Визит

Пестель направился куда глаза глядят. Мыслью — лишь бы подальше отсюда, от этого фармазонства. Натёртая нога ныла тупо, но и это было приятнее по причине того, что отвлекало хоть сколько-то от тревожных мыслей. На одной решимости далеко не уедешь. Нужен чёткий план, нужна дисциплина и жёсткий руководитель, только тогда будет шанс на успех. Муштра. Почти что, как в армии, с фанатизмом и не без энтузиазма. Но шанс — это так мало. На шанс только безумцы рассчитывают. А безумцы мир, увы, не меняют. Они разлагают его сомнительностью идей.

Павла Ивановича идеи непопулярны, он должен был это признать. Он давно оказался по другую сторону от них, представителей Севера, а заметил это в большей мере только сейчас. Никто не верит, что он желает блага народу, этому тёмному и угнетаемому народу. Он одинок в своих чаяниях. Где нет поддержки, там и веры нет. А безверие — рассадник смуты. Вот и любые постулаты всяких мартинизмом в лице одного единственного…

Пестель смурно пересёк порог помещения ложи, взглядом поискав нужную ему фигуру. Полутёмный коридор с крутыми ступенями лестницы остался позади. Тени на стенах красного бархата, напоминали ему кровавые разводы на поле боя. Где стены были багряными не по покрасу или отливу закатного солнца. Солнечный хрусталь высокой и объемной люстры пускал зайчиков, разрезающих пространство, оседающих на зелёных листьях роскошных заморских деревьев.

Многие стратегические встречи, безусловно, проходили не в обстановке не дорогих столов из красного дерева, выставленных на показ на шее жены драгоценных каменьев, в блестящих салонах, под сенью великолепных художников, у Рылеева в квартире висел Рембрандт, неизвесть откуда там взявшийся, за бокалом вина. Не столь они были бесстрашны, как на поле боя их ордена вторят, чтобы позволять себе подобную разнузданность.

Но прельщенные лучами старого света аристократы продолжали себя окружать самой дорогой обстановкой и изысканным окружением, и им правила были не писаны.

— Пауль, добрый вечер, как давно вас не было видно, — жеманно, но в речи и интонации своей грубо произнёс Пален из-за спины Пестеля.

— А вы все заправляете этим сатанинским балом, Пётр Алексеевич, — желчно усмехнулся Пестель, выдержанно проведя взглядом по визави. Лампада, освещающая его лицо, придавала светом и тенями демонические очертания графу. Благо, Пестель не верил ни в Бога, ни в черта. Жизнь научила.

— Боже мой, что за сравнения!

— Исключительно лестные, потому что вы тот немногий, который хотя бы занимается этим.

— Выпьете со мной вина? Скрасите мне вечер разговором? Или без лишних формальностей будет вернее перейти к делу и последним новостям, Meine LieblingsBegleiter?

****

Муравьеву-Апостолу тяготило грудь и душу. Хотелось короткими ногтями в попытке дотянуться до мозга ощутить матовую кость черепа под пальцами. Верно ведь говорят, чтобы справиться с чем-то душевным, надо переключиться на физическое.

Тем было несколько, с какими он завалился прямо в одежде на недавно заправленную кровать лицом вниз. Плечи подергивались медленно, мерно, а когда дышать стало сложно, он перевернулся, руку одну к лицу приложив с закрытыми глазами. Себя он не понимал.

Когда только попал в либеральный Север после Франции, прямо как Трубецкой, ощутил какие-то тяжелые изменения, что коснулись обоих обществ и, если тот предпочёл совсем отойти в тень, то Сергей не хотел. Он, будучи идейным и достаточно легким на подъем быстро сообразил и понял, что голым энтузиазмом да решительностью, что и на словах давалась тяжело, мало что выйдет. Но он словно цеплялся за прошлое. Осколки былого.

Раньше Муравьев-Апостол не мог без этого жить и руками цеплялся за обломки раннего, раня руки, ведь это был его смысл. Был, есть и будет. Он просто не сможет без этого, это, как не бояться оставлять мир, лишённый всякого смысла. Это приносило эмоции, это было важно! Когда-то….

Слова Пестеля, несмотря на то, что таковым он всегда был, в грудь червячком сомнения заползли, он ведь его не предаёт, правда? Уже предал… Было стыдно. Да и программу, обреченную на провал так подавал. Его хотелось слушать! Его слушали!

А Пестель всегда был прав, хоть и не благоволила фортуна, как тому же Орлову. Он строил себя сам. Мостил, закалял, переламывал. Но не откажется от своих, нет… А из-за убеждений Муравьев-Апостол решительно не хотел его терять, но и себе наступать на горло? Он же не примет устои и даже эти княжеские «Уступки». Он человек сложный, но цену дружбы знает, не разведёт… Не должно. Хотя, никто никому ничего не должен, ирония.

«Будь, что будет» подумал про себя страдальчески Серж, не в силах выносить терзания собственной головы, проваливаясь в объятия морфея ненадолго. А недолго оттого, что сон его был весьма чуток и банальный вечерний дождь нередко служил поводом бессонницы молодого человека.

Его выдернул из сна стук в дверь.

Сергей спешно перевернулся и, как по команде, принял вертикальное положение. Родственники прекрасно осведомлены, что есть вторая дверь, через неё обычно и заходят, стало быть точно к нему и не свои, да и кто мог зайти к нему без предупреждения? Бывало загодя человека предупреждаешь…

Муравьёв-Апостол перебросил в голове каких-то пару бредовых вариантов, но тут в пот бросило, а на речи последней Трубецкого, так и вовсе стало страшно, никак по его душу?.. Но он готов был принять свою участь с гордостью, даже если это псы его величества, оттого слегка приведя в порядок помятый вид небрежным движением по лицу и волосам, накинув на плечи мундир, он шумно спустился по лестнице.

Дверь открыл он с размахом.

— Павел Иванович, mon cher, — на его устах резко расцвела улыбка. Серж не удержался от рукопожатия и объятий приветственных, таких родных и тёплых.

Странной тайной стала в момент цель его визита. Стало быть, долго офицер спал? Не могло быть подобного…

От радости переливчатой не сразу заметил, что у Пестеля есть спутница. Сердце заныло сладко, спутницу-то узнал… Катрина. Грудная клетка маленькими иголочками оказалась в одночасье истыкана.

Улыбка не спала с лица, нет, просто приобрела некий грустноватый, скорее ностальгический оттенок вспомнившегося поцелуя наглого и сладкого. Душа обуяла неожиданная ревность, а щемеж. Дикий промозглый щемеж. Она ему ничего не обещала… Он ей тоже.

Несмотря на то, что хотел адрес найти, о свидании попросить, раз смелости бы набрался. Она не знала и не надо было. А Пестель всегда был смелее, решительнее. Он бы тоже его выбрал. Не покажет он ей ничего, не будет рушить, коль пришёл с ней Павел, так стало быть… Не будет препятствовать, не сможет. На чужом несчастье счастья не построишь. Слишком Павлом дорожит, чтобы из-за чувств вставать стеной, а подумалось же, что не на улице они встретились. А столь бестактно он не посмеет интересоваться, да и понятно. Павлу Ивановичу давно жена нужна была. Она сделала свой выбор, пожалуй.

«Господи, лучше бы вообще не открывал!» подумал не слишком красочно Муравьев, когда шлейф радости спал, тут же себя одергивая и возвращая вид полной непринуждённости. Он ещё не отошёл ото сна. «И не посылал бы этот нежный влюблённый взгляд в ее адрес, пока Павла Ивановича обнимал. Господи, будто женщин на мой век не хватит! Чертов ;go;ste».

— Серёж, извиняй, мы тут явились без приглашения с… — Пестель запнулся, потому что совершенно забыл её имя по дороге.

— Оставь, для тебя нет неудобного времени!

— Катрина Роэлевна, — произнёс с нежностью Сергей Иванович, почтительностью руку целуя. — рад вас видеть… Обоих рад! Право, чего здесь стоять, пойдёмте чаю выпьем!..

Пестель вздохнул с облегчением, когда Муравьёв назвал его спутницу по имени, слегка покраснел и неловко рассмеялся. И сегодняшние события резко отошли на второй план и преданный своей педантичности он был благодарен случай и чертовой встрече с этой чертовой женщиной, и её платье отвратительного цвета и совершенно неуместное в своей открытости не так уж сильное его раздражало.

Хоффман не показала своего удивления от встречи «рядом живущего приятеля» столь талантливо, что могли закрасться мысли, будто она знала обо всем с самого начала. Она расплылась в тёплой улыбке, протягивая руку для поцелуя.

— Сергей Иванович, mon am;, столь приятная встреча. Очень, — улыбнулась пряно и ровно Катрина. — Может, что-нибудь погорячее есть?

— Да, Серёж, тащи всё, что есть, — весело сказал Пестель, прихлопнув в ладоши. — Вы меня простите, но я сниму эти проклятые сапоги, пока они меня не прикончили окончательно, — сказал Пестель, с удовольствием разуваясь.
Его совершенно не смущало присутствие дамы, чьё имя он вновь без тени смущения забыл, не утруждая себя даже попыткой запомнить. Боле он был рад компании друга и гнетущее ощущение, создавшееся после всех этих отвратительных баталий, начало его отпускать.

— Для вас, дорогие, найдётся все! — Муравьев покорно удалился принося несколько бутылок в один заход. Склизкое ощущение холодка где-то в горле отходило на задний план и он уже с искренней, совершенно не жеманной улыбкой возвращался, ставя сосуды с небольшим звоном, позволяя каждому выбрать по вкусу. А здесь на любой вкус и цвет: шампанское, он предположил для дамы, и вино, и виски, и водка, как помнил Пестель гурманом и привередой в этом плане не был. Сергей свой выбор остановил на этом же зелье.

На Катрину не мог не смотреть, как бы не запрещал себе. И это ее «Очень», что он делает… Но с другой стороны, его опасения раскрошила заминка Павла.

— Ты же хотел покупать новые, опять не сладилось? — казалось все мысли до единой у Серёжи прекращала занимать дама, ибо хотелось начать говорить, и говорить, и говорить, не замолкая. Да обо всем, о чем придётся, потому что будто камень, что на груди оторвался, не утянув за собой в омут. Но на даму он поглядывал иногда.

— Дак и купил на свою голову новые!

Девушка засмеялась серебряным смехом.

— А вы, Катрина Роэлевна? Могу быть уверен, что вас теперь не украдут прямо из-под моего носа в прекрасный вечер? Дали отворот поворот? — смехом поинтересовался Муравьев-Апостол легко, разливая хоть и спешно, но довольно аккуратно напитки, интересуясь, что будет дама. Но очень подрывало спросить, отчего они вдвоём к нему заявились, как вообще встретились и… надеялся, что сами скажут.

— Ни в чем нельзя быть уверенным, дорогой Сергей Иванович, — посмотрела на него Катрина выразительно, немногим исподлобья. — а так, как вы знаете Бенкендорфа, так он с меня с живой не слезет, но и у меня с отворотами прозрачно просто.

После бокала шампанского на её щеках появился едва видимый нежный румянец. В ней не искрился тот огненный пожар былой ночи. Она казалась милее, нежнее. В отсутствие помады и вызывающих жестов.

Пестель выпил водки, со стуком опустил рюмку на стол.

— Давайте выпьем за то, чтобы и этот вечер был не хуже, — сказал Пестель.

Его забавляло наблюдать, какие взгляды, бывшие гораздо красноречивее слов, бросает на Муравьёва дама. Катерина, Катарина, Кэтрин… Какие взгляды в свою очередь посылает ей Муравьёв. В этой игре, однако, не было третьих лишних, за этим было интересно наблюдать со стороны.

— За вечер, — согласился Муравьев-Апостол, просияв. Стало приятно,. Он звонко чокаясь рюмкой геометричной сначала с полковником, потом с дамой, выпил.

На реплику друга засмеялся открыто, заливисто, неприкрыто искренне, точно чувства все наружу, только распахни мундир и вынь горячее, пышущее жаром сердце! И грудь наполняется тёплом вслед за глоткой. Дабы не сильно захмелеть сразу же, а Сергея брало быстро, да крепко, главное, чтоб не морило, решил выйти на балкон от греха, вставая. — секунду, Je reviendrai si vite que vous ne le remarquerez pas.

— Я… Кар… Катер… Простите, как-же-вас. Я оставлю вас ненадолго, — сказал Пестель, резво поднимаясь. — И вернусь через несколько минут с хозяином этого дома. Ибо, я, признаюсь, с дамами не смыслю диалогов, а Муравьёв-Апостол в этом всегда имеет успех.

Хоффман разочарованно хмыкнула, бросив на него быстрый взгляд. Смыслит, не смыслит… Сбежал и всё, как трус. Позеленеешь от тоски... Она поболтала прозрачным бокалом в руке, борясь с желанием бросить его об стену.

Но в следующую же секунду ухмыльнулась, глядя на своё отражение в игристом шампанском и допила его залпом, откинув голову назад в беззвучном смехе, который был заметен лишь в пожиме плеч. Будто могло быть по-иному и ее бы не оставили одну. Впрочем, как и всегда.

Разгоряченность от алкоголя постепенно спала, Муравьев-Апостол почувствовал, что от щёк отливает и переносицу уже не так давит. Вечерний прохладный воздух был приятен и уже более разрежен, красота, да и только. Одинокий фонарщик задвигал вдали дверцу последнего зажженного фонаря. А на фоне выпитого он и вовсе почувствовал себя чересчур счастливым, сдалась ему эта сгорающая в своём же пламени la r;volution!

— Серёж, ты давай, возвращайся, — сказал Пестель с нажимом, расстегивая мундир.

— Я? — не понял сначала офицер, но улыбнулся слегка рассеянно, щурясь забавно, глаз протирая уже натёртый довольно, красный. — Я… Да, точно, — он рассмеялся с хрипотцой. — а ты смена караула?

— Что я ей рассказывать должен? Про строевую подготовку, армейские порядки, да какие доносы на чьи имена пишут?

— Ей не важно, что ты говоришь, она же на тебя смотрит, — проговорил и постарался снова невозмутимое лицо натянуть Сергей Иванович. «Ну, не хватало ещё неожиданного порыва чувств».

— На меня? Боже… Ещё не хватало, чтобы она на меня смотрела, — передернул плечами Пестель, как если бы руку на что-то горячее положил. — Благодарю покорно, избавь от этого счастья. У меня от неё глаз режет.

— То есть, вы не…

— Как ты такое подумать мог, Сереж? Ты хоть видел, каким взглядом она на тебя смотрит? Я, быть может, малосмыслен в чувствах и их видах…

— А что я должен был подумать, прийдя вы вместе?

— Я обязательно расскажу тебе эту долгую и не очень интересную историю, но предпочту для личного спокойствия наедине, понимаешь. — значит, рассказать и впрямь чего было. Муравьёв подумал, что знаниям он может и не обрадоваться. Сделалось в миг из состояния счастья, что именуется вечерней печалью.

— Паш… Ты… Ты правда во мне сомневаешься? — вспомнил отчего-то слова его на собрании Рылеева, глядя в глаза уже почти даже трезвым по виду, впрочем, не уверен был хотел ли знать ответ на этот вопрос. Но он был уже задан.

— Нет. Сомневаюсь я в себе, — сказал Пестель серьёзно. — В своей правоте, понимаешь? И это бьёт больнее, чем сомнения в других…

Радость от первых слов приглушила горечь осознания от вторых. Они смешались самым неожиданным образом, пожалуй. Сергей не то, что не хотел видеть обратную сторону этой медали, он боялся ее увидеть в один прекрасный момент, потому что Павел тоже не железный, далеко нет. Спокойствие и железная дисциплина, самообладание, гордость и беспрекословное подчинение словам, верность слову… Все обходилось Пестелю дорого. Многим просто недоступно ни морально, ни по карману. Муравьев даже неверующе посмотрел, головой тряхнув, ему не показалось? Он облизал губы в нервном движении, сжимая их и чувствовал стыд. Без знания бы этого прожил…

— Я в тебе не сомневаюсь, Паш, — покачал головой Сергей. — правд всегда несколько, не одна… Не сомневайся, ты обязательно с какой-то стороны прав, в данном случае, я убедился, что с большей.

— Всё, к чёрту эту лирику, пойдём, неудобно!

Сергей только и смог, что согласно кивнуть, да перед самой дверью балкона лопаток в жесте сочувствующем коснуться, да будто сказать, что на спину и его плечо он всегда может рассчитывать. Обнять не решился, ведь не любит подобных моментов. Жалости боится и жалкости в собственных глазах.

— Ещё бы я не прав был! — уверенно воскликнул Пестель, словно и не было только что слов о сомнениях. — Осталось только до умов некоторых сомневающихся князей достучаться, — он приобнял Муравьёва за плечи, да так и вернулись в комнату.

Признает, если капать на мозги долго, только чтоб отвязались, это Серж мог сказать уверенно, в его манере. Однозначно поганая манера, ибо несмотря на это, на соглашение, сделает по-своему все равно, как считает нужным, человек такого нрава. И это не исправит даже крест, ибо Христа нет на нем, да все за пазухой.

Уж лучше они будут знать, что он против них. Против всех. Нежели будет с ними и в самый последний момент откажется от своих слов, взглядов, принципов, если уже не отказался. Переобуться для удобства — это же так просто. Это тихушничество убивало, разлагало морально, как пожалуй эгоизм, оттого Муравьев и думал, что лучше Павел будет гореть, но уж гореть, а не тлеть в этом пламени первого круга. И перед лицом ещё восемь.

— Что же вы, господа офицеры, от меня сбежали? — спросила Катрина, положив ногу на ногу. Ее уста венчала ехидная усмешка. В руке была бутылка шампанского, опустевшая на четверть. — Ну ладно дражайший Павел Иванович, он забывает обо мне сразу же, стоит только отвернуть ему голову. Ну а вы, Сергей Иванович, с вашей-то репутацией покорителя женских сердец… — с наиневиннейшим выражением лица промурлыкала Хоффман.

Муравьёв испытал чувство гордости. Улыбки блестящей даже не скрывал.

— От вас сбежишь! — хохотнул Муравьев-Апостол, ведь при всем желании не выйдет. — Только средь ночи и через окно, потому что придёт муж, в другом случае не ждите, — улыбнувшись, отозвался Сергей, чувствуя, что кровь вновь степенно приливает к щекам. Слова Павла о ней тоже приятно отозвались в груди.

— А мужем я обзаводиться не тороплюсь, Сергей Иванович. Мой дом и окна открыты для вас даже среди ночи, — долгий взгляд сказал все быстрее озвученных слов.

— И впрямь такая молва и ходит? Неслыханная пошлость! — с интересом и лукавым прищуром поинтересовался мужчина, в глаза глядя, смешок роняя чуть рассеянный.

— Молве я не слишком доверяю, словам же полковника не верить у меня нет оснований, — улыбнулась хитринкой Хоффман, будто свершая маленькую Триумфальную месть.

Все больше голову юного офицера мучал вопрос, откуда же эти двое знаются, да и с чего бы ей расспрашивать о Сергее? Ещё и в таком ключе, Пестель не такой человек, что распространяться будет без чужого желания. Иной раз слово не выбьешь, будто то не воробей, а камень, какой можно кинуть в человека, да и никогда сам Сергей Иванович себя дамским угодником не считал. Юбки, корсетные шнуровки, подвязки чулков, да кружева не коллекционировал…

Пестель почесал голову, выпив ещё стопку водки. Его реплика дамы ничуть не заставила смутиться, ибо от своих слов он никогда не отказывался и были они у него верны и надежны. Подумалось, что если бы не она, лежал бы он сейчас у себя, злой и недовольный. Он был ей даже благодарен.

— Вы, Катрин, пожалуй, не такая… чтобы сбегать от вас, — Ох уж эти барышни, ничего им прямо не скажи, изволь слова подбирать, да с подвывертом. Опять же уколет его безучастностью. — Вам бы платье не такое яркое, и вполне…

Катрина безудержно рассмеялась, прикрывая рот ладонью, которая больше не была обтянута тонкой тканью перчаток. На ее глазах выступили крупные градинки слез. О приличиях она и думать забыла.

— Польщена вашими словами, господин Пестель! В следующий раз непременно другое платье будет, — она поднялась. — Благодарю за приятную компанию и не менее приятно проведённое время, господа офицеры. Оставляю вас, чтобы не приходилось разговоры на балконе вести, да и пора мне. До дверей хотя бы проводите, Сергей Иванович?

— Как я могу… Несомненно! — фыркнул смехом Муравьев-Апостол, под руку подхватывая, да неспешно к дверям ведя, с мыслями собираясь, ибо не хотелось отпускать просто так.

Нравится? Да конечно, не сомневался, нравится, но вопрос в том надолго ли.

Взглядом Муравьёв-Апостол фигуру женскую очерчивал медленным, нежным, взгляд поймав, как и прежде, улыбки не скрывал. А слова Пестеля сил придали. Теперь он не чувствовал себя потерянным и мог не задыхаться воздухом от осознания, что горит, внутри все горит от противоречий и сомнений, снова вернулась фаза лёгкости, которую с собеседниками, впрочем, старался держать всегда, пока самого могли сворачивать незримые горькие слёзы души.

Мужчины чокнулись с дамой с разных рук, как давние-давние хорошие друзья. точно старались компенсировать потерянное внимание.

— Был очень несказанно вас сегодня увидеть, вы прекрасны, — Муравьёв поцеловал ей костяшки поочерёдно, притянув смазанным жестом к себе после. Второй рукой он обвил изящную талию, пока отпечатал на устах поцелуй несколько неряшливый и неаккуратный, но неистово нежный. — идите же… Знайте, что всегда вас рад видеть и надеюсь повторить, — «только уже, пожалуй, вдвоём».

Сердце билось бешено, и ей ужасно захотелось его вдруг обнять, просто прижать к себе и не отпускать, пока полковник Пестель его от неё не оттащит силой, если ему это в голову взбредёт. «Ну давай, совсем не думай, твори, что в голову взбредёт», — ехидно сказал внутренний голос. И когда Муравьёв обнял её, успела подумать только «милый», а больше ничего не думала.

Она провела рукой по волосам, переводя сбившееся дыхание.

— Признаться, боялась, уж не привиделось ли мне то, что в конце бала случилось… Теперь с полной уверенностью могу заявить, что нет, — она коротко улыбнулась ему на прощание, разворачиваясь.

Хоффман вышла чересчур торопливо поспешно, уходить она умела, смело и не оглядываясь. А сейчас уходила с сожалением, и, пожалуй, вернулась бы под любым вздорным предлогом, какой только бы смогла найти в та минуту, но имела ли она право на особое к себе отношение? И чем поцелуй был вызван? Тем, что дала понять — с ней именно так и надо, или… Вот об этом «или» думалось сладко и щемяще. Перед глазами пронеслась картина проведённой без сна беспокойном ночи, где даже в нежных туманенных сумерках ей виделся тот бальный танец, не топорный и глупый впервые в жизни, а живой…

На улице Катрина нашла в себе силы оглянуться на его окна. Такие близкие. Но далёкие. Не смогла не оглянуться. В них отражался уютный, немного грустный, оранжевый свет.

За крышей дома фантомные силуэтом промелькнула серым следом падающая звезда. Девушка не успела загадать желание, но мысли ее снова оказались подле о Серёже. Да что с ней происходит такое? Хотела бы она это знать, но ответа не было даже пред самой собой, не то, что кому-то озвучить. Она встряхнула головой, словно отбрасывая все мысли, но это совсем не помогло. Потому что ответ-то на самом деле был. И ответ ей не нравился и нравился в то же самое время.

Муравьев вернулся в дом счастливый и радостный, чувствовал, что все сделал правильно, как уж сердце приказало, когда бы он его слушал. Дверь прихлопнул, на засов задвигая. Полутемень намекала на то, что Павел уже успел несколько похозяйничать. Тот не любил света, предпочитая всему полумрак.

Пестель обнаружился практически в том же положении, в котором был оставлен.

 — Не скучаете, Павел Иванович? О чем задумались?

— Да так, Сергей Иванович, диву даюсь… — протянул Пестель с хитрой улыбкой. — Когда это вы успеваете и о заговорах думать, и с дамами крутить.

Первое Муравьёв предпочёл вообще не комментировать, ибо сам от себя пребывал в простративном шоке. Лишь смехом фыркнул, гордо голову вскинув, мол, шутливо, я такой. Да и больно бы ему стараться, оно само как-то получалось, откровенно.

— Я, пожалуй, у тебя переночую, набрался, да и переться лень на ночь глядя.

— А я бы тебя и не отпустил, Павел Иванович! Никуда дальше порога! — поправил себя Сергей Иванович. — ибо на душу приняли мы прилично… — окинул взглядом несколько пустых бутылок он, что из-под стола отзывались при малейшем соприкосновении лязгом. Потом окинул азартно оставшееся немногое содержимое последней и произнёс. — по последней давай, да стелить тебе пойдём, слуг я уже всех отпустил.