Филиппова

ФИЛИППОВА (ДОЛГИНА) Нина Анисимовна
Родилась 26.01.1926 в семье учителей.
Окончила Калининский гос. пед. институт.
В Зеленограде работала на заводе «Ангстрем» (1975–1981).


ЭТОГО НЕЛЬЗЯ ПОЗАБЫТЬ

Начало моей юности совпало с началом Великой Отечественной войны. Родилась я в местечке Бурашево — это большая территория психиатрической больницы в 15-ти км. от центра г. Калинина (ныне г. Тверь). Там есть средняя школа и большой медицинский и педагогический коллективы. В семье было четверо детей.
Немного о детстве. Оно было не совсем безоблачным. Летом приходилось работать в подсобном хозяйстве при больнице. Занимались прополкой овощей. Руки постоянно болели. Но зато у нас был особый коллектив девчонок и мальчишек от 12 до 16 лет. Уж очень мы были дружны! Вечерами собирались вместе на «Пчельне» — это уголок за большим столом под раскидистым дубом, где днём старики играли в домино. Дуб нас спасал и от дождя. Чем занимались? Рассказывали о прочитанном, читали стихи наизусть. Участие должны были принимать все, иначе — исключение из коллектива.
И вот 21 июня 1941 года. Мы в этот вечер засиделись допоздна. И вдруг один юноша, Гоша Любимский, которого я до сих пор хорошо помню, говорит: «Ребята, а ведь, возможно, где-то идёт война, бомбят, вот здорово!» Разошлись по домам. А утром (было воскресенье, солнечный день) все услышали по радио выступление тов. Молотова, который объявил зловещую новость — война! Мы сразу повзрослели. Посиделок больше не было. Буквально через несколько дней появились немецкие бомбардировщики, летевшие на Москву. Всё превратилось в хаос. Началась эвакуация местных жителей. Конечно, эвакуироваться не все могли. Первыми стали покидать больницу врачи. Одни даже завладели грузовыми машинами. Таких врачей было немного. Другие с самодельными рюкзаками пешком шли на восток. Психические больные были брошены на произвол судьбы. Кормить было нечем. А это настоящая катастрофа. Тогда их решили выпускать на Божий свет. Некоторые побежали куда глаза глядят. Погибали, убивали друг друга. Это были страсти Господни. Тогда оставшиеся врачи и средний медперсонал решили делать им смертельные уколы. За это поплатились ссылкой, где и погибли.
Наступила зима 1941–1942 года. Она была ранней и суровой. Морозы доходили до минус 42 градусов. Население занималось поисками пропитания. Ходили по колхозным полям, долбили землю и извлекали мороженый картофель и морковь. С запада продолжали бежать жители из Прибалтики — женщины с детьми и старики. Часть их останавливалась у нас, другие шли на восток. Школа не работала.
В октябре 1941 года мы попали в оккупацию. Из частных домов всех выгоняли. И вот наша семья (6 человек) плюс 13 человек беженцев, плюс два наших солдата (Грух и Камека — их фамилии я помню, они бежали из плена). Мы их переодели в женскую одежду. Нам разрешили спуститься в подпол, где хранились картофель и капуста. И этим питались. Маму немцы заставляли им готовить, и поэтому ели вареный картофель. Жили, не снимая одежды. Прошло около двух месяцев. Если бы немцы обнаружили солдат, нас бы всех расстреляли.
15 декабря всё население нашей территории, т. е. больницы и близлежащих деревень, немцы стали сгонять, как скот, в подвальное помещение 5-этажного дома. Нас было много, как селёдки в бочке.
В этом подвальном помещении низкие окна с решётками. Была ночь, но мы видели зарево, вокруг всё горело. И вдруг мы почувствовали под ногами воду — нас стали затапливать. Немцы планировали здание вместе с людьми затопить и взорвать. Среди нас нашлись сообразительные — стали раздвигать решетку. Откуда только взялись силы? Я была очень худенькой, и меня кое-как пропихнули в раздвинутый проём.
Оказавшись на свободе, я поползла в сторону, откуда стреляли. Через некоторое время стала кричать о помощи. Ко мне приползли два наших солдата, которым я всё рассказала, как могла. А немцы в это время сожгли госпиталь (с большим количеством раненых) и взорвали его.
Наши воины вовремя ворвались к нам, и пленники были спасены. Это было 16 декабря 1941 года.
А через два дня нас послали хоронить советских воинов. Для меня это, пожалуй, было самое тяжёлое время. Хоронили в огромную братскую могилу, которая находится недалеко от шоссейной дороги, в лесу. Погибших много. Некоторых было очень трудно извлечь из-под снега. И это всё в лесу. Мы, малолетние, носили трупы втроём. Один держал за голову. А двое за ноги. Плакали все — и девочки, и мальчики. Подносили трупы к могиле, а военные принимали их и регистрировали. Хоронили дотемна, а потом промёрзшими, голодными возвращались домой (это в 4-х километрах).
Сейчас на братской могиле стоит обелиск. 16 декабря меняют венки, как и везде. Я же теперь в тех местах бываю редко. Но когда автобусом проезжаю мимо, то прошу водителя остановиться, выхожу и иду на могилу. Автобус уезжает, а я иду туда, длительное время стою, и вся моя жизнь тонкой ленточкой протекает. Возвращаюсь попуткой, иногда жду её долго.
А вот один раз стою я у обелиска, и вдруг ко мне подходит водитель автобуса, он уже возвращался в город. Спросил, кто у меня здесь лежит. Вначале я опешила. А потом ответила: «Сотни погибших ребят, в захоронении которых я принимала участие». Он встал на колени и поцеловал мне руки. И ещё сказал, что его дед погиб где-то под Брянском, может быть, и на его могилу кто-то приходит, он об этом никогда не задумывался. Я же ответила: «Обязательно приходят и поминают».