Дом с эркером

Сергей Рыжков                Дом с эркером.                Рассказ


Огромный эркер, в полтора этажа высотой, нависающий рядом с входной дверью невольно привлекал внимание. Иногда вечером, озаренный светом изнутри, он казался сказочным фонарем, внутри которого живут эльфы. Сквозь множество маленьких окошек, составляющих огромное пространство, можно было увидеть пейзажи, покосившиеся дома, подсвеченные детали интерьера, какие-то внутренние лестницы, переходы. Впечатление усиливала ниоткуда возникающая тень человека с бородой то плавно, то резко взмахивающего руками. Волшебство.
Наверное, он и вправду немножко волшебник. Как все художники. Или живописцы, как он себя называет.
Федор Михайлович жил в этом доме с незапамятных времен. Еще до войны, после смерти прежнего хозяина, чудесного художника оставившего после себя, кроме прочего, замечательные иллюстрации к произведениям Мопассана, досталась ему эта мастерская. Здесь и женился, отсюда на войну уходил, сюда вернулся. Здесь дети родились, здесь, наверное, и жизнь свою закончит. Отправится к предкам, на Смоленское.
Но нынче, он жив и здоров. И деятелен, как никогда. Дело в том, что со дня на день он, и его жена Екатерина Сергеевна, актриса Александринки, до старости сохранившая стройность фигуры и, при всей нашей нынешней нищете, умение сохранить достоинство в самом скромном одеянии. А также их младший сын Иван, ждут гостей. Из Парижа. О, недоступный мир. Приезжает в отпуск с женой-француженкой, их младший сын Миша. Известный художник, отцова гордость.
Всю неделю Екатерина Сергеевна, с ведерком цемента и «мастерком» в руках, а затем и с малярной кистью, в ватнике, который она носила с неподражаемым достоинством, приводила в порядок вход в подъезд. Замазывала щели, выбоины в стенах оставшиеся не от бомб и снарядов, а от современных вандалов умудрившихся проложить трубы по фасаду здания и не удосужившихся не то, что убрать за собой битый кирпич и обломки железа, но даже залатать выбоины в стенах оставшиеся после их ударной работы. Потом закрашивала все это, пытаясь подобрать краску под цвет давно облупившегося фасада. Отмывала окна на лестничной клетке, драила ступени и перила. Федор Михайлович возил на тележке песок и гравий, засыпал ямы и выбоины у входных дверей, сетовал, что не может заасфальтировать.
-А что поделаешь - сокрушалась Екатерина Сергеевна,
-Не могу же я допустить, чтобы мой сын и невестка, увидели, в каком убожестве мы живем, во что превратился «блистательный Петербург».- Голос дрогнул.
-Они ведь не могут жить в таких условиях, уйдут в гостиницу. Я не могу этого позволить.- Она отвернулась.
Последним штрихом, в подготовке, явилось выставление на лестницу пустых молочных бутылок, чтобы уж все было, как в Париже. Именно это поразило стариков, когда они пару лет назад навещали сына и только что родившегося внука во Франции.
-Представляете себе, - рассказывала, со скорбью в голосе Екатерина Сергеевна
-Возле каждой двери молочник ставит утром молоко, забирает пустые бутылки. И никому в голову, даже последним «клошарам», живущим как наши «бомжи» не приходит в голову их взять или просто разбить. А ведь я помню петербургских молочников-чухонцев и булочников, которые ходили по домам. Кто бы сейчас отказался утром от свежей булочки? Кому это мешало?- Неопределенно-вопросительный всплеск рукой.
Надобно сказать, что искусством жестикуляции она владеет замечательно, любой ее рассказ сопровождается незабываемо-артистичными жестами, старая театральная школа.
Ну вот, кажется все готово. Федор Михайлович, не признающий других стрижек, кроме как «под ноль», когда этого требовала не в меру густая и непослушно-вихрастая, в его-то годы шевелюра, остригся наголо, отчего, со своей седой головой, стал походить на кавказца. Сверкая черепом, пронес из магазина две сумки провизии (экономили полгода).
Утром отправились в аэропорт.
Когда сверкающий, длинный белый «Линкольн» ковыляя на ухабах и с трудом вписываясь в повороты двора на Петроградской «причалил» к двери все места у окон были уже заняты. Бабушки в былые времена, коротавшие дни на скамеечке во дворе или в сквере теперь сидели по домам и территорию держали под контролем, наблюдая в окна. Самые близкие подруги собрались по две, по три у окон с лучшим обзором. Давно у Екатерины Сергеевны не было такого аншлага. Двери авто открылись, вышел Федор Михайлович в широких брюках и свободном свитере. Подал руку, наклонившись к машине. Оттуда появилась молодая женщина в простом платье в цветочек и светлой кофточке поверх. С букетом светлых роз в руках. С обратной стороны шикарного автомобиля вышел Миша, которого бабушки, наблюдавшие из окон, помнили юношей с едва пробивавшимися усами и превратившегося теперь в крупного мужчину с седыми висками, одетого в джинсовый костюм. Он помог матери выбраться из огромного, с затемненными стеклами, «чудовища» на колесах. Екатерина Сергеевна как всегда элегантная, с высокой прической на гордо поставленной голове, одетая в очень скромный, но безукоризненно сидящий на ней брючный костюм держала на руках мальчонку лет двух в комбинезоне из светлой ткани и сдвинутой на затылок панамке. Круглые глаза малыша, с любопытством, смотрели по сторонам. Иван, с водителем машины, начали выгружать из багажника баулы, коробки, чемоданы, сложенную детскую коляску и прочее.
Мишель, а именно так звали жену Миши, изумленно оглядывалась по сторонам. Посмотреть было на что. Переполненный контейнер, вокруг которого валялись кучи мусора в пакетах и без них и стайка людей, копающихся в нем. Очередь из колоритных личностей, в пункт приема стеклопосуды. Одни из которых с ненавистью, другие с интересом рассматривали шикарный лимузин. Возле дверей в пункт лежал мужчина с разбитым лицом, без обуви, храпел. Никто на него не обращал внимания до тех пор, пока из под него не потек ручей. Очередь заволновалась, сдвинулась в сторону. Грязный оборванный мальчишка захохотал, указывая на лежащего пальцем. Один из оборванцев копающихся в помойке подошел к нему, отвесил оплеуху и молча вернулся к своему занятию. Малец заголосил, размазывая грязь и слезы по лицу. Французская гостья обернулась к мужу, и что-то быстро заговорила на родном языке. Муж и тесть взяли ее под руки, и повели, непрерывно оглядывающуюся, в подъезд. Миша что-то шептал ей на ухо. Екатерина Сергеевна, с ребенком на руках, вошла следом. Водитель начал вносить вещи в дом, Иван остался на улице у автомобиля, следить, как бы чего не стащили.
Старухи, стоящие возле  окон, качали головами, переговаривались. Подъехала милицейская машина. Очень толстый милиционер лениво вылез из очень маленького, для его комплекции, жигуленка. Недоуменно уставился на дорогой автомобиль, с трудом нагнулся к коллеге сидящему в машине, что-то ему сказал. Неторопливо подошел к лежащему на земле, пнул его ногой в бок. Тот заворочался, заматерился, не открывая глаз. Пнул сильнее. Лежащий открыл глаза и, увидев милиционера сел, бормоча. Толстый «страж порядка» сразу потерял к нему интерес, отвернулся и, с опаской, стал приближаться к «Линкольну». В это время водитель машины, вернувшийся за очередной порцией вещей, вышел из подъезда, увидев приближающегося милиционера, что-то коротко ему сказал. Тот втиснулся в свой автомобильчик и быстро уехал. Вскоре отъехал и лимузин. Бабушки исчезли из окон. Немного погодя они появились во дворе. Собрались возле давно не работающего фонтана. Поглядывали на окно-фонарь. Тихо беседовали. Вскоре их терпение было вознаграждено. К дому подъехал давешний милицейский жигуленок, а за ним маленький фургон. Оттуда вышли люди в форме, подняли с земли вновь заснувшего бродягу, разогнали людей у помойки. Один из милиционеров зашел в приемный пункт. Оттуда вскоре выскочил пьяненький грузчик с табличкой «Закрыто по тех. причинам», приладил ее на дверь. Толпа заволновалась, но двери были закрыты. И, поворчав, толпа с поклажей в руках начала расходиться под дружные крики неведомо откуда появившихся дворников в оранжевых жилетах с надписью «Сделаем наш город чище» на спинах. Они ловко начали стаскивать мусор в кучу и сваливать его в, тут же доставленный, огромный контейнер. Закончив с мусором, они подмели территорию вокруг дома, под ехидные вопросы бабушек.
-Где же вы были все эти годы?-
Появился горластый домоуправ, парень лет двадцати пяти, от которого проку только и было, что он начал подгонять дворников словами «мэрия» и «губернатор». На что бойкая бабенка-дворничиха сунула ему в руки метлу, со словами -
-Будь ласков, покажи пример.- Тот густо покраснел и заорал еще громче.
Бабушки-зрительницы «зашелестели»
-Губернатор! Видать Мишка и впрямь в большие «шишки» вышел, коли сама, губернатор должна пожаловать.-  Двор, тем временем, чисто вымели. Двери пункта приема с забитыми картоном вместо стекол окошками прикрыли куском фанеры. Милицейскую машину загнали в перегороженную железными воротами, чтобы никто не ездил, арку. Бабушек, активно комментирующих происходящее, попытались, было подвинуть но, убедившись, что ничего не выйдет, оставили в покое.
Поднялся ветер. Он гнал тучи по небу, и конца им не было. Потемнело, вот-вот дождь начнется. Но уходить старушкам очень не хотелось. Сходив по домам, за теплыми кофтами и зонтами они собрались ждать до конца.  Вдали уже грохотал гром, когда с проспекта послышался вой сирен. В сопровождении милицейского «Форда» с мигалками въехали во двор две сверкающие черные машины с изображением российского флага на номерах и джипа, очевидно с охраной. Из джипа выскочили трое здоровенных парней, заозирались по сторонам, вниз, вверх. Подскочили к машинам, стали так, что за их спинами не стало видно, кто выходит из автомобилей. Бабульки притихли, сбились в кучу. Стояли, вытянув шеи. Один из охранников скользнул в подъезд. Через минуту двери авто открылись и люди, которых старательно загораживали от любопытных взоров спины охраны, вошли в дом.
-Губернаторша - Прошелестели голоса.
-И еще кто-то, машины-то с флагом на номерах. То-то помойку подобрали - захихикали старушки.
-Что бы правительша наша ненароком в дерьмо не вступила. А давайте, девушки, -
обратилась сухонькая старушка в меховой безрукавке к своим подругам.
-Подкараулим губернаторшу, когда будет выходить. Нет.- Загалдели, уже в полный голос, бабушки.
-Посмотри на них.- И указали на двух амбалов, скучающих у дверей.
-Не подпустят. Тогда давайте Екатерине позвоним, - не унималась «сухонькая».
-Пусть глаза им откроет, пусть расскажет, как мы живем. Ты думаешь, им это интересно? - С сарказмом спросила бабуля в бордовой вязаной кофте с огромным «семейным» зонтом.
- Все равно. - Не унималась первая.
-Пусть хоть расскажет, как к их приезду двор «дрючили». Это можно. - Согласились все.
-Пошли ко мне, - махнула своим зонтом старушка, и делегация двинулась к подъезду. Охранники беспокойно заозирались друг на друга, один что-то забубнил в рацию. К удивлению, охрана молча пропустила старушек мимо себя. Их спокойствие стало понятным, когда бабушки увидели еще двоих у входа в квартиру. Проходя мимо них, подруги ехидно поинтересовались, от каких таких врагов защищают «слуг народа». Но ответа не последовало. Оба «амбала», как близнецы похожие на оставшихся внизу, меланхолически, пережевывали резину закатив глаза вверх к потолку. Войдя в квартиру старушки столпились вокруг телефона. Азарт внезапно пропал. Зачем звонить и что говорить стало проблематичным. Хозяйка направилась на кухню готовить чай. Остальные потянулись за ней, держать совет.

В дом Екатерины Сергеевны и Федора Михайловича гости вошли, с любопытством, озираясь по сторонам. Огромное окно, в мастерской было призанавешено. Не оттого, что хозяева не любили света, а потому, что свет подчеркивал и высвечивал бедность, сквозящую во всем. Старая потертая мебель, стены и потолки, давно ждущие ремонта. Свежая краска на переплетах окна не могла скрыть их ветхости и выщербленности. Лишь работы Федора Михайловича, выставленные в самых освещенных местах, смотрелись ярко. Хотя, по правде сказать, радостного в них было мало. Повинуясь безотчетному чувству правды, художник, на своих последних работах, изображал не парадные фасады Невского и не вечно свежеотремонтированный Смольный, а дома родной Петроградской со срубленными, из-за ветхости, балконами, осыпавшимися, никогда роскошными фасадами. Унылость и грязь дворов, не видных с освещенных проспектов домов населенных простыми людьми, все больше впадавшими в бедность, несмотря на уверения властей о неуклонном повышении уровня их жизни.
Стол был накрыт. Екатерина Сергеевна, узнавшая о визите «больших» гостей, а к ним пожаловала сама губернатор и сам Представитель Президента в округе, рассудила по-своему. Деликатесы, которыми собиралась потчевать родных, она оставила в холодильнике. Было бы на кого, тратится. А для гостей отварила картошки, с лавровым листом и луком, открыла банку маринованных кабачков, собственного исполнения. Огурцов пожалела, больно засол удался. Банку прошлогодней квашеной капусты. Заправила постным маслом. Одну селедочку пожертвовала, украсив ее кружками лука. И все. Федор Михайлович попытался, было возразить, мол, такие люди...  На что получил резонный ответ
-Какие люди - такой и стол. Возражать будешь, селедку уберу. - Проведя по блестящему черепу ладонью тот, как впрочем, и всегда, с ней согласился.
Гостей, которых привело в эту квартиру, отнюдь не любопытство, а желание приобщиться к мировой знаменитости. Художнику, полотна которого котируются в мире очень высоко. Но в силу своего характера, не желающего, по приезде домой, общаться с официальными лицами. Была у губернатора тайная мысль. Уговорить художника устроить в Манеже первую в России персональную выставку его работ. Для этого и явилась она в дом, куда ее, в другие времена, и калачом не заманишь. Для этого и генерал-губернатора с собой пригласила, напирая на государственные интересы.
Неуютно чувствовали гости себя в этом небогатом доме. Федор Михайлович, еще при «советах» был неуступчив и прямолинеен, а теперь и подавно. Похоже, и сын в него пошел. Недаром он никогда в своих интервью не отвечал на вопрос, почему не выставляется в России. Но этикет был соблюден. Гостей улыбчиво встретили, усадили за стол, познакомили. Начав издалека, с того, каким интересом пользуется в России творчество Михаила Федоровича, и насколько земляки страдают оттого, что не могут воочию увидеть работы большого мастера ... и так далее и тому подобное. Генерал-губернатор подводил разговор к главному, вопросу о выставке и никак не мог к нему подвести. Миши слушал молча, кивал. Потом неожиданно, но вежливо прервав собеседника, сказав-
-Я согласен, но выставка будет совместной, моей и отца. Сейчас я на отдыхе, свяжитесь с моим секретарем в Париже, обговорите все вопросы. Условия отца должны быть выполнены обязательно. О делах все.- И, посмотрев в глаза, открывшему, в недоумении, рот представителю власти, добавил, указав на блюдо с картошкой.
-Угощайтесь.- Гость закашлялся и уставился на губернатора, которая непроизвольно скривилась от мысли, что ей придется выставить в Манеже картины этого, как она называли Федора Михайловича, мизантропа. «Поскольку он не видит свершений происходящих в городе, а продолжает «малевать» заплеванные подъезды  и прочую дрянь...» Она спохватилась и расплылась в широкой улыбке.
Оба чиновника радуясь тому, что так, в общем-то, легко, решили «большой» вопрос. Поковыряв, для вида вилкой картошку и селедку  и поболтав ни о чем, а что поделаешь, о делах говорить, гость не расположен, о погоде - глупо. Гости засобирались, сославшись на срочные дела. Их никто и не подумал задерживать. Спустившись вниз по узкой лестнице, чертыхаясь,  спотыкаясь на выщербленных ступеньках и пригибаясь перед низкой дверью, добрались, наконец, до выхода. Охранник услужливо наклонил дверь и тут же повернулся спиной, загораживая «ценное» тело собой. Щурясь от вдруг выглянувшего солнца, чиновники глубоко и удовлетворенно вздохнули и ... невольно оглянулись на крик «ура», исходивший от стоящей невдалеке стайки старушек, одетых бедно и неярко. Охрана дернулась на звук, но недоуменно остановилась, не видя опасности для «тел». Старушки ловко размотали и подняли над головой сшитый из разномастной ткани белый, длинный, похожий на широкий бинт, транспарант. На нем большими буквами было выведено: «Губернатор города - засранка!». Причем буква «а», не уместившаяся в строку, была криво намалевана чуть ниже «незабываемого текста. И походила на домик, как его рисуют дети.
Пузатый милиционер, выскочивший из спрятанного в арке «жигуленка», уже бежал к старухам. Дул в свисток и, добежав, смешно подпрыгивая, попытался дотянуться до транспаранта. Чиновники, из зашторенных окон своих лимузинов,  быстро покидающих двор, уже не видели, как «страж порядка» расправлялся со сброшенным ему на голову плакатом. Запутавшись, он под одобрительный хохот старушек, рвал древнюю ткань в лоскуты и громко матерился, предчувствуя неприятности по службе.


                Санкт-Петербург. Февраль 2002 - март 2005 гг.