Вторая жизнь Маяковского 1

   М а я к о в с к и й  н а  э с т р а д е 1


 Зрительный зал и эстрада. Вверху над эстрадой огромный красный плакат, на котором белыми буквами выведено: «Вечер поэта Маяковского». В зале негде упасть яблоку. Сидят по два человека на одном месте. Сидят в проходах на ступеньках; на эстраде, свесив ноги. На  эстраде поставлены стулья для знакомых.
 Маяковский выглядывает из-за кулис. Он явно доволен наплывом зрителей.
      
     М а я к о в с к и й. А публика все прет. Уважают, черти. (Говорит  стоящему рядом  писателю Льву Кассилю.) Пожалуйста, Кассильчик! спуститесь к администратору – мне уже совестно. Там пришли комсомольцы, кружковцы. Из моего поэтического кружка. Пусть пропустит пять человек. Скажите: последние. Ну ладно, заодно уж восемь. Словом, десять человек – и ни одного больше. Бейте себя в грудь, рвите волосы, выньте сердце, клянитесь, что последние. Он поверит. Десять раз уже верил.

      Кассиль уходит, а Маяковский выходит на эстраду и сразу приступает к делу.

     М а я к о в с к и й. Я – поэт. Этим и интересен. Об этом и пишу. Об остальном – только если это отстоялось словом. 

                Я земной шар
                чуть не весь обошел, –      
                и жизнь хороша,
                и жить хорошо.
                А в нашей буче, боевой, кипучей,– 
                и того лучше.

      – Маяковский, как вам не стыдно все время себя выпячивать! Все я да я, – кричит хорошо одетый молодой человек, не вставая с места.               
      – Тише, ты, буржуй недорезанный! – шикают на него сидящие рядом комсомольцы. – Ничего не понимаешь – сидел бы дома.
      – Товарищи! Пусть выскажется, – вмешивается Маяковский. – Идите сюда, на сцену, – приглашает он выкрикнувшего молодого человека. – Не желаете?  Может, кто еще хочет высказаться? Кому еще не нравится моя поэзия? Я  вас очень прошу, товарищи, поразговаривать. Мне это необходимо. Кто хочет слова? Никто не хочет. Жаль. В таком случае  –  вы в меньшинстве. Я – выиграл, –  весело заключает Маяковский, обращаясь к своему оппоненту.
      В этот момент вскакивает еще один молодой человек. С виду – студент.
      – А верно ли говорят, что Хлебников гениальный поэт? А вы… все у него слямзили!
      – Я удивлен вашим культурным уровнем, товарищ. Чем вы только думали, когда задавали такой вопрос?
      – Известно чем – головой.
     – Ну и садитесь на эту голову.
     За студента тут же вступается сидящий неподалеку круглолицый блондин.
     – Это что же такое, товарищи? Почему это Маяковскому разрешается нас оскорблять? Товарищ правильно говорит. Только не у Хлебникова, а у Уитмена он содрал.  Об этом и в эпиграмме Есенина говорится:               
                – Эх, бей! Эх, жарь!
                Маяковский безда;рь.
                Морда жиром пропитана,
                Всего содрал Уитмена.

     – Балалаечник ваш Есенин, вот кто. Смех! Коровою в перчатках лаечных, – кричит Маяковский. 
    В зала слышится всё возрастающее неодобрительное гудение: Уууууу!
    Сначала неуверенное, одиночное. Затем значительная часть зала встает и демонстративно гудит громко, не давая Маяковскому говорить. Некоторые даже свистят в два пальца.
     Раздаются истерические вопли:
     – Распни! Распни его!
     – Ату его! Ату!
     Маяковский сжимает кулаки – в бешенстве и бессилии:
     – Я заставлю вас замолчать!    
     – Нет уж! Теперь уж и я выскажусь! – На сцену протискивается  плюгавенький человечек с бородкой. Большой любитель всего классического.
     – Вам тоже не нравятся мои стихи? –  в надежде найти в нем поддержку спрашивает Маяковский.
     – Вы!.. вы мне не нравитесь, в первую очередь! – брызжа слюной, выпаливает коротышка. 
     Маяковский безнадежно машет рукой:
     – В первую, во вторую. Это вам не очередь за капустой.
     – Мне не нравится ваше лицо, ваш  готтентотский зад, которым вы виляете на ходу…
     – Товарищу нужно в зоологический музей, – говорит Маяковский, обращаясь к залу. Он отходит от оппонента. Чего говорить с таким!
     – Ваша поэзия непонятна массам! – вопит коротышка.
     В этот момент в поддержку коротышки из зала раздается зычный голос:
     – Правильно! Гнать Маяковского с эстрады! Що там.
     – Кто кричал? – спрашивает Маяковский, изо всех сил сдерживая ярость. В зале устанавливается  напряженная тишина. – Товарищу нечего боятся. Пусть выйдет сюда. Выскажется. – Не дождавшись ответа, добавляет грустно: – Сегодня у меня болит горло. Мне не хотелось идти сюда…
      Маяковский сходит с эстрады и устало опускается на ступеньки.  Облокачивается на них. Лежит – будто распятый. А его оппоненту голос из зала, напротив, придает дополнительную силу. Он уже чувствует себя победителем. Наконец-то, он может высказать все этому грубияну, мечтающему сбросить Пушкина «с корабля современности».
      – Забуржуазились вы, товарищ Маяковский. Народ бедствует, а вы по Европам разъезжаете!
      – Это моя работа, – вяло, как бы нехотя защищается Маяковский. Он говорит тихо. В зале шум, его мало кто слушает. – Ведь не для себя же… Общение с живыми людьми мне заменяет книги. Европейская техника, индустриализм, желание соединить их с еще непролазной Россией – всегдашняя моя идея…
     – Я должен напомнить товарищу Маяковскому,– снисходительно поучает коротышка,– простую истину, которая была известна еще Наполеону: от великого до смешного один шаг.
     После этих слов Маяковский, как сжатая пружина, которую вдруг отпустили, вскакивает, распрямляется во весь рост. И вот он опять уже на эстраде, смелый, задиристый, готовый к бою.
     – Да! Действительно. От великого (Маяковский показывает на себя) до смешного (показывает на коротышку) – один шаг! – говорит он и делает этот шаг.
     И тут происходит что-то невообразимое. Настроение в зале резко меняется. Все до единого, даже  враги Маяковского, умирают от хохота. А коротышка, видя, что ему уже ловить нечего, ретируется с эстрады.
      – Пошел побриться,– под гром аплодисментов и смех заключает Маяковский. – Товарищи, – перекрывая шум зала, гудит Маяковский,– меня таким, как этот, не сбить с избранного пути! Не переспорить! Не переорать им меня, если хотите!

                –  Оглушить бы их трехпалым свистом
                в бабушку и в Бога душу мать! –

заканчивает он под одобрительный рев.               
    
    В едином порыве бо;льшая часть зала встает. Слышатся крики:
     – Правильно! Заткнем глотки нэпманам! Уничтожим буржуазию как класс!
     – Ура Маяковскому!
     – Великому поэту революции слава!
     Недовольные возмущаются и свистят.

           П р о д о л ж е н и е  з а в т р а




     М е ж д у  д в у х  с е с т е р.

                Э л ь з а  Т р и о л е

     Париж греется в лучах осеннего солнца. Все тут дышит довольством, спокойствием, благополучием. Повсюду много народу. Но люди никуда не спешат. А многие даже никуда не идут, а сидят в кафе на открытом воздухе и мирно беседуют за чашкой утреннего кофе. В лучах солнца четко вырисовывается Эйфелева башня. Юркающие по улицам машины не нарушают впечатления  уверенного спокойствия и довольства. И только на вокзале нетерпеливое волнение ожидающих и встречающих людей.
     Эльза Триоле ждет на перроне дядю Володю. Так она  называет Маяковского.
     А называет она его так с самой юности, с тех пор как он начал ухаживать за ней. А потом... потом он влюбился в замужнюю сестру ее Лилю Брик – и прости-прощай его любовь к ней! Если б это была не Лиля! Если б это была не Лиля! Но что же делать, если Лиля ее сестра... С тех пор прошло 13 лет. Эльзе уже 32. Боже мой, как бежит время!
     Медленно подползает поезд из Ниццы. И вот он, ее дядя Володя, показывается из вагона с неизменной папиросой во рту. Но что это за девицы с ним, которые что-то рассказывают ему и смеются?.. Фи! ничего страшного. Она сразу же успокоилась, как только внимательней посмотрела на дядю Володю.
    Маяковский стоял в своей излюбленной позе, расставив ноги, смотрел на девиц мутными, воспаленными от бессонницы глазами, машинально кивал и улыбался, слегка искривив угол рта, из которого торчала папироса. Эльза хорошо знала эту его «улыбку без глаз», к которой он всегда прибегал, когда хотел вежливо от кого-нибудь отделаться.
     Из вагона выходит господин приятной наружности.
     – Значит, сегодня вечером в ресторане Купель на Монпарнасе? – обращается он к Маяковскому через переводчиц.
      – В десять!– уточняет Маяковский.
      – В десять!– эхом отзывается господин и уходит.
      Эльза машет Маяковскому. Девицы исчезают в толпе. А он неторопливо направляется к ней. По перрону он идет как хозяин, размашисто, вскинув голову, перекатывая папиросу с одного угла рта в другой.   
     –  Почему я его уступила сестре? Почему не боролась? – думает Эльза. – А зачем? Я видела, что без всяких усилий она победит. И я ушла. Вернее уехала. Вышла замуж за французского офицера Андре Триоле и уехала во Францию. Так из Эльзы Каган я сделалась Эльзой Триоле. А с Лилей я не поссорилась. Напротив. Еще больше к ней привязалась.
     – Странно, что я до сих пор называю его дядей Володей. Ведь мы почти одногодки. Когда мы познакомились, ему было двадцать, а мне семнадцать. Боже мой, это было аж в 1913 году! В юности эта разница в три года была очень заметна. А сейчас мне просто нравится его так называть. Знакомые говорят, что я просто «выпендриваюсь», так его называя. Им не нравится, что я хочу быть моложе. Может быть, и вам не нравится? Напрасно. Я – женщина! Чего же вы хотите?
      – Элик, детка, как ты узнала о моем приезде? Ты что, шпионишь за мной? – вместо приветствия говорит  Маяковский, подходя к ней.
      По его виду Эльза сейчас же определила: сегодня опять он не в духе. В такие минуты он раздражителен, резок…
      – Побойтесь Бога, дядя Володя. Когда это я за вами следила?.. Если бы вы знали, как мне нравится встречать вас! –  Уже давно она привыкла говорить с ним восторженно. Вот и сейчас она произнесла последнюю фразу восторженно, как девчонка.
     – А что это за мужчина, с которым вы говорили? – после некоторого молчания спросила Эльза.
     – Да писатель один. Луи Арагон.
     – Так это же просто здорово такое совпадение!  Я тут недавно прочитала его статью в газете. Хотела ему писать… Дядя Володя, миленький, познакомьте меня с ним! Я вас очень прошу. Если вы меня не познакомите с ним, ни в какие магазины я с вами больше ходить не буду. Так и знайте, – не то в шутку, не то всерьез говорит  Эльза.
     – Хорошо, хорошо. Успокойся. Познакомлю я тебя с твоим Арагоном. Это и для меня будет польза. Я не знаю здешнего языка. Буду с ним разговаривать на твоем французском. «На триоле».
     Сказал и нахмурился. Сегодня Маяковский явно не намерен шутить.
     – Ловлю вас на слове. Потом не отпирайтесь.
     Эльза подставляет ему щеку для поцелуя. Он медлит, и она сама
целует его. Это неприятно кольнуло ее, но она поспешила переключиться на другие мысли. Она привыкла ему прощать.

                П р о д о л ж е н и е   з а в т р а