Наталья Советная. Сжигай слова, чтоб сохранить мот

«C Ж И ГА Й С Л О В А,
Ч Т О Б С О Х Р А Н И Т Ь М О Т И В…»

…Россия, Россия, Россия,
Победы терновый венец…
И. Григорьев. Русский урок
Не так давно моя добрая знакомая Татьяна Викентьевна, когда-то сотрудница толстого литературного
журнала, огорчённо-растерянно поделилась: сокурсница не только не поняла, но удивилась тому, что женщина всерьёз порекомендовала внучке прочесть роман
Александра Фадеева «Молодая гвардия», – мол, нашла что читать! Несовременно. Мальчишки, девчонки – герои? Да правда ли то, что написано!?
Мне тут же вспомнилась моя землячка – белоруска
Нина Старцева, родом из деревни Березно Вышедского сельского совета Городокского района Витебской
области. Перед войной она вместе с семьёй переехала
на Донбасс, в поселок Краснодон. Здесь и вступила в
группу молодых мстителей во главе с Николаем Сум- ским. Ей было 17 лет.
Еще вспомнилось о героях «Молодой гвардии»,
когда всматривалась в юные лица на снимках подпольщиков посёлка Плюссы, что на Псковщине: Коля Никифоров, Вася Иванов, Петя Векшин, Гена Шавров,
которым на начало войны было по тринадцать-четырнадцать лет. Люба Смурова, Борис Воронков, Люда
Маркова, Женя Севастьянов, Рая Воронцова, Игорь
Григорьев – все только-только со школьной скамьи.
По-юношески горячи и отважны, но по-взрослому вы- носливы и суровы. Дети войны – подпольщики, пар- тизаны…
Игорю Григорьеву, будущему пронзительно-рус- скому поэту, исполнилось восемнадцать лет 17 августа
1941 года, когда фашисты уже господами-хозяевами
расхаживали по Псковской земле. К тому горестно- му времени Игорь, сын крестьянского поэта Николая
Дмитриевича Григорьева, офицера – ротного Первой
мировой, участника Брусиловского прорыва, награж- дённого Георгиевским крестом, писал не просто стихи,
а одухотворенные поэзией горючие строки:
…Никому спасенья от крестов безбожных!
Никакого лета в убиенных пожнях.
Грех и разоренье, кровь и униженье.
Умирают сёла, как в костре поленья…
Обмерла осинка у горюн-крылечка,
Будто потеряла знобкое сердечко, –
Горькая не может в быль-беду поверить:
Мёртвых не оплакать, горя не намерить…
(«Лихо», 1941)
Под руководством Игоря Григорьева подпольщики
Плюссы нарушали, где могли, немецкую связь, подсыпали гравий в буксы вагонов, писали и расклеивали листовки, помогали беженцам и военнопленным, собирали
оружие, вели наблюдение за передвижениями врага…
В тот час в п. Краснодон дети готовились к школе, не ведая, что она вскоре превратится в госпиталь для раненых, у постели которых Нина Старцева вместе с подругами будет дежурить по ночам.
Лишь в июне 1942 года врагу удастся прорваться на
Донбасс, где их встретит сопротивление молодогвардейцев. Они сжигали хлеб, угоняли в степь скот,
чтобы не достался врагу, нарушали линии связи,
расклеивали листовки cо сводками Совинформбюро…
В начале июня 1942 года Игорь Григорьев, Миша
Логинов, Фридрих Веляотс, вместе с плюсской молодёжью отправленные немцами в телячьих вагонах
в Латвию, за лошадьми, возвращались в Плюссу.
Страшно хотелось есть, все были простужены, обессилены, немытые, в чирьях… И всё же как-то незаметно
из сорока человек образовалась небольшая, но крепкая
группа сопротивления во главе с Игорем Григорьевым и
Михаилом Логиновым. Пока шел обоз, ребята выводили из строя лошадей, растаскивали продукты, предназначенные фашистам, – что съедали, что выбрасывали
в кусты. Однажды немцы пронюхали кражу. Не расстреляли, но выпороли зачинщиков, а Мишу с Игорем
отправили в Локню – в гестапо. До места назначения
они не добрались: охранявший их солдат – чех Франтишек – помог бежать…
Осенью 1942 года штаб «Молодой гвардии» постановил в честь 7 ноября вывесить на улицах Краснодона флаги. Сшили флаг Нина Старцева с Лидой
Андросовой, а водрузили его Николай Сумской и
Александр Шищенко. Утром жители посёлка увидели радостно развевающееся красное полотнище – предзнаменование победы!
«Знамя у немцев, – писал Игорь Николаевич Григорьев в автобиографической повести «Всё перемелется», – было ошеломляющее: кроваво-красное полотнище (обычно из шёлка), на которое нашит белый круг
во всю ширину, а в кругу, опять же нашита, толстая абсолютно чёрная свастика – Hakenkreuz, “крюк-крест”.
Такое знамя висело в Плюссе на флагштоке перед сол- датским казино (бывший банк). Когда его касался ве- тер, оно начинало шевелиться, будто ползла неимоверно
мерзкая и страшная гадина. Оно повергало в трепет и
вгоняло в ужас проходящих мимо невольников. Не буду
запираться: на себе испытал».
Не успел Игорь после возвращения отлежаться в от- цовском доме, как его вызвали на биржу труда и пред- ложили работать в местной комендатуре 858 перевод- чиком. Григорьев превосходно владел немецким: у него
от природы была цепкая, прочная память и просто дар
Божий к языкам. Неслучайно он стал мастером глубин- ного русского языка, и уже над его книгами трудится
теперь талантливый филолог, лингвист, лексикограф
Анатолий Павлович Бесперстых из Новополоцка, ав- тор многочисленных, в том числе оригинальных, слова- рей.
Не сразу, лишь после благословения Тимофея Ива- новича Егорова, командира Стругокрасненского меж- районного подпольного центра, давшего для связи па- роль «Зажги вьюгу!» и отзыв «Горит вьюга!», согласил- ся Игорь на ненавистную работу в комендатуре.
…Мы вырвемся отсюда
На волю, в лес – наш дом.
Где можно быть собой,
К своей братве причалить,
Из-за угла не жалить,
Где бой – открытый бой.
Так будет! А пока,
По горестному праву, –
Я тута – «герр», вы – «фрау»,
Ловчим в гнезде врага…
(«В комендатуре»)
Проработал Григорьев там ровно три месяца: от
11 марта до 11 июня 1943 года, когда лейтенант Абт из
фельджандармерии потребовал от переводчика Эгона
(так немцы звали Григорьева) надеть германскую во- енную форму. Игорь категорически отказался и был от- правлен из комендатуры на временную работу: возить
на специальной тележке почту на вокзал.
– А когда наберём партию на этап, отправитесь в
Германию! – предупредил, ухмыляясь, Абт.
Оставшись в Плюссе и воспользовавшись приказом
бургомистра снарядить и доставить в посёлок подво- ды со строительным инвентарём для ремонта дороги,
Игорь Григорьев и Люба Смурова помогли начальнику
разведки майору Хвоину Ивану Васильевичу некото- рое время легально пожить в Плюссе. Он огляделся,
познакомился с подпольщиками, сам оценил обстанов- ку для планирования дальнейшей работы молодёжного
сопротивления.
Группа Григорьева обезвредила и передала парти- занам крупного карателя, офицера СД, связного мест- ных немецких агентов полковника Отто фон Колен- баха, представлявшегося журналистом и фоторепортё- ром Гольдбергом, и его переводчицу из прибалтийских
немцев фрау Эмилию Пиллау. Операция была про- ведена так умно и ловко, что не вызвала у фашистов
никаких подозрений об участии в ней местного насе- ления.
Подпольщикам не раз удавалось предупреждать и
тем самым спасать от угона в Германию ребят и девчат Плюссы, выдавать евреям документы с русскими
фамилиями и именами, оберегая от смерти. Однажды
Игорь вместе с младшим братом Львом Григорьевым
предотвратил гибель партизан Стругокрасненского
подпольного центра, вовремя поставив в известность
командиров о готовящейся карательной операции.
Но отвести смерть от друга Жени Севастьянова, рабо- тавшего шофёром, не смог.
25 июля 1943 года, во время проведения операции
по захвату шефа районной полиции Якоба Гринберга
и документов – списков лиц, состоящих на службе у
жандармов, Евгений был схвачен и в тот же вечер по- вешен на дереве возле гаража. Его предал девятнадцатилетний полицай из местных – Лёнька Смирнов,
с удовольствием носивший вражескую форму: «Что ни
говори, красивая форма. Гляди, как хороша! Как ладно
она сидит на мне! И ремень настоящий, кожаный. И
пистолет на ремне в кожаной кобуре»1
. 11 августа 1943 года, день в день через два месяца
после ухода Игоря из комендатуры, тайной полицией
была арестована Люба Смурова, работавшая на бирже
труда. Накануне по просьбе Григорьева она вынесла
из биржевой картотеки карточки на подозреваемых
немецких агентов – от «цеппелиновцев» до сотрудни- ков СД.
– Возвращу завтра. Сегодня не могу: вечером ухо- жу на связь с центром, – пояснила командиру.
Вместе с Любой немцы взяли её тётку Ирину Его- рову с дочкой Анной и переводчика лагеря военноплен- ных Игоря Трубятчинского. Григорьева подпольщики
успели предупредить: «В доме – засада. Уходи!».
Всю ночь, до выхода из посёлка в лес (пробираться
пришлось через минное поле), Игорь писал стихи, по- священные Любе Смуровой, которую не мог позабыть
до последнего своего дня, как и не мог простить себе,
что не настоял, не потребовал, не приказал вернуть карточки на биржу сразу.
 Арестованных подпольщиков, измученных пытками, расстреляли в ночь на 16 сентября 1943 года.
1 Кириллов В., Клёмин В. Огненный круг: очерки о плюсских
разведчиках // Поэт и воин: книга воспоминаний. СПб., 2013.
С. 217.
Недоступен лик и светел,
Взгляд — в далёком-далеке.
Что ей вёрсты, что ей ветер
На бескрайнем большаке.
Что ей я, и ты, и все мы,
Сирый храм и серый лес,
Эти хаты глухонемы,
Снег с напуганных небес.
Жарко ноженьки босые
Окропляют кровью лёд.
Горевой цветок России,
Что ей смерть? Она идёт!
(«Последний большак»)
В начале 1943 года в Краснодоне начались по- вальные аресты. Были схвачены Жданов Володя и
Сумской Николай, а 12 января гитлеровцы ворва- лись в квартиру Старцевых. Не позволив Нине даже
одеться, вывели её на мороз и под конвоем отпра- вили в городскую полицию. Девушку подвешивали к
потолку за волосы-косы, загоняли иглы под ногти,
жгли ноги раскалённым железом… Как и Люба Сму- рова, семнадцатилетняя Нина Старцева оказалась
сильнее пыток.
Ночью 16 января (именно в этот день, через
53 года, в 1996-м, уйдёт из жизни поэт, подполь- щик, партизанский разведчик Игорь Николаевич
Григорьев) всех арестованных молодогвардейцев по- гнали к шахте № 5 с 53-метровым шурфом, чтобы
продолжить пытки. Их били, вырезали на юных те- лах звёзды, жгли железом и сбрасывали в страшную
пропасть шахты…
16 ноября 1943 года Игорь Григорьев ушёл в деревню
Волково Плюсского района, в распоряжение 6-й пар-
тизанской бригады. Прикрывая отход партизанского
обоза, получил первое ранение. Спасся чудом: уда- лось под непрерывным «шмайссерским» обстрелом
немецких егерей доползти незамеченным до спаси- тельных кустов. Полуживого разведчика подобрала
и выходила крестьянка деревни Посолодино Ольга
Артемьевна Михайлова. Игорь еще прихрамывал,
когда вернулся в отряд. И сразу вместе с братом Лё- кой (так звали его партизаны), переодевшись в не- мецкую форму, ушел на задание. Задача по захвату
шефа районной полиции Якоба Гринберга оставалась
нерешённой.
Гринберг услужливо готовился к встрече немецких
офицеров, а разведчикам был известен пароль: «Фа- терлянд». 26 сентября 1943 года, удачно захватив по- лицая, братья Григорьевы возвращались в лес. Они не
знали, что у деревни Носурино по доносу старосты их
ждала немецкая засада… Через десять дней после рас- стрела Любы Смуровой не стало и Льва Григорьева. До
26 февраля, дня его совершеннолетия, он не дожил ров- но пять месяцев.
Ты меня прости:
Без слёз тебя оплакал.
Умирали избы, ночь горела жарко.
На броне поверженной германская собака,
Вскинув морду в небо, сетовала жалко.
Жахали гранаты,
Дым кипел клубами,
Голосил свинец в деревне ошалелой.
Ты лежал ничком, припав к земле губами,
Насовсем доверясь глине очерствелой.
Вот она, война:
В свои семнадцать вёсен
Ты уж отсолдатил два кромешных года...
Был рассвет зачем-то ясен и не грозен:
Иль тебе не больно, вещая природа?
(«Брат»)
– Предателя уничтожить, а его дом – сжечь! –
приказал Игорю руководитель центра Тимофей Егоров.
Григорьев зажёг паклю на чердаке дома старосты,
зашёл в горницу и замер: в красном углу перед иконами
теплилась лампадка…
Командиру Игорь доложил, что убить хозяина дома
не смог:
– Не палач я…
Отважный разведчик, не единожды выполнявший
сложные боевые задания, с трудом сдерживал боль, гнев
и ненависть к врагам. Бывало, «в форме немецкого ха- уптмана заявившись во вражеский гарнизон… приста- вал к германскому нижнему чину, заставляя его козы- рять [ему], гоняя строевым шагом, распекая захватчика
самыми обидными немецкими ругательствами…». Но
расстрелять захваченных в плен солдат-охранников фа- шистского сенопункта не смог. Вражеская команда со- стояла из пожилых, больных, нестроевых немцев-инва- лидов, которые и сопротивляться-то не были способны:
слепой, горбатый, дурной….. «Не по мне это – расстре- ливать… Я не могу. Таких калек грех бить…» – решил
Григорьев и отпустил вояк идти не к своим (германцы
точно бы к стенке поставили), а навстречу Красной Ар- мии. Дальше – как Бог даст! И в третий раз не смог
Игорь «пустить в расход» немца, сдавшегося в плен
вместе с танком и передавшего партизанам ценные до- кументы, – выдал ему банку германской тушенки, пачку
галет, поменялся с ним одеждой, да и отпустил восвоя- си… – «Не палач я!»
…А я, как мой Пророк, мечту лелеял тоже:
И ворога любить, и милость к падшим звать,
Но… меч в моей руке! Помилуй, Правый Боже:
Любовью надо жить и, значит, убивать?
Звенел калёный зной, как в цель попавший выстрел,
Дымилась, чуя смерть, бессокая трава;
До дна клонило в сон. Да ночь короче искры,
И жаждали испить душа и дерева…
А может, грех роптать? Мой стон не без ответа,
И в пролитой крови у жизни спросу нет, –
Сбылось: пришли дожди, когда сгорело лето,
И стала длинной ночь, когда покой отпет.
(«Удел»)
Вот эти слова: «И ворога любить, и милость к пад- шим звать» – так или иначе повторяют сию минуту на
Донбассе тысячи людей, в одночасье ставшие ополчен- цами на родной земле многовековой Руси – отмеже- вавшейся Украине. Как же коротка оказалась человече- ская память, если забыты зверства немецких фашистов
и собственных оборотней-полицаев, всего-то 70 лет
назад измывавшихся над русским человеком. Но и по- беждённых – им же!
Необъявленная война на Украине, где убивают не
врага-инородца, переступившего чужую границу, а со- седа, бывшего одноклассника, родственника, ребёнка,
говорящего по-русски... Да мыслимо ли это?! Разум от- казывается верить…
Украинорощенные неонацисты-бандеровцы, напи- танные с детства бесчеловечной ненавистью, пытаются
превзойти жестокостью своих патологически зверских
предков, вырезавших за ночь целые сёла («Волын- ская резня»). Сожженные люди в Доме профсоюзов в
Одессе, сотни трупов с изъятыми внутренними органа- ми, тысячи зарытых в траншеи без гробов и имён… Кто
пересчитает изнасилованных, изувеченных, замученных
пытками? Кто вернёт родителей детям и детей – роди- телям?
О какой любви к ближнему, тем более к «ворогу»,
может идти речь у нелюдей, которые на одной из ве- черинок по случаю нового, 2015 года с садистским
наслаждением разрезали на куски и пожирали торт в
виде… русского младенца!
Фашиствующий сатанизм. В наше время. На земле
молодогвардейцев…
Игорь Григорьев пророчески предупреждал:
Коль века безумье – «на грани»
Пребудет владыкой судьбы,
Земля, Апокалипсис грянет,
Исторгнув из чрева гробы…
(«Русский урок»)
Планируя новую мобилизацию в украинскую армию,
воюющую против своего народа, управляемое извне пра- вительство Петра Порошенко готовит и новое военное
кладбище под Днепропетровском площадью 80 гекта- ров – приблизительно на 160 тысяч захоронений. От- правляя солдат воевать, антинародная власть понимает,
что Русский мир Донбасса никогда не смирится с вос- ставшим из ада фашизмом. Ополченцы сражаются за
свою землю так же, как когда-то их отцы и деды в Ве- ликую Отечественную – живя любовью. Спасают, вы- хаживают, кормят не только жителей Донецка, Луган- ска, но всякого просящего помощи, даже пленных сол- дат ставшей вражеской украинской армии. Русский дух,
основанный на жертвенности и православии, непобедим!
…И воев, кто в землю положен,
Не дадено дважды сразить.
У жизни закон не преложен:
Их надо сперва воскресить.
176
Нельзя повторить сорок первый,
«Смоленский котёл», Ленинград –
Измерить безмерною мерой
Несчётные сонмы утрат.
Нельзя повторить «Дранг нах Остен» –
Клеймёны «паучьим крестом»,
Не те мы теперича ростом
(Хоть люди забыли о том).
Нельзя повторить Нагасаки,
Зане ноне порох не тот.
– Авось перебьёмся без драки…
Нет, люди: «авось» не спасёт!
(«Русский урок»)
Через пятьдесят лет после Победы друзья всё ещё
будут утешать Григорьева: «Игорь, милый, какую же вы,
партизаны, пережили страсть! Прошу тебя об одном: не
мучай себя тем, что ты “отнимал чужие жизни”. Я сей- час скажу тебе слова, быть может, дикие в моих устах –
увы! – старой женщины, которой скоро самой умирать:
МАЛО ВЫ ИХ, ФАШИСТОВ, УБИВАЛИ! Вот
так. Прости меня, ради Бога. Ведь мы (т. е. вы и вся
наша страна) не вели войны на истребление народа, ко- торую вели они. Отсюда, т. е. из-за этой подлой, страш- ной цели, во многом несравнимы наши и их потери: у них
всего (на всех фронтах) 8 миллионов, у нас же не менее
30-ти. А теперь уж говорят, что и все 40…» (из письма
Е. А. Александровой 03.08.1995 г., г. Шуя)1
.
Город Краснодон и прилегающие к нему посёл- ки были освобождены Красной Армией 15 февраля
1943 года. При проведении спасательных работ из
1
 Цитируемые в статье письма взяты из личного архива
И. Н. Григорьева, хранящегося у Григория Григорьева, сына поэта.
шурфа шахты были извлечены останки 71 молодогвардейца. Нину Старцеву достали на третий день.
Изуродованное тело и лицо опознать было невозможно. Анна Андреевна Старцева узнала дочь только по вышивке на рукаве сорочки и по волосам…
18 февраля 1944 года, после нескольких налётов на
немецкий гарнизон, партизаны вместе с войсками Ленинградского фронта полностью освободили Плюссу
от фашистов. Каждый раз проводниками партизан в
боевых вылазках были бывшие плюсские подпольщики: Игорь Григорьев, Борис Чухов, Владимир Клёмин,
Люда Маркова… В посёлок входили неожиданно, забрасывали дзоты и бункеры гранатами, захватывали
много трофеев.
…И можешь-не можешь – обязан
Добраться! Добечь! Доползти!
Душа заклинает и разум:
Не глина – Отчизна в горсти!..
(«Русский урок»)
Однажды после боя Григорьев неожиданно встретился с отцом, который полгода скрывался от карателей
в Манкошевском лесу, в земляном бункере, без хлеба,
без тёплой одежды. Его жену, Марию Прокофьевну, и
дочерей, Тамару и Нину, немцы угнали в Германию, а
хату сожгли после того, как Игорь ушёл в партизаны.
Отцовский наказ сын пронес через всю жизнь: «Береги
себя… Но и воевать за тебя никто не должен. Никто не
должен умирать за тебя. Неси свой крест…».
Было прощанье с отцом
Необходимым.
Жгло за окопным кольцом
Прахом и дымом.
Танк дотлевал на крестах,
Сталь вопияла.
Слёзная в снежных местах
Слякоть стояла.
В полымя путь, из огня:
Родина в грозах!..
Вёл ты за повод коня,
Нёс я твой посох.
Кру;та сыновья стезя:
Долго ль сорваться…
Росстани. Дальше нельзя.
Надо прощаться.
Был ты, как вечер, уныл,
Полон смиреньем –
Трижды меня осенил
Крестным Знаменьем
Я парабеллум трикрат
Вскидывал в небо:
– Честь тебе, старый солдат,
Выразить треба!..
(«Прощанье»)
В контратаку под деревней Островно 10 февраля ко- мандование бросило бригадных разведчиков – 38 чело- век во главе с комбригом Виктором Объедковым. Этот
страшный бой, переходивший в рукопашный, стал для
Игоря Григорьева последним. Осколком разорвавше- гося снаряда он был тяжело ранен. С того дня прошёл
десятки лазаретов, перенёс восемь операций.
Светлый ангел – сестрица, скажите:
Догорит моя ночь хоть когда?
Длань на рану мою положите:
За окошком ни зги – темнота.
Горькой доли глоток, не бессмертья,
Мне бы надо вкусить позарез!
Кроткий ангел, сестра милосердья,
Неужель я для смерти воскрес?
…………………………………
Я согласен, согласен, согласен
Побрататься с тревогой любой,
Лишь не был мой голос безгласен!
Только б, жизнь, не разладить с тобой!
Чтобы петь на неистовом свете,
Разумея: бессменна страда.
Только б русскую душу на ветер
Не пустить – ни про что – в никуда!
(«Боль»)
В музее «Молодая гвардия» хранились (не знаю
о положении в настоящее время, когда на Донбассе
идут бои) награды Нины Илларионовны Старце- вой: орден Отечественной войны I степени и медаль
«Партизану Отечественной войны» I степени,
которыми посмертно награждена славная дочь Бе- лоруссии, подпольщица «Молодой гвардии» за до- блесть и мужество в борьбе с немецко-фашистскими
захватчиками.
Награды Игоря Николаевича Григорьева: орден
Отечественной войны I степени, медали «За отвагу»,
«За победу над Германией», «Партизану Великой Отечественной войны», «За оборону Ленинграда» – хра- нятся у его сына, заслуженного врача РФ, профессора,
доктора наук, священника, члена СП России Григория
Игоревича Григорьева.
 «Помяни моё слово»
16 ноября 1943 года Игорь Григорьев ушёл в деревню
Волково Плюсского района, в распоряжение 6-й парти- занской бригады. А в конце месяца, во время диверсии
на железной дороге, был тяжело контужен. В часы вы- нужденного «отдыха» взялся за шлифовку написанной в
партизанском отряде пьесы «Чёрный день».
 Накануне нового, 1944 года коридор школы-вось- милетки в деревне Клескуши Лужского района Ле- нинградской области превратился в театральную сцену
и зрительный зал одновременно. Премьера спектакля
прошла с огромным успехом. А в середине января Иго- ря пригласили в политотдел. Молодой офицер с побле- скивающим на груди орденом Отечественной войны,
старший лейтенант Васенин – фотокорреспондент
ТАСС, похвалил пьесу, с которой успел ознакомиться,
и предложил Григорьеву почитать стихи. Больше часа
он внимательно, не перебивая, слушал.
– Перепиши мне в блокнот стихотворение «Контра- така», – попросил и добавил: – Останешься цел – да- леко пойдешь, поэт. Помяни моё слово.
Игорь старательно записал:
На взло… на взлобке – взрыв за взрывом,
В ста саженях – не наша власть.
Мы выстроились под обрывом
(Куда снарядам не попасть).
Нас – тридцать восемь, чад разведки,
Сорвиголов лихой войны.
Предстал комбриг: – Здорово, детки!
Сам поведу! Беречь штаны!..
И он, как русский волк матёрый,
На лёжку прусских кабанов
Метнулся, яростный и скорый!
И было нам не до штанов.
Всклень в лихорадке наважденья,
Войдя в злосчастный русский раж,
Мы проломили загражденья,
Вбегли, втекли, вползли на кряж.
И там, и там – во гнёздах гажьих –
В окопах, глыбью до груди,
Сошли с ума две силы вражьих –
Врагу, Господь, не приведи!
2 сентября 1956 года в «Псковской правде» впервые
была опубликована подборка стихов Игоря Григорьева,
к тому времени окончившего филологическое отделение
Ленинградского университета. «Всерьёз думать о сти- хах, – писал поэт, – не без влияния отца [Николая Гри- горьевича]… стал с 1940 года. А с 1963-го – Поэзия
всецело завладела моим существом. Люблю её! И ни
на что не променял бы!» В том же году Григорьев был
принят в Союз писателей СССР. В 1967 году он пере- ехал в Псков, где вместе с прозаиками Львом Колесни- ковым и Юрием Курановым при поддержке секретаря
обкома КПСС Ивана Семёновича Густова создал и
возглавил Псковское отделение Союза писателей. При
жизни поэта было издано 22 книги лирики. Последние
из них – посвященные стихотворения «Кого люблю»
(1994), стихи о войне «Набат» (1995), избранные сти- хи «Боль» (1995).
Предчувствуя свой скорый уход, Игорь Николаевич
желал через горючие строки передать, оставить всем
друзьям, добрым людям, встретившимся на горестном
жизненном пути, чуткому читателю, потомку последнее
слово Поэта, заветную песню души – «сжигай слова,
чтоб сохранить мотив»… Книги он раздарил, разослал
по знакомым адресам в самые дальние уголки страны.
И ждал. Отклика, мнения, разговора… В который
раз, наверное, испытывая смутное извечное сомнение:
«Поэт ли я?».
В апреле 1995 года в 37-ю квартиру дома № 57 на
Рижском проспекте Пскова (где ныне установлена ме- мориальная доска) пришло письмо на имя Григорьева от
его тверского друга-писателя:
«Незабываемый Игорь Николаевич! Книгу “Боль”
прочитал за два дня по получении. И одолело меня
чувство: напишу ему целый трактат в порядке отзвука.
Времена столь тяжкие, что надо как молитву повторить:
“В том строю не признавал я многое, в этом строе от- вергаю всё”. Книга, насколько я понимаю, получилась
цельная, берущая за душу. Замечательное, глубокое
предисловие. Молодец Владислав Шошин! Уникальная
глубина твоего видения мира, русский дух – затронули
меня ещё лет двадцать назад, когда Н. Игнатьев принёс
твою книжечку… В глухие, тяжёлые годы ты сложился
как поэт. Многие стихотворения я воспринимаю как ре- бусы, налицо эзоповский язык, стиль. В наши дни вы- плёскивания и души, и требухи, господства наглого над- текста, крика (в том числе и в поэтическом творчестве),
как-то по-особому воспринимаешь твою лирику. Она с
глубоким подтекстом, у тебя не крик о боли, а глухие,
целомудренно скрываемые стенания. И это, я думаю,
усиливает впечатляемость.
Как поэт-профессионал, ты чётко знаешь, что –
твоё, а что – не твоё. В книжке избранного ты остался
верен себе, как жизненный художник…
Твой В. Крюков».
«Спасибо за “Боль”, дорогой Игорь Николаевич! –
писала из Новосибирска А. Е. Мелинова. – Поздравляю Вас с отличной книгой. Ваши стихи люблю.
Читала. Наслаждалась. Какое-то колдовство. Так всё
зримо, так искренне, так точно. Стихи ложатся на серд- це, стихи – полные любви к природе, к людям. Они
особенно дороги сейчас, когда люди озлоблены и не за- мечают ничего вокруг. Ни друзей, ни красоты природы.
А как Вы чувствуете ее, как говорите о ней! Какие точ- ные и неожиданные сравнения, эпитеты, интонации…
Еще порадовала меня Ваша книга тем, что, значит, Вам
работается, несмотря ни на что! И слава Богу!..»
Вера Фёдорова из Плюсского района, та самая, ко- торой во время войны немец обрубил руки с хлебом,
приготовленным для партизан (поэма «Вьюга»), та са- мая Вера Фёдорова, помогая которой поставить новый
дом под крышу, Игорь Григорьев отдал все деньги, что
у него были, до копеечки, сообщала: «Получила Ваш
сборник стихов – усладу для сердца… Спасибо еще
раз, дорогой ветеран, за великую победу – праздник со
слезами на глазах! Да хранит вас Господь!».
Из Петербурга пришло письмо от Р. К. Королевой:
«…С ответом-благодарностью за твой прекрасный
новогодний подарок – твои новые книги. Я должна
была бы сразу выразить свое удовольствие и высокую
оценку компонования стихов и похвалить их прекрас- ную языковую живость. Вслух-то я возопила сразу, и
тотчас обзвонила добрых друзей, которые в этом по- нимают, и передала книги Юлии. Мне даже совестно,
что ты сам отправил эту бандероль: будь уверен, что я
в высшей степени оценила этот жест по этикетной стороне и по дружескому расположению. В тем большей
степени я – негодяйка, не написавшая сразу! Но зато я
с физическим удовольствием прочла стихи, прониклась
этой живой энергией истинного, природного русского
языка и еще раз ощутила разницу между гладкопишущими русскоязычными и избранными носителями на-
стоящей поэзии русской речи. Не в обиду мужчинам
будь сказано, а поэтов-то нутряных сейчас совсем мало:
ты да… и не знаю, кого назвать… я ведь только по
публикациям знаю… Но всяких Кибировых да При- говых я не принимаю в расчёт, это мальчики-игруны.
А мужчины – остались в прошлом – и Рубцов, и Ор- лов, и Горбовский, и… смотри-ка сколько было дивных
мужиков!
Но зато женщины – сейчас на высоте. Конечно,
опять же я знаю только журнальные подборки, но ка- кой материал! (Это я хочу похвалиться, что не лыком
шита, имею слух!..) Но ведь это правда: женские стихи
поражают. Что-то, наверное, изменилось в равновесии
мира…».
Василий Цеханович, участник Великой Отечествен- ной войны, полковник, писатель и журналист был зна- ком с Григорьевым со студенческих лет. В газете «На
страже Родины» печатал его стихи и даже прозу. Об
этом писал: «Помнится, ты как-то принёс мне страниц
десяток необычного для тебя, нестихотворного текста.
Это было отменное, нестандартное, согретое искренним
чувством повествование…».
Новые поэтические сборники удивили друга:
«Не чудо ли, что в теперешнем своём положении ты
выпускаешь одну книжку за другой? Ой, как непросто
это в наше сумасшедшее время! И книжки выпуска- ешь, и пишешь, пишешь. Хотел бы уравняться с тобой
в работоспособности, да вот не получается. Жду с не- терпением “Плач по Красухе”, который разрастается,
по-видимому, из знакомого мне одноименного твоего
стихотворения. Что-то он вберёт в себя теперь?
Нетленный образ Красухи переходит из одной твоей
книжки в другую. Уничтоженная врагом деревня живёт
в твоей памяти и не может оставаться только в ней. Тебе
нельзя не закончить “Плач…”. Срок, отведённый для
работы – два месяца – маловат. Есть смысл продлить
его. Чтобы ничего не скомкать и не изнурить себя чрез- мерно…».
Ты взошла на холм,
Скорбна и грозовита.
Ты устала,
Босы ноженьки болят,
Ты – из камня,
Ты – из мёртвого гранита,
Ты – немая,
Но душа твоя – набат…
(«Красуха»)
О. Малышева, пережившая часть блокады в Ле- нинграде (в архиве музея ЛГУ хранится её рукопись
на основе блокадных дневников, выдержки из которых
опубликованы в книге «ЛГУ в годы Великой Отече- ственной войны), в большом доверительном письме бла- годарила Игоря Николаевича «за такую славную книгу,
трогающую за сердце!»:
 «Вы не только хорошо её написали, но и прекрасно
назвали “Боль”, что, к сожалению, отражает многое в
Вашей жизни и теперешнее Ваше состояние. И невоз- можно без боли и сострадания смотреть на Ваш портрет
с той же болью в глазах, но и с болью не только за себя,
но и за многое и за многих, т. е. с христианским состра- данием! Какое счастье, что мы доживаем до такого воз- раста, когда Бог даёт нам изведать это чувство!».
Писатель А. А. Романов, издавший в то время
книгу лирико-философской и публицистической прозы «Искры памяти» – воспоминания о Н. Рубцове,
С. Орлове, А. Твардовском, Я. Смелякове, Ф. Абрамове, В. Быкове, В. Белове и др., готовясь выслать её
другу, Игорю Григорьеву, поясняет: «Отдарюсь за твой
“Набат”. Он мною услышан! Он обжёг меня! Он за- ставил вновь тосковать смертной тоской о великих на- ших жертвах и продажности нынешних властей: “От- ступление”, “Набат”, «Непокорство», “С донесением”,
“Бабушка”, “Сон”, “Мать”, “Переход” (потрясающее
стихотворение!), “Засада” (!!!), “22 июня 1944 г.”,
“После войны” и все остальные стихи вместе с поэмой
“Русский урок” – замечательны и злободневны! Ми- лый Игорь Николаевич, я по-братски обнимаю тебя за
эти стихи, за твой “Набат”! От всей души».
Из г. Шуя Ивановской области пришло письмо от
З. Н. Морозкиной и Е. А. Александровой:
«Зина читала мне стихи, посвященные плюсским
разведчикам…. Мы и плакали, и смеялись порой.
А поэма “201-я верста” нас окончательно “добила”: она
и прекрасна, и страшна. Такие хотя бы строчки:
Горе не понявшим нас:
В грозный для Отчизны час,
В час беды, из века в век,
Был он,
Есть он,
Будет он –
Непреклонно раскалён
Смирный русский человек.
Или:
А он глядит. А глаза у него –
Не видал ничего синей…
(Это об умершем Алёше.) Это просто потрясающе…».
В июне 1995 года откликнулся давний товарищ поэта, автор поэмы об Игоре Григорьеве «Капитан Игорь»,
Алексей Полишкаров, поэт, прозаик, переводчик:
 «Здравствуй, витязь нынешних дней земли Псков- ской!.. Получил от тебя письмо и бандероль с тремя
твоими книгами: “Контрразведка”, “Набат”, “Боль”.
Я бы всё твоё творчество и жизнь назвал – “Боль” за
Отечество, за землю Русскую. Друже мой, твои сло- ва твержу и повторяю: “В том строю не признавал я
многое…”... Очень мне нравится твоё стихотворение
в сборнике “Боль” – это “Россия”, а как хорошо и
трогательно: “И все тихохонько качаются, Роняя долу
жёлтый хруст…”… Я хочу ещё очень о тебе написать
не очерк, а поэму, как я тебя люблю и каков ты есть,
хочется тебе при жизни её прочитать и издать…».
Владислав Шошин, доктор филологических наук,
автор нескольких статей-предисловий к сборникам сти- хов Игоря Григорьева сетовал: «…получил твою бан- дероль… вижу, что восстанавливаются доныне сокры- тые скрижали истории. Мне, к сожалению, не удалось
сказать к 50-летию победы о поэтах ленинградской
блокады, книга о них так и лежит у меня в рукописи – никому не нужна, но продолжаю идти вперёд. “Чтобы
петь на неистовом свете, разумея: бессменна страда.
Только б русскую душу на ветер Не пустить – ни про
что – в никуда!” Так говорит Игорь Григорьев – и я
его слышу. Как бы я хотел откликнуться в печати на
твои книги, как прежде, но и с теми, что ты присылал
в марте, ничего не вышло. В “Звезде” сказали, что у
нас с ними разные “эстетические системы” (впрочем,
это так и есть!), в “Неве” – что откликаются только
на “явления”, но мы с тобой для них, конечно, не явления…».
Каждому явлению необходимо своё время. Своё.
Начало 1990-х, когда невидимое зло вполне зримо разрушало великое государство, пытаясь уничтожить «смиренно русского человека», его «раскалённый» дух, было
временем нестерпимой боли для русского Поэта, кото- рый признавался: «Я живу больно, грустно и горест- но: мучаюсь бедами нашей горестной родины – Рос- сии…». Игорь Григорьев был пронзительно русским в
тот час, когда русскость поднималась на смех, над нею
издевались, её втаптывали в грязь. А голос Григорьева
мощно возносился над этим бесовским шабашем:
Я родине моей не изменял.
Безрадостной полынью переполнясь,
Я убивался с ней в глухую полночь,
Но родине во тьме не изменял.
Её беда (не наша ли вина?),
Что верящих в молчанье грозно ввергнув,
Поверила она в лишённых веры.
Её беда – не наша ли вина?
 Я к родине своей не холодею,
Хоть крохобор мне тычет: «Дуролом!..»
Пусть обнесён и хлебом и вином –
От знобкости её не холодею.
Её ли суть (не дело ль наших рук),
Что сыновьям на ласку поскупилась?
Уж больно много гостя поскопилось.
Её напасть – не дело ль наших рук?
Я, родина, тебе не надоем
Ни шумом, ни докучною любовью.
Не знай меня, свети пока любому.
Я подожду. Тебе не надоем.
(«Перед Россией»)
Понадобилось почти двадцать лет, чтобы в возрождающейся России поэзия Игоря Григорьева, опередив-
шая своё время, открылась читателю как «явление» по- трясающей эмоциональной силы, чистейшей искренно- сти чувств, истового русского слова, осиянного Божьим
духом. Такое слово погасить невозможно!
Выступая в ноябре 2014 года в Санкт-Петербурге,
в Институте русской литературы (Пушкинский Дом)
РАН на Первых Григорьевских чтениях «Слово. От- ечество. Вера», где прозвучало около двадцати высту- плений и докладов, доктор филологических наук, лите- ратуровед, критик Г.Н. Ионин воскликнул: «В истории
русской поэзии ХХ века Игорь Григорьев – явление
уникальное. Он, быть может, единственный, кто в по- единке с конъюнктурой и идеологическими стереотипа- ми недавних лет, никогда не перестраивал своей лиры.
Он стойко и убежденно оставался верен себе!».
Доктор филологических наук, профессор, писатель
А.Н. Андреев также высказал твёрдое убеждение,
что «творчество Игоря Григорьева – новое слово в
литературе – совершенно не лишнее звено в цепи, с
помощью которой куется целостность, сплав русской
культуры. Боль Игоря Григорьева, весьма умное,
диалектическое чувство, сегодня как нельзя кстати.
Дело в том, что вечные ценности могут утверждаться
только через боль, иначе никак. Не стоит удивлять- ся, что поэзия Григорьева, сложный художественный
текст, сегодня только-только начинает открываться
читателю… Стилистический и культурный код поэзии
Григорьева следует искать в уникальном сплаве двух
главенствующих и противоборствующих традиций,
которые определяют развитие не только русской, но
и мировой поэзии вообще. К сожалению (в котором
присутствует изрядная толика боли), надо признаться, что русские пока не научились должным образом
оберегать свое культурное наследие… Иметь поэта
такого класса и калибра – просто честь для любой литературы мира».
…Стокровьем закат пересиля,
Победу над ночью зажгла.
Россия, Россия, Россия,
А если бы кровь изошла?
А если б развёрстая бездна
Пронзила заволжский песок?
Тебе-то, вещунья, известно,
Как в Даль твою впился б Восток.
А вдруг бы себя не хватило?
А вдруг бы да сдали крыла? –
Ведь экая смертная сила
Твою непреклонность рвала!
Всю ночь от потёмок до света,
До самого Солнца-светла,
Ужель не боялась ответа,
Себя сожигая дотла?
Ужели надеялась выжить?
Воскреснуть в назначенный срок?
– Бери неотложней и выше:
Дать нелюди Русский Урок!
(«Русский урок»)