Воробушек-2

Из книги «Воробушек»
Воробушек: Рассказы. – Ярославль: ИПК «Индиго»,  2021. – 208 с., ил.

Воробушек-2


Гена лёг, но долго не мог заснуть. Он лежал с открытыми глазами и раз за разом перебирал в памяти прошедший день. Ему почему-то было тревожно. Тревожно и сладко. Он думал о том, что повёл себя сегодня как порядочный мужик. Правильно повёл. Но лёгкая грустинка в его мыслях всё же присутствовала. Гена думал о том, что, случись вся эта история лет двадцать назад, ну, при условии, что он тогда уже не был бы женат, он, возможно, повёл бы себя совершенно иначе.
«Так что же это? – думал Гена. – Что же заставило меня сегодня вести себя именно так: элементарная порядочность или возраст?».
Думал и не мог себе однозначно ответить. Конечно, ему хотелось бы  уверенно сказать: я поступил так, потому что поступить так меня побудили мои принципы. И это было бы правдой, но правдой не полной…
Гена встал и пошёл в кухню. Пачка сигарет, лежащая на столе, была уже почти пуста.
«Что-то я и вправду много курю, – подумал Гена. – Надо себя ограничивать».
Он выкурил сигарету, допил остывший кофе из чашки и опять лёг. Мысли ещё крутились в его голове, но уже лениво крутились, расползаясь и перескакивая с одного на другое. Он почувствовал, что засыпает. И заснул.

Из глубокого сна его вырвал звонок домофона. Гена посмотрел на светящийся циферблат будильника. Час ночи. Он чертыхнулся и, не одеваясь, влез в тапочки и подошёл к двери.
– Кто там?! – сердито буркнул он в трубку.
– Это я…
Остатки сна мгновенно куда-то улетучились.
– Воробушек?..
– Впусти меня, пожалуйста, – сказал голос в трубке. – Я очень замёрзла…
– Господи, – сказал Гена, нажимая на кнопку открытия двери подъезда. – Конечно же, заходи. Я сейчас…
Он метнулся в комнату, набросил халат и побежал в прихожую открывать дверь.

Она стояла на пороге. Маленькая, замёрзшая, растерянная. Стояла и молчала. И Гена молчал. Потому что опять не знал, что сказать.
– Вот, – сказала Маша и протянула ему пакет с вещами, которые Гена собрал ей перед уходом. – Они ещё мокрые. Повесишь их досушиться?
– Конечно, – сказал Гена и взял пакет. – Подожди! Ты что, не уехала?
– Уехала, – кивнула Маша. – Доехала до ближайшей станции и пересела на встречный.
– Зачем? – спросил Гена.
– Не знаю, – пожала плечами Маша. – Просто решила, что должна вернуться. Ведь сегодня ещё воскресенье, так что у нас есть ещё целый день.
Так и сказала: у нас. Гена услышал это «у нас», и сердце его застучало часто и тревожно, словно в такт колёсам приближающегося поезда: у нас, у нас, у нас…
– Что же ты стоишь на пороге? – вдруг спохватился Гена. – Входи.
И она вошла…

– Ты меня извини за мой вид, – сказал Гена, плотнее запахивая халат. – Я, собственно, уже спал…
– И ты меня извини, – виновато сказала Маша, – я тебя разбудила… От меня вообще – одна головная боль… Слушай, если ты меня сейчас прогонишь, я не обижусь…
– Не говори глупостей, – Гена погладил её по голове и вдруг обнял и прижал к груди. – Не говори глупостей. Проходи и сразу лезь под горячий душ. Дрожишь вся…
– Ага, – сказала она. – Дрожу…
Аккуратно положила свой рюкзачок на комод и пошла в ванную. Медленно, словно опасаясь, что Гена её сейчас остановит.
Гена вытащил из угла сушилку и стал развешивать на ней мокрые вещи из пакета. Он специально делал это не торопясь, потому что не знал, как себя вести дальше. Ситуация была совершенно двусмысленной, даже, чего уж тут говорить, почти однозначной. А Гена был не готов к ней. Ну, не был, и всё!
Он прислушался к шуму воды из ванной. Шум был странно ровный, ничем не прерываемый. Гена подошёл к двери. Ему показалось, что сквозь этот шум он уловил ещё какие-то нехарактерные, звуки. Он приоткрыл дверь. Ну, точно: из-за занавески, перекрывая звук льющейся воды, доносились громкие всхлипывания. Он решительно открыл дверь и вошёл.
– Ты что? – спросил Гена. – Ты что, воробушек?
Ответа не последовало. Только всхлипывания стали ещё громче.
– Ты что? – опять повторил Гена. – Что у тебя случилось? Кто-нибудь обидел?
– Никто меня не обижал, – голос из-за занавески прозвучал глухо и жалобно. – Я сама себя обидела, – и вдруг – протяжно, на всхлипе: – Дя-а-дя Ге-е-на! Я не знаю, что мне делать! Я запуталась! Я дура! Я не должна была возвращаться! Дя-а-дя Ге-е-на-а…
Гена стоял и молчал. А что он мог сказать? Самым логичным сейчас было бы прижать её к груди, погладить по головке и сказать: «Успокойся, девочка. Успокойся, воробушек. Всё будет хорошо». Но сделать этого он не мог по простой причине: она сидела там, за занавеской, голая, и попытка прижать её к груди  могла быть воспринята ею совсем в другом ключе.
– Ты это... – отбросив мысль об объятиях, сказал Гена, – ты успокойся. Давай заканчивай свои водные процедуры, и пойдём пить кофе.
– Да, – всё ещё всхлипывая, ответила Маша. – Да, извини. Я уже успокоилась. Я сейчас…
– Давай, – повторил Гена. – Я тебя жду…
И вышел.

Всё повторялось. Всё было так, как вчера днём. Она вышла из ванной в длинной серой майке с пандой на груди, с влажными волосами и босиком. Только глаза у неё в этот раз были покрасневшие, заплаканные…
– Тапочки надень, – сказал Гена.
– А, – махнула рукой Маша и вновь забралась с ногами на диванчик. – Потом…
Она сидела, глядя в пол, и молчала. И Гена молчал. Но спустя пару минут понял, что молчание затягивается.
– Ну, и что мы теперь будем делать? – спросил Гена.
– Кофе пить, – она шмыгнула носом. – Ты обещал кофе.
Гена усмехнулся. Вот уж чисто женская способность – уходить от решения вопроса, переключая разговор на что-нибудь другое.
– Кофе так кофе. Бутерброды будешь?
– Буду. С колбасой. У тебя ещё осталась колбаса или я всю съела?
– Осталась. – Гена хмыкнул. – Где уж тебе всю съесть!
Она улыбнулась. Да! Обстановка чуть-чуть разрядилась, и она, мгновенно поменяв настроение, уже смеялась.
– Я прожорливая, – сказала Маша. – Ты не смотри, что маленькая и худенькая. Я знаешь сколько могу съесть!
– Ешь, Робин-Бобин, – облегчённо вздохнув, сказал Гена. Объяснения откладывались, и от этого ему стало чуть спокойнее. – Ешь! Телёнка не обещаю, но колбаса и сыр ещё есть в наличии. И хлеб тоже.
Маша не заставила себя уговаривать. Глядя на то, как она жадно поглощает бутерброды, Гена вдруг неожиданно подумал: «А ведь я не покормил её перед уходом! Она ведь, наверное, с тех пор ничего не ела! Бедный воробушек!». Гена встал, собираясь нарезать ещё бутербродов.
– Не, – сказала Маша, угадав его намерения, – больше не надо. Я наелась. Разве только тебе.
– Я не ем по ночам, – ответил Гена.
– А я ем, – сказала Маша и перебралась на диванчик. – Спасибо, было очень вкусно.
И они опять замолчали не несколько минут.

– А теперь давай начистоту, – сказал Гена. – Ты зачем вернулась?
Маша чуть-чуть помедлила с ответом.
– Начистоту? Давай начистоту. Я не знаю. Нет, правда, не знаю. Просто вдруг почувствовала, что должна вернуться. Что вот если не вернусь, то что-то уйдёт. Понимаешь, уйдёт совсем. И мне стало так жалко. Так жа-а-а-лко… – она опять растянула слова. – Вот у тебя бывает такое: чувствуешь, что что-то надо сделать, а не знаешь – что? Бывает? Вот и у меня так…
– Ну хорошо, – Гена достал сигарету. – Ты не знаешь, я не знаю. Я даже гадать не хочу, потому что боюсь догадаться о чём-нибудь не о том. И дальше что?
Маша пожала плечами.
– Ладно, – сказал Гена. – Ты ничего объяснять не хочешь. Тогда я попробую обрисовать сложившуюся ситуацию. Если я буду повторяться, ты уж меня прости. Итак, встретились два одиночества. Старое одиночество и молодое. Не возражай! Ты, может быть, ещё более одинокая, чем я. Я же чувствую. Так вот: встретились два одиночества. Погрелись чуть-чуть у общего костерка и разбежались. Мирно разбежались, стараясь не причинить друг другу боли, не испортить всей прелести мимолётного общения. И вдруг ты возвращаешься. Зачем?
– Ты, наверное, считаешь меня падшей женщиной? – грустно спросила Маша. – Ты имеешь право так считать. Только я… я не падшая. Я… я… – она густо покраснела и вдруг выпалила: – У меня никогда никого не было! Я всегда бежала от всех этих отношений! От всех мальчиков, мужиков, от всех ухаживаний и прочего. Ты знаешь, я – страшная трусиха! Я всегда, когда представляла себе, что может за этим последовать, как страус, зарывала голову в песок и пережидала, когда всё закончится. Я и в этот раз, как страус, зарыла свою голову в песок. А там, в поезде, вдруг поняла, что нельзя всю жизнь прожить страусом! И что ты добрый и хороший! Вот!
– И старый, – грустно подытожил Гена.
– И вовсе не старый! Да, не молодой, но и не старый. У тебя душа молодая…
– К сожалению, ты и тут не права, – вздохнул Гена. – Душа у меня отнюдь не молодая, а очень-очень старая. И потому мудрая. И она, эта душа, подсказывает мне, что ты сейчас готова наделать глупостей, даже не разобравшись, надо ли тебе это. Так вот. Моя душа подсказывает, что не надо!..
Маша смотрела на него и молчала. Только глаза её, до этого повеселевшие и сухие, вдруг вновь стали влажными. Гена посмотрел на неё и вдруг сказал:
– Иди сюда, воробушек.
Маша мгновенно соскочила с диванчика и подошла к нему.
– Садись, – Гена похлопал себя по ноге.
Маша осторожно присела к нему на колени и доверчиво-испуганно заглянула ему в глаза. Гена обнял её одной рукой, а второй слегка отстранил от себя, как бы удерживая от более тесного соприкосновения.
– Послушай меня, воробушек, – сказал Гена, стараясь не сфальшивить и в то же время не сбиться на менторский тон. – Я сейчас буду говорить прямо. Быть может, некоторые вещи прозвучат слишком откровенно,  излишне интимно, но иначе нельзя. Иначе мы ещё долго будем ходить вокруг да около и так ни к чему и не придём. Только у меня просьба: если я что-то скажу неправильно или не так истолкую твои поступки, ты меня прерви. И поправь. Идёт?
– Идёт, – ответила Маша и вдруг, прижавшись к нему щекой, резко оттолкнула от себя и спрыгнула на пол. – Я пойду на диванчик, ладно?
– Ладно, – сказал Гена. – Итак…
Гена сказал «итак» и вновь замолчал. Нет, он, конечно, не был моралистом, он и не такие вещи в своё время дамам говорил, но вот сейчас, в этом разговоре, он пока не знал, как бы помягче и в то же время прямо сказать Маше о сокровенном. Чтобы без пошлости, без грубых слов, но и без сюсюканья. Вроде как объяснить маленькому ребёнку, откуда берутся дети.
– Итак, – сказал Гена, – всё началось с того, что мы с тобой встретились. Ты знаешь, я верю в судьбу. И верю в то, что наша с тобой встреча была запланирована  где-то там, на небесах. Потому что, если в это не верить, значит, надо допустить, что она была случайной. Но, мне кажется, таких случайностей не бывает.
– Не бывает, – отозвалась Маша. Она слушала его внимательно, готовая в любой момент прервать и возразить. Гене даже показалось, что она непроизвольно повторяет про себя все его слова.
– Вот, – резюмировал Гена, – этот вопрос мы обсудили. Пойдём дальше. И тебе, и мне, как оказалось, в жизни не хватало тепла. И наша встреча позволила нам с тобой согреть друг друга. Морально.
– Меня и материально, – улыбнулась Маша. – Даже два раза: в душе и за столом.
– Не перебивай, воробушек, – сказал Гена. – А то я собьюсь.
– Угу, – кивнула Маша и перебралась на стул.
– Так вот, – сказал Гена, – мы с тобой согрелись, и у нас возникло чувство благодарности друг к другу. Я не слишком занудствую?
Маша отрицательно покачала головой.
– Тогда продолжу. У нас возникло взаимное чувство благодарности, а у меня ещё и нежности. А у тебя – чувство детской влюблённости. Так бывает иногда, когда маленькие девочки влюбляются во взрослых дяденек. Но с возрастом это проходит.
– Я не маленькая девочка, – насупилась Маша. – И у меня тоже – чувство благодарности. Ну и… – она вновь покраснела, – влечения.
«Как она очаровательно краснеет, – подумал Гена. – Господи, как много я бы отдал, чтобы вот так же непроизвольно краснеть от откровенных, по её мнению, признаний! Но увы… Это свойство молодости, нам это уже не дано…».
– Ты – маленькая девочка. И не возражай. Понимаешь, дело даже не в возрасте. Можно и в двадцать лет быть прожжённой стервой, и в двадцать пять оставаться маленькой девочкой. Я ведь не зря назвал тебя воробушком. Ты и внешне – воробушек, и в душе – воробушек. Маленький, нахохлившийся, прекрасный воробушек. И именно это и покорило меня в тебе. Понимаешь, я не собираюсь тебе льстить, но от тебя так и веет юностью и чистотой. И покуситься на эту чистоту я никогда не смогу.
– Значит, – чуть помедлив, сказала Маша, – у наших отношений нет будущего?
– Ну, – с трудом проговорил Гена, – это смотря по тому, что ты подразумеваешь под отношениями. Если секс, то – нет. В этом отношении у нас нет будущего. Конечно, ты очень привлекательная девочка, красивая девочка, очаровательная девочка… Ну, какие эпитеты ещё подобрать? И меня, как мужика, несомненно, тянет к тебе, и либидо играет, и разум иногда всякие гадости подсказывает… Но пойми, я не могу воспринимать тебя как женщину. И не только из-за нашей огромной разницы в возрасте. Просто с первых секунд, как я тебя увидел, ты ассоциировалась у меня с дочкой, внучкой,
с ребёнком, наконец. И для меня изменить статус наших взаимоотношений – всё равно что этого ребёнка обидеть!
– Ну да, – хмыкнула Маша. – Солдат ребёнка не обидит!
– Не обидит, – кивнул Гена. – Ты зря смеёшься. Ты даже не представляешь себе, как мне трудно всё это тебе говорить. Ведь, озвучивая свои мысли, я как бы режу по живому, ставлю крест на возможности что-либо поменять…
– А тебе хотелось бы что-нибудь поменять? – серьёзно спросила Маша. – Только честно.
– Это очень сложный вопрос, – сказал Гена. – Наверное, хотелось бы. Но я всё равно не смогу этого сделать. Потому что, если я сделаю хотя бы шаг в эту сторону, я потом буду презирать себя всю жизнь…
– Понятно, – сказала Маша и замолчала. – А поцеловать хотя бы ты меня можешь?
– В щёчку, – улыбнулся Гена.
– В губы!
– В щёчку. И ещё в макушку. Куда целуют маленьких девочек?
– Понятно, – ещё раз сказала Маша. И вдруг, очевидно, пытаясь сказать какую-нибудь колкость, выпалила: – А меня папа, когда я была совсем маленькой, в попу целовал!
И опять покраснела от сказанного.
Гена грустно посмотрел на неё.
– Ты знаешь, воробушек, я, наверное, мог бы поцеловать твою попку, твою очаровательную попку, только… Только если бы ты была лет на двадцать моложе…
– Да ну тебя! – сказала Маша. – Я же пошутила… Слушай, а откуда ты знаешь, какая у меня попка? Ты подглядывал?
– Да нет, – смутился Гена. – Просто представил…
– Фу! – с нарочитой серьёзностью сказала Маша. – Да ты просто старый развратный мужик! Сидишь тут и представляешь мою попу…
– Воробушек, – сказал Гена, – давай уйдём от этой темы. А то мы рискуем скатиться на пошлости…
Маша вновь покраснела.
– Извини, – сказала она. – Я что-то совсем не то говорю. Я не знаю, что на меня нашло. Извини…
– Извинения приняты, – кивнул Гена. – И в знак примирения готов поцеловать тебя в щёчку. И даже – в носик.
– И в макушку! – сказала Маша. – Целуй…
Потом они опять сидели и пили кофе. И Гена опять делал воробушку бутерброды и удивлялся, куда всё это помещается. Они пили кофе, а Гена всё ещё ощущал на губах бархатистый вкус девичьей щеки…
– Слушай, – сказала Маша. – Уже четыре часа утра. Надо бы нам поспать немного, а то завтра мы будем как сонные клячи.
– Иди, ложись, – согласно кивнул Гена. – Где кровать, ты знаешь.
– Э, нет, – возразила Маша, – так не пойдёт! Получается, что я опять буду спать, а ты опять будешь курить на кухне? Фигушки! Ты тоже ляжешь!
– Извини, воробушек, как ты, наверное, заметила, кровать у меня только одна. А этот вопрос мы с тобой уже обсудили. Так что иди, ложись, а я уж – как-нибудь.
– До чего же ты испорченный, дядя Гена! – с показным возмущением произнесла Маша. – Почему, когда заходит речь о постели, ты сразу думаешь о сексе? Я вот лично имела в виду совершенно другое!.. Ладно, давай серьёзно. Кровать у тебя широкая, поместимся. Второе одеяло найдётся?
– Найдётся.
– Вот и ляжем. Не бойся, я к тебе приставать не стану.
– А если я вдруг пристану? – серьёзно сказал Гена. – Вот так вот: не совладаю с собой и пристану.
– Ну, – так же серьёзно сказала Маша, – если пристанешь, значит – пристанешь. Значит – судьба…
И в очередной раз покраснела…
Она сразу ушла в комнату и со словами «чур, это моё!» забралась под одеяло. А Гена полез в многострадальный шкаф за вторым. Он вытащил из пакета старое одеяло и, решив, что поспит без пододеяльника, бросил его на кровать.
– Ложись, – сказала Маша и уставилась на Гену во все глаза.
– Отвернись, – сказал Гена, – я халат сниму.
– Ой, какие мы стеснительные, – ехидно сказала Маша. – Как мою попу разглядывать, так мы не стесняемся!
– Какую попу? – не понял Гена. Он уже забыл о состоявшемся диалоге.
– Мою, – отрезала Маша. – Что, думаешь, я не поняла, что вчера, когда ты заходил в комнату, я тут голой попой сверкала? Я даже чувствовала сквозь сон, как ты на мне майку одёрнул!
– Ну и что? – спросил Гена. – Надеюсь, ты не собираешься делать из этого трагедию? Ну, сверкнула и сверкнула, с кем не бывает. И вообще, ты думаешь, что я никогда девичьих попок не видел?
– То были чужие попки, – угрюмо сказала Маша. – А это – моя!
– Ну, извини, – ответил Гена, – я же не специально…
Маша фыркнула и отвернулась.
Гена выключил свет, что, собственно, мало что изменило, так как в комнате было уже светло, снял халат и лёг. Рядом, в полуметре от него, слышалось сердитое сопение.
– Ну, чего ты, воробушек? – сказал Гена. – Я же извинился.
– Я с тобой не разговариваю, – заплетающимся голосом сказала Маша. – И вообще: я сплю!
– Спи! – ответил Гена и тоже закрыл глаза.

Проснулся Гена от того, что что-то давило ему на спину. Сначала он ничего не понял, а потом сообразил, что это Маша самым беззастенчивым образом использовала его вместо подушки. Она лежала поперёк кровати, положив голову ему на спину (он спал на животе) и упёршись ногами в стену. Вероятно, она опять долго вертелась, ища удобную позу.
«Хорошо, что хоть под одеялом, – подумал Гена. – А то опять бы огрёб кучу обвинений в подглядывании!».
Он попытался аккуратно выскользнуть из-под девичьей головки, собираясь по возможности развернуть Машино тело в нормальном направлении, но был остановлен короткой, но внятной командой: «Лежать!».
– Ты что, не спишь? – спросил Гена.
– Только проснулась, – ответила Маша. – Слушай, а ты умеешь разгадывать сны?
– Никогда не пробовал, – удивился Гена. – А что тебе приснилось?
– Мне приснилось, – потягиваясь и сползая с его спины, сказала Маша, – что мы с тобой плывём на лодке. Причём плывём где-то в океане. Кругом штиль, берегов не видно. А ты говоришь: «Я сейчас паруса поставлю». А я думаю: «Какие паруса, если ветра совсем нет?». А ты смеёшься и говоришь: «Вот сейчас поставлю паруса, и будет ветер».
– Странный сон, – сказал Гена. – Я никогда в жизни под парусом не ходил. Даже пассажиром.
– Глупый ты, – сказала Маша и шутливо потрепала его по волосам, – это же иносказание. Надо будет потом посмотреть, к чему такое снится.
– Посмотри, – согласился Гена и бросил взгляд на часы. Было без каких-то минут восемь.
«Это ж надо, – подумал он, – спал меньше четырёх часов, а выспался!».
– Слушай, – вдруг спросила Маша, – а ты ночью ко мне не приставал?
Гена чуть не поперхнулся: ну и вопросики с утра! Он повернулся к Маше и с укором сказал:
– Нет!
– А обещал, – съязвила Маша и метнулась в сторону, уворачиваясь от его шлепка. При этом одеяло чуть сползло, и его взору опять явилась очаровательная девичья попка. Но – в трусиках.
– Ты меня специально провоцируешь? – спросил Гена.
– Ага, – сказала Маша, одёргивая одеяло. – Могу я в компенсацию за утраченные девичьи грёзы хоть попровоцировать тебя немножко?
– Можешь, – сказал Гена. – Тем более что я – кремень! Тем более что вчера мы с тобой обо всём договорились.
– Договорились, – грустно подтвердила Маша. – Нет, если честно, то я тебе очень благодарна. Ну, за вчерашний разговор и поведение твоё. Я не знаю, что на меня вчера нашло, но я запросто могла наделать глупостей…
– А сегодня? – поинтересовался Гена.
– А сегодня я как протрезвела. Как пелена какая-то с меня спала. И я понимаю, что вчера несла какую-то чушь и провоцировала тебя. Но, знаешь, мне не стыдно. Это было как курс терапии. Знаешь, иногда маленьким детям дают обжечься о горячий чайник, чтобы они больше его не трогали. Вот и я вчера – почти прикоснулась к такому чайнику. Но вовремя отдёрнула руку. Вернее, это ты не дал мне обжечься. Спасибо!
Она потянулась и поцеловала Гену в щёку.
– Ты знаешь, – продолжила Маша совершенно серьёзным тоном, – я, наверное, очень повзрослела за эти два дня. А ты стал мне родным. Не возражай, не надо. Понимаешь, мне трудно это объяснить, но я вдруг перестала воспринимать тебя как мужчину…
– Спасибо! – охнул Гена.
– Помолчи, – Маша закрыла ему рот ладошкой. – Я совершенно серьёзно. Ты же понимаешь, что я имела в виду. Я стала воспринимать тебя как нечто большее, как некий собирательный образ мужчины, отца, старшего брата, подружки…
– И мамы, – съязвил Гена.
– И мамы, – неожиданно согласилась Маша. – Я свою маму никогда не знала. Она умерла, когда рожала меня. А папа так больше никогда и не женился.
– Извини, я не знал, – сказал Гена. – Так ты живёшь с папой?
– Я живу одна, – ответила Маша. – Папа умер два года назад…
– Господи! – ахнул Гена. – Какой же я дурак! Я тут тебе морали читаю, жизни учу, а ты… Воробушек! Прости меня!
И, уже ничего не стесняясь, Гена обнял её маленькое тельце и прижал к себе.
– Прости меня, воробушек, прости, я ведь не знал…
Гена целовал её лицо, собирая губами солёные слёзы, и всё шептал при этом: «Прости меня, воробушек, прости…».
– Ладно, – сказала Маша через какое-то время. – Всё. Я уже успокоилась. Перестань приставать к бедной девушке!
Она засмеялась, опять чмокнула Гену в щёку и соскочила с кровати.
– Чур, ванную не занимать! Я первая! – и, шлёпая босыми ногами, помчалась в туалет.

Гена встал, накинул халат и поплёлся на кухню ставить чайник. Он вдруг неожиданно почувствовал себя совсем старым, мудрым и всезнающим. Неким собирательным образом. И вдруг понял, что больше не может воспринимать Машу иначе, как свою дочку, внучку и так далее. Что она перестала быть для него просто молодой женщиной. Вот перестала – и всё.
– Бутербродов нарезать? – крикнул он в дверь ванной.
– Бу-бу-бу, – донеслось из-за двери.
– Что? – не понял Гена и приоткрыл дверь.
Маша стояла перед зеркалом в одних трусиках и чистила зубы его зубной щёткой.
– Приличные мужчины стучатся, когда заходят к даме в ванную, – выплюнув воду изо рта, сказала Маша. И спокойно, ничуть не смущаясь Гены, продолжила чистку зубов.
– Приличные женщины не чистят зубы чужими зубными щётками, – парировал Гена. – Могла бы попросить, я бы тебе новую дал. Вон, на полке, две штуки лежат. И вообще – я же не мужчина. В твоём понимании. Я собирательный образ! – и вдруг сказал непонятно почему: – Какая ты стала взрослая!
– Что? – не поняла Маша.
– Взрослая ты стала, – повторил Гена. – Вчера ты ещё была воробушком, а сегодня стала взрослой…
– Нет, – сказала Маша, подходя к нему. – Нет, я не согласна. Я хочу всегда быть для тебя воробушком. Тем воробушком, которого ты подобрал, обогрел и вырастил. И не обидел… Иди, я полезу в душ!
Она шутливо толкнула его к двери и, не дожидаясь, когда он выйдет, отдёрнула занавеску на ванне. Дурацкую жёлтую занавеску в не менее дурацких розочках.

Потом они пили кофе, ели бутерброды, Гена курил, а Маша смотрела на него и молчала. Потом она встала из-за стола, вымыла чашки и тарелку, убрала их в сушилку и вдруг сказала:
– Я теперь буду приезжать к тебе. 
Так вот, не спросила: «Можно я буду приезжать?» – а просто поставила в известность: буду, и всё!
– Не часто, а как время позволит. Но буду приезжать. Вот так, без предупреждения. Ты ляжешь спать, а я вдруг: «Дзинь! Откройте, это я». И не возражай!
– Да я и не возражаю, – сказал Гена.
– Правда? – обрадовалась Маша. – Это здорово, что ты согласился. Я боялась, что ты сейчас скажешь: а нафиг мне это надо? А ты согласился!
– Куда же я теперь без тебя, – Гена вновь обнял её и притянул к себе. – Куда же я теперь без тебя, воробушек…

Потом они ещё повалялись на кровати, и Маша рассказывала Гене о себе. Всё-всё рассказывала, без всякой утайки. О детстве своём рассказывала, об отце и о маме, которую не знала. Рассказывала о своей учёбе и работе, о подружках, которые, как оказалось, у неё были, обо всяких мелочах и случайных событиях, и Гене казалось, что он вместе с ней проживает её жизнь. А потом она вдруг вскочила и сказала:
– Всё! Пора  ловить паровоз!
– Что? Уже уезжаешь? – удивился Гена. – А разве ты не хочешь посмотреть город?
– Потом! – ответила Маша. – Ведь у меня будет ещё тысяча возможностей посмотреть этот город. Будет же, правда?
– Конечно, будет, – сказал Гена. – Конечно, будет, воробушек. И даже – не тысяча. Тысяча и одна возможность...