de omnibus dubitandum 121. 65

ЧАСТЬ СТО ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ (1920)

Глава 121.65. ЭВАКУАЦИЯ. ПАРОХОД САРАТОВ

    Кадеты (на фото Слюсарев С.С. кадет Крымского кадетского корпуса) по сходням поднимаются на «Саратов». Сбоку стоит наш новый директор, генерал Черячукин, в прошлом начальник штаба при генерале Гилленшмидте, командире 4-го кавалерийского корпуса на Юго-Западном фронте.

    Кадеты грузятся в полном порядке, а вокруг шум и суматоха. Женщины, дети, старики, раненые офицеры на костылях… Со стороны Геленджика доносится стрельба: «зеленые» — проносится по толпе. А дальше на рейде, английский крейсер наводит орудия в сторону гор. Ухают выстрелы… На набережной толпы народа, грузятся и на соседние пароходы.

    Пожилой офицер, нагруженный вещами, быстро крестится и прыгает в воду у самого борта соседнего парохода. Тело сразу скрывается под водой. «Больше не принимают!» — кричит кто-то. Надвигаются сумерки. Вокруг идет разговор о том, что повезут в Крым, а другие уверяют, что на Принцевы острова. Кто-то объясняет, где эти острова и кто их населяет, в общем вдохновенно фантазирует. «Саратов» медленно отшвартовывается… все дальше уходит в Черное море. Кончается февраль 1920 года.

Передо мной пишет Н. Воробьев*, телеграмма.

*) БОГАЕВСКИЙ Николай Николаевич (Н. Воробьев) - 3 июля 1989 г. в местечке Пебл Бич, Калифорния, скончался Н.Н. Богаевский. Покойный родился в 1908 г. в Петербурге. Он был племянником Донского Атамана генерал-лейтенанта А.П. Богаевского, получил образование в Донском Императора Александра III Кадетском корпусе, который он закончил в Горадже, Босния. После этого он учился юридическом факультете в Белграде.
В Монтерее, в Американской Армейской Школе Языков (теперь Институт Иностранных Языков Министерства Обороны), он преподавал русский язык. Н.Н. Богаевский был исключительно талантливым человеком: он был поэтом, писателем, художником, отличным регентом хора и прекрасным преподавателем.
В институте он основал русский хор, в котором пели наши американские военные студенты. Хор прославился на всю Америку, часто выступал на инвалидных балах в Сан-Франциско.

    Пожелтевший листок, сохраненный временем и заботливыми женскими руками.

    Небольшой человеческий документ. Привезла мне его Елизавета Дмитриевна Богаевская (Закаляева), вдова мученически убитого «Донского Баяна и Златоуста» Митрофана Петровича.

    Это подлинник телеграммы, отправленной в 1915 году командиром полка, полковником Кельчевским, своему сыну-кадету. Позднее генерал Кельчевский станет начальником штаба Донской армии в годы гражданской войны. Этот документ полностью отражает тот дух, в котором все мы, кадеты, воспитывались тогда и, поэтому, я считаю своим долгом поделиться им с читателями:

    «Родной мой мальчик, посылаю тебе немецкую защитную каску с убитого немецкого солдата 222 полка. Посылаю также немецкую винтовку. Храни их и помни, что это один из многочисленных трофеев, взятых тем славным и героическим полком, которым командует твой папа. Полк этот заслужил для всей бригады название «Стальная» и получил именную благодарность Верховного Главнокомандующего за геройскую службу, а твой папа представлен к ордену Св. Георгия 4-й степени. Будь умницей, учись хорошенько и слушайся маму. Твой папа».

    Низкий поклон Елизавете Дмитриевне за то, что этим вкладом обогатила нашу кадетскую памятку!

    На «Саратове» яблоку негде упасть. Кадеты и беженцы старики, женщины, дети, раненые и больные, заполнили все уголки. Кормят коряво. Галеты червивые. Малыши с завистью поглядывают на «богачей», у которых какими-то судьбами завелись вдруг большие банки австралийских консервов с зайчатиной, хочется есть.

    Ходят слухи о том, что команда парохода настроена большевистски и будто не желает вести судно в Константинополь. Поговаривают, будто взводу кадет, во главе с энергичным генералом Черячукиным, удалось «переубедить» команду.

    Новые впечатления, море, многими дотоле невиданное, общее состояние возбужденности и слухи, слухи, слухи …И вши, вши, вши …Куда везут? Так говорили же тебе — на Принцевы! А где они, эти твои Принцевы? Толком никто не знает. А, в общем — не все ли равно? Ведь на короткое время только, так стоит ли и задумываться? Все равно, домой скоро…

    Погоди, погоди, а разве Белая армия не эвакуируется? To-есть в общем, эвакуируется, но …не вся же. Остались части, которые… И снова слухи, слухи и слухи. А малышам, пожалуй, раздолье, хотя и голодно малость. Присмотра почти никакого, да и какой тут может быть присмотр? Чуть ли не половина персонала в постели, больны. Кроме того, за каждым не усмотреть. Ведь это только вначале думали, что спать будем по классам, да не вышло.

    Произошли перемещения. Беженцы почему-то оказались в нашем трюме, а некоторые малыши уже перебрались на палубу и спят в самых невозможных местах, как например, в спасательных шлюпках, откуда их гонят, но они, как ваньки-встаньки, снова оказываются там, как будто ни в чем не бывало.

    Морская болезнь, в добавление ко всему, уложила многих в постель, так что не до того, чтобы за кем-то еще присматривать — самого наизнанку выворачивает.

    А на малышей морская болезнь как будто и не действует, им нипочем! Даже, пожалуй, выгоднее выходило: то тут, то там, смотришь, и подкормился.

    То какую-то даму выматывает: «Ах, возьмите, кадет, не до еды мне, право… Да не стесняйтесь!». А он и не стесняется и уплетает за обе щеки. Или же чиновника гражданского ведомства море донимает и, он с умирающим видом предлагает: «Не хотите ли, кадет? Неплохие консервы …»

    — «Покорнейше благодарю, ваше превосходительство!».

    И кадетику неплохо, и чиновнику лестно, что он в «ваше превосходительство» попал.

    По палубе бродят четверо: братья Ляховы, дети Астраханского Атамана, оренбуржец Павлик Крепаков и один донец.

    И всегда-то они были голодны, никак их не насытишь, а уж теперь и в особенности! Где-то набрели на огромнейшую бочку с капустой. Одного из кадет, самого маленького, спустили за ноги в бочку и, он оттуда пригоршнями подавал капусту наверх, не забывая наполнять и свои карманы. Туда же вскоре отправился и «плохо» где-то лежавший сахар, все было тщательно перемешано и съедено. Что же касается вида, в который была приведена одежда, об этом уже не будем говорить!

    Читатель может спросить — а где же хваленые кадетские дисциплина, устои и пр.? Но не будем забывать, что это 1920 год, полный тифозных вшей, трупов и голода.

    Это год страшной эвакуации и перед нами изголодавшиеся подростки, многие из них почти дети. Мы уже и думать позабыли о корпусных «дядьках», неделями не имели возможности раздеться, выкупаться, не было ни смены белья, ни простынь, укрывались шинелями и тоненькими одеялами, спали, где придется.

    И в то же время, сколько помощи оказывали эти голодные юноши, мальчики, почти что дети, старикам и старухам, ехавшим с ними! То и дело видишь, как заботливо поддерживают под руки какую-нибудь даму или старичка, как ведут в трюм или из трюма, переносят куда-то их вещи, бегают по их просьбе за той тепленькой, всеми цветами радуги переливающейся жидкостью, которая в те дни называлась водой.

    Сколько раз они уступали больным или просто старым людям свои насиженные, налаженные местечки! И не песня ли кадетская, то грустная, то заливисто-веселая, помогала изгнанникам легче переносить все тяготы пути?

«Поехал казак на чужбину далеку
На добром коне он своем вороном»…

    Наворачивались слезы, а потом высыхали они и, улыбка озаряла лица, когда сапоги только что выздоровевших от сыпняка кадет чеканили по палубе ритм разудалой казачьей пляски:

«Раздушка - казак молодой,
Что не ходишь, что не жалуешь ко мне?..»