Кошелёк

Из книги «Воробушек»


Баба Шура никогда не просила милостыню. Никогда-никогда… Не приучена была просить что-либо. Всё всегда сама, своим трудом. И в колхозе три десятка лет отработала, и по дому всё сама делала, и на даче. Сына вырастила – Витьку. Хорошего сына, если подумать. Это он потом уже, после того, как его Люська бросила, вразнос пошёл. А так хороший был. Даже институт окончил. На инженера. И работа у него хорошая была, денежная. Бабе Шуре, если ей чего нужно было, всегда покупал. Так чего же ей было милостыню просить? Вот она и не просила.
А сегодня у неё кошелёк спёрли...

Утром, как всегда, баба Шура пошла в магазин. Это летом она по утрам с дачи ехала либо на дачу уезжала.
А сейчас – осень. На даче уже делать нечего, овощи и ягоды собраны и проданы, цветочки срезаны и проданы. Или раздарены. Не любила баба Шура, когда что-то оставалась и пропадало. Тем более времена сейчас такие: каждый рублик на счету.

Так вот: пошла она утром в магазин. Дождалась, когда Витька на работу уйдёт, достала из укромного места двести рублей, положила в кошелёк и пошла. Там, в укромном месте, у неё ещё с лета целая куча денег была припрятана – аж семь тысяч! В сентябре наторговала. Витьке-то сказала, что мало покупали. Да и что наросло в этом году много всего, не говорила. А чего говорить? На дачу Витька не ездит, даже не знает, чего там баба Шура сажала по весне. Он ведь какой, Витька? Когда не пьёт – золото мужик! И по дому поможет, и починит, если что сломается. А вот когда запьёт – тут уж лучше ему под руку не попадаться. Мать родную, то есть её, бабу Шуру, не пожалеет. А вот когда трезвый…
Только не пьёт теперь Витька редко. Часто пьёт. Да что там часто – каждый день пьёт. Утром встанет, уйдёт в свой магазин, поработает там пару часов – он там грузчиком трудится – и домой. А приходит уже пьяный. Баба Шура уже и к директору ходила, просила, чтобы не давали деньги каждый раз после работы, а давали бы, как раньше, – в аванс и получку. Но директор – толстый такой, лысый мужик – слушать её не стал, накричал даже. И сказал, что, если Витька пить не перестанет, он его вообще выгонит. А как тут перестать, если деньги каждый день выдают? Поработает он два часа, машины все разгрузит, ему деньги в зубы – и проваливай. А денег-то – аккурат на бутылку. Вот он её и покупает, бутылку-то эту…

Баба Шура вздохнула. Не знает она, как Витьке помочь. Увещевать его бесполезно, колотить – так он сам бабу Шуру поколотить может. Участковому жаловаться? Да у неё язык не повернётся жаловаться на родного сына. Какой-никакой, а кровиночка. И вообще, когда трезвый…
Только не помнит баба Шура, когда он в последний раз трезвым был. А тут ещё и кошелёк спёрли…

Дело даже не в том, что бабе Шуре кошелёк жалко. Старый он уже был, потёртый, кошелёк этот. Да и закрывался плохо: монетки из него то и дело выпадали. Плохо то, что в этом кошельке денежки лежали. Двести рублей, которые она утром достала из укромного места, да ещё рублей тридцать мелочью. Со вчерашнего остались. А сегодня кошелёк у неё вытащили. И где только умудрились? Не помнит баба Шура. Вроде никуда не заходила, ничего не покупала, а пришла в магазин, а кошелька-то и нету. И чего делать теперь? Молоко купить надо? Надо! Хлеба купить надо? Тоже надо. Сахар вон кончается. Тоже надо. Аккурат на двести рублей. Ну, может, чуть меньше. Да, макарон ещё надо. Витька макароны любит. Вот как раз двести рублей и выйдет. А кошелёк спёрли. И двести рублей вместе с ним.

Баба Шура задумалась. Конечно, переживёт она эту потерю. Хоть и нет лишних денег в доме, переживёт. Только вот купить-то всё надо, а из укромного местечка деньги не достать: Витька, будь он неладен (тьфу-тьфу!), уже дома. Как при нём в свой тайник залезешь? Никак! А от пенсионных уже ничего не осталось: последнюю сотню позавчера Витьке отдала. Он вроде и не просил, но так жалостливо смотрел на неё, что материнское сердце не выдержало. Сунула баба Шура ему эту сотню, глаза б на него не смотрели, и руками развела: нету, мол, больше. А Витька понял. Он матери верит: если сказала, что нету, значит – нету…

Баба Шура ещё раз вздохнула и присела на барьерчик от ступеней. Удобный барьерчик, широкий. Но – невысокий. Посидеть на нём – самое то. Только долго сидеть не надо. Потому как – камень. Холодный.
Вот, значит, присела баба Шура на этот барьерчик и начала по новой карманы обшаривать: может, куда за подкладку кошелёк завалился? Только как он туда завалится, если в карманах отродясь дырок не было? Баба Шура за своей одёжкой завсегда следит тщательно. И за Витькиной тоже. Чуть что – иголку в руки и зашьёт. Благо руки-то пока иголку держат… Обшарила она, значит, карманы – нет кошелька. Даже во внутреннем посмотрела, хотя отродясь туда ничего не засовывала. Но и там ничего не обнаружилось.
Тут вдруг мужчина какой-то, в возрасте уже, хорошо одетый, остановился рядом, порылся в карманах и положил на картонку, которая рядом с бабой Шурой лежала (чужая картонка-то, чужая!), двадцать рублей. Потом подумал и ещё десять добавил. А следом за ним и дамочка интеллигентная пятьдесят рублей положила.
Баба Шура было возмутиться хотела: мол, ничего я не прошу у вас, граждане, у меня пенсия есть, я не побирушка какая! Но тут народ как прорвало: то один к бабе-Шуриной картонке наклонится, то другой. И все чего-то кладут: кто десять рублей, кто пятьдесят, а кто и сотенную. И не успела баба Шура опомниться, как перед ней целая горка денег выросла!
«Господи! – ужаснулась баба Шура. – Стыд-то какой! Теперь вот увидят на улице, узнают, скажут: это та, которая у магазина милостыню просила!».
Она быстро поднялась и уже хотела уйти, но кучка денег на картонке её остановила.
«А с ними-то чего делать? – подумала баба Шура. – Не бежать же в магазин, не кричать: заберите, мол, деньги свои обратно! Чего делать-то?».
– Слышь, мать, дай сотенку. Вон тебе сколько накидали! Дай сотенку, не жмоться!
Баба Шура подняла голову. Рядом с ней стоял грязный, помятый мужичонка с недельной щетиной и уже тянул свою руку к денежной кучке.
– А ну, – неожиданно для себя самой грозно прикрикнула на него баба Шура, – а ну, убери руки! Убери руки, я сказала! Тоже мне – сынок нашёлся! Пьянь! Мой сынок сам себе на бутылку зарабатывает!
Баба Шура быстро собрала с картонки деньги, сунула их в карманы (эх, жаль, кошелька-то нет!) и пошла прочь от магазина…

Только отшагав с полкилометра, баба Шура, оглянувшись, завернула в какой-то скверик и села на лавочку. Она уже немного успокоилась, но всё равно чувство стыда тихонечко блуждало где-то в области сердца.
«Ну надо же! Надо же! За нищенку приняли! Денег набросали! – продолжала жалеть себя баба Шура. – А какая я нищенка?».
«А кто же ты? – вдруг сказал ей внутренний голос. – Нищенка ты и есть. Пенсия – восемь тысяч. Сын – пьяница. Живёшь – впроголодь. И как тебя при этом назвать?».
«Да, восемь тысяч, – ответила баба Шура своему внутреннему голосу. – Мало, конечно. Но я не побираюсь!».
«Пока не побираешься, – усмехнулся внутренний голос. – Ты вспомни, в позапрошлом году ты на свою пенсию и продукты покупала, и лекарства, и за квартиру платила.
А в этом? Если бы не огород, прожила бы?».
«Всё равно! – баба Шура даже рукой рубанула по воздуху, возражая своему внутреннему голосу. – Всё равно не дожила я ещё до того, чтобы милостыню просить!».
«А ты посмотри, сколько тебе накидали, – продолжил искушать её внутренний голос. – Посчитай…».
«А и правда, сколько?» – подумала баба Шура и начала выгребать из карманов деньги…

Денег было – одна тысяча тридцать рублей. Для верности баба Шура пересчитала ещё раз. Всё точно: одна тысяча тридцать. И чего теперь? Вроде как чужие они, деньги-то эти, а вроде как и её. Ведь не украла она их. Сами люди дали. Только вот она не просила. Не просила, а дали.
Баба Шура опять убрала деньги в карман. Во внутренний, чтобы не потерять. Или чтобы не спёрли. Бумажные – во внутренний, а мелочь – в боковой. Хотя мелочи тоже много было: рублей на двести.
«Чего ж теперь делать-то? – подумала баба Шура. – Хотя, раз деньги есть, надо в магазин идти. И купить, чего собиралась: молока, хлеба, макарон… Чаю купить можно, в пакетиках. И к чаю чего-нибудь… А чего не купить, раз деньги есть?.. Только пойду-ка я, пожалуй, к другому магазину. Не к тому, где мне денег накидали, а к другому. Чтобы не так стыдно было, значит…».

Баба Шура подхватилась и засеменила к новому гастроному, что открыли два месяца назад. Она шла и всё прикидывала в уме, что она ещё купит.
«Сахару две пачки возьму. Витька тоже сладенькое любит. И макарон два пакета. А молока – один. Хлеба. Пряников каких, если свежие. И это, как его, масла пачку. Чего жаться-то? Деньги есть – куплю!»
Так, приговаривая, она дошла до магазина, взяла корзинку и, впервые за много месяцев не считая рубли, щедро накидала в неё всё, что собиралась. Подойдя к кассе, баба Шура хотела было уже выгрести из кармана мелочь и ею и рассчитаться, но вдруг передумала и достала из внутреннего кармана бумажные деньги.
«Пусть мелочь в кармане лежит, – подумала она. – Витька-то завтра обязательно в карман залезет, ища на опохмелку. А там – груда денег!.. Всё ведь выгребет, всё… Да и бог-то с ним! Пусть порадуется…».