Осень

Эмоции затихли до такой степени, что на его лице невозможно было прочесть ни радости, ни печали, ни горя, ни доброты, ни злобы, словно оно превратилось в изваяние или проявилось из неведомого мира, где нет ни времени, ни пространства, где действуют иные, неземные законы. И вдруг он ощутил некое смятение, почти робость, не свойственную ему. Молодой человек не вписывался в веселье людей, окружающих его, отчего ему стало неуютно, захотелось убежать из чуждой среды. Он замер среди этого столпотворения, с любопытством наблюдая за происходящим.
«Зачем я здесь? Затем, что пригласили. Фирма отмечает свой юбилей. Как может, как умеет, с размахом, а я – часть, хоть и маленькая, этой самой фирмы. Я работаю с этими людьми, у которых своеобразное понимание, как надо отмечать этот самый юбилей. Ешь, пей – не хочу. Танцуй, веселись. Думаю, что и грохот музыки их не раздражает. Ведь за всё уплачено. Я не осуждаю их, просто это не мой стиль, что ли. Ну, некомфортно мне. Сбежать нечто? Не поймут. Потерплю ещё немного для приличия, вернее, до того момента, когда всем станет всё равно, - подумал Владимир и решительно направился к стеклянной двери, за которой был открытый балкон, - ну, вот, можно пока перекантоваться там, вернее, уединиться, а если уж совсем быть честным, спрятаться».
Оказавшись на балконе, он облегчённо вздохнул, будто выбрался из душной темницы на свежий воздух, и не сразу увидел девушку, одиночество которой бесцеремонно нарушил. Она хотела уйти, но растерянность и глубоко спрятанная боль во взгляде молодого человека заставили её изменить собственное решение, хотя (если честно) она не совсем понимала свой порыв, отчего смутилась и отвернулась. Молодой человек поздоровался.  Она молча склонила голову в ответ. И почти сразу же услышала: 
- Помешал?
- Да. Но не волнуйтесь, не вы, так кто-нибудь другой оказался бы рядом. Хотя, - она выдержала паузу, - случилось то, что случилось.
- Фаталистка?
Девушка пожала плечами, глядя в бокал с шампанским. Её выразительное лицо с огромными голубыми глазами, в которых промелькнул лишь на мгновение интерес, снова стало невозмутимым.
- Ищущая правду, - произнесла она.
- Высокопарное заявление. Какую правду? Правду, в которую свято веришь? - спросил Владимир и посмотрел на девушку, продолжавшую молча разглядывать содержимое бокала.
Похоже, она не собиралась отвечать, а может, вообще не услышала его, погрузившись в собственные мысли. В любом случае, она проигнорировала его попытку продолжить разговор и перевела взгляд на разноцветные огни ночного города.
«Интересно, - подумал он, - о чём она думает»?
- Ни о чём, - девушка повернулась и пристально посмотрела ему в глаза.
Она могла без всякого напряжения слышать мысли людей. О механизме этой уникальной способности никогда не задумывалась, потому что это был для неё естественный процесс, но не для окружающих её людей, которые терялись в догадках, когда она отвечала на не произнесённый вслух вопрос или озвучивала то, что рядом стоящий человек не собирался озвучивать. И тогда «новость», из разряда шокирующих, была подобна грому средь ясного неба. Недоумение и растерянность на лицах людей, а иногда и явная враждебность мгновенно отрезвляли её. Она замирала, сообразив, что наделала. А потом и сама недоумевала, как они могли подумать, что она шпионит за ними, что у неё есть информаторы из их же ближайшего окружения. И никому почему-то не приходило в голову, что во всём виновата её природная способность. А может, и хорошо, что им не приходило это в голову. Со временем, она, правда, научилась не «вылезать» с услышанными чужими мыслями, не воспринимать их, как собственные. Но этот парень тоже был не совсем обычным, хотя ещё не осознал это. 
- Вам ведь тоже хотелось верить. Вопреки всему, - почти прошептала она, продолжая рассматривать незнакомца.
- Верить во что? – спросил Владимир, не удивившись вовсе, что девушка прочитала его мысли.
- Скорее, кому? Но не поверили. Почему?
Ему захотелось убежать, слиться с толпой незнакомых и малознакомых людей, собравшихся в огромном зале по воле руководства фирмы, в которой он работал младшим научным сотрудником всего лишь полгода. Он ощутил себя инородным телом среди собравшихся светил, не знал, как вести себя с ними, но ещё большую неуютность он испытал рядом с этой незнакомкой, оказавшись один на один с ней. Пришло понимание, что толпе не было никакого дела до него. А девушке, которая теперь пристально смотрела ему в глаза, по какой-то причине было не всё равно. Она ждала от него ответа. Или не ждала?
- По какому праву? - возмутился он.
- Лезу к вам с подобными вопросами? Но вы же сами захотели поболтать со мной? Или я ошибаюсь?
- Поболтать ни о чём, но не изливать душу. Разницу улавливаешь? Исповедоваться  не готов. Ты не священник и не психотерапевт, к которому я пришёл на приём. Извини, что обращаюсь на «ты». Мы случайно оказались в одном месте в одно и то же время. Возможно, из-за схожей причины, а возможно, и нет. Во мне столько всего накопилось, что самому порой страшно. Я, конечно, фрукт ещё тот, но не позволяю себе ни на кого выплёскивать дрянь, накопившуюся внутри меня: страхи, агрессию, неудовлетворённые желания, обиды, переживания, боль и даже презрение к самому себе. Хотя, признаюсь, соблазн велик. Я бы с превеликим удовольствием оставил всё самое худшее где-нибудь за углом старого гаража в прошлом, чтоб оно не тянулось в будущее. Но, увы, не получается. Оно по-прежнему бежит за мной, шлёпает босыми ногами вопреки всему. И никуда от него не деться, потому что оно просто живёт во мне. И никакой защиты…
- А принять себя со всем багажом не пробовали? Ведь на любой щит найдётся свой меч. В случайности не верю, да и вы – тоже. Большое складывается из малого. Всё, что с нами происходит, зачем-то нужно. И если вы пока не видите этого, значит, время ещё не пришло, по разным причинам и степени готовности, - девушка улыбнулась. – И обращение на «ты» меня не смущает. 
- Я, похоже, ко многому не готов. Соглашусь. Просто собственные метания достали. И воин из меня никакущий. Сей факт меня не радует, но есть, что есть. На звание героя не претендую.
- Уверены?
- Нет. Потому что не знаю себя. Меня тошнит от подлости, я ненавижу предателей, сволочей всех мастей, которых расплодилось в последнее время, как грибов после дождя. И что делать? Мириться с обстоятельствами? Кричать? Воевать? Не знаю. Пока. И, тем не менее, я уверен, что хороших людей больше, нежели плохих. Может, это просто чёрная полоса у меня в жизни наступила, когда весь негатив скопом, сразу на бедную голову мою обрушился? 
- Остаётся озвучить истину, которая со временем превратилась в банальность. Всё когда-нибудь кончается, - произнесла девушка.
- Ага. И это пройдёт?
- Конечно. Не знаю, как других, а меня быстротечность времени ранит. Трудно объяснить, почему зимой я жду лето. Мне иногда кажется, что я ощущаю, как оно крадётся среди заснеженных ветвей и дорог, чувствую его дыхание, и боюсь, не заблудилось бы…
- А что с другими временами года не так? – спросил молодой человек.
- Откуда мне знать? Может, это необъяснимое нечто спрятано у меня внутри, и связано с чем-то глубинным, запутанным, что и не увидишь, не отыщешь сразу. Лето - это жаркий ветер, земляника в туеске, звёзды в небе, восторг, когда сердце беспричинно заходится от счастья, просто потому, что я – есть, что солнце ближе к земле, а значит, и ко мне. Но лето почему-то так быстро пролетает. Не успеешь оглянуться – осень. И остаётся только память о танце соседской девчонки под дождём, который вызвал в моей душе радость и печаль одновременно. Всё потому, что я бы так не смогла. Может, нет во мне её бесшабашности, что ли? Летнее шоу под дождём для единственного зрителя, застывшего в оконном проёме. А может, это дождь танцует вместе с босой девочкой в мокром платье, с сандалиями в руках? Её лицо светится от счастья, волосы, как у маленькой русалки, попавшей в родную стихию. Кажется, что и деревья вокруг, очарованные ритмом танца, вот-вот пустятся в пляс. Я ликую, открываю окно, протягиваю руку... И слышу за спиной голос отца: «Сама непосредственность». Оборачиваюсь, а там – пустота, - она опускает глаза, поднимает бокал с шампанским, выпивает и уходит не попрощавшись.
Владимир посмотрел ей вслед, но не пошёл за ней, а через мгновение она то ли затерялась в толпе, то ли ушла. Безысходность попыталась взять его в оборот, но отступила перед пустотой внутри него.
«Она про внешнюю пустоту говорила? А мне как вытеснить холод, что проник к самому сердцу? Чем заполнить внутреннюю пустоту»? – он прислонился к стене и прошептал:
- Как? Я словно полынь, высохшая под солнцем, - он ощутил горький запах полыни. – Странно. Всё, что со мной происходит в последнее время, я не в силах объяснить. А надо ли?   
Он поставил бокал с шампанским на пол, посмотрел на него и улыбнулся.
- Может, сплясать жигу?  Ладно, похоже, пора сматываться.
Толпа в зале продолжала безумствовать. Он словно продирался сквозь колючий кустарник или вязкий туман сна. И только когда вышел на улицу, облегчённо вздохнул, а потом медленно пошёл к остановке, опустив голову. И вдруг остановился.
«Почему я не удивился даже, что девушка считывала с меня информацию? Откуда она вообще взялась? Случайно ли оказалась на балконе, куда я решил убежать от толпы? Умник. Даже имени её не спросил. Хотел поговорить ни о чём, чтобы не быть одному в этот непростой для меня вечер. Ну, что? Поговорил? А ведь, что-то произошло. Краски на картине жизни изменились. Ушли мрачные тона».
Он поднял голову и посмотрел на небо. Луна висела так низко, что ему захотелось протянуть руку и дотронуться до неё. Созвездия, названия которых он не знал, мирно глядели на него.
 А потом ему показалось, что тусклые звёзды дрожат и переливаются, а пространство воет, свистит, как зимний ветер в ущелье. И вдруг обрушилась тишина. Все посторонние звуки исчезли. Или это он оглох в одночасье? Владимир увидел на асфальте небольшой камень и с размаху ударил по нему, как профессиональный футболист. Откуда-то вновь проявились исчезнувшие звуки. Пространство задышало на все лады, завибрировало, а с дерева, в которое ударился камень, посыпался разноцветный листвяной дождь. Владимир заворожено смотрел на кружение листьев и ощущал себя щенком, впервые открывшим глаза и вдруг осознавшим, что мир не ограничивается конурой, в которой он появился на свет.
И если бы он не увидел на остановке недавно пришедшую в их отдел сотрудницу, закричал бы на всю улицу нечто нечленораздельное, а потом бы обнял дерево и разрыдался. Он представил, как бы это смотрелось со стороны. Из него вырвался хриплый смех, похожий на карканье вороны.
- Не пугайтесь. Это из меня дух толпы выходит. Коллективное нечто, - Владимир попытался вспомнить имя стоящей перед ним девушки.
«Маша? Галя? Тоня? Нет, что-то подарочное… Дора. Точно. Чему радуюсь? Хорошенькая. И что? Она вот уже неделю бок о бок с тобой вкалывает, а ты не замечал»? – подумал он.
- Сбежали? – спросила Дора.
Владимир молча кивнул.
- Я тоже ушла, - сообщила она очевидный факт и смутилась. – Почему-то не смогла влиться в их веселье. 
- Веселье? – удивился он. – А мне их лица показались какими-то тусклыми, - увидел растерянность на лице девушки и уточнил: - Безрадостными, угрюмыми, нет, именно тусклыми…
- Невыразительными, безжизненными?
- Ну, типа того. Хотя женщины ярко раскрашены, да и в одежде сочетание не сочетаемых цветов бьёт наотмашь. Не хочешь, да посмотришь. Неразвитый вкус или желание обратить на себя внимание любым путём?
«Тоже мне, лингвист хренов, эстетик доморощенный с врождённым чувством прекрасного. Зачем тогда художественное училище бросил ради научных изысканий? Обсуждаю коллектив с дамой, которую не знаю толком. А она завтра донесёт начальству и что тогда? Ничего. Буду знать, с кем откровенничать. А вообще что такого я сказал? Никакой конкретики. Может, у меня депрессивное состояние, отчего всё кажется безрадостным, - подумал он. – Пугливый стал. Совсем не похоже на меня. С Женькой разругался вдрызг. Чего ей не хватало? А может, это мне чего-то не хватало, и я устроил разборки на ровном месте? Может, подспудно я хотел, чтобы она ушла»? – эта мысль прозвучала, как некое свалившееся на его бедную голову откровение.
А уже через мгновение он понял, что, скорее всего, так оно и было на самом деле, ощутил, как к горлу подкатил ком и непроизвольно вздохнул.
- У вас что-то произошло? – спросила Дора.
- Когда ничего не происходит, это ненормально.
- Извините. Мне показалось, что вы чем-то расстроены.
- И что?
- Не знаю. Я вряд ли смогу вам чем-нибудь помочь. Разве что выслушать? Но не думаю, что первому встречному вы откроете свою душу. Я бы с радостью подставила своё хрупкое плечо, чтобы вы смогли опереться на него. Но вам этого не надо. Сами вы вряд ли попросите о помощи. Гордость не позволит. Если честно, потерянный вы какой-то сегодня. Может, это разнородная толпа людей так повлияла на вас? Творческие люди иначе воспринимают мир. Они ранимее, что ли.  Извините. Я видела ваши портретные зарисовки на полях черновиков. У вас талант…
- Вы мне льстите. Я неплохой учёный, средний. А рисунки на полях – ностальгия по чему-то нездешнему. Как думаете, Дора, талант служит человеку или человек таланту?
  - Вы же знаете ответ. Зачем спрашиваете? Я влезла на запретную территорию? Вы  отказались от живописи, но, похоже, она от вас не отказалась. Талант – это всего лишь выдающиеся врождённые качества, особые природные данные, дар, своего рода инструмент. А вот как воспользуется человек этим инструментом, это другой вопрос. И кто у кого на службе окажется или в услужении порой и не разглядишь сразу. Один любуется бронзовой фигуркой мыслителя, другой орехи ею колет и радуется, как удачно приспособил ненужную вещь. А есть и третий, тот, кто эту фигурку создал. Но это другая история.
- Вы правы, - он увидел смущение на лице девушки и вдруг признался: – У меня дед был художником. Я решил пойти по его стопам. Учился в художественном училище. А однажды проснулся и понял, что я никогда не смогу писать картины так, как он, потому что я - ремесленник, а не художник. У меня есть некое чутьё, неплохая техника, но этого мало. Должно быть ещё что-то. А этого «что-то» у меня как раз и нет. Я реалист. А вот и автобус.
  - За мной должен брат приехать. Тёплый день сегодня выдался. Настоящее бабье лето. Доброго вам пути, - девушка улыбнулась.
- Спасибо. На работе увидимся, - произнёс он.
Автобус, словно живое существо, на каждой остановке вздыхал, потом со скрипом распахивал двери, выпуская пассажиров в темноту, и вновь как-то обречённо продолжал путь. Владимир задумался и чуть не проехал свою остановку. Он выскочил из автобуса, услышал, как за ним закрылись двери, дождался, когда автобус увезёт оставшихся пассажиров туда, куда ему не надо, вдохнул полной грудью воздух, поднял воротник куртки и побежал. Ветки кустарников цеплялись за него, словно хотели затормозить его бег.
«И куда так торопимся? – подумал Владимир. – Дома меня никто не ждёт. И что? Пахнет непогодой. Ливень будет».
Он открыл калитку, посмотрел на тёмные окна родного дома и едва успел забежать на крыльцо, как первые холодные капли прорвались на землю. Владимир нырнул в открытую дверь и поспешил её закрыть. Косой дождь забарабанил в дверь и окна, словно уставший путник, ищущий приюта. Непогода набирала силу, нудный дождь и завывание ветра действовали на нервы. Внезапно возникший внутренний холод сковывал движения, погружал в дискомфорт.
- Нет! Я тебя смою, сотру, изничтожу. Хорошо кричу. Почти профессионально, только зрителей не хватает. Извечная проблема холостяков. Итак, с кем воюем? – спросил он сам себя. – С холодом, - ответил он и рассмеялся. – Необходим контрастный душ. И всё встанет на свои места, - почти пропел он и побежал в ванную комнату. 
«А Женьку почему-то раздражало, что я вечно куда-нибудь бежал. Нет, я просто спешил всё успеть. И как? Успел? Кое-что». 
Внутренний холод ушёл после контрастного душа. Владимир укутался в тёплый халат, затопил камин и уселся в кресло возле него. Огонь словно нехотя облизывал дрова, постепенно набирал силу, чтобы, окрепнув, отдать накопившееся тепло пространству. Слабый свет от ночника усиливал ощущение некой тайны. Только он и огонь, а ещё танцы теней. Дождь решил передохнуть. На небе «нарисовалась» выцветшая луна, которая сделала попытку заглянуть в гостиную, а потом спряталась среди облаков (может, тоже замёрзла?).
И вот наступил долгожданный момент, когда жар, идущий от пламени, обхватил его ноги тёплыми лапами, словно ласковый пёс. Владимир расслабился и не заметил, как задремал. Во сне он увидел незнакомку и слегка озадачился. Хотел понять, что она делает в его сне, но пока соображал, как спросить её об этом, она исчезла. А потом он шёл куда-то по тропинке в лесу, то ли искал кого-то, то ли просто гулял. Его восхищало всё вокруг: и возвышенное безмолвие хвойного леса, и шелест трав, и щебет птиц, и торопливое течение ручьёв и рек. Он знал только одно, что время прогулки – это время блаженства. Всё его существо ликовало. Владимир сорвался с места и побежал. А потом остановился и закричал во всю мощь, на которую только был способен. Он проснулся от собственного вопля, не совсем понимая, где находится. Потом сообразил, что сидит в гостиной, дрова в камине прогорели, а за окном идёт дождь.
- Хорошо, что никто не слышал, как я ору во сне. Нет, хорошо, что рядом не оказалось свидетеля моего безумства. А вообще во всём виновато нереализованное желание, - Владимир встал, потянулся и пробормотал: - Завтра воскресенье. Буду спать до обеда, если получится. Я должен написать её портрет, - вдруг решил он. – Не знаю зачем, не знаю, откуда возникло это желание. Есть в ней нечто запредельное, неуловимо притягательное и одновременно бесшабашное. Я видел солнечные брызги вокруг неё, когда она говорила про лето. Невероятно! – он подошёл к окну. - Дождь разошёлся не на шутку. Вот тебе и «бабье лето», – прошептал он. – Незнакомка. Минутный разговор. И надо же! Зацепила. Как там Гургани говорил? «Жизнь нежданно завязать / Может узелок такой, / Что непросто развязать, / И умелою рукой». Ладно, разберусь. Желания, хотения, стремления, искания, разочарования, открытия, откровения.  И всё же почему-то её лицо в окружении солнечных брызг не даёт мне покоя. Ёмкий образ. Желанный, притягательный, недосягаемый и пугающий одновременно.  Всё. Иду спать. Утро вечера мудренее, - он резко повернулся и пошёл к лестнице, ведущей на второй этаж. 
Утро не оправдало его ожидания. За окном лил монотонный дождь. В добавление ко всему он забыл включить отопление. Под пуховым одеялом было тепло и уютно, но не мог же он вечно прятаться от холода под ним? Владимир резко сбросил одеяло, попрыгал возле кровати, поразмахивал руками, присел пару раз (на зарядку подобные «выкрутасы», явно, не тянули, но слегка взбодрили). Он накинул халат и побежал вниз исправлять вчерашнюю оплошность.
Сварил кофе, налил в чашку ароматный напиток, обжёгся, потому что поторопился (при этом всё свалил на холод), выругался, но легче от этого не стало, уставился в окно, словно желал увидеть там нечто очень важное. И увидел, отчего стал похож на человека, только что избежавшего столкновения с безумным слоном, который мчался на него, но в последний момент изменил направление бега. Он ущипнул себя за руку (на всякий случай, хотя был уверен, что не спит), ойкнул от боли и снова посмотрел в окно.
-  И как это понимать? – спросил он сам себя. - А я вчера весь вечер метался, где разыскать её, где найти, – пробубнил он. – Правда, я не уверен, что незнакомка ко мне решила заявиться, вот так запросто, без приглашения. А что? У неординарных людей всё должно быть неординарно. Это я сейчас про кого? Про неё или про себя? Девушка идёт, прячась от непогоды под зонтом, а я стою с открытым ртом и не знаю, что делать. Может, тоже зонтик раскрыть? Изобразить единение? Ну, чего ёрничаю? Волнение, это понятно. Хорошо, что не бьюсь в истерике, это плюс. Ничего не понимаю, это минус. Её способности вышибают у меня почву из-под ног. А вдруг я вчера слишком громко думал о желании написать её портрет, она считала с меня эту информацию и приехала ко мне? Тогда почему проходит мимо и даже не смотрит в мою сторону? Где логика? Где здравый смысл? Да потому что я ей не нужен, это большущий минус. А кто нужен? Не знаю. Может, выбежать, спросить? Ага, хорошо придумал. Лучше уж открыть окно и позвать на чашечку кофе. Бред. Ты себя слышишь? Это нервное. Да и кто сказал, что у неё  телепатические способности? Может, она просто хороший психолог, умеющий наблюдать за мимикой человека, выражением лица, жестами. Ищу объяснение с точки зрения здравого смысла, это плюс. Не о том думаешь, Володенька, это минус. К кому она приехала в такую рань? – он посмотрел на часы и присвистнул: - Да, брат, хорошо поспал, это плюс. Только почему-то сей факт не повышает мои умственные способности. Я же желал проспать до обеда. Радоваться должен. Чему? Исполнению желания, - он вновь посмотрел в окно, увидел почтальона Степана, который поздоровался с незнакомкой. – Так, если её знает почтальон, буду знать и я, - решил он. – Хотя не факт.
Кофе остыл. Он выпил его, не ощутив вкуса, то ли потому, что язык обжёг, то ли оттого, что был поглощён мыслями о незнакомке.
- Надо что-то делать, - решил он и побежал в комнату на чердаке, которую в своё время отец деда оборудовал под мастерскую, а дед уступил её внуку, потому что перебрался в мастерскую, построенную рядом с домом по специальному проекту.
Владимир бесцельно ходил из угла в угол, поднимал картины, стоящие вдоль стен, с интересом рассматривал их, будто видел впервые, и ставил на место. Если бы кто-нибудь спросил его, что он ищет у себя в мастерской, то вряд ли бы дождался ответа. Он погрузился в воспоминания, потому что каждое законченное полотно, одобренное когда-то дедом, и каждая недописанная картина – превратились в вехи жизни. По ним можно было восстановить те или иные события, радостные и печальные, важные и не очень, простые и непростые решения, встречи и расставания, то, о чём хотелось помнить, и что хотелось забыть.
Дед был достаточно мудрым человеком, никогда ни на чём не настаивал, его высказывания носили рекомендательный характер. Человек не должен ни на кого перекладывать ответственность за сделанный выбор. И даже если он был ошибочным – это всего лишь опыт, который должен укреплять характер, а не ломать его.
Поэтому и уход внука из художественного училища с последнего курса дед воспринял достаточно спокойно, как когда-то спокойно согласился с его решением учиться там. Правда, однажды дед всё же сказал, что если живопись – вошла в сердце человека, он вернётся к ней, как блудный сын возвращается в отчий дом, а если она так и не прописалась там, так и жалеть не о чем. «Если можешь быть орлом, не стремись стать первым среди галок».
Владимир так и не нашёл то, что искал, а что искал, он и сам не знал, и собирался уже покинуть мастерскую, когда его внимание привлек стоящий на мольберте холст, укрытый куском материала.
- И что там у нас прячется? Да какая разница. Что вообще я здесь делаю? Прихожу в себя столь необычным способом, - произнёс он, ещё раз посмотрел на мольберт и подумал:   
«Осталось брошенное когда-то «детище» отнести в спальню вместе с мольбертом, - он оторопел от пришедшей в голову мысли, а потом улыбнулся: – А почему бы нет? А смысл? Логика отдыхает. Так что лучше не будить её».
Он так и сделал, поставил мольберт около кровати и посмотрел в окно. Дождь закончился. Тучи растворились.
- А дальше что? Нет, я не про погоду. Я вот про это безобразие, - он кивнул на старый мольберт. – Зачем приволок его сюда? Решил внести в интерьер спальни некий штрих загадочности и непредсказуемости? Буду перед сном свои страдания превращать в лик абстракции? Главное, что никто возражать по этому поводу не будет. Разве что мой здравый смысл, - он скинул материал. – Ультрамариновый квадрат. На Малевича не тянет, - он вновь посмотрел в окно.
Там ультрамариновое небо, лишённое облаков, стало похоже на принесённое из мастерской полотно, которое гордо взирало на своего создателя.
«Оттащить обратно? И долго буду бегать туда-сюда? Пока не пойму свои метания.  Дурная голова ногам покоя не даёт. Похоже, это мой вариант. И? Что делать будем? – подумал он, чуть отошёл в сторону и вновь посмотрел на странный квадрат. - Ну, прям сюжет для басни. Мартышка не знала, что делать с очками. А я – с мольбертом».
- Загадка, - вздохнул он.
«Всё не случайно», - мелькнула мысль.
Он покосился на ультрамариновый квадрат и только сейчас увидел  красную точку в центре. Чуть прищурился, представил, как от этой точки расходятся оранжевые круги. Зачем? Владимир не знал. Пока. Но эта точка на ультрамариновом поле завораживала, уносила его в неведомые дали. Он лёг на кровать, слегка прикрыл глаза. Точка в центре ультрамаринового поля не исчезла. Казалось, она проникла в его существо и захватила полностью в плен.
Ровное, спокойное дыхание, отсутствие каких бы то ни было мыслей. Минута блаженства. И вдруг пронзительно яркий свет принёс то, что он так долго ждал – ощущение полёта над океаном. Он летал, парил, словно птица, хотя отдавал себе отчёт, что при этом продолжает лежать на кровати. Это сознание унесло его туда, куда он не мог поехать в силу множества причин (или не хотел? боялся?).
Внизу был океан, живой, блестящий, безбрежный, дышащий, разный, то сердито вздымающий волны, то спокойно взирающий на небесный простор, с которым стремился к слиянию где-то там, за линией горизонта, обаятельно-прекрасный и непредсказуемый. Он откуда-то знал, что океан ждал его все эти годы. Два ликования слились в одно. И именно в это мгновение он ощутил, что всё его существо стремится к берегу, туда, где когда-то в детстве провёл целый месяц с родителями. Он завис над виллой, в которой они тогда жили. Медленно опустился, оказался перед знакомой дверью, и вдруг прозвенел будильник.
Владимир вздрогнул от неожиданности, открыл глаза и только тогда понял, что он в той самой спальне из детства, а рядом стоит и улыбается молодая женщина – его мать, которая трагически погибла в горах вместе с отцом через два года после отдыха у океана. Он протянул к ней руки и с удивлением отметил, что это руки ребёнка. Он оказался в теле ребёнка. И этим ребёнком был он сам. В открытое окно врывались знакомые запахи, будили что-то давно забытое в его душе. Он смотрел, как ревнивый ветер треплет шарф на шее матери и, наигравшись, затихает, а вместе с ним и шарф безвольно опускает «руки», словно живое существо.
И когда мать должна была взять ребёнка (малыша, в котором оказался он сегодняшний) на руки, он от страха покинул детское тело и стал тупо смотреть на ультрамариновое небо с красной точкой в центре (и вдруг осознал, что эта точка не точка вовсе, а солнце). Ах, как хотелось ему быть тем самым шарфом, который мог обнимать его мать. А ведь и он мог прижаться к её груди и прошептать: «Мама». Владимир с сожалением подумал, будет ли ему ещё предоставлена подобная возможность, и не испугается ли он снова. Небо над океаном превратилось в полотно в его спальне. Он вернулся из столь необычного «путешествия». Его знобило, по щекам текли слёзы.
Пришла запоздалая мысль, что, пожалуй, он мог бы купить тот дом, где они некогда отдыхали. Только он не хотел возвращаться туда и одновременно рвался всей душой. Этот парадокс не удивлял Владимира. Он давно понял, что жизнь вообще состоит из сплошных парадоксов. И, тем не менее, как говорил Олдингтон, «жизнь – это чудесное приключение, достойное того, чтобы ради удач терпеть и неудачи». Сон наяву поразил его настолько, что он продолжал ощущать запах духов, что так любила его мать.
- Этого не может быть, - проговорил он вслух.
По оконному стеклу скреблись ветки, словно некие живые существа. Ультрамариновое небо вновь стало серым. Дождь возобновил свою заунывную песню. Холст на мольберте вызывающе смотрел красной точкой, которая пыталась проникнуть внутрь Владимира, туда, куда он давно не заглядывал. Может, боялся? Владимир встал, накрыл холст полотном, но не стал уносить из спальни.
Почему-то вспомнился дед. Именно он после смерти родителей занялся его воспитанием. Бабушка всегда была рядом и не позволяла «художнику от Бога» перегибать палку. Дед не был жестокосердным, не глумился над страданиями других людей, он просто не терпел разгильдяйства ни под каким соусом. При этом он никогда не повышал голоса, и наказание за проступки было своеобразным: дед замолкал. Но его молчание было невыносимо. Лучше бы он кричал, ругался, поставил бы в угол, но только бы не молчал. Дед страдал молча, что не смог чего-то дать внуку, научить, донести, объяснить так, чтобы раз и на всю жизнь.
 Когда дед выезжал работать на природу, почти всегда брал с собой Владимира. При этом он не заставлял внука писать пейзажи, он предоставлял ему полную свободу. Сам же работал вдохновенно. Внук наблюдал за его работой и слушал проникновенные речи о красоте природы, о том, как светятся макушки деревьев во время заката, об удивительной гармонии, заложенной в окружающем мире, о единении человека с природой, которая раскрывает свои чудеса тому, кто наблюдает за ней, любит бескорыстно.
Иногда дед вспоминал какие-то забавные истории. И вдруг незаметно как-то на полотне проявлялось нечто необычное, похожее и непохожее одновременно на то, что видел перед собой маленький Володя. Это была та самая глубина, про которую говорил дед. Глубина, доступная не каждому, но которую не только видел дед, но и мог раскрыть так, чтобы её увидели другие. Эта была некая тайна, которая поразила воображение мальчишки. Он и живописью стал заниматься из-за деда, из-за желания прикоснуться к чему-то необычному, недоступному, что может открыть самую суть вещей и окружающего мира, то Нечто, что истинный художник способен потом перенести на полотно.
  Без всякого перехода вновь высветилось лицо незнакомки, и вернулась идея написать её портрет. Было в ней что-то родное, узнаваемое. И вдруг у него всё похолодело внутри. Она чем-то неуловимым напоминала ему мать. То ли взгляд исподлобья, то ли всё понимающая улыбка, то ли жест рукой, когда она поправляла непослушную прядь волос, то ли нечто, что и словами не объяснить.
- Когда же прекратится эта заунывная мелодия за окном? – спросил он сам себя. – Надоело. 
«Хочу спрятаться от возникшей мысли? Пойду напролом, как дед учил», - и достал альбом, который с момента гибели родителей не желал открывать. 
Он нашёл фотографию матери и долго вглядывался в её лицо. Внешнего сходства с незнакомкой он не нашёл. Это было что-то глубинное. Может, ему хотелось найти это сходство? Улыбка матери, слегка приподнятая бровь, когда она удивлялась, сияние глаз, когда радовалась, непослушная прядь волос, шарф на шее, плавные жесты рук, как у балерины, и мелодичный смех, как звон колокольчика. Вспоминались детали, которые никак не соединялись, чтобы лицо ожило. Он вновь посмотрел на фотографию. Застывшее выражение лица. Не растягивается рот в улыбку, не возникают лучики морщинок возле глаз от смеха. Движения нет, жизни нет. А вот фотография, где он с матерью идёт вдоль берега океана. И в памяти всплыл тот вечер, когда отец сфотографировал их.
По сизому небу расплывались алые разводы. Волны пытались достать до них, схватить и унести в океанскую пучину. Но все попытки оказывались неудачными. Он вспомнил, как ему было страшно, как он вцепился в руку матери, как всё время оборачивался на отца то забегающего вперёд, то замирающего, чтобы запечатлеть «момент Вечности».
Он отложил эти две фотографии, убрал альбом. И вдруг «увидел», как он пишет картину на принесённом в спальню холсте. На полотне проявилась его мать с плачущим ребёнком на руках. Трудно сказать, почему плачет мальчик. Что его так расстроило или напугало? Может, это предчувствие того, что должно случиться, но ещё не случилось? Это остаётся за кадром. Незнакомка наблюдает за работой художника и тайком вытирает слёзы, которые никак не связаны с сюжетом картины. Она плачет о собственной потере. Круг времени замкнулся, стёрлась грань. Незнакомка из сегодняшнего дня смотрит в его прошлое и видит своё прошлое, которое плавно перетекает в день сегодняшний. За мольбертом истинный Творец, художник от Бога, который объединяет две линии в одну, это её отец, лица которого не видно, потому что он вместе с дочерью смотрит на полотно. Многослойный сюжет увиденной картины вдруг вытащил из подсознания Владимира давно забытое, запрятанное, что никогда и не всплыло бы самостоятельно. Картина в картине, художник, которого уже нет и его дочь, заглянувшая сквозь время в мастерскую своего отца, который пишет женщину с ребёнком. Как всё переплелось, слилось и вывернулось! И вдруг странная мысль, а дочь ли это наблюдает за работой отца, или его жена?
- Боже! – воскликнул Владимир. – За мольбертом ученик моего деда, который жил с нами по соседству. У него была дочь Эмили. Он воспитывал её один, потому что жена умерла при родах. Дом в конце улицы. Недалеко от оврага. Я был когда-то на его выставке вместе с дедом. Я тогда был оглушён свалившимся на меня горем. Детское сердце не хотело верить в потерю. Как странно. Выставка ученика деда помогла мне справиться с переживаниями. Я помню, как дед сказал, что его ученика отличает удивительная проницательность. Я встретился с ним, когда только переехал жить к деду. Мне было семь лет. Он зашёл зачем-то к нам вместе со своей четырёхлетней дочерью. Девочка поразила моего деда. Он сказал тогда, что для неё люди – открытые книги, что он никогда не видел столь выразительных глаз, что у ребёнка глаза страдающего ангела. Эмили. Она живёт на нашей улице. А её отец умер два года назад. Я узнал это от деда.  Нет, я видел ученика деда раньше, до того как переехал жить к деду. Мне ещё не было трёх лет. Мы приехали с родителями к деду в гости и встретили возле оврага художника с беременной женой. Тогда ещё ничто не предвещало трагедии. Женщина, удивительно похожая на незнакомку, улыбалась. Деревья. Я помню их шелест и запах. Это были цветущие каштаны. Значит, мы приехали весной. Мать взяла меня на руки. Длинные тени от деревьев тянулись к оврагу, как лапы неведомого зверя. Мне стало страшно, и я заплакал. Почему? Что меня испугало? «Живые» тени или что-то ещё? А может, кто-то? Там был доктор - мужчина с глазами сторожевого пса на тихом, неприметном лице. Он уговаривал жену художника лечь в больницу. Она молча слушала его, после чего ушла. Куда? Зачем? Что было потом? Почему-то не сохранилось в памяти. Возможно, её увезли в больницу, из которой она уже не вернулась. Значит, в семь лет я второй раз увидел художника, а Эмили - впервые. И как так случилось, что мы больше нигде и никогда не пересекались с ней вплоть до вчерашнего дня? Интересно, а как она оказалась на юбилее фирмы, где я работаю? – спросил он и тут же сам себе ответил: - Её пригласил наш юрист, её дядя. Откуда я об этом знаю? – удивился он. – Я же видел в кабинете юриста фотографию Эмили и её отца. А ещё две картины с выставки. Как я мог забыть об этом? И получается, что незнакомка – это повзрослевшая Эмили. Этого не может быть, - прошептал он, и сам себе сказал: - Может. Вот тебе и ультрамариновый квадрат с красной точкой. День открытий и откровений под нескончаемый дождь. Незнакомка по имени Эмили, её отец, мой дед, мои родители, её мать. Две трагедии, каким-то невероятным образом соединились. Но не думаю же я бежать заново знакомиться с соседкой, что живёт возле оврага? Нет. Но сходить туда придётся. Я должен сделать зарисовки того места, где мать держала меня на руках. Зачем? Пока не знаю.
А потом он подумал, что что-то произошло после его «полёта» над океаном и возвращения из прошлого. 
«У меня будто пелена спала с глаз. Я не просто вспомнил то, о чём благополучно забыл и не вспоминал годы, я увидел то, что ещё не случилось. Похоже, Эмили была права, когда сказала, что случилось то, что должно было случиться. Мы вновь пересеклись. Правда, я не знаю зачем. Может, я должен написать картину, которую увидел? Но почему меня не покидает чувство, что эту картину я уже где-то видел в реальности? Тогда другой вопрос. А моя ли это картина»? – спросил он сам себя и вдруг решил, что надо побывать в мастерской деда, в которую он не заходил вот уже больше года, с тех самых пор, как он умер.
Владимир посмотрел на висевший возле двери ключ от мастерской деда и сразу же грустные мысли закружились у него в голове. Дед умер внезапно, через полгода после смерти бабушки. Сердце не выдержало. Картины деда Владимир решил не продавать. В права наследования ему не надо было вступать, потому что ещё при жизни дед оформил дарственную на имя внука на всё имеющееся у деда имущество. Владимир вдруг подумал, что в мастерской может храниться и письменное распоряжение деда насчёт его работ. Возможно, и каталог имеется. Все документы дед хранил в сейфе. Но в мастерской деда (Владимир знал об этом), на стеллажах одного из подсобных помещений были и картины его учеников.
    - Наверное, время пришло заняться картинами деда. Если я, действительно, когда-то видел пригрезившуюся мне картину, тогда я просто должен отыскать её. А как же портрет незнакомки с солнечными брызгами вокруг неё? Это ещё передать надо суметь. Увидеть и смочь написать не одно и то же. Сегодня уже не пойду в дедовскую мастерскую. Слишком много всего произошло. Устал я что-то, - произнёс Владимир.
«Или страх удерживает? Нет. Не хочу всё в одну кучу валить, - подумал он. – На ночь глядя, серьёзные дела не делаются. Как быстро потемнело! Осень. Непогода. Вот и узкий серп луны спрятался за тучу».
Прошла неделя, прежде чем Владимир вернулся к идее посетить мастерскую деда. Каждое утро, когда он по привычке бежал к остановке автобуса и с замиранием сердца ожидал встречи с незнакомкой по имени Эмили, почему-то радовало его. Хотя радоваться было нечему, пересечения не случалось. А потом пришло понимание преждевременности этого самого пересечения. Он должен вначале доказать или опровергнуть наличие в мастерской деда картины, которая ему пригрезилась. Ведь только там он мог видеть её, будучи ребёнком. И потом ожидание встречи порой лучше самой встречи. Но проходили недели, а он всё откладывал и откладывал посещение мастерской деда. Неужели и впрямь боялся? Но чего? А ключ, висевший на гвоздике, укоризненно смотрел на него, когда их «взгляды» встречались. Но Владимир только вздыхал и отворачивался.
На работе у него будто открылось второе дыхание. Из него вырывался фонтан новых идей. Дора записывала их, выстраивая последовательность, в которой можно будет преподнести вышестоящему начальству. Записывала Владимира на приём, интуитивно просчитав, когда решение по их материалам будет положительным. Счастливое сияние глаз помощницы было наградой для Владимира. А шеф вдруг оценил бурную деятельность молодого специалиста.
И его как-то сразу перестал раздражать вечно куда-то бегущий младший научный сотрудник. Порой мелькала мысль, что задержался он в «младших», но мысль так и не становилась началом поступка. Оказалось, что можно продумывать и решать важные вопросы, не обязательно неподвижно сидя за столом. Владимир и в кабинете шефа едва присев на стул, вскакивал, начинал ходить, размахивать руками, а потом садился рядом, спокойно объяснял принцип родившейся идеи и что можно ожидать от внедрения её в производство.
Дора как-то незаметно стала опекать Владимира, она убедила его не вываливать на шефа всё и сразу. Как только одобрялось одно направление, Владимир приходил с новой идеей, которая была не менее перспективной, и предлагал отдать её смежному отделу, не заботясь об оформлении авторских прав. Правда, сам шеф, уважающий букву закона, требовал, чтобы авторские права на очередное открытие были защищены.
Рутинная же работа по внедрению открытия угнетала мечущийся дух Владимира. И тогда появлялось желание сбежать ото всех, погрузиться в написание портрета, к которому он пока так и не приступил. Но здравый смысл всегда стоял на страже. Он говорил, что глупо рассчитывать на день грядущий, когда не ведаешь, что он принесёт тебе. Ведь ещё Демокрит говорил, что «благоразумен тот, кто не печалится о том, чего не имеет, и, напротив, рад тому, что имеет».
Дожди прекратились так же внезапно, как и начались. По утрам становилось морозно. Деревья торопились сбросить оставшуюся листву. А однажды он увидел в окно, что снег укрыл землю. Шеф отправил его в очередной отпуск перед самым Новым годом. И вдруг Владимир словно «проснулся» от спячки, в которую сам себя погрузил. Спокойно снял с гвоздика ключи от мастерской деда и положил в карман тулупа. На улице солнце всё заливало ярким светом, слепило глаза, снег скрипел под ногами, а в мастерской деда было сумрачно.
Владимир повесил тулуп и шапку на вешалку, надел бахилы на ботинки, после чего распахнул ставни в зале мастерской, где мебель, картины и мольберты были укрыты белыми простынями. На стеллажах застыли банки и баночки с красками, грунтовкой, лаком, растворителем, стояли разные коробки, ящики и ящички, неизвестно чем заполненные, разложенные по номерам кисти, новые холсты и что-то ещё, укрытое всё теми же простынями. В мастерской было чисто, уютно и тепло, пахло красками. Отсутствие пыли слегка удивило Владимира. А потом он вспомнил, что раз в месяц приходила последняя ученица деда, убиралась в мастерской с его, Владимира, разрешения и возмущалась, когда он предлагал ей деньги.
Он наморщил лоб, всплыло её имя. Аглая. Милая девушка. Он огляделся и решил начать осмотр «сокровищ» с кладовой, где хранились работы учеников деда. Он сразу выделил стеллаж с картинами, которые когда-то видел на выставке в семь лет, и прочитал:  «Лунин Аверьян». И сразу же незнакомка обрела не только имя, отчество, но и фамилию – Лунина Эмилия Аверьяновна.
Владимир аккуратно снимал со стеллажа полотно за полотном, разглядывал и ставил у стены. Портрет странной девушки с вертикальными зрачками, похожими на расщелины в горах, он почему-то поставил лицом к стене, как провинившегося ребёнка. Энергия этого портрета настораживала, притягивала и отталкивала одновременно. Он видел эту девушку в мастерской деда, когда она позировала его ученикам. Дед тогда забраковал все работы, кроме этой. А Володя всё пытался выяснить у деда, почему у девушки кошачьи глаза. «Аномалия», - произнёс дед странное слово и больше не приглашал эту натурщицу к себе в мастерскую. 
Владимир взял следующую работу Лунина и вдруг замер. Он держал в руках ту самую картину, которую «увидел» после «полёта» над океаном. Значит, на самом деле  она просто всплыла в его памяти. И никакого разочарования, наоборот, он вдруг ощутил радость. Картина в картине не новый приём, но здесь художник оказывается спиной к зрителю, он продолжает работать, а его жена замирает в дверном проёме, на её лице восхищение. Она смотрит на картину, что пишет художник. На ней - женщина обнимает ребёнка, который испуганно глядит на тень. Как, каким образом он смог передать, что женщина на полотне не безразлична ему, но во взгляде жены нет ревности, нет зависти, есть понимание.
Владимир отставил в сторону, найденную картину, а остальные вернул на место. Просмотр полотен других учеников деда он отложил до лучших времён. В кладовую, что находилась напротив, где стояли стеллажи с картинами деда, Владимир решил пока не заходить. Ему хотелось без суеты и спешки рассмотреть то, что там хранилось. А для этого нужно время. Он вздохнул, взял то, что искал, и закрыл дверь в кладовую.
Один из мольбертов он «раздел», поставил картину Лунина, и стал придирчиво рассматривать полотно, а простыню водрузил себе на плечо и забыл о ней. Чем больше он вглядывался в лица женщин, тем больше погружался в состояние художника. Пришло понимание, что Лунин любил их по-настоящему, и обеих потерял. И не важно, что одна замерла за его спиной, а другая – как мечта, надежда на чудо, смотрела на него с картины, которую он писал. Он протягивал незримую нить между ними и собой, не нарушая их внутренней свободы, радуясь тому, что они – Есть.
 Он вспомнил о своём решении не просто сходить к оврагу, а посетить дочь художника. Теперь он мог позволить себе подобный шаг. Знает ли она о существовании этой картины? Это единственный экземпляр или то, что было подарено деду – копия, а оригинал висит в доме Лунина в гостиной? И знает ли она предысторию создания этой картины? А когда увидел дату рядом с автографом автора, то долго не мог вернуть себя в равновесное состояние. Оказалось, что Лунин написал картину сразу же после гибели родителей Владимира.
Возможно, отец, когда-то снимавший их с матерью возле оврага, сделал несколько общих снимков с соседями и подарил их им. Либо Лунин писал по памяти тех женщин, которых искренне любил. Внутри что-то заныло, заскреблось и сжалось. Стало трудно дышать, потом всё его существо наполнилось тихой радостью, поглотившей боль. Он облегчённо вздохнул. Ему, правда, было непонятно, почему дед спрятал эту картину в мастерской.
Что такое знал дед о том времени, о своей дочери, её муже, о взаимоотношениях дочери и его любимого ученика, что скрывали, в конце концов, от своего внука родители его матери. Остаётся только гадать. Да и что мог понять семилетний мальчик, потерявший родителей, в странных хитросплетениях судеб взрослых людей? Да и надо ли было ему знать? Ничто не должно было омрачать памяти ребёнка о тех, кого уже нельзя было вернуть. Дед позаботился об этом, потому что любой порыв можно истолковать превратно. Ведь чистый незамутнённый родник чувств завистники могли превратить в болото. Кстати, а были ли чувства художника взаимными?
Владимир оставил картину Лунина на мольберте, укрыл простынёй, закрыл ставни на окнах  мастерской, оделся, сбросил бахилы, после чего запер дверь и побежал домой. Повесил ключ на место и, пока не возникло сомнений в правильности принятого решения, выбежал на крыльцо дома и посмотрел на небо. Всё так же сияло солнце, слепил глаза искрящийся снег. Деревья, укрытые снегом, как невесты перед свадьбой, замерли в утренней тишине.
«Если б у меня был телефон Эмили, я бы напросился в гости, но я так и не пересекался с ней больше. Не идти же, право, к её дяде-юристу, чтобы узнать, как можно связаться с его племянницей? И потом, положусь на случай. Я же всё равно хотел сходить к оврагу», - подумал он и решительно направился к калитке, потом вспомнил, что не запер дверь дома, вернулся и вздохнул:
- Слишком много суеты, - положил ключ в карман, сосчитал до пяти и медленно пошёл по садовой дорожке к калитке. - Только не беги, ты не на стадионе, - посоветовал он сам себе и почти сразу же перешёл на обычный способ передвижения – что-то среднее между быстрым шагом и медленным бегом.
 О чём думал по дороге к оврагу, Владимир не мог вспомнить. Очнулся лишь тогда, когда внезапный порыв ветра сбросил снег с веток старого каштана на него. Он огляделся и пробормотал:
- А вот и последний дом. Ну, здравствуй, каштан. Давно не виделись. Ты тогда был молод и зелен, весь в цвету. А теперь бросаешься в меня снегом. Чем ты недоволен, позволь узнать? Может, всплыли воспоминания о прожитых днях? А вон и дуб, тень которого так напугала меня когда-то. Она словно живое существо ползла к оврагу и желала схватить меня. А потом ещё доктор, с каменным лицом и странными глазами, требовавший, чтобы женщина поехала с ним. Я испугался, что доктор и меня прихватит с собой, и ещё крепче вцепился в мать.   
- Тебе нравится разговаривать с собой? Как ты нашёл меня? – услышал он знакомый голос и резко обернулся.
- Разговариваю с деревом. Практикуюсь. А вдруг ответит? Тебя я не искал, я…
- Конечно, ты просто вспомнил. И сюда тебя привели воспоминания. У каждого свои незабываемые впечатления детства.
Он смотрел на девушку в изящной белой шубке, без головного убора и в валенках не по размеру. 
«Торопилась или это её стиль?»
- Первое. И что ты вспомнил, что всё время откладывал встречу? – она пристально посмотрела ему в глаза и вдруг воскликнула: - Нет! 
- Что означает твоё восклицание?
- Пытаюсь соединить тебя сегодняшнего с внуком старого художника,  бледненьким таким мальчиком с печальными серыми глазами, в которых застыла боль и мольба о том, что невозможно выполнить. Почему-то ты, разговаривающий с деревом, и тот семилетний мальчик, только что потерявший родителей, никак не соединяетесь в моём сознании. Ты есть ты, а мальчик, которого я увидела однажды в детстве, так там и остался. Признаюсь, я не узнала тебя. От того мальчишки остался разве что упрямый взгляд серых глаз и глубоко запрятанная боль, без всякой конкретики. К тому же в твоей голове при нашей встрече на балконе не было сегодняшних мыслей о детстве. Думаю, что что-то произошло, отчего был снят блок, и ты вспомнил то, что благополучно забыл, вернее, не хотел помнить. Знаешь, когда я была маленькая, то не понимала, почему люди думали одно, а в глаза говорили совсем другое. Но со временем нашла объяснение и успокоилась. Всё происходящее – игра, решила я. К тому же я была уверена, что все слышат мысли друг друга. Моё сердце открылось на твоего деда, потому что он говорил то, что думал. Ты вспомнил моё имя и тот день, когда отвезли мою мать в больницу. У нас в гостиной висит та картина, которую ты отыскал в мастерской деда. На ней не видно двух равнозначных шрамов на сердце отца, зато картина пронизана энергиями любви, которую он испытывал к изображённым на ней женщинам. Восторг, трепетное чувство и боль слились воедино. Он так и нёс их по жизни. Творчество держало его на плаву. А ребёнок, как две капли воды похожий на свою мать, делал его жизнь наполненной смыслом. Он всю любовь перенёс на меня. Он был мне не просто отцом, но ещё и настоящим другом. Мне не хватает его. Но это жизнь. А того малыша, что оказался на картине отца, я и подавно не могла связать с тобой. Я гадала, глядя на испуганное лицо мальчишки, чего он так испугался? Теперь я знаю.
Она подошла к оврагу и замерла на том самом месте, где когда-то маленький Володя от страха расплакался,  а мать успокаивала его, держа на руках.
- Я люблю стоять на краю оврага в лунную ночь, когда тени от деревьев, кустов, дома и забора, - колышутся, будто живые тянутся ко мне. Жуть касается сердца. И не убежать от этих теней, никуда не деться, и превращаешься в изваяние, ибо только неподвижность может спасти тебя. А любое движение создаёт иллюзию погони за тобой. Вокруг какая-то закаменевшая тишина. Холодный свет луны искажает восприятие местности. Но вот уже слышна поступь утренней зари. Небо слегка розовеет. Ночь словно перетекает в утро. И невозможно выразить словами душевное ликование, тот восторг, что просыпается в тебе, выходит наружу из глубины твоего существа. Просыпается земля, начинает звучать по-особому…
Слова, словно снежинки повисали в воздухе и медленно пролетали мимо, не коснувшись того, к кому они были обращены. Он подошёл к Эмили и ощутил непреодолимое желание обнять землю, на которой когда-то стояла его мать. Или он хотел обнять девушку, стоящую рядом с ним? Наверное, и то, и другое. Но первое было сильнее. И никакой здравый смысл не мог остановить его.
- Не стоит, холодно. Что за блажь такая вываляться в снегу? – спросила Эмили и поняла, что он не услышал её, слова здравого смысла пролетели мимо, покружились рядом и плавно улетели в никуда.
Молодой человек лёг ничком на снег возле её ног, распластался и замер, словно убитая гигантская птица. Она смотрела на него и впервые не слышала, что происходит в его голове. Может, он погрузился в Ничто? Или оказался в том времени, когда его мать стояла здесь? Она не знала. И вдруг он «встрепенулся», пустота отступила, он с трудом сел и улыбнулся, глядя снизу вверх на неё.
- Напугал тебя?
- Нет.
- Врёшь.
- Да. Тебе плохо?
- Всё хорошо бывает только в раю. Я так думаю, - добавил он и вновь улыбнулся, не обратив внимания на то, что они общаются, не открывая рта.
- Вставай, - произнесла она и подала ему руку. – Не мучайся, отец не выставлял найденную тобой картину не по просьбе твоего деда. Он не хотел отдавать на растерзание зрителей и поклонников свою любовь, чтобы зависть не коснулась её. Дед согласился с ним. Он хотел подарить тебе картину моего отца после его смерти, но судьба распорядилась по-своему.
- Я уже понял. «Время – это мираж, оно сокращается в минуты счастья и растягивается в часы страданий». Не хотелось бы терять драгоценные минуты. Ты ведь хотела пригласить меня к себе домой. Не так ли?  - спросил он.
- Да, угадал, - засмеялась она. – А ещё…
- Ты почитаешь мне свои стихи. Зажжёшь свечу, её пламя станет похоже на огненную птицу. Ты умеешь готовить глинтвейн? – спросил он. – А то я продрог до самых костей, - он встал рядом с ней, взял её за руку и вдруг услышал:
- Осенью мы пересеклись, не ведая, что уже пересекались когда-то, подружит ли нас зима или мы вновь разбежимся, я не знаю. Об осени остались воспоминания у каждого из нас свои. Боже, ты похож на снеговика, - она попыталась отряхнуть его. – Не получается. Веником у порога смету, что налипло на тебя. Ты хочешь услышать, что я тогда написала после общения с тобой? – она слегка отстранилась и произнесла:
 - Листва своей игрой червонною
Усилила печаль мою.
Аллеи, будто опалённые,
У поздней осени в плену.

И небо, словно сталью сжато,
Беззвучный вздох застыл во мгле,
И странная тумана вата
Плывёт неспешно по земле.

Замёрший обнажённый куст,
Забытых слов волна,
И мир вокруг как будто пуст…
Я им – оглушена.
Владимир молча смотрел на неё, мысли куда-то разбежались или попрятались.
- Я тогда ощутил внутри себя пустоту, а когда вышел на улицу, вдруг понял, что стал воспринимать мир иначе.
- Это не моя заслуга. Я в своей пустоте купалась. И стихотворение каким-то невероятным образом освободило меня от неё. Переплетение двух непростых состояний выплеснулось в рифмованные строки.
- Я так долго шёл к тебе и вот, наконец, дошёл. А теперь не знаю, что делать.
- Пить глинтвейн, который я тебе приготовлю, чтоб не заболеть.
- Я говорил тебе, что хочу написать твой портрет в ореоле солнечных брызг?
- Нет. Но мне нравится твоя идея. Это повод видеться чаще, общаться…
- Мне не нужен повод, я нашёл тебя. Понимаешь? - произнёс он и слегка коснулся губами её руки. – Нашёл, - повторил он и услышал:
- Время покажет, кого ты нашёл. Возможно, верного друга, который будет рад за тебя и Дору. Кстати, это моя подруга, мы учились с ней в одном классе. И она ждёт нас у меня дома, - увидела растерянность в глазах молодого человека и всплеснула руками. – Надо же! Ты забыл, что грядёт Новогодняя ночь.
- Забыл, - вздохнул он. - У меня и подарков для вас нет, - он остановился.
- Не переживай, у нас – тоже. Ты – наш подарочек, - засмеялась она и слегка подтолкнула его в спину.
- Ты подумала, что не мешало бы поторопиться, ибо «…время: это – ткань, из которой соткана жизнь».
Он растерянно посмотрел на девушку и прошептал:
- Я слышу тебя, - и увидел улыбку на её лице.


Июнь 2021 года