М. М. Кириллов О военно-медицинской школе Раздумья

М.М. КИРИЛЛОВ

О СОВЕТСКОЙ И ПОСТСОВЕТСКОЙ
ВОЕННО-МЕДИЦИНСКОЙ ШКОЛЕ

Раздумья
 
    Вообще-то я часто противоречу сам себе. Беспокойный человек. Но это способствует поиску правды. Настроение у меня и в этот, последний, приезд в родной Ленинград складывается не простое (сейчас я участвую в составе комиссии ЦВМУ МО СССР в инспекторской проверке Военно-медицинской академии им С.М.Кирова). Я участвую в проверке терапевтических кафедр.
   Это всегда достаточно сложное и деликатное дело. И даётся оно мне не без внутренней борьбы.  Тем более, что речь идёт о моей родной академии и касается и её учеников, и учителей. Оно о постановке дела в авторитетной в нашей стране современной клинической ш к о л е.
    Академия - это ведь и моя альма матер, моя старая, дорогая мне, профессиональная, мать.  А возникает у меня, при этом, неожиданно обидное впечатление всего лишь уже привычной  о б ы к н о в е н н о с т и,  сложившейся в этих Великих Стенах в последние годы. Прежде об Академии я так никогда не думал.
    Ловлю себя на мысли, хотя это и не утешает, что наши кафедры  терапии  Военно-медицинских институтов на периферии (в Горьком, в Томске, в Куйбышеве (Самаре) и в моём Саратове, где я, с 1983 г. являюсь начальником кафедры военно-полевой и госпитальной терапии), отпочковавшиеся от ленинградской академии  всего-то 20 лет тому назад, вынуждены жить и творить в значительно более сложных условиях, постоянно доказывая свою жизнестойкость и, имея гораздо меньшие резервы, чем кафедры академические, и, тем не менее, выполнять примерно такой же объём работы и, подчас, более высокого качества. Об этом фактическом неравенстве, конечно, знают все, но считают это само собой разумеющимся.   
    У меня не вызывает зависти ни здешние знакомые «паркетные» клиники, в большей мере, чем у нас, оторванные от интересов местного здравоохранения (меньшее, избирательное, квотируемое, поступление больных, в основном, только в учебных целях при неизмеримо больших возможностях современного диагностического и научного обследования,  меньшая интенсивность  практического обучения слушателей, правда, на достаточно высоком теоретическом уровне). Здесь главные врачи городских больниц не берут работающую у них на базе кафедру «за горло» по каждому больному! Да и собственные Великие академические Стены их защищают, просто потому, что они есть. Они же живут, как за каменной стеной, в отличие от нас. Так сложилось.
     Но, может быть, некоторая утрата в наше время прежней, ранее приоритетной, культуры и высокой эффективности, характерных для послевоенной академии, обогащённой тогда фронтовым опытом врачебных кадров, и  понятна, в какой-то мере. Дело в том, что прошедшее время физически «вымыло» этот фронтовой опыт.
    Сегодняшние сотрудники сильны  традициями, более чем столетней истории Академии и могут позволить себе жить  инерцией своего почётного прошлого, реально сложившейся славой, а мы же – на периферии - работаем в условиях ежедневного больничного выживания и естественного отбора. Наше прошлое это всего лишь наше коротенькое настоящее.
   Мы, конечно, все, тоже родом из академии, но нас её Великие Стены не защищают. Мы и сейчас, как на фронте.
    И впервые, в ходе этой проверки, у меня возникла констатация неоправданной контрастности существующих у нас возможностей при равенстве требуемых результатов. Конечно, здесь, в Академии, ещё работают настоящие авторитеты, но и они вымирают, замещаясь остепенёнными «середнячками». Такой тренд уже заметен. Но этого же не отразишь в документах проверки незаинтересованного начальства. Это ведь потребует убедительных доказательств, а не субъективных впечатлений. От того я и нервничаю.
    Я мог уже тогда сравнивать и оценивать «клиническое здоровье» терапевтических кафедр Военно-медицинских Вузов страны, потому, что  накопил достаточный собственный опыт, и даже только потому, что непосредственно учился и работал у  замечательных Учителей. Вы их знаете. Это М.С. Вовси, М.Я. Ратнер, Н.Н.Савицкий, С.Б.Гейро, В.А. Бейер, Н.С. Молчанов, Е.В. Гембицкий, Ф.И. Комаров, Г.Б. Федосеев и другие. Между прочим, все они, так или иначе, прошли фронт.
    Наша официальная оценка Академии Комиссией ЦВМУ была тогда, конечно, вновь традиционно высокой и, в основном, верной, но сомнения и тревожные предположения у меня остались.
     Периферийные Военно-медицинские факультеты (институты), просуществовав 45 лет (с 1965 по 2010 г.) и выпустив в войска за это время тысячи подготовленных войсковых врачей, были бесславно, волюнтаристски, на мой взгляд, расформированы. Пропал наш, уже большой, опыт. Отрицательно, как и на всём остальном, сказалась прошедшая тогда, известная разрушительная смена в стране её государственного строя. Утрачивалось и многое другое, ещё более важное.   
     Судя по отзывам в прессе и в письмах, за последние десятилетия наша ленинградская, кировская, академия, как я и предвидел ещё в 80-десятые годы  (и, наверное, не только я), заметно деградировала. И теперь это стало общеизвестно. Хорошо ещё, что всё-таки хватило ума не расформировать и её.
      В  1987 году, находясь в командировке в Кабульском госпитале, я вновь мысленно  вернулся к оценке роли Ленинградской Военно-медицинской академии в подготовке военных кадров в стране. Но вернулся уже по своей доброй воле. Отрицательная инерция подготовки врачей, по крайней мере, по терапии, становилась тогда ещё заметнее.
      Я писал в то время о своих тревожных соображениях и афганских наблюдениях главному терапевту МО СССР академику Е.В.Гембицкому, своему Учителю.
     «Врачи делятся противоречивыми известиями о кадровых переменах, происходящих и ожидаемых в военной медицине. Здесь многое неизбежно и своевременно, но меня волнует будущая, ожидаемая, интеллектуальная и нравственная «мощь» грядущей врачебной и научной смены. Боюсь, что она ещё не созрела, опытные кадры уйдут  и освобождающееся пространство займёт жалкая течь. Смену нужно готовить задолго.
    Вспомнил и академию 50-х годов, когда я был её слушателем. За забором — вдоль по ул. Боткинской — зеленел ботанический сад, на грядках которого, в поисках растительной лекарственной новизны,  копошился молодой учёный, медицинский ботаник Шпиленя, и мы — первокурсники — знали, что он учёный.
    Тогда в Академии можно было встретить профессоров Тонкова, Павловского, Орбели, Гирголава, Владимирова, Шамова, ходивших по улицам  пешком и занятых своими глубокими мыслями. Каждый день через Литейный мост ходил в ЛОР-клинику на ул. Клинической профессор, старик Воячек.
     Мы знали, что это — у ч ё н ы е.  С ними были связаны большая наука и приоритетные позиции нашей страны в ведущих областях медицины. Их молодые сотрудники — фронтовики — учились основательно, а лучшие из них — тоже становились учёными. Прошло время, и уже они представили новую высокую волну академической науки. Были тогда и просто начальники, были и не учёные, но каждый был тем, кем он был.
    А что теперь? «Учёные» косяками ходят, поражая нас «индивидуальностью» куриных яиц, мучительным участием в каких-то бесконечных усилиях, не дающих значительных результатов, массовостью культуры, не позволяющей, подчас, отличить учителей от учеников. Индивидуальность исчезла, а таланта поубавилось. Какие могли быть школы, какие музеи и какие труды?!
    Зато появилась прорва медиков-полководцев всех возрастов с картами фронтовых военных операций! Какая армия «исследователей», эрудиция которых была ниже возможностей тех приборов, на которых они работали!
      Я понимаю — это крайняя точка зрения, и в старой академии тоже были «пустыри» (это слова профессора Е.В.Гембицкого в ответ на мои соображения), и идеализировать её не нужно. И всё же, что-то важное было за последние годы утрачено. Что-то случилось, и не сразу. П о р о д ы   н е  с т а л о. Обмелело и заросло разлившееся академическое море, причём настолько, что административно-кадровый аппарат его (всего лишь, технический по своим возможностям) заменил тот великий мозг, который когда-то бродил по дорожкам академии».
    Эти мысли и предвидения содержались в моих письмах из Афганистана и позже нашло отражение в книгах «Кабульский  дневник военного врача», «Учитель и его Время» и не только (1996, 2005,  2015 гг. и позже).
     Конечно, резкости суждений мне тогда способствовал Афганистан (открывал глаза), помогали опыт лечения там реальной боевой патологии и горечь, испытанная там. Издалека лучше видишь.
     Это было уже в конце 1987 г. Но, согласитесь, в этих словах было и предвидение.
   Последовавшие  ущербные 90-е годы завершили разрушение былой академической культуры до неузнаваемости. Боевой опыт того времени оказался недостаточно изученным. Беспрерывность событий, спешка не давали полноценно усвоить приобретаемый опыт. Время опережало его осмысление.
    Я, к сожалению, в силу преклонного возраста уже не владею нужными сведениями о Ленинградской академии за последние 10 лет, но мне хотелось бы надеяться, что со временем положение там всё-таки улучшится. Лучшие образцы известны.
Город Саратов. Октябрь 2021 г.