Былое и думы

Из книги «Воробушек»

Дед Егор вновь открыл глаза и понял, что в этот раз он проснулся окончательно. Что, сколько не говори себе «ещё рано», всё равно больше заснуть не удастся. Он посмотрел в окно. На улице стояла сизая мгла. Фонари уже не светили, впрочем, они не светили и вечером. А солнце ещё не встало.
«Раньше солнышка встаю…» – пронеслась в голове деда Егора строчка. То ли из песенки какой, то ли сама придумалась. Он перевёл взгляд на часы. Шесть тридцать. Он и раньше просыпался в это время, но, когда был помоложе, только по звонку будильника и через силу. А сейчас вроде никуда не надо, и будильник он теперь не заводит, а вот просыпается в половине седьмого, как на службу. А какая уж теперь служба? Девятый десяток пошёл…
Дед Егор полежал ещё несколько минут, прислушиваясь к своему телу. Тело предательски молчало, ожидая, когда он пошевелится.
«Ну и ладно, – подумал дед Егор. – Ты меня – так, а я тебя – этак!».
Он чуть повернулся в кровати, и тело сразу отозвалось ноющей болью.
«Зараза!» – ругнулся мысленно дед Егор и согнул руки в локтях. Заныли плечи.
– Врёшь, не возьмёшь! – процедил он и согнул в коленях ноги. Сначала правую, а потом левую. Что-то стрельнуло в пояснице.
– Раз болит, – глубокомысленно произнёс дед Егор, – значит, пока не помер. Помру – болеть не будет.
Он сел на кровати, покряхтел, скорее, уже по привычке, и как был, в исподнем, не зажигая света, пошаркал на кухню. Включил электрический чайник, убедился, что тот зашумел, и поплёлся в ванную комнату…

…Наливая себе в кружку крепкий ароматный чай, дед Егор подумал, что этот день будет похож на предыдущий.
И на позавчерашний будет похож. И на позапозавчерашний… Они теперь все, эти дни,  друг на друга похожие. Текут себе, текут… Глядишь, а уж и неделя другая, и месяц другой… А то – и год… Вот странно как-то: дни – тянутся, а года – бегут. Бегут, подлые!.. Надо бы придумать чего-то на сегодня такое, чтобы день занять. А то совсем он расклеился: сидит целыми днями, то в окно смотрит, то в телевизор. А оно ведь и в самом деле: забот-то почти никаких. Вот когда-то, в молодости, – он помнит – только и успевай всё по дому делать! Мать, бывало, только встанет – и сразу печку топить. У них тогда печка была. Большая, на полкомнаты. Ну, это ещё в старом доме, где они всей семьёй жили. И семья у них тоже большая была поначалу: отец, мать, бабка – отцова мать да их пятеро. Трое-то постарше его – тоже до войны родились, а один, Севка, тот  послевоенный. Отец в конце сорок пятого с фронта вернулся, а Севка уже в сорок шестом народился. А в сорок седьмом отец помер. Егор тогда спрашивал у мамки: от чего батя помер?
А мамка отвечала: от болезни. А Егор думал, что помер он от того, что устал. От войны, от ран своих, от жизни, от неустроенности… А в сорок восьмом Нюрка и Ванька померли. Один за другим. Вот ведь – войну пережили, голод, холодные зимы, а тут – раз, и один за другим. Чего-то было тогда, зараза какая-то… Да… И осталось их у мамки трое… Тогда – зараза, теперь – зараза… Только называется по-умному: пандемия…
Дед Егор встал и открыл холодильник.
«Да, – подумал он. – Не густо. Масло кончилось совсем. Яйца тоже – вон, два яйца остались. Вроде недавно покупал, а гляди-ка… Надо взять. Да и колбасы бы купить – давно не брал».
Закрыв дверцу, он стал думать, что ещё сегодня надо будет приобрести  в магазине. Выходило – много. Чай, сахар, макароны… Курева опять же… Столько всего набиралось – унести бы за раз. А то ведь на второй поход и сил может не хватить…
Дед Егор вдруг вспомнил, что идти придётся в дальний магазин, на другой конец посёлка. В ближнем, который за углом, продавщица коронавирус подхватила. Ну, магазин сразу и закрыли. Теперь в дальний придётся тащиться. А им, пенсионерам, тем, кому шестьдесят пять плюс, в дальний, говорят, нельзя. Только около дома. А он, у дома-то который, закрылся… Вот ведь зараза!

Сказав «зараза», дед Егор опять мамку вспомнил. Не к тому, что мамка – зараза, упаси бог, мамка у него золотая была. А про заразу ту, что брата с сестрой унесла. Как мамка-то тогда убивалась! Ей и так нелегко приходилось, а тут двое старшеньких, помощников, померло. Вот… А потом их дом снесли. Нет, не на улицу их выкинули – квартиру дали. Большую, двухкомнатную. С отоплением и водой горячей. В новом доме. А на месте их старого дома, и соседних тоже, фабрику строить начали. Большую фабрику. У них тогда, почитай, полсела на эту фабрику работать пошло. Сначала – на строительство, а потом и на производство. А сейчас она, эта фабрика, стоит заброшенная – никому не нужна. С неё уж всё, что можно и нельзя было, растащили, аж стёкла из окон повыдёргивали! А теперь кое-где и кирпичи тянут…
Да… Мамка тоже на фабрику работать пошла. Да только недолго проработала. В пятьдесят третьем, аккурат как Сталин помер, слегла да так и не встала. Он-то тогда уже большенький был – пятнадцать лет стукнуло. Ну, Лизка – та уже вообще невестилась. А Севке-то – всего шесть. Как без мамки-то? Поначалу им совсем туго пришлось, но потом Лизка замуж выскочила и Севку к себе забрала. А он остался… А теперь ни Лизки нет, ни Севки… Всех пережил…
Дед Егор пошарил на полке, достал пачку сигарет. Он вообще-то мало курит сейчас: так, сигареты три в день. А раньше много курил. Вот как мамка померла, так и закурил. С горя. Плакал он тогда, а сосед, Пантелеич, подошёл и говорит:
– Ты выпей, паря, или закури… Легче будет…
Ну, он и закурил… А потом так и не бросил.

Дед Егор опять посмотрел на часы. О, уже восемь! Уже и магазин открылся. Пока соберётся, пока дойдёт… Можно бы, конечно, попросить кого вместо него в магазин сходить, да некого. Соседи все – сплошь такие же старики, как он. Впору самому им помогать. Сын, почитай, лет сорок как в город уехал. А старуха его, жена Анюта, уже двадцать лет как с Господом общается. А сын-то зовёт. Каждый раз, как приезжает или звонит, к себе зовёт.
– Что ты, – говорит, – батя, там один кукуешь? Перебирайся к нам. Квартира большая, всем места хватит. Комнату тебе дадим…
А какая она большая-то? Ну, да – три комнаты. Но ведь Верочке – внученьке двадцатый годик уже. А как замуж соберётся? А там ещё младшенький, Коленька. Да и вообще неловко ему в чужом дому. Вот у себя дома-то: встал да как был,  в исподнем, так на кухню и потопал. А там – каждый раз, как из комнаты выйти собрался, штаны надевай. Он, конечно, старый уже, можно бы невестки не стыдиться, а всё одно – неловко. Она у него культурная. В библиотеке работает.
Конечно, в городе хорошо. Там, это, говорят, старикам домой всё приносят. Президент приказал. Ну, и по совести кто. Волонтёрами их кличут. Вроде как тимуровцы по-старому. Он в молодости-то уже в тимуровцы не попал. Какие там тимуровцы – работать надо было, мамке помогать. Считай, за старшего мужика в доме был. А потом и вообще – сам. А теперь вон – эк как назвали – волонтёры. А у них-то в селе – откуда эти волонтёры возьмутся? Молодёжь-то уехала вся, а кто постарше – своим помогают… У каждого своих – по пол-улицы… А у него – никого…
Дед Егор пошёл в комнату, натянул рубашку и брюки. Носки, стало быть, и ботинки. Куртку тёплую. Потом подумал и шапку надел. Посмотрел, есть ли маска в кармане.
И перчатки. Паспорт проверил – вдруг спросят. Палочку взял – и пошёл. Вот сейчас дойдёт до магазина, купит всё и вернётся. Будет смотреть телевизор: что там, в мире, делается? Стреляют ещё или уже перестали? И когда эта зараза закончится? Может, уже придумали чего?.. И сыну позвонит. Спросит: как они там? Не болеют ли? А то бы приехали – в посёлке этой заразы всяко меньше, чем в городе…
А потом ляжет, поспит. Он сегодня опять рано встал, а днём так хорошо спится…