Заполярье

Иультин

Это путешествие 1968 года познакомило меня с Чукоткой. Перелет на ТУ-104 до Хабаровска, затем на ИЛ-18 до Анадыря, столицы Чукотки. Столица эта произвела на меня тягостное впечатление своей непролазной рукотворной грязью — фактически все вокруг — сплошная свалка. На летнем солнце вонизм стоит невозможный. К сожалению, замусоривание окружающей природы всегда сопровождает северные  производства. И дело здесь не только в безалаберности и халатности населения, хотя это  тоже есть,  но и объективным (пока) причинам – вывозить мусор некуда. По крайней мере, так было тогда. Правда, в конце этого тоннеля забрезжил рассвет: не так давно, например, Норильский ГМК – гигант цветной металлургии – начал  вывозить свои отходы на материк (по крайней мере, металлические крупно габаритные, а их там десятки тысяч тонн) на судах, движущихся по Северному Морскому пути. Это пример хороший,  но не для всего Севера это сегодня приемлемо, по крайней мере, не для Анадыря. Тем не менее, можно ожидать, что по мере освоения  северных земель и развития инфраструктуры экологические вопросы и здесь будут решаться.

На малом самолете стареньком труженике ИЛ-12 двумя рейсами нас забросили в конечную точку путешествия — поселок горняков Иультин. Это всего в 90 километрах от Северного Ледовитого океана. Первое впечатление — от грунтового аэродрома. Я такое видел впервые. Аэродром был сооружен, по — видимому, в военные годы, вероятно, американцами, осуществлявшими поставки в СССР продовольствия и вооружений, в том числе – самолетов. По ровной грунтовой площадке были уложены перфорированные металлические полосы, на которые и предстояло приземлиться самолету. 

Иультин — поселок очень аккуратный, весь из новеньких щитовых домиков, на каждом из которых висел какой-нибудь советский лозунг. Охват — 100% - ный. В этом поселке был развернут горно-обогатительный комбинат (ГОК). Сам поселок расположен в долине, а вокруг — сопки, на некоторых из которых лежит не тающий снег. Здесь добывали и обогащали для Новосибирского оловянного комбината касситеритовую руду, содержащую в качестве примеси к олову большое количество вольфрама. Товарный концентрат на автомобилях доставляли к побережью Охотского моря в порт Эгвекинот по очень хорошей для тех мест автотрассе — не асфальт, конечно, но очень хорошая грунтовка, проложенная по скальному грунту, а потому — очень крепкая и устойчивая к воздействию транспорта и природных катаклизмов. Уже в постсоветские годы я случайно оказался свидетелем переговоров директора оловокомбината с коммерсантом из Израиля о стратегии удушения этого ГОКа с целью его захвата. Неясно – зачем,  ведь  и так оловянный комбинат был в то время единственным в стране производителем олова и оловянных припоев, то есть естественным монополистом.  Судьба Иультинского ГОКа на сегодня печальна – предприятие закрыто, поселок ликвидирован.

Характер работы в Иультине также был иной, нежели в Салемале и Новом Порту. Там мы ставили двухэтажные двух подъездные брусчатые домики, то есть плотничали, а здесь нам предстояло поставить цельнолитые бетонные склады для ГОКовской взрывчатки и караульное помещение. Помимо этого, мы взялись еще нарастить пару этажей у административного здания — тоже цельнолитым бетоном.

Алгоритм работы был, конечно же, иной, нежели в Салемале и Новом Порту. Прежде всего, предстояло выкопать траншеи под фундамент. И эта работа здесь была неизмеримо более тяжелой. Если в Салемале и Новом Порту мы имели дело с вмороженной в лед глиной, то здесь грунт – это вмороженные в глину камешки: прямо-таки, бетон какой-то. Так что копать траншеи под фундамент - занятие на большого любителя. Далее эти траншеи требовалось заполнить бутобетоном, то есть смесью булыжников с цементным раствором. Ну, это уже легче: нас оснастили бетономешалкой и регулярно подвозили булыжники, благо их потребовалось не так много – несколько сотен кубометров. Одновременно велось изготовление и установка опалубки: изготовление щитов из досок, установка этих щитов в траншеи и установка между щитами распорок. Ну, это уже совсем легко, и весело. Наконец, изготовленный слой опалубки заливали бетоном и передвигали опалубку вверх – и так до самого верха. Понятно, что физически это бывало тяжеловато, и при каждой оказии (простое), а уж в редкие выходные – непременно, мы выбирались в тундру.

Чукотская тундра — совсем иная, здесь нет болот, мох растет прямо поверх камней, и вокруг сопки, сопки. А краски тундры здесь еще более яркие, чем на Обском севере. И запахи острее, вероятно, оттого, что здесь больше кустарников. Цветение тундры здесь такое же продолжительное, как и тундры Обской, 2 месяца непрерывного цветения, и цветы забираются почти до самых верхушек сопок, на которых так и не растаял снег. Но вот что удивительно, здесь мне довелось найти цветок, который я никак по-другому идентифицировать не могу, кроме как эдельвейс — маленький, беленький, нежный и очень благородный.  И что поражает, так это изобилие в тундре морошки – этой полярной хранительницы витаминов. Морошки здесь, среди камней и камешков ничуть не меньше, чем в Обском заполярье.

Еще одна достопримечательность Чукотской тундры — вода, которая пронизывает  насквозь все сопки, вода чистейшая и вкуснейшая, журчащая и игривая. И вся эта вода вливается в красивейшую реку Амгуэму, очень короткую и очень полноводную,   устремленную в Северный ледовитый океан.

Кстати, здесь мы оказались свидетелями Чукотского катаклизма — грозового ливня, результатом которого было локальное наводнение. Водная масса пролилась с неба,  собралась вся в мелких долинках между сопок и ринулась в Амгуэму уже полноводными потоками. Вся долина, где мы вели строительство, была затоплена, и даже один заложенный нами фундамент был поврежден (но исправлен впоследствии, конечно).

Гуляя по тундре, мы наткнулись на следы заброшенного сталинского лагеря. Местные жители рассказали нам, что в этом лагере было восстание, и заключенные (ЗЭКи) освободились и направились к крайней восточной точке СССР для того, чтобы уйти на Аляску, в Соединенные Штаты. Но не тут-то было. Была вызвана авиация, которая их бомбила и расстреливала из пулеметов. Никто не ушел.

Работы оказалось очень много, и мы не успевали к сроку, поэтому последние 3 суток работали непрерывно. И вот на исходе третьих суток мой друг Виталик Лисица получил серьезную травму: устанавливая очередную скрутку на опалубке он сам себе перерезал острым краем проволоки вену. Крови было — море, но все обошлось, к счастью. После этой штурмовщины мы отсыпались почти сутки, и все равно на самолет грузились вялые и полусонные. Из Хабаровска я улетел сам по себе в порт Ванино, где меня ожидал мой 4-месячный сынуля. А друганы мои Виталик Лисица и Витек Репников добрались до Новосибирска, где в такси по дороге из аэропорта Толмачево в Академгородок проиграли мошенникам в карты все наличные деньги. Теория вероятности подвела: Витек подглядел карты у Виталика – оказалось, что у них обоих вторая по важности комбинация – невероятно. А у «партнера» оказалась все-таки наиважнейшая комбинация -  и «финита ля комедиа». Хорошо еще, что Иультинский ГОК оказался не в состоянии выплатить нам  наличными весь заработок, и у них в такси просто кончилась наличность. А то вообще все проиграли бы. Несколько минут шока – и друганы мои остались в такси наедине со своими эмоциями.

Я заработал тогда 1500 рублей, но главное – получил  навыки бетонных работ, могу теперь строить цельнолитые здания от фундамента до крыши (не производственные, конечно, а сугубо бытовые).

Апатиты

В 1988 году после очень удачных докладов на Международной конференции по химии экстракции я был приглашен в Институт химии Кольского филиала Академии наук (ИХТРЭМС, город Апатиты). В то время там была очень сильная группа по экстракционному оборудованию, и я надеялся на базе их опытного цеха провести испытания моей вольфрамовой технологии, «голова» которой находилась в Ленинградском опытном заводе ВАМИ, а заключительную часть я намеревался апробировать в крупном масштабе здесь.

Прибыл я в Апатиты в конце сентября. Прибыл — и был поражен и очарован красотой этого заполярного города. Маленький, уютненький, весь в зелени, уже пожелтевшей. И огромное количество рябиновых деревьев, и грозди рябины пламенеют вдоль улиц. Даже не  верится, что это Заполярье. Правда, на следующий день эти сомнения развеялись: выпал первый снежок, но от этого город стал еще краше: среди белоснежных веток деревьев повсюду пламенели алые грозди рябиновых ягод. Вообще, климат Кольского полуострова гораздо мягче, чем климат материкового Заполярья. Это благодаря влиянию Гольфстрима, теплого течения, которое сейчас, по мнению науки, постепенно остывает. И еще. Я сделал следующее наблюдение: некоторые города имеют специфический запах. Ташкент, например, пахнет пловом и шашлыком – эти угощенья готовят на каждом перекрестке. Так вот, Апатиты, по моему, пахнут треской и сельдью – этот аромат идет от всех  кафешек.

Сам институт произвел на меня впечатление — с одной стороны, это академический институт, а с другой — они очень плодотворно работали в области химической технологии и, в частности, химического машиностроения. Их изделия я позже наблюдал в эксплуатации на предприятиях Среднего машиностроения (короче, у атомщиков). Коллектив, с которым я установил связи, оказался очень дружным, талантливым и веселым. Лабораторией руководил уехавший ныне в США Склокин Леонид Иринеевич. Человек, безусловно, неординарный. Достаточно сказать, что он  мог одновременно писать правой и левой рукой, да так, что написанные тексты оказывались полностью идентичными, мы проверяли это с помощью полупрозрачной бумаги. Я очень подружился здесь с руководителем группы автоматики Сашей Соловьевым. Мы с ним подготовили и провели впоследствии все запланированные мною работы.

Немного подробнее о «богатствах» Кольского полуострова и района  города Апатиты. Здесь расположено крупнейшее в мире месторождение апатитовых и нефелиновых руд. Основные минералы этих руд питают предприятия страны (и не только нашей) по производству фосфорных и калийных удобрений (одна из статей отечественного экспорта), а также  предприятия по производству глинозема. Но что еще более важно – эти руды содержат в качестве примесей минералы редкоземельных металлов (лантанидов), а также ценнейших металлов тантала и ниобия. А это все – важнейшие составляющие современных материалов для электроники (экраны телевизоров, светодиодов, экраны всевозможных гаджетов), а также конструкционных материалов для атомной энергетики и космоса. И большой вклад в создание соответствующих производств принадлежит принимавшему меня институту. С Сашей Соловьевым я побывал на закрытом заводе в г. Силламяэ (Эстония), где по технологии ИХТРЭМСа и на изготовленном в ИХТРЭМСе оборудовании производили получение и очистку всех 14 лантанидов, а также разделение и очистку ниобия и тантала (сложнейшая задача технологии этих металлов). Оказывается, были и такие институты в Академии наук СССР.

Саша провел меня по местным достопримечательностям. Во-первых, мы посетили сам комбинат «Апатит», точнее его рудник, вход в который находился на самом верху плоскогорья Расвумчорр, о котором поется в одной из песен Юрия Визбора. Это место примечательно само по себе. Возвышается это плоскогорье всего на какую-то тысячу метров, но здесь уже совсем другой климат: если внизу было около нуля градусов, то здесь — минус 30 и с очень сильным ветром. Посередине этой природной площадки находится рукотворная уже котловина глубиной около 800 метров, диаметром, думаю, не менее километра, по краям которой вьется спиральная автомобильная дорога. Мне показали оригинальное устройство для измельчения породы. Руду, добытую в верхних горизонтах, самосвалы сваливают в огромное отверстие, идущее до самого дна, и руда от удара о землю измельчается сама.

Узнав о моем пристрастии к рыбной ловле, Саша устроил мне также и рыбалку в Белом море, попросив своего приятеля взять с собою на выходные дни. Рыбалка оказалась захватывающей. Прежде всего, на меня произвели впечатление фонтаны, выбрасываемые китами у входа в залив. Дальше они не проходят обычно, карауля селедку у горловины залива. Ну а ловля селедки — совершенно необычна. На конец лески длиною 25-30 метров привязывают грузило и навязывают штук десять поводков с блестящими крючками. Насадки — никакой. Опускают грузило, и считают удары рыбы: два, пять, семь — довольно, вытаскивают сразу гроздь селедок. Беломорская сельдь не крупная, но очень красивая: розоватая, с темной спинкой.

В последний мой приезд, накануне больших испытаний технологии, когда я томительно ждал груз (бочки с вольфраматным раствором) из Ленинграда, Саша предлагал мне в выходные дни сходить на ловлю семги. Ход семги в тот год был на удивление обильным, и приключение могло бы запомниться на всю жизнь. Правда, сам поход должен был быть трудным: предстояло пройти пешком около 40 километров до места браконьерничания. Но я настолько нервничал в своем ожидании груза из Ленинграда, и находился в таком волнении перед предстоящими испытаниями технологии, что не смог позволить себе такой роскоши: а вдруг со мной на этой рыбалке что-нибудь случится, и я провалю испытания. А зря: больше мне уже никогда не доводилось побывать на Кольском полуострове. Особенно досадно это вспоминать, потому что эти злосчастные бочки с раствором пришли лишь спустя неделю. Вывод: жить нужно сегодняшним днем, а не планами на завтра.

Норильск

С этим городом на 69-ой  параллели и самым крупным заполярным городом в мире,  связаны лучшие воспоминания моей молодости. Конец 70-х, мне уже за 30, работал над диссертацией, в Норильске бывал  раз в 2-3 месяца, хотя до этого времени я даже не знал о его существовании – настолько он был засекречен. Дело в том, что тема моей диссертационной работы была связана с нейтронно-активационным анализом различных материалов на содержание металлов платиновой группы. А Норильск и «поместили» на месторождении медно-никелевых руд с самыми большими в мире запасами сопутствующих платиновых металлов и построили гигант Заполярья – Норильский горно-металлургический комбинат. Сопутствующие платиновые металлы и извлекали попутно с основными металлами – медью и никелем, но поскольку их суммарная извлекаемая стоимость была сопоставима со стоимостью основной продукции, очень большое значение имел контроль поведения платиновых металлов на всех переделах технологического процесса.  И для надежного контроля за их содержанием в Норильске был специально построен исследовательский ядерный реактор – основа наиболее чувствительного в то время нейтронно-активационного анализа. Так что моя диссертационная работа оказывалась более чем в русле политики руководства комбината. Таким образом, я оказался связанным с этой жемчужиной Севера – заполярным Норильском.

Этот город я полюбил с первой же поездки в 1975 году. Норильск, по крайней мере, старая его часть, напоминал мне полюбившийся на всю жизнь Ленинград. И это не удивительно – ведь проектировали его и строили ленинградцы, которых в 30-40 годах нагнали сюда огромное количество. Об интеллектуальном уровне специалистов, «сидевших» в Норильске, свидетельствует такой пример. В 1943 году, накануне Курской битвы, Норильск, дававший стране никель для броневой стали, остался вообще без дизельного топлива – всю ушло на битву. Его всегда не хватало, а тут еще немецкие подлодки оседлали транспортные  пути по Северному Ледовитому океану. А Норильск со своим никелем был крайне нужен стране, ведь никель – это важнейший компонент танковой брони. Так вот, эти самые норильские «зэки» умудрились за несколько недель спроектировать, изготовить и запустить установку для получения дизельного топлива прямо в Норильске, благо  и нефть, и уголь, и газ есть в этой жемчужине Заполярья. Я сам химик, я много работал с проектно-конструкторскими институтами и могу утверждать, что подобная работа потребовала бы не меньше года. А здесь: две-три недели – и проблема для всего этого промышленного конгломерата оказалась решенной. Уму непостижимо. И в голове не укладывается, что таких людей везли сюда зачастую даже без теплой одежды. А зачем? Ну, день - другой этот полураздетый ЗЭК протянет, а там и другого привезут. Как-то во время одной из командировок мне довелось, будучи в гостях у моего хорошего товарища - норильчанина Виталия Яценко поприсутствовать на «мальчишнике» старожилов Норильска (кажется, это были майские праздники). А старожилы эти были крупного калибра: руководители отдельных подразделений комбината, в частности, был даже бывший главный  юрист комбината. И я с ужасом слушал рассказы подвыпивших старичков о беспределе в этом уголке ГУЛАГа: побои, карцеры, настоящие гладиаторские бои между «политическими» (то есть «врагами народа», в официальной юридической терминологии тех лет – «социально далекими») и уголовниками (то есть «социально близкими» для режима). Совершенно невозможно было поверить в это мне, ставшему взрослым уже в годы  хрущевской «оттепели». Но – старые норильчане не любят ругать те годы репрессий, говорят об этом только между собой, и в разговорах этих осуждение не «сталинского режима», как сейчас принято говорить, а совершенно конкретных людей. Люди эти, по мнению старожилов, просто «оборзели» от полученной ими власти над заключенными и безнаказанности. 

Кстати, о природных богатствах жемчужины Заполярья. Мне довелось как-то лететь в Норильск из Красноярска (из Новосибирска тогда рейсов не было) на ИЛ-18 в ясный солнечный день Хорошо было видно, как «зеленое море тайги» резко сменяется «белым безмолвием» тундры.  И вдруг – оазис с настоящим лесом вокруг озера Лама, не чахоточным карликовым лесом, а настоящим. Здесь, в этой котловине, защищенной от северных ветров горами, и расположен Норильск. Конечно, основное богатство Норильска – медно-никелевая руда с примесью платиновых металлов. Сегодня почти все платиновые металлы в мире – из Норильска. Но здесь также крупнейшее нефтегазовое месторождение в Месаяхе, здесь же месторождение угля (местного масштаба), здесь же месторождение известняка – а это – цемент и прочие стройматериалы. И здесь проходит вековая миграционная тропа оленей к океану – по весне здесь собираются сотни тысяч оленей, и для обеспечения их миграции на всех мешающих трубопроводах делаются П-образные ворота-проходы.

Климат здесь, на Таймыре вообще – сверх суровый. Зимой 40 градусов – это норма, да еще всегда вместе со свеженьким ветерком – это тоже норма. Норильчане шутят – ветер дует сразу со всех сторон. Нигде на Севере такого больше нет. Несколько раз мне довелось испробовать норильской суровости. Однажды при 30 градусах разразилась «черная пурга». Дорогу к реактору замело напрочь (а это 2 км чуть в горы мы обычно преодолевали на геологической «вахтовке», базирующейся на ГАЗ-66). В таких случаях смена реактора обычно не возвращается домой, а ночует в специально оборудованном отсеке. А я по неопытности (чужак, все-таки) решил пройти эти 2 км от никелевого завода (конечная остановка городского автобуса)пешком. Так вот, меня с моим портфелем порывом ветра буквально сдуло с дороги, хотя я всегда был плотненьким. Пришлось метров двести ползти на карачках. Но до места я все же добрался, а там горячий чай! – и жизнь снова прекрасна! А вот другой парадокс норильской погоды. Конец марта, температура «за бортом в тени» минус 20 градусов, а солнце печет – и  вся смена реактора после возвращения на упомянутой «вахтовке» с обеда бросилась играть во дворе в волейбол – в одних рубашках! Но не это меня поразило больше всего. Солнце щедро прогрело стены здания реактора, и погреться в его лучах на кирпичную кладку выползли мухи! «За бортом в тени» минус 20, а они уже проснулись.  Жизнь торопится взять свое!  А вот в Талнахской котловине редко бывает ниже 20 градусов, и почти не бывает ветров. Поэтому здесь среди почти нормальных сосен и берез построено большое количество баз отдыха, профилакториев, и даже современная горнолыжная трасса с подъемником (действует с начала марта). Так что по весне есть где отдохнуть трудящемуся. Кстати, забота о людях со стороны городских властей ощущается повсеместно – и транспорт ходит по жесткому расписанию (интервал 5-6 минут, не более – иначе люди на остановках могут замерзнуть), и в любом подъезде можно отогреться. Короче говоря, суровость Севера дисциплинирует управленцев. Снега за зиму вывозят несколько миллионов тонн, для этого на комбинате существует специальный цех борьбы со снегом. А вот лето здесь тоже необычное – почти два месяца солнце не уходит с неба, и температура круглые сутки достигает почти 30 градусов (вот почему перелетные птицы стремятся сюда для продолжения рода – много солнца!). И рыбалка зимняя благодаря Северному морскому пути здесь стала популярной. Дело в том, что прибывающие в Дудинку транспорты, ведомые атомными ледоколами, в марте так разбивают двухметровый лед на Енисее, что добыча корюшки из образовавшихся «окон» становится легкой и удачливой.

Интересна история Норильска. Само существование Норильска связано с именем одного из лидеров белого движения – А. В. Колчака. Он был не только военачальником, но также и видным и энергичным ученым – географом, известным всему миру исследователем российского Севера. В бытность свою Верховным Правителем Сибири он направил сюда экспедицию под руководством талантливого геолога Николая Урванцева. И вот этот Урванцев, уже после падения Колчака, в советскую уже бытность, открыл богатейшее месторождение медно-никелевых руд на ручье Медвежьем. В результате вырос город Норильск, созданный руками заключенных, их слезами, потом и кровью. Город крепко засекреченный, о его существовании я узнал только в начале 70-х. И засекречен он был не только потому, что производились стратегические количества цветных и платиновых металлов, но и для того, чтобы никто не узнал правды об этом островке ГУЛАГа. Кстати, этот Урванцев, будучи уже пожилым человеком, дал Норильску и вторую жизнь в буквальном смысле. Дело в том, что к началу 70-х открытые ранее месторождения были выработаны, и речь шла уже о закрытии и эвакуации многотысячного города. Упорный поиск новых месторождений не давал результатов. Так вот, старичок Урванцев приехал, погулял  у Талнахских гор в окрестностях озера Лама и прямо на берегу, без всякого бурения нашел большой кусок руды и после этой находки он указал на новый перспективный район для бурения поисковых скважин. Так выглядит легенда об открытии более крупного, чем прежде, Талнахского месторождения медно-никелевых руд и сопутствующих платиновых металлов. И получил Норильск второе рождение, и разросся, став одним из крупнейших в мире заполярных городов с крупнейшим в мире медно-никелевым производством и источником более половины мирового количества платиновых металлов. Вот такие были в России когда-то инженеры. И историю Норильска, и имя Николая Урванцева знают, помнят и чтут многие норильчане.

И еще. Норильский ГМК всегда был сказочно богат, и в годы «оттепели» ему «дозволено» было закупать ширпотреб «для своих». Поэтому в Норильске почти в каждом доме были японские магнитофоны, проигрыватели, усилители, фото- и киноаппараты. И я, бывая в гостях у своих друзей, имел возможность слушать музыку в записях на совершеннейшей технике, хоть с пленок, хоть с оригинальных пластинок, цена каждой из которых была сравнима с моей месячной зарплатой. Да, жизнь здесь была трудная, но и заработки здесь были достойные и только. Прямо-таки, заграница, да и только. Здешние фотохудожники Чин Мо Цай, Георгий Волков и Юрий Ищенко, с которыми мне довелось познакомиться, были хорошо известны советским и зарубежным мастерам этого вида искусства и часто завоевывали призы на международных конкурсах - выставках. Особенно мне запомнилась «Одинокая рябинка» - молодой росток рябины среди бескрайних просторов, усеянных валунами.

Так что, главное богатство Норильска – все-таки, это норильчане. Оторванные от большой земли, они приучены рассчитывать всегда только на собственные силы. Люди собранны, мужественны, доброжелательны и очень приветливы и отзывчивы. Особенно это проявляется по отношению к пришельцам с «материка». И еще. Многие из старых норильчан, перебравшись на большую землю и обосновавшись на ней, умирать возвращаются все-таки в Норильск. По крайней мере, тогда так было.