Странный случай

Сегодня,   по причине дня  рождения усопшей тёщи, мне пришлось окунуться в разогретый светилом  майский полдень.
Шёл я дворами, скрываясь от «термоядерных» солнечных лучей и вспоминал  Софью Матвеевну.

- Ты, Лёвушка прости меня за Майку, - теща утерла слезу краем платка, -  прости.

- Не переживайте, знать так суждено, (а и самому бы в слёзы),- я коснулся
  ладони  Софьи Матвеевны. Рука её дрогнула, она смутилась и  глянула  на меня влюблёнными глазами моей бывшей супруги, от чего и горше стало!

- Ты заходи ко мне, - вздохнув,  промолвила Софья Матвеевна, и грустно улыбнулась,-  заходи ...

Я остановился у прилавка с цветами,  купил букет ослепительно белых хризантем, наперёд зная, моя бывшая возьмется их пересчитывать.
Её мать упокоилась в день своего рождения,  и дочь отмечала этот день поминовением. Я же ... 
 
Майка после нашего пятилетнего брака  ушла к седому главврачу, забрала дочь и оставила мне свою квартиру. Тридцатилетняя дама через год возглавила отделение, где мы работали, а через пять лет сменила своего мужа на его посту.
 Карьера у Майки удалась. К своему шестому десятку  она заняла кресло  министра местного  здравоохранения. А нынче имела  собственную клинику.
Ох, и жарища!
 Мой лысый череп источал влагу оазисом в горячей пустыне. Белая рубашка липла к телу,  неприятно тёрла шею мокрым воротником.
И в таком виде предстать перед  бывшей? Вернусь-ка домой, переоденусь и на  такси…
 Опоздаю.
На поминки не опаздывают.

Сменив одежду, набрал адрес в «Яндекс такси», вышел на улицу, где белый «Опель» встретил меня открытой дверью. В салоне климат контроль, и антоновское «Для меня нет тебя прекрасней».

- Эх, Лёва, - Софья Матвеевна разливала чай в прозрачные фарфоровые чашки, они парили давно знакомым мне ароматом, и казалось не она,  Майка улыбается грустно.

- Однолюб, что поделаешь,  однолюб, -  я пригубил горячего напитка, обжегся!

- Понимаю я тебя, - теща потупила взгляд, -  сама такая.



- Приехали, - пожилой водитель смотрел в зеркало заднего вида.


Улица приняла меня освежающей прохладой  под грустное «Не умира-а-ай любовь»   из уезжающего авто.
Я тронул ствол липы  благоухающей  медовым ароматом,  и едва ощутимый ветерок вдруг стал   поводырём.

После развода я редко встречался с тёщей. Хотя,  часто напоминая о себе телефонными звонками, она постоянно приглашала меня в гости.
И несказанно радовалась моим редким посещениям. Брала из моих рук букет белых хризантем и, касаясь губами лепестков, глядела  волооко. И с тем казалось – Майка влюбленно смотрит…

Я остановился внезапно, ощутив боль в голени. Передо мной возникла низкая ограда из железных прутьев. За ней же  памятник белого гранита с надписью золотом «Единственная моя» и  портретом …  Майки!
Здесь, в пору и в обморок!
И теперь,  спешно покидая «последнее пристанище»,  никак не мог уразуметь своего присутствия  в печальном месте.

Полдень на удивление быстро обратился  в душный вечер  и, лишь я вышел за пределы кладбища, раскаленный солнечный диск свалился за горизонт.

Смеркалось.   Старенький айфон не реагировал на движения моих пальцев,  молча показывая заставкой портрет Майки.
Я остановил проезжающий «Жигулёнок», назвал свой адрес, не переставая вспоминать  увиденное.

Молодой водитель включил магнитолу. Из единственного динамика выпрыгнула бестолковая песенка «Ёжен сбажен». Молодец улыбался, видимо вспоминая клип с кривляньями участников группы.
Я обратил внимание на новую «старую»  кассетную магнитолу и с удивлением отметил свежий, «с иголочки» салон  легендарной «копейки».

- Сколько же стоит нынче этот раритет в таком виде?

- Шесть тысяч, - ответил водитель, останавливая реликт у моего дома.

- Нормальная цена, - ответил я, покидая салон.


 Ночь в густую черноту  погрузила  улицу и проглотила уличные фонари, всегда светившие с вечера. Голые балконы моего дома, деревянные рамы в отсвете обычных квартирных электрических лампочек и подъездная дверь без домофонных заморочек.

Анализируя произошедшее, осматривая в темноте  родной двор, я явственно понял: случилось странное, и неведомая сила перенесла меня в прошлое, и это факт!
Я вошел в темный подъезд,  нащупал  замочную скважину на своей двери,  и не смог вставить ключ.

- Кто там? - раздался тревожный голос из квартиры.

Дверь приоткрылась, и передо мной явился я,  двадцати четырёх лет от роду в белой майке и затрапезных трениках!

- Привет, - вымолвил я, - не узнаёшь? И тут же прикинул: «А смог бы я узнать себя, скажем, в столетнем старике?»

- А должен? – молодой повёл головой.

- Обязан, - и я вошел в прихожую. Из зала едва  доносилось «Синий, синий и-и-иней, лёг на провода-а-а».

« Значит один дома, - Майка, как и её мать, не любила современных песен, предпочитая оперную классику.
Я присел на свой новый диван, подаренный к свадьбе.

- Ты знаешь, - я глянул на  молодого Льва, - нынче, то есть в будущем,  делают отвратительные диваны. Они без пружин, на голом поролоне. Года на три хватает. А этот у  меня двадцать лет простоял, - Майка, надо полагать, на дежурстве?

- Какая Майка? И кто вы такой, присевший на диване? - перед моим носом раскачивался мой же полупудовый молодой кулак.  Эт нынче я слегка усох, в молодости же, не ведая спорта и даже физ. зарядки, обладал атлетической фигурой.

- Значит, не узнал, - я с сожалением закивал головой, как фарфоровый китайский болванчик с полки книжного шкафа. Его должна разбить наша дочь, лет, эдак, через пять.

Хотя, какой-то «тумблер» все же щелкнул в молодой голове моего «клона», коли вот так, запросто пустил в квартиру незнакомого позднего гостя. А от чего же незнакомого. Мы сейчас наиближайшие родственники, плоть от плоти и даже ближе!

-Я реаниматолог, (молодому «я» определенно не нравилось моё присутствие)  и, как неспециалист в душевных болезнях, обязан  вызвать вам коллег психиатров, или устроит обычный наряд милиции?

- Меня устроит батон с «Любительской» колбасой  и молоко из пивной кружки.

Молоко из пивной кружки … 

Майка недолго  терпела мой «закидон»,   и  вскоре,  после свадьбы  выбросила стеклянную тару в мусоропровод.
Юный Лев удивленно глянул на меня.

- Вон там, под железным отливом балконного окна у меня, нет у тебя, хранится заначка от жены. При полном вашем, нашем, откровении с любимой женщиной, ты все же имеешь от неё тайну. Нехорошо это. Хотя, у нашей жены своих тайн было куда больше.

- Да кто вы, наконец! - рявкнул молодой я.

- Верь мне на слово, Лёва.  Я, это ты в шестьдесят четыре года. Вот наше с тобою родимое пятно, шрам на голени, - я показывал его постаревшие части тела, а он от чего-то и не удивлялся.

- И как нам быть? - обыденно поинтересовался Лев, будто вчера мы уже встречались.

- А чёрт его знает.


Мы сидели на кухне. Моё молодое «я» потчевал меня щами, странно напоминающими тёщино варево.

- Кто исполнил сей супец?

- Софья, - улыбнулся Лёва.

- Она вам готовит?

- Кому вам?

Софья Матвеевна  с первого дня Майкиного замужества, не докучала своим появлением, редко забегала к нам  по вечерам «на минуточку», для «приличия». И я не припомню её заботы  в приготовлении чего-либо съестного для нас. Хотя, готовила она отменно и в наши её посещения, угощала «от пуза».

- Видимо перемещение в пространственно-временном континууме повлияло на ваш ...  твой мозг,Лёва, - хмыкнул мой «Я», наливая молоко в пивную кружку, - извини, - он указал взглядом на пузатую тару, - сам знаешь, она единственная,- а Софья - моя жена,  Майка же, которую ты упомянул,  моя-твоя теща.

- Тёща? – недоуменно произнес я, - невероятно.


И растерялся я! Эдакая новость  потрясла более чем необъяснимое, перемещение во времени. Хотя, во времени ли?

- А там, - я кивнул назад, - иначе. Как же так? – я барабанил пальцами о столешницу, - может быть я умер и, не упокоившись,  вижу чужую жизнь с родными мне персонажами, как это могло или должно было быть. Так сказать, вариации на тему. Хотя, во времени возможно что-то и попуталось …


- Согласен, - Лёва полоскал пивную кружку в струе воды, -  твое перемещение уже странность, и то,  что с этим происходит, теперь и есть нелепость. Эдакий пространственно-временной загибон. И в нём  другие законы и, надо полагать, неземные. Рассказал бы мне кто такую дурь, я б его в психушку сдал, - и хохотнул утробно.


- Завтра утром Софья с дежурства вернётся, и как мне объяснить,  кто ты есть?

- Уйду  к утру, - я плеснул в пивную кружку молока.

- Куда?- Лев сочувственно глянул мне в глаза.

- На кладбище, - я гладил пузатую тару, - нарву нечетное количество хризантем, найду вырытую могилу и улягусь … Хм, а молоко совсем не то, что мы там пьем. Видать, здесь рай.

Я вытянул ноги, упёрся затылком в стену.
И вдруг!

- Я был сегодня на кладбище и видел могилу Майи Матвеевны.

- Какой  Матвеевны! – возмутился молодец, - её отчество Поликарповна.

- Поликарповна? - пробубнил я в пивную кружку и поперхнулся молоком.

- Бред, бред, - откашливаясь, твердил я, - покажи мне фото своей жены.


- Вот, - Лев подал мне знакомое  фото.

На меня смотрела моя молодая теща.

- Боюсь спросить. Когда ж Поликарповна упокоилась?

- К своему стыду не знаю, - смутился Лев, - живой я её не видел.

- Веселенькое дело, - хмыкнул я, - в этой жизни ты, а значит я,  женат на своей тёще.

- Чему удивляться, после твоего появления здесь, - обыденно произнес молодой Лев, - давай-ка спать.

Я лежал на родном диване в свете полной луны. И казалось мне,  она и есть   Софья Матвеевна. Тёща улыбалась, и  зачарованно  смотрела на меня сквозь лепестки белых хризантем.
И, вдруг, кадрами  черно-белой киноплёнки передо мной предстали наши прежние встречи, неожиданно открывшие для меня тайную любовь  тещи.
Она любила меня!

Желтый диск луны пропал  за черной тучей и тут же явился вновь,  «фулл эйдишным» показом.

 - Ты не достойна Льва, - Софья Матвеевна  стучала по столу длинным мундштуком, - повторяю: не-до-стойна!

И тут же, после короткой затяжки, выпустив клуб (отчего то черного) дыма, заявила: «Разведетесь завтра же!»

Майка стояла у открытого окна. Мокрая от дождя занавеска хлестала её по щеке.
Длинные ресницы закрытых глаз вздрагивали при каждом  ударе, а влажные от слез, (или дождя)  манящие меня и по сей день губы, шептали, шептали, шептали …


 - Алё-о-о, граждани-и-ин, - раздалось ото всюду.

Я открыл глаза. Дедок в соломенной шляпе стучал клюкой о скамейку.

-  Эк, тебя умарило-то на солнышке, вставай дружок.

А я и пошевелиться не в силах. Головокружение, слабость. Старик взял меня за руку и я, болваном добрел с его помощью до тенистого клена.

- Накось, глотни, - старик держал у моих губ плоскую фляжку .

Я пригубил её, ощутив вкус отменного коньяка, и ожил тут же.

- Спасибо, - прошептал.  Представил себя лежащим на скамейке с открытом ртом, повисшей рукой и  застыдился  своей беспомощности.
 Так и шел вдоль аллеи,  изнуряемый совестью.

Дверь Майкиной  квартиры я отчего-то попытался открыть своим ключом и даже психанул от  неудачных попыток.
А когда она отворилась, готов был отчитать бывшую, будто дверь являлась моею.
Бывшая строго смотрела на меня и вдруг, улыбнулась.

- Заходи.

В убранной квартире не было и следа  пребывания гостей.

- Ты опоздал, Лёва, гости разошлись,  кастрюли пусты. Мне и угостить тебя нечем.

- Опоздал, -  проворчал я, -  откуда мне  пришлось вернуться,  задержкой  не назвать, - и уселся в старое тещино кресло.
А Майка  вновь улыбнулась!

- Ты сегодня без хризантем!

- Верно, - я растеряно осмотрелся, - и тебе их не нужно теперь пересчитывать.

 Майка присела рядом и коснулась пальцами моей руки. Тёплыми нежными. Я помнил это прикосновение, не смотря на долгие годы прожитые врозь.

- Зачем ты бросила меня? – спросил неожиданно.

Она отвернулась молча.

- Я знаю причину, теперь знаю! – вскрикнул,  привставая с кресла, - она тебя заставила, - полушепотом произнес, словно боялся присутствия давно покойной тещи.

Майка в изумлении повернулась ко мне и, показалось,  помолодела на мгновение.

- Теперь, когда мы стары и твоей ведьме-матери давно земля не пухом, сознайся!

- Боже мой, Боже мой, - вторила Майка,  перебирая кончик черного платка, - откуда тебе это известно?
 Я обнял свою Майку, ощутив аромат её волос и бессовестно заплакал.

- Успокойся, успокойся, Лёва, - она гладила мой лысый череп, от чего я казался себе ребёнком на руках матери.

- Я чувствовал, я знал все эти годы – ты любишь меня.

- Да, - прошептала  Майка.

И закружилась моя голова и страхом повеяло! И испугался я, услышав короткое «Да», не надеясь на  продолжение. И так желалось остановить время!

Мы сидели рядом над парящими чаем фарфоровыми чашками и, я чувствовал: мы  одинаково переживали произошедшее. Ко мне и к ней вернулось ощущение, когда любой жест любимого был ясен каждому из нас.

Божественную тишину прервал бой настенных часов. Куранты «стукнули»  единожды, и захлебнулись звуком лопнувшей пружины.

 Мы обернулись. Рядом с раритетным «хронометром», на светлом пятне вместо портрета Софьи Матвеевны, торчал старый кованный   гвоздь.