гл. 1-19. Для юности и смена власти нипочём!

ВОСЕМЬ КРУГОВ БЫТИЯ
или Жизнь Ивана Булатова

Семейный роман-эпопея

Книга 1. ТЕПЛО ПОД КРЫЛОМ КУКУШКИ
или Злые усмешки судьбы

Глава 19.  ДЛЯ ЮНОСТИ И СМЕНА ВЛАСТИ НИПОЧЁМ!

Беззвучный звон Гавуниных монет. – А Петька-то и загулял под шумок! – Кувшин девичьей сладости. – Барские и крестьянские угощения. – Трудный разговор отца с сыном. – За советом к брату-молодожёну. – Ссора и примирение братьев. – Падёж лошадей от сапа.


*   *   *
А жизнь в Михайловке продолжала бурлить. Новая власть будоражила людей очередными новостями, а народ жадно кормился новыми слухами, изрядно перевранными, как всегда. Неспокойными стали люди, нервными. Даже о сенокосе и своих полях едва ли не стали забывать.

И однажды после очередного сельского схода Гавуня Катран, стоявший по соседству с Николаем Булатовым, вздумал посмеяться над своим родственником-врагом:
- Ну, и что ты выгадал от того, что отдал Ваньке три тысячи лей? А я как не хотел отдавать деньги, так и не отдам ему никогда. А теперь у него ещё и руки коротки со мной судиться. В Лозовском суде теперь дружок мой бельцкий работает, вот так.

Но, едва разлыбившись, он тут же отпрянул от вспыхнувшего и разъярившегося Николая: осерчавшие Булатовы на расправу коротки! Накрепко запомнилось Катрану, как три года назад злющий Игнат гонялся за ним с вилами для расправы. Но Николай сразу же взял себя в руки и не стал говорить этому пришлому жадобе, что сам он ни о чём не жалеет. В память о родном брате своём Василии долгие годы копил он деньги на свадьбу племянника Ивана. Значит, его это, ванькины, деньги. И теперь совесть Николая чиста перед сиротой и давно почившем отцом его. А Катран... Катран, он и есть Катран, как и эта акула мелкая и хищная.

Более того, после Покрова Николай по-прежнему намеревался отдать Ивану остальные деньги или хотя бы большую часть из тех двух тысяч лей, что он на свадьбе пообещал. Непременно хотел сдержать своё слово, несмотря на то, что на этот счёт Иван категорически упёрся:
- Не возьму я у Вас больше никакие деньги, и всё тут. Так не по правилам, чтобы с Вас все деньги получить, а с Катрана ни копейки. Кроме того, я не знаю, какая это сумма будет новыми деньгами. Да и знать этого не хочу. А Вам и самому конь молодой нужен, и откормленный Вами кабанчик пригодится для свадьбы Ваших девчат. Ничего, заработаю я деньги.

Но не стал Иван рассказывать дяде, где и как он станет зарабатывать деньги. Этого молодой упрямец и сам не знал пока: пришла новая власть и везде всё перемешала. Теперь только время покажет, что и как нужно делать...

*    *    *
Как того и слегка опасался Игнат, но где-то с середины июля, когда в селе забродила смута из-за смены власти в стране, после чего ему стало недосуг следить за шашнями своих взрослых сыновей, девятнадцатилетний Петька Булатов вовсю разгулялся. Ничего удивительного в этом не было, ведь по страстной этой части он весь пошёл в своего отца любвеобильного и покойного дядю Георгия-гулёну. А в кого же ещё ему было выйти корнями, как не в свой горячий род?

Так вот, пока Игнат Булатов волновался на сельских сходах насчёт земли и прочего и в сельсовет к Казимиру Брашовскому на агитацию ходил, повадился Петька бегать на хуторок Шефина Дача к Дорине – молодой дамочке, горничной какого-то румынского шефа из соседнего Телешова, построившего эту самую дачу. Перед самым приходом Красной Армии румынский начальник к себе в Румынию сбежал, а девушку одну оставил для присмотра за загородным домом, а также за огородом с садом и большим парниково-тепличным хозяйством.

Ну, не совсем одну оставил её шеф, как Петька выяснил впоследствии. Дорина только женскую часть работы выполняла, объём которой сильно уменьшился после того, как два хозяйских пастуха угнали в Яссы практически всю скотину. На даче осталась только супоросная матка, в то время бывшая на сносях, и которая через неделю после бегства своего хозяина, уже при Советской власти принесла двенадцать пёстрых поросят. остались на подворье также часть кур и гусей. А вот уток шеф почему-то не любил, считал их грязной птицей, которая всякую дрянь в своём клюве полощет.

Петьке при общении с Дориной совершенно не мешало то, что по-русски она двух слов связать не умела, а сам он очень сильно путался в молдавской речи. Но страждущие ласки и внимания молодые люди понимали друг друга отлично, а остальное было совсем неважно для сладкой их взаимности. Кроме того, в общей сложности не так уж и много времени выпало им для милования – меньше года. Вернее, почти девять месяцев Петька регулярно шастал на дачу шефа к знойной своей любовнице.

Поздними летними вечерами, когда вместе с ним спавшие на сеновале Гришка с Ванькой засыпали покрепче, Петька потихоньку снимался с постели и отправлялся к разлюбезной своей зазнобе. Вначале по прогону мимо двора дядьки Арсения Стороженки поднимался он на Длинный холм, затем далее в сторону Ямы почти напрямик пробирался через чужие поля и огороды. Иной раз от нетерпения даже припускал бежать по тропинке, вившейся по склону Длинного холма, чтобы скорее попасть на дачу. Довольно быстро достигал Второго леса и расположенной за ним Ямы, из которой до дачи было уже рукой подать. И там пропадал всю ночь на очень и очень горячий пролёт. Только перед рассветом заявлялся на сеновал уставшим и не выспавшимся.

*   *   *
А любовная история Петьки Булатова началась совершенно случайно.
Незадолго до начала сенокоса юноша пас овец в Яме, и очень сильно захотелось ему попить. Своя вода в бутыли закончилась, ближний колодец находился далеко в Берестах, поэтому возжаждавший парень решил сбегать к видневшимся невдалеке домам в надежде напиться там. А ближней к Яме была как раз дача большого телешовского начальника, шефа, отчего этот хуторок в три дома так и назывался – Шефина Дача.

Вышедшая на его зов невысокая, стройная и довольно миловидная темноволосая девушка говорила только по-молдавски. Как это и принято при первой встрече молодых людей, она слегка зарделась и застеснялась при виде статного и красивого незнакомца. Но по жестам и корявым словам поняла Петьку и пригласила его зайти во двор, затем вынесла ему на крыльцо кувшин холодной воды.

Петька напился вволю, постарался выпить даже про запас. Затем отдышался и церемонно поблагодарил добрую хозяюшку. После чего шутки ради кое-как спросил её по-молдавски:
- Не страшно тебе одной жить в лесу?
Девушка сдержанно, но очень приятно рассмеялась и ответила:
- У меня есть сторож.
- Собака?
- Нет, это человек, Нику. А за работу я плачу ему деньги, как велел хозяин.
- А где сам хозяин?
- Он уже почти месяц живёт в Яссах после того, как тут власть поменялась.

Девушка свободно улыбалась и смотрела прямо в глаза – в общем, вела себя, будто горожанка. В своём поведении она была совершенно непринуждённой и даже раскрепощённой. Поэтому Петька тоже расслабился, молодцевато расправил плечи, кое-что прикинул в уме и слегка обнаглел:
- Меня зовут Петя. То-есть, Петре по-вашему. А тебя как?
- А моё имя – Дорина*, что означает «желанная».
 
* Имя Дорина происходит от латинского имени Теодор – богом желанный, равнозначно славянскому женскому имени Федора.

А дальше...
А дальше Петька как-то сразу и вдруг настолько сильно возжелал её по-мужски, что в глазах парня даже потемнело от бешенного стука крови в висках. Впоследствии он так и не мог вспомнить в деталях, каким образом оказался в барском доме, настолько бурно хлынула кровь в голову. И там, на очень широкой семейной постели с одним только изголовьем, время для него совершенно остановилось и застыло до тех пор, пока он трижды кряду не насытился небывалой женской сладостью настолько, что смог уже, наконец-то, оторваться от таявших в его рту губ девушки, оказавшейся столь страстной, и сообразить: а как же там его овцы без присмотра?!..

Его тут же словно шальным ветром единым мигом выдуло из барской комнаты, которую он даже не успел рассмотреть толком, не до этого ему было. Одевался уже на бегу и холодел от мысли: а вдруг волк из лесу нагрянул! Или же овцы в чужие огороды забрались... Попадёт же ему тогда от отца по первое число!

Весь всклокоченный и запыхавшийся, прибежал к своей небольшой отаре и увидел, что овцы действительно зашли на край кукурузного поле шефа, но особого вреда не успели причинить. Кукуруза поднялась уже почти в рост Петьки, так что овцы могли объедать только нижние, уже довольно жёсткие листья. Поскорее выгнал овец в Яму, где постепенно отдышался и успокоился.

И только теперь очень удивился тому, что такая красивая и воспитанная в самых благородных манерах Дорина оказалось такой свободной в общении и доступной в постели... доступной вообще во всём. Да ещё и такой ненасытно горячей! От бурных её ласк вмиг лишившийся невинности сельский парень заодно и словно рассудка лишился.

И тут почти следом за ним и вожделенно помянутая Дорина подошла с довольно объёмистой корзинкой, плетёной из ивовой лозы. Очень красиво выглядела эта корзинка, была аккуратная и тремя полосами незамысловато разукрашена по лозе бледными красноватыми и синеватыми красками. А сверху покрыта снежно-белой и тугой, видимо, до хруста накрахмаленной салфеткой с мелкими вышивками по углам: в каждом из них алели по две вишенки.

Девушка счастливо и благодарно улыбалась своему нежданному и столь неустанному любовнику:
- Вот..., тебе принесла. И сама хочу поесть.
Время уже наступило и впрямь обеденное, а то и заобеденное, как это Петька по солнцу определил. Вот это увлёкся он барышней! Даже не заметил, как пролетели часа два, не меньше. И тут на него такой жор напал, что даже желудок спазмом свело.

Сели они чинно под двумя молодыми вишнями, которые из островка густых зарослей слегка высунулись на лужайку и давали хорошую тень. На нижнем сухом и обломанном сучке одной из них висела Петькина котомка с едой.

Дорина достала свою большую и плотную салфетку и простелила её прямо на траве. Петьке даже стало жаль пачкать её, такая белая и красивая она была. А девушка рассмеялась и сказала, что салфетка отстирывается легко, потому что сильно накрахмалена. Петька не сразу вник в это молдавское слово, но потом сообразил: мама иногда тоже крахмалила домотканые полотенца и вроде бы называла такое слово.

Стали они доставать продукты.
Первым делом Дорина извлекла красивый глиняный штоф вина. Он крепко был закупорен кукурузной кочерыжкой и слегка запотел. Понятно, что и вино, и штоф этот, да и всё угощение девушки было приготовлено из шефских припасов. «Вот и хорошо! Вот и полакомимся барскими яствами» – заухмылялся довольный Петька и потянулся к штофу, чтобы отхлебнуть вина, распробовать его вкус и заодно жажду утолить. Ведь он, едва опомнившись в объятиях Дорины и испугавшись за овец, так стремительно выскочил из дома, что даже не сообразил воды попить. «А и ничего! Хорошее вино у шефа. Красное и густое, с терпким привкусом каберне и чего-то ещё...» – этого Петька уже не разобрал.

Дорина достала глубокую глиняную мисочку с половинкой отварной куриной грудки и голяшкой. Мясо было полито красноватым соусом. Вся эта красота открылась, когда девушка сняла с мисочки две больших краюхи ситного хлеба. Потом достала ещё одну такую же глубокую мисочку, прикрытую маленькой салфеткой. Девушка сняла её, и Петька обомлел: мисочка была полна белейшего отварного риса! У них в доме такую богатую еду позволяли себе только по большим праздникам, да и то рис не бывал таким белым. А здесь он прямо сияет белизной! «А-а, так ведь он тоже хозяйский. А этот богач абы что есть не станет» – сообразил Петька. 

Одну вилку девушка положила ближе к Петьке, а другой подцепила куриную грудку и сверху на рис положила. Затем, ловко придерживая вилкой голяшку, наклонила мисочку и полила грудку соусом. После чего так же ловко выгребла из Петькиной мисочки немного риса в свою, как почти заворожено смотревший на все эти манипуляции Петька расценил действия девушки. Дорина аккуратно оформила блюдо покрасивее и подала мисочку парню с пожеланием приятного аппетита по-молдавски: «Пофтэ бунэ!».   

Петька чуть ли не с раскрытым ртом наблюдал за удивительно ловкими и изящными движениями девушки и совсем забыл о своих продуктах. Конечно, еда его была намного скромнее: в поле ведь собирался, а  на гулянку. Мама положила в котомку пару отварных яиц, очищенную и вымытую головку молодого лука с зелёным пока ещё пером, пару небольших огурчиков, кусок брынзы, три ломтя обжаренной в коровьем масле мамалыги и несколько ломтиков тонко нарезанного сала, слегка проваренного и нашпигованного чесноком. Для пастуха это совсем не бедным был стол, нужно сказать. Но выглядел он значительно менее изысканно, чем Доринкин. От умиления по отношению к этой славной и щедрой девушке он решил впредь только так ласкательно называть её.   

Пару ярко-красных помидоров девушка нарезала дольками прямо в руках и положила в их тарелочки поверх риса и курятины. Петька снова изумился. У них в огороде помидоры едва побурели, а эти оказались уже совсем спелыми. Заметив его удивление, девушка рассмеялась:
- Они растут в парнике, вот и поспели раньше.   

Ещё Петька заметил глубокую вазочку со сладостями: сверху лежали два поблёскивающих румяными боками пирожка, а ниже какая-то хитро-мудро верчёная выпечка, посыпанная сахарной пудрой. Но для вазочки места на салфетке не оставалось, и Доринка не стала доставать её. Пудре Петька тоже удивился: ею мама только два раза в году пользуется, на Пасху и Рождество. А сегодня ведь никакой не праздник, самый обычный день, и вдруг – еда такая знатная!   

Рис и курица оказались очень вкусными и даже нежными, что ли. Но были едва тёплыми. Доринка подметила удивление парня, покраснела и пояснила:
- Еда успела остыть, пока... ну, пока мы были заняты. А разогревать её я не стала, ведь сейчас и так уже довольно позднее время для обеда.
- Ну, что ты, что ты! Всё очень вкусно, – из-за напоминания о столь сладко проведённом времени самодовольно и вовсю разулыбался ей тоже чуть покрасневший парень: всё же такое важное мужское дело произошло у него впервые.
И девушка ответила ему благодарной улыбкой.

А Петькина еда была вообще холодной, но ему и не привыкать есть такую пищу. В поле да на жаре это даже к лучшему: в пустой желудок больше еды влезает.   

Слегка подсоленные Доринкины помидоры так и таяли во рту! Рис с курицей тоже подозрительно быстро исчезали. Усовестившийся Петька попробовал было умерить свой аппетит. Но девушка, едва только увидела его домашнюю еду и уже почти пустую тарелочку, переложила свой рис и голяшку ему, а сама начала есть и нахваливать Петькино угощение. Мол, давно уже не пробовала такой вкуснятины! Петька во весь рот заулыбался, конечно, но не поверил ей:
- Да что там особого? Самая обычная еда.
Но, незаметно присмотревшись, убедился, вроде бы, что не подлизывалась к нему Доринка. Ела хоть и понемножку, но с таким заметным удовольствием, что даже губками причмокивала и головой покачивала от наслаждения.   

Утоляя голод, они по очереди запивали еду вином прямо из горлышка штофа, потому что второпях девушка не подумала о кружке. Затем, невольно разморенные вкусной и сытной едой, молодые немного поцеловались-помиловались и принялись за вкусняшки.   

Честно говоря, Петька даже не заметил, что почти всю еду он сам же и умял. Доринка только риса немножко поклевала, съела половинку ломтика мамалыги и по кусочку сала с брынзой. А от яйца и лука отказалась, мол, сыта уже, да и не голодна была. Из своих сладостей только один кровасан* съела – и всё.

* кровасан (искаж.) – круассан

Подивился Петька чудному названию этого лакомства, но три хрустящие эти штуки умял с удовольствием. А перед этим съел оба пирожка. Они оказались с начинкой из куриной свежанины* с яйцом и зеленью. Зато назавтра не сразу смог вспомнить, как назывались эти вкусные вертутки** в пудре и с вареньем из лепестков розы.

* свежанина – в данном случае отваренные и порубленные куриные потроха.
** вертута – местное название рулета; хотя речь идёт о круассанах. 

Насытились молодые и чинно прибрались. Петька положил в котомку полотенце и лук – только один он остался после обеда. Парень и его съел бы, но понял, что Доринке не нравится его запах, а целоваться с ней ему уже очень сильно понравилось. Судя по неспешному поведению девушки, она никуда не торопилась, значит, они и дальше смогут продолжить миловаться. А горячие поцелуи вприкуску с запахом свежего лука – это ведь ещё то фу-у! 

После обеда молодые расслабленно полежали на траве и поболтали в меру петькиных познаний румынского языка. Затем подурачились, посмеялись и вволю нацеловались. Ну, и скажите, да разве можно было разохотившемуся парню удержать в узде свои горячие желания? Ага, как раз, как бы вам не так!..

И лишь только солнце... Странным оно стало совсем: то начинало бешено крутиться на небе, то на одном месте намертво застывало. А может, и в другом уже месте топталось. Да кто его знает, что с этим солнцем на небе несколько раз происходило, пока молодым до него не было, ну, совершенно никакого дела...

Да уж! Но вот до чего же любвеобильной оказалась Доринка! Поэтому Петьке с самого начала очень понравилась впервые познаваемая наука опытной любовницы. А уж учеником он оказался очень прилежным. Таким, что затем на даче шефа много дней и ночей всё «пил и пил Доринкину воду» и никак насытиться не мог.

*   *   *
Когда со временем Игнат Иванович Булатов всё же утвердился в своих подозрениях о шашнях старшего своего сына Петьки, вначале с жёстким пристрастием расспросил младших сыновей, Гришку с Ванькой. Но Гришка закрылся наглухо и всеми силами выгораживал брата, мол, ничего такого не знаю, не ведаю. Зато через более слабого духом Ваньку отец всё же разузнал, что Петька по ночам где-то пропадает. И тут же сообразил, почему это днём из его первенца стал вообще никакой работник.

Но теперь отцу оставалось только сожалеть, что о похождениях своего старшего сына узнал далеко не сразу. А когда спохватился, то поздно уже было что-либо втолковывать вышедшему из повиновения девятнадцатилетнему парню.

Петька гордо встал перед отцом и принял такую независимую позу, да так вызывающе расправил широкие плечи свои, что Игнат вмиг сообразил: здесь и сейчас не нужно палку перегибать. Понял, что окриком и запретом можно только нервы себе и сыну порвать, причём, не исключено, что это может вылиться во вред добрым их семейным отношениям. Поэтому решил действовать дальновидно и хитро, ведь когда-то любовную школу своего брата Георгия он и сам проходил примерно в такие же годы. 

Конечно, поначалу Игнат покипятился для виду и очень строго поговорил с сыном. Но запрещать сыновние гуляния не стал: ведь по себе прекрасно знал, что такие глупые препоны бесполезны. А то, что этот кобелина здоровенный от своего распробованного сладкого пирога теперь не отступится ни за что, он сразу понял, когда пунцовый лицом Петька посмотрел на отца гневными глазами и заявил:
- Я ведь работаю на совесть, и даже побольше Гришки. Так в чём же дело?

Вспомнил тут Игнат про свою с братом буйную молодость, да и смирился: решил, что пусть парень пока отгуливает своё молодое буйство. Зато осенью-зимой обязательно нужно будет оженить его. Как отец он не благоволил, конечно же, блуду сына с непотребной горничной, о которой от самого же Петьки и узнал назавтра в состоявшемся всё же спокойном разговоре по душам. Но и глаза отныне стал закрывать на то, что по вечерам ещё засветло первенец стал открыто уходить со двора. Главное, что назавтра рано утром Петька был дома и выглядел теперь намного свежее, чем когда он тайком бегал к Доринке.

Может быть, Игнат с излишним пристрастием, даже слегка ревниво наблюдал за Петькой. Но ему показалось, что тот прямо на глазах довольно быстро начал оформляться в настоящего взрослого мужчину. Старший сын как бы потяжелел и начал выглядеть ещё крупнее телом. Не удержался как-то Игнат и, оставшись наедине с сыном, с усмешкой поддел его:
- Ну, и как там идут твои дела полюбовные?
А тот, отцу в игривый его тон, и тоже чуть насмешливо ответил:
- Работу свою я всегда и везде делаю только на совесть, по-другому не умею. Да ты это и сам хорошо знаешь.

Из-за такой вызывающей дерзости сына Игнат даже ахнул про себя и вспыхнул было, собираясь вознегодовать. Но кое-как сдержал себя, ведь сам же и напросился на такой наглый отпор. И в растерянности своей не нашёл ничего лучшего сказать, имея в виду рамки приличного поведения сына с отцом, да так неудачно ляпнуть: 
 - Ты это... не балуй у меня! Ты что это такое позволяешь себе?
А Петька уже в раж вошёл, с тёплой поволокой в глазах заулыбался и ответил:
- А я и не балую. Говорил же ведь только что, что я на совесть стараюсь. И позволяю себе всё, что мне... ну, что нам обоим нравится. 

Игнат снова вспыхнул и зашёлся от возмущения. А Петька, предвидя такую реакцию отца на свои дерзкие слова, тут же кинулся тискать его, да так сильно, что у того даже косточки затрещали, как у бедного Гришки. Из мощных молодецких тисков Игнату не вырваться было бы при любом желании, это он сразу же сообразил, поэтому даже не пробовал дёргаться, чтобы лишний раз не оконфузиться перед сыном, и терпеливо переносил буйную его выходку.

А тот уже отпустил отца на землю, счастливо разулыбался и смущённо пролопотал, будто ребёнок малый:
- Какой же ты... славный у меня, отец! – после чего снова заграбастал отца в объятия, счастливо зарывшись лицом в его плечо. 
Ну!.. Вот и попробуй после этого злиться на оболтуса такого здоровенного! В общем, не поругались они на этот раз, вот и ладно. Но впредь вести подобные разговоры с повзрослевшим сыном Игнат зарёкся накрепко.

А немного погодя, сидя на досуге в тени шелковицы, росшей во дворе под окнами дома, Игнат с гордостью и грустью пополам поразмышлял обо всём, произошедшем с его старшим сыном, припоминая не столь давнее совместное их купание в Бульбоне и снова подивился: «Эким бугаиной Петька мой вырос! Силушкой своей меня обогнал уже! Да и в любовных делах не промах оказался. Сам-то в его годы я с Марфушей тоже был хорош! Но ведь перед отцом никогда не бахвалился тем, что позволял себе с ней... Да, а вот интересно, а что такое Петька позволяет?.. – но тут же оборвал срамные мысли свои и даже разозлился сам на себя: – Ага, вот-вот! Только об этом и не хватало сына расспрашивать... Да нет, тут и гадать даже нечего: женить, женить его пора!». 

*   *   *
А Петьке настолько хорошо стало проводить время на даче, что, казалось, нельзя было даже мечтать о большем и лучшем. Радость и гордость от обретения всё новых любовных познаний и успехов так и распирали молодого человека! Но, в силу своей совершенно открытой натуры, не мог он вот тайком носить в себе то, от чего весь мир для него заискрился всеми цветами радуги.

«С кем бы счастьем своим поделиться? Кому о нём рассказать? – как-то вечером размышлял он на сеновале. – Вот на днях отца немилосердно вогнал в краску, хотя вроде бы ничего такого не сказал ему... И Гришке нецелованному о таком не станешь рассказывать... Да уж, вот это дела!..».

Вскоре с неведомыми для него ранее, а теперь просто с верхом переполнявшими его ощущениями, Петьке так сильно захотелось поделиться с кем-нибудь всем этим, что сил больше не стало терпеть. Перебрав все возможные варианты, решил: «Наверное, только с Ванькой Булатовым и можно об этом поговорить, больше не с кем».

Но с недавно оженившимся двоюродным братом Петька поговорил очень деликатно, можно сказать, почти ничего так и не рассказал ему, потому что после первых же своих интимных вопросов и фраз про свои любовные чудеса с Доринкой, Ванька сильно покраснел, изумлённо посмотрел на брата и сказал очень недовольно:
- Уймись, Петька! Знаю я тебя, бессовестного!.. Но с женой ведь всю жизнь предстоит прожить, а ты тут говоришь такое... Нет-нет, лучше и сам помолчи, и меня ни о чём таком даже не спрашивай, не смущай своим срамом бесстыдным!   

Всего за один минувший месяц ставший весьма «опытным» любовником Петька с высоты своего постельного полёта даже пожалел своего друга и брата в наивной его чистоте и не стал рассказывать ничего о том, от чего ему и самому пока неловко становилось при одном только воспоминании о... ну, о том самом, разном...

Ну что ж, вот Петька и убедился сам, что даже молодожёну, близкому своему другу и брату, не стоит говорить про слишком откровенные дела. И вообще, парень даже разочаровался и пожалел об этом разговоре, начатом с братом, поэтому ловко перевёл беседу на обсуждение хода сенокоса. Зато в конце беседы Петька вдруг покраснел и застеснялся, но очень убедительно попросил Ваньку, чувствуя себя при этом очень неловко:
- Ты... только это... никому не рассказывай про Доринку, ладно? А уж если... если совсем невтерпёж станет хранить мою тайну, то... тогда мне же и расскажи её. 
Иван изумился и широко улыбнулся такому обороту слов брата, после чего показал жестом по сомкнутым губам, будто язык ножницами отрезал:
- Я – могила. Да никто и никогда не поверит таким твоим байкам. А то ещё и на смех поднимет за такие фантазии несусветные. Я ведь и сам до конца не поверил тебе, хотя знаю, что ты совершенно не умеешь врать.

Петька ободрился столь твёрдым заверением брата и расстался с ним в полной уверенности, что Ванька точно сохранит его тайну: никаким болтуном он никогда не был. А всё ещё довольно смятённый в душе Иван озадаченно смотрел вслед большому и глупому своему брату и думал: «Такие прямолинейные люди, как наш Петька, никогда не врут. Вот только зачем ему нужно было соваться в такое непотребство похабное?». Спрашивал себя в полном недоумении, а непонимание и сожаление по Петьке и делам его только крепло в нём.

После никчемной беседы с Ванькой Булатовым Петька очень обрадовался, что не стал рассказывать своему младшему брату Грише об удивительных амурах с Доринкой, хотя раньше между ними никаких секретов не было. Посидел хорошо и крепко поразмышлял: «После таких баек, как говорит Ванька, мой Гришка не сможет спать спокойно, а своими глупыми фантазиями ещё и до изнеможения сможет довести себя. Нет, про такие вещи никому нельзя рассказывать. Так что правильно Ванька говорит, что мне не только поверят, но и засмеют ещё ко всем чертям собачьим...».

И тут Петьке очень кстати припомнился случай, произошедший с другим недавним женатиком и давнишним другом детства, Ванькой Сидоровым. Когда его жена Настя забеременела, холостые Ванькины ровесники из чувства лёгкой зависти стали в шутку приставать к молодому мужчине, вернее, по сути, всего лишь девятнадцатилетнему парню, каким таким ветром его жене надуло такой большой арбуз под юбкой. Подвыпивший Ванька возьми и расхвастайся тогда своими постельными делами.

Да на свою голову похвастался, как вскоре оказалось. Молодые зубоскалы, в тот же момент разохотившиеся после таких интимных баек и враз заломавшие да обнажившие молодожёна, долго ещё потешались над обездвиженным и пунцовым от злости Ванькой. Причём, лапали и смеялись больше из зависти, чем от нечего делать. Ведь и до этого непотребного случая все они прекрасно знали, чем это Ванька Сидоров заделывал жене столь «большой арбуз».

И ещё одна шальная мысль внезапно мелькнула у Петьки: «А, может, мне Гришку сводить к Доринке? Пусть и он тоже попробует взрослой жизни...». Но тут же опомнился и осадил себя: «Да нет, не надо пока. Я сам ещё не насытился Доринкой. А Гришка намного красивее меня, и вдруг Доринка к нему сердцем прикипит?..». И тут же припомнил не столь давний случай, приведший к ссоре двух братьев ещё до того, как отец узнал про его шашни на Шефиной Даче. 

*   *   *
Однажды Гриша проснулся от того, что Петька влезал на сеновал и потревожил его. Спросил брата сонно:
 - Ты где это так долго пропадал?
Петька разозлился, что его отсутствие засекли, и раздражённо отрезал:
- В туалет ходил.
- Да-а? – не поверил брат. – А отчего место твоё остыло? И мне в спину давно уже холодно.
- Да живот прихватило, понимаешь, вот и засиделся я, – соврал с ходу Петька первое, что в голову пришло, и тут же пристрожил брата: – Ты спи, давай. А то ещё и Ваньку разбудишь.
Прилёг рядом, спиной примостился-прижался к тёплой Гришкиной спине и моментально провалился в сон.

Всего с часок поспал, наверное, не более, как резко проснулся от того, что Гриша изо всех сил его от себя отпихивает:
 - Петька, да ты совсем обалдел уже, что ли! К тому же, нам подниматься пора...

Очнувшийся Петька так и обомлел: отец внизу покрикивает на сыновей, подниматься им велит и на сенокос собираться, а он Гришку обнимает и тискает, будто свою девушку! Вот позорище, так позорище! Во сне перепутал брата с зазнобой! А Гришка подальше отодвинулся от охальника и затравленным волчонком смотрит теперь на брата. Ну, это надо же! Петька во сне полез к нему с объятиями и поцелуями! Он, что, девкой уже стал для него, что ли?!

Но делать было нечего. Слезли парни с сеновала, помылись, поели, да и на сенокос с отцом поехали.
Всё время за столом во время завтрака и затем в дороге Гришка сторонился брата и хмуро отворачивался, а не ластился и не заговаривал первым, как это обычно бывало между ними. И весь день почти не смотрел на старшего брата. А когда в обед сели кушать и случайно соприкоснулись тылами кистей, то Гришка так резко отдёрнул свою руку, будто кипятком ошпарился.

Для открытого и непосредственного в своём поведении Петьки такие напряжённые отношения с братом становились уже просто в невыносимую тягость. «Да чего это он чурается меня, как чужого человека? Ну, случилось уже ночью, что и случилось... Так ведь не намеренно же я обнимал его!..» – недоумевал  Петька и не помнил совершенно ничего из глупого ночного происшествия. Да вот хоть ты убей на месте, но никак не понимал он, каким же это образом всё меж ними вышло так неловко.

Вечером, когда привычно управились со всеми делами по хозяйству, повечеряли, и настала пора ложиться спать, заметил Петька, что всё ещё смурый брат намеренно медлит, будто не хочет залезать на сеновал. Вот снова куда-то понесло его за дом...
Не выдержал и пошёл следом.

А там Гришка горемычным сиротинушкой прислонился к решётчатой стенке кукурузного амбара-кошницы и застывшим взглядом смотрит куда-то на закат, который лилово-пурпурным цветом быстро потухал за Длинным холмом.

- Гри-инь, – ласково позвал.
Но брат не шелохнулся. Подошёл, за плечи приобнял, и тут же крепко обхватил за них, не позволяя меньшому вырваться. И на ухо зашептал обычной своей скороговоркой, горячо извиняясь:
- Прости меня, прости-прости. Сам не знаю, как вышло. Приснилось чего-то, что ли.
- Приснилось ему!.. –  и звонкий от обиды голос Гришки так и задрожал, чуть не в плач срываясь. – А меня чего тогда всего облапал?

Петька опешил и стушевался, предполагая, что такое он мог вытворять во сне. Ахнул про себя, представив себя на месте брата, ещё крепче прижал к груди порывавшегося освободиться Гришку, снова зачастил в волнении:
- Прости-прости, прости меня, дурака этакого.
И тут же прикрикнул строго:
- Да никуда я не отпущу тебя, так что стой и не дёргайся.
И продолжил другим, извиняющимся тоном:
- Никогда больше такое не повторится. Вот просто поверь мне... Ни-ког-да...

Гришка притих, но не смирился:
- Я лягу с краю. А Ванька пусть спит между нами, – глухо сказал Гриша.
- Да-а? И с чего бы это вдруг? – возмутился Петька. – Его тело с девичьим ещё легче перепутать можно. Не хватало ещё, чтобы я и Ваньку...
- А меня лапать, так значит, можно, да? – перебил Гришка, и голос его снова чуть не до срыва зазвенел обидой. – Эх, ты!.. А ещё брат называется...

Слова эти так сильно не понравились Петьке, что он сильно разозлился на брата:
- Гришка! Вот сейчас я так врежу тебе, что мало не покажется! Да ты никак понять не можешь, что ли, что случайно всё вышло. И вообще один чёрт знает, как это во сне получилось. Я крепко спал, ничего не чувствовал и ничего не помню.
Гриша слушал недоверчиво, но вырываться перестал.
- Зато я помню... – и плечами передёрнул: – Да пусти уже, не убегу.

Петька разжал объятия, но снял только одну руку, а второй продолжал придерживать Гришку и виновато как бы поколачивать его телом о себя:
- Прости, брат, прости. Знаешь, как я сегодня намаялся из-за того, что ты говорить со мной не хотел.
Гришка печально усмехнулся и тоже признался:
- А мне молчать легко было, думаешь? Но как вспомню...
- Да забудь ты уже всё! Не девчонка ведь, так что нечего здесь нюни разводить. Давай, лучше спать пошли. И каждый будет спать на своём месте.

Последние слова Петька произнёс с особенным нажимом, как приказал. А старшего ослушиваться нельзя – в ту пору в любой большой семье младшие дети этому правилу с детства были строго приучены. Вот и пошли они спать, всё ещё напряжённые и недовольные друг другом.

*   *   *
Этой ночью Петька решил не бегать к Доринке. Из-за ночной истории с братом за весь день и без того так намаялся, что коса из рук едва не вываливалась. Из-за этого отец даже пару раз выговорил ему, мол, будь повнимательнее, а то так и до беды дело может дойти. И никаким плохим сном из-за скрутившего ночью живота отговориться не получилось. Более того, у отца, наверное, зародилось и шевельнулось подозрение о его ночных шашнях – Петька это вмиг почувствовал, вот и не стал рисковать на следующую ночь.

Наутро он первым делом спросил у Гришки:
- Ну, как сегодня спалось?
- Да нормально всё, не переживай.
И улыбается, зараза этакая красивенная! Простил уже, значит. Ну, и как было не обнять такое чудо краснощёкое? Вот Петька от души и потискал Гришку, едва проснувшегося и поэтому не успевшего скатиться с сеновала, чтобы удрать от очередного костолома. Подурачились и попыхтели братья, силушкой с утра меряясь, – такое и раньше меж ними частенько бывало. Ну, до чего же хорошо вот так радостно просыпаться обоим!

От неуёмного барахтанья старших братьев сонного Ваньку будто ветром сдуло с сеновала. Эти два здоровенных бугая едва не раздавили его, спящего! А следом за младшим и старшие братья соскользнули с сеновала вниз и побежали умываться. Но и здесь им никак было не уняться, стали холодной водой плюхать друг на друга, оба взвизгивали от холодных брызг и хохотали во все два горла.

Ванька с отцом и матерью с улыбками смотрели на них, но и сторонились буянов: вот же разбушевались с самого утра! Отец не выдержал и окриком пристрожил своих почти взрослых шалунов:
- Хватит уже баловаться! Садитесь кушать, да и на сенокос поедем.
Оба озорника вмиг утихомирились: слово отца – закон в доме. Но лица их продолжали сиять. И никто на свете не мог знать причины столь бурного веселья парней. Да помирились они, вот что произошло! А от того и радость брызжет из них во все стороны. Но об этом только им вдвоём было ведомо, а другим и не положено...

*   *   *
За полноценную ночь отдыха Петькины силы хорошо восстановились. Поэтому весь день он работал с удвоенным рвением, как бы навёрстывая упущенное вчера. На косовице он обычно шёл следом за отцом, и теперь со своим чуть ли не вполовину более широким покосом так и наступал на пятки родителю.
- Не балуй, силы побереги, – остепенял его отец. – Нам всю неделю предстоит косить, а ты за один день хочешь вымахать все силы.
- Ну, на такое и не надейся даже! – весело отвечал ему старший сын, беспечно показывая родителю своенравный свой характер.

А Гриша слушал их беззлобную перебранку и устало улыбался. Тяжеленько ему за старшим братом держаться так, чтобы сильно не отставать. Но по его лицу и за версту было очевидно, как сильно любит он отца и брата. Петька будто спиной чувствовал это и изредка оглядывался, улыбался...

«Да, до чего же любвеобильный у нас Гришка, – думал он, размеренно работая руками с косой. – Вот бы ещё жёнка ему справная досталась! А то ведь заездит его какая-нибудь кикимора..., – подумал остановившийся отдохнуть Петька. Ещё раз посмотрел на брата и решил: – Ну уж нет, никакая кикимора ему не нужна. Такому красавцу только королева под стать!» – и равномерными широкими движениями со всего плеча продолжил укладывать траву в валок.

*   *   *
Примерно через месяц после свадьбы Иван Булатов на торгу во Владове всё же купил коня по кличке Смирный. Этот дальний рынок был намного больше, чем в Лозовой, и выбор там оказался богаче, чем в Телешове. Конь был не молодым, но выглядел довольно крепким, и впоследствии показал себя достаточно выносливым. Верхом на нём Иван быстро добрался домой. Ехал и всё не мог нарадоваться: вот и он своего коня завёл, наконец-то!

Смирный быстро привык к новому хозяину и его подворью. «Наверно, уже не вторые руки он знает, раз так спокойно ведёт себя», – с грустинкой подумал Иван. Но даже такое подозрение только к лучшему показалось. Конь послушно выполнял все команды, легко уживался с другими лошадьми, когда его ставили с ними в одну упряжь. А после уборки пшеницы уверенно потянул плуг по полю дяди Николая во время вспашки под озимые. И здоровенный воз сена без чьей-либо помощи легко затащил во двор дяди Игната, хотя въезд этот, как и во всех дворах по соседству на данном участке улицы, был на хороший подъём. Но тем самым Иван хотел испытать силы коня. И ничего, крепким и выносливым оказался его Смирный.

Жаль, своей телеги и плуга у него пока не было. И на торгах, как назло, одноконные телеги на продажу никто не выставлял. Поэтому решил Иван заказать себе новую телегу. Но у всех местных и окрестных кузнецов было полно заказов, очередь к ним установилась на месяцы вперёд. Самый ранний срок назвал молодой и невысокий ростом, но невероятно широкий в плечах кузнец Митря из Гордино. Но и он только к концу сентября пообещал сделать телегу. Сговорились о древесных породах, из которых предстояло сделать тележные оси и развод между ними, поворотный круг и колеса, оглобли и тяжи к ним, а также валёк, к которому крепится конская упряжь. Своими советами при этом Ваньке очень помог дядя Игнат.

Но Смирный даже полного месяца не прослужил новому хозяину. Потому что ещё в середине августа в Михайловке разразилась страшная беда: лошадиный сап по селу загулял. Болячка эта накинулась сразу на нескольких лошадей, а через неделю и Иванов конь занемог. Морда и тело стали очень горячими, и все толстые жилы на теле пропали. Дышал он часто и неровно, будто задыхался. Не знал Иван, что при заболевании сапом в первую очередь у лошади поражаются легкие.

Смирный стал сильно кашлять и так надсадно, будто никак не мог отхаркаться. Под челюстями, подмышками и за ушами у него шишечки твёрдые образовались. Всё во рту стало красноватым и отёчным. Очень плохо чувствовал себя конь – стоял понурым, от еды отказывался, двигался медленно и с трудом. Неделя не прошла, как по коже новые шишечки стали образовываться, во рту язвочки открылись, а из носа вонючий гной с сукровицей потёк. Дышал конь уже очень тяжело и сильно сипел.

Всё надеялся Иван, что выправится его Смирный. Как ему посоветовали знающие люди, он смоченной в извести тряпкой протирал тело коня, сплошь покрывшееся бугорками и язвочками. Особенно сильно пострадали ноги выше колен. Но все старания попусту оказались. Резко начал сдавать конь и подох в начале сентября, в самый разгар уборочных работ...

А первой в селе пала кобыла дядьки Андрея Зорина. И ещё несколько лошадей до Смирного и после него пали, но другие пострадавшие крестьяне хотя бы на ногах крепко стояли. Им сочувствовали, ведь большой урон они понесли, конечно, но все понимали, что через год-другой они выправят свои дела. А вот Ваньку Булатова за что судьба опять так сильно наказала? Ведь он только-только крылышки расправлять начал, почву под ногами едва успел почувствовать, а тут новое испытание на его голову свалилось...

Продолжение следует.