Наследник

               Безработный сорокалетний поэт Митька примчался в Питер в безумной спешке и жутком волнении. Судьба улыбнулась ему, и его любимая родная тётка Елена Николаевна лежала теперь при смерти в собственной двушке на Фонтанке, а он — Митька — являлся при этом единственным её наследником.
               — Уже опросталась! Под себя! — с воодушевлением сообщила Митьке тёткина соседка, когда тот прибыл в Санкт-Петербург за наследством. — Прибери. И жди. Теперь уже скоро…
             И тут Митьке вспомнилось. Про годы без собственной крыши над головой, про загубленную нищую молодость, про надежды о счастье. Про былое. Не выдержал, разрыдался горько…
             Потом он практически целую неделю не отходил от тёткиного смертного одра, периодически проверяя её пульс, поднося зеркальце к её рту, и зачем-то проводя туда-сюда указательным пальцем перед её глазами. Всё было тщетно. Зрачки двигались, Елена Николаевна не умирала, а соседка и вовсе вскоре решила, что кризис миновал, а приготовленное чистое бельё можно уже убрать до лучших времён. До весны.
              Ужасным же во всём этом было следующее: подобные ситуации повторялись из года в год, надежды сменялись разочарованием, тётка никак не умирала, а жизнь между тем проходила. ПРОХОДИЛА ЖИЗНЬ, пока Митька в это время зимовал в Ленобласти на чьих-то заброшенных дачах, питался чем придётся, подворовывал и писал стихи, за которые не платили. Другими словами, жил смутными ожиданиями, какими-то нереальными предчувствиями и не вполне осознанными мечтами. Читал классику. Достоевского. Много и трудно размышлял о Жизни и Смерти. Страдал. Мечтал о славе…
             Непростую ситуацию, как могла, пыталась сгладить Митькина сожительница Венера, тридцатилетняя непрофессиональная нищенка, «понаехавшая» год назад из Сургута:
                — Надо жить дальше, — говорила она, — выхода нет. Главное, чтоб тёте Лене было хорошо. В двухкомнатной. На Фонтанке. — И скорбно смотрела в пол. Сквозь слёзы. А также и на него — Митьку. С немым укором.
               — Я не буду убивать любимую тётеньку топором ради жилплощади. Она когда-то была мне как мать. Примерно, — резко отвечал он нищенке Венере через пару минут тревожных размышлений. И добавлял примирительно: — К тому же, наверное, придётся забить насмерть и соседку. На всякий случай... Короче, ну нафиг... Уж лучше я работать пойду, в конце концов… Возможно, выкрутимся и так. Ипотеку возьмём. И вообще… давай подождём чуток. Думаю, недолго осталось. Ей… жить.
             — Как хочешь, тебя никто не заставляет. Убивать тётю Лену, — тут же слышал он в ответ, и Венера с силой хлопнув дверью, уходила из продуваемого насквозь, заброшенного дачного домика. В дождь. Нищенствовать…
            — Я не могу. Меня посадят, пойми! — со слезами на глазах кричал ей вслед поэт Митька. — Вспомни Достоевского. Я боюсь! Извращенцев, карцера и пыток!
            Так проходила жизнь.
             И главное, что всё обязательно повторялось. Из года в год. И Митька снова, как и когда-то, мчался в Питер. И его опять встречала соседка и опять обнадёживала. И сердце вновь билось учащённо, с восторгом упоенья и надеждой. Что любимая тётушка Елена Николаевна умрёт сама, без посторонней помощи, и через полгода он вступит в права наследования. И конца края этому было не видать…