М. М. Кириллов Нужно говорить правду в лицо

М.М.  КИРИЛЛОВ

НУЖНО
ГОВОРИТЬ ПРАВДУ В ЛИЦО

Материнский завет
     Эти слова из письма нашей матери, написанного незадолго до её смерти. Она тогда лежала в Областной туберкулёзной больнице в Москве, что на улице Новая Божедомка, у самого Центрального театра Красной армии. Москвичи знают, где это.
    Чахотка, возникшая у неё ещё в войну, в эвакуации на Урал и в Казахстан, прогрессировала и на несколько лет приковала её к больничной койке. Отец наш остался тогда с четырьмя детьми (с нами, тремя братьями, среди которых я был старшим, 10-ти лет, и с нашей сестрой Ольгой, 15 лет, дочерью от его первой жены).
   Он, тогда начальник производства артиллерийского завода в Москве, всеми  днями пропадал на работе, выпуская со всем своим коллективом противотанковые снаряды, а мы жили в одном из бараков при заводе, на Красноказарменной улице.
   Я и средний брат, Саша, учились в начальной школе, а младший, Вовочка, был устроен в ясли. Жить нам приходилось трудно, на карточки, как и всем. Отец старался беречь нас, оказавшихся без мамы. Бесконечно долго шла война, приучая даже детей к терпению и выдержке.
    Я не буду писать о том, страшно трудном, времени. Да и вспоминать об этом, даже сейчас, очень больно. Всё это детально отражено в моей книге «Мальчики войны», написанной, по памяти, через 60 лет. Она достаточно широко известна.
    Главное, что мы тогда, вдобавок ко всем бедам, практически лишились нашей мамы, а она лишилась нас. Туберкулёз лёгких у неё имел открытую форму, и нас к ней из-за этого в больницу пускали крайне редко, да и добираться туда, подчас, приходилось самостоятельно, на трамвае, через всю военную Москву.
    Мама все эти годы стоически держалась, поддерживая нас даже в письмах, отправляемых по почте, но мы, пока она жила, тянулись к ней, как к солнышку, и помнили о ней всегда. И она, как могла, постоянно входила в наши ребячьи дела, учебные и житейские трудности и какие-то наши поиски и ошибки.
     Всё это дорого нам и сейчас, но в данном, конкретном, случае, я остановлюсь лишь на одном воспоминании из того времени.
     Отношения с нашей старшей сестрой Ольгой, складывались, в общем, нормально, хотя она и была с нами совсем недолго. Отец, всего за три месяца до нашего возвращения в декабре 1942 года из эвакуации в Москву, по распоряжению командования, сумел вывезти её с Северного Кавказа. К счастью, это произошло за неделю до начала Сталинградской битвы.
   Сама Ольга в сентябре 1941 года с семьёй своей родной матери сумела вырваться из блокированного Ленинграда в тогда ещё мирный Сталинград, где потеряла от болезней и голода всю свою семью,  и позже была вывезена на Кавказ. Вот тогда отец и спас её.
    Сестра и сестра. Она по дому нам, конечно, с учётом её возраста, помогала, но особой воспитанностью не отличалась. Случались между нами и ребячьи ссоры.
    Я щадил маму и не сообщал ей о трудностях наших  взаимоотношений. Но братишка Саша проговорился как-то и рассказал ей простодушно, о том, что она иногда шлёпает нашего маленького Вовку, а ведь ему и было-то тогда всего два года. Вы же понимаете, как в два года было ему трудно жить на свете без мамы, и он плакал, а даже пожалеть его было некому.
    Узнав об этом, мама, конечно, стала сильно переживать. Обижалась, что я, даже в добрых целях, не рассказывал ей об этих случаях, понимая, конечно, потому что жалел. Хотя мне тогда шёл только 11-й год, я чувствовал себя старшим после отца и отвечал за неё.
    Понимая, что сама жизнь сделала меня таким, она иногда ласково называла меня даже - «старичок ты мой». Я учился умению терпеть, но беречь братьев и родителей.
     Сохранилось одно её письмо мне из больницы. Я помнил его содержание всегда, но  обнаружил случайно, спустя 78 лет в наших семейных архивах. Оно было как раз об этом случае, но смысл его, как я теперь понимаю, был гораздо большим, чем я мог это понять тогда.
      Бумага, на которой она писала, почти истлела с того времени. Писалось оно ею, видимо, лёжа, чернильным карандашом, но с помощью лупы прочесть его всё-таки, было можно и сейчас. Вот это письмо.
    «Дорогой мой сыночек! Ты мне ничего не говорил, о том, что Ляля тебя бьёт и Вовочку по рукам шлёпает. И я знаю, почему. Ты боялся меня расстроить. И, если бы не Саша, я бы ничего и не узнала. Но всё равно, я бы не была спокойна, всё равно душа у меня болела за вас, так уж давай, делись со мной, чтобы не случилось, не скрывая никаких горестей, которые встречаются в твоей жизни.
    И, пока ты не один, и ещё жива твоя мама, давай делить с ней и радость, и горе. Я тебя всегда ругала за трусость, и знаешь, почему? Потому, что я и сама всю жизнь была трусишкой и только поэтому мне так трудно жилось». (Мама была почти с рождения круглой сиротой).
    «Никогда в жизни я не сказала неправды, но только этого мало. Никогда не нужно бояться сказать правду в лицо, кто бы это ни был, отец, мать, учитель или начальник. Запомни это, Мишенька. За правду не обидно и потерпеть.
    Прошу тебя только, не оставляй Вовочку с Лялей. Если ты это исполнишь, я буду совершенно спокойна.
     Вот и всё. Крепко тебя, Сашеньку и Вовочку целую и обнимаю. Твоя мама.  2 мая 1943 года.»
     Матери есть у всех и, как правило, они заслуживают и памяти и благодарности, уже просто потому, что они были. Даже, если кому-то не повезло, и он даже не успел запомнить свою мать. Так бывает.
    Я всегда считал, что моя мама просто святая, и не нашлось бы ни одного человека, из тех, кто её знал, и кто бы не согласился с этим моим утверждением. Её очень уважали  люди. В 1946 году мамы не стало.
    Шли годы. Из сестры Ольги, потом, с годами, получился очень хороший человек и семьянин. И мы, все трое братьев, теперь все уже на девятом десятке, тоже выросли, вдоволь потрудились на благо нашей Родины и живы до сих пор. Живы, слава Богу, и наши жёны и потомки. Завет матери о верности правде мы помним и исполняем.
    Но я думаю теперь, что этот её завет о пожизненной верности правде, имеет и более широкое, в сущности, универсальное, значение. И человеком-то можно считать себя, только следуя этому.
    Повзрослев, мы, как и другие люди, поняли, что вопрос о правде не заключается только в верности ей. Тем более, что не всякая правда, обязательно, и истина. Это разные понятия. То, что было правдой вчера, завтра уже может стать чем-то иным. Всё течёт, и всё изменяется. Истиной она становится, только если она соответствует конкретным обстоятельствам и устойчива во времени. Кстати, это марксистское определение.  Говорят даже, что у каждого своя правда.
   А совершенно верное материнское требование «всегда говорить  правду в лицо» относится не к правде, как таковой, а к принципиальности человека и его бесстрашии.
    Правда должна быть умной, ведь иногда, даже непреднамеренно, она может убить и хорошего человека и даже память о нём, позднее оказавшись вовсе не правдой, а ложью. Говорят же, в этих случаях, горькая правда.
   Тысячи невинно осуждённых, по разным причинам, в том числе и ошибочно, и позже реабилитированных, красноречиво свидетельствуют об этом. И дело не в тех, кто осудил их на основании ложной  «правды», а в судьбе самих реабилитированных, тем более, иногда реабилитированных посмертно.
    Говоря правду, всегда открыто, в лицо человеку, нужно делать это взвешенно, доказательно и, по возможности, в интересах самого этого человека, рассчитывая, что со временем, и он это поймёт.  Справедливость и жестокость – разные вещи.
    Верна и известная пословица «правда глаза колет», но ведь не обязательно при этом их непременно «выколоть».
    По идее, правда должна быть созидательной, иначе она становится всего лишь орудием осуждения, непрощения. наказания и мести, а не перевоспитания человека. А ведь в этом и состоит её конечная цель. В связи с этим, вспомните, хотя бы, «Педагогическую поэму» Макаренко о колонии малолетних преступников, позже ставших достойными людьми.
    Мама была права в главном: человек должен жить с правдой и по правде, иначе, какая это жизнь.
   Май 1943 г. - сентябрь 2021 г.