Мишкина Ёлка

               
                1.   
               
           Суровый декабрь подходил к концу. О конце света говорил и седоголовый хозяин избы, подшивая стоптанный валенок, в полное напряжение, вытягивая к низкому потолку надёжную дратву, узнав из очередной корреспонденции, что американцы вновь произвели ядерный взрыв на Маршалловых островах, на атолле Бикини.

   — Бедный тот Атолл! Скольки заразы там осядя, страх подумать, — возмущался дед, Борис Степанович, — любуясь своей работой. — И как там люди дышуть, а? Руки им бы поотсыхали сукам этим. Мало всё… рвуть и рвуть недоноски.  Хоть бы кода в руках ихних сработала… чтоб сех их в клочья… Мало им той Хиросины… а сё  неймётся! Бох их сё равно когда-нибудь накажа!
   — Пап! Не Хиросины и Херосимы! И вообще, что ты завёлся? Тебе надо это? — говорит дочка отцу, аккуратненько пришивая к чёрной дешёвенькой спортивной трикошке, с пузырьчатыми коленками, белые клочки ваты.
   — Цунамой их всех залье! Вот увидишь дочкА… я помру уже… а вот Мишка, думаю, застаня их полный смыв.

Мария заканчивала шитьё, образно представляя сына Мишу, достойным зайцем на школьном Новогоднем карнавале. Послезавтра Новый год! А завтра ЁЛКА! Самый любимый Мишкин праздник. Школьник, за столом кисточками разукрашивает ушки на покупной маске, улыбчивого зверька.

Мама уже подобралась к самому пику своего мастерства, она пришивает чуткий хвостик к заду.
  — А ну, сыночек, — примерь! (ребёнок натягивает кофточку и штанишки)
  — Ма-а-м! Ну, чё это… а?.. Прямо «здеся» зачем такой пришила? (на «самом важном месте» пришит пушистый клок бело-серой ваты)

Дед, глянув на внука, засмеялся, отрезая ножницами окончательную дратву.   
  — А што, Мишунь! Празднику, девочкам, Елене Павловне, — задашь смеху! Смех, это самое главное лекарство в нашей колхозной жизни. Это не позорно внучок… ты жа заяц! А заяц в зиму весь беленький и весёлый. Помнишь, как мы с тобой его рядышком видели, когда на санях за сеном ездили. Как ён прытенько от нас лупанул, что Найда, стыдно опростоволосилась…

Мальчишка вроде успокаивается, перед трельяжным зеркалом крутится, но смущение берёт верх. Берёт ножницы, срезает вроде «стыд».
  — Ну... и-и, что получилось, а-а? — улыбчиво оголяет прокуренные зубы старик,  — весь в белой шкурке… а тут вроде как прореха! Пуще заходится, гогочет: — Дешь ты видел Мишунь зайца, инвалида, а? (всеобще смеются, соглашаясь - пришивают обратно)      
               
                2.
               
    Мишка, не помнит других в семье праздников, ни чьих «день рожденьев», и всяких там поздравлений. Он помнит только и знает, каждодневный труд его родных в ненавистном колхозе, да по двору, чтобы только выжить, никогда не зная отдыха и отпуска. От надрыву всяких сил, главная у всех задача, — сложно не заболеть, не выйти из социалистического поступательного строя.

Он знает и любит один в своей жизни праздник — Новый год! Потому как там будут давать подарки! А ещё там будут музыкальные хороводы вокруг нарядной ЁЛКИ. Там будут песни, стишки, один, будет читать и он.

Оббивая с валенок снег в сенцах, в хату вваливается Мишкин отец. Он, по хозяйству окончательно справился, сейчас с мамой сядут на кухне, будут обсуждать дела минувшие, и конечно завтрашние. Перед этим он вместе с тестем за стол сядут, поедят, всякое обговорят. Оба закурят у печки, пуская густые дымы в поддувало.
   — Давит нонче! Смотрел счас…
   — Скока?
   — 37-мь!
   — Это баловство щё! — хмурится старик, скрюченными пальцами, не чувствующими боли, притушивает окурок, кладёт в печной закуток. — Я помню, щё малым был… раз под самую шестидесятку давило… сойка при моих глазах летела и околела. Бах! и на снег… кверху лапками… о! как было ранише! А счаса, всё баловство… и только. Валенки я подшил! Правый ты почаму-то стаптываешь больша. Ноги чоль разные?
   — Спасибо, батя! Наверно.
 
Дед лезет на печную лежанку, кряхтит там, укладывается, прижимая к себе любимую кошку. Засыпая, слышно кашляет, с хрипотцой, бурчит: «Телявизер потишей сделайте… глухие чё ли? И не забудьте перед сном за Мишкин стишок»
Мария спохватывается:
   — А ну, Мишк… иди сюда! — Давай не спеша, душевно, со знаками препинания… не бревном… а с мимикой, с самого началу.
 
Мишка мрачнеет, плетётся на кухню, где как всегда, остаточки доедает мама.
  — Представь… ты на ЁЛКЕ… музыка… смех, народу вокруг. Потом вдруг тишина, и Елена Павловна, объявляет тебя. Ты не тушуясь, выходишь, и говоришь…

Мишка молчит, смотрит в пол.
  —  И что говоришь… ну-у?
  —  Здрасте!
  —  Ну, хорошо… ладно так!.. А потом?..

                Маленькой ёлочке
                Холодно зимой.
                Из лесу ёлочку
                Взяли мы домой — истуканом, монотонно говорит, бубнит ребёнок: 

                Беленький заинька
                Ёлочку просил:
                «Мятного пряничка
                Зайке принеси!»

   — Стоп, сынок! Так не читают стихи, так молитвы старухи в церкви бубнят. Тебя же учила Елена Павловна, а? Перед чтением, ты должен объявить авто…

В это время стучат в дверь, просовывается раскрасневшаяся, замёрзшая, красивая личность, женского полу, со словами:
   — Здравствуйте! Можно к вам?
   — А вот, как на помине, и сама Елена Павловна нас посетила. Долго жить бутите! Проходи наша хорошая… проходи… может с морозу, чайку… или покушать чего, а?
   — От чайку не откажусь! (усаживается у стола, смущаясь, расстегивает пальтишко, даёт свободу платку) — Что Мишенька… стихотворение учишь?
   — Угу! — мальчик покрывается багрянцем, стесняясь, прячется за печкой, слушает разговор старших. Он догадывается, зачем она пришла.
   — Замёрзла поди, Павловна? — встревает в течение жизни Антон, уже понимая суть дела, выключая чёрно-белый телевизор.
   — Есть немножко… нос всегда первый слабину даёт… а так уже привыкла.
               
В семье знают, что эта юная учительница, не местная, издалека, по распределению попавшая, окончив «пед.училище» — удачно здесь вышла замуж. На радость всей деревне навечно здесь осталась, чтобы учительствовать в «начальной» — до четвёртого класса. «Слава Богу!» — вздохнул, радуясь, народ. Текучка закончилась!
   — Дровами запаслись?
   — А как же! Иван навёз, напилил и поколол. Так что… (пьёт чай, никак не решаясь сказать о главном)
   — Не-е! Мужик он крепкий… хозяйственный… ты с им не пропадёшь. А главное,  сердечный! По-любому вопросу только обратись…
   — Да! Антон Николаевич… грех мне жаловаться… грех.
   — На родину тяня?
   — Есть немножко? Мама у меня там одна…

Чувствуется, в хате начинает плавать лёгкая напряжённость. Никто не знает, кто первый начнёт, спросит.
   — А дедушка… Борис Степанович, где?
   — На печи… уже отдыхая.
   — А-а! (вновь напускается тягучая тишина)
               
                3.

     Первым начинает Антон, глянув на свою «Тальянку» на шкафу.
   — Что-о… молодой не подходит?
   — Да, Василий больше по частушкам способный. Вы ж всё понимаете… у нас другой репертуар… так сказать… (смущается, уже сытой, оттаянной — приводит себя в порядок)
   — Когда?
   — Как всегда… — в шесть! (пауза) — Дед Мороз тот же.
   — Ну, если тот же… тогда нам для разугреву, как полагается (подмигивает учительнице)
   — Конечно, конечно, Антон Николаевич.
   — А снегурка кто в этот раз? Прошлая ж сейчас в городе резвится…
   — Света Зубко… студентка… на каникулах сейчас...
   — Бабе Яге, я так понял, судьба не нашла замены?

Учительница смеётся:
   — В этот раз без Яги будем… приболела, говорит… нет настрою чудить!
   — Да! Плоховатенько… без неё куражу не будет… как вспомню, что Григоревна вытворяла в прошлом гОде… вот уж чудь! Ишь! Жалко!..

Школьник за печкой сидит и всё слышит, слегка грустнея. Он знает, завтра нарядный отец в обнимку с гармошкой пойдёт вместе с мамой и Мишкой на вечер, на ЁЛКУ! Там, для душевного озорства, для храбрости и полного раскрепощения тонких душ, учительница подарит первому гармонисту на деревне и Деду Морозу чекушку. Они её скрытно, как в прошлом году с Бабой Ягой бы «раздавили»… но, увы, в этом году её нет… и поэтому им больше достанется. А посему, отец станет на словоблудие больше охочим, которого уже не сможет остановить никто. Родитель, словно даровитый артист, начнёт народ смешить, особенно молодёжь, историями и мимикой проваливая слушателей в неудержимый смех, чего больше всего не любит Мишка. У всех отцы, как отцы, а тут артист.

Поэтому, он бросает стих. Теряя последнее настроение — лезет на печь, в ноги деду, валетом. Завтра желанный праздник! Завтра ЁЛКА! «Интересно… а какие конфеты будут в подарках? А мандарин с апельсином положат?» — засыпал Мишка, так и не дослушав старших разговор, не дождавшись, когда взрослые сёстры с «гулек» придут.
 
Чуть погодя, когда совсем успокоится деревня, сонно укутываясь в звёздную тишину и морозный покой, Мишку за плечо потрогает мамочка, тихохонько, на ушко скажет:
   — Мишенька… сыночак… пойдём спать на свою кроватку. Дедушка всю ночь с тобой мучиться будет… тебе в нос пукать… пойдём родненький… пойдём…      
               
                4. 
               
       На пригорке, вроде обычная избёнка стоит, ничем не отличаясь от других хат. Чужак ошибётся, никогда не скажет, что это начальная школа. В тесной избёнке, нарядной пушистой красавицей, Новогодняя ёлка стоит, в потолок светящейся звездой упёрлась. Печь натоплена, подарки в закрытом классе, со списком ждут своего главного момента.
 
Деревце всё уже испереживалось, опоясанное разноцветными гирляндами, нарядно обвешанное мишурой, стеклянно-бумажными игрушками. Светится, звенит, словно думает, говорит: «а вдруг народу, детишкам не понравлюсь, не приглянусь?»

Праздник ждёт гостей. Скромно нарядная Елена Павловна, вся в волнении, нет, нет, да глянет на листок, где сценарий Новогоднего праздника расписан. Прибывают замёрзшие весёлые люди, сразу к печке жмутся, выискивая место, где ребенку нужно преобразиться, с холоду, в сценический костюм переодеться.
               
                5.

      На другом конце деревни, всей семьей одевают гладко выбритого гармониста.
   — Зачем мне эта удавка? — отбивается Антон, вытягивая шею, под ловкими руками старшей дочки, пытающейся завязать галстук.
   — Папп! На тебя народ смотреть будет… ты всего вечера, музыкальное сопровождение. Ты после Деда Мороза и Снегурочки, третье лицо. Начнёшь играть… если натоплено будет сильно, попустишь чуточку…
    — Мам! Не забудь сумку с Мишкиным «зайцем».
    — Не-е, что ты… какая ёлка без зайца.
    — Мам-м! (дочь отводит в кухню мать, шепчутся) Делает последние наставление матери, чтобы она приглядывала за отцом, за его артистическими возможностями, питиём, — дабы не повторилось, как три года назад. Когда гармониста привезли как «дрова» на санях, потеряв по дороге гармонь, перед этим, тюфяком сгрузив Деда Мороза в руки его хозяйки.

Все вываливаются в холодные сенцы, уходят, в след, раздетой вылетает старшая дочка, смеется, кричит:
    — Папп! А гармошку!??
    — О-о! (Антон смешливо матерится, резко возвертая себя к любимому инструменту) — Хорошая примета! — напьюсь!
    — Я тебе напьюсь! Ишь, я тебя предупредила!         
               
                6.
               
     Укутанный Мишка плетётся за отцом и матерью. Под ногами хрумкает сухой снег. Рот и нос перетянут шарфом, на языке болтается уже заезженный стих про Ёлку:

                Беленький заинька Ёлочку спросил:
                «Мягкого пряничка Зайке принеси!»
                Белочка прыгала в шубке голубой:
                «Ёлочка, ёлочка, я пойду с тобой!»

Рядом, покорно семенит сучка, изредка отбрехивается на свою родову, в совсем тёмных уже дворах. В небе полная россыпь светящихся звёзд-блёсток, редкие дымы  из печных труб, вьют, свои чертовы хвосты. Жёлтые огни замёрзших окон, словно тусклые фонари, освещают путь идущим.

Мишкины глаза присмотрелись, и поняли: вдобавок светлей стало от неба. Это позолоченный диск луны, в полную мордочку над поскотиной всплыл, освещая взволнованному народу путь дорожку до маленькой деревенской школы.

Единственная улица вдруг необычно шире стала… столько, оказывается, снегу навалило, пока Мишка готовился к празднику души. «Интересно… мандарины положат?.. И сколько его любимых конфеток: «Мишка на севере» будет!» Пахнет сильными морозными градусами, и папиным дешёвым одеколоном, которым он любит, как водой заливаться после бритья.

                Сколько под ёлочкой маленьких ребят!
                Топают, хлопают, весело кричат:
                «Ёлочка, ёлочка, яркие огни,
                Синими бусами, ёлочка звени — в последний раз происходит Мишкино повторение, вваливаясь в праздничное нутро душно натопленной избы.

У дверей, попрошайками топчутся всякие собачки, в ожидании своих хозяев, надеясь, чем-нибудь вкусненьким поживиться.
               
Как только появился гармонист, преобразилась хатёнка-школа! Вроде даже Ёлка ожила, ярче засветилась, приглашая к хороводу детишек, учительнице давая главное слово, гармонисту под задницу, – крепкий стул.
 
Он уже с Дедом Морозом, своё на грудь принял, с пожеланием себе вертикальной устойчивости, — закусил! Заяц, Мишка, знает: Проголодавшийся батька — гармонист, дабы сразу пьяно взяла, по «шарам» дала, лишнего не просила, — с обеда в рот корки хлеба не брал! Это, многолетнего ритуала, опробованная отцовская особенность. И никто ему не помеха, не указ!

«Ну, что – поехали Петрович! Только мне посохом… (чихает) — как в прошлом годе по ноге не бей! Все пальцы синие были! (вдвоём заходятся, смеются) — В этот раз за языком смотри… (шире растягивает ворот рубахи, вытягивает ненавистный галстук) — снегурка-то, студенточка! Нежное и ранимое существо!» — отталкивались уже в другую жизнь два мужика, один выискивая глазами звонкую «Тальянку», другой — тяжёлый посох, и мешок с подарками.

                В лесу родилась елочка,
                В лесу она росла,
                Зимой и летом стройная,
                Зеленая была — хрипят меха гармошки, засасывая воздух всеобщей радости, выдавая знаменитую мелодию в такт, ни разу не сбившись нотой, деток-зверушек с песенкой гоняя вокруг ЁЛКИ по кругу, кто — душевно голося, кто - без эмоции выкрикивая, крепко сцепившись пальчиками-ручками.

                Метель ей пела песенку:
                «Спи, елочка, бай-бай!»
                Мороз снежком укутывал:
                «Смотри, не замерзай!»

                Трусишка зайка серенький
                Под елочкой скакал.
                Порою волк, сердитый волк
                Рысцою пробегал. 
               
В сторонке стоят старшие, уставшие, родные, умиляясь своими малолетними чадами. Те, в тёплых валеночках, гнуто волокутся, соблюдая непременное кольцо-пояс,  боясь телами потревожить, поранить нарядные веточки душистой красавицы ЁЛКИ. Стоят, качаются под музыку колхозники, — подпевают, скрестив трудовые ручки на впалых животах и нагревшихся редких пузах.
               
Крепчает морозяка на деревенском воздухе, крепчает и в избе атмосфера. Накружились милые, раскрасневшиеся от радости, от душноты, от печного жару детки. Зверушками вокруг Ёлочки попрыгали, миниатюрки — заучено и сбивчиво сыграли, чуточку расстроив молоденькую учительницу. Окрылено, с верой в светлое будущее отговорили свои вымученные стишки, сказали напутственные речи, мамки, папки, старики, пододвинув Мишкин любимый момент в уходящем жизненном году.

Выслушав прокурено-хриплый бас, дяди Пети, насмотревшись с улыбкой на его оторванный и хмельной ватный ус, стеснительно принял Мишка от Деда Мороза долгожданный тёпленький подарок, привычно гадая, а что ж в этом году — «ТАМА?»
               
                7.
               
      У Шурика, батька в тюрьме сидит, он, человека из-за ревности, в пьяном угаре зарезал, поэтому мальчишка совсем бедным живёт. Его матери на празднике почему-то нет, она видно в очередном загуле. Мишка с Шуркой отделяются от общего праздника, от гомона и всякий музык, восклицаний, дежурных слов.

Тайно шмыгают-проскакивают в крохотный учебный класс, там совсемочки темно, здесь груды одёжки разной на партах лежат. При полной луне в окно, глазасто рассматривают свои драгоценные подарочки.
   — Опять, эти положили… я их не люблю! — говорит один, роясь в пакете, рассматривая на вид весь его небольшой ассортимент.
   — А я очень! Давай на эту поменяемся! — Лады!?
   — Угу! Лады! (меняются) — А ты больше апельсин любишь, или мандарин? — говорит худенький Шурик, с шеей в стручковый пестик, болтающей в большом воротнике глубоко застиранной, единственной рубашке, — торопливо ошкуривая грязными пальцами последний, не смакуя, не деля на дольки, — пихает в рот.
   — А мне всё нравится! А больше «Мишка на севере» — сладко ссасывая шоколадную конфетку, — ответит Мишка, чуточку расстраиваясь, что и в этом году положили так мало.               
               
                8.

      Мишка знает: Если у гармониста голова лежит на гармошке, значит, она живёт своей жизнью, — значит — «туши свет!». Сейчас начнётся продолжение «банкета».  Для пожилых, для родителей — долгожданная отдушина. Мишка, на дух не терпит эти стихийные концертные вольности.

Сейчас отца будет распирать любимая артистическая стихия! Народ непременно попросит исполнить что-нибудь народное, деревенское, в доску своё, подтолкнув его в пьяный бок, с возможностью — в холодных сенцах, чуточку добавив градусов, окончательного душевного раскрепощения.
   — Давай, Николаич, нашу… «В степях Забайкалья» Машш… Зинн… Кать — подпрягайтесь! Я первым!

Мишка, расстроился, когда узнал, что мама домой пошла, у неё от ненавистной жары люто разболелась голова. Уходя, поручила сыну, отца, мужа, хозяина, —  целёхоньким домой привести, доставить. Не доведи Господь, в какой-нибудь пушистый сугроб, как в перину — мордой, пьяному не сунуться, не упасть; вроде пригревшись, навечно не уснуть, замёрзнуть.
 
Заяц Мишка, набив пузо сладостями, потеряв уже всяких интерес к подарку, — хочет уже ко сну, домой. Рядом с неустанным гармонистом стоит, робко подёргивая того за пиджак, занудно тихонько канюча, бормоча:
   — Ну, пап!.. Ну, пойдём домой, а?.. Хватит играть… ну, пошли, а?.. — и так долго, и так бесполезно, зная, увы, это только начало.

Отыграла очередная песня, успокоив красивых и нарядных мам, бабушек, всяких милых молоденьких девочек, сетуя на дюжо натопленную печь, выпрашивая крайнего, — чуточку приоткрыть дверь. В дверь тут же просовывается смелая собачья мордочка, удивлённо рассматривает человеческий праздник, восхищённо глазея на уставшую Новогоднюю ёлку; внутри пёсьей души, глазами выпрашивая, что-нибудь перекусить. Но вместо перекуса, её гонят, всегда готовые слушать местного артиста.

                9.

       Мишка совсем печалится. Отец вскинул голову, значит, в неё что-то из прошлой, молодой и городской жизни смешное прилетело. Затихли кнопочки, рядки, меха. Улыбнулся во весь рот Мишкин батька, и сказал:
   — Бабоньки… мои милые девоньки… а хотите, я вам из своей чудной молодости случай один расскажу?

Все знают гармониста, поэтому отказа ему нет, и до самой смерти не будет.
   — Как-то помню, ещё, когда в ФЗО учился, влюбилась в меня одна красноярочка… — и полетел, поплыл смешливый рассказ на всю уже остывающую хату, веселя оставшийся народ, местами взрывно сотрясая избу неудержимым смехом. Мишка трудно терпит клоунские выходки отца, ему всегда кажется, что над шутником потом все смеются.   
    — Паа! Паа! — ну, пожалуйста!.. Пойдём домой, а!.. Ёлка же уже закончилась. Мама нас ждёт дома, и Найда на улице замёрзла… ну, хватит, а?..

Молодая учительница, не смеет перечень уже стихийному Новогоднему празднику, Антона Николаевича привычной воли. Дед Мороз со Снегурочкой пытаются вальс закружить, да, спотыкаясь, валятся на людей, — достаётся и ЁЛКЕ. Визг, крик, смехота! Всем, хоть какой-то праздник, отдушина, в этой нищей колхозной жизни, словно миг радужного просветления! Вздыхают, гомонят, смеются, в душе, молчаливо вымаливая у нарядной ЁЛКИ, у судьбы, у государства — хоть какого-то послабления, материальных радостей, манёвра...

   — Ну-у, па!.. Ну, папп… ну хватит, а!.. Я уже спать хочу… и Найда под дверями воет, домой зовёт!

Гармонист, поймав сердечного азарта — кураж, души окрылённость, навечно похоронив в себе артиста, тягает и тягает за меха любимую Тальянку, грубыми кривыми пальцами любовно трогая беленькие кнопочки, в такт, бабам подпевая, душевно голося:
                А где мне взять такую песню –
                И о любви, и о судьбе,
                И чтоб никто не догадался,
                Что эта песня о тебе!
                Чтоб песня по свету летела,
                Кого-то за сердце брала,
                Кого-то в рощу заманила,
                Кого-то в поле увела.

Освободилась уставшая и счастливая ЁЛКА. По сторонам усаживается отсыревший колхозный народ, остывая, млея, слушая, подпевая:
                Чтобы у клуба заводского
                И у далёкого села,
                От этой песни замирая,
                Девчонка милого ждала.
                И чтобы он её дождался
                Прижался к трепетным плечам…
                Да чтоб никто не догадался,
                О чём я плачу по ночам.
      
Заметно погрустнела пахучая ель, видя, как к ней люди потеряли интерес, невольно слушая задушевную песню, которая до слёз всегда трогает отца.

Грустно говорит «Тальянка», за живое трогая сердца у колхозниц, кои, промокая платочками уголки глаз, не дают слабину голосам, вспоминая свои трудные молодые и всякие годы. Завораживая редкие массы, слаженно поют, шморгая растроганными носами, их вовремя прибирая, возможно в мыслях, желая продолжения праздника, дабы чуточку призабыть все печали, заботы, каждодневный, без отдыха труд.

Мишка, не мешая активному отцу, уже не дёргает его тело, искоса замечая, как на погрубевшей коже у рано морщинистых глаз, выкатились алмазно-стеклянные капельки слёз. Понурый Заяц знает: Первый гармонист на деревне, не будет их стесняться, рывком, рукой смахивать. Это его тонкой души — выстраданная вода, она всей округе понятная… так зачем трогать. Мишка догадывается: у отца видно, с этой песней, что-то было связано в молодой ещё жизни.
               
Мальчишка, смирившись с судьбой, понуро смотрит в пол, думает уже о крепком морозе, о дальней дороге домой, больше, о дедовской тёплой печи. Его друг Сашка рядом сидит, с открытым ртом слушает великую русскую песню, наверное,  анализирует  свою,  несладкую жизнь, а может, вспоминает отца, который уже никогда не вернётся из заключения, скорее всего, совсем не желая волочиться домой, прижимая к ногам, остаточный подарок.
               
Слышно и гавко тявкают собаки, чуя в холодных своих будках шумных чужаков. Они, весело вываливаются из школы на жгучий воздух, на мороз, под крышу неба, усыпанную любопытными высокими звёздами. Мишка расстроено вздыхает, укутывая нос: «Луна куда-то укатилась! Не дождалась, — фонариком впереди всем нам посветить!» 
               
               
                10.

       Бредёт пристывающий народище, прощаясь, по сторонам разбредается, выказывая всему селению, что «ЁЛКА» окончена! Деревенька, колхоз, — завтра окончательно догуляют, «Новый», уединённо встретят! А что принесёт им «Новый?» Наверное, как обычно, ничего существенного! — так, наверное,  думает сейчас и серьёзный Мишкин отец, хоть и пьяный, но крепко прижимая к себе свой любимый инструмент.

Вдруг сам с собой начинает разговаривать: «Непонятым живу! Так проживу, таким и кончусь!.. Одна ты меня понимаешь... (поглаживает рёбра мехов драгоценной вещи) — в моих руках горишь. Эх, жизнь — чёртово колесо! Ни начала, ни конца! Как белка... как... (затихает, от крутизны морозной, слышно дышит, «Петром Первым» делая вперёд длинные шаги, будто не замечая мальчиков-дружков следом)             
   — Что-о, боишься, что упаду в сугроб… замёрзну! — звучит отец, глубже нахлобучивая шапку, — со значимостью крякает, пытаясь на ветру закурить. — Помни сын… твой батька, хоть, сколько примет, но никогда не упадёт, под забор не завалится. Всегда домой своими ноженьками приду, впотьмах не заблужусь. Всегда! (удушливо дымит, закашливается, сморкается, снегом растирает пьяное лицо, что-то бухтит себе под нос)
   
Рядом с Мишкой, маленький щупленький Шурик в большеватой фуфайке плетётся, мёрзнет, вот-вот его низенькая избёнка рядом окажется, из сугробов выплывет.
  — Шурк, а Шурк!.. Пошли ко мне, а-а… вместе переночуем.

Сашка, увидев жёлтый огонь в своём треснутом окне, грустно кивает головой, от морозу глубже втягивая голову в плечи, всасывая расстроенный воздух замёрзшим носом:
   — А-а!.. Не-э!.. Я бы зараз… да, мама меня ждёт… будет искать. Я ей, вот… конфетков несу… (трясёт перед другом худым уже пакетиком, исчезает в скрипучей калитке)
               
Мишка, бегом догоняет тёмного отца. Отец долго молчит, трудно уже удерживая потяжелевшую гармонь, упорно выдерживая прямую линию своей размашистой походкой.
    — Что, сынок… стесняешься батьку?.. (пауза, хруст снега под валенками) —  Эх, моя судьба горемычная… (бросает окурок-светлячок далеко в сугроб, ёжится от холода) — и ты растёшь, меня не понимая!   

Мишка в такие минуты всегда молчит, только слушает. Ему, скорей бы на ночь напиться молока и в кровать…

Уже завидев отчий дом, гармонист, вздыхая:
   — Ничо, сына!.. Вымахаешь в жизнь, женишься… поживёшь… тогда и дойдут до тебя батькины слова. Никогда не спеши сынок, отца судить… пока сам этой каши не поел…

                А где мне взять такую песню –
                И о любви, и о судьбе,
                И чтоб никто не догадался,
                Что эта песня о тебе!
               
  — вдруг на всю деревню высоко затянул отец, приведя соседских собак в громкое действие, в родной хате вспыхнув светом. К замёрзшему окну, прильнула сонная Мишкина мама, ладонями закрываясь от света лицо. 

   — А вот и моя, Манюня… не спит, ждёт! Сложной судьбы моей — спасительная звёздочка, — звуча, устало улыбается отец, судя по всему, внутри радуясь, что не подвёл уважаемую учительницу, порадовал своих всяких людей, не сорвал великий деревенский праздник, всеми так любимую ЁЛКУ!

Скрипит калитка, потом сенцы… сказочная деревенская тишина окончательно берёт своё. Верная Найда, плетётся в свою холодную будку, что-то там грызёт, о чём-то своём думает… Всё! Мишкина ЁЛКА закончена!   
   
               
                11.
               
     Мальчик, напившись молока, заботливо укрыт мамой, спит. И видится ему, уже седому, в крупные морщины, — постаревшему: маленькая начальная школа. Внутри пусто… там кроме нарядной искрящейся ЁЛКИ — никого, даже дежурной кошки Зоськи. Привычно натоплена жаркая печь. Низки потолки, не ярки редкие лампочки. На стене небольшая исписанная доска, а ещё — дорогой дедушка Ленин, на затёртом полу — однообразные, в синь выкрашенные маленькие парты. Под невидимыми Мишкиными ногами скрипят широкие половые доски, чистенькие кружевные половички, глазами высматривая заснеженную холодную улицу в заиндевелое окно, к избе — единственную протоптанную белоснежную тропку. А там, как и пятьдесят лет назад, стройная высокая ель, тёмно-зелёной матрёшкой задумчиво живёт в просторном палисаднике. К разноцветному штакетнику доброй душой прильнув, замерла любимая Мишкина учительница. Даль выглядывает, кого-то ждёт. Застыла в далёком времени, привычно спрятанная в своё скромное пальтишко, катанные валеночки, трогает варежкой свой слабый нос. Узнаваемая тоненькая фигурка, в ожидании первого гармониста на деревне. Её Новогоднего сценария, – главного и верного музыкального сопроводителя, Мишкиного любимого отца – артиста, – невидимым, морщинисто-стареющим, в дымное облако седым. И Мишка, поодаль, с учительницей застыл, ждёт отца с голосистой «трёхрядкой», чтобы в огромную сердечную радость его всякого послушать. Гладко выбритого, крепко, крепко обнять, в заросшее ухо прилюдно слова благодарности выкрикнуть-сказать, прощения за глупое детство попросить… но, впереди только метели, — белоснежные кружева, кружева, кружева, и никого, никого, уже навсегда никого…

                Июнь 2022 г.