Отрывок из повести Закон эмпатии

Глава IV. Рассказ о человеке, которому повезло трижды

Сон длиною в жизнь

Я не верю толкователям сновидений, но убеждена, что в моей копилке снов существует одно из ночных зрелищ, которое вновь и вновь возвращается ко мне на протяжении нескольких десятилетий. Фантом существует для предостережения неотвратимо приближающейся беды. С годами сон обрастает множеством подробностей, его уже трудно воспринимать иначе как материализация фантома.
В необъяснимом кошмаре я тащусь по нескончаемой дороге за тяжелой повозкой, раскачивающейся и подпрыгивающей на неровностях. Иду не день и не два, а недели и месяцы. Дорога змеей выползает из-под колес. Колея от телеги в зависимости от времени года и погоды то подморожена, и тогда ноги скользят, словно подталкивая меня к падению, то звенит колоколом под солнечными лучами, которые не жалеют ни дорогу, ни идущих по ней странников.
Мне слышится звон соприкосновения колес и земной тверди.  Подошвы горят огнем. Хотя после длительного перехода из темного прошлого в лишенное перспектив и какого-либо смысла будущее ногам пора бы уже потерять чувствительность как к нестерпимой жаре, так и к лютому сибирскому морозу.
Иногда дорожная тестообразная каша липнет, мешает идти. Я теряю последние силы. Колеса вязнут в грязи, телега резко притормаживает, и я падаю всем телом на колени пассажира, сидящего на повозке.
Я вижу себя не со стороны, а сама участвую в длительном переходе с неожиданными остановками. На время недолгого отдыха люди, бредущие в никуда, располагаются в снегу на обочине или, в лучшем случае, на истоптанной траве недалеко от дороги.
Вокруг незнакомые люди смачно жуют, запивают нехитрые перекусы дурно пахнущей жидкостью.
Я тоже грызу сухарь, с подола собираю крошки и с жадностью сжевываю их. Какой-то сухонький, аппетитно причмокивающий старичок, протягивает ломоть хлеба. Я сглатываю слюну, надкусываю и стараюсь вернуть ему оставшуюся часть мякоти. Мое здоровье, мой путь, моя судьба как-то зависят от этого милого и добродушного спутника. Я знаю, что он единственно родной мне на всем свете, и я должна оберегать, жалеть его.
В одном из снов я на какое-то время теряю старичка-гномика и с ужасом осознаю свою беззащитность и свое полное сиротство. Просыпаюсь с сердцебиением, которое напоминает стук вагонных колес. Хотя чем мог бы мне помочь этот дедок, сам похожий на малое дитя, нуждающийся в моей опеке? Но я судорожно хватаюсь за него, как смертельно раненый за древко знамени.
Иногда вижу, как старик сидит, прислонившись к березке, а я устраиваюсь рядом, кладу голову к нему на колени и засыпаю - в своем же сне. Он смотрит на мои закрытые глаза, ласково гладит распущенные волосы. Он утешает меня добрыми словами, обещая долгожданный приют, где нас ждут и где накормят, где отдохнут не только наши ноги, но и души, по чьей-то злой воле забредшие в холодную Сибирь.
Я понимаю, что его слова – это лишь мечты о несбыточном, что длинный путь – дорога, неминуемо отдаляющегося от нас горизонта, а покой, к которому мы стремимся – мираж, но успокаиваюсь, облегченно обманываясь его обещаниями.

Эти сны не из моей прошлой жизни. Я не верю в реинкарнацию. Знаю. Что на эту Землю мы приходим единожды, и судьба не дает нам возможности исправить ошибки. И только благодаря подаренному нам кусочку жизни мы можем молиться под неусыпным оком Господа и просить Его простить наши грехи «вольныя и невольныя».
Я догадываюсь о смысле этих ночных сказок. Сны рассказывают о наказании за совершенное когда-то убийство, теперь его называют «деянием, повлекшим по неосторожности причинение тяжкого вреда здоровью или смерть» (или «превышением необходимой обороны, повлекшим за собой смерть нападавшего»?). Но у Господа нет уголовного кодекса. Есть только понятие греха, требующего мольбы о прощении.

Старшая сестра моего отца, тетя Поля, услышав описание этих странных снов, рассказала, что в прошлом наша далекая родня жила на территории нынешней Белоруссии. «Наши прадедушки и прабабушки были крепостными у польского пана. Панычу приглянулась моя молодая прабабка. Он ее взял в дом, чтобы она жила с его дворовыми.
Потом парень уехал куда-то учиться в университетах. Про нашу девку совсем забыл, а когда вернулся после учебы, она уж в девушку-красавицу превратилась. В богатом доме ее воспитали хоть и не как панночку, но и не как крепостную коровницу. Девчонка начала читать, научилась манерам и французскому языку. Ну, прям, как ты сейчас.
Он захотел ее снасильничать, а она сильная была. Еще бы! Крестьянских кровей да на хозяйских харчах откормилась. Чай не как мы в Козловке!
На свое горе девка не позволила ее трогать в незамужестве. Ну и отбивалась, как могла. Она его убивать не собиралась, просто отмахнулась, да невзначай и заехала прям в висок. Так он и рухнул ей под ноги! Короче, отдал Богу душу.
Представь! Старый пан-отец  лишился наследника!
Всю семью, что осталась жить в селе, секли по его приказу прямо во дворе господского дома, чтоб неповадно было всем остальным холопам на панове руку поднимать!»
Тетя Поля подытожила свой рассказ так: «Судили по вине, да лупили по спине! Девка та во всем виноватая. Жалко ей было, что ли, угодить панычу?! Корова дристлива все стадо запакостила!
После тех, кто после порки помер из-за нее, напротив леса во рву закопали. Пан-изверг даже крестов не позволил поставить! А кто остался жив, того в Сибирь сослали. Говорят, сам царь на это разрешение дал, хоть и против правил.
Что до ссыльных - до Сибири добрались только сама девка-виновница да еще старый дед, которому и на родине помереть было позволено. Видно цеплялись в дороге друг за друга. Да и за кого еще?  Свой своему поневоле друг!
Вот тебе та дорога и снится, по которой они в ссылку ехали. Тут и гадать нечего!
А может и не за прабабушкины, а за свои грехи тебе эти сны снятся?» - тут тетушка хитро посмотрела на меня.

Другая моя версия происхождения этих снов: если верить моему знакомому генетику, моя генетическая память просто выдает историю случившегося когда-то с моей прабабушкой.
В тех сновидениях мне каждый раз виделись необычные столбы. Много позже, когда мне подарили компьютер, я нашла в интернете фотографии похожих дорожных знаков, обычных для Российской империи  верстовых столбов, которые ставились через каждые 1067 метров, размер версты. Эти столбы, отмечающие расстояния между городами, впервые появились вдоль важнейших дорог России в XVI в., которые стала называться столбовыми. Примерно в то же время родилась загадка: «Нем и глух, а счет знает!» (верстовой столб)

Что же случилось дальше со ссыльными - девушкой и стариком? Тетя Поля продолжает рассказ: «Но как говорится: «Страшна Сибирь слухом, а люди лучше нашего живут».
Здесь в Сибири ссыльная девушка приглянулась образованному местному пономарю, который взял ее в жены, хотя ему пришлось переехать из села Кривощекова, нынешнего Новосибирска, в глухую деревушку, где была старенькая полуразвалившаяся церквушка да несколько дворов. В одном из таких домов и стали жить пономарь, его молодая жена да старый дед».
Так началась история моих предков по папиной линии.

Университеты отца

Мы много разговаривали с папой о его прошлом. Когда его не стало, в архиве и в интернете мне удалось найти информацию, уточняющую эпизоды из его жизни.

Жизненный путь отца был тернист и труден, с непреступными горами, бездонными пропастями и реками скорби. Меня интересовало все, что хотя бы косвенно касалось его биографии: события, связанные с местами, где он жил и воевал, рассказы о людях, которые его окружали, воспоминания его сослуживцев.
Прочитав записанные на бумаге данные об отце, я поняла, судьба не раз улыбалась ему.
Но обо всем по порядку.

Пономарев Филипп Дмитриевич родился в ноябре 1921 года в селе Козловка Татарского района Новосибирской области, основанном в начале XIX века.
В его селе жили крестьяне из деревень Заозерной, Казаченской, Малой Тахты, Великосельской, которые по Указу Тобольской казенной палаты были направлены на север Татарского уезда для освоения Барабинской лесостепи. Чтобы построить новое село в те места ехали хохлы, у которых украинский язык перемешался с русским, поволжские немцы, ранее пережившие переселение, казахи, татары и, конечно, русские.

Переселенцы пилили деревья, корчевали пни, расчищали место под пашню, ставили срубы из осиновых и березовых бревен. Вначале строительство велось без какого-либо плана. Семьям разрешалось селиться по собственному усмотрению. При строительстве изб во внимание принималась близость соседей. По периметру усадьбы устанавливались хозяйственные постройки, баня, хлев, конюшня,  амбар, копали погреба. В центре ставили дом. В избе, изнутри обмазанной глиной, чаще всего, были сени и одна, реже две комнаты. «Страшна Сибирь слухом, а люди лучше вашего живут», - говорила тетя Поля.
Такой дом с двумя комнатами поставила и семья Пономаревых.
В большой комнате слева от дверей стояла печь. От нее до противоположной стороны были навешанные нары, спальное место для всех членов семьи. Нары застилались набитыми соломой матрацами. Укрывались тканными или искусно собранными из кусочков ткани лоскутными одеялами.
Позже в избе провели электричество, лучину заменила «лампочка Ильича».
В переднем правом углу висели иконы, на которые мой дед Дмитрий косился, кряхтел, но которые не снимал.
Под иконами стоял стол, на котором по очереди делали уроки Полина, Филипп и Лидия, а позже и племянники Саша и Володя-Николай.
Баня, стоявшая возле дома, топилась «по-черному». Вместо мылаПономаревы использовали щелок. Воду для большой помывки носили из колодцев или из озера в Забулге.
На сельской улице сельчане старались поддерживать порядок и чистоту. У некоторых домов хозяева сажали кустарники.

В 1926 году в селе построили собственный маслокомбинат. Селяне стали привозить сюда молоко на переработку. На этом комбинате работала Пелагея Дмитриевна, подросшая старшая сестра отца.
Пономаревы сеяли горох, лен. Сажали картофель.
Все жители села занимались земледелием: сеяли рожь, пшеницу, полбу.
Наличие заливных полей способствовало развитию животноводства. Часть территории пастбища за Козловкой было обнесена оградой. Это пространство называлось поскотиной, на которой свободно гулял все лето скот.
У Пономаревых были корова, лошадь, козы, куры. Недалеко от их дома находилось болото Караткан. В засушливые годы, когда высохшая трава превращалась в прутья, семью сильно выручали эти заболоченные участки: в тех местах пасли скотину.

Татарск, в уезде которого находилось село Козловка, в конце XIX века быстро строился в связи с проведением Транссибирской магистрали. Сначала город являлся перевалочным пунктом для переселенцев с управлением Южно-Каинского переселенческого подрайона.

В год рождения моего отца градообразующими были железнодорожные предприятия, где трудились две тысячи человек. Татарск формировался на основе переработки сельскохозяйственных продуктов: зерна, молока, мяса, которые поставляли крестьяне уезда. Среди таких поставщиков и Пономаревы.
До революции ежегодно более 15 контор по закупке сливочного масла отправляли за границу и в центральные районы России около З00 тысяч пудов масла. После Гражданской войны число заготовительных контор резко сократилось.
Крестьянская семья Пономаревых ничем не отличалась от своих односельчан: малограмотная, редко посещающая церквушку (хотя сына, как и полагается по церковному обычаю, назвали Филиппом).
По записи даты его дня рождения можно судить о многом. Старшая сестра отца, баба Поля, так рассказывала о необычности имени Филипп. Это сейчас это имя стало широко распространённым, особенно после появления на российской эстраде эпатажного Филиппа Б.Киркорова. А тогда…
Тетушка вспоминала: «Твой отец родился на Филипповку. Мама, Екатерина Дмитриевна была женщиной набожной. Раз родился в Филипповку – значит, будет Филиппом. А твой дед верил не в Бога, а только в самого себя. Он был категорически против церковного имени. А куда денешься, если в церкви и в сельсовете его уже записали так?!»
Дмитрий Пономарев, ярый противник «поповского» имени, запретил называть сына по святкам. Поэтому родственники называли моего отца не Филиппом, а по имени, данному дедом - Василием. Впрочем, Филипп Дмитриевич и сам не любил свое «церковное» имя. Мое отчество и настоящее имя отца мне очень нравились. Когда я, уже беременная, выбирала имя новорожденному и назвала, как вариант, «Филипп», папа фыркнул: «Вот еще! Филипп – к ж@пе прилип!»

Когда при заполнении свидетельства о рождении родителей новорожденного спросили о дате появление на свет Филипка: по старому или новому стилю? Они кивнули: «Конечно, по-новому!» Неграмотным сельчанам передвижение дат, связанное с новым времяисчислением, было совсем непонятным.

Много позже, изучая имянаречение в молодой России, я поняла, что папа родился не 14-го, а 27-го ноября. Именно этот день является днем святого Филиппа. Несколько раз, когда я знакомилась с людьми, чье отчество было Филипповна или Филиппович, я просила их назвать день рождения их родителей. Ответ был один и тот же - 27 ноября. Менялись только годы рождения.

Семья Пономаревых не шиковала, но и не нищенствовала, хотя ходили в таких лохмотьях, что при стирке ткань расползалась. Впрочем, не зря говорят: «Чалдоны – крылечки скоблены!» В доме у Пономарей всегда было чисто. За этим следили строго!
Скотину кормили раньше, чем садились за стол сами. Понимали, что корова – последняя надежда на выживание.
На первой фотографии, где отец стоит рядом с младшей сестрой Лидией, видны два припухших от полуголодной жизни ребенка, одетые почти в лохмотья.

Отцу здесь около тринадцати, а тете – шесть. У Филиппка на шее красная тряпица, подвид галстука, цвет ткани назвала тетя Поля. На ногах чьи-то не по размеру большие сапоги. Поза подростка – подражание уважаемому знакомому степенному мужичку. Тетя Лида, младшая сестра, одета в чужое платье с низко расположенными карманами. Голова, очевидно, лысая, низко подвязана платком. Кулачки в торжественном волнении крепко сжаты. Девочка осознает важность необычного события. Это сейчас можно легко запечатлеть любой шаг. За скамейкой нечаянно сброшенная подушка. Очевидно, кто-то из старших пытался приподнять парня, сделать его повыше, взрослее. За спиной детей изгородь, искусно сплетенная из веток ивы.
Это фото я показала нашим мастерам, занимающимся лозоплетением. Они отметили уникальность забора и профессионализм неизвестного сельского мастера-умельца: вряд ли они смогли бы повторить подобное чудо. «Таких заборов сейчас никто не делает!»

В семье работали все, и дети наравне с взрослыми. Когда выдавался голодный год, а сена не хватало, все съестное шло на корм скоту, люди перебивались, чем могли.
Мой дед Дмитрий говаривал: «Лучше одному из детей погибнуть. Деток мы с матерью еще нарожаем, а корова сдохнет – мы все помрем!» И никто не спорил с ним: такова была крестьянская житейская мудрость. Но, слава Богу, благодаря трудолюбию родителей, Дмитрия Пономарева и его жены Екатерины Дмитриевны, никто из детей не умер.

Вторая фотография была сделана летом 1939 года перед очередным отъездом Филиппа в Татарск, где он учился с пятого по десятый класс. Юноше уже семнадцать лет. Тете Лиде – десять, ее недавно приняли в пионеры.
Незамужняя Пелагея, двадцати трех лет, окончила лишь четырехлетнюю школу в родной Козловке и работала на маслокомбинате. После ее трудоустройства семья стала питаться неплохо. Отходы производства были съедобны, иногда их разрешалось забрать домой. И хотя на одежду и обувь у родителей не было денег, но питание в доме стало заметно лучшим.
Впрочем, качество жизни в семьи Пономаревых повысилось не намного. После смерти брата Ивана мой дед Дмитрий Пономарев забрал к себе племянников Сашу и Володю. Жена Екатерина не возражала. Она давно жалела ребятишек. После вторых тяжелых родов их мать умерла. За близнецами Володей и Коленькой, как рассказывала тетя Поля, никто шибко не ухаживал. Совсем слабенький сын Николай вскоре последовал за матерью. Отец Иван с горя запил и, когда пошел оформлять смерть ребенка, перепутал имена детей. В результате погибшим записали Владимира. Так и жил с чужим именем выживший в страшной нищете малыш. В семье его звали настоящим именем - Володей, хотя по метрикам, а потом и по паспорту он значился Николаем.

Иногда мне так хотелось спросить отца о роли православия в семье Пономаревых и о его отношении к Богу. С папиной старшей сестрой, когда я училась в школе, мы часто спорили о происхождении человека. Малограмотной женщине с четырьмя классами образования, конечно, не удалось убедить меня в божьем промысле.
А отец…

Многие детские воспоминания стерлись в памяти, а иные возникают в виде размытых акварелей. Эпизод из моей жизни в Киеве я помню достаточно четко.
Мне - около десяти лет. С бабушкой, Ефросиньей Ивановной, мы вернулись домой из Киево-Печерской лавры, где мне купили первый крестик. В то время я была некрещеной, но баба Франя позволила внучке надеть крестик.
Когда отец увидел его на детской шее, он, молча, снял символ православия и зашвырнул его за высокий плательный шкаф. Никто не проронил ни слова. Своим детским умом я, воспитанная на постоянных маминых высказываниях: «Ты так в школе не скажи!», сразу поняла, что мы с бабушкой сделали что-то не так. О чем подумала Ефросинья Ивановна, я не знаю. Она очень уважала отца, возможно больше всех своих зятьёв. Часто повторяла: «Галка, тебе, такой дурехе, достался такой муж!»
Куда потом делся крестик? Когда бабушка с моей крестной и кузиной Леночкой переезжали с Печерского района в трехкомнатную дарницкую кооперативную квартиру, крестик так и не нашелся. «Господь прибрал!» - сказала бабушка.

Каково же было мое удивление, когда по прошествии многих лет я увидела отца, сосредоточенно изучавшего Библию. На это занятие у него ушло как минимум нескольких дней и ночей. Зачем он читал ее столь вдумчиво? Что пытался понять? Что вынес из прочтенного? Думаю, что он был рад прочитать первоисточник, составить об этой хранившейся веками книге свое мнение.
Когда последняя страница была закрыта, он долго молчал. Мама поинтересовалась его мнением о прочитанном. Отец не сразу ответил: «В Библии встречаются противоречия».
Не так давно мне в руки попалась книга Вячеслава Звягинцева «Трибунал над Иисусом». Это историко-правовое исследование самого известного неизвестного процесса в истории человечества, написанное полковником юстиции, членом Союза писателей России. Полагаю, что в ней отец мог бы найти ответы на все интересующие его вопросы.

Отец начал читать рано. Необычайный интерес к чтению зародился у него еще в детстве.
Папа был всеяден: его увлекали исторические и психологические романы, художественная и специализированная литература по различным отраслям науки и техники.
В студенчестве я заходила на кухню рано утром, чтобы позавтракать и отправиться в институт, и заставала его с книгой в руках. Он не мог оторваться от открытой с вечера книги.
«Доброе утро, папа!» «Привет!» - взгляд в книгу, очки на кончике носа. «Ты всю ночь читал? Интересно?» «А, ерунда!» «А почему не бросишь, если это скукотища?» «А может дальше будет интересно».
Я понимала его, потому что к процессу чтения отношусь так же. Хочется убедиться в том, что не ошиблась в оценке содержания.

После окончания начальной школы Филипп хотел продолжить учебу. Родители одобрили его желание. Для увлекающегося чтением сельского парнишки это был единственный шанс вырваться из деревни: еще в 1932 году у всех крестьян забрали паспорта, а без них не разрешалось жить в городах.
На образование сына не поскупились, купили ему одежду, обувь, позже в Татарск для сына посылали продукты, немного денег.
Это было первой большой удачей деревенского паренька. Правда, «за синей птицей» пришлось уехать от семьи в чужой город, в котором не было ни родных, ни знакомых.
Во время просмотра фильма «Уроки французского» я сначала украдкой вытираю слезы, а в конце, никого не стесняясь, реву в голос. Валентин Распутин очень точно описал процесс взросления деревенских подростков, сверстников моего отца. Оторванные от семьи пацаны рано постигали правила взрослой жизни. Дрались, подворовывали. Однажды в драке один из папиных братьев ребром руки стукнул дерущегося по шее и - убил соперника, за это два года отсидел в тюрьме. Не все парни, покинувшие семьи,  достигали своей цели, получали образование.
Десятый класс отец не закончил: добровольцем ушел в Канскую военную авиационную школу третьего типа. Как многие ребята того времени, Филипп Пономарев хотел стать военным.

Авиашкола в Канске готовила штурманов, стрелков-бомбардировщиков. В ней формировались подразделения ночных бомбардировщиков. Преподавание вели бывшие участники Советско-Финской войны: летчики, штурманы, мотористы. Педагоги знали, что курсантам предстоит воевать на самолетах СБ-3 и ПЕ-2, но таких моторов было мало, поэтому будущие военные летали на боевых Р-5,Р-10 или учебных У-2.

Летом 22 июня 1941 года курсанты первого курса находились на стрельбищах летних военно-полевых лагерей на реке Кан в Красноярском крае.
В половине двенадцатого горнист проиграл сигнал сбора. Через несколько минут курсанты летнего звена уже стояли в строю на главной лагерной линейке. Из выступления Молотова авиашкола узнала, что началась война.

После второго курса авиашколы Филиппа Пономарева отправили не на фронт, а в Новосибирское пехотное училище, где он учился еще год до февраля сорок третьего.
Почему? На основании приказа НКО СССР 00170 от 13.08.1942г. и приказа войскам СибВО №0126 от 19.08.1942г. Каннская ВАШСБ была расформирована. Не хватало преподавательских кадров, из Красноярска и Челябинского училища не были получены самолеты, сложности были и с использованием аэродрома. Но окончательную точку в судьбе Каннского учебного заведения поставила эвакуация из Харькова ВАШСБ.
Почему отца и его сокурсников не перевели в эвакуированное училище из Харькова? В начале войны в Красной армии самолетов катастрофически не хватало, в связи с этим командование сделало ставку на пехоту.
В своей биографии отец не раскрывает бедственного положения на фронте, острой нехватки военной техники. О причине перевода в пехотное училище его рукой написано очень дипломатично: «Ввиду отсутствия матчасти был направлен в Новосибирское пехотное училище».

Это училище, как и авиашкола, было создано на базе дислоцированной воинской части. В ней тоже преподавали бывшие фронтовики, пришедшие с Советско-финской войны, участвовавшие в боях на линии Маннергейма.

Учеба в пехотном училище строилась с учетом военных действий против фашистов, занятия максимально старались приблизить к обстановке реальных боев. Даже выходные занимались до предела: соревнования, марш-броски, плавание в полном снаряжении.
С особой теплотою отец вспоминал начальника пехотного училища Добровольского, который с 1919 года воевал против Врангеля и Махно, был начальником штаба полка, а до Новосибирска преподавал в Черкасском пехотном училище.
В пехотном училище Федор Григорьевич создал кавалерийский эскадрон. В учебную программу была включена конная подготовка. В семье Пономаревых всегда держали лошадей, верных помощников в нелегком сельском труде, но когда впервые в полной тяжелой амуниции отец сел в седло, то почувствовал себя не очень уверенно.
Однажды отец рассказывал мне, как он учился с завязанными глазами разбирать и собирать станковый пулемет, как это пригодилось ему на фронте, когда он командовал пулевым взводом в составе 153 бронетанковой бригады.

Весной сорок третьего, сделав свой последний выпуск в Новосибирском училище, генерал-майор Ф.Г.Добровольский вместе с курсантами-сибиряками ушел на фронт, командовал дивизией.

Вы танкам не дали пройти

В Сибири не было войны,
Но бесконечны павших списки.
В Сибири не было войны,
Но в каждом парке обелиски.

Сибирь, кормившая страну,
Ждала нас, мучась и печалясь.
Из ста, ушедших на войну
Всего лишь трое возвращались.

В Сибири не было войны,
Но ширилась Сибирь полками,
И лучших воинов страны
С тех пор зовут сибиряками.
               
                И.Г.Краснов

В апреле 1943 года выпускник училища Ф.Д.Пономарев был направлен на фронт помощником командира взвода 787-го стрелкового полка 222-ой стрелковой дивизии 33-ей армии. Заместителем командира этого полка был в то время Тимофей Николаевич Орлов, майор, будущий Герой Советского Союза, удостоенный этого звания посмертно за бои южнее деревни Тешки, в которых участвовал и мой отец.
Полку приходилось вести тяжелые изматывающие бои. Участники Ржевско-Вяземской наступательной операции преследовали противника до района северо-восточнее Ельни. Выйдя на правый берег реки Угры, полк не смог продвинуться далее ни на шаг. До августа 1943 года полк вел частные бои. А уже в августе армия отличилась в Смоленской наступательной операции: части дивизии перерезали шоссе Смоленск – Ярославль.
По итогам этих боев был издан Приказ Верховного Главнокомандующего от 25 сентября 1943 года № 25 о присвоении дивизии звания Смоленская:  «…Сегодня, 25 сентября, в 21 час столица нашей Родины Москва салютует нашим доблестным войскам, освободившим города Смоленск и Ярославль, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий… Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины! Смерть немецким захватчикам!»

222-ая стрелковая дивизия продолжила наступление из района севернее Спас-Деменска через Починок и Монастырщину и к октябрю 1943 вышла на подступы к реке Проня севернее Дрибина. В ночь со 2 на 3 октября 1943 был освобожден посёлок Ленино.

Я долго выпытывала у отца, с кем конкретно и против кого воевали его штрафники. Бывший командир взвода не любил вспоминать о прошедших сражениях,  но однажды почему-то разоткровенничался.
Тогда вместе с ними воевали и польские солдаты. Для первой польской пехотной дивизии имени Т.Костюшко, находившейся в оперативном подчинении 33-й армии Западного фронта, октябрьские бои под Ленино Могилевской области стали «боевым крещением». При поддержке советской артиллерии (одного миномётного полка, двух артиллерийских полков и одной гаубичной артиллерийской бригады) 1-я польская дивизия атаковала немецкие оборонительные позиции. Поляки шли плечо к плечу с частями наших стрелковых дивизий.
Немецкая разведка работала хорошо, фашисты знали расположение польского корпуса, бомбили их целенаправленно. В тех боях дивизия потеряла четверть своего состава и 14 октября была отведена на переформирование.

По другую линию фронта на стороне немцев воевали власовцы. «Тут уж и наши постарались!»
Я задала глупый вопрос отцу: «А где был твой взвод?» «А между двух огней…»

Мне всегда хотелось докопаться до самой сути того или иного вопроса. Вот и  сейчас я хотела понять, почему и за что фашисты столь остервенело расстреливали именно польскую пехотную дивизию.
Тогда отец не смог мне ответить, но сейчас, мне кажется, я поняла причину той ненависти.
Немецкой армией, стоявшей напротив 33-ей армии, командовал генерал-фельдмаршал вермахта Эрнст Буш, кавалер Рыцарского креста с Дубовыми листьями. Его прозвище говорило о многом – «Наци».
Полный тезка известного в Германии актера и певца, сразу после прихода к власти нацистов выступил в их поддержку. Именно это способствовало его быстрой карьере. Во время чистки армии 04.02.1938 убежденный нацист активно поддерживал Гитлера и был назначен командиром 8-го армейского корпуса и 8-го военного округа в Бреслау.
В конце тридцать восьмого Буш участвовал в оккупации Чехословакии и в проведении Польской компании, во время которой его корпус  входил в 14-ю армию генерала В. Листа.
Теперь мне стала понятна та особая ненависть к полякам. Стало объяснимой и остервенелость, с которой подчиненные ему войска бомбили место дислокации Войска Польского!
Зимой 1943-1944 года фашистам, под командованием Э.Буша удалось отразить наступление 33-й армии в ходе Оршанской операции.

А через год после подписания капитуляции германской армии Буш был арестован английскими войсками и через два месяца умер в британском плену от стенокардии.

Будучи одним из бойцов 33-й армии Западного фронта, отец принимал участие в Ржевско-Вяземском наступлении, а затем в Смоленской, частной Оршанской и в Витебской наступательных операциях.

В то время армией командовал генерал-полковник Василий Николаевич Гордов, человек со сложным и противоречивым характером. Лично храбрый и не боявшийся принять на себя ответственность, он был очень тяжелым начальником для подчинённых. Маршал Советского Союза Рокоссовский в своих мемуарах отмечает «матерный» стиль управления войсками Гордовым.
О Гордове я прочла в книге В.Бешанова «Год 1944 - «победный»: «Генерал был человеком совершенно жуковского склада, то есть хам, мордобойщик, расстрельщик и вообще «горячий человек»… Как и под Сталинградом, основным методом управления боем у Гордова были ругань, оскорбления и угроза расстрела. Потери 33-й армии за пять месяцев составили свыше 50 процентов потерь всего Западного фронта; Гордов уничтожил свою армию как минимум дважды, и нечего на немцев валить: прибывающие пополнения с ходу бросались в бой, командиры подразделений не знали своих солдат, а солдаты своих командиров. Он гнал под пулеметы разведчиков, химиков, саперов, ставил в цепь офицерский состав дивизий и корпусов. Из приказов командарма Гордова: «Весь офицерский состав поставить в боевые порядки и цепью пройти лес, назначив небольшие отряды для выкуривания автоматчиков из их гнезд… Немедленно все управление корпуса отправить в цепь. Оставить в штабе только начальника оперативного отдела… Лучше нам быть сегодня убитыми, чем не выполнить задачу…»
Позднее по итогам неудачных операций начала 1944 года член Совета ГКО Г.М.Маленков, проведя проверку по указанию Сталина, напишет: «Под командованием Гордова в армии было убито и ранено 4 командира дивизии, 8 заместителей командиров дивизий и их начальников штабов, 38 командиров полков и их заместителей и 174 командира батальона».
Не считая офицеров, расстрелянных без суда и следствия…
Тот же В.Бешанов вспоминал: «6 марта по приказу Гордова без суда и следствия был расстрелян майор Трофимов, якобы за уклонение от боя. На самом деле, как установлено следствием, майор Трофимов не был виноват…
По заявлению ряда командиров, работавших с Гордовым, нечеловеческое отношение к людям, сплошная истерика так издергала их, что были случаи, когда командиры не могли командовать своими соединениями и частями. Командование фронта проходило мимо этих безобразий и продолжало считать его лучшим командующим армией…
В 33-ей армии были неоднократные случаи, когда артиллерия вела огонь по квадратам, данным штабами артиллерии армии, а на самом деле в этих квадратах целей не было, и артиллерия вела огонь по пустому месту, а нашу пехоту расстреливали огневые точки противника из других районов…
Вместо тщательной подготовки операции и организации боя, вместо правильного использования артиллерии Гордов стремился пробить оборону противника живой силой. Об этом свидетельствуют потери, понесенные армией…»

Но проверки вели уже после боев, в которых сражались и гибли, защищая Родину, простые офицеры и солдаты 33-ей армии.
К концу операции собственные потери воинского подразделения, в котором воевал отец, достигли четверти личного состава. Истерзанную дивизию отвели на переформирование. Наступление было временно приостановлено.

Из резерва Филиппа Пономарева перевели командиром пулевого взвода в 153-ью Смоленскую Краснознаменную ордена Кутузова отдельную танковую бригаду, которой командовал полковник Крутий Яков Анисимович

В свой день рождения 14 ноября 1943 года отец получил подарок от командования: его назначили командиром взвода 336-й отдельной штрафной роты (ОШР).
Положение о штрафных ротах вышло 26 сентября 1942 года. В нем говорилось о снятии судимости с военнослужащих, искупивших свою вину перед Родиной в боях с немецкими оккупантами. Документ был подписан Заместителем Народного Комиссара Обороны генералом армии Г.К.Жуковым.
В составе 33-й армии находилось девять отдельных штрафных рот. Попросту «шура», так называлась рота штрафников на фронте.
В таких ротах с 14 ноября 1943 по 23 февраля 1944 в качестве командира взвода воевал Пономарев Филипп Дмитриевич.


В начале девяностых к одной из годовщин Победы над фашистской Германией ГУ МВД по Кемеровской области издало книгу о сотрудниках управления, которые служили не только в мирное время, но и героически проявили себя на фронтах Отечественной войны, а также о воинах Афганистана и Чечни.
Моя сестра, как работник отдела кадров, помогала авторам в отборе документов. Конечно, Ольга Филипповна предоставила документальные сведения и о нашем отце. Удивительным образом информация о сотруднике первого спецотдела не попала в вышедший сборник.
Возможно, автора смутило слово ШУРА, непрезентабельное название воинского подразделения, в котором воевал Ф.Д.Пономарев. Я полагаю, что виной тому измышления, небылицы, бытовавшие и тогда, и сейчас о шрафниках.
Не стану повторять лживые россказни некоторых писателей, журналистов, историков. С каждым годом вымыслы множатся, распространяются и в прессе, и в интернете.
Для меня подтверждением слов отца являются исключительно документы архивов и воспоминания непосредственных участников штрафных подразделений. Таков же подход к данному вопросу у полковника юстиции Андрея Мороза, который проводил тщательное исследование и документально доказал: «Никогда за всю войну – подчеркнем это с самого начала – не было и не могло быть случая, чтобы штрафной ротой, либо взводом в ее составе командовал штрафник».
Другую распространенную небылицу отрицает Александр Пыльцын, генерал-майор Вооружённых Сил СССР в отставке, Действительный член Академии Военно-исторических наук, Лауреат литературной премии им. Маршала Советского Союза Л.А. Говорова, Почётный гражданин города Рогачёв (Республика Беларусь), бывший командир подразделений 8-го офицерского штрафбата 1-го Белорусского фронта: «К сожалению, существовавший в годы войны и много лет после неё запрет на официальную информацию о созданных по этому приказу штрафных батальонах и штрафных ротах, а также о заградотрядах, породили массу недостоверных слухов, а часто и преувеличенных или искажённых впечатлений тех, кто только слышал о них».
Обычно в «шуре» фронтовики могли продержать не более трех месяцев, поэтому стаж службы в таких подразделениях шел как «один к шести». Мой отец выжил после ста одного дня боев! Так ему повезло вторично. И снова вспоминаю тетю Полю: «Счастливому и на воде сметана!»

Отец рассказывал, что составы «шуры» большей частью комплектовались из осужденных военным трибуналом, а не из уголовников. Это были бывшие «дисбаты». Если солдаты выживали в боях, вина считалась искупленной кровью.
Вспоминая те дни, папа рассказывал, как он, молодой двадцатидвухлетний лейтенант, впервые «принял» своих штрафников: «Вышли из вагона. Некоторые - непонятно в чем. Даже в исподнем. Куда дели форму? При формировании взводов она была у всех. Может в карты проиграли? Не знаю. Поговорил с ними. Через какое-то время форма нашлась у всех. Прибыли на место боя. Приказываю строить землянки, а в ответ: «Не умеем». Я с тремя солдатами, которые умели, построил землянку, в ней сделали даже что-то вроде печки. В укрытии потеплело, согрелись. Один боец заглянул, другой. Стали подтягиваться, спрашивать, как построить. Постепенно все обосновались, как люди. Вот так и жили на фронте».

Отец отрицал беспредел в штрафных взводах: «Никаких особых дисциплинарных санкций к штрафникам не применяли, кроме уставных. В бой шли только по приказу, без угроз и насилия. Когда свистели пули и рвались снаряды, забывал, что командовал не совсем обычным подразделением. В бой шли все вместе, единым строем. Это придавало больше решимости солдатам, а мне – надежды на победу». После слов отца уже можно было представить то единосущное, неделимое фронтовое братство, которое рождалось на фронте и рушилось в мирное время.
Откуда прибывали штрафники? Редко из мест заключения. «Попали в окружение? Не застрелились? В штрафбат!»
Использовали ОШР на самых трудных участках фронтов: занимали господствующие высоты для улучшения позиций обороны, контратаковали противника, вели разведку боем, прорывали вражескую оборону. Бои шли изматывающие. Роты штрафников хватало на два-три боя.
Были ли штрафники смертниками? Выжить на фронте всегда считалось счастьем. Составы ОШР менялись часто - за три месяца дважды. На формирование воинских подразделений уходило время, которое не засчитывалось в срок штрафникам, поэтому в бой сразу вводили только что созданные роты. В них, как и во взводе отца, были дисциплина и порядок между командирами и солдатами-штрафниками. К отцу обращались не «гражданин», а «товарищ лейтенант». Бойцов никто не попрекал.

Развернувшиеся кровопролитные бои осенью 1943 года сразу приняли крайне ожесточенный характер. Выпавший снег прикрывал болотистые места, но для танков они оказались своеобразной ловушкой. На поле боя образовывались кладбища танков, артиллерийских орудий, трупов бойцов. Смертельная схватка не принесла успеха. По лесам немцы обошли танковые бригады 33-ей армии. С большим трудом нашим бойцам удалось вырваться из окружения.
На плацдарме, на правом берегу реки Лучеса, бои местного назначения не прекращались с января по июнь 1944 года. Фашисты отчаянно сопротивлялись, контратаковали, пытаясь отбросить наши войска с занимаемых позиций.
Внезапно наступила оттепель. Окрашенные кровью потоки тающего снега, с пологих берегов стекали в реку. Ноги вязли в грязи, а вытащенные из тающего месива сапоги образовывали воронки, которые тут же наполнялись кровью. Отец вспоминал: «Земля настолько насытилась кровью!»
Сколько солдат осталось лежать на тех полях сражений?
Нас не накроют флагом военным,
Не прозвенит над нами салют,
Разве что в небе вечном, нетленном
Ангелы божьи нас отпоют.
Погибшие штрафники были лишены даже последней возможности уйти в мир иной по старинному обычаю в гробу-домовине. Позднее жители окрестных деревень так и находили их, лежащими на берегу неглубокой белорусской речушке. На поле, которое студеная роса должна была напоить, чтобы в нем, как в беременной женщине, проросло зерно. Перепаханная танками земная твердь, матерь всех живых существ в огромном количестве приняла влагу – кровь своих сыновей, павших за ее освобождение.
«Вселенная приносит Ти, Господи, богоносные мученики, тех молитвами в мире глубоце Церковь Твою, жительство Твое Богородицей соблюди, Многомилостиве!»
Перечитываю эти строки, и становится страшно. Как вам посчастливилось выжить в той кровавой мясорубке?! Как вы смогли пройти через весь ужас войны? А ведь прошли…

Зачем я вспоминаю об этом? Чтобы потом не говорили, что этого не было, чтобы те потери не замалчивали. Чтобы потомки не стыдились, а гордились своими дедами, которые сражались в штрафных ротах, стояли насмерть и умирали, защищая «наше прекрасное будущее».
Пускай неказисты,
Зато не статисты,
Мы танкам не дали пройти.
Мы сделали дело:
Мы телом на тело
Ложились у них на пути.
Именно там, перед смертельным сражением Ф.Д.Пономарев подал заявление в партию.

22 февраля 1944 года началась частная операция на Оршанском направлении, в котором участвовал и взвод отца. Операция не дала результата. Уже после его тяжелого ранения части штрафной роты попали в окружение, прорывались, а после с большими потерями восстановили первоначальное положение.

Возвращение к жизни

Ранение в бою на белорусской земле было очень тяжелым.
«Путь возвращения» в родную оболочку - в собственное тело, к которому душа успела привыкнуть за многие годы, был нелегок.
Когда после контузии сознание вернулось, лейтенант не услышал звуков сражения. Барабанная перепонка лопнула от близко разорвавшегося снаряда. Из левого уха за воротник бежала тонкая струйка крови. От нее мокла и прилипала к спине гимнастерка.
Даже уже будучи в палате прифронтового госпиталя, он не мог вспомнить ни своей фамилии, ни даже своего имени. От страшной боли кружилась голова. Казалась, взрыв вновь и вновь беспрестанно повторяется где-то рядом.
И только одна навязчивая мысль, совершенно не подходящая для данного момента, не давала ему впасть в забытье: «Не посеяны озимые! В зиму не перепахали поле».
Оглушенный раненый упирался спиной в перепаханную взрывами землю, которой, наверное, было все равно, кто надругался над ней, кто с корнем вырвал вековые сосны, кто в щепки перемолол когда-то цветущие акации и нежные полевые цветы. Враг ли то был, явившийся без приглашения, друг ли, защищавший ее ценою своей жизни. Земная твердь вздрагивала и стонала от каждого взрыва, который терзал ее упругую грудь, срывал ее мшистую, покрытую мягкой травой кожу. Ею варварски переборонили железными гусеницами. Стон родной земли отзывался в каждой клеточке теряющего сознание …

Кто-то крепко обхватил молодого парня и потащил дальше, дальше от опасного места…

Второй раз душа возвратилась в «родной дом», когда отец находился уже в госпитале № 2552. Он лежал на железной, насквозь пропахшей хлоркой кровати в тепле и чистоте без имени и фамилии, не осознавая себя личностью. Простой смертный, оставшийся в живых.

Празднуя сорокалетие Победы, незадолго до ухода в никуда он скажет: «Там в госпитале я был не человеком, а НЛО: неопознанным лежащим объектом».
И опять ему повезло: старенькая санитарка забрала его к себе домой и выходила, заново научила говорить, ходить. Хотя, кто-то может возразить: вернуть память отцу помогли врачи-профессионалы, а женщина просто согрела его сердце, растаявшее от доброты и сочувствия женщины к молоденькому лейтенанту.

Смоленский госпиталь № 2552, куда направили отца, был единственный госпиталь контузионно-психиатрического профиля.
На исходе был третий тяжелый год войны. Раненых поступало много. Люди страшно уставали. С фронта прибывали не только физически искалеченные, но и душевно больные солдаты. От систематических нервных потрясений, пережитых атак, артобстрелов, которым постоянно подвергался прифронтовой госпиталь, под впечатлением страданий тяжелораненых не выдерживали и сами врачи.

О тех боях штрафников я узнала от отца только в шестьдесят пятом, когда в московском аэропорту, где мы застряли из-за нелетной погоды, к нему подошел мужчина.
Из их разговора я поняла, где они воевали (отец в качестве командира, а попутчик – в качестве «искупающего вину»).
Это была встреча двух фронтовиков-однополчан, ветеранов той страшной войны, двух равных и очень близких людей. И обнялись они, как братья, и были слезы на глазах, и радость была неподдельной.

К одной из годовщин празднования Победы над фашизмом я разместила фотографию отца в окружении его коллег на своей страничке в «Одноклассниках». Бывшие фронтовики отдыхали на правом берегу Томи. Шесть офицеров, которым улыбнулось счастье: они воевали, выжили и вернулись с войны.

Мои одноклассники поздравляли друг друга с праздником, делились воспоминаниями о подвигах отцов. Мы были последним поколением детей бывших фронтовиков. Но кто-то, незнакомый мне участник сайта, написал в комментариях: «Кто отсиделся в окопах, тот и вернулся». Эта реплика тут же была осуждена многими, хотя бытует, наверное, и такое мнение. Что сказать злословящим? «Простите, что наших отцов не убили на войне, с которой не принято было возвращаться?» А от кого родился критик? От мертвеца или от того, кто и не нюхал пороха?

И еще… Из года в год приходится наблюдать интересную картину. В День ВДВ в городских парках бывшие десантники пьют, куролесят, купаются в фонтанах, рвут на себе тельняшки.
Как они отличаются от поколения наших отцов и дедов! Поколение фронтовиков Отечественной войны не рвало гимнастерок, не стреляли в воздух, не кричали о своих боевых победах, хотя поводов у них было немало. Может потому, что в мирную жизнь тогда возвратилось практически все мужское население страны. И, к сожалению, далеко не каждый из вернувшихся нашел оставленный дом целым, не каждому удалось встретить оставленных родных и близких. Какими вернулись бывшие фронтовики? Ни разу я не слышала от них упреков в адрес трудившихся в тылу. Они знали, что их близким приходилось тоже нелегко.
Отец, как и дед, предпочитал не вспоминать о войне: «Что рассказывать? Война – это очень тяжелая и грязная работа, где люди убивают друг друга». И все.
Бывшим фронтовикам было очень сложно заново учиться жить в мире. Отгремели орудия, но некоторые долгое время все еще находились где-то там, на полях сражений во власти бога войны, от которой они спиной пятились к цветущим веснам.
С собой солдаты привезли раны, от которых невозможно было отмахнуться. Пули, засевшие в их телах, звенели при переходе через пропусники, ныли при перемене погоды. У папы контузия, полученная в частной операции на Оршанском направлении, отзывалась эмоциональными всплесками. Чувственные сцены в фильмах вызывали невольные слезы, которые он старательно прятал от нас, и, словно извиняясь за неумение скрыть свои переживания, спешил уйти. Мы понимали, почему вдруг «что-то попало в глаз», и никто не шутил по этому поводу,  просто делали вид, что не замечали соленые капли на обожженных войной щеках отца. А на ночь я целовала его в такую родную, такую любимую прокуренную лысину.

Впрочем, о войне родители неохотно вспоминали по многим причинам.
Когда отца уже не стало, мама поведала о событиях, произошедших задолго до нашего с сестрой появления. Тогда родители жили в доме №3 по улице Орджоникидзе. Молодые еще не были зарегистрированы. Мама оттягивала регистрацию. Филипп Дмитриевич очень хотел стать отцом, а Галине казалось, что она не сможет родить ребенка.
Однажды вернувшись с работы, отец рассказал маме, что он получил письмо от «фронтовой подруги». Та сообщала, что у него растет ребенок. Или папа не сказал, или растерявшаяся мама не запомнила, откуда пришло письмо. Позже на мой вопрос об адресате мама ничего не могла ответить.
То состояние мама помнила и по прошествии долгого времени: все внутри окаменело.
На вопрос, что делать, она ответила со свойственной ей прямотой: «Ты вправе оставить меня и уйти к женщине, которая родила тебе ребенка. Мы живем с тобой уже два года. У нас нет детей. Решай сам, как тебе поступить.
Я уйду, не хочу мешать твоему выбору. Если ты решишь меня оставить, я не буду пытаться вернуть тебя. Если останешься, ни в чем не упрекну. Но к этому разговору никогда больше не станем возвращаться»
До поздней ночи Галина бродила по городу. Много раз медленно доходила до дома, но потом разворачивалась и быстро, словно бежала от постигшей ее беды, шла прочь. У нее не хватало смелости взглянуть на окна: то был страх увидеть кромешную тьму. А когда все слезы были выплаканы, и лицо высохло на ветру, Галина все-таки возвратилась домой в маленькую комнатушку.
Папа был дома. Он не оставил ее. Как и обещала, она ничего не спросила, а отец ничего не объяснил. Ни разу за сорок лет, которые они с любовью и заботой друг о друге прожили вместе.
Уже после папиной смерти мама стала сомневаться, не было ли это испытанием, которому хотел подвергнуть ее бывший фронтовик? Возможно, его интересовало, как отреагирует женщина на прошлые грехи мужа. И вообще, был ли ребенок?
Отца уже нет, и спросить не у кого.

Следущие страницы биографии отца я писала уже после его кончины. Иногда информация появлялась совершенно неожиданно. Так получилось и с папиными документами, хранившимися в партийном архиве области.
После перестройки и распада Советского Союза было немало тех, кто категорически отрекался от принадлежности к КПСС.
Отца не стало в апреле 1986 года. Он не застал тех «смутных времен». Но вряд ли он пережил бы легко подобные превращения.
Отец подал заявление в партию на фронте зимой 1943 года, тогда же стал кандидатом в члены партии.
14.11.1945 года в свой официальный день рождения отец написал заявление в первичную парторганизацию при Управлении проверочно-фильтрационного лагеря №0314 с просьбой принять его в члены ВКП (б). Почему-то все знаменательные события в жизни отца происходили в его официальный день рождения!
Из государственного архива Кемеровской области я получила папку документов Ф.Д.Пономарева, среди которых находился следующий документ:
В первичную парторганизацию
при Управлении фильтрационного
лагеря НКВД № 0314
от кандидата ВКП (б)
Пономарева Ф.Д.
Заявление.
Настоящим прошу парторганизацию принять меня в члены ВКП (б). Обязуюсь – честно и добросовестно выполнять все решения и партийные поручения, которые на меня будут возложены. Всемерно укреплять дисциплину и работать над повышением марксистско-ленинских знаний.
В чем и прошу не отказать моей просьбе».
Далее следовала подпись и дата «14.11.1945 год».

В том же личном деле находилось три рекомендации от членов партии:

Базалин Иван Афанасьевич, председатель сельского совета, проживавший в городе Татаркс Новосибирской области, партийный стаж с 1938 года, номер партбилета № 1329713, знавший отца с июня 1942 года, писал: «… знаю Ф.Д.Пономарева как активного комсомольца».

Шапалов Александр Агапович, начальник отделения Управления проверочно-фильтрационного лагеря НКВД №0314, партийный стаж с 1931 года, номер партбилета № 2895012, знавший Ф.Д.Пономарева с ноября 1945 года, писал об отце, «как о дисциплинированном товарище, к работе относящимся добросовестно, выполняющем партийные поручения хорошо».

Майбуров Яков Степанович, старший инспектор производственного отделения Управления проверочно-фильтрационного лагеря НКВД №0314, партийный стаж с 1942 года, номер партбилета № 4951191, знавший Ф.Д.Пономарева с ноября 1945 года, тоже характеризовал отца как дисциплинированного, отзывчивого и ответственного товарища и добавлял: «Уверен, что доверие нашей партийной организации оправдает».

Сухие официальные строки, за которыми стоят человеческие судьбы бывших прошедших немало боевых дорог фронтовиков. Они пережили немало потерь, видели смерть друзей, родных, но, и это главное, сумели выжить.

С этими документами из личного дела отца я познакомила сестру, работавшей тогда в отделе кадров Кемеровского областного УВД. Фамилия «Майбуров» ей показалась знакомой. По картотеке она нашла офицера с такой же фамилией и под каким-то предлогом пригласила его к себе в кабинет. Когда он увидел документ, он удивился, узнав подчерк человека, давшего отцу рекомендацию. Оказалось, что старший инспектор Яков Степанович Майбуров был дедом молодого майора, который теперь работал с Ольгой Филипповной.
Так через полвека произошла встреча потомков бывших фронтовиков-коммунистов. И конечно, особенные, удивительные чувства испытали они, прикоснувшиеся к истории их предков.

Однако не все офицеры-герои, вернувшиеся с войны, смогли сохранить моральную чистоту. Кроме доноса о якобы раскулаченной семье Пономаревых я никогда не забуду случай, который потряс меня. Признаюсь честно, разговор об этом я подслушала нечайно.
В кабинете, где работали два офицера, пропал важный секретный документ. Ответственный за его сохранность на несколько раз тщательно перебрал бумаги, перевернул всю мебель в помещении. Напрасно! Последствия, которые должны последовать после исчезновения секретки, могли быть очень серьезными. Чтобы не покрывать позором свою многодетную семью, а главная причина, я уверена, заключалась именно в этом, офицер застрелился.
Сразу после его самоубийства пропавший документ нашелся, возник, словно Феникс из пепла.
Эта трагедия настолько потрясла меня, что работая заместителем директора школы, я никогда не оставляла документы, присланные из высших инстанций Можно сказать, что для меня впечатление от того события превратилось в некую фобию.

А это фото отца, только что вернувшегося с войны. Бабушка Екатерина Дмитриевна дождалась сына и умерла у него на руках.

Отец не мог вспомнить имя той девушки с фотографии. Очевидно, сестры Филиппа Дмитриевича старались устроить мирную жизнь брата, знакомили его с подругами.

Отец не всегда соглашался, как некоторые авторы книг или создатели фильмов трактовали события той войны. Мои родители и современники называли ее Великой Отечественной, сейчас для многих она стала просто Второй мировой войной.
Мне достаточно вспомнить бурную реакцию отца на содержание учебника истории, по которому я училась в 1964 – 1966 годы.
Папа никогда не спрашивал у нас с сестрой о выученных уроках. Но однажды я сама решила похвастаться хорошей подготовкой к экзамену по истории. Так хотелось получить хорошую оценку не от учителя, а от бывшего фронтовика!
Первая сказанная мною фраза о том, что 22 июня 1941 года Германия неожиданно напала на Советский Союз, вызвала у отца недоумение, которое перешло в возмущение: «Ты где это прочитала?!» Он загорался все сильнее и сильнее: «О начале войны, которую готовил Гитлер, догадывались все военные, даже курсанты нашей авиашколы!»
Мои попытки показать учебник, в котором я прочла эту фразу, закончились тем, что папа схватил книгу и брезгливо отбросил ее в угол, словно это была грязная половая тряпка.
Как хорошо, что я не показала папе мой доклад о Курской дуге, за который я получила «отлично»!
На экзамене по истории, где присутствовал директор нашей  школы Александр Васильевич Ефремов, бывший фронтовик, мне попался именно этот вопрос. До сих пор не могу понять, как я, воспитанная мамиными молитвами: «Не вздумай так в школе сказать!», изложила версию о начале войны, услышанную от отца. Какой бес меня попутал?! Сейчас я это ясно понимаю, что я могла завалить экзамен! И не только. Что бы стало с родителями, сотрудниками областного УВД, воспитавшими идейного врага, который посмел опровергать общепринятые оценки исторических событий? Как бы сложилась моя судьба?
Удивительно, но за экзамен по истории я получила пятерку. Очевидно, мнения бывших фронтовиков о предвоенной обстановке в нашей стране совпали.

Работа в фильтрационных лагерях

Темы, касающиеся службы в фильтрационных лагерях, как и содержания работы в первом спецотделе, мы с отцом даже вскользь не затрагивали никогда. Об этих фактах его биографии я узнала при изучении документов только после его смерти. Впрочем, даже если бы эти сведения стали известны мне при его жизни, вряд ли я бы осмелилась заикнуться о них. С детства я хорошо понимала, о чем можно спросить, что можно обсуждать, а о чем лучше помолчать. Даже во времена перестройки на этих темах стоял гриф «совершенно секретно». Отец умел молчать о своей работе.
А может дело заключалось не в секретности, а в психологической стороне: нежелание преодолевать ненависть к бывшим врагам? Их было, за что не прощать. Я полностью разделяя папину точку зрения и считаю, что преступления, совершенные ими перед нашим народом во время войны, не имеют срока давности.

Мне необходимо было понять, в чем заключалась специфика работы отца в тот период его жизни, узнать то, о чем молчали мои родители, но я не изменила своего мнения даже после получения исчерпывающей информации о Конвенции о военнопленных, о формирование лагерной сети в Западной Сибири, о ПФЛ № 0315, о лагерях для военнопленных № 199, 526.

Через четыре месяца лечения и реабилитации после контузии Филипп Дмитриевич Пономарев был направлен на работу 1 сентября 1944 года в новосибирский лагерь военнопленных №199, который просуществовал четыре года. Здесь отец работал в течение почти трех месяцев.
В сентябре 1944-го после наступательных ударов на Украинском фронте сюда прибыли два эшелона военнопленных. Область ждала пополнение лагеря с нетерпением — в тылу остро не хватало рабочих рук. Город рассчитывал получить 40 тысяч человек, однако сюда направили только десять тысяч пленных, хотя лагерь подготовили с расчетом на пятнадцать.

Как ни странно звучит, но, наверное, кое-кто забыл о людских потерях в военные годы и искренне жалеет пленных немцев, попавших в советские фильтрационные лагеря. Скажу честно, мне их категорически не жалко. Во-первых, мы их на нашу землю не звали. Фашисты хотели попасть в Сибирь? Что ж! Пожалуйте сюда, господа!
А во-вторых, статистические данные являются хорошим поводом для размышления для сердобольных.
При практически равном количестве военнопленных за годы Великой Отечественной войны (4559 тысяч советских солдат и офицеров и 4376 тысяч немецких) из советских фильтрационных лагерей на родину в Германию вернулись 3787 тысяч, т.е. 86,5% бывших солдат и офицеров гитлеровской армии, а из немецкого плена - 2016 тысяч, т.е. 44,2% наших красноармейцев. В оккупации погибли 13684 тысячи советских мирных граждан, из них 7420 тысяч были истреблены фашистами преднамеренно. Из угнанных советских граждан в Германии погибли 2164 тысячи, а от голода и болезней - 4100 тысяч мирных людей.

В лагерях военнопленных в Сибири немецких военнопленных не истязали, не умертвляли в газовых камерах. Бывшие гитлеровские солдаты строили дома. И нынешняя мэрия, и уникальный дом №4 по улице Орджоникидзе были построены военнопленными по проекту ленинградского архитектор Л.К.Моисеенко.



Мои родители, которые в то время жили на той же улице в доме №3, не раз видели тех немцев, которые выгружали кирпичи с самосвалов и аккуратно клали стены нашего будущего дома.
Среди военнопленных были не только строители, но и специалисты других профессий.
Как рассказывала мама, на территории лагеря №119 находилась мастерская по пошиву верхней одежды, в которой работали искусные портные. Их услугами пользовались не только заключенные. Такую возможность решили использовать и мои родители. Как-то мама достала отличный темно-синий драп и мех чернобурки.

Когда бывший фронтовик с обожженным лицом привел в немецкое ателье прекрасную киевлянку с польскими корнями, мастер по пошиву верхней одежды от удивления открыл рот и невольно воскликнул: «Ihre Frau ist eine Sch;nheit! Sie ist entz;ckend!»  На что отец сразу отреагировал, недовольно бросив короткое русское: «Знаю!»
Позже мама попросила Филиппа Дмитриевича перевести их короткий диалог. Напрасно, отец только отшучивался. Но надо знать силу женского любопытства! Через несколько дней мама встретила Гарднера, переводчика, который тоже присутствовал при их разговоре. Он и перевел фразы, которыми перекинулись бывшие враги.

За годы своего существования лагерь № 199 перечислил в доход государства почти восемнадцать миллионов рублей.
В конце 1948 года его закрыли.

20.11.1944 года отец был направлен в Кемерово, где он работал в секретариате Управления фильтрационного лагеря НКВД № 0314.
Контингент заключенных этого лагеря был иной.
В июне 1945 года сюда из Юденбурга, Австрия, были репатриированы около двадцати тысяч пленных. По определению контрразведки СМЕРШ Западно-Сибирского Военного Округа около половины заключенных в прошлом активно сотрудничали с немцами. Среди них были участники разведшкол, военнослужащие национальных строевых формирований вермахта, частей Походного атамана Казачьего стана генерал-майора Т.Н. Доманова, 15-го Казачьего кавалерийского корпуса генерал-лейтенанта Хельмута фон Паннвица, Казачьего учебного и резервного полков под командованием генерала А.Г.Шкуро, а также Русского корпуса генерал-лейтенанта Б.А.Штейфона и полка СС «Варяг» под командованием полковника М.А. Семенова.
После тщательно проведенной проверки более шести тысяч пленных отправили в крупнейший в Западной Сибири лагерь МВД СССР № 525, отделения которого находились в Прокопьевске и в Новокузнецке, бывшем Сталинске.

Награда нашла героя

Через год отца перевели в Управление проверочно-фильтрационного лагеря № 526 города Юрга. Но перед самым отъездом «ФэДэ», как отца звали его близкие друзья (по аббревиатуре имени и отчества), повезло в третий раз. Он встретил мою маму. И не просто встретил, а смог добиться ответного чувства.

В сентябре 1948 года Филипп Дмитриевич Пономарев в последний раз сменил свое место работы, получив назначение в Кемеровское управление внутренних дел старшим уполномоченным.  Отсюда 1 февраля 1977 года он ушел в отставку.

Смотрю на фотографию тех лет. На фото запечатлены сотрудники Кемеровского областного управления внутренних дел. Многих офицеров и женщин, вольнонаемных сотрудниц, я хорошо знала. Это были совершенно не похожие на современных полицейских работники милиции.
Мне до сих пор не вполне понятно, как стройная красавица, работающая в отделе кадров, из сотен офицеров-красавцев, молодых и кудрявых фронтовиков выбрала лысеющего уполномоченного с обожженным в сражении лицом и с незаживающими ранами, которые давали о себе знать всю его жизнь.
Офицеры-орденоносцы приглашали Галину Ивановну на свидания, звали замуж, высокие милицейские чины делали ей недвусмысленные предложения. Она ни с кем не флиртовала, не шла на близкий контакт и даже не соглашалась просто пройтись по набережной Томи.
В 1952 году отца вызвали в военкомат для вручения ему ордена Красной звезды № 3137782. Эту боевую награду он должен был получить еще на Западном фронте под Витебском в 1944 году.
Через восемь лет «награда нашла своего героя»…
Орден Красной Звезды был одним из первых советских орденов и второй из боевых по времени учреждения.

Первым кавалером ордена стал известный красный командир, командующий Особой Краснознаменной Дальневосточной армией, командарм 1-го ранга (впоследствии Маршал Советского Союза) В.К.Блюхер. В сентябре 1938 года Василия Константиновича арестовали, а через восемнадцать дней непрерывных допросов он умер от закупорки легочной артерии тромбом. Его кремировали и срочно захоронили.
Во время Великой Отечественной войны за заслуги и подвиги орденом Красной Звезды было произведено почти два миллиона награждений. В числе награжденных орденом Красной Звезды были 1740 воинских частей и соединений Советской Армии и Военно-Морского Флота (в том числе 14 чехословацких и польских частей, воевавших на территории СССР).
После войны авторитет ордена несколько снизился, так как с сорок четвертого его начали вручать военнослужащим за выслугу лет - 15 лет безупречной службы. Этот порядок был отменен лишь в 1958 году, что вновь подняло престиж награды.

А сколько воевавших с отцом штрафников, отдававших жизнь за Родину, не были отмечены наградами?!
В скане приказа №46 от 02.02.1944 года по 33-й армии Западного фронта читаю: «… из 104 награжденных медали получили только три штрафника. Из них двое посмертно».
Может поэтому отец никогда не отвечал на вопрос, за что ему вручили этот орден? Может он чувствовал несправедливость в отношении к людям, защитившим Отечество и забытых штабистами?
Значит, прав был Леонид Панин, когда написал об одном из сражений особых воинских подразделений:

Штрафникам не давали наград,
Их на верную смерть посылали,
И в пылающий, огненный ад
Штрафники свои души бросали…
И все-таки… Уже мои дети на сайте «Подвиг народа» нашли оцифрованную информацию о Ф.Д.Пономареве.

Сначала, как и полагается в наградных документах, шли сведения об отце:
Пономарев Филипп Дмитриевич
В РККА с 01.1941 года
Место призыва: Татарский РВК, Новосибирская обл., Татарский р-н
Место службы: 336 оашр 33 А
Дата подвига: 11.01.1944,13.01.1944-14.01.1944
№ записи: 20760988
«Получив приказ на наступление 11 января1944 года овладеть северной окраиной деревни Мятлево с группой бойцов 14 человек при поддержке двух танков, тов. Пономарев, оценив обстановку, принял решение действовать группами 2-3 человек, поставив перед каждым задачу. По сигналу штурмом овладели северной окраиной д.Мятлево, уничтожив дзот и огневую точку противника. В короткой неравной схватке огнем из автомата лично уничтожил 8 немецких захватчиков. Огнем способствовал захвату «языка». Четыре раза отбивал контратаки противника.
В ночь с 13.01.44 на 14.01.44 года противник пытался разведать наше расположение. С этой целью группа противника численностью 9 человек пробиралась правее Пономарева, находящегося в боевом охранении, которая была замечена. Подпустив  их на близкое расстояние, встретил огнем из автомата и гранат. Вследствие выдержки группа разведчиков была уничтожена полностью. План противника разведать наше расположение не удался».

Человек умирает дважды: сначала, когда останавливается его сердце, потом, когда о нем забывают…
Мне бы очень хотелось, чтоб потомки воевавших в этих воинских подразделениях помнили о своих отцах, дедах. Надеюсь, прочитав эти строки, кто-то проведет свой поиск и напишет и о своих родных. 
Позже Филипп Дмитриевич получит еще один орден Отечественной войны I степени и много медалей.
Примечательна история этой фотографии, ярко характеризующая отца.
Ко Дню Победы на совещании в Управлении всем фронтовикам было приказано к торжественной дате надеть парадную форму с наградами.
Все нашли даже давно забытые в дальнем углу комодов ордена. Все кроме нашего отца.
Когда мама увидела на мундире одни медали, она очень удивилась: «А где орден Красной звезды? А орден Великой Отечественной войны I степени?» Отец отмахнулся: он не из тех «ходячих иконостасов», которые наряжаются, как петухи.
При этом он выпятил грудь колесом и изобразил вихляющую походку. Мы с сестрой со смеху попадали, отец редко демонстрировал свои театральные таланты.
Мама продолжала уговаривать мужа. Наконец, он честно признался: ради одного фото ему жаль «вертеть в кителе дырки». Потом он рассердился и - ушел в свою комнату. Вопрос был закрыт.

В этом был весь отец! Он не жалел своей жизни, а мундир берег. У отца было трепетное отношение к военной форме. Папа был всегда подтянут, с хорошей офицерской выправкой. Грудь не выпячивал, шел не горбясь. У него даже в шестьдесят пять не было рюкзачно-пивного живота.
Случалось, что, придя домой после работы, мама вспоминала, что забыла купить хлеб или молоко. С просьбой зайти в продовольственный магазин по дороге домой она звонила в кабинет отца: он часто задерживался.
Просьбу жены Филипп Дмитриевич не выполнял никогда. Сначала он приходил домой, переодевался в гражданский костюм и только потом шел за продуктами. Мама ругалась: «Ты не мог купить сразу?» «Не мог!» «Ты же булку хлеба, а не бутылку водки покупаешь!» И снова: «Не мог!». Он улыбался, но отказ звучал так твердо, что никому бы и в голову не пришло продолжать с ним дискуссию.

Как-то в девяностые, когда я подружилась с нашими кузбасскими священниками, «батьками», как их называл мой муж, мне пришлось наблюдать облачение служителей церкви в одежду к Пасхе и – я сразу вспомнила отца. Свою военную форму он надевал так же. Точнее не «надевал», а облачался в нее. И в той торжественной церемонии физически ощущалось искреннее уважение к мундиру, трепетное отношение к погонам и к сияющей на солнце кокарде!
Уважение к униформе было воспитано и у нас с сестрой с детства. Если человек был одет в шинель, китель или гимнастерку, он изначально был моим другом, товарищем и братом. К людям с погонами я питала безграничное доверие.

Моя бывшая ученица, ставшая психологом, была права, когда назвала меня ярко выраженным кинестетиком. Это подтверждают мои детские воспоминания.

…Мне исполнилось шесть лет. В детском саду во время сончаса заботливая воспитательница нагнулась над моей раскладушкой, и услышала прерывистое дыхание. Полыхавшее от температуры детское тельце осмотрела тотчас вызванная врач. Корь! Без сомнений! Это уже пятый случай в старшей группе.
Заведующая детским учреждением позвонила моим родителям.
Непонятно по какой причине, но забирать меня пришел отец. Он терпеливо дожидался в вестибюле, когда меня, полусонную, оденут. Мне натягивали чулочки, просовывали в тесный воротник мою обессиленную головушку, - я падала на руки нянечки.
Из памяти стерлись многие эпизоды моей не короткой жизни. Навсегда забыты выпускные и вступительные экзамены в школе и институте. В памяти не задержались выпускные вечера. Смутно, словно из тумана возникают лица гостей на собственной свадьбе. Но колючую ткань родной шинели отца из грубой ткани и металлическую нить погона, которая царапала нежную детскую щеку, я вспоминаю более шести десятилетий.
Это совершенно невероятно, поразительно, но Филипп Дмитриевич Пономарев не зашел домой, чтобы снять столь чтимую им форму, а поспешил за мной в детский сад.
Только сейчас, столь запоздало, я понимаю и бесконечно ценю ту его бесконечную тревогу за горящую в лихорадке дочь.

О любви

Он любит эту женщину за то,
что от беды храним ее мольбами,
поэтому целует так легко,
святую землю под ее ногами.

О любви отца к маме я могу вспоминать постоянно, примеров их нежных отношений множество.
Папа никогда не называл ее иначе как «Галина Ивановна» и в повседневном общении, и когда что-то рассказывал о ней.
Это физически ощущалось, сколько сильна была их любовь друг к другу. После страшной войны нежность двух людей превратили «мир горя и скорби» в чудо, где царили покой и счастье.

В старшем классе учитель литературы задала нам написать сочинение о женщине, которая является примером женственности, доброты, красоты и т.д.
После долгих раздумий, кого выбрать, Наташу Ростову или героиню какого-то французского романа, тогда ими зачитывались, я обратилась к отцу: «Папа, кто для тебя является женским идеалом?» Ответ прозвучал незамедлительно, как всегда, когда он не шутил: «Галина Ивановна!» Сразу я даже не поняла, кого он имеет в виду. В памяти перебирала персонажей романов Шолохова, Толстого, Пушкина… «Папа, ты о ком?» «О Галине Ивановне Пономаревой». Я растерялась. Это не могло быть очередной шуткой, слишком быстро прозвучал ответ. До меня с трудом доходило, что не персонажа фильма или повести, не героиню, о которой говорят в школе или показывают по телевизору, а обыкновенную женщину, с которой я ежедневно встречаюсь на кухне, можно считать эталоном совершенства! Только через какое-то время до меня стало доходить, что так серьезно, просто, искренне можно сказать о по-настоящему любимой.

Родители никогда не соревновались в первенстве, как это принято в большинстве современных семей.
По выходным, просыпаясь, папа заходил на кухню, где мама уже что-то пекла, варила, жарила-парила, и спрашивал: «Галина Ивановна, какие у нас сегодня планы?» Мама рассказывала, что она хотела успеть сделать за день, в какой помощи нуждалась. Выслушав жену, Филипп Дмитриевич вздыхал, нарочито обреченно разводил руками: «Планы партии – планы народа!» Это был распространенный лозунг, который в то время писали на праздничных транспарантах.
Я искренне полагала, что в нашей семье всем руководит мама, что не на работе, нет! но дома папа – обыкновенный подкаблучник. Как же я ошибалась! Он просто давал ей возможность почувствовать себя главной.
После смерти мужа уверенность в себе у Галины Ивановны словно куда-то исчезла. Мама явно чувствовала себя растерянной. Она все время говорила о том, как ей не хватает его совета, его уверенности и поддержки в принятии решений. Вспоминала, что кардинальные решения всегда принимал отец, что его слово оставалось последним.
Сильной, жизнестойкой мама ощущала себя, только когда за ее плечом стоял  любимый мужчина, ее крепкая, несокрушимая стена. Он позволял ей командовать по мелочам, создавая иллюзию ее главенствования. Но вопросы, имеющие принципиальное значение, он решал сам.
А нам, дочерям, со стороны казалось…

После моего рождения родители обсуждали, как их должна называть дочь. Бывшая киевлянка привыкла, что на Украине отца с матерью называли «на Вы». Отец возмутился: «Мы же не чужие ребенку!» И мама предпочла не продолжать эту даже не начавшуюся дискуссию.
Мама не спорила и тогда, когда отец отказывался идти к нам с сестрой на родительские собрания.
Но однажды ей все-таки удалось уговорить его зайти в школу. Вернувшись с собрания, отец изложил все содержание встречи с педагогами в одной фразе: «Галина Ивановна, тебя выбрали председателем родительского комитета класса». Мама возмутилась: «Меня там не было. Ты был, поэтому ты и будешь председательствовать!» Больше папиных походов в школу не было.
Впрочем, однажды по просьбе мамы помочь молодому классному руководителю отец организовал для моих одноклассников экскурсию по профессиональной ориентации на почту. Гораздо позже я поняла, почему там его встречали как старого знакомого. Работая с секреткой, он пользовался фельдъегерской связью.
Впрочем, куда еще сотрудник первого спецотдела управления внутренних дел мог организовать экскурсию? Не к себе же в кабинет, куда доступа не было даже начальнику управления: помещение находилось за зарешеченной дверью, блокировавшейся в экстренных случаях.
Я часто вспоминаю тот визит на почтовое отделение.
Отец спешно переговорил с начальником главпочтамта, он, явно, торопился на работу. Папа был одет в привычную для меня шинель в пол. На широких плечах сияли погоны. Во лбу, как у царевны Лебедя, сверкала кокарда. До блеска начищенные пуговицы и перекинутая через плечо портупея из плотно сидящего кожаного ремня дополняли его почти царскую одежду. Я гордилась им. Сейчас я бы сказала: «Я кайфовала!»
Не только в тот момент, но всегда я любовалась отцом. Его военная выправка затмевала синеву на его щеке.

Мама вспоминала, когда я была совсем крохой, мы с ребятней собирались потусоваться в песочнице нашего дома. Однажды соседка, сидевшая неподалеку на скамеечке, подслушала наш разговор и позже, смеясь, передала содержание Галине Ивановне: «Вчера детки обсуждали, чей отец самый лучший. Танюшка хвасталась, что ее папа кудрявый; Саша, что его отец черный, как индийский актер из фильма «Бродяга»; Светланка, что Николай Иавнович самый высокий и сильный. Но твоя Натка переплюнула всех: «А мой папа – рыжий, лысый, красивый!» Ты бы видела, с какой завистью на нее смотрели ребятишки!»

Папа постоянно был чем-то занят. Ни разу я не видела его сидящим без дела.

Большинство мужчин нашего двора трудились в органах, но каждый вечер, словно не хватало общения на работе, соседи собирались под подрастающими тополями за длинным, ими же построенным столом, чтобы «забить козла».
Когда начался сезон дождей, и проливной ливень разогнал всех по квартирам, бывшие фронтовики-доминошники организовали субботник, не ожидая помощи от коммунальщиков.
В те времена пожарный надзор не был столь строгим. В подвале дома каждая семья имела отдельную ячейку, в которой садоводы-любители хранили домашние заготовки. Крошечные сады вряд ли можно было назвать дачами или фазендами. Это были небольшие по площади куски земли, на которых стояли убогие избушки-сарайчики. Во время непогоды в домики с трудом втискивались любители грядок.
Во двор дома № 19 по улице Арочной из подвальных кладовок строители-добровольцы снесли доски, припасенные когда-то «для особых нужд». В большинстве своем это были разобранные деревянные ящики и обрезки стекол, найденные на находящихся поблизости строительных свалках.
К вечеру во дворе стоял не дворец, но аккуратный домик со стеклянными оконцами. Мужчины даже повесили замок, ключ от которого хранился у старшего дома. «Чужие не пройдут!»
Другое хобби, из-за которого отец порой забывал о доме, о детях и любимой жене, были шахматы, в которые папа играл в построенной избушке с соседями или с сослуживцами.
Мои родители работали в управлении, стоявшем в двухстах метрах параллельно нашему дому. Из нашего кухонного окна мама видела, как гас свет в папином кабине. Тут же накрывался стол.
Но иногда отец задерживался «по работе». Не знаю, каким чутьем Галина Ивановна понимала, что он работает не с «секреткой». Тогда она звонила: «Пономарев, ты собираешься идти домой? Прекращайте свои шахматные баталии!» Через час, полчаса в квартире звучали переливы дверного звонка.

Интересный случай произошел в вагоне поезда, который нас с отцом вез домой в Кемерово.
В соседнем купе ехал мужчина, с которым папа часто играл в дорожные шахматы. Они были изготовлены специально для походных условий: на магнитном поле стояли миниатюрные фигурки, которые не падали даже в случае внезапной остановки состава.
Когда после окончания партии отец вышел в тамбур покурить, а курил он много, его «противник» спросил меня: «Наташа, кем  работает твой отец? Я, кандидат в мастера спорта по шахматам, не могу его обыграть. Он или выигрывает, или у нас ничья».
Что я могла ответить? Тогда я еще не знала, что отец шифровальщик. Конечно, сейчас я понимаю, что во времена его трудовой деятельности не было компьютеров, и приходилось надеяться только на собственную память и сообразительность. Представить сложно, сколько всевозможных комбинаций строилось в его голове! В любом случае о профессии папы я промолчала.
Мы, дети работников УВД, с детства учились держать язык за зубами и никому не рассказывать о месте их работы. Сейчас все по-другому. Современным детям не понять, почему в конце журнала, где моя классная руководительница записывала данные о родителях, в графе данных о моих родителях стояла лаконичная запись: «Сотрудник Кемеровского облисполкома». Отчасти это было правдой: УВД  действительно относилось к этой организации.
Как и все мужчины советского периода, отец до самозабвения любил хоккей. Иначе и быть не могло! Тогда советские хоккейные команды демонстрировали не только высококлассную игру, но и образцы мужества, самоотверженности. Вратарь Харламов стоял на воротах, словно «Москва за нами, умрем же под Москвой, как наши братья умирали, и умереть нам завещали и клятву верности сдержали...»
За тот хоккей болела не только мужская половина Советского Союза! Моя младшая сестра Ольга вместе с папой сидела перед телевизором до трех – четырех ночи, а утром полусонная брела на работу.
В перерывах между периодами возбужденные увлекательной игрой оголодавшие болельщики прибегали на кухню, требовали еды и тут же мчались к телевизору.
Безропотно, осознавая всю важность и ответственность ситуации, мама на подносе вносила в полутемную комнату тарелки и расставляла их перед едоками, осторожно интересуясь количеством пропущенных и забитых шайб. Вместо благодарности она слышала недовольное ворчание: не мешай смотреть! Спорить с помешанными болельщиками не имело никакого смысла, поэтому Галина Ивановна бесшумно удалялась за очередным блюдом.
Однажды после второго периода отец появился на кухне с традиционным вопросом: «Галина Ивановна, а мы сегодня ужинать будем?» Словно ничего удивительного не произошло, мама спокойно, развернулась к нему: «А вы уже забыли, что после первого периода я вас кормила и первым, и вторым, и третьим? Между прочим, сейчас мою за вами тарелки».
Из-за плеча папы тотчас исчезла голова сестры, а главе семьи  пришлось оправдываться: «Так ведь…  в комнате было темно, мы ничего не поняли. А чем ты нас кормила?» Вопрос звучал искренне, как оправдание.

Но самым любимым папиным занятием, из-за которого он чуть не поссорился с любимой женщиной, была рыбалка, единственное взаимонепонимание, когда ни отец, ни мама не хотели уступать друг другу.
Отец рыбачил круглый год. Даже зимой он шел на Томь с бессменным плащом-палаткой, ледорубом и ящиком со снастями. Тот же ящик с крючками, поплавками и прочими мелочами, известными только настоящему рыбаку, служил табуретом, на котором отец сидел и в стужу, и в зной, и в дождь, и в снежную вьюгу.
Мама боялась, что муж простудится, ругалась, умоляла не ходить на рыбалку в непогоду. Напрасно! Словно под гипнозом отец шел или ехал электричкой с такими же фанатами на подледный лов. Прогуливаясь по набережной Томи, я могла видеть его сникшую спину среди увлеченных рыбалкой, сидеших на тонком, едва успевшем схватиться льду. Сжавшиеся от холода рыбаки сидели вдоль всей реки в  особых приспособлениях для сохранения тепла «времянках», прозрачных накидках и ватниках.
Иногда отец плел сети.

Как-то отец вернулся с подледного лова увешанный рюкзаками, мешками с удочками, ледорубом и таким дорогим его сердцу ящиком. Он молчал и как-то по-особому хитро улыбался. Расставив снасти по периметру вдоль узкого коридора, он объявил: «Все! Ухожу! Вы смеетесь надо мной, считаете стариком. А на меня молодые девушки засматриваются, к себе приглашают. Решено. Ухожу!»
Оказалось, на вокзале местная «бабочка-однодневка» предложила ему проехать к ней.
Кто-то возразит, это походило на очередной анекдот, придуманный отцом, но я не сомневалась, что приглашение действительно прозвучало. Хотелось бы взглянуть на ту «девушку», которая, увидев только что сошедшего с электрички рыбака в полной походной амуниции, в ватных штанах и шапке-ушанке с завязанными на подбородке обмусоленными веревочками, предлагает ему кров и постель.
Много времени прошло, но мы с сестрой до сих пор с улыбкой вспоминаем ту историю.

Впрочем, многие по-настоящему любили отца за тонкий юмор, за постоянные шутки, за жизненный оптимизм. Папино обаяние отвлекало собеседников; в разговоре с ним, словно бледнела, становилась незаметной синева на лице, грустное напоминание о войне, в которой он принимал участие.

Характер у Филиппа Дмитриевича не был таким легким, как могло показаться на первый взгляд. Если он решался на что-то, никто не мог переубедить его или отменить принятого решения.
Отец равнодушно относился к техническим средствам передвижения. Когда тетя Наташа, мамина сестра, переезжала в Новокузнецк по новому месту назначения мужа, главного инженера «Южкузбассуголь», Манко решили оставить моим родителям гараж в центре Кемерово. Чтобы узаконить сделку,  Пономаревы должны были приобрести хотя бы мотоцикл и поставить его там. Дядя Толя и мама уговаривали отца: «Возьми. Девчата подрастут, получат права, будут на машине или мотоцикле ездить!» Бесполезно! Папа отказался категорически.
Но когда через несколько лет, уйдя уже в отставку, он услышал, что друг продает моторную лодку, папа не посоветовался с мамой, заранее зная ее нежелание покупать моторку. Просто занял деньги, нашел свободное место на пристани для парковки, сдал на права вождения по реке и купил лодку.
Узнав о приобретении, мама расстроилась. Она переживала, что муж простынет на рыбалке или попадет в аварию: тогда на Томи часто можно было встретить рыболовов,  безалаберных, потерявших голову от счастья обладания водным транспортом.
Прошло немало времени. Наконец, Галина Ивановна согласилась поехать на моторной лодке вместе с отцом. После нескольких поездок у родителей появились такие же увлеченные друзья-рыбаки, которые любили проводить свободное время на воде.

Сейчас я избегаю смотреть современные фильмы о сотрудниках полиции. Их методы работы, их речь, стиль общения меня шокируют. Я выросла среди соседей-милиционеров, коллег, товарищей и друзей родителей. В нашем доме, построенном заключенными кемеровских тюрем, жили сотрудники милиции, военные, врачи специализированных клиник. Но никогда я не слышала, чтобы на работе кто-то употреблял спиртное «для расслабления». Мне не приходилось слышать нецензурную лексику, которую сейчас некоторые используют в целях самоутверждения или для острастки преступников. Очевидно, бывшим фронтовикам не надо было доказывать свою принадлежность к мужскому полу, а если им приходилось доставать оружие, они стреляли, а не вертели «шпалером»  перед носом убийц и насильников. А может, ушедшее поколение наших отцов и дедов просто не было склонно к демонстрации? Без стремления показать себя героями они добровольцами шли на фронт, когда Родина была в опасности. который в белой рубашке выскочил в темную ночь на выстрел, и, казалось, та пуля ждала именно его. В мирное время без актерского позерства они, как старший лейтенант Анатолий Никитович Коломейцев, друг отца, подставляли грудь под бандитские пули. А когда в городе было спокойно, они воспитывали детей, ездили на рыбалку или семьями отдыхали «у трех сосен»  на Томи. И при этом много шутили.
Отец любил разыграть завистников или людей, жадных до материальных благ.
Пономаревы, как многие семьи в те времена, имели свою делянку земли. Мы называли ее мичуринский сад, хотя это больше походило на небольшой огород. Сосед по участку обладал очень завистливым характером. Однажды в сад из города папа привез только появившиеся на базаре два небольших арбуза и положил их среди огромных, похожих на лопухи листьев кабачка. «Иван, сосед, посмотри, какие арбузы у меня выросли!» Увидев урожай отца, сосед стал ругать свою жену за то, что она поливала бахчевые не тем удобрением. Тетя Аня окликнула маму: «Вы чем арбузы поливаете?» Мама сначала не поняла, о чем разговор, а догадавшись, не стала  лукавить: «Слушайте больше Пономарева! Он вам еще не такие сказки расскажет!»
В другой раз, встретив бывшего сослуживца и выслушав его жалобы на бедную жизнь, хотя у отставников была не такая маленькая пенсия, как, например, у мамы, отец заявил удивленному собеседнику, что он устроился на высокооплачиваемую работу. А когда тот поинтересовался о месте подработке, объяснил: «На площади Волкова. Правда, работа временная, пока Волков находится в отпуске, я на постаменте держу камень».

По поводу непрактичности отца в быту мы шутили постоянно. Поводов для этого было немало.
Однажды нам с мамой и Олей пришлось несколько раз отстоять в очереди за сахаром. Нынешнему поколению трудно понять эту ситуацию. Сахар выдавали по два килограмма в одни руки, поэтому, отстояв в очереди, мы вновь встали в конец длинного хвоста. Чтобы не стоять с сумкой купленного продукта, сестра решила отнести ее домой. В квартире стоял дым, нечем было дышать. Остававшийся дома отец открыл окна. Оля пыталась разобраться в причине появления дыма, но папа сразу развернул и отправил ее к маме.
Когда из магазина мы вернулись с очередной порцией сахара, то застали папу за стиркой носков, что само по себе было непонятно. С чего вдруг он выполнял немужскую работу?! Мама была крайне удивлена: «Ты взялся за стирку?! С чего вдруг?!» Папа что-то проворчал в ответ про трех женщин в доме. Его коронная фраза! Но когда на кухне мама обнаружила сковороду с пригоревшим дном, мужчине пришлось «идти в сознанку».
Глава семьи решил удивить свою женскую половину и напечь блинов. Налил молоко в кастрюлю, вбил туда яйца, насыпал сахара, соли, соды и… Когда он добавил муку, та повела себя чудно: чем энергичнее новоиспеченный повар ее взбивал, тем сильнее масса пенилась! Не обращая внимания на причуды необычного теста, папа поварешкой влил его на сковороду, но тут произошло нечто совсем удивительное: масса загорелась.
Первый вопрос, который мама задала мужу: «Где брал муку?» «В мешке под столом в комнате». «А тебя не смутило, что мука хранится не в кухне, а в зале?» «Нет», - растерялся отец. Кажется, он стал что-то понимать. «Как ты, вообще, нашел этот мешок? Я его спрятала далеко за ящиком!» Кто ищет, тот всегда найдет. «Это же развесной стиральный порошок «Новость»! Не отличить муку от «Новости»!»

В следующий раз отца застали за мытьем пола в его комнате. Пока не пришла мама, он ворчал: «Три женщины в доме, а мужчина пол моет!» Но как только с работы вернулась мама и увидела любимого с половой тряпкой и ведром: «Что опять учудил?», папе пришлось сознаться, что он рассыпал коробку с рыболовными снастями, а зная привычку младшей дочери ходить босяком, испугался, что острие вонзится ей в пятку. Пришлось собирать рассыпанные крючки мокрой тряпкой.

Одиноко лежащий галстук

Закончить новеллу об отце мне хотелось бы воспоминанием о нашем с сестрой Олей разговоре.
Много лет мы с сестрой жили далеко друг от друга,  каждая своей жизнь, своими заботами о семье и детях. Мы редко имели возможность поболтать о нашем детстве, юности. Поэтому когда после многочисленных процедур, которые получали в санатории «Борисовском», где вместе отдыхали, мы остались одни в номере, очень захотелось расслабиться, вспомнить об отце.
К нашему взаимному удивлению мы обнаружили, что знали его плохо. Для меня папа был разговорчивым весельчаком с богатой жизненной историей, хранившей воспоминания о селе Козловке, об учебе в Татарске, о военных сражениях. Сестра, которая большую часть жизни жила с родителями и работала вместе с ними в одном Управлении внутренних дел, воспринимала его как застегнутого на все пуговицы сотрудника. В отличие от меня, Оля знала, в каком секретном отделе работал отец, ежедневно видела его на работе, читала его личное дело, хранившееся в отделе кадров УВД, но никогда не слышала его рассказов о войне.
Словно из пазлов, по эпизодам мы складывали, восстанавливали его биографию. Образ папы представал перед нами, как картина, которую талантливый художник писал в одном цвете, но даже в своей монохромности это полотно имело множество оттенков.
Отец не был простачком. В отличие от истории Натальи Ануфриевны, похожей на короткий и довольно простой в восприятии полонез Огиньского, его биография напоминала мне серьезное классическое произведение. Оно звучало продолжительное время, вызывала разные эмоции в разные периоды моей жизни. Так бывает с произведениями классиков литературы, которые читаешь то, как школьную программу в юности, то по собственному наитию уже в достаточно взрослом возрасте.
Отец был многогранной личностью, имел много увлечений, но некоторые вещи он не мог воспринимать бесстрастно. Он категорично, решительно отторгал их. Так было с необъективным отношением некоторых людей к войне, к пагубной привычке многих наших соотечественников к выпивке.
Отец обладал крепким стержнем, который удерживал его и не позволял сломаться в трудных жизненных ситуациях. Благодаря крепкой основе, он сумел выжить один в чужом для него городе, получить военную специальность, выстоять в тяжелых сражениях, сохранить верность любимой женщине, стать примером для своих дочерей и внуков. Мы гордимся им. При выборе жизненного пути на перекрестках дорог мы часто пытаемся представить, как бы поступил в этой ситуации отец.
Во времена, когда желтая пресса извращала историю, пыталась очернить подвиги штрафников, мы ни на миг не усомнились в правдивости искренних воспоминаний отца об этих воинских подразделениях. Как показали исторические документы, позднее ставшие открытыми, он всегда был честен с нами. Во времена перестройки, когда со всех темных углов поползла «чернуха», мы смогли сохранить гордость за наших предков. 

Отец ушел из жизни 5 апреля 1986 года.
Его смерть стала полной неожиданностью для всех нас.

В марте того года бывших фронтовиков ГУ МВД Кемеровской области направили на диспансеризацию. Отцу предложили сделать операцию. Мама умоляла его не торопиться: ее знакомый, опытный хирург, был в отпуске, и она настаивала повременить с больницей, дождаться, когда «врач от Бога» выйдет на работу. Но папа торопился: послеоперационный процесс мог затянуться, а ему хотелось уже в начале июня начать сезон рыбалки.
Операция прошла успешно, об этом Галине Ивановне сообщил ее коллега, который лежал в одном же отделении с отцом.

Утром мама встала рано. Сварила курицу, отцедила свежий бульон. Зайдя в зал, машинально поправила покрывало. Через неделю после операции мужа выпишут. Ему будет удобно лежать здесь, напротив телевизора, рядом стоял высокий шкаф с любимыми книгами.
Мама планировала, чем будет кормить выздоравливающего.
Оля, жившая с родителями, еще спала.
Галина Ивановна позвонила в хирургию, чтобы узнать, когда можно принести домашнюю еду прооперированному больному. «Можете сейчас прийти. Ничего не приносите».
Мама вновь заглянула в комнату дочери. Оля уже встала. «Папа умер». «Мама, что такое ты говоришь?» «Папа умер», - повторила мама и заплакала.

Позже мы узнали, что в ночь после операции в отделении отца дежурил кардиолог. Когда лопнул сосуд, и кровь стала поступать в брюшную полость, у отца упало давление. Врач решил, что у больного проблемы с сердцем. Ему поставили капельницу, разжижающему кровь…

Никто из врачей не заметил, как тихо с улыбкой на лице, теряя сознание, умирал бывший фронтовик...

В гробу Филипп Дмитриевич Пономарев лежал со слегка приоткрытым в улыбке ртом. Мне казалось, что он пошутил, как обычно, и теперь ждал нашей реакции на шутку. Мне не верилось в его смерть. Я наклонялась, целовала его лоб, и губы чувствовали мертвенный холод, о котором пишут в романах. Теперь и я знала температуру смерти, ее вкус. Незабываемое ощущение небытия.
Мама тоже склонялась над гробом и шептала покинувшему ее любимому: «Хоть бы что-то плохое вспомнить! Мне бы не было так больно хоронить тебя!»

Об уважении, которое испытывали к отцу его друзья, товарищи, близкие, я еще раз поняла в день похорон. В почетном карауле у его гроба стоял заместитель начальника областного Управления внутренних дел Кемерово полковник Борис Галактионович Антыдзе.
Похоронная процессия растянулась от улицы Весенней до арки на Орджоникидзе. В этом доме когда-то начиналось его счастье мирной жизни, в которой была большая настоящая любовь, долгожданное чувство отцовства. А ведь отец уже несколько был в отставке. «Кого хоронят?» - удивленно спрашивали прохожие.

Папа не дожил до рубиновой свадьбы, сорокалетия их совместной жизни с мамой, всего один день и один год…

Я стояла посредине комнаты и отрешенным взглядом смотрела на одиноко висевший на спинке стула папин галстук, на котором, действительно, хотелось удавиться.