи рассказчика и писателя слишком разные, чтобы их сопоставлять. Роль писателя в умении переработать полученный материал в художественное творение, вложить в него идею, философию, нравственность, выстроить события в стройную, взаимосвязанную композицию и изложить ее таким языком, чтобы читатель получал наслаждение от чтения и включался в осмысление прочитанного, вступая в диалог с автором и получая простор для своего воображения. В исполнении этого пространного перечня задач и состоит отличие писателя от пересказчика, каких много. Рассказчик применяет устную речь, полную огрехов, невнятностей и даже бестолковщины, тогда как письменное повествование заставляет думать. Рассказчик без запинки озвучит вам очередную байку, но предложите изложить ее в письме, и он застынет в нерешительности над листом бумаги. Обращение к источникам исходного материала неизбежно в написании исторических произведений. Историю невозможно «придумать», она уже где-то и кем-то изложена, и автор строит новое произведение на основе других, уже написанных, но ему важно подать материал в собственной интерпретации идей и событий, в своей манере письма, вдохнуть в исторический фактаж новую жизнь и увязать прошлое с современностью.

    К сожалению или без такового, но в моих произведениях, малых или больших форм, редко подаются диалоги героев. Диалоги оживляют текст и упрощают описание фактов, но требуют квалифицированного и деликатного подхода. Долгие, целыми страницами, обмены репликами ни о чем утомляют и даже отталкивают читателя. Диалог – особая форма письма, требующая особого подхода, продуманности, владения лексиконом того времени, в котором живут герои. Нельзя вкладывать в уста жителя позапрошлого века современную речь. Если еще глубже, то в живом диалоге следует учитывать местные и национальные особенности, даже социальное положение и статус каждого из собеседников. Для действующих лиц разных сословий следует придавать соответствующее звучание в синтаксические, фразеологические и лексические правила словесности. Если все это учтено, тогда бойкая и колоритная прямая речь, безусловно, обогатит произведение, придаст ему живость и сочность повествования. Но это труд. Не путать авторскую речь с речью героев. При этом авторское повествование также должно соответствовать духу и языковой культуре времени.
***
    Стиль письма ставится в зависимость от содержания. Повесть «Волчица» писалась простыми предложениями, в ней ажурные, витиеватые фразы выглядели бы противоестественными. Авторское кредо Чехова: «Писать талантливо, значит, просто». Антон Павлович сдержан; его ремарки кратки, портреты, описания природы и обстановки лаконичны, они дают простор воображению читателя. Чехов на прозу переносит стиль драматургии. Тем не менее, в «Повести о сибирском коте» я старался придать тексту романтичность, лоск и красоту изложения, не боялся применять эпитеты (красочные определения), что было отмечено Л. Куклиной (к.м.н., Иркутск): «Красота слова и стиля завораживают и возносят на небеса».
 
    Совершенствование письма, как и в любой профессии, приходит с практикой. В «кошачьей книге» господствовал изысканный стиль языка, повествование наполнялось едва ли не сказочными картинами, четвероногие герои приравнивались  мифическим образам, широко применялись аллегории. Не случайно народная артистка России Наталья Фатеева отметила в рецензии: «Особую ценность книге придает изумительный по красоте слог, обладающий неповторимым колоритом и велеречивостью». Однако же, красота слова должна казаться естественной. Она дается человеку от природы или впитывается им в раннем детстве, тут без Божьей подсказки не обойтись. Красота слова проявляется не только и не столько в нем самом, а в цельности текста, в сочетании с другими смысловыми и фонетическими носителями языка. Но и в литературе красота подчиняется закону допустимого: выспренняя речь, слащавость  губит текст и отталкивает читателя фальшью, вызывает недоверие к автору.
 
    «Амурская сага», где речь идет о народной жизни, написана в стиле, близком к разговорной речи. Здесь широко используются местные термины и словечки. Второе издание романа дополнено описаниями народных обычаев и традиций, национальной одежды и кухни, что усиливает эффект «присутствия» читателя в описываемой обстановке. Эпическая сторона романа здесь совмещается с лиричностью ряда сцен и характеров, с описаниями уголков природы, когда требовалось придать языку новые оттенки, ибо бриллиант являет красоту только в превосходной огранке, о чем напоминает Ю. Никитин: «Не ограненный алмаз выглядит хуже ограненного булыжника». Понятие стиля не поддается формулированию. Каждый специалист языка или признанный мастер литературы вкладывает в него собственный смысл и дает собственную интерпретацию, иной раз даже на примере булыжника.

    Стиль выражается в художественной красоте, это личность писателя. Бюффон сказал просто: «Стиль – это человек». Правильнее надо было сказать: «Стиль – это личность». Стиль – явление неуловимое, чему нельзя обучить. Словари  ограничиваются в разъяснениях понятия стиля совокупностью неких (каких?) художественных приемов и отсылают за ответом к слогу, где четко указано, что слог и есть стиль. Ясно одно: стиль и штамп – антиподы писательства, и тогда, отдаляясь от штампа, мы приближаемся к собственной манере письма, к собственному стилю. Интересно утверждение Александра Гриценко, председателя Интернационального союза писателей - писатель обязан не быть филологом. По его мысли, филолог-профессионал становится рабом грамматических правил и законов, он утрачивает самобытность. Если все писатели окажутся филологами, то начнут писать, как один, не отличишь. Глагол и эпитет – козырные карты в колоде выразительных средств писательского искусства. Глагол задает динамику действия, эпитет придает картине окраску. Флобера и Паустовского считают мастерами эпитета.

    Творчеству нельзя научить. Научить можно средствам, приемам и подходам, но в творчестве писатель выставляет свою неповторимую личность. Она не штампуется. Слово и стиль вступают в свои права в творческом процессе и привлекаются после того, как автор найдет идею и тему своего труда. Он должен оценить мир, найти в его многообразии неизведанную нишу и осветить ее. Мысль и стиль обогащаются в удачном сочетании, в соответствии одно другому. Закономерность стиля проявляется с первых фраз произведения, которые создают ритмику и настроение. Ритм – одна из опор прозы, составная часть ее музыкальности и красоты звучания. Когда чувство и мысль связуются в ритме, от текста уже невозможно оторваться. Флобер много работал над ритмикой. Он начитывал свою прозу вслух, считая, что фраза не должна мешать дыханию, а свободно литься подобно весеннему говорливому ручью.
***
    Юрий Поляков считает: «Большой писатель всегда приносит новую литературную версию современного ему родного языка». Стиль подчиняется влиянию новых эпох. С Пушкиным к нам пришел современный русский язык, с Толстым укрепилась мыслительная проза. Феномен Вампилова – в воссоздании на сцене неподдельной народной жизни, когда зрители принимают героев его пьес за своих друзей, близких и понятных людей, говорящих на повседневном, бытовом языке. Вампилов умел слушать и черпал пригоршнями сцены, образы и говор из окружающей жизни. Он жил с народом, вышел из него и мастерски воссоздавал народную жизнь в драматургии и прозе, вкладывая в нее глубокие смысловые значения. (ПОВТОР?)В исторических романах мне, напротив, пришлось писать с оглядкой назад и подгонять текст под языковые оттенки прошлых столетий, чтобы через старомодные обороты речи отразить дыхание эпохи.

    Язык Ахмадулиной чрезвычайно оригинален. Она была мастером словообразований, как это легко и непринужденно совершают дети, которым недостает привычного запаса слов и тогда они надумывают свои. «Дети – гениальные лингвисты», - восторгался их способностями Корней Чуковский. Так и Белла вместо словосочетания «Мы повстречаемся» могла сказать «Мы сбудемся». Ахмадулина – это смелая фантазия,  ажурная речевая ткань с неожиданными, не затертыми, не повторяющимися с другими авторами рифмами. Порой ее стиль сравнивали с импрессионизмом, характерным направлением живописи, с той же кажущейся небрежностью и мятежностью, завораживающей людей.

    А вот повторяемость слов, какими бы красивыми и незаменимыми они ни были, мне глубоко претит. Не допускаю в пределах одного рассказа, а тем более – в пределах одной страницы - повторение одного и того же эпитета. Нужны синонимы. Если их недостает в голове, открываю словарь. Вообще, набор словарей – это настольные книги автора. В наше время интернет более успешно заменяет все словари вместе взятые; во всемирной паутине можно быстрее и полнее отыскать значение и правописание любого слова, его синонимы и антонимы, и даже речевые обороты. С другими частями речи - помимо эпитетов - избежать повторяемости сложнее, но предпринимаю всяческие пути к ее недопущению. В рассказе «Преданность», объемом с газетный лист большого формата, филолог В. Комин (Иркутск) с дотошностью профессионала насчитал двенадцать именований главного героя повествования. Если он в произведении представлен охотником, это не значит, что в каждом абзаце он так и должен упоминаться. В зависимости от складывавшихся обстоятельств и действий он назывался по-разному. Когда речь идет о частом упоминании одного и того же предмета, стараюсь найти ему подмену, прибегая к помощи толкового словаря. К примеру, слово «бутылка» можно лишний раз избежать, прибегнув к ее красивому описанию в словаре С. Ожегова  – «стеклянный сосуд с узким горлышком», отчего произведение только выигрывает в художественном отношении. Разумеется, в литературе недопустимо применение технических терминов и официозов, если того не требуют исключительные обстоятельства (публицистика на производственную или научную тему).

    В произведениях большого формата, романах, повестях и новеллах, когда понимаю, что не донес до читателя весь накал страстей и переживаний, для усиления эмоциональной составляющей повествования иной раз перекладываю какую-нибудь тему, изложенную в прозе, на стихотворный текст. Иркутский прозаик-фантаст  К. Артемов тоже подвержен сему художественному приему: «Стихотворение – это эмоция в словах. Это порыв души, ее радость и страдание. Когда нет слов, чтобы выразить ее, находишь рифму». Не считая себя поэтом, прибегаю к авторскому стихосложению исключительно для того, чтобы добраться и задеть чувствительные струны читателя. Конечно, в прозе легче во всей красе и в подробностях донести описываемое событие или переживания героев, но вот парадокс – поэзия, несмотря на ее лаконичность и фразеологическую жесткость и сжатость, обусловленную рифмованным форматированием текста, способна возвести эмоциональное воздействие до наивысшего накала. Таких ярких и выразительных средств письма не дано прозе. В итоге, литературный симбиоз  неспешного повествования и зажигательного поэтического слога, наложенного на подготовленную прозой почву, раскрывается яркими бутонами эмоциональных соцветий и дает наилучший эффект атаки на чувственную сферу читателя.

    К  литературному ноу-хау отношу прием краткого подведения итогов какого-нибудь абзаца или группы предложений. Когда картина или определенное событие обрисованы, пытаюсь, в возможных случаях, закрепить смысл сказанного предложением из одного-двух слов. Такое заключение должно давать точную формулировку означенного текста или представить его с неожиданной и даже парадоксальной стороны. Некто Бубнофф использует схожий прием, но в ключе приглашения читателя к диалогу. К примеру, после описания какого-то необычайного события он спрашивает читателя: «Вы представляете?»

    Иной раз приходит мысль написать рассказ или раскрыть в произведении какую-то отдельную попутную тему, сделать отступление, но незадача в том, что задумка слишком тусклая, нет ясной картины в голове, и не понятно, что из нее получится и получится ли что-нибудь вообще. В таком состоянии неопределенности может пройти не один день, а навязчивая мысль не оставляет в покое, гложет день за днем, - возьмись, затронь эту тему, а когда углубишься в нее, ты увидишь скрытую тайну и удивишься ценности неожиданной находки. Как ни удивительно, но подсказки интуиции обычно оправдываются, из-под пера вдруг рождается маленький перл, украшающий общую фабулу произведения.

     Другой ход писательских блужданий еще более оригинален. За обдумыванием бессистемных, обрывочных рассуждений об очередном абзаце ухожу в ночной сон, уповая на известную народную мудрость о том, что утро вечера мудренее. А желанная мудрость заявляет о себе в неурочный час глубокого отдыха, когда работа сознания затормаживается, но вокруг него запускаются удивительные процессы. На первый план мозговой деятельности выступает подсознание, в котором за часы  ночного затишья перерабатывается поступающая за день информация. Работа подсознания, связанного  с внешним  информационным полем, не прерывается ни на мгновение; это оно посылает нам сны и приходит на помощь, когда ее совсем не ждешь. Как искорка света, в ночной мгле вспыхивает искомая идея, озаряя спящее сознание. Вот оно (!), золотое звено, за которым потянется цепочка лирического отступления или философского рассуждения, но только не ленись, разгони дрему, встань и нанеси на бумагу несколько ключевых слов, а то и небрежно набросанных коротких предложений, чтобы утром, на свежую голову, расшифровать их. Если подняться с постели не хватает сил, то наутро вспоминается лишь факт ночного  провидения, но не его содержание.

    Поначалу казалось, что я один такой счастливчик, которому во снах вручается золотой ключик от потайной двери кладези писательских подсказок, но в общении с другими авторами сайта проза.ру получал те же сведения. Оказалось, процесс  открытий в скрытой форме мозговой деятельности довольно распространен в писательской среде, и не только в ней. Скорее всего, Д. Менделеев, гениальный химик, действительно узрел во сне знаменитую периодическую таблицу, когда набрал массу сведений о характеристиках отдельных химических элементов. Им, элементам,  оставалось только в ночных блужданиях выстроиться в определенном порядке, чтобы ученый создал стройную систему материального строения мира.

    Когда картина сочинения отчетливо сложится в голове, когда образ действующего лица или мотивы его поступка достаточно полно прояснятся, тогда их перенесение  из головы на бумагу становится делом техники и времени. Здесь-то я чувствую себя на боевом коне и уверен в качестве преобразования мысли в текст, идеи - в рукопись, духовного - в материальное. Этот процесс я бы назвал не сочинением даже, ведь оно уже состоялось в мозговой сфере, а изложением, но не диктантом. Изложение – это финишная  работа писателя, огранка произведения, его форма, которая сама по себе привлекает читателя или, при неудачном изложении, оставляет его равнодушным. В конечном итоге, форма и содержание должны находиться в единой сцепке и соответствовать одно другому. Изложение относится к творческому процессу, даже когда надо пересказать чужой текст, потому что в нем проявляется авторский стиль и самобытность, тогда как диктант переписывается на грамоту, под  диктовку и с чужого текста.