Млечный сон глава 2

       Глава 2
      Почему я


Дожди, как это ни было невероятно, отступили. Сияло солнце с четырёх утра до самых первых темнот, наступивших после белых ночей. В такие летние дни прекрасно заниматься любовью день ото дня, к чему и располагала жена Егора – яркая блондинка с вьющимися локонами падающих на плечи волос. Только Егор один знал, что она – крашеная и с искусственной завивкой, настолько у неё это выглядело естественно. Одна из первых любовниц ему не могла поверить, что такое возможно, а он начал массово изменять жене, не мог остановиться: женщины раскрывались перед ним, одинокие, они хотели отбить его у жены, и верили в него, а его уже не интересовало ничто, кроме работы. А они были доверчивы и счастливы, ему даже казалось, что кого-то из них он любил, но семью он бы никогда не бросил.

В четыре утра он уже был на заводе, как и планировалось. Накануне они сидели ввечеру с финнами в ресторане, выпили, как водится, за знакомство. Финики-специалисты быстро поплыли, чувствовали себя неуютно, а он вёл себя на правах хозяина. “Наливайте, фрэнды, don*t worry, be happy “, из них по-английски говорил только один, но вскоре они нашли общий язык, и, несмотря на незнание языков, Егор вскоре знал всё об их семьях, детях, домах, лодках (boat – катерах). Вернувшись домой, он ещё полтора часа жене рассказывал о классном вечере на инглише, по инерции. Несчастная не знала языков.

То, что они начали спозаранку, он запомнил на всю жизнь. Радушное солнце поднималось над горизонтом, но день не обещал быть жарким. Русская бригада спустилась в трюм баржи, в насосное отделение, и старший группы сухо распорядился:
- Расчехляй! –
Ответственный за багаж рванул молнию внушительной сумки и извлёк первую бутылку. Серьёзная работа всегда означает праздник, а праздник надобно отмечать, мужики это делают с самого начала.
 К барже ласково притёрлись два буксира и… потянули. На диво для начала девяностых у всех были новые американские рации, и, как оказалось, на связи был и директор завода в своём кабинете.
Никто не предполагал, какой кипеж начнётся на акватории через несколько часов.
Из вводных: финскую баржу повели на операцию, которую собрались делать второй раз в мире за всю историю – первую сделали в Австралии, и заказали все доступные прогнозы погоды.
И сразу же прокололись: шведский и советский обещали штиль, только финский угадал шквальный ветер. Кто ж поверит убогим чухонцам – с этого момента Егор остался наедине с погодой, ответственной операцией, с людьми в барже, где русская бригада начала отчаянно бухать. Баржу нужно было балластировать, заглублять, а волны в заливе достигли полутора метров. Когда на гребнях волн появляются белые барашки – это грозит неминуемой бедой.

Величественно зарождались пенистые гребни и катились прямо на Егора привольными рядами. Палуба под ним уходила под воду, гребни разбивались о борт баржи, и волны перекатывались на палубу жадными приступами, но, словно по мелководью, прозрачными широкими языками. Солнце щедро проливало свет на судьбы привязанных в этот день к этой ржавой посудине. Превращавшейся в подлодку.
Если взглянуть на это дело поверх очков, то оказывалось, что сменить позицию абсолютно некуда. 
О чём он думал сквозь свист штормового ветра в ушах, чувствовал ли страх перед возможным крушением, который дорвался беспощадно и до директорского кресла, изжогу от предстоящих усилий, безвозвратных недель подготовки?
Сейчас всё вполне походило на настоящую опасность, кто-то в таком разе вспоминает оставленных дома детей, кто-то – ожидающую его непрестанно мать.
Нет… Он отдался на волю самого верного инструмента, искупающего все заправские недостатки человеческой натуры. В нём проснулся неудержимый азарт, словно негасимая страсть по вечно недоступной весне. По вожделенной свободе от страха, холода и лишений.

«Не престолов мы ищем, не цепи златой на ристалище этом…»


Через пару часов Егор стоял на палубе в кроссовках, когда волна захлёстывала его по щиколотку, предусмотрительные финны оказались в резиновых сапогах по колено. Они продемонстрировали нордическое молчание и без проволочек убрались в трюм.
Один русский высунул голову из люка и обозрел окрестности:
- Мать моя – женщина!!! -  он провалился обратно, смекнув, что, очевидно, перебрал лишнего.

Вода была 14 градусов по Цельсию, а Егор не обращал на это внимания, совещаясь по рации с трюмом. Когда подвели баржу к буровой платформе, по платформе побежали навстречу заказчики – норвеги. Они перекрикивали силу ветра: Edgy, why?!!! (Егора они называли Edgy). Они кричали о том, что ни один телефон и ни одна рация им не отвечает, не исключая директора завода.
I don*t know!!! – кричал Егор, и по-русски, ещё громче:
- Е…ые трусы!!!
На платформе была пара рабочих, они всё слышали.

«Мы же все – ездовые собаки, куда нам без погонщика?!»

Его ноги окоченели, когда капитан завода с берега затребовал по рации:
 - Кто руководит операцией?! Егор, ответь! Кто даёт отмашку на лебёдки?!

Егор помедлил минуту, наблюдая, как уносит в сторону доселе удерживающий их буксир, его мощи не хватило против ураганной силы ветра.

Всё…
 - До берега - тридцать метров, я, наверное, доплыву, но у меня в трюме пять человек – они не выберутся, не успеют. –
К слову сказать, вся жизнь не пронеслась у него перед глазами – это значит, что не всё ещё растрачено-потеряно.

Егор поднёс рацию к щеке:


 Я (пауза) руковожу операцией!

- Всё, Егор, команду понял! Троса завели, я врубаю лебёдки…

Тут и поднялся невероятный скрежет: первый раз в жизни Егор видел, как ломает мачты, как мачта рушится на шею человека, как тридцатисантиметровую сталь закручивает в рулон – баржа пошла внутрь платформы наперекос, круша конструкции и свои, и платформы.
Сияло солнце, как чёртов свидетель этого погрома, пронеслись часы как минуты, и вскоре Егор стоял на сухой палубе, и появилась группа из руководства завода в белых касках – он отошёл на край палубы, крича в рацию: бригада в трюме перепилась и начала путать номера цистерн. Пошёл крен на правый борт, и всё увеличивался, это становилось неуютным. Группа в белых касках перепугалась, и – как бакланы в своих широкополых на брюхах пиджаках – упорхнула на берег.

Операция длилась до часу ночи, Егор орал по рации, когда это уже не было нужно. Отдавал приказы так, что сварщики – вблизи - шарахались, а дальние – оглядывались. Время было ближе к середине девяностых, и завод обесточивался на ночь по причине экономии. А в час ночи в полной тьме Егор выпил со своей трюмной командой в трюме баржи.
Гранёные стаканы держали пятернёй за края: когда чокаешься – звона нет, и никто не заикнулся о том, что все пережили в этот день близость смерти, если не сказать – неизбежность.

А наутро все были снова на работе в восемь утра, у Егора даже насморка не было – весь день ноги в весенней воде.


Главный заказчик норвег Кристер этим утром зашёл к Егору в офис, если так можно назвать комнату четыре квадратных метра с одним столом и рацией на нём, и достал боттл дорогого вискаря:

- Настоящая мужская работа…

Вздохнул и сразу вышел.

Егор вышел на дорожку перед офисным домиком: впереди под ногами суетились муравьи – переступил, чтобы не раздавить. Трудяги…

Руководство не сочло своё поведение позорным, а благодарить оно было в состоянии только себе подобных.
Егора обошли заговором молчания, и он узнал, что такое унизительный минимум, его премировали какими-то грошами.
Директор вскорости получил за эту операцию орден «Знак почёта», всё руководство – жирные премии. Не повезло только замдиректора по кадрам, который ничего, кроме своего кабинета, не видел. Он вскоре погиб на своей даче: отчаянно пропивая премию, он подавился сосиской, пытаясь её заглотить целиком.