Я сегодня паршиво выгляжу, но...

                рис. Дм. Рыбина


     *

     Удар пришёлся почти, но не совсем в правую сторону лба. У Таисьи вырвался нутряной звук, похожий на хрюканье, но на ногах она устояла.
     Это был третий удар в лоб, значит, дело близилось к финалу. Еще немного – и можно будет осесть мешком. Иначе было нельзя, для неё этот матч шёл на поражение. Во рту против воли пробилась едкая слюна. Сейчас...
     Но тут кто-то бросил на ринг банановую кожуру. Чертовски неудачно бросил – как раз когда «бабца» пошла в атаку. Инстинктивно подавшись ногою назад, Таисья проехалась по кожуре, высоко-высоко взбрыкнула другой ногой – и каблуком сшибла с «бабцы» забрало. Оно полетело в сторону, а за ним, на удивление, полетели два белых зуба.
     Поэтому вместо того чтобы куртуазно сшибить Таисью, «бабца» наскочила на неё и принялась трясти и мордовать. Два «в-рота» с трудом оттащили её.

     В раздевалке Таисья наконец осела мешком. Привычная к побоям примерно как боксёрская груша, она пока не ощущала боли и лишь горевала насчёт кожуры. За два зуба полагался штраф. Он съедал почти всю деньгу за участие.
     - Фефёла! – сказал, заглянув в раздевалку, один из «в-ротов» (вышибал-мордоворотов, сокращённых до выразительного «в-рот»). – Опять деньгу упустила! Но матч вышел забористый, вот тебе маленько премиальных от шефа.
     Расправив бумажки, он демонстративно отслюнил половину и отдал Таисье остальное. Подмигнул и ушёл. Вернулся, когда она как раз стягивала потную нижнюю майку. Нагло уставился на груди, невольно бегая глазами за их движением (груди у Таисьи были что надо, нагрудник едва мог удержать их рвущуюся наружу мощь). Она равнодушно оттолкнула «в-рота» взглядом.
     - Это были не зубы, а временные коронки, - ухмыльнулся он. – Так что, деньга твоя. Держи!
     Ну хорошо. С «бабцой», значит, всё было в порядке (это тоже было сокращение, от «баба-противница»), можно было не ждать затаённой злобы.
     Приняв душ и позволив всем болям прорезаться, Таисья поволокла себя в привычное логово – бар «У Ивана Кузьмича».

     Вход в подвал украшало самодельное художественное полотно: кряжистый мужик с кирпичной головой, на голове трещина. Каждый новый посетитель спрашивал, что это значит. Мало кто знал, что была такая прибаутка, в глубине дремучих веков: «У Ивана Кузьмича голова из кирпича». Дальше не знал даже владелец бара, Кузьмич.
     Таисью встретили нестройным гулом приветствий. Здесь тусовался самый разный элемент, только не приличный. Женщин сюда не водили. Стать своим в баре было круто, Таисью уважали практически как мужика и были уверены, что она тоже ходит к Кузьмичу крутизны ради. После многих разборок за баром было решено, что Таисья – общая и тем самым ничья, и кто попробует её завалить, на того пойдут всем миром. Не выстоит – уроют.

     А между тем Таисья была влюблена.

     Было в баре одно местечко, куда прорывалась вонь сточных труб, поэтому столик в нише никто не занимал. А этот забрёл однажды – настоящий лох, который не понял, что выйти обратно может и вперёд ногами. Увидел свободный столик, сел и сразу потянул из сумки ноут.
     Так и прижился: за столиком, с ноутом и вечно полупустым стаканчиком местного пойла. Ему или не врезАло по мозгам, или он этого просто не замечал. Он стал чем-то вроде фирменной отметины, как картина с кирпичной башкой, и завсегдатаи без долгих слов давали в зубы тем, кто к нему лез.
     Как Таисью угораздило влюбиться в такого? Этого не объяснить. Поди, спроси у любви, чего это она так шутит. Словом, стоило увидеть коленки, раздвинутые под столом на всю ширь, и очочки чуть вниз по носу, и усы, и выпяченную вверх нижнюю губу над чисто выбритым подбородком – и Таисья плыла. Как раз поэтому в баре она вела себя вдвое грубей обычного, пихала кого попало под рёбра и раздавала оплеухи, ну и конечно же народ уважал её за это еще сильней.

     Но сегодня был особый день, и потому Таисья тихо села у бара и пропустила пару рюмок без обычной бравады. Уважая её молчание, Кузьмич с вопросами про матч не полез, просто подливал, пока она глубоким вздохом не дала понять, что отпустило. Прошагала в общий туалет, к уродливому пятнистому зеркалу.
     Да. Гармония с зеркалом была налицо. На лице. Дуля на лбу начинала наливаться синевой, глаз припух понизу, верхнюю губу повело в сторону от запекшейся кровью борозды. Но это был тот самый день. Тот самый.
     Повторяя это про себя, как заклинание, Таисья двинулась к нише. Момент она выбрала удачный – никто не обратил внимания. Когда её тень упала на ноут, очочки поднялись от него, и глаза из-под них глянули так вопросительно, так выжидательно!
     - Я сегодня паршиво выгляжу бы, но... – начала Таисья и беспомощно умолкла.
     Зал всё ещё мерно гудел голосами и выкриками, стуками и бряками. Время беспощадно катилось прочь колбаской.
     Очкарик наклонился к своей сумке – и выхватил оттуда расплющенный, привядший букет мелких багровых хризантем.
     - Вот, это вам! Я вас люблю! Я хожу на все ваши матчи!!!
     Он вручил свой веник. Таисья приняла, заливаясь девической краской. Руки их встретились и сцепились.

     Наступили: мёртвая тишина и общий столбняк. В головах проскакало сначала словечко «смехота!», потом проползла чёрная зависть, и кто знает, что бы там закопошилось ещё – но тут из ниши хлынула любовь. На одно мгновение она осветила тесный ком очень крутых людей и заставила их сердца разжаться. Когда двое уходили: женщина, так похожая на воительницу, и долговязый очкарик – все лишь молча расступились, давая дорогу.


     *

     В баре «У Ивана Кузьмича" больше нет столика в нише. Там теперь столовые приборы, стаканы и прочее, а над ними, намалёванное тем же художником, сияет неуклюжее, но буйное и удалое солнце. Все новички спрашивают, что это значит, но им не говорят. Крутые завсегдатаи только усмехаются под нос, немного стыдясь момента своей слабости, но и странно лелея его в памяти.