de omnibus dubitandum 107. 474

ЧАСТЬ СТО СЕДЬМАЯ (1890-1892)

Глава 107.474. СПАСИБО, ДЕТИ, …ВСЕ ПОЛУЧИТЕ ПО АПЕЛЬСИНУ…

    Инспектором классов в корпусе был полковник артиллерии Линевич, симпатичный и очень строгий.

    Помню случай, пишет Е.И. Балабин: звонков в корпусе не было – вся жизнь была по кавалерийским сигналам двух трубачей, которые отбывали воинскую повинность, служа в корпусе.

    По классам, после перемены, играли «сбор» («Сберитесь, сомкнитесь» и т.д.), а из классов на перемену – «отбой» («Всадник – перестань, отбой был дан, остановись»).

    Один раз трубач дал отбой на 20 минут раньше времени. Инспектор спустился на несколько ступеней по лестнице и строго трубачу: «Почему раньше времени дал сигнал?»

    – «Обмяшулился, Ваше высокоблагородие». Инспектор, не казак, не слышал раньше казачьих выражений, расхохотался и возвратился в инспекторскую.

    Помощником инспектора классов был Генерального штаба подполковник барон Крюденер. Он ушел из строя потому, что ему на изысканиях, где-то в Памире, свело шею, и он уже не мог оставаться в строю.

    Директором был генерал-майор Анчутин {Анчутин Константин Николаевич (1840 – 1911, Санкт-Петербург)(см. фото) – генерал-лейтенант (1903), почетный опекун совета учреждений ведомства Императрицы Марии по Санкт-Петербургскому присутствию (с 1908), кавалер Золотого оружия (1877).
Образование: Павловский кадетский корпус (1858), Михайловская артиллерийская академия (1860).
Офицер л.-гв. Семеновского полка; затем служил по ведомству военно-учебных заведений. Заведующий артиллерийским полигоном Казанского, Киевского военных округов (с 1869); помощник начальника осадной артиллерии действующей армии (с 1877), инспектор классов Тифлисского (1882) и, Полтавского (1883) кадетских корпусов. Директор Полоцкого (1888) и, Донского (1891) кадетских корпусов. Помощник главного начальника военно-учебных заведений (1905)} – очень воспитанный, гуманный, заботливый. Он оставил после себя самую хорошую память. Он поощрял музыку, пение, устраивал концерты... При нем в корпусе прекрасно пел хор и был отличный оркестр.

    Помню такой случай: раньше переход из класса в класс происходил только по экзаменам. По годовым отметкам стали переводить позже, когда я был уже офицером.

    Второклассники очень боялись экзамена по арифметике, и вдруг на экзамен явился сам директор генерал Анчутин.

    Слабо знающие арифметику, совсем перепугались. Директор, не вызывая к доске, как экзаменовали до прихода, стал задавать вопросы разным ученикам.

    Спрошенный вставал и отвечал с места; проэкзаменовав так минут двадцать, директор сказал: «Спасибо, дети, вижу, что все знаете хорошо, все выдержали экзамен и, сегодня за отличные ответы все получите по апельсину». Мы, конечно, были в восторге.

    Преподавателем пения и музыки был Иван Яковлевич Жихор. Он был большой труженик. Терпеливо разучивал вещи на спевках и только иногда, рассердившись, кричал: «Дисканты, дисканты, как пьяные бабы на подушках».

    В классе проходили теорию музыки по его программе. Иван Яковлевич вызывал и ставил отметки. Часто пели классом, и, чтобы не мешать соседним классам, он уводил свой класс или в столовую, или в Сборный зал.

    Учитель хорошо играл на виолончели, на скрипке и на всех духовых инструментах и успешно управлял хором.

    Оркестром балалаечников управлял воспитатель, войсковой старшина Смирнов. Он же свирепо преподавал бой на эспадронах [ЭСПАДРОН а, м. espadon m. Колющее и рубящее холодное оружие, с несколько изогнутым или прямым клинком, употребляемое в учебном фехтовании (прежде употреблявшееся в кавалерии). БАС-1. Эспадон, шпадон. Сл. 18 Проект 43. Эспадрон, эспантон (шпага) тупой палаш, для учебной рубки. Даль. Тупая сабля или палаш, специально приготовляемая для обучения фехтованию. Павленков 1911. Фехтованию на рапирах и эспадонах <так> обучались только унтер-офицеры и кадеты трех старших классов. Горн. инст. 1873 134. < Тайное общество учеников> .. содержало особое помещение для празднования своих коммерсов, так и для упражнения в фехтовании эспадронами]. Во время вольного боя никто не мог нанести ему удар, так ловко он защищался, один раз мне удалось его ударить. Он крякнул, рассвирепел и буквально избил меня. Он так свирепо наносил мне удары по голове, что от маски летели искры... Преподаватель боя на рапирах был спокойнее – не помню его фамилии.

    Езду преподавал в каждом отделении свой воспитатель. Лошадей приводили из местной казачьей команды. Урок езды, конечно, очень любили. Надевали высокие сапоги до колен и чувствовали себя совсем взрослыми кавалеристами.

    Войсковой старшина Смирнов лечил заик. Был кадет Захаров, который страшно заикался. Когда он плохо знал урок, то у доски он только заикался и, ничего нельзя было разобрать из того, что он говорит. И еще очень заикался, когда его разозлят.

    Войсковой старшина Смирнов так его вылечил, что Захаров на музыкально-вокальном концерте, говорил длинное стихотворение, ни разу не заикнувшись.

    Концерты мы очень любили. Певчие и состоящие в оркестре имели право пригласить на концерт своих знакомых, а я, как состоявший и в хоре, и в оркестре (на скрипке), имел всегда два пригласительных билета.

    В церковном хоре я пел только до 5-го класса, а потом был прислужником в церкви, в светском хоре пел во все время нахождения в корпусе, сначала дискантом, а потом тенором.

    Оркестр играл так хорошо, что некоторые не верили, что играют только кадеты, думая, что среди кадет есть переодетые музыканты из воинского оркестра.

    Певчих иногда водили в город на концерты приезжающих знаменитостей. А один раз, когда я был во 2-м классе, всю 3-ю сотню водили в городской театр на «Велизария». Я был очарован и долго жил под впечатлением этого представления. Это было мое первое посещение театра.

    Как-то приехал и жил в помещении корпуса знаменитый артист Славянский со своим хором. Он был приятелем нашего директора. Славянский давал концерты и в городе, и у нас, а один раз кадетский хор пел под управлением Славянского, который и запевал. Некоторые его песни до сих пор у меня в памяти.

    Как-то ходили в город, в цирк, смотреть знаменитого Дурова [Владимир Леонидович Дуров родился в Москве в семье полицейского. В 1868 году мать умирает, отец тоже вскоре умер. Владимира и его брата Анатолия взял на воспитание их крёстный отец. Учился в военной гимназии, но оставил её, увлёкшись цирком. На арене с 1879 года. Театр зверей имени Дурова был открыт 8 января 1912 года Владимиром Леонидовичем Дуровым – цирковым артистом, клоуном-сатириком, дрессировщиком, ученым-зоопсихологом, первым заслуженным цирковым артистом России. С 1919 года театр носил название «Уголок дедушки Дурова», современное название носит с 1982 года].

    Самое большое впечатление произвел на меня номер с козлом: на арене в маленький экипажик запряжена собака. На арену важно выходит козел. Дуров приказывает ему сесть в экипаж. Козел не желает.

    Дуров силой хочет его посадить – козел упирается и не идет. Дуров начинает бить его, но без результата. Дуров отходит от козла, минутку задумывается и вдруг говорит: «А ведь я забыл, что теперь со всякой скотиной надо обращаться вежливо».

    Подходит к козлу, расшаркивается и, сняв свой цилиндр, говорит: «Господин козел, будьте добры, сядьте в экипаж». Козел, важно тряхнув бородой, сел по-человечески в экипаж, и собака повезла его по арене под страшные аплодисменты.

    В городе жили две мои старенькие тетушки, и у них жили их родственники – Гриша и Степа. Я и брат по праздникам, после литургии, ходили к ним до 8 часов вечера. Гриша потом поступил в корпус и окончил его. А на Рождество и на Пасху мы всегда ездили на зимовник.

    Гришу не допустили до экзамена в 1-й класс, так как его отец двух месяцев не дослужил до десяти лет в офицерском чине – был убит. Подали прошение на Высочайшее имя, и на следующий год Гриша поступил прямо во 2-й класс.

    Старший брат, Николай, учился в Киевском кадетском корпусе, так как в его время Донского корпуса еще не было. Один раз, кадетом 2-го класса, он ехал на Пасху домой на зимовник. Из Киева по железной дороге приехал в станицу Аксайскую, и дальше надо было ехать 120 верст на лошадях.

    О своем приезде он не предупредил, и лошади за ним не были высланы. Он приехал в станицу Аксайскую в Страстную субботу. Ходил по дворам и просил казаков, чтобы кто-либо довез его до зимовника.

    Никто не хотел под такой большой праздник уезжать из дома. Наконец один согласился довезти его до станицы Ольгинской соединенным с Аксаем семиверстным мостом через Дон...

    Расплатившись с этим казаком в станице Ольгинской, брат опять пошел с чемоданчиком по дворам, прося довезти его до зимовника. Никто не соглашался.

    Наконец один казак говорит ему: «Подожди, барчук, пойдем вместе в церковь к заутрени, потом ты у нас разговеешься, и я тебя повезу, мне надо «неука» выездить – еще ни разу не запрягал его, вот по дороге к зимовнику и выучится». Помолились, разговелись и поехали.

    Необученная дикая лошадь сразу понеслась в карьер. Сначала приятно было – скорее доедем. Потом, видя, что уж очень долго лошадь скачет, брат говорит: «Надо перевести лошадь в шаг, а то запалится».

    – «Нет, замучается, сама остановится». Через несколько минут брат опять говорит: «Пропадет лошадь, надо остановить, я с рождения живу на конском заводе и знаю, что лошадь, да еще не втянутая в работу, не может десять верст скакать без передышки».

    Не желает казак слушать одиннадцатилетнего мальчика. Вдруг лошадь перешла в шаг, прошла два шага, упала и околела.

    Взвыл казак. Что теперь будем делать? В праздник никто не ездит, никто не поможет. Наконец, на горизонте показывается подвода. «Видишь подводу? Может, и разбойники какие едут? Бери чемоданчик и беги скорей спрячься вон в том бурьяне».

    Подъехали незнакомые, пьяные и начали кричать и ругать казака: «Ты что за человек, почему лошадь сдохла? Загнал, запалил?..» – «Ну что же вы меня ругаете. У меня такое несчастье, а вы еще ругаете». – «А это что за шинелишка?..».

    Пришлось признаться, что вез кадета, да он в бурьяне спрятался. «Эй, барчук, иди сюда». Расспросили брата и решают: «Мы барчука довезем до ближайшего хутора Мало-Западенского, а ты жди, отвезем барчука и тебе поможем».

    В Западенке ни за что не захотели взять плату и уехали. И снова брат пошел по дворам. На первый день Пасхи все пьяные, все угощают, просят разговеться, а везти соглашаются только на второй день, в одной хате спрашивают: «А вы чьи такие будете?»

    – «Я Балабин».

    – «А войсковой старшина Балабин Федор Николаевич не сродствия вам будут?»

    – «Это мой дядя, он сейчас у нас на зимовнике».

    – «Федор Николаевич на зимовнике? Сейчас поедем, иду запрягать».

    Все 50 верст до зимовника казак рассказывал про Федора Николаевича. «Ведь это мой командир сотни в Турецкую войну. Это командир, каких не найти, отец-командир.

    Как глянем на него, так сердце загорается. Один раз видим: надо бы атаковать, а командира нет, замялись и не идем.

    Вдруг кто-то крикнул: «Командир». Смотрим – несется карьером и шапку держит над головой к атаке. Так мы, не ожидая его, бросились на турок и всех изрубили и, побрали в плен».

    Когда на зимовнике подъезжали к дому, Федор Николаевич сидел на балконе, и они с казаком сразу увидели друг друга.

    Казак бросил и лошадь, и брата – и к Федору Николаевичу, а Федор Николаевич – к казаку. Обнимались, целовались и чуть не плакали от счастья, что Господь привел еще увидеться.

    Только через два дня казак уехал, его одарили всякими продуктами и, помню, дали барана.