Их путеводная звезда. Часть 2. Офицер. Глава 7

Санкт-Петербург.
25 декабря 1904 года. Утро.

     Камера была маленькой. Пять шагов в ширину, восемь в длину. Серые каменные стены, серый потолок. Привинченная к полу железная кровать, покрытая тощим тюфяком и тоненьким серым одеялом. Наверху под потолком крошечное железное окошко, забранное тройной решеткой. Если приподняться на цыпочки, и заглянуть в него, то можно было увидеть кусок серой стены. Все кругом было серое, серое, серое. Еще запах. Запах сырости, затхлости, запах серой тюремной пыли.
Сорок дней, девятьсот шестьдесят восемь часов. Ровно столько времени прошло с того момента, как за ним захлопнулась тяжелая железная дверь камеры. Тогда в Гатчине его быстро препроводили в тяжелую закрытую карету, с заднего сидения которой Алексею не было видно, куда его везут. Он пытался заговорить с арестовавшими его жандармами, но безуспешно. На все его вопросы они только отворачивались в сторону и молчали. Ехали долго, не менее двух часов. У Алексея было хорошо развито внутреннее чувство времени. Когда карета остановилась, он машинально отметил: «Около семи вечера». Его повели вдоль каких-то казарм. Обернувшись, он увидел рядом огромный взлетающий в небо шпиль и похолодел – это была Петропавловская крепость. Алексей бывал здесь раньше, и сразу узнал треугольник страшного Алексеевского равелина. Но они прошли мимо к Трубецкому бастиону. Длинный скупо освещенный коридор с рядами железных дверей. Низенький пожилой надзиратель с серым, как сырой бетон, лицом, открыл железным ключом одну из камер, откуда сразу пахнуло сыростью. Алексей оглядывал камеру, когда услышал сзади лязг. Дверь захлопнулась, он остался один.
За все это время никто к нему не пришел, и даже надзиратель, приносивший еду трижды в день, ни разу не произнес ни единого слова. Его не допрашивали, ему не предъявляли никаких обвинений, его просто швырнули в камеру - серую, безмолвную, медленно высасывающую из человека силы.
Первые дни он едва не сходил с ума от осознания страшной несправедливости, от каприза судьбы, которая забросила его в самую страшную тюрьму империи. Почему? За что? По чьему приказу? Ответов не было. Он и в Петербурге-то пробыл два неполных дня. Стычка с бандой Трифоныча на серьезное преступление никак не тянула. Тем более что для заключения человека в Петропавловскую крепости требовалось решение очень высоких инстанций. Странно и необъяснимо. Впрочем, нет, не так. Все объяснимо и логично, просто у него нет нужной информации для того, чтобы понять. И пока он находится в этой камере, ее не будет. Теперь цель его существования стала до удивления простой – выжить. Не пасть духом, не опуститься. И верить, что где-то ТАМ, наконец, разберутся, поймут, что все это чудовищная ошибка. Можно вырваться из залитых кровью залов Белградского конака, из трущоб Марселя и Корсики, из бандитского гнезда, наконец. Но невозможно самому выбраться из этой каменной могилы. Оставалось одно – держаться. И он держался.
Каждое утро - подъем в семь часов. Уборка камеры. Из обрывков тюфяка Алексей смастерил некоторое подобие веника и тщательно подметал пол. Завтрак Алексей съедал медленно, не торопясь, тщательно вычищая корочкой хлеба дно жестяной миски. Дальше начинались упражнения. Дыхательная гимнастика по системе датчанина Мюллера. Атлетическая гимнастика по Анохину. Последовательное напряжение каждой группы мышц. Максимальная концентрация, мышцы каменеют, расслабление. И так несколько часов подряд. Обед, небольшой отдых. Ходьба по камере, не менее десяти тысяч шагов, ведь на прогулку его ни разу не выводили. Снова гимнастика. Ужин. Отдых. Хуже было ночью. Днем волглая сырость камеры была незаметна, особенно во время упражнений. А вот когда он ложился спать, сырость заползала под жиденькое одеяло, постепенно добираясь до самых костей. На улице стоял декабрь, и каждая следующая ночь была холоднее предыдущей. Бывало так, что только под самое утро он забывался тяжелым сном. Это беспокоило его, призрак чахотки все настойчивее вставал перед ним. Так проходил день за днем.
Поначалу в голову лезли мысли о несчастной матери, бедной Елизавете, оставшейся одинокой. О том, что он жив, сестра не знает. Мысли о кузене Пьере. Проходило время, и размышления эти постепенно теряли остроту. Лизу он обязательно разыщет, да и с проходимцем Пьером разберется. Нужно только выйти на свободу. Неотступными были только думы о Ксении то полные надежд, то горькие и отчаянные. Они были намного острее, чем в Белграде, Кадисе или Тиране, острее, наверное, во столько же раз, во сколько Петропавловка была ближе к ее дому на Литейном, чем Белград.
Шло утро тридцать седьмого дня его заключения. В замке заскрежетал ключ. Но в руках у надзирателя не было обычного железного подноса с завтраком. Алексей удивился, но ничем своего удивления не выдал. Он просто ждал.
Надзиратель протянул ему сверток, в котором оказалась новенькая партикулярная одежда. Когда Алексей переоделся, он молча сделал ему знак, означавший одно – на выход. Медленно, стараясь сдерживать нетерпение, Алексей вышел в коридор. Что произошло? И куда его теперь? На допрос? В суд? На свободу? Вопросы теснились в голове. Он с трудом заставил себя выбросить все мысли из головы и спокойно идти за надзирателем. У выхода его ждали два солдата и хмурый фельдфебель. На улице было холодно, пасмурно, мрачно. Его посадили в знакомую тюремную карету, солдаты сели по бокам.
На этот раз они ехали недолго, минут двадцать. Карета остановилась у неприметного здания на Конюшенной площади. Его провели по узкой лестнице на второй этаж. В длинном узком коридоре было множество дверей, и Алексей успел увидеть, как в одну из них пара конвоиров заводит молодого высокого казака в форме войска Донского. Это было странно – обычно казаков не арестовывали.
Фельдфебель осторожно постучал в дверь, на которой не было ни номера, ни обычной таблички, заглянул в нее, потом сделал приглашающий жест Алексею. Тот вошел в большую светлую комнату. Конвоиры остались снаружи.
- Здравствуйте, Алексей Михайлович! – навстречу Литвинову поднялся из-за массивного казенного стола высокий, довольно молодой чиновник.
- Здравствуйте, - наклонил голову Алексей. - Не имею чести…
- Яроцкий Стефан Афанасьевич, надворный советник, чиновник Особых поручений министерства внутренних дел.
Алексей внимательно посмотрел на хозяина кабинета. У надворного советника было породистое аристократическое лицо с тонкими чертами, небольшие ухоженные усики, аккуратные бакенбарды. На холеных пальцах рук два крупных перстня. Держался он очень прямо, хотя его осанка чем-то неуловимо отличалась от офицерской выправки.
«Аристокра-а-ат! – подумал про себя Литвинов. - Графский титул прямо-таки на лице написан».
- Садитесь, Алексей Михайлович, - Яроцкий указал Литвинову на глубокое кожаное кресло с другой стороны от своего стола. – Вы завтракали?
- Да нет, еще не успел, - покачал головой Алексей, усмехаясь про себя. Хороший вопрос для заключенного только что привезенного из камеры!
Надворный советник нажал на небольшую кнопку на столе. Через полминуты в кабинет вбежал совсем молоденький чиновник и вытянулся, преданно глядя на начальника.
- Миша, принеси-ка нам чайку. Пирожков каких-нибудь, булочек.
- Сию минуту, ваше высокородие, - истово кивнул головой Миша, попытался сделать уставной поворот через левое плечо и чуть не упал при этом.
- Смешной он, - улыбнулся Яроцкий, когда дверь за Мишей закрылась.
- Ну что, Алексей Михайлович, - повернулся он к Литвинову. - Поговорим?
- Поговорим, - в тон ему ответил Алексей, закидывая ногу на ногу, прекрасно сознавая, как нелепо он выглядит в новой слегка великоватой одежде в этом кабинете. – Я вас слушаю со всем возможным вниманием, господин Яроцкий.
- Случилось так, - надворный советник удобно устроился в глубоком кожаном кресле, - что недавно мне попала в руки одна бумажка. Я думаю, что вы, как кадровый военный, не очень хорошо представляете себе, что такое бюрократическая машина Российской империи. Уверяю вас, что это огромная, могучая и крайне неповоротливая система. Иногда, чтобы добиться результата, нужно пройти столько инстанций, подписать столько бумаг! – он вскинул руки в притворном ужасе. – Но у нее же есть и положительные стороны. Это те же самые бумажки. Невозможно сделать что-либо, не оставив следа в виде соответствующей бумаги. Простите за столь длинное предисловие, господин Литвинов. А вот, кстати, и чай.
В кабинет вошел Миша с большим подносом, на котором стояли четыре стакана чая, а на тарелочках горкой лежали булочки, нарезанная колбаса и осетрина. В вазочке лежал уже наколотый сахар.
- Спасибо, Миша. Имею такую слабость, люблю чай, - не переставая говорить, Яроцкий поставил перед собой два стакана в узорных серебряных подстаканниках, а остальное подвинул поближе к Алексею.
- Вы как больше привыкли, вприкуску или внакладку? Я так больше внакладку, – он бросил в стакан несколько кусочков сахара и зазвенел ложечкой, помешивая кирпично-красный чай.
- Я, знаете ли, привык и вприкуску, и внакладку, и вприглядку, - усмехнулся Алексей, смакуя горячий душистый напиток.
- Понятно, - засмеялся Яроцкий. - Пейте, пейте, чай у меня хороший китайский, из Англии получаю. Это у нас можно сказать национальный напиток - куда не придешь, везде пьют чай. И что была за жизнь в России когда чай еще не завезли? Даже представить трудно. Так вот, попалась мне недавно на глаза бумажка о заключении некоего лица, а имени там указано не было, в Трубецкой бастион Петропавловской крепости. Я человек любопытный. Что же это, думаю, за персона такая, да еще проходящая по нашему ведомству? Для воров, разбойников да господ социалистов Кресты есть. А тут прямо в бастион, да еще без указания имени. Прямо Маска Железная, только на российский манер. И стал я дела разные просматривать, запрос господам военным в разведку сделал. И, в конце концов, ваше дело нашел.
Алексей внимательно слушал словоохотливого чиновника, не забывая впрочем, истреблять булочкии холодную осетрину. После тюремной баланды и черствого хлеба все это казались ему пищей богов.
- Нехорошее дело, получается, прямо скажем, - на лицо Яроцкого набежала тень, - о вашей миссии в Белграде решено забыть, как будто ее и не было. Решено там, - он указал пальцем в потолок, - на самом верху. Отношения с Королем Петром непростые, поэтому даже одно упоминание о русских офицерах при дворе Обреговичей может вызвать крупный скандал. А Сербия нужна России, очень нужна. Особенно сейчас, когда мы увязли в Манчжурии всеми четырьмя.
- Тяжело там? – не удержался Алексей от вопроса.
- Тяжело – не то слово, - еще более помрачнел Яроцкий. - Катастрофа. После сдачи Куропаткиным Ляояна, неудача на реке Шахэ. Там, кстати, очень неплохо показал себя генерал Ренненкампф. Вы же с ним вместе служили?
- Да, в Китайскую компанию, - кивнул Литвинов.
- А последние новости совсем страшные: пал Порт-Артур. Первая Тихоокеанская эскадра уничтожена.
- Но это невозможно! Порт-Артур неприступен! - не веря своим ушам, воскликнул Алексей. – А что же генерал Стессель?
- Сдался. Вместе со своим штабом. Только сегодня утром пришла телеграмма. Даже газеты еще ничего не знают. Теперь единственная надежда на Вторую Тихоокеанскую, хотя Рожественский … - Яроцкий покачал головой. – Но мы отвлеклись. Так вот… когда о Белградской миссии было решено забыть, вы вдруг неожиданно появились в Петербурге, как черт из коробочки, тут началась тихая паника. Все были уверены, что никто из вас не выжил. Именно такая информация пришла из Белграда. В конце концов, было решено законопатить вас в Петропавловку.
- И надолго?
- А вот самое интересное, что срок ни в одном документе не указан. Вероятно, подразумевалось, что пожизненно. Честно скажу, мне все это не понравилось. Ну, и я составил записку для министра, пошел на прием. Сначала он и слышать ни о чем не хотел, но я имею на него некоторое влияние и сумел убедить его сделать следующее. – Надворный советник пристально посмотрел в глаза Литвинову. – Пожалуйста, слушайте меня внимательно. Вас отпускают из тюрьмы. Но гвардии поручика Алексея Литвинова больше нет. Погиб. Пропал без вести. Умер. Вы получаете новые документы и становитесь совершенно другим человеком. Естественно, любое публичное упоминание о своей старой фамилии и Белградской миссии будет иметь для вас фатальные последствия. И поверьте, - Яроцкий вздохнул, - что добиться этого мне стоило немалых трудов. Так что с вас бутылка коньяка.
Шутка получилась неудачной, и Литвинов даже не улыбнулся, пытаясь осмыслить все услышанное. Яроцкий не мешал ему, молча сидя в своем кресле. Прошло несколько минут.
- Я так понимаю, что выбора у меня нет? – Алексей поднял голову и посмотрел на надворного советника.
- Выбор есть всегда, – спокойно ответил Яроцкий. - Вы можете, например, послать меня к черту и вернуться обратно в камеру. Можете попытаться бежать. Я даже препятствовать вам не буду. Тогда у вас будут две возможности. Первая – попытаться снова пойти по инстанциям искать правду. Тогда, боюсь, что вас просто ликвидируют, как представляющего особую опасность. Вторая возможность – уйти в бега, только уже без денег и документов. Как видите, вариантов у вас много. Я вас не тороплю. Можете часок посидеть, подумать.
Господи! Второй раз за короткое время его ставят перед невозможным выбором. Это как усмешка судьбы – надворный советник Яроцкий дал ему тот же час на размышление, что и бандит Кузьмич.
- Я согласен, - твердо сказал Алексей, вставая с кресла. – Согласен, давайте ваши документы. Кстати, раз уж с меня бутылка коньяка, то какой именно вы предпочитаете? Шустовский?
- В этом вопросе я не патриот. Люблю Хеннесси, такой, знаете ли, extraold. Я рад, что у вас сохранилось чувство юмора. Поверьте, что сейчас, - Яроцкий подчеркнул это слово – мое предложение для вас наилучший выход. Пройдет время, могут измениться обстоятельства. Все может измениться. Итак, вы выйдете на волю. Только не сегодня. В нашей бюрократии делается все неторопливо, я уже вам говорил. Так что придется вам еще недельки две в камере поскучать. Встречать Новый год в тюрьме примета не самая лучшая, но ничего не поделаешь. Сейчас вас отвезут обратно, а через некоторое время получите все ваши вещи, деньги, новые документы с новой биографией – и вы свободны, как ветер. От себя рекомендую уехать куда-нибудь из столицы. К примеру, Киев – очень красивый город, или Варшава. Но это уже решать вам.
- Стефан Афанасьевич, - Алексей пристально посмотрел в глаза надворному советнику, - ответьте мне, пожалуйста, на один вопрос.
- Слушаю вас внимательно.
- Почему?
- Почему я все это делаю для вас? Вы это хотели спросить, не так ли?
- Именно так.
- Вопрос абсолютно справедливый. Зачем мне, чиновнику на хорошем счету, ходить по начальству, хлопотать за совершенно незнакомого мне человека. Да еще неизвестно, как на все это начальство посмотрит. Зачем? Постараюсь вам объяснить. Дело в том, что в свое время я был некоторым образом причастен к подготовке вашей миссии в Белград. Это была не моя идея, конечно, но я активно ее поддержал. Не смотрите на меня так пристально, Алексей Михайлович, не пытайтесь меня вспомнить. Мы никогда не встречались раньше. Тем не менее, дело обстоит именно так. Теперь вы понимаете?
- Да, пожалуй, - пробормотал Алексей.
- А у меня к вам именно в связи с тем, что я вам только что сообщил, тоже будет несколько вопросов. Соблаговолите выслушать их и по возможности ответить. Только не подумайте, что ответы или молчание могут как-то повлиять на вашу участь, - торопливо проговорил Яроцкий. – Вы выйдете из крепости на тех условиях, о которых мы договорились ранее.
- Спрашивайте, - коротко сказал Литвинов.
- Не могли бы вы рассказать мне о самых последних днях вашего пребывания во дворце. Ну и о действиях во время мятежа.
- А что именно вас интересует?
- Да, по правде сказать, я и сам не знаю. Хотелось бы услышать рассказ очевидца. Может быть, там окажется что-то интересное для моего департамента. Так как?
Кивнув головой, Алексей принялся рассказывать о тех последних днях мая. О тревожном ожидании, о том, что они предупреждали генерала Лазаря Петровича о возможности мятежа. О страшной резне в конаке ночью двадцать седьмого мая. О том, как он выбирался из горы трупов.
- Да-а-а, - досталось вам, - покачал головой Яроцкий, выслушав рассказ Алексея. - Так вы говорите, что тел ваших товарищей вы не видели?
- Только тело подполковника Костомарова. Он лежал почти рядом со мной. Но я уверен, что все остальные погибли.
- Ну, что же, - сказал надворный советник, - благодарю за ваш рассказ.
Он поднялся с кресла и подошел к Литвинову и протянул ему руку. Алексей крепко сжал неожиданно сильную кисть Яроцкого.
- Хотел спросить вас еще об одном. В коридоре я увидел, как охрана вела арестованного казака. Это что же, какие-то беспорядки в войске Донском?
- Вы что-то путаете, Алексей Михайлович. Не то, чтобы мы не занимались казаками, но приходится контролировать все аспекты. Здесь другое. Во-первых, в донском полку все в полном порядке. Во-вторых, я бы знал.
- До сей поры у меня галлюцинаций не было.
- Алексей Михайлович…, а впрочем, Миша!
- Да, выше высокородие!
- А что, есть у нас казак арестованный?
- Так точно! Задержан по приказу губернского секретаря Хвостова.
- Сюда его!
- Хвостова или казака?
- Сначала Хвостова. Чушь какая-то, - недовольно сказал Яроцкий, когда Миша выбежал из комнаты. – Арестовывать казаков в такой момент! Это же додуматься нужно!
- Вызывали, ваше высокородие? – невысокий чиновник в очках с толстыми стеклами появился из-за двери. Был он полноватый, средних лет, совершенно невыразительной внешности. Встретишь на улице – не узнаешь.
- Вот что, Сергей Петрович, не по вашему ли указанию арестован некий казак войска Донского?
- Не арестован, ваше высокородие, - голос чиновника был так же невыразителен, как и его внешность, - а задержан до выяснения обстоятельств.
- Подробнее, пожалуйста. И постарайтесь, чтобы ваши объяснения были убедительными.
- Тимофей Афанасьев Балахнин, казак с хутора Логового, станицы Верхне-Цимлянской, девятнадцати лет. Задержан для выяснения обстоятельств убийства Максима Кольцова, сына атамана вышеупомянутого хутора. Убийство произошло пятого ноября прошлого года.
- Год назад? А задержан только теперь?
- В этом месяце в Санкт-Петербург были этапированы совершившие побег каторжники. Информация от них.
- Доказательства?
- Ну-у-у…
Они говорят, что им кажется, что именно этот казак…
- Вы сошли с ума, Хвостов? Какие-то беглые каторжники говорят, что им что-то кажется. Вы что, не знаете, что такое арестантские истории? И на этом основании вы задерживаете казака войска Донского в такой сложный для империи момент?! На этого Балахнина больше ничего нет?
- Никак нет-с!
- Немедленно отпустить, принеся извинения! Нет, лучше позовите его сюда.
Казак оказался совсем молодым.
- Тимофей Балахнин, первая сотня, третьего полка Войска Донского!
- За что задержали?
- Гутарят, за смерть Максимки Кольцова.
- Ты убил его?
- Никак нет! Напраслина это…
Казак с надеждой посмотрел на каждый угол комнаты, отыскивая образ. Не нашел. Истово перекрестился.
- Христом богом, матерью заступницей… Не я это. И чиновник-следователь таксама гутарил…
- У вас побывал следователь? – заинтересовался Яроцкий.
- Так точно ж. Тилько его…
Зазвонил телефонный аппарат. Надворный советник снял трубку и долго слушал, разом потеряв интерес к стоявшему перед ним казаку. Потом опустил трубку на рычаг, испытующе посмотрел на казака, что-то прикидывая в голове.
- Хорошо. Ты свободен, Тимофей Балахнин. Сколько ты здесь провел?
- Два дни.
- Бумагу для твоего командира тебе выдадут. И денег на извозчика. Извини, братец, что так вышло. Случается. Миша, проводи.
Когда за казаком закрылась дверь, Яроцкий покачал головой.
- Что-то тут не так. Чувствую, что оба определенно чего-то не договаривают. Впрочем, разбираться в убийстве годичной давности, да еще в области Войска Донского, где есть свой следственный аппарат, нет времени. Хотя история, что случилась там судя по всему весьма интересная. А у вас Алексей, глаз острый. Спасибо, что подметили. Не хватало нам еще сейчас ссориться с Войсковым Кругом.
Алексей уже поднимался со стула, когда Яроцкий жестом остановил его.
- Последнее. Я хотел вам сообщить…, - он замялся, полез в ящик стола и достал оттуда сложенную газету.
Алексей взял ее в руки и сразу увидел заметку обведенную красным карандашом. Там была фотография, не очень удачная, но достаточно четкая, чтобы он сразу узнал Ксению. В свадебном платье, с букетом, она стояла под руку с незнакомым мужчиной средних лет, лощеным м надменным. Строчки газетного текста вдруг запрыгали в глазах Алексея, рассыпаясь на отдельные слова. Ксения… бракосочетание… действительный статский советник… господин Кескевич…, медовый месяц… Париж… Он вдруг престал слышать, мозг как будто взбалтывали огромной ложкой. Сколько это продолжалось, он не знал, но звуки мира постепенно стали возвращаться.
- С вами все в порядке?
Голос Яроцкого доносился откуда-то издалека.
- Да-да, не беспокойтесь, - произнес он, и собственный голос показался чужим.
- Вот и хорошо. Желаю удачи. Мне почему-то кажется, что она вам скоро понадобится.

* * * * *
Остаток этого дня и весь следующий Алексей провел, как в тумане. Он вернулся в свою камеру с объемистым свертком, куда заботливый Миша завернул ему целую кучу пирогов.
Алексей лежал на кровати, впервые за все пребывание в тюрьме махнув рукой на обязательные физические упражнения. Не до них. Раньше он был уверен, что готов к тому, что Ксения его не дождется. Оказалось, что не так. То, что с ним случилось в кабинете Яроцкого, больше всего напоминало обыкновенную контузию. Не столь глубокую, как после взрыва в Белградском конаке, но все же. Это говорило о том, как же сильна и глубоко укрыта была его надежда, что он и сам об этом не подозревал. Теперь этой надежды нет, и с этим нужно жить.
К вечеру он настолько пришел в себя, что скушал пару пирожков с мясом, запивая холодным безвкусным чаем. Как бы то ни было произошло главное – его отпустят на волю. Все остальное можно будет решить потом. Так закончился этот долгий и непростой день.
Наутро он встал полный решимости. К черту рефлексию и нервы.
Офицер он или нет?! А раз офицер, так забудь про нервы и спокойно жди того, что будет. Он занялся гимнастическими упражнениями, выбирая самые сложные, и делал их, до тех пор, пока от усталости не рухнул на койку. Физическое напряжение отогнало мысли и немного успокоило душу. Воспоминания потускнели, а вместо них встал вопрос – а что ему делать дальше? Его угораздило попасть в жернова Большой политики, где судьбы отдельных людей все равно как песчинки – окажешься не там, где надо, расплющат, даже не заметив. Он прокручивал ситуацию и так и сяк, никакой своей вины найти не мог. Как странно получается, окажись мятеж Карагеоргиевича неудачным, сейчас, он возможно был бы героем. А сейчас он то ли предатель, то ли вообще неизвестно кто. Он никогда не интересовался политикой, а просто честно исполнял свой долг солдата. И получил то, что получил. Россия отказалась от него. А впрочем, не совсем так. От него отказались чиновники, испугавшись скандала, Связанного с провалом их Белградской миссии. Россия - это не чиновники, хотя они и выступают от ее имени. Он никогда раньше не задумывался о подобных вопросах, и может быть зря.
Шло время, и Алексей все чаще задумывался о предложении Яроцкого уехать куда-нибудь подальше, например, в генерал-губернаторство. Ему сделают новые документы, дадут, наверное, деньги. Но что он будет делать в Варшаве? Чем жить, где жить? Прийти в какой-нибудь полк и сказать: я - Иванов Иван Иванович, о себе ничего рассказать не могу, возьмите меня на службу. Бред. Как-нибудь прожить он сможет, полтора года скитаний по Европе многому научили. Но это означает отказаться от себя, от своей жизни, от того, к чему он всегда стремился. Они - Яроцкий и те, кто стоит за ним, - всерьез думали, что он согласится на участь вечного скитальца? Алексей понял, что не будет никакой Варшавы, никто его туда не отпустит. Им просто нужно выпустить его из тюрьмы, чтобы он думал, что действительно свободен.
От тяжелых дум его отвлек надзиратель, который принес обед. К удивлению Алексея, вместо привычной баланды он увидел бутылку «Родерер Силлери» и несколько ресторанных судков, откуда тянуло восхитительными запахами.
- Новый год, - прогудел басом надзиратель (первые слова, которые от него услышал Алексей). - Это вам передали.
Оказывается, уже Новый год. Он настолько ушел в свои думы, что перестал считать дни. А новогодняя посылка, конечно, от Яроцкого. Это был самый странный Новогодний праздник в его жизни. С надзирателем в роли Деда Мороза и французским коньяком. Бывает.

* * * * *
Прошло больше недели, прежде чем рано утром в дверном замке камеры заскрежетал ключ.
- Вставайте, на выход,
В небольшой комнатке пожилой усатый фельдфебель выдал Алексею аккуратно перевязанный узел с его одеждой.
- Приказано вернуть вам все вещи. По описи. Получайте, – он стал выкладывать на стол, сверяясь со списком. – Часы – одни; книжка записная – одна; нож финский – один, – он с сомнением посмотрел на финку, которую Алексей забрал у Сохатого. Возвращать холодное оружие выходящим на свободу, конечно, не полагалось, но приказ был вернуть все. Он вздохнул и продолжил, - деньги - одна тысяча четыреста девяносто два рубля. Документы. Все.
На улице было еще темно. И мороз был такой, что его моментально прохватило до самых костей. Подойдя к фонарю, он развернул документы и прочел: Соколов Николай Иванович. Это было его новое имя.

* * *
- Итак, Стефан Афанасьевич, вы его отпустили?
- Как мы и договаривались. Естественно, за Литвиновым, или как теперь правильнее его называть, Соколовым, - Яроцкий тонко усмехнулся, - будет установлено наблюдение. В управлении сыскной полиции мне выделили одного из лучших агентов. Так, по крайней мере, меня заверили. Так что, надеюсь, что всю информацию о его передвижениях мы будем иметь.
- Как вы думаете, он поверил вашим объяснениям?
Надворный советник задумался.
- Он умный человек.
- Вы имеете в виду, что мог и не поверить?
- Да.
- Ваше мнение – он знает о нахождении архива?
- Знает.
- Откуда такая уверенность?
- Считайте, что это моя интуиция, - ответил Яроцкий.
- Интуиция - вещь хорошая, - задумчиво протянул его собеседник. - В вашу я верю. У вас есть что-то еще?
- Наши сербские друзья. Узнав о появлении Литвинова в Петербурге, они обязательно попытаются разыскать его.
- Вы думаете, что они об этом узнают?
- Я уверен, что они об этом уже знают. И соответственно будут предпринимать свои действия.
- И вы уже продумали противодействия?
- Конечно. Очень интересная может получиться комбинация. Многие хотели бы заполучить документы Обреговичей, а на данный момент Литвинов единственный, кто может знать об их местонахождении. Наша задача – не спускать с него глаз и ждать, когда на него попытаются выйти.
- Прекрасно. Еще одно. Этот казак. Ведь вы войском Донским не занимаетесь. Он случайно оказывается у вас и именно в тот момент, когда вы ведете переговоры с Литвиновым. И тот почему-то вступается за этого казака. Вам не кажется, что случайностей для одного дня слишком много?
- Я подумаю.