Малинка и Пончик

Это была моя третья по счету собственная квартира. Не то, чтобы они имелись у меня все сразу, нет же. Просто третья, в которой я жила. Не люблю переезды.
Для третьей, вроде бы счастливой, она была скорее темноватой. Бог знает, почему я ее выбрала. Под настроение?  Крохотная студия с большой лоджией, где вполне можно было бы жарить баклажаны на гриле. Я ходила от стены к стене и думала, как бы мне «развеселить» эту непростую третью - бусины на гардины, яркие шторы? Но сначала надо покрасить стены… Никак не могла решить, в какой цвет. Третьей все не шло.
Но зато мрачная квартира радовала мелочами — большой встроенный шкаф, куда разместилось все мое добро, вид на город. 17 этаж, мама дорогая! Никогда выше 5го не жила. Машины внизу словно игрушечные, детские площадки как пирожные, крыши, крыши, крыши… И роскошные закаты.
Я услышала песенку, когда мыла посуду. Выключила воду. Кто-то пел на моей новой лоджии — она была глухой, некрашеные кирпичные стены. Пол там был ледяным, я вынесла раскладное кресло, поджимала ноги по вечерам и смотрела на розовеющие облака.
Вот и сейчас закат малиновым соком тек по небу, будто растаявшее мороженое. Окна третьей выходили на перекресток. Внизу игрушечные автомобили уже зажгли фары, а игрушечные дома раскрыли глаза-окна. Район превратился в праздничный торт с тысячей дрейфующих свечек.
Маленькая девочка, не больше куста герани, что рос у меня в горшке на полу, сидела, свесив ноги, на перилах, на краю открытой рамы. Шнурок на одной из ее кроссовок был развязан и болтался. На голове — два торчащих хвостика, но на одном из них резиночка сползла, так что выходило кривовато.
- Что мне делать? - пела она, глядя прямо на меня и болтая ногами.
Хочу гулять во дворе, бегать и лазать,
гоняться за мячом.
Но когда я так делаю
Мне хочется сидеть дома
и пить чай с конфетами.
А когда я сижу дома и пью чай с конфетами
Мне хочется гулять во дворе, бегать и лазать.
Так что мне делать?
Не могу решить. Никогда не могу решить…
Девочка была ненастоящей. А словно бы сделанной из заката — ярко-красная, сияющая, как капелька малинового варенья, стекающая с солнечной ложки. Изумительный сверкающий силуэт, точно солнце поцеловало пластиковый край рамы.
Я стояла в проеме открытой двери, на пороге лоджии и таращилась на нее во все глаза, сжимая в руке кухонное полотенце, выглядело, наверное, так, будто бы я приготовилась прогнать ее, словно муху.
Наконец девочка спрыгнула с края перил и пошла в мою сторону. Идти было недалеко, она сделала пару крохотных шажочков прямо в воздухе и остановилась. Когда она шла, под ее ногами возникала гравиевая дорожка, точь в точь такая же, какая есть во дворе моего нового дома — человейника- 17-этажки. Закатная малиновая дорожка расцветала под ее ступнями и гасла, когда девочка шагала дальше. Тут я заметила, что в руке девочка сжимает поводок, собранный петельками. Девочка поднялась на цыпочки и присела. И тут же появились солнечные очертания качели, и девочка стала потихоньку раскачиваться, отталкиваясь ногами. И глядеть на меня, наклонив голову - ее оба хвостика болтались, будто щенячьи ушки, и развязанный шнурок на кроссовке тоже. Она качалась и мурлыкала свою песенку, а я не знала, что мне делать.
- Ты не видела Пончика? - просто спросила девочка, будто мы с ней были знакомы давно, и вот встретились.
Я осторожно присела на край раскладного кресла, посильнее сжала полотенце и заставила себя ответить.
- Нет. А кто это?
- Мой песик, - девочка помахала поводком. - Вот такой маленький, коричневый, - она показала, какой - с белым брюхом. На тоненьких лапках. Лохматый. Он удрал. Что-то увидел и побежал через дорогу во двор. Но я все здесь уже обошла. Не могу же я пойти домой без Пончика. Меня будут ругать.
Я решила, что не буду пытаться понять, что происходит. Что будет, то будет. Может быть, мрачная третья играет со мной в странные игры? Проверяет новенькую? Счастливая я или нет для нее?
- Как тебя зовут?
Девочка наклонила голову и стала, не глядя на меня, раскачиваться сильнее. Она не отвечала и не собиралась. Я знала, что дети так делают, когда не понимают, что им следует сказать, когда они боятся ответить что-то глупое или неправильное.
Про себя я назвала ее Малинкой. Что ж, путь будет так.
Еще я поняла, что эта волшебная закатная девочка думает, будто бы мы с ней сейчас сидим во дворе нашего дома, может быть, ей кажется, что я — на лавочке.
 Вместо ответа на мой вопрос девочка спросила:
- А что ты рисуешь?
Она заметила, что у меня на раскладном кресле (или лавочки для нее?) лежат цветные карандаши.
- Я собиралась. Вот смотри.
Я взяла желтый карандаш и прямо на кирпиче на стене лоджии нарисовала самолет. Над этой 17-этажкой часто летали разноцветные пассажирские самолеты, довольно низко, наверное, здесь, над районом проходила трасса, и они заходили на посадку.
Некрашеные кирпичики на балконе сразу показались мне скучными, и я решила как-нибудь их разукрасить. Вот помою посуду, и нарисую что-нибудь, - думала я перед тем, как Малинка появилась.
- Ха! - сказала девочка, - ты рисуешь прямо на доме, тебя не заругают?
Я засмеялась и помотала головой. Некому тут меня ругать!
- Хочешь еще что-нибудь?
Синим карандашом на другом кирпичике я нарисовала собаку. Собака вышла косматой и с слишком уж длинным изогнутым хвостом. Кирпич попался с трещиной, и карандаш сломался.
Девочка спрыгнула с качели и подошла поближе.
- Это не Пончик, - грустно вздохнула она и стала оглядываться. - Мне надо идти его искать. А то заругают.
Она размотала поводок, пощелкала застежкой, покачалась на пятках и замялась. Было видно, что она в замешательстве, будто бы не совсем понимает, что ей дальше делать. Словно забыла, куда ей теперь следует идти и чем заняться.
Чтобы ее немного развеселить, я решила рисовать дальше.
Я ужасно, ужасно, ужасно сожалею, что сделала это. Нет бы изобразить мне рыбу или птицу… Я еще раз повторяю, мне очень, очень, очень жаль.
Зеленым карандашом на новом кирпичике я нарисовала машину. Почему мне пришла в голову именно машина? Может быть, я услышала какой-то особенно громкий гудок, кто-то отчаянно просигналил? Уйма машин двигалась сейчас внизу, прямо под нами, там, где мы с ней сидели и болтали, на перекрестке возле торгового центра напротив 17-этажки, движение было очень оживленным. Небо темнело, и в сгущающихся сумерках силуэт девочки, стоящей прямо в воздухе на светящейся гравиевой дорожке, сиял еще ярче и напоминал галограмму.
Девочка Малинка, солнечная капелька, с хвостиками (один растрепан) и развязанным шнурком на кроссовке, почему-то ужасно испугалась, когда увидела нарисованную машину. Я бы могла сказать, что она побледнела, но это было не так, вернее, если бы она была настоящим, нормальным ребенком, я бы наверняка увидела, что она побледнела. Так мне показалось. Она стала быстро пятиться назад и наконец, оступившись, запутавшись в своем шнурке, наткнулась спиной на перила лоджии, ахнула и…
Когда я вскочила и высунулась из окна, внизу медленно таял ее расплывающийся силуэт. Будто бы нежный цветок, опускающийся под воду. Солнце уже почти село за торговый центр. Малинка, его сказочное дитя, тоже, как и оно, превратилась в сладкий пар-воспоминание, пропадающий и исчезающий. Она падала и испарялась медленно, не так, как летел бы вниз горящий окурок, совсем нет.
Я вытянула руку, но где ж мне было поймать ее — капельку малинового закатного солнца. Я и более материальные-то вещи поймать не могу, не то что это…
Ночью мое сознание завершило историю за меня. Мне приснился пес. Худющий лохматый йорк с лихорадочно блестящими глазами — все знают, какими дурными и истеричными могут быть маленькие йорки, так вот — этот был именно таким. Грязовато-белая шерсть на подбрюшине висела не очень-то опрятно, и колтуны болтались, когда он бежал, потому что, честно говоря, он был довольно плохо вычесан. В тот день слишком много гулял по пыльным дорожкам — эх, хорошо бы его потрудились как следует искупать! И этому псу, довольно нервному, не терпелось домой, он знал, что там его ждет миска с сухим кормом, но гораздо больше чем  это, ему хотелось как следует напиться. Вечер был душным, и пес бежал изо всех сил, высунув язык и тяжело дыша. И откуда бы у йорка взяться таким последовательным, логичным мыслям? Уж я-то знала. Потому что я сама была этим йорком, и это именно я рвалась с поводка довольно резво, будто бы мне это было не в первый раз, и я точно знала, как можно ловко вывернуться из шлейки и учесать обнюхивать помойку. И мир был черно-белый для меня. И какие-то смутно знакомые шаги позади, дыхание и окрики «Пончик, Поничк» не могли сбить меня с одной навязчивой, сильной мысли, что я должна (или должен?) рваться вперед, чтобы освободиться от шлейки.
И в какой-то момент, когда я-пес вывернул из-за цветущего шиповника на тротуар, а затем на шумящий, гудящий, удушливый полосатый асфальт, мне удалось рвануть особенно сильно, замок на поводке щелкнул, и стало очень свободно.
Я-пес услышал крики за спиной, но это было неважно, ветер странствий гнал меня вперед, и на дороге мне удалось особенно удачно увернуться от гудящей, летящей громадины. Шины взвизгнули, пораженные, какой же я ловкий. Так что, перебежав дорогу, я победоносно обернулся. Что я хотел увидеть перед тем, как следовать дальше? И что увидел на самом деле?
На этом моменте, слава богу, я проснулась. Не сразу поняла кто я. В своей новой мрачной третьей. Дверь на лоджию я не закрыла, окно тоже. Внизу завывала сигналка. Может, это она меня разбудила? 
Как хорошо, что я не досмотрела этот сон до конца. И не увидела то, что, возможно, увидел Пончик.
Утром я пойду во двор, сяду на качели. Вечером снова вернется ко мне, сделав круг, малиновый закат, и, может быть, на новом кирпичике я нарисую маленькую девочку с развязанным шнурком на ботинке. И буду продолжать думать о том же. Как хорошо, что я не увидела того, что делало бы эту малиновую сияющую загадку очень-очень-очень печальной историей.