Алла Борисовна. Лагерные хроники

               

                (Из записей Марка Неснова)

Память человека имеет свойство убирать в свои дальние кладовые такие вещи и события, которые могут вызывать ненужную тревогу и огорчения. Наверное, это защитная реакция организма.

За долгие годы пребывания в  лагере я тоже забыл массу не очень нужных мне вещей и спокойно обходился без их наличия в жизни и голове.

Но три вещи занозой сидели в моём сознании и, если и не мешали жизни, то устойчиво напоминали о  её ущербности.

Я больше семи лет не видел детей, телевизора и настоящей украинской  жареной картошки на сале с луком и  шкварками.

Мальчика я встретил в нашей парикмахерской  и даже погладил его по голове.

Картошку  со шкварками мне специально организовали друзья, нажарив её на сале со  свежим, а  не сушёным луком, которым обычно нас кормили.

С  телевизором проблема была куда сложнее, потому что инструкциями его наличие в системе не предусматривалось.

Но когда я впервые оказался в маленькой конторе на лесобирже *десятки*, куда меня пару дней назад доставили по этапу, о таких глупостях, как  телевизор, я  и думать забыл.
               
В небольшом кабинете сидело человек пять заключённых, и вели обычный для такой ситуации трёп, когда входная дверь резко отворилась, и на пороге появился невысокого роста офицер с майорскими погонами и форме конвойных войск.

Все, естественно, встали, полагая, что он пожелает сесть, и для этого захочет взять чей-то стул.
Но майор, кивнув всем в знак приветствия, оглянулся, увидел в углу деревянную урну, перенёс её к столу и, усевшись на неё, стал о чём-то тихо разговаривать с пожилым вольным десятником по фамилии Гус.
Поговорив пару минут, офицер, так же кивнув присутствующим, вышел из кабинета, поставив урну на место.

За свой долгий срок я видел немало  офицеров разных званий и должностей. Большинство из них были нормальными людьми без патологических отклонений.
Но такой простоты и беспечности я у офицеров никогда не  отмечал, потому что расслабляться с урками не рекомендуется, как не рекомендуется этого делать и в гражданской жизни с обычными людьми, чтобы потом не чесать удивлённо свой затылок.

Однако,  в жизни я уже кое - что соображал, а потому сразу понял, что так может вести себя только очень сильный и уверенный в себе человек, без всяких заморочек и комплексов.

Жулики мне объяснили, что это командир батальона охраны майор Болдин,
мужик крутой, но справедливый и порядочный.
Рассказали даже историю, как  на разводе он подрался, на равных, с одним из заключённых по кличке Вовча и, несмотря на полученный синяк, не позволил наказать драчуна, хотя жизнь заключённого  находится полностью во власти  конвоя.

Вовча – сорокалетний бесшабашный ростовский босяк и хулиган, провёл половину жизни в лагере и действительно, как он мне сам потом рассказывал, его бурную биографию украшал и такой случай, которым он очень гордился, потому что не каждому после подобного приключения удалось бы остаться  живым и здоровым.

Прошло уже около месяца, как я возглавил производство на лесобирже
(рассказ *Социалистическое соревнование*), когда меня разыскал майор Болдин для серьёзного, как он сразу сказал, разговора.

-Марк Михайлович – сказал он после приветствия и дежурных фраз – я знаю, какой на бирже бардак и недостача, но попробуй подумать, может быть ты сумеешь хоть немного мне помочь.
Уже три месяца никто не может решить проблему.
Начальство поручило построить в батальоне теплицу, чтобы выращивать овощи для солдат и офицерских семей, но никаких фондов и денег не даёт.
А так просто никто ни доски, ни бруса не отпускает, потому что и без этого огромная  недостача.
Мне  для начала хотя бы  кубометров пять - десять. Я готов  заплатить и деньгами и продуктами и водкой. Что скажешь, то старшина и привезёт. Подумай, помоги, ну очень тебя прошу.
-Василий Николаевич, пускай Ваш старшина привезёт спецификацию, а я
 всё сделаю и ещё дам пару машин для обмена на стекло и цемент.
-Ну, слава Богу! И что я буду тебе должен? -  спросил комбат.
-Да, ничего мне не надо, у меня всё есть, спасибо - и я повернулся, чтобы  уходить.
-А  в твоём деле написано, что ты хитрый и корыстный человек.
-И правильно написано. Только у  нас с тем, кто писал, разные представления о корысти. Для него корысть – это взять и водку и деньги, а для меня -  заслужить уважение человека, который мне нравится.

Василий Николаевич посмотрел на меня с интересом, потом улыбнулся и, молча, протянул руку. Мы обменялись крепким рукопожатием.

Маленький, пожилой и шустрый старшина батальона, прапорщик Сидун толково и расторопно руководил немалым подсобным батальонным хозяйством, где выращивались и свиньи и куры и даже несколько коров.
Мы сразу поняли друг друга, друг другу понравились и, как это обычно  бывает у нормальных людей, подружились навсегда.
                Я всё сделал по их заказу, и ещё немало отпустил доски для обмена с другими организациями на нужные материалы и оборудование.
               
С  комбатом мы иногда виделись, говорили о строительстве, работе и других пустяках. Пару раз он приглашал меня пообедать в конторе за коньяком и принесённой им закуской.
Наши отношения были просты и доверительны.
Такие отношения иногда складываются между заключёнными и представителями руководства.
Они, как правило, достойны и деликатны.
Офицеру не придёт в голову спросить уважаемого им зэка, откуда в зоне водка, как и зэк не станет спрашивать офицера о системе охраны.
Эти темы не пересекаются, иначе отношения исчезают, или превращаются в дешёвый жандармский фарс.
Уважающие себя люди такого в общении не допускают ни в лагере, ни на воле.
Есть запретная территория, куда приличным людям вход запрещён.
И неважно, ты зэк, или министр.

Теплицу благополучно построили и, не знаю, как на солдатских столах, но у офицерских жён свежие овощи стали появляться.

Однажды в разговоре с комбатом я обронил фразу, что уже тысячу лет не видел телевизор.
-Сегодня я тебе вечером телевизор организую - пообещал комбат.

На подходе к жилой зоне, после съёма, меня отвели в сторону, и сержант сказал, что часовой доставит  меня на территорию батальона.
                Рядовой, восточной наружности, пошёл в сторону штаба батальона, а я,
не торопясь, поплёлся за ним.

В кабинете комбата находилось четверо офицеров.
На столе стояло четыре бутылки коньяка,  десяток свежих огурцов и
 две открытые банки свиной тушёнки.

После того, как офицеры допили коньяк, а я только пригубив, съел половину тушёнки и огурцов, пришедший из санчасти фельдшер увёл меня смотреть телевизор.
                В санчасти я устроился на больничную кровать и уставился в телевизор, не веря в свершившееся чудо.
                Программа была одна, но меня всё равно радовали и сводки с полей, и успехи нефтяников, и достижения космонавтов.

А потом, вдруг, запела Алла Пугачёва.

Это имя я помнил с 1966 года.
Я часто вспоминал эту робкую, симпатичную девочку, и очень жалел о том, что у неё не задалась карьера.
Потому что она подарила нам пару чудесных песен, одну из которых я часто напевал вместе с девчонками из института по дороге с занятий:

                *Робот! Ты же был человеком,
Мы бродили по лужам,
В лужах плавало небо…*

Это  были не те зубодробильные комсомольские песни, которыми нас кормили  по радио.
Нет! Эти песни перекликались со стихами молодых поэтов, которые переворачивали сознание и звали куда-то в неведомое и свободное:

                *Что – то физики в почёте,
Что-то лирики в загоне,
Дело не в сухом расчёте,
Дело в мировом законе…*

Жалко было девочку с запоминающейся фамилией и приятным голосом.

И вот я, к своей великой радости, почти через десять лет, снова её слышу и вижу.
Победившую на каком-то фестивале. Бойкую, красивую и счастливую.
-Ай, да умница! Ай, да молодец! Ну как мне не верить в чудеса и в своё светлое будущее.
Вот  тебе и телевизор. Вот тебе и Пугачёва. Из прошлого. Из небытия. Ура!

Радио в зоне включалось утром и вечером под надзором замполита.
Больше крутили местный магнитофон, чем включали центральные программы.

Я  до сих пор не могу слышать, в общем - то неплохой, ансамбль *Песняры*
потому что пару лет просыпался под одну и ту же их песню:

                *Любая  Алёна я ж вады баюсь,
Пацалуй спачатку, бо я утаплюсь*

Мои познания в современной музыке отставали на века.

Потом я слышал Пугачёву несколько раз по радио.
А после уже слышал и видел её много и часто.

Как-то так получилось, что моя вольная жизнь, моя любовь, моя учёба и карьерные успехи продвигались вместе с успешной карьерой, теперь уже,
Аллы Борисовны Пугачёвой. И я считал её для себя талисманом, молясь за её здоровье и успехи.

Через много лет после первого просмотра телевизора я, по дороге на юг, решил заскочить в Орёл к моему верному товарищу подполковнику Болдину, с которым мы навсегда подружились на севере.
Он командовал какой-то учебной частью и был доволен жизнью.

Вечером в ресторане, которые я терпеть не могу из - за шумной музыки, девушка на сцене негромким голосом пела песни Пугачёвой.
Чем - то она мне напоминала Пугачёву - школьницу из моей юности.

Я много раз уже слышал эти песни, но девушка так проникновенно их исполняла, что я, вопреки своим правилам, заказывал ей песни ещё и ещё.
Потом мы простились в аэропорту и расстались  под впечатлением и обаянием пугачёвских песен.

Вот  так, я и продолжаю жить, наблюдая за карьерой и успехами Аллы Борисовны Пугачёвой.
Я верю в свою звезду, как и в звезду любимой мной великой певицы, которая в трудные для меня дни подарила мне надежду.