Письма Лжедмитрия Марине Мнишек 3. Побег

3.Побег

Ночь  черна в бычьем пузыре - што варначья душа на кровавой заре. «Эту ночь до зари, никого не зори, а гуляй до последней монеточки, пока спят невинные деточки!» «Ты, Санёк, постой, ну какой постой среди этакого-то отребья, ну не будь я Гришка Отрепьев!» Не в монашеской я келье, а в  крестовой избе. На подворье козёл проблеял «бе-е-е!». Здесь варнак да вор  с тех недавних пор, как топор опустился на чурку и измазало кровию чёлку. Пролилася кровь  да со возгласом «чур!». Как  ощерился  омутОвый щур. Да кулак занемел на мутовочке.  Да не то ещё замутим, не то ещё! Как  имали мы щук  на живца да на жерлицу. «Знать - расстрига монах, коли женица!»-говорит громадина рыбина. Вторит ей бродяга уродина: «Фига в нос царю Бориске, Димитмитрий Иваныч не чурается риска!» 
И на весь шинок громогласно, сообчает  весть сынок Власий:« Он из гробу воскрес, он ушёл в чёрен лес, он сквозь шшолку в гробу просочился. То ль монах , то ли бес , то ль  свалился с небес, но вчерась мне во сне объявился.»
- Ты бы, сын мой  Власий, поскрытней о том вещал! Ан уйдёт в рикошет молвы праща!- наущает пьяницу разбойник Никола, как слез с кола – звонили во все колокола.- Не вишь, я сам покойник, на шее обрывок пеньки болтатся…А всё за ересь. Носил я , сын мой, церковный сан, топал в Сибирь, попал в дацан. Звенел кандалами-угодил к далайламе. В том дацане пацан  далай ламой да японец-сан в  кимоно из хлама открыли глаза мне, будто в небесах тягаются Христос с Буддой. С понедельника спорят по воскресение за наше, человечье воскрешение…
- Да есть ли на тебе, басурманин, крест?- вопрошает Власий, стукнув медной кружкой о дубовый стол.- Што ты как-то не так воскрес!
- Есть, сын мой, сан, есть да не про твою честь! Вот попортишь себе карму – и станешь в другой жизни собачонкой в будке, аль в полях незабудкой-словами кусашься да цепляшься, как  репей-«собачка» к рясе, паря…
- Я -то не грешу, исповедуюсь, как токо кого дубиной огрею, штоб мошной овладеть, а вот ты! И каких таких премудростев ты набрался в своём Забайкалье у бурят да китайца с японцем? Скока с тобой грабим проезжих толстосумов-купчишек, понять тя не могу- какой ты веры, хоть и  рясу носишь и бородень до пупа отростил!
- Скока раз те бестолочи втолковывать: бессмертные Христос с Буддою, сидя на облацы, поспорили-как воскресать смертным.
-И к чему пришли Боги наши? Мне ж надоть знать-куда душа купчишки отлетат, када я ему глотку режу, как Борискин посланник царевичу Димитрию- в Ад , в  Рай, в вороний грай?
- Забудь ты эти дедкины сказки! Никуды та душа не отлетат и не низвергатся, как у еретика-католика  Данта в его поэме. Блукает она здеся же и входит в других людей , животных и растения. Даже вот в сего таракана, што жрёт крошки у твово стакана. Потому -того таракана не трожь! Може он в иной жизни прынцем был!
-Да ну! Каким таким прынцем!
-А вот те и да ну! Рыженьким. Но с тех пор, как сел в том дацане далайламой пацан из улуса чингисханова -всё пошло наново!
- Дык куды уж новей -в носекомую вселиться! – придавил усача кружкой Власий.- Вот я его! Пущай взад в какого прынца вселица! Развелось боярских сынков -не передавить…
-А туды! Тот далайлама на Русь морочь напушшат! Переселяет души умерших помазанников, как вот ты щас переселил душу сего таракана в тело блохи , народившейся в космах какой-нить польской ведьмачки! Не могёт упокоиться дух монарший, ибо многогрешен, аль за чужи грехи в ответе…И даже монаршьи дети!
-А што дети! Они ж ангелы невинны! Вон как про царевича Димитрия сказывают. Играл в свайку возля стайки, накололся на тычку -вот и вся недолга. Ага! Так неуж и ему не упокоиться, хоть и отпели, и маманя его , Мария Нагая, над гробом плакала, сам был при том в Угличе…
 Слушал я тех странников-окаянников, слушал. Ох как запали  их разговоры в душу! Пил вино из кружки да помалкивал , да опять усы в  вино помакивал. Объел я до шкелета жарену щуку, и решил я им высказать вот такую штуку.
-Ой и хорошо ж вы тут гуторите , страннички! Лепо! Вот слушаю я вас, пью свой квас да сухариками закусываю, златыми, што в соборе иконостас. Да на Спаса в углу поглядываю, што шинкарка воткнула туды  какого -то ляда. Я , беглый монах монастыря Чудова, не слыхивал такого словесного блуда. В том углу мне не Спас , а Будда мерещится,  только сколь не буду открещиваться, знайте  тот воскресший царевич-я…И не утица кряковая из города Кракова летит ко мне, белая лебедь с ястребиными когтями …
-Постой паря! Я много видел рожь! А ты и впрямь на царевича схож. Я ж видал во гробу его , в Угличе…
- Да не ты ль ему горло резал, вот  в чём я тебя  уличу! Не того зарезал за кошель золотых, за тридцать сребенников! На осине тебе болтаться непотребнику. То другой был несчастный отрок. А меня маманя спрятала в дальнем монастыре, штоб объявился я законным самодержцем на царском дворе.
- Не вели казнить, вели миловать, осударь! Присягаю -верою правдою служить!- бухнулся варнак на колени навродь подстреленного оленя.
     -То -то же! Знай, про мня слухи распущать станут, мол, беглый я монах-расстрига Гришка Отрепьев, не верь. Побег, што совершил я из Чудова монастыря-не зря. То новая заря над Русью, то побег нового генеологическа древа, какие составлял я, карпея над кожами, штоб увидится с вашими рожами. Пойдёшь со мной и Алексашком , беглым монашком-чернецом на Москву?
- Пойду! – бьёт копытом сражённый олень, пока глаз замутняет смертная склень.