Жизнеописание от нуля до 17-ти. Часть 4-ая

11.                ----- Воспоминания по фотографиям. 3-й класс. -----
Теперь обратимся к фотографии 3-го "б" класса. В её центре наша новая классная мама - Рита Абрамовна. Слева от неё завуч; имени не помню, а отчество Вячеславович; справа, директор – Михаил(?) Фёдорович(?). Вокруг этой троицы разместились мы – 38 мальчишек.
Помню, что моя мама, работавшая в то время завмагом в "Канцелярских товарах", доставала по просьбе Риты ученические тетради для всего класса (с тетрадями тогда была напряжёнка). Я приносил тетради в класс и Рита Абрамовна их распределяла.
На фотографии мы в пионерских галстуках. И вот что вспоминается в этой связи. В одном из пунктов устава пионерской организации предлагалось быть вежливым со своими товарищами, ещё более вежливым со взрослыми, а с учителями нужно быть вежливым в особенности. При встрече с учителем, говорилось в уставе, пионер должен с ним поздороваться, уступить ему дорогу и... поклониться!

Ну и вот в конце 3-го класса я, изучивший к тому времени пионерский устав, иду по аллее через скверик, в двух кварталах от своего дома. Навстречу (появились в той же аллее) - директор с завучем (два туза). Идут неспешной походкой и беседуют о чём-то своём. На меня, естественно, не обращают никакого внимания. Я же на них внимание сразу обратил; увидел издалека. Увидел и хотел свернуть в сторону. Кланяться не хотелось; процедура эта представлялась мне унизительной. Но, шли мы в одной аллее, сближались неотвратимо, и сворачивать было некуда (разве что в кусты). В общем, поступил я в соответствии с нормой устава, т.е. сказал "здравствуйте", уступил дорогу (отошёл в сторону) и демонстративно поклонился. Не знаю, как они мою вежливость восприняли. Может быть, удивились, а может быть, восприняли мои знаки внимания и уважения с удовлетворением(?). Вот какой я был вежливый!

Сравниваю фотографии 2-го и 3-го классов и вижу, что мы за год существенно повзрослели. Год в нашем детском возрасте – это много. Глаза всех фотографирующихся, за исключением директора и завуча, заинтересованно смотрят в объектив. Хорошие детские лица с надеждой устремлены в будущее.
В основной своей массе (качественно) наш класс не изменился. Тот же класс "б". Но появились на снимке и новички. Возможно, они остались на второй год в третьем классе и мы их догнали?

Итак, с кем же я учился в 3-ем классе? В верхнем ряду, слева: Билюба, Терехов и Чернявский. Они со 2-го класса. Четвёртый слева (да и справа) в том же ряду Матысик (по прозвищу "Брыль").
Я долгое время думал, что Брыль – это фамилия. На Украине "брыль" – это широкополая соломенная шляпа. В классе Матысика иначе как Брылём не называли. Но потом, я обратил внимание на то, что учительница английского языка (этот предмет появился у нас в 3-ем классе) – Маргарита Ивановна, обращаясь гнусавым, бесцветным, усталым голосом к Брылю – произносит: "Матысик". Это слово в её устах вызвало у меня поначалу недоумение; я ведь знал, что он Брыль. Думал, что это её личное обращение к этому ученику; они, вроде бы, жили по соседству(?) и она знала его родителей(?). Но после того, как она по 100 раз в день на своих уроках повторяла: "Матысик не разговаривай; не крутись; не шуми; не балуйся" и т.д., я понял, что он всё-таки Матысик, а не Брыль.
Справа от Матысика Епифанов, по-моему, наиболее физически сильный среди нас. Далее Радченко (со 2-го класса); за ним - не помню кто.
В следующем ряду имярек, потом – Богданов (со 2-го класса).

Далее с оттопыренными ушами (и пионерским галстуком) Серёжа Ларчев – будущий преступник - рецидивист. Отец Серёжи работал ревизором в контрольно-ревизионном управлении; ревизовал торговлю. Говорили, что он вредный, въедливый и противный. Боялись его все работавшие в торговле; и с чистой и с нечистой совестью. Сыну, видимо, внимание он не уделял. Серёжа учился слабо, получал двойки, но никаких таких уголовных наклонностей я в нём не замечал. Почему он пошёл под откос, не знаю. О том, что он сидит (не первый раз) в тюрьме я узнал на одной из встреч выпускников, (мы отмечали 30-летие окончания школы). Рассказывали, что на его тюремной робе нарисована мишень в области сердца (спереди и сзади). Этой "чести" удостаивались особо опасные преступники, склонные к побегам.

Справа от Ларчева: Буклан, Приходько и Чистяков.
Следующий ряд начинает Арик Рашал, потом Батицкий, за ним Левченко. Далее выглядывает из-за спины Риты хитрая, улыбающаяся физиономия Валерки Лисогора(?).

Лисогор был одним из основных шалунов и проказников в нашем классе. Большая часть замечаний учителей на уроках была адресована ему. Учителя вынуждены были постоянно держать Валерку в поле зрения и поэтому пересадили его на 2-ю парту в среднем ряду; поближе к себе. Но эта мера, практически, не помогла. Не раз ставился вопрос об отчислении его из школы, но всегда всё спускалось на тормозах. Шалости у него были всякие: и безобидные и наказуемые. Помню, что однажды на уроке, классе в 7-ом(?) он порезал бритвой форменное платье Лены Казарновской.
Потерпевшая Лена сидела перед Лисогором, вот он и провёл лезвием бритвы по её спине. Порезать то порезал, но признаваться - не захотел. Был скандал; все были возмущены - пропало платье, и нужно было компенсировать материальный ущерб. Собрали классное собрание с участием директора. Цель – найти паршивца! На самом деле, все знали, чьих это рук дело; секрет был секретом полишинеля! На собрании требовали от Лисогора признания в содеянном, но он упорствовал и не признавался. Собрание шло много часов и зашло, по сути, в тупик. После безрезультатных обращений к совести и порядочности главного фигуранта, стали взывать к совести тех, кто сидел за соседними партами. И тут прореху нашли; психологическое давление было очень сильным. За Лисогором, в то время, сидел я и Витька Легкобыт. Моё чувство справедливости было возмущено случившимся; собрание повлияло. Я внутренне соглашался с доводами учителей и разделял их возмущение, поэтому, когда меня спросили, что мне известно по данному делу, я, убеждённый, что поступаю правильно, сказал, что платье порезал Лисогор. Сказать это во всеуслышанье было нелегко, но…, у меня получилось. Мой сосед по парте Витька – подтвердил мои слова и осудил действия шалуна и проказника Лисогора.

Стоит отметить, в связи с рассказанным, что в нашей мальчишечьей среде существовала корпоративная солидарность (сплочённость перед учителями). Смысл её заключался в том, что в любой ситуации нельзя было «предавать» своего собрата по классу (по школе и т.д.); нельзя было «выносить сор из избы». Всё должно было решаться внутри корпоративного сообщества, кулуарно, и жить надо было, как сейчас модно говорить, «по понятиям». Поэтому, моё признание могло стоить мне разбитого носа. Однако, в мою защиту выступил Витька Легкобыт, по физическому развитию сопоставимый с Лисогором. Кроме того, внутренне действия Валерки осуждало большинство класса, и я слышал в свой адрес, по окончании классного собрания, не слова осуждения, а слова одобрения и поддержки. Получается, что собрание оказало воспитательное воздействие не только на меня! И ещё вывод - детская психика пластична и поддаётся психологическому воздействию. Ну а Лисогор к 10-му классу остепенился; после школы выучился на электрика и рано погиб от несчастного случая в Одессе(?). Компенсировал ли он стоимость платья? Не знаю.

Справа от Лисогора Каплан, а замыкают ряд Слесарев и Ларинин.
Слева от завуча сидят: Эдик Голдовский и Вовка Зиненко, а справа от директора – Вадим Копыл, Витя Сенин, Алик Давидовский и Юра Бичурин. (Все из 2-го класса.)
В следующем ряду стоят: Витя Заяц (2-ой класс) и Вадим Ванжа, угощавший меня вялеными бычками. С ним мы ходили за пивом. Получается, что Ванжу я узнал в 3-ем классе. Справа от Ванжи Вовка Фоменко(?) и Кононов. Далее Валька Голод, Зурахов, Дробышев (старший) и имярек. Дробышев (старший) в 3-ем классе остался на 2-ой год и мы его догнали, а его брат Дробышев (младший) остался на 2-ой год во втором классе; мы его перегнали.
Внизу сидят Габелев, Белозёров, Вольфовский (все 2-ой класс) и Валерка Молибога(?).

Молибога был сиротой; воспитывали его бабушка и дедушка. В средних классах он занимался фотографией и ходил в фотокружок при дворце пионеров. Я в те годы тоже самостоятельно занимался фотографией. Узнав об этом, Валерка предложил мне записаться в фотокружок, привёл меня во дворец пионеров и представил руководителю кружка Александру Александровичу Осипенко – хорошему фотографу и доброму хорошему человеку. Александр Александрович был инвалидом войны и вместо ног у него были протезы и костыли.

Вскоре в фотокружке я стал своим человеком; посещал кружок до конца школы. Там можно было проявить фотоплёнку и отпечатать фотографии. В кружке были химикаты и мы готовили из них фоторастворы, ну а плёнку и бумагу надо было покупать. Иногда, я помогал Сан Санычу печатать фотографии. Мы забирались с ним в одну из двух фанерных кабин, стоящих здесь же в помещении фотокружка, и печатали. Он экспонировал бумагу, а я проявлял. Кабина была хорошо оборудована, там стоял фотоувеличитель и всё необходимое для фотопечати. Пару раз Сан Саныч поручал мне съёмки мероприятий, проводимых во дворце, давая для этого свой фотоаппарат «Contax» - немецкий аппарат с цейсовским объективом и хорошими, по тем временам, техническими характеристиками.

Работать в кружке было интересно; мы фотографировали, проявляли, печатали, глянцевали на стекле фотоотпечатки; делали фотомонтажи и т.д. Летом 1957 года я заработал немного денег и впервые со своим фотоаппаратом «Смена» поехал в составе группы на экскурсию в Ленинград. Привёз оттуда несколько фотоплёнок; получился неплохой фотомонтаж видов Ленинграда. Сан Саныч одобрил.

В кружке, кроме всего прочего, желающие (свободные, в данный момент, от фоторабот кружковцы) могли встретиться в единоборстве за шашечной или шахматной доской. Увидев, что шашки и шахматы вызывают в кружке живой интерес, Сан Саныч предложил желающим провести между собой шахматно-шашечный турнир. Я принял участие и в том и в другом турнире и занял в обоих случаях первое место. По окончании турниров, Сан Саныч предложил мне (на закуску) сразиться с ним в те же игры. Я принял вызов и, опять таки, одержал верх и за шашечной и за шахматной доской. В память об этом мне подарили книгу Н. Островского «Как закалялась сталь» с дарственной надписью: «Борису Вольфовскому – победителю шахматно-шашечного турнира в фотокружке. 1957 год».

Летом 1957 года Сан Саныч сумел организовать для кружковцев лодочный поход по Десне с ночёвкой. Мы, отправились на моторной(?) лодке вверх по Десне. Поднялись по течению километров на 10 – 15 и сделали привал на левом берегу реки. Надо сказать, что черниговская природа, с её мягким, умеренно-тёплым, в достатке напоённым влагой климатом, изумительно красива, а уж Десна – украшение Чернигова. Её поросшие ивняком берега и прибрежные земли насыщены зеленью до предела; много там чистейших песчаных пляжей, прибрежных лугов с высокой сочной травой, много маленьких рыбных озёр с растущими в них белыми и жёлтыми лилиями. Да ещё и растёт сочная и вкусная ежевика (по-украински: ажина). Рай, да и только. Практически везде можно остановиться, поставить палатку, половить рыбу и хорошо отдохнуть от мирской суеты, городского шума и бренных забот. Всю эту деснянскую прелесть я впитал в себя с детских лет и сейчас с удовольствием вспоминаю всё это волшебство.
Поход с Сан Санычем тоже вспоминаю с удовольствием. Мы ловили рыбу, купались, отдыхали, загорали, собирали ажину и топливо для костра. Днём было жарко, а ночью (у воды) – свежо. Развели костёр; палатку не ставили; спали на брезентовых подстилках и ими же укрывались. Вечером, полные впечатлений, возвратились в Чернигов.

Просмотрел ещё раз фотографии и так и не нашёл или не опознал некоторых своих сотоварищей.
Где, например, Лесковец. Это был наш второй (а может быть и первый) шалун – проказник. Такой же, как и Лисогор. Хорошо помню, что его маму, здоровенную (извините!) бабу с громким голосом и манерами базарной торговки, постоянно вызывали в школу. Ну а сын и внешне и по манере держаться многое взял у мамы. Тот же скандальный (на грани истерики) голос и такой же неряшливый, неопрятный вид.

Не нашёл Игоря Кугаткина (возможно, спутал его с Тереховым). Игорь (мы с ним приятельствовали) жил в большом длинном 3-х этажном П-образном доме №4 на улице Куйбышева. В войну их дом пострадал, а после неё (на моих глазах) был восстановлен немецкими военнопленными. После 2-го или 3-го класса Игорь уехал с родителями в Германию (ГДР), пробыл там лет 5, а потом снова вернулся в Чернигов; в тот же дом; в ту же квартиру, в ту же школу и в тот же класс. За 5, проведённых в Германии лет, он естественно вырос и изменился. И не только внешне, но и внутренне. Стал другим Игорем Кугаткиным.
Отличия начинались с одежды, ибо Игорь вернулся из Германии стилягой! Было в те годы в обиходе такое презрительное словечко – «стиляга», использовавшееся для обозначения молодых людей, одевавшихся в модные, яркие, заграничные («не наши»!) одежды. Таких тогда рисовали в журналах Крокодил и Перец( = украинский собрат Крокодила).
Одежда Игоря слову «стиляга» соответствовала и резко контрастировала со всем, что носили в те годы мы. На нём было модное однобортное демисезонное, укороченное до колен, пальто, сизого цвета; модный стильный однобортный зеленоватый пиджак; тёмно-синие, зауженные книзу брюки – «дудочки»; красивые чёрные туфли, белые носки и рубашка с галстуком. Всё на нём было с иголочки, и всё подогнано по фигуре. Поработал модельер?
- Ну а причёска?,- спросите Вы. Причёска у Игоря тоже, разумеется, была модная - хохолок; волосы зачёсаны наверх.

Когда Игорь впервые, после возвращения из Европы, открыл вдруг дверь и вошёл в наш класс, наступила полнейшая тишина. Здесь было бы уместно сказать: «Все ахнули». Ахнули про себя! А вслух никто, конечно, не ахнул, но все замерли, как в «немой сцене» из гоголевского «Ревизора». Игорь вошёл, закрыл за собой дверь и застыл, глядя на учителя.
У нас в это время был, кажется, урок русского языка Александры Александровны Тарасовой. Когда открывшаяся дверь впустила новичка, она развернулась к двери, удивлённо осмотрела его с головы до ног и спросила: «Кто ты?»
Раздалось слабое хихиканье.
- Кугаткин Игорь,- отвечал он московским говором,- учился в 3-ем классе, в этой школе.
- А откуда ты?
- Из Берлина.
Этим «из Берлина» класс был сражён наповал! После расспросов Игорю указали парту в среднем ряду, и он пошёл к ней, сопровождаемый нашими любопытными взглядами, по проходу между партами. Как сквозь строй.
Появление "новичка" всегда вызывает оживление и надо ли говорить, что появление новичка-Игоря взбудоражило весь класс.
Вначале стилягу-Игоря немного дичились. Чувствовалось некоторая дистанция, некоторая напряжённость, снятию которой не способствовало в частности то, что Игорь немного рисовался; играл на публику. Со временем, однако, отношения нормализовались.

Он, конечно, здорово изменился не только внешне, но и внутренне. Изменились: речь, манера держаться, взгляды на жизнь. Во многом изменения были возрастными, но не только. Пять лет жизни в другой стране не прошли даром; они нашего героя переформировали и сформировали. В нём чувствовался некий, неведомый нам, жизненный опыт. Он много рассказывал о различных сторонах жизни в Германии и о тамошних нравах (в частности, об отношении к сексу, и о доступности сексуальных удовольствий). Мы эту информацию с интересом впитывали.

Мои отношения с Игорем возобновились. Он часто заходил ко мне, а я к нему. Нас объединяла любовь к книгам. Хорошие книги были в те времена в дефиците. Но у нас в семье недостатка в книгах не было, поскольку мама, через своих знакомых в торговле (в библиотечном коллекторе), отслеживала все новые, появляющиеся в продаже, книги и покупала их. Игорь читал быстро, и после прочтения одной книги сразу приходил за другой.

Дома у Игоря мы играли в неизвестную мне (привезённую им из Германии), игру. Соперников в игре было двое, и ещё был посредник (третий участник). На специальной, разрисованной под поле боя, картонной доске расставлялись вертикальные картонные фишки двух армий (красные и синие). На внутренней стороне каждой фишки было написано воинское звание (рядовой, лейтенант, капитан ,…, генерал). На одной из фишек было написано: "шпион". Фишки, совершенно одинаковые по форме, располагались на доске, друг против друга. Сражающиеся соперники видели внутреннюю сторону (и воинские звания) своих фишек и внешнюю сторону фишек противника. Во время ходов фишки сближались вплотную, при этом побеждала та фишка, у которой воинское звание было старше. Особенность игры была в том, что генерала мог убить только шпион. Перед остальными участниками сражения шпион был беззащитен; его мог убить любой воин, но… не генерал. Когда фишки сходились вплотную, результат единоборства определял посредник. Он смотрел, у какой из фишек воинское звание старше; та фишка и выигрывала. Если встречались генерал и шпион, то побеждал шпион. Проигравшую фишку посредник снимал с доски.

Вспомнил ещё, что родители Игоря освободили сына от изучения украинского языка и литературы. Тогда это (по заявлению родителей) можно было сделать. Смысл был в том, что практически в Чернигове говорили на русском языке. Обучение в ВУЗах Украины (кроме филологических украинских специальностей) велось тоже на русском. При поступлении в ВУЗы экзамен по украинскому языку и литературе не сдавался. В нашем классе такое освобождение было у двух – трёх человек. Всё бы хорошо, но было в этом отказе некоторое высокомерие и пренебрежение к украинскому языку, а значит (вольно или невольно) пренебрежение к носителям этого языка и культуры. Самобытный и красивый украинский язык этой надменности вовсе не заслуживал. Что же касается культуры, то одни украинские песни чего стоят.

Не опознал я на фотографиях и Юрку Лысова – прирождённого воина - борца. Мы с ним боролись на переменках. Он ко мне всё время приставал; не давал проходу, и я не знал уже, куда от него деваться. Звенит звонок на переменку, я выбегаю из класса и стараюсь куда-нибудь от Юрки убежать или спрятаться. Но он всё равно меня находит и начинает со мной бороться и толкаться (но не драться). Мне это было неприятно. Наконец (от безысходности) я случайно, однажды захватил (обнял) его правой рукой за шею, а левой за корпус. Затем я всем корпусом резко развернулся слева направо (по часовой стрелке) и сделал глубокий наклон вправо. Юрка сразу прекратил сопротивление (затих) и очутился на полу. Но странное дело; он не обиделся и не полез драться. Но и не отступил! Он стал снова и снова на меня нападать, а я стал снова и снова успешно применять в отношении него случайно найденный мною приём самообороны. Бороться с ним по-прежнему у меня никакого желания не было. Он был плотнее меня, физически активнее и, видимо, сильнее. Мне очень хотелось, чтобы он от меня отвязался. Но жизнь навязывала свою программу; приходилось обороняться.
Такое борюканье между нами продолжалось потом много дней. При этом, мой приём самообороны срабатывал безотказно; Юрка всегда проигрывал. Наконец, однажды, он попросил: "Расскажи, как ты это делаешь." Я с готовностью всё рассказал и на нём же показал, напрасно надеясь, что он всё-таки отстанет. Юрка был очень внимателен, и мы с ним подробно (по шагам) медленно весь приём повторили. Потом ещё много дней он учился (насколько я понимаю) этому приёму, вернее тому, как ему противостоять. Но безуспешно; приём оказался эффективным!
В жизни тот приём мне никогда больше так и не пригодился. Ну а Юрка, кажется(?), сделал военную карьеру.

Вспоминается, в связи с рассказанным, ещё один случай. Случай, закончившийся для меня разбитым носом.
В младших классах, в нашей мальчишечьей среде обычным делом было выяснение отношений или борьба за лидерство. Что поделаешь - петушиный возраст. Эта борьба за лидерство естественный в детские и ювенальные годы процесс, необходимый для самоутверждения личности. Практически всегда, на переменках и после уроков кто-то к кому-то приставал, кто-то с кем-то боролся; толкался; баловался. И нередко вся эта борьба, начинавшаяся, вроде бы, вполне мирно, перерастала в столкновения (драки). Фраза: - "давай стукнемся" – равносильна была, так сказать, вызову на дуэль.

Я никогда, сколько себя помню, не стремился с кем-либо бороться, а тем более "стукаться". Я был мирный. Если же конфликтной ситуации избежать не удавалось, то я всегда старался до драки конфликт не доводить. Но был среди хлопцев, так сказать, неписаный кодекс чести. Считалось, что если тебя сверх меры оскорбляют или как-то иначе унижают твоё человеческое достоинство (морально или физически), то отказ от драки невозможен. Такой отказ расценивался в нашей среде как проявление позорной, презренной трусости.

Ну, а теперь к делу. Был в соседнем, классе хлопец Яша Ривкин. Хороший, на мой сегодняшний взгляд, хлопец; помню его улыбающуюся, смеющуюся физиономию. Он, не в пример мне, был очень подвижен, физически активен и задирист. И вот в какой-то конфликтной ситуации жизнь нас свела. Я сейчас пытаюсь, но не могу вспомнить существо конфликта. Не могу и вспомнить, кто кому предложил "стукнуться". Не исключаю, что это мог быть и я. Возможный вариант возникновения конфликтной ситуации мог быть такой.
На переменке во дворе школы играли в "квача" (пятнашки), а я смотрел. Он меня, возможно, толкнул. Я огрызнулся. Он ударил. Я не мог не ответить тем же. Драка, вероятно, продолжилась бы, но тут прозвенел звонок на урок. Конфликт исчерпан не был, и мы договорились после уроков "стукнуться" в скверике возле кинотеатра им. Щорса. Это в центре Чернигова. Почему мы выбрали это (лобное) место, не пойму и не помню. Договорились мы о драке, вероятно(?), при свидетелях. Вернувшись в класс, я, кажется(?), сообщил о предстоящем поединке своим приятелям и попросил их поприсутствовать на ристалище. То же самое, надо полагать, сделал и Ривкин.

После уроков мы (дуэлянты) с представителями наших классов (человек 15 - 20) встретились в том самом скверике. Был там насыпной (метров 5 высотой) холм. На холме - ровная площадка, служившая иногда(?) ареной для "стуканий". Вся наша возбуждённая компания взобралась на площадку. Мы с Ривкиным положили на землю наши портфели и сняли пальто; дело было весной. Договорились драться до появления первой "юшки" (т.е. крови). Болельщики (они же секунданты) создали вокруг нас живой круг и предложили приступить к делу. Сжали мы как боксёры кулаки, и сошлись в рукопашной. Ривкин был подвижней и изворотливей меня и почти в самом начале драки заехал мне кулаком в нос. Заехал хорошо, потому что сразу показалась "юшка". Не помню, успел ли я его ударить?

Драку сразу остановили, поскольку справедливость уже восторжествовала. Немного бледный, но довольный и улыбающийся Ривкин, со своей командой, надел пальто и удалился восвояси. Ну а мне, в это же время, советовали как лучше и быстрее унять кровь. Помнится, что проблем с этим особых не было; я где-то умыл лицо(?), и обошёлся возможностями носового платка.
Потом, по дороге домой, мы, кажется, обсуждали поединок и причины моей неудачи. Не помню, чтобы проигрыш очень уж испортил мне настроение. Более того, у меня было даже чувство облегчения от того, что я отдал дань неписаным традициям. Лучше разбитый нос, чем отступление от кодекса мальчишечьей чести. Через день или два всё вошло в привычную колею, и жизнь потекла дальше.

12.                ----- Перекличка -----
Начало учебного года в 4-ом классе запомнилось мне перекличкой. Учительница вызывала ученика по фамилии. А он должен был встать и назвать имя, отчество и… национальность!

В этой удивительной перекличке смущали меня две вещи:
1. Я не знал своего отчества! Почему? Может быть, потому, что детей обычно называют по имени. Может быть, и потому, что рос без отца и его полное имя дома не звучало. Впрочем, возможно, папино имя и произносили, но моё внимание на нём не акцентировали. Конечно, я мог узнать отчество у мамы, но мне почему-то это и в голову не приходило!
2. Ко времени переклички я уже, конечно, знал, кто я, и хорошо знал, что евреи – презираемая нация. Чувствовал себя поэтому отверженным и не хотел во всеуслышание признаваться в том, что еврей. Тема эта уж очень была для меня болезненной.

Болезненной, не болезненной… Хотелось мне об этом говорить или нет, меня не спросили, и переклички избежать не удалось! А выглядела она примерно так.
Звучит: «Белозёров». Встаёт Белозёров и громко, с чувством собственного достоинства, во всеуслышание называет своё имя с отчеством и добавляет: «Русский». Далее: «Билюба». Билюба встаёт, громко и уверенно называет своё имя с отчеством и добавляет: «Украинец». Далее: "Бичурин". Встаёт Юра Бичурин и произносит: «Юрий, далее - отчество и «украинец».
Обречённо и тоскливо жду своей очереди. Наконец, слышу: "Вольфовский". Встаю, тихо говорю: «Борис. Отчества не знаю» и еле слышно сознаюсь: «Еврей» Затем, после публичной экзекуции, униженный и оплёванный (не могу поднять глаза!), сажусь.
После уроков учительница ведёт меня в учительскую. Приоткрыла дверь, втолкнула меня в комнату и… осталась за дверью. В комнате столы, составленные буквой «Т». Возле перекладины «Т», в профиль стоит завуч, а за другим столом, лицом ко мне, сидит директор. Смотрит на меня и спрашивает участливо:
- Ты Вольфовский?
- Да.
- Боря?
- Да.
- Ты не знаешь своего отчества?- спрашивает удивлённо.
- Не знаю,- отвечаю растеряно.
- А где папа?
- Погиб на войне.
- Ну…, а как мама папу называла?
Напрягаюсь, пытаюсь вспомнить то, чего не знаю…, теряюсь и говорю: «Не знаю».
И тут на помощь директору приходит завуч:
- Но мама же папу дома как-то называла?
Я снова напрягаюсь, цепляюсь за слово «дома» и… вдруг в голове всплывает имя - уменьшительно-ласкательное имя отца, звучащее в исполнении мамы. Это имя, произносимое маминым голосом, я дома слышал, но не знал, чьё оно. Воспроизвожу его поэтому неуверенно и полувопросительно: «Ноня?». Завуч с директором пробуют на звук «Ноньевич?»… и недоумённо переглядываются. Повторяют: «Ноня?»…и ничего путного им в голову не приходит! Наконец сдаются, и директор говорит:
- Ладно, спроси у мамы, какое у тебя отчество.

Дома рассказываю всё маме, и, когда произношу «Ноня», «Ноньевич», она смеётся, расплывается в счастливой улыбке и называет мне полное имя отца Наум. И поясняет: «Твоё отчество Наумович. Ты – Борис Наумович».
«Наумович»,- вслушиваюсь я в своё отчество и примеряю его на себя, как новое платье!
Представьте. Был Борей; просто Борей, а стал Борисом Наумовичем! Обогатился отчеством! И оно у меня неожиданное и непривычное! Ни у кого такого не слышал. «Иванович» - слышал, «Николаевич»…, «Павлович» – слышал, а вот Наумович?!… Не слышал! Но… с того дня запомнил!

А вообще… Давайте подумаем… Очень хорошо, когда рядом с твоим именем появляется отчество. Ведь в отчестве твой отец…, его имя, и ты уже не один! Вас двое! И он - старший и сильный рядом с тобой, поддерживает тебя, и ты становишься сильнее!
А твоего отца поддерживает его отец и… весь Ваш род! Твой род! Род поддерживает и отца и тебя, и ты можешь на род опереться!
Плохо, когда ты «один как перст», или когда «без роду, без племени». И хорошо, когда за тобой – твой род! Но твой род накладывает на тебя и ответственность! Ведь за род, за его доброе имя отвечает ныне живущий представитель рода, т.е. Ты! По тебе, твоим поступкам и поведению судят о роде! Не посрами же свой род…, свою фамилию… и свой народ!
И ещё! Хорошо, если бы наряду с отчеством было бы ещё и матчество! Материнский род! Мою маму звали Двейра( = пчела), и если бы меня укрепить ещё и именем матери, то получилось бы Борис Наумович-Двейрович.

Нормально, когда человек гордится своей национальной принадлежностью к одному из народов, живущих на Земле. Именно эта гордость позволила моим одноклассникам чувствовать себя уверенно во время переклички. И именно этой гордости и уверенности в себе мне на той же перекличке не хватило для того, чтобы чётко и громко сказать: «Я еврей!»
Где же была моя гордость? А откуда ей было взяться, если за несколько лет до этого мой народ в моих глазах оклеветали и унизили! Вытоптали всё на корню! И в душу плюнули! Как это было? А так!

Лет до 6..7 я не знал, что люди делятся по национальному признаку. Я этого не знал, но среди пацанов, с которыми я проводил время, знающие были. Они-то и решили меня просветить, а заодно и унизить! И сделали это!
Стоим мы, пацаны, возле нашего двора, беседуем, и всезнайка рассказывает о неведомых «евреях = жидах». О том, какие они хитрые, коварные, порочные и противные. И выглядят чёрте как, и говорят картаво, и едят «кугачку», да ещё и имена у них неблагозвучные! Рассказывает взахлёб и со смаком, и… ему внимают! Я тоже слушаю с живейшим интересом! Как губка впитываю и проникаюсь неприязнью к евреям!

И вдруг рассказчик смотрит почему-то на меня и со смешком мне(?) предлагает: «Придёшь домой, скажи: - жиды Христа распяли!» Я по малости лет смысла им сказанного не понял, и подвоха в его словах не почувствовал. Стою, соображаю. А он на меня смотрит и заинтересовано спрашивает: «Скажешь?» Смотрю; а глаза у него блестят, и улыбка фальшиво-доброжелательная: «Скажешь?» С такой улыбкой, понимаю я сегодня, делают гадости! Сегодня я бы ту улыбку распознал, а тогда, в детстве, не смог; и пообещал: «Скажу».

Вечером, после гулянки, возвращаюсь домой, уверенный в том, что нашей семьи услышанное во дворе уж точно не касается. Захожу в квартиру; в кухню, а потом в комнату, вижу благожелательные, расположенные ко мне лица и… как попка-дурак добросовестно воспроизвожу то, что услышал! Проговорил эти слова и жду реакции. Какой? Одобрительной, конечно! Мысль о том, что мои слова могут кому-то не понравиться и в голову не приходит!

Жду! И… тут, к моему немалому удивлению и замешательству, лица домашних неожиданно, на глазах становятся серьёзными. И ни звука! Все почему-то молчат. Несколько секунд молчат! А потом, кажется, тётя Феня, ни к кому конкретно не обращаясь, говорит… вполголоса: "Это он на улице услышал".
После её слов я понял, что сказал какую-то явную чушь или гадость! Смотрю на маму, на тёть и… вижу расстроенные(!) лица. Не знаю, что сказать, и… теряюсь! Смотрю на всех, все - на меня, и наконец…, проявляется ожидаемая мною реакция. Реагирует снова тётя Феня. Просвещает меня и вправляет мне мозги. Рассказывает то, чего я совсем не готов был услышать:
- Мы евреи. И твоя мама еврейка, и папа еврей. И ты еврей. Мы ВСЕ евреи! Ты это должен знать! От кого ты услышал эти слова?

Я… столбенею! В замешательстве! Бормочу что-то невразумительное! Кошмар! Реагирую на неожиданно свалившееся еврейство шоком, горечью, досадой и чувством безысходности: «Мы евреи?! Я еврей?! И евреем буду всю жизнь?!»
Тут в разговор вступает мама. Говорит: «Не гуляй с ними больше!»,- и ориентирует: «Гуляй с этим мальчиком. Он хороший. А с тем… они здесь и при немцах жили!»
«Не гуляй с ними!?» А что мне ещё могли сказать?! «Не гуляй».
«Не гуляй!?» Ха! Хорошенькое дело! Но как «не гуляй», если живём в одном дворе? Что же мне, во двор не выходить?

И я, конечно же, гулял! И среди нас был и Тот, который меня опустил. Указал мне моё место. Он - нормальный, а я - из отверженного еврейского племени, – помечен «чёрной меткой»!
Ничего в наших детских играх после просвещения меня в части национальной принадлежности не изменилось. В играх и прочем времяпрепровождении мы были по-прежнему равны, ибо, когда гуляли, забывали обо всём. Вот только когда рассказывали глумливые, ранящие меня анекдоты о евреях, и… смеялись, откровенно плюя мне в душу, трудно было сохранять равнодушное выражение лица!

После того, как мне разъяснили, КТО Я, в моём сознании свершилась метаморфоза - моё высокомерие и презрение к евреям сменилось чувством досады и ощущением моей неполноценности и ущербности!
А дальше пошла в моей голове умственная работа. Я должен был осмыслить и осознать своё новое неожиданное положение. До меня оно должно было дойти. И дошло!
 Сегодня я могу те грустные, нелёгкие детские размышления разложить по полочкам. Таким.
1. Был равным, а стал человеком 2-го сорта; отверженным!
2. Я, только что вступивший в жизнь, оказывается, уже виноват(!) в том, что еврей и живу в еврейской семье?! Я виноват в том, что мой народ евреи?! Я должен своего еврейства стыдиться? Я должен за него расплачиваться?
3. Но разве услышанные во дворе гнусности о моей еврейской семье - правда? Разве у меня плохие: мама; тёти; дедушка с бабушкой? Разве я их должен презирать? Следует ли мне их чураться? Следует ли их стыдиться?
4. Нет! Конечно же, нет. Они же все хорошие, родные; ближайшие мне люди. Они мне дороги! Да…, бывает, что они мне делают замечания. Бывает, что и наказывают! Но ведь, это всё по делу.
5. А семьи двоюродных Изи и Веры? Или семья Софы? А другие, известные мне, еврейские семьи? Они ведь все нормальные, хорошие, порядочные люди! Могу ли я их предать?! Нет, не могу!
6. И как же теперь я должен себя вести? Исходя из реальности. А она такова, что мы - евреи отверженные; принадлежим к несправедливо презираемому меньшинству; и никуда от этого не деться!
7. Отсюда позиция. В незнакомом обществе выпячиваться, т.е. без надобности сообщать, что еврей, не стоит. Аплодисментов точно не дождёшься. После моего признания отношение ко мне изменится и… точно не в лучшую сторону. Надо ли это мне? Нет, не надо!
8. Быть отверженным тяжело, но с реальностью придётся считаться. И терпеть придётся. Надо терпеть. Других вариантов нет! А ещё держаться и сохранять чувство собственного достоинства!
9. На мой народ клевещут. И я это знаю. И это знание и есть для меня главное! Пусть клеветники исходят пеной и злобой, главное – это моя уверенность в правоте!»

Сталкивался ли я с антисемитизмом? В школе нет. А так, - приходилось. Слышал от тех, кто меня не знал, гадости о евреях. Были и оскорбления. В пионерском лагере, например, сверстник из Нежина назвал меня жидёнком. До сих пор помню его имя и насмехающуюся рожу! Что было делать? Драться? Но драться я не умел, а, если бы и умел, - не полез бы; не представляю себя дерущимся. В драке, как известно, важна поддержка зрителей, и я не уверен, что поддержка была бы на моей стороне!
Вот так, или примерно так, я рассуждал и жил в те годы. Не выпячиваясь!

Но «не выпячиваться», т.е. скрывать свою национальность - это же комплексовать! И на перекличке в 4-ом классе я именно комплексовал. И этот комплекс, связанный с якобы неполноценностью моего народа, эту линию поведения мне навязали; меня к ней вынудили!
Случай со мной – это обычный бытовой, передаваемый по наследству антисемитизм – от антисемитов родителей к антисемитам детям. Нового здесь ничего нет.
Но кроме бытового в Советском Союзе имел место и негласный государственный антисемитизм, вылившийся, например, в разгром еврейского антифашистского комитета (ЕАК) и в так называемое «дело врачей».
Можно ли бороться с бытовым антисемитизмом, если существует государственный. Нет, ибо бытовой антисемитизм усиливается, усугубляется и поощряется государством!
Государственный антисемитизм – это вообще страшное дело! Ну, представьте себе, что может противопоставить гражданин государству, объявившему своих граждан (евреев) вне закона; объявившему их негражданами? НИЧЕГО! В фашистской Германии государственный антисемитизм был официальным, а в Советском Союзе - негласным.

Меня мой комплекс, разумеется, тяготил, и нужно было от него избавляться. Но как? Поскольку комплекс возник из-за навязанной мне, лживой информации о евреях, то для его преодоления нужна была другая – неискажённая, достоверная и разносторонняя информация!
Вначале об искажениях. Ещё в детстве я понял, что россказни антисемитов о злых, коварных, хитрых и аморальных евреях – ложь! Среди считавших себя евреями я таких не встречал!
Но этих знаний было недостаточно. Нужна была ещё и информация о конкретных известных людях( = деятелях науки, культуры, искусства… ), их добрых делах и их вкладе в развитие цивилизации. Что ещё может быть значимее?
И эти знания пришли ко мне с образованием и с самообразованием. Я стал читать, смотреть и слушать и понял, что мне есть кем и чем гордиться!
С радостью и гордостью узнал, что в очень многих сферах деятельности евреи отнюдь не аутсайдеры, а занимают или передовые позиции или находятся на уровне!
Ещё одно больное место. В детстве меня с издёвкой кололи глумливой и подлой частушкой о евреях: «Мы смело в бой пойдём \ и Мы за Вами \ и как один умрём \ Мы не туда попали!» Антисемиты врали, что евреи трусливы и в ВОВ прятались за спины других. Ответить мне было нечего, и это загоняло меня в угол и вгоняло в краску!

С какой же радостью и гордостью я узнал, что по количеству Героев Советского Союза евреи на 5-ом месте; после русских, украинцев, белорусов и татар. По последним данным 153 еврея удостоились звания Героя Советского Союза!
Узнал, что много евреев служило на высших командных должностях во всех родах войск. И понятно, что в действующей армии на высшие должности просто так, за здорово живёшь, не назначали!
Узнал, что много евреев возглавляло военную промышленность или работало главными конструкторами боевой техники и вооружений.… И снова понятно, что на эти ответственные должности назначали, в интересах дела(!) лучших из лучших!
Всё это и многое другое в пух и в прах разбивало басни антисемитов и было для меня как бальзам на душу! И всё это меня лечило, восстанавливало и превратило из «гадкого утёнка», которым я был в детстве, в нормального, самодостаточного человека!
И когда мне приятель однажды сказал, что гордится своей национальностью, я ответил, что тоже горжусь; горжусь тем, что Я ЕВРЕЙ!
Следует сказать, что преодоление комплекса неполноценности, связанного с принадлежностью не к титульной национальности, дело очень непростое и не всем, из-за существующей в обществе неприязни к «не своим», удаётся с комплексом справиться. В результате, некоторые свою национальность скрывают или меняют её на престижную.
Что же до меня, то я всегда отождествлял себя со своим народом! Другая позиция человека, чистокровно принадлежащего к какой-либо национальности, представляется мне безнравственной.