Веришь-не-веришь

   «Однако, — подумал Федор Павлович, — однако... И тем не менее, судя по всему, этот удалец и есть счастливый избранник и чемпион мира...»
   И невольная улыбка — некая сардоническая гримаска — на миг оживила полные достоинства и чрезвычайно ответственные черты его лица при виде нового гостя, того самого «Шурика», как верно он догадался, о котором последнее время Белоснежка говорила с незнакомой дотоле интонацией, с подозрительным и совсем не девичьим придыханием.
   «Так вот он какой... — Федор Павлович облегченно вздохнул  и еще раз оглядел вновь прибывшего с головы до ног. — Смешной... А какой рыжий?! Надо ж таким рыжим уродиться...»
Левой, согнутой в локте, рукой Рыжий сжимал за горлышко бутылку «Наполеона». Он держал ее, словно огромную печать, и казалось — дай ему время оглядеться, прийти в себя, разобраться что почем, и он немедленно чего-нибудь припечатает. Припечатает — и думать не будет!
Кисть правой руки располагалась в боковом кармане куртки; было похоже, что он осторожно снимает с предохранителя пистолет.
   Общество за столом также с большим интересом освидетельствовало Рыжего и приступило к подготовке проекта решения.

   Оленька-дружок: «Какой он рыжий! Просто ужас какой-то... И глаза — нахальные. Все рыжие нахалы... А вообще — ничего».
   Киска-Милочка: «Глаза-то зеленые, как у кошки, просто ужас! Глаза зеленые, а сам рыжий. С ума сойти, просто выноси раненых!.. А вообще — ничего».
   Дедушка (дедулька): «Те-те-те... С бутылочкой пожаловали-с... А вот костюмчик надеть-то забыли! Забыли, голубчик-спортсмен!.. Какой смелый... Первый раз в доме — с бутылкой пришли-с... А галстучек надеть не догадались.... день рождения все же-с. Нда-а...»
   Плейбой Толик: «Неплохо хлопец выступает, ей-богу, чудесный дебют!»
   Вера Ивановна: «Ну чего он там стоит? Садился бы уж...»
   Виталик: «Странный тип... Может, родственник какой?.. Вкуса, конечно, бездна! Надо ж додуматься, «Наполеон», приятный подарочек для второкурсницы, ничего не скажешь — угодил...»
   Белоснежка: «Сумасшедший... коньяку припер. Представляю, что сейчас дедулька думает, те-те-те... Хоть бы причесался. Какой же он все-таки рыжий!»
   «Надо же так налететь!.. — думал тем временем рыжий молодой человек. — А кто мог знать? Абсолютно новый аппарат, фабричная упаковка, сам открывал... Один шанс из тысячи... Тьфу!»

   После этого мысленного «тьфу» Рыжий почувствовал долгожданное облегчение, пистолет поставил на предохранитель, извлек из кармана нарядную коробочку и передал ее в руки довольной и даже покрасневшей от удовольствия имениннице. И чмокнул ее в щеку.
   — Негодяй, — сказала Белоснежка, — разве можно так опаздывать?!
   «Можно, — подумал Виталик, — вот сумел же человек».
   — В последний раз, — пообещал Рыжий.
   «Очень-очень может быть», — тонко улыбнулся Федор Павлович.
   — Шура, — представила гостя Белоснежка, — прошу любить и жаловать.
   —  Штрафную опоздавшему! — выкрикнул плейбой Толик и потянулся к графинчику.
   «Этот не откажется... те-те-те. Видно птицу по полету-с....»
   «Надо же — новый аппарат...»
   —  Штрафную ему! — велела именинница и усадила Рыжего на свободное место рядом с плейбоем Толиком.
   — Да-да, — не стал ломаться Рыжий, — обязательно штрафную, я, собственно, ради нее и припоздал.
   —  Ха-ха-ха, — засмеялись Киска-Милочка и Оленька-дружок, а про себя подумали: «Ай да Рыжий! Молодчина Рыжий!»
   Рыжий Шура шепнул на ухо заботливому Толику какие-то слова, и на симпатичном лице плейбоя отразилась бегло проигранная гамма его душевных состояний: величайшее расстройство, почти горе, всемерное сочувствие, короткая стадия смутных догадок, внезапное прозрение и, наконец, решительное одобрение. И, когда дело дошло до одобрения, плейбой Толик немедленно налил Рыжему полный фужер шампанского.
   Федор Павлович иронии сдержать не захотел. «Скажите на милость, — открытым текстом говорила его улыбка, — какие мы аристократы!.. Ах, ну да, ну да, режим, как же...»
   Рыжий Шура встал, извинился за опоздание, произнес недлинный, очень корректный тост за здоровье именинницы и выпил свой фужер до дна.
   Белоснежка слушала рыжего удальца с нескрываемым удовольствием, не сказать с наслаждением, внимательно глядя ему прямо в рот, будто он не говорил, а... ну, положим, пел прекрасную неаполитанскую песню, и едва не захлопала в ладоши, когда он проделал трюк с фужером шампанского.
   «Э-э... — подумал Федор Павлович, который все это прекрасно видел, потому что скосил глаза и наблюдал, — девочке нужно помочь разобраться». Он скосил глаза еще сильнее, и тогда в поле зрения попала нарядная коробочка.
   — Французские? — благожелательно спросил он дочку.
   — Несомненно, — задиристо подтвердила она, «Мажи Нуар», пол-унции, 60 рэ.
   —  Кхм... — кашлянул Федор Павлович и был вынужден признать, что вообще-то Рыжий не такой уж дурак, хотя, конечно, он все-таки непонятный и престранный тип.
   Стали закусывать.
   Виталик вдумчиво жевал лососину и думал над тостом.
   Дедушка потянул к себе кусок заливного судака и на полпути уронил его на парадную скатерть между салатом из креветок и вазочкой с маслинами.
   — Те-те-те, — радостно затетекал он, — не поваляешь — не поешь! — И принялся гонять скользкий кусок вилкой по скатерти.
   «Те-те-те. Попросить не можешь? — сердился на тестя Федор Павлович. — Что тебе, не дадут, что ли?»
   Вера Ивановна молча вынула вилку из рук своего не по годам самостоятельного отца, подцепила злосчастный кусок, сказала «Алле-оп!» — и кусок распался на части, причем одна из них, большая, плюхнулась в маслины.
   Федор Павлович молча взял салфетку и тщательно промокнул коричневое пятно на рукаве своей новой сорочки.
   —  Вот! — Виталик легонько хлопнул себя по лбу и продолжил с серьезной и очень благонамеренной интонацией в голосе: — Друзья, прошу поухаживать за нашими дамами — у меня есть тост.
   «Друзья» поухаживали за «дамами», а сам Виталик поухаживал за дедушкой и налил ему стопочку водки, после чего встал и сказал:
   —  Хочу отдать дань справедливого уважения Ивану Семеновичу, нашему дорогому аксакалу и дедушке именинницы, который, насколько мне известно, преодолел значительные расстояния и теперь сидит с нами за этим праздничным столом, и тэ дэ. Вот мы тут пили за Леночкиных родителей, как за виновников и участников сегодняшнего торжества, а ведь не следует забывать, что пальма первенства в этом смысле все-таки принадлежит уважаемому Ивану Семеновичу. — И с этими словами Виталик обнажил в улыбке удивительной величины верхние резцы.
   Довольный дедушка покраснел, завертел головой, хехекнул. «Пальма, хе-хе... скажет тоже, пальма...» Легко выпил водку и тут же, презрев печальный урок, подцепил новый кусок заливного судака и потащил его к себе.
   —  Папа! — зачем-то сказала Вера Ивановна, кусок сорвался с вилки и смачно шлепнулся на стол.
   —  Что-то упало, — негромко произнес рыжий гость, и все, за исключением Виталика, рассмеялись.
   Дедушка тоже посмеялся и от смеха снова зарумянился.
   —  Два-ноль, — объявил Федор Павлович, а про себя подумал: «Пора тебя домой отправлять, аксакал...» и еще подумал: «А Рыжий-то — большой нахал... Впрочем, и  Виталик тоже молодец, осенило: «пальма первенства», — поругал он заодно своего протеже.
   Протеже жевал лососину и сердито поглядывал на рыжего Шуру...

   Вот уже год Виталик ухаживал за Белоснежкой и Федор Павлович оказывал ему всяческое содействие. Причин этому родительскому содействию было несколько, но главной, безусловно, являлась та, что Виталик относился к немногочисленной категории современных молодых людей, которые были понятны многоопытному Федору Павловичу. Например, Толика, сына добрых знакомых, который вырос на его глазах, вместе с его Белоснежкой, и который считался чем-то вроде старшего брата, Федор Павлович серьезно никогда воспринять бы не смог, хотя соглашался, что Толик человек бесспорно одаренный и, очень возможно, с хорошим будущим.
Но уж слишком все у него и просто, и до несправедливости весело, что ли...
   А вот у длиннозубого аспиранта из родного Плехановского не все легко и не все весело, и поэтому Федор Павлович его прекрасно воспринимает: ему вполне понятны аспирантовы устремления, требования к жизни, цели и методы их достижения.
    Каждый четверг, вне зависимости от того, дома Белоснежка или нет, приходит Виталик и они играют в шахматы, а также разбирают классические партии и решают шахматные задачи. У Виталика по шахматам первый разряд, и Федору Павловичу это очень импонирует. После шахматных баталий Виталик рассказывает о своих делах, а Федор Павлович дает ему советы.
Советы он дает очень дельные, потому что, во-первых, в городах живал, а во-вторых — работает во Внешторгбанке, куда по окончании аспирантуры метит устраиваться целенаправленный Виталик. Рекомендации своего патрона аспирант выслушивает с большим вниманием, и они незамедлительно приносят плоды.
   Целый год Виталик ходит к ним в дом, ездит на дачу, приглашает Белоснежку в Дом ученых и на модные спектакли, играет с Федором Павловичем в шахматы, помогает возиться с машиной, выполняет миллион мелких поручений Веры Ивановны и своего белокурого ангела, но, несмотря на всю эту разнообразную и совсем небесполезную деятельность, еще ни разу толком Белоснежку не поцеловал. Попытался было в новогоднюю ночь на кухне в квартире Киски-Милочки, но Белоснежка так странно вдруг на него посмотрела, так удивленно сказала: «Виталик! господь с тобой!», что он попросту стушевался и с той поры при расставании лишь подставлял синеватую щеку и она его в эту тщательно выбритую щеку чмокала.
   «Ничего, — думал он, — естественно... второй курс, совсем девчонка». Зато Белоснежка очень ценит его дружбу и платит ему в ответ полнейшим доверием.
   —  Братец-кролик... — Когда она в первый раз так его назвала, Виталик от счастья чуть не упал в обморок, но теперь, конечно, привык и только делает внимательное лицо. — А, братец-кролик, я с тобой сегодня в «Иллюзион» пойти не смогу.
   — Елена! Ты с ума сошла... Эго же «Андалузская собака»! Такое раз в сто лет...
   — Братец-кролик, — ласково говорила Белоснежка, — ты же меня знаешь.
   — Предупредила бы заранее, что ли!.. Ну, скажи на милость, зачем я приехал?
   —  Вот! — воскликнула Белоснежка, — вот это вопрос по существу. Объясняю — зачем. Сейчас мы, то есть ты и я, пойдем в гостиную попрощаться с родителями и ты скажешь: «Федор Павлович, не возражаете, если после кино мы с Леночкой зайдем к моему коллеге по аспирантуре? Представляете, он только что вернулся из Сингапура — ездил на стажировку — и привез оттуда такие изумительные слайды...»
   «О Сингапур, Сингапур, — ответит Федор Павлович, — сказочный уголок земли; конечно, зайдите, вам будет интересно». А затем ты идешь в «Иллюзион», а я... ну, по своим делам.
   — Что это еще за дела? — хмуро спрашивал Виталик.
   —  Много будешь знать — скоро состаришься. Ну, чего приуныл, братец-кролик, сказано же — по  дела-а-м. Утром мне позвонишь, расскажешь, что там за «собака»...
   Они выходили в гостиную, и Федор Павлович их появления, как правило, не замечал. Но по странному совпадению всегда в этот момент он задумчиво открывал позапрошлогодний выпуск «Лондонского биржевого бюллетеня» и принимался озабоченно листать его тонкие страницы. Аспирант Плехановского института, в общем-то прямодушный человек, извинялся за беспокойство и беспардонно врал своему многоуважаемому патрону про «Андалузскую собаку» и сингапурские слайды.
   —  Эх, Сингапур, Сингапур, — Федор Павлович отрывал глаза от «Бюллетеня» и довольно жмурился: — Благословенный уголок земли... Как много времени, однако, пролетело, черт побери! Конечно, зайдите к этому сингапурцу... Кстати, у нашего банка там кру-у-упное представительство.
   —  Не забудьте, завтра четверг, — учительским тоном напоминал Виталик, и они чинно покидали квартиру.
   Всю дорогу до «Иллюзиона» аспирант размышлял: «Интересно, очень интересно... как ты думаешь, братец-кролик, что это у нее за дела? Ну какие у этой девчонки могут быть дела? Ха-ха... Не забыть бы завтра про «собаку» отчитаться...»

   Ровно в десять утра Виталик набирал привычной рукой номер Белоснежкиного телефона и с места в карьер принимался за вранье:
   —  Доброе утро, Вера Ивановна! Леночка, наверно, еще не встала? Знаете, зашли вчера к одному моему приятелю в гости. Он со стажировки вернулся, из Сингапура, а там миллион народа — слайды смотрят, изумительные слайды. Леночка вам не рассказывала?
   Вера Ивановна делала паузу, которая была ей нужна для того, чтобы побороть искушение сказать этому губошлепу: «Да нет, Виталик, еще не успела рассказать, занята была: как ушла вчера в кино, так до сих пор и не возвращалась. Совсем девочка закружилась, знаете ли — дела!»
Но соблазн сказать эту странную правду Вера Ивановна быстро преодолевала и сама принималась за нервические фантазии.
   —  Ах! — восклицала она. — Хорошо, что вы позвонили, Виталик. Леночка вышла минуту назад. Ждала вашего звонка до последнего, вы же ее знаете... Нет-нет, ничего страшного не случилось, позвонили из Дома дружбы, очень просили. — И тэ дэ. Она вешала трубку и начинала расхаживать по квартире и все пыталась понять: кто же врет?
   Белоснежка позвонила час назад, когда отец уже уехал на службу, и взволнованным голосом сообщила, что была вынуждена ночевать на даче родителей Толика: машина сломалась.
   — Чего вас туда на ночь глядя черт понес, на дачу-то?! Мы же до утра глаз не сомкнули!.. — кричала Вера Ивановна.
   Белоснежка прикрывала капсюль телефонной трубки красивой вязаной варежкой и тоже очень громко кричала в ответ:
   —  Ничего не слышно! говори громче! я из автомата! все в норме! не волнуйся! говори громче! — и со спокойной душой вешала трубку на рычаг автоматического телефона.
   Вера Ивановна тут же звонила Никольским, и Толик, уже получивший необходимые инструкции, неторопливо и уверенно отливал предназначенные для Веры Ивановны пули:
   —  Только-только вернулся... Представляете, ужас какой-то... Ленка вам не звонила?.. Доехали мы до поселка, и на углу Лесной, знаете, там где мансарда летом сгорела, карданный вал — трах-бах — выпал! Представляете — выпал как миленький!.. Вера Ивановна, дорогой мой человек, да при чем здесь «на ночь глядя»! За лыжами ездили, она у нас в прошлый раз лыжи оставила... Да как же оттуда телефонируешь, Вера Ивановна, дорогой мой человек?!
   «Ладно, — думала Вера Ивановна, — у этих с детства круговая порука, тут пытать бесполезно», — и вешала трубку.
Она подозревала во вранье и Виталика, но как поделикатней к нему подступиться, придумать не могла. Не скажешь ведь: «Помогите, Виталик, дочь не ночует дома, все вокруг врут напропалую, а вы, как я знаю, человек честный, порядочный, помогите разобраться».
Когда со службы возвращался усталый и одновременно взвинченный Федор Павлович, она помогала ему раздеться и говорила:
   —  Слушай, я тут сгоряча дала Ленке чертей, так что ты уж будь помягче с девочкой. Они, оказывается, с Толиком на дачу за ее лыжами мотались. Что-то случилось с машиной, что-то у них там выпало... Ты же знаешь, дозвониться оттуда...
   —  Какие лыжи?! Что у них там выпало?! — никак не мог взять в толк Федор Павлович. — Они же в кино пошли... «Дикая собака Динго». Собака выпала?!
   Приходила Белоснежка, раскрасневшаяся на морозе и очень красивая, появлялся Виталик. Некоторое время разговор носил неопределенно-разведывательный, рекогносцировочный характер, а когда выявлялась некая удобоваримая версия, ни для кого не обидная легенда, Вера Ивановна вскрикивала:


   —  Да что вы, Виталик, заладили: Бунюэль да Бунюэль! Вы мне скажите: вы «Гараж» посмотрели? Нет? Посмотрите сначала «Гараж», а тогда и поговорим о Бунюэле... И вообще, давайте-ка чайку выпьем, а? Из самоварчика-то из тульского?
   —  Отлично! — хлопал в ладоши «белокурый ангел». — Тащи его сюда, братец-кролик! Надоело про собаку, давайте чай пить!
   Аспирант, счастливый, оттого что необходимость в утомительном вранье наконец отпадала, вприпрыжку бежал на кухню и на вытянутых сильных руках приносил оттуда сердито клокочущий чайный агрегат.
   Федор Павлович вынимал из шкафчика початую бутылку коньяку, мысленно, но в сердцах восклицал: «А провались оно все пропадом!» — и немедленно веселел.
   «Что-то мнительная я стала, — думала Вера Ивановна, — сочиняю черт знает что...» — и тоже немедленно веселела.
   Белоснежке нужды веселеть не было: у нее с самого утра было превосходное настроение.

   Напрасно, напрасно упрекала себя Вера Ивановна во мнительности. Ее дочь — вскоре стало совершенно очевидно — распирали новые, судя по всему, весьма сильные переживания, и волей-неволей она проговаривалась, а проговорившись раз и два, совсем перестала скрытничать. И тогда Вера Ивановна с неприятным изумлением поняла, что вовсе не с уморительными гномами в кожаных фартуках водит компанию ее драгоценная Белоснежка, а есть еще некий Шура, то ли тренер, то ли чемпион... рыжий-рыжий... И, по мнению Белоснежки, этот рыжий Шура «вполне комильфо», в отличие от Виталика, который хоть и братец-кролик, но никак не комильфо.
   —  Да пусть она его хоть покажет, своего комильфо, — сердился Федор Павлович. — Пригласила бы в гости... Не в четверг, разумеется.
   Время шло, а комильфо так и не появлялся, он оказался страшно занятым человеком. И тогда Федор Павлович решил, что таинственный и рыжий Шура просто манкирует его обществом, а наивной Белоснежке дурит голову и вправляет мозги.
   Вера Ивановна тотчас и полностью согласилась: все эти чемпионы одного поля ягоды — поматросил и бросил; и что это за специальность такая — чемпион? Какой такой чемпион? Да и чемпион ли вообще?
   Вот почему, когда комильфо Шура надумал наконец объявиться, одетый, словно отважный альпийский стрелок, в куртку с брелоками, на лице Федора Павловича немедленно изобразилась глумливая и сардоническая улыбочка, вот почему первой его мыслью было ироническое: «однако»...

   После горячего дело пошло веселее, то есть совсем весело: выпивали без утомительных тостов, пели под гитару «Забыть ли старую любовь», «Станочек мой, станочек». И про бедолагу капитана Кука тоже пели. И опять То лик насмешил всех
до слез.
   —  Танцевать! Хотим танцевать! Танцы давай! — потребовали расшалившиеся девочки, когда аборигены наконец съели Кука.
   —  Есть дать танцы! — по-военному ответил Толик, что-то нажал, подкрутил, подстроил, и зазвучала музыка.
   —  Леночка, — позвал именинницу разомлевший аспирант, — Леночка, а что, если нам... — он игриво ей подмигнул и задвигал плечами, будто пилил дрова.
   Белоснежка повернулась на зов, и на самом дне ее прозрачных глаз молодой человек со внезапной тоской прочитал: «Виталик, господь с тобой...»
   —  Братец-кролик, — она улыбнулась ему как ни в чем не бывало, почти нежно: — Какой же ты невнимательный — меня уже пригласили, — и сказала негромко и чуть в сторону: — Шурик!..

   Виталик выпил рюмочку коньяку и стал наблюдать за танцующими. Но чем дольше он наблюдал, тем сильней мрачнело его лицо, тем тревожней становилось на душе. Было совершенно очевидно, что пара, на которой он сосредоточил свое внимание, легко и слаженно танцует совсем не случайно. Он потер лоб рукой: «А вдруг все это и есть «дела»?!»
   И словно для того, чтобы избавить своего верного братца-кролика от мучительных сомнений, Белоснежка очень грациозным и на сто процентов естественным движением приклонила очаровательную головку на выпуклую грудь мужественного рыжего партнера и прикрыла глаза.
   «Да-да, — горько подумал Виталик, — вот они «дела-то», налицо!»
    Музыка смолкла, рыжий Шура присел к столу, и Федор Павлович немедленно воспользовался удачным моментом:
   — Простите за любопытство, Саша, я о вас немного наслышан, ха-ха, вы, оказывается, большой спортсмен — член сборной... э-э... Леночка говорила, трижды были чемпионом мира...
   — Почему же был? — обезоруживающе улыбнулся тот.
   —  Вот как? Очень любопытно... — стушевался Федор Павлович, но тут подоспела помощь.
   —  Ваша фамилия? — совершенно неожиданно вырвалось у Виталика, хрипло и как-то по-милицейски.
   —  Колотыркин его фамилия, Ко-ло-тыр-кин, — сказала подошедшая Белоснежка. — Что же ты меня бросил, Колотыркин? Ну-ка, поднимайся, форму потеряешь! — и снова увела рыжего танцевать.
   —  Вот тебе раз, ломаем из себя болельщиков, канадцев да чехов по именам знаем, а о своих трижды чемпионах и слыхом не слышали, — с удовольствием поязвил Федор Павлович.
Виталик разглядывал эффектный флакончик «Мажи Нуар», который Белоснежка вынула из коробочки и поставила рядом со своей тарелкой, и думал про Колотыркина: «Небось чайной заварки в пузырек набухал, трижды чемпион... А пузырек у каких-нибудь знакомых из ванной спер. Хотя кто знает, может быть, я и не прав... коньяк-то настоящий».

   Сумерки сгустились неожиданно быстро, в каких-то полчаса.
   В гостиной включили люстру, коротенькие радуги и спектры рассыпались по потолку, и стало очень уютно. Но все вдруг куда-то заспешили, стали благодарить за гостеприимство, шумно прощаться.
   И Белоснежка тоже поблагодарила за гостеприимство и накинула шубку.
   — Ты-то куда, голубушка? — неприятно удивился Федор Павлович.
   —  Так, в одно место... А впрочем, сегодня ведь мой праздник, насколько я понимаю; и в этот торжественный день мне было бы очень приятно избавить себя от рапортов и отчетов. Мне уже двадцать лет. — Она приподняла полы шубки и сделала смешной книксен.
Девочки и плейбой Толик одобрительно рассмеялись и двинулись на выход.
   «У нее, наверное, в этом месте «дела»... — опять засвербило на сердце у аспиранта.
   Колотыркин стоял и ждал, когда освободится передняя.
   Федор Павлович прикинул что-то в уме, крикнул на лестничную площадку:
   — Молодежь, подождите меня внизу, я вас подброшу до «вашего места»! А Колотыркину сказал: — Лифт у нас на четверых, сейчас вместе поедем, а то еще застрянете. И про себя добавил: «Надо же, не везет парню, в машине тоже места не хватит... Разве что Ленку высадить?!»
   Федор Павлович нажал кнопку вызова и стал соображать: как бы это поделикатнее, помягче, что ли... В лифте он понял, что «помягче» не получится, и, едва лифт тронулся, сразу же ляпнул:
   — Позвольте поговорить с вами, как мужчина с мужчиной.
Рыжий Колотыркин вскинул на Федора Павловича удивленные глаза («Какие зеленые!» — изумился тот), внимательно оглядел его лицо и негромко сказал:
   — Позволяю.
   Этот хамский ответ напрочь парализовал воображение Федора Павловича, и до цокольного этажа они ехали молча.
   «Молодежи», конечно же, внизу у подъезда не оказалось. «Ах так!» — обиделся Федор Павлович, и эта обида придала ему смелости.
   —  Видите ли, Саша, — рассудительным тоном начал он, — вы, как мне кажется, человек взрослый, вполне зрелый мужчина, а Елена только на втором курсе...
   Колотыркин вспомнил чью-то темную квартиру в переулках Старого Арбата, комнату, насквозь пропахшую сандаловым дымом и парфюмерией, и как Белоснежка чуть не откусила ему ухо.
   — В самом деле только на втором? — огорчился он. — Я-то был уверен, что на третьем.
Федор Павлович иронии не почувствовал.
   —  Дело даже не в этом, — печально улыбнулся он. — Вы вряд ли в курсе: вот уже два года... — и принялся плести совершенно несуразную и даже несколько дикую историю о любви пылкого плехановского аспиранта и юной Белоснежки.
   Рыжий Колотыркин слушал не перебивая и внимательно, но с большим достоинством.
   Кое-как Федор Павлович добрался до конца, но и конец получился какой-то неконкретный, совсем невдохновенный, а что самое смешное — ему ни с того ни с сего стало жаль чемпиона.
«Понял ли он, что я хотел этим сказать? — подумал Федор Павлович и тут же спросил себя: — А что, собственно, я хотел сказать?.. Ах, ладно...»
   — Вам далеко? Хотите, я вас подвезу? — вдруг предложил он Колотыркину.
   —  Спасибо, у меня машина, — поблагодарил тот и неопределенно кивнул вдоль тротуара. — Всего наилучшего.
   Федор Павлович почувствовал себя неудобно. Теперь он ясно сознавал, что придуманная им любовная легенда несовершенна, нелепа и просто смешна: нужно быть безнадежным дураком и т. д. Чего о Колотыркине не скажешь.
   «Пусть не дурак, зато нахал и трепло. — Посмотрим, что у тебя за машина, трижды чемпион...»
Федор Павлович сел в «Жигули» и стал следить через ветровое стекло за ладной фигуркой Колотыркина, пока тот не дошел до угла дома, где виднелся расчищенный от снега асфальтированный пятачок, и не исчез за поворотом.
   «Ну вот, — мстительно усмехнулся Федор Павлович, — а прохода-то там и нет, дорогой чемпион, так что придется вам немножечко покраснеть... А я вас тут подожду. Нехорошо взрослых обманывать... Хотя, может быть, вы просто больны. Есть такая болезнь — синдром Мюнхгаузена, так кажется».
   Он закурил сигарету, затянулся, прикрыл глаза и стал представлять себе, как Вера Ивановна убирает со стола и как Виталик ей помогает, как они сядут пить чай и вернется Белоснежка с раскаяньем на хорошеньком личике...

   Автомобиль катил прямо на него бесшумно и очень торжественно. Он сразу узнал «Мерседес-Бенц-280», точно такой возил его по прекрасному Сингапуру.
   «Любопытно, — подумал Федор Павлович, когда дивная машина поравнялась с его «жигуленком», — весьма любопытно...» И вдруг ощутил нехорошую муторную пустоту: за дымчатым стеклом горела знакомая шевелюра.
   Колотыркин бокового стекла не опустил и только кивнул ему головой, равнодушно, словно случайному знакомому.
   Голубой «мерседес» мигнул огнями и скрылся в дворовой арке, но Федор Павлович еще долго крутил ключ зажигания, пытаясь запустить непокорный двигатель, еще долго сопел и чертыхался, пока не пришла ему в голову очень простая мысль: «Куда, собственно, мне ехать? За Ленкой? Но ведь я не знаю, где она. И мать не знает... И этот — как его? — тоже не знает... Ничего мы о ней не знаем, да и не знали никогда».

  Стол был сложен, и на нем сияли четыре чашки из парадного чайного сервиза; на кухне посвистывал электрический самовар; Вера Ивановна с блюдцем арахиса на коленях уютно устроилась перед телевизором; Виталик и Иван Семенович, дополнив пешки офицерами и турами, сражались в русские шашки. Аксакал посмеивался, тетекал, но играл азартно и спуску не давал.
   —  Кстати, — радостно сообщил Виталик, — я, пока вас не было, позвонил одному знакомому из «Советского спорта», и представляете номер: есть такой хоккеист, Александр Колотыркин, действительно трижды чемпион мира... — он сделал многозначительную паузу, — по хоккею с мячом! В этом все и дело. Я вообще ни одного международного матча по хоккею с мячом не видел...
   — Иван Семенович, — устало сказал Федор Павлович, оставь нас, пожалуйста, с Виталиком на минутку тет на тет.
   Дедок понимающе зажмурился и потопал на кухню.
   —  Быстро вы все тут прибрали... — глядя куда-то в сторону, сказал Федор Павлович, проглотив слюну и неожиданно выпалил: — Послушай, Виталик, давно хотел тебе сказать, не ходи ты к нам, ей-богу, не нравишься ты Елене.
   — Да разве... — начал было Виталик и вдруг дал петуха.

   Она выпорхнула из кафе, протанцевала через пустынную улочку, смеясь и напевая, подошла к машине и заглянула через приоткрытую дверцу внутрь:
   — До Арбата не подбросите, молодой человек?
   — А чего ж не подбросить? Подброшу, — согласились внутри.
Она притопнула сапожками, обивая налипший снег, нырнула в машину, устроилась поудобнее и довольно сказала:
   — Ну что, здорово мы их объегорили? А теперь — полный вперед!
   Машина плавно тронулась.
   Маленькая рука пробралась вдоль спортивной спины водителя и приласкала его левое плечо. Некоторое время они ехали молча, и ее рука это теплое плечо легонько поглаживала.

   Автомобиль повернул на Садовое, и в белесом свете его огней на расстоянии вытянутой руки от Белоснежки весело блеснули хромированные кнопочки, клавиши, светлый металл магнитофонной панели.
   — Что это?
   — Так...
   —  Что значит «так»?! Совсем не так! Это же шикарный аппарат! Настоящий суперстерео! У папиных знакомых точно такой же.
   — Поздравляю...
   И до площади Маяковского они ехали молча.
   — Я знаю, на кого ты похож.
   — Вряд ли.
   — Ты похож на Дика Малони!
   Ее курсовая работа называлась «О’Генри и его сатирическая притча «Короли и капуста».
   — Ну и слава богу, — согласился ее спутник, и стало ясно, что знаменитого романа тот не читал, и поэтому сходство с Диккеем Малони ему безразлично.
   «Пусть не читал, — подумала она, — а все равно похож! Прочитать всегда успеет...»
   И опять ее маленькая ладошка отправилась в путешествие вдоль крепкой спины, а сама Белоснежка наклонилась к уху своего рыжего кавалера и прошептала в который за прошедший месяц раз:
   — Пожалуйста, скажи, что ты меня любишь!..
   —  Конечно, люблю, — ответил Дик Малони, а Шура Колотыркин подумал: «Надо ж, угораздило... новый ведь аппарат-то, а канал не работает. Вот тебе и «суперстерео».