Как я провел тем летом. Мемуары об августе 1991

КАК Я ПРОВЕЛ ТЕМ ЛЕТОМ

Став свидетелем событий августа 1991 года в Москве, я сказал себе, что к годовщине напишу мемуары. Но вот прошла первая, вторая, пятая, десятая годовщина, а все никак не мог собраться…. И вот прошло двадцать лет… Как говоритсячисле , не успел оглянуться. Да нет, просто, сколько не оглядываюсь, не нахожу более яркого воспоминания за все эти годы.

Рассказ о том, как я провел в Москве дни с 19 по 23 августа 1991 года, начну немножко издалека. Горбачевская перестройка открыла дорогу разным новым формам общественной самодеятельности, в том числе сделала возможным создание легальных еврейских организаций. В Калининграде возникло общество еврейской культуры, и я с радостью включился в его функционирование. Больше всего, откровенно говоря, в этой деятельности привлекала возможность ездить за границу на различные семинары, куда охотно приглашали новоявленных еврейских активистов. Зарубежные поездки в то время уже переставали быть уделом избранных, вернее отобранных в райкоме КПСС, но еще сохранялся прежний, разрешительный порядок выезда. Но еще несколько лет назад, получить такое разрешение было невозможно без согласия партийных инстанций. Помню, как будучи школьным учителем, я вознамерился съездить по турпутевке в Болгарию и обратился за характеристикой к секретарю парткома, очень доброжелательной женщине, супруге одного большого обкомовского начальника – возможно, поэтому, она была лишена излишних идеологических фобий, но… «Что Вы?! Вы же не справились с комсомольской работой!» - в ужасе воскликнула она. И правда, не задолго до того, решением бюро райкома комсомола меня сняли с должности секретаря учительской комсомольской организации, состоявшей из трех человек, - увы, я просто забыл о том, что меня избрали на эту должность, а тут на тебе – райком решил заслушать отчет на бюро…Теперь оформление служебной «выездной визы» требовало лишь согласования через облисполком и далее подачи документов МИД РСФСР в Москве. Это занимало очень много времени. Но кроме Москвы на тот момент было еще 14 союзных республик, со своими столицами и МИДами там, а совсем рядом с Калининградом была Рига, со своим республиканским министерством иностранных дел. К лету 1991 года Латвия вместе с Литвой и Эстонией уже провозгласила свою независимость, но это они так считали, хотя жили еще по советским паспортам. Мои друзья из Риги зарегистрировали «Еврейский молодежный союз» и от имени этой организации лихо оформляли себе заграничные поездки через свой МИД - для выезда требовалось лишь письмо с печатью. Это сейчас трудно понять, но в то время круглая печать в руках человека, не утвержденного высокими «директивными органами», да к тому же студента-еврея, казалась чем-то вроде атомной бомбы купленной по частям и собранной на одесском привозе. Так через Ригу я пару раз съездил на какие-то еврейские встречи, а тут опять пришло приглашение на «Летний университет Европейского Союза еврейских студентов», который проводился на юге Германии…

И вот рано утром 19 августа 1991 года я схожу с поезда «Калининград – Рига» (когда же наконец он снова будет курсировать?!). Спрашиваю повстречавшегося в такую рань на пустой улице рижанина, судя по лицу, говорящего по-русски, где здесь министерство иностранных дел. «Нет больше, ни вашего министерства, ни вашего Горбачева!» Что случилось? Я все же позавтракал в любимом мною кафе «Верблюд», где готовили мусс в кисельном соусе. По радио читали заявление латвийского правительства о том, что события в Москве являются внутренним делом России и никак не касаются независимой Латвии. Чуть позднее я услышал сочетание звуков «ГКЧП» и что-то о назначении исполняющего обязанности Президента СССР вместо заболевшего Горбачева…

Девушка в МИДе с сильным латышским акцентом, но все же по-русски, заявила мне, что «ваш молодежный союз» очень надоел небрежным оформлением документов, и, взглянув, мой паспорт, сказала, что мне вообще не надо в МИД, поскольку с прошлого раза уже проставлена печать на многократный служебный выезд – нужно обращаться в посольство Германии в Москве за визой…

Как в том анекдоте про попугая, готового вырваться «хоть тушкой, хоть чучелом», я бегу в аэропорт…. В Москву! В Москву! В Москву! Что меня еще тогда удивило: телефонная связь не прервана, самолеты в Москву летают…

Центр Москвы заполнен бронетехникой. Периодически нужно было звонить маме в Калининград и успокаивать ее, что все в порядке. Мобильников и интернета в то время не было. Звонить нужно было с помощью пятнадцатикопеечных монет с телефона-автомата на Центральном телеграфе, который не был взят, как учил великий Ленин, а работал в обычном режиме, но совсем рядом стояли танки, преграждавшие вход на Красную Площадь.

Оказалось, что москвичи не считали, как тот рижанин, что «нет больше вашего Горбачева». Хотя к тому времени симпатии большинства были на стороне Ельцина, а Горбачев порядком поднадоел, еще менее симпатичны были ополчившиеся на него ястребы из партийной верхушки. Большие портреты исчезнувшего, невесть куда, президента СССР украшали киоски Союзпечати на улице Горького, а у входа в одно из кафе выставили телевизор, чтобы все желающие могли смотреть заседание Верховного Совета РСФСР, дававшего свою оценку событиям. Появилось чувство, что гэкачеписты находятся в каком-то ином пространстве, нежели большинство нормальных людей. У подъезда редакции «Московских новостей», как обычно функционировал импровизированный «гайд-парк» - здесь всегда толпились любители поспорить о политике. Здесь же была витрина, где всегда можно было читать популярную газету. Повсюду были расклеены листовки – указ Ельцина, объявляющий ГКЧП вне закона. Действия путчистов характеризовались, как попытка «правого, реакционного» переворота. Почему собственного «правого»? Ведь гэкачеписты были самыми, что ни есть твердолобыми коммунистами, а к более правой части политического спектра относились как раз сторонники Горбачева и Ельцина, занимавшие диапазон между социал-демократами и либералами. Но такова уж была выработанная советским агитпропом политическая лексика: левый – это хороший, прогрессивный, который за народ, а правый – плохой, реакционный, антинародный…

Я добирался ночевать к московским знакомым. Был прекрасный теплый августовский вечер, из открытых окон домов спального района неслась музыка Чайковского – «Лебединое озеро». Затем послышалась речь, я различил слова «мой друг, президент Горбачев будет в строю, и мы будем вместе работать» - говорил исполняющий обязанности Президента СССР Геннадий Янаев. Я так и не увидел в прямом эфире его легендарные трясущиеся руки, но потом эти кадры повторялись многократно.

Утром 20 августа я отправился к немецкому посольству. Толпа у входа была такой, что надежды получить талончик на подачу документов не было. И тут я встретил знакомую – администратора калининградского оркестра русских народных инструментов, собиравшегося на гастроли в Германию, у нее был пропуск к атташе по культуре, но не хватало наглости пробиться сквозь толпу, чтоб предъявить его. Я предложил пробиваться вместе. Вскоре мы уже сидели в кабинете немецкого дипломата, и смотрели в окно, выходившее на Краснопресненскую набережную. Оттуда был неплохо виден Белый Дом. Над зданием российского парламента висел дирижабль с огромным триколором – символом независимой России, противопоставившей себя агонизировавшей союзной власти. Была видна и толпа защитников Белого Дома. «Надо же, что творится», - этими словами немец начал беседу. Он расспросил нас о цели поездки и выдал заветный талон на весь оркестр, а заодно и мне… Сейчас остается только удивляться тому, какие препоны возникали на пути к вожделенному посещению Южной Германии, и еще в большей мере тому, как удавалось их преодолевать…

Тем временем обстановка на улицах Москвы нагнеталась. Логика развития событий заставляла ожидать столкновения. Москвичи пытались «распропагандировать» солдат-танкистов, кормили их, вкладывали в дула орудий цветы. Слышались разговоры, что ночью будет штурм Белого Дома и призывы собраться на его защиту. Видно, что у самозваного руководства СССР что-то застопорилось, российская власть, власть в союзных республиках отказались ему подчиняться, все теперь зависело от того, на чью сторону встанут, как сейчас принято говорить, «силовые структуры» – тогда говорили «вооруженные силы» и «правоохранительные органы». Среди возбужденной толпы на улице были и люди с явными психическими отклонениями. Помню, как одного из них, требовавшего каких-то немедленных действий, увещевал окруженный любопытствующей публикой, не кто иной, как Геннадий Хазанов, тоже вышедший на улицу из Театра Эстрады.

Вечером я снова сидел у своих знакомых. Это была еврейская семья: мама, папа, сын и его молодая жена. Сын пел в хоре Московской синагоги (будущий «Хор Турецкого») и преподавал иврит. Он созвонился с друзьями и убежал – все собирались защищать Белый Дом. Я не пошел, мне все время звонила моя мама и спрашивала, как там обстановка. Все ждали какой-то драматической развязки. События развивались, как симфоническая поэма, и по законам композиции вот-вот должна была наступить кульминация, после которой напряжение пойдет на спад. И она наступила.

Рано утром в новостях сообщили, что на улицах Москвы пролилась кровь, под гусеницами танков погибли трое молодых ребят. Это событие стало самым трагическим эпизодом в истории путча. Кровавый штурм резиденции Ельцина и российского парламента не состоялся.

Все складывалось не в пользу гэкачепистов, их лидерам пришлось выбраться из Кремля, они полетели в Форос к Горбачеву и, в конце концов, были арестованы. По телевизору прекратилось чтение угрюмых документов ГКЧП. Информация о передвижениях из Москвы в Крым руководителей СССР и России шла в прямом эфире, принятие исторических решений происходило на глазах всей страны. Героями этой почти шекспировской хроники были тогда Борис Ельцин, Руслан Хасбулатов, Александр Руцкой, Гавриил Попов и другие российские лидеры. «Ой, вы мои ёженьки, милые», приговаривала еврейская мама моего приятеля, глядя в телевизор на коротко стриженых Руцкого и Попова. Когда сообщили, что КГБ РСФСР преследует выехавших из Кремля в Форос путчистов во главе с Крючковым, на экране появилась Елена Боннер: «впервые в жизни шепчу – КГБ не подведи!». Невозможно было представить себе тогда, что эти спасители новой России через два года передерутся, и одни будут стрелять в других из танков по тому же Белому Дому.

Днем, в среду 21 августа я сдал документы на визу, готовый паспорт обещали выдать в пятницу. А на улице Горького все еще стояли танки и бронетранспортеры. Я зашел на переговорный пункт возле символа Перестройки – «Макдональдса» позвонить в Калининград. Когда через несколько минут я вышел, бронетехника исчезла, словно все эти тяжелые машины поднялись в воздух и улетели.

Нет на моей памяти более патетического момента в публичной жизни. В воздухе было разлито ощущение свободы и исцеления, так себя я чувствовал себя, когда в детстве проходила ангина – прекращалась боль в горле и падала температура, а в школу можно было не ходить еще пару дней. Но что упражняться в искусстве метафоры? Все случившееся в эти дни почти пятьюдесятью годами ранее предсказано и лучше всех описано Евгением Шварцем в его «Драконе», откройте и почитайте сцену боя, как там меняется тон комментатора, по мере того как Ланцелот отрубает одну за другой головы чудовища. Ну, и тот миг, когда Дракон повержен. Один только миг, но, это не финал, потом пьеса продолжается…

После исчезновения бронетехники я увидел, что по опустевшей мостовой идет Александр Николаевич Яковлев в окружении каких-то грузин, они вели его под руки. «Александр Николаевич! Говорят, Язов застрелился?» - «Ну что ж, сумел принять мужественное решение, совершил хоть один правильный поступок», ответил Яковлев и вошел в здание Моссовета. Сам Яковлев, видимо, не имел точной информации о происходящем. Застрелился Пуго. А Язова арестовали и поместили в какой-то подмосковный пансионат. Через пару дней его показали по телевизору. В спортивном костюме, без регалий, маршал говорил, что бес попутал и просил, обращаясь к Горбачеву: «отпустили бы вы меня, старого дурака, домой»…

А на Горького озон свободы, увы, стал терять свою свежесть. Невесть откуда появились плакаты смысл которых сводился к тому, что путч – провокация Горбачева и мирового сионизма. Демократическая тусовка много лет толпившаяся возле стенда с газетой у подъезда редакции «Московских новостей» как-то мгновенно и с тех пор надолго переродилась в национал-коммунистическую…

Победа над путчистами отмечена в календаре не слишком празднуемым, но все же праздничным Днем Российского Флага – 22 августа, когда триколор был официально провозглашен в этом качестве. Я видел, как огромная колонна защитников Белого Дома несла на Красную площадь огромное бело-сине-красное полотнище. Когда они поравнялись с усыпальницей Ильича, кто-то призвал, но не очень-уж уверенно «на мавзолей!», тут же раздался другой голос: «не поддавайтесь на провокации!». А ведь все могло быть сделано так просто, и никаких коммунистических старушек, готовых защищать свой любимый фетиш, там не стояло,. Если вдуматься, то революционного порыва «снизу» тогда и не было, просто из-за резкого движения отвалилась засохшая, ослабшая и надоевшая всем ветвь власти… Уже вечером встретил на набережной печального бородатого человека из тех, кто нес флаг: «Знаете, надо бы опять идти к Белому Дому, могут быть еще провокации…» Как же он тосковал по звездному часу прошлой ночи! В ту ночь противостояли добро и зло, свет и тьма, и он был на стороне добра и помог ему победить, но теперь бы уже не очень нужен, как Ланцелот в конце второго акта «Дракона».

В пятницу я получил свою визу. В субботу в Москве хоронили погибших молодых людей. Возможно, сам Ельцин распорядился, чтобы обряд был церковным, не похожим на традиционные проводы генсеков. Но один из погибших Илья Кричевский – еврей.

Видимо, кому-то объяснили, что Кричевского нельзя отпевать в православной часовне. Если уж соблюдать законы еврейской религии, и хоронить-то в субботу нельзя было. Однако из администрации Ельцина позвонили главному раввину Московской Хоральной синагоги Адольфу Шаевичу с требованием установить в Москве вместо шабата четверг. «Знаете что, – сказал Шаевич – обратитесь к Зиновию Когану». Лидер движения прогрессивного иудаизма в СССР сумел выполнить пожелания организаторов похорон, совершив действия, за каждое из которых Талмуд предписывает суровые наказания вплоть до смертной казни. Он участвовал в похоронах, будучи коэном, он делал это совместно со служителями другой религии, он хоронил еврея в субботу, он нарушал субботу, используя для поминальной молитвы микрофон, под музыку скрипки перед телекамерами… Но случилось, можно сказать, чудо в стиле талмудических парадоксов: несмотря на глубочайшую профанацию еврейских религиозных канонов, поступок Зюни Когана заставил российские власти серьезно отнестись к существованию в стране еврейской общины.

2011